На пути в аэропорт Борис в автобусе обычно уютно дремал, а в этот раз отключиться не смог — то продолжал спор с председателем, то пытался определить, кто же сочинил донос?

Обдумывая фразу за фразой (они запомнились точно), он не смог обнаружить ничего, изобличающего «почерк» автора, пока не дошел до фразы «амбициозность отставших от науки людей». Тут Борис вдруг ясно вспомнил, что это довольно редко встречающееся слово — амбициозность, — характеризуя Шахова, употребил Басов в тот единственный раз, когда он был у него дома.

Неужели Басов? Пальцы невольно сжались в кулаки, и на душе стало так противно, что Борис с трудом заставил себя смотреть в окно и ни о чем не думать.

Вскоре автобус круто повернул, выезжая на площадь, и остановился у светофора возле аэровокзала. Широко распахнулась его стеклянная дверь, и люди с чемоданами устремились по «зебре» к остановке такси.

Все они были видны, так сказать, обезличенно, с тыла, и все же его внимание вдруг привлекла одна женщина. В ее легкой походке с плавным взмахом правой руки было что-то неуловимо знакомое.

Теперь среди всех в людском потоке он следил только за ней и вздрогнул, определив: «Она!»

Расталкивая попутчиков, он пробрался вперед, плечом помог двери открыться и побежал через площадь, быстро, как только мог!

Успел, когда она уже открывала дверцу такси.

Он схватил вместе с сумкой ее левую руку, прижался к ней губами.

Она рванулась гневно, а увидела, и голос ее зазвенел:

— Борька!

Они смотрели друг на друга и не видели больше никого!

— Ехать будем или целоваться? — возмутился распорядитель с красной повязкой.

— И то и другое, — заверила Таня.

Повинуясь движению ее руки, следуя за нею, Борис оказался с рюкзаком за плечами в такси.

— Куда? — спросил шофер.

Борис назвал адрес.

— Как ты тут оказался? — спросила Таня.

— Тебя встречал! — Хотелось шутить, радоваться и, забыв обо всем, мчать вот так — плечом к плечу, рука в руке.

— Я не могла, пока не выздоровела мама, и защиту назначили на следующий четверг, а ты сообщил, что скоро в поле! Я поняла — уж если сейчас не вырвусь, не увидеться нам до осени. И в миг решилась, перед вылетом купила билет сюда и обратно на среду. А ты почему уже в походной форме?

Борис рассказал о нависшей черной туче, о «телеге», обо всем, что определило его решение — испытать последний шанс…

Он видел, как менялось ее лицо. Вместо радости — печаль.

— Но сейчас не хочу больше ни о чем… — Он прижался щекой к ее щеке. А помолчав, признался: — И все-таки, как говорится, дело есть дело…

Она еще теснее прижалась к нему.

— Сколько до твоего рейса?

Он взглянул на часы:

— Ровно сорок минут.

— А до твоего дома?

— До нашего дома, — поправил он, — минут тридцать…

— Товарищ шофер, выяснилось, что мы едем не в ту сторону, нам надо вернуться! — твердо сказала она.

— Во дают! — определил шофер, делая полный поворот.

— Я постараюсь, я все сделаю, чтобы закончить быстрее! — пробормотал Борис, целуя ее руки.

— Отдай мне, пока не забыла, ключ от квартиры. Я буду тебя ждать. То, что мы так встретились, — счастливый знак, но обещай, что не будешь спешить, затея-то нешуточная! Счастливой тебе берлоги!

* * *

Весь полет Борис не замечал окружающего: только Таню видел, слышал, ощущал, с ней разговаривал и минутами, если бы мог, повернул бы самолет назад, как она такси.

Лишь на земле, когда обнял его Андрей, повис на шее Витянька, лизнул ладонь Чарли, он заставил себя вернуться к реальности.

По уже привычной дороге, от аэродромной избушки до степанковских хором, Борис шел с особым чувством. Ведь, может быть, в последний раз он прилетел на молокановскую землю.

Хозяйки с радостными возгласами усадили его пить чай с горячими пирогами и сообщили, что на вечер уже пригласили всех друзей, чтобы приветить дорогого гостя.

Борис старался держаться весело, но это не очень получалось. По глазам младших было видно, что они ждут подарков, а по глазам старших, что понимают — не без причины свалился он с неба.

Поэтому Борис поспешил похвалить пироги и перейти в горницу Матвея Васильевича, где сразу же задал вопрос:

— Поднялись ли медведи?

Андрей посмотрел на него с удивлением: «Зачем это тебе?» — и ничего не ответил, соблюдая старшинство…

— Судя по погоде, поднялись, как положено, в неделю после благовещения. Быки — это непременно, а вот матки, может, и не все еще детенышей на теплый склон, в открытое логово, перевели, — сказал Матвей Васильевич, задумчиво оглаживая бороду.

— В прошлый четверг я возле Билимбея следы видел. Камни там переворочены, облизаны — мурашей не видать! — добавил Андрей. И снова в его глазах мелькнуло: «Тебе-то это зачем?»

Борис знал, что и он сам, и тем более его начальники здесь у всех молокановцев в большом уважении, и очень горько было ему рассказывать про нависшую темную тучу.

— Эх, язви их! — выругался Андрей, а дед дернул себя за бороду.

— Понимаю, — сказал Борис, — еще рано лазить по берлогам, но для спасения дела остался только этот шанс и три дня!

Андрей, не откладывая, вытащил на стол карту, где красными кружками были обозначены берлоги.

— Начнем от билимбеевской избушки, — сказал он.

Они тоненькими линиями наметили на карте свой будущий поход от берлоги к берлоге и прикинули, что отыскать, осмотреть их за три дня можно, хотя и трудно.

— Поедем вдвоем, тут числом не возьмешь, — решил Андрей.

— Конечно, — согласился Борис, — ведь мне надо самому оглядеть каждую берлогу.

Спустя час они уже уложили в коляску мотоцикла все необходимое и, в дополнение, сверток с горячими пирогами. Лицо у Зины, когда она их отдавала, было такое грустное, что Борис заставил себя бодро воскликнуть:

— Зато устроим пир, когда вернемся! Заявитель станет первооткрывателем и прославит род Степанковых. Я в это верю!

А сам подумал: «Честнее было бы сказать — хочу верить!»

Перед дорогой, как положено, присели, помолчали минутку и поднялись, когда сказал Матвей Васильевич свое всегдашнее напутствие: «В час добрый!»

Когда садились на мотоцикл, дедушка, оглядев их красные каски, велел:

— Их не снимайте, когда на берлоги пойдете: медведь красного цвета боится — это точно!

С собой взяли только медвежатников — Рыжуху и Чепкана. Чарли тянулся к ним, скулил, и Витяньке, который сам готов был заскулить, пришлось удерживать его за ошейник.

Пока ехали по мокрой луговине, Борису часто приходилось соскакивать, добавлять свою силу к лошадиным силам мотора. Легче стало, когда дорога пошла по каменистому склону. Возле устья Ряженки, где уперлась она в скалы, мотоцикл поставили под навес. Дальше рюкзак с продуктами и спальные мешки потащили на плечах.

Андрей поручил Борису вести Рыжуху на поводке и сказал:

— Пускай к тебе привыкает!

Уже зеленела трава на этом солнечном склоне, кое-где виднелись голубенькие цветочки горечавки и почти черные стрелы гусиного лука, который, говорят, медведи любят. Их следов нигде не приметили. И собаки тоже, судя по их спокойствию.

Обрадовался Борис, когда увидел в лощинке цветущую заросль багульника, постоял возле, как в почетном карауле, вспоминая, как год назад привез он первый цвет и поверил дедовской примете…

Пока добирались до водораздела, стало жарко, куртку пришлось расстегнуть, а как перевалили гребень, опять вошли в зиму: заиндевелые стояли деревья и колючий снег скрипел под сапогами.

— Удивляюсь, что при таком холоде медведи из берлоги вылезают, — сказал Борис.

— Голод — не тетка, — ответил Андрей.

— А верно, что более сытые и сильные первыми поднимаются? Им, казалось бы, спать и спать!

— Это ты по себе судишь! — подмигнул Андрей. — А они спешат захватить лучшие угодья, стать еще сильнее.

Уже стемнело, когда добрались они до билимбеевской избушки, застали в ней все в порядке, так, как оставили. Прибавился только мышиный запах.

Железная печурка раскраснелась быстро и прибавила уюта. Борис поднял эмалированную кружку с крепчайшим чаем:

— За счастливую берлогу! — повторил он слова Тани.

О том, что она его ждет, он заставил себя Андрею не сказать, чтобы не влияло это обстоятельство на дальнейшие действия.