Час был неприемный, и о том, чтоб повидать больную, не могло быть и речи. Но Джойс все-таки проник в коридор, примыкающий к палатам, и переговорил с дежурной сестрой. Это была свежая, миловидная женщина, влюбленная в Ивонну и потому благосклонная ко всем ее друзьям.

Мадам Латур выздоравливала, но медленно. Паралитические явления — одно из самых тяжких последствий дифтерита — все еще не проходили. Поражены были гортань и левая рука. Вдобавок, общая слабость… Еще много времени пройдет, пока ее можно будет везти из больницы.

— Вы думаете, мне можно будет повидать ее — то есть, если она сама захочет?

— Разумеется, — ответила сестра. — По всей вероятности, это даже будет ей полезно. Сегодня как раз приемный день — после двух часов.

— Не знаю только, захочет ли она, — решительно молвил Джойс.

— Я спрошу.

Он нацарапал несколько слов на клочке бумаги и вручил дежурной. Она ушла и очень скоро вернулась, улыбающаяся.

— Она страшно обрадовалась. Я еще ни разу не видала у нее такого лица с тех пор, как она здесь. «Скажите ему, что для меня будет радостью видеть его». Это ее собственные слова.

Джойс горячо поблагодарил сестру, приподнял шляпу и вышел. Было славное, ясное утро. От этой весточки на него повеяло каким-то сладким ароматом. Он шел почти веселый, несмотря на жалость к Ивонне. Страшное бремя одиночества свалилось с плеч его. Есть же все-таки на свете хоть одно живое существо, которое ему обрадовалось. И эта мысль окрыляла его.

Ровно в два массивные двери палаты распахнулись, и Джойс вошел вместе с толпой посетителей, по большей части женщин, бедно одетых; у многих на руках были грудные ребята. Так странно было вначале видеть эти длинные ряды кроватей и на каждой бледное и грустное женское лицо. Некоторые из больных сидели, кутаясь в платок или одеяло; большинство лежали, откинувшись на подушки и с томным любопытством оглядывая посетителей. Однообразие этих рядов белых коек нарушалось двумя кроватями, кругом обставленными ширмами. Огромный камин в конце палаты, с пылавшими в нем грудами угля, вносил веселую теплую нотку в серый свет ноябрьского дня, лившийся в большие, высокие окна. Джойсу было по-мужски неловко среди всех этих полураздетых бледных женщин, и он, стоя у порога, беспомощно озирался, пытаясь отыскать Ивонну. Сестра, стоявшая неподалеку, пришла ему на помощь.

— В самом конце. Последняя кровать налево.

Джойс стал пробираться вдоль стены, обтянутой белой бумажной материей, и как только узнал Ивонну и заметил, что узнан ею, ускорил шаги.

Она полусидела в постели, обложенная подушками, с бледным личиком, обрамленным, как нимбом, вьющимися черными волосами. В честь его прихода она с невероятным трудом устроила себе прическу, надела хорошенькое белое матинэ с красными бантиками. Сердце Джойса всколыхнулось от жалости. Как она изменилась! Как исхудала: личико совсем крохотное, пухлые детские губки совсем белые. Только глаза остались прежние — огромные, бархатные, трогательные. Эти темные глаза встретили его радостным и благодарным взглядом.

— Ивонна!

Ничего иного он не нашел сказать ей, сжимая ее крохотную, худенькую ручку.

— Какой вы милый, что пришли навестить меня!

К этому Джойс не был приготовлен. Голос, сказавший эти слова, не был голосом Ивонны — прежде такой же нежный в речи, как и в пении. Этот был какой-то жалкий, беззвучный, как звон надтреснутого серебряного колокольчика. Стефан огорчился и не сумел скрыть этого. Ивонна тотчас же заметила.

— Я хриплю, как старая ворона, — улыбнулась она, — но вы не обращайте внимания.

— Не умею выразить вам, как мне больно видеть вас такой, — молвил он, усаживаясь в ногах ее кровати. — Вы, должно быть, перенесли тяжелую болезнь. Бедная Ивонна!..

— Да, очень тяжелую. Вы огорчитесь, если я расскажу вам. Если вам все равно, отодвиньте свой стул подальше, чтобы я могла смотреть на вас. Я ведь не могу повернуть головы. Как это глупо, не правда ли, когда человек не в состоянии повернуть своей собственной головы?

— По крайней мере, выздоравливайте поскорее, — сказал он, исполняя ее просьбу.

Она грустно посмотрела на него. — Боюсь, что и этого я не смогу. Все говорят, что это очень, очень длинная история. Вы мне лучше расскажите про себя. Как вы попали сюда, то есть в Англию? — продолжала она уже более веселым тоном. — Я так поражена была, когда сестрица принесла мне утром вашу записку. Почему вы уехали из Африки? Я весь день умирала от любопытства.

Джойс вкратце изложил события, приведшие его назад на родину, — рассказал о смерти Нокса и о последующем годе безнадежной апатии, о том, как издательская фирма купила его книгу и как он затосковал по цивилизации.

— Ну, я и продал свою часть и приехал в Лондон. Я здесь уж две недели, — заключил он свой рассказ.

— Воображаю, как вы были огорчены утратой своего друга! Какая ужасная вещь — смерть, не правда ли? Вы когда-нибудь думали о ней? Сегодня человек живет и ощущает жизнь, как мы с вами, а завтра, глядишь, — исчез, ушел неведомо куда — и уже не увидишь больше.

Голос ее упал до шепота; в широко раскрытых глазах застыл ужас.

— Я тоже потеряла дорогого друга — и совсем недавно. Вам сказали?

— Да. Я написал ей, чтоб узнать ваш адрес, а мне ответила ее сестра сообщением о ее смерти.

— Не правда ли, как это ужасно? Такая сильная, смелая, всегда веселая! Я никогда никого так не любила. Я узнала об этом уже когда ее похоронили и так жалела, что я не умерла вместо нее. От меня ведь никому никакой пользы — а я вот живу. Почему она ушла, а я живу? Какая это страшная тайна.

На минуту Стефан потупил взор перед ее детски-настойчивым, пытливым взглядом. И она смолкла. Потом он протянул руку и взял ее ручку, лежавшую на одеяле. Там, где женщина найдет слова, мужчина нередко инстинктивно стремится выразить свое сочувствие прикосновением.

Не сразу, но все же она тихонько отняла руку, словно для того, чтобы нарушить течение своих мыслей.

— Я все думаю, какая в вас перемена? Вы отрастили бороду?

— Да.

Она даже засмеялась, так неожидан был этот переход.

— Да. В Южной Африке трудненько было бриться, вам так не нравится?

— Не то, что не нравится, а вам не идет.

— В таком случае, я сегодня же сбрею ее.

— Неужто мне в угоду?

— Ну, конечно. Это будет новым ощущением.

— Сбрить бороду?

— Нет, доставить вам удовольствие, Ивонна.

Ее глаза благодарно улыбнулись ему.

— Вы мне скажите, когда мне пора уходить, — попросил он. — Я не хочу утомлять вас. Притом же, у вас могут быть другие гости.

— Посидите еще. Больше никто ко мне не придет.

— Почему вы знаете?

— Вы первый и единственный, навестивший меня с тех пор, как я здесь, — был грустный ответ.

Джойс недоверчиво смотрел на нее.

— Неужто же вы все время лежали здесь одна, среди чужих?

— Да. Но сестра добра ко мне, и вообще меня здесь все балуют.

— Когда человек болен, его должны окружать любящие друзья, Ивонна.

— У меня их так мало. Я никому не сказала, что я здесь. Не могла. Да и кому было сказать?

Джойс не мог понять. Так странно было видеть Ивонну одинокой, без друзей. Но деликатность не позволяла ему расспрашивать.

— Вы знаете, — начала она рассказывать, — у меня была куча всяких неприятностей. Вот уж два года я почти ничего не вижу, кроме неприятностей. Я ведь вам писала, что случилось… После этого я уехала и стала жить с Джеральдиной Вайкери. И опять начала выступать в концертах. Но горло у меня стало часто болеть; оно меня постоянно подводило — пообещаю петь в концерте, а потом, оказывается, не в силах выступить — так что и ангажементов было уже не так много, как прежде. Кому же охота приглашать певицу, которая в последний момент может подвести, не правда ли? И Джеральдина в дурную погоду не позволяла мне выходить из дому, из опасения, что это может повредить моему голосу. А деньги все же надо было зарабатывать. И я все-таки поехала в концерт, хоть и чувствовала себя не очень здоровой, — ну, и простудилась, горло распухло; потом я опять простудилась, и пошло все хуже и хуже… а там этот дифтерит. Бедная Дина заразилась от меня, и за мной уж некому было ходить. Нельзя же было ожидать, чтоб ее сестра стала особенно возиться со мной, ведь она меня почти не знала. Вдобавок, подошел срок контракту на квартиру, я, разумеется, не могла оставить ее за собой — ну доктор и посоветовал мне лечь в больницу. И вот j'y suis, j'y reste. Невеселая история, не правда ли?

Джойс озабоченно наморщил лоб.

— Очень даже невеселая. Хотелось бы мне хоть чем-нибудь порадовать вас, Ивонна.

— Вы уже это сделали, придя ко мне, — возразила она с ясной улыбкой. — Как это мило было с вашей стороны вспомнить, вы так давно не писали, — я думала, вы уж совсем забыли…

— Простите меня, Ивонна, — на меня напало какое-то скотское отупение — я не в состоянии был писать.

— А я тоже не могла, после того письма, которое написала вам — из Фульминстера — о моих неприятностях. Вы не ответили на него, и я думала… Но ведь вы же не потому не ответили, что презирали меня?

Этот второй намек уже нельзя было оставить без ответа.

— Я не получил этого письма, Ивонна. Мне говорили, что одно мое письмо потерялось в дороге — должно быть, это было то самое. Я потом вам объясню. Я думал, что вам живется хорошо и счастливо в Фульминстере, зачем же мне было докучать вам своими вечными жалобами.

— Так, значит, вы и не знаете, что случилось? — спросила Ивонна, широко раскрыв глаза, и губы ее дрогнули.

— Я узнал недавно. Поехал в Фульминстер разыскивать вас, так как почта вернула мне мои письма обратно. Я решил разыскать вас, но мне и во сне не снилось найти вас здесь. Я сегодня утром получил письмо, сейчас же и бросился сюда.

— Значит, у меня остался еще один друг.

— И всегда будет, если только вы сами захотите. Вы у него — единственный.

— Бедненький! — сказала Ивонна.

Надломленный нежный голос звучал хрипло, но в словах были те же нежные нотки жалости, как четыре года назад, при первой встрече их после выхода Стефана из тюрьмы, когда она тоже произнесла эти слова.

— Какие мы с вами одинокие, — прибавила она.

— Постараемся же сделать все возможное, чтобы утешить друг друга.

Приемные часы близились к концу, и палата опустела. Сестра подошла к койке Ивонны и поправила подушки.

— Ну, будет с вас на сегодня болтать, — ласково сказала она. — Вы даже раскраснелись, но, все-таки, пересаливать не следует.

Джойс поднялся и начал прощаться.

— Так вы разрешите мне прийти опять, в следующий приемный день? — спросил он.

— Вы придете! Правда? — Ивонна подняла на него загоревшийся взгляд.

— Конечно, приду — и завтра, и послезавтра, и каждый день буду приходить, если только мне это можно, — горячо отозвался он.

И, пожав ей руку, отошел. Но, дойдя до конца палаты, обернулся — на дальней подушке виднелась масса черных волос и яркие пятнышки на щеках Ивонны; лица ее не было видно. Стефану страшно обидно было оставлять ее на попечении чужих людей, в общей палате городской больницы. Разве тут может быть за нею хороший уход? К его обиде на судьбу примешивалось какое-то странное чувство личной виновности перед Ивонной, казалось низостью с его стороны оставить ее здесь.

Он вернулся к своей работе, ободренный и повеселевший, но его взгляд на жизнь с этого дня стал еще мрачнее. Что он страдает — это справедливо. Это хорошо. Это кара за его поступок. Но за что же страдать Ивонне? Чем провинилось это кротчайшее, невиннейшее существо, что судьба гнет его в три дуги? Что за неумолимая жестокость! И тень от этих мрачных мыслей омрачала страницы, которые он исписывал изящным косым почерком.

Прошло две недели, в течение которых он навещал Ивонну каждый приемный день, принося ей цветы и разные мелочи, насколько это допускал его тощий кошелек. Каждому пустяку она радовалась, как ребенок. В своих скитаниях по Лондону он заметил на одной из людных улиц лавочку букиниста, специально торговавшего дешевыми подержанными французскими романами. Обидно было, что нельзя пойти в хороший магазин и взять все новинки, вышедшие в Париже, но бедняк должен довольствоваться тем, что ему доступно. Восторг Ивонны вознаградил его за уязвленную гордость. Она тут же, при нем, перелистала все их, заглядывая в последнюю страницу, чтобы узнать, чем кончится. И неряшливый вид, который придавали чистенькой больничной койке все эти томики в грязно-желтых обложках, забавлял их обоих.

Они говорили о многом. Ивонна рассказывала о своих наблюдениях над соседками по палате, об их чудачествах и о том, как идет их выздоровление. С детской простотой и врожденным пристрастием к смешному, она иной раз сообщала ему и такие подробности, которых ему, как мужчине, пожалуй, и не следовало бы знать. Потом спохватывалась, слегка краснела и с улыбающимися глазами говорила:

— Я все забываю, что вы мужчина. Вы бы сами меня остановили.

Джойс, с своей стороны, старался развлечь ее рассказами о том немногом веселом и забавном, что встречалось ему в его колониальных скитаниях. Нокс вырос у него в героя цикла артуровских легенд. Что же касается толстухи бурки, он сам дивился тому, с каким злобным юмором он описывал ее.

— Вы непременно должны описать все это, — говорила Ивонна, принимая строгий вид. — Вы не должны бросать это на ветер, только для меня.

Эти рассказы помогали Джойсу выделять отдельные эпизоды из смутной массы впечатлений и таким образом приносили ему не только радость, но и пользу. А радости они давали много, тем более, что и сама Ивонна всякий раз неподдельно радовалась его приходу. Она уверяла, что без него считает часы до следующего свидания. И вряд ли преувеличивала. Его посещения были светлыми точками в ее печальной, монотонной жизни, полной страхов. Когда он приходил, она собирала все свои силы и мужество, стараясь, чтобы час свидания прошел приятно. Мужчины не любят женщин, которые вечно плачут и жалуются, думала бедная Ивонна. Если она не будет веселой в его обществе, ему надоест навещать ее и она опять останется одна, больше прежнего одинокая. И потому Ивонна не рассказывала Стефану о страхах, которые тяжким бременем давили ее бедную маленькую душу и не давали ей спать по ночам, когда кругом в полутемной палате призрачно раздавались тихие стоны и сонный лепет других больных.

Ее терпеливая покорность своей участи восхищала Джойса. Но он не представлял себе, каково ее действительное положение. Весь пережитый стыд и унижение не убили в нем джентльмена, и он не счел возможным вмешиваться в ее частные дела. К тому же, он нимало не сомневался, что как только Ивонна выздоровеет, она снова заживет по-прежнему, и ее гостиная до скончания века будет для него райской обителью, где он будет отдыхать. Он был уверен, что в больницу она легла только потому, что дома за нею некому было ухаживать, так как друзья ее, неведомо почему, разбежались. И ему страшно хотелось, чтобы она поскорее вышла из больницы.

Но однажды он нашел ее лежащей в постели, с разметавшимися по подушке черными волосами и отвернувшись лицом к стене. Возле ее кровати сидела сестра. При виде Джойса она встала и торопливо пошла ему навстречу.

— Будьте сегодня как можно ласковее с нею, — предупредила сестра. Она очень огорчена, бедняжка.

— В чем дело? — испугался Джойс.

— Пусть сама вам скажет. Она велела сказать вам, когда вы придете, что сегодня не может вас принять. Но я уверена, что ей будет легче, если она потолкует с другом.

Сестра ушла к другим больным, а Джойс поспешил к Ивонне. Очевидно, случилось что-то серьезное.

Ивонна подняла с подушек бледное заплаканное личико с распухшими глазами и робко протянула руку из-под одеяла. Не выпуская этой ручки, Джойс опустился в кресло, с которого только что встала сестра, положив на этажерку пакет с пирожными, которые он принес ей. Она была слишком расстроена для таких приношений.

— Я все-таки пришел, хоть вы и велели мне уйти. Почему вы не хотели сегодня меня видеть?

— Я слишком несчастна, — надтреснутым голосом пролепетала Ивонна.

— Что же такое случилось? Что так огорчило вас? Скажите мне, если можно.

— У меня голос пропал! — с рыданием вырвалось у Ивонны. — Мне сегодня утром сказали, наш доктор привел специалиста по горловым болезням: я никогда-никогда больше не буду петь.

Перед этой неожиданной напастью он растерялся, не зная, чем утешить ее.

— Моя бедняжка! — тихо выговорил он.

— Это хуже, чем если бы мне отрезали руку или ногу, — рыдала Ивонна. — Я так боялась этого и все же надеялась, наперекор рассудку. Зачем я не умерла вместо Дины! Хоть бы теперь умереть!

Все лицо ее было залито слезами. Она отняла у него свою руку и вытерла глаза крохотным платочком, мокрым от слез.

— Ну, не плачьте же, — растерянно умолял Джойс. — Если вы будете так расстраиваться, вы еще хуже захвораете. Может быть, они ошибаются. Может быть, через год-другой голос вернется.

Он силился утешить ее всеми доводами, какие только подвертывались ему на язык, всеми ласковыми словами, какие подсказывал непривычный ум. Наконец, она перестала плакать.

— Но ведь это же мой единственный заработок, — выговорила она, утирая глаза. — Чем я теперь буду жить? Когда я выйду отсюда, я с голоду умру.

— Пока я жив, этого не будет! — порывисто воскликнул Джойс. И тотчас стал соображать. Не может же быть, чтоб у нее не было никаких средств к жизни. Он слегка покраснел. Его восклицание показалось ему дерзким.

— Без голоса я ни копейки не сумею заработать, — продолжала Ивонна. — Из больницы я могу перейти только в рабочий дом. А туда я не пойду. Лучше буду молиться, чтобы Бог прибрал меня.

— Но, позвольте, — смущенно выговорил Джойс. — Я не понимаю… Простите меня, что я затрагиваю этот вопрос — но разве Эверард…

— Нет! О нет! Я сама отказалась. Я не могла брать его деньги, раз я не жена его.

— Это нелепо, — сказал Джойс. Но его суждение не меняло факта. На минуту он задумался. — Не падайте духом, — выговорил он, наконец. — Жизнь не так уже плоха, как иной раз кажется. Мне подчас приходилось ой-ой как круто, а все-таки потом, глядишь, и выкрутишься как-нибудь.

— Но ведь у меня нет ни одного пенни, Стефан! — жалобно воскликнула Ивонна. — Буквально ни одного пенни. За прошлый год я почти ничего не заработала. Если б не Дина, не знаю, что бы я и делала. У меня и имущества только всего немного мебели, да несколько платьев…

— Где же они?

— Кажется, их взяла на сохранение жена швейцара в том доме, где мы жили. А может быть, их продали. Я была слишком больна, чтобы заботиться об этом.

— Я схожу узнать. Дайте мне адрес.

Стефан глубоко жалел это кроткое, беспомощное маленькое существо. Трудно было поверить, что всего каких-нибудь четыре года назад он видел в ней добрую волшебницу, которой стоит лишь протянуть руку, чтобы спасти его от нищеты. Вот уж подлинно коловорот времен. Однако же, он свято помнил, как она была добра к нему.

— Вы разрешите мне позаботиться о вас, Ивонна?

— У вас и своих хлопот сколько угодно, бедный вы мой.

— За вашими огорчениями я забуду свои — это уже выигрыш. Но захотите ли вы довериться мне?

— Я всегда вам верила — и теперь верю безусловно. Ведь вы же мой единственный друг.

— Вот этого-то я и не понимаю. Куда же девались все ваши прочие друзья?

— Разбежались понемногу. Когда я вышла замуж, мне пришлось порвать с прежним кругом знакомых. А в Фульминстере я не нажила много друзей.

— Там была одна девушка — вы раза два писали мне о ней.

— София Вильмингто? Да, с ней мы подружились. Но она вышла замуж и уехала в Индию. Ей бы я написала, если б она была в Англии, — она любила меня.

— Мне казалось, что и все вас любят, Ивонна.

— Не знаю, — грустно проговорила она. — Теперь мне кажется, что я всегда была какой-то сиротой. Никогда у меня не было настоящих прочных друзей, семейств, где я была бы как своя, кроме вашей бедной матушки. Прежде у меня была масса знакомых артистов, но бывали у меня больше мужчины — сама не знаю, почему, а у них память плохая — с глаз долой, из сердца вон, не правда ли? Ванделер — тот, пожалуй, и поинтересовался бы, что со мной сталось…

— Да, да, Ванделер… Я помню его — он с давних пор бывал у вас.

— Да, это старый друг. Но, видите ли, из-за Дины мы с ним раззнакомились. Он дурно поступил с ней, бросил ее и женился на Эльзи Карнеджи. За последний год я только раз встретилась с ним. Говорят, Эльзи страшно ревнива. Не правда ли, как это глупо в женщине. Я думаю, если бы он знал, что я в больнице, он пришел бы навестить меня. Но к чему? Что пользы?

— Пользы немного — разве то, что вы лишний раз услыхали бы доброе слово. Но все же за то время, что вы жили вместе с мисс Вайкери, должны же вы были приобрести знакомых. Все это так необычайно.

— Мы жили очень замкнуто, — объяснила Ивонна. — Бедная Дина мало с кем была знакома, мало кому нравилась. Ее никто не любил — за одним исключением — да и то этот человек давно умер. Нет, я совсем одна — настоящая сиротка.

Просто и без фраз, она рассказала ему подробно свою жизнь со времени разрыва с Эверардом. Вначале у нее было слишком тяжело на душе, чтобы выезжать, бывать часто на людях. Потом Джеральдина, имевшая на нее огромное влияние, отговорила ее от возобновления старых знакомств. Друзья ее все куда-то исчезли, словно растаяли. Она могла бы, если б захотела, заинтересовать своими несчастьями профессиональных благотворителей. Но неожиданно оказалось, что Ивонна страшно горда и скорей умерла бы, чем допустила бы собирать деньги в свою пользу. Что же до того, чтоб написать в Фульминстер, этого она и в мыслях не допускала.

— Ну, да не беда, — прибавила она, помолчав. — Теперь я не боюсь. Я нашла вас.

— Так осушите же ваши бедные глазки и не думайте больше обо всех этих делах. Разве вы не помните, каким счастьем была для меня встреча с вами? Мое положение было тогда совсем отчаянное — все отвернулись от меня, кроме вас. Да и сейчас вы — единственный человек, которому не все равно, жив я или умер. Не умрете вы с голоду, Ивонна, и в рабочий дом не попадете. Пока у меня есть хоть грош, половина его — ваша. Не думайте ни о чем, кроме ближайшего будущего, маленькая женщина. Все это мы уладим. Не плачьте же, успокойтесь.

Он говорил серьезно и ласково, склоняясь над ее кроватью, забыв, что и его собственное положение не очень прочное. Он был глубоко взволнован. В эту минуту он охотно бы дал отрезать для нее свою правую руку.

Ивонна благодарно глянула на него своими нежными бархатными глазами. Ей было отрадно чувствовать возле себя его мужскую силу. Она верила ему безгранично, как всю жизнь верила тем, кто был к ней добр. На минуту она со вздохом облегчения закрыла глаза. Так хорошо было ввериться великодушной руке, которая сняла с ее плеч тяжкое бремя, что ей казалось: вот-вот она уснет, как усталый ребенок. Когда она снова открыла глаза, они уже улыбались.

— Я попробую быть опять счастливой, чтоб отблагодарить вас, Стефан.

— Тут я вам кое-что принес — вы это любите — скушайте хоть один, чтоб доказать мне, что утешились.

Он вложил ей в руку бумажный пакетик, и, откинувшись на спинку кресла, с наслаждением следил за ее лицом, которое сразу просияло, когда она заглянула в пакетик и вытащила оттуда один пирожок.

— Нет, какой он милый! — воскликнула она почти весело.

Неожиданно он встал и отошел, заложив руки в карманы, к окну, рассеянно вглядываясь в мглистые сумерки за окном. Ему пришла в голову мысль, подействовавшая как холодный душ, на его донкихотские порывы. Трудно было ему примириться с этой мыслью, но здравый смысл взял свое.

— Ивонна, — выговорил он, повернувшись к ней. — Как вы расстались с Эверардом — в ссоре, или мирно?

Она изумленно взглянула на него, оторвавшись от пакета с пирожными.

— О, нет, не в ссоре. Он был очень добр ко мне.

— Вы писали ему о своих напастях?

— Нет. Мы решили не переписываться. Он мне написал, что уезжает в Новую Зеландию. Но я не могла ему написать о себе, мне было слишком стыдно. О, нет, Стефан, я не в состоянии написать ему: «Я обнищала — пожалуйста, вышлите мне милостыню». С какой стати я буду жить на его счет?

— Мне самому неприятно вас спрашивать об этом, — сконфуженно продолжал Джойс, — но скажите, вам противно думать об Эверарде?

— Почему противно? Нет, конечно, нет. Тогда мне было очень тяжело и больно, но если б он пришел за мной, чтоб взять меня обратно, как жену, — я бы пошла. Я обещала, что если это станет возможно и он придет за мною, я вернусь к нему.

Джойс, хоть и знал ее, все же пришел в недоумение от этого простодушия и незлобивости.

— Если так, почему же вам не подумать о его предложении и не изменить своего первоначального решения? — допытывался он, совершенно озадаченный ее точкой зрения.

— Скажите мне, что надо делать, и я сделаю.

— Вы должны написать Эверарду.

— Хорошо.

— И тогда будущее ваше обеспечено, и вам нечего бояться. Все это очень просто.

— Как мне благодарить вас? — воскликнула Ивонна. — О, если бы я могла спеть вам! Но ничто уже не вернет мне моего голоса — я теперь совершенно бесполезное, жалкое существо. Как вы были добры ко мне сегодня! Я всю жизнь этого не забуду.

Но у Джойса в душе уже начался отлив. Он поднялся, взял палку и шляпу.

— Меня вам не за что благодарить, Ивонна, — с горечью выговорил он. — То, что я сделал для вас, мне ровно ничего не стоило — я только дал вам добрый совет: это самая дешевая услуга.

Ивонна печально посмотрела на него.

— Если вы будете так говорить со мной, я опять заплачу.

— Простите меня, — сказал Джойс. — Это было свинством с моей стороны.