Глава 1

В сотый раз после наступления полуночи я украдкой взглянула на часы. Яркие синие цифры показывали без трех минут час ночи. Ненавижу электронные часы: не «около часа», а в точности двенадцать пятьдесят семь. «Исчезли из обихода, – с тоской подумала я, – неопределенные фразы вроде десять минут такого-то, четверть и около половины – эти реликты прошлого, когда часы делились на секции часовыми стрелками; все это теперь заменено на синие светящиеся цифры». Двенадцать пятьдесят девять ночи.

Келли, как всегда, опаздывала; у меня все дрожало внутри, и я в ярости взбивала подушку. Я всегда лежала без сна, пока она спокойно не появлялась среди ночи. Все матери так себя ведут, а Стюарт, судя по звукам, спал, как положено отцу, храпя в том же ритме, что и хор древесных лягушек, кричавших в лесу за домом. Если бы не эти звуки, ночь была бы абсолютно тихой.

Был август, жаркая и душная ночь с субботы на воскресенье, и Келли гуляла со своим новым красавцем, которого я едва знала. «Интересно, где они гуляют так поздно?»– думала я, подавляя желание снова взглянуть на часы. Ей только недавно исполнилось восемнадцать, и мне следовало бы знать, где она. Целуется, наверное, если это еще принято среди молодежи. В нашем приморском городе они, скорее всего, ходят на пляж. «Если бы это был Оуквиль, я бы точно знала», – подумала я и усмехнулась: когда-то я знала там все хорошие места.

Наше любимое место называлось Пойнт. Оно всегда так называлось, хотя и не выступало над водой; это была просто широкая полоса грязи вдоль дороги, сделанной много лет назад. Кое-где виднелись разбросанные валуны, возможно, с тех пор, как мостили дорогу, и в темноте приходилось идти осторожно, чтобы не споткнуться о них, но сама поверхность была твердой, как камень, и пригодной для проезда на машине. Это было примерно в полумиле от рынка Винни в излучине реки напротив «Кантри Клаба».

Я выросла в этих местах, и мы обычно все время проводили там – наблюдая «гонки субмарин», как мы выражались. В то время я ходила туда только потому, что мечтала о Ричарде.

Пойнт был местом встречи, и в летние дни пять-шесть машин обычно стояли у дороги с включенным радио, из которого доносилось «Голубые замшевые ботинки» Элвиса или «Пэгги Сью» Бадди Холли. Парни пили пиво и курили, протирали хромированные части машин и отпускали глупые шуточки, чтобы привлечь наше внимание. Девушки сидели на скалах в коротких шортах или купальниках, болтая в воде босыми ногами, курили и хихикали, не выпуская из рук банки с соками и делая вид, что они совершенно не замечают парней.

Так было днем. Летние ночи были для поцелуев, когда сидишь в одной из таких начищенных машин и слушаешь по радио романтичную музыку.

Если это была суббота, могли быть танцы в «Кантри Клаб», и звуки песен плыли над рекой, или был слышен одинокий рояль, играющий нечто красивое и медленное типа «Последнего свидания» Флойда Крамера.

Я все еще помнила каждую секунду своего последнего свидания с Ричардом. Мы ездили в театр на Мэйн-стрит посмотреть Джеймса Бонда в «Докторе Нет», пересекли реку и остановились у Саля выпить содовой, потом приехали в Пойнт около половины первого. Ричард остановил машину, и мы тихо посидели несколько минут, просто держась за руки. Я знала, что мама уже ждала меня дома в это время, но мне было двадцать два года, Боже мой, а она все еще обращалась со мной как с ребенком, беспокоясь, когда я приходила после полуночи.

Была влажная июльская ночь, воздух был тяжелый и неподвижный. Все окна в машине были открыты на случай, если подует ветер, и нам было слышно мягкое плесканье воды и сумасшедшее стрекотание сверчков.

Ричард обхватил меня рукой, и внутри меня все затрепетало в ответ. От него пахло «Инглиш Лезер», моим любимым кремом для бритья. Его темные глаза блестели, когда он пристально смотрел на меня. Затем он медленно закрыл глаза и придвинулся ближе, а его длинные густые ресницы упали, как занавеси. Когда он нагнулся, чтобы поцеловать меня, я почувствовала тепло его дыхания на своем лице, и, закрывая глаза, успела увидеть, как легкая улыбка заиграла на его губах.

Ричард Осборн, мой парень… Все девочки думали, что он чуть ли не самый хладнокровный парень в городе и самый сексуальный… Он мог заколдовать мои трусики, чтобы они упали с меня, и он часто делал это. Я придвинулась ближе к Ричарду и поцеловала его в ответ. Теперь я, затаив дыхание, ждала, когда он примется за дело. «Спи, мама, – думала я, – сегодняшний вечер кончится поздно…»

Едва касаясь меня, Ричард принялся целовать мою шею и ниже, ямочку на горле… Меня пронзала дрожь до самой глубины тела, и я отпрянула, совсем чуть-чуть…

Кусая меня за ухо, он мучительно медленно расстегивал пуговицы моей блузки одной рукой, другой пробираясь к застежке лифчика, и я вся напряглась, когда он осторожно сжал мою голую грудь. Едва дыша, я ждала, когда его пальцы дотронутся до соска, потом отодвинула его руку.

Он привык к моим слабым протестам и даже не колебался. Ловко сняв с меня кружевную блузку, он нагнулся, чтобы поцеловать мои груди, держа каждую одной рукой, а его язык дразнил меня, заставляя дрожать.

Не останавливайся… нет…

– Остановись! Ох, Ричард, ты должен остановиться! – я была старомодна в этой игре.

– Сейчас? – было слишком темно, чтобы увидеть его лицо, но я чувствовала, что он улыбается над моей грудью. Его язык снова начал дразнить меня, и мои соски увеличивались. Его рука легко легла между моих бедер, воспламеняя нежную кожу, а пальцы осторожно скользнули за отворот шорт.

– О-о-о, Рич… остановись!..

– Сейчас? Сию секунду?

– М-м-м, да, сейчас…

– Почему? – я уже почти лежала на кожаном сиденьи, и вопрос Ричарда прозвучал издалека, из-за моей голой груди, когда он медленно расстегивал молнию на моих шортах.

– Потому что…

– Тебе не нравится?

– Нет… – Мы оба знали, что это ложь.

Он поднял голову, голос его был дразнящим.

– Но вчера вечером тебе нравилось? «М-м-м, – подумала я, – вчера! Минуточку, но мы не были здесь вчера!» Мое сознание медленно прояснилось после чувственной пустоты, в котором находилось. Я оттолкнула Ричарда, руками упершись ему в грудь, и села.

– Что ты имеешь в виду под «вчера вечером»? На его лице возникло выражение удивления, потом он глупо ухмыльнулся, как маленький мальчик, пойманный за ворованным печеньем.

– Я ошибся: я имел в виду прошлый раз, когда мы были здесь…

– Неправда, Ричард, ты имел в виду «вчера вечером», а я не была с тобой вчера вечером!

Он попытался рассказать мне правдоподобную историю, чтобы успокоить меня и вернуться к прерванному занятию, а я наблюдала работу мысли, отражавшуюся на его лице. Чувство, которое я не могу назвать иначе, чем отвращение, начало разъедать меня, вытесняя экстаз, который я ощущала минуту назад.

Вчера вечером, Боже мой, моя мама потащила меня в подвальное помещение церкви играть в бинго, чтобы набрать денег для Общества женщин. Если бы Рич был поблизости на своей машине, со мной бы этого не случилось. Он меня обманывал!

– С кем ты был вчера вечером, Рич?

Он мог бы солгать, сказав, что ни с кем, настаивать на том, что он по ошибке сказал «вчера вечером». Я была такая дура, что, может быть, поверила бы ему, но он был так во мне уверен, что не стал утруждать себя враньем.

– Она для меня ничего не значит, Андреа! Не важно, кто она, только ты имеешь для меня значение! – Очевидно, после этих слов я должна была упасть в его объятия.

– Это кто-то из моих подруг, Рич? – Если бы это оказалась моя знакомая, я уверена, я бы умерла от стыда.

– Нет, конечно, нет… Она живет не… В общем, это неважно. Клянусь, я больше никогда ее не увижу!

Я попыталась оттолкнуть Ричарда и внезапно осознала, что почти голая. Мое тело было вызывающе обнажено, и я схватилась за рубашку в попытке спрятать свои груди, одновременно шаря рукой по полу в поисках лифчика. Мои шорты были расстегнуты, мое нижнее белье… Это было отвратительно, я чувствовала себя грязной, как будто меня уже использовали, а ведь всего минуту назад я ощущала себя любимой и желанной. Рич попытался обнять меня за плечи, но я оттолкнула его, мое тело напряглось: я должна была знать!

– Кто она, Ричард?

– Она из Бакерстауна, учится в том же колледже, что и я, но мы были не здесь, Андреа, я не мог бы так поступить с тобой!

– Ты с ней встречаешься каждый раз, когда я занята? Или в колледже есть еще девочки, Ричард? Сколько у тебя еще девочек?

– Они не значат…

Он принялся отвечать, но внезапно я поняла, что это не важно. Какая разница, сколько их? Он крутил с другими, хотя он должен был быть только моим – ведь, подумать только, мы уже были почти помолвлены. Я любила его, а он говорил, что любит меня, но он обманывал! Раскрылась пропасть, и в нее хлынула боль, заполняя все пространство, проливаясь в слезах…

Когда я открыла глаза, то была вся заполнена острым чувством потери, и я не сразу поняла, что это во сне. Я не видела Ричарда больше двадцати лет, – все эти годы я встречалась с ним только во сне, когда чувствовала себя беспомощной. Старая, старая история, но она все еще волновала меня.

«Должно быть, я задремала, ожидая Келли, – подумала я еще в полусне, – но что-то оторвало меня от моих сновидений». Лягушачий хор давно уже окончил свое ночное представление, и спокойная безмятежность нашей улицы была прервана звуком, похожим на извержение вулкана. Мое сознание постепенно возвращалось в настоящее. Не вулкан, не бомба, а просто грузовик, рычащий, вопящий и визжащий, останавливался перед нашим домом.

Вернувшись в реальное время и пространство, я села и уставилась на часы. Светящиеся голубые цифры показывали 1:32 ночи. Келли, наконец, вернулась, и только на час позже своего «комендантского времени» – 12:30.

В такие минуты я очень хорошо начинала понимать свою маму. Она считала, что плохо воспитала меня. «Что посеешь сегодня, вырастет завтра», – ее версия, я думаю, поговорки «что посеешь, то и пожнешь», но неважно, какими словами она пользовалась: ведь в ее словах «все вернется на круги своя» была скрытая угроза.

В Оуквиле, заводском городке, где я выросла, на грохот грузовика в полвторого ночи никто бы и бровью не повел, но это был не Оуквиль. В этом мирном приморском городке штата Массачусетс близ Плимута, на спокойной жилой улице вроде нашей, грузовик поздней ночью вызывает волнение. В такое время ночи, когда самые тихие звуки кажутся во сто раз громче, этот проклятый грузовик звучал, как грузовой поезд, который сошел с рельс и врезался в стену.

Я села на кровати, страстно желая, чтобы выключили двигатель, но, конечно, было уже поздно. Мозес, наша трусливая собачка, которая своим лаем способна разбудить мертвого, уже начала сходить с ума на заднем дворе.

Что за идиот! Сидеть с включенным двигателем, грохочущим, как раскаты грома, чтобы громко разговаривать! Сочетание лающей собаки с рычащим грузовиком, как я заметила, несколько потревожило Стюарта, потому что он заворочался в кровати. Он уже говорил с Келли о грузовике, каждый раз, когда люди жаловались. Черт побери! В этот раз кто-нибудь наверняка вызовет полицию! «Пожалуйста, пожалуйста, выключи свой дурацкий двигатель», – беззвучно умоляла я. Я уже почти слышала, как миссис Свенсон, наша ближайшая соседка, придет ко мне утром на беседу.

– Итак, миссис, ваша девочка опять вернулась очень поздно, я думаю? Эта машина разбудила нас, Когда она приехала, а мой муж, мистер Свенсон, долго потом не мог заснуть!

Мистер Свенсон не мог заснуть. Господи! Да он глух, как пень! Но даже надоедливая миссис Свенсон имеет право спокойно спать ночью.

Она была старшей в школе, моя дочка, наказание мое. Я помню, что моя мама жаловалась, как тяжело растить дочек-подростков, но, наверное, я не доставляла столько хлопот своим родителям. Начать с того, что у меня не было такой свободы, как у нее.

Келли была неплохим ребенком, но она часто впутывалась в неприятные истории. Я никогда точно не знала, была ли очередная история случайностью из-за того, что Келли оказалась «в неудачное время в неудачном месте», или же Келли специально искала неприятностей. Она нарушала все правила, мудро не переступая моего порога терпения, а затем начиная все заново. Она не была упрямой, не дулась, – она просто делала что хочет и ждала, как я буду реагировать. Умная стратегия – никогда не предупреждать меня, что будет дальше, чтобы я всегда оказывалась на один шаг позади. Сияющая улыбка была ее ответом на любое требование, а свои мысли она держала при себе. Мы никогда не ссорились, даже редко спорили, но каждый раз я чувствовала себя побежденной.

Теперь этот мальчик. Его звала Карл Крисни. Это был ее первый друг на собственных колесах, что, без сомнения, делало его героем в ее глазах и было причиной зависти всех подруг. Мы видели его несколько раз, когда он забирал или подвозил дочку, но он никогда не заходил в дом подождать или хотя бы поздороваться. Может быть, это звучит старомодно, но, как я выяснила, родители семнадцатилетних дочек очень быстро делаются старомодными. Стюарту к тому же не нравилось, что он носит серьгу в ухе и ленту в волосах. Я не возражала против этого, многие парни так ходят, но за то короткое время, что я его видела, мне показалось, что он выглядит старше, чем другие мальчики, с которыми общалась Келли.

Во всяком случае, было бы неплохо, если бы он не ездил на этом дурацком грузовике. Это была красивая машина, – сияющая, черная как смоль, с высокой кабиной, гордо возвышающейся над слишком большими колесами. Безусловно, это был предмет гордости и большое удовольствие для парня, но меня это нервировало. Когда Келли долго не было, мое воображение судорожно работало; я представляла их едущими с большой скоростью и врезающимися в стену или в переход.

Ее отец считал, что я слишком беспокоюсь и опекаю ее, и, возможно, он был прав. Обычно они проводили время у ее подруги Сью, или ехали в кино, или шли в «Мак-Дональдс» перекусить, или ездили за город в пределах пяти миль.

«Ничто не беспокоит Стюарта», – думала я, слушая, как он спокойно храпит, невзирая на шум. Возможно, единственный человек во всем городке, который все еще спит.

Я мысленно репетировала свою надоевшую старую лекцию о шуме в поздний час, когда, как выстрел из винтовки, дверца захлопнулась, и грузовик, издавая рычание, от которого задрожали стекла, уехал, возможно, оставив на мостовой часть резины с колес.

В последовавшей звенящей тишине я услышала, как Келли бежит по дороге к дому, затем я различила сдавленные рыдания, когда она пробегала мимо окон моей спальни. Когда она возилась с ключом, сдержанные всхлипывания сменились плачем, затем дверь за ней захлопнулась. Я села в кровати, ожидая и напряженно вслушиваясь, но Келли не поднималась по лестнице. Тишина громко звенела в моих ушах.

Слабый ветер пошевелил тонкие занавески на окнах спальни, принеся в комнату запах жимолости. Теперь, когда грузовик уехал и лесные серенады прекратились, наступила мирная летняя ночь, и я ничего не хотела, кроме как свернуться калачиком рядом со Стюартом и снова заснуть. Вместо этого, тяжело вздыхая, я села на край кровати, протирая глаза, чтобы изгнать остатки сна, и пошарила ногами в темноте в поисках тапок. Моя дочь нуждается в помощи, и я должна помочь ей!

Я взяла со стула легкий летний халат и, с завистью бросив взгляд на Стюарта, тихо вышла из комнаты, двигаясь по лестнице и готовясь к любым неожиданностям.

«Прошу тебя, Боже, – молилась я, – не посылай мне большой проблемы! Мелкой неприятности вроде того, что он улыбнулся другой девушке, вполне достаточно. Уже поздно, и я устала!»

Келли, скорчившись, лежала на ступеньках, рыдая в ковер, и я, сев рядом, обняла ее за плечи. Она взглянула на меня, повернулась, уткнулась лицом в мое плечо и отчаянно заплакала. Я не прерывала ее. Прошло несколько бесконечных минут, и она успокоилась.

– Келли, милая, что с тобой? Что случилось?

– О-о-ох, мама, это было ужасно! Он ужасен!

– Конечно, моя радость, но что он сделал?

– Ну, мы были у маяка, ты знаешь, туда все ребята ходят… Просто, знаешь, сидели, и я оглянуться не успела, как он разодрал мою рубашку! Он хватал меня, трогал мои… Ух! Это было ужасно! Я хочу умереть!

Вновь разразившись слезами, она полезла за платком, я вынула из кармана свой и дала ей. Когда она сморкалась, я заметила, что ее блузка спереди раскрыта: этот подонок оборвал часть пуговиц.

Я прижала ее к себе, надеясь, что в такую минуту это подействует успокаивающе. Я думала о том, что у этой истории должно быть продолжение, в противном случае моя дочка была гораздо наивнее, чем ее отец и я осмеливались надеяться. Мне трудно было представить, чтобы в ее возрасте ни один мальчик до сих пор не потрогал ее груди.

– Он в первый раз такое сделал? – Постараться выиграть время и дождаться, что последует дальше!

– Он – животное! Он обычно такой спокойный, но тут стал грубым, начал кричать на меня! О, Боже, мама, я так испугалась! Мы были совсем одни, и он толкнул меня на сиденье, он вынул свой… Он пытался!.. Как он мог подумать, что я позволю это сделать? Это было омерзительно!

О, Господи! Я почувствовала, что мое тело как будто налилось свинцом, отяжелело от страха.

– Он не сделал тебе больно, нет? Он ничего на самом деле не сделал? Он только испугал тебя, да?

Келли молча кивнула, ее глаза снова наполнились слезами, а в моей голове в это время стучало: «Попытка изнасилования». Это было гораздо серьезнее, чем я ожидала. Я готова была вскочить и бежать за Стюартом и полицией! Но потом подумала: «Успокойся, Андреа! Они ведь еще подростки, совсем дети… Может быть, она, сама того не понимая, вела себя, как… Может быть, он подумал, что она?..» Я никогда раньше не слышала об изнасиловании во время свидания.

Я попробовала заговорить снова, более спокойно:

– Ты встречаешься с ним уже около двух месяцев. Он когда-нибудь раньше пытался что-то подобное сделать?

– Ничего такого, чего бы я не могла вынести, только знаешь… Ох, мама, я не могу тебе про это рассказать!

– Разумеется, ты можешь, и ты расскажешь! Скажи, пожалуйста, он когда-нибудь раньше пытался принудить тебя?

– Нет, никогда, но сегодня он потерял контроль!

– Вы выпивали? Он был пьян?

– Нет, мы разговаривали и немного – ну – трогали… ох, ну, ты знаешь!..

Я кивнула, освобождая ее от обязанности объяснять. Я действительно не хотела знать всех деталей. «Только факты, мадам», – подумала я с кривой усмешкой.

– Ну вот, мы там сидели, он меня обнимал, и я пыталась выйти из его дурацкого грузовика, но заело дверь, знаешь, и тут он говорит: «Ну, хватит меня дразнить, пора уже…» – «Что пора?» – спросила я. Он засмеялся так гнусно и толкнул меня на сиденье, забрался на меня и… и… – она снова заплакала. – Если я разрешила ему себя трогать, это еще не значит, что я предлагала меня изнасиловать! Ох, мама, я так напугалась!

– Да, я представляю, – пробормотала я в ее волосы, и тут меня осенила мысль. – А почему он остановился?

– Он… Подъехала другая машина, и в ней оказался кто-то из его знакомых, может быть, его бывшая подруга? Я думаю, что они узнали его грузовик, потому что затормозили прямо около нас. Он прорычал мне, чтобы я не вставала и не показывалась, но, когда он высунулся, чтобы с ними поговорить, мне удалось открыть дверь и убежать!

– А разве не он привез тебя домой?

– Да, он подобрал меня на дороге и умолил сесть в машину. Он извинялся, говорил, что больше такого не будет… Я знала, что ты тут с ума сходишь, что меня так поздно нет, а идти очень далеко… – Она содрогнулась в моих руках.

Я припомнила несколько неприятных происшествий в машине, когда была в возрасте своей дочери. Однажды перевозбужденный прыщавый парень порвал мне застежку на лифчике, и я пришивала ее дома сама, но очень боялась, что мама заметит это во время стирки и спросит меня. В другой раз мне пришлось пройти пешком почти всю дорогу от Пойнт, чтобы избавиться от очень приятного мальчика, который, как только остановил машину, превратился в сексуального маньяка. Я улыбнулась, вспоминая, как он медленно ехал рядом со мной, умоляя сесть в машину, что я, в конце концов, и сделала… И, конечно, Ричард…

Я сильнее обняла дочь, желая, чтобы мои поцелуи помогли ей забыть все неприятности, как плохие сны, которые она иногда видела, когда была маленькой. Однако ведь восемнадцатилетние часто все это проделывают, и это необязательно приводит к изнасилованию. Это напомнило мне…

– Сколько лет этому подонку?

– Ему – м-м – двадцать, я думаю. Ну, может быть, двадцать один или двадцать два… – Последнюю цифру она прошептала сквозь зубы.

– Может быть, двадцать два? Келли, Боже мой, где ты с ним познакомилась? Я думала, что это твой знакомый по школе!

– Нет, нет, это друг Фила, брата Сью. Я у них познакомилась с ним. Просто привязался, знаешь, ничего особенного… Он пару раз подвозил меня домой, и мы ходили в кино, но он вовсе не мой парень, ничего такого!..

Фил Марсден был на несколько лет старше, чем Сью и Келли, но я думала, что он сейчас в колледже.

– А этот Карл, он учится в одном классе с братом Сью?

– Нет, они знакомы по колледжу, но он на год старше Фила. Карл не учится сейчас в колледже – он работает в «Грин Эйкрс Ландскэйпинг». Он делает хорошие деньги! Вот почему у него колёса!

Вот это да! Настоящий победитель: бросил школу, чтобы зарабатывать деньги и купить машину. Ребята с машинами – самые хладнокровные, но колеса всегда приводят к неприятностям.

– Моя радость, я никоим образом не собираюсь оправдывать его поведение и, конечно, не хочу сказать, что ты дала ему повод, но мальчики часто пытаются…

– Но ни с кем другим такого не было, мама! Он просто свинья!

– Это, возможно, правда, но он старше, чем другие твои знакомые мальчики, и, наверное, привык к более опытным девочкам, чем ты! Я не хочу сказать, что я на его стороне, но, может быть, ты дразнила его или дала ему повод так себя вести?

Келли дернулась и попыталась оттолкнуть меня. Я замолчала, крепче прижав ее к себе. Я была шокирована собственными словами! Безусловно, это не те слова, которыми я могла привлечь ее к себе. Я глубоко вздохнула.

– Извини, дорогая, это тот же бред, который я обычно слышала от своей матери! Я не могу поверить, что я это сказала. Наверное, это от расстройства!

Действительно, я была расстроена и обеспокоена тем, что какой-то идиот пытался причинить боль моему ребенку, но ведь она сейчас испытала то, что могло быть попыткой изнасилования. Я должна держаться ровно: Келли уже дома, в безопасности, и моя задача теперь помочь ей успокоиться.

– Давай считать, что это была ошибка, что он хотел секса, а ты не хотела. Он неправильно понял твои сигналы, впал в агрессию и напугал тебя. Мне кажется, что, если его приставания тебе отвратительны, он не для тебя. Ты с этим согласна?

Она кивнула, и я продолжила:

– Мы можем считать, что ты в него не влюблена, но когда-нибудь ты встретишь человека, от прикосновения которого будешь трепетать, а не сжиматься, и тогда ты захочешь с ним… м-м, ты захочешь… Ты знаешь, что я имею в виду…

Теперь настал мой черед искать слова, боясь произнести то, что хотела сказать, и я с ужасом представила себе мою дочь, потеющую от желания.

Насколько легче было, когда Келли была младше: ответы на вечные вопросы были гипотетическими и легко было давать материнские советы, но она выросла, и теперь все было по-другому. Следует ли мне поделиться с ней своим опытом? «Нет, – решила я, – не надо ничего личного, и к тому же какой ребенок поверит в эскапады своей матери?»

– Сексуальная привлекательность важна во взаимоотношениях, – продолжала я. – Для счастливого брака это гораздо важнее, чем умение вести блестящую беседу. Так что, хотя ты сегодня напугана, – сказала я, наконец, добравшись до той мысли, которую хотела высказать, – возможно, с кем-нибудь другим ты будешь чувствовать себя совсем по-другому!

Каминные часы прозвонили мелодию, показав четверть второго и прервав мою лекцию. Я не закончила ее, но, не чувствуя ясности в мыслях, я воспользовалась возможностью прерваться.

– О, Боже, уже поздно! Тебе сейчас немножко лучше?

Келли кивнула: она сама хотела спать. Я сделала прощальный выпад:

– На твоем месте я бы больше с ним не встречалась, но ты, конечно, уже достаточно взрослая, чтобы решить самой!

Она слегка улыбнулась мне – не больше, чем печальная гримаса, но я почувствовала себя прощенной за предыдущее выступление, когда она сказала:

– Можешь поверить, мама, я его больше не увижу!

Я поцеловала Келли в макушку. Ее волосы пахли яблоками. Я вдохнула этот чистый сладкий запах и крепко обняла дочь – удовольствие, которое в последнее время мне редко позволялось. Мы поднялись по лестнице вместе, и я подождала, пока Келли плотно закрыла за собой дверь спальни. «Прошу тебя, Боже, – молилась я, – береги ее!»

Я слегка потревожила Стюарта, когда забиралась обратно в постель, но он сменил свою позу не проснувшись. Я чувствовала себя уставшей, но мысли не давали мне уснуть. Обычно Келли обсуждала свои секреты со Сью, лучшей подругой, но, если я не разочаровала дочку, возможно, она начнет доверять мне? Это будет прорывом в наших отношениях. «Не так было у нас с мамой, – подумала я. – Мы никогда не могли общаться».

Я лежала рядом с мужем и обдумывала свои слова. Удалось ли мне донести свою мысль до слушательницы? Что я пыталась ей внушить? Может быть, мне следовало говорить громкие слова, негодуя по поводу поведения Карла, но я хотела не допустить паники. Стало ли Келли лучше после разговора со мной? Эта материнская роль оказалась очень болезненной – насколько легче было, когда простой поцелуй мог все улучшить! Но Келли растет – она уже выросла, – и должна учиться обращению с мальчиками – Боже, это уже мужчины! – которые ведут себя слишком агрессивно. Она должна знать, когда сказать: «Довольно». Даже когда я была молода, этот предел был различен для разных парней, а ведь с тех пор, как мне было восемнадцать лет, все коренным образом изменилось.

Дети думают, что они бессмертны, но теперь, когда такие смертельно опасные болезни, как СПИД, омрачают обсуждение вопросов морали, а свободный секс продолжает свирепствовать, как родителям сохранить своих детей в безопасности? Какой подход правилен? Давать детям презервативы, грозить проклятием, заставлять принимать таблетки или купить хороший, как в старину, пояс невинности?

Я снова подумала: «Не был ли он пьян?» Когда мы за обедом пили вино, то предлагали его Келли и Брайану, но они редко соглашались. Стюарта это мало волновало, но я чувствовала, что это – важная часть образования детей. «Как отец», – подумала я, улыбаясь в темноте. В его доме вино подавалось с каждым обедом, и, когда я была еще подростком, он то и дело, к ужасу мамы, предлагал мне выпить.

– Ты ее спаиваешь! – говорила мама.

– Она должна когда-нибудь приучиться пить алкоголь, – отвечал отец, защищая свою позицию. – Я хочу, чтобы она поняла на нашем примере, что выпивать умеренно – социальная часть жизни. Когда она пьет со старшими, это уменьшает опасность и, возможно, поможет Андреа и ее друзьям не пьянствовать, когда нас уже не будет рядом!

Может быть, пить вино можно научиться с мамой и папой, но здесь речь идет о сексе на заднем сиденье легковушки или (в случае с Келли) на переднем сиденье грузовика.

Надеясь получить вдохновение, я попыталась вспомнить мамины лекции, наполненные моралью и пословицами, которые она произносила в любых случаях, но тут я не нашла никакой помощи: у мамы все было черное или белое, все грехи одинаковы. Она приходила в ярость от секса, который, я подозреваю, она время от времени позволяла себе, но в такую же ярость она приходила от курения, которое она себе не позволяла. «У одного конца сигареты – дым, у другого – дурак!» – это был еще самый мягкий выпад против папы, когда он брался за сигарету.

Мама никогда не курила, и задолго до того, как медицинское управление начало предупреждать о вреде курения, она настойчиво повторяла, что заполнять свои легкие дымом – глупо.

Но курение – это был шик, а не опасность, это была возможность войти в мир взрослых. Каждая романтическая сцена в каждом фильме включала влюбленных, глядящих в глаза друг друга над бокалами с ликером, в то время как между ними поднимается серебряная струйка дыма. Романтические герои всегда предлагали своим дамам сигареты, зажигаемые в исключительно рыцарской манере! В пятнадцать лет я уже дымила со своими друзьями, и мы, безусловно, казались себе очень элегантными. Так что я нарушала мамины правила, не считаясь с ее глупой занудной моралью. Мама не хотела, чтобы я курила, а я знала, что это здорово, и, наверное, насчет секса она тоже была неправа!

Заниматься сексом, или «пройти весь путь», в моем мире, безусловно, считалось грехом! Ричард и я так и не прошли весь путь, без сомнения, благодаря бесконечному маминому морализированию, и, конечно, не благодаря Ричарду, но мы получали удовольствие, совершая меньшие грехи… Даже сейчас много сделанных глупостей всплывает у меня в памяти, но для сегодняшней ночи достаточно воспоминаний.

Стюарт заворочался во сне, не зная ни о моих переживаниях, ни о страданиях нашей дочери. Мои мысли сменились, и постепенно мое беспокойство о Келли перешло в размышления о себе и о Стюарте, и, поскольку казалось, что все было так недавно, о Ричарде тоже.

Когда я встретила Стюарта, это был зрелый уравновешенный человек двадцати восьми лет, совсем непохожий на Ричарда, чувствительного и безответственного, но реальная жизнь непохожа на фильмы, бросающие зрителя на короткое время в дрожь. Уже почти двадцать два года я замужем за Стюартом, и мне не на что пожаловаться.

Так почему же я чувствую, что мне чего-то не хватает? И почему я снова возвращаюсь мыслями к Ричарду? Вспоминаю, как у меня внутри все таяло, когда он прикасался ко мне, как я ощущала напор желания, внезапную жажду любви? Я покраснела в темноте: Стюарт никогда не вызывал у меня таких чувств. Наши занятия любовью были не буйными совокуплениями мужчины и женщины, а смирным союзом, вполне подходящим для женатой пары, после которого оставалось мирное и спокойное чувство. Разочарование, конечно, но зато со Стюартом я обрела уверенность, которая длится дольше и гораздо менее опасна, чем страсть.

Я придвинулась ближе к нему, чтобы ощутить комфорт и убедиться, что я не одна в темноте, но все, что я обрела, это было недовольное ворчание. Я натянула повыше простыню и свернулась в клубок, уставившись в темноту и наблюдая, как она проясняется, окрашиваясь в розовый цвет, пока, наконец, не заснула беспокойным сном.

 

Глава 2

Я познакомилась со Стюартом, когда переехала в Бостон. Мы вместе работали, ну, не то чтобы вместе, но в одном здании. На самом деле, я не люблю про это рассказывать, но он буквально подобрал меня в лифте. Роман – последнее, о чем я думала в то время. Всего год прошел с тех пор, как я порвала с Ричардом, и мои раны еще болели. Я поклялась, что никогда больше не позволю никому дотрагиваться до меня, и не искала никаких контактов с людьми. Я даже не хотела ни с кем встречаться, и это было просто, потому что никто в нашем городе и не предлагал мне этого: я так долго встречалась с Ричардом и все еще была его собственностью, что все знакомые парни сторонились меня.

Мне было двадцать два года, и впервые в жизни я была свободна. Мои подруги одна за другой выходили замуж, мой календарь был заполнен свадьбами, но я ни капли не завидовала. Моя лучшая подруга Дженис познакомила меня на своей свадьбе с красивым мужчиной, хорошим танцором, но, хотя мы с ним хорошо провели время, потом, когда он пригласил меня куда-то, мне стало просто неинтересно.

Думаю, что родители беспокоились обо мне: ведь это благодаря своему отцу я переехала в большой город. Однажды дождливым вечером, спустя несколько месяцев после моего разрыва с Ричардом, когда я сидела, бесцельно уставившись в окно на пустую улицу перед нашим домом, отец вошел в полутемную гостиную и сел рядом со мной. Несколько минут мы вместе тихо смотрели в окно, а потом он мягко перешел к тому, зачем пришел.

– Андреа, рыцари в блестящих доспехах обычно не гарцуют по нашей улице в поисках страдающих барышень! Ты должна начать все сначала, познакомиться с новыми людьми и найти кого-то другого…

– Па, со мной все в порядке! – запротестовала я. – Меня все устраивает, и сейчас я не хочу ни с кем связываться. К тому же, даже если бы мне это было интересно, – а мне неинтересно – как ты думаешь, где в нашем городе я могла бы познакомиться с новыми людьми?

– Сидеть вот так в темноте – это не жизнь для молодой девушки, – продолжал отец. – Все твои подруги уже замужем, и многие уехали из города, как Дженис. Мы с мамой беспокоимся, что ты можешь остаться одна, как мамина кузина Кармелла.

– О Боже, папа, эта Кармелла! В двадцать лет она уже была старой девой!

Я хорошо ее помнила, хотя мы не встречались несколько лет. Ей, наверное, было уже за сорок, и она всегда на всех семейных свадьбах сидела у стены со старыми женщинами, худая, с тонкими поджатыми губами. Она носила темно-коричневые платья с бежевыми кружевными воротничками и манжетами, от нее всегда пахло лекарствами, и у нее росли волосы на подбородке.

– Ну, дорогая, я уверен, что Кармелла не собиралась прожить жизнь в одиночестве, и твоя мама больше всего на свете боится, что ты тоже останешься одна. Мы думаем, что тебе нужно куда-то поехать развлечься.

– Развлечься! Папа, развлекаться должны дети, а не взрослые женщины с разбитым сердцем!

– Ты права, это маленький город. Может быть, тебе следовало бы пожить немного в Бостоне, почувствовать аромат жизни большого города?

– Я в порядке, папа, не беспокойся обо мне.

Отец поцеловал меня и пошел спать, а я еще сидела и смотрела в окно, пока туманные видения Бостона не замаячили перед моим мысленным взором. Сам того не зная, отец заронил идею, и следующую неделю я ее серьезно обдумывала.

Я поняла, что не могу связывать свою жизнь с нашим маленьким грязным городом и бить тут баклуши, давая пищу для сплетен старым курицам, сидящим на скамейках возле своих домов… «Ай-яй-яй, бедная Антуанетта! Ее дочка Андреа все дома сидит, совсем высохла без мужчины! Не то что моя (Мария, или Лаура, или кто угодно еще, вышедшая замуж за молодого красавца Рокко, или Тони, или Сола), уже два малыша и третий на подходе…» Я содрогнулась: отец абсолютно прав, мне нужно изменить свою жизнь, внести в нее что-нибудь новое!

Когда я приняла решение, у меня не заняло много времени уехать из города. Я нашла работу и переехала в Бостон – всего около полутора часов езды от дома, но это был совсем другой мир!

Мой переезд был неожиданностью для родителей. Это не входило в их планы, и они расстроились, когда я объявила о своем решении, но мы обсудили его, и в итоге все поняли, что это необходимо. Маме было теперь чем гордиться: она могла сказать, что ее дочь получила хорошую работу в большом городе! В результате они сдались, несмотря даже на то, что моя квартира была не в Норт-Энде (читай – «итальянское гетто»), где у родителей были друзья, а в большом старом здании в Бак-Бэй. Взяв кое-какие «сокровища» с родительского чердака и из своей спальни, я обставила квартиру-мастерскую так, что она приобрела жилой вид.

В последующие несколько месяцев я обнаружила, что мне нравится жить самостоятельно. Мои дни были заполнены работой, и обычно я приезжала к родителям на выходные. Когда я не ездила домой, то часами бродила по комиссионным магазинам, покупая там лампу, тут гравюру, постепенно заполняя пустое пространство в сердце. Я любила готовить, пробуя новые рецепты. Я жадно читала и чаще всего проводила вечера в своей квартире с книгой из библиотеки или со, старым магнитофоном, который приобрела за тридцать пять долларов. Окруженная постоянным движением городской жизни, я не чувствовала себя одинокой.

Работа, которую я нашла, была вполне приличной, в достойной фирме «Маркам, Маркам и Дусетт». В ней уже не было Маркамов – и отец, и сын ушли из фирмы до моего в ней появления – но там был Дусетт, скрывавшийся где-то в «святая-святых», отделанном ореховым деревом, и показывавшийся только в самых торжественных случаях.

Когда я училась в школе, то подумывала об официальной карьере, но это означало колледж, затем школу изучения права, и на этом пути я видела ряд препятствий. Одним из них была плата за обучение в школе права, но это еще мелочь в сравнении с сопротивлением моей семьи. Стать женщиной-профессионалом означало отказаться от всего, что считалось святым.

– Что? Адвокат? Это мужская профессия! – сказала моя мать, и это было все! Девочки не бывают адвокатами, докторами или священниками! Девочки должны заниматься женскими делами – растить детей, учительствовать, в крайнем случае, прости Господи, быть парикмахерами! Мой отец защищал меня, но в глубине души он тоже был не на моей стороне. Мои родители еще детьми переехали в эту страну из Италии во время эмиграции после второй мировой войны, и некоторые их взгляды были настолько из старого мира, что это было больно. У меня не хватало ни мужества бороться с ними, ни уверенности, что я смогу справиться с этим. Я обещала себе, что когда-нибудь поступлю в школу права, но я была молода, свободна, и будущее казалось уходящим в бесконечность.

Мой протест выразился в том, что я не стала заниматься тем, что родители выбрали для меня, а вместо этого пошла на курсы секретарей. Даже против этого родители возражали: они считали, что мир офисов опасен для молодой одинокой девушки! Хорошо, хоть они не слышали некоторых историй, которые рассказывают студенты!

Как секретарь я работала не в той области, которая казалась мне интересной, но я была довольна: я получила приличную зарплату и обрела независимость. Чего мне не хватало в то время, так это амбиций и желания воплотить в жизнь мои мечты. Это пришло позже…

Офис «Маркам, Маркам и Дусетт» размещался на двадцатом этаже нового сорокапятиэтажного небоскреба в центре города. Когда я пришла в фирму, она находилась там уже год. Большой прогресс, – сказали мне, – по сравнению с темными серыми комнатами на Хай-стрит», где они размещались с незапамятных времени, но я бы предпочла старое место на первом этаже.

Место было красивое: бостонская гавань не была видна, но из наших окон открывался прекрасный вид на район Бак-Бэй, и далеко внизу река Чарлз серебряной лентой вилась до впадения в океан.

Компании, арендовавшие помещения в этом доме, сообщали в рекламе, что из всех комнат открывается вид на океан, и они были абсолютно правы. Если встать на цыпочки за столом в левом углу офиса мистера Бронского и повернуть голову под правильным углом, то был ясно виден маленький, в форме лунного серпа, кусочек Атлантического океана.

Зимой, когда солнце садится рано, все делали неофициальный пятиминутный перерыв, чтобы понаблюдать, как сверкающий огненный шар опускается за линию горизонта, оставляя на небе красные и оранжевые полосы и постепенно тускнея от розово-лилового до серого цвета, когда солнце окончательно исчезало. Это было захватывающим зрелищем.

Наш офис был угловым, поэтому мое место было у окна, то есть у стеклянной стены. Без нормальной перегородки исчезло ощущение безопасности: я чувствовала себя в огромном внешнем мире, насколько хватало взгляда, на высоте тысячи футов! Это пугало меня до смерти! Откуда мне было знать, что я так боюсь высоты? Я никогда не поднималась выше трех-четырех этажей и никогда не летала на самолете. Когда я подходила к своему столу, я должна была подойти к широко открытому пространству за стеклом, и я шла медленно, отвернувшись от окна, внимательно изучая узор на ковре: девушек, с которыми я работала, это очень развлекало. Когда я сидела спиной к окну, во мне возникало судорожное ощущение, что между мной и открытым пространством ничего нет. Я чувствовала холодное дуновение воздуха на своих волосах, я потела и нервничала. Все время, пока я там работала, у меня не исчезало чувство, что меня вынесет наружу сквозь стекло и я упаду замертво с высоты двадцати этажей.

В первый раз я заметила Стюарта, когда неслась через вестибюль, чтобы успеть на лифт, заполненнный до отказа, двери которого медленно закрывались. Стюарт придержал двери, чтобы я могла втиснуться. Прижатая к нему настолько, что почти не могла дышать, я, улыбаясь, пробормотала слова благодарности. Если бы мне пришлось ждать следующей кабины, я бы опоздала, потому что утренние лифты останавливались почти на каждом этаже, и все десять лифтов были где-то в пути.

Стюарт кивнул, потом повернулся, чтобы видеть загорающиеся над дверью лифта номера этажей. У него были большие серые глаза цвета облаков, собирающихся на горизонте с приближением бури. Занятно! Я люблю серые глаза и всегда замечаю их. Лифт постепенно пустел, останавливаясь то на одном этаже, то на другом, и, когда зажегся восемнадцатый, Стюарт снова кивнул мне и вышел из моей жизни, так я подумала.

Через пару дней я появилась на работе заранее, одетая в новый серо-зеленый клетчатый костюм, красные туфли и с весьма элегантной сумкой. Стюарт тоже был там, и тоже одетый в серо-зеленый клетчатый костюм.

– Мы очень красиво выглядим, – сказал он, улыбаясь. – Нужно мне только найти красные туфли, чтобы завершить свой туалет! – Мы засмеялись, а когда Стюарт смеялся, его глаза, эти замечательные серые глаза, становились теплее, а в углах глаз появлялись маленькие морщинки. «Приятная внешность, – подумала я. – Ему, наверное, лет тридцать». Он был совсем не похож на Ричарда, и, конечно, мое сердце не забилось быстрее.

Если бы все зависело от меня, ничего бы не было, но он явно решил ввести меня в свою жизнь. Следующие две недели я встречала его несколько раз в вестибюле в ожидании лифта, и мы улыбались друг другу или обменивались несколькими фразами. Потом он рассказал мне, как приходил рано утром, покупал кофе и терпеливо ждал у колонны, пока я входила через вращающиеся двери, а затем он как бы случайно оказывался рядом со мной, чтобы ехать в одном лифте.

– Какой сегодня хороший день! Вы когда-нибудь были на верхнем этаже? – спросил он меня однажды утром.

– Нет, я не знала, что туда можно попасть. – Это было еще двадцать пять этажей вверх.

– Оттуда можно увидеть весь город, – сказал он, покашливая.

– Действительно? Спасибо, я бы не хотела.

– Вы увидите город с высоты птичьего полета! Это красиво!

– Я немного боюсь высоты, – смущенно ответила я.

– Но ведь это не открытая ветрам башня с хрупкими перилами, – сказал он, демонстрируя несерьезность моих страхов. – Это нормальный этаж здания, как тот, на котором вы работаете, со стенами и окнами. Поедем, вам понравится!

По счастливой случайности у меня было полно времени, и я проехала двадцатый этаж, потому что – рассудила я своим куриным умом – я ведь была с мужчиной.

Когда лифт доехал до сорок пятого этажа, двери открылись, и моему взгляду представилась захватывающая панорама синего океана, гавани, заполненной суденышками, и города, все здания в котором были далеко-далеко под нами. Когда двери лифта снова закрылись, я все еще была внутри, безжизненно распростертая на полу. Когда я пришла в себя, моя голова была у Стюарта на коленях, и я воззрилась в эти невероятные темно-серые бархатные глаза, в эту минуту выражавшие участие.

– Ого! – сказал он со значением. – Что случилось?

– Голова закружилась, наверное. Доктор говорил мне об этом. Теперь я знаю, что это такое!

– Мне ужасно неудобно! Позвольте как-то оправдаться и разрешите пригласить вас на обед!

– Пожалуй, сейчас я не могу даже подумать о еде, – проговорила я, ощущая тошноту. – Просто помогите мне спуститься к месту работы, хорошо?

– Но я чувствую себя виноватым! Пожалуйста, позвольте мне что-нибудь сделать! Как насчет завтрашнего вечера?

К тому времени, когда я снова очутилась в вестибюле со стаканом воды в руке, постепенно приходя в себя, я поняла, что когда-нибудь захочу пообедать. Стюарт казался мне вполне приличным человеком, и, потом, я уже была с ним знакома. Огорчение, которое выражало его лицо, было сильнее, чем я могла выдержать.

– Завтра пообедать было бы неплохо. Встречайте меня в пять тридцать, хорошо?

– Я обещаю, что мы будем есть на первом этаже, если мне удастся найти такой первый этаж, где нормально кормят. Кстати, если вам интересно, – добавил он, – меня зовут Стюарт, Стюарт Уолш. – Он улыбнулся, показав слегка кривые зубы, но умудряясь при этом выглядеть почти красавцем.

– Ах да, я Андреа Корелли, – ответила я.

Позже, когда у меня было достаточно времени, чтобы удивиться, как договорилась о свидании с человеком, которого почти не знала, я поняла, что Стюарт уже не был для меня незнакомцем. В последние несколько недель он постепенно стал частью моей жизни: я искала его глазами по утрам в вестибюле, и мне было грустно, когда я его не видела, и я уже любила его серые глаза и его кривую улыбку. Узнать его имя было теперь чистой формальностью.

Стюарт был бухгалтером в фирме «СПА». Он много работал, его будущее было надежно обеспечено, ему было двадцать девять лет, и он хотел жениться: последовательный человек с тщательно спланированной жизнью.

В характере Стюарта полностью отсутствовал авантюризм или романтика. В то время, когда практически вся Америка носила оранжевые или розовые рубашки и психоделические галстуки, рубашки Стюарта были белыми и он носил темные галстуки в аккуратную крапинку. Это должно было мне кое о чем сказать.

Его представление об ухаживании за женщиной состояло в ужине в хорошем ресторане, где подают нежную свиную грудинку. Для развлечения он предпочел концерты симфонического оркестра, хотя в его сердце оставалось место для Артура Фидлера и «Бостон Попс». Романы он не читал: он всегда был глубоко погружен во что-нибудь техническое, а легким чтением для него была «История цивилизации» Вилли и Ариэля Дюран.

Мои вкусы были более эклектичны: музыкальный театр, индийская еда, в то время еще не популярная, поэтому ее непросто было найти, и песни Пресли. Я хорошо танцевала, мы с Ричардом…

Стюарт не очень хорошо танцевал и не много пил, поэтому мы не ходили на вечеринки или в бар с компанией: у него не было компании, и я с этим смирилась.

Зато он ничего не изображал из себя: честность и порядочность были написаны у него на лице. Он не лгал, не сочинял истории, в которых выглядел бы лучше, чем на самом деле: то, что вы видели в нем, то вы и получали. Я видела человека, который заботился обо мне, и, когда он сказал, что будет любить меня до конца жизни, мне пришлось поверить ему. Это был не тот человек, который стал бы обманывать меня за спиной, а я нуждалась именно в такой верности.

Мы также не «прошли весь путь», но на этот раз наибольшее сопротивление оказал Стюарт. Мы обнимались, даже немножко ласкались, но, дойдя до горячей стадии ласк, когда мы, возможно, уже могли бы забыться, он отстранился, поправил свой галстук и извинился за дерзость. Он был старше меня, он был другой, он уважал меня, он был слишком интеллигентен, чтобы хватать мои груди…

Только однажды он чуть не забылся. Девушка из моего офиса пригласила нас к себе на вечеринку, и я потащила туда Стюарта, несмотря на то, что он был против. Как оказалось, он был прав: нам там было неуютно и не следовало туда ходить, но я была рада, что мы пошли, потому что у этой вечеринки было два хороших последствия.

Это была безумная вечеринка, характерная для начала шестидесятых, похожая на те, на которых я бывала раньше. Плохо меблированная квартира была переполнена людьми, едва знакомыми друг с другом. Запах марихуаны тяжело висел в воздухе, заполняя рот и нос до того, что некурившие были не лучше куривших.

Пары стояли у стен, иногда выходя из комнаты, и, заглянув в спальню, я убедилась, что у нас нет возможности удалиться туда.

Мы со Стюартом присоединились к человеческому потоку, перетекавшему из одной полупустой комнаты в другую. Постепенно мы проскользнули за стойку, где было теплое белое вино, наполнили пластмассовые стаканы, перетекли через корабельного вида кухню в то, что должно было быть столовой, почти без мебели, как и вся квартира. Из этой комнаты выходила дверь на балкон, и я схватилась за нее, надеясь вдохнуть свежего воздуха, не пропитанного наркотиками. Это было как сойти с транспортерной ленты: тут же мы оказались зажатыми в темном углу, окруженные незнакомыми нам людьми, стиснутые так сильно, что я ощущала ключи в кармане Стюарта, плотно прижатом к моему бедру. Внезапно меня грубо толкнули к Стюарту, и я поняла, что эта выпуклость не была ключами.

Он неподвижно смотрел на меня несколько секунд, затем жестом предложил мне взять его стакан. Двумя руками он нежно поднял мое лицо и в этой темной прокуренной комнате наклонился и поцеловал меня продолжительным поцелуем, от которого все во мне замерло. В одном этом поцелуе было больше страсти, чем он продемонстрировал мне за месяцы своего ухаживания, а потом он сжал меня в объятиях, пока сердце отстукивало удары. Когда он смотрел на меня, его пепельно-серые глаза были наполнены каким-то отчаянием, затем он неуклюже взял обратно свой стакан, как будто не знал, что делать со своими руками. Он выглядел расстроенным.

– Прошу прощения, – сказала я, чувствуя необходимость извиниться за наше неприятное положение и дискомфорт. – Я только хотела подышать свежим воздухом! – крикнула я ему в ухо.

– Тут не удастся! – проорал он в ответ, наклоняясь к моему уху. – Я хочу уйти!

В конце концов, мы втиснулись обратно в поток, и толпа вынесла нас к открытой входной двери, откуда мы, наконец, сбежали.

Мы сидели в машине Стюарта, смеясь и вдыхая свежий воздух, как люди, которые только что чуть не утонули, но воздух вокруг нас был наэлектризован. Стюарт первым пришел в себя, обнял меня и внимательно посмотрел мне в глаза.

– Я не знаю, то ли это место так подействовало на меня, то ли твои карие глаза, но я почти перешел грань. Внезапно мне так захотелось любить тебя, как никогда раньше. Тебе повезло, что там было столько народу, а то я бы бросил тебя на пол и сделал бы это прямо там и тогда.

Однако его шутливый тон не заглушил биение сердца, которое все еще звучало у меня в ушах.

Больше он ни разу не потерял контроль над собой, но эта странная вечеринка имела двойной результат. Во-первых, я поняла, что Стюарт – нормальный человек, что отчаяние в его глазах на самом деле было вожделением. И потом, он попросил меня выйти за него замуж!

– Андреа, я люблю тебя. Я хочу каждую ночь любить тебя и утром просыпаться рядом до конца моей жизни. Ты выйдешь за меня?

Мы были такие разные. Я была шумной, любила петь и танцевать – итальянка, католичка. Стюарт ничем таким не был, но он был самый взрослый человек из всех, кого я знала, и с ним я чувствовала себя зрелой женщиной. Я наивно полагала, что теперь я уже точно выросла, и идею хорошего проведения времени на шумной вечеринке с пивом и в большой толпе я перестроила на спокойный ужин для двоих, дома, в полночь. Я приспособилась, настроилась. Интересно, что мой выбор слов, которыми я описываю перемены в своей личности, как вижу, все больше становится похож на речь Стюарта.

Потрясающее возбуждение, дрожь и волнение ожидания были фантазиями подростка, жившего в другом времени и пространстве. Теперь я взрослая женщина, любимая спокойно и каждодневно человеком, на которого я всегда могу положиться, который всегда будет со мной.

Была ли моя голова наполнена звоном колоколов, пением птиц? Таяло ли мое сердце, когда он, наконец, заключил меня в объятия и поцеловал? Я бы этого не утверждала, но зато я чувствовала себя уверенной и довольной.

Люди в моем городке сочли, что, конечно, лучше бы он был итальянцем или хотя бы католиком, но все же он был хорош даже с этими двумя серьезными изъянами. Сначала он внушал им благоговение своей образованностью, и они немного стеснялись его, но затем, после некоторой сдержанности вначале, они приняли его от всего сердца. Он обсуждал баскетбол и садоводство с папой и клялся маме, что наши дети будут расти католиками и что он хочет венчаться в церкви, что ей было безумно приятно. Конечно, сказал он мне потом, не может быть и речи о венчании в церкви, просто лучше не воевать по этому поводу.

– Рыцари, – сказал отец, – приходят под разными личинами: это не всегда красивые мужчины или великие щитоносцы. Береги его, Андреа, он очень любит тебя. Ты будешь счастлива с ним.

– Такой спокойный, уравновешенный, надежный! – отметила мама. – Колокола? – переспросила она мой вопрос. – Чего тебе нужно с колоколами? Тебе нужен человек, который будет заботиться о тебе, защищать, друг. Ты получила такого человека и будь счастлива.

Моя сестра Лоррейн, почти на пять лет младше меня, считала, что Стюарт несколько надутый.

– Он очень взрослый, не то что твои друзья, – возразила я, защищая его.

– Он самодовольный и скучный. Мне Ричард больше нравился.

«Большое спасибо, дитя!»

А я? Я думала, что люблю его. Стюарт был добрый, много работал, совсем неплохо выглядел, и он безумно заботился обо мне. Правда, чего еще девушка может желать? Любовь, которая одновременно дергает и причиняет боль, парит в высоте и бросает в дрожь, так что ты никогда не знаешь, на каком ты свете? Зависимость такая, что от одной улыбки или нахмуренных бровей не знаешь, какое выражение лица ты будешь иметь целый день? Стук в груди, когда представляешь себе ваше соединение, занятие любовью? Это я уже имела. Все, что я хотела, – это человека, который будет рядом, когда он мне нужен, может быть, иногда дающий немного умеренного удовольствия.

Стюарт дал мне свободу и уверенность, как страховочная сеть канатоходца, и осознание себя как личности. Мне понадобилось много лет, чтобы понять, что он сделал для меня, и, когда я это поняла, было уже слишком поздно…

Почти через год после того, как мы встретились, сияюще чистым апрельским днем мы поженились – без мессы, поскольку брак смешанный, но в церкви Сан-Джованни в Оуквиле. Моей матери не пришлось со стыдом качать головой, как миссис Сабатио с другого конца улицы, чья дочка вышла замуж в протестантской церкви: Андреа получила специальное разрешение обвенчаться в католической Церкви. Прием был дан на каменной террасе в Оуквильском «Кантри Клаб». Это было осуществлением мечты всей моей жизни и, без сомнения, самым большим расходом в жизни моего отца.

Семья Стюарта, как, разумеется, и большинство его друзей, по происхождению не были итальянцами, и после долгих горячих споров с матерью мы остановились на том, что на свадебном пире будут грудки цыплят под белым соусом, горох, морковное и картофельное пюре, до этого – мясной бульон с хересом, а после – мороженое. Трудно представить нечто более далекое от итальянского обеда со сменой девяти блюд, которого хотела мама, но получилось элегантно, и уж лучше паршивого буфета, который был на свадьбе моей кузины Изабеллы за месяц до того в Колумбус-холле.

Терраса клуба была заставлена круглыми столами, покрытыми скатертями и фарфором, и погода для Новой Англии весной была изумительной. После обеда звучала приглушенная танцевальная музыка, исполняемая «Ночным оркестром» Кена Райта вперемешку с пианистом клуба. Танцуя со Стюартом под мелодию «Возьми меня на луну», я думала о парнях, которые, возможно, приехали на машинах в Пойнт, по ту сторону реки, слушают музыку и взрывы смеха, и я молилась, чтобы Ричард был там и слышал.

Я была девственница в свои двадцать четыре года, и Стюарт в свои тридцать тоже, и наш медовый месяц был потным болезненным кошмаром, соревнованием на выносливость. Мои отношения с Ричардом всегда были удовольствием, и даже несмотря на то, что мы никогда по-настоящему не занимались сексом, я знала, что мне это понравится. Но Стюарт был слишком подавлен, и я не решалась сказать, чего бы я от него хотела, – он, безусловно, удивился бы, откуда я это знаю. Занятия любовью были для него столь же важной частью брака, как получение самой лучшей страховки, как будто мы подвергнем наш брак опасности, если будем вести себя несерьезно и получим немного удовольствия. Секс, особенно вначале, был ритуалом, который мы должны были вынести: неуклюже и неудобно, Стюарт любил меня так, как будто боялся сделать больно. Где было тепло близости, радость открытия, награда удовлетворения? Что за важное дело мы делали? Мы так и не отыскали никакого волшебства, но в результате отработали технику, которая приносила удовольствие, вот и все.

Вскоре после того, как мы поженились, мне стали сниться сны. Я снова переживала тот вечер, когда мы расстались с Ричардом, или просыпалась, представляя себе ночь любви с ним. Много лет спустя я все еще мечтала о встрече с ним, случайной, разумеется: очаровательная сдержанная молодая матрона с хорошо воспитанным ребенком, и тут же звук моего смеха, доказывающего, что я счастлива, что мне лучше без Ричарда, чем с ним. Я слышала, что он уехал из Оуквиля; кто-то говорил, – в Нью-Йорк, другие считали, что он в Лос-Анджелесе. Никто на самом деле не знал, где он, да это было и неважно: он ушел из моей жизни.

Через три года после свадьбы родилась Келли, а еще через три года появился Брайан, и разочарования брачной постели сменились для меня радостями материнства.

 

Глава 3

Брайан был на три года младше Келли и не обладал мятежным темпераментом своей сестры. У него был характер отца, несмотря на то, что внешне он был больше похож на меня темными волосами и карими глазами. Кроме того, ему было даровано особенное чувство юмора, и один Бог знает, откуда оно у него взялось.

Когда ему было одиннадцать-двенадцать лет, он записывал передачи «Доктора Дименто» – причудливые радиопрограммы, которые передавались поздно вечером и состояли только из комедий и пародий, таких, как песни Тома Герера, «Фантазии» Ала Янковича и других. Он помнил наизусть большинство старых вещей Монти Питона, которые цитировал при каждой возможности, а его любимым фильмом был «Святой Грааль», представляющий английскую комедийную труппу.

Вся агрессия, которая в нем была, разряжалась на хоккейном поле, и было странно видеть его на льду, когда в нем соединялось искусство грациозного фигурного катания и замечательного владения клюшкой с энергией, почти акробатической игрой задиристого хоккеиста. Он был в защите команды «Девилс», нашей молодой хоккейной команды, и надеялся в следующем году попасть в Высшую студенческую лигу. Его защищало лучшее обмундирование, которое только можно купить за деньги, но я долго не могла привыкнуть к пинкам и падениям на льду, к шишкам и синякам, которыми сопровождались занятия этим спортом.

К тому времени, как ему исполнилось пятнадцать лет, он уже двенадцать лет играл в хоккей, и я даже приблизительно не могла бы сказать, сколько часов мы со Стюартом провели на холодном катке, ожидая окончания тренировок, переживая из-за неудач и приветствуя замечательные победы среди толпы родителей, заполняющих галерку.

Стюарт очень любил эту игру и одно время был тренером команды Брайана. Он присутствовал на всех играх, в которых участвовал Брайан, согласовывал свои командировки с расписанием его игр и, когда только мог, присутствовал на тренировках, объясняя потом сыну, как ему улучшить обратный ход, как выше поднять шайбу при броске, как держать клюшку, выполнить буллит, и так далее, и так далее…

Когда мне приходилось сидеть на тренировке, я брала с собой книгу или разговаривала с кем-нибудь, чтобы скоротать время, и я не могла ничего посоветовать Брайану – ведь я не смотрела. Я любила разные мероприятия, танцы и спортивные состязания, но провести выходные в мотеле «Кейл-Код» в феврале, когда не можешь купаться, или в апреле в Вермонте, когда не можешь кататься на лыжах, представлялось мне странной шуткой.

Когда дети только начинали кататься на коньках, их родители почти не общались: каждый сосредоточенно наблюдал и восхищался своим драгоценным маленьким хоккеистом, но к тому времени, как мы провели годы вместе либо во влажной и холодной атмосфере катка, либо в мотеле во время соревнований, между нами возникла теплая дружба. Именно там я встретила Элен Макграф, свою лучшую подругу. Наверное, для женщины в возрасте это немного странное высказывание, но, если бы мне предложили выбрать только одну подругу, я выбрала бы Элен.

Мы познакомились семь лет назад, когда наши мальчики играли в одной команде. Ожидая окончания тренировки, я с удовольствием болтала с Элен. Это была очень интересная блондинка с острым языком, но я быстро распознала в ней добрую душу.

Вскоре мы стали большими друзьями: обменивались книжками и рецептами, катались на лыжах или сплетничали по телефону, как две старушки. Поверяя друг другу свои страхи и мечты, мы обе могли быть уверены, что собеседница проявит интерес, поддержит или хотя бы посмеется в нужном месте.

В начале сентября, через несколько недель после неприятного происшествия с Келли, мы с Элен поехали вместе в город. Мы совершали такую поездку каждый год с тех пор, как наши дети были маленькими, и мы праздновали их возвращение в школу – и наше возвращение к свободной жизни – после долгого жаркого лета.

У нас были два простых правила – путешествие должно было состояться в сентябре, и мы не ели индийскую еду. Второе правило изобрела Элен.

– Я ненавижу кэрри, Андреа, я миллион раз говорила тебе об этом!

– Но, Элен, существует пятьдесят семь разновидностей соуса кэрри, а в некоторых индийских блюдах он вообще не используется. Вы со Стюартом – великолепная пара, – часто говорила я.

Теперь у нас не было необходимости сбегать от детей, но мы обе работали неполный день и вполне могли себе позволить развлечение в духе незамужних девиц. Мы внимательно изучали в «Санди-Глоб» программу ближайших мероприятий и придумывали себе различные удовольствия – посещение художественных галерей, авангардный театр, рестораны с модной кухней, национальные ярмарки, шикарные антикварные магазины, прочесывали первый этаж универмага «Филен» в поисках покупок – абсолютно все, что привлекало наше внимание, – кроме, конечно, индийской еды.

Когда мы заходили куда-нибудь поесть, мы много разговаривали, раздражая обслуживающий персонал в ресторанах, поскольку мы сидели, разговаривая и смеясь, за обедом, который мог длиться до трех часов дня. На этот раз мы обедали в «Чиерс» – бостонская достопримечательность, и я рассказывала Элен о неприятном инциденте Келли с Карлом, который теперь стал фигурой истории.

– По крайней мере, все хорошо закончилось: сейчас столько опасностей вокруг. Я, конечно, понимаю, что это звучит странно, но я была удивлена, когда узнала, что Келли еще невинна. Она напомнила мне себя в молодости, и я потом до утра думала о своем школьном возлюбленном и как мы с ним расстались.

– Честно говоря, неудивительно, – сказала Элен. – Неприятности Келли были связаны с сексом, и, держу пари, что ты порвала со своим парнем тоже на почве секса.

– Ну ты и догадливая.

– Не особенно – просто так обычно и бывает: ты не поддаешься, и они уходят.

– Мы встречались очень долго, Элен, почти пять лет, и мне казалось, что у него это серьезно. – Вспоминая, я почувствовала боль. – А потом оказалось, что он меня обманывает…

– Ты с ним спала?

– Нет, Элен, конечно, нет.

– Ради Бога, не говори об этом с таким ужасом: многие люди это делают, ты знаешь.

– Ну, мы не делали. – Я говорила с сознанием собственной правоты и невинности, вспоминая, как близки мы были к интимному акту.

– Может быть, он говорил о женитьбе только для того, чтобы посмотреть, как далеко он сможет с тобой зайти? – Я молча проглотила это замечание, признав в итоге, что, возможно, Элен была права.

– А ты спала с кем-нибудь в молодости? – спросила я, надеясь, что это не будет звучать нахально.

– Да, – коротко ответила она. – Конечно, для нас это был не просто секс, это была настоящая любовь. – Говоря это, она округлила глаза, подчеркивая сарказм своих слов. – Мы были особенные, понимаешь, не такие, как все, кто просто занимался сексом. Его звали Марвин. Не смейся, это правда. Когда я первый год училась в колледже, он как-то сел со мной в художественном классе. Он попросил одолжить ему ручку, потом мы вместе обедали, а ночью он уже был в моей постели. Мы нашли любовь, которая должна была длиться до конца времен, а она длилась до конца семестра. – Элен засмеялась сухим, несчастливым смехом. – Я тоже думала, что когда мы окончим колледж, то поженимся.

– Что же случилось?

– Другие девочки, более красивые… Черт его знает. Мы в конце семестра пошли на танцы, и он крутился вокруг какой-то девочки, очень симпатичной блондинки. А я тоже была дура: стала с ним ссориться из-за этой девочки прямо на танцах, так как думала, что он ее так завлекает, а он уже ее знал… интимно! Это было так унизительно. Он оставил меня одну и весь остаток вечера сидел с ней за столом.

Элен уставилась на свою тарелку, вертя вилку в руках, как будто у нее пропал аппетит. Обычно такая смешливая и саркастичная, теперь погруженная в меланхолические раздумья, Элен казалась очень грустной.

– Больше я его не видела, – сказала она спокойно.

– А как ты думаешь, он любил тебя?

– Ну да, конечно! Я до того ни с кем не была близка, поэтому думала, что это была настоящая любовь. Мы все свободное время проводили вместе, – по крайней мере, я так думала. Он, конечно, лгал мне: ведь он находил время, чтобы встречаться с этой телкой и, несомненно, еще с бессчетным количеством девиц. В результате оказалось, что у нас был просто секс, а он говорил мне, что любит, только для того, чтобы легче добиться того, чего хотел. Я получила очень ценный урок. – Он дурачил меня, – продолжала Элен после долгой паузы. – Я доверяла ему, а после него я, наверное, никому уже не доверяла.

Я понимала это чувство.

– Мне кажется, такое часто бывает, – заметила я. – Интересно, как будет у Келли?

– Она научится, Андреа, так же, как мы с тобой научились.

– Я думаю, что человек с годами становится мудрее и осмотрительнее, но тебе повезло, что ты встретила Кевина.

– Ну, когда я его встретила, мне было двадцать пять лет и я стала немножко умнее. Я поняла, что надо иметь опору в жизни для безопасности. Я не влюбилась в Кевина, он мне просто понравился, а со временем понравился еще больше. Я думаю, ты права – мне повезло. Со временем я перестала волноваться, гуляет ли он на стороне, а теперь мне иногда хочется, чтобы его вовсе не было со мной.

Я засмеялась, но заметила:

– Что это значит?

– Ох, ничего, конечно, просто мы столько лет прожили вместе и так хорошо друг друга знаем, что Кевин уже не может меня чем-то удивить. Он предсказуем так же, как и я, наверное, просто давно женатая пара… а охотничье возбуждение, все это, Андреа, давно ушло. – Что касается скучных старых семейных пар, то я недавно встречалась с Марджи Горелик. Так ты не представляешь, что там произошло: этот ее скучный до предела муж, Генри, взял и бросил ее ради другой женщины. Ты можешь в это поверить? Он встретил свою знакомую, с которой дружил много лет назад, задолго до того, как они с Марджи поженились, и сказал Марджи, что он влюбился впервые в жизни. Когда она мне это сказала, я чуть не умерла, Андреа, ты же знаешь, как она им гордилась. Наверное, это было страшно унизительно.

Мы немного поговорили о бедной Марджи в том самоуверенном стиле, в каком обычно разговаривают женщины, уверенные, что ничего подобного с ними не может случиться.

– Представь, если наши мужья что-то такое выкинут. Звучит абсурдно, правда? Но ведь это случается, и все, что остается – это доверять друг другу и надеяться, что с тобой такого не случится.

– Ну, еще с Кевином – возможно, но не со Стюартом: у него в душе нет романтики. С ним это невозможно, – ответила я, зная и без доказательств, что он мне абсолютно верен.

– А он может тебе доверять?

– Конечно, может, особенно теперь, когда я стала старая и толстая.

Мы весело засмеялись, понимая, что в моем утверждении есть зерно истины.

– Расскажи мне о своей новой работе, – сказала Элен, чтобы сменить тему.

– Как можно работать на Боба Мерфи?

Это был друг Кевина, наш давний сосед и мой новый начальник. Я принялась рассказывать историю, которая случилась со мной в тот день, когда я приступила к работе, и наш предыдущий разговор о браке, доверии и верности выветрился из моей памяти.

Мы не сказали ничего особенно важного, ведь мы довольно часто шутили о наших браках и супругах. Не было никаких причин, чтобы этот разговор задержался в моей памяти, и это очень плохо.

Не думаю, что я когда-нибудь глубоко задумывалась о том, что укрепляет брак, но если бы меня спросили, я бы сказала, что он строится на вере и доверии. Если это основание рушится, вся структура распадается. Если бы меня спросили о моем браке, я бы ответила, что он крепок, как скалы Гибралтара.

И я была бы неправа…

 

Глава 4

– Что если мне снова поступить в школу? – сказала я однажды вечером после ужина полусерьезно, но для того, чтобы высказать вслух свою мысль.

– В какую именно школу? – спросил Брайан, сидя на полу и не отрываясь от игры «Хватай носок» с Мозесом.

В тот же момент Келли, погруженная в журнал «Семнадцать», заметила:

– Ты имеешь в виду какую-нибудь кулинарную школу? В октябре открывается школа для взрослых.

– Нет же, я не имею в виду кулинарную школу или школу рукоделия, я имею в виду школу. Это что, так уж чертовски странно?

– Давай, ма, – сообщил приглушенный голос Брайана откуда-то из-под большого куска меха, которым он был накрыт с головой.

– Мам, колледж, высшая школа или что?

– Келли, ради Бога! Какая высшая школа? Я имею в виду школу права. Я всегда хотела изучать право и в последнее время много об этом думаю.

В последнее время я начала работать в фирме «Джексон, Волдстейн и Атторнейз», юридической консультации в Плимуте, потому-то у меня и возникла потребность поглубже вникнуть в профессию юриста.

Стюарт, наконец, поднял глаза от «Бостон-Глоб», но выражение его лица было менее чем ободряющее.

– Ты же помнишь, Стюарт, я всегда хотела изучать право. Может быть, это великолепная возможность. Я больше не связана маленькими детьми, я распоряжаюсь своим временем…

– Но это дорого.

Я ощетинилась даже не от смысла его слов, а от тона, отвергающего саму мою идею.

– Ох, ну хорошо, я могу потратить время на то, чтобы рассчитать, сколько это стоит, узнать требования, вся эта ерунда…

– Узнай, сколько это стоит, Андреа, выясни все, а потом мы можем поговорить об этом.

– Мне нужно получить твое одобрение?

– Конечно, нет. Ты знаешь, что я не это имею в виду, но это будет серьезный расход, особенно сейчас, когда Келли готовится поступать в колледж. Я бы не хотел, чтобы ты занялась делом, требующим…

– Неправда, Стюарт, ты хочешь сказать, что я все равно брошу? Или что я слишком стара для учебы?

– Не принимай в штыки все, что я говорю. Я просто считаю, что тебе нужно еще немного об этом подумать. Ты уже так давно ничему не училась и…

– Так я не слишком стара? Ты считаешь, что я не справлюсь? Я закоснела в суете, пока растила твоих детей, когда самая сложная задача, которую мне приходилось решать, – это убедиться, не рваные ли у тебя носки, но у меня еще сохранились мозги, только они похоронены где-то глубоко. Почему бы тебе не сказать то, что ты на самом деле имеешь в виду? Ты думаешь, что я слишком тупая для учебы?

– Андреа, когда ты успокоишься, ты сама поймешь…

Но я была выше того, чтобы успокоиться.

– Спасибо за поддержку, дорогой!

Я вышла из комнаты, хлопнув дверью.

Вообще-то я миролюбивый человек, не любитель «раскачивать лодку», но не выношу, когда Мне говорят, что я не могу что-то сделать. Это оскорбительно, ужасно злит меня, и, потом, это действительно неразумно. Сорок шесть лет, Бог мой. Да, я умру задолго до того, как закончу школу права или брошу ее до окончания, но я разозлилась на Стюарта за то, что он мне на это указал, разозлилась потому, что он был прав, и больше всего разозлилась на себя за то, что я так хочу этого и признаю свое поражение.

Но вмешалась судьба. Однажды утром я просматривала почту, отделяя счета от всякой ерунды, когда какой-то текст привлек мое внимание. Я уже видела его раньше, сложенный втрое листок блестящей бумаги с черно-белым крупным шрифтом. На передней странице нарисована дверь, обрамленная колоннами и обозначающая высшее образование: «Будьте юристом, откройте двери в…»

«Начало занятий седьмого октября, – читала я. – Занятия начнутся в университетах в разных штатах», включая тот, что недалеко от моего дома. И вот, меньше чем через два года я смогу быть практикующим адвокатом, ведущим, в моем случае, свои собственные небольшие дела, носящим костюм в узкую полоску и присутствующим на судебных заседаниях. Это было недешево, но это в то же время не то, что обучение в школе права. Я воспламенилась, я попалась на удочку, я записалась.

Мои романтические представления о костюме в узкую полоску не включали продирание через невозможно запутанные юридические тексты до полуночи, и точно так же я не была готова к тому, что мне придется сидеть в классе, заполненном людьми в два раза моложе меня, большинство которых было ненамного старше моей дочери. Но ничто не могло меня остановить, меня как будто что-то толкало вперед, и я корпела над науками месяц за месяцем.

Стюарт вначале был удивлен, но потом стал помогать мне, особенно когда мне нужно было разобраться в терминологии, и не так уж негодовал, когда ему приходилось готовить обед: мы нашли компромисс.

Дети все время путались у меня под ногами.

– Мама, как я могу делать уроки, когда весь мой стол завален твоими книгами? – жалобно вопрошал Брайан.

Когда я пыталась ретироваться в гостиную, обнаруживая там Келли в темном углу, что-то шепчущую в телефон, я слышала:

– Ма-ам, это единственная комната в доме, где я могу поговорить без свидетелей. Если бы у меня в комнате был телефон…

Итак, мы поставили ей свой телефон и стол в гостиной оказался в моем распоряжении.

Мои родители не были мне поддержкой. Хотя они много не говорили на эту тему, их удивляло, что я, живя в очаровательном доме, в заботах о прелестных детях и замечательном муже, не чувствую себя вполне удовлетворенной. Казалось бы, чего еще хотеть от жизни?

Однажды я попыталась объяснить, что моя семья мне очень важна, что я не «становлюсь эгоисткой», а просто делаю кое-что для себя в совсем новой для меня области.

– Я взрослею, папа, и пытаюсь попробовать что-то новое. Как говорится, я хочу стать всем, чем могу.

Но людям, чья жизнь целиком прошла в радиусе пяти миль, никогда не хватавшим звезд с неба и всегда довольным своей жизнью, невозможно объяснить некоторые вещи. Ну что же, тем лучше для них. Я-то хотела большего.

– Мама, дети уже почти взрослые, ты не можешь сказать, что я отнимаю свое время от них.

Я уверена, что мои объяснения не достигли цели, но мои родители теперь не чувствовали ответственности за причуды собственной дочери и только пожимали плечами в ответ на мои глупые прихоти. Мне, конечно, повезло, что Стюарт был таким терпеливым. Мама никогда не говорила: «Место женщины – у домашнего очага», но когда она пыталась меня уколоть, я не отвечала.

Отец Стюарта умер, когда ему было девятнадцать лет, и его мать через пару лет снова вышла замуж за соседа, от которого ушла жена. Мать Стюарта со своим мужем жила в Аризоне, и мы встречались раз в четыре-пять лет, так что фактически у нас были только мои родители.

У них был потрясающий брак, они прямо светились тем глубоким чувством счастья и удовлетворения, которое невозможно подделать. Леонардо и Антуанетта Корелли. Мать настаивала, чтобы ее называли Антуанетта, но отец звал ее Тони, и, хотя она не переставала утверждать, что ненавидит это имя, ее улыбка свидетельствовала об обратном. Она обращалась с ним так, как будто он мог повелевать восходом солнца, а он, хотя и мало говорил, но, когда смотрел на нее, в его глазах светилось совсем особенное тепло.

Отец был первой любовью матери, и она обожала нам рассказывать, как они встретились.

Они жили по соседству, вблизи Гранитной улицы, недалеко от того места, где живут сейчас. Папа учился в школе с ее братом Марко, и они вместе ходили в бассейн. Конечно, мальчик не мог там познакомиться с девочкой, но он часто разговаривал с ней, младшей сестрой своего друга, когда заходил домой за ее братом. Они были красивые молодые ребята, мой папа и дядя Марко. Я никогда не видела дядю Марко, его убили в Германии, но разглядывала фотографии. Оба стройные, с шапками темных вьющихся волос и с усами: пара, сражающая дам наповал.

Папа был старше мамы на семь или восемь лет, я думаю, но он, по-видимому, считал ее очень умной. По воскресеньям он прохаживался перед ее домом, иногда останавливаясь, как будто завязывая шнурок. Если она в это время была в саду перед домом, на качелях, он останавливался поговорить. Очень скоро отец перестал разговаривать с мамой через забор, а просто заходил посидеть с ней на качелях. И уже совсем немного оставалось до похода в мороженицу.

– И танцы, Андреа. Твой папа был такой танцор! По субботам, в «Рыцарском холле», когда закончилась война и наши друзья собрались…

Тут мать всегда делала паузу, вспоминая, наверное, тех друзей, которые не вернулись домой после войны.

– Это было так захватывающе – быть после войны молодой девушкой, когда возвращались парни. Каждую неделю их становилось все больше, и, конечно же, по субботам они приходили в «Холл» потанцевать и посмеяться, пообщаться с девушками, снова начать жить!

Она любила рассказывать о том времени, когда они только поженились. Молодые пары набивались в машины и ехали на море или на пикник в Беркшир. У нее была масса фотографий, черно-белых, с потертыми краями, запечатлевших улыбающиеся семьи или компании друзей.

– Вы всегда были одни, мама, только вдвоем?

– Конечно, глупая. Мы подолгу гуляли или ходили в кино. После того как ты и твоя кузина Изабелла появились на свет, тетя Сильвия и дядя Берт привозили ее к нам. Мы с папой шли в кино на ранний сеанс, а они укладывали тебя спать, а когда мы возвращались, они бежали в кинотеатр и успевали на поздний сеанс. После их возвращения мы пили кофе и обсуждали фильм. В то время обходились без приходящих нянь: еще не придумали использовать для этого подростков.

– Чаще всего вечером, после того, как я кончала готовить обед, мы сидели и слушали радио или спокойно беседовали после того, как вы засыпали.

– Я помню, что у нас была большая коробка для готовых обедов. Ты каждый вечер готовила обед?

– Конечно. Как же еще может питаться мужчина? Ты же знаешь, на фабрике не было кафе.

Отец работал на ткацких фабриках, потому мы и оказались в Оуквиле, среди этих скучных красных кирпичных домов более чем столетней давности, с миллионами окон. И свистящий гудок. Помню, как я слушала его гудение по утрам, в начале новой смены, в полночь и в шесть часов вечера, в конце рабочего дня.

Вечером отец приходил домой с фабрики вместе с другими мужчинами, жившими по соседству. Я не знаю, как это происходило в других домах, но у нас мама ждала возвращения отца у окна в комнате, и, как только он появлялся, она бежала на кухню, чтобы убедиться, что ужин готов.

– Мой руки, Лео, ужин готов.

Она произносила эту фразу каждый вечер. Отец мыл руки на кухне, трепал мои волосы, садился за стол и улыбался нам обеим.

– Как прошел день? – спрашивал отец.

Мать излагала все семейные и соседские новости, потом отец поворачивался ко мне.

– Расскажи папе, малютка, что ты сегодня делала?

Мне было три или четыре года, и для меня было большим потрясением изложить события моего дня. Мать смотрела, как отец ест. Я к этому времени была уже накормлена, и, хотя я не помню, чтобы со мной ела мать, пока отец ужинал, она только смотрела и подавала на стол. Когда он отправлялся в комнату читать газету, она шла мыть посуду.

После того как я ложилась спать, они сидели и разговаривали. Мне были неслышны слова, но я помню звуки их голосов, – то громче, то тише, – на фоне включенного радио. Много лет спустя, когда я впервые услышала плеск океана о ночной берег, это напоминало мне голоса родителей в комнате. Мама обычно вязала носки: я помню эти перекрещивающиеся спицы с пряжей, шевелящиеся в ее руках, и как они отзвякивали свою ритмичную песенку.

Я уверена, что у них были проблемы – деньги, несносные дети, мало ли что еще, – но все это вспоминается сквозь тонкую завесу счастья.

За все годы, что я прожила в этом доме, у них ни разу не было настоящей ссоры. Я никогда не видела, чтобы они целовали или ласкали друг друга, и, если они когда-нибудь и занимались любовью, я об этом не знала, но они были самой любящей парой, какую я видела в своей жизни. Это выражалось во взглядах, в жестах, в выражении отцовского лица, когда он накидывал кофту маме на плечи. Гордость излучало лицо матери, когда она шла в церковь воскресным утром, важно ступая впереди своего мужа. У родителей было немного времени для совместного отдыха: только вечера и воскресенье – ведь папа работал на фабрике и по субботам, но они получали полное удовольствие друг от друга.

Все годы, что были прожиты вместе, они всегда относились друг к другу с любовью и пониманием. Хотела бы я чему-нибудь научиться у них.

– Где же папа? Он обещал одолжить Мне машину на вечер. Я опаздываю на репетицию, а ведь мне еще надо захватить Сью! – возопила Келли.

– Возьми мою – папа еще на работе, а мне машина не понадобится, мне нужно заниматься.

– Спасибо, мама, ты прелесть! – Она схватила протянутые ключи, на секунду задержалась, чтобы чмокнуть меня в щеку, и убежала. – Пой, как птичка, золотце мое, и веди машину осторожно! – крикнула я Келли, стоя в дверях.

Не забыть сказать Стюарту дату концерта ее хора; ему следовало бы присутствовать. Я ведь не могла себе позволить перед экзаменами провести еще один вечер вне дома, к тому же скоро каникулы. Только лишь я помахала рукой Келли, на нашу улицу завернула машина Элен: сегодня ее очередь ехать на каток. Мы не общались неделями, и мне так не хватало наших свиданий за чашкой кофе. Может быть, к концу недели все устроится? Я подошла к ее машине.

– Спасибо, Элен, я забираю мальчиков завтра. – Я захлопнула дверцу и с содроганием вернулась в гостиную, мою комнату для занятий, где меня ждала еще пара часов над юридическими учебниками.

Через несколько секунд громкий и тяжелый вой наполнил дом: Брайан в своей комнате включил стереоаппаратуру. Это он так делает уроки.

– Выключи эту проклятую штуку! – кричу я с нижней лестничной площадки. – Я тут внизу пытаюсь работать!

Дверь из комнаты Брайана с грохотом распахивается, и он появляется наверху лестницы:

– Ну, ма, я же тоже занимаюсь. Ты ведь знаешь, я не могу работать, когда тихо.

Наше жилище казалось мне сумасшедшим домом, но мы теперь редко бывали дома все вместе. Кто-то все время приходил или уходил, и мы даже ели по отдельности. Келли заходила домой только для того, чтобы принять душ между школой и свиданиями, хором и собраниями дипломной комиссии. У Брайана была школа и хоккей, а у меня – эти проклятые курсы, на которые я сама влезла. Стюарта в это время мы вообще не видели, так он был занят на работе, приводя в порядок свои дела перед окончанием года.

 

Глава 5

В среду утром, перед Днем Благодарения, я чуть не сошла с ума. По традиции мы всегда обедали у моих родителей и соответственно планировали свой следующий день, но когда в 6:28 утра (опять эти голубые цифры!) мне позвонила мать, разбудив меня во время моего первого за две недели глубокого сна, она была просто сама не своя:

– Андреа, я так рада, что ты уже проснулась! Мы не сможем сегодня пообедать! – провозгласила она.

– Мама? Сейчас середина ночи, и, разумеется, я еще не проснулась. Что случилось?

– Обед на День Благодарения. Нам придется его отменить. – Она говорила медленно и терпеливо со своей идиоткой-дочерью. – Паровой котел взорвался или что-то в этом роде. Папа сказал, что до понедельника его не починить, в доме мороз, и нам придется отменить обед.

Я быстро проснулась.

– Тебе нужно уйти из дома, мама. Пойди к Лоррейн.

– Я не могу сейчас ей позвонить: еще слишком рано. – Я зашипела в телефон, но мама восприняла этот звук как выражение симпатии. – Ничего, не беспокойся, пока все в порядке, но обед на День Благодарения, Андреа, – у меня тут индейка, и я всегда пекла пирог…

– Нет проблем, мама, мы придем к Лоррейн. Готовь там свою индейку, а я здесь испеку пирог и привезу с собой. – Мне нужно было в туалет. – Я позвоню тебе туда позже, хорошо?

Я была готова бросить трубку на рычаг. Может быть, мне удалось бы снова заснуть?

– Это не получится, и ты это знаешь. Ее обеденная комната слишком мала, чтобы там могла усесться вся семья.

Нужно знать мою маму: это был камень в огород Джорджа, мужа Лоррейн, который содержал мамину дочь не так, как мама считала правильным.

– А как насчет…

– У нас! Отлично, мама, все здорово! – Все, что угодно, только бы оттащить ее от телефона, и быстро. – Я тебе позвоню позже, утром.

Я бросила трубку, побежала в туалет, потом медленно забралась обратно в постель, понимая, что надежда заснуть потеряна. Хотя визит папы римского был бы несколько более травмирующим событием, но принимать у себя завтра всю семью – это было почти то же самое. Мой дом будет просто адом.

Мои родители все еще жили в доме, который купили сорок восемь лет назад, будучи новобрачными, и единственные изменения, которые в нем были сделаны, касались удобства размещения двоих детей. В то время как шторы в моей гостиной приобрели ветхий и изношенный вид через десять лет или около того и их пора было менять, мамины занавески гордо висели уже около тридцати лет и выглядели свежими и яркими.

– Это все из-за твоего обращения с вещами, – говорила мне мать, стоя на четвереньках и протирая маленькой мягкой щеточкой тахту, обивку на которой меняли задолго до того, как я вышла замуж.

У меня не хватало терпения для такого: я нанимала людей чистить ковры и мыть окна и отдавала шторы в чистку.

– Химические средства, которые они используют, слишком ядовитые, – говорила мама своим мудрым голосом, – и ткань быстро изнашивается. Если бы ты все чистила сама…

Ну, может быть, даже вполне возможно, но я предпочитала менять вид своего жилья каждые десять лет. Ну и что такого, что я не была такой замечательной хозяйкой, как моя мама. Зато я умею много такого, что моя мать не умеет, и это мне вполне подходит. Мы с мамой – дети разных эпох, и я не получаю, как она, оргазмического удовлетворения от сверкающей кухонной двери. Я вполне довольна тем, как она отмывается с помощью швабры с губкой. У меня есть чем занять свое время, и это мне гораздо интереснее.

Эти мысли проносились одна за другой в моей голове в то время, как я оттирала свою кухонную дверь, стоя на четвереньках. Спальни уже были доведены до состояния совершенства, особенно гостевая, где родители проведут несколько ночей.

– Мы не можем навязываться Джорджу и Лоррейн, – сказала мама, когда я позвонила ей около полудня, – когда у тебя такой большой и пустой дом. Мы лучше погостим у вас до понедельника. – Четыре дня занятий или расслабления по случаю долгих каникул ушли у меня из-под ног. К субботе мы все будем вымотаны до предела, особенно я, что меня больше всего беспокоило. Я всегда, когда приезжали родители, погружалась в безумие мытья, чистя и отскребая свой дом до полного блеска.

– Но наша спальня – это наше частное помещение! – запротестовал Стюарт, когда в девять вечера я потребовала, чтобы он убрал свою спортивную одежду, разбросанную по комнате. – Матери тут нечего делать, и она сюда не заходит. Ты опять комплексуешь.

– Я не комплексую, я просто хочу, чтобы к ее приезду было убрано, чтобы ей не к чему было придраться.

– Да уж, не комплексуешь, – засмеялся он. – Мне приятно это слышать. Может быть, когда-нибудь ты объяснишь, почему наш дом не всегда так красиво выглядит?

– Вставай, Стюарт, и уйди с дороги! – рявкнула я.

Он был замечательно спокоен почти все время, пока родители гостили, но ведь мама считала его совершенством, и у него не было с ней таких проблем, как у меня. Я любила притворяться, что мнение моей матери меня ни грамма не волнует, но при этом не могла вынести малейшего качания головы, легкого искривления губ, указывающего на неудовольствие, когда я делала что-то, чего она не любит, и я вылезала из собственной шкуры, чтобы этого избежать.

«Измучена, но вознаграждена за свои усилия», – думала я на следующий день, сидя с изящной улыбкой во главе стола, на котором стояли жареная индейка и все гарниры, которые в нашей семьей состояли из жаренной по-итальянски картошки, папиного любимого блюда из шпината с чесноком и грибами и теплого домашнего яблочного пирога. Я чувствовала, что мама довольна, и это было приятно.

– Был очень милый обед, дорогая. Я вижу, что хорошо тебя научила, – сказала она с гордостью.

Едкий ответ замер на моих губах, когда я перехватила взгляд Стюарта, предостерегающе просигналивший мне не вступать в пререкания, так что я глубоко вздохнула и приняла этот сомнительный комплимент.

Келли и Брайан с двумя детьми Лоррейн вышли из-за стола сразу после обеда, не желая задерживаться за ним ради кофе с ликером в обществе предков, и отправились в кабинет смотреть телевизор. Лоррейн вела себя за обедом очень спокойно. Я поняла, что двадцать четыре часа, проведенные в мамином обществе, доконали ее, так что не удивилась, когда они с Джорджем собрались уезжать почти сразу после того, как мы выпили кофе.

Я мыла десертные тарелки, когда Келли пронеслась по кухне:

– Мама, я еду к Сью! Я тебе позвоню. Пока, бабуля!

И она убежала. С тарелками в руках я стояла спиной к столовой и ждала, зная, что сейчас последует. Разумеется, я услышала голос своей матери.

– Ты знаешь, это, конечно, не мой дом, но девочка в возрасте Келли должна после обеда помогать своей маме на кухне.

– Мама, сейчас место девочки не обязательно на кухне. Брайан дома и может помочь – я сейчас позову его. У Келли были планы на сегодняшний вечер, когда мы еще не знали, что ты приедешь.

– Ты знаешь, что я не люблю встревать в чужие дела, – сказала она, собираясь сделать именно это, – но думаю, что Келли предоставлено слишком много свободы. Мир так опасен, а ты даже не знаешь, с кем она. Она молода, ты должна лучше ее контролировать. Мальчики…

Она продолжала, а я сжала зубы, стараясь не слушать, оттирая тарелки с таким рвением, как будто пыталась стереть с них узор вместе с остатками пищи.

– …в этом возрасте… только одно у них на уме… – жужжала мама.

Я мудро не рассказывала ей о том, как Келли летом чуть не изнасиловали. Если бы я рассказала, мать, наверное, посадила бы ее в клетку.

Я попала в ловушку и снова стала ребенком, а мама все продолжала за моей спиной о «грязных мыслях» и «возможностях грешить», и знакомое чувство отчаяния росло во мне и грозило взорваться. Великий Боже, я должна бежать от звуков ее голоса, от того же старого занудства, которое я уже слышала, когда мне было семнадцать лет.

– А ее мальчики! Что ты о них знаешь?

– Я сейчас вернусь, мама. Посиди в гостиной со Стюартом и с папой. Мы можем потом закончить, – протараторила я, одновременно исчезая из кухни.

За моей спиной послышался звон посуды, загружаемой в мойку. Конечно, мать не будет ждать, она сделает это быстрее и лучше, чем я, и еще до моего возвращения. Я помчалась по лестнице в свою комнату, с детским удовольствием захлопнула за собой дверь и села на кровати, бессмысленно уставившись в зеркало. Когда мне было семнадцать лет, я тоже так поступала.

«Келли не предоставлено слишком много свободы, – раздраженно думала я. – Она знает правила, она не боится говорить со мной, и без меня она старается вести себя правильно. Наконец, я доверяю своей дочери – это то, чего ты никогда не делала, мама!»

Однако к пятнадцати годам я выработала способы сбегать от матери. Один из ребят обычно ездил на машине, и после школы или по выходным я старалась уйти из дома когда только возможно. С матерью ты всегда чувствуешь свою виновность, пока не докажешь, что невиновен. Когда я начала встречаться с Ричардом, мне проще было солгать ей, потому что все, что я делала, она тщательно и обо всем расспрашивала. Она так боялась, что со мной случится что-нибудь плохое, что просто сводила меня с ума. Я не знала ничего о том, как забеременеть или как не забеременеть, а она отвечала на вопросы неизменным: «Что ты хочешь знать? Это тебя не касается!» Интересно, когда я должна была про все это узнать? Но мы не обсуждали интимные вопросы.

Какой контраст между мной и Келли в пятнадцать лет, когда я говорю ей, что если она собирается заниматься сексом, я дам ей таблетки. До сих пор легко было быть либеральной мамой, но история с Карлом напугала меня, возможно, наполнила теми же страхами, какие моя мать испытывала по отношению ко мне. Итак, в результате все возвращается на круги своя.

Когда я услышала голос мамы, поднявшейся по лестнице и звавшей меня, я поняла, что я уже давно дуюсь в своей комнате. Открывая дверь в мою спальню, мать спросила:

– С тобой все в порядке? Я все вымыла на кухне, а ты не пришла.

– У меня закружилась голова, мама, так что я пошла полежать несколько минут. Сейчас все хорошо. Пойдем вниз, поболтаем немного.

Этой ночью Келли не пришла домой. Как раз этого не хватало, когда мать гостит у меня дома.

Я заметила время, когда начала переодеваться перед сном, думая о том, что, когда Келли придет, будет прочитана еще одна лекция. Но я не беспокоилась: когда Келли отправлялась к Сью, она сказала, что позвонит, если они куда-нибудь еще поедут. Вероятно, она пыталась позвонить, но было занято, или она забыла позвонить, что с ней иногда случалось. Это неприятно, но все же не конец света.

Зато моя мать не могла пойти спать, пока не «все цыплята находятся в безопасных гнездышках». Я пожелала ей спокойной ночи, но она взглянула на часы.

– 12:11,– заметила она громко. – Это не слишком поздно для прогулок Келли?

– Ее «комендантский час» – 12:30, мама, не волнуйся за нее. Я спущусь закрыть за ней дверь: она появится через несколько минут.

Я еще побродила по дому, выключая свет и вытирая крошки, которые мать не заметила на кухонном столе, потом растянулась на кресле в кабинете, прислушиваясь к тишине. На случай, если Келли подъедет к дому на чем-нибудь шумном, я притащила Мозеса на ночь домой и выключила весь свет, кроме одной лампы.

В 12:35 я плюхнулась на постель рядом со Стюартом, который уже мирно спал. Я была слишком измучена, чтобы спать, и устраивалась поудобнее под одеялом, когда услышала у двери мамин голос.

– Келли еще не приехала, – шептала мать. Бог знает, почему она шептала: папин храп сотрясал стены, и Стюарт выводил свою мелодию.

– Я знаю, – хрипло прошептала я в ответ. – Она скоро приедет. Она иногда задерживается на несколько минут, просто чтобы меня проверить. С ней все в порядке, мама, спокойной ночи.

– Как хочешь, – сдалась мать с неудовольствием, которое тяжело повисло в воздухе.

«Я неправильно себя веду, но она будет последним человеком в мире, оспаривающим мои права на воспитание детей», – эта невысказанная мысль прозвучала в ее прощальном фырканье. Мать ускользнула обратно в коридор и мягко закрыла за собой дверь своей комнаты. Когда эта женщина закрывает за собой дверь, она собирается спать, а не вмешиваться в мои дела: с этого момента моя совесть должна бодрствовать, ожидая возвращения дочери. «Наверное, мама тоже здорово устала», – усмехнулась я. Мое ночное бодрствование длилось около трех минут, а потом я провалилась куда-то. В 4:21 мама была у моей кровати:

– Андреа… Андреа-а-а, проснись!

– Да, что случилось? – пробормотала я.

– Я вышла в туалет и решила зайти взглянуть на детей – кровать Келли пуста.

Ее шепот усилился на несколько децибел, доведя Стюарта до состояния, близкого к возвращению к жизни.

– Пойдем в ее комнату, – прошептала я в ответ.

Я прошла за ней через холл, постепенно просыпаясь и обдумывая, что могло случиться, и села рядом с мамой на край кровати Келли.

– Ну, на самом деле ничего страшного, мама. Возможно, она пыталась позвонить, может быть, Брайан висел на телефоне или она просто забыла – в конце концов, она ведь не ребенок. Я уверена, что она ночует у Сью.

– Позвони им, – предложила мама.

– Ну уж нет, мама, звонить людям в 4:30 утра совсем не в моем стиле. Я утром сразу позвоню.

Естественно, что еще мы могли сделать? Вернуться в наши постели и лежать без сна остаток ночи. Я пыталась читать, но мой мозг изобретал бесконечные несчастья, которые могли случиться, нападения, которым Келли могла подвергнуться, и даже возможность того, что она всю ночь развлекается в компании, а утром будет повешена, утоплена и четвертована собственной матерью.

В семь часов я сочла, что уже можно позвонить Марсденам, и набрала номер из своей спальни, надеясь, что уже достаточное время для того, чтобы они только немного рассердились на меня.

«Ее у нас нет», – сказал Грег Марсден, вернувшись из комнаты Сью. Его дочь там одна, похоже, что спит, но Келли у нее нет. Он не знает, что случилось: он вчера пошел спать раньше девочек.

Я попросила его справиться у жены. Я подождала менее терпеливо, пока он будил жену. Она подошла к телефону, чтобы сонным голосом сообщить мне, что слышала, как входная дверь захлопнулась в половине первого, и посчитала, что это Келли поехала домой, но не проверила, и она на самом деле не знает, куда делась Келли.

– Честно вам скажу, – зевнула она, – я думаю, что девочки поссорились: я слышала какой-то спор перед тем, как она уехала.

Я слышала на заднем плане голос мистера Марсдена, говорившего, что он пытался расспросить Сью, но и она не имеет ни малейшего понятия, куда поехала Келли.

– Пожалуйста, держите нас в курсе, а мы, если Что-нибудь услышим, немедленно вам сообщим, – сказала она, теперь уже проснувшись, и ее голос звучал участливо. – Я уверена, что все объяснится и вы посмеетесь, когда она объявится.

«Легко вам говорить», – подумала я, благодаря мать, чья дочь находится в безопасности, в собственной кровати, и обернулась, чтобы увидеть лицо своей матери – маску, полную беспокойства.

– О, Боже мой… Дио мио! – это бывает с ней: когда она очень расстроена, то переходит на итальянский. Ее лицо выражало отчаяние, и, прежде чем она отправилась будить отца, я потащила ее вниз, на чашку кофе, где она, сжимая руки, ходила взад-вперед по кухне.

– Мама, наверняка есть какое-то разумное объяснение: Келли скоро приедет, или позвонит, или что-то еще. Пожалуйста, перестань волноваться. Ты меня с ума сводишь.

Келли появилась почти в девять. К этому моменту ее отец, дед и даже брат присоединились к нам с мамой, помогая волноваться и поглощать третий кофейник кофе. Мы обсуждали, сочтет ли полиция, если им сейчас позвонить, что Келли пропала без вести.

Я быстро осмотрела дочь. Бледная, без следов косметики, но полностью одетая, без видимых следов синяков или царапин и явно не страдающая амнезией.

– Где, черт побери, ты была? – закричали мы хором.

Она подняла испуганные глаза и глубоко вздохнула.

– Вы, конечно, мне не поверите, – начала она. – Я сама с трудом верю. Мы со Сью собирались встретиться с этими ребятами вчера около десяти вечера, но они не появились, поэтому мы пошли обратно к ней и просто, знаете, сидели, слушали музыку и все такое. Парни позвонили около двенадцати ночи, извинились и попросили нас приехать. Сью сказала, что слишком устала и хочет спать. Я вам не позвонила, что не приду, так что мне надо было добраться домой, поэтому они сказали, что заберут меня и довезут до дому.

Долгая пауза, в течение которой она обводила узор на скатерти длинными ногтями с красным лаком.

– Так что же? Мы все были здесь в двенадцать. Что случилось?

Похоже, что Стюарт не сможет вести себя спокойно.

– Ну, было еще так рано – еще даже не было двенадцати – и мы решили немного покататься. А потом, ну, действительно стало уже поздно, и…

Еще одна остановка с постукиванием пальцами по столу.

– Келли, – требовательно сказала я. – Чем ты занималась? Где ты была всю ночь?!

Пять напряженных и усталых пар глаз уставились на нее в ожидании ответа.

– Больше не поеду с этими парнями, я обещаю! – Эмоционально.

– Ты больше вообще не выйдешь из этого дома, если не…

– Ну хорошо, у одного из них была бутылка. Я не хотела вам об этом рассказывать, но ты спрашиваешь. Это было что-то белое, может быть, виски? И мы его выпили, поделили на всех, и потом – ну, Тод, он вел машину, сказал, что он должен остановиться, он почти не видит дороги. Его приятель отключился, а у меня не было с собой прав, и я знала, что вы не хотели бы, чтобы я вела машину, выпив… Я понятия не имела, где мы, где-то на побережье, и я очень устала, поэтому заснула в машине. У них были с собой спальные мешки и все такое. Когда я утром проснулась, солнце светило мне в глаза, и все прочее. В общем, я очень испугалась. Я знала, что вы тут с ума сходите.

– С ума сходим – это еще очень мягко сказано! Твоя мама и папа просто заболели от беспокойства! А вдруг ты умерла! Ты могла бы позвонить… – взывала мама, и я почувствовала благодарность, когда папа утащил ее из комнаты, что-то бормоча насчет того, что надо одеваться.

– Эта девочка, по счастью, осталась жива, Лео, – мамин голос удалялся, пока дверь спальни не закрылась за ними.

– Солнце стояло на небе с шести. Что еще вы делали с твоими друзьями утром? – хотел знать Стюарт.

– Я боялась ехать домой. Я знала, что вы будете в шоке, и поэтому заставила их привезти меня обратно к Сью. Я хотела притвориться, что ночевала у них, но я не смогла попасть в дом. Я боялась всех разбудить, поэтому сидела на ступеньках дома, пока брат Сью не вышел за газетой. Он обещал мне, что никому не расскажет, что случилось, а я прошмыгнула в комнату Сью и забралась к ней в постель.

– Во сколько это было?

– Ну, я не знаю… Боже мой, откуда я могла знать? Думаю, что-то около семи.

– Это ложь! Твоя мать звонила туда в семь утра, и тебя там не было! – Мама вернулась.

– Да, мам, но я звонила из спальни, а там часы спешат. – Наверное, когда я звонила, было 6:50, и отец Сью пошел к девочкам, обнаружив только своего сладко спящего ангела, а через несколько минут появилась Келли и тихонько улеглась рядом.

– Ты говорила утром с родителями Сью?

– Да, и они были… очень расстроены из-за меня. Видела бы ты лицо мистера Марсдена, когда он меня обнаружил. Они сказали мне, что ты звонила и что меня не было. Так что мне пришлось всю эту историю рассказать им.

– Она вполне годится для романа, – сказал мой отец.

– Мы-то считали, что твои истории очень хороши, – добавила мама с понимающей улыбкой, впервые признавшись, что она знала, как я обманывала ее.

– Но, мама, человек в здравом уме не смог бы такого сочинить. Я думаю, что она говорит правду.

История была совершенно невнятная, но следует признать, что, окажись я в подобной ситуации, я объяснялась бы так же неуклюже.

– Слава Богу, она дома и явно в целости и сохранности, – сказал Стюарт. – Когда будет омлет? Я умираю с голоду.

Атмосфера постепенно нормализовалась, но я чувствовала, что заболеваю от беспокойства за Келли: осенью она будет учиться в колледже, предоставленная сама себе и своим выдумкам, вдали от родительских глаз. «Ну и ладно, с глаз долой – из сердца вон» – я пожала плечами, а потом ощутила прилив изумления. Я рассуждаю совсем, как моя мать. И тогда я подумала: «Интересно, верила ли она сама в свои высказывания больше, чем я сейчас?»

 

Глава 6

В Новую Англию пришла зима со свежим холодным воздухом и прозрачным голубым небом. На окнах выросли нарисованные морозом узоры, напоминающие листья папоротника. Маленький ручей, протекающий через задний двор, – главная достопримечательность этой пустой территории, – большую часть года скрытый от людских глаз, наконец снова стал виден среди обнаженных деревьев, узкой черной лентой отмечая границу с покрытыми снегом скалами. Этот ручей никогда не замерзает, и весь год он булькает и пузырится на своем пути неизвестно куда.

Когда я была маленькой, зима приводила меня в восторг. Я любила скрип, который раздается, когда приминаешь снег ботинком, и представляла себе, как будто весь мир покрыт бриллиантами, мерцающими на солнце мириадами крошечных зеркал. Я до сих пор испытываю трепет, когда снег медленно падает на землю, как будто сейчас произойдет что-то волшебное. Когда Келли и Брайан были маленькие, я любила надеть на них самую теплую одежду, закутать в шарфы и варежки и пойти с ними поиграть. Другие матери вполне удовлетворялись тем, что стояли в стороне и наблюдали за своими детьми, а для меня этого было мало. Когда они катались на санках, мы все катались с ними, с воплями и хохотом летя с ледяной горы, каждый на своем сверкающем алюминиевом блюде или на старых деревянных санях. Мы ходили по заячьим следам, надеясь в кустах найти зайчат, или искали чистый ровный участок, где лежит нетронутый свежий снег, и делали снежных баб, причем моя баба казалась нелепо большой по сравнению с детскими, но я по-детски радовалась тому, что она самая лучшая.

Мой день рождения приходится на зиму, но я уже не праздную его – то есть это означает, что я больше не пеку торт. Теперь я просто получаю удовольствие от зимней красоты природы и надеюсь, что Стюарт напомнит детям, что, хотя мама не любит свой день рождения, она никогда не отказывается от подарков.

Когда есть свободное время, мы катаемся на лыжах. Это дорогое, но необыкновенно увлекательное семейное занятие, одновременно возбуждающее и умиротворяющее. Скользить вниз по извивающейся лыжне, покрытой мягким, как бархат, снегом, мимо молчаливо стоящих сосен, и прислушиваться к единственному звуку – поскрипывающему свисту лыж, – конечно, это идеальное катание. Обычно на лыжне слишком много народу, и после того, как удается пробраться через толпу, приходится бесконечно долго стоять в очереди у подъемника, чтобы скатиться с горы снова.

Однако зима может наскучить со своими короткими днями и долгими часами темноты, но как раз, когда начинаешь тосковать, наступает Рождество. Для меня Рождество – это смесь воспоминаний: особенная еда, веселая музыка, и – мандарины. Когда я была молодая, их можно было купить только в декабре, и до сих пор, если я чувствую запах мандарина, я знаю, что скоро Рождество.

Воспоминания создаются из мелочей, таких, как дом, наполняющийся до отказа шумными родственниками, запах сосны, лампочки, которые освещают обертки подарков мерцающим светом, привлекая детишек с широко распахнутыми глазами. Когда Келли и Брайан были детьми, мы читали книгу Чарльза Диккенса «Рождественская песнь» каждый вечер с Рождества до наступления января. У нас была книжка с объемными иллюстрациями, и мы все забавлялись, разглядывая трехмерные сцены, которые на наших глазах оживляли прочитанную историю. У меня все еще лежит где-то эта книга.

Когда приближалось Рождество, весь дом наполнялся теплым запахом выпечки. Фруктовый пирог и маленькие пирожки для Стюарта, струфоли и другие итальянские лакомства для меня, и резное печенье для Келли и Брайана. Для нас с детьми наступало безумное время, мы с ног до головы были покрыты мукой и сахаром, а Мозес вертелся рядом, готовый схватить любой случайно упавший на пол кусочек. Из стереопроигрывателя разносились по дому звуки рождественских песен, сообщавшие о мире и любви с такой силой, что Стюарт начинал сходить с ума.

– Дети, вы не можете слушать музыку, не переступая звукового барьера? – взывал он.

Мы хихикали за его спиной: ведь это я включала так громко, а не дети.

Каждый год у нас был день открытых дверей – традиция, которую мы завели около десяти лет назад. Мы приглашаем, кажется, половину западного полушария. Приготовления начинаются за несколько недель, напряжение нарастает, и почти каждый раз в какой-то момент я теряю самообладание.

Стюарт всегда приглашал людей со своей работы, многие из которых обычно вращаются в более изысканных кругах, чем наш. Я считала, что поднялась выше маминого окружения, но при некоторых из наших гостей я чувствовала себя неуютно, как будто я была нанятой прислугой на собственной вечеринке. Я пыталась, чтобы Стюарт не заметил мои чувства, но однажды он заметил, что эти люди приходят к нам каждый год и им явно нравится наше гостеприимство и замечательный стол. Может быть, но, тем не менее, они держались так, что я чувствовала себя ниже их, и я, как черт, трудилась, чтобы достигнуть совершенства.

Я отчаянно составляла списки еды и всего, что нужно купить, списки того, что надо приготовить, списки гостей приглашенных или забытых, списки того, какие есть списки, – я была как корзина, набитая списками.

– Брайан, выключи телевизор, ты обещал сегодня сложить дрова! Сегодня твоя очередь мыть и чистить серебро! И лампочки! На сосне мало лампочек! Мы не успеваем по моему плану!

– Келли, уберись с кровати! Я знаю, что сегодня суббота, но ты обещала помочь мне испечь печенье и хлебцы – я еще не сосчитала, на сколько человек надо готовить! О, Боже, кончится тем, что мы ничего не успеем!

Стюарт пытался не попадаться мне на глаза, но ни для кого не делалось исключений. Его приставляли к работе – покупать напитки, вешать украшения, двигать мебель, пылесосить ковры.

– Ты повесил лампочки? Ты хочешь сказать, что кончил пылесосить? Но за этим креслом еще собачья шерсть! Ну давай, двигай это проклятое кресло!

Они просто не понимали! Прежде чем в очередной раз бежать в бакалейную лавочку, я задержалась, чтобы немного взбодрить себя кофе и просмотреть почту. Я люблю праздничную почту – открытки и письма, не отягощенные счетами. Конверты наполнены написанными вручную записками или аккуратно напечатанными письмами, которые читаешь с удовольствием, и в этот момент возникают драгоценные связи со старыми друзьями. Мы общаемся, невзирая на разделяющие нас мили и годы, с надеждой на то, что нам удастся сохранить свет дружбы и воспоминаний.

Одной из моих самых старых подруг была Дженис Черни, нынче Дженис Бернс. Мы вместе выросли, учились в одной школе, потом обе уехали из дома. Они с Майклом после женитьбы уехали недалеко от дома, но последние десять лет живут в Чикаго. Мы обменивались открытками и письмами и устраивали вечера воспоминаний, когда они приезжали в восточную часть Америки навестить родителей, все еще живущих в Оуквиле. Заметив конверт с каракулями Дженис, я села прочесть ее открытку.

Кроме поздравлений с Рождеством эта открытка содержала, как всегда, страницу семейных новостей. Письмо было напечатано и скопировано на ксероксе, и я отметила, что оно выглядит не таким личным, как записки, написанные от руки. Кроме новостей о том, какой колледж выбрала Сара, сколько стоит работа Джейсона и о великолепных успехах Майкла в роли руководителя корпорации, там был раздел, который совершенно выбил меня из колеи.

«У нас есть идея, – писала Дженис, – снова всем встретиться. Со времени нашего выпуска прошло тридцать лет: напоминаю тебе об этом на случай, если ты забыла. Я вхожу в координационный комитет, хотя и не понимаю почему (ведь я живу так далеко), но я все тебе подробно сообщу после праздников. Это будет где-то в июле. Разумеется, ты должна приехать».

Да уж я думаю! Я переваривала эту восхитительную новость, и меня переполняло возбуждение.

– Послушайте! – закричала я, бросаясь к своей семье, чтобы поделиться новостью. – У нас будет встреча нашей группы. Это первая встреча после окончания школы. Через столько лет! Мы обсуждали двадцатипятилетие, но не получилось. Представляете – встреча через тридцать лет.

Имена и лица теснились в моей памяти. «Надеюсь, что там будет Шарон – мы с ней когда-то тратили на сигареты деньги, которые нам давали на завтраки. Интересно, вернулась ли Анна из Швейцарии – неужели она все еще живет в Швейцарии?»

Я очутилась в прошлом, в моей памяти всплывали люди, о которых я не вспоминала много лет, – Сал, он хотел быть священником. И Боб, ох… Шварц! Таня, самая блестящая девочка в нашем классе…

– Мама, ты этих людей не видела давным-давно. Держу пари, что ты сто лет о них не вспоминала, Почему же тебя теперь волнует, что ты их всех увидишь? – Это вопрос моей дочери.

– Ну, ты, как ребенок, рассуждаешь. Когда я общалась с ними, наши жизни были еще не написаны, как твоя сейчас, но после стольких лет мы такие, какими стали. Я хочу знать, что с ними стало, выполнили ли они свои планы, осуществились ли их мечты?

Ее глаза округлились:

– Если бы они действительно тебя волновали, ты бы поддерживала с ними отношения.

– Теперь, когда тридцать лет промчались мимо, трудно поверить, что я этого не делала. Я уверена, ты не можешь представить, что бы с тобой такое случилось, но вполне возможно, что так оно и будет. Во-первых, ты поступишь в колледж и потеряешь связь со многими друзьями, которые останутся дома. Потом в твою жизнь войдет любовь, и ты оглянуться не успеешь, как у тебя будет дом и семья, о которой нужно заботиться. В конце концов, ты потеряешь из виду уйму людей. Но однажды что-то напомнит тебе о Джеф или Мэрилин из школы, и ты поймешь, что много лет не вспоминала о них. И тут ты скажешь – интересно, что стало с тем-то и тем-то? Теперь у меня есть возможность все о них узнать, посмотреть, как они изменились.

Я встала, чтобы выйти из комнаты, но по пути к двери остановилась:

– Я когда-нибудь рассказывала вам об Анжеле, ребята? – воскликнула я. – О-о-о, это была классная девчонка! Не какая-нибудь там Анжи. Она была блондинка – это редкость для итальянских девочек, – и волосы ее никогда не были в беспорядке. Ее форма всегда выглядела как новенькая, хотя наша за день становилась мятой. Она носила капроновые чулки, на которых никогда не было спущенных петель, и туфли, а все остальные ходили в белых носках и ботинках. Думаете, я не хочу узнать, как она сейчас выглядит? У нее всегда были длинные ногти, идеально накрашенные, и она часто, когда читала, машинально почесывала свои ноги в капроне. Получался такой свистящий звук, который действовал на всех мальчиков как брачная песнь. – Засмеявшись, я добавила: – И на некоторых учителей тоже. – Особенно ясно вспомнила я мистера Мартинелли: он всегда терял нить своего длинного и скучного рассказа о поэзии, которой он нас учил, и класс хихикал, пока учитель, спотыкаясь, пытался вернуться обратно в русло своего повествования.

Потом был еще Дуг Ринехарт. Его отец был лыс, как кегельный шар. Дуг смазывал свои густые черные волосы жиром больше всех, так он беспокоился, что тоже облысеет. Хотела бы я знать, осталось ли у него хоть сколько-то волос.

Я фыркнула, с волнением предвкушая, как я снова их всех увижу. Келли была права – я потеряла связь с большинством своих соучеников, несмотря на то, что у нас была маленькая группа. Переезд из дома, женитьба, смена фамилий и стиля жизни положили конец дружбе многих ребят.

А они все теснились, мои мысли, прыгая с одного на другое, мудро избегая лица, которое, как маска, стояло перед моими глазами.

– Денис, м-м… ох, не могу вспомнить ее фамилию. Она была худая, элегантная, выглядела, как модельерша. Она уехала с этим парнем, Луи… Дизарро, вот как его звали. Великий мотоциклист всех времен и народов. Что за пару они составляли, и я думаю, они поженились. Ох, Келли, сколько людей, сколько жгучих вопросов. Я прямо вижу наш класс вместе, как раньше. Держу пари, что я за минуту найду нашу классную выпускную фотографию.

Сопровождаемая хохотом дочери, я спустилась в комнату, которую мы использовали в качестве офиса или кабинета Стюарта. Где-то там была коробка с сокровищами и воспоминаниями моих школьных дней, в том числе фотография, которую я хотела найти. Она была сделана в тот момент, когда мы надевали шапочки и мантии перед тем, как собрались в зале для получения наших вожделенных дипломов и наград. Но я по-прежнему отказывалась признать причину эмоций, бурливших во мне и готовых вылиться через край.

Передвинув несколько предметов в кабинете, я нашла коробку и принялась осматривать ее содержимое. Обрывки билетов на танцы и футбольные матчи, тонкая коричневая бумажная вещица, видимо, бывший букетик, прикалывавшийся к корсажу платья, розовая пластиковая книжка, заполненная именами, которые я уже не помнила, принадлежавшие людям, которых я тоже не могла вспомнить, моментальные фотографии, сделанные на вечеринках или во время лыжных поездок. Мои пальцы откладывали фотографии раньше, чем я понимала, почему это делаю. Я шарила в коробке и наконец достала то, что искала, и холодная тишина воцарилась вокруг меня, когда я уставилась на юную пару, сидящую в обнимку на снегу на фоне темных сосен. Ричард и я, оба в лыжных куртках. И воспоминания, с которыми я пыталась бороться, вырвались на поверхность…

В нашей школе был лыжный клуб, который мы называли «Олимпийская команда», и каждую субботу мы катались на лыжах где-нибудь неподалеку от города. Мы были новичками в лыжном катании и делали это просто для развлечения. Никто тогда не посещал занятий лыжной секции, по крайней мере, из нашей компании, и мы учились самостоятельно. В тот день, когда был сделан этот снимок, я каталась со склона, который был слишком крут, а лыжня была слишком узка для моих ограниченных возможностей. Носки моих лыж скрестились, и я полетела, очевидно, громко крича и являя собой мешанину из лыжных палок и выпученных глаз, с мокрым снегом, забившимся в волосы и под куртку. Ремешок на одном креплении порвался, и лыжа самостоятельно продолжила свой путь вниз по склону.

Я тогда увлекалась Ричардом Осборном, мальчиком, жившим на другом берегу реки. Он катался неподалеку от меня, и на самом деле причина, по которой я выбрала именно этот склон, заключалась в том, чтобы ехать следом за ним. Ричард услышал мой крик и наблюдал, как я падала и скользила вниз. Вынув ноги из креплений, он споро забрался обратно на гору, по дороге собирая мои вещи. Когда он добрался до меня, я лежала навзничь на спине, смущенная, вся в снегу, ослабевшая от смеха. Ричард нагнулся, чтобы помочь мне подняться, но, когда я схватилась за его руку, он потерял равновесие и свалился рядом со мной. Мы хохотали, и он снял варежку, чтобы вытереть снег с моего лица. Когда он склонился надо мной, наш смех замер: его глаза смягчились, и он впервые поцеловал меня нежнейшим и ласковейшим поцелуем. Я помню, как звезды вспыхнули в моей голове… Это была лучшая минута в моей жизни.

Мы вместе учились в школе, так что, конечно, планы о встрече нашей группы неизбежно оказались связаны с воспоминаниями о Ричарде. Но я была просто потрясена, когда до меня дошло, что он заполнил все мои мысли с того самого момента, как я узнала о встрече группы. Мои прежние сны о Ричарде были кружевной дымкой памяти, закутанной в туман ностальгии, и почти всегда были сосредоточены на той ночи, когда мы расстались. Но вот он предо мной как живой, и вместе с ним во мне шевелится… что-то. И все же странно было бы, если бы я ничего не чувствовала: когда-то это был самый важный человек в моей жизни.

– Мама, ты еще не нашла эту фотографию? – вторглась Келли в мои мечтания. – Она вошла в комнату, увидела меня в окружении воспоминаний и разразилась хохотом: – Мама погрузилась в ностальгию! – закричала она Брайану, и он тоже засмеялся.

Но я не могла смеяться, я чувствовала удушье и тесноту в груди. Мне нужно было вдохнуть воздуха, куда-то уйти, побыть одной, очистить свою голову от этих воспоминаний. Я пошла за Келли на кухню.

– Я, пожалуй, схожу погуляю с Мозесом. Кто-нибудь хочет со мной пойти?

– Сейчас?

– Ну да, сейчас. Мозес сегодня еще не выходил, поскольку никто не хотел с ним гулять, а ведь ему нужно побегать.

Как я и надеялась, я услышала хор отказов. «Слава Богу!» – вздохнула я и быстро сбежала из дома, пока никто не передумал.

 

Глава 7

– Садись же, глупая собачонка! – возбужденное подвывание Мозеса заполнило мою крошечную машину. Сегодня оно меня раздражало, хотя обычно казалось забавным. Откуда-то Мозес знал, что если у подножия холма мы поворачиваем налево, значит, мы направляемся к его любимому месту, и тут он не мог сдерживаться.

Наконец, мы все же подъехали к месту стоянки, и я отцепила ремешок от ошейника, наблюдая, как Мозес празднует свою свободу, носится вокруг меня кругами, повизгивая, и вскоре мчится прочь через лес. Теперь пройдет много времени, пока он соскучится без меня и вернется поиграть.

Найденная фотография воскресила во мне множество забытых эмоций – любовь, гнев, боль – то, что я давно выкинула из головы. Подойдя к озеру, я села на перевернутую лодку, дрожа от холода, и завернулась в тулуп, чтобы защититься от ветра, радуясь, что догадалась взять с вешалки этот старый овечий тулуп Стюарта. Вынув из кармана фотографию, я внимательно осмотрела изображенную на ней юную пару так, как будто это были посторонние люди.

В темных глазах девушки отражалось озорное веселье и в то же время смущение. Щелчок камеры навечно запечатлел это скромное выражение. Лицо имело мягкую округлую форму, за что в своем юношеском невежестве я считала себя толстой и непривлекательной. «Не такая уж и непривлекательная», – решила я теперь: девушка на фотографии излучала надежду и счастье.

Рядом с ней был красивый молодой человек, высокий, с зачесанными назад длинными волосами, с острыми очертаниями скул на тонком серьезном лице. Он смотрел на нее, а не в объектив, со слегка сардоническим выражением на лице. Должно быть, он только что сделал какое-то саркастическое замечание, и я довольно улыбнулась… Он всегда так себя вел, но в этих темных глазах ясно читалась любовь.

Я изучала фотографию в поисках намека или причины той сердечной боли, которую он причинил мне впоследствии, но тут любовь была еще свежа, и я ничего не нашла. Я так сильно любила его и так глупо верила, что он тоже меня любит! Съежившись в своем тулупе, не чувствуя холодного ветра, дующего с озера, я погрузилась в прошлое, снова очутившись в Оуквиле и в своей юности.

Оуквиль – это промышленный город, и, как многие такие города, он вырос у реки, которая питала фабрику. Река протекала прямо через центр города, разделяя его, как стеной, на две половины. В городе не было даже двух сотен ярдов в длину, но он мог тянуться на две сотни миль.

На одной стороне (на северном берегу реки) стояли просторные кирпичные дома, были изумрудно-зеленые газоны с яркими цветами, Оуквильский «Кантри Клаб», где на выложенном плитняком внутреннем дворике колыхались на солнце яркие зонтики. Ночью золотой отсвет этих домов танцевал на темной воде, и музыка плыла над рекой вместе с легким ветерком.

Это была частная собственность, включавшая теннисные корты и бассейны на задних дворах, высоченные дубы и клены, склонявшиеся над дорогами, прямые проезды для машин и дорожки, тщательно выложенные плитняком или цементными блоками. Элегантные просторные дома со шторами во всю стену и дубовыми полами, все окружение говорило о преуспевании хозяев. Там жило руководство фабрики и узкий круг Оуквильской элиты. Это был мир Ричарда.

На другой стороне реки (на южном берегу) узкая разбитая дорога тянулась вдоль берега, где стояли один за другим усталые трехпалубные суденышки. На берегу громоздились ряды строений – когда-то преуспевающая шерстеперерабатывающая фабрика, на которой много лет проработал мой отец и благодаря которой вообще возник город Оуквиль. Теперь все эти дома стояли пустые – четыре этажа красного кирпича, усыпанного сотнями окон, в основном разбитых.

Немного дальше, если пройти несколько поросших сорняком пустырей, находилась пиццерия Заля, а на углу улицы Портер был рынок Винни. Я жила неподалеку от этого угла. Здесь не было высоченных дубов, наши дворики были заполнены овощами и фруктовыми деревьями: тут никто не тратил землю на выращивание бесполезных цветов или декоративных деревьев.

Я не знаю, лучше ли один способ жизни другого, но знаю, что я и мои друзья завидовали людям, жившим на северном берегу, и я не могу себе представить, чтобы кто-то из них завидовал мне. Все это был один и тот же город, но я выросла на улице Портер, а Ричард – на Кинсли-Роуд, в Эджвуд-Парк. Это был другой мир.

Единственная причина, по которой я вообще познакомилась с Ричардом, заключалась в том, что в Оуквиле была одна школа, и, если между нами были какие-то социальные различия, в школьном возрасте мы совершенно о них не знали. Ожидания наших родителей по поводу высшего образования, карьеры, подходящих партнеров для своих отпрысков – все это могло различаться, и наши родители, безусловно, держались раздельно, но дети в основном общались все вместе, независимо от того, кто где жил. У нас была своя часть снобов и антиснобов, но было и много таких пар, как мы.

Мы с Ричардом регулярно виделись в течение лыжного сезона, но ходить вместе на танцы в «Спринг Флинг» мы стали, когда он поступил в колледж. Мы ходили вместе пять лет – до того лета, когда расстались, перед его последним курсом в колледже.

Боже, как я любила этого парня! Темные глаза, яркие и живые, постоянно меняющие выражение в зависимости от настроения… Озорничая, он умел выкатывать глаза, добавляя к этому лихую улыбку, как бы приглашавшую тебя принять участие в его шутке… Но через секунду его взгляд менялся от пронизывающего насквозь до мягкого, теплого, с оттенком желания. От одних воспоминаний у меня внутри все задрожало в радостном возбуждении. Глаза, как будто превратившиеся в два глубоких озера, мерцающие теплым светом, который озарял его лицо и освещал мою жизнь…

Когда Ричард хотел собраться с мыслями, он пользовался своими длинными узкими руками пианиста для того, чтобы в задумчивости подпереть подбородок ладонью, и это придавало дополнительное очарование его словам. А когда эти руки бродили по моему телу, я вся трепетала в предвкушении, меня бросало в дрожь при мысли о неизбежности перехода от уютного тепла наших объятий к полному пробуждению… Но ни разу, ни разу мы не прошли «весь путь»…

Первая любовь! Возбуждение, дрожь, эмоции, колеблющиеся от сжимающей сердце боли до парящего экстаза восторга… И в результате – неизбежно разбитое сердце, никогда больше не любившее так свободно, создавшее себе раковину, чтобы прятать в ней и возвышенное счастье, и бездонные глубины горя… Первая любовь! Я в этом не одинока, мы все прошли через это…

Разумеется, Ричард поступил в колледж – действие, практически невозможное для девочки вроде меня. Я осталась в Оуквиле, где училась машинописи. Если у него и были девочки в колледже, я о них не знала. Когда он приезжал домой, наша любовь расцветала.

Обычно по субботам мы шли на вечерний сеанс кино, обнимались там в темноте, часто смотрели один и тот же фильм по два-три раза, потом шли к Залю выпить кока-колы и, в конце концов, – в Пойнт. Когда Ричард купил машину, мы нашли другие места, где было меньше людей и легче остаться одним: на боковых дорогах, по которым мы выезжали из города.

Он имел сверхъестественное влияние на меня, но оно пересиливалось другим, еще более властным. Попросту говоря, я боялась своей матери! Она хорошо сделала свое дело: уверенная, что я попаду прямо в ад, или забеременею, или буду брошена возлюбленным, который получит от меня то, чего хотел, или и то, и другое, и третье сразу, я предпочитала не торопиться. Физический акт любви требует большой любви и доверия к другому, а у меня не хватало мужества. Ричард хотел от меня гораздо больше, чем я могла ему дать, и считал, что я дразню его тем, что удерживаю, но мамины предостережения неоновыми буквами светились в глубине моего сознания: «Дай мальчику то, что он хочет, и он через минуту избавится от тебя! Будешь вести себя, как потаскушка, Андреа, и с тобой будут обращаться как с потаскушкой!»

Она совсем не любила Ричарда.

– Я терпеть не могу длинные волосы. И неужели у богатого мальчика с той стороны реки нет пары приличных брюк? А его сандалии!

– Мама, он учится в колледже, где все студенты так одеты! Это еще не причина, чтобы его не любить!

– А после колледжа что будет? Он уедет, найдет где-нибудь хорошую работу и женится на девочке из колледжа.

На девочке из колледжа! А почему я не была девочкой из колледжа? Бог мой, жизнь несправедлива!

– Ну, назови мне хоть одну причину, мама, почему ты его не переносишь.

– Андреа, я не знаю, как еще тебе объяснить. Он использует тебя до тех пор, пока не появится нужная ему девочка, и тогда он забудет тебя. Ничего в нем нет хорошего, ему нельзя доверять. Я знаю этот тип. Найди кого-нибудь другого, Андреа.

Если бы я была на ее месте, я бы тоже ему не доверяла…

Дрожа от холода, я поднялась и принялась топать ногами, чтобы согреться. Это место очень хорошо летом, но зимой… Я осмотрелась по сторонам, но Мозеса нигде не было видно, и, пока я не позвала его, я кое-что вспомнила. Должно быть, это было летом… Мои родители поехали в Спрингфилд на самую богатую ярмарку в штате. По крупному маминому недосмотру мы с Ричардом оказались одни дома.

– Где же леди-дракон? Она забыла, что я сегодня приду? – Он прижал меня к стене холла и придвинулся вплотную, целуя ухо.

Смущенная, нервозная, хотя тесные джинсы и кофта-труба, так популярные в то время, возможно, придавали мне распутный вид, я сказала:

– Они поехали в Спрингфилд, Рич, и их не будет несколько часов. – Это прозвучало как приглашение.

Он прижался ко мне, и не успела я ничего осознать, как мы уже были в моей спальне и стаскивали с себя одежду. Раньше я чувствовала его пенис только сквозь одежду, но никогда не видела и не трогала его. Ричард взял мою руку и приложил к себе.

– Да, о да! Это так приятно, Андреа, именно так. – Его пенис увеличился, и я отдернула руку.

Он трогал мои груди, – знакомая территория! – наклонялся, чтобы поцеловать их, скользя вниз по телу, оставляя пылкие поцелуи в самых интимных местах, пользуясь языком, и мы оба возбудились до лихорадочного состояния. Вот он уже лежал на мне, пытаясь раздвинуть мои ноги… О, как я хотела его, но я собралась с мыслями и оттолкнула, не давая войти в меня. Ричард сполз с меня…

Я прижалась к нему, но он встал и отодвинулся с выражением разочарования. Я тоже была разочарована, потому что просто не могла этого сделать. Я залилась слезами, но Ричард оставил меня лежать и ушел, раздраженно хлопнув дверью.

Пытаясь вообразить удовольствие занятия любовью, я трогала свои груди, что было, конечно, слабой компенсацией. Мои глаза закрылись, и рука с вытянутыми пальцами поползла вниз по животу, нежно и медленно теребя плоть, пока ощущение мира и удовольствия не разлилось по всему телу. Мое сознание полностью отключилось, достигнув буйной кульминации, – грустное и одинокое утешение за удовольствие, которого я себя лишила.

Я была переполнена чувством вины, понимая, что то, что я сделала, было неправильно, но делать с Ричардом то, что он хотел, было бы бесконечно хуже.

«Все в свое время», – думала я, пока годы шли… но мое время не наступило. Другие девочки, видимо, с радостью удовлетворяли потребности Ричарда, и ему не пришлось больше меня ждать, если, конечно, он вообще ждал меня. После его промаха в машине тем вечером он попытался объяснить, но я отказалась слушать.

– Они просто девчонки! Они ничего не значат для меня, Андреа, я совершенно не хотел сделать тебе больно.

Девчонки! Даже не одна девчонка. Я чувствовала себя униженной.

– Ты хочешь сказать, что не ожидал, что я узнаю? Я не хочу тебя больше видеть.

– Я пытался удержаться, но…

– Ты думаешь, что я совсем дура? Лживый обманщик!

– Андреа, я люблю тебя и хочу всю жизнь быть с тобой. Больше такого не будет. Пожалуйста, прости меня!

Как я хотела простить, но не смела ему верить. В итоге я убедила себя, что он ничего не значит для меня. Мамины предостережения звенели в моих ушах: «У мальчиков только секс на уме, Андреа, грязный секс. Ничего нет хорошего в твоем Ричарде, ему нельзя доверять…»

Мама была права. Как удачно, что я так и не отдалась ему. Чистая репутация и девственность – такие важные вещи были сохранены.

Но я была унижена и разгневана: он одурачил меня и разбил сердце, и этого я никогда не прощу. Он умолял меня передумать, но я боролась с собой, чтобы оставаться холодной, хотя больше всего на свете хотела упасть в его объятия. Я не сдамся. Пусть он снова так поступает, но с другими, а не со мной! Я чувствовала себя несчастной, но «хлопнула дверью» и навсегда выкинула его из своей жизни.

Много лет спустя я удивилась, почему он продолжал встречаться со мной. Мы с ним никогда не делали «этого», и, раз другие девочки удовлетворяли его сексуальные потребности, чего же он хотел от меня? Возможно, как сказала Элен, это было возбуждение охоты. Почему я не занималась с ним сексом, ведь хотела этого так же сильно, как и он? Или жизнь была тогда совсем другой?

Сейчас, когда защита от нежелательной беременности гарантирована, с ослабленной верой во всевидящего Бога, не боясь социального клейма позора или наказания за поведение, которое я уже не считаю греховным, мы можем позволить себе либеральное отношение к сексу до брака, и старомодная мораль кажется отжившей и ограниченной. Но в то время боязнь преисподней, беременности и родительского контроля была реальной. Да, все было по-другому тогда…

Мозес выскочил, гонясь за бумажным пакетом, несомым ветром, и вернул меня в настоящее. Я совершенно замерзла! Когда Мозес ткнулся холодным носом мне в лицо, я попыталась спрятаться от него в тулуп, но он пихал свою большую голову и туда, смеша меня. Я бросила ему палку, чтобы он принес, но мое сердце было не здесь, и Мозес это понял и снова убежал.

Я вынула фотографию с Ричардом из кармана и снова посмотрела на нее, надеясь восстановить хорошее настроение, но печаль переполняла меня, когда я брела обратно по берегу замерзшего озера с моим пушистым другом, полностью поглощенная своими мыслями.

Я редко разговаривала сама с собой, но сейчас, кажется, был хороший момент для такой беседы.

«Ричард – это просто воспоминание из другой жизни и не может уже причинить тебе боль. Ты счастлива замужем, у тебя прекрасный муж, и просто идиотизм полагать, что ты все еще любишь Ричарда. Это давно похоронено, вместе со всеми старыми переживаниями».

Но допустим, что он меня даже помнит? Это предположение вызвало острую боль разочарования.

«Если вы встретитесь на вечере группы, – твердо продолжала я, – вы встретитесь как старые друзья. Если он забыл… Нет, я в это не верю.

Будет он там или нет, у тебя много друзей в Оуквиле, и ты великолепно проведешь время.»

Этот очень важный диалог закончился, так как на все вопросы были получены ответы. Я положила свои воспоминания обратно в шкатулку и закрыла крышку. Затем я посвистела Мозесу и уехала со стоянки гораздо более счастливой женщиной.

Боже, я такая дура, когда дело доходит до мужчин!

 

Глава 8

Для рождественского вечера мы всегда придумывали что-нибудь особенное, и в этом году я решила восстановить теплую обстановку старомодной деревенской гостиницы Новой Англии. Это требовало оловянной посуды, ткани-шотландки и зелени. И свечи, множество свечей, пылающих в оловянных подсвечниках на скатертях из красно-зеленой шотландки, покрывающих каждый стол.

Мы сделали гирлянды и венки из остролиста и можжевельника, что росли у нас во дворе, и из сосен, которые во множестве росли в лесу за нашим домом. К этой зелени мы добавили крошечные веточки красных ягод, а также красные и зеленые бархатные ленты и банты. Получилось прекрасно: острый запах зелени смешивался с пряным ароматом подогретого сидра и теплом дровяной печи.

Я использовала для еды всю оловянную посуду, какую смогла выпросить или одолжить. Наряду с современными блюдами, мы подавали основное блюдо Новой Англии – похлебку из моллюсков, а также бостонские печеные бобы.

Знакомый бармен из придорожной гостиницы поделился своими рецептами двух подлинных колониальных напитков: крепкая смесь рома и имбирного бренди и другая ромовая смесь были прекрасным дополнением к бару, хотя все любили неразбавленное виски колониальных времен.

Стюарт нарисовал эскизы костюмов, так что «хозяин гостиницы» и его «добрая женушка» имели соответствующие платья. Вечеринка закончилась под утро. Мы считали, что это – несомненный признак успеха.

Элен и Кевин Макграф пришли рано и оставались допоздна, помогая нам приготовить, подать и убрать все потом. Около половины четвертого мы освободились и сели, положив ноги на кофейный столик, среди салфеток и орехов, допивая сидр, дожевывая последние пирожные и обсуждая прошедший вечер. Стюарт удивил всех известием, что Фред и Джулия расстались.

– Так вот почему она пришла одна. У него вовсе не было гриппа, – сказала я, удивляясь про себя, с каким самообладанием она лгала мне.

– Она сказала, что узнала о его измене, и не смогла стерпеть это. Думаю, что она и вправду не знала.

– Жена всегда узнает последней, – заметила Элен, опережая мои мысли. – Все остальные знали, что Фред много лет отделывался отговорками.

– Странно, однако, что он стал за кем-то волочиться, – сказал Кевин. – Джулия обожает его, выполняет все его капризы. Разве он не видит, что получилось?

– Иногда люди не знают, что получится, – отвечал Стюарт. – Они видят зеленый лужок, и им хочется там прогуляться.

– Не исключено, что Фреду захотелось кого-нибудь более независимого и менее услужливого, чем Джулия, – проговорила Элен. – Держу пари, что собственная мать не нянчилась с ним так, как она! Возможно, он устал от этого за многие годы, и ему захотелось кого-то более изящного.

– Люди делают удивительные вещи, – возразила я. – Они были знакомы около восемнадцати лет. За это время можно было привыкнуть Друг к другу.

– Вкусы меняются, – заметил Кевин. – Я и сам смотрю по сторонам в поисках длинноногой рыженькой красотки с большим изяществом, чтобы разделить с ней мои сумрачные годы.

– Всего хорошего, – отпарировала Элен. – Сообщи мне, когда найдешь. Я буду рада тоже отправиться на лужок! – Они ласково улыбнулись друг другу, все рассмеялись, и беседа переключилась на другие предметы.

Но замечание Стюарта не оставляло меня. Возможно, люди не всегда осознают, чего добились. Что это значит, когда человек сомневается в том, что имеет, и предается старым мечтам?

Часом позже этот вопрос все еще беспокоил меня.

– Стюарт!

– М-м-м-м?

– Стью!

– Что?

Мы были, наконец, в постели, усталые, но не вполне готовые ко сну. Было уже более четырех часов ночи, но мы еще почитали по нескольку страниц – многолетняя привычка. Я не могу заснуть, не прочитав Леона Уриса или Дика Фрэнсиса, в крайнем случае, даже Агату Кристи или восхитительного Вадхауза. Стюарт, естественно, читает для учения, и его представление о сказке на ночь – это огромный фолиант об удачных инвестициях или сборник советов о том, как подняться по служебной лестнице.

– Ты слушаешь?

– М-м-м, я весь внимание.

– Стью, у тебя был когда-нибудь роман?

– О, конечно!

– Стью, ну, будь серьезнее!

– Ну хорошо, тогда нет, никогда не было.

– Почему ты так уверен?

– Потому что я очень люблю тебя, а мой роман ранит тебя, разрушит наш брак, и последствия не поддаются описанию.

– Предположим, у меня был роман. Стал бы ты любить меня после этого?

– Это твои размышления?

– Справедливый вопрос: я думаю о Фреде. Аккуратно отметив страницу, Стюарт закрыл книгу, которую читал, и повернулся на спину: я, наконец, привлекла его внимание. Погасив свою лампу, я скользнула через постель, положила голову ему на грудь, и таким образом мы приняли свое любимое положение для ночных разговоров.

– Ну так вот, твой роман любой продолжительности был бы для меня ударом, но я, вероятно, смог бы пережить одну ночь: скажем, ты встретила кого-то и обнаружила себя в постели с ним. Только на одну ночь, когда ты пересаживалась с самолета на самолет в Мадриде или где-то еще, и чтобы я никогда не слышал об этом. Из всех возможностей эта – наилучшая.

Я хихикнула:

– Стюарт, это гнусный пример. Очевидно, ты должен знать обо всем, чтобы найти выход.

Пока Стюарт думал, он начал рассеянно описывать рукой ленивые круги на моей спине: это действовало расслабляюще.

– Да, я не проводил день и ночь, беспокоясь об этом, но вернемся к нашей первой встрече, когда я не знал, что ты чувствуешь ко мне, и заранее готовил отступление. Держу пари, ты не знала, что была объектом борьбы. Если бы ты отвергла меня в первый раз, я не отступил бы, надеясь, что ты не сможешь отказывать мне слишком много раз.

Поскольку я очень любил тебя, то создавал серии компромиссов, которые, я чувствовал, были бы приемлемы, в худшем случае такого рода.

– Я не думала, что это вызовет у тебя столько мыслей. – Стюарт не был подвержен взрывам эмоций, редко сердился и никогда не высказывал свои переживания. – Ты придумал всё это? На всякий случай? Что бы ты стал делать, если бы я сказала, что не хочу больше видеть тебя?

– Я старался не думать об этом. Возможно, ты любишь меня, но напоминаешь мне птичку, сидящую высоко и готовую к полету в любой миг. Я хочу, чтобы ты доверяла мне, и знай – все, что ты делаешь, будет хорошо для меня, пока я чувствую твою любовь.

Ленивые круги расширились, двигаясь постепенно прочь от спины и осторожно касаясь моей груди. Прикосновения его пальцев становились настойчивыми. Я поняла, что это уже не бессознательные движения, и почувствовала, что начинаю отвечать ему.

– Но мы никогда ни о чем таком не говорили.

– Нет, я не хотел обсуждать это с тобой, но еще до нашей женитьбы я чувствовал, что ты была нерешительна и как будто ждала, что произойдет что-то плохое, и я хотел быть готовым к любому испытанию. Постепенно я стал думать, что ты доверяешь мне, забыл об этом и не вспоминал в течение многих лет.

Поразительно! Я думала с удивлением, что за те почти двадцать два года, что мы женаты, Стюарт никогда не говорил так о своих чувствах, даже вначале. Вероятно, это была его хорошая черта, о которой я никогда не знала, поскольку, скорее всего, сочла бы подобную уязвимость слабостью. Он должен был быть сильным и прочным, без малейшей трещины в броне – надежный фон для моих эмоциональных подъемов и спадов. А теперь? Кто знает? Ведь мы вместе уже так много лет.

Мне было бы трудно выразить, что я чувствую к Стюарту. У нас никогда не было страстной любви, мы просто казались подходящими друг другу.

Стюарт давал мне уверенность в будущем, и я принимала это как должное. Я редко задумывалась о его чувствах ко мне и поклялась поразмыслить об этой новой области отношений.

– Я руководствуюсь очень простыми соображениями, – сказал он, продолжая свою мысль, – любовник на одну ночь лучше, чем роман, но и роман, в конце концов, лучше, чем если бы ты совсем оставила меня.

Как я отнеслась бы к роману Стюарта, если бы такое случилось? Я не могла быть столь непредубежденной, но была уверена, что любая моя реакция была бы спонтанной, неожиданной. Стюарт, преданный внешним условностям, всегда имел стратегию, план, готовый к выполнению. Он все проанализировал и все учел, но в напряженной ситуации смог бы он оставаться столь же бесстрастным, если бы и вправду столкнулся с такой проблемой, как мой роман.

Впервые я понимала, что, хотя никогда не говорила ему о Ричарде, он видел мою необходимость довериться кому-то. «Как чутко с его стороны», – думала я, удивляясь тем неизвестным чертам, которые открылись мне в Стюарте. Я определенно доверяла ему, но не предполагалось ли тут чего-то большего, чем доверие? Может быть, страсть? Или возбуждение?

– О чем ты думаешь? – прошептал он.

– О нет, правда, ничего. Только обдумываю эту новую сторону твоей Натуры: я раньше не знала о ней.

– Что ж, в таком случае знай, что я не изменился, – продолжал он. – Я люблю тебя и всегда буду с тобой, что бы ни случилось.

Романтические слова, совсем непохожие на то, что я раньше слышала от Стюарта, но вместо тепла и любви я почувствовала наплыв смущения. Я становилась беспокойной и неуверенной в своей любви к Стюарту, и мне не хотелось слов. Чего я хотела? Не знаю. Мне не хотелось быть надоевшей или старой женой, которую принимают как должное. Я пропускала мимо ушей все «звонки и свистки» и хотела знать, а может быть, кто-то другой смог бы взволновать и возбудить меня? Это были мысли, заполнявшие мой мозг, как сказала бы Элен, «гормоны».

Осторожные прикосновения Стюарта стали более настойчивыми, и он притянул меня к себе, полный предвкушения. Дотянувшись до своей лампы, он погасил ее, и мы занялись любовью. Но мне хотелось с кем-то другим, мне хотелось большего – неистового, страстного любовника, мужчину, который перенес бы меня из реальности в другое измерение.

Я не много знала, но мне было известно, что секс должен быть более возбуждающим. Несомненно, та ненасытная страсть, что описана в романах, не была воображаемой. Несомненно, были мужчины, которые доводили женщину до экстаза снова и снова.

Со вздохом я отвернулась от Стюарта, который уже почти заснул, и представила другой шепчущий голос, другие руки, нежно ласкающие меня, возносящие к вершинам наслаждения, заставляющие кричать в безумном восторге. Все это, конечно, были фантазии, но мне так хотелось, чтобы это произошло со мной хоть раз.

Постепенно этот фантастический любовник принял облик Ричарда: его незабываемые руки, его поцелуи, и я предалась мечтам о «любовнике на одну ночь», как выразился Стюарт. Как Ричард и я сели на мель в каком-нибудь экзотическом порту, может быть, Таити или Занзибаре, где целая серия невероятных запутанных совпадений приводит к тому, что мы открываем друг друга. Или даже лучше – Ричард, капитан пиратского судна, ненасытный любовник, и я, его беспомощная пленница. Он овладевает мной в своей каюте и восхищает меня, изобретая безумные, невероятные способы любви.

 

Глава 9

Было хорошо вернуться к более нормальному образу жизни – к учебе, которая требовала внимания и отвлекала мои мысли. Мой курс вовлек меня в процедуру судебного законодательства, и я была по уши погружена в декреты и решения. Мы проводили некоторое время на корте, но Стюарт и я видели друг друга меньше, чем возможно, даже принимая во внимание то, что мы спали в одной постели. Это почти все, что мы делали вместе, – спали. С конца года до уплаты налогов он много работал сверхурочно, а все свободное время проводил с Брайаном на катке. Я пропустила большую часть хоккейных игр моего сына в ту зиму, поскольку училась составлять меморандумы и пыталась разъяснять речи адвоката в суде. Часть собранной мной информации требовала пристального изучения, но работа доставляла мне истинное наслаждение, и я много раз желала быть помоложе, чтобы серьезнее изучить законы.

В моем классе из восемнадцати человек были только трое мужчин, и я находила это равновесие ужасным. «В этой комнате, – думала я однажды, глядя на моих приятелей-одноклассников, – находятся только вчерашние судебные секретари. Молодые женщины сегодня боятся доставать звезды». Я надеялась, что Келли последует за своими мечтами, каковы бы они ни были. Я в самом деле не имела об этом понятия: в то время она была необщительна. У нее была работа в выходные дни, которая ей не нравилась, и из подслушанных разговоров я знала, что она не может дождаться, когда киоск по продаже мороженого снова откроется на лето – ей нравилось работать там. Она редко назначала свидания, наверное, никому в особенности, проводила много времени с Сью и часто сидела в доме, пристально глядя в пространство.

Когда приблизилось время школьного бала, организационный комитет привлек ее к работе, и Келли удивила нас со Стюартом, однажды вечером ворвавшись к нам и сказав, что родители членов комитета всегда с удовольствием соглашаются быть компаньонами на танцах.

– Всегда? – спросил Стюарт, который был дома против обыкновения и читал у огня.

– Да, конечно, если не предполагают быть за границей, как родители Мэри Бетс, или что-нибудь такое еще.

Стюарт и я обменялись взглядами. У нас не было таких планов на конец мая, но Келли выглядела такой озабоченной. У нас было мало общих дел, каждый жил своей жизнью.

– Конечно, дорогая, мы будем счастливы участвовать как компаньоны.

Каждый год во время февральских каникул я брала детей в Оуквиль на несколько дней. Это была возможность провести время с бабушкой и дедушкой без той суматохи, которая сопровождала наш рождественский визит, и это было доброй переменой в нашей повседневности.

Я навещала старых друзей, узнавала о последних событиях в их жизни, ходила в гости, иногда собираясь с несколькими друзьями, которые жили поблизости.

Иногда я навещала сестру Лоррейн. Сейчас, когда дети управляли нашей жизнью, мы виделись слишком редко, но хотя ей было около сорока, а мне еще больше, когда мы собирались вместе, то становились детьми, откалывая шутки друг над другом, смеясь и болтая до поздней ночи. Между нами была разница в пять лет: у мамы дважды был выкидыш, и доктор посоветовал ей после рождения Лоррейн не иметь больше детей.

Февральский визит стал семейной традицией. Увеселительная прогулка на коньках по реке была прекрасным способом провести пару часов, а потом мы поднимались снова в мамин дом согреваться горячим шоколадом и печеньем.

Казалось, что в этом году погода не намерена содействовать нам. Январь был очень теплым, часто шел мокрый снег с дождем, но в начале февраля наконец похолодало настолько, что на реке образовался толстый и крепкий лед. После пары мрачных пасмурных дней нас разбудило яркое солнце. Дети были возбуждены, и, как только все подготовились, мы направились к реке с коньками.

Условия сложились прекрасные. Тот дождь, что шел последние несколько дней, превратился теперь в лед, такой гладкий и чистый, что мы могли пробежать на коньках полмили и более без остановок.

Брайан укатился прочь, едва завязав шнурки.

– Он прекрасно катается, – заметила Лоррейн.

– Надеюсь, что так. Ведь он столько играет в хоккей, – ответила я, глядя, как он плавно двигался, без всякого видимого усилия.

– А ты, Стив? Ты тоже собираешься быть хоккеистом? – спросила я своего восьмилетнего племянника.

– Только через труп Джорджа, – сказала Лоррейн.

Ее голос звучал приглушенно, так как она завязывала коньки Стива.

– Хоккей – слишком грубая игра, тетя Андреа, – ответил он.

– О, дайте мне шанс, – проговорила я с обиженным выражением, предназначенным для моей сестры. – Джордж когда-нибудь посмотрит на игру Брайана – эти дети защищены лучше, чем любой ребенок на поле Малой Лиги.

Келли держала за руку десятилетнюю Мэри, помогая ей тронуться с места, а Лоррейн еще не закончила со Стивом.

– Догоняйте, ребята! – объявила я и побежала прочь так быстро, как могла. – Этот Джордж! Какой слабак! – Но мое восклицание улетело прочь под напором холодного ветра, в то время как я разогрелась. В пору моей молодости я неплохо каталась, но упражняться теперь один раз в год было явно недостаточно. Хотя мне хотелось думать, что годы не имеют значения, я была старше сейчас. Через несколько минут, смеясь над собственной глупостью, я плюхнулась в сугроб, чтобы восстановить дыхание.

Сцена передо мной могла бы быть взята с гравюры Курье и Ивеса. Я смотрела через реку на северный берег, где темные сосны росли у кромки воды. Покрытые льдом виноградные лозы светились на солнце, драпируя и смягчая открытые валуны, а кусты остролиста, ощетинившиеся ягодами, окаймляли велосипедную дорожку, бежавшую вдоль берега на той стороне. Пары плавно скользили на фоне кирпичных домов, окрашенных в мягкий розовый цвет, несколько мальчиков играли в хоккей, весело и пронзительно кричали дети.

Я повернулась, чтобы посмотреть в другую сторону, на более близкий южный берег, но сравнение разочаровало меня. Я усмехнулась про себя: едва ли не единственным утешением в том, что мы живем на этой стороне, был лучший вид, который мы видели из окон.

Когда я повернулась, чтобы поискать Лоррейн и детей, мне показалось, что я узнала эту местность примерно в двухстах футах от меня, у поворота реки, и поехала медленнее. Это была Стрелка, наше старое место встреч, которое я никогда не видела в такой перспективе. Внезапно я вспомнила другую зиму, много лет назад.

Как бы ни было холодно, это было всегда теплое место для меня, прильнувшей к груди Ричарда. Мы прокрадывались к нашему любимому убежищу, если не ошибаюсь, там справа было небольшое углубление, и отдыхали от всего мира, как если бы он вовсе не существовал. Мы приходили туда во все времена года, но в зимние холода мы обычно были одни.

Гуси летели над головой с громкими криками, пробуждая воспоминания, и, как будто сейчас, Ричард и я стоим близко друг к другу, и ледяной ветер треплет длинный клетчатый шарф, окутывающий мою голову и плечи.

– Что мы делаем здесь? Так холодно, у меня замерзли щеки. Мои пальцы превратились в кусочки льда.

– Мы пришли сюда побыть наедине, только ты и я, и никого больше. И я могу владеть тобой, целовать твои глаза, твои пальцы, твои груди, чтобы согреть их.

Он скосил глаза в своей комической манере, когда произнес слово «груди», и мы оба рассмеялись. Я повернулась в кольце его рук, и он обнял меня крепче, целуя мои замерзшие щеки, мои веки. Счастье волной захлестнуло меня. Мне было, должно быть, лет двадцать, и я была без ума от него.

– Рич, я должна идти домой – мать будет искать меня. Ты знаешь, она не доверяет нам, когда мы наедине.

– На это есть причины. Подожди, мы сможем всегда быть вместе, – прошептал он. – Никто не будет спрашивать, никто не сможет вмешаться. Я смогу раздеть тебя прямо здесь, на этом открытом месте, и заняться любовью с тобой.

Я громко рассмеялась, и этот звук вернул меня к действительности. Здесь, в неподвижности другого зимнего дня, я с болью ощутила грусть потери. Глупая девочка, ты думала, что это будет продолжаться всегда? И глупа та женщина, что хочет вернуть прошлое назад.

Лоррейн и дети ехали ко мне, смеясь и крича, и я повернулась как раз вовремя, чтобы быть опрокинутой обратно в сугроб. Они захихикали от удовольствия, и я смеялась с ними, желая уловить их счастье и приподнятое настроение, но от сестры не укрылось мое меланхолическое настроение.

– Все в порядке? – Лоррейн пристально, с участием, посмотрела на меня. – Ты выглядишь так, будто повстречалась с привидением.

– Нет, ничего, я только подумала об одном давнем знакомом.

Сочетание воссоединения с сестрой и этого места вызвало к жизни воспоминания, но в них была спрятана грусть, и я извлекла из небытия больше, чем воспоминания. Если последние несколько месяцев могут служить показателем, то Ричард как будто посещал меня. Нельзя отрицать и того, что я необыкновенно много думала о нем.

Но мечты не могут ничего изменить. Я сделала выбор в своей жизни, и теперь должна продолжать. Стараясь стряхнуть с себя непрошенное уныние, я пыталась улучшить настроение.

– Ты можешь сказать, что мне уже за сорок, то есть сорок пять, – опередила я сестру. – А я сижу в сугробе, мечтая о старых приятелях.

Лоррейн посмотрела на меня вопросительно, но я ускользнула от дальнейших расспросов. Я поднялась и отряхнулась от снега.

– Давайте, ребята, поехали обратно, к той скамье.

И я покатилась вперед без оглядки, оставляя молодую пару и их несбыточные мечты далеко позади.

 

Глава 10

Первые две недели марта были холодными и дождливыми как продолжение хмурой зимней погоды. Небо казалось грязным серым одеялом, которое набросили на сырой промокший мир. Но, в конце концов, ближе к середине месяца стало суше, и, хотя было еще облачно, на дальних ивах вскоре появился зеленый туман, а в это утро воздух был пронизан влажным земляным запахом просыпающихся растений. Гиацинты проклюнулись из земли, и на азалиях распустились маленькие сердечки. Наступила весна.

Я налила Элен вторую чашку кофе. Это был один из тех редких дней, когда мы не должны были работать, и она зашла немного поболтать. Она управлялась со второй сдобной булочкой, в то время как я сделала глоток кофе.

– Ты ведь не пьешь черный кофе.

– Теперь пью – сегодня первый день моей новой диеты. Я должна избавиться от части жира, я выгляжу отвратительно.

– Глупости, «отвратительно». И сколько ты хочешь сбросить?

Я нашла все это понятным.

– Тридцать фунтов: на столько я поправилась за последние тридцать лет – по фунту в год. Я настроилась на это и надеюсь похудеть за пару месяцев. Я думаю начать с одной из молочных диет или со старого испытанного грейпфрута. Если не поможет, я попробую голодать. Возможно, я попытаюсь отсасывать жир или пусть мне зашьют рот проволокой.

Мы посмеялись, но я совсем не шутила. Приглашение на встречу друзей пришло несколько дней назад, и дата была назначена на 9 июля. Только несколько месяцев, но масса времени для уменьшения веса, похудания, усовершенствования.

– Возможно, я отправлюсь на жировую ферму, – сказала я.

– Перестань, Андреа, я серьезно. Ты ничуть не жирная. Сбрось пару фунтов, если твое самочувствие улучшится от этого, но, я думаю, ты и так выглядишь хорошо.

– Тебе легко говорить, Элен. Ты, наверное, и пары фунтов не прибавила с тех пор, как закончила школу. Я ненавижу таких людей, как ты, тощая скандинавская фасоль! Вот я, короткая и круглолицая, – посмотри на эти увесистые груди. Я выгляжу ужасно.

– Увесистые! Послушай, Андреа, там все будут старше сорока лет. Ты не единственная, у кого есть дети и кто, может быть, немного располнел. Я знаю, это первая твоя встреча с друзьями, а я была на нескольких в течение этих лет, и, поверь мне, ты выглядишь прекрасно. Лучше найди себе элегантное новое платье. Я думаю, ты выглядишь потрясающе, – сказала она, милая и добрая подруга. – Никаких морщин, красивая гладкая кожа.

– Правильно, – согласилась я, – акры чудесной гладкой кожи. Это приводит в уныние. Все, что я должна сделать, – это потерять полторы тонны веса и уменьшить размеры своих грудей. До девятого июля ни кусочка пирожного.

– Может быть, там есть кто-то, на кого ты хочешь произвести впечатление?

– Что ты хочешь этим сказать? – спросила я с невинным видом, как будто и вправду никого не было в моих мыслях.

– Возможно, былая страсть?

– Былая страсть? Еще чего. Конечно, у меня был поклонник в школе, но он не был чем-то выдающимся. Определенно, нет никого, чтобы производить впечатление. – Я покраснела, мне стало жарко от этой лжи, но я продолжала, импровизируя на ходу. – Он был очень спокойным, один из этих задумчивых парней. Я уверена, он уже носит очки, наверное, толстый и лысый. Полагаю, он там будет, но я не собираюсь производить впечатление ни на него, ни на кого-то другого. Я только хочу получше выглядеть.

– Конечно, – согласилась Элен. – А как твоя учеба?

– Я наконец-то на правильном пути, – заговорила я с энтузиазмом, очень довольная переменой темы. – Это работа, которой я могу действительно наслаждаться. Боже, почему я не занялась законами в молодости?

Мы говорили около часа, и, когда Элен отправилась по своим делам, я плюхнулась в кресло-качалку на солнечной веранде, спрашивая себя, почему мне показалось необходимым солгать ей. Несомненно, был возлюбленный, и, конечно, я думала о нем, очень хотела повидать его и стремилась выглядеть как можно лучше для него. Я отрицала само его существование, желая сохранить его в тайне, как будто память о нем была чем-то постыдным.

Через несколько секунд, когда его незабываемое лицо появилось в фокусе моего мысленного взгляда, я поняла, что мои мысли о нем были несколько неприличны. Я вела себя не как женщина средних лет, вспоминающая былого возлюбленного, но, скорее, как впервые влюбленная юная девушка.

В этом было предостережение, однако все проходило незамеченным, и я сдалась с нарастающим волнением, к которому примешивалась доля вины. Я чувствовала себя погруженной в воспоминания о его глазах, его улыбке, снова слышала его глубокий звучный голос с небольшим французским акцентом, унаследованным от европейской матери.

На веранде стало прохладно и сыро, и я зарылась глубже в кресло, натягивая на плечи шерстяной платок. Я закрыла глаза, пытаясь представить, как мог бы Ричард выглядеть теперь, и задремала под стук дождевых капель, забарабанивших по стеклянной крыше над головой, в окружении хмельного запаха цветов, текущего через открытые окна, и мечтая о своем прежнем возлюбленном.

Решившись сбросить вес, я начала осуществлять программу диеты и упражнений, гарантирующую мне готовность хоть к следующей Олимпиаде. Я бегала теперь вокруг парка во время моих прогулок с Мозесом, и хотя он посмотрел на меня с некоторым удивлением, но воспринял это с энтузиазмом. В течение недели я сбросила почти три фунта и потеряю еще двадцать семь, если мне это удастся.

Я в самом деле выглядела не так уж плохо. Обычно я считала простительным набрать несколько фунтов лишнего веса, связывая это с прошедшими годами или с рождением детей, но теперь я упорно продолжала диету. Я была уверена, что всякий может быть стройным и прекрасным, если не естественным образом, то путем тяжкого труда. Можно было определенно надеяться, что Стефани Миллер будет тоненькой и гибкой. Она была так тщеславна, что могла даже сделать себе пластическую операцию. Может быть, но мой нос останется на месте.

Поджаренный сухой хлеб, черный кофе и половинка яблока – это завтрак, братцы!

– Что на обед, мама?

Жареная куриная грудка и морковь. И без десерта. Аплодисменты и одобрение со стороны семьи? Только не в моем доме.

Действительно, они очень поддерживали меня с тех пор, как я принесла домой кукурузные хлопья и соус с огурцами и сельдереем. Они праздновали со мной фунт за фунтом при условии, что я спрячу их часть калорий в пироге. А без меня они наверняка сидели за вкусными блюдами, в то время как я грызла морковку.

«Привет, меня зовут Андреа. Через пару месяцев состоится встреча ребят моей школы, и я должна похудеть на двадцать четыре фунта».

Хор сочувствующих вздохов тридцати или сорока женщин, – все тридцать до ста фунтов веса, – собравшихся в подвальном помещении церкви на встречу «Диетической группы».

У «Диетической группы» великая философия. После взвешивания ряды круглолицых женщин высиживают собрания, полные забавных анекдотов и историй, обмениваются рецептами, убеждая друг друга, что цыпленок без сметанного соуса – это очень вкусно.

Собрания были воодушевляющими и поддерживающими, рекорды потери веса побивались по всем статьям, но, возвратясь домой, я видела своих детей, которые объедались кукурузными лепешками с подливкой.

– Кто купил эту гадость?

– В доме нечего есть, мама.

– У вас будут прыщи, если есть такой хлам, – пригрозила я, стащив несколько ломтиков, обильно политых соусом, в то время как с ожесточением размешивала кубик льда и дынную мякоть в смесителе.

«Зеленый салат смотрится сегодня великолепно. Пожалуй, я съем его и немного соуса и черный кофе».

Труднейшая вещь в соблюдении диеты – это еда. Не думайте о ней. Как просто было бы перестать есть на неделю или две. Нажать волшебную кнопку, и ваш аппетит вместе с необходимостью питания для тела исчезнет. Ни мучительных схваток голода, ни страшных головных болей. При соблюдении диеты трудно не чувствовать себя ущемленной, несмотря на то, что причина очень уважительная.

«Поздравляем, ты похудела на три четверти фунта. Как насчет громких аплодисментов для Андреа? Мы все очень гордимся!»

Соблюдение диеты – дело долгое и тоскливое.

 

Глава 11

Брайан не просто вырастал из своей одежды, он рос как-то более утонченно. Он обнаружил, что девочки, точнее, одна особенная девочка – очень интересна, и проводил часы, болтая с ней по телефону, или валялся, глядя в никуда, если никто не беспокоил его, вламываясь в его юношеские фантазии.

– Едва ли юношеские, Андреа, – предостерег меня его отец, когда я отметила это. – Ему пятнадцать, и его мечты уже взрослые.

– Может быть, тебе пора поговорить с ним как отец с сыном? Как ты думаешь, Стью?

– Доверься мне, мы обсуждали это все годы, что ездили туда и обратно на хоккей. Он знает все, что можно знать об этом.

– Все, Стюарт? И о СПИДе, и о наркотиках?

Он кивнул, возвращаясь к своей газете. Я искренне надеялась, что это так, поскольку слышала, что дети теперь спят вместе в четырнадцать-пятнадцать лет. Меня заботили не столько моральные основы или ответственность мальчиков и девочек в равной степени за предохранение от беременности, сколько болезни. Я не рискнула положиться на возможность того, что Стюарт говорил об этом с ним, и развила высшую мораль в моих лекциях для Брайана и Келли.

– Вопрос не в том, хорошо это или плохо. Вопрос в том, будете вы жить или умрете. Вы должны быть осторожны и в случае чего рассказать мне или папе без смущения. Я могла только надеяться.

Когда Брайан не был поглощен Дженет, он мечтал о покупке собственной машины. Он изобретал наиболее творческие планы возврата долга: если мы дадим ему взаймы, он вернет нам долг за счет продажи сена с его лужайки. Или, обняв меня, он умолял пойти к продавцу подержанных машин, и так он мог пороть чепуху о своих воображаемых колесах без конца.

Его тело в то же время росло во всех направлениях, вызывая неуклюжие, несчастные случайности. Слишком длинные руки сбивали вещи с полок, неожиданно большие ноги давили цветы и пинали мебель. Его голос ломался в самые неподходящие моменты, из-за чего он чувствовал себя униженным, и к тому же ужасные пятна угрей покрывали его щеки. Это заставляло его ежечасно бегать к зеркалу в ванной и проверять состояние лица. Несомненно, я буду очень счастлива, когда этот переходный возраст закончится.

– Мама, я говорил тебе о танцах? Ты сказала, что довезешь нас до школы, а отец Дженет собирается доставить нас обратно домой. – Брайан поднял глаза к небесам, его терпение было на пределе. – Ты никогда не обращаешь внимания.

– Сжалься, сын. Я собиралась сказать тебе, но забыла.

– Очень смешно, мама, но ты должна отвезти нас туда. Ты обещала.

Я действительно не помнила такого разговора, но, без сомнения, я взяла на себя обязательство. Я чувствовала легкое головокружение в эти дни, вероятно, из-за голодания, и периодически теряла чувство реальности, а моя голова была переполнена то казусами законодательства, которые следовало заучить к следующему вторнику, то грезами о Ричарде.

Мои дети заметили это, будучи наблюдательными по натуре и осторожными по отношению к любым изменениям, которые могли повлиять на их жизнь. Стюарт, казалось, ничего не замечал, как обычно, но я была совершенно уверена, что могу сбрить все свои волосы и подавать обед обнаженной, но не добьюсь от него ничего, кроме поднятых бровей. Он будет внимательно читать вечернюю газету или смотреть по телевизору известия о каком-нибудь спортивном событии.

Существует ли в мире женщина, которая смотрит спортивные передачи по телевизору? Думаю, что нет, а Стюарт и Брайан сидят на диване, чтобы смотреть игру в бейсбол, целый день или проводят день в одобрительных восклицаниях Борису Беккеру или Ивану Лендлу в каком-нибудь теннисном матче во Франции или Новой Зеландии. Во время, по-видимому, бесконечных хоккейных решающих матчей они приклеивались к экрану, критикуя каждую игру, обсуждая оптимальные углы бросков и хрипло радуясь, когда их фавориты вели в счете.

– Должно быть, это какая-то форма мужского соглашения, – отмечала Келли.

Я не завидовала их взаимоотношениям, хотя и была немного ревнива. Сама я никогда не была спортивным болельщиком, а после того как стала матерью, мы перестали ходить вместе на теннисные матчи или хоккейные игры, за исключением игр Брайана. И после каждой из его игр всю дорогу от катка до дома они обсуждали игру, тогда как я сидела молча в стороне, не участвуя в разговоре, – всего лишь женщина, не имеющая понятия о спортивных сложностях.

– Я играла в хоккей, когда была школьницей.

– Да, мама, в девчачий хоккей. И этим все сказано.

Я помню, как однажды, на открытии чемпионата Соединенных Штатов, Стюарт и я сидели под проливным дождем в Лонгвуде, прижавшись друг к другу под старым зонтиком для гольфа. Его рука обнимала мои плечи, и мы не ушли, пока игроки не проиграли матч. А потом бежали к ближайшему бару, шлепая по лужам, и смеялись, как дети. Прекрасные моменты, проведенные вместе. Стюарт сказал бы, что как типичная женщина я считаю это романтичным – дождь и все такое. Возможно, он прав, но милые эпизоды, вроде этого, давно ушли в прошлое, похороненные детьми, бюджетом, ежедневным изнашиванием и общей скукой. Но в эти дни я опять стремилась к романтике, к чему-то неожиданному и веселому.

Наш брак мне наскучил. Я часто удивлялась, когда наши друзья надоедали друг другу. Моя жизнь была настолько банальной, что я не могла даже припомнить такое время, когда она была свежей и интересной. В том месте, где следовало бы находиться моей душе, было пусто. Я чувствовала грусть и одиночество, и этому не было никакого объяснения, кроме того, что Стюарт просто не замечал меня больше.

Я бы очень удивилась, если бы узнала, что Стюарт осведомлен об изменениях во мне, что он наблюдает и беспокоится, но ничего не говорит. Вот если бы он заговорил об этом, тогда…

Мы праздновали нашу двадцать вторую годовщину девятнадцатого апреля – не круглая дата, а только лишнее подтверждение того, что я замужем уже долгое время и успела стать женщиной средних лет. Элен и Кевин устроили чудесный званый обед для нас. Это был прелестный подарок: родители, дети, несколько близких друзей. Все получалось восхитительно, и я думаю, что вела себя любезно, но на деле я чувствовала неудовлетворенность, мне было очень нехорошо. Когда мы вернулись домой, мое недовольство стало очевидным даже для Стюарта.

– Может быть, у тебя происходят изменения в здоровье? – намекнул он.

– Изменения в здоровье? Ты имеешь в виду климакс? Большое спасибо!

– Что бы ты сказала об отпуске без детей в этом году? – предложил он несколько дней спустя. – Чтобы отметить нашу годовщину? Только мы вдвоем.

Я посмотрела на него с изумлением.

– Теперь ты не можешь сказать, что я никогда не впадаю в романтику, – сказал Стюарт.

Вспоминая наш медовый месяц, я не нашла эту мысль такой уж волнующей, но мы никуда не уезжали одни со времени рождения детей, и это могло бы быть хорошо для разнообразия. Местечко на взморье, солнце, необычная еда, танцы. Хорошо, может быть, не танцы, но не исключено, что мы нашли бы нечто такое, что казалось потерянным.

Разглядывая проспекты, я начала видеть возможные развлечения в поездке, и когда мы наконец решили отправиться в конце мая на неделю на Бермудские острова, я была восхищена. Я похудела на десять фунтов, и мой новый купальный костюм выглядел бы действительно хорошо, минимально прикрывая меня. Стюарт мог найти это сексуальным и сойти с ума. Стюарт и Андреа стали низкими и развратными. Да. Я заказала билеты на самолет и начала приводить в порядок дом, чтобы все было благополучно во время нашего отсутствия.

Роберт Бернс предупреждал в одной из своих поэм, что «лучшие помыслы всего живого уходят украдкою»…

 

Глава 12

– Помнишь Пат Мэрфи? Близнецы, ты помнишь их? Она была забавной, старшей из двух, она родилась на четыре минуты раньше свой сестры Джен. Она работает стюардессой на одной из авиалиний, и она уладила свое расписание таким образом, чтобы прилететь в пятницу и остаться на уик-энд.

Звонила Дженис, наполненная новостями и приготовлениями. Идея встречи соучеников пала на благодатную почву, и наши соученики отвечали самым положительным образом.

– О, а Грант… представь себе! Грант живет сейчас на Гавайях, но он планирует деловую поездку на материк, чтобы совместить ее с нашей встречей.

Комитету пришлось немало поработать, и, наконец, он начал видеть результаты своих трудов.

– Стюарт поедет с тобой?

– Думаю, да, хотя надеюсь, что нет. Он никого не знает, кроме тебя и Майка, и я искренне думаю, что он предпочтет остаться с детьми. Ты знаешь Стюарта: он ненавидит большие сборища.

– Тем больше веселья для тебя, если он не поедет. Я тоже хотела бы оставить Майка дома, но это вряд ли возможно: ведь он из нашего выпуска. Я надеюсь вести себя, как семнадцатилетняя школьница, и мне совсем не нужно, чтобы он напоминал мне, что это не так.

– Хорошо, Дженис, может быть, ты сможешь получить свое, если пойдешь с Томом? Вспомни письма, которые он имел обыкновение посылать тебе на уроках французского. Поговорите о романских языках.

– Я совершенно забыла о Томе. – Она расхохоталась. – Он всегда начинал свои письма с «Машере Дженисс!», как будто так хорошо знал французский.

Мы зашлись в приступе смеха.

Еще продолжая смеяться, она добавила:

– Но я никогда на самом деле не бывала в его обществе. А вот ты и этот, как там его, великий математик? Вы двое выглядели довольно серьезно. Ты хотела бы снова зажечь этот огонь?

Она говорила о Ричарде, конечно, и мой смех замер.

– Дженис, не говори глупостей. У меня и мысли не было о Ричарде Осборне все эти годы.

Стук моего сердца громко раздавался в тишине, и, стараясь казаться небрежной, я спросила:

– Слышно ли что-нибудь о нем?

– Нет, но это неудивительно. Ты не знаешь, как все это организовано. Помнишь, я не могла понять, почему оказалась в комитете? Это потому, что я живу в Чикаго и должна разыскать всех, кто находится к западу отсюда. Мне приходилось выслеживать людей месяцами, но только тех, кто живет на Западе. Его нет в моем списке, поэтому ты должна спросить у Мэрилин Яблонски – она занималась всеми, кто живет восточнее Миссисипи. Мы не имеем еще известий о многих, но не беспокойся, времени пока у нас в избытке.

– Ну конечно, Джен, о чем разговоры. Кровь снова потекла по моим венам, сердце опять начало биться, и в этот невероятный момент я осознала, как сильно я хотела, чтобы он был там.

Предположим, Ричард не придет. Я представляла себе нашу встречу неисчислимое количество раз. Я, царственная и равнодушная, он – запутавшийся глупец, или оба мы, косноязычные и смущенные. Каков бы ни был сценарий, я не могла вообразить, что его не будет там. Предположим, он не придет – и когда же я смогу его увидеть? Другого случая может и не быть. Он должен приехать туда. Преодолевая нарастающую панику, я заставила себя снова слушать Дженис.

– …откопать, поищи какие-нибудь картинки, ленточки, все, что сможешь. Все это ты получишь назад, а сейчас мы стараемся найти как можно больше памяток прошлого.

– Картинки? О, конечно, у меня найдутся картинки. – И воспоминания… – Я уверена, что смогу отыскать кое-что и привезти с собой, – сказала я. – Я сообщу тебе.

Я повесила трубку, оперлась о стену и уставилась в пространство. За минуту до этого я представляла себе в ностальгическом путешествии по дороге памяти, но, очевидно, обманывала себя. Я была шокирована тем, насколько безнадежным было мое желание снова увидеть Ричарда.

Многие годы он жил только в моих грезах, но сейчас он был так близок к воплощению в реальность, что я была бы уничтожена, если бы меня лишили возможности увидеть его. Я вытащила стул из кухни и опустилась на него, в то время как мой мозг впитывал невероятную правду: я должна увидеть Ричарда, я сойду с ума, если не сделаю этого. На встрече одноклассников, если он будет там, а если нет, я найду его. Так или иначе, я собиралась вновь увидеть его.

Через неделю я позвонила Мэрилин.

– Конечно, мы будем рады, если ты привезешь фотографии. Эти лыжные походы были хорошей прогулкой, правда? – После этого она самым невинным образом подтолкнула меня к дальнейшим действиям. – Не помнишь ли ты имен тех ребят, кто там был? Мне невыносима мысль, что мы можем кого-нибудь забыть.

– Я уверена, что были близнецы. Как насчет Брайана Новака и Салли, его девушки?

– Они поженились, ты знаешь это? Они тоже живут в Нью-Йорке, и мы иногда встречаемся, хотя и не очень часто.

– А Ричард Осборн?

Маневр, чтобы прервать ее. Она просмотрела какие-то бумаги, я слышала шелест страниц, и прошла целая вечность, пока я ждала ее ответа.

– Я пока ничего не слышала о нем, но он на самом деле в списке Мишель, так что, я полагаю, он где-то в глубине вашей местности. – Какова эффективность: у них вся страна разбита на небольшие части. – Эй, я вспомнила, ведь вы с ним встречались?

– Да, немного… А что слышно о Ширли Марш?

Я вставила это и с успехом отвлекла ее любопытство. Позволив ей поболтать еще несколько минут, я затем оборвала ее монолог и быстро попрощалась, положив трубку раньше, чем сообразила, что не знаю, какой Мишель звонить. Их у нас было, по крайней мере, три, а Мишель Бернс была единственной, на кого я могла рассчитывать. Я спрошу Дженис, когда буду говорить с ней в следующий раз, или найду какой-нибудь предлог, чтобы снова позвонить Мэрилин.

 

Глава 13

Головная боль ослепляла, тошнота постоянно мучила меня, но я теряла вес по одной унции сразу. Моя диета, хотя и непродолжительная, была ужасной, но я считала побочные эффекты маленьким неудобством, так как результаты были заметны.

Сегодня было так плохо, что я едва смогла работать утром. Сияющее весеннее солнце, лампы дневного света в офисе и голодание вызвали сильную головную боль.

В двенадцать тридцать я сделала перерыв на ленч, теша себя мыслью пропустить день, но работы было слишком много. Вместо этого я рылась в своей сумочке в поисках аспирина. Когда обнаружилось, что лекарства нет, я сделала крюк, чтобы купить его в аптеке по дороге обратно в офис.

Я сошла с обочины у перехода и ждала, когда транспорт, визжа тормозами, остановится передо мной. «Что за глупая выдумка – эти переходы», – думала я, как всегда. Без огней и стоп-сигналов пешеходы переходят Дорогу между двух белых линий, нарисованных на асфальте, становясь мишенью для невнимательных водителей!

Движение остановилось, и я пошла через дорогу, озабоченная страшным стуком в голове; глаза были прищурены, почти закрыты против яркого полуденного солнца. Я смотрела вправо, удерживая транспорт на расстоянии своим свирепым взглядом, но неожиданно почувствовала движение слева, возле большого почтового фургона. Поворачиваясь, я успела заметить только ослепительный блеск солнца, отражавшегося в ветровом стекле… Я не почувствовала удара, но в наступившей затем фантастической тишине я смотрела как бы со стороны, как мое тело проплывает в воздухе через капот машины, которая толкнула меня под два ряда транспорта, шедшего навстречу. «Какая жалость, – думала я, – ведь она погибнет!»

Песчаный тротуар поднялся, чтобы ударить меня по лицу, я услышала: «Дерьмо!» – и неожиданно воздух наполнился визгом тормозов. Кто-то пронзительно кричал, в то время как я свалилась неопрятной кучей на дороге, и мир почернел…

Я полагаю, что была без сознания несколько минут, потому что, когда открыла глаза и поняла, что жива, двое мужчин в синих рубашках сосредоточенно работали, укладывая вату и средства поддержки вокруг меня, прилаживая пластыри, затягивая воротник на шее…

– Эй, Питер, она очнулась! – услышала я, как сказал один из них.

Другое лицо посмотрело вниз, но движение облаков за его головой вызвало у меня головокружение, и я снова закрыла глаза.

– Вы можете назвать свое имя? – спросил он.

– Вы знаете, что случилось? – спросил другой.

Они говорили, не переставая работать, и это вызывало резкую боль у меня в спине, а когда они повернули меня на бок, левое бедро пронзила мучительная боль. Я застонала и снова потеряла сознание.

Когда я вновь пришла в себя, то все еще лежала на улице. Лицо было каким-то липким, и пряди волос прилипли к моим щекам, но, когда я хотела поднять руку и поправить волосы, ничего не получилось! То же самое было и с другой рукой! Господи, наверное, я парализована? Отчаяние охватило меня, и только спустя несколько глухих ударов сердца я осознала, что привязана к носилкам.

Я не слышала сирен, но в моем ограниченном поле зрения была скорая помощь и полицейская машина – должно быть, две полицейские машины, со сверкающими огнями. Среди громкого шума и скрипа шин остановилась пожарная машина, и улица внезапно заполнилась людьми в черно-желтых плащах. Пожарная машина? Какого черта? Что я сделала?..

Небо прямо надо мной было обрамлено кольцом сочувствующих лиц, и я неожиданно поняла, как выглядит жизнь с точки зрения серебряного карася. Я была окружена людьми! Откуда они взялись? Изрядное огорчение! Это было слишком унизительно. А если кто-то узнал меня? Возможно, я могла вскоре умереть?

– Как ваша голова, мадам, не болит? – Этого зовут Питер, подумала я.

Головная боль? Как смешно! Я бы посмеялась, если бы могла. Головная боль! Но, пытаясь кивнуть, я сделала потрясающее открытие. Тяжелая головная боль, из-за которой я оказалась в таком положении, прошла!

– Нет, нет… – пробормотала я.

Кто-то всунул мою сумочку под привязанную руку, случайно обратив при этом мое внимание на то, что мои ноги были голыми. Мои туфли исчезли. Где они могли быть? Я не уеду отсюда без туфель! Говорить было невозможно, так как челюсть и шея были обложены ватой и перевязаны, но мое ворчание все же привлекло внимание некоторых людей.

– Туфли, – промямлила я. – Где мои туфли?

Один из них, голубоглазый, посмотрел на меня с изумлением и, когда понял, о чем я говорю, весело улыбнулся. Боже, он был так молод!

– Никто не брал ваших туфель, мэм! Туфли всегда сваливаются. Это происходит из-за сокращения мышц. Вот они, здесь.

Пушистые белые облака кружились над моей головой, и я снова закрыла глаза, пока они поднимали носилки, закрепляли ноги на месте и скатывали меня в машину «Скорой помощи». Острая боль вновь пронзила мою спину.

Носилки были жесткими и такими узкими, что я боялась скатиться с них, пока мы тряслись через дорогу. Но, с другой стороны, не исключено, что большинство случайных жертв не чувствует дискомфорта. Меня всунули в машину, так сильно наклонив назад, что смысл всех ремней стал до тошноты понятным. Я попыталась пристроить свои кости, как только захлопнулась дверь, но голова начала кружиться снова, откуда-то возникла боль, и мне пришлось мужественно сохранять то же неудобное положение.

Голубоглазый говорил по телефону с госпиталем:

– …женщина, белая, тридцати девяти лет! – Он вопросительно поднял брови и усмехнулся, стараясь, чтобы я улыбнулась тоже… О, он был милый!

Мы отъехали под вой сирен. «Брайану понравится это», – подумала я и снова потеряла сознание раньше, чем мы проехали полквартала.

Стюарт сохранил вырезку из газеты, где была даже фотография! Какая-то проклятая ведьма в этой толпе сфотографировала меня прямо на улице – это было ужасно! В статье было написано, что я «неосторожно ступила с обочины и оказалась прямо на пути» у водителя, который претендовал на то, чтобы быть наиболее осмотрительным и осторожным на земле! Далее статья информировала всех и каждого о том, что «Миссис Уолш, которой далеко за сорок лет, была отправлена в Объединенный госпиталь и не имела серьезных повреждений».

Миссис Уолш была, однако, «третьей жертвой столкновения машины с пешеходом на этом переходе за последние два месяца», и газета продолжала разглагольствовать о том, что необходимо что-то предпринять для повышения безопасности пешеходных переходов…

Автомобильные аварии – это кровавые истории, и моя не была исключением. Меня выписали из госпиталя после трех дней тщательного обследования рентгеновскими лучами, всевозможных осмотров, верчений и ощупываний людьми в белых халатах.

Я была уродливая, черная, синяя и желтая в тех местах, где проявились кровоподтеки. Из-за сломанного плеча я не могла пользоваться левой рукой, и она была привязана к груди на недели. Сломанные кости моей правой ноги срастутся, а левое бедро было сильно ушиблено, но не сломано. Мне повезло, но мне было наплевать. Я была очень слаба, я слишком сильно пострадала, чтобы понимать значение этого.

Была рекомендована физиотерапия для улучшения подвижности суставов и предотвращения инвалидности, но это нужно было делать позднее, а пока я должна была лежать и ничего не делать.

Моя голова и лицо были прямо как из фильма ужасов. Поначалу я плакала, глядя в зеркало. Расцарапанная, ушибленная, распухшая до неузнаваемости – я не знаю, как мог кто-то еще смотреть на меня? Я была приговорена к постельному режиму из-за сотрясения, затем отпущена домой под честное слово – только первый этаж и минимум активности! – на следующие три.

Время текло медленно. Голова сильно кружилась, если вспыхивал яркий свет, и маленькие черные точки плясали перед глазами. Мой мозг отказывался сосредоточиться. В этом была какая-то ирония – всю жизнь я мечтала иметь побольше времени для чтения, и вот теперь у меня было его сколько угодно, а я не могла ничем заинтересовать себя. У меня были три книги для чтения: исторический роман, научная беллетристика и что-то от Элен, с множеством сексуальных штучек, но ни одна их них не устраивала меня. Мое настроение было на грани самоубийства. Если бы мое самочувствие не было столь ужасным, я уверена, что оценила бы по достоинству тот факт, что у меня не было головных болей со времени происшествия.

Разглядывая стены в спальне, я считала, сколько раз повторяется большой голубой цветок – пятнадцать раз. Затем я высматривала маленькие штучки в виде желудей, но вскоре ничтожное количество моей энергии кончилось, и я заснула.

Я принимала лекарства против одного и против другого, и они делали меня вялой и полусонной. Время потеряло продолжительность, и часы проходили незаметно. Я засыпала, не зная, когда проснусь, если я спала немного днем или проспала всю ночь. Люди двигались, как во сне, мысли сплетались в паутину, несвязные и бессмысленные. Через четыре дня у меня появилась первая определенная мысль. Я была голодна!

Но когда Келли нашла что-то вкусное для меня и положила на тарелку, мой интерес к еде пропал. Единственным утешением было то, что я продолжала худеть. Какая я глупая! Все, что нужно было сделать, это попасть под машину! Как я не подумала об этом раньше!

Я дремала и думала о жизни. Я играла в маленькую игру, которую называла «А что, если?»

Что, если бы я была богата?

Что, если бы я осталась одна? Что, если бы я умерла?

Эти пугающие мысли появились через неделю после происшествия. Мне приснился страшный сон – меня сбила машины, я лечу по воздуху, ударяюсь об асфальт и умираю… Умираю навеки!

Сон был ясным и законченным, и я проснулась в испарине, перепуганная, боясь заснуть снова. Я разбудила Стюарта – было слишком страшно оставаться одной в темноте. От него было мало проку: он погладил мою руку во сне, но это создало барьер между мной и ночным кошмаром, и это было лучше, чем одиночество.

Стюарта волновало и тревожило, что я лежу вся в ушибах и переломах. Он мало говорил, но часто приходил в спальню и садился на край постели, улыбаясь своей кривой улыбкой и глядя на меня глазами, полными любви и жалости. Меня это раздражало.

– Я мог потерять тебя, – говорил он. – Что бы я делал без тебя?

«Стирал бы свое белье, – думала я, – для начала».

Элен присылала цветы, готовила еду, заходила поболтать и выслушивала мое ворчание и жалобы. Среди прочих вещей она узнала, что я была не вполне удовлетворена своей жизнью.

– Я думала все это время, и теперь понимаю, что Стюарт и я не имеем ничего общего! – сетовала я. – Мы не говорим ни о чем, кроме семейного бюджета и детей! Вероятно, мы надоели бы друг другу до слез на Бермудских островах!

Сейчас, когда мы не смогли поехать на Бермуды, эта поездка виделась мне как потерянная блестящая возможность, шанс для решения всех наших проблем.

– Конечно, на островах, одни в гостинице, без детей…

– Элен, мне сорок шесть лет! Я еще не старуха, но у меня нет никаких развлечений! Стюарт даже не представляет себе, как тосклива наша жизнь! Я даже не замечала сама себя, пока мне не пришлось лежать здесь, считая проклятые цветы на этих ужасных обоях!

Элен слушала терпеливо и давала мне мудрые советы вначале выздороветь, а уж потом кидаться на поиски адвоката для развода.

– Будет гораздо лучше, когда ты перестанешь выглядеть, как радуга, и сможешь ходить, не спотыкаясь! Стюарт заслуживает медали за то, что не убегает при виде этого милого личика! – шутила она.

Конечно, она была права, но лежать все время было скучно, и у меня было слишком много времени, чтобы жалеть себя. Чем дольше я лежала, тем более была уверена, что моя тоска гораздо глубже, чем простая скука в ожидании выздоровления.

Чего же мне в самом деле хотелось? Я хотела чего-то другого и не могла яснее выразить свое желание.

Я мечтала: через пару месяцев я увижу Ричарда, и были моменты, когда я не могла вздохнуть от волнующего предчувствия в груди. Мое сердце стучало так громко, как будто он был здесь, со мной – красивый молодой человек, как двадцать пять лет назад.

В сравнении с моим воображаемым Ричардом Пол Ньюмэн потерпел бы неудачу, а бедный Стюарт и вовсе не имел бы шансов. Глядя на него, как он сидит в другом конце комнаты и смотрит новости или читает – спокойный человек в очках с бифокальными линзами, с редеющими волосами и темными мешками под глазами – я была лишена иллюзий, как будто меня обманывали.

Бездеятельность была одновременно нерестилищем и надежным укрытием для моего несчастья. Подавленная и унылая, я замкнулась в своей скорлупе, стала необщительной и угрюмой. – Нет, Стюарт, мне не хочется сейчас разговаривать, лучше я немного посплю. – А что еще сказать? Стюарт, оставь меня, я больше тебя не люблю?

«Но когда я выздоровею, жизнь изменится», – поклялась я. Я уже достаточно растратила зря, и теперь, увидев черное лицо смерти, я намеревалась вернуть большую часть потерянного времени.

Стюарт ушел, и я не имела представления о том, что он молча терзает себя. Он проконсультировался у доктора Фагана, невропатолога, который сказал, что после такого шока, какой перенесла я, часто бывает депрессия, но Стюарту не следовало беспокоиться: он внимательно следил за мной.

Вероятно, следуя этому совету, – я слышала, как Стюарт говорил Лоррейн, – он старался не слишком ходить вокруг меня, предоставляя мне необходимое время и пространство для улучшения состояния. Это было плохое сочетание: моя врожденная неспособность видеть вещи с какой-либо другой точки зрения, кроме моей собственной, усугубляемая болью и дискомфортом, и нежелание Стюарта вмешаться или высказать открыто свои опасения. Мы неуклонно расходились все дальше и дальше…

 

Глава 14

Погостить на несколько дней приехала мама. Излучая хорошее настроение и вытирая пыль, она ходила по дому, приводя его в порядок. Впервые она приехала помочь мне после того, как родились Келли и Брайан, и с тех пор, бывая у меня, она проводила свои дни, моя и вытирая пыль. «Может быть, это весело – убирать чужие дома? – думала я. – Новая грязь в новых углах, и щели, которые нужно заделать…» В общем, обычно все это «висело» на ней.

Однажды утром я вошла в кухню и увидела, что она вытаскивает вырезку из холодильника! Банки и контейнеры с джемом и салатной заправкой были уже выстроены на полу и готовились возвратиться на свое законное место после того, как мама, без сомнения, отчистит их.

– Мама, с какой стати ты это делаешь? Я не хотела бы превращать тебя в уборщицу! Дом прекрасен, теперь и дети принимают в этом участие. Я хотела бы посидеть и поговорить с тобой: я одинока здесь, в своем доме, я чувствую себя в нем, как в тюрьме! Оставь ты этот вздор и поговори со мной!

– О, Андреа, я виновата в том, что ты почувствовала себя покинутой, но когда сегодня утром я ставила кетчуп обратно в холодильник, мне показалось, что его полкам, может быть, полезна небольшая чистка!

Ей нечего было делать в холодильнике: я никогда не держу в нем кетчуп – это несносный вздор, ему вполне достаточно комнатной температуры!

– Холодильник в порядке, мама! Забудь о нем на время.

– Садись, Андреа, садись прямо сюда… Когда я поставлю эти банки обратно на место, мы выпьем по чашечке чая!

Да, в холодильнике моей матери все банки занимали свое собственное и определенное пространство, и горе тому, что поставит хрен не на то место! У нее было много и других странностей, о которых я не хотела бы распространяться, но одна из них заключалась в том, что она никогда не пила кофе после девяти утра. Я наполнила чайник водой и поставила его на горелку.

Я чуть не споткнулась о мать, заходя с двумя чашками в кабинет, но, в конце концов, я уже собрала все чайные принадлежности, а она очень долго поднималась с колен, чтобы сесть со мной рядом.

– Ну, я полагаю, ты чувствуешь себя лучше, когда набрасываешься на подобные мои чудачества? Все точно так, как когда ты была маленькой девочкой, хнычущей в своей комнате, – у тебя был жар, и ты должна была оставаться в постели: «Мама, приходи, почитай мне… порисуй со мной… спой мне…» Я тогда совсем не могла заниматься домашней работой! Сегодня твое лицо выглядит лучше…

– Да, я смотрела на свое лицо в зеркале ванной. Оно каждый день нового цвета, но не это в действительности меня заботит: меня слишком сильно мучают головокружения. Даже сейчас, когда я сижу здесь, ты и комната вращаетесь вокруг меня. Мне кажется, будто я нахожусь на колесе!

– О, этот «Турецкий твист», – вставила мать.

– Что это такое?

– Аттракцион для катания, его обычно устраивали на карнавалах. Люди стоят вокруг в круглой клетке, похожей на большое колесо, лежащее на боку, и оно вращается. Там есть поручни, в которые можно продеть руки, и, когда колесо начинает двигаться быстро, пол исчезает, и ты остаешься стоящей ни на чем…

– Я не помню ничего подобного! Эта штука поднимается и опускается или наклоняется?

– Нет, она остается на месте, только вращается, а когда пол исчезает, тебя прижимает к стене этой… этой… Ну, ты знаешь это замысловатое слово, обозначающее силу?

– Центробежная сила! Точно так же стиральная машина выжимает твое белье почти досуха, и ты обнаруживаешь его тесно прижатым к стенкам барабане…

Мать не интересовала стиральная машина, она продолжала думать о своем.

– Твой отец взял меня на карнавал в Спрингфилд, когда ухаживал за мной. Я помню тот первый раз, как будто это было вчера… О, это было необычайно! Это было волшебство!

Ее глаза светились счастьем, когда она погружалась в воспоминания.

– Огни! Они были везде: в балаганах на дороге и по контурам железного колеса, на катальных горках… И музыка – на каждом аттракционе играла своя! Мы остановились, чтобы сыграть в некоторые игры, бросали десятицентовики в блюдце, попадали в маленьких металлических уток в охотничьем павильоне… Твой отец играл и играл в шары, пока не выиграл самого большого голубого игрушечного медведя для меня, и мы были там целый час! Затем он вынужден был занять у меня денег, чтобы купить сластей! Мы ехали по ужасным колдобинам… Не думаю, что где-то еще есть такие дороги! Меня тошнило в кустах, когда мы выехали! Мы ездили в «Тоннель любви», где Лео и попросил меня стать его женой…

– В «Тоннель любви»! Мама! Это невероятно! Как романтично! Я уверена, что ты затрепетала!

– Нет, я отказала ему! Мы вышли из лодочного аттракциона очень несчастными…

– Почему ты сказала «нет»? Я думала, что ты твердо была уверена в отце с самого начала?

– О, у меня было множество причин! Мы знали друг друга давно, но очень долго никуда не ходили и не ездили вдвоем. Только в последние несколько месяцев мы стали встречаться, и я думала, что он оказывает мне расположение по своей доброте. Наши семьи были знакомы: он был другом моего брата, и я думала… Я думала, может быть, он знал… обо мне?.. Я не была готова…

– Что знал о тебе, мама?

Но она продолжала, не слыша или игнорируя мой вопрос.

– Он сказал, что не примет отрицательного ответа и будет продолжать спрашивать, пока я не соглашусь. Я сказала «нет» в «Смехе во тьме» и в «Доме зеркал», я отказала ему в сосисочной и когда он провожал домой… Я должна была сказать «нет» и у входной двери тоже! Он был настойчив!

Мать снова ушла в себя и несколько минут сидела тихо, с легкой улыбкой на губах. Совсем не красавица, в это момент она выглядела прелестной и очень юной: ее черты смягчила память. Что можно было знать о ней? И что она имела в виду, говоря «он был добрый»? Я не помнила, сколько ей было лет, когда она выходила замуж, но знаю, что по тем временам родители поженились молодыми, особенно для итальянской общины. Женщина, которая развелась в двадцать один год, считалась уже старой. Я помню бабушку, у которой был припадок из-за того, что в двадцать три года я еще девушка. Кто захочет такую старую?

– Сколько тебе было лет?.. – начала я, но мать не слушала и продолжала:

– А потом он больше не спрашивал… Он приходил в гости, мы качались на качелях, он приглашал меня танцевать, и мы вместе ходили в церковь, подолгу гуляли… Всю весну и все лето мы были вместе, но он все не спрашивал…

«Старая хитрая лиса – отец», – подумала я.

– А ты хотела, чтобы он снова спросил?

– Сначала нет, но время шло, а он был таким тихим. Я начала волноваться и спрашивать себя, что же такого плохого во мне, что он не говорит о женитьбе? Может, я попусту растрачиваю себя на этого человека? Он думает, что я только для танцев, девушка для вечеринок? Что я недостаточно хороша для того, чтобы на мне жениться, и я не могу быть матерью его детей? – Она тихо засмеялась: – В конце концов, я ждала его достаточно долго! Это случилось в сентябре, был Праздник труда, и мы поехали в увеселительный парк, в последний день перед закрытием сезона! Мы опять вернулись в «Тоннель любви», и я сама предложила ему жениться на мне! Мы смеялись, как дети!

– Что он сказал?

– Он сказал: «Как раз вовремя! Я думал, что буду вечно ждать твоего предложения!»

– Это великолепная история, мама! Чудесная память! Ты когда-нибудь жалела о том, что попросила его жениться на тебе?

– После того как я отдала ему свою руку, я никогда не оглядывалась назад! У нас чудесная жизнь! Это нелегко – у нас не так уж много денег, и мы не можем купить множество красивых вещей, которые твой отец хотел бы подарить мне, но у меня есть он, а я за ним – как за каменной стеной! Он дал мне силы жить и сделал меня очень счастливой! Когда ты привела в дом своего Стюарта в первый раз, я сказала твоему отцу: «Лео, он точно такой же, как ты, – мужчина, на которого можно положиться! Он именно тот, кто нужен нашей Андреа!» Я была права?

Я не смогла ответить. Ком стоял у меня в горле, и не было слов выразить то, что я почувствовала. Мое настроение в считанные секунды из светлого и счастливого стало раздражительным и унылым. Я подумала о том, что хоть кто-то доволен моим выбором. Что мать увидела в Стюарте такого, чего не заметила я?

Я встала с чашкой в руке и пошла к мойке, но мать взяла у меня посуду, ворча, что я не должна утруждать себя работой по дому: «Садись, садись, я вымою».

– Кажется, я слишком долго ходила, мама: у меня заболела голова и снова кружится. Я думаю, что мне нужно немного отдохнуть…

Я еще не дошла до середины лестницы, а мать уже опять была у холодильника, весело напевая за работой, а я шла снова размышлять о своем несчастье…

Стюарт и Брайан привезли маму в воскресенье утром, и она была со мной пять дней. Дом блестел и светился, как никогда раньше, а мы радовались любому новому человеку. Но мать не могла так долго находиться далеко от своего Лео. «Он съест все, что я для него приготовила. Не останется ни соуса, ни кусочка мяса, и он не подумает о том, чтобы принести из булочной хлеба! Корзинка с мусором будет переполнена, и я могу себе представить свою кухню!» – Она подняла глаза в притворном ужасе, но в одном я была уверена: отец мог не стирать носки или не готовить фрикадельки, но он не отважится оставить ее кухню в беспорядке!

Она сидела рядом со Стюартом, посылая воздушные поцелуи из машины. Я подошла к окну с запоздалым энтузиазмом, подавив вздох облегчения. После недели веселой суеты и апельсинового сока каждое утро натощак (мать знала, что я его ненавижу, но давала мне его любым путем) меня ждали тишина и уединение. Самое большое счастье для мамы – помогать людям, управляя их жизнью собственным способом, и, пока я была более или менее счастлива, она могла играть свою роль. Я высоко оценивала ее помощь, несмотря на то, что иногда обижалась на ее покровительственное отношение, на ее «добрые советы». Стюарт говорит, что я люблю ее, но Стюарт не знает, о чем говорит…

Дом был тих. Без мальчиков не было телевизионных игр, а Келли уснула вслед за Сью, так что дом не содрогался от оглушительных взрывов «тяжелого металла». Я отложила своего любимого Джорджа Винстона, разыскала мистерию Джеймса, которую Элен купила несколько дней назад, и уселась на кушетку в холле. С поднятыми ногами, с двумя диванными подушками сзади (для удобства и поддержки) я прочитала двадцать страниц перед тем, как заснуть.

Когда я проснулась, пес разлегся у меня в ногах, а Келли и Сью шептались и хихикали на крыльце. Они знали, что я здесь, но я продолжала лежать с закрытыми глазами (по некоторым причинам мне было необходимо, чтобы они думали, что я сплю) и прислушивалась. Я бы никогда специально не подглядывала за дочерью, но у меня не было выбора: лежу здесь, сплю, и все…

– Моя мама как будто замерла! – услышала я слова Келли.

Великолепно! Я действительно хотела услышать это?

– Ну, что он сказал потом?

– Он сказал… Ну ладно, он улыбнулся и обнял меня за плечи, – восторженные крики Сью, – и он посмотрел мне прямо в глаза – общий визг – и продолжил: «Не беспокойся, думаю, что смогу позаботиться о тебе с нынешнего дня». – Тяжелые вздохи.

– О, слишком хорошо! – проговорила Сью. Кто? Кто это был? Собиралась ли я выяснять это? Могла ли я быть счастлива, узнав об этом?

– Куда вы пошли после работы?

У Келли была работа на лето – в местной точке по продаже мороженого «Вкусное угощение». Возможно, это был мальчик, с которым она вместе работает?

– Мы остановились прямо там, где закончили уборку. Мистер Каплан позволяет нам иметь перерывчики, и мы сели в сторонке, за один из столиков для отдыха, и говорили, казалось, вечно!

Это был кто-то с работы, так как она, должно быть, рассказывает о вечере в пятницу, потому что прошлым вечером, в субботу, она ходила на вечеринку. Я была безмерно довольна собой.

– К счастью для тебя, он был там прошлым вечером, – сказала Сью, опуская меня на землю. – Что произошло вчера вечером?

– Это было не совсем удачно… Ты знаешь, его не пригласили… Я думаю, что он ввалился на вечеринку, чтобы увидеть меня. – Многочисленные охи и ахи, но, казалось, они пришли к соглашению, что он действительно пришел туда только для того, чтобы увидеть Келли. Кто?

– Ну, я полагаю, он пошел за нами следом. Я на самом деле была счастлива увидеть его, когда он произнес ту фразу, заставившую мое сердце биться сильнее! Я была слишком пьяной, я сама бы не смогла отбиться от этого типа…

Больше я не смогла ничего расслышать. Вздыхая, я встала с кушетки и вышла на крыльцо, протирая глаза.

– Привет, девочки, как вечеринка? – спросила я низким и нетвердым после сна голосом.

– О, великолепно, миссис Уолш, не правда ли, Келли?

– Да, она была довольно хороша, нечего и говорить! Сью, давай возьмем что-нибудь поесть!

Они побрели на кухню, чтобы совершить налет на холодильник, а я посмотрела в сад, удивляясь тому, как собиралась выяснить, кто спас мою дочь от какого-то грязного пройдохи. Я хотела бы сама поблагодарить его.

Мне не пришлось долго ждать: Келли томилась желанием рассказать о своей новой любви, и она сделала это, как только Сью ушла. Его звали Фил, Филипп Марсден – брат Сью! Они знали друг друга всегда, но недавно она обратила внимание на неуловимое изменение в его отношении к ней: он больше не обращался с ней, как с ребенком, подругой сестры.

– По-настоящему это началось тем утром, когда он увидел меня сидящей на парадных ступеньках его дома, и это было счастливейшее время! Он не уходил, когда мог уйти, и оставался разговаривать со мной… Здорово!

А вечеринка завершила дело, что я обнаружила, выудив у Келли некоторые детали.

– Это было у Максвеллов, так Что, конечно, там было много выпивки…

– Конечно? Ты напилась?

– Я обычно выпиваю только пару кружек пива, но все говорили о том, как вкусен пунш, и я попробовала. После двух стаканов я почувствовала себя странно, а потом услышала интересное мнение, что можно поправить это состояние ликером, и вскоре после этого началось что-то невообразимое! Там были люди, прыгавшие в пруд в одежде или совсем без нее, а какой-то странный тип пытался уговорить меня раздеться… Нет, я не делала этого, – выдохнула она, чтобы предупредить мой шок, – и тут неожиданно появился Фил. Он произнес эту потрясающую фразу, что я его подружка и поэтому он не искал никого, кроме этого «клопа»! Она улыбнулась, глаза ее сияли. – Он назвал меня своей подружкой! О, мама, не правда ли, он настоящий?! Он обнял меня, и я испытала удивительное чувство! Как будто бы у меня есть большой брат, но… – легкая улыбка… – это было намного лучше. Он тоже работает во «Вкусном угощении», по крайней мере, пока не найдет настоящую работу, так что я вижу его каждый день!

Она была, действительно, увлечена, и, так как я знала Фила только визуально, я решила рассмотреть его более внимательно, когда увижу в следующий раз. Так получилось, что удобный случай представился в этот же самый день, когда он зашел за Келли. У него была быстрая улыбка, красивые белые зубы, темные волнистые волосы, хорошее телосложение и карие глаза, которые смотрели на Келли с вожделением, – или это просто показалось мне, ее матери? Они уехали в его машине, а я попрощалась с ними, улыбаясь и мысленно прося Бога о ее сохранности и скором возвращении.

 

Глава 15

Я не могла больше верить Келли, которая расстроила меня до такой степени, что я сильно вознегодовала, когда Стюарт попытался пошутить, обвинив меня в организации аварии, чтобы я не могла выполнять свои домашние обязанности.

– Сколько ты заплатила этому типу? – спросил он и при виде моего вытянувшегося лица добавил: – А не могла бы дать ему побольше, чтобы он еще заботился и о нас обоих?

Я посмеялась, и мы оба согласились с тем, что тяжеловато подобрать подходящий тон, обращаясь к даме, которая ходит, шатаясь, как пьяница. Пьяница, который к тому же был избит!

Я упустила из виду выпускной вечер Келли все по той же причине: я была не в силах объяснять свое состояние каждому и я не могла уделять больше внимания образованию детей – лучше оставаться дома и слышать обо всем от Стюарта и Брайана. Келли была разочарована тем, что мы должны были изменить планы, связанные с ее выпускным балом, но не было никакой возможности все это совместить.

Я упустила из виду выпускной день Келли, я не обратила внимания на победу команды Брайана в повторных матчах после ничьей, но больше всего я запустила свои занятия. Эта учеба была затеяна мной не для того, чтобы что-то доказать: она должна была дать мне личное занятие, личную независимость от Стюарта и детей. Я получала что-то для себя и, благодаря этому, чувствовала себя более уверенно. Мое решение уйти с курсов разбило мне сердце.

– Мы очень сожалеем об аварии, миссис Уолш, и, конечно же, вернем вам плату за учебу! – сказал сладкий голос по телефону. – Но, вероятно, вы вернетесь обратно в следующем году на второй семестр? Мы будем держать место для вас, – прощебетал голос.

– Да, возможно, – ответила я, – я дам вам знать.

Но вернусь ли я обратно? Теперь, когда все было разрушено, я не была уверена, что захочу сделать новую попытку.

– Это самое вкусное мясо, которое я когда-либо ел!

Брайан, ты говоришь, что мы каждый раз пережариваем, – сказал ему отец.

– Но это было великолепно! Огромное спасибо! – проговорил он с удовольствием.

Мы со Стюартом добавили свои благодарности к комплименту Брайана. Мы сидели с Кевином и Элен у них на заднем дворе, заканчивая десерт, и думали о пищеварении.

– Папа, ты сказал, что мы поиграем в волейбол!

Кевин и Стюарт встали, ворча и вздыхая, и последовали за мальчиками через двор.

– Хорошо, что я – не чей-то папа! – сказала Элен и начала убирать со стола остатки пищи. – Иди, посиди в тени. Я принесу пару бокалов холодного вина.

Я прохромала к одному из складных стульев возле пруда и села, чтобы впитать в себя и картины, и звуки шумной детской игры, аромат роз в саду и исчезающий запах специй и зажаренного мяса, висящий в воздухе. Субботний день в июне – вечерние золотистые солнечные лучи танцевали, сверкая на поверхности пруда.

Каждое ощущение отмечалось ясно и четко, и я почувствовала прилив счастья, подумав о том, какое получаю удовольствие, радуясь всему этому.

Прошло почти два месяца после аварии, и мое состояние определенно улучшилось. Я уже не так часто теряла равновесие, и это постоянное головокружение было менее интенсивным, хотя мой взгляд никак не мог ни на чем сосредоточиться. Безобразные синяки постепенно исчезали, и я могла появляться на людях, которые удивлялись только моему подбитому глазу, а не тому, что меня «очень сильно избили».

Я снова водила машину, вызывая сочувствие, как подросток за рулем. Никакого сочувствия не было только в реабилитационном госпитале при том, что мануальный терапевт называл «регулировкой», но это была хорошая терапия. Я была очень осторожна, держа себя в руках при сильных приступах головокружения, когда мир выходил из-под контроля, ездила на машине только по знакомым улицам и останавливалась, когда становилось дурно.

Я все еще быстро уставала и работать по дому не могла (и с удовольствием бы никогда этого не делала), но жизнь была более или менее нормальной. Я больше интересовалась другими людьми и меньше концентрировалась на собственных болях и страданиях.

– Есть какие-нибудь планы на лето? – спросила Элен, протягивая мне холодный стакан и устраиваясь на складном стуле рядом со мной.

– Пока ничего определенного, но, кажется, мне позволят уехать от докторов на неделю или около того. А как у вас?

– Мы собираемся в Диснейленд, терпеть жару и сырость Флориды в июле! Чего только ни Делаем для своих детей!

Джеф, их младший сын, никогда не был там, и они собирались попотчевать его чудесами. Обычно мы ездили на север каждое лето, где относительно холодный воздух и низкая влажность позволяли приятно переменить климат.

– А Стюарт хочет поехать в Вермонт или на одно из озер севернее Нью-Йорка. Может быть, к концу августа я буду в состоянии пробыть целую неделю без терапии? Я проверю свои способности перед июльским путешествием на встрече выпускников в Оуквиле.

– Ты все еще собираешься туда в таком состоянии?

– Почему бы и нет? Я ведь уже не в инвалидной коляске! Я чувствую себя с каждым днем лучше и действительно не хочу пропустить это развлечение!

– И Стюарт будет там? – Как будто я нуждалась в его поддержке!

– Он слишком опекает мня! После аварии он суетится вокруг меня, как будто что-то может случиться именно тогда, когда он не смотрит! Так что, я полагаю, он поедет…

– Ты выглядишь слишком раздраженной…

– Я становлюсь такой: Стюарт никогда не посещал свои собрания друзей из школы или колледжа, он ненавидит подобные вещи! И он не знает никого из тех людей, он будет там одинок, а я должна терпеливо сопровождать его весь вечер!

– Кошмар! Я попала в больное место? Боишься, что он будет стеснять твою свободу?

Я улыбнулась через силу.

– Элен, ты так забавна! – сказала я, отпивая глоток вина. Она, действительно, была смешной, не правда ли?

– Собираешься плохо себя вести? – продолжала она.

– Без этого, Эл! Что ты хочешь сказать? Мне нечего было скрывать: все, что я должна была сделать, это оставаться хладнокровной и ничего не говорить.

– Конечно, это не мое дело, Андреа, и ты прервала меня в последний раз, когда я намекнула на это, но всегда, когда ты говоришь об этой встрече, у тебя такие мечтательные глаза, как будто там есть кто-то, кого тебе во что бы то ни стало надо увидеть! Я права?

– В какой-то степени… – пробормотала я, демонстрируя свое умение держать рот закрытым.

– Кто-то, о ком даже Стюарт не знает?

– Ну…

– Это может быть только старая любовь! Посмотри, как ты покраснела! Я знала это! Ты так нервничаешь: ты боишься его встречи с тобой или твоей встречи с ним?

– Боюсь? Нет, совершенно не это, Элен! Я думаю, что ты видишь во всем этом гораздо больше, чем есть на самом деле…

– Ты думаешь, что все еще любишь его?

Ее слова отозвались глухим стуком моего сердца. Это был единственный вопрос, от которого я хотела уйти в течение нескольких месяцев.

– О, Боже! Эл, я не знаю! Я смущена! Я не думала о нем годами, хотя и мечтала иногда – неужели непонятно? Другими словами, я порвала с ним задолго до того, как познакомилась со Стюартом, но и потом я мечтала о нем, а после того, как услышала о встрече, я не могу выкинуть его из головы!

Было невыносимо говорить о моих диких фантазиях – страстные поцелуи, затем любовь с ним…

– Мечтаешь? – спросила Элен мягко, углубляясь в мою проблему.

– О, представляю такие вещи, как будто он рядом со мной вместо Стюарта! Какой бы тогда была моя жизнь? Более трогательной, я думаю. Я должна быть сильной!

– Не глупи! Он в твоих мыслях из-за предстоящей встречи и от того, что ты очень несчастлива…

Я пристально посмотрела на Элен, но она продолжала:

– Когда не все хорошо, прошлое всегда кажется лучше! Держу пари, что это возрастное, – извини меня! – добавила она, увидев, как изменилось выражение моего лица. – Ты говоришь, что скучаешь после всех этих лет со Стюартом, и ты думаешь о старом друге, который все еще внушает опасение, что, естественно, не удивляет: ведь он еще прекрасно выглядит – твой ровесник, с которым у тебя была любовь! Или, может быть, ты никогда не забывала о нем и у тебя еще остались чувства, которые ты всегда скрывала? Или, может быть… О, я не знаю, может быть так много причин… – заключила она.

Я, должно быть, выглядела потрясенной, потому что она продолжила:

– Не думаешь ли ты, что могла бы как-нибудь решить эти проблемы до того, как увидишь его? Если тебе нужно выговориться, Андреа…

Элен страстно желала помочь, но я была слишком смущена и несчастна. Как я могла рассказывать кому-то, даже своей ближайшей подруге, о своих глупых фантазиях? У меня задергался глаз, и в этом я увидела шанс скрыть свое смущение:

– Он сам по себе, в действительности, не так важен, просто я слишком нервная! Прошло так много времени с тех пор, как я последний раз видела эту компанию, а я сейчас выгляжу так жалко и вызываю сочувствие. Это все!

Элен кивнула головой, но глаза ее все еще смотрели вопросительно, а выражение лица было скептическим.

– Действительно, это все! – еще раз подтвердила я.

Я не изменила свои мысли о поездке; но никто не хотел, чтобы я туда ехала. Невропатолог не рекомендовал мне вождение машины, а алкоголь и нарушение режима – плохая комбинация для моих расшатанных нервов.

– Мой муж поведет машину, доктор Фалан, я обещаю не пить и уеду рано! – настаивала я.

Хирург и мануальный терапевт тоже неодобрительно смотрели на эту затею.

– Моцион полезен для вас, можете совершить прогулку вокруг квартала, – сказал хирург, – но…

– Танцы противопоказаны, – добавил мануальный терапевт.

Я согласилась с тем, что двухчасовое вождение машины могло быть неудобным, поскольку мое бедро было все еще очень болезненным (с этим я внутренне согласилась).

– Я возьму болеутоляющее, я буду лежать в машине, я не буду танцевать – все, что скажете! Но я поеду!

Стюарт тоже пытался отговорить меня.

– Как может вечеринка с людьми, которых ты больше никогда не увидишь, быть такой важной? – спрашивал он.

Я пыталась сдержать истерику и ответить спокойно:

– Я знаю, что мне было бы лучше остаться дома, но там будут люди, которых я так любила в школе, которых я не видела многие годы! Я обещаю, что буду следить за собой! Я действительно хочу поехать, Стью.

За моей храбростью и настойчивостью стоял страх. После того как врачи неодобрительно посмотрели на эту затею, может быть, я бы и послушалась, но все мои мучения затмевались страхом: это мог быть последний шанс снова увидеть Ричарда, и я не упущу его. Я просто должна поехать!

Так сильно переживая все это, я все еще не знала, будет ли он там. Дженис дала мне телефон Майка Барановского в Нью-Хемпшире, но он ничем не смог помочь.

– Извини, Андреа, он получил приглашение так же, как и все остальные, но, полагаю, он не будет слишком суетиться, чтобы ответить. И он не единственный, множество людей такие же! Дженис упорно пытается все это скоординировать…

– Он женат, Майк? – тихо спросила я, удивляясь, что он услышал меня сквозь звон в моих ушах.

– Женат? Какого дьявола я должен знать? Ты думаешь, подобные типы с Северного берега поддерживают контакт с такими, как я? Все они слишком заняты своей карьерой!

Я забыла, что Майк был одним из противников снобов в прежние дни, и он, кажется, не преодолел своей детской ревности.

– Ну хорошо, поговорили, а мы с мужем действительно ждем этой встречи. Скоро увидимся, Майк, пока!

Я повесила трубку, не узнав ничего больше.

Все решения были приняты, и все было устроено. В последний момент Стюарт отказался ехать, удивив меня своим решением остаться дома, с Брайаном.

– Мы сделаем кое-какую работу во дворе, хорошо, сын? Ты не возражаешь, не правда ли, Андреа?

Неужели он правда думал, что я хотела поехать с ним?

– Со мной будет все в порядке, Стью. Там будет мама, и Дженис будет рядом со мной… Не переживай сильно! Правда, я знаю, как ты ненавидишь все эти встречи, оставайся…

Фил, все еще безработный, вызвался быть моим шофером, так что я смогла вытянуться в машине, и Келли, конечно, провожала нас. Мы погрузились в машину среди шквала объятий, поцелуев и пожеланий от Стюарта доброго пути и хорошего поведения…

Я расположилась на заднем сиденье, смеясь над тем, как Фил обстоятельно собрался в путешествие. Стюарт был уже забыт, но не исчезало ощущение тяжелого комка в груди, так как впервые в жизни я уезжала навстречу таким волнениям. Теперь я знаю это, но много позже я тысячу раз думала, какой бы была моя жизнь сейчас, если бы я осталась тогда дома?

 

Глава 16

Слова «лучшая половина» раздражают меня, но, пока я прогуливалась по густо покрытым коврами коридорам и залам «Кантри Клаба» в Оуквиле, я определенно искала свою «вторую» половину: в последний раз я была здесь в день моей свадьбы. Я никогда раньше не представляла себе этой встречи без него, и к вечеру я покрылась гусиной кожей, начался озноб, хотя температура была нормальней. Нервы, конечно!

Дженис и Майкл предложили мне ехать с ними, но они должны были быть там слишком рано, так как были одной из пар, руководящих этим мероприятием, а мне казалось, что для меня будет плохо провести столько времени на ногах, так что Фил привез меня вдоль речки от дома родителей, и я условилась с Дженис, что она заберет меня обратно.

В танцевальном зале я увидела людей среднего возраста, стоявших кружком и выглядевших потерянными. И я вдруг ужаснулась: я не знала их! Две пары стояли возле дверей, но я не узнала и их. Я прошла в дамскую комнату.

Я совершила ошибку: это тоже было не то место. Нервные руки, холодные и влажные, одернули юбку и хлопнули по волосам. Мы с Элен совершили набег на магазины в Бостоне, и я приобрела «снаряжение» (нечто зеленовато-голубое), и она утверждала, что оно сидит на мне хорошо, и хотя я и не сбросила лишние тридцать фунтов, но выглядела моложе лет на двадцать. Я подумала, что выгляжу хорошенькой, в десятый раз проверила свою губную помаду и, пятясь назад и механически улыбаясь, вышла за дверь.

На двойных ореховых дверях была повешена таблица, заполненная именами, написанными красивым каллиграфическим почерком, но я не увидела «Уолш»… У меня заняло несколько секунд, чтобы понять, что я забыла об одной фразе: «Меня зовут… Андреа Корелли». Я вспомнила об этом с тихим смехом. Я была Андреа Уолш в течение большей части своей жизни и увидела свою девичью фамилию, добавленную мысленно. Я скрепила их, надеясь, что это поможет мне создать иллюзию возвращения во времени, и вернулась в зал, молясь о каком-нибудь знакомом лице. Здесь должен быть кто-нибудь, кого я знаю!

Мои губы пересохли, и я подумала, что хорошо было бы пойти в бар. Что делают женщины без мужей, чтобы получить выпивку?

Ужас и возбуждение привели меня в такое состояние, что меня затошнило. Я уговаривала себя расслабиться – это была просто вечеринка! Но дело было не в вечеринке: реально столкнувшись с возможностью увидеть Ричарда, я почти впала в панику. Я осторожно просмотрела другие имена на доске приема, и его имя было здесь. Это не говорило о том, был ли он здесь или нет, но его еще не было на самом деле.

«Глупая, – думала я, – строишь воздушные замки! Ты будешь глупо выглядеть, если он вдруг не вспомнит тебя или окажется лысым и толстопузым, близоруко приглядывающимся к твоей груди, чтобы прочитать на бирке твое имя». Я как будто бы услышала его голос: «Корелли? Кажется, немного знакомо… Мы вместе учились?»

Я решила не смеяться громко и этим предостерегла себя на тот случай, если все окажется именно так. И поделом мне было, я думаю, после всех моих воздушных замков, если юный герой оказался бы морщинистым и сгорбленным стариком…

Я огляделась в поисках места, чтобы устроиться и хоть что-нибудь узнать о каждом из присутствующих здесь. Наша школа была очень маленькой, и располагалась она в здании, построенном в конце прошлого века, вмещавшем всего около двух сотен учащихся. Она закрылась через год после моего выпуска и вместе с тремя другими городскими школами была поглощена огромным комплексом, оснащенным внутренним бассейном олимпийских размеров, гигантским кафетерием, треком, игровыми полями с освещением и впечатляющим центром средств массовой информации. Моя сестра пошла в эту школу вместе с тысячей других детей, а я поступала в класс из пятидесяти человек.

Памятные сувениры, разделенные на группы и ясно подписанные, были размещены на длинных столах около стены. Памятные кубки и ленты были рассеяны среди фотоальбомов, предоставленных одноклассниками, и отдельных фотографий, включающих классное фото, которое я передала Дженис сегодня днем и которое было придвинуто к стене бок о бок со знаменами и плакатами. Я бродила, чтобы найти более защищенное от глаз место, и надеясь, что никто не увидит, как я нащупываю в своей вечерней сумочке очки.

Некоторые вещи были так знакомы. Копия «Голоса», нашей школьной газеты, где в течение одного года мое имя гордо печаталось как «редактор». Наконечники стрел и черенки битой посуды, выкопанные на древнем кладбище индейцев и начавшие школьную коллекцию, когда резервация была перемещена. Они перенесли меня в тот день, когда было обнаружено это место. Я помню благоговение, которое мы испытали к этим древним реликвиям, когда они были вырыты.

Здесь были плакаты, протестующие против войны во Вьетнаме, и несколько фотографий одноклассников, убитых там. «Дуг Финехарт никогда не будет лысым, как его отец», – глупо подумала я, обнаружив здесь его снимок. Его уже не было в живых все это время, а я не знала. Хотя я не видела его тридцать лет, я почувствовала боль этой потери. Я медленно двигалась вдоль столов, и мой взгляд затуманился, когда я обнаружила вещи, напоминавшие о Кеннеди, сохранявшиеся все эти годы политически активными учащимися, как я полагаю. Как большинство людей в мире, я была сильно влюблена в Джона Кеннеди и опустошена его бессмысленным убийством, но никогда не думала сохранять или собирать фотографии или газеты, связанные с его смертью.

На более светлой стороне, разложенные в коробке всему миру не обозрение, лежали кружевные панталоны – Стив Хофман клялся, что украл эти панталоны у Дарлен, своей подружки, когда она носила их. В течение недели он носил их как нарукавную повязку на рубашке. Зачем он хранил их все эти годы? Принимая во внимание, что он женат, я удивлялась, что подумает по этому поводу его жена. Я засмеялась. Дарлен была бы так смущена. Я не могла представить себе ее лицо, когда она увидит свои панталоны, выставленные здесь, у стены.

Я начала понимать, что воспоминания могут быть счастливыми и грустными, но и то и другое – сокровища.

Другие вещи были, в общем, незнакомы, и я брела вдоль стола, пытаясь узнать некоторые из них. К стене были прикреплены слова школьной песни. Кто написал их? Кто пел? У нас даже не было песенного клуба.

Какая-то дама назвала мое имя и, улыбаясь, направилась ко мне: «Андреа?» Я не имела понятия, кто это, и запаниковала. Я оглядела комнату, как напуганный кролик, и, делая вид, что увидела кого-то знакомого в дальнем конце комнаты, заволновалась и вышла: бар – моя конечная цель. Сейчас мне действительно необходимо выпить.

Комната была переполнена, и я пробиралась между группами целующихся и обнимающихся людей, разглядывая лица, чтобы кого-нибудь узнать, украдкой высматривая одно, особое, и все еще страшась этого момента.

Некоторые люди были смутно знакомы, но они изменились (по способу Алисы в Стране Чудес) в более старых и сморщенных, с седыми или крашеными волосами или совсем без волос. Постепенно некоторые из этих изменений стали исчезать, как если смотреть на чьи-то детские фотографии, и здесь, и там появлялись лица, которые я узнавала.

Сейчас я должна была вспомнить их имена, и страх вернулся снова: моя память на имена была ужасна. У меня было так много затруднительных случаев в прошлом, что страх пробела в памяти был вполне обоснован.

Может быть, это было сдерживаемое напряжение, но неожиданно у меня начался приступ головокружения, и я прислонилась к стене, пока комната внезапно падала и кружилась вокруг меня одновременно с каруселью, безумно вертевшейся в моей голове. Я уже не в первый раз испытывала такой приступ и закрыла глаза, молясь о том, чтобы не растянуться на полу, если станет хуже. Я была приятно удивлена, обнаружив, что все еще на своих ногах, и подождала несколько минут, тяжело дыша и потея, пока туман в голове окончательно рассеется. Мне необходимо было освежиться, и я осторожно направилась в дамскую комнату. Но огромные сильные руки схватили меня сзади, и грубый голос зашептал мне в ухо: «Я наблюдал за тобой весь вечер». «О нет, – подумала я, – этого не может быть, это не так». Это был Поль Грилли, футбольная звезда и мой Ромео, который жил недалеко от меня и потратил много времени и сил, посылая мне любовные письма.

Я обрадовалась, увидев его, – кто-то, наконец, кого я знала.

– Поль, громадный лось, ты задушишь меня! Это замечание произвело ожидаемое действие, и, повернувшись в тисках, я вывернулась из его объятий. Когда я выбралась на простор, я узнала пару лысых типов, Франки и Джонни Руфино, и рассмеялась, как всегда, над тем, как наказала их мать: они выглядели близнецами, хотя Франки был на год старше Джонни. Они всегда были толстыми, но теперь они были двумя круглыми масляными мячами с большими карими глазами, спрятанными в толстых лицах, сияющих испариной. «Пока холостые, – сказали они мне, – живем вместе в старом доме, в котором выросли». Отец и мать умерли, и они продолжали дело своего отца: мостили улицы. Теперь я широко улыбалась, чувствуя свое все большее участие в этом спектакле, а он собирался быть веселым.

Поль наконец покинул меня, когда я попросила его принести выпивку, и у меня было время осмотреть битком набитую комнату. Все еще никаких признаков Ричарда или лысого толстого типа, каким он мог стать. Люди выглядели старыми друзьями, и уровень шума заметно поднимался.

В центре особенно шумной группы стоял Майк, муж Дженис, и я сделала около них следующую остановку. Он был окружен женщинами, каждая из которых старалась превзойти других, хихикая и флиртуя. «Боже, – думала я, – некоторые люди никогда не повзрослеют». Но Майк был щедрым в этот день, который пока продолжался, и я была в душе удовлетворена, когда он выделил меня, по-медвежьи обняв и поцеловав.

Женщина, стоявшая за ним, была одета в совсем не подходящее для нее платье – сложно гофрированное, с оборочками, облегающее ее необъятную грудь, – с яркими анютиными глазками, или, может быть, анемонами. Все это завершалось крашеными белокурыми волосами и огромными, с янтарным оттенком, очками с ее инициалами. Я смотрела на нее какое-то время, ожидая повода заговорить, и из этого видения медленно появилась когда-то темноволосая, болезненно тонкая и плоскогрудая Шарон Стивенсон! Ее полное лицо доброжелательно улыбалось.

– Стала клячей? – спросила она.

Крича и смеясь, мы обняли друг друга. Она… ее грудь… была… ненормальной. Я не смогла удержаться и прокомментировала изменения.

– Нас не улучшили прошедшие годы, и нечего сожалеть об этом, – сказала она твердо.

– Хочешь улизнуть в «Ж» попускать дыма? – спросила я.

Еще более громкий визг, когда мы обнаружили, что ни одна из нас не курила уже несколько лет. Мы хотели перенестись во времена тридцатилетней давности, но суровый мужчина, стоявший рядом, взглянул на нас и, оскалившись в улыбке узнавания, теперь сопровождал нас. Я понятия не имела, кто это такой.

– Господи, Шарон, тип, идущий слева от меня… Как его зовут? – шепотом спросила я.

– Как ты могла забыть! Это Горди Макдональд!

Мой разум помутился, и я посмотрела на лучшего защитника из всех, которых когда-либо производила наша школа. Руки поднялись для объятия, и я воскликнула:

– Горди, ты совсем не изменился!

Он наклонился, чтобы обнять меня, и из-под его плеча, наконец-то, я увидела Ричарда. Я застыла на месте, обхватив руками полностью забытого Горди. Тишина стремительно заполняла мои уши, а внутри меня все дрожало.

Он стоял, прислонившись к стене напротив. Его руки были скрещены на груди, голова наклонена в сторону: поза, до боли знакомая. Он уделял пристальное внимание кому-то, кого я не узнала, но я почувствовала, что он точно знал, где я нахожусь, хотя даже не поднимал глаза. Что-то в выражении его лица, в том усилии, с которым он концентрировался на каждом слове, ясно говорило мне это. Я не могу этого объяснить, но я слишком хорошо его знала.

Загар, наклон головы… Волосы до сих пор причесаны в том же стиле, но магически подморожены серебром. Он стоял в профиль ко мне и выглядел чудесно. У меня было время рассмотреть все это до того, как он медленно поднял голову и посмотрел на меня через всю комнату… через десятилетия.

Улыбка расплылась по его лицу, задев глаза, и появился так хорошо запомнившийся мне румянец: как ярко-красные вспышки среди последних угольков костра. Чувства переполняли меня. Демонстрируя выдержку, я настроилась на Горди, вцепившись в его руку, чтобы сдерживать себя и сейчас, и потом. Приятная улыбка узнавания могла быть достаточной, и я обнажила свои зубы в сдержанной улыбке. Он счастлив видеть меня.

Я продолжала циркулировать по залу, обнимаясь и целуясь, визжа и улыбаясь, пока не устала. Там было очень много людей, около которых можно было остановиться. Одноклассники разъехались по всей стране, некоторые уехали в Канаду. Некоторые были женаты, другие неженаты, а третьи прежде состояли в браке. Довольно многие мало изменились, другие оказались знакомыми при близком рассмотрении, но было несколько человек, которых я не могла вспомнить: видела я их раньше или нет? Я несколько раз мельком поглядывала на Ричарда, чтобы посмотреть, есть ли рядом с ним женщина, но не увидела ни одной, которая могла бы быть его женой.

Наконец я зацепилась за Стива Хофмана, и оказалось, что его жена – Дарлин.

– Мы соединились через пять лет после окончания школы и прекрасно ладим, – сказала Дарлин.

– Как там нижнее белье?

– Неоригинально, но мы подумали, что это могло бы быть смешно.

Они думали правильно.

Мы перевели часы на тридцать лет назад, во времена юности и невинности, – непреодолимое желание всех, кому за сорок. Время проходило в тумане возобновления знакомств, смешных анекдотов, хохоте, а для меня – в приближении истерики, когда я ловила взгляд Ричарда или остро чувствовала, что он смотрит на меня.

Как будто электрический ток образовывал дугу между нами через весь зал. Я держала его в поле зрения, передвигаясь по комнатам, боялась потерять и все-таки неизбежно приближалась к нему. В конце концов, мы встретились в этом странном танце, с любезной вежливостью пожали друг другу руки, я заглянула в его глаза, пытаясь найти скрытое сообщение, затем быстро ушла. Взволнованная, громко вздыхающая, я поступила, как молоденькая девушка на своем первом свидании. Может быть, это и было все, что мне нужно: он дал мне возможность снова почувствовать себя молодой, что ни с чем не сравнимо, а может быть, и нет…

Здесь была Денис Дизарро, но с новым мужем. Луи умер после сердечного приступа несколько лет назад, но она встретила Берни и, по-видимому, была очень счастлива с ним. Здесь была пустота – многие из нас не знали этого – и снова у меня появилось странное чувство потери, как будто что-то было отнято у меня, пока я не видела. «Мое прошлое», – подумала я.

Здесь были несколько пар, поженившихся сразу же после окончания школы и вместе враставших в остальную жизнь.

– Хм, – сказала Пэт, когда я спросила, – я никогда не хотела кого-либо еще, и Билл никогда не смотрел на других женщин, и так было все время в течение двадцати девяти лет». – Счастливый Билли, счастливая Пэт, по-настоящему удовлетворенные: их наслаждение друг другом очевидно всем. – В этом нет ничего особенного, – утверждала она, и при этом его руки удобно лежали на ее плечах. Я же не была в этом уверена. Я просмотрела дюжины детских фотографий, сильно надеясь узнать гордого родителя в ребенке. «О, она прекрасна! У нее твои глаза!» Я говорила снова и снова, но чувствовала, когда он был рядом, абсолютно уверенная в том, что его глаза смотрят в мою душу, и остро мучаясь от смущения.

У Анжелы были две дочери, такие же стройные и привлекательные, какой была их мать в этом возрасте, но она и сама по себе была очаровательным сюрпризом. Она все еще была красива, хотя и не такая стройная, с коротко подстриженными волосами, обрамляющими ее лицо, и теплой трогательной индивидуальностью, которая вылупилась из лакированной скорлупы притворной утонченности. Ее муж был с ней, и, очевидно, он был источником улыбки, которая не покидала ее лицо.

«Любовь прекраснее, – пропела она мне на ухо, – во второй раз…» – «Вторая влюбленность принесла ей много чудесного», – размышляла я. Что я делала, хихикая, собирая данные?

Я нашла его в группе людей, которым он показывал неизменные фотографии, и натолкнулась на двоих его прекрасных детей, улыбаясь и удивляясь по поводу их матери, его жены. Мы говорили высокопарными фразами, не желая перекинуть мост между прошлым и настоящим. Это было похоже на поклевывание чего-то, когда невозможно съесть хороший кусок.

Звук его голоса был теплой лаской, и когда он говорил, то низко наклонялся к моему уху. Правда ли было так шумно? Кто знает. Он склонялся, и мой ум переполнялся сладострастными мыслями.

Я не осмеливалась дотронуться до него, но жаждала почувствовать его тело. Я точно знала, где пристроюсь к его груди, слушая мягкий стук его сердца. Я знала спокойную силу этих рук, я знала, где он был твердым, а я мягкой, и я знала, что возбуждена, как никогда раньше в жизни. Я тяжело вздохнула: его воздействие на меня было сильнее, чем могло представить себе мое богатое воображение. В сексуальных фантазиях по поводу этого мужчины я не принимала во внимание почти двадцать пять прошедших лет. Я думала, что выгляжу нормально, хотя, наверное, была пугалом по сравнению с ним.

Я обещала докторам, что не буду долго стоять на ногах, но при этом не рассчитала соблазна музыки, а этот соблазн доброго лекарства был слишком велик, и я присоединилась к парам, танцующим медленные танцы.

Сначала это был хит Сонни Джеймса «Молодая любовь», который ударил меня по ногам, когда я танцевала с Кенни Стефенсоном. Его жена посмотрела на меня очень странно, когда я схватила его за руки и потащила вниз, к полу, но я бы увлеклась Кенни, когда эта песня была популярна. Он бы любил кого-нибудь еще, а я бы обожала его издалека. Я не старалась это объяснить и чувствовала себя глупо, но его руки держали меня крепко в этом танце, танце многомесячных юношеских страданий.

Потом это была «Невинная конфетка» Эверли: «Все, что я должен сделать, это – мечта», поэтому я не могла отказаться. Боб, мужчина, пригласивший меня на этот танец, сказал с робкой улыбкой, что он хотел бы меня еще пригласить, но у меня есть Ричард.

Деннис Монаган, толстый, как всегда, ирландский провинциал, несмотря на то, что жил в этой стране с семилетнего возраста, сел ненадолго рядом со мной. Он всегда был странным, у него была очень простая философия, и он сказал: «Я есть то, что я есть, и не претендую на то, чтобы быть чем-нибудь большим. Посмотри на этих людей, обменивающихся визитками, хвастающихся тем, как хорошо они все делают. Я – совсем обыкновенный парень с обыкновенной жизнью и обыкновенной работой».

– Ты женат, не правда ли, Деннис?

– Конечно, и она великолепна, но осталась дома, с детишками. Я не мог себе представить, что потащу ее сюда, демонстрируя всем как трофей. Как я уже сказал, мы – обыкновенные люди.

Интересно, они – счастливые люди? Я не могла спросить его об этом: это выглядело бы чрезмерным любопытством, а он говорил как будто искренне, но его обыкновенная счастливая рутина выглядела не совсем правдоподобно. Если он говорил, то я боялась выставить напоказ то, что могло бы заслужить презрение.

Я размышляла о том, не было ли все, что он рассказал мне, каким-то обманом. Все мы притворялись друг перед другом, что у нас безупречная жизнь, что наши супруги, дома и дети – прекрасные и что наш маленький мир – настоящий. Я думала о том, была ли их жизнь менее настоящей? Боялись ли они нашей коллективной внимательной проверки? Приехала ли бы я сюда, если бы мы жили в трущобах, а Стюарт был бы дегенератом-алкоголиком? Вероятно, нет.

Я выпила много воды и кока-колы, но ни одного джина с тоником: сейчас мне не нужен был алкоголь. Я пила раньше из-за ностальгии, и мне снова было шестнадцать.

Мы улыбались и позировали для сотен фотографий до того, как обеденный стол был окончательно накрыт. Я села за стол, умирая с голоду, но не смогла съесть ни кусочка. Ричард выбрал место чуть дальше и смотрел на меня через плечо Джуди Макморроу, загадочно улыбаясь. Его привлекательность была магнетической, и я тоже смотрела на него, краснея и улыбаясь, как дура, и пропуская мимо ушей оживленный разговор за моим столом. Я чувствовала себя настолько переполненной эмоциями, что всем, наверное, было ясно, и это легко можно было прочесть, как по книге. Может быть, это была безрассудная страсть, иллюзия молодости, память любви? Может, я перенеслась обратно в те времена, когда нам было восемнадцать, среди всех этих сейчас знакомых лиц? Какой бы ни была причина, это случилось: задолго до обеда стало очевидно, что я успешно влюбилась в Ричарда опять!

После обеда, до начала серьезной программы, я вернулась к стене, чтобы посмотреть, нет ли там какой-нибудь нашей совместной фотографии. Я хотела забрать эти воспоминания, взять их домой и хранить как сокровище – или это ностальгическое настроение, или идиотизм.

Я подошла к группе фотографий, озаглавленных «Олимпийская лыжная команда», и остановилась, чтобы небрежно просмотреть их, тайком выискивая то, что мне нужно, когда его голос за моим плечом сказал:

– Мы здесь! Здесь то, что ты ищешь. – С торжественным видом он вытащил фотографию из нагрудного кармана (тот же кадр, что и у меня дома: мы с ним на лыжной горе) и озорно улыбнулся: – Мы собираемся кружить друг около друга весь вечер? Я приехал сюда только, чтобы увидеть тебя, и не уеду, не поговорив с тобой. Подойди, сядь здесь, рядом со мной, подальше от этой толпы.

Я кивнула, не способная подать голос. Наконец-то! Ричард взял меня за руку, повел к паре стульев в тихом уголке и немедленно установил нужный тон в нашей интимной беседе:

– У тебя есть собака?

Я взорвалась от смеха, и напряжение было снято.

– Да, есть. Овчарка, Мозес. Почему ты спрашиваешь?

– Ты как-то говорила, что хочешь большую пушистую собаку. Я полагаю, такая у тебя и есть?

– Что за память!

– Я помню все, что касается тебя.

Я быстро посмотрела на него, но если в этих словах было особое значение, то оно не отразилось на его лице. Я была возбуждена и услышала то, что не было сказано. Очнись, Андреа! Остынь! Я бы умерла от стыда, если бы он увидел, какое действие оказывает на меня. Я сделала глубокий вдох и пустилась рассказывать длинную историю о Мозесе.

– А у тебя есть какие-нибудь домашние животные?

– Нет, моя жена считает, что собаки слишком беспокойные и слишком грязные, а у девочек аллергия на кошек. У нас есть тропические рыбы.

Мы обсудили его рыб.

– Расскажи мне о своей работе.

Он засмеялся:

– Я могу отвечать на вопросы столько, сколько ты будешь сидеть и слушать. Здесь действительно нечего рассказывать. У меня – собственная компания, занимающаяся программным обеспечением: «Техтрон». Маленькая, но платежеспособная.

– Вполне прилично, – ответила я, услышав чувство гордости в его голосе.

– Времени отнимает много, но ведь деньги чего-то стоят. В целом у меня хорошая жизнь, я полагаю, хотя всегда сожалел… Нет, я вижу, тебе это неинтересно. – Он посмотрел на меня вопросительно, затем, к счастью, переменил тему. – Теперь ты расскажи мне о себе. В каком разделе права ты практикуешь? Ты всегда говорила о юридической школе.

Как он помнил такие вещи? Я не могла даже вспомнить, когда у него день рождения.

– Нет, я никогда не училась в юридической школе. Я была секретарем, пока не появились дети, но, в конце концов, сумела остановить снижение – я поступила на юридические курсы, но авария задержала меня на середине.

– Ты вернешься к этому, ничто не удержит тебя слишком долго.

– Почему ты думаешь, что можешь судить обо мне?

– Из-за того же инстинкта, который есть и у тебя по отношению ко мне. Я понимаю, как работает твой ум. Сейчас я знаю, что ты чувствуешь очень сильное влечение ко мне. Мы, как магниты, Андреа. Я часто думаю о тебе… Я говорю это не для того, чтобы вынудить что-то сделать, а просто хочу, чтобы ты знала.

Он часто думал обо мне. Я должна была задать ему вопрос, который пылал внутри меня в течение многих месяцев, но я ловко заткнула брешь в нашем разговоре вопросом:

– У тебя красивые дети, а твоя жена здесь?

– Нет, она не захотела ехать со мной, встречаться с людьми, которых она не знает. Моя жена не очень общительна, и мы не часто ездим вместе. Она делит свое время между бизнесом и детьми.

Он подарил мне печальную улыбку, вызывающую сочувствие, и я подумала, не была ли это жалость к себе, которую я услышала за сарказмом в его голосе. Я снова улыбнулась, ничего не говоря и отказываясь менять тему разговора, хотя я должна не забыть спросить о том бизнесе, которым она занимается.

– Она… мы… Это не настоящий союз, Андреа. У моей жены хорошая голова для бизнеса, она любит детей, и это, собственно, все. Она не любит танцевать, вечеринки утомляют ее, она не видит разницы между Моцартом и «Битлз», и в ней нет радости жизни. Она совсем не такая, как ты. – Он замолчал, и его глаза встретились с моими. – Она не знает о тебе ничего, Андреа.

Мое сердце бешено забилось, и я отвела глаза в сторону, подальше от его пронизывающего взгляда. Он женился на точно такой же, как Стюарт, и они совсем не были счастливы.

То, что я надолго опустила глаза, было фатальной ошибкой. Его улыбка была дружелюбной и поверхностной, но светящаяся глубина его глаз, невидимая и в то же время выставленная напоказ, была любовью ко мне. Он сломил меня уверенностью, которая была прямо-таки физической, и вопрос, который готов был у меня вырваться, замер на губах. Он любил меня! Несмотря на обиду и прошедшее время, он все еще любил меня. Я не фантазировала: он любил меня.

– Почему ты женился на ней? – я почти прошептала это.

– Почему… – Он пристально вглядывался в развешенные плакаты, собираясь с мыслями. – Мне было очень трудно в жизни. В конце концов, я понял, как много ты для меня значила, но когда я вернулся домой, то услышал, что ты уехала и вышла замуж. Ты не дала мне много времени, любовь моя.

– О, мой Бог!

Опять эта печальная улыбка.

– Она немного напоминала мне тебя: не внешне, но достаточно, чтобы сделать интересной, достаточно, чтобы ухаживать за ней.

Я так много хотела сказать, но остановилась на этом:

– Ты любил ее?

– Нет, нет, не любил.

«Никакого сомнения», – заметила я, приведенная в чувство холодом в его голосе.

– Я закончил колледж со званием инженера-электрика и большим интересом к математике. Производство компьютеров находилось в шестидесятые еще в младенчестве, и компания IBM была лидером. Я приехал в Нью-Йорк и получил работу компьютерного аналитика, приложив все усилия, чтобы работать в перспективном направлении. Мы были самоотверженной и серьезной группой на переднем крае захватывающей новой науки. Все время работа, не было времени для забав. Знаешь ли ты, что я в течение четырех лет жил на Манхеттене и никогда не был в городском мюзик-холле? Ночные клубы, подобные «Копакабана», были последним криком моды, но они ни разу не получили от меня ни пенса. Компьютеры и индустрия разработки программного обеспечения будущего занимали все мое время. Я мечтал о том, что когда-нибудь у меня будет собственная компания. У Валери была такая же мечта. Она на пару лет старше меня, и одна из немногих женщин, работавших с нами, – не слишком многие женщины интересовались сложностями программирования в шестидесятые. Она была честолюбива, мы были увлечены одними и теми же вещами и часами говорили о том, как наилучшим образом собрать данные, чтобы преобразовать их в полезную информацию: тогда не было дискет, вся информация пробивалась на лентах и хранилась на огромных бобинах. Валери очень интеллигентна, с быстрым умом в математике и логике. Я не был затворником, я встречался и с другими женщинами (я подумала, что в этом нет ничего необычного), но они улыбались, ничего не понимая, когда я говорил о вещах, которые меня интересуют. Валери же все впитывала и понимала, и вносила свой собственный вклад. Она несколько раз приглашала меня к себе на обед, а за одним следует другое, мы… мы…

Казалось, что Ричард перелистывает страницы своего прошлого, и я позволяла ему перескакивать с одной мысли на другую, полностью захваченная его рассказом. Он глубоко вздохнул, затем продолжил:

– Она забеременела. Я никогда не забуду ее лица, когда она сказала мне об этом: торжествующе, как если бы она, наконец, достигла цели. Ей было двадцать девять, и, как теперь говорят, «ее биологические часы тикали очень громко». Она выбрала меня на том основании, что я годился в отцы ее ребенку.

Его взгляд снова стал сосредоточенным, и переживания отразились на его лице. Удивительным было то, что он рассказал мне об этом, и облегчение, что я знаю, и снова эта тоскливая улыбка.

– Мои дети – лучшая часть моей жизни, я горячо люблю их. Валери – основной партнер моей компании: ее деньги – в действительности деньги ее отца – позволили нам начать свое дело… Но мы не любим друг друга, Андреа.

У него был свой способ произносить мое имя, с легким иностранным акцентом: Онд… Ондрэ… Я повторяла это мысленно снова и снова, но мне хотелось слушать его слова, хотя они и произносились шепотом:

– Я хочу, чтобы ты была в моей жизни, Андреа…

Я растаяла, как масло. Что за сентиментальная дура, не правда ли? Он потерял меня, и он ждал меня. Это было лучше, чем я навоображала. Я не знала, что делать. Ко мне вернулся дар речи.

– Может быть, мы присоединимся к остальным? – предложила я, хотя на самом деле хотела остаться с ним здесь.

– Только еще одну минуту, пожалуйста, Андреа!

– Эти звуки, как в старые времена, не правда ли?

Мы оба засмеялись. Мой голос звучал резко и притворно, но все годилось для того, чтобы снять напряжение, опять возникшее между нами.

– Не для того, чтобы сменить тему, но на какой машине ты ездишь? – спросила я, вспоминая его любовь к английским спортивным машинам.

– На какой еще! – ответил он со смехом в голосе. – На старом «Остине Хилсе».

Ничего удивительного. Машина, на которой он ездил, была просто замечательной, но определенно могла показаться несостоятельной в нынешнее время. Она была темно-зеленая, с рыжевато-коричневыми кожаными сиденьями, за исключением тех мест, где набивка выглядывала через дыры в сиденьях. В этой машине (вместе со многим другим!) я училась вождению. Я вспоминала эти замечательные дни прошлого, когда мы выбирали заброшенные дороги, ведущие из города, и разъезжали по изрезанным грязным колеям, чтобы найти уединенное место, где, забыв про еду и запутавшись в руках друг друга, наслаждались нервной дрожью от тесных объятий.

И чем больше я думала, тем больше я хотела его тогда, но тогдашнее желание было, как свеча, по сравнению с большим костром, горевшим во мне сегодня вечером. Я хотела этого мужчину, этого знакомого незнакомца, хотела, чтобы он прижал меня к себе, поцеловал, чтобы страстно добивался меня, пока… Боже милостивый, что на меня нашло? Я вернулась к настоящему.

– Прости, что ты сказал?

Музыканты играли, и я придвинулась ближе, притворяясь, что не слышу: мне хотелось почувствовать его дыхание на своей шее. Мы говорили, сплетая воспоминания в здание нашей жизни.

По мере того как наша беседа становилась все более оживленной, я начала прерывать слова и фразы, касаясь его руки, колена или положив руку на его бедро. Хорошенькое дело, я не могла держать свои руки вдали от этого типа. Я хотела почувствовать тепло его тела через одежду.

– Давай потанцуем, – сказала я, не способная больше сидеть, и вытащила его на танцевальную площадку, где была причина очутиться в его объятиях. Я не подумала о том, какая играет музыка, но, к счастью для меня, танец оказался медленным. Я молилась, чтобы мое больное бедро вело себя прилично хотя бы несколько минут, хотя, полагаю, обратное было бы мне в оправдание, чтобы совсем повиснуть на Ричарде. Но после нашей интимной беседы танец меня разочаровал: Ричард держал меня на расстоянии вытянутой руки, и мы танцевали строго порознь. Я была на более близком расстоянии с семидесятилетними дядюшками на свадьбах!

Когда музыка закончилась, Ричард целомудренно поцеловал меня в щеку.

– Спокойной ночи, – сказал он торжественно. – Было очень приятно поговорить с тобой.

Единственное, что он забыл сделать, это поклониться. Быстро повернувшись, он прошел через зал и вышел из моей жизни. Опять!

Нет! Это не могло так кончиться. Я слишком долго ждала, у нас есть много что сказать друг другу. Я пошла было за ним, но кто-то остановил меня, чтобы спросить Бог знает о чем. Я чувствовала себя обманутой: после многочасовой агонии ожидания этого вечера времени, проведенного вместе, было очень мало, и теперь оно кончилось. Ричард ушел. Как он мог просто повернуться и уйти?! И почему, почему это для меня так много значит?

Вечер закончился обещаниями поддерживать отношения: старые друзья снова клялись не терять связи друг с другом, обменивались телефонными номерами и адресами и обещали вскоре позвонить друг другу. Я делала то же, но единственный, с кем я хотела бы поддерживать связь, ушел.

Улыбаясь, обнимаясь, целуясь, я участвовала в этом ритуале, но была обижена, и обида надолго останется во мне после этого вечера…

 

Глава 17

Дома я непрерывно возвращалась в мыслях к встрече группы. Я была возбуждена, ощущала тоску и при разговоре скрыла смущение, вызванное тем, что встретилась с Ричардом. Кажется, никто, даже Элен, не заметил мою взбудораженность. Сделав холодный и сосредоточенный вид, я отвечала на вопросы Стюарта спокойным и уверенным тоном.

– Ты хорошо провела время? – спросил Стюарт.

– Нормально, – ответила я. – Ты не много потерял.

– Встретилась с каким-нибудь школьным возлюбленным?

– У меня не было возлюбленных в школе, так что мне некого было встречать.

Мое сердце забилось в груди, но я хорошо скрывала свое волнение.

– Никаких дружков не встретила, Андреа? Стюарт уставился мне в лицо, как будто пытаясь прочесть ответ у меня на носу.

– Я же сказала – нет, разве ты не слышал? Господи, уж не думаешь ли ты, что я тебя обманываю?

Он отвернулся, кажется, с удовлетворенным выражением, и я наконец вздохнула свободно. Больше Стюарт не надоедал мне, он вообще не выражал никакого интереса. К счастью, Келли была благодатным слушателем.

– Вот это Анжела – я рассказывала тебе о ней, помнишь? Некоторые ребята совсем не изменились. Она уже не худенькая, как видишь, но все же в ней еще есть какой-то шарм и привлекательность, а вот это…

Я отослала шесть пленок в срочное фотоателье, и, когда были готовы фотографии, я изучала их с Келли, моим верным компаньоном.

– Мама, вот этот красивый.

Фотография изображала трех мужчин, один из которых был Ричард, и я сразу просияла, как дура.

– Ох, Келли, я ужасно фотографирую, – сказала я, быстро засовывая эту фотографию в низ пачки.

Келли, кажется, было все интересно, или это я была слишком погружена в воспоминания, чтобы отпустить ее. Показалась новая фотография нашего выпускного класса, и я сравнивала ее со старой, вспоминая всех, кто был.

Ричард был на нескольких снимках, но, когда Келли спросила меня о мальчиках, с которыми я встречалась, я указала на нескольких мужчин, старательно пропуская одно определенное лицо. Надежно спрятанный в той или иной группе, он улыбался мне, и никто не знал, что он был там только ради меня. Оставшись одна, я снова достала эти фотографии и нагляделась на него до полного удовлетворения.

Дни переходили в недели, и сны больше не удовлетворяли меня. Я видела Ричарда, я касалась его, но мне хотелось большего. «Если я не увижу его опять, я умру! – звучало снова и снова в моем мозгу. – Только один раз, и я буду знать!» Что знать? Я понятия не имела, но с каждым днем во мне росло убеждение, что, если я его снова увижу, все встанет на свои места.

Это убеждение переросло в настойчивую потребность, которая вытеснила все нормальные мысли из моей головы. Я вспоминала наши диалоги, как запись, которую беззастенчиво приукрашивают. Конечно же, он сказал: «Ты замечательно выглядишь, мне очень нравится», а не светское: «Ты хорошо выглядишь!» Наш разговор становился все более похож на мои мечты, пока я уже не могла вспомнить, что же на самом деле было сказано. Наверное, я все придумала, потому что он, возможно, не говорил, что хочет, чтобы я снова вошла в его жизнь. В моих воспоминаниях он взял меня за руку и крепко держал ее в своей, хотя на самом деле я взяла его за руку, когда он говорил, потому что хотела прервать какой-то грациозный жест, настолько до боли знакомый, что я не могла не остановить его.

Когда я не спала, Ричард не покидал мои мысли, а когда спала, он мне все время снился. Тепло его улыбки, свет в его глазах, когда он смотрел на меня, его взгляды, полные любви. Я вслушивалась в следы французского акцента в речи других мужчин и пленилась бы первым же человеком с таким голосом, как у Ричарда. Он стал моей навязчивой идеей.

Удивительно, но авария очень помогала мне маскироваться. Люди привыкли к моей манере отвлекаться, когда я чувствовала головокружение, и вся беседа для меня тонула в ревущих звуках бегущего потока воды или сильного ветра, дующего в моих ушах. Слава Богу, худший момент уже миновал, но память служила мне, предоставляя мощное оправдание отвлекаться от разговора тогда, когда это было мне удобно.

Тем временем Стюарт наблюдал и выжидал. Он поговорил с Элен, пытаясь понять, что со мной происходит, и впоследствии она пересказала мне этот разговор.

– Андреа как-то странно со мной себя ведет, как будто она сойдет с ума, если расслабится. Вы заметили? Она вам что-нибудь говорила? – спросил он ее.

Элен, у которой были свои подозрения, удержала их при себе.

– Нет, – сказала она, – в последнее время я ничего странного не заметила.

– Элен, такое поведение ей не свойственно – это похоже на какой-то процесс. Доктор сказал, что можно ожидать каких-то временных изменений после аварии, но, я думаю, что ей становится хуже, а не лучше. Я беспокоюсь о ней, я хочу вернуть мою Андреа.

Мольба всегда трогает какие-то струны в сердце, но когда Элен пересказывала мне этот диалог несколько месяцев спустя, он показался мне слабым и трогательным.

– Почему он не пришел ко мне и не спросил, в чем дело? Если бы у него хватило духу заговорить об этом тогда, все могло бы быть по-другому.

Бедный Стюарт, он всегда так боялся влезать в чужие дела, что не мог сделать больше того, на что способен.

– Все в порядке, милая?

– Конечно, все хорошо, а что?

– У тебя такой вид, как будто тебя надо немного развеселить. Что, если мы сегодня где-нибудь поужинаем?

– Наедине? Я не знаю, Стью, честно говоря, я не очень…

Мой ответ уводил в никуда, и Стюарт не повторял приглашение.

– Ты хорошо себя чувствуешь, дорогая? Могу я тебе чем-нибудь помочь?

«Господи, – думала я, – чего этот человек пристает ко мне?»

Он даже говорил с Лоррейн, и, когда она спросила меня, все ли у меня в порядке, я отвязалась от нее с помощью неопределенных слов о сотрясении мозга.

Тем временем на домашнем фронте жизнь продолжалась. Келли была влюблена, она вся светилась чувством, но я считала, что им с Филом еще слишком рано думать о серьезных отношениях, и Стюарт был согласен со мной. Они уже обсуждали женитьбу, а ведь Келли даже не поступила в колледж.

– Фил будет очень подходящей парой для тебя через пять или шесть лет! – кричала я ей. – Ты слишком молода, чтобы сделать выбор на всю жизнь. Тебе еще только восемнадцать лет.

Как все родители, мы хотели, чтобы у Келли все было наилучшим образом. Через четыре года она получит степень, будет зарабатывать деньги, у нее появится возможность путешествовать, побыть какое-то время свободной, пока не засядет дома с детьми, стиркой и зарплатой мужа, которой ей всегда будет не хватать.

– Тебе столько надо сделать, столько всего увидеть, дорогая, – пытался убедить ее Стюарт более спокойно. – Девушка в твоем возрасте может делать все, что хочет. Твоя жизнь еще только начинается. Расслабься, позволь себе получить удовольствие от свободы. Такое время больше не повторится, ты должна это понимать.

– Ты можешь стать морским биологом, – добавляла я, – или юристом, или врачом, да кем хочешь. Но даже если ты не хочешь делать карьеру, не останавливайся в таком маленьком уголке своих мечтаний, это еще рано делать.

В сентябре Келли уедет в колледж, и, по моему мнению, было смешно в такое время завязывать длительные отношения.

– Ты познакомишься с новыми людьми. Остановись, пока не поздно… не то, что я хочу отговорить тебя от Фила…

Это была ложь, конечно же, я хотела расстроить их отношения. Фил, учившийся на старшем курсе в «Школе бизнеса», уже искал работу, которую не просто было найти в районе Бостона. Если бы ему поступило заманчивое предложение, сказал он, он бы переехал в другой город. Допустим, он переедет, и что же, моя дочь собирается ехать с ним?

– Похоже, он идеально подходит, дорогая, и, конечно, я хочу, чтобы ты была счастлива, но…

Но, люди, как объяснить ей, что нужно разнообразие, что умные люди «отовариваются в разных магазинах», хотя так глупо хотеть здесь каких-то гарантий от того, чтобы ей никогда не почувствовать себя в ловушке или в неопределенном положении, и глупо думать, что ожидание и осмотрительность смогут предотвратить ошибку.

Но моя дочь не разделяла моих идей и, когда речь шла о Филе, не соглашалась со мной.

– Мама, ты когда-нибудь любила кого-нибудь, кроме папы?

Влажный июльский день. Я на кухне делаю гамбургеры к обеду. Келли взяла нож, чтобы резать лук и помидоры, – помочь и поговорить.

«Любовь, безусловно, идет ей», – думала я, глядя на ее улыбающееся лицо и сверкающие глаза. Я догадалась, что она сравнивает мой брак со своими отношениями с Филом, пытаясь представить свою с ним жизнь через двадцать два года.

– А что?

– Ну, похоже, что вы счастливы вместе. Папа – единственный мужчина, которого ты любила? Я имею в виду так, как я люблю Фила?

Интересно, сколько их будет после Фила? Но она спрашивала всерьез, и я хотела быть с ней честной. Она должна знать, что первая любовь иногда бывает проверкой чувств, и не всегда все получается так хорошо, как бы нам хотелось.

– Нет, дорогая, папа был не первой моей любовью. Когда-то я любила одного человека, может быть, так же, как ты любишь Фила…

– Мама, только не надо говорить мне о «детском увлечении».

Очевидно, Келли говорила о Филе со своей бабушкой, потому что это единственный человек, который употребляет такие слова. Это явно раздражало Келли так же, как когда-то меня.

Моя мать намеренно умаляла понятие «первой любви», считая его чем-то по-детски привлекательным, но не более. Мне это казалось бессмысленным, тем более, что сама она гордо говорила, что вышла замуж за свою первую любовь, за моего отца. Их пара была примером такой первой любви, которая длилась много лет, но все остальные были всего лишь «детским увлечением». Я никогда не могла понять свою мать.

– Наверное, бабушка рассказывала тебе сказку о принцессе, которая перецеловала целое стадо лягушек, пока, наконец, нашла своего принца. Я думаю, что это было сочинено, чтобы утешить тех бедных девушек, у которых ничего не вышло из первого любовного романа. Где-то живет тот, кто создан для тебя, только продолжает искать. А ведь ты знаешь, что это получается не со всеми. До того как я встретила папу, я была очень влюблена в другого человека. Я понимаю, ты думаешь, что между тобой и Филом никогда ничего не изменится и не произойдет. Может быть, тебе повезет, и твоя любовь будет продолжаться долгие годы. У меня так не получилось.

– А что случилось?

– Я не уверена, что смогу выразить свои чувства в словах. Мне самой это трудно понять, честно говоря…

Ее глаза загорелись от любопытства: у мамы было «прошлое».

– Мы встречались почти пять лет. Да, очень долго! – в ответ на ее удивленный взгляд. – За это время у нас бывали ссоры. Ты знаешь, как это бывает, – на самом деле ничего существенного, но вы не разговариваете несколько дней, и жизнь превращается в такую изысканную пытку, от которой все кажется очень значительным.

Она усмехнулась, прекрасно понимая, что я имею в виду, и я продолжала:

– Я порвала с ним, потому что он встречался с другими девушками, а этого я уже не могла простить. В то время я сама не понимала, почему – я просто знала, что не хочу его больше видеть, – но позже я поняла, что дело было в доверии. После этого я никогда бы уже не смогла ему полностью доверять.

Келли терпеливо ждала, начав резать помидор, возможно, надеясь, что я продолжу.

– Я думала, что я его знаю, и когда обнаружила, что он мне неверен, я почувствовала себя дурой, но, кроме того, было кое-что поважнее. Я верила, что он меня любит, и мое доверие к нему было подорвано. Не столько его действия, сколько моя реакция все изменила.

– Так ты его просто бросила? Ух, мама, ты была крепкий орешек! Не могу себе представить, чтобы я за что-нибудь не простила Фила.

– Ты не можешь представить, чтобы Фил сделал что-то такое, чего бы ты не смогла простить?

Может, кто-то другой и смог бы с этим жить, но не я. Я была уверена в его любви и верности, а когда узнала, что это не так, мой мир рухнул. Я, наверное, плохо объясняю, но, если я не могла верить тому, что он меня любит, значит, я не могла любить его.

Я снова оказалась в прошлом, снова почувствовала ту боль и унижение, и с интересом подумала, как же я про все это забыла, когда увидела его снова на этой проклятой встрече нашей группы. Двадцать пять лет боли, ух! Чтобы скрыть свое замешательство, я сменила тему и весело сказала:

– Когда я встретила твоего папу, я с самого начала поняла, что могу быть уверенной: он всегда будет рядом со мной.

– А как звали того парня?

– Как его звали? Зачем тебе?

– Ну, не знаю… Без имени он кажется каким-то несуществующим.

– Ричард, его звали Ричард Осборн, – ответила я с тяжелым вздохом, впервые со скрипом отворяя дверь в свое прошлое.

С тех пор как я покинула Оуквиль, я ни разу не называла этого имени. Ричард принадлежал прошлому, и просто произнести его имя означало вернуть его к жизни. Но сейчас, из-за встречи группы, он переместился в настоящее, и…

– А он был на вашей школьной встрече? – пришлось ей спросить.

– Нет, он не приехал, – пришлось мне соврать.

Я наблюдала за Келли, пока она обдумывала мой рассказ. У матери нет жизни до рождения детей, а теперь у матери Келли оказался тайный любовный роман, похороненный в прошлом.

– И ты просто перестала его любить? Как это тебе удалось?

Это был вопрос, который я задавала сама так много раз в долгие темные ночи, когда чувствовала одиночество и пустоту. Как я могла просто «отключить» свою любовь?

– Это заняло какое-то время, но, в конце концов, я перестала его любить. Он предал меня и причинил боль, и я осознала это, а про хорошее время с ним забыла. Жизнь продолжалась, и я пережила все это. Мне очень повезло: я встретила папу, и ты знаешь все остальное.

– Но откуда ты знала, кого можно любить, кому доверять?

– Я не могу тебе ответить на этот вопрос, дорогая. Это то, чему ты должна научиться сама, и это одна из причин, по которой я так уверенно считаю, что вам с Филом нужно встречаться с другими людьми. Нет, дай мне закончить, – прерывая ее возражения, пока она не успела их высказать. – Не в том дело, что я очень хочу, чтобы вы нашли себе других партнеров, но, если вы с Филом поженитесь и проведете вместе всю жизнь, вы не будете развиваться как индивидуумы. Сейчас вы уже почти пара, и вам все это очень нравится, но вы теряете свою индивидуальность, право делать собственный выбор. Вы теряете право на независимость, на то, чтобы принимать свои собственные решения. Может, это потому, что я старше, но мне кажется, что независимость стоит ценить.

– Но ты и твой… Ричард, вы же встречались четыре или пять лет?

– Наверное, именно поэтому я против того, чтобы у вас с Филом все было так серьезно. Ричард мне не подходил, и, когда я это поняла после стольких лет, я почувствовала себя опустошенной. Видимо, я не хочу, чтобы ты ощутила такую же боль. Может быть, вы с Филом – идеальная пара, но так не всегда бывает, и мне бы очень не хотелось, чтобы ты прошла десять лет по этому пути, а потом не знала, как жить дальше. – «Или двадцать лет», – мысленно добавила я. – То счастливое пенящееся чувство, которое сейчас у вас с Филом, не длится вечно, и, когда оно проходит, ты остаешься со своим партнером, а вы должны доверять друг другу. Мне так повезло, что я встретила Стью – твоего папу. Он, правда, не самый романтичный человек на земле, но зато в глубине души…

Я замолчала. Что в глубине души? Что я знаю о его внутреннем мире? Мы никогда не говорили о любви, и, может быть, ему теперь так же скучно со мной, как мне с ним. Может быть…

– Мама?

– Ой, я просто задумалась. Я хотела сказать, что знаю, что в глубине души он любит меня, и думаю, что именно поэтому у нас такой хороший брак.

Ложь? Вроде бы нет, но в этот момент я не была уверена в том, что говорила.

– Кажется, мы закончили, благодаря твоей помощи. Пойди и скажи папе: «Включи гриль!»

Спустя какое-то время после обеда я сидела на заднем крыльце, наблюдая, как жуки-светляки мечутся во дворе, и вопросы, как маленькие мышки, снова поползли по мне. Я беспокоилась о том, что Келли навсегда останется не с тем человеком, который ей нужен, а кроме того, после стольких лет я беспокоилась о тех же вещах, что и много лет назад.

Звенящее и пенящееся чувство, которое я хорошо помнила, было с Ричардом и никогда – со Стюартом. Нам удобно вместе, но были ли мы любовниками? Влюблена ли я в него? Или я его разлюбила? Может быть, мы никогда не подходили друг другу? Люблю ли я на самом деле Ричарда?

Это просто смешно. Мой брак не идеален, но после стольких лет невозможно поверить, что это была ошибка. Вопросы Келли, ее любовь к Филу и эта дурацкая встреча группы разбудили во мне старые чувства, которые, казалось, давно уже меня покинули. Но скрыть болезнь – не значит вылечиться, и ясно, что я не освободилась от Ричарда. Вплоть до встречи группы, месяц назад, он существовал в моих снах, в которых вязь прошлого фантастично переплелась в настоящее, но мои сны теперь грозили стать реальностью.

Мне придется признать это. Пора начать вести себя как взрослый человек, а не как взбалмошный подросток. Если у нас со Стюартом есть проблемы, придется решать их в реальности, а не в снах.

 

Глава 18

Несколько дней не было дождя, а городские власти запретили поливать участки. Трава стала сухой и коричневой, цветы увяли и упали на землю, и, несмотря на то, что я тайно поливала свои овощи каждый день с помощью пустых пакетов из-под молока, овощи сморщились, и я оставила надежду на хороший урожай помидоров. Однажды вечером испортилась вентиляция, и только через десять дней ее починили. Удушливо жаркие дни сменяли душные ночи без единого дуновения. В это время я страдала периодами такого сильного головокружения, что не могла лежать и проводила ночи сидя, не в состоянии забыться сном. Я чувствовала себя усталой и несчастной. У детей и у меня нервы были настолько напряжены, что, когда Стюарт приходил домой и пытался нас успокоить, он был при этом такой свежий после поездки на своей машине с вентиляцией из своего проветренного офиса, то он вызывал у нас раздражение.

Июль перешел в август, как положено, но без заметных изменений в погоде, и к концу месяца мы были более чем готовы куда-нибудь поехать, хотя к этому времени никто уже ни с кем не разговаривал.

Мы поехали на неделю на озеро Джордж – красивый горный курорт в штате Нью-Йорк. Мы уже проводили там несколько раз отпуск, и каждый раз удачно. Когда мы, наконец, приехали, я чувствовала себя измученной. «Это от жары, – думала я, – и от часов, проведенных за упаковкой вещей и погрузкой в машину, из-за неудобств долгого пути и чего-то еще». После того как Келли осенью уедет в колледж, наше совместное семейное препровождение сведется к нулю. Нас связывали очень тонкие нити, и, может быть, это наш последний отпуск вместе, и я страстно хотела, чтобы он был каким-то особенным. И он-таки был особенным.

Через десять минут после того, как мы зарегистрировались, Брайан уже изучал расписание плавательного клуба, Стюарт отправился в гольф-клуб, а Келли переодевалась, чтобы идти в бассейн. Прекрасный совместный отдых.

– Я бы очень не хотела оставлять тебя одну, мама. Ты уверена, что не умеешь играть в теннис? Мы сможем мягко подавать мяч, чтобы ты почувствовала удовольствие.

– Нет, нет, спасибо, милая, я обязательно что-нибудь себе пораню, и что я потом скажу доктору? Я лучше немного прогуляюсь и встречусь с тобой у бассейна.

– Тогда я пройдусь с тобой, а потом уже пойду купаться.

– Да нет, не стоит тебе… – Келли уже проходила мимо бассейна, чтобы прогуляться со мной, а я отказываюсь! – Это здорово! – поправилась я. Глупая женщина! Я взяла фляжку, в которой обычно брала с собой воду, и мы отправились вместе.

Через десять минут ходьбы по лугам я почувствовала, что мне надо отдохнуть, и мы пошли через сосновую рощу по дорожке.

– А вот и теннисные корты, – сказала Келли. – Может быть, тут есть скамейка, на которой мы можем посидеть несколько минут? – Мы прошли еще сотню метров, деревья стали реже, и вдруг… – Мама, вот это пан-о-вама! – Мы засмеялись, вспоминая, что так говорил Брайан, когда был маленький, во время нашего путешествия по Нью-Хэмпширу.

Мы постояли над озером, на краю луга, а под нами раскинулась природа во всей своей волшебной красоте. Небо было чистое, только несколько пушистых белых облачков плыли по нему. Через много миль к северу возвышались горы Вермонта, казавшиеся серыми на таком расстоянии, а озеро у нас под ногами было окружено горами Адирондак, с бегущими вниз по склонам волнами темных пахучих сосен, встречающихся внизу с ярко-голубой водой, с вкраплениями бесчисленных пятнышек больших и маленьких островов.

Один островок был такой крошечный, что на нем хватило места только для одной высокой сосны и палатки, приютившейся у основания дерева. Другие острова были довольно большие, и на одном из самых больших зеленые здания выстроились во всех направлениях, уставившись в озеро окнами и рядами балконов. Все это было окружено скользящими яхтами, с высоты казавшимися крошечными, как кружевной край салфетки.

– Сколько же их тут! – прокомментировала Келли.

Я тоже почувствовала себя неуютно, но мы презирали открывшийся вид только потому, что гостиничный комплекс, в котором мы остановились, мудро спрятался в сосновой роще, выходящей на озеро, а не громоздился где-нибудь посреди озера.

Мы нашли скамейку, стратегически грамотно размещенную таким образом, чтобы чрезмерное великолепие озера было скрыто от глаз сидящего. Келли уселась, прижав колени к подбородку, и на ее хорошеньком лице возникло задумчивое выражение: «Филу бы здесь понравилось. Жаль, что он здесь нет».

– Его, – автоматически поправила я.

Фил нашел новую работу: он работал теперь клерком в страховой компании в Бостоне. По законам компании он не мог взять отпуск в первые три месяца работы, так что ему пришлось работать все лето.

– Он приедет на выходные, – ответила я, надеюсь, с симпатией.

Я подумала, что теперь, когда она упомянула его имя и, таким образом, открыла для меня эту тему, наступил самый лучший момент для «беседы».

– У вас с Филом очень серьезные намерения, если учесть, что через несколько недель ты собираешься в колледж?

Я надеялась, что она, уезжая из дома, не захочет связывать себя обещаниями и будет свободна, как птичка, но Келли придерживалась другого мнения.

– М-м-м, он замечательный… Он для меня – идеальная пара.

Насколько я понимала, вплотную к совершенству стоит секс, и мне хотелось обсудить эту тему в надежде, что еще не слишком поздно.

– Я подумала, что мы могли бы поговорить по душам, ты знаешь о… об этих вещах. Мы ведь уже говорили об этом, – продолжала я, чувствуя, как между нами вырастает стена, – но наш разговор был более или менее гипотетический, и, я думаю, теперь мы подошли к реальности.

– Я знаю, что ты хочешь сказать, но мы этим не занимаемся.

Я поверила ей. У нее не было причин лгать мне, но если они «этим» еще не занимались, это еще не значит, что вскоре не будут. Я была уверена, что никогда не услышу, как она плачет из-за того, что Фил пытался ласкать ее груди или трогать ее вопреки желанию. Время невинности прошло, и мои мысли были направлены на предохранение – как от беременности, так и от болезней.

– Я только хотела сказать, что, когда ты созреешь, ты можешь записаться на прием к доктору Вэй и обсудить с ней вопросы контрацепции.

Лицо Келли вспыхнуло от смущения, и в ее чудных серых глазах, унаследованных от отца, отразилась боль.

– Солнышко, я не лезу в твою жизнь, но если ты собираешься заниматься сексом, ты должна предохраняться!

Ну и разговорчик! Мать навязывает Фила девочке, которая явно этого не хочет, но я хотела удостовериться, что «дверь конюшни будет открыта до того, как из нее выбежит лошадь». Это давнее высказывание моей матери, я слышала его сотни раз, хотя она непременно заперла бы меня в этой проклятой конюшне, если бы считала, что я могу сбежать. Я отказывалась передавать это чувство страха и вины своей дочери.

– Я тебя не осуждаю, солнышко. Я только хочу, чтобы ты знала, что всегда и обо всем можешь со мной поговорить, хорошо?

– Конечно, мама, я буду… Пойдем обратно, папа будет нас искать.

Келли пошла впереди, стараясь создать между нами дистанцию, и я медленно шла за ней, надеясь, что поступила правильно.

В конце недели Стюарт решил со мной поужинать в ресторане, разместившемся в сельском деревянном рубленом доме. Стюарт приметил его во время своих поездок на рыбалку, на ту сторону озера. Келли и Брайан явно не хотели ехать, и мы отправились одни.

– Я думала, что дети поедут с нами, – разочарованно проговорила я, сидя в машине.

– Ну нет, они предпочитают комнату игровых автоматов. Да это и неважно, я просто хотел, чтобы все, включая меня, сменили обстановку.

Стюарт взял меня за руку, и она лежала в его руке, мягкая и безразличная. Мне больше не было хорошо со Стюартом, ведь мои мысли были теперь заняты другим мужчиной.

Наш «уютный маленький ужин» состоял из длинных неловких пауз и беседы посторонних людей, но, наконец, он подошел к концу. Стюарт дожевывал свой десерт, а я допивала кофе.

– У тебя никогда не возникало желания объяснить мне, что с тобой, Андреа?

Боже мой, вот это да! Я попыталась скрыть свое изумление.

– Ничего, со мной все в порядке. Ужин был чудесный, это место просто очаровательное, и я рада, что мы сюда поехали.

– Ты же понимаешь, что я говорю не о сегодняшнем вечере. Ты уже давно сама не своя.

– О, ты же знаешь – авария, и я не всегда чувствую…

– Нет, не авария, что-то другое. Иногда ты бываешь какой-то раздраженной, обеспокоенной или, наоборот, рассеянной и молчаливой, совсем не похожей на себя. И ты снова начала во сне стучать зубами.

Я делала это много лет назад. «Это от переутомления», – сказал зубной врач и сделал мне специальное приспособление, чтобы вставлять его на ночь между зубами. – Похоже, что мне придется опять ставить «зубного сторожа», – засмеялась я.

– Ты выглядишь не очень счастливой. – Это полностью разбивало мою теорию, согласно которой я смогла скрыть свое состояние от Стюарта. – Ты не хочешь поговорить со мной?

– О чем? Я ничего от тебя не скрываю. – Когда не уверен, лги! – Я огорчена, что мы не съездили на Бермуды. – Я продолжала, пытаясь сменить тему: – Эта авария сорвала столько наших планов…

– Опять эта проклятая авария! Я тоже огорчен, и это была бы очень милая поездка, но ведь это было прошлой весной, а мы можем поехать нынешней весной, если захотим. Не нужно куда-то ехать, чтобы чувствовать себя счастливыми вдвоем, – сказал он, – а это не так. Я имею в виду, что мы не чувствуем счастья.

– Так ты заметил? – саркастически произнесла я.

– Трудно не заметить: мы не разговариваем друг с другом, ты не рассказываешь мне больше глупых шуток, которые слушаешь по радио… В последний раз мы занимались любовью до того, как ты уезжала в июле, почти два месяца назад, Андреа! Много времени прошло.

Да, мне удавалось не подпускать Стюарта к себе, ссылаясь на головокружение, месячные, боли, плохое самочувствие, все, что угодно!

– Есть что-то… Ты как-то изменилась, и мне кажется, что все это началось со встречи твоей школьной группы в Оуквиле. Я надеялся, что ты мне расскажешь об этом.

– О встрече группы, Стюарт? Ох, могу представить, что ты вообразил…

Я улыбнулась, скорчив ложно-жалостливую гримасу, подобную тем, которыми я одариваю детей, когда они говорят какую-то несусветную глупость, и наклонила голову, чтобы глотнуть холодный кофе. Стюарт заплатил, и мы пошли к машине.

Пока мы ехали, я несла всякий вздор: «Разве не здорово будет съездить сюда еще раз? Как плохо, что мы уезжаем в воскресенье! Заметил ли Стюарт чудные венки из трав и деревенскую утварь на стенах ресторана, и ой, смотри, как тут красиво, и луна отражается в воде!» Стюарт хранил молчание.

– Брайан и Келли, небось, еще в игровой комнате, – сказала я, открывая дверь в темную пустую комнату и внезапно ощущая беспокойство.

Обняв за талию, Стюарт ввел меня в темную гостиную и повернул лицом к себе.

– Давай сделаем это, – предложил он, нежно целуя мою шею.

Его руки потянулись к застежке на моей блузе, они искали мои груди, пальцы дергали неподдающиеся кнопки.

Нет! О, Господи, нет! Я не хотела, чтобы он это делал! Я не хотела, чтобы он трогал меня, – сама мысль о том, что он войдет в меня, отталкивала. Стюарт отступил назад и сел на кушетку, притянув меня к себе на колени.

– Дети в любой момент могут войти, – пыталась уклониться я, но он только смеялся над моими колебаниями.

Его голос успокаивал меня, и он наклонился, чтобы прижаться к моей груди, которую сжимал в своей ладони.

– Не раньше, чем кончатся все деньги, которые я им дал. Мы не увидим ребят, пока сами не притащим их сюда.

– Стюарт, у меня вдруг так закружилась голова, когда я резко села. Ты знаешь, что у меня еще бывают эти приступы…

Я соскользнула с его колен и уселась на кушетку рядом, тщательно запахнув блузу. Стюарт сердито нахмурился.

– Дело не в твоей аварии! Ты не хочешь, чтобы я тебя трогал, ты не хочешь заниматься любовью! – закричал он.

– Стюарт, я…

– Андреа, – сказал он спокойнее, – я не могу тебя понять. Может быть, я не самый лучший муж на свете, но ты же знаешь, как я люблю тебя. Я не могу видеть, что ты несчастна, – нет, не отворачивайся – ты совсем потеряла свою жизнерадостность, которую я так в тебе любил. Ты сейчас грустная и меланхоличная, как тогда, когда я впервые тебя встретил. Твои красивые глаза такие печальные и безжизненные. Они потеряли свой блеск. Любовь моя, пожалуйста, поговори со мной.

Я сидела в напряженном молчании, пораженная тем, что, оказывается, Стюарт давно знает, что я несчастна. Оказывается, он гораздо больше знал обо мне, чем я думала.

– Давай, дорогая, ты можешь рассказать мне обо всем, что тебя беспокоит. Если дело в тебе, я сделаю так, чтобы тебе было лучше, а если дело во мне, я изменюсь. Мне тяжело видеть тебя несчастной.

Это была возможность объяснить ему свое состояние, поделиться своими печалями, но я не могла подобрать нужные слова. Перед моим мысленным взором проступил нечеткий силуэт Ричарда… и вот он уже здесь – между мной и Стюартом. Разговор мог бы что-то прояснить до встречи группы, но сейчас обсуждение могло все только ухудшить. Как я могу довериться Стюарту, если сама не понимаю своих чувств. «Нет, – подумала я, – ни за что. Я могу это вынести одна».

– Стюарт, это неважно, ты не поймешь… – и я пропустила прекрасную возможность.

Его терпение иссякло. Он перевернулся на кушетке и оказался на полу на коленях, потом поднялся с колен и встал передо мной мрачной разгневанной тенью посреди полутемной комнаты.

– Ты права, я совсем не понимаю: ты отталкиваешь меня, воздвигаешь между нами барьер. Я думал, что ты меня любишь, доверяешь моей любви, хочешь, чтобы я заботился о тебе. Почему ты так со мной поступаешь?

Его плечи вздрагивали, когда с тяжелым вздохом он отвернулся и пошел к двери, оставив меня плачущей в темноте.

Что со мной? Конечно, я знала, что Стюарт любит меня и заботится обо мне. Так почему же я погружена в романтические мечты о другом? Это просто романтика? Чего мне еще желать? Этот спокойный рассудительный человек любит меня и не просит в ответ ничего, кроме любви, а я не могу ему дать ее. «Конечно, – рассуждала я, – он не знает о Ричарде. Если бы я сказала ему, он, возможно, чувствовал бы себя по-другому. Ричард был много лет назад причиной моего несчастья, и сейчас он опять причина того, что я запуталась и страдаю». Мне нужна была помощь Стюарта, но я не могла попросить его об этом. Меня затягивало в водоворот, и я не знала, как мне удастся оттуда выбраться.

Скорчившись в три погибели в темной комнате, я плакала до тех пор, пока не заснула.

 

Глава 19

В Новой Англии вновь воцарилось великолепие листопада с его мятежно-победоносной расцветкой. Деревья, все лето одетые в одежды освежающе-зеленого цвета, теперь запахнулись в блестящие манто алой и золотой раскраски, а опавшие листья создавали на земле бронзовый ковер. Сверкающая, красная с белыми вкраплениями, окраска летних цветов сменилась на густой оранжевый и приглушенно-лиловый цвет хризантем. Днем было еще тепло, но наступали холодные тихие ночи.

В большинстве семей жизнь после летнего отдыха вошла в нормальную колею. В школе начались занятия, но Келли, теперь студентка колледжа, оставила родное гнездо. Она явно скучала без нас так же, как и мы без нее, если судить по ее телефонным звонкам, которые случались почти ежедневно. Но это, как меня уверили друзья, у которых дети были старше, скоро пройдет.

– Скоро ты будешь о ней слышать только тогда, когда ей будут нужны деньги.

– Сначала у Стюарта будет инфаркт, когда он увидит счет за телефонные разговоры, – отвечала я.

Келли, наверное, было одиноко, потому что мы с ней подолгу разговаривали поздними вечерами, а это было уже нечто новое в наших отношениях.

Разумеется, в основном она говорила о Филе или о незнакомых мне людях из колледжа, но мне было так приятно слышать ее голос, чувствовать, что мы становимся близкими друзьями. Теперь, когда я оказалась в своей семье единственной женщиной, мне не хватало ее общества. По ночам я ждала, когда скрипнет ее ключ в замке, и огорчалась, когда не слышала его, понимая, что она не придет. А субботние вечера теперь стали совсем другими.

Келли все еще была влюблена в Фила: его имя она произносила с любовью, и голос ее звенел, когда она говорила о нем. Она очень серьезно к нему относилась и хотела, чтобы мы с ее отцом высказывали свое мнение о нем. Она ждала нашего одобрения, но мы предпочитали не возносить этот роман слишком высоко.

– Ты еще очень молода, – предупреждал ее Стюарт, – и впервые в жизни влюблена. Бывает, что чувства и обстоятельства меняются.

– Ты сейчас встретишь столько новых людей, дорогая, и хотя нам нравится Фил…

На самом деле, ввиду полной неопределенности, в которой оказалась моя собственная жизнь, я мало что могла тут сказать. Какие мудрые родительские наставления я могу дать, когда сама веду себя как последняя дура?

Келли теперь была уже не неуклюжая старшеклассница, а взрослая девушка из колледжа. Не знаю, объяснялось ли это влиянием Фила, но за лето она очень повзрослела и теперь попала в ту колею, в которую мы и хотели ее определить. Она начинала с мечты стать фармацевтом, взявшейся, по моему мнению, непонятно откуда, но, как утверждала Келли, навсегда. Но, по крайней мере, было похоже, что она перестала воевать с начальством, больше не употребляла наркотики, редко посещала хмельные вечеринки в колледже, кроме тех случаев, когда она ходила туда с Филом, и имела очень определенные суждения относительно любви, которую теперь собиралась принимать с позиций взрослого человека.

Фил был ее жизнью почти на биологическом уровне.

– Ты не можешь себе представить, каково это – чувствовать, что ты искренне, по-настоящему кого-то любишь! – по-детски восклицала она. Улыбаясь ее энтузиазму, я желала ей счастья и надеялась, что все будет так, как она хочет. Как сказал Стюарт, все может измениться. Никто не знал этого лучше, чем я, но любой человек заслуживает романтики и трепета первой любви.

Брайан тоже во многих отношениях повзрослел и изменился, хотя все еще смущался в обществе взрослых. У него развилось сильное, крепко сбитое тело и были невероятно широкие плечи и путаные представления о жизни.

Его теплые карие глаза светились умом, а восхитительное чувство юмора вызывало у нас колики. Сейчас он хотел стать юристом, но мы не могли относиться к этому серьезно: на следующей неделе он, может быть, заинтересуется психопатологией.

У него была подружка, Кэти, кажется, – яркая привлекательная девочка с самой тонкой талией, какую я когда-либо видела. С нами она почти не разговаривала, но оба часами висели на телефоне, и если поздно ночью из комнаты Брайана доносилось хихиканье, это был признак того, что он наслаждается беседой с Кэти.

Я больше времени стала проводить дома. Все лето я совсем не работала, а начиная со Дня труда, я уходила на работу три дня в неделю. Когда все уходили, в доме становилось очень тихо. Первое время мне это нравилось. Я занималась домашней работой, читала книги и могла посещать неработающих подруг.

Толпа народу в парке, наконец, схлынула, и мы с Мозесом возобновили наши долгие прогулки, благо теперь мы могли гулять, где хотим. Мозес рыскал вокруг, убегал, валялся в листьях, плескался в воде, чрезвычайно довольный своей жизнью. Я же не чувствовала себя такой беззаботной.

Мои мысли постоянно были связаны с Ричардом. Мысленно разговаривая с ним, я пыталась понять, почему столько лет назад он отказался от моей любви, как будто ответ мог иметь какое-то отношение к моей нынешней жизни или как-то повлиять на будущее.

После встречи группы все промежуточные годы исчезли, и Ричард нужен был мне, чтобы убедиться, что он меня любит. «Если я буду в этом уверена, – думала я, – эта сердечная боль, которую я сама не понимала и которая сводит меня с ума, прекратится». Я хотела видеть его.

А он хочет меня видеть? Вспоминая его взгляд, я точно знала, что если моя потребность во встрече так велика, он чувствует то же самое. Вспоминая звук его голоса, я вздрагивала: я должна была снова его услышать. Желание видеть его неумолимо превращалось во всепоглощающую необходимость. Моя навязчивая идея росла.

Останавливало ли меня то, что я замужем? Ни на минуту. Я погрузилась в сны наяву. Верность, любовь, доверие – всем этим чувствам не было места в этих кошмарных фантазиях. Я никому не рассказывала про это, особенно Стюарту, и колебалась, не открыться ли Элен. Я была совершенно одна в этом аду.

Я начала представлять себе, как встречу Ричарда на улице, или в баре, или в ресторане, притворяясь, что это случайная встреча. Его фирма называлась «Техтрон». Это название теперь отпечаталось в моем мозгу, и нашу встречу было нетрудно организовать. «Техтрон» находился в Бостоне, не больше двадцати миль отсюда, не где-нибудь в Лос-Анджелесе или на другом конце света.

В этом районе жили многие из Оуквиля, и после первого шока я совсем перестала удивляться, что Ричард живет там. Все же Оуквиль находится на полпути между Бостоном и Нью-Йорком, и люди с амбициями и способностями оседали в этих больших космополитичных центрах. В последние двадцать лет Бостон стал главным центром компьютерной технологии. «Боже, – подумала я, – зачем ты сделал это со мной? Из всех городов мира!..»

Я работала недалеко от дома, в Маргифильде, все еще секретарем юридической консультации. После того как я вышла замуж за Стюарта, казалось глупо осуществлять мою мечту стать юристом. Я оставалась в «Маркам, Маркам и Дусетт», пока не родилась Келли, а потом мы переехали в этот красивый приморский город около Плимута. Следующие двенадцать лет я не работала, предпочитая сидеть дома с детьми, поскольку, благодаря более чем приличной зарплате Стюарта, имела возможность отдыхать.

Потом, когда я захотела вернуться во внешний мир, мне повезло: я нашла работу, на которой могла применить свои старые навыки и одновременно погрузиться в изучение компьютерного мира, а последний экономический спад привел к тому, что я переместилась на новое место и начала работать у Боба Мерфи. Моя работа, несмотря на то, что она была в стороне от основного русла бизнеса, была интересной, а офис удобно располагался – в десяти минутах езды от дома. Всего несколько дней назад мой начальник вызвал меня в кабинет, чтобы спросить, как продвигается мое юридическое обучение.

– О, я думала, вы знаете, Боб, мне пришлось бросить его. После аварии весной у меня было так плохо с головой, что я не могла сосредоточиться.

– Это очень плохо, Андреа. От нас уходит Леона Хансбурн, освобождается место, а ее работа как раз для свежего юридического мышления.

– Но я была бы только юридическим консультантом.

– Этого достаточно, по крайней мере, для начала. Кто знает, как далеко вы могли бы пойти?

– Ну, вообще-то я собиралась восстановиться и закончить… Когда Леона уходит?

– В конце года. Подумайте об этом и закончите свои курсы. Мы вернемся к нашему разговору в январе.

Это был именно тот стимул продолжить занятия во втором семестре, который мне был нужен. Я обещала об этом подумать. Тем временем у меня в голове были совсем другие мысли, вроде того: «Как хорошо работать в этом городе, вблизи моего искушения!»

К счастью, жили мы в пригородах, расположенных далеко друг от друга. На встрече группы я узнала, что Ричард живет около Андовера. Туда от меня очень неудобно ехать, почти два часа, хвала Господу. Когда я представляла себе, где он живет, со мной начинались судороги, и только большое расстояние удерживало меня от того, чтобы проехаться до его дома.

Глупая мысль, такая же, как наткнуться на него в центре города, но другая идея завладела мной и распространилась как болезнь: мне не обязательно Ричарда видеть, я могу ему позвонить.

В следующие недели мысль, что все проблемы будут решены, если я поговорю с ним, превратилась в уверенность. На все вопросы можно будет ответить, моя нелепая тоска исчезнет, жизнь снова вернется в свое постоянное русло, я буду довольна тем, что у меня есть, и перестану непрерывно метаться в нерешительности.

Наконец я остановилась на этой мысли и почувствовала облегчение от того, что пришла к какому-то решению. И однажды утром, после нескольких недель раздумий, я собралась с духом и сняла телефонную трубку.

Я с легкостью пробилась через его приемную, и у меня не возникло проблем с его секретаршей, но, когда я услышала его голос, я чуть не повесила трубку.

– Алло, – спокойный, уверенный голос. Все тот же старина Ричард.

Я молчала, будто проглотив язык.

– Ричард Осборн слушает. В чем дело?

– 3-з-здравствуй… – сказала я неуверенно. Замечательное начало разговора.

– Кто это?

– Твоя давняя… подруга… Я подумала, может быть, ты меня не узнаешь? – Почему-то я боялась себя назвать. Ну и начало.

– А, ну конечно, я помню. В чем дело? – Его голос звучал как-то отчужденно и холодно.

– Я не хотела тебя беспокоить, но если у тебя есть несколько минут, мы могли бы поговорить.

В наступившей холодной тишине у меня затряслись поджилки, и я почувствовала тошноту. Это со мной всегда бывало, когда я нервничала. Я быстро теряла присутствие духа.

– Ну, как хочешь, – сказала я, – я надолго тебя не задержу, извини, я…

– Подожди минуту, – сказал он.

Я услышала несколько приглушенных слов, звук закрывающейся двери, и он снова был на проводе.

– Извини, у меня тут был посетитель. Андреа, я не могу поверить, что это ты. – Теперь я услышала тот самый голос, который помнила, – низкий, теплый и доверительный. – Я так много раз хотел тебе позвонить, но думал, что ты не захочешь меня слушать. Я тысячу раз представлял себе звук твоего голоса.

– Я не должна была звонить, это дурацкая затея, правда, но мне так важно поговорить с тобой. Я совсем запуталась, – сказала я, торопясь все высказать, – я сейчас попрощаюсь…

– Нет, о нет, Андреа, пожалуйста, не вешай трубку! Я очень хорошо понимаю, что ты чувствуешь. Эта встреча группы оживила столько воспоминаний. Когда я танцевал с тобой, я боялся держать тебя в руках – я так хотел сжать тебя в объятиях… Мне поэтому пришлось быстро уйти.

Это объясняло его внезапный уход. Я сама не знала, хорошая это весть или плохая, но мое сердце подпрыгнуло и забилось в груди.

Похоже, что ему было приятно меня слышать, а ведь я думала, что он посмеется над моими глупыми фантазиями. И он бы посмеялся, я была уверена, если бы это было просто результатом моего богатого воображения, романтической идеей, порождаемой скукой. Мне повезло. Это было гораздо хуже, чем я предвидела.

– Я думала, что, если поговорю с тобой, это кое-что прояснит, разрешит кое-какую путаницу… Я, правда, извиняюсь, что тебя побеспокоила, я только…

– Как насчет обеда, – прервал он, – в центре города?

Увидеть его снова? Разве не этого я на самом деле хотела? Нет, я, честно говоря, не могу…

В его кабинете снова появились люди: я услышала голоса в трубке.

– У меня сейчас начинается заседание, – сказал он, и его голос снова стал холодным. – Я рад, что ты позвонила. Какое у тебя расписание в четверг?

Болтовня закончилась.

– Я в четверг свободна. Хорошо, да, в четверг мне удобно.

Мы договорились встретиться в ресторане и расстались. Я сошла с ума! Безумная радость чуть не разрывала меня на части, и следующую пару часов я пылесосила и мыла дом, стирала и складывала белье, бегала с Мозесом, пытаясь разрядить свою бешеную энергию. Ничего не помогало, но одна вещь к концу дня определилась: мне придется жонглировать своим расписанием, но я пойду в четверг на этот обед, даже если для этого мне придется прогулять работу.

Был еще только понедельник – до четверга целых три дня. Я умру гораздо раньше от нетерпения.

«Если бы только я могла рассказать Элен!» – подумала я, но как я могла с кем-нибудь об этом говорить? Я вела себя, как корова в брачный период, полная дура, и отлично знала, какова будет реакция Элен. Она посоветует мне вести себя в соответствии с возрастом. Хочу ли я это услышать? Совершенно не хочу. Так что черт с ней, с Элен.

Я приготовила почву для своего обеда в четверг. Во вторник я сказала на работе, что мне нужно к зубному врачу во второй половине дня, и перенесла свои выходные на четверг и пятницу.

Ночью я лежала без сна рядом со Стюартом, который сладко спал в невинном неведении, что его жена предается фантазиям о другом мужчине. Фантазиям! Немножко больше, чем фантазии, мой дорогой. У меня свидание с человеком, с которым я встретилась за четверть века один раз. Вот это шутка. При других обстоятельствах Стюарт мог бы разглядеть юмористичность ситуации, если посмотреть на нее с большого расстояния.

Я пыталась понять, зачем я позвонила Ричарду, чего я от него хотела? «Слышать его голос, – сказала я себе, – снова поговорить с ним». Но это была ложь, и я это знала: я хотела, чтобы он страстно любил меня. Эта мысль была такой безумной, что я громко засмеялась, но смех оборвался на истерической ноте. Я так сильно хотела Ричарда, что ощущала боль, – она пульсировала во мне. Желание овладело всем моим телом и мыслями, и я почувствовала, что если что-то вскоре не случится, я сойду с ума.

Почему он мне так нужен? «Как протест», – подумала я, лежа и прислушиваясь к храпу Стюарта рядом. – Мой брак скучен!» Жизнь со Стюартом была лишена страсти, неожиданности, трепета. Мы занимались любовью раз или два в месяц, наверное. В постели, в темноте, но в последнее время даже этот ритуал нарушился. Мы были как чужие люди, живущие под одной крышей.

Так что же, все дело в отсутствии трепета, в желании разнообразия? В с-е-к-с-е? Фантазия ста реющей домашней хозяйки сбывалась. Скольким сорокашестилетним пожилым дамам удалось встретить старую страсть, которая оказалась во плоти лучше, чем рисовали самые прекрасные воспоминания?

Если Дело в этом, я легко могу остановить все с помощью лишь одного телефонного звонка. Завтра я ему позвоню и отменю обед. Эта мысль успокоила мой воспаленный мозг и сердце, но уже на грани засыпания в моем теле опять стало расти безумное желание, которое превращалось в физическую боль. Я не смогла ее снять и поняла, что не отменю свидание…

Неделя тянулась медленно, и к утру четверга я была так взвинчена, что едва могла проглотить бутерброд и кофе. Я чувствовала себя больной и ничего не хотела делать. Весь день я лежала на кушетке, изображая трагическую героиню романа, пребывая где-то между головокружением и эротическими мечтами.

В среду вечером Стюарт неожиданно совершил полуискреннюю попытку примирения, но я не поддалась. Мне и так хватало своих мыслей, чтобы не добавлять к ним ощущение запутанности и вины. Я не готова была мириться с ним. После нашей ссоры в августе мы на людях были вместе, но наедине я держалась в стороне от него. Я не хотела знать, что он чувствует, меня не интересовало, беспокоится ли он обо мне, я отталкивала его каждый раз, как он пытался приблизиться ко мне. «Он ведет себя как отец, – мысленно брюзжала я, – а не как любовник». Его наставительное отношение ко мне раздражало, хотя раньше оно мне внушало уверенность, я зависела от него.

У нас сложился определенный стиль поведения в постели. Я лежала на своей стороне кровати королевских размеров, притворяясь, что сплю, а Стюарт брал один из толстых томов, которые хранил у кровати, и рыскал по нему, извлекая новые знания.

В 3:30 утра в четверг я оставила надежду заснуть, хотя мне следовало бы поспать, поэтому я рано поднялась, чувствуя себя усталой, измученной и старой. Когда Стюарт ушел на работу, я приняла долгий горячий душ, затем потратила больше часа на приведение в порядок своего лица и волос. После четырех чашек кофе и двухчасовой примерки всего своего гардероба я, наконец, покинула дом, одетая в белую шелковую блузу и жилет цвета золотой осени, темную юбку и туфли без каблука – хорошо одетая снаружи, но вся дрожащая внутри.

Был хороший осенний день, теплый и солнечный. Деревья были одеты в красно-золотые одежды раннего октября, предвосхищавшие скорое наступление невероятно красочного представления. Путь до города – сорок пять минут легкой дороги – оказал на меня успокаивающее действие, и к тому времени, как я поставила машину и прошла полквартала до ресторана, я уже полностью себя контролировала: я была просто женщиной, которая собирается пообедать со старым другом.

 

Глава 20

Уходящие ввысь потолки, свисающие цветы и деревья в кадках, дубовые столы, покрытые темно-зелеными с розовым скатертями из мебельного ситца. Я никогда раньше здесь не бывала, но готова была поспорить, что салаты тут будут фантастические, порции маленькие, и все, что я закажу, будет обильно уснащено козьим сыром и сушеными на солнце помидорами.

Я пришла раньше времени, надеясь, что у меня будет несколько минут, чтобы прийти в себя, но как только я вошла, то увидела Ричарда в нише, в другом конце зала. Мужчина-космополит, одна рука небрежно откинута на спинку стула, пиджак от костюма расстегнут, и этот человек разглядывал меню. Я попыталась незаметно приблизиться к своему столику, но хозяйки таких ресторанов никого не пропускают мимо себя. Когда я попыталась прокрасться мимо нее, она затормозила меня громким вскриком:

– Позвольте проводить вас на место, мадам! Не меньше тридцати пар глаз повернулись ко мне, и я вспыхнула, страшно смутившись.

– Я тут встречаюсь с одним человеком… – сказала я, пытаясь проскользнуть дальше. – О, я его уже вижу, – мягко сказала я с самой благожелательной из своих улыбок. – Там, у стены, – кивая в не вполне определенном направлении.

Хозяйка заглянула в свою книгу.

– Ах да, это столик мистера Осборна! Он ждет вас! – провозгласила она к сведению посетителей ресторана, и теперь уже все в пределах, которых достигает человеческий голос, знали о нашем тайном свидании, и смогут увидеть, куда я направляюсь. – Вот сюда!

Не поднимая глаз от пола, я проследовала за ней к своему столику. Подняв, наконец, взгляд, я встретилась с темными глазами Ричарда, в которых светилась насмешка, и разразилась смущенным хихиканьем.

– Братец, я просто удивлена, что она не спросила у меня паспорт!

Я уселась на стул, воспользовавшись моментом, чтобы бросить оценивающий взгляд на человека, сидящего напротив меня.

Он был на самом деле очень красив, даже при свете дня. Собранный деловой человек за обедом, безукоризненно одетый в светло-голубой костюм, крахмальную белую рубашку и галстук в крапинку. В Ричарде не было заметно следов возраста, если не считать серебряной пряди в волосах, которая лишь оттеняла его гладкую загорелую кожу. «Андреа, – спрашивала я себя, – как только ты упустила такой лакомый кусок?»

Чувствуя, что покраснела от смущения – или вожделения? – я отвела глаза от Ричарда и оглядела зал из своего убежища, ожидая, что люди будут глядеть на меня, и испытывая благодарность оттого, что не сижу за столиком посреди зала. «Интересно, – думала я, – случайно ли мы сидим в полутемной нише у стены, вдали от окон?»

Оглянувшись, я заметила его одобрительный взгляд, скользивший по мне, и улыбку:

– Ты выглядишь потрясающе! – Тепло разлилось по моему телу, и с обычным «спасибо» я отбросила прочь часы, проведенные над моим костюмом. – Просим на наше маленькое свидание. – Слова были дерзкие, но было что-то нервозное в его голосе. – Я заказал «Кровавую Мэри», а ты чего хочешь?

– «Кровавую Мэри»? М-м, мне тоже. Это мой любимый коктейль к обеду: в нем столько томатного сока и сельдерея, что водка почти не чувствуется. Можно выпить два или три… – Заткнись, Андреа, болтливая идиотка!

Я умолкла и тихо сидела, уставившись на гриль за его головой, в ожидании своего напитка. Ощущение нервозности, неловкости и неуютности не покидало меня. Я все время ерзала на стуле и ощущала спазмы в желудке. У меня не было опыта поведения в такой ситуации, и я не знала, как себя вести и что говорить.

Чтобы я сидела молча? Это невозможно! Я слышала ворчание своих детей и чувствовала боль в груди, наверное, вызванную ощущением вины, но недолго. Все, что здесь происходило, не имело никакого отношения к моей семье и моей жизни. Нет таких слов, которые могли бы описать неизбежность этого дня, этой встречи, этого обеда. Я была как будто запрограммирована и управляема неведомой силой, и, как марионетка, у которой не может быть собственных мыслей, я следовала тем курсом, который был мне предназначен, и не могла сопротивляться тому, что должно было произойти…

Принесли наши коктейли.

– Сегодня хороший день, – сказал Ричард.

– М-м, – ответила я. – Красивая дорога, много разных цветов…

Он сделал один глоток. Я взяла меню.

– Как здесь кормят? – спросила я.

– Очень хорошо, – ответил он.

Я тоже сделала глоток. Разговор был исчерпан. Некоторое время мы скрывались за своими меню, подробно изучая каждый пункт. Бонни, наша бойкая официантка, принимая заказ, пыталась пофлиртовать с Ричардом. Его губы раздвинулись в улыбку, а глаза заблестели: он прекрасно чувствовал внимание девушки. Понятно, что так понравилось Бонни, но меня изумило другое – что я так хорошо помню выражение лица Ричарда.

– Я возьму зеленый салат с орехами и сушенными на солнце помидорами. Молотый перец отдельно, с краю тарелки, – сказала я, прерывая их диалог.

Ричард заказал цыпленка-гриль – блюдо, которое Бонни описала ему в деталях.

– Что я могу сказать? – насмешливо сказал он, поднимая бровь, когда Бонни, наконец, удалилась. – Этому невозможно противостоять!

Мы засмеялись, затем снова погрузились в свои напитки, молча ожидая, когда принесут еду.

Глядя вверх на свисающий плющ и папоротник, похожий на женские волосы, я подумала, что неуютное молчание – это хороший знак. Я все равно не могла бы ни о чем говорить.

– Видела в последнее время какие-нибудь хорошие фильмы?

– Как твоя жена? – Не очень приятная перспектива беседы.

Мое возбуждение пропало, и я поздравила себя. Сегодня, черт побери, у меня не будет неприятностей. «Это может получиться даже довольно забавно, – решила я, – думать все время о том, забыл ли Брайан ключи от дома». Я думала о доме, а Ричард, наверное, обдумывает какую-нибудь программу с клиентом. Я немного расслабилась, почувствовав уверенность, что от нашего скромного обеда не может быть никакого вреда, и одарила Ричарда сияющей улыбкой, когда он заказал нам еще по коктейлю.

Постепенно мое неуютное оцепенение прошло. Продолжительная пустая тишина, мое глупое хихиканье, взрывы нервозной болтовни – все это прекратилось.

– Помнишь чипсы? – спросил Ричард, и ко мне протянулась еще одна ниточка из прошлого.

Это было полжизни назад, когда однажды мы прогуляли школу и просидели несколько часов в кафе за чипсами и кока-колой. Мы засмеялись, вспомнив это, и тепло нашего смеха сблизило нас. Я начала отвечать на его нежную улыбку, в которой не было даже намека на флирт, и снова, как когда-то, мое сердце наполнилось счастьем через край. Ричард был очарователен, и мне теперь было уютно, но почувствовала ли я опасность в его улыбке? Нет? Да? О, Господи, да! Но эта опасность сделала его еще более притягательным, я не могла этому противиться, меня тянуло к нему.

«Боже, – молилась я, – дай мне силы встать и уйти прямо сейчас, потому что ситуация выходит из-под моего контроля». Но я не двигалась.

Мы перешли к десерту, и я заказала кофе с мороженым. Возможно, этот заказ на многое повлиял. Я медленно пила свой напиток и изучала человека, сидевшего напротив меня за столом, в первый раз за двадцать пять лет. Я видела, что это – незнакомый мне человек с необычайно знакомыми голосом и жестами, и представляла нас в прошлом времени, неуверенно застывшими на пороге любви, которая больше не будет нарушена, потому что теперь мы во много раз умнее, чем были раньше.

Темно-бордовая кожаная папка меню осторожно легла на край стола, и Ричард улыбнулся. На обороте счета было написано: «До скорого, Бонни», – и в букве «о» в слове «Бонни» было изображено улыбающееся лицо. Наши глаза встретились, но я не смеялась. Обед был очень вкусный и дорогой, но он закончился, и нам пора было ехать. Куда? Я почувствовала спазм в глубине живота, который напомнил мне, что это не игра, а весьма сомнительная ситуация, и вздрогнула.

От страха? Нервов? Ничего подобного! Это было возбуждение, которое трепетало внутри моего существа, как при езде на горных санях. Я чувствовала опасность, страх, но от этого невозможно было отказаться. В течение всего обеда, спрятавшись за завесой беседы о старых днях, похороненная под возникающими время от времени вспышками сознательности, но подспудно трепещущая в ожидании, во мне жила неосознанная надежда на то, что обед закончится чем-то более серьезным. Постепенно я начинала понимать, что именно это ожидание привело меня сегодня на свидание и именно оно удерживало меня на стуле.

– У тебя есть какие-нибудь…

– Я должна…

– Планы на вечер? – спросил он, посмотрев на часы.

– …ехать, мне надо спешить, – сказала я, взглянув на часы.

Мы говорили одновременно, и прошло несколько секунд, пока его вопрос проник в мою гудящую голову. Он смотрел не на меня, а уставился на свою смятую салфетку, как будто на ней был написан ответ.

– Ничего особенного, – прошептала я.

Все мое тело налилось свинцом, и я почувствовала головокружение. Планы? Какие могут быть планы? Разве после этого обеда жизнь продолжится?

– Сегодня вечером я не занят, и сейчас такая хорошая погода… Что, если нам немного пройтись?

Его вопрос повис в воздухе. Давай, Андреа, вот сейчас-то ты и скажешь: «Нет, у меня много дел, большое спасибо за чудесный обед, но мне, правда, пора ехать». Прекрасная возможность дотронуться до него, обнять, даже поцеловать на прощанье. И уехать от него. Сейчас. Скоро…

– Конечно, немного прогуляться перёд поездкой домой было бы здорово, – услышала я собственный голос.

Глупая, глупая женщина! Проигнорировать предупреждения, притвориться, что все совершенно нормально, что мы всего лишь старые друзья, и еще, хуже того, воображать, что контролируешь свое поведение.

Мы вступили в яркий солнечный свет и по невысказанному взаимному соглашению направились к его машине. Держа дверцу, он взял меня за руку, чтобы помочь забраться в его низкую спортивную машину, и у меня перехватило дыхание, я отпрянула, как будто схватилась за что-то горячее.

Усевшись на сиденье и пристегнув ремни, мы ничего не говорили и смотрели по сторонам, чтобы только не глядеть друг на друга. Я ждала, что он тронет машину с места, и, когда ничего не произошло, я почти против воли повернула голову и взглянула на Ричарда. Он внимательно смотрел на меня, его темные глаза были нежными от любви, на лице застыла полуулыбка, и я снова отвернулась, чтобы бессмысленно уставиться в окно.

О, Боже, я тону! Но я уже потеряла и способность, и желание спасаться. «Чему быть, того не миновать», – подумала я со вздохом.

С приглушенным ревом мотора мы выехали в красивый осенний день. Ричард положил руку мне на колено, и после шока от этого прикосновения я крепко сжала его руку, прислушиваясь к биению своего сердца, которое в тишине машины звучало оглушающе громко.

Мы проехали без всякой видимой цели несколько кварталов и на незнакомой улице попали на какую-то стоянку за узорчатой железной оградой, окружающей городской парк. Еще одно совпадение или часть продуманного плана? Я решила, что это не имеет ни малейшего значения. Я согласилась поехать, и, куда бы меня ни завел сегодняшний вечер, я даже не попытаюсь что-нибудь изменить или предотвратить. Ричард закрыл машину, и в состоянии ступора я проследовала за ним под золотые тени гигантских дубов и кленов.

– Чем-то этот парк напоминает мне то место у реки в Оуквиле, – сказал Ричард. – Ты помнишь, Андреа, наше любимое место?

– Пойнт, – сказала я, – да, я помню.

– Там было больше деревьев, но с этого небольшого холма видна вода. Я часто гуляю здесь после работы. Я хотел, чтобы и ты это увидела.

Здорово спланировано!

– Здесь хорошо в любое время года, но особенно зимой. Зимой здесь мало народу, а эти голые деревья и закат – все это напоминает мне о тебе, о том, как нам хорошо было вместе.

Я подумала: «Интересно, есть ли какая-то психологическая причина того, что наши самые лучшие воспоминания связаны с зимой? Что мы оба не вспоминаем другие времена года? Может быть, наша любовь была горячее всего в холодную погоду?»

Но сейчас не зима, и деревья были покрыты листьями, создававшими тенистый балдахин над нашими головами, усиливая романтичность и возбуждение от того, что я была с Ричардом.

Он взял меня за руку, и от его прикосновения я почувствовала слабость в коленях и крепко прижалась к нему. Он обнял меня за плечи, и мы двинулись в освежающе холодную тень, дети в школах, и парк был временно пуст. Окруженные кустами, создававшими ощущение интимной обстановки, мы пошли вниз по пологому склону к небольшому пруду, где лениво плавали утки. Единственное, чего тут не хватало, это пения скрипок.

Мы нашли привлекательное место под деревьями и сели рядом, но в то же время чуть поодаль, на ковер из рыжего мха. Глаза Ричарда были обращены на меня, но я притворялась, что не замечаю этого, и глазела вдаль, едва дыша и ожидая… Затем он со стоном сжал меня в объятиях и погрузил свое лицо в мои волосы, жадно целуя шею, нос, губы.

Моя реакция была пугающей. Все переполненная сверхъестественным желанием, я взяла руку Ричарда и просунула под свою блузу, издав вздох, когда его пальцы дотронулись до меня, воспламенив кожу. В моей голове звучал призыв оттолкнуть его, но я всю жизнь ждала этого момента, я даже чувствовала боль от желания, чтобы он вошел в меня, успокоил эту боль, взял меня всю.

Нежно положив меня на мягкий осенний покров из травы и папоротника, он лег рядом. Его лицо было над моим, его губы улыбались, а пальцы легко шевелили мои волосы.

– Я люблю твои волосы, Андреа, их цвет, густоту… Я вспоминаю тебя такой. Я рад, что ты носишь их так же, как раньше.

Внезапно он схватил меня за волосы и наклонил свое лицо ко мне. В его глазах светилось желание, отражение моей собственной безумной потребности. Я почувствовала его горячее дыхание на своем лице и, притянув ближе к себе, поцеловала с невыразимой страстью, а мое тело и дух как будто совершенно покинули меня.

Ричард провел языком от моего уха до ямочки на шее, и я затрепетала в ожидании.

– Ты по-прежнему не любишь, когда тебя целуют в шею? – прошептал он над моей голой грудью.

– Не люблю? Нет. Я боялась, наверное, боялась, что забудусь, не смогу удержаться… – пробормотала я в его волосы, чувствуя, что сейчас действительно не могу удержаться.

Его нежные уверенные руки непрерывно двигались: то они были заняты пуговицами и петлями, то деликатно гладили мое разгоряченное тело. Я задерживала дыхание, все мои чувства сосредоточились на его пальцах. Он нежно поцеловал каждый сосок, постепенно становясь жестче по мере того, как росло его желание, а его руки гладили меня по всему телу, оставляя бурную волну желания, которая отбросила все колебания. Мое тело изогнулось в отчаянной попытке соединиться с его телом.

Ричард парил надо мной, все его тело напряглось, глаза горели.

– Должен ли я сейчас остановиться? – Его голос звучал, как хриплый шепот. – Ты хочешь, чтобы я остановился?

– О нет, – простонала я, – не сейчас. Пожалуйста, не останавливайся.

Мы соединились в ритме – старом, как время, и все же свежем и новом. Каждый толчок был наполнен изысканной мукой, мы искали освобождения от этой муки и в то же время хотели, чтобы она длилась вечно, содрогаясь, поднимаясь к кульминации чистого восторга, в почти бесчувственном состоянии экстаза и забвения, пока звезды не вспыхнули под нашими закрытыми веками, на вершине, медленно, медленно… и вот остался невероятный покой…

О, мой милый, любовь моя! С невозможной нежностью Ричард держал меня в руках, обнимая так крепко, как только возможно. Я была совершенно удовлетворена и с удовольствием умерла бы в тот момент. Слезы полились из моих глаз, они текли прямо из сердца, а он целовал мои мокрые щеки и шептал нежные слова. Я улыбалась сквозь слезы человеку, которого хотела всю жизнь. Мы лежали тихо, обнявшись, пока буря страсти улеглась, уступив место удивлению и радости любви…

Все мои чувства были обострены до предела. Я смотрела перед собой сквозь листву, пытаясь различить в ней отдельные листья и тени, которые они отбрасывали, слушая отчаянно-нежные призывы пересмешников и наслаждаясь покоем окружающей природы.

Наконец мы вернулись к жизни и пошли к пруду, наблюдая за утками, безмятежно шествующими по своим делам, замечая всплески маленьких золотых рыбешек, мелькающих в воде, на которую падали тени деревьев. Я положила голову на грудь Ричарда и слушала глухие удары его сердца, и этот звук наполнял меня невыразимой радостью. Ричард был очень широкоплечим, по физическим данным он превосходил Стюарта, и я чувствовала себя маленькой в кольце его рук. Мы почти не говорили – в этом не было необходимости, но время от времени мысли проскальзывали в моей голове и улетали. Стюарт возникал и исчезал, не вызывая ни малейшего неприятного ощущения. В моем новом измерении все казалось возможным, как у Алисы в Стране Чудес, но, вспомнила я, Алиса набила себе шишку, и со мной, в конце концов будет то же самое. Я только что занималась любовью с человеком, который был одновременно и чужим, и самым дорогим, самым близким на земле. Я совершила поступок непростительно неправильный, однако, в моем нынешнем состоянии, неизбежный и совершенно правильный.

Мои мысли, как это всегда бывает, текли своим чередом, и, в конце концов, реальный мир, с его мужьями и женами, дурными и хорошими поступками, проник в мой оцепенелый мозг. Что же это было: конец старой любви или начало новой?

– У тебя есть жена, у меня муж…

– Мы с Валери… У нас с ней очень мало общего. У нее свои интересы, своя жизнь, а у меня свои. А как у тебя?

У меня и у Стюарта. Мы живем каждый своей жизнью, но, несмотря на то, что я не была уверена в своей любви к нему, сейчас было не время принимать решение относительно него или нас, или…

Что же происходит? У нас будет роман?

– Это нечто настолько для меня новое. Я никогда раньше ничего такого не делала, мне это даже в голову не могло прийти, – сказала я, надеясь объяснить или понять свое сегодняшнее поведение. – Я выхожу после обеда из-за стола с мужчиной, практически незнакомым, и иду заниматься с ним любовью в первом же более или менее подходящем месте. – Слова ничего не объясняли, я беспомощно пожала плечами и остановилась. Что я сделала? Или, может быть, важнее понять, почему я пошла на свидание с ним по первому его слову? – Что-то случилось на встрече группы. Я не могу объяснить, но я знала, что мы найдем друг друга. – Я замолчала, вспоминая, что это я была инициатором нашей встречи, и, в общем, я поняла, что это звучит глупо.

Когда Ричард ответил, его голос звучал мягко и успокаивающе:

– Когда я увидел тебя, то понял в тот же вечер, что наша история не закончилась. В этой книге еще есть ненаписанные главы. Мы оба знали об этом задолго до встречи группы, много лет назад. Я всегда любил тебя, Андреа. Я все еще люблю тебя.

Мое сердце подпрыгнуло в груди, я почувствовала, что воспарила к небу от чистого радостного чувства, и боль, спрятанная глубоко внутри меня, постепенно растаяла. Глаза Ричарда светились, когда смотрели в мои, и взгляд его выражал такую сильную любовь, что мои глаза наполнились слезами. Он любит меня! Пустота в моем сердце заполнилась, круг замкнулся, и я почувствовала всю полноту счастья.

Мы были вместе, пока тени деревьев не стали длинными и не достигли пруда, а розовые полосы на небе возвестили приближение заката. Мы были в полном восторге друг от друга и торжественно обещали, что теперь между нами не будет обмана, что ничто и никто не встанет на нашем пути.

По пути к стоянке, где мы должны были забрать мою машину, мы держались за руки, как невинные дети, говорили о будущем, договаривались о новой встрече. Так легко было еще на несколько минут отгородиться от внешнего мира, не беспокоиться о Стюарте, думать только друг о друге и о любви, которую мы снова обрели.

У нас будет роман!

Теперь маятник качался взад-вперед, от полной эйфории до бездонного отчаяния. Причина моего счастья была ясна, и я лелеяла его, возносилась до небес от радости. Мы снова обрели друг друга. Долгие годы я считала себя дурой, а теперь время доказало, что Ричард любит меня. И все же сияющие высоты омрачались облаками печали, и меня не покидало странное чувство потери, как будто я потеряла возлюбленного, а не нашла…

Я обдумывала свою вину. Я знала, что поступила плохо, но тут я быстро, слишком быстро отбрасывала эти мысли. «Любой человек заслуживает счастья, – рассуждала я, – и Ричард сделал меня счастливой. Всем будет только лучше. Стюарт никогда не узнает. Это не имеет никакого отношения к нашей жизни, к нашему браку, нашей стойкой вере друг в друга. Я всю жизнь совершала правильные поступки, пора подумать о перемене».

У меня было больше уважительных причин, чем пальцев на руках. Я не думала, конечно, что на самом деле все, чего я хотела, – это забраться в постель к Ричарду, осуществить свою мечту, а теперь я притворялась, что за мной нет вины. Я умудрялась оправдывать роман с Ричардом и отказывалась смотреть на вещи прямо, чтобы не причинить себе боль, но дочка итальянской католички Антуанетты Корелли могла бы лучше понимать ситуацию.

 

Глава 21

После Дня Благодарения, в конце ноября, Стюарт удивил меня тем, что принес билеты на шоу «Кошка» в театр Шуберта. Он заказал места в моем любимом «Атлантическом рыбном ресторане», куда мы и отправились на поздний ужин после шоу. Мой жареный палтус был, как всегда, восхитителен, а по словам Стюарта, меч-рыба была превосходна. Вместе с зеленым салатом и отличным белым бордоским вином это была идеальная еда для позднего вечера. Во время еды мы обсуждали шоу, деловито работая челюстями, но, когда подали кофе, стало казаться, что уже не о чем говорить, и разговор затих.

– Какое великолепное шоу! – сказала я, возможно, уже в четвертый раз. – А теперь этот восхитительный ужин! Это был чудесный вечер, Стюарт, спасибо тебе.

– Я надеялся, что тебе понравится, дорогая. Ты многие месяцы не видела ничего светлого и счастливого, – продолжал он, и глаза его наполнились грустью. – Можно подумать, что мы на свидании сегодня вечером, а совсем не старая супружеская пара – ты выглядишь такой юной и милой.

– О, Стюарт… – начала я, готовая возражать, но сразу же остановилась.

Он был прав: сегодняшний вечер действительно был похож на свидание, хотя, я уверена, что мы видели его по-разному. «Это было похоже на бесперспективное свидание», – подумала я, вспоминая вечера много лет назад, когда мои друзья знакомили меня с типами, которые мне явно не подходили, когда «лед никогда не таял», когда было даже не о чем поговорить. Это были поклонники, которые, в конце концов, провожали меня до дома и после легких проявлений чувств в машине и обязательного поцелуя около дверей я надеялась больше никогда не встретиться с ними. Тем не менее, сегодня вечером совсем другое: Стюарт не покинет меня возле моих дверей, и мы вернемся в один и тот же дом, в одну и ту же жизнь, в одну и ту же холодную постель.

Он очень старался угодить мне, а я не могла ему ответить тем же. Я присмотрелась к людям за другими столиками: некоторые пары были настоящими возлюбленными, в то время как другие казались скучающими. «Возможно, женатые», – подумала я, и мне было интересно, как выглядели со стороны мы. Держу пари, что неудачниками, принимая во внимание короткие вспышки нашего разговора между долгими паузами. Мы много лет не были наедине, и наше умение владеть собой подверглось испытанию. Мы ничего не могли дать друг другу, и наша жизнь была скучной, скучной, скучной! Я размышляла об этом, безмятежно прихлебывая свой кофе, и тут Стюарт неожиданно выбил меня из колеи.

– Вчера вечером я столкнулся с Элен на катке, во время хоккейной тренировки Брайана. Она поздоровалась и сказала, что скоро мы вместе соберемся и что она не видела тебя сто лет. – Я похолодела. Мне хотелось знать, уловил ли он значение ее мимолетного замечания? – Разве вы вдвоем не ходили обедать на прошлой неделе?

Явно уловил и теперь терпеливо ждал моего ответа.

Стюарт уехал из города в одну из своих частых деловых поездок, у Брайана была хоккейная тренировка, а я пригласила Ричарда на обед в маленький романтический итальянский ресторанчик, в северной части города, со столами, покрытыми скатертями, и с прекрасными канделябрами: недорогой итальянский декор конца шестидесятых, но здесь он был уместен. В отличие от сегодняшнего обеда со Стюартом у нас было о чем поговорить, мы смотрели друг другу в глаза и смеялись тепло и искренне, как влюбленные. Ричард хотел куда-нибудь пойти после обеда, но у меня тогда не было настроения оставаться с ним.

Брайан ходил на каток с Элен и, когда я приехала, был уже дома.

– Где ты была, мама?

– Ходила на обед с несколькими сослуживцами. Мексиканский ресторанчик, великолепная еда. Как тренировка? – спросила я, меняя тему разговора.

Стюарт позвонил из Кливленда на следующий вечер.

– Никого не было дома, когда я звонил вчера вечером, – сказал он.

– У Брайана была тренировка, а я выходила перекусить с Элен, – солгала я, не подумав.

Позже я поняла свою ошибку, но не думала, что мы опять вернемся к этому разговору, и забыла о нем.

– Это было больше двух недель назад. – Я улыбнулась. – Время летит, не правда ли? Тебя не было в городе? Я не могу вспомнить сейчас, но мне кажется, что Элен вышла минуту назад.

Что же я на самом деле сказала, когда он позвонил? Я думала, что сказала Брайану, что задержалась на работе, но, может быть, я сказала… Нет, он был с Элен. Я не могла ничего точно вспомнить, и мой мозг обдумывал возможные варианты. Предположим, что Стюарт помнил и спрашивал меня об этом. Моя паника достигла предела, но он начал говорить о команде Брайана и его турнире после Рождества.

– В конце января в Андовере, – сказал он, – у них будет три игры: в субботу утром, затем вечером и ранним утром в воскресенье. Мы можем найти, чем заняться в течение дня, и останемся там до вечера. Что ты об этом думаешь?

– Позволь мне еще подумать об этом, Стюарт. – Я старалась выиграть время. – Андовер в январе не соблазняет.

Мне представилось, как мы со Стюартом болтаемся по Андоверу и натыкаемся на Ричарда с женой на прогулке или в ресторане. Как забавно!

Я толкнула назад откидное сиденье, собираясь поспать по дороге домой, и подумала о несчастливом повороте событий, который, казалось, должен произойти. Впервые в жизни я умышленно солгала Стюарту, и в каком-то смысле я поступила предательски по отношению к своей подруге Элен. И хотя мне нравились хоккейные турниры и время, которое мы проводили там с друзьями, я не могла сталкиваться со своим тайным возлюбленным в присутствии семьи. Я определенно не поеду в Андовер в январе.

Никогда в своих самых необузданных фантазиях не могла я представить, что такое могло со мной случиться. Этому виной не наш брак: Стюарт любил меня, доверял мне, и до нынешнего момента у него не было причин сомневаться в этом доверии, но, лишь столкнувшись с искушением, я уже лгала и сочиняла истории. Что за человек делал это? «Стюарт, – размышляла я, – ты живешь с женщиной, которая обманывает тебя, и, я надеюсь, что ты никогда не узнаешь, насколько я лжива». О, Боже, что происходит?

Появился Ричард, протягивающий ко мне руки из далекого-далекого прошлого, с гипнотическим влиянием на меня, которое ослабляло узлы, связывающие меня и Стюарта. Возникла надежда на большое счастье, какое я считала для себя уже невозможным в этой жизни, и у меня не было сил повернуться к нему спиной. Пока я оставалась спокойной и искренней в своих рассказах, у Стюарта не было способа выяснить истину. Или двое моих чудесных детей. Я вдруг представила их разочарование, презрение и отвращение в их глазах.

– Андреа! Проснись, дорогая.

Я протерла глаза, пытаясь стереть эту сцену из своего воображения. В это время три пожарные машины обогнали нас, и их сирены все еще завывали в ночи.

Стюарт взял мою руку:

– Ты задумалась, теперь у тебя все в порядке?

– Да, все хорошо.

Снова те же старые вопросы закружились в моей голове, и, хотя я готова была на них ответить, мне не хотелось их слушать. Я понимаю, что должна остановиться, но, пока никто ничего не знал, можно было продолжать. Я не хотела останавливаться, я не хотела больше думать об этом. Чувства проведут меня через эти дни и ночи, и я буду жить, потому что у меня есть надежда, что все закончится хорошо.

Двумя неделями позже, в холодный дождливый вторник в декабре – мрачный день, но наиболее подходящий для людей, находящихся в глубокой депрессии, – я обнаружила, что нахожусь одна в машине и в очень подавленном состоянии. Я ехала, а хлопающий ритм «дворников» отстукивал два слова: «Ричард, Стюарт, Ри-чард, Стю-арт». Я размышляла и удивлялась в течение недель и месяцев, и меня тошнило от вопросов, по кругу ходивших в моей голове, я страдала от сильнейших в моей жизни головных болей. «Стю-арт, Ри-чард». Прошлое и настоящее смешивались воедино. Те линии, которые обычно разделяли этих двоих, почти стерлись. Я не могла найти себе места, мой разум превратился в гобелен, сотканный из кусочков крутящихся образов, создающих невозможные сценарии. «Ричард, Стюарт».

Иногда я мечтала, представляя, что Ричард, Стюарт и я – близкие друзья, вполне довольные обществом друг друга. Черт побери, зачем останавливаться на этом: мы все мирные, рассудительные люди – его жена тоже должна быть здесь. Или я видела себя и Стюарта на прогулке, как мы натыкаемся на Ричарда, любезно болтаем, как друзья… Дура!

Иногда я была счастлива, и мое сердце взмывало к облакам, как птица. А иногда несчастна, и тогда я погружалась в комплекс вины, испытывая омерзение к себе, подлой обманщице. Иногда я была спокойна, а иногда хотела умереть.

Сегодня, мчась по автостраде и уже опаздывая на прием к дантисту из-за движения транспорта, я хладнокровно увидела абсолютную тщетность этого романа, и хотела бы я знать, сколько времени пройдет до того, как Стюарт обо всем узнает. Или до того, как кто-нибудь увидит меня и Ричарда вместе и задаст вопросы, или пока я сойду с ума. Потерявшись в мыслях, я не обратила внимание на дорогу и пропустила свой поворот.

Теперь представилась сцена в приемной дантиста, где секретарша, раздраженная из-за того, что я нарушила ее распорядок, будет вызывать других пациентов впереди меня. Я проведу остаток дня в этом душном месте. Я почувствовала приближение головной боли и решила не ехать. Я позвоню и откажусь. Нет, я уже отменяла свой последний визит, чтобы провести время с Ричардом, так что сейчас я действительно должна поехать.

Пока эти совершенно глупые дебаты происходили в моей голове я почувствовала горячие слезы, стремительно льющиеся по моему лицу, и быстро, насколько позволяло движение, свернула на аварийную дорогу, истерически смеясь над уместностью этого названия. Аварийная дорога. Через некоторое время я окончательно остановила машину. Я была совершенно не в себе, рыдая и смеясь одновременно, пока слезы не одержали победу, а я уронила голову на руль, долго и громко рыдая от горя и отчаяния.

Я выплакала слезы и, когда посмотрела через забрызганное дождем ветровое стекло, мне пришло в голову, что это определенно некоторая разновидность аварии. Я должна получить помощь, поговорить с кем-нибудь, и я смогла представить только одного человека, с которым хотела бы поделиться. Я почувствовала облегчение, когда завела машину и поехала обратно к дому, доведенная до отчаяния и готовая высказать все, что накопилось, Элен, моей подруге.

Бог был со мной, и она была дома. Бесцеремонно вторгаясь, я упала на стул, посмотрела на ее заботливое лицо и ударилась в слезы.

– О, Элен, я не знаю, что со мной происходит! – сокрушалась я после того, как изложила ей некоторую часть своей истории. – Я хочу Ричарда, я хочу его больше всего на свете, но я не могу себе представить, как можно обманывать Стюарта. Я умышленно солгала ему тогда, и с тех пор меня мучают кошмары. О, Боже, если он узнает, это может убить его!

– Почему он должен узнать? – спокойно спросила Элен.

Я уставилась на нее, ошеломленная этими словами.

– Андреа, ты годами жаловалась, что тебе надоел Стюарт. Каждый хочет волнений в своей жизни, какую-то причину, чтобы с радостью встречать каждый новый день. Если Стюарт не дает тебе такой возможности, а ты нашла кого-то, кто делает это, то иди за ним.

Это было непонятно. От Элен я готова была услышать наставления, лекцию о том, как это все нелепо, совет, как выйти из этого затруднительного положения, материнский совет, но Элен – не моя мать.

– В твои планы входит бросить Стюарта? Расторгнуть ваш брак, уйти к этому, другому?

– Нет, даже в дальней перспективе, – ответила я, не зная, правда это или нет.

– Из-за этих поездок Стюарта я знаю, как ты одинока, когда он отсутствует три или четыре ночи подряд. – Элен, должно быть, увидела изумление в моих глазах и сделала паузу: – Серьезно, Андреа, Я думаю, это тебе и нужно. Бери все, что можешь, пока есть такая возможность. Это даст тебе немного тепла в одинокие ночи, когда Стюарта нет рядом, или когда ты постареешь.

Более чем изумительно. Теперь я была в ужасе, и он отразился на моем лице.

– Элен, это совсем не то, что я от тебя ожидала. Я думала, что ты отговоришь меня.

– Но это то, чего ты действительно хочешь, не правда ли? Иметь любовную связь. Тебя беспокоит только то, что об этом узнает Стюарт и обидится. Как Стюарт может обидеться, если он не знает? И как он узнает, если ты не скажешь ему?

«Элен, должно быть, добавила что-то в мой кофе, – подумала я. – Она вынуждена растолковать мне мою глупость».

– Не думаешь ли ты, что у меня нервное расстройство или что-то типа этого? – Я защищалась.

– Вовсе нет. Ты привлекательная женщина средних лет, имеющая возможность наслаждаться чудесными сексуальными капризами с мужчиной, который тебя любит, о котором ты мечтала долгие годы. Твой брак – ординарный и скучный, но у тебя есть удобный случай для последнего загула или как хочешь называй это. Ты борешься с чувством вины, но, я думаю, что ты должна идти вперед и хорошо провести время хоть однажды в своей жизни.

– Но в любовной связи нет стабильности или постоянства, ничего, что бы поддерживало ее. Я не могу представить себя в каких бы то ни было непрочных романтичных сетях только для возбуждения и веселья.

– Голубушка, я думаю, что как раз это тебе и нужно сейчас. Ты выходила замуж ради респектабельности и стабильности, и, чтобы встряхнуться, тебе нужно волноваться от чего-то нового. Если бы у меня был такой удобный случай, я бы воспользовалась им без промедления.

Мы говорили несколько часов, пока я не излила душу. Мое настроение металось от эйфории к мраку и обратно. Я описала Элен Ричарда, стесняясь, как юная невинная девица, рассказывающая о своем первом друге. Я стенала по поводу моего скучного брака со Стюартом, по поводу того, какой несчастной и одинокой я была, каким чудесным был Ричард, каким скучным – Стюарт.

– Я не хочу потерять то, что у меня есть, и я не хочу обманывать Стюарта. У нас действительно с ним хорошая жизнь, но почему-то – это правда – как будто кто-то должен восполнить мне то, что я упустила.

– Ты хочешь «держать деньги в надежном месте и предпринять рискованную авантюру». Я знаю, Андреа, я поняла, что ты имеешь в виду.

Я истерически засмеялась, в конце концов, объяснив ей, что моя мать в этом случае сказала бы: «Ты хочешь есть и сохранить кусок пирога».

Через несколько часов я наконец приехала домой совершенно изнуренная, но успокоенная. Я не была одинока, у меня была подруга, которая не считала, что я не в своем уме. Я собиралась иметь любовную связь с Ричардом, и Стюарт никогда об этом не узнает.

По дороге домой я вспомнила, что так и не позвонила дантисту, чтобы отменить свой визит.

 

Глава 22

Покупка рождественских подарков всегда была одним из самых больших развлечений в моей жизни. Единственным исключением был тот год, когда я была на восьмом месяце беременности Брайаном и даже самая небольшая прогулка становилась испытанием, равносильным покорению Эвереста. Обычно я получала удовольствие от давки, суматохи и набитых битком магазинов. Везде сверкание, огни и мягкий дискант, поющий рождественские гимны на фоне постоянного нестройного гудения голосов.

Санта-Клаусы Армии Спасения очень хорошо видели, когда я была рядом: я не могла пройти мимо ни одного из них, не опустив в его котелок долларовый билет. Напевая рождественские гимны, пробираясь через проходы, битком набитые разопревшими родителями и хнычущими детьми, я чувствовала мир и доброе расположение ко всему.

Я сильно переживала из-за моего списка, в котором на многие месяцы было спланировано, кому и что я куплю, если буду ходить по магазинам круглый год, чтобы разыскать подарки, которые, как я думала, идеально подходят их предполагаемым получателям.

Но только не сейчас: в этом году это был ужасный груз, безрадостная поденная работа. Я отложила все покупки на последние две недели перед Рождеством и теперь впала в панику. Вместо того чтобы выбрать идеальную пару медных подсвечников для Лоррейн (пункт, который с марта был в моем списке), я выбрала шелковый шарф, который, я решила, тоже может подойти. И я делала то же самое, двигаясь вниз по списку. Подарки, которые я выбирала, были поспешными, не от души и, конечно, разочаруют всех, что добавит мне огорчений. Но у меня не хватало душевных сил, и в моем мозгу не было места ни для чего больше, кроме текущих неприятностей.

За неделю до нашего ежегодного приема со мной случилась серьезная истерика: я совсем не хотела этой вечеринки.

– Давай забудем о ней в этом году, Стюарт. Это слишком много работы, а я сейчас не способна делать это.

Но Стюарт, по своим собственным взглядам, не мог представить себе этот праздник без вечеринки: человек, который ненавидел вечеринки, о, Боже, все вечеринки, кроме этой.

– Посмотри, Андреа, сейчас ты работаешь только часть времени – в прошлом году ты больше времени проводила в школе, помнишь? У тебя сейчас больше свободного времени, чем когда-либо раньше. Относись к этому проще, и все будет не так ужасно. Ты же знаешь, тебе все это начинает нравиться к концу. Дети и я напряжемся и поможем.

Я приготовила ломтики холодных ростбифов, несколько салатов, блюд с макаронами и ничего больше. «Для рождественской елки в этом году достаточно», – сказала я детям. Я не помню, как все проходило: мои мысли были там же, где и всегда, и я совершенно не заботилась о том, хорошо ли чувствуют себя гости. Совсем другое было у меня на уме: внебрачная любовная связь и как это осуществить:

Когда семья собралась за рождественским столом у родителей, Лоррейн несколько раз спрашивала меня, все ли в порядке. Она считала, что я выгляжу усталой и невнимательной, однако мои мысли в это время были далеко. «Ты худеешь?» – это спросила моя мать, которая тоже решила, что я выгляжу усталой.

– Против желания, мама. – Что я могла сказать! – Все прекрасно. Я не знаю, о чем вы с Лоррейн беспокоитесь. – Конечно, все было великолепно. Было ли у меня время для своей жизни?

Праздники подошли к концу, но я все еще не могла ни на чем сконцентрироваться. Огромное количество повседневных проблем стало для меня обременительным, и я разлюбила ходить на работу: все это отнимало у меня время, которое я могла бы посвятить мечтаниям и волнениям.

Я не хотела возвращаться на юридические курсы, и, когда мистер Мэрфи предложил мне работу Леоны Хансбурн, я солгала. «У меня нет здоровья посещать весенние занятия, – сказала я. – Да, очень жаль, но я закончу учебу во время осеннего семестра». В действительности было бы лучше объяснить все немедленно.

– Андреа, я расстроен. Я считал, что вы возьметесь за эту работу и приступите к ней немедленно.

– Может быть, я закончу летний курс, если такой будет? – сказала я с большим энтузиазмом. – Это ускорит мой диплом, и я закончу учебу к осени.

– Я все улажу, и вы сразу же узнаете об этом, но не задерживайте окончание учебы.

Я поймала Стюарта на том, что он наблюдает за мной, думая, что я этого не вижу. Мог ли он догадаться, что происходит в моей голове? Невозможно, но я искала скрытый смысл во всем, что он говорил, выискивая намеки на то, что он о чем-то подозревает. Я предположила, что виной этому мои мысли о грехе. Докучливые, но недостаточно, чтобы отвратить меня от планов относительно Ричарда. Теперь ничто меня не остановит. Я была занята только Ричардом, исключив из жизни все и всех и странствуя по своей жизни, как визитер с другой планеты.

Однажды днем, когда Келли была еще дома на рождественских каникулах, позвонил Ричард. Она ответила и подозвала меня, совершенно не проявляя интереса к тому, кто же это мог мне звонить. Но этот звонок был началом кошмара, и каждый раз, когда звонил телефон, я паниковала. Я жила в состоянии постоянной тревоги от одного телефонного звонка до другого, желая услышать его голос и боясь, что кто-то другой может снять трубку. Если он позвонит снова, Келли может запомнить его голос. Предположим, Брайан или Стюарт спросит, кто звонил. Что я скажу? Я попадусь.

– Не мог бы ты звонить мне на работу, Рич? Это намного проще для меня. Никто не обратит внимания, а если это и случится, то я представлю тебя как своего зятя или как-нибудь еще.

– Но я люблю удивлять тебя дома! Когда ты в офисе, ты не скажешь то, что мне нравится слушать, поэтому я и звоню тебе из машины. Я могу сказать то, что мне нравится, без секретарши, суетящейся с бумагами, которые я должен подписать. Теперь скажи мне, моя любовь, когда я снова поцелую эти сладкие груди?

Это все отвлекало меня на эротические фантазии, и я немедленно забывала о своей тревоге.

Я не осмеливалась звонить Ричарду сама, я не хотела, чтобы какая-нибудь любопытная секретарша узнавала мой голос, так что я должна была ждать его звонков, а ожидание и тревога совершенно выбивали меня из колеи. Однажды после пары звонков, когда звонивший вешал трубку до того, как я подходила к телефону, я провела остаток дня, как комок нервов, думая, что звонил Ричард, а я пропустила это.

Однажды, когда Брайан был не в школе, а дома, мне в голову пришла глупейшая уверенность, что Ричард обязательно позвонит, и я провела целый день, гладя белье около телефона, проглаживая все, от рубашек до нижнего белья, совершенно обезумевшая от мысли, что Брайан может первым подойти к телефону. Но звонка не было, и я почувствовала себя опустошенной.

Я все время была раздражительна, погружена в себя и взвинчена и больше не беспокоилась о том, замечает ли это кто-нибудь. Мы разговаривали часто – бессвязные разговоры, наполненные долгими сексуальными намеками, но виделись мы только три раза после волшебного дня, проведенного в парке, и всегда в ресторанах Бостона. В этом городе я оставалась неузнанной, толпы людей позволяли затеряться, а то, что я была окружена людьми в затемненном ресторане, не давало мне шанса поддаться его обаянию. Очевидно, я еще не была готова к чему-нибудь более интимному.

В начале января Стюарт поехал в Пальмспрингс, чтобы присутствовать на четырехдневной конференции, с вечера четверга до воскресенья. В эту пятницу Брайан должен был пойти из школы прямо на хоккейную тренировку, а затем останется ночевать в доме своего друга, и я не увижу его до второй половины дня в субботу. Время было установлено. Ричард позвонил утром, перед тем как я ушла на работу.

– Это восхитительный маленький ресторанчик, и только здесь подают «Шатобриан для двоих». Я хотел бы разделить это удовольствие с тобой, – сказал он очень обаятельным голосом. – А потом по стаканчику спиртного на ночь, предположим, в «Черной Кошке»?

– Это звучит привлекательно, – согласилась я.

– И в конце номер-люкс в «Рице»?

– Не торопи события, – ответила я, смеясь, и добавила: – Увидимся в семь, – после того, как он дал мне указания.

Я помчалась вверх по лестнице за свежим нижним бельем и зубной щеткой, решив дать выходной своей совести и посмотреть, что произойдет.

Ресторан оказался самым романтическим убежищем на земле. Очень маленький, думаю, испанский или португальский, – с непроизносимым названием, он был спрятан в нижней части улицы около порта, в старейшей части города. Три массивные каменные ступеньки вели с улицы вниз, в полукруглую нишу с тяжелой дубовой дверью, спрятанной глубоко в тени. Внутри было полутемно и уютно. Весело танцевал огонь в огромном каменном камине, бросая вызов январскому холоду. Стены были грубо оштукатурены, на потолке – тяжелые темные балки, и никакого видимого электрического освещения.

Столы были спрятаны в углах и нишах. На каждом из них горели свечи в керамических подсвечниках, что создавало романтическую иллюзию тайной любви. Эта атмосфера усиливалась странствующим скрипачом, который бродил по залу, играя что-то нежное и жалобное. Когда он останавливался, то добавлял современное попурри из трех частей к исполнению медленной средневековой музыки.

«Шатобриан» немедленно вытеснил всю самую великолепную еду, которую я когда-либо пробовала в своей жизни. Это оказался ростбиф, политый густым темным соусом, с красочным букетом овощей, изящно разложенных по краям тарелки. Мы выпили бутылку темного красного испанского вина, а в качестве десерта у нас были невероятно вкусные ореховые вафли и клубника. Я захихикала, когда Ричард покормил меня немного со своей вилки, вспоминая сексуально-пищевую сцену из «Тома Джонса» – кинофильма, который мы вместе смотрели много лет назад. Я сделала то же самое, пока наш смех незаметно не перешел в чувственное наслаждение. Мы положили вилки, посмотрев друг на друга глазами, полными желания, пораженные эротичностью такого обыденного действия.

Теплая атмосфера, легкое журчание беседы, мягкий смех, вино. Мы представили себе, что сидим в укромном месте на огромном банкете. Рука Ричарда лежала на моем бедре, его пальцы гладили кожу под юбкой, а я тонула в темном свете его глаз и чувствовала себя даже более глубоко влюбленной в него, чем если бы я жила в романе, составленном из моих грез.

После обеда мы отправились в маленький уютный бар на Бойлстонской площади – сердце театрального района. На нее выходят несколько отелей нижней части Бостона. Ричард уговаривал, а я отказывалась, хотя и неохотно.

– Андреа, – шептал он, – я хочу провести эту ночь с тобой, неторопливо и страстно любить тебя всю ночь. Я хочу проснуться утром вместе с тобой и опять любить тебя. Ты знаешь, что тоже этого хочешь.

Его темные глаза светились мягким светом, заставляя меня соглашаться. «Я прав?» – прошептал он мне в волосы, отчего мурашки побежали по спине. Когда я кивнула, он победно улыбнулся и пошел за пальто.

Но однако январский холод улицы быстро остудил жар моей страсти. На тротуаре я заартачилась, непреклонно и твердо:

– Ричард, я не могу. Я не могу провести эту ночь с тобой. Не сегодня, может быть, когда-нибудь потом.

Но низкий соблазнительный голос Ричарда в моих ушах, его губы, щекочущие мою шею, отдавались у меня под ложечкой приятным возбуждением. Я снова хотела любить его и, вспомнив трепет первой ночи, окончательно сдалась. Я прижалась к Ричарду, вдыхая его тепло, пока он ловил такси.

В такси Ричард целовал меня, расстегивал мое пальто и засовывал свои холодные руки под мой жакет, под блузку – ледяные руки, обжигающие мою жаркую кожу, руки, которые никогда не перестанут двигаться, прикасаться, возбуждать и распространять страсть и вожделение, а я в это время сильно и глубоко дышала и думала о том, что готова расположиться прямо здесь, на заднем сиденье этого такси и заниматься с ним любовью в эту ночь, всю ночь, и все остальные ночи.

Наедине с ним в номере, однако, получилась следующая история. После остужающей прогулки через огромный мраморный холл и подъема в лифте на тридцатый этаж вместе с тремя типами, очевидно, пьяными, громко смеющимися над тем, как один из них пытался вспомнить какую-то шутку, я поняла, что сильно нервничаю. «Это прелюбодеяние», – подвела я черту, и испуганное лицо посмотрело на меня из зеркала ванной. Я хотела принадлежать Ричарду больше всего на свете и попусту трачу время в душе, как девственница, а ведь он может уйти, если меня не будет слишком долго.

Он не ушел: неожиданно он оказался рядом со мной, под потоком теплой воды. Взяв мыло из моей руки, он намылил мне спину, потом его руки окружили меня, чтобы достать до груди и сосков. Одна рука нежно гладила мой живот, пока он целовал шею и уши, а я прислонилась спиной к его мускулистому телу: я слишком ослабела, чтобы стоять самостоятельно. Он был во мне, и мы занимались любовью, стоя под водой, струящейся по нашим волосам и лицам. Нежный шипящий звук смешивался со вздохами и всхлипами, исходящими из меня, – женщины, которая за всю свою жизнь никогда не издала ни звука, занимаясь любовью.

Завернув в огромное полотенце, Ричард понес меня в постель, затем нежно вытер, медленно снимая полотенце, как будто бы открывал подарок, стараясь не повредить обертку и продлевая этим удовольствие. Он улыбнулся мне лучезарной улыбкой, затем наклонил голову и захватил сосок губами, перемещая свое тело на меня, готовый опять заниматься любовью. «О, мой Бог», – подумала я, и последней моей ясной мыслью до того, как я забылась, была мысль, что я разорвусь от удовольствия.

Лоррейн позвонила мне рано утром, в ясный и солнечный день в конце января. Снег на заднем дворе ярко блестел. Слушая ее, я наблюдала за стайкой синичек, которые, обгоняя друг друга, перелетали с дерева на дерево, рассекая воздух, будто скользили по волнам.

– Мне нужна помощь, чтобы сделать новые портьеры для спальни, – начала она. Своим самым льстивым тоном она продолжала: – Если бы ты приехала и сшила их со мной, я бы покормила тебя обедом. Мне действительно нужна помощь. Это ведь только час езды, а дорога хорошая.

«Сшей со мной», – она говорит. Только Бог знает, зачем Джордж, ее муж, купил ей швейную машину. Еще в двадцатилетнем возрасте она признала, что не способна пользоваться иголкой и ниткой, и никогда не беспокоилась о том, чтобы научиться шить.

– Сколько времени у тебя эта швейная машина?

– Только шесть лет: недостаточно для того, чтобы научиться ею пользоваться.

Я засмеялась вместе с Лоррейн.

– Хорошо, пусть это выглядит как возможность великолепно провести день, – ответила я и пообещала быть у нее не позже десяти часов утра.

Я измерила и раскроила ткань, которую она купила, и попыталась показать ей, как пользоваться машиной, но подошло время обеда.

– Я сошью их после того, как мы поедим, – сказала я, оставляя груду цветастого ситца на стуле, и мы пошли на кухню.

За супом и сандвичами мы с Лоррейн непринужденно и шумно болтали, обсуждая ее планы нового оформления дома, успехи Келли в колледже, громко смеялись над ее рассказами о победах ее сына Стефана, который в свои тринадцать безраздельно завоевал сердца всех девочек своего класса.

– Как Стюарт чувствует себя? – спросила она.

– Как всегда, хорошо.

– Да, но ему не было хорошо, когда я разговаривала с ним у родителей на Рождество.

– В чем дело?

– В тебе, я думаю, хотя мне было довольно-таки трудно понять, что он пытался сказать.

– Он сказал, что что-то не в порядке?

– Нет, только, что он беспокоится о тебе. Он сказал, что ты кажешься отсутствующей и несчастной. И, кажется, ему в голову пришла дикая мысль, что у тебя на уме другой мужчина. Конечно же, я сказала ему, что он сумасшедший. – В ее глазах появился страх. – Ты бы сказала мне, если бы что-то происходило? Ведь это не так, не правда ли?

– Лоррейн, что именно он сказал?

– Ну, он сказал, что ты изменилась в последнее время, что ты невнимательна, когда кто-то к тебе обращается, и это видно всем и всякому. Еще он сказал, что у тебя появился отсутствующий взгляд, как будто ты грезишь о чем-то или о ком-то. И потом он сказал, что думает, что у тебя, может быть, кто-то есть.

Я прервала Лоррейн, надеясь развеять ее сомнения:

– О, Лори, ты знаешь, какой я стала после аварии. У меня появились головокружения, тошнота, временами я выхожу из себя из-за головной боли или небольших неурядиц, но я не менее внимательна к нему теперь, чем раньше. Кроме того, Стюарт заметил бы, если бы у меня был любовный роман прямо у него под носом, хотя он никогда ничего касающегося меня не замечает. Я не могу поверить, что он вывалил всю эту чушь тебе, не поговорив сначала со мной.

– Андреа, он сильно любит тебя, и он кажется таким обеспокоенным, таким испуганным, говоря о тебе, как будто он думает, что ты собираешься бросить его или сделать что-нибудь подобное. Между вами все в порядке?

– Все точно так же, как всегда. Откуда взялась эта мысль, что что-то не в порядке? У нас со Стюартом никогда не было никаких проблем, никогда ничего не менялось – жизнь идет день за днем, и все время одно и то же. Ничего не происходит, и это очень скучно, и очень безопасно.

– Что ты подразумеваешь под безопасностью? Ты чего-то боишься? Кто-то третирует тебя? Стюарт становится извращенцем?

– Боже, Лоррейн, ты читаешь слишком много женских журналов. Конечно, Стюарт не становится извращенцем. Я сказала, что мой брак безопасен, но не ужасен. Только об этом я и думаю в последнее время. В моем браке нет ни волнений, ни тревог. Он спокойный и безопасный. И скучный. Тебе скучно с Джорджем?

– Скучно? Никогда не думала об этом. Нет, я так не думаю.

Они женаты 16 лет. Может быть, этого слишком мало для скуки или у них великолепная сексуальная жизнь.

– Что бы то ни было, не беспокойся за меня и Стюарта. Мы выдержали двадцать два года и выдержим еще столько же. Все прекрасно. Может быть, дело во мне – «так это пройдет», как всегда говорит наша мать. Все будет в порядке.

Я думала об этом разговоре, когда ехала домой. Что натолкнуло Стюарта на мысль, что есть кто-то другой? Я не думала, что у него хорошая интуиция, но я могла ошибаться. Или, может быть, я скрывала все не так хорошо, как думала. Тут же я решила впредь быть более осторожной. Он спрашивал меня, несчастна ли я, но никогда не говорил о другом мужчине. Правда, мы ни о чем вообще не говорили все эти дни, мы премило игнорировали друг друга.

Да, в Рождество он «накачал» Лоррейн информацией, так что, очевидно, моя рассеянность бросалась в глаза даже ему. «Как мило, – подумала я, – что ему это небезразлично». Может быть, то, что я называла «отсутствием друг к другу», в действительности было односторонним, только с моей стороны. Была ли я в ладу с ним из-за того, что не знала, любит он меня или нет? Или была так увлечена Ричардом, что все остальное мне было безразлично?

Келли приехала домой на февральские каникулы, но впервые за много лет мы не поехали в Оуквиль навестить моих родителей: и у нее, и у ее брата были другие планы. Келли хотела как можно больше времени провести с Филом, а Брайан на несколько дней был приглашен с лыжами в «хижину» своего друга.

Он вырос с прошлой зимы, и его лыжные ботинки ему не подошли. К счастью, когда он примерил ботинки Стюарта, они оказались ему впору, но они были черными, а не флюоресцирующе-оранжевыми с пурпурными полосами, какие носили в этом году.

– Могу ли я купить новые ботинки, папа? – спросил он.

– Не сейчас, сын, подожди до следующего года.

Брайан немного похныкал, но услышав ультиматум, что или будет кататься в ботинках Стюарта, или не будет кататься совсем, решил, что ботинки выглядят почти великолепно. Он был сейчас почти такого же роста, как и его отец, и лыжи Стюарта тоже хорошо подошли бы ему, даже несмотря на то, что были длиннее тех, к которым он привык.

– Хорошие лыжники катаются на более длинных лыжах, – сказал ему отец. – Ты можешь лучше маневрировать, а имея большую поверхность соприкосновения со снегом, ты будешь двигаться гораздо быстрее.

Это вполне удовлетворило его пятнадцатилетнее эго, и он ушел счастливый, хотя и с позаимствованным оснащением.

Мы с Келли провели день вместе, делая покупки, но я слишком равнодушно ко всему относилась, и, хотя пыталась быть веселее, все равно омрачала ее радость.

Мы входили и выходили из магазинов, где я просто смотрела на товары, а в час дня мы остановились поесть «У Эдгара» – бутербродная в тихом месте.

– Ты хорошо себя чувствуешь, мама? – спросила Келли после того, как мы сделали заказ.

– Конечно, разве я плохо выгляжу?

– Да нет, просто ты не такая, как обычно. Ты всегда суетишься, делаешь множество дел одновременно, а сейчас, с тех пор, как я приехала домой, я вижу тебя какой-то изможденной.

– Я чувствую упадок сил. Наверное, климакс?

– Отец тоже выглядит не очень хорошо. У вас все в порядке?

Наблюдательная у меня дочь, только надоедливая.

– Вы с отцом не ссоритесь?

– Твой отец и я? Глупая, из-за чего мы можем поссориться? Даже не думай о нас, лучше расскажи о фильме, который вы с Филом посмотрели вчера вечером.

Она начала рассказывать о комедии, которую они видели, на ее лице появилось оживление, вызванное этим воспоминанием, и я перестала слушать. Я не обманула ее: мы со Стюартом не ссорились, мы совсем ничего не делали. До теперешнего времени, когда бы у нас ни происходили одна из наших очень редких ссор или споров, нечто реальное, как стена, возникало между нами, и мы бились в нее, пока оно не исчезало. Мы нечасто ссорились, но у нас была пара добрых ссор за эти годы, и все они проходили по обычной схеме. Каждый из нас хотел примирения, и мы разговаривали, пока не находили путь к миру. Но в последнее время у нас не было ни ссор, ни споров.

Сейчас не было ничего такого, что надо было бы преодолеть или от чего избавиться, – только холодная каменная пустота. Я не могла говорить о своих проблемах, так что предпочитала молчание, а когда он пробовал это сделать 6 присущим ему равнодушием, я останавливала его. Может быть, он надеется, что проблема решится сама по себе? Я подумала, что это похоже на Стюарта: отказываться от проявления эмоций и ждать, когда логическое решение проблемы придет само собой.

Ночью мы спим в разных местах, утром по очереди принимаем душ, в молчании пьем кофе и идем работать. Стюарт часто работает допоздна, или отсутствует в городе, или на тренировках с Брайаном, и я часто бываю одна. «Во всем виноват Стюарт», – подумала я с обидой. Если бы он так часто не отсутствовал, со мной было бы все в порядке, но это была неправда. Только я была виновата в том, что происходит, и действительно не знала, хочу ли из этого выпутаться. Мы со Стюартом прожили вместе больше двадцати лет, но после переживаний, связанных с Ричардом, моя семейная жизнь поблекла.

Стоило ли сохранять наш брак? Или он изжил себя? Если я останусь со Стюартом и продолжу роман с Ричардом, я смогу «и сохранить свой пирог, и есть его одновременно». «Вопросы морали», – с иронией подумала я, но я была сейчас далека от того, чтобы заботиться о морали. Я потеряла свою честность, и, пока никто этого не обнаружил, я была уверена, что смогу продолжать этот обман.

Я хотела что-нибудь изменить, молилась о переменах, но эмоционально была не способна понять, что любая перемена должна исходить от меня. Вместо этого я хотела, чтобы случилось что-то радикальное: один из нас может умереть, или нас могут перевести далеко отсюда. Я отчаянно хотела выбраться из этой ужасной ситуации, и запоздало вспомнив о Боге, молила его о помощи, но если он и был здесь, то не слышал.

Хотя я была готова называть это освобождением, волнения и тревоги моего любовного романа теперь были отягощены комплексом вины и обманом, и эту тяжесть я была не в состоянии нести. Я обманывала Стюарта, который доверял мне, бедный дурачок.

Ричард обманывал свою жену, и хотя говорил, что любит меня, я не верила ему. Комплекс вины перед одним и недоверие к другому боролись во мне, и начались ночные кошмары, которые не прекратятся, пока что-нибудь не произойдет.

«Неизбежно, – я полагала, – та ненадежная башня, которой был мой брак, в конце концов, треснет и с грохотом упадет на землю».

 

Глава 23

День Святого Валентина и в лучшие времена проходил в нашем доме без суеты и волнений. Стюарт, если вспомнит, купит мне открытку по дороге с работы домой, но такое бывало редко. Раньше, когда мы только поженились, он дарил мне конфеты в красных сердцевидных коробках, но после того, как родился Брайан и я начала заботиться о сбрасывании лишнего веса, на сласти был наложен запрет. Стюарт никогда не думал о цветах, ему совершенно чужда романтика, и я, как правило, была забыта в этот особый день, оставаясь в стороне от влюбленных. При теперешнем состоянии дел, при том, что в последние две недели наше общение заключалось только в обычном обмене любезностями, нет сомнений, что в этом году День Валентина пройдет совсем незаметным.

Когда в половине шестого вечера прозвенел звонок у входа, я была удивлена, увидев за дверью разносчика цветов, и в полнейшем молчании приняла огромный букет дорогих красных роз. Он был великолепен, и я засунула нос в благоухающие цветы, вдыхая свежий запах, напоминавший малину. Я посмотрела на открытку и увидела, что на ней нет подписи. «О, Стюарт,» – подумала я, и глаза мои наполнились слезами. Какая сентиментальность! Он никогда не посылал мне цветов ни по какому поводу. Он думает, что цветы разрешат наши проблемы. «Не будь злюкой, Андреа. Человек плохо себя чувствует из-за всего происходящего, он посылает цветы, будь великодушна. И, – подумала я, пряча лицо в благоухающем букете, – может быть, это не такая уж и бесперспективная идея?» Вот я и плачу над букетом цветов, который может быть прекрасным способом начать все сначала. Я установила букет на столе в холле, где Стюарту будет наиболее приятно его видеть, когда он войдет. Это, правда, не решение проблемы, но, если цветы от Стюарта могли довести меня до слез, у нас еще есть надежда.

Он любил печеную картошку, и у меня было достаточно времени, чтобы приготовить ее.

Стюарт пришел через час или чуть позже, измученный, что случалось часто в последнее время. Я увидела, как он мельком взглянул на цветы в холле, вешая пальто в шкаф, но ничего не сказал.

– Я рано закончил работу сегодня вечером, но движение было ужасным, – пожаловался он, растирая лицо руками, как он всегда делал, когда уставал.

Из-за этого он выглядел ранимым, как маленький мальчик, что всегда меня трогало. Я помедлила, пропуская его к духовке, чтобы показать, что держу в руках.

– Печеная картошка?

Я засунула блюдо в духовку, чтобы разогреть.

– Я знаю, как ты любишь ее, а сегодня День Валентина, после всего…

– О да, я забыл. Я ехал как раз мимо цветочного магазина, но я не подумал…

– Стюарт, цветов вполне достаточно, мне больше ничего не нужно.

– Цветы? Ты имеешь в виду букет, который стоит в холле?

Я повернулась, заигрывая с ним.

– Я не вижу вокруг никакого другого великолепного свежего букета. Спасибо тебе, он великолепен, – сказала я, подходя, чтобы обнять его.

Он поймал мои руки до того, как они обвили его шею, останавливая меня.

– Я не посылал тебе никаких цветов!

– Стюарт, я знаю, что была раздражительна в последнее время и нам совсем не было хорошо, но после такого приятного романтического подарка не порти все, отказываясь от него. Мне он нравится. Спасибо тебе, он безупречен.

– Я не посылал тебе цветы!

Его голос был спокойным, но угрожающим в своей силе. Каждое слово произносилось медленно и с расстановкой.

– Тогда кто это сделал?

Как только я произнесла эти слова, единственно возможный ответ пришел мне в голову, и я сжалась, как перед ударом.

– Ты спрашиваешь меня? Какого черта я должен знать? Ты должна знать, кто мог бы послать тебе дорогой букет в День Святого Валентина!

Я отбросила свое умозаключение:

– Может быть, дети сделали это в качестве сюрприза? Я должна была понять, что ты не мог этого сделать. Ты не пришлешь мне цветы, даже когда я умру!

– Я знаю, что это не дети: они попросили бы у меня денег. Итак, Андреа, кто послал тебе такие дорогие цветы?

Изо всех сил стараясь удержать свои догадки при себе, моля о том, чтобы ничего не отражалось на моем лице, я с глупым видом продолжала:

– Тогда это, возможно, Кевин. Ты знаешь, какой он шутник.

– Кевин Макграф? Ты пытаешься подсунуть Кевина в качестве своего любовника?

– Откуда ты взял эту сумасшедшую мысль, что у меня есть любовник?

– Только любовники посылают цветы!

Теперь я знала, что есть только один возможный ответ на этот вопрос. Но только поистине глупый мужчина или эгоист, нарушитель спокойствия, мог послать цветы домой своей возлюбленной, чтобы ее муж мог увидеть их и прийти в ярость. Ричард не был глуп, так что, должно быть, он пытался нарушить наши со Стюартом отношения. Но зачем?

– Андреа, я не посылал цветы, и мы оба это знаем. Я не знаю, что происходит. Я пытался узнать, о чем ты думаешь, я надеялся, что ты сама об этом расскажешь, но сейчас я спрашиваю тебя прямо: у тебя любовный роман?

Его глаза, его красивые глаза, теперь засверкали на побледневшем лице, угрюмо уставившись на меня. Он сморщился, как будто его начинало тошнить. «Мой мозг судорожно работал.

– Роман, Стюарт, роман? У меня?

Он отвернулся от меня, и его лицо скривилось. Мой Бог, Стюарт собирался плакать.

– Да, Андреа, роман! Ты знаешь, что такое роман? Это когда у тебя секс с кем-нибудь, кто не является твоим мужем. Еще это называется «измена»!

– О, Стюарт, что за обвинение? Как ты мог подумать, что у меня роман?

Он смотрел на меня какое-то время, потом повернулся и вышел из кухни, опустив голову. Его тяжело поникшие плечи выражали боль и обиду гораздо сильнее, чем слова.

«Слишком неблагородно, Андреа, недостаточно добродетельно так мало возмущаться, – ворчала я. – Если бы я действительно не была преступницей, я бы ругалась. Я предвидела его вопрос, и он знал об этом».

Одна встреча – это не роман, не правда ли? Первый раз в парке не считается, и тогда была только одна ночь в отеле. Память заставила меня затаить дыхание. Я не могу делать вид, что этого не было, и грех был совершен дважды. И я имею определенное намерение делать это снова. И если это нельзя рассматривать как роман, то что же это, черт побери, такое? Я стояла, переполненная грехами.

Запах подгоревшей печеной картошки вернул меня к реальности, а то бы я стояла здесь долго.

Зазвонил телефон, я была рядом и схватила трубку со стены. Мне звонили редко, но я вертелась около телефона два дня, отвечая на каждый звонок, моля о том, чтобы при этом никого не было. Я подняла трубку, в животе забурлило.

– Алло?

Сочный баритон Ричарда звучал тихо:

– Андреа, это я…

У меня в животе что-то булькнуло и опустилось. Еще десятки лет могут пройти, а его голос будет все так же вызывать у меня дрожь. Я была на кухне, а Брайан с парой приятелей играл в пинг-понг в подвале. Я очень благоразумно попросила Ричарда подождать и перешла в кабинет, обеспечив себе максимум пять минут спокойной беседы.

– Ты получила розы?

– Зачем нужно было это безумие?!

– Я хотел, чтобы ты знала, что я о тебе думаю…

– Я думала, что их послал Стюарт, и у нас была большая ссора из-за них, а мы почти никогда не ссоримся.

– То есть мой подарок вызвал ревность?

– Что за гадости ты говоришь?

– Да, ты права, и я сожалею, но тебе понравились мои цветы?

– Ричард, ответь мне: ты хотел, чтобы Стюарт злился и ревновал?

– Конечно, нет. Я, наверное, просто не подумал об этом. Если из-за этого у тебя возникли неприятности, то я извиняюсь, только я думал, что тебе будет приятно.

– Приятно? О, Ричард, это было совершенно безответственно!

– Они тебе понравились? Мои цветы были красивее, чем от Стюарта?

– Да, я люблю розы, а Стюарт совсем не посылает мне цветов.

Я не могла помочь ему сделать сравнение: Ричард, чуткий и внимательный, и Стюарт, скучный и прозаичный.

– Согласись, что они прекрасны, как и ты.

У его голоса был такой тембр, что он смог бы обольстить птицу-мать в ее собственном гнезде, и я не смогла сдержать смех.

– Да, – выдохнула я, – они красивы.

– Я думал о тебе… – Я тоже…

– Андреа, этого недостаточно: телефонный звонок раз в неделю, обед раз в месяц. Я хочу опять держать тебя в объятиях, опять заниматься с тобой любовью. Мы должны в ближайшее время снова встретиться.

Я попалась: раздражение и страх исчезли, ужасная сцена со Стюартом осталась позади. Приятная беседа сломила сопротивление с моей стороны, и мы весело болтали, когда смех моего сына на кухне вдруг проник в мое сознание.

Мое наслаждение голосом Ричарда погасло, и очарование этого звонка было нарушено мыслью о том, что любой из мальчиков, даже не Брайан, мог услышать этот разговор. Я вернулась на землю.

– Здесь Брайан со своими друзьями – неподходящее время для разговора.

– Мы должны выбрать время. Я слишком долго хотел тебя, Андреа. Давай найдем наше место, куда не сможет вторгнуться весь земной мир, и где я смогу шептать тебе на ухо, целовать твой нос, заниматься с тобой любовью. Тебе понравилось это последний раз, не правда ли?

Понравилось? Как будто бы все это еще продолжалось. Дрожь пробежала по моей спине, но в этот момент зашел Брайан, чтобы взять бумагу из выдвижного ящика стола. Смущенная и растерянная, увидев свое поведение глазами сына, я покраснела от стыда.

– Смотри, я приеду, – легко сказала я в трубку, как будто бы подруге, так как Брайан смотрел на меня вопросительно. Грех, должно быть, ясно отпечатался на моем лице. Я должна закончить этот разговор. Я изворачивалась, пока Брайан не вышел из комнаты, и, в конце концов, я договорилась встретиться с Ричардом. Потом в оцепенении я присела на несколько минут, чтобы переключиться перед тем, как вернусь к своей семье.

Очарованная голосом Ричарда и его словами, я очень легко выкинула из головы Стюарта. Если он рассчитывал расшевелить меня, то сделал это, и теперь я сидела, мечтая о нашей следующей встрече и представляя себе эротические сцены.

Но мои чувства смешались. До Дня Святого Валентина я не находила ничего дурного в отношениях с этим мужчиной: мы когда-то любили друг друга, и была определенная справедливость в том, что я снова его нашла, как бы замыкая круг. Но его прекрасные цветы, наполнившие этот дом своим ароматом как ни странно, вернули меня к реальности. Утром следующего дня я выбросила эти цветы: их запах напоминал мне тяжелый насыщенный воздух траурной гостиной. Я бессовестно обманывала всегда, когда мне это было нужно, но теперь я была замужней женщиной, имевшей роман с женатым мужчиной. Мне не нравился этот мой образ, но я быстро отбросила его, пытаясь заново зажечься романтикой слов Ричарда, разбудившей меня. Мы назначили следующее свидание, и я надеялась снова увидеться с ним. Только мысли о сексе с ним будили во мне страстное желание, это так отличалось от занятий любовью со Стюартом.

После Дня Святого Валентина прошли две недели, между нами не было никаких контактов за это время, и каждый раз, когда я заново проигрывала про себя ту сцену, я становилась все более уверенной в том, что обвинение Стюарта было просто «ударом в темноте». Он был самым ненаблюдательным человеком в мире, он не мог ничего знать. «Кроме того, – добавила я шутя, – роман не мог сделать этот скучный брак хоть сколько-нибудь хуже». Стюарт мог на этом успокоиться, но я с этим жила, это было время перемен.

Еще раз приятно раздосадованная Стюартом, отодвинув его интуицию в дальний уголок моего мозга, я опять переключилась на Ричарда. Он хочет видеть меня чаще, он теряет меня. На этой высокой ноте я целеустремленно зашагала на кухню, чтобы взяться за ужин. Моя голова была наполнена восхитительными озорными мыслями.

Но вот кого легко было недооценить, так это Стюарта: никогда не выделяющийся из толпы, слишком тихий, чтобы привлечь к себе внимание, но с таким непритязательным видом мой муж был амбициозным и упорным человеком. Он ставил перед собой цель, потом следовал прямо к ней, пока не достигал ее, и редко проигрывал. Теперь Стюарт боролся за то, чего хотел всю свою жизнь, а он хотел меня.

В конце месяца был мой день рождения. Стюарт никоим образом не признавал этого события, а Брайан, возможно, даже не знал, когда этот день. Келли была далеко, в колледже и, наверное, забыла, потому что я не получила даже почтовой открытки. Ее телефонные звонки раздавались все реже, она жила своей жизнью и не нуждалась в обществе родителей.

Мама вспомнила: она послала мне открытку и позвонила в воскресенье утром, когда Стюарт и Брайан были на тренировке.

– С днем рождения, Андреа. Твой отец и я шлем тебе любовь и поцелуи. Ну, и каково чувствовать себя сорокасемилетней? – Она имела нахальство рассмеяться.

– Не так уж плохо, мама. Вероятно, лучше, чем если бы я стала матерью сорокасемилетней женщины. – Это быстро положило конец изрядной бессмыслице:

– Как у вас дела?

– Прекрасно, мама, потрясающе. Как отец?

– Он жалуется на нарушение пищеварения и говорит, что мой соус для спагетти слишком острый. Вдруг после всех этих лет мой соус стал недостаточно хорош для него. «Ты пьешь слишком много вина, Лео, – сказала я ему, – оно и вызывает у тебя изжогу. Пей молоко». Но разве он послушает меня?

Риторический вопрос. Любой ответ на него был бы ошибочным: с одной стороны, я проявила бы сочувствие к ней, а с другой, набросилась бы на ее Лео, и начался бы спор.

– Приезжайте навестить нас. Приезжай на Пасху и бери с собой детей. Ты выглядела похудевшей на Рождество, похудевшей и нервной. А твой Стюарт все время беспокоился. Все в порядке между вами?

– Конечно, я же сказала тебе, мама, все великолепно.

– Он сделал тебе хороший подарок на день рождения?

– Хм, он отдаст мне его сегодня вечером. Это – сюрприз.

– Чудесного дня рождения, Андреа. Мы любим тебя.

– Спасибо, мама. Спасибо, мама, – повторила я тихим голосом.

Любила бы ты меня так же, если бы знала, что взбрело в голову твоей драгоценной дочери? Другой риторический вопрос. И я пошла готовить себе чашку чая.

 

Глава 24

«…Затем ты подъедешь к зданию сзади. Номер сорок девять расположен где-то на полпути вниз. Я буду там первый, так что тебе не придется беспокоиться о ключе». Указания Ричарда были простыми и ясными, и мне не составило труда найти это место, на противоположной стороне улицы от сто двадцать восьмой дороги. «Как остальные находят подобные места?» – удивлялась я, паркуя машину.

Ричард не ответил на мой первый длинный звонок, и если он не слышал и второй, то он, должно быть умер здесь. «Конечно, опаздывает, – рассердилась я, – оставляя меня, как чучело, стоять здесь». Буйный мартовский ветер разметал мои волосы вокруг лица, и я решила вернуться к машине, по крайней мере, там мне не будет холодно. Я повернулась и столкнулась с кем-то, стоявшим позади меня.

– Простите, миссис Флетчер… О, я ошибся, – сказал он, когда я убрала волосы с лица. – Принял вас за другую, извините, леди, – промямлил он, уходя.

Ричард подошел ко мне секундой позже.

– Кто это был? – спросил он, крепко обнимая меня за талию.

– Бог знает. Он меня с кем-то перепутал. Пока он открывал номер, я спросила:

– Ты заказывал номер на свое имя, Рич? Или на кличку, например, на имя Джона Смита?

Я засмеялась.

– Не Смит, но кличка, если ты хочешь это так называть. Я сказал клерку, что меня зовут Флетчер.

– Но тип, который ушел… он думал… Остаток моего вопроса был потушен поцелуем Ричарда, а после того, как он перенес меня в постель, я забыла обо всем.

Постельное покрывало пахло плесенью, и я начала чихать. Я села и медленно повернула голову, разглядывая темно-коричневую мебель, вытертые ковры и выцветшую оранжевую драпировку. Все это было не грязным, но дешевым. Внезапно я почувствовала себя униженной, как десятидолларовая шлюха. Все было плохо. Из-за ошибок в одной из его программ Ричарду нужно было как можно скорее вернуться на работу, но сначала, пошутил он, «займемся делом». Настойчивость его рук и тела не вызвали у меня никакой ответной реакции: у меня не было желания. Я почувствовала себя взятой стремительным натиском, и мне стало стыдно, что я здесь, с ним, и моя ложь Стюарту ясно отпечаталась в моей голове.

Сегодня не было ни романтики, ни волшебства, и я начала плакать. Ричард нежно держал меня в своих руках, успокаивая и покрывая поцелуями, и, когда слезы кончились, меня вдруг охватила лихорадка любви с ним.

После, лежа на его плече, я пыталась посмеяться над своими опасениями. Это было то, о чем я мечтала всю мою жизнь. Я не могла допустить, чтобы вина или стыд испортили мою мечту, не сейчас, когда я держала ее в своих руках, но и не здесь.

– Ты когда-нибудь раньше бывал здесь, Рич?

– Нет, почему ты спрашиваешь об этом? – спросил он, глядя на меня в зеркале, перед которым завязывал галстук.

– Тот тип, с которым я столкнулась на улице, подумал, что я – миссис Флетчер, а потом, когда увидел мое лицо, сказал, что ошибся. Я удивилась…

– Он, возможно, предположил, что ты – миссис Флетчер, остановившаяся вместе с мистером Флетчером в номере сорок девять, глупая девочка. Теперь поцелуй меня, я должен вернуться обратно в офис.

– Мне не нравится это место, Рич.

– Ну хорошо, ты права. Мы найдем другое место, которое будет только наше и где ты не будешь плакать. Обещай мне, что слез больше не будет, хорошо?

Он тесно прижался ко мне, пока не поймал мое ухо, а я глупо улыбалась.

– Я скоро позвоню тебе, любовь моя.

Еще один поцелуй, быстрое объятие, и он ушел. В эту минуту я была счастлива.

Медленно одеваясь, я снова обдумала реакцию служащего. Он принял меня за миссис Флетчер, потому что я стояла около комнаты мистера Флетчера, но когда он ясно увидел мое лицо, он решил, что я – не та женщина. Он знал миссис Флетчер, и это была не я. Это не могло быть случайным стечением обстоятельств: Ричард останавливался здесь раньше, используя это имя, с кем-то, кого служащий мотеля знал.

«Это было до меня», – сказала я с натянутой улыбкой женщине в зеркале, но эти слова не добавили мне уверенности. Ричард сказал, что никогда не был здесь раньше, и, хотя я отчаянно хотела, чтобы это было правдой, я, вероятно, была не единственной женщиной, «другой» женщиной в его жизни, поправилась я.

Я любила его, но в моей голове всегда возникали сомнения относительно Ричарда. «Ты все еще дура проклятая, Андреа Корелли», – сказала в зеркале уныло выглядевшая женщина.

– Привет, Андреа, это Элен. У тебя есть время? Я должна поговорить с тобой.

– Хорошо, сколько сейчас времени?

Она засмеялась:

– Половина десятого, а ты еще даже не проснулась. Я думала, что ты встанешь после того, как эти типы уедут на хоккей.

Субботнее утро. У Брайана был турнир в Биллерице. Это около двух часов езды от дома, и они с отцом не вернутся домой до четырех.

– Стюарт, должно быть, выключил будильник, когда они уезжали, и я проспала. Приезжай, я приготовлю кофе.

Она приехала через двадцать минут с булочками и плавленым сыром.

– Ну, что тебя привело? – спросила я, как только мы устроились за кухонным столом.

– Стюарт, он расстроен.

– Что ты имеешь в виду?

– Он позвонил мне на следующий день и попросил встретиться с ним в городе. Он просил не говорить тебе, и я не сказала, думая, что, может быть, он планирует сделать сюрприз к твоему дню рождения или что-нибудь еще. Я встретилась с ним во время обеда в четверг, и я никогда не слышала, чтобы Стюарт так много говорил. Он продолжал говорить полтора часа. Андреа, он беспокоится, что ты его больше не любишь. Я чувствовала себя плохо, слушая его и зная то, что знаю. Он, возможно, надеялся, что я могу что-нибудь рассказать ему?

– Ты сказала ему что-нибудь?

– Конечно, нет. Я сказала ему, что он не должен беспокоиться, что у тебя сейчас переходный возраст, что у тебя депрессия после аварии, что, может быть, ему нужно уделять тебе больше внимания. Ты знаешь, такой же вздор, как этот.

– Что он ответил?

– Он ответил, что ты не пускаешь его в свою жизнь, что вы совсем не разговариваете друг с другом, что происходит что-то странное и что он решил положить этому конец. Он также сказал… и я почти заплакала, он сказал, что не хочет потерять тебя. Андреа, не думаешь ли ты, что это слишком далеко зашло? Ты привлекла внимание Стюарта, и, может быть, тебе пора прекратить играть в эти игры?

– Элен, я увлеклась Ричардом не потому, что хотела играть в игры или привлечь внимание Стюарта. В моей жизни что-то было упущено, и, я думаю, я нашла это благодаря Ричарду. Он так внимателен к маленьким деталям, так старается сделать меня счастливой. Стюарт же никогда не заботится о мелочах. Говорила я тебе, что Ричард прислал мне цветы? Смеется над моими шутками? Слушает, когда я говорю? Боже, Элен, в последний раз Стюарт слышал то, что я сказала, десять лет назад. – Мои глаза наполнились слезами разочарования. Я сделала паузу, чтобы собраться, а затем продолжила: – Я скажу тебе, что происходит со Стюартом. Его жизнь как хозяина дома протекает не так гладко, как ему нравится. Несколько дней назад я поздно вернулась домой. Я ходила по магазинам, Эл, – добавила я, поймав выражение ее лица. – А он не любит ждать. Я не тешу его самолюбие, ловя каждое его слово, всю эту надоевшую мне чепуху о работе и капиталовложениях. Он сказал тебе, что мы больше ни о чем не говорим? Да, я не слушаю ничего больше, это проблемы Стюарта. Он избалован, ведь сейчас он не получает моего безраздельного внимания, и ему это не нравится. Ты ведь не думаешь, что он теряет «великолепный секс», который у нас был, не правда ли? Нет, все только потому, что часовой механизм его жизни работает не гладко, поэтому он обвиняет меня. Со мной должно быть что-то не в порядке! Конечно, не может быть что-нибудь не в порядке с мистером Идеалом! – Я уже кричала, и разрыдалась истерическими слезами.

– О, Боже, Андреа, посмотри на себя. – Элен обошла стол и обняла меня. – Может быть, тебе нужно пойти к врачу? Ты не очень-то счастлива с тем, кто занимается с тобой любовью. Ты все время нервная и раздражительная, но у тебя есть тот, кто беспокоится за тебя. Стюарт думает, что ты на грани нервного срыва, а я чувствую, что внесла в это свой вклад: если бы я дала тебе другой совет в тот день, когда мы говорили обо всем этом, может быть, ты не оказалась бы в такой ситуации.

Я отбросила ее и вскочила со стула. Мне не хватало движения, я должна была бегать по кругу:

– Нет, Элен, твой совет тут ни при чем. Я сама отчаялась что-либо сделать, а ты сказала мне то, что я хотела услышать, но я могла поступить иначе, не обращая внимания на твое мнение. Не бери на себя ответственность за мои проблемы, и без этого у меня достаточно грехов.

– Я не хотела расстраивать тебя. Я только думала, что ты должна знать о том, что Стюарт говорил мне.

Элен посмотрела на часы.

– Во сколько сегодня закрывается почта?

– Суббота? В полдень, я думаю, а зачем тебе?

– Я должна включиться в работу. У меня миллион дел, которые я должна сделать сегодня, но сначала я должна отнести налоговые декларации. Стюарт заботится о тебе и хочет снова видеть тебя счастливой.

– Иногда мне кажется, что я никогда не смогу опять быть счастливой. Я связана с Ричардом. Когда я с ним, я на вершине мира, но, когда его нет рядом, реальность окружает меня, и я терзаюсь из-за лжи Стюарту, обмана детей и спрашиваю себя, когда все это кончится?

Не представляю, что Элен рассказала Стюарту после этого разговора, если рассказала что-нибудь, потому что ни одного вопроса не было задано потом на моей кухне, а ее заступничество за Стюарта было слишком маленьким, чтобы изменить мое поведение.

Это сделал Ричард…

Даже теперь я знала не больше о Ричарде, чем двадцать пять лет назад. В то время, которое мы проводили вместе, мы не занимались ничем, кроме секса. Я не имела представления о том, любит ли он музыку, ест ли китайскую пищу, спит с правой или левой стороны кровати? Кроме секса мы раз в неделю разговаривали по телефону, нашептывая друг другу милые пустяки, изредка встречались, чтобы пообедать в каком-нибудь удаленном от дорог месте, приезжая и уезжая по отдельности, и эти беседы обычно завершались сексом. Мы нарушили эту рутину только однажды, когда по моей инициативе ходили в кино.

– «Танцы с волками» – наверное, фильм ужасов, – умоляла я. – Я так устала от того, что мы с тобой отрезаны от людей. Можем мы хоть раз вместе прогуляться по улице рука об руку или посидеть в театре, окруженные людьми? Как бы мы гармонировали друг с другом? Я прошу слишком много?

Сеанс длился три часа, но мы согласились с тем, что прекрасно провели день.

Я почти заснула следующим вечером, когда смотрела этот же фильм со Стюартом, который до смерти хотел посмотреть его и не принял моего отказа.

Сейчас был очередной украденный день, и поэтому непозволительно было тратить много времени на пустую болтовню, особенно с тем неотложным «делом», которому нужно уделить особое внимание. Как только Ричард пинком закрыл за нами дверь, мы были уже на кровати, – срывающие с себя одежду, безумно желающие ласкать и касаться друг друга. Его зубы легко покусывали мою кожу, и я вся была перед ним, исполненная желанием и бесстыдством в своей необходимости быть наполненной им, пробудившаяся и воспламененная и, в конце концов, доведенная до состояния сладострастного завершения. Я была дикая женщина, а он – изумительный любовник. Мы занимались любовью в постели, на полу, стоя под душем или сидя на стуле, и я была поражена, насколько мало знаю о способах любви.

Мы не говорили о многих вещах и совсем никогда не обсуждали будущее. «Ричард так хорошо понимает меня», – думала я с нежностью. Я была не способна принять какое-либо важное решение, касающееся будущего, в моем смущенном и перевернутом вверх дном состоянии, а он был готов терпеливо ждать, не заставляя меня делать выбор между ним и Стюартом.

Но по мере того как время шло и я привыкала к этой странной жизни пополам, даже мне становилось ясно, что Ричарду нравилось все именно таким, каким оно было. У него не было намерения выбирать между мной и своей женой, и мои подозрения внезапно подтвердились в день, когда я увидела его с другой «миссис Флетчер».

Распродавали по сниженным ценам огромное количество полотна. Нам очень нужны были новые простыни, и я решила убить несколько часов на магазин в Мелле перед поездкой в Бостон. Я только что вывернула на уклон 128-й улицы, когда выхватила взглядом спортивную машину старого образца, стоявшую на пару машин сзади меня. Мое сердце заколотилось, как всегда случалось, когда что-нибудь имело отношение к Ричарду. Я притормозила и, одним глазом глядя в зеркало заднего вида, понаблюдала за дорогой сзади. Это был Ричард, но что он собирался делать здесь? Пара машин обогнала меня, и он находился теперь прямо за мной. Но он был не один, с ним была женщина с длинными темными волосами, в верблюжьем пальто, очень похожая на меня.

Мы остановились перед светофором, и в зеркале заднего вида было видно, как он наклонился и поцеловал ее в губы долгим затяжным поцелуем. Вероятно, его проклятые руки к тому же задирали ей юбку. Вероятно, это не его жена, тогда кто? Ловко повернув свою «Тойоту», он проехал мимо меня, не узнав, и я последовала за ним. Моя решимость показывала, что я могу следовать за ним до Нью-Джерси, если необходимо, но мы не уехали так далеко. Сразу же после Мелле он повернул направо, и я поехала за ним вниз по дороге, до боли знакомой. Мои самые худшие подозрения подтвердились, когда он вывернул на въезд того же мотеля, куда привозил меня в первый раз. Я остановилась в предчувствии и была почти уверена, что они въехали на стоянку, припарковались и пересекли стоянку, обняв друг друга. Как только он открыл дверь номера 49, они, наверное, снова поцеловались. Это было отвратительно. Я была потрясена. Это, должно быть, была другая «миссис Флетчер» или одна из многих «миссис Флетчер». Вот доказательство, что он обманывал. Опять унижение, опять подтасовки, опять ложь.

Так что, Андреа? Что это доказывает? Что Ричард нечестен с тобой? Чего же ты ждешь от мужчины, который обманывает свою жену? Я забыла о покупках и помчалась домой, корчась от боли и гнева, как под ножом. В следующий момент я решила, что наше свидание будет последним. Я не смогу опять пойти с ним в тот притон, мне он не нужен. Я знала, что должна сделать.

Но я не была еще готова к этому, я боялась положить конец нашей связи, опять выбросить его из моей жизни. И все продолжалось. Я не могла доверять Ричарду, но и не могла жить без него. Только глупец может принять такое за любовь, и каждое утро я смотрела на этого глупца в зеркале с растущим отвращением. Но в этот период не только женщина в зеркале говорила мне о том, какой глупой я была: другая «миссис Флетчер» насмехалась надо мной из темных уголков моей души.

Умственно я оказалась никчемной, не способной принять ни малейшего решения. Необходимости выбрать правильный цвет колготок теперь было достаточно, чтобы довести меня до слез, после чего я обычно прекращала все, оставаясь дома, если, конечно, не встречалась с Ричардом.

Но я забыла об этом. Обо всем.

– Ма, у меня нет чистого нижнего белья. Брайан, расстроенный, стоял возле дверей моей спальни в половине седьмого утра.

– Брайан, я думала, что ты сам постираешь, – ответила я сонно из удобной уютной постели.

Я решила взять выходной. Я скажу, что заболела или что-нибудь еще, потом.

– Ма-ам, я стирал сам все это время, но вчера ты сказала, что сама позаботишься обо мне. А теперь что мне надеть?

Он ударил кулаком по стене, выходя из комнаты, и я представила себе мое горло под этой рукой. «Бедный ребенок, – подумала я, – он должен говорить мне, что у него ничего не осталось надеть». Мои глаза снова закрылись, и Ричард улыбался соблазнительно, пока я опять проваливалась в сон.

Несколько раз я ходила в супермаркет, но оставила это занятие, потому что прогуливалась там по проходам бесцельно. Там меня окружало слишком много людей и было так шумно, что я не могла вспомнить, что нам нужно. «Яйца, нам, должно быть, нужны яйца». Была такая постоянная шутка у Стюарта и Брайана, что я в течение месяца купила больше яиц, кетчупа и сахара, чем мы можем съесть за три года. И мы очень часто ели яичницу-болтунью.

Я думала, что хуже уже быть не может, но оказалось, может: я потеряла работу.

Мистер Мэрфи позвал меня в свой кабинет в конце особенно тяжелой недели.

– Андреа, все в порядке?

– Да, Боб, конечно, у меня все в порядке. – Я нервничала, пытаясь собрать свои мысли. Я не спала предыдущую ночь после ссоры со Стюартом, но что-то подсказывало мне, что я должна «быть на коне» во время этого разговора. – Почему ты спрашиваешь?

– А дома?

– Конечно. В чем проблема, Боб?

– Ты знаешь, как я не люблю совать нос в чужие дела, но я видел тебя недавно и еще больше обеспокоился. Качество твоей работы ухудшилось за последние несколько месяцев, ты допускаешь ошибки, а коллеги тебя прикрывают. Если откровенно, то твоя работа стала неприемлемой.

«Не сдерживайся, Боб, только скажи мне все прямо», – с горечью подумала я.

– У нас будут реорганизация и сокращение, так что твое место будет сокращено. Джойс будет работать полный день, и нам больше не нужен секретарь на полдня. Я надеялся, что ты закончишь курсы и мы сможем перевести тебя юрисконсультом. Билл Гловер ждал, сколько мог, но потом нанял кого-то, чтобы заполнить эту брешь. Ты была хорошим работником, и я не хочу терять тебя, но, если честно, ты должна привести в порядок свою личную жизнь. Как ты думаешь, чем я мог бы помочь?

Я онемела, потрясенная, и не смогла ответить ему. Боб пожал плечами.

– Ты можешь работать до конца следующей недели, если хочешь, а мы подготовим месячное жалованье, пока ты придешь в себя, Андреа… – добавил он при виде слез, катящихся по моим щекам. – Мы долгое время были друзьями. Я хочу, чтобы ты позволила мне помочь…

Неловко поднявшись с кожаного ложа, которое в его офисе использовалось в качестве стула для клиентов, я заковыляла к двери, теребя карман юбки:

– Нет, Боб, ты ничего не можешь сделать, но спасибо.

Я медленно закрыла за собой дверь. Я должна была держать себя под контролем, пока весь офис не обнаружил, что произошло, но при виде бледных, потрясенных лиц я, истерически плача, побежала в дамскую комнату.

«О, мой Бог, – думала я, – меня уволили». Я не могла в это поверить, а Стюарт будет просто шокирован. Что я собиралась сказать Стюарту? Он будет зол и расстроен, и я выслушаю лекцию об ответственности. Я сразу ушла с работы, планируя вернуться в субботу, чтобы забрать свои вещи.

Стюарт был чудесен. Он, конечно, расстроился, но не читал нотаций. Вместо этого он обнял меня и позволил выплакаться, и я была удивлена комфортом, который при этом испытала.

– Не беспокойся об этом, дорогая. Ты сможешь найти работу лучше, если захочешь. Но это хороший повод сделать перерыв, преодолеть все, что бы тебя ни терзало… Ты могла бы подумать о терапии.

Он не достиг ничего больше.

– Так ты думаешь, что я сошла с ума? Меня нужно лечить? Спасибо за доверие, Стюарт!

Я отвернулась от него и пошла на кухню за чашкой чая, выпив вместо этого стакан вина, а потом ушла с глаз долой, чтобы одиноко сидеть в темноте с тяжелыми мыслями.

 

Глава 25

Весна пролетела незаметно, и также незаметно закончился первый год учебы Келли в колледже. У нее опять была летняя работа во «Вкусном угощении», но без Фила она ненавидела ее. Она проводила все свое свободное время с ним или болтая по телефону с кем-нибудь из своих подружек.

Долгий юношеский хоккейный сезон, в конце концов, закончился, и Брайан нашел другие занятия, чтобы заполнить свое время, или проводил долгие часы перед экраном телевизора, играя в электронные игры. Он был очень популярным среди девочек, если только телефонные звонки, которых он избегал, могли служить показателем этого.

– Мама, скажи, что я занят, меня нельзя беспокоить, я сплю, ну, что-нибудь, пожалуйста, – упрашивал он, когда они звонили.

Его интересовала другая миленькая юная девочка, но ей он звонил тайно, из своей комнаты.

Служебная необходимость заставляла Стюарта бывать в таких местах, куда он раньше никогда не ездил. Он упоминал поездки в Нью-Орлеан и в Топику, несколько визитов в Чикаго. В этом не было ничего особенного: его компания проводила аудиторские проверки во многих других компаниях. Как вице-президент, он обычно не привлекался к повседневной работе, но встречался с представителями этих фирм, укрепляя взаимоотношения и создавая новые связи.

Кроме того, что это был город Дженис, Чикаго – важный центр бизнеса, и не было никаких причин для того, чтобы его поездки туда как-то выделялись в моей памяти. Возможно, он говорил мне, что встречал Дженис в Чикаго в одну из своих поездок. Он был знаком с Дженис и Майком, и меня не удивило бы, если бы он имел контакт с ними. Если я и знала это, то это знание запало в глубину моей памяти и немедленно потерялось.

Если Стюарт был одинок или несчастлив, то я этого не замечала. Возможно, время тянулось медленно для него; для меня же сезон просто пролетел. Весна перешла в лето без существенных поправок или изменений в нашей жизни. Я стирала, гладила, возилась в саду, убирала дом и ждала. Моя жизнь измерялась встречами с Ричардом, а время между ними представлялось мне пустырем из жарких и душных дней.

Ричард и я лежали спокойно, обнявшись, наслаждаясь отблесками той близости, какую мы испытали только что. За эти месяцы мы выработали некоторый образец. У нас было наше место – старая гостиница по дороге к океану, в пяти милях от города, и она уже стала казаться нам домом. Деревенское убранство, изящные обои, на стенах гравюры в красивых рамах, занавески, красивый вид – чудесная гостиница. Это вовсе не жалкое, захудалое место встречи тайных любовников, которые показывают в кинофильмах и которые запечатлелись в моей памяти не иначе как залитые красными отблесками сверкающих неоновых букв, мелькающих за грязным окном. Здесь у нас были чистые белые полотенца, свежий запах выстиранных простыней, прелестный вид.

Оглядываясь назад, я ненавижу весь этот период времени, предпочитая вернуть обратно наивную непосредственность и непринужденность нашей первой встречи в парке. Теперь мы заранее договаривались о встречах и принимали меры предосторожности. Только при полном отсутствии фантазии наши тщательно спланированные любовные свидания в красивых отелях могли считаться импульсивными: эти встречи были заранее обдуманными и бесчестными, но когда я была с Ричардом, то забывала все это, вновь радуясь тому, что обрела его опять, оставляя свой грех «на потом», когда буду одна.

В этот июльский день он якобы назначил встречу с партнером по бизнесу. Подразумевалось, что встреча закончится поздно днем и ему не нужно будет возвращаться в офис. Я не работала, конечно, и была свободна. Нечасто мы могли проводить вместе так много времени, и мы упивались этим.

По дороге я остановилась у маленького деревенского магазина и выбрала кое-что для романтического пикника на двоих. Французские булочки, кусок паштета с перцем, маленький кусочек сыра, кисть винограда – прекрасное дополнение к бутылке холодного шампанского, которое купил он и которое мы пили из тяжелых пластиковых стаканов из ванной комнаты.

Страсть утихла на время, мы лениво кормили друг друга виноградом и говорили о своей жизни.

– Каким ты стал теперь, когда так вырос? – спросила я.

Ричард засмеялся, но я оставалась серьезной, надеясь все же узнать, каким человеком он стал.

Он пристально посмотрел вдаль, приводя в порядок свои мысли, и я увидела, как его глаза из теплых и карих превратились в холодные и матовые. Очень знакомое превращение: оно создавало иллюзию того, что мы не расставались всю жизнь.

– Я предполагаю, что я – романтик, мечтатель. Я стремлюсь к высоте, ставлю невозможные для себя цели, затем все резко рушится, и я довольствуюсь малым. Так было с моей карьерой, и то же самое в личной жизни. Возьмем для примера тебя. Ты была особенной: мечта, воплощенная в реальность.

Я позволила себе улыбнуться в его плечо.

– …ты почти что стала моей, но вдруг превратилась в неуловимую мечту, в неосуществимую фантазию. Наконец ты покинула меня, и я должен был учиться жить без тебя.

Моя улыбка исчезла. Прошлое со всей его душевной болью перешло в настоящее.

– Я покинула тебя? Что ты такое говоришь? Я хотела всю жизнь быть с тобой.

– Ах, но откуда мне было это знать? Тебя невозможно было разгадать. Я хотел тебя, но ты не проявляла взаимности. Ты отказывалась спать со мной, – продолжал он. – Вначале я считал это привлекательным, я любил тебя и поэтому сдерживал свои желания, но, в конце концов, я должен был принять твой категорический отказ как неприятие. В тебе не было той страсти, того неутолимого желания, какое испытывал я. Твои чувства ко мне были очень незрелыми.

У меня возникло такое ощущение под ложечкой, как будто я падаю, но этого нельзя было допустить. Я должна была сопротивляться:

– Ты так хотел близости, что нельзя было понять, любишь ли ты меня? Мне казалось недостойным то, чего ты хотел, и я не знала, действительно ли ты любишь меня или только хочешь овладеть мной. Мне необходимо было доверять тебе, чтобы знать, что ты всегда будешь со мной, но у меня никогда не было уверенности в тебе, Ричард.

Все это произошло двадцать пять лет назад, давным-давно, но моя боль была так же свежа. Он был несправедлив: я любила его всем сердцем, а он поставил меня в глупое положение.

Пока я говорила, чувство досады переросло в ярость, и я добавила саркастически:

– Я полагаю, что верность и обязательность – это слишком высокие требования для мужчины, который заявил, что любит меня. Или ты забыл, что трахал все, что двигалось? О, Боже, Ричард, ты разбил мое сердце, и теперь лежишь здесь и обвиняешь меня в том, что я покинула тебя.

Не в силах продолжать, я расплакалась.

Он потянулся ко мне и постепенно вовлек в кольцо своих рук, облегчая боль, а его глаза, выразительные, как всегда, излучали удивление, страдание и первые признаки понимания моей любви к нему.

– Андреа, клянусь тебе, я не думал… Ты пронесла эту боль через всю жизнь. У нас могло быть будущее, но мое поведение… Я хотел, чтобы ты ревновала, хотел вызвать в тебе ответное чувство в некотором роде… Я так любил тебя… Боже, мы были так молоды.

Горькие слезы заполнили меня и перелились через край. Мы стояли по разные стороны стены, не имея возможности разрушить ее, преодолеть барьер, поверить друг другу. Он был прав – мы были тогда молоды и далеки от реальности.

Ричард гладил мои волосы, крепко прижимая к себе и стараясь «закрыть прорванные шлюзы». Он ничего не говорил, но издавал мягкие, утешающие звуки, чтобы успокоить бурю в моем израненном сердце. Постепенно эта чрезмерная тяжесть, страдание, пронесенное через всю жизнь, рассеялось и исчезло, и я простила ему ту боль, которую он причинил мне много лет назад.

Сказала ли ты себе, Андреа, что он продолжает делать это? Задумалась ли хоть на секунду о настоящем? Нет, я была занята разборкой прошлого, и в тот момент я была удовлетворена и чувствовала себя в безопасности у его груди, слыша, как бьется его сердце, в то время как он держал в руке мою грудь, ласково поглаживая сосок. Он продолжал:

– Дорогая, любовь моя. Наконец мы имеем благоприятную возможность изменить нашу жизнь. Я хотел тебя всегда, но не мог рассчитывать на исполнение своих желаний, но теперь мы здесь, и наша мечта сбылась. Подумай об этом, мы ведь можем посвятить друг другу остаток жизни.

Я слышала слова, но смысл их был мне непонятен. Остаток жизни? Провести вместе или встречаться тайком, прибегая ко лжи и обману? Одна из многих, или он наконец говорит о верности?

– Ричард, что ты имеешь в виду? То, что у нас сейчас, это не жизнь: это мечта, это фантазия, без взаимных обязательств, без будущего. Это все, что ты хочешь? Или же мы будем любить друг друга честно и открыто? Ты предполагал когда-нибудь, что оставишь свою жену и проведешь остаток жизни со мной?

Легкая тень прошла по его лицу – тень нерешительности, может быть, страха – и тут же исчезла. Это встревожило меня, но я отбросила тревогу прочь, стараясь при этом не обращать внимания на растущее возбуждение, – его руки так сладострастно гладили мое тело.

– Я все еще в замешательстве, Рич. Ты говоришь о желании и страсти, но никогда не упоминаешь о любви. Наши отношения только сексуальные, или же ты любишь меня?

– Андреа, конечно, я люблю тебя и всегда буду любить, но физическое влечение составляет большую часть этой любви – мое тело ищет удовлетворения в тебе. Что в этом плохого? Я люблю тебя, и я хочу тебя. – Тон его голоса изменился, стал более игривым, сексуальным. – И теперь ты моя.

Так он и сделал, помоги мне Бог. Ричард задушил меня в своих объятиях, отметая в сторону мои вопросы и опасения прикосновением своих рук, нежными поцелуями в самые тайные места моего тела и обещанием еще многих невероятных приключений в интимной близости. Он пробудил во мне животное, и, чувствуя необходимость немедленного удовлетворения, я вновь была готова заниматься любовью, не получив ответа на свой вопросы. Однако эти вопросы вновь стали тревожить меня по дороге домой, как будто облако беззаботной удовлетворенности порвалось и разлохматилось по краям.

Выражение лица Ричарда, удивившее меня, яснее слов сказало мне о том, что он не собирался изменять свое нынешнее положение, свою жизнь с богатой женой, процветающим бизнесом и несметным количеством женщин. Он не желал никаких обязательств, ему хотелось только сексуального развлечения.

Я почувствовала, что впервые за много месяцев могу мыслить здраво, и я позволила своим мыслям разгуляться.

Более двадцати пяти лет назад наше будущее было в опасности из-за его вероломства, и постепенно я осознала, что жизнь повторяется. Ричард был бесконечно обаятельным, но не обязательным и легкомысленным в отличие от Стюарта, чья честность и постоянство давали мне ощущение прочности, которого я не могла достичь с Ричардом.

С одним у меня был роман, но не было безопасности; с другим была надежность, но ни капли фантазии. И, когда моя жизнь вошла в колею скуки и однообразия, появился Ричард – свежий, волнующий, новый. Эта встреча с ним вновь смешала прошлое и настоящее, он стал как бы дополнением к Стюарту. Как подставки для книг, каждый предоставлял мне что-то, в чем я нуждалась, каждый по-своему оказывал мне поддержку, но я не могла удерживать их обоих, и приближался день, когда я должна была сделать выбор. Я не могла продолжать жить в мире грез: если Ричард не хотел меня, а я не смогла найти искру, чтобы оживить мою жизнь со Стюартом, то лучше мне не быть ни с кем из них.

Ричард был мечтателем и всегда рассчитывал на то, что ему все удастся наилучшим образом. Но я понимала мечтателей, и так же, как я, он никогда не трудился слишком много, чтобы достичь желаемого, предоставляя свою судьбу воле случая, рассматривая жизнь как компромисс. «Некоторая уступка, – подумала я с презрением, – быть окольцованным богатой женой, которую, по его словам, он не хотел, но все-таки не оставит».

Он был также игроком, рассчитывающим на удачу, и, когда предоставлялся удобный случай, он брал свое. Возможно, его жена устроила ему ловушку и забеременела, заставив его таким образом на ней жениться, но гораздо более вероятно, что он выдумал всю эту историю, чтобы вызвать во мне сочувствие. Я с легкостью представила себе, как он сам устраивает сексуальную ловушку, чтобы поймать богатую жену, которая помогла бы ему открыть свое дело и исполнить мечту.

А я? Незакрепленный конец в его жизни, недостижимая мечта, ставшая желанной из-за неуловимости и занесенная снова в его жизнь. Но теперь, когда пробел на его полке с трофеями был заполнен, я могла обнаружить себя в пыли, у задней стены туалета. В этом не было сомнений: Ричард имел все, что хотел, и мне следовало быть настороже.

Ну а как же Стюарт и наш брак, который я отбросила в сторону, пока строила тайные планы оказаться в постели с Ричардом? Он не удовлетворял меня во многих отношениях, но мы прожили вместе целую жизнь и создали семейный союз, который я не была готова разрушить. Хотя Стюарт не был столь романтичным, как Ричард, все же он был прочным основанием для моей жизни.

Это была трудная работа, но я должна была сделать определенные выводы, и поскорее. Если бы я продолжала ходить вокруг да около, то было бы неудивительно, если бы я покончила со Стюартом, Ричардом или с собственным рассудком.

Как часто бывает, события следовали некоторым предначертанным путем, и решение было принято без моего участия.

 

Глава 26

Я вошла в пустой дом, рассеянно удивляясь, куда подевался Брайан. Его книги были брошены прямо за дверью в прихожей, как всегда. Значит, он был дома, но если пошел куда-то, то должен был оставить записку на кухонном столе. Ну хорошо, я допускаю, что в эти дни мы забыли все правила. Каминные часы пробили время: около шести часов он должен проголодаться. Когда я заглянула в кабинет, там мигала лампочка автоответчика, и я нажала кнопку для сообщений. Там были три звонка, и первые два незначительные по сравнению с третьим: «Мама, мы с папой у тети Лоррейн. Обязательно позвони сюда, когда придешь домой. Сейчас 5.30. Где же ты?»

Я немедленно позвонила Лоррейн, но услышала на другом конце провода только длинные гудки ее телефона.

Я не решалась позвонить маме, боясь испугать ее, если что-то случилось с Лоррейн, но около 7.00 я обезумела и наконец позвонила ей. Но там тоже никого не было, и теперь, уже окончательно расстроенная, я снова позвонила Лоррейн. На этот раз, слава Богу, ответил Брайан.

– Что происходит? Почему никто не звонит мне? Я схожу с ума!

Он сказал, что Стюарт, Лоррейн и мама были в госпитале, куда отвезли моего отца с сердечным приступом. Его положили в блок интенсивной терапии, и Брайан полагал, что теперь все будет в порядке.

– Мы сидели в зале ожидания, поэтому папа отвез меня сюда на случай, если ты позвонишь.

Спасибо тебе, Стюарт, спасибо!

– В какой госпиталь его отправили?

– «Дженерал», ты знаешь, около дома бабушки и дедушки?

– Хорошо, я немедленно выезжаю. Буду в госпитале, как только смогу. Скажи это папе, если он позвонит. Оставайся на месте. Дети с тобой? Хорошо, уложи их спать, скоро увидимся.

Я превысила все ограничения скорости, и через час и сорок минут – целая вечность – я прошла через вестибюль госпиталя и поднялась на лифте на четвертый этаж, где находились под наблюдением сердечные больные в особенно тяжелом состоянии. Моя мать увидела меня и вышла в коридор поговорить.

– Слава Богу, ты здесь. Ему сделали некоторые анализы в конце дня и дали успокоительное от боли. У него никогда раньше не было сердечных приступов, но доктор говорит, что для мужчины семидесяти двух лет он в прекрасной форме. Необходимо лечение, и… и, может быть, тогда у него будет шанс выздороветь.

У матери дрожал подбородок, глаза глубоко ввалились на бледном усталом лице, и я видела, как слезы ползли по ее щекам. Она как будто просила меня подтвердить, что все будет в порядке. Подавляя свои собственные опасения, я обняла ее.

– Он сказал, что мой соус был слишком острым, Андреа, а все время…

– Он поправится, мама, конечно, он поправится.

Заглянув в небольшое окошко на двери, я смогла различить на кровати бесформенную массу, которая была моим отцом: он был весь опутан трубками и проводами, присоединенными к бутылкам и мониторам, а маленькие красные и зеленые огоньки бежали на экранах приборов. Внутреннее пространство комнаты напоминало сцену из ночного кошмара, а мерцающие огни монитора усиливали это впечатление. Медсестра, следившая за показаниями приборов, стояла с одной стороны постели, а с другой стороны сидел Стюарт.

Мы с мамой вошли в палату, и я подошла поближе, глядя, как отец лежит неподвижно на чистой белой постели.

– Дорогая, с ним все в порядке, – прошептал Стюарт, протянув свою руку к моей.

Я ухватилась за его руку так, как будто от этого зависела вся моя жизнь, и заплакала. О папе? Да, вначале о нем, но затем гораздо о большем. Я плакала о себе, о прощении, о беспорядке, который устроила в своей жизни, о Стюарте.

Он встал и обнял меня за плечи, и от этого я зарыдала еще громче. Медсестра посмотрела осуждающе, всем своим поведением показывая, что мы должны выйти из палаты, что мы и сделали, тогда как мама вновь заняла свое место у постели.

Мы прошли через холл – на наше счастье, там никого не было – и я свалилась на первую попавшуюся кушетку. Стюарт сел рядом со мной, и я плакала на его плече еще некоторое время. Казалось, он понимал, что мне нужно выплакаться, потому что сидел молча, обняв меня. Хорошо было иметь его в качестве опоры: он был там, где ему следовало быть, и все уладится.

Через несколько минут он сказал:

– Дорогая, твой отец обязательно поправится. У него был приступ, очень болезненный, но больших проблем с сердцем нет. Там какой-то тромб, возможно, нужно сделать шунтирование, но это решение можно принять только завтра, а тем временем доктор Уэй, сердечный хирург, считает, что мы должны успокоиться, поехать домой и отдохнуть.

Конечно, ему легко это говорить, ведь это не его отец лежит там.

– Но он в хороших условиях, положение стабильно, и к тому же доктор Уэй – женщина.

Женщина будет делать операцию папе. Я представила себе его реакцию:

– Он знает?

Моя мать вошла в холл:

– Лоррейн приехала. Мы искали вас. Лоррейн принесла еду и вошла вслед за мамой в полутемный холл. Удивительно, но мы были голодны, и все четверо, включая маму, быстро опустошили маленькие белые коробочки из китайского ресторана.

Мы болтались там еще пару часов, заходя в палату и выходя обратно, пристально глядя на отца и окружающее его оборудование и желая, чтобы все было хорошо. Около полуночи медсестра предложила поставить койку в палате рядом с папиной, так что мама могла прилечь – она хотела остаться на ночь, а остальные должны были уйти. Лоррейн пригласила нас к себе, но мама отвергла это предложение.

– Нет никакого смысла тесниться, когда наш дом пуст. Вы можете переночевать у нас или в твоей бывшей комнате, – посоветовала она.

Это было разумно. У Лоррейн был маленький дом, и у нее остался ночевать Брайан, который, скорее всего, уже спит. И мы уехали со Стюартом, сохраняя молчание, ночевать в дом родителей.

Кровать в моей комнате была двухспальной, она досталась мне в наследство, когда родители купили себе две односпальные кровати, и если бы мы должны были спать на ней вместе, то Стюарт и я, несомненно, оказались бы в очень близком соседстве. Несмотря на то что мы всегда спали в моей комнате, когда оставались здесь на ночь, я рассчитывала, что Стюарт пойдет в комнату родителей. Но, почистив зубы, я была приятно удивлена тем, что он расположился на моей постели. Мне нужен был покой, и я хотела, чтобы он был со мной этой ночью.

Я приняла свое излюбленное положение около него, его руки окружили меня, укрывая и защищая, и я устроилась очень уютно, чувствуя облегчение и удовлетворение: Стюарт позаботится обо мне. Он объявлял перемирие, разгоняя облако нечестности и подозрения. Не думая о своей роли в создании этого кошмара, я испытала простое удовольствие от его присутствия и глубоко, облегченно вздохнула.

Но я не могла так легко снять с себя ответственность. Чувствуя мою потребность, Стюарт увидел свое превосходство и воспользовался им. Приблизив свои губы к моему уху, он сказал:

– Андреа, дорогая, мы должны поговорить. Это не может дальше так продолжаться.

Чудесная волна хорошего самочувствия съежилась и исчезла. Как глупо было полагать, что наши проблемы решены. Как обычно, я рассчитывала, что Стюарт сделает это лучше, но простое присутствие его в привычном месте, присвоение ему роли защитника не меняло ситуации. Он хотел пробиться через стену молчания и имел право знать, в чем дело. Но он не мог представить, отчего все произошло, и он не знал, что в этом были замешаны внешние факторы.

Больше всего мне хотелось открыть свое сердце, ликвидировать разрыв между нами, но как я могла найти слова, чтобы описать свою неудовлетворенность и свою неверность, когда его любящие руки так бережно обнимали меня? Какими волшебными словами объяснить все и смягчить удар от моего романа с Ричардом? В отчаянии я понимала, что не могу найти таких слов. Мое желание очиститься было тесно связано с представлением об отце, лежащем на больничной койке. Я заключала нечто вроде соглашения с Господом, как ребенок: «Боже, я буду в самом деле хорошей, если ты поможешь моему отцу выздороветь».

Не думаю, что моя потребность облегчить душу, хотя и благотворная для моего сердца, была слабым оправданием того, чтобы окончательно и бесповоротно разбить сердце Стюарта.

– Стюарт, это не лучшее время для разговора, когда отец…

– Андреа, ты уклоняешься от обсуждения вопроса, мы должны поговорить откровенно. Мы всегда говорили обо всем, разбирали наши проблемы, пожалуйста, расскажи мне…

– По-моему, говорить совершенно не о чем, я должна сама в себе разобраться.

– Дорогая, я так тебя люблю и стыжусь тех слов, которые сказал тебе. Я знаю, что причинил тебе боль, но ты так долго была не похожа на себя, что я злился и боялся, что кто-то или что-то стоит между нами. Я предполагаю, что сам же ухудшил ситуацию. Можешь ли ты простить меня за то, что я сказал?

День Святого Валентина. Он просил у меня прощения за слова, сказанные в гневе в День Святого Валентина. Он думал, что возвел на меня ложное обвинение, но какой бесстыжей сукой была я, ведь я провела весь этот день, доказывая его правоту. Хотя с тех пор, кажется, прошла целая вечность, еще сегодня, всего несколько часов назад, я занималась любовью с Ричардом, в то время как моего отца везли в больницу, а Стюарт мчался туда, потому что меня не было дома, когда позвонила Лоррейн.

– Конечно, я прощаю тебя, Стюарт. – Невероятно! Вот это наглость! – Но ты не сделал ничего плохого: внутри меня есть некоторая неудовлетворенность. Я сама не знаю, чего хочу и кто я вообще. Думаю, это переходный возраст. Я стремилась к какой-то несуществующей утопии. У меня есть ты, есть дети, прекрасный дом, но этого недостаточно. Я чувствую беспокойство и не знаю, что с этим делать. Но дело не в тебе, Стюарт, это все я. Я уверена, это пройдет само собой и все вернется к нормальному состоянию.

Он молчал так долго, что мне показалось, будто его устроил мой ответ, а может быть, он уже заснул. Но когда он наконец заговорил, его голос в тишине темной ночи прозвучал резко, напряженно, и его слова потрясли меня до глубины души:

– Мне хотелось бы верить, что ты неспокойна или тебе все наскучило, но я не могу так дальше жить. Я уверен, ты скрываешь что-то от меня, и это вбивает клин между нами. Для меня это невыносимо, Андреа, и знай, что я поставил себе цель понять, в чем дело. Когда я буду знать наверняка, мы поговорим снова.

Его голос прервался, и он отвернулся, как будто намереваясь заснуть, но его тело было напряжено, а его неровное дыхание говорило о том, что он плакал.

Съежившись на своей половине кровати, совершенно несчастная, я тщательно анализировала его слова, задавая себе вопрос, что он предполагает, что он знает, чувствуя себя грязной, как проститутка.

Мне не нравилось лгать Стюарту, но он бы умер, если бы я сказала правду. Он доверял мне, любил меня, а я предала его. Он не знал о Ричарде, иначе бы он не сказал, что любит меня, но меня поражала его интуиция, ошеломляла глубина сдерживаемых эмоций. Никогда за все годы, что мы прожили вместе, я не видела, чтобы он вспылил из-за чего-то, и вдруг он превратился в кипящий котел. Мне было странно видеть его взволнованным, ведь он всегда был тверд, как фундамент нашего дома.

Но я хотела не только комфорта и спокойствия, мне нужна была страсть, романтичность, а со Стюартом это было невозможно. Я сделала полный оборот назад, вопреки своим сегодняшним мыслям, и я не хотела что-либо менять. Я не хотела отказываться от возбуждения, которого достигала с Ричардом. «Вот это совсем нехорошо, Андреа, лежать тут и сгорать от вожделения к другому мужчине, тогда как супруг, который любит тебя, лежит в слезах рядом». Стюарт наконец заснул, а я провела долгую ночь в мучениях, спрашивая себя, как долго это будет продолжаться и когда мы минуем этот крутой поворот.

На следующее утро, после чашки кофе, выпитой при общем молчании, Стюарт и я отправились в госпиталь навестить отца. Он проснулся, имел хороший цвет лица и чувствовал себя довольно счастливым.

– Не беспокойтесь обо мне. Если еще что-то случится, то я в надежном месте. Мне сделают шунт, может быть, на следующей неделе. Я доверяю доктору Уэй, она сделала много таких операций, и я знаю, что она будет осторожна со мной. Не смотри на меня так, Андреа, я знаю, что ты думаешь. Я – современный человек. У каждого из нас есть возможность измениться, и я пересмотрел свою позицию насчет женщин-профессионалов, когда познакомился с ней.

Смеясь, я поцеловала отца и пообещала маме, что вернусь и останусь с ней до понедельника, чтобы обеспечить ей моральную поддержку и самой убедиться в том, что отец идет на поправку.

У Стюарта, конечно, была своя машина, и он, сказав маме, что должен ехать на работу, ушел из больницы, не попрощавшись со мной, и уехал обратно в Бостон. Я заехала к Лоррейн ровно настолько, чтобы забрать своего сына, отказалась от ее приглашения остаться на обед и уехала обратно в город. Брайан изредка нарушал молчание, в то время как я обдумывала подробности жалкой и неразрешимой «мыльной оперы» своей жизни.

В пятницу доктор Уэй сделала свое дело, и нам с мамой разрешили посмотреть на папу в блоке интенсивной терапии после четырехчасовой операции. Ему сделали двойное шунтирование, чтобы гарантировать его сердцу поступление достаточного количества свежей крови и надежно защитить от повторения приступа.

Он лежал в центре необыкновенной комнаты с окнами в каждой из стен, так что за ним можно было наблюдать со всех сторон. Он был окружен инструментами, которые могли бы возникнуть в воображении Стивена Кинга – огромные, уродливые машины, внушающие страх, но, тем не менее, они выполняли задачу, которая мне казалась естественной. В основном эти приборы взяли на себя жизненные функции сердечно-сосудистой системы моего отца, предоставив его собственной системе время адаптироваться, приспособиться к ее новой схеме. Эта комната, полная оборудования, должна была заменить собой одно маленькое человеческое сердце. Отец выглядел трогательно маленьким в огромном белом пространстве.

– Он выглядит ужасно, кожа просто зеленая!

– Но ему будет лучше, мама. Скоро он будет дома.

– Что бы я стала делать без него?

– Доктор Уэй сказал, что с таким сердцем он переживет всех нас.

– Он всегда был рядом, чтобы заботиться обо мне, – продолжала мать, не слыша моих слов. – Все годы, что мы вместе, он был таким крепким. Все сорок восемь лет я рассчитывала на него, я не могла жить без него… – Ее голос прервался, слезы потекли по щекам, как только она взглянула на неподвижную фигуру на узкой кровати. Я подумала о том, как полагалась на Стюарта, и задала себе вопрос, а смогу ли я сказать такие слова еще через двадцать пять лет?

– …такая неприятность… я думаю, он знал… и, тем не менее, любил меня…

– Ну ладно, мама, пора идти. Пойдем по магазинам или куда-нибудь еще?

Я провела ее по коридору, и мы вышли из госпиталя. Сначала кое-что из продуктов, потом домой на некоторое время, ей следовало отдохнуть. Мать была в смятении и очень устала, поэтому сидела спокойно, пока я вела машину и размышляла над ее словами. Что она имела в виду, когда сказала: «Я думаю, он знал». Знал что? Кто? Папа, я полагала, но что она подразумевала под этим? Она напутала в чем-то, и я решила, зная этих двоих, что это было, скорее всего, что-то совсем обычное.

Мои родители были так счастливы. Влюбиться в подходящего человека – это, в лучшем случае, сомнительная игра, но они с самого начала полюбили друг друга, и навсегда. Я завидовала неизменности их любви, особенно в свете своих собственных проблем. Но, однако, из глубины памяти всплывали разные мелочи: другие времена, другие объяснения, невнятные замечания. Я обнаруживала их здесь и там, но тогда они казались чепухой.

– Мама, – спросила я, – папа ведь был твоим первым серьезным увлечением, твоей первой любовью, правда?

Она отвечала, защищаясь, и ее горячность поразила меня:

– Конечно, ведь я всегда тебе это говорила, и он был со мной все эти годы, не то что некоторые…

Зачем я спросила? Сейчас мне прочтут лекцию о мужчинах, не заслуживающих доверия, как тот подонок, за которого вышла замуж папина сестра Люси, а эту историю я слышала уже много раз.

– Мама, тут итальянская кондитерская. Не купить ли нам что-нибудь особенное на десерт?

Уловка сработала, и к тому времени, как мы вернулись в машину, мать уже составляла в уме список продуктов, которые нужно было купить.

Я оставалась с матерью еще несколько дней, отвозя ее в госпиталь побыть с папой, и была счастлива видеть, что ему становилось лучше. Он еще не мог говорить с нами, но маме разрешали входить в его комнату на несколько минут, и она могла подержать его за руку. Через пару дней его должны были перевести в другое помещение, и мне было приятно видеть радость на ее лице.

– Ему гораздо лучше, правда? Он скоро будет дома, теперь я в этом уверена.

Лоррейн и я провели день, делая покупки в огромном универмаге, недавно построенном, который был уже за чертой Оуквиля. Он находился не у воды, а далеко среди пустых полей, в паре миль от нашего прежнего района. Магазин произвел на нас впечатление, и мы с сестрой решили, что есть нечто ироническое в том, что его построили на южном берегу реки. Отличное местечко для нашей стороны. Теперь денежные мешки с той стороны должны были ездить через мост, чтобы делать покупки в лучшем универмаге города.

– Хорошо, – сказала Лоррейн, – быть может, это наведет городские власти на мысль о том, чтобы провести сюда хорошие дороги. Ривер-Роуд превратилась в сплошную яму – по ней едешь, как по швейцарскому сыру.

– Я не езжу здесь больше. В прошлом году я повредила поддон картера у своей машины и теперь езжу к дому родителей кружным путем. Это досадно, в самом деле. Здесь было бы намного короче, если бы поправить дорогу.

Когда мы проезжали дом Ченисов, рядом с маминым, Лоррейн вспомнила, что Дженис в городе.

– Я совершенно забыла. Я видела ее в аптеке сегодня утром. Она приехала на неделю и хочет поговорить с тобой. Я сказала ей, что ты здесь, с мамой.

– Это прекрасно. Я не видела ее с прошлого лета. Я позвоню ей, как только войду в дом.

Я вошла в дом матери, думая о том, как изменилась моя жизнь со времени нашей прошлой встречи с Дженис, и с удивлением обнаружила ее в кухне за чашкой чая рядом с мамой.

– Лоррейн только сию секунду сказала мне, что ты приехала, – сказала я, бросившись обнимать ее, на что она отвечала как-то нерешительно.

Она казалась печальной и усталой, с темными кругами под глазами.

– Майк тоже здесь?

– Нет, только я и дети. Майк уехал в Калифорнию на три недели, так что у меня достаточно времени. Я собиралась позвонить тебе, но вместо этого зашла. Я пыталась застать тебя дома вчера вечером…

– Я здесь уже несколько дней. Мама, наверное, уже рассказала тебе о папиной операции. – Я широко улыбнулась ей. – Мы уже так давно не были дома, вместе, – сказала я, – не могу даже припомнить, когда это было в последний раз.

– Твоя мать рассказала мне об операции, и Стюарт сказал мне, что ты здесь, когда я звонила вчера вечером. Я немного поговорила вчера с ним…

Мне показалось, что за ее последними словами стоит скрытый смысл, и она так пристально посмотрела на меня, когда говорила. Мне пришло в голову, что ее настроение еще хуже моего, что у нее какая-то тяжесть на сердце. Я знала ее всю жизнь, и мне показалось, что она что-то хочет мне сказать. Я решила, что надо бы увести ее из кухни куда-нибудь, где мама не будет участвовать в разговоре.

– Я хочу снять с себя эту одежду. Пойдем наверх в мою комнату и поболтаем, пока я переодеваюсь.

Дженис последовала за мной вверх по лестнице, в мою спальню, и мы уселись по-турецки друг к другу на моей кровати, в такой естественной для нас позе, хотя прошло уже много лет с тех пор, как мы были вместе в этой комнате. Она вскоре выложила все, о чем думала:

– Андреа, какого черта ты натворила? Стюарт вне себя от тревоги за тебя, а ты ничего не говорила мне, поэтому я не смогла прикрыть тебя, когда он начал выкачивать из меня информацию и расспрашивать о встрече соучеников. Я не знала, что и говорить, и теперь думаю, что навредила тебе своим приездом.

Не смогла прикрыть меня. Эта фраза тех лет, когда мы скрывали что-то от всех и лгали, если думали, что это необходимо, чтобы защитить друг друга. Но что она могла найти такое, что нужно скрывать?

– О чем ты говоришь? Какая информация была ему нужна? Ты проговорилась о чем-то секретном, серьезном? О, Джен… Ты сказала, встреча соучеников? Ты говорила ему о Ричарде, так ведь?

– Когда мы обедали вместе в Чикаго, он спрашивал… – Выражение изумления на моем лице остановило ее. – Андреа, ты не знала? Что между вами происходит?

– Расскажи, что спрашивал Стюарт, Дженис. Я объясню потом.

– Ну так вот, примерно месяц назад, может быть, пять или шесть недель, я теперь уже не помню, он позвонил и сказал мне, что в Чикаго по делу. Я пригласила его зайти к нам, но он был слишком занят, может быть, в другой раз. Мы поговорили несколько минут, и затем он спросил, слышала ли я что-нибудь о тебе в последнее время. Я сказала, что уже несколько месяцев ничего не знаю, и это было правдой, ведь ты даже не ответила на мое последнее письмо. И затем он спросил, знаю ли я, что ты была сбита машиной. Я ответила утвердительно, ведь это было давно, прошлым летом, и поинтересовалась, не случилось ли с тех пор чего-то плохого. Он сказал, что нет, и спросил, виделись ли мы после того несчастного случая, и я ответила – да, конечно, на встрече одноклассников, а потом он сообщил, что должен уехать, но надеется, что мы встретимся и пообедаем вместе, когда он приедет в город в следующий раз. Так вот, две недели назад… – Она споткнулась, очевидно, из-за выражения моего лица. – Боже, мы отправились вместе обедать две недели назад, ты знаешь, с Майком… Что, он не говорил тебе?

– Нет, но ничего страшного, он часто бывает в отъезде. Может быть, он упоминал об этом, но сейчас продолжай, Дженис, что там произошло во время обеда?

– Да в общем-то, ничего. Он снова упомянул о той аварии и сказал, что ты впала в уныние, так что стала непохожа на себя, и он думал, что это произошло из-за несчастного случая. Он спрашивал меня, не заметила ли я каких-либо странностей в тебе, когда мы виделись в последний раз, к примеру, на встрече одноклассников, и интересовался, не рассказывала ли ты мне о чем-то, что беспокоит тебя. Разумеется, я сказала «нет», я не заметила ничего странного в твоем поведении прошлым летом, но тогда мы провели вместе совсем немного времени, и я не могла понять, о чем он говорил, но он не был намерен вдаваться в подробности, и мы вскоре прекратили этот разговор. Но с тех пор я стала беспокоиться о тебе, и мне не терпелось встретиться с тобой в этот раз. Когда я позвонила вам вчера вечером и сказала ему, что я здесь, в Оуквиле, и, должно быть, напомнила ему что-то, поскольку он спросил, когда я была здесь в прошлый раз, и я сказала ему, что прошлым летом на встрече школьных друзей. Тогда он сказал, что сожалеет о том, что не был тогда с нами, и спросил, хорошо ли я провела время, и то же самое о тебе, и я ответила – разумеется, ведь там были все твои друзья. «Встретили кого-нибудь из бывших поклонников?» – спросил он. Он дразнил меня, ты понимаешь, и я сказала – нет, мы с Майком были вместе еще со школы, и тогда он спросил о тебе, я имею в виду о твоих бывших приятелях, и я назвала, конечно, Ричарда Осборна. Он сказал, что слышал о нем, но никогда не встречал, и был ли он на нашей встрече. Я ответила – да, конечно, и какой красавец он был, вы прекрасно смотрелись вместе, а он, наверное, специально пришел туда ради тебя. Мы посмеялись, затем он спросил, как выглядит Ричард, и я описала его, потом поинтересовался, где тот живет, и я сказала, что где-то недалеко от Бостона, я не знаю точно. Я спросила, зачем ему это нужно, а он ответил, что просто так. Затем Стюарт сообщил мне, что ты находишься здесь, с мамой. О, Боже мой, Анди, я понимаю, что в этом есть что-то плохое, а я приехала и сделала все еще хуже.

Дженис ничуть не изменилась. Как всегда, когда она была расстроена, ее речь становилась быстрой, слова сыпались друг за другом, торопясь быть высказанными, и наконец, выложив все, она глубоко вздохнула и посмотрела на меня с несчастным видом.

Стараясь говорить спокойно, несмотря на нарастающую тошноту в горле, я набрала побольше воздуха и пустилась сочинять правдивую историю:

– Джен, ты не сделала ничего плохого. Я видела Ричарда пару раз с прошлого лета, мы завтракали вместе в городе. Ничего особенного, просто старые друзья, ты же знаешь, мы живем поблизости и поддерживаем контакт со времени той встречи. Я не рассказывала об этом Стюарту, поскольку он все равно не знает Ричарда, но не исключено, что он видел меня в городе и удивился, с кем это я.

Если только Стюарт видел меня с Ричардом, то я уже «негодное мясо». Но это невозможно, поскольку я была совершенно уверена, что встречалась с Ричардом, только когда Стюарт уезжал по делам. Однако оказалось, что он проверял меня, иначе он, несомненно, рассказал бы мне о встрече с Джен и Майком в Чикаго.

– Андреа Корелли, я слишком давно знаю тебя и знаю, когда ты лжешь. Я не верю тебе сейчас. Ну, давай, расскажи все.

– Но мне нечего рассказывать, Джен. Стюарт вбил себе в голову, что у меня есть кто-то другой. Мы женаты уже так давно, что сейчас испытываем небольшой кризис. Но это пройдет, я уверена. Я не знаю, в чем дело, мне стало скучно, или что-то еще, или климакс… кто знает. Он думает, что со мной не все в порядке, и это беспокоит его, поэтому он ищет объяснения. Ты знаешь Стюарта, он никогда ничего не пускает на самотек, все имеет логическое и математическое движение, всякие эмоции и неблагоразумие недопустимы.

В моих словах была доля сарказма, и, конечно, это не ускользнуло от Дженис.

– Я вижу, что ты не говоришь мне всю правду. Ты уверена, что у вас со Стюартом все в порядке?

– Конечно, даже слишком, я полагаю. А как ты и Майк? Вы тоже уже давно женаты. Тебе не наскучило это?

– Наскучило? Я вижу его слишком мало для того, чтобы это могло мне наскучить.

Она прямо посмотрела на меня, и меня вновь поразило ее усталое и вытянутое лицо.

– Он тоже много путешествует, но он уезжает сразу на несколько недель. Нет, на самом деле все гораздо хуже. – Она решила довериться мне. – Я никогда не говорила тебе, но уже давно обстановка далека от нормальной. Иногда я думаю, что ошибочно было выходить за него замуж после стольких лет, проведенных вместе. Мы слишком привыкли друг к другу как друзья и к тому времени, как мы поженились, мы знали друг о друге все. Даже секс. Боже, мы начали спать, едва достигнув половой зрелости.

Я рассмеялась, припомнив, что они были вместе с восьмого класса.

– Оказалось, что Майк любит явления, которые постоянно выводят его из равновесия: он говорит, что это делает жизнь более увлекательной. Одно из таких явлений, которые он любит, – это женщины. Мне кажется, я уже привыкла к этому. Я не уверена, есть ли у него сейчас кто-то на стороне, но он часто ездит в Калифорнию и живет там неделями, ссылаясь на технический проект или еще что-то. Не могу представить, чтобы он не подцепил там кого-нибудь. Я не думаю, что он скучает по мне во время своего отсутствия, и я не нужна ему, когда он возвращается домой. И теперь уже я тоже не скучаю по нему, но он заботится о нас, поэтому я не выражаю недовольства.

Она посмотрела в сторону.

– Джен, Боже мой, я и не знала, ты никогда не говорила, что обстоятельства так сложились. Но как ты можешь быть так спокойна? Это не жизнь. Ты не хочешь чего-то большего? Ты не чувствуешь себя обманутой?

– Должно быть, да, но не сейчас. Когда-то я думала, что могло бы так случиться, что я захотела бы уйти, найти кого-нибудь получше, но потом появились дети, и… вообще, ко всему можно привыкнуть, я полагаю. Может быть, если подвернется кто-то лучше его, но не сейчас. Я не люблю «раскачивать лодку». У меня есть дети, они уже большие, но я не считаю себя вправе устраивать переворот.

– Но если Майк постоянно волочится за кем-то, как можешь ты оставаться с ним? Как ты можешь доверять ему?

– Конечно, не могу, но я привыкла к этому. У него всегда были другие женщины, еще с тех пор, как мы поженились. Я приучила себя к мысли, что у него такая работа, ты знаешь, постоянно в пути, далеко от дома, но и другие мужья похожи на него. Такова его натура, я думаю, и я привыкла к этому.

Дженис сидела, ссутулившись, повесив голову, совершенно разбитая.

– Я так завидовала, когда ты встретила Стюарта. Держу пари, он никогда не «заговаривал тебе зубы». Должно быть, хорошо иметь мужа, который с удовольствием возвращается к тебе по вечерам, который до сих пор, спустя столько времени, сходит с ума по тебе. Неужели это может надоесть?

– Ты уверяешь, что ко всему привыкла, но, говорят, жизнь хороша, когда меняется. – Я была такой наглой, я забавлялась. – Но, Джен, ты должна что-то делать, так жить нельзя.

Внезапно она встала в оборонительную позицию:

– Но я живу и, вероятно, никогда ничего не буду с этим делать. Представь, дети узнают правду об отце и все будут смеяться надо мной. Моя мать будет смеяться громче всех – ей никогда не нравился Майк, ты знаешь, она считала, что он плохо обращается со мной. Я не смогла бы выдержать этого…

Дженис расправила плечи и села прямо, но улыбка была только на губах, она не затронула ее тревожных, несчастливых глаз:

– Итак, какого ты мнения о новом универмаге? Я заходила туда вчера…

 

Глава 27

Дженис ушла через час, пообещав зайти ко мне перед отъездом в Чикаго. Я проводила ее до выхода, крикнув маме, что вернусь через несколько минут. Я вскочила в свою машину и направилась к реке, к тому месту, куда обычно уходила после размолвок с матерью много лет назад.

Мой любимый камень был на прежнем месте, и, сняв босоножки, я опустила ноги в прохладную темную воду, наблюдая, как от них разбегается легкая рябь, слушая, как волны набегают на берег, рассеянно глядя на прелестные кирпичные домики на том берегу реки.

Прелестные снаружи, а внутри? Счастливы ли их обитатели? Я всегда думала, что если уж эти дома так солидны и привлекательны, то и жизнь в них должна быть идеальной, и вот в первый раз в своей жизни я задавала себе вопрос. Та женщина, что расположилась в тени, в шезлонге, и следит за парой ребятишек, резвящихся в маленьком бассейне за домом, – ждет ли она возвращения мужа домой? Есть ли у нее муж? Первый это брак или второй? Бьет ли он ее? Любит ли он ее?

Многие женщины имеют так мало, потрясающие женщины, как Дженис. Я была шокирована и расстроена тем, что узнала от нее сегодня. Она никогда ни слова не говорила о своем несчастном браке. Я думаю, если бы мы чаще встречались, у меня было бы предположение или же она сама могла рассказать мне об этом, но тесная связь почти невозможна, когда людей разделяет расстояние в тысячу миль, даже если это близкие друзья. Меня больше всего беспокоило то, что она приняла это просто как свою судьбу. Дженис была интеллигентной женщиной, но ей не доставало чувства собственного достоинства. Она стала жертвой мужчины, который уверял, что любит ее: красавца, изверга, подлеца, который охотился за другими женщинами и которому нельзя было доверять.

До моего сознания дошло, что мне не нравилось в Майке. Он действительно был очень привлекателен, и женщины летели, как мухи на мед или на отбросы. Он был просто дерьмом! Эти масляные глаза, а если он разговаривал с женщиной, то обязательно касался ее рукой, и его теплая сексуальная улыбка заставляла женщин испытывать особые чувства. Я вспомнила его на встрече одноклассников – этакий центр женской компании, расточающий лесть и заигрывания. Он никогда не обращался так с Джен, обычно он отпускал бестактные шуточки в ее адрес. Он начинал рассказывать шутку о себе, но так или иначе в кульминационном пункте неожиданно вновь появлялась Дженис, и все хохотали именно над ней. Я вспомнила, как часто она сидела рядом с ним, и смущенная улыбка весь вечер была как будто приклеена к ее лицу, тогда как Майк развлекал полную комнату людей своими байками о ее недостатках. Кто знает, как он вел себя наедине с ней? И ведь она все время знала, что у него были другие женщины. О, Боже, Дженис, ты достойна гораздо большего!

Но кто я была такая, чтобы судить? Вне всякого сомнения, Майк был ничтожеством, человеком, не заслуживающим того, что он имел, но я шла по тому же скользкому пути. Разве Стюарт не заслуживал лучшего? «Кто без греха, пусть первым бросит в меня камень…» – вспыхнул в моей памяти библейский стих.

Я наблюдала, как вода кружится в водовороте у моего камня, и думала об отце, желая ему выздоровления, задаваясь вопросом, как мама могла пасть духом без него, думала о Келли и Брайане. Вода так успокаивает, умиротворяет. Я вспомнила былые дни, когда мы с мамой часто ругались из-за Ричарда, и я убегала к реке подумать. Теперь я была взрослой женщиной, забравшейся на тот же проклятый камень, и в моей жизни хаос из-за того же проклятого мужчины.

Маме никогда не нравился Ричард, она была настроена против него с самого начала. Я думаю, это потому, что он жил на другом берегу реки. Она не переставала говорить о том, как он богат. Но она была в восторге от Стюарта, который вырос практически в той же обстановке, что и Ричард. Стюарт был не из Оуквиля, может быть, в этом и была разница. Что же в Ричарде так беспокоило ее?

Могла бы моя жизнь быть другой, если бы моя мать не была так настроена против Ричарда? Неужели она тогда могла предугадать, каким он будет сейчас?

Я влюбилась в него как дурочка в то самое время, когда романтизм и чувственность исчезали из моей жизни, и я доказала себе, что все это могу иметь его, если захочу. Но, как у блестящей новой игрушки, его глянец скоро потускнел. Ричард был очень похож на Майка – вечно изменяющий повеса, который так и не повзрослел, и я вела себя, как ребенок.

Я достигла той точки, из которой нет возврата, отсюда не было пути назад: или я останусь со Стюартом, отправив Ричарда назад, в прошлое, которому он принадлежал, или я оставлю Стюарта. Нечто жуткое и холодное поразило меня изнутри.

Я не могла представить свою жизнь без Стюарта. Немного скучный, может быть, но зато основательный, честный и только мой. Может быть, у нас не было такого сексуального возбуждения, но когда он возвращался ко мне, домой, я чувствовала идущую от него волну любви, любви, которая неуклонно росла все годы. Он был всегда рядом, когда я нуждалась в нем, и я вновь хотела того, что имела раньше: уверенности, абсолютной уверенности в том, что Стюарт любит меня. Но я нарушила взаимное доверие – сильнейшие узы в браке. Увижу ли я когда-нибудь вновь любовь ко мне в глазах Стюарта? О, Боже, я надеялась на это, потому что наконец осознала, что люблю его так, как никогда не любила Ричарда, как не смогла бы любить никого другого.

Нервно утирая слезы на лице, я постаралась думать спокойно. Стюарт, вероятно, уже вычислил, что я виделась с Ричардом после встречи одноклассников, и если для нас был какой-то шанс помириться, то я должна была рассказать ему все. Теперь, когда он уже что-то знал, мне было легче рассказать ему все до конца, эти новости уже не могли шокировать его. Дженис, возможно, никогда не узнает об этом, но она помогла мне начать разговор со Стюартом. У меня теперь была точка для старта, и при удачном стечении обстоятельств все могло быть приведено в порядок.

Я решила рассказать Стюарту о Ричарде, как только вернусь домой на следующий день. Всю правду, веря в его любовь ко мне, надеясь, что он заметит, как сильно и я люблю его, и я молилась, чтобы он любил меня достаточно сильно, чтобы простить.

Связь с Ричардом осталась позади – любовная связь, которая была всего лишь частью далекого прошлого. Мое будущее было со Стюартом, если он примет меня. Я должна была объясниться с Ричардом, но я не могла смотреть ему в лицо, боясь, что он вновь очарует меня и я забуду, что хотела сказать. Я решила написать ему письмо.

Я всунула мокрые ноги в босоножки и ушла от реки гораздо более счастливой, чем была в течение многих месяцев, ибо бремя вины и обмана значительно облегчилось. «Со Стюартом или без него, – размышляла я, оптимистически надеясь, что он все же будет со мной, – настало время восстановить мою жизнь».

– С тобой все в порядке, Андреа? – спросила мать, когда я уселась на кухне, перед этим пройдя со свистом по дорожке и по-медвежьи обняв ее в дверях.

– Замечательно! Превосходно, мама! – ответила я, чувствуя на самом деле, что мои неприятности закончились.

Этой ночью я спала крепко, без сновидений и кошмаров. Вне всякого сомнения, я приняла правильное решение, и неважно, каковы будут последствия.

На следующее утро я выпила чашку крепкого кофе и села писать письмо Ричарду. Это оказалось труднее, чем я думала, мне нужно было объяснить, что я люблю его, но такая связь меня не устраивает, что у нас есть семьи и обязанности и мы не должны забывать о них. Я не могла удержаться и добавила, что, вероятно, он найдет кого-нибудь взамен меня, но, несмотря на это замечание, слезы выступили у меня на глазах, когда я запечатала письмо. Большую часть своей жизни я мечтала об этом человеке, эта мечта волшебным образом осуществилась на короткое время, и я почувствовала сердечную тоску, когда окончательно рвала с ним.

Назавтра, во вторник, я позвонила Дженис, чтобы сказать ей о своем возвращении домой. Она оставалась в Оуквиле до конца недели и обещала заехать ко мне в пятницу.

– Мы можем провести выходные дни вместе, поскольку я не собираюсь возвращаться в Чикаго до следующего вторника, – сказала она.

Для меня это было хорошо: появилась возможность побыть наедине со Стюартом. Я была вся в предвкушении и впервые за много месяцев была счастлива вернуться домой и увидеть своего мужа. Он поймет, он простит, мы помиримся, как бывало раньше, и жизнь счастливо покатится дальше, спокойная и беззаботная.

Ричард остался позади навсегда. Возможно, мое письмо причинит ему кратковременную боль, но я была уверена, что потом он почувствует облегчение от того, что все кончилось.

Как обычно, я сильно ошибалась в своих расчетах.

Когда я вернулась домой, то нашла в кухне записку от Стюарта: «Гранд-Рапидс – вернусь в четверг. Мы должны поговорить».

Вот и все. Коротко, сухо, по-деловому. Никакой подписи, даже его обычного «Люблю. С». Я даже испугалась, это было так бессодержательно, но наверняка он был расстроен после разговора с Дженис. Я же, конечно, хорошо все спланировала, и у меня еще все получится.

Я занялась уборкой дома, устроила стирку и испекла пару его любимых пирогов с черникой. Я говорила себе, что все будет хорошо, но спала в этот раз плохо и в среду проснулась с головной болью. Кофе почти не помог, и чем дальше шло время, тем больше я нервничала, просто отвратительно разболталась. Во второй половине дня я пошла повидаться с Элен.

– Я вела себя как типичная домохозяйка, которой все надоело и она пустилась поискать немного дешевых развлечений. Мне так стыдно!

Элен налила мне вторую чашку кофе. Это была моя единственная потребность, основная пища и источник энергии в эти дни.

– Ты слишком безжалостна к себе.

– Безжалостна? Элен, посмотри, что я сделала. Ложь и измена, Боже, о чем я думала? Стюарт всегда был безупречен, он любил меня и заботился обо мне. Я думала только о себе, как будто жизнь была мне что-то должна, а Стюарт нес ответственность за то, что не было мне предоставлено. Когда он не смог отвечать моим требованиям, я начала упрекать его за мои несчастья и совершенно погрузилась в мечты. И потом, вступив в эту связь тайком от него, я нисколько не заботилась о том, что причиняю ему боль. Я искала фейерверков, Элен, но они сияли в его глазах каждый раз, когда он смотрел на меня, а я даже не знала этого, пока они не погасли. Все, в чем я нуждалась, было здесь, рядом. Что же мне теперь делать?

– Андреа, успокойся. Сейчас ты напугана: Стюарт все знает, и ты должна стойко все перенести. Но подумай, ведь если бы этого не случилось, смогла бы ты по достоинству оценить Стюарта? Ты вовремя встретила Ричарда, получив ответы на свои вопросы, и теперь он уже вне твоего мира.

Конечно, я расплакалась, и Элен обняла меня за плечи, стараясь успокоить.

– Подумай только, какая ты счастливая. Теперь ты знаешь точно, что Стюарт – самый подходящий человек для тебя. Вы – прекрасная пара и должны быть вместе.

– После всего? – всхлипывала я.

Она не обратила внимания на мой недоверчивый взгляд.

– Разве ты не говорила, что веришь в любовь Стюарта к тебе, несмотря ни на что? И что он верит в твою любовь, несмотря ни на что?

Я не могла вспомнить, говорила ли я что-нибудь в этом роде, если только в далеком туманном прошлом это было правдой.

– Так вот, подружка, – продолжала Элен, – я думаю, случившееся не имеет значения, а теперь ты любишь его даже больше, чем раньше. Стюарт приезжает домой завтра вечером, так? Он хочет поговорить с тобой уже несколько месяцев. Так начни разговор. Ты любишь его и, значит, сможешь найти нужные слова. Это может оказаться трудным делом, поскольку он уязвлен, но он тоже любит тебя и хочет, чтобы все уладилось. Это займет некоторое время, но, в конце концов, я уверена, все будет в порядке.

 

Глава 28

«Ода к радости» огласила дом. Год назад Брайан уговорил меня купить один из этих электронных дверных звонков, которые проигрывают начальные такты целого букета разных мелодий, – тридцати двух, по-моему, там и классика, и популярная музыка, и даже рождественские гимны. Я ненавидела эту проклятую штуковину и не могла дождаться, когда же она сломается, и все это наконец кончится ее заменой.

Бетховен заиграл опять.

– Брайан, избавь меня от своей фальшивой шарманки и пойди открой! – крикнула я.

Сегодня вечером, как раз к ужину, должен был вернуться из Айовы Стюарт, и я готовила его любимый шницель по-венски. Звонок застал меня с руками по локоть в муке.

– Мама, это к тебе.

Если какому-нибудь распространителю религиозных брошюрок хватило наглости заявиться в такой час, я ему сейчас устрою. Схватив бумажное полотенце, чтобы вытереть руки, я громко протопала по кафелю передней и с самым неприветливым видом распахнула дверь.

Сердце у меня перестало биться: в дверях стоял Ричард, в его глазах были боль и невыплаканные слезы, а в руке он комкал мое письмо.

О нет! Слабость охватила меня. Я должна поговорить с ним, но где? Не могла же я пригласить его в дом, когда здесь Брайан, да и Стюарт вернется в течение ближайшего получаса. Что делать? Он молча показал на подъездную дорожку, и я на негнущихся ногах последовала за ним к его машине. Несколько минут мы сидели, прислушиваясь к тишине, пока моросящий дождь не испещрил каплями лобовое стекло. Первые его слова заставили меня подскочить:

– Андреа, как ты могла так поступить со мной? Я справилась с растущей волной душившей меня тошноты и попыталась ответить:

– Ничего больше не оставалось. Этому надо было положить конец. Кто-то из нас должен был так поступить.

– Но я же люблю тебя. Мы любим друг друга.

– Когда-то, быть может, это и было правдой, но сейчас все в прошлом. Слишком поздно, Рич. Я жила, как во сне, но наконец-то проснулась. Я поставила на кон свое супружество, а оно – хоть это и запоздалое признание – имеет для меня ценность, и я хочу, чтобы все вернулось «на круги своя». Чувство вины слишком долго терзало меня, и я не могу допустить, чтобы это продолжалось… У нас с тобой разные взгляды на верность. Похоже, твой брак – это брак по расчету, поэтому, может, тебе меня и не понять. Может, и глупо так говорить, я не знаю, но я не осмелюсь больше, это не может так продолжаться. Я не могу быть неверной Стюарту и неискренней по отношению к тебе, это выматывает меня. Я постоянно в таком состоянии, что вот-вот разревусь, беспокоюсь, не узнал ли что Стюарт, и молюсь, чтобы ему ничего не стало известно. Я чувствую себя с тобой, как… как проститутка. О, Ричард, не надо было тревожить то, что кончилось давным-давно.

– Но еще же ничего не кончилось, Андреа, у нас есть сегодняшний день, у нас есть наша любовь.

– У нас есть вчерашний день, и мы пытаемся оживить его сегодня. У нас есть воспоминания, а не будущее.

Снова тишина окутала нас, только и слышно было, как мягко барабанит по лобовому стеклу дождь. Я украдкой бросила на Ричарда взгляд. Он выглядел таким несчастным, что мне захотелось придвинуться к нему, но усилием воли я поборола это желание. Коснись его – и тебе конец, дорогуша. И «опять двадцать пять», помимо твоей воли. Но я чувствовала, что держу себя в руках, я ощущала себя взрослой, утешающей несчастного ребенка.

– Но ты же любишь меня, я знаю, что любишь, – настаивал он.

– Да, Ричард, я люблю тебя, но это какая-то сказочная любовь. Когда-то мы с тобой любили друг друга, и та любовь резко оборвалась, не удовлетворив ни тебя, ни меня. У нас не было возможности избавиться от этого чувства, оно жило в нашей памяти. Спустя двадцать пять долгих лет, затянутые в повседневную рутину, мы встретились вновь, и воспоминания обернулись пожаром, бурным, шальным романом. Но это все нереально, это лишь путешествие в мир грез. Мы попытались изменить концовку той давней истории и, приправив ее треволнениями, получить удовольствие сегодня, пока еще это нам доступно. Но что будет завтра, Рич? Скажи мне, что будет завтра?

Он не ответил, уставившись вперед, на двери моего гаража.

– Стюарт – это моя жизнь, и я не могу бросаться ею ради той фантазии, которую мы с тобой выдумали. – Судорога боли пробежала у него по лицу. – Если это причиняет тебе боль, прости…

Скажи мне вот что, Рич. Положим, ты неудачно вступил в брак, но ты ведь задумывался над тем, что мы могли бы все начать сначала, строил планы нашей совместной жизни?

– Да…

– А как быть с теми, другими женщинами в твоей жизни, Ричард? – продолжала я. – Не смей это отрицать! – бросила я в его ошеломленное лицо. – Однажды я видела тебя с одной из этих твоих «миссис Флетчер». Твоя жизнь – сплошное щегольство, и ты не собираешься перекраивать ее из-за меня.

В ожидании ответа я прислонилась к дверце. Сердце колотилось у меня где-то в горле. Да, я сердилась, но в то же время хотела оградить себя от его любовных излияний, избежать носившейся в воздухе опасности. Ведь прояви он хоть малейшую инициативу, дай хоть знак, что хочет меня, я бы не смогла устоять – даже сейчас. На моем лице застыло, вероятно, каменное выражение, скрывавшее беспомощность и пустоту, – ту меня, которая ждала, чтобы Ричард умолял оставить Стюарта и провести остаток жизни с ним.

Трудно было не внимать этому внутреннему голосу, и я уже готова была кинуться в его объятия, как вдруг обнаружила, что он и не делает никаких попыток к сближению, не старается перебросить мост через маленькую брешь, образовавшуюся между нами, брешь, которая, чем больше я о ней думала, становилась все шире. Мы были далеко друг от друга – настолько далеко, насколько это вообще возможно в этом крохотном пространстве. «Язык тел, – подумала я, – говорит сам за себя…»

Не сказав ни «да», ни «нет», он заговорил о провидении, тянул время. Ни согласия, ни признания, что хочет меня, ни слов о том, что он слишком любит меня, чтобы спокойно смотреть, как все пошло насмарку. Ничегошеньки.

– Если бы тогда, много лет назад, мы прислушались к голосу сердец… – начал он.

Дурья башка. Ему про черное, а он про белое. То, что он не ответил, укрепило мое решение, и теперь я хотела лишь, чтобы он оставил меня в покое. Не видел он никакой перспективы в наших отношениях. Что ж, по крайней мере, он реалист или я просто ему приелась. За то время, пока я играла в романтику и видела в происходящем лишь то, что хотела видеть, он получил все, что хотел. А Стюарт? Я поймала себя на мысли, что жду Стюарта, который уже опаздывает. То, что у нас было с Ричардом, развеялось, как дым, и о том, чтобы что-то изменить, я ничего не желала и слышать. Я твердо была убеждена, что и Ричард, несмотря на то, что приехал сюда в столь поздний час, тоже хочет, чтобы между нами все кончилось.

– Ричард, я задала тебе вопрос, – бесцеремонно прервала я его, – и, думается, заслуживаю ответа. Ты хочешь, чтобы я оставила Стюарта ради тебя? И оставишь ли ты свою жену ради меня?

Его молчание и уклончивый взгляд лишний раз подтвердили то, что я считала правдой. Ни он, ни я не видели будущего в наших отношениях; то, что между нами было, основывалось на прошлом. Мы завершили круг, все кончено. Единственное, чего мне хотелось теперь, – это чтобы он уехал, и как можно быстрее.

– Это самый мудрый выход, – проговорил он слишком, по моему мнению, снисходительно. – Я и сам пришел к этому же заключению.

О, еще бы! Держу пари, он уже садился писать мне письмо, когда получил по почте мое. Раздражение переполняло меня, но я все же держала себя под контролем. Он «пытается спасти свое лицо», как выражаются японцы. Несомненно, он много чего еще наговорил бы по случаю окончания наших отношений, но в этот момент на подъездную дорожку свернула машина Стюарта.

– О, Господи! О нет!

Как я перепугалась! Перед моими широко открытыми глазами все дальнейшее проходило, точно при замедленном кинопоказе: я наблюдала, как Стюарт медленно подкатывает на соседнее с машиной Ричарда место, как он медленно выключает дворники и фары, медленно поворачивает голову и всматривается в Ричарда, изучая его, казалось, целую вечность. Он медленно вылез из машины, беззвучно притворив дверцу, прошел по тропинке и исчез в доме, медленно закрыв за собой дверь.

Я начала молиться. Если у тебя есть сострадание, Господи, сделай так, чтобы Стюарт понял меня, или позволь мне сию минуту умереть. Но я обращалась к Богу, который требует мщения, и моя мольба не была услышана. Всю жизнь, когда я желала одно, получала всегда другое; как я хотела перенестись куда-нибудь в другое место, пусть даже в кратер вулкана, лишь бы не быть сейчас здесь. «Как было здорово, если бы Ричард не приехал», – в отчаянии подумала я. Но какая теперь разница? Он здесь, а я должна сейчас предстать перед Стюартом.

– Тебе лучше уехать, если не хочешь быть свидетелем моей погибели. Не знаю, как я объясню все это Стюарту. Пожалуйста, Ричард, пожалуйста, даже не звони мне больше.

В других условиях я сказала бы ему больше, может, что я всегда буду любить его, – просто для того, чтобы побыть с ним подольше, получше его запомнить, но только не сегодня. Все мои мысли вертелись вокруг Стюарта, который ждет меня дома.

Я выбралась из машины и проследила, как Ричард быстро поехал прочь. Расправив плечи, я беспечно зашагала по тропинке к парадной двери. Я напустила на себя веселость, хотя мне было совсем невесело, и в этот короткий промежуток времени старалась придумать, что бы такое правдоподобное сказать Стюарту. Чувствовала я себя ужасно, но, изобразив на лице улыбку, вошла в логово льва.

– Это был твой любовник!

– Стюарт!

– Думаешь, это самоуверенное утверждение? Я предполагал, что у тебя кто-то есть, я молил Бога, чтобы это было не так, но сегодня я же видел его, разве нет? Тот самый, которого описывала мне Дженис, твой старый школьный приятель.

Теперь не выпутаешься. Если бы мы разобрались, атмосфера разрядилась бы, и все было бы в прошлом, но нет, он не даст мне и слова вымолвить.

– Андреа, я любил тебя, я доверял тебе, я жил с тобой, но, оказывается, не знал тебя вовсе. Когда твой отец слег, я подумал, что теперь все пойдет по-новому, я надеялся, что это своего рода шанс для нас, но сейчас вижу, что был неправ.

– Стюарт, нет, ты ошибаешься. Да, между нами что-то было, но давным-давно кончилось. Я хотела тебе все рассказать, я выжидала удобный момент, я хотела…

– Хотела? Да мне наплевать, что ты хотела, слышишь? Слишком долго продолжался этот спектакль, а я-то ждал и надеялся как последний идиот. Послушай лучше, что я хочу, Андреа, и сделай так, как я скажу. Я хочу, чтобы ты ушла прямо сейчас. Если твой дружок все еще здесь, он подвезет тебя, куда ты хочешь. Уходи!

С маской ярости на лице Стюарт отвернулся от меня и взбежал по лестнице в нашу спальню, хлопнув дверью.

Я стояла ни жива ни мертва, слишком ошеломленная, чтобы плакать. В кои-то веки я разобралась наконец со своими чувствами, и на тебе – нескольких минут хватило, чтобы разрушить все. Стюарт не захотел меня выслушать, не позволил мне все объяснить, но если он думает, что я поползу наверх и буду умолять его выслушать меня, простить… Вот уж дудки!

Я разозлилась, и это было приятно. Я не потерплю унижений, не потерплю, чтобы меня стыдили. Не потерплю, я не такая. Я выбивалась из сил, я порвала с Ричардом, я делала все, что могла, – и вот какая за это плата. Да если он и простит меня, я не намерена оставаться больше в этой дыре. Он не захотел меня выслушать, но теперь-то уж мне все равно. Я ему покажу.

Охваченная черным облаком праведного гнева, я схватила кое-что из ванной, решив, что за одеждой вернусь в другой раз. Мой путь в гараж к машине пролегал через гостиную, и я увидела там забытого всеми Брайана, сидевшего на поскрипывающей кушетке, и при виде его слез весь мой гнев как ветром сдуло. Я обняла и поцеловала его так, будто больше мне этого будет не суждено.

– Мама, что случилось? Что-нибудь плохое?

– Ничего, ровным счетом ничего. Мы с папой немножко поспорили, вот и все. Несколько дни я поживу у тети Лоррейн, так что, если понадоблюсь, – звони. Будь умницей, я люблю тебя.

Вся в слезах, я завела машину и уехала из дому. Ненавижу его, думала я, обоих ненавижу, но до меня медленно доходило, что больше всего я ненавижу себя. Я здорово вляпалась, и теперь должна расплачиваться за свои грехи.

На моем браке со Стюартом можно смело ставить крест, если только, подумала я тотчас же, это не новое начало.

Лоррейн была дома. Лоррейн была душкой – на два дня, так на два дня, она не стала задавать вопросов, просто позволила мне похандрить и до конца испить чашу несчастья. Когда я плакала, она моментально оказывалась рядом, вооруженная платком, садилась подле меня в приятной тишине и сидела так, пока я не выплакаюсь.

Дом Лоррейн был недалеко от больницы, в которой находился отец, и я навещала его пару раз. Мы не слишком-то много говорили, но он слабо улыбался и, казалось, был счастлив, что я с ним. Я не рассказала ему про нас со Стюартом – это было бы чересчур для него в это время, но у меня сами собой текли слезы, стоило мне лишь подумать об этом. Отцу нужны радостные, поднимающие дух новости, а не унылая весть, что брак его дочери распался. Однажды утром я встретила маму, удивив ее, но и ей я ничего не сказала – хватит с нее переживаний из-за отца.

В субботу утром позвонил Брайан:

– Дома так тихо, мама. Папа почти не разговаривает. Мне кажется, он опять собрался куда-то уезжать. У нас кукурузные хлопья кончились. Когда ты вернешься?

– Скоро, сладкий мой, скоро. Просто нам с папой надо некоторое время пожить порознь, все хорошенько обдумать, но ты не беспокойся, не расстраивайся, Брайан, я люблю тебя. Позвони мне, когда он уедет, и я примчусь и посижу с тобой. Все будет прекрасно, вот увидишь. Пусть папа купит тебе хлопьев.

Когда он положил трубку, я всерьез разревелась, и Лоррейн принесла коробку платков и две чашечки кофе. На ее лице было написано, что она ждет объяснений теперь же, не откладывая.

– Все началось прошлым летом, когда я встретила своего школьного друга, – заговорила я. – Помнишь Ричарда Осборна? В школе мы проводили с ним уйму времени вместе – да-да, это было здорово, помнишь же, какой он веселый! Он пришел на вечер встречи выпускников. Все эти годы я не видела его, а он оказался не менее красив, чем прежде, и… О, я не знаю, почему, но он вскружил мне голову, и я на время забыла о Стюарте, о детях, о том, что я замужняя дама средних лет. Мне будто бы снова было восемнадцать. Ох, Лори, он заставил меня по-настоящему почувствовать себя. Ты представить себе не можешь, как это восхитительно, когда есть кто-то, интересующийся только тобой, исключительно твоей персоной. Не потому, что я мама, которая принесла что-то вкусненькое, или домашняя прислуга, которая гладит рубашки, а потому, что ему интересна ты как личность, как человек, с которым можно посмеяться и поговорить, которого можно послушать и с которым можно… заняться любовью.

Когда смысл сказанного дошел до Лоррейн, у нее перехватило дыхание.

– Да, – оборонялась я, – мы занимались любовью, и в постели он был великолепен. Я знаю, что это шокирует тебя, но, пожалуйста, не суди меня, Лоррейн. Он подарил мне ощущения, которые не мог дать Стюарт. Я не ищу оправдания моим поступкам, но знаешь, в каком-то смысле я даже рада, что все это произошло. Моя жизнь была сплошной скукой, я чувствовала себя совсем старухой, а этот роман, пусть он был и против правил, заставил меня вновь поверить в себя.

– Я заметила, – сказала Лоррейн. – У тебя с самого Рождества очень довольный вид. Лишь иногда тебя что-то тревожило, а так ты вся сияла, и глаза у тебя сверкали, как у влюбившейся девчонки.

– Ричард напомнил мне, как это прекрасно – быть влюбленной. Не думаю, что я была влюблена в него, просто я чувствовала себя влюбленной – это не дающее дышать возбуждение, разливающееся в желудке, это заставляющее трепетать предчувствие, что с тобой вот-вот случится что-то хорошее… Я не могу описать это, но со Стюартом я никогда не ощущала ничего подобного. Разумеется, ведь, когда я встретила Стюарта, я пыталась произвести на него впечатление такой зрелой, такой взро-о-ослой… – Я помедлила, раздосадованная, что Лоррейн расхохоталась, но потом и сама присоединилась к ней. – В любом случае, все удовольствие и все веселье я прохлопала. Влюбиться должно быть весело, но потом, после, я поняла, что по-настоящему-то люблю Стюарта. Это – неброская, устойчивая любовь, она – как свет, который горит всегда, излучая теплое сияние. Ричард же – яркая, сверкающая, ослепительная вспышка, которая не может продолжаться вечно. Я больше начала ценить Стюарта, начала понимать, как он добр ко мне, как я обязана ему и как сильно его люблю. Не знаю, смогу ли я объяснить тебе, а тем более Стюарту, но мне кажется, что именно благодаря этим событиям я поняла, как люблю его, но мне потребовалось время, чтобы осознать это.

Слезы душили меня, но я кое-как сумела рассказать Лоррейн все остальное – как Стюарт выставил меня из дома.

– Ох, Андреа, Стюарт любит тебя. Я уверена, он простит… – Тень беспокойства скользнула у нее по лицу. – Но он такой чувствительный человек; представить себе не могу, чтобы он все это забыл, – заявила она.

Я хотела было возразить, но прикусила язык: у меня самой было такое же чувство – Стюарт никогда не сможет простить меня.

Позже, в этот же день, я провела пару часов с Келли, благо ее колледж был неподалеку. Я подумала, что она должна хоть в общих чертах знать о ситуации, которая сложилась дома.

– Я поживу несколько дней у Лоррейн. Это нужно для того, чтобы мы с папой немножко поостыли.

Я надеялась на это.

– А я чувствовала, что дома что-то неладно. Я поняла это, когда была там на весенних каникулах, – сказала она мне.

– Ну, все уляжется, родная, не расстраивайся ты так.

Это было хорошо сказано, и я надеялась, что она не заметит мою неуверенность. Уляжется. Как? Стюарт не изменит своего решения, и я, к стыду своему, должна признать, что он будет абсолютно прав. Я вела себя недостойно, так что сердиться у него есть все основания. Не представляю, как это все уляжется.

– Правда, дорогая, все будет хорошо, вот увидишь.

Я вспомнила, что в пятницу утром позвонила Дженис, сообщив ей, что на несколько дней вернулась в Оуквиль.

– Это из-за отца?

– Да нет, с ним-то все вроде бы в порядке. Нет, просто… В общем, расскажу, когда увидимся.

Мы договорились пообедать вместе в воскресенье, и воскресный полдень застал нас, сидящих на камнях в Пойнте и хихикающих, как подростки. Я захватила с собой набитый сандвичами и фруктами охладитель, а Джен – целую упаковку баночного пива и немного вина в отдельной сумке.

– Мне не выразить словами, как здорово быть здесь, с тобой, Джен, – проговорила я, а вернее, попыталась проговорить с полным ртом, за обе щеки уплетая бутерброд из поджаренных до аппетитной корочки итальянских хлебцев.

Когда моя мама готовит сандвичи, то уж на совесть.

– Как в старые добрые времена, правда? – спросила Джен.

– А они действительно были добрые?

– Для меня – да. Я была на седьмом небе: у меня был Майк, передо мной было блестящее, яркое, сияющее будущее. Сегодня мне уже не нужен Майк, и будущего у меня нет – одна тусклая, мрачная вереница дней.

Она устремила взгляд куда-то поверх реки, начисто забыв про стоящее на коленях пиво.

– Джен, ты должна чем-нибудь заняться. Не можешь же ты так жить день за днем до самой смерти, как зомби? Все перемелется, все преходяще, дорогая, и ты должна с этим смириться. Я не могу смотреть, как ты убиваешься и терзаешься из-за этого…

– Анди, я не хочу портить себе пикник. Давай поговорим лучше о тебе и о Стюарте. Везет же тебе, девка!

– Ха! День на день не приходится. В настоящий момент все далеко не безоблачно, и винить мне в этом, кроме себя, некого. Помнишь Ричарда Осборна?

– Он был на вечере встречи выпускников в прошлом году?

– В том-то и дело, что был, и именно тогда все началось. Короче, Джен…

Я вкратце обрисовала ей создавшееся положение, упомянув, что благодаря своей глупости и самонадеянности я вот тут, в Оуквиле, одна, и теперь гадаю, что меня ждет в будущем.

– Стюарт образумится, Анди, он же с ума сходит от тебя. Увидишь. Знаешь, – продолжала она, – я никогда бы не рассказала тебе о своей жизни, если б не чувствовала, что и у тебя что-то не так. Я рада, что ты рассказала мне про вас с Ричардом. Хоть я и ощущаю себя предательницей, но теперь могу тебе сообщить – я оставила Майка. Он об этом пока не знает, а узнает только на следующей неделе, когда вернется домой. Не ведаю, что он запоет, но мне уже все равно – я от него далеко. Думала, родители меня не поймут, а они поддержали. Мама даже сказала, что рада, что я от него ушла: было, мол, в нем что-то такое, что ей никогда не нравилось.

Сидя плечом к плечу на камне под полуденным солнцем, мы покончили с нашими запасами – две женщины средних лет, у которых очень смутное будущее, но которые смотрят на него по-своему оптимистично.

– Мы с тобой откроем книжную лавку, – предложила я, и мы обе так и грохнули смехом, – на новом рынке. Две старые разведенные приятельницы держат вместе книжный магазин. Смех!

Жизнь Джен могла только улучшиться, а я хоть и сидела сейчас в глубокой-глубокой луже, просто не верила, не в силах была поверить, что когда-нибудь и мои дела пойдут на лад.

 

Глава 29

Назавтра, спустя пять долгих дней после того, как Стюарт попросил меня уйти, и спустя десять дней после операции, я отправилась навестить отца – в последний раз, как потом выяснилось.

Он хорошо выглядел и хотел поговорить.

– Завещание… Я написал его несколько лет назад, – произнес он, да так тихо, что я едва слышала.

– Хорошо, папа, это очень хорошо, – ответила я, похлопывая его по руке и кося взглядом на медсестру. – У тебя еще будет время изменить его, когда ты выйдешь отсюда.

– Дом, Андреа… Она любит это место, но он слишком велик для нее одной…

Он умолк, отдыхая, и я воспользовалась моментом, чтобы вставить несколько слов, пытаясь сохранить шутливую манеру:

– Что это за разговоры, папа, или ты впал в послекризисную депрессию? Доктор говорит, что у тебя все в порядке, через недельку будешь дома. Мама так хлопочет по случаю твоего возвращения – стряпает, моет, чистит, чтобы все блестело как зеркало. И вы опять станете теми влюбленными голубками, какими были всегда.

– Влюбленные голубки… – Я уловила его слабую улыбку. – Это напоминает мне… Мне не понравилось… Стюарт приходил проведать меня один, и вечером, ты – одна, и днем… Совсем не похожи вы что-то на влюбленных голубков.

Итак, Стюарт приходил навестить моего отца по собственной воле. Вообще-то они всегда ладили между собой, но мне было приятно узнать, что Стюарт действительно обеспокоен здоровьем отца, что это не простой визит вежливости из желания не упасть в глазах моих родителей. В свете того, что между нами произошло, я думаю теперь, что недооценила Стюарта – я не ожидала, что он придет к отцу в больницу. Как много оказывается я не знала о Стюарте.

– О, папа, пустое, маленькая размолвка, не расстраивайся, вскоре все образуется.

– Андреа, не говори, что это пустяки. Стюарт говорит, что между вами что-то разладилось, и он не знает, как из этого выбраться. Помнишь, много лет назад я велел тебе беречь этого мужчину, который любит тебя? Ты поняла меня?

– Ты имел в виду, что он мог бы сделать меня счастливой, – ответила я, на самом деле ничего такого не припоминая.

– Нет, не то… Никто не может сделать тебя счастливой, даже такой мужчина, как Стюарт, он только может предоставить тебе возможность расцветать и расти, чтобы ты сама сделала себя счастливой. Вот это и есть любовь. Я думал, ты меня поняла…

– Папа, все эти годы я хотела такой любви, которая была у вас с мамой. Когда смотришь в глаза любимого, весь мир должен перестать существовать. Но я хотела и чего-то возбуждающего, будоражащего, и не думаю, что испытывала это, будучи со Стюартом.

Он перебил меня:

– Я смотрю, ты совсем еще девочка, Андреа. Стюарт – твоя сила, ты за ним, как за каменной стеной. А ты, как себялюбивый ребенок, ждешь, что он каждый день превратит для тебя в праздник, сама ничего не делая для этого. Ты должна отдавать любовь, иначе будет плохо. Мы с твоей матерью были влюбленными голубками потому, что отдавали любовь друг другу, а не брали ее… – Он дышал с трудом, лицо его искажалось, когда он говорил. – Мне повезло… У нее было слишком много любви, которую она могла отдать. Она никогда не должна узнать, что я знал… Обещай мне, Андреа…

– Конечно, пап, я обещаю, но что, что ты знаешь? – Он явно устал и хотел закончить разговор, но я должна была понять, что он имел в виду. – Это «что-то» связано с мамой?

– У нас была счастливая жизнь. То, что было прежде… неважно…

Это сведет меня с ума. У них была какая-то тайна, отец не хотел мне о ней говорить, но взял обещание никому не рассказывать. Ну и влетит же мне, если войдет медсестра, – меня пустили всего на десять минут, а я… мне нужно было знать.

Я склонилась над кроватью, и мое лицо оказалось всего в нескольких дюймах от его лица.

– Папа, скажи мне, что это за секрет?

Но он не ответил, только слабо пожал мою руку и провалился в сон. «Завтра, – подумала я, – приду завтра». Я наклонилась, чтобы поцеловать в лоб, и услышала, как он прошептал имя мамы.

Идя по длинному коридору, в котором каждый шаг отдавался гулким эхом, я обдумывала наш странный разговор. «То, что было прежде», – сказал он. Мне придется вырвать эту тайну у папы, потому что мама никогда не выдаст ее.

А его замечание насчет того, что любовь нужно отдавать, а не брать. Тут все ясно, как день, и, клянусь, я буду отдавать Стюарту любовь всю свою оставшуюся жизнь, если только он позволит.

Папа умер ночью. Сердечный приступ, который привел его в больницу, разрушил один из желудочков так, что исправить ничего было нельзя: несмотря на то, что кровообращение было успешно восстановлено, мускулы оказались слишком слабы, чтобы продолжать свою жизненно важную работу.

Мне не было нужды ехать домой – у Лоррейн нашлось, что надеть, и днем мы, забрав маму, вместе отправились в похоронное бюро. Взявшись за руки, возможно, для того, чтобы поровну разделить обрушившееся на нас горе, мы втроем приблизились к гробу. Вначале, клянусь, я поддерживала маму, но в конце уже она подпитывала наши с сестрой силы.

Встав на колени, чтобы помолиться, и увидев повязанный у отца на шее галстук, я улыбнулась. Именно я дала ему этот галстук много лет назад, сказав, что у него дурной застарелый вкус и что он должен носить галстуки более ярких расцветок. Глаза мои наполнились слезами, и яркий рисунок расплылся.

Его больше нет. Я смотрела на любимое лицо, спокойное и безмятежное, и на меня волной нахлынули воспоминания о человеке, который был моим отцом.

Еще молодым он согревал мою жизнь любовью и делал ее веселой. Мне было два или три годика, и я ждала, когда он вернется с работы, чтобы взобраться к нему на колени и свернуться от удовольствия в клубочек, пока он будет слушать мою болтовню о том, как я провела день. Я любила смех, клокотавший у него где-то глубоко в груди, любила его глаза, загоравшиеся удивлением, – как много волшебного, нового успела я обнаружить за время его отсутствия.

Я вспомнила, как по воскресеньям его загрубевшая от работы рука крепко сжимала мою, когда мы совершали свою обычную еженедельную прогулку, навещая друзей и родственников по соседству, вдвоем, без мамы, за что получали нагоняй. Я вспоминала, как бойко шлепали мы в галошах и дождевиках с капюшонами по улице в яростную грозу, как вздрагивала я от каждого раската грома, как взбиралась к нему на плечо, чтобы первой увидеть подножье радуги, и как мы брели по лужам, возвращаясь домой. Я вспоминала «Бумажную куклу» – песенку, которой он сам меня выучил, вспоминала его горделивый вид, когда я пела ее в четырехлетнем возрасте. «Кукла, которую парни другие не мо-огут украсть». Папа, не найдется такого парня, который мог бы заменить тебя.

Он был человеком, которого я пыталась порадовать хорошими отметками, чье мнение я ценила больше, чем мнение других людей, и неважно, по поводу чего оно высказывалось: сшила ли я новое платье, испекла ли первый торт или выгладила без единой складки рубашку. Его похвала была моей целью, его улыбка – достаточной наградой.

Когда мама разоралась на меня, что я «наштукатурилась» и в свои пятнадцать стала похожа на «куклу намазанную», а я взбежала наверх по лестнице и закричала оттуда в ответ, что я всегда теперь так ходить буду, но стоило отцу лишь слегка нахмуриться, как я поспешила в ванную смывать с себя воинственную окраску.

Человек, чья спокойная мудрость помогла мне преодолеть столько стрессов, реальных и воображаемых, человек, с которым я чувствовала себя любимой и с которым мне было хорошо до того дня, когда я повстречала очень похожего на него другого человека, который бескорыстно подарил мне любовь и поддержку, – моего Стюарта.

Последующие три дня закружили нас в вихре, и мы были, словно в тумане, сквозь который неясно проступали цветы, запах ладана, вкус кофе и усталость гудевших ног. Мы стояли в ряд – мама, Лоррейн и я, а Джордж и Стюарт по бокам – бесконечными часами, приветствуя и обнимаясь со знакомыми и многочисленными друзьями семьи. Улыбались, не узнавая, лишь заслышав слова: «…это мои дочери, Андреа и Лоррейн. А это… они с вашим отцом часто…» Так много друзей, и каждый стремился поделиться с нами своим самым приятным воспоминанием, историями, которых были десятки. Одна из моих знакомых сказала однажды, что рай или ад – это память, оставленная тобой на земле. Если она права, то мой отец уже стучится в жемчужные врата рая.

Мама садилась, ходила, говорила и ела, как зомби. Ее лицо ничего не выражало, а глаза были пусты. Впервые за всю жизнь я осознала, какого же она все-таки маленького роста и как одинока без всегда стоящего рядом отца.

Я оставалась с нею на ночь, не отходила от нее все эти долгие дни, отдавая ей всю себя, но я и сама чувствовала себя опустошенной. Горе переполняло меня, как и ее, так что о какой поддержке могла быть речь?

Не знаю, кто сказал Стюарту про отца, – Лоррейн, наверное, или Джордж, ее муж. Я бы сама позвонила, но он очутился здесь еще до того, как эта мысль оформилась у меня в мозгу, и все это время оставался с нами. И что бы мы делали без наших мужчин, ведь это они взяли на себя хлопоты с больницей, похоронным бюро и даже с церковью. Келли и Брайана Стюарт таскал за собой, позволяя мне больше времени проводить с мамой.

Мы не раз говорили друг с другом, вполне нормально, насколько я могу судить, хотя я и чувствовала себя неуютно, когда Стюарт изучающе смотрел мне в глаза. Что он искал в них? Я жаждала, чтобы он обнял меня, приютил у себя на груди, разделяя мое горе. Видит Бог, как я нуждалась в его поддержке, но после того, что наделала, я ее не заслуживала, и он ее не предлагал.

Те долгие часы в похоронном бюро он пристально смотрел на меня с другой стороны траурного зала. На лице его была маска холодности и отчужденности. Он был далеко от меня, закрыт для меня. Внешне он не показывал, что ему больно и «кошки скребут на душе». На его лице вообще нельзя было прочесть никаких эмоций: ни намека на уязвимость, ничего такого, что я могла бы истолковать как попытку перекинуть мостик между нами. «Ну, а ты чего хотела?» – спросила я себя. Я не заслуживаю его любви, и он не предлагает ее.

На похоронах присутствовали сотни людей, и мама очень гордилась этим.

– Вашему отцу было бы приятно увидеть так много старых друзей, – сказала она, забывая, что уже ничто не может быть ему приятно.

Все шло нормально, и мама держалась молодцом, покуда на кладбище возле могилы не упала в обморок безмолвным маленьким комочком. Стюарт пришел на помощь, поднял ее, отнес в машину и положил на заднее сиденье. Я отправилась вместе с ними, не проронив ни слова, и села в машину рядом, поскольку траурная церемония практически закончилась. Присматривать за мамой означало для меня что-то делать и возводило барьер моему собственному горю.

Мы вернулись к маме, чтобы выпить за упокой души папы и разделить боль утраты. И как это бывало на всех итальянских похоронах, на которых мне довелось присутствовать, поминки затянулись до глубокой ночи.

Гости разошлись около одиннадцати, и только заполночь мы с Лоррейн закончили мыть тарелки и вытряхивать пепельницы.

– Святые угодники, – вздохнула Лоррейн, вытряхивая последнюю, – и как все эти люди дожили до семидесяти пяти и восьмидесяти? Они смолят, как пароходные трубы.

Она ушла, а я собралась подняться наверх, в свою спальню, когда вдовствующая сестра мамы, тетя София, остановила меня.

– Я побуду здесь несколько дней, – заявила она. – У нас с твоей матерью есть о чем поговорить. Сейчас я смогу ей помочь лучше, чем ты.

Что, вероятно, было правдой: у нее уже был опыт, как терять мужей.

– Поезжай к своему мужу и немного отдохни, – посоветовала она.

И я вернулась к Лоррейн.

Было уже далеко за полночь, когда я добралась до нее, и душа у меня ушла в пятки, когда я увидела на подъездной дорожке машину Стюарта. Он был так далек от меня в последние дни, что я даже представить себе не могла, что понадобилось ему здесь.

Может, он хочет поговорить о разводе? «О нет, – подумала я, – я этого не вынесу, по крайней мере, сейчас». Поэтому я вошла в дом через кухню, чтобы прокрасться по коридору в спальню, дабы избежать спектакля. Только несколько часов спустя я сообразила, что Стюарт и не ожидал меня здесь застать, он думал, что я останусь у мамы.

Я тихо отворила дверь черного хода и оказалась внутри, пытаясь сориентироваться в темноте. Затаив дыхание, я пересекла кухню и встала в дверях, поджидая удобного момента, чтобы проскользнуть по коридору незамеченной. Говорят, никогда не услышишь о себе хорошее, когда подслушиваешь, но тут у меня от неожиданности отвисла челюсть.

Стюарт приехал поговорить с Лоррейн и сидел в гостиной, изливая ей душу и рассказывая о таких вещах, о которых я и не подозревала. Я не собиралась подслушивать, я нечаянно услышала и похолодела, когда из гостиной донесся его низкий печальный голос:

– Я люблю твою сестру, Лоррейн, и я хочу, чтобы она знала, – я не держу на нее зла за то, что случилось. Да, я взбесился, наговорил ей кучу всего, чего не должен был говорить, и… о, Господи, я потерял ее. Во время этих печальных хлопот, связанных с вашим отцом, я хотел сблизиться с ней, защитить ее. Она казалась такой хрупкой, но она отвергала меня, она даже не смотрела на меня… своими большими печальными глазами, которые напоминают мне о нашей первой встрече: она крепилась, пыталась вести себя как искушенная во всевозможных жизненных передрягах женщина, но в ее прекрасных темных глазах была печаль, и я сразу каким-то шестым чувством понял, как ей плохо… Я влюбился в нее с того самого момента, когда увидел в первый раз. Она казалась такой ранимой, так нуждалась в ком-то, кто мог бы ее защитить, и я сказал себе: «Вот, парень, работка для тебя». И я, как лихой пират в старых фильмах, из кожи вон лез, чтобы завоевать ее. Для меня все тогда было окрашено в романтические тона. Деньги у меня водились, и я таскал ее туда, где она прежде никогда не была, – в модные рестораны, на концерты в филармонию. Ты же знаешь, она любит музыку.

Я не видела Лоррейн и терялась в догадках, хочет она что-то сказать или нет. Если и хотела, то не могла – Стюарт не давал ей и слова вставить.

– Она нужна мне, без нее я чувствую, что мне чего-то не хватает. Хотя мы и прожили вместе почти двадцать пять лет и я был вполне этим доволен, все-таки какая-то неуловимая искорка исчезла из наших отношений.

«Неуловимая искорка?» – подумала я, прислушиваясь в своем укромном месте за кухонной дверью. Выходит, он тоже заметил это и тоже не придал этому значения? Что же это могло быть такое? Игра воображения? Способность отдавать любовь друг другу, о которой говорил отец? Что бы то ни было, я знаю одно: именно эта искорка отличает счастливый брак от несчастливого. Я принялась размышлять над этим любопытным суждением, но уже следующие слова Стюарта оторвали меня от этих мыслей:

– Андреа искала что-то, и это терзало меня, поскольку сам я не мог ей это дать. Я в ее понимании вязался, скорее, с образом некоего отца, которому можно поплакаться в жилетку, но отнюдь не мужественного любовника из грез. Когда я женился на ней, я был ей нужен, но мечты о том сказочном любовнике остались у нее на задворках души. Думаю, в последний год мечты эти материализовались, а я не мог примириться со ставшими реальностью грезами. Я никогда раньше не высказывал эту мысль, но знаешь, я думаю, это случилось из-за того, что жизнь наша была однообразна и предсказуема. Это все моя вина, Лоррейн. Я забыл, как она любит сюрпризы, цветы концерты… Она ведь такая романтичная натура! Господи, за все эти годы я не удосужился преподнести ей даже шоколадный батончик или поцеловать в шею.

«О нет, Стюарт, – подумала я, – ты неправ, это все моя вина…» Он замолчал, размышляя, вне всякого сомнения, о презираемом «другом», а я прижалась к кухонному шкафу, наконец-то давая волю слезам. Я была сама не своя и, опасаясь, что своим ревом выдам себя, если останусь на кухне, как можно тише вышла из дома и побрела по тихим улочкам, всхлипывая и рыдая.

Я не могла поверить тому, что услышала. Стюарт думал, что я хрупкая, ранимая, что меня нужно лелеять и беречь. Должно быть, это он о ком-то другом думал, я же совсем непохожа не такую. Я всегда считала себя сильной, уверенной в себе женщиной, но он судил не по тому, что я о себе думала, он судил по тому, как я себя вела, и только. А если он видел меня лишь с одной стороны, то, вероятно, и сам Стюарт не совсем такой, каким я его знала. Что я видела в нем, и что скрывалось от меня?

Тот Стюарт, которого я знала, был солидный и надежный; он был якорем в моей жизни. Я доверяла ему и могла положиться на него, и ни разу за все годы в этом не раскаивалась. Может, сыграло свою роль и то, что он был высокий брюнет и красавчик? Нет, но стоило мне лишь однажды заглянуть в эти его честные серые глаза и ощутить тепло его сильных рук, как я поняла, что могу без опаски вверить себя его заботам.

Все эти годы я считала Стюарта угрюмым, и, если сравнивать его с Ричардом, возможно, он таким и был. Я всегда искала чего-нибудь другого, что-нибудь возбуждающее, подбадривая себя фантазиями и грезами. Стюарт не мог быть героем этих грез, поскольку я знала: что бы ни случилось, он будет со мной. Бог дал мне Стюарта, чтобы беречь меня, наводить мосты между землей и раем, реальностью и вымыслом, мостить дорогу, по которой я путешествовала. Как сказал отец, Стюарт «дал мне возможность расти».

Хоть я всю жизнь и мечтала о ком-то более возбуждающем, чем Стюарт, на самом деле именно он подходил под все критерии идеального мужа. Так что же исчезло? Риск? Опасность? Неужели я обречена вечно находиться на узкой грани между разрывом и воссоединением, неужели наши взаимоотношения всегда будут дрейфовать между подъемом и спадом?

Уж этого я не хотела, и для меня сейчас самое подходящее время наконец обеими руками удержать то, что имею. Единственное, чего я хочу, это Стюарта, а Стюарт хочет меня со всеми моими заморочками и необдуманными поступками. Может быть, для нас еще не слишком поздно отыскать утраченное волшебство? Мы оба хотим одного и того же, и, если объединим усилия, это обязательно сбудется.

За время прогулки настроение мое заметно поднялось, и я, повернув назад к Лоррейн, чуть ли не бегом поспешила по улице: если мне повезет, Стюарт будет еще там.

На ум внезапно всплыла фраза, когда-то сказанная отцом: «Рыцари не всегда приезжают на белом коне», – некоторые безмолвно стоят в тени, вооруженные лишь упорством и любовью.

Миновало уже более получаса. Когда я подошла к притихшему дому Лоррейн, то не застала машину Стюарта на подъездной дорожке. Гостиная была погружена во тьму, и лишь на кухне горел ночник. Я пробежала по коридору и бесцеремонно распахнула дверь сестриной спальни. Джордж спал без задних ног, а Лоррейн я так напугала, что она чуть из рубашки не выскочила. Она читала и принялась бранить меня, пока я искала на полу ее книгу, которая улетела туда при моем вторжении.

– Андреа! Великий Боже, где тебя носило? Звоню маме, а она говорит, что ты должна быть здесь. Стюарт…

– Я знаю, что Стюарт был здесь, я пришла, когда он говорил с тобой. Куда он поехал?

– Он хотел дождаться тебя, но было уже поздно, а мы понятия не имели, где ты пропадаешь. Он уехал совсем недавно. Он устал, и он так расстроен. Господи, Андреа, если б только я была уверена, что Джордж любит меня хотя бы наполовину так, как Стюарт тебя. Он хочет, чтобы ты позвонила ему утром. Я думаю, это шанс для тебя поставить все на свои места.

– Ты чертовски права, что это шанс расставить все на свои места, но я не могу ждать до завтра, чтобы позвонить ему, я отправлюсь домой прямо сейчас. – Я крепко-крепко обняла ее, от всей души благодаря за отзывчивое сердце. – Спасибо тебе за все, Лори, я позвоню.

Слава Богу, что улицы в этот час были пустынны, – я мчалась домой как угорелая. Захочет ли Стюарт воспользоваться этим шансом, чтобы начать все сначала? Предположим, он решит, что уже ничего не спасти, что не сможет смириться с моим непростительным поведением. Что тогда? Я попыталась выбросить эти дурные мысли из головы, сосредоточившись на том, как я люблю его, и моля Бога, чтобы и он не забыл, что тоже любит меня. Нет, он не сможет отвергнуть меня.

Было два часа ночи, когда я наконец въехала в темные, безмолвные улицы нашего района. Я миновала дом за домом, и все они были погружены во мрак, но, когда я свернула на нашу улицу, к нашему дому, третьему от угла, он светился, как маяк в ночи. Вот всегда так: раз Стюарт дома, значит, свет горит во всех комнатах, он никогда не выключает его, когда выходит из комнаты. Раньше меня всегда выводила из себя эта его дурная привычка, но сегодня человека счастливее меня не было на свете. Яркие огни были как радушное, теплое приглашение и согревали мне душу. Я была так рада вновь очутиться дома!

Я затормозила напротив парадного входа и некоторое время сидела за рулем, размышляя, но вовсе не о том, как мне поступить. Я не в силах была продумать, что буду говорить, а потому выскочила из машины и побежала через лужайку. Лишь бы найти Стюарта, лишь бы вымолить у него разрешение выслушать меня, не прерывая, и тогда нужные слова сами придут ко мне.

Я рванула незапертую парадную дверь и столкнулась с ним в передней. Он стоял сразу за дверью, собираясь, видимо, открыть ее.

– Мне послышался шум машины, – произнес он, – и я вышел посмотреть.

Стюарт загораживал проход и не думал посторониться, хотя я и налетела прямо на него. Мгновение мы смотрели друг на друга. Потом он улыбнулся, глядя на меня сверху вниз притягательным взглядом своих удивительных серых глаз, цвет которых стал бархатистым, когда их смягчала любовь. Его улыбка становилась все шире, и душа у меня запела. Он обнял меня и нежно привлек к себе. Я продолжала смотреть на него, пока слезы, мой главный козырь, не застлали мне глаза. Его неприступность медленно таяла, и я уткнулась ему в плечо.

– Стюарт, о, Стюарт…

Он поднял мой подбородок, вынуждая посмотреть ему в глаза, и наши взгляды встретились.

– Стюарт, – прошептала я. – Не знаю, с чего и начать, может, ты?

Он ничего не сказал, глядя мне прямо в глаза, и прервал меня долгим поцелуем, дрожа от любви и надежды. Потом, стиснув в медвежьих объятиях, захлопнул за мной дверь, взял на руки и понес наверх по лестнице в нашу спальню.

– Добро пожаловать домой, родная! – прошептал он.

 

Глава 30

– Борку получает шайбу, пасует Нили, Нили рикошетом отправляет ее Адаму Оутсу! Оутс выходит на центр, бьет! Го-о-ол! Адам Оутс забивает гол! Это уже его третья шайба в этой серии матчей. На последней секунде встречи Оутс забивает гол. Шайба пролетела над самой головой растянувшегося вратаря. «Брюинс» провел три безответных шайбы в этой седьмой игре из серии встреч с «Канадиенс». О-о, представляю, друзья, какое ликование будет сегодня вечером в Бинтауне!

Третьего мая, когда для всех остальных в разгаре была весна, для неистовых болельщиков вроде нас наступил пик хоккейного сезона. Посмотреть матч к нам пожаловали многочисленные друзья, так что победа была встречена общим торжеством.

Мы наблюдали за ходом полуфинальных поединков на кубок Стенли, и «Брюинс» взял верх над своим главным соперником – «Монреаль Канадиенс». Дерек Сэндерсон что-то кричал в своей комментаторской кабине в Бостон-Гарден, но его голос заглушали вопли и улюлюканье, огласившие нашу гостиную. Шум стоял такой, что уши закладывало, но как иначе выразить свой восторг?.. – Три – ноль, папа, у-у-у!

Брайана распирало от возбуждения. Едва сдерживаясь, он вихрем понесся на кухню за стаканом молока и только потому услышал слабую трель телефона – так у нас был отрегулирован в эти дни звонок. Через мгновение он вернулся озабоченный.

– Это Келли, и у нее что-то случилось, – сообщил он мне. – Она просит тебя.

Стюарт приглушил звук телевизора, а я отправилась на кухню и взяла трубку, которую Брайан оставил болтаться на шнуре.

– Привет, дорогая! Что стряслось?

– Мам, о, Господи, я не знаю, что мне делать. Рыдания, всхлипывания и громкий рев сопровождали это тревожное вступление.

– Что такое? Экзамены?

До экзаменов оставалась неделя, и я знала, что Келли готовится к ним, не щадя себя и надеясь запихать себе в голову массу полезных сведений. В это время года стресс в студенческих городках – обычное явление, и любой самый значительный пустяк может стать причиной истерики.

– Съела что-нибудь? – спросила я в надежде юмором разбавить ее слезы. Ничего подобного. – Поссорилась с Филом?

– О нет… – всхлипнула она. – Это не пустяк. Об этом нельзя… по телефону.

Это уже что-то новое. Сейчас Келли жила в своей комнате совершенно одна, так что никто не мог помешать телефонному разговору.

– Я не знаю, как…

Она опять ударилась в слезы, да еще пуще.

– Хочешь, чтобы я приехала?

До нее было два часа пути; между тем было уже восемь вечера, больше даже, и Келли прекрасно знала, что вырвать меня из дома в это время может разве что землетрясение.

– А ты можешь? – робко спросила она.

– Уже еду.

Я в двух словах обрисовала ситуацию Стюарту, который стоял возле.

– Может, это стресс от того, что перезанималась, кто знает?

– Хочешь, чтобы я поехал с тобой? – осведомился он.

– Нет, у нас гости, не отправлять же их по домам. Хоть она ничего и не сказала, но что там у нее могло произойти? Останься с гостями и составь им компанию, а я сама прекрасно справлюсь. Уже поздно, так что я останусь у нее на ночь: в ее комнате есть вторая кровать. Я тебе позвоню попозже, расскажу, как там и что.

Судя по улыбке, он был весьма доволен таким раскладом, но, если быть до конца честной, Стюарт же не слышал, как Келли плакала. Счастливый, он вернулся к телевизору и, не успела я выйти, как забыл все на свете. Сунув в пакет зубную щетку и рубашку, я выскочила на дорогу. Быстрее пули – как же, мама спешит на помощь! – я помчалась по шоссе, дабы утолить печали моей красной девицы.

У меня было достаточно времени для размышлений, пока я ехала эти два часа. «Должно быть, все-таки стресс, – думала я, – доучила на свою голову, готовясь к экзаменам».

Стресс. Слово, которое я понимаю как никто другой, ведь я сама была девять месяцев под его гнетом. Меня никто не винил, но я всегда чувствовала себя виноватой перед Стюартом. Он оказался куда прекраснее, чем я того заслуживала.

– Родная, – сказал он, когда я попыталась ему объяснить историю с Ричардом. – Я не нуждаюсь в детальном описании, что вы делали и где были. Честно говоря, я вообще ничего не хочу об этом слышать: пусть это останется между вами, навсегда. Я хочу, чтобы ты вернулась ко мне, чтобы мы начали жизнь заново с того момента, когда между нами пробежала черная кошка. Но если мы не будем искренни, то никогда не сможем пройти через это.

Это одновременно и легко, и трудно – облечь в слова то, что может причинить боль.

– Стюарт, когда я вышла за тебя, мне ударило в голову, будто Ричард приедет и спасет меня, – ну, знаешь, как рыцарь на белом коне. Я и представить не могла, что ты с самого начала был моим спасением. И как я могла верить во все эти сказки на протяжении стольких лет, пока обманывала тебя?

– Ты не обманывала меня, – ответил он. – Я знал, что здесь замешан кто-то другой, но, пока этот другой был лишь в твоих мечтах, это было нестрашно. Все изменилось, как только ты встретила его снова, тогда ты солгала мне в первый раз и поступила не очень хорошо, знаешь.

– Как ты?

– Когда ты вернулась домой после встречи выпускников, я поинтересовался, нет ли у тебя старых приятелей, из-за которых я должен беспокоиться, а ты сказала, что нет. Ты вспыхнула и не захотела встречаться со мною взглядом, и я понял, что ты солгала.

– Но как ты узнал о Ричарде? Я никогда не говорила тебе про него.

– Твой отец сказал еще до того, как мы поженились.

– Отец? Как он осмелился…

– Не огорчайся так. Лео не выдал мне никаких твоих секретов. Он просто боялся, что ты опять можешь взяться за свое, и пытался… предупредить меня, я думаю. Я ему пришелся по душе, знаешь, – с глупой улыбкой добавил он.

– Он решил, что ты идеально мне подходишь, в первые же десять минут вашего знакомства, – прибавила я, игриво похлопывая его по обнаженной груди. – Но хватит с тебя, а то еще распустишь хвост.

– Он попросил меня хорошенько заботиться о тебе, потому что тебе и так пришлось несладко, и он беспокоится, как бы это на тебе не сказалось. А еще припоминаю, он произнес престранную вещь: «У каждой женщины в этой семье есть свои тайны». Очевидно, он имел в виду твою сестру или мать, но развивать мысль не стал.

– Должно быть, маму, – немедленно отозвалась я, вспомнив разговор с отцом в больнице, – но он так и не объяснил ничего. Что бы это могло быть?

Во время этой милой беседы я лежала обнаженная рядом со Стюартом – условие, согласитесь, сильно отделяющее тот день от этого, а потому о маме мы вскоре забыли.

Стюарт всячески старался убедить меня, что я создана будто специально для него, что прошлое позади и единственное, что имеет для него значение, это то, что мы вместе. Поначалу я взывала к его благоразумию, но вскоре обнаружила, что отвечаю ему тем же, и через несколько месяцев, к Рождеству, мы превратились почти в идеальную пару «влюбленных голубков».

– Да вас просто не узнать, – сказала Элен, и, по-моему в голосе ее было нечто вроде зависти. – Может, и мне попробовать твой метод, а?

– Не делай большие глаза, Эл, но, может быть, тебе просто надо взглянуть на Кевина по-другому? В наших мужчинах столько хорошего.

Когда Стюарт сказал, что хватит мне валять дурака и пора бы закончить курсы юрисконсультов, я с энтузиазмом взялась за дело, а через неделю после получения диплома встретила в парикмахерской Леону Хансбурн.

– Ты все еще работаешь на Боба Мэрфи? – поинтересовалась она вместо приветствия.

– Уже нет. Это долгая история, Леона, но сейчас я ищу место юрисконсульта. Только что диплом получила, – не без гордости добавила я.

Результатом этой встречи было то, что я вот уже две недели работала по новой специальности с Леоной и полюбила свою работу. По правде сказать, я любила каждую секунду своей жизни в эти дни. Тебе сорок восемь, а как будто все начинается сначала.

«Я люблю тебя, жизнь», – пропела я, улыбнувшись до ушей водителю обгонявшей меня машины. «Держу пари, он засомневался, в здравом ли я уме», – пронеслось у меня в голове, и я в голос расхохоталась. «Алмазы на подошвах ее туфель», – страстно промурлыкала я, вторя Полу Саймону, кассета с записями которого у меня была поставлена.

Я еще раз попыталась перебрать в уме причины, которые могли бы так расстроить Келли. Если это не экзамены и не ссора с Филом, то не знаю, на что и подумать. «Ладно, в свое время узнаю», – самоуверенно решила я, но ни в одном, даже самом диком сне мне бы не приснилось, в какую переделку угодила моя дочь.

Войдя в неубранную комнату Келли, я успела заметить Фила, с крайне несчастным видом примостившегося на второй кушетке, но тут истерически рыдающая Келли бросилась ко мне.

Поверх ее плеча я посмотрела на Фила, пытаясь понять, в чем загвоздка, но он не захотел встречаться со мной взглядом. Я смотрела на его понуренную голову, слушала завывания Келли, и вдруг меня, как кулаком в живот ударили. И ее скомканные слова, когда она сообщила новость, были уже лишними:

– У меня будет ребенок, мама, я беременна!

Стоя посреди этой крошечной комнатки, в которой сейчас было слишком много народа, и крепко прижимая к себе мою кровиночку, я пыталась держать себя в руках.

Фразой «Я же тебе говорила» делу было не помочь, поэтому я оставила дочь и подсела к Филу. Вернее сказать, села на «ложе любви», так, чтобы быть как можно дальше от него.

– Давно?

– Вчера я была в здешней клинике. Сказали, около двух месяцев.

Мы обсудили все возможные варианты. У них есть еще почти месяц, чтобы прийти к окончательному решению, но они уже все решили. Во-первых, они хотят сохранить ребенка. Тут для Келли, насколько я поняла, другой альтернативы быть не могло: зародыш – это начало жизни, сокровище, которое необходимо лелеять и беречь. Аборт для нее был совершенно неприемлем. Странно, но я почувствовала гордость за Фила, который полностью разделял ее мнение и не уронил свою честь в подобной ситуации.

– Мы хотим пожениться сразу после экзаменов, и пусть свадьба будет скромная, только для наших семей, если не возражаете.

– У моих родителей остался после бабушки домик, – добавил Фил, – и, я думаю, мы вполне могли бы обосноваться там и жить на мое жалованье.

На Келли было жалко смотреть – побледневшая, лицо распухло от слез. В конце концов, я решила, что Филу пора отправляться домой. Он жил теперь не в университетском городке, а каждое утро уезжал на работу. Пока ему здесь нечего было делать, да и поспать им обоим необходимо.

Мы медленно разобрали постели, занятые каждая своими мыслями. Была уже ночь, когда я вспомнила, что забыла позвонить Стюарту. Ситуация была такая, что позвонить стоило, но уже поздно, да он бы и сам позвонил, если бы очень волновался. Ладно, пусть еще одну ночку побудет в неведении, прежде чем я этими новостями разобью ему сердце.

Было не до сна, и остаток ночи я провела, прислушиваясь, как плачет, уткнувшись в подушку, Келли. Наконец наступило утро, и я выскользнула из-под одеяла, чтобы посмотреть в просачивающемся через окно сером свете на ее заплаканное лицо. Она выглядела такой уязвимой и спала, точно ребенок, так что я не решилась ее будить. Написала короткую записку, подоткнула одеяло, легонько погладив ее по щеке, и поехала домой.

Но в дом мне возвращаться не хотелось, по крайней мере, пока. Мне нужно было поговорить с кем-нибудь, и я подумала о маме. Как Келли в трудную минуту обратилась к своей маме, так и я – к своей. В золотистом сиянии майского утра я покинула университетский городок Новой Англии и по зеленым холмам поехала в центр штата Массачусетс, туда, где поют птицы и радуют своей красотой цветы, – туда, где был дом моего детства.

После долгих уговоров и колебаний мама решила оставить дом за собой. Он действительно был слишком велик для одного человека, и она понимала это, но не хотела покидать место, с которым связано столько воспоминаний.

«Подожду еще несколько месяцев», – сказала она и пригласила свою старшую овдовевшую сестру, тетю Софию, пожить здесь столько, сколько та пожелает. Тетя жила одна в городской квартире на другом конце штата и часто жаловалась на одиночество, так что мама без труда убедила ее сдать квартиру и переехать к ней. Тем самым удалось убить сразу нескольких зайцев: и сестра счастлива, и одинокими они не будут себя чувствовать в компании друг друга, и о маме стало кому заботиться. Словом, мама теперь спокойно могла при таких условиях, как она выразилась, «влачить свой век».

Это была парочка еще та: обе артачились и спорили до упора на смеси английского и итальянского, вместе готовили и убирали, делились воспоминаниями о мужьях. Почти все в доме у них было общее, но, что бы они там ни говорили, дом все же был велик для двух женщин.

За последнее время мы с мамой подружились. Не день и не два потребовалось мне, чтобы простить ей несчастья моей юности, реальные и воображаемые, но теперь мы обе выросли, что ли.

Приехав, я застала маму в саду – она пересаживала тюльпаны. Присев рядом с ней на траву, я как можно мягче рассказала ей новость:

– Келли беременна, мама, она бросает колледж.

Я ожидала истерики, но она посмотрела на меня спокойным и твердым взглядом.

– Это новость, – заявила она, – но на самом деле для меня – не сенсация.

– Что?

– Я все время боялась, что это произойдет, – продолжала она, – но я подумала, что это произойдет с тобой.

Я нашла это замечание странным и высказалась в этом духе.

– Видишь ли, я знала, что мне придется заплатить за свой грех, и самым ужасным наказанием мне казалось, если та же участь постигнет и тебя, но расплачиваться приходится Келли. Это я во всем виновата. – Она положила садовый совок и наклонилась ко мне. – Андреа, теперь, по прошествии времени, у меня есть что сказать тебе. Это признание, исповедь. Никто в целом мире, включая и твоего отца, не слышал это. Это тайна, которую я пронесла с собою почти через пятьдесят лет, но сейчас я поняла, что она не должна уйти со мной в могилу. Мне нужно поделиться ею, и я хочу, чтобы именно ты ее узнала. Мне давно надо было сказать тебе об этом.

И среди тюльпанов, когда мы сидели бок о бок, мама поведала мне такую историю:

– В сорок пятом году, перед концом войны, я без памяти влюбилась. Он жил здесь, в Оуквиле. Его отец был управляющим фабрики, а сам он слыл первым красавцем в округе. Мы начали встречаться во время войны, в марте сорок пятого были помолвлены и планировали сыграть свадьбу в следующем году. Мы надеялись, что война к тому времени кончится, но тут его призвали служить в Германию и Францию – в самое пекло, а я осталась наедине с горем. Его послали на трехмесячную подготовку в лагерь, что расположен в Северной Каролине, а перед отправкой на фронт на неделю отпустили домой. Мы не отходили друг от друга ни на минуту. Война уже почти кончилась, и мы знали это. Через несколько месяцев он должен был вернуться, и тогда мы бы в июне поженились, но мы так любили друг друга, что захотели провести вместе хотя бы ночь перед тем, как он уедет. И однажды, за два дня до разлуки, я сказала матери, что мы пойдем в кино, но солгала. Я убедила ее, что переночую у подруги, а вместо этого мы сняли комнату в отеле и… вообразили, что уже женаты…

Она умолкла и посмотрела на меня, ожидая, что я буду шокирована. «Эх, мама, мама, я бы тебе тоже могла такое порассказать…»

– Это дурно, знаю, но ты должна понять, как мы любили друг друга, как велика была вероятность того, что его убьют, и мы больше никогда не увидимся. Жизнь – сложная штука, на войне законы не писаны. Dio mio, я дорого заплатила за ту ночь. Это было нехорошо, и добрый Господь сурово покарал меня.

– Ты забеременела?

Она кивнула, а я быстро прикинула в уме сроки и поняла, что не я была ее наказанием, я – не тот ребенок, ибо родилась три года спустя. До меня детей не было, и я верила, что родилась у нее первая.

– Итак, ты забеременела. Что случилось потом?

– Я так испугалась… Я никому не могла сказать об этом. Отец выгнал бы меня из дому, а у меня одной не хватило бы средств, чтобы вырастить дитя…

Она тихо заплакала, слезы покатились у нее по лицу. Это были не рыдания и не свидетельство внутренней боли – просто тихие слезы.

– Как же ты поступила, мам? Ты родила ребенка, он был у тебя?

– Нет, я… он… умер, когда…

– Ты потеряла его?

– Да, да, я потеряла его! У меня был выкидыш! Я таскала тяжести, работала до упаду, намеренно…

Я сообразила, что вся ее боль, все слезы уже выплаканы много лет назад. Эти тихие слезы – лишь воспоминание о боли и страдании, которые она вынесла.

– Но почему? Вы ведь собирались пожениться. Ты не сказала ему?

– Когда я обнаружила, что беременна, то написала ему в лагерь и поинтересовалась, сможет ли он устроить так, чтобы мы могли пожениться как можно скорее. Я предлагала ему следующее: я еду на выходные в Нью-Йорк, он тоже, и там мы быстро оформляем брак. Я написала и стала ждать ответа. Прошел месяц или даже больше, прежде чем он написал мне ответное письмо, длинное письмо. Он оказался не готов к женитьбе, и тем более к отцовству. Так как мы были вместе всего одну ночь, он вообще отрицал, что это его ребенок. Он не хотел меня больше видеть, никогда!

Все это было сказано ничего не выражающим голосом, в котором не было места эмоциям, будто мать читала из мрачной книги истории.

– Я была уже на третьем месяце, когда это случилось… Я перестала думать об осторожности. Я чувствую себя так, словно… словно убила своего ребенка, своего сына!

Взгляд ее был устремлен в пространство, в другое время, но вдруг она опять подхватила нить рассказа:

– Мое здоровье не пострадало, но душа… Все будто подернулось черной пеленой, и я впала в депрессию. Мать думала, что я тоскую от разлуки с любимым, и принималась расписывать, какая чудная жизнь у меня начнется после его возвращения, когда мы будем жить в доме управляющего фабрикой или в нашем собственном доме, за рекой. Ее дочь должна была стать одной из самых богатых женщин города, и она так гордилась. Мне было совестно рассказывать ей, что больше мы никогда не увидим этого молодого человека.

Когда я вышла замуж за твоего отца, я солгала ему, что он у меня первый. Я так и не сказала ему правды, и он умер, не ведая о моем стыде. Я не заслуживала такого хорошего человека, Андреа, но полюбила его и благодарна ему за все годы, что мы провели вместе.

Теперь я была в курсе, на что намекал отец тогда, в больнице. Он знал, но слишком любил мать, чтобы выпытывать секреты. Он держался все эти годы, и я почти наверняка разбила бы ей сердце, сказав об этом. Мать продолжала тихо плакать, а я подыскивала слова утешения. Она так никогда и не простила себе потерю ребенка, но, по крайней мере, встретила доброго человека, который полюбил ее. А с тем трусливым ублюдком ей не по пути.

Да и кто бы он ни был, для нее лучше было держаться от него подальше.

Пытаясь разрядить обстановку, я проворковала, изо всех сил подражая голосу героини «мыльной оперы»:

– И когда на золотом западе садится солнце, мы говорим счастливой семье Корелли «до свидания».

Она лишь слегка улыбнулась, я же рассмеялась:

– Тебе повезло, мама, у твоей печальной истории – счастливый конец. По крайней мере, ты больше не видела этого хлыща.

Лицо ее помрачнело:

– Увы, видела. Я же говорила тебе, что была наказана за свой грех, а расплачиваться заставила тебя.

Ну, что ты с ней будешь делать! Она становится совершенно невыносимой, когда заводит речь о сексе и морали. Но теперь я понимала ее и прощала. Должно быть, это у нее из-за переживаний, что и со мной могло произойти нечто подобное.

– Он вернулся домой после войны с невестой-француженкой и поселился прямо здесь, в городе, в доме своего отца-управляющего. Разумеется, он тут же получил приличную работу на фабрике, в то время как другому человеку, более ее заслуживающему, было отказано. Вскоре он стал тут крупной шишкой, а когда его отец умер и оставил большую сумму, они с женой купили за рекой большой дом. Но Оуквиль – маленький городок, и я поневоле видела их то тут, то там. Его сын… У них двое детей, оба мальчика… – Она нахмурилась, собираясь с мыслями, потом сказала: – Старший – твой приятель, вы вместе ходили в школу…

– Не может быть! Кто он, мам?

Она посмотрела в пространство, и поначалу я решила, что она не помнит, однако приоткрытый рот ясно говорил о другом: прекрасно помнит, но не хочет мне говорить. Через минуту она сказала очень тихо:

– Осборн, его зовут Ричард Осборн…

Она подождала, пока я приду в себя, потом поднялась, взяла меня за руку и повела в дом.

– Может, останешься и поешь? – спросила она, все еще не отпуская мою руку.

Я с вечера ничего не ела и приняла приглашение. В чугунке разогревался суп «страккиателла» – смесь сыра и яиц, залитая кипящим бульоном. Я его с детства обожала. Мы поели супа, затем воздали должное горячей говядине по-итальянски и хрустящему рулету.

Я гадала, не захочет ли мама продолжить разговор, но в присутствии своей сестры она не обмолвилась ни словом на эту тему. Только шепнула, обняв меня на прощание:

– Мне повезло, Андреа, и тебе тоже. Хвала звездам и небесам – нам достались хорошие мужья.

Погода ничуть не испортилась – так же, как и утром, все дышало весной, и было очень приятно по шоссе, вьющемуся по зеленым холмам, мчаться к бархатному побережью, где был мой дом. Я рада была побыть одна, рада, что у меня есть время подумать.

Отец Ричарда. До конца дней своих мне будет не отделаться от пережитого шока. Мать была в любовной связи с отцом Ричарда. Надо же, из всех людей на свете, а ведь его отец мог бы стать и моим отцом. И мы могли бы быть братом и сестрой. Странная, неуютная мысль.

А потом этот гад бросил ее. Папа не был ее первой любовью, ее первым мужчиной, как она всю жизнь пыталась меня уверить. Неудивительно, что она так относилась к скороспелой любви.

Это напомнило мне о Келли, и у меня засосало под ложечкой: слишком реальны были Келли и ее проблемы.

Стрелка спидометра перевалила за отметку «семьдесят миль в час», и я уже в третий раз чуть не дала под зад ехавшей впереди машине. Я ударила по тормозам, сбросила скорость и решила, что мне на время необходимо прервать путешествие, я сейчас чересчур рассеянна.

Я свернула с шоссе, намереваясь выпить кофе в закусочной, но у выхода увидела знак: «Государственный парк». Цель моя тотчас оформилась. В придорожном киоске я купила банку содовой и пакетик воздушной кукурузы и направила «Тойоту» в сторону этого оазиса. Этот парк, конечно, не моя собственность, но все равно прекрасное местечко, где можно посидеть под деревьями, успокоиться под гипнозом искристой воды.

По тропинке, ведущей между деревьями к воде – то ли, большому пруду, то ли, маленькому озеру, – я вышла на поросший мхом берег и отыскала удобное местечко.

Мысли мои перебивали одна другую, смешивались. Я вспоминала Ричарда. Ричарда моей юности.

Пока мы с ним «крутили любовь», моя мать переживала собственную трагедию. Внезапно, точно вспышка, предстала моему внутреннему взору картина: мама и отец Ричарда на нашей свадьбе, если бы у нас дошло до свадьбы. Это был бы кошмар для нее. Много лет назад я, конечно, встречалась с ним, и он произвел на меня впечатление холодного, далекого от всех человека. Может быть, он знал, кто я такая, – это объясняло его явную неприязнь ко мне. Интересно, следил ли он все эти годы за маминой жизнью? Трудно было представить его в интимной обстановке, занимающегося любовью с моей матерью. Гораздо легче вообразить его черствый отказ признать своего ребенка и то, как он бросает мою мать – мою мать, которая расплачивается за свое падение всю оставшуюся жизнь. «Святыми храмами» называла она девичьи тела, а ее собственное было осквернено.

Какое трудное время пережила я ее милостью! Она даже не морщилась, когда я часами предавалась своему горю. С другой стороны, она же уберегла меня от пожизненного горя – бесчестного мужа.

Потягивая содовую и хрупая воздушной кукурузой, я думала о маме с папой, о беззаветной любви его к ней. Отец знал все про Осборна и маму: они принадлежат к поколению, которое привыкло скрывать такие вещи, но люди всегда любят сплетничать и распускать слухи. Отец свято хранил ее тайну, и они были счастливы в своем союзе. Мудрый человек был мой отец.

День уже клонился к вечеру, а я все смотрела на солнечные блики, плясавшие на воде. То было мое излюбленное время суток – когда в предчувствии надвигающегося заката розовеет на западе небо. «Пора домой, к Стюарту», – подумала я, залпом допивая остатки содовой, которая стала теплой. Наконец-то я обрела покой.

Вне всякого сомнения, мы со Стюартом нашли утраченную любовь и получили еще одну возможность разделить ее. Он был как раз для меня, но, чтобы понять эту истину, мне потребовалось двадцать пять лет.

 

Эпилог

С днем рождения, с днем рождения, наш Захарий дорогой!

Было 12 декабря, и мы собрались у Фила и Келли, чтобы отпраздновать юному Заку два годика.

– Баба! – проговорил он, залезая ко мне на колени.

Я кормила его куском шоколадного торта, который дала Келли, и, пока она отрезала кусок Филу, любовалась его довольной улыбкой.

– У, настоящий торт! Только наша мамочка могла такой испечь.

Фил поддразнивал Келли, а ей это явно нравилось. Широко улыбаясь, она ответила:

– Такой торт только моя мамочка умеет печь, она его и в этот раз испекла.

Мы покатились со смеху.

«А они действительно счастливы вместе», – подумала я. Келли все-таки собирается стать фармацевтом. В сентябре она вернулась в колледж, чтобы продолжать обучение на вечернем отделении. Как правило, по вечерам ей приходилось уходить раньше, чем возвращался Фил, и, хотя в былые дни я никогда не была у своих детей нянькой, теперь я с радостью получила право присматривать за Заком два вечера в неделю, поочередно с родителями Фила. Стюарт смеялся, а я возражала, что еще не была бабушкой, когда выдвигала этот ультиматум. Что я вообще знала? Внуки определенно созданы для того, чтобы их любили, а мы со Стюартом души в нем не чаяли. Зак был пухленький, розовощекий, с пышными темными волосиками, уймой энергии, выражаемой ослепительной улыбкой, длинными темными ресницами и прекрасными серыми глазками – как у деда.

– В один прекрасный день какая-нибудь девчонка потеряет голову, – прошептала я, наклоняясь к его уху так, что вьющиеся волосы коснулись моего носа, – влюбившись в эти глаза.

Он поднял их – темные, дымчатые – на меня, поглядел через вуаль ресниц, и я не смогла удержаться, чтобы не поцеловать его крепко-крепко.

– Ну вот, опять бабушка ребенка мучает, – произнес Стюарт, коснувшись моей руки. На его лице сияла теплая любящая улыбка. – Между прочим, – объявил он, обращаясь ко всем присутствующим, – вы не забыли, что на рождественские каникулы мы с мамой отправляемся на Бермуды?

Два билета на Бермуды – рождественский подарок Стюарта и полный сюрприз для всех – были в букете алых гвоздик, который месяц назад принес цветочник. Да, цветы предназначались мне: Стюарт быстро учился.

– Как мы можем забыть, – сказал Брайан, сидевший напротив, – когда ты повторяешь это при каждом удобном случае?

– Помните, несколько лет назад мы собирались туда, – продолжал Стюарт, глядя на меня, – но наша мама попала под машину, и поездку пришлось отложить.

Мои глаза наполнились слезами любви и благодарности, что он перешагнул через ту ужасную грязь, в которую я превратила одно время нашу жизнь.

Поначалу я была не в восторге от предполагаемого на Рождество путешествия, но Стюарт предварительно переговорил с детьми, заручился их поддержкой, и они твердо решили отметить этот праздник после нашего возвращения.

– Это устраивает меня особенно, – заявила Келли. – Куплю подарки после Рождества, на распродаже, и сэкономлю кучу денег.

– Господи, какая мелочность. Ты, должно быть, пошла в отца! – в притворном ужасе всплеснула я руками.

Дом Уолшей в этом году будет не узнать: мы ломали все традиции.

– Давно пора, – утверждал Стюарт. – Темой следующего года у нас будет «Карибское Рождество» с костюмами и всем прочим, – добавлял он, смеясь. – Я думаю, в сари ты выглядишь прекрасно, дорогая.

– И что ты нашел там хорошего, глупый? Но все равно, спасибо.

В эти дни замкнутость его пошла на убыль, и я была этому несказанно рада.

Мой роман с Ричардом остался в прошлом, и мы снова полюбили друг друга, даже еще крепче, чем прежде. Между нами установилась близость, утраченная в первые годы нашего супружества, когда я начала гоняться за своей невозможной фантазией. При этом какие-то личные интересы у нас остались – Стюарт, например, любил играть в гольф по субботам утром с кем угодно, но только не со мной, а я, в свою очередь, предпочитала ходить по магазинам с сестрой.

Мы вместе ходили на музыкальные вечера и симфонические концерты, пытаясь приспособиться под вкусы друг друга. Мы чаще стали обедать вне дома, как любил Стюарт (хотя я так и не смогла его уговорить попробовать индийскую кухню), и устраивали скромные домашние обеды – развлечение, которое было больше по душе мне. Часто мы готовили вместе, однако из Стюарта более получался квалифицированный мойщик посуды. И мы любили сидеть рядышком, обнявшись, на кушетке возле камина, обсуждая, как прошел день и как продвигается моя карьера, – я ведь теперь деловая женщина.

Мы здорово посмеялись однажды в конце зимы, когда Келли, узнав, что мы собираемся в выходные покататься на лыжах, поинтересовалась, пойдет ли с нами и Брайан или же у нас «свидание».

– Свидание, разумеется, – ответила я.

Словом, поженившись почти тридцать лет назад, мы вели себя как молодожены. Если повезет, следующие тридцать лет будут еще прекраснее.

Мы по-прежнему кое в чем расходились во взглядах, но, обговорив, всегда достигали компромисса. Я не сердилась, Стюарт не наседал. Интересный математический парадокс: хотя успех нашего брака зависел от каждого на шестьдесят процентов, в сумме получалось ровно сто.

Стюарт взял Зака у меня с колен и, несмотря на громкие протесты его матери, подбросил высоко в воздух.

– Папа, уронишь. Вы меня до инфаркта доведете. Вот вытошнит его на тебя, тогда будешь знать.

Захарий обожал эту игру, но всякий раз, когда подлетал вверх, страх искажал его личико.

«Не волнуйся, Захарий, – успокоила я его про себя, – дедушка всегда тебя подхватит. Он – человек, которому ты можешь доверять…»