Уже пять месяцев Зора странствовала по свету, главным образом, по дорогам Италии, без приключений, которые можно было бы назвать любовными. Вспоминая литератора из Лондона и его пророчества, молодая женщина насмешливо улыбалась. Ни одного мужского сердца она не разбила, и ее собственное было целехонько. «Татары» не обнаруживали никаких признаков волнения при виде Зоры и оставляли ее в покое. Кроме того, соборы вызывали у нее непритворный восторг, а модные рестораны и магазины доставляли массу удовольствия. Таким образом, Раттенден оказался очень плохим пророком.

И, тем не менее, она тосковала по чему-то неуловимому и ускользающему от нее, уверенная, что вся окружающая благодать — не более чем символ недоступного ее чувствам. Странник, который томится тоской по незримому, но не наделен даром истинного бродяги проникать взглядом за скрывающую его туманную завесу, поневоле должен довольствоваться только видимым и доступным, хотя это не всегда его удовлетворяет. И на Зору порой находила тоска. В такие дни Турнер жаловалась, что иностранцы не умеют готовить, а заграничная пища вредна для здоровья, и предлагала своей госпоже принять соду. По сути она была права, но подходила к вопросу с другой стороны. Случалось также, что в пути не попадалось приятных знакомых, и одиночество действовало на нервы в общем уравновешенной Зоры. В такие минуты она сильнее обычного мечтала о неведомом.

И все же молодость, впечатлительность и живое воображение брали свое, и гораздо чаще Зора была весела и бодра. Каждый новый город манил ее надеждой, сулил радость, и она продолжала путешествовать. Наконец уже на обратном пути магическое слово «Монте-Карло» заставило бурно забиться ее сердце в ожидании чудес волшебной страны.

Одинокая, недоумевающая и смущенная, стояла она вскоре в игорном зале в первом ряду за креслами, держа в руках пустой кошелек. Не пробыв здесь и десяти минут, Зора уже проиграла двадцать луидоров. Последнюю ставку она взяла, но сидевшая за столом пожилая дама, совсем седая, с кротким восковым лицом Мадонны, так спокойно и решительно придвинула к себе выигранные Зорой деньги, что та растерялась и не решилась протестовать. У нее голова пошла кругом от такой наглости.

Все здесь было иначе, чем она ожидала. Воображение рисовало ей веселый шумный зал, азартных игроков, вскрикивающих от возбуждения; оркестр, играющий упоительные вальсы; веселое хлопанье пробок шампанского; накрашенных женщин, с громким смехом перебрасывающихся остротами и шутками, — словом, настоящую оргию, нечто вакхическое, чего она не могла себе даже представить. Это было, конечно, глупо с ее стороны, но справедливый человек не осудил бы за глупость неопытную молодую женщину, а только пожалел ее. Стоит ли порицать женщину, принимающую мир за раковину, открыв которую, можно найти готовое жемчужное ожерелье? Пусть лучше какой-нибудь седовласый грешник позавидует живости ее воображения.

Зора Миддлмист была разочарована и огорчена, как ребенок. Уголки ее полных алых губ по-детски опустились, нос невольно наморщился от духоты и обилия несочетающихся запахов. Проиграв все захваченные с собой деньги, она могла теперь позволить себе с презрением наблюдать со стороны скрытую под маской приличий и, тем не менее, низменную алчность игроков, теснившихся за длинными столами. Ни тени веселья не заметила Зора на их лицах. Все держались корректно и бесстрастно, как англичане во время проповеди. Иной раз на похоронах бывает веселее.

Зора уже забыла, в каком восторге от Монте-Карло она пребывала в первый день после приезда — такой яркий, золотой и бирюзовый день. Одиночество угнетало ее; она чувствовала себя словно голубка, случайно залетевшая в приют летучих мышей. Если бы она не знала, что на редкость привлекательна и на нее везде и всюду устремлены сотни глаз, то расплакалась бы. И так досадно было выбросить на ветер двадцать золотых! Однако стук мраморных шариков, падающих на вертящийся диск, блеск золота, мягкий звон монет, сбрасываемых крупье на зеленое сукно стола, — все это заставляло ее оставаться на месте. Она смотрела и делала в уме воображаемые ставки. Пять раз подряд она уже выиграла бы, если бы деньги в самом деле были поставлены. Было от чего прийти в отчаяние. Стоять тут, проникнув в тайну случая, и не иметь в кармане даже пяти франков!

Из-за ее плеча высунулся черный мужской рукав, и впереди себя Зора увидела руку, державшую луидор. Инстинктивно она взяла монету.

— Благодарю вас, — произнес усталый голос. — Я не мог дотянуться до стола.

Зора бросила луидор на семнадцатый номер и тут только, вздрогнув, поняла, что сделала; она повернулась, вся зардевшись.

— Мне так жаль…

Взор ее встретился с парой равнодушных голубых глаз, принадлежавших обладателю усталого голоса; она увидела болезненно бледное лицо с темными усиками и над ним целую копну каштановых волос, которые странно торчали в разные стороны.

— Мне так жаль, — повторила Зора. — Пожалуйста, попросите, чтобы вам вернули эти деньги. Куда вы их хотели поставить?

— Не знаю. Все равно, куда-нибудь.

— Но я поставила на семнадцать. Я не подумала…

— А к чему думать?

Зора повернулась к столу и стала неотрывно следить за поставленным на семнадцать луидором. Несмотря на равнодушие голубоглазого молодого человека, она терзалась принятой на себя ответственностью. Почему было не разделить шансы поровну или не поставить на одну из дюжин? Вдобавок никто, кроме нее, не ставил на семнадцать, и это еще больше смущало Зору. Весь стол, казалось, молча следил за ее неумелой игрой.

Крупье закончил выплату выигрышей по предыдущим ставкам. Мраморный шарик с резким стуком ударился о диск и зашуршал, катясь по нему. Зора затаила дыхание. Шарик остановился, наконец, и крупье провозгласил:

— Выиграл семнадцатый номер.

Зора вздохнула с облегчением. Она не только не проиграла доверенные ей чужие деньги, но еще и выиграла для незнакомца в тридцать пять раз больше, чем он поставил. Она не отрывала глаз от своего луидора, чтобы крупье по рассеянности не сгреб его лопаточкой, хотя в Монте-Карло такое невозможно, и протянула руку в сторону кроткой с виду седоволосой дамы с твердой решимостью не позволить ей снова себя ограбить. Крупье подвинул ей через стол семь больших золотых монет. Зора торопливо схватила их и повернулась, ища глазами владельца, но его нигде не было видно. Она вышла из круга играющих и с полными золота руками обошла весь зал, озабоченная и недоумевающая.

Наконец она заметила молодого человека, стоящего с унылым видом у другого, дальнего стола, и стремительно бросилась к нему, протягивая деньги.

— Смотрите, вы выиграли!

— О, Боже! — прошептал незнакомец, не вынимая рук из карманов смокинга. — Сколько хлопот я вам доставил!

— Конечно, доставили, — съязвила она. — Почему вы не остались возле меня?

— Не знаю. Разве можно сказать, почему делаешь или не делаешь ту или иную вещь?

— Ну так возьмите, пожалуйста, свои деньги и избавьте меня от них. Здесь семь монет, по пяти луидоров каждая.

Зора переложила монеты одну за другой в его руку и вдруг вся залилась румянцем. Она забыла взять со стола тот, первый, луидор. Где же он? Что с ним сталось? И можно ли теперь заполучить его обратно? Это все равно, казалось ей, что попытаться снова выудить брошенную в море рыбу. Она чувствовала себя так, словно сама украла тот луидор.

— Тут еще одного луидора не хватает, — запинаясь пробормотала она.

— Это неважно, — сказал незнакомец.

— Как неважно? Очень даже важно. Вы можете подумать, что я взяла его себе.

— Что за нелепость! Интересуют вас пушки?

— Пушки?

Зора уставилась на него. Он не был похож на сумасшедшего.

— Я вспомнил, что думал о пушках, когда отошел от стола, — пояснил он. — Это интересный предмет для размышлений.

— Да поймите же, что я должна вам луидор! Я совсем забыла, что он остался на столе. Если бы мой кошелек не был пуст, я отдала бы вам. Не подождете ли вы здесь, пока я принесу деньги из отеля, где остановилась?

Зора говорила почти сердито. Неужели этот тип воображает, что она захочет остаться у него в долгу? Но «тип» только запустил пальцы в свои торчащие в разные стороны волосы и слабо ей улыбнулся.

— Пожалуйста, не будем больше говорить об этом. Это меня мучает. Крупье не возвращают ставку, пока вы ее не потребуете, — здесь такое правило. Быть может, луидор снова выиграл. Ради Бога, не тревожьтесь об этом — я очень-очень вам благодарен.

Он учтиво поклонился и отошел немного в сторону. Но Зора, пораженная такой простой разгадкой тайны исчезновения луидора — ей самой это не пришло в голову: нельзя же за десять минут изучить все порядки и обычаи казино — бросилась назад, к игорному столу. И подоспела как раз вовремя, чтобы услышать вопрос крупье: чей луидор был поставлен на семнадцать? Это число снова выиграло.

На сей раз Зора принесла незнакомцу все тридцать шесть луидоров.

— Два раза подряд? — удивился тот, беря деньги. — Как странно! Но зачем вы беспокоились?

— Потому, вероятно, что я не лишена здравого смысла, — ответила Зора.

Он посмотрел на золотые, лежащие у него на ладони, словно на раковинки, принесенные ему ребенком с пляжа, и медленно поднял на нее глаза.

— Вы на редкость добры ко мне.

Зора хотела рассердиться на него и не могла — он произнес это очень просто и ласково. Она улыбнулась.

— Так это или нет, все же я выиграла для вас пятьдесят шесть фунтов, и вы должны быть мне признательны.

Молодой человек слегка кивнул в знак согласия. Если бы он был смелее и находчивее, то, вероятно, выразил бы ей свою признательность уже за то, что такая красивая женщина столь любезно с ним беседует. Они незаметно удалились от игорных столов, возле которых толпились игроки, и очутились в менее густой толпе просто зрителей. Все происходило в самый разгар сезона, и бриллианты, перья, кружева, накрашенные губы, крючковатые носы, алчные глаза и умопомрачительные шляпки слепили взор и парализовали мысль. Но Зора Миддлмист выделялась даже среди этих женщин, съехавшихся сюда со всего мира. Как Септимус Дикс объяснял позже, в тот вечер в казино присутствовали некий сборный женский тип и Зора Миддлмист. И все мужчины завидовали счастливцу, которому она так ласково улыбалась.

Зора была вся в черном, как и приличествует молодой вдове, хотя ничто в ее туалете не указывало на траур. Черный берет с длинным страусовым пером придавал ей немного торжественный вид. Черные перчатки выше локтя, не полностью закрывавшие красивые руки, и снежная белизна шеи в вырезе черного шифонового лифа тревожили мужское воображение. Она на голову возвышалась над своим тщедушным собеседником, рост которого не превышал пяти с половиной футов.

— Что же мне делать с деньгами, которые вы мне принесли? — спросил он беспомощно.

— Не взять ли их мне, чтобы спрятать для вас?

Как-никак перед ней стоял живой человек, с которым можно было поболтать; в его обществе Зора не так остро чувствовала свое одиночество и потому не спешила закончить разговор. Лицо незнакомца выразило радостную готовность. Он вытащил из кармана и вторую пригоршню золота.

— Я бы очень хотел, чтобы вы взяли. Мне было бы куда приятнее.

— Неужели вы не можете удержаться от игры? — засмеялась Зора.

— О, нет! Не то. Совсем не то. Игра нисколько меня не интересует. Мне даже скучно.

— Зачем же тогда вы играете?

— Я не играю. Поставил один луидор, чтобы посмотреть, заинтересует ли это меня. Оказалось, что нет, и я стал думать о пушках. Вы уже завтракали?

Снова Зора изумилась. Человек в здравом уме не заводит речь о завтраке в девять часов вечера. Но если это помешанный, лучше ему не перечить.

— Да, — ответила она. — А вы?

— Нет еще. Я только что встал.

— Вы хотите сказать, что весь день проспали?

— Что же еще делать днем, если не спать? Днем везде так шумно.

— Давайте присядем, — предложила Зора.

Они нашли у стены свободный диванчик, обитый красным бархатом, и сели. Зора с любопытством смотрела на своего соседа.

— Почему вам было бы приятнее, если бы я спрятала ваши деньги у себя?

— Потому что тогда я бы их не растратил. А то я могу встретить человека, который захочет продать мне газовый мотор.

— Но вы же не обязаны его покупать?

— Эти агенты умеют убеждать… В прошлом году в Роттердаме один такой уговорил меня купить подержанное зубоврачебное кресло.

— Разве вы дантист?

— Боже мой! Нет. Если бы я был зубным врачом, я бы мог использовать это ужасное кресло.

— Что же вы с ним сделали?

— Велел упаковать и отправил, уплатив за пересылку, несуществующему другу в Сингапур.

Он проговорил это своим обычным усталым кротким голосом, даже не улыбнувшись. И задумчиво добавил:

— Такого рода развлечения стоят довольно дорого. Вы не находите?

— Попробовал бы кто-нибудь мне навязать ненужную вещь! Ну уж дудки!

— А! — Он поднял на нее печальный восхищенный взгляд. — Это потому, что у вас рыжие волосы.

Если бы какой-нибудь другой незнакомый мужчина заговорил о ее волосах, Зора Миддлмист поднялась бы, величественная, как Юнона, и уничтожила его одним взглядом. Она раз навсегда покончила с мужчинами и их любезностями и даже гордилась своей непреклонностью. Но нельзя же было сердиться на безобидное существо, сидевшее подле нее: это все равно что рассердиться на какое-то замечание четырехлетнего ребенка.

— При чем тут мои рыжие волосы? — шутливо спросила она.

— У того, кто продал мне зубоврачебное кресло, волосы тоже были рыжие.

— О! — только и смогла произнести растерявшаяся Зора.

Наступила пауза. Незнакомец откинулся на спинку дивана, обхватив обеими руками колено. Руки у него были вялые, слабые, с длинными пальцами — из тех, которые роняют все, за что ни возьмутся. Зора удивлялась, как у них еще хватает силы поддерживать колено. Некоторое время он смотрел в пространство; глаза у него были светло-голубые, не то сонные, не то мечтательные. Зора засмеялась.

— О чем вы задумались? Опять о пушках?

— Нет, — он вздрогнул, словно проснувшись. — О детских колясках.

Она встала.

— А я думала о завтраке. Ну я пойду к себе, в отель. Здесь страшно душно и вообще противно. Доброй ночи.

— Если позволите, я провожу вас до лифта, — учтиво предложил молодой человек.

Она милостиво позволила, и они вместе вышли из игорного зала. Но уже в атриуме она передумала относительно лифта. Лучше выйти из казино через главный вход и дойти пешком до отеля — хоть свежим воздухом подышишь после этой духоты. Спустившись с лестницы, Зора остановилась и сделала глубокий вдох. Ночь была тихая, безлунная, звезды висели низко над землей, словно алмазы на балдахине из черного бархата. По сравнению с ними ослепительные электрические огни на террасах отеля и Кафе-де-Пари казались поддельными и мишурными.

— Ненавижу их! — сказала Зора, указывая в ту сторону.

— Да, звезды лучше.

Она быстро повернулась к своему спутнику.

— Откуда вы знаете, что я их сравнивала?

— Я почувствовал это, — пролепетал он.

Они медленно спустились с лестницы. Внизу, словно из-под земли, выросла коляска, запряженная парой лошадей.

— Прокатиться не желаете ли? Очень хороший экипаж! — предложил невидимый в темноте кучер. Извозчики в Монте-Карло безошибочно угадывают англосаксов.

Почему бы и нет? Зоре вдруг безумно захотелось насладиться красотой этого дивного уголка земли. Она знала, что ее поступок могут счесть сумасшедшей, неприличной выходкой. А все-таки, почему нет? У Зоры Миддлмист не было никого, кому она обязана была бы давать отчет в своих действиях. Почему же не сделать глоток из чаши завоеванной ею свободы? С незнакомым мужчиной? Что за беда! Тем интереснее приключение. Сердце ее радостно забилось. Чистые женщины, как и дети, инстинктивно угадывают, кому они могут довериться.

— Хотите?

— Прокатиться?

— Да. Если только вы не предпочитаете вернуться к своим друзьям.

— Господи Боже! — ужаснулся он, словно его обвинили в принадлежности к какому-то преступному сообществу. — Какие друзья? У меня нет друзей.

— Тогда поедемте.

Зора первая села в экипаж. Он послушно уселся рядом. Куда же ехать? Кучер предложил двинуться вдоль берега, по дороге в Ментону. Зора согласилась. Лошади уже готовы были тронуться в путь, когда она заметила, что ее спутник без шляпы.

— Вы забыли взять шляпу.

Зора говорила с ним, как с ребенком.

— Не все ли равно? На что она?

— Вы простудитесь и умрете. Сейчас же идите и принесите свою шляпу.

Он повиновался с покорностью, восхитившей миссис Миддлмист. Женщина может питать глубокую антипатию к мужчинам, но ей все же приятно, когда они ее слушаются. Зора была женщиной, к тому же молодой. Когда ее спутник вернулся, кучер хлестнул лошадей, и они помчались в сторону Ментоны.

Полулежа на подушках, Зора жадно впивала чувственную прелесть ночи. Теплый душистый воздух, бархатное небо в алмазах, благоухание апельсиновой рощи, таинственный шелест листьев олив, смутно маячившие вдали холмы, шелковое, винного цвета море с кружевной оторочкой пены вдоль темной дуги залива. Юг простер над ней крылья, любовно убаюкивая ее в своих объятиях.

После долгого молчания она вздохнула, вспомнив о своем спутнике, и благодарно сказала:

— Спасибо за то, что вы молчали.

— Не за что, — ответил он. — Мне нечего было сказать. Я вообще не разговариваю. Я, кажется, год уже как ни с кем не говорил.

Она беспечно рассмеялась.

— Почему?

— Не с кем было. Кроме моего слуги, — добросовестно поправился он. — Его зовут Вигглсвик.

— Надеюсь, он хорошо смотрит за вами, — сказала Зора с материнской заботливостью.

— Его следовало бы подучить. Он плохо вышколен. Я всегда ему это говорю, но он не слышит. Ему уже за семьдесят, и он глух как пень. Рассказывает мне о тюрьмах и обо всем таком.

— О тюрьмах?

— Да. Большую часть жизни Вигглсвик провел в тюрьме. Он, знаете ли, был профессиональным вором, но потом состарился и бросил свое ремесло. К тому же в двери уже стучалось молодое поколение.

— Не думала, что воры этим занимаются, — пошутила Зора.

— Обычно они прибегают к отмычкам, — совершенно серьезно согласился он. — Вигглсвик подарил мне свою коллекцию. Очень полезная вещь.

— Для чего?

— Чтобы убивать моль и тараканов.

— Но зачем же было брать в лакеи состарившегося вора?

— Не знаю. Должно быть, он сам это устроил. Подошел ко мне однажды, когда я сидел в Кенсингтонском саду, и с тех пор не отставал от меня.

— Господи, помилуй! — вскричала Зора, на минуту забыв даже о звездах и море. — Разве вы не боитесь, что он вас ограбит?

— Нет. Я спрашивал его, и он мне все объяснил. Видите ли, это было бы не по его части. Фальшивомонетчик занимается только изготовлением фальшивых денег, карманщик норовит стянуть цепочку или кошелек, а взломщик совершает одни кражи со взломом. Но ведь не может же он учинить взлом в том месте, где сам живет, так что я в безопасности.

Зора дала ему благоразумный совет:

— А знаете, я бы на вашем месте все-таки постаралась от него избавиться.

— Будь я вами, — сделал бы то же, но я так поступить не могу. Если сказать ему, чтобы уходил, он все равно не уйдет. Вместо этого я сам иногда ухожу. Вот почему я здесь.

— Послушайте, что вы такое говорите! У меня голова идет кругом, — смеялась Зора. — Расскажите мне что-нибудь о себе. Как вас зовут?

— Септимус Дикс. У меня есть еще одно имя — Аякс. Септимус Аякс Дикс, но я никогда его не употребляю.

— Жаль. Аякс — красивое имя.

— Глупое. При слове Аякс представляется дюжий парень, который вызывает на бой и громы небесные, и глупцов с копьем в руках. Это тетушка, старая дева, убедила мою мать дать мне такое имя. Я думаю, она спутала Аякса с Ахиллом, статуей которого восхищалась в Гайд-парке. На нее потом наехала телега молочника и задавила ее.

— Когда это было? — спросила Зора, больше из вежливости, чем из участия к судьбе девственной тетушки мистера Дикса.

— За минуту до ее смерти.

— О! — удивилась Зора его равнодушию к семейной трагедии. Потом, чтобы поддержать разговор, спросила: — А почему вас зовут Септимус?

— Я седьмой сын. Все остальные умерли в детстве. До сих пор не понимаю, почему я не умер.

— Может быть, потому, — засмеялась Зора, — что вы в это время думали о чем-то другом и пропустили удобный случай.

— Должно быть, это так. Я всегда упускаю случай, точно так же, как поезда.

— Как же вы ухитряетесь все-таки попадать, куда вам нужно?

— Жду следующего поезда и еду. Это нетрудно. А вот упущенный случай не вернешь.

Он вынул из портсигара папиросу, сунул ее в рот и принялся шарить по карманам, отыскивая спички. И, не найдя их, бросил папиросу на дорогу.

— Как это похоже на вас! — воскликнула Зора. — Почему вы не попросили огня у кучера?

Она непринужденно смеялась, словно они были сто лет знакомы, хотя на самом деле встретились всего час назад. Септимус больше походил на заблудившегося мальчика, чем на мужчину. Ей хотелось подружиться с ним, приласкать его, по-матерински о нем позаботиться, но она не знала, как это сделать. Ее приключение утратило всякий оттенок авантюры, всякую пряность риска. Она знала, что рядом с этим беспомощным существом может сидеть хоть до скончания века, не рискуя быть обиженной ни словом, ни делом.

Мистер Дикс достал другую папиросу, попросил у кучера огня и молча закурил. Постепенно томная прелесть ночи снова зачаровала Зору, и она позабыла о его существовании. Кучер повернул обратно, и на повороте дороги, с высоты, открылся вид на Монте-Карло — ослепительно белый город, прикрытый с моря массивным темным мысом Монако. Четко вырисовывалась группа сказочных дворцов, освещенных волшебными огнями. Слева, со стороны ущелья, и справа, с расположенных уступами гор, повеяло запахами дикого тмина, розмарина и еще каких-то цветов. Прикосновение воздуха к щеке нежило и ласкало, как поцелуй свежих теплых губ. Алмазные звезды падали на Зору золотым дождем, как на Данаю. По-детски приоткрыв рот от восторга, она вперила взор в звездную высь, силясь проникнуть в неведомую тайну небес, и сердце ее трепетно билось страстным томлением по неведомому. Она сама не знала, что ей нужно. Только не любовь — Зора Миддлмист навсегда отреклась от любви. И не поклонение мужчин — она поклялась всеми святыми, что ни одного мужчины больше не будет в ее жизни. Все в ней восставало против гнусности сильного пола.

Теплый душистый воздух целовал и щеки Септимуса Дикса; чары ночи захватили и его. Но для него звезды, благоухание земли и волшебная красота моря — все это воплотилось в женщине, сидевшей рядом.

А она забыла даже о существовании бедняги Септимуса.