Головная боль ослепляла, тошнота постоянно мучила меня, но я теряла вес по одной унции сразу. Моя диета, хотя и непродолжительная, была ужасной, но я считала побочные эффекты маленьким неудобством, так как результаты были заметны.

Сегодня было так плохо, что я едва смогла работать утром. Сияющее весеннее солнце, лампы дневного света в офисе и голодание вызвали сильную головную боль.

В двенадцать тридцать я сделала перерыв на ленч, теша себя мыслью пропустить день, но работы было слишком много. Вместо этого я рылась в своей сумочке в поисках аспирина. Когда обнаружилось, что лекарства нет, я сделала крюк, чтобы купить его в аптеке по дороге обратно в офис.

Я сошла с обочины у перехода и ждала, когда транспорт, визжа тормозами, остановится передо мной. «Что за глупая выдумка – эти переходы», – думала я, как всегда. Без огней и стоп-сигналов пешеходы переходят Дорогу между двух белых линий, нарисованных на асфальте, становясь мишенью для невнимательных водителей!

Движение остановилось, и я пошла через дорогу, озабоченная страшным стуком в голове; глаза были прищурены, почти закрыты против яркого полуденного солнца. Я смотрела вправо, удерживая транспорт на расстоянии своим свирепым взглядом, но неожиданно почувствовала движение слева, возле большого почтового фургона. Поворачиваясь, я успела заметить только ослепительный блеск солнца, отражавшегося в ветровом стекле… Я не почувствовала удара, но в наступившей затем фантастической тишине я смотрела как бы со стороны, как мое тело проплывает в воздухе через капот машины, которая толкнула меня под два ряда транспорта, шедшего навстречу. «Какая жалость, – думала я, – ведь она погибнет!»

Песчаный тротуар поднялся, чтобы ударить меня по лицу, я услышала: «Дерьмо!» – и неожиданно воздух наполнился визгом тормозов. Кто-то пронзительно кричал, в то время как я свалилась неопрятной кучей на дороге, и мир почернел…

Я полагаю, что была без сознания несколько минут, потому что, когда открыла глаза и поняла, что жива, двое мужчин в синих рубашках сосредоточенно работали, укладывая вату и средства поддержки вокруг меня, прилаживая пластыри, затягивая воротник на шее…

– Эй, Питер, она очнулась! – услышала я, как сказал один из них.

Другое лицо посмотрело вниз, но движение облаков за его головой вызвало у меня головокружение, и я снова закрыла глаза.

– Вы можете назвать свое имя? – спросил он.

– Вы знаете, что случилось? – спросил другой.

Они говорили, не переставая работать, и это вызывало резкую боль у меня в спине, а когда они повернули меня на бок, левое бедро пронзила мучительная боль. Я застонала и снова потеряла сознание.

Когда я вновь пришла в себя, то все еще лежала на улице. Лицо было каким-то липким, и пряди волос прилипли к моим щекам, но, когда я хотела поднять руку и поправить волосы, ничего не получилось! То же самое было и с другой рукой! Господи, наверное, я парализована? Отчаяние охватило меня, и только спустя несколько глухих ударов сердца я осознала, что привязана к носилкам.

Я не слышала сирен, но в моем ограниченном поле зрения была скорая помощь и полицейская машина – должно быть, две полицейские машины, со сверкающими огнями. Среди громкого шума и скрипа шин остановилась пожарная машина, и улица внезапно заполнилась людьми в черно-желтых плащах. Пожарная машина? Какого черта? Что я сделала?..

Небо прямо надо мной было обрамлено кольцом сочувствующих лиц, и я неожиданно поняла, как выглядит жизнь с точки зрения серебряного карася. Я была окружена людьми! Откуда они взялись? Изрядное огорчение! Это было слишком унизительно. А если кто-то узнал меня? Возможно, я могла вскоре умереть?

– Как ваша голова, мадам, не болит? – Этого зовут Питер, подумала я.

Головная боль? Как смешно! Я бы посмеялась, если бы могла. Головная боль! Но, пытаясь кивнуть, я сделала потрясающее открытие. Тяжелая головная боль, из-за которой я оказалась в таком положении, прошла!

– Нет, нет… – пробормотала я.

Кто-то всунул мою сумочку под привязанную руку, случайно обратив при этом мое внимание на то, что мои ноги были голыми. Мои туфли исчезли. Где они могли быть? Я не уеду отсюда без туфель! Говорить было невозможно, так как челюсть и шея были обложены ватой и перевязаны, но мое ворчание все же привлекло внимание некоторых людей.

– Туфли, – промямлила я. – Где мои туфли?

Один из них, голубоглазый, посмотрел на меня с изумлением и, когда понял, о чем я говорю, весело улыбнулся. Боже, он был так молод!

– Никто не брал ваших туфель, мэм! Туфли всегда сваливаются. Это происходит из-за сокращения мышц. Вот они, здесь.

Пушистые белые облака кружились над моей головой, и я снова закрыла глаза, пока они поднимали носилки, закрепляли ноги на месте и скатывали меня в машину «Скорой помощи». Острая боль вновь пронзила мою спину.

Носилки были жесткими и такими узкими, что я боялась скатиться с них, пока мы тряслись через дорогу. Но, с другой стороны, не исключено, что большинство случайных жертв не чувствует дискомфорта. Меня всунули в машину, так сильно наклонив назад, что смысл всех ремней стал до тошноты понятным. Я попыталась пристроить свои кости, как только захлопнулась дверь, но голова начала кружиться снова, откуда-то возникла боль, и мне пришлось мужественно сохранять то же неудобное положение.

Голубоглазый говорил по телефону с госпиталем:

– …женщина, белая, тридцати девяти лет! – Он вопросительно поднял брови и усмехнулся, стараясь, чтобы я улыбнулась тоже… О, он был милый!

Мы отъехали под вой сирен. «Брайану понравится это», – подумала я и снова потеряла сознание раньше, чем мы проехали полквартала.

Стюарт сохранил вырезку из газеты, где была даже фотография! Какая-то проклятая ведьма в этой толпе сфотографировала меня прямо на улице – это было ужасно! В статье было написано, что я «неосторожно ступила с обочины и оказалась прямо на пути» у водителя, который претендовал на то, чтобы быть наиболее осмотрительным и осторожным на земле! Далее статья информировала всех и каждого о том, что «Миссис Уолш, которой далеко за сорок лет, была отправлена в Объединенный госпиталь и не имела серьезных повреждений».

Миссис Уолш была, однако, «третьей жертвой столкновения машины с пешеходом на этом переходе за последние два месяца», и газета продолжала разглагольствовать о том, что необходимо что-то предпринять для повышения безопасности пешеходных переходов…

Автомобильные аварии – это кровавые истории, и моя не была исключением. Меня выписали из госпиталя после трех дней тщательного обследования рентгеновскими лучами, всевозможных осмотров, верчений и ощупываний людьми в белых халатах.

Я была уродливая, черная, синяя и желтая в тех местах, где проявились кровоподтеки. Из-за сломанного плеча я не могла пользоваться левой рукой, и она была привязана к груди на недели. Сломанные кости моей правой ноги срастутся, а левое бедро было сильно ушиблено, но не сломано. Мне повезло, но мне было наплевать. Я была очень слаба, я слишком сильно пострадала, чтобы понимать значение этого.

Была рекомендована физиотерапия для улучшения подвижности суставов и предотвращения инвалидности, но это нужно было делать позднее, а пока я должна была лежать и ничего не делать.

Моя голова и лицо были прямо как из фильма ужасов. Поначалу я плакала, глядя в зеркало. Расцарапанная, ушибленная, распухшая до неузнаваемости – я не знаю, как мог кто-то еще смотреть на меня? Я была приговорена к постельному режиму из-за сотрясения, затем отпущена домой под честное слово – только первый этаж и минимум активности! – на следующие три.

Время текло медленно. Голова сильно кружилась, если вспыхивал яркий свет, и маленькие черные точки плясали перед глазами. Мой мозг отказывался сосредоточиться. В этом была какая-то ирония – всю жизнь я мечтала иметь побольше времени для чтения, и вот теперь у меня было его сколько угодно, а я не могла ничем заинтересовать себя. У меня были три книги для чтения: исторический роман, научная беллетристика и что-то от Элен, с множеством сексуальных штучек, но ни одна их них не устраивала меня. Мое настроение было на грани самоубийства. Если бы мое самочувствие не было столь ужасным, я уверена, что оценила бы по достоинству тот факт, что у меня не было головных болей со времени происшествия.

Разглядывая стены в спальне, я считала, сколько раз повторяется большой голубой цветок – пятнадцать раз. Затем я высматривала маленькие штучки в виде желудей, но вскоре ничтожное количество моей энергии кончилось, и я заснула.

Я принимала лекарства против одного и против другого, и они делали меня вялой и полусонной. Время потеряло продолжительность, и часы проходили незаметно. Я засыпала, не зная, когда проснусь, если я спала немного днем или проспала всю ночь. Люди двигались, как во сне, мысли сплетались в паутину, несвязные и бессмысленные. Через четыре дня у меня появилась первая определенная мысль. Я была голодна!

Но когда Келли нашла что-то вкусное для меня и положила на тарелку, мой интерес к еде пропал. Единственным утешением было то, что я продолжала худеть. Какая я глупая! Все, что нужно было сделать, это попасть под машину! Как я не подумала об этом раньше!

Я дремала и думала о жизни. Я играла в маленькую игру, которую называла «А что, если?»

Что, если бы я была богата?

Что, если бы я осталась одна? Что, если бы я умерла?

Эти пугающие мысли появились через неделю после происшествия. Мне приснился страшный сон – меня сбила машины, я лечу по воздуху, ударяюсь об асфальт и умираю… Умираю навеки!

Сон был ясным и законченным, и я проснулась в испарине, перепуганная, боясь заснуть снова. Я разбудила Стюарта – было слишком страшно оставаться одной в темноте. От него было мало проку: он погладил мою руку во сне, но это создало барьер между мной и ночным кошмаром, и это было лучше, чем одиночество.

Стюарта волновало и тревожило, что я лежу вся в ушибах и переломах. Он мало говорил, но часто приходил в спальню и садился на край постели, улыбаясь своей кривой улыбкой и глядя на меня глазами, полными любви и жалости. Меня это раздражало.

– Я мог потерять тебя, – говорил он. – Что бы я делал без тебя?

«Стирал бы свое белье, – думала я, – для начала».

Элен присылала цветы, готовила еду, заходила поболтать и выслушивала мое ворчание и жалобы. Среди прочих вещей она узнала, что я была не вполне удовлетворена своей жизнью.

– Я думала все это время, и теперь понимаю, что Стюарт и я не имеем ничего общего! – сетовала я. – Мы не говорим ни о чем, кроме семейного бюджета и детей! Вероятно, мы надоели бы друг другу до слез на Бермудских островах!

Сейчас, когда мы не смогли поехать на Бермуды, эта поездка виделась мне как потерянная блестящая возможность, шанс для решения всех наших проблем.

– Конечно, на островах, одни в гостинице, без детей…

– Элен, мне сорок шесть лет! Я еще не старуха, но у меня нет никаких развлечений! Стюарт даже не представляет себе, как тосклива наша жизнь! Я даже не замечала сама себя, пока мне не пришлось лежать здесь, считая проклятые цветы на этих ужасных обоях!

Элен слушала терпеливо и давала мне мудрые советы вначале выздороветь, а уж потом кидаться на поиски адвоката для развода.

– Будет гораздо лучше, когда ты перестанешь выглядеть, как радуга, и сможешь ходить, не спотыкаясь! Стюарт заслуживает медали за то, что не убегает при виде этого милого личика! – шутила она.

Конечно, она была права, но лежать все время было скучно, и у меня было слишком много времени, чтобы жалеть себя. Чем дольше я лежала, тем более была уверена, что моя тоска гораздо глубже, чем простая скука в ожидании выздоровления.

Чего же мне в самом деле хотелось? Я хотела чего-то другого и не могла яснее выразить свое желание.

Я мечтала: через пару месяцев я увижу Ричарда, и были моменты, когда я не могла вздохнуть от волнующего предчувствия в груди. Мое сердце стучало так громко, как будто он был здесь, со мной – красивый молодой человек, как двадцать пять лет назад.

В сравнении с моим воображаемым Ричардом Пол Ньюмэн потерпел бы неудачу, а бедный Стюарт и вовсе не имел бы шансов. Глядя на него, как он сидит в другом конце комнаты и смотрит новости или читает – спокойный человек в очках с бифокальными линзами, с редеющими волосами и темными мешками под глазами – я была лишена иллюзий, как будто меня обманывали.

Бездеятельность была одновременно нерестилищем и надежным укрытием для моего несчастья. Подавленная и унылая, я замкнулась в своей скорлупе, стала необщительной и угрюмой. – Нет, Стюарт, мне не хочется сейчас разговаривать, лучше я немного посплю. – А что еще сказать? Стюарт, оставь меня, я больше тебя не люблю?

«Но когда я выздоровею, жизнь изменится», – поклялась я. Я уже достаточно растратила зря, и теперь, увидев черное лицо смерти, я намеревалась вернуть большую часть потерянного времени.

Стюарт ушел, и я не имела представления о том, что он молча терзает себя. Он проконсультировался у доктора Фагана, невропатолога, который сказал, что после такого шока, какой перенесла я, часто бывает депрессия, но Стюарту не следовало беспокоиться: он внимательно следил за мной.

Вероятно, следуя этому совету, – я слышала, как Стюарт говорил Лоррейн, – он старался не слишком ходить вокруг меня, предоставляя мне необходимое время и пространство для улучшения состояния. Это было плохое сочетание: моя врожденная неспособность видеть вещи с какой-либо другой точки зрения, кроме моей собственной, усугубляемая болью и дискомфортом, и нежелание Стюарта вмешаться или высказать открыто свои опасения. Мы неуклонно расходились все дальше и дальше…