Пролог

Лондон, Англия, 1974

Амбер Сэлл сжалась в комочек, удивительно маленький, если брать в расчет ее высокий рост. Она уместилась в небольшом пространстве на задней лестнице около тумбочки для обуви, пытаясь занять то самое место, где раньше стоял пылесос. Тут темно, этот клочок пространства надежно отгорожен от внешнего мира зимними пальто и шарфами, развешанными вдоль стены. Это единственное место в доме, где не было слышно драки. Она едва могла терпеть голос Макса, орущего все громче, и совсем не могла выносить слез. Когда ее мать начинала плакать: сначала тихо, но потом все громче, всхлипывая так, что становилось слышно в каждой комнате в доме, это было сигналом для Амбер бежать в свое укрытие из любого места в доме, где бы она на тот момент ни находилась. Здесь, и только здесь, отгороженная от внешнего шума, она успокаивалась, ее сердцебиение становилось реже, паника, сжимавшая грудную клетку мертвой хваткой, постепенно ослабевала. Тишина ее убежища была глубокой и успокаивающей. Она завернулась в ближайший шарф и стала спокойно отсчитывать минуты, надеясь, что ссора не продлится слишком долго. Один, два, три… Она досчитала до девяти, когда услышала, как хлопнула входная дверь и тяжелые шаги раздались на лестнице. Наружная дверь тоже сильно хлопнула, оконные стекла задребезжали. Она затаила дыхание, но больше ничего не последовало. Она подождала еще несколько минут, гадая, что будет дальше. Стояла тишина. Потом она услышала, как машина Макса завелась. Двигатель прорычал один раз, другой… и машина уехала.

Она вздохнула с облегчением, вылезла из своего укрытия и побежала вверх по лестнице.

Ее мама лежала на обитом шелком диване в гостиной на втором этаже. Она повернула свое заплаканное лицо к Амбер, когда та вбежала в комнату.

— Дорогая, — тихо сказала она, — Макс уехал.

— Да, я знаю, — ответила Амбер, — но сегодня только понедельник. Он скоро вернется, я уверена. Ты хочешь чего-нибудь?

— Просто обними меня, дорогая, — сказала мама, вытирая слезы. — Иди, обними меня.

— Нет, — сказала Амбер твердо, глядя на тушь, растекшуюся по маминым щекам. — Ты меня испачкаешь. Я пришлю к тебе Кристину.

И она повернулась, чтобы уйти.

— Ты не попросишь ее принести мне немного… чаю? — сказала мама ей вслед. Амбер взглянула на нее. Чаю? Бренди больше подойдет для такого случая. Она побежала вниз по лестнице.

На кухне она увидела Кристину, их домработницу-польку, занятую приготовлением еды, хорошо отрепетированной повседневной процедурой. Кристина улыбнулась и обняла ее, прежде чем исчезнуть с подносом на лестнице. Амбер схватила из шкафа свое пальто, взяла домашнее задание и выбежала из дома, сильно хлопнув уличной дверью. Она добежала по улице до дома Бекки, и нетерпеливо позвонила в дверь. Она хотела как можно скорее оказаться подальше от домашних проблем.

Дверь открыла мама Бекки. Увидев расстроенную до слез несчастную десятилетнюю девочку, стоявшую на ступеньках, женщина вздохнула. Миллионер Макс Сэлл жил через дорогу от них, в этом не было ничего плохого, но почему-то всегда было жаль его детей, особенно Амбер. С таким отцом, как Макс, было уже само по себе нелегко: неразбериха в его связях — жена с семьей в Лондоне, а любовница с дочерью в Риме, — но еще и с такой пустоголовой алкоголичкой, как Анджела, в качестве матери… неудивительно, что бедная девочка выглядела теперь такой несчастной.

— Бекки наверху, дорогая, — сказала она, борясь с желанием обнять Амбер, когда та проскользнула мимо. Она наблюдала, как девочка скакала вверх через две ступени. Однако вслух ничего не сказала, прислушиваясь, как хлопнула дверь наверху в комнате Бекки. Амбер была не из тех девочек, которых хочется приласкать и приголубить. Слишком самостоятельная и уверенная в себе для своих десяти лет. Словно всем своим видом ребенок показывал, что не нуждается ни в чьей помощи и сочувствии и способен со всем справится сам. Это было так не похоже на ее собственную дочь, Бекки, часто думала Сьюзан Олдридж. Обе девочки дружили с детского сада и были как сестры, но по характеру оказались совершенно разными. Амбер, с задатками лидера и большой силой воли, привыкла руководить, отличалась практичностью и серьезностью. Бекки — мечтательница, вся в своих фантазиях, ведомая, легкая в общении девочка, которой нетрудно было угодить. Сьюзан думала, что в основе дружбы девочек лежало сходство противоположностей. Она заперла входную дверь и отправилась на кухню, размышляя, что приготовить к обеду. Она была уверена, что Бекки съест все, что бы перед ней ни поставили. Но Амбер была слишком разборчива с чересчур длинным списком «Этого я не ем».

Наверху в мягком свете комнаты Бекки Амбер немного успокоилась. Она ничего не сказала с тех пор, как пришла в комнату, но при виде знакомых вещей Бекки — книги, куклы, пластинки, рулоны бумаги и сотни цветных карандашей, — она неизменно приходила в себя. Бекки тоже ничего не сказала, просто взяла пачку цветных карандашей и стопку бумаги и положила на пол. Она неторопливо готовилась к их любимой игре в бумажных кукол. Амбер взяла несколько карандашей, неохотно вступая в игру. На самом деле это была любимая игра только для Бекки. У нее очень хорошо получалось рисовать, подбирать одежду и аксессуары… Порой Амбер просто сидела рядом и смотрела, завороженная прирожденным даром Бекки к подбору цветов и моделей и превращением пустых листов бумаги в тысячи кукольных костюмов, ни один из которых не был похож на предыдущий. Она и понятия не имела, как это удавалось подруге.

Она наблюдала, как Бекки взяла ножницы из коробки для обуви и начала вырезать серые брюки, которые только что нарисовала. Ей нравилось, как свисали светлые локоны подруги, когда девочка вырезала, внимательно следуя контуру, по которому скользили ножницы. Все, что она делала, получалось красивым и аккуратным. Амбер, чьи бумажные куклы выглядели так, словно их вырвали, а не вырезали из бумаги, завидовала Бекки.

Она осмотрелась. Ей нравилась комната. Она была наполнена любимыми безделушками Бекки: рисунками, маленькими керамическими кувшинчиками, карандашами и кистями. Ее лучшие картины висели на стенах, одежда была сложена в корзине, зимние пальто и шапки — на вешалке, ее коллекция балетных туфелек… Но комната была не в беспорядке, а просто наполнена… жизнью. Она очень отличалась от пустой комнаты Амбер. Дома горничная приходила в ее комнату дважды в день: сразу после ее ухода в школу и после обеда, чтобы проверить шкафчики и убрать постель. Это походило на жизнь в отеле, жаловалась Амбер Кристине. Но с указаниями Макса прислуге было бесполезно спорить: в квартире должно быть чисто, минимум хлама. Амбер вспомнила, как Макс после возвращения из недельной деловой поездки обнаружил, что они с Киераном ни разу не принимали ванну. Ей тогда было восемь лет, а брату десять, и они поспорили, сколько они смогут обойтись без… Макс был в бешенстве. После этого случая была нанята армия прислуги, которая мыла, чистила и драила все уголки дома, приводя все в столь желаемый Максом порядок. Макс, Макс, Макс. Словно все в этой жизни крутилось вокруг него. Ни она, ни Киеран даже не называли его «папочкой», она не знала почему. Это звучало бы так… глупо. Он был просто Максом. Так же, как и Анджела была Анджелой, а не «мамочкой». Анджела, конечно, никогда и не вела себя как мать. Она была скандальным, пьяным и хрупким созданием, каким они всегда ее и помнили.

Амбер разглядывала кукольную одежду, медленно оживавшую под руками Бекки. Яркая модная юбка, фламандский шарфик… стильные туфли на высоком каблуке. Амбер вздохнула. Ей так хотелось, чтобы у нее так же хорошо что-то получалось. Даже неважно что. Ей нравилось, как говорили о Бекки: «одаренная в искусстве». Но о ней никто никогда не сказал ничего подобного, кроме того, какой ранимой она была и как неплохо справлялась со своим положением. Но ей надоело «справляться». Она даже не знала, что это значило.

 

1

Лондон, Англия, 1978

Амбер проснулась рано, выдернутая из сна приступом ноющей боли внизу живота и звуками голосов снизу. Она лежала очень тихо, в надежде, что невыносимая боль наконец отступит. Это были ее первые месячные. Она знала, чего ожидать — мама Бекки рассказала им обеим все, что следовало об этом знать, хотя и не сказала им, что это может быть так больно. Но боль в животе показалась ей ничем по сравнению с охватившим ее ужасом от орущего Макса. Сна уже не было. Она сползла с кровати, дошла до ванной, быстро помылась, отыскала пачку гигиенических салфеток, которую дала ей миссис Олдридж, и надела чистую пижаму. Она как раз собиралась снова лечь, когда услышала сильный шум внизу, сопровождаемый звуком бьющегося стекла. Анджела, должно быть, запустила чем-то в Макса. Или, наоборот, он в нее что-то запустил. Раздался еще один крик, потом звук, словно по полу волокли что-то тяжелое. Амбер услышала, как отворилась дверь комнаты брата в другом конце коридора. Она открыла свою дверь, ее сердце учащенно колотилось.

— Что происходит? — спросил Киеран, испуганно глядя на нее.

— Я не знаю, — прошептала Амбер, перегибаясь через перила балюстрады, — я сама только что проснулась.

— Я думал, он в Риме, с этой чертовой Франческой, — пробормотал Киеран.

— Он вернулся поздно вечером, — сказала Амбер. — Анджела, видимо, его не ждала… Она ведь начала пить только вчера.

Амбер посмотрела на Киерана. Черты его лица были жесткими. Он ненавидел, когда Анджела расстраивалась, а тем более когда родители вот так ссорились. Амбер вздохнула и отвернулась. Хотя Киеран был на два года старше, ей казалось, что было наоборот — именно ей приходилось его успокаивать. Он всегда пытался не подавать виду при взгляде на пьяную Анджелу, притворяясь, что ничего не случилось, что у всех такое происходит время от времени, что все нормально, но потом, Амбер знала, потребуется много дней, чтобы вытащить его из этого замкнутого мрачного состояния.

Раздался завершающий хлопок дверью, поворот ключа в замке, наконец, слава богу, воцарилась тишина. Киеран развернулся и быстро пошел в свою комнату. Амбер наблюдала, как он пытался нащупать в кармане халата пачку сигарет, которую он всегда туда клал. Ее пригвоздил к месту холодный парализующий страх, расползавшийся по жилам. Что-то должно было случиться, она ощущала это так же ясно, как и изменения, происходившие в ее организме.

На следующее утро в доме было необычайно тихо. Кристина не пришла будить ее. Амбер встала поздно и опаздывала в школу. Она сразу натянула школьную форму и побежала вниз. Анджелы нигде не было видно. Киеран уже ушел в школу. Она направилась в столовую, не зная, чего и ожидать. Макс сидел за столом в халате, спокойно читал газету, словно ничего и не произошло. Она аккуратно присела рядом, боясь потревожить его.

— Где Анджела? — спросила она, наливая насколько могла осторожно молоко в свои хлопья.

— Вашей маме требуется немного отдохнуть, — сказал Макс, откладывая газету и глядя на дочь. Амбер нервно сглотнула.

— Она в постели?

— Да, ненадолго. Но сегодня позднее она уедет.

— Уедет? Куда?

— Туда, где покой. — Макс пристально изучал ее. Амбер стало не по себе от его взгляда. — Об этом-то я и хотел с тобой поговорить.

— А ты теперь будешь жить здесь? Постоянно? — слова вырвались сами, прежде чем она успела их обдумать.

— Не совсем так. — Он улыбнулся ей. А потом его слова обрушились на нее как неожиданный удар: — Я собираюсь отправить тебя в Рим на несколько недель. Я слишком сейчас занят, чтобы быть тут все время. Киеран может остаться здесь один, но ты еще слишком мала. Я организую тебе там частные уроки. В любом случае, сейчас уже почти конец года. Франческа и Паола за тобой присмотрят. — И он снова окунулся в свою газету.

Сердце Амбер ушло в пятки, она с ужасом взирала на Макса. Она хотела что-то сказать, но слова застряли у нее в горле. «Нет! — хотелось ей завизжать. — Я не поеду, ты не сможешь меня заставить! На несколько недель? С Франческой? И с Паолой? Моей сводной сестрой, которую я ненавижу больше, чем что-либо или кого-либо на свете!» Она не могла бы себе представить и часа, проведенного с Паолой, не то что несколько недель. Она тихо сидела рядом с ним, силясь заставить себя заговорить. «Не поеду!» Но Максу нельзя было сказать «нет». Это было просто невозможно. И Амбер хорошо знала правила. Она наклонила голову, вытерла слезы и засунула себе в рот ложку хлопьев. Она предчувствовала, что произойдет что-то ужасное. И это было даже не то, что уезжала Анджела, а саму Амбер отправляли в Рим, к Франческе и Паоле. Ее тошнило от подавляемого гнева. Она задвинула стул, пробормотала «до свидания» и побежала к себе, прежде чем Макс успеет произнести что-то еще менее утешительное.

Макс наблюдал, как Амбер убежала в свою комнату. Несмотря на его внешнее спокойствие, в нем все кипело. Он был взбешен поведением Анджелы. Она снова сделала это. А он только собирался поехать в Восточную Европу, чтобы заняться крупной сделкой и лично провести непростые переговоры. Ему нужна была чистая голова, свободная от несообразных эмоций, которые всегда окружали его жену. Ему нужно было понимание и спокойствие, а не постоянные сцены этой невротической драмы, центром которой она являлась. Она просто была не в состоянии этого понять… А ведь он дал ей все, она ни в чем не нуждалась. Красивый дом, кучу денег, двоих здоровых детей… Все, о чем только могла мечтать женщина, так какого черта она хотела теперь? Он резко отодвинул тарелку, злость захлестнула его, прогнав аппетит. Он осмотрел элегантно обставленную комнату, редкие картины на стенах, чудесный китайский фарфор, на тарелке осталась лежать нетронутая яичница с беконом. Да, у нее было все. Он прошел длинный трудный путь, чтобы добиться всего этого, а она теперь хотела поставить на всем этом крест? Из-за какой-то бутылки виски? Макс покачал головой. Это было за пределами его понимания. Его взгляд медленно переместился с полированной поверхности обеденного стола на искусно расставленные вокруг букеты цветов. Гнев новой волной охватил его, неожиданно наполняя незнакомой необъяснимой скорбью. Он отодвинул стул и пошел вверх в кабинет тяжелым, не свойственным ему шагом. Мгновение он постоял в дверном проеме, осматривая кабинет, свои вещи. Его личные книги, любимые картины и скульптуры, красивый письменный стол, купленный для него Анджелой много лет назад… Он подошел к столу и сел. Открыл левый шкафчик стола. Внутри на белой ткани лежала самая дорогая для него вещь: вислоухий, уже давно не подлежащий никакому ремонту плюшевый медвежонок. Макс уставился на него, мгновенно проваливаясь в воспоминания. В долю секунды он перенесся туда, откуда был родом, где все начиналось.

Холодное сентябрьское утро 1939 года. Холод был такой, что забирался тебе под одежду, удивляя своей неотвратимостью, сигнализировавшей о конце лета. Девятилетний Маркус Сальцман, однако, думал не о холоде, у него была значительно более важная проблема. Его мама плакала уже на протяжении нескольких дней, и никто не мог объяснить ему почему. Его отец исчез куда-то на прошлой неделе, а вчера неожиданно вернулся и казался теперь на десять лет старше. Маркус был единственным ребенком в семье, ему не с кем было поделиться тем, что его тревожило. Лотте, домработница, к которой он часто обращался, когда мутти была расстроена, ничего ему теперь не говорила. Она сжимала губы в жуткую ниточку, и кроме перешептываний в коридоре с Джошимом, прислугой отца, он от нее больше ничего не слышал. Ничего. Ему самому оставалось лишь догадываться, что происходит. Помимо разговоров о войне, которая, как говорили, должна была начаться со дня на день, он услышал и кое-что еще в ту ночь. Его дядюшки тоже пришли, и добрый сосед герр Финкельштейн. Из обрывков разговора ему вырисовывались лишь непонятные слова: киндертранспорт, Англия, культургемайнде, и он тщетно пытался поймать смысл сказанного. Но прежде, чем он успел услышать достаточно, чтобы обдумать и пойти наверх к матери за объяснениями, Лотте обнаружила его под дверью и отправила спать.

И вот теперь в это холодное сентябрьское утро он пытался натянуть на себя колючее шерстяное белье, удивляясь, почему его отправили в гардеробную и велели одеться потеплее. Вскоре он все понял.

Мутти не могла… или не хотела смотреть ему в глаза. Его отец стоял у окон гардеробной, глядя на что-то невидимое на улице. Его любимая тетушка Бертильда тихо плакала в углу комнаты. Маркус смотрел на них всех, слишком смущенный, чтобы говорить. Уехать? В Англию? Одному? Он пробормотал: «А разве вы все со мной не поедете? Как же вы? А мутти?» — на что его отец, отвернувшись от окна, ответил даже по понятиям Маркуса чересчур наигранным голосом: «И мы все тоже к тебе приедем. Скоро». Это было неслыханной ложью.

Все было решено в последнюю минуту. Гаральд Сальцман благодаря неожиданной благосклонности своего немецкого клиента сумел устроить место для своего единственного сына на один из последних детских поездов, эвакуировавших детей из Германии в Голландию, а потом в Гарвич. Маркус Сальцман прибыл в Гарвич шестого сентября, за три дня до начала войны. Он плохо помнил прощание на перроне, как его засунули в вагон с двумя сотнями других детей, напуганных и плакавших. Огромные окна немецкого поезда были опущены, чтобы позволить родителям взглянуть на своих детей в последний раз. Медленное отправление, родительские рыдания. Немецкие войска, марширующие на фоне унылого осеннего ландшафта, Голландия, переправа… Все это проходило перед невидящими глазами мальчика, оставляя мимолетные впечатления. Он сошел с парома в Гарвиче в удивительно солнечный яркий день и тут же понял, что все его домашнее миропонимание ничем не поможет ему в этом ином, неизвестном мире. Он не знал ни слова из языка, на котором здесь говорили. Единственный ребенок, с которым он подружился при переправе через Ла Манш, исчез, едва они прибыли. Маркус видел, как его уводила пожилая пара, очевидно, очень довольная его прибытием. И вот так он остался совсем один. В одной руке у него был маленький кожаный чемоданчик, наспех собранный его матерью, а в другой — Солли, маленький вислоухий плюшевый медвежонок, которого тетушка Бертильда сунула ему через окно уже отъезжавшего поезда. У него не было ни денег, ни адреса, по которому его ждали, ни имен людей, которых следовало искать, лишь кусок скомканной бумаги, который Мутти велела ему беречь, что бы ни случилось… и Солли. «Нам просто не хватило времени, — в отчаянии кричал его отец на перроне, а ветер смешивал его слова со свистом поезда. — Мы ничего не успели как следует организовать… не хватило времени…» Это был последний раз, когда он видел своих родителей.

Он решил все забыть. Шесть лет в приюте на Нисден-Лейн на севере Лондона в условиях, о которых дома в Дрездене он даже в книжках не читал. Он попал сюда из богатого, обеспеченного, культурного дома, где у него было все, чего бы он ни пожелал. Он узнал, что такое жить в голоде, с постоянной ноющей болью в желудке, которая не прекращалась даже тогда, когда они воровали с кухни что-либо поздно ночью. Он познал холод, не отступающий даже летом. Научился ограждать себя от всех вокруг, забывать о том, кем он был на самом деле до этого. Он быстро и хорошо выучил английский, стер все признаки иностранца в своем голосе и манерах. Он был высоким и привлекательным, умел становиться обворожительным, когда сам того хотел, и резким, несговорчивым, когда отстаивал свои интересы. Он стал сообразительным и жизнестойким, несмотря на пробелы в образовании и нестабильность его новой жизни. Он превратился в Макса Сэлла и похоронил Маркуса Сальцмана. Когда ему исполнилось шестнадцать, война закончилась, и Макс знал, что пришло время двигаться дальше. Он покинул приют в мрачное дождливое утро понедельника все с тем же кожаным чемоданчиком, рекомендательным письмом для Сэйнсбери от одного из воспитателей и измятым куском бумаги, в котором хранились три неограненных алмаза его матери. Солли уместился теперь в чемоданчике с парой брюк и двумя парами носков.

Его первой работой было отскребывание полов в мясном отделе Сэйнсбери в Кэнтиш-Таун. Это была грязная утомительная работа, но на другую Макс пока не мог рассчитывать. И все же это было лучше, чем в доме двадцать четыре по Нисден-Лейн. Он нашел себе жилье на улице Берд в Камден-Таун. Малюсенькая комната на чердаке с хозяйской ванной внизу. Миссис Мортимер, грузная перезрелая женщина, хозяйка квартиры, запала на него и приносила ему остатки с хозяйского стола, когда он приходил с работы за полночь, стирала и утюжила его единственную приличную рубаху и даже делала ему завтрак по воскресеньям, когда вся ее семья уходила в церковь. Макс не был дураком. Он потерял с ней свою девственность в один из зимних вечеров, когда Артур, ее чертов муж, ушел к соседу слушать транзистор, а дети уже спали. Она была ненасытной, хотя и не непристойной, а когда все закончилось, она поправила прическу и, заткнув рубашку в юбки, потянулась поцеловать его. Макс отвернулся. Он не мог вынести этого жеста привязанности. Она же получила то, за чем пришла, не так ли? Да и он тоже — стал теперь мужчиной.

После того как она исчезла внизу, он лежал на кровати и курил, просчитывая свой следующий шаг. Деньги. Вот что заставляло крутиться этот мир. Все строилось на деньгах, значит, надо было научиться их делать. Он хотел слышать утонченный звук китайского фарфора за обеденным столом, есть еду, с заботой приготовленную другими людьми, поднимать крышку супницы и вдыхать аромат мяса, овощей и специй, пронизывающий воздух. Он хотел спать на жестком матрасе с чистыми, свежевыглаженными простынями. Ему неинтересно отскребывать кровь и внутренности с прилавка и наблюдать за мистером Хендерсоном, мясником, аккуратно отвешивающим фарш и ливерную колбасу терпеливо ожидающим домохозяйкам. Он затушил сигарету и откинулся на спину, уставившись в потолок.

 

2

Бекки смотрела на замкнутое несчастное лицо Амбер, страстно желая сказать что-нибудь, чтобы приободрить ее. Она пыталась сделать это, но ничего подходящего не приходило в голову. Она была так же расстроена, как и сама Амбер. Уехать? На полных шесть недель? Она просто не могла поверить в это. Амбер не попадет на вечеринку по случаю четырнадцатилетия Бекки, она также пропустит выпускной вечер и все, что они придумали на окончание школьного года. Она с мрачным видом завернулась в одеяло, раздумывая, как ей пережить такой поворот событий. Они были неразлучны. Они никогда не расставались с того момента, когда Амбер впервые появилась в их детском саду почти десять лет назад. Один мальчишка в их группе дергал Бекки за хвостики и обзывал ее. Амбер подскочила, споткнулась о пластиковый столик, а потом так врезала этому забияке, что у него из глаз немедленно хлынули слезы в три ручья. Воспитательница отправила ее домой за плохое поведение, но она вызвала восхищение и преклонение со стороны Бекки. В ответ Бекки предложила Амбер свою дружбу, она стала ей сестрой и подругой, а Амбер никогда не испытывала такого тепла со стороны другого человека, живя в своем холодном доме в Холланд-парке.

Они увлеченно часами играли в комнате Бекки, а потом прогуливались по Бейсуотеру, покупали мороженое или просто разглядывали витрины, обсуждали мальчиков в классе. Амбер чувствовала себя нормальной, она чувствовала себя членом обычной семьи, такой же, как многие другие. Самой главной добродетелью Бекки было то, что она была постоянной. У нее не было внезапных смен настроений, как у Макса, она не была угрюмой, как Киеран, или своенравной, как Анджела. Бекки всегда была ровной: приветливой, великодушной и всегда готовой сделать то, чего хочет Амбер. Они прекрасно дополняли друг друга. Они постоянно сновали из одного дома в другой, хотя со временем, когда пьянство Анджелы стало более заметным, Амбер всегда старалась устроить так, чтобы после школы они направлялись в дом Бекки, а не в ее. Особенно после того дня, когда они спрятались в гардеробной Анджелы, чтобы поиграть в переодевания среди сотен нарядов, развешанных на плечиках в своей первозданной чистоте и в пластиковых пакетах. Там, среди всех этих тряпок, они и нашли Анджелу, которая сидела на полу, раскачиваясь, как кукла-неваляшка, с пустым стаканом из-под виски в руке, прижимая к груди новые наряды вместе с бумажной оберткой, в которую они были упакованы. Она бормотала одни и те же слова, которые успокаивали ее: «Новенькие платья. Такие чистые и свежие…» Амбер обеими руками повернула Бекки спиной к этому зрелищу, схватила ее за руку, и они бегом бросились вниз по лестнице, не останавливаясь до самых дверей дома Бекки. Они нажали на звонок не меньше десяти раз, пока мама Бекки не подошла, чтобы открыть им.

— Может, нам сходить… может, ты хочешь пройтись по магазинам? — спросила Бекки с сомнением в голосе.

— Зачем?

— Ну, ты могла бы купить что-нибудь, одежду там, или какие-то вещи… для поездки в Рим, — предложила Бекки, стараясь переключиться на что-то полезное.

— Мне ничего не нужно! — сердито пробормотала Амбер.

— Я знаю, но… ладно, но не можем же мы просидеть здесь весь день просто так.

— Можем, — упрямо заявила Амбер. Бекки вздохнула. Она знала, что лучше не спорить с ней, когда у нее плохое настроение. Иногда Бекки думала про себя, что эта девчонка всего лишь более юная копия своего отца. Она никогда не говорила этого самой Амбер, потому что скорее всего Амбер в ответ могла бы ударить ее. Было что-то в отце Амбер — Максе, что приводило Бекки в ужас. Он был совсем непохож на других отцов, которых ей доводилось встречать. Красивый мужчина — высокий, прекрасно одетый, очень привлекательный, богатый, знаменитый и все такое, и все же такой замкнутый и недоступный, что никогда нельзя было понять, что он собирается сказать, если вообще замечает ваше присутствие. И хотя ее собственный отец был совершенно незначительной фигурой по сравнению с Максом, Бекки испытывала облегчение от того, что у нее дома был рассеянный и довольно скучный по сравнению с Максом папа, даже когда ей приходилось постоянно напоминать ему, кто такие Осмонды и почему Донни нравится ей больше. По крайней мере ей не надо было обдумывать каждое слово, перед тем как сказать ему что-то. Бекки смотрела на Амбер в замешательстве до тех пор, пока мама не позвала их. Она испекла печенье к чаю и спрашивала, не хотят ли девочки его попробовать.

Через два дома вверх по дороге в своем просторном элегантном доме Анджела Сэлл взяла серебряную фляжку и вытрясла из нее несколько последних капель бренди в пустую чайную чашку. Она оглянулась вокруг. Гардеробная тщательно убрана, вокруг тихо. Кристина принесла большой букет алых роз от цветочника на углу улицы. Они были поставлены в стеклянную вазу на боковом столике из красного дерева, их бутоны только начинали распускаться и набирать цвет в спокойном белом пространстве. Анджела чувствовала свою связь с этими цветами, потому что они были такими кровавыми, вызывающе алыми на фоне стерильной белизны обстановки, окружающей ее. Декор верхнего этажа, где, в основном, жила она, был сделан в соответствии со вкусом Макса. Она замерла, ее рука протянулась к маленькому серебряному звонку, которым она вызывала прислугу наверх. Ей нужно было как-то освежиться, принять ванну или сделать что-то, что поднимет ей настроение и позволит пережить длинную, утомительную вторую половину дня. У нее не было ни малейшего представления о том, когда ее муж вернется. В такие дни ей все оказывалось безразлично. Но так было не всегда. В отличие от Макса, который, казалось, не терял ни единой секунды из своего драгоценного времени на размышления о том, как должны идти дела, она могла вспомнить все. Каждую маленькую драгоценную деталь. Она точно знала, когда впервые положила глаз на Макса — это было в доме ее родителей в Вилтшире в те же самые дни, когда был выпущен первый хит Битлз «Люби меня». Это было 5 октября 1962 года. Она помнила об этом потому, что они с сестрой Мэри Энн танцевали на кухне под музыку из радиоприемника, когда задняя дверь отворилась и высокий привлекательный молодой человек вошел в дом, держа в руках кепку. Это был шофер лорда Сэйнсбери, как сообщила ей кухарка миссис Бэмбридж. Они с Мэри Энн перестали танцевать, начали нервно хихикать, а миссис Бэмбридж проводила молодого человека в чайную комнату. Анджела помнила его темные глаза, которые задержались на ней, и то, как сестра пихнула ее прямо в бок и сказала, что нельзя так пялиться. Во время ужина в тот же вечер с лордом Сэйнсбери и его женой ее взгляд постоянно возвращался к двери кухни в поисках этого молодого человека — Макса. К тому времени ей уже удалось выяснить, как его зовут. Он ужинал вместе с миссис Бэмбридж и дворецким ее отца. Они все остались ночевать, она слышала, как ее мать отдавала распоряжения горничной, чтобы в Голубой гостиной постелили гостям, а в маленькой каморке над кухней — их водителю. Анджела сделала вид, что не замечает предостерегающих взглядов своей сестры, и вышла после ужина из дома, якобы пройтись по саду, но на самом деле она высматривала сквозь окна кухни, не появится ли этот шофер.

Ей тогда исполнилось шестнадцать лет. Она была прелестной, богатой и ужасно застенчивой девушкой. За ней никто не ухаживал, ее никто еще не целовал. В общем, было не совсем так, но ей казалось, что это должно выглядеть как-то иначе. Ей не понравилось, как это было. Безумно хотелось вырваться из-под удушающей заботы и опеки собственных родителей, лорда и леди Веймаус, и попасть в Лондон — большой город, чтобы смешаться с толпой людей, бродить по местам, о которых она так много слышала по радио и видела по телевизору. Девушке казалось, что она немного похожа на женщину с обложки журнала «Вог» в местном газетном киоске, Джин Шримптон, хотя мама и не позволила дочери купить этот журнал. Анджела провела много часов у зеркала, пытаясь взбить свои волосы в такую же прическу, и тайком накрасила губы самой бледной губной помадой в тот вечер перед ужином.

— Анджела? — прозвучал голос ее матери в саду. Она обернулась, чувствуя себя преступницей, пойманной на месте. — Становится поздно, — продолжила мать, — иди домой, пока не стемнело совсем.

— Иду! — выкрикнула Анджела. — Я только… покормлю уток, — добавила она и подавила нервный смешок. Утки? Раньше она не проявляла ни малейшего интереса к их хозяйству. Утки были просто частью пейзажа, необходимым элементом сельской обстановки, которая, по мнению ее отца, должна быть у каждого человека, занимающего положение. Анджела вздохнула. В этом-то все дело, это и есть самая серьезная проблема в ее жизни, в их жизни. Ее родители. Они считали, что должны делать то-то и то-то, даже если им этого не хочется. Ее мама, в чем Анджела была совершенно уверена, просто ненавидела деревню и их огромный, стоящий на ветру дом. Она терпеть не могла бродить вокруг в высоких резиновых сапогах с красиво уложенной прической, спрятанной под шарфом. Ей ничего не хотелось больше, чем просто оставаться в Лондоне на каждый уик-энд на их вилле в Кенсингтоне с друзьями — партнерами по бриджу, сплетничая и попивая чай с несколькими каплями джина. Анджела знала все об этих долгих вечерах. Она ненавидела их так же сильно, как и утомительные скучные вечера, проведенные у камина в гостиной деревенского Хэддон-холла.

— Добрый вечер! — неожиданно ворвался в ее размышления мужской голос. От неожиданности она словно потеряла дар речи. Это был он! Макс! Шофер Сэйнсбери. Он стоял по другую сторону ограды.

— О господи, вы напугали меня! — задыхаясь, проговорила девушка, стараясь рассмотреть его лицо в сгущающихся сумерках.

— Простите. Я слышал, вы сказали, что собираетесь накормить уток. — Он вышел из-за ограды и приблизился к Анджеле.

— Да-да. Они здесь внизу возле пруда. Я собиралась… я уже шла к ним.

— И чем же вы собираетесь их кормить? — спросил Макс, глядя на ее пустые руки и улыбаясь. Она покраснела.

— Ох, у меня… у меня есть немного корок и сухарей. Должно быть, я оставила их где-то там. На кухне, — торопливо заговорила Анджела. — Да. Конечно.

Казалось, что он смеется над ней. Она опустила глаза и покраснела еще больше. Макс так смотрел на нее, что ей трудно было выдержать его взгляд. Никто прежде не смотрел на нее так. Пристально и с интересом. Или ей так только казалось? Девушка привыкла к сдержанности своего отца, его манере разговаривать с женой и дочерьми так, как будто бы они были единым целым, его тремя женщинами в одном лице.

— Пойдемте, я провожу вас. Может быть, мы найдем какой-нибудь корм для уток по дороге.

Анджела кивнула. Ей нравилось, как он говорит. Его голос был уверенным, гладким, спокойным, не таким, как у их прислуги в Хэддон-холле. На самом деле трудно поверить, что Макс принадлежал к числу тех, кого ее мама называла «помощниками». Девушка никогда прежде не встречала таких людей, как он. В нем было нечто удивительное, живое и сильное, он выглядел и вел себя так, как будто бы ему совершенно безразлично, что могут думать по этому поводу остальные. Ей это очень нравилось. Макс был именно таким, каким должен быть настоящий мужчина. Она осторожно приобняла услужливо подставленный ей сгиб локтя и вся затрепетала. Потом взглянула прямо в его лицо и улыбнулась. Макс. Больше всего на свете ей хотелось быть рядом с ним.

 

3

Мадлен Сабо наблюдала за тем, как две девочки-подростки медленно идут вверх по дороге, постоянно останавливаясь, разглядывая что-то в витринах дорогих магазинов. Она следила за ними издали, стараясь не приближаться, ремешки ее школьного ранца волочились по земле у нее за спиной. Ей тоже хотелось иметь такую подружку, с которой она могла бы вместе идти домой из школы, останавливаясь по пути то там, то тут, восхищаясь выставленными в витринах нарядами или туфлями. Она взглянула вниз на собственные туфли — отвратительные, мерзкие туфли, которые кто-то отдал ее матери для Мадлен, — и скривилась. Они были слишком велики для нее, и ее ноги болтались в них. Она подняла голову. Парочка исчезла в одном из магазинов. Мадлен остановилась и посмотрела на часы. Было почти пять часов дня. Мама ждет ее дома с минуты на минуту. Она должна помочь ей приготовить ужин. Мадлен следовало идти совсем в другую сторону, а не следить за двумя подружками из Рэдклиффа — частной школы на углу. Кошки с обрыва — так обзывали мальчишки из школы Мадлен учениц, высовываясь с верхней площадки автобуса номер пятнадцать. Девочки в ответ лишь встряхивали блестящими волосами и еще выше задирали носы перед этими невоспитанными грубыми мальчишками из Короля Георга — громоздкой и отвратительной государственной школы, в которую ходила Мадлен, вернее, вынуждена была ходить.

Она не последовала за двумя девочками, а развернулась и направилась в противоположную сторону, как будто бы ей просто надо было сначала пройти в эту сторону по каким-то делам. Ей очень нравились эти девочки — одна высокая, очень яркая, с густыми вьющимися каштановыми волосами и голубыми глазами и другая — поменьше, рыжеволосая, с длинными прямыми волосами и веснушками по всему лицу. Ей было интересно, как их зовут. Ей нравилась их форма — бордовые юбки, белые блузки и темно-зеленые жакеты зимой, а летом — светло-зеленые рубашки с короткими рукавами. Мадлен мечтала носить подходящую форму, а не просто «светлый верх — темный низ» — правило, к которому никто не прислушивался. Это позволило бы ей избавиться от раздумий о том, что из очень скромного гардероба надеть утром. «Но почему же выбор такой скромный?» — зло вопрошала она себя каждое утро. Потому что она становилась толще. Потому что слишком много ела. Потому что ненавидела свою школу и тех, кто в ней учится. Ей была противна сама мысль о том, что она — одна из многих ничем не примечательных девочек-иностранок. Девочка с неистребимым акцентом, с которым ей никак не удавалось справиться, несмотря на все прилагаемые усилия. Девочка в смешной одежде и с родителями, которые не говорят по-английски. Она обернулась в последний раз и заметила, что две девочки вышли из магазина, в руках у каждой было по пакету. Значит, у них есть деньги, чтобы покупать вещи, с тоской подумала Мадлен. Это была еще одна причина, из-за которой она ненавидела свою жизнь. У ее родителей не было денег. Не то чтобы совсем не было. Достаточно на самые неотложные нужды. Денег хватало на дом, еду и одежду для всех троих — Имре — ее отца, Майи — ее матери и для нее — Мадлен. Мадлен старалась тщательно скрывать от родителей, насколько сильно она ненавидит всю эту поношенную одежду, которую клиенты ее матери, дома которых она убирала, время от времени отдавали ей. Особенно те женщины, которые видели дочь своей уборщицы и восторгались исключительно хорошенькой полной девочкой с длинными темно-русыми волосами и темными карими глазами, пушистыми ресницами и высокими славянскими скулами. Мадлен перестала сопровождать свою мать на работу и помогать ей, после того как одна из хозяек заметила, что девочка слишком выросла. Сколько ей лет, ты говорила, Майя? Четырнадцать? А на вид можно дать все восемнадцать: у нее такая полная грудь и томные глаза. Мадлен отвернулась тогда, потому что лицо ее вспыхнуло от гнева и смущения. Она не виновата в том, что ее грудь неожиданно увеличилась в размерах. Она нисколько не виновата в этом, и даже наоборот. Ей все время приходилось прикрывать грудь руками и желать, чтобы мужчины на автобусной остановке или у прилавка в магазине перестали пялиться на нее. Она ненавидела их. На самом деле в ее жизни и окружении было совсем немного вещей, которые Мадлен любила. Книги. Она любила книги. Книги были ее возможностью укрыться от жизни, сбежать из нее. Она читала все, что попадалось ей под руку на венгерском или на английском языках. Она читала все, что ее родители взяли с собой, когда сбежали на Запад, и все, что смогла найти в домах их венгерских друзей в Лондоне, но этого было мало. Она жадно глотала книги из школьной библиотеки и городской библиотеки, которая располагалась выше по дороге. Ее мама совсем было отчаялась удовлетворить растущие читательские аппетиты дочери, к счастью, одна из ее клиенток — пожилая английская дама, у которой весь дом был набит книгами, разрешила Мадлен «брать все, что ей нравится». В доме миссис Джемисон было достаточно книг, чтобы занять Мадлен на ближайшие три года, с восторгом сообщила Майя своему мужу вечером в тот же день. Они оба вздохнули с облегчением. Бесконечным источником боли и стыда для них оказалось то, что часто они были не в состоянии воспользоваться возможностями, предоставленными Западом, и дать собственному ребенку те преимущества, которых у них якобы не было до эмиграции.

Майя Сабо, прежде детская писательница, ныне уборщица, не была в этом уверена. Иногда, когда ей хватало сил и времени задуматься, жизнь ее семьи в Будапеште казалась ей намного лучше той, которую они вели теперь. Но она редко позволяла себе думать подобным образом, иначе она бы просто сошла с ума.

 

4

Десятилетняя Паола Росси так сильно хлопнула дверью, что стекла в окнах задрожали. Она сбежала вниз в коридор, выложенный мрамором, а затем в свою комнату. Ворвавшись в дверь, бросилась ничком на кровать, ухватилась руками за шелковое покрывало и сильно сжала его в кулаках. Она была в бешенстве. Ее сводная сестра приезжает, чтобы пожить здесь с ними шесть недель — целую вечность! И из-за этого девочке запретили ехать на Сардинию с лучшей подругой Даниэлой и ее семьей. Это не может быть правдой! Она уткнулась лицом в мягкую белую наволочку и расплакалась. Раздался тихий стук в дверь — ее мать.

— Паола, дорогая, — начала Франческа.

— Уходи, — выкрикнула Паола сдавленным голосом. На минуту воцарилась тишина. Она перевернулась на живот, прижимая подушку к себе, и стала думать о том, как несчастна ее жизнь. Она ненавидела Амбер, просто ненавидела ее. Амбер была на четыре года старше ее. Макс всегда твердил, что она умнее Паолы. Вдобавок ко всему Амбер была его «настоящей» дочерью, потому что ее мать действительно замужем за Максом. Франческа, как это знали все вокруг, была любовницей Макса, а не его женой, что казалось важным и очень существенным отличием, это понимала даже Паола своим детским умишком. Правда заключалась в том, что Паола не могла вынести самой мысли о том, чтобы делить Макса с кем бы то ни было. Она обожала своего отца, полностью и безусловно. Для нее в целом мире не существовало никого столь же красивого, сильного, богатого, живого, чудесного, как ее отец. Мать иногда пыталась осторожно намекнуть дочери, что у Макса тоже есть определенные недостатки. Но обожание Паолы было совершенно непоколебимо. Единственная неправильность в Максе, о которой она заявила своей несколько встревоженной матери, — существование другой семьи. Анджела, Амбер и Киеран. Если бы их не было, то Макс оказался бы самим совершенством. Без них, как часто заявляла Паола, ее жизнь была бы прекрасной. Она могла бы быть центром отцовской вселенной, а не только ребенком на выходные дни. Франческа ничего не говорила в ответ, но втайне очень переживала.

Паола зарыдала еще громче. Приедет Амбер. Она останется. Душа рвалась на куски.

Франческа вошла в гостиную элегантной просторной квартиры на виа Сан-Джакомо в самом сердце Рима, снятой для нее и Паолы, конечно, Максом, и остановилась. Она не знала, что ей следует делать. Макс позвонил в это утро и передал ей свое пожелание, а вернее, это был просто приказ, и она не могла ослушаться. Амбер приедет пожить у них на шесть долгих недель, а от Франчески и Паолы требуется, чтобы они оказали девочке теплый радушный прием.

Франческа пересекла комнату, направляясь к одному из обтянутых бледно-розовым шелком диванов, и села, закусив губу от злости. Она собиралась отправить Паолу на Сардинию с ее подругой по школе и на некоторое время заполучить Макса только для себя одной, а теперь ей приходится отказываться от всего этого ради его дочери. И так приходится мириться с существованием его жены. Она потянулась за сигаретами.

— Мадам? — Белла, ее прелестная служанка, заглянула в комнату. — Мне уже вынимать рыбу? На вечер.

Франческа нахмурилась. Черт! Она совсем забыла, что собиралась устроить этим вечером прием. Посмотрела на часы — было почти пять. Достаточно времени для того, чтобы сбегать к Марко, ее парикмахеру, привести голову в порядок. Она неохотно отложила в сторону зажигалку и сигареты.

— Да, морского черта. Приготовь его так, как на выходных, ну, ты понимаешь, на пару, с лангвини и салатом. Что-нибудь попроще, ладно?

Белла кивнула и закрыла дверь. Франческа встала и бросила быстрый взгляд в зеркало. Она выглядела прекрасно. Как всегда. Трепет, с которым она ожидала встречи с Максом, нисколько не отразился на ее лице. Длинные густые темно-каштановые волосы до плеч, темные страстные глаза, полные чувственные губы, лицо в форме сердца. Она внимательно изучала себя. Лицо и тело Франчески Росси были ее богатством, благодаря им она добилась своего теперешнего положения в жизни и прекрасной квартиры в Риме. И конечно, позаботится о том, чтобы ничего не изменилось. Макс даже не представляет себе, как все это получилось. У него нет ни малейшего подозрения в том, что Франческа заприметила его гораздо раньше, чем он впервые увидел ее; что быстрое страстное любовное свидание в пустой дамской туалетной комнате гостиницы было ее идеей и что она все тщательно спланировала с того самого момента, когда впервые увидела, как он широким шагом направляется прямиком в посадочную зону на рейс «Алиталии» в Лондон.

Франческе тогда было девятнадцать, она приехала из маленького городишки неподалеку от Пескары на Адриатическом побережье. Она была прекрасна и амбициозна, и так же, как и большинство прелестных юных девушек из провинции, мечтала о комфортной жизни и прекрасном будущем. Она отточила свой французский язык, устроилась на курсы английского и начала работать стюардессой в 1964 году. Когда в первый раз Франческа застегнула молнию на чудесном зеленом форменном костюме от Сореллы Фонтаны с длинной элегантной юбкой и стильной шляпкой, она сразу же почувствовала, что сумеет найти возможность воплотить свои мечты в реальность. Все, кто что-то представлял собой в те дни, летали только рейсами «Алиталии». Она обслуживала прекрасную и яркую Софи Лорен, неотразимого Жана Поля Бельмондо, Альберто Сорди, Мастроянни… Даже такую звезду, как Брижитт Бардо. В 1967 году она впервые увидела Макса в посадочной зоне в новеньком международном аэропорту Леонардо да Винчи, где собрались бизнесмены, известные спортсмены, богатые и знаменитые люди, которые, казалось, все дружно устремились на горнолыжные курорты. Она знала, кто он, его лицо красовалось на обложках журнала «Таймс» несколько месяцев назад. Он был молодым, динамичным дилером, который поднялся из ниоткуда к самым вершинам лондонского общества, женившись на старшей дочери какого-то там английского лорда. Газеты полнились рассказами о нем. Родители девушки были категорически против замужества дочери, и Франческа припоминала на фотографиях мать девушки, леди какую-то, всю в слезах во время венчания в церкви. Франческа видела Макса Сэлла в аэропорту несколько раз, он всегда подъезжал к зданию или уезжал из него на машине с водителем, шел по залу так быстро, что оставлял всех остальных пассажиров далеко позади себя. Красивый, да к тому же богатый. А это определенно было существенным дополнением. Когда молодая стюардесса увидела, как он поднимается по трапу, то приняла мгновенное решение. Она знала, что не хочет болтаться в полной неопределенности, как многие из ее подруг, которые становились любовницами стареющих поистрепавшихся пилотов, у которых едва хватало денег на содержание собственной семьи, не говоря уже о том, чтобы содержать две семьи сразу. Нет, ей требовалось больше, гораздо больше, чем это. Все, что Франческе необходимо сделать, — чтобы к концу их короткого перелета до Лондона он узнал, кто она такая. И еще — чтобы он не смог забыть ее.

Он и не забыл.

И все это было вовсе не из-за того, что произошло позже, во время и после их страстного свидания в дамской комнате, что бы там ни говорила ее мать. Появление Паолы вовсе не планировалось, Франческе не хотелось подлавливать Макса на этот крючок. Нет, рождение дочери оказалось чистой случайностью. Хотя, как думала про себя Франческа, обводя взглядом чудесную квартиру, этот случай стал счастливым. Макс теперь даже и не думал о том, чтобы бросить ее, по крайней мере не сейчас. Понятия чести не были ему чужды, у него очень старомодное чувство долга, особенно в отношении собственных детей. Он был подобен древнему патриарху в своем стремлении окружить себя всеми отпрысками, не обращая внимания на другие мнения, включая и мнение его собственной жены. Франческа знала, что новость о появлении «дитя любви», как газеты называли Паолу, была источником слишком очевидных страданий Анджелы Веймаус. В то время она ее почти жалела. Бедная глупая женщина. Разве она не знала? Как она собиралась удержать возле своей юбки такого мужчину, как Макс? Ла Роза Инглеза — английская роза — так называли ее в итальянских газетах. Английская Роза со светлыми волосами, удивительно тонкими правильными чертами лица… Неужели она не осознавала, что Макс станет подыскивать себе кого-то еще на стороне? Максу не была нужна эта Английская Роза, он не хотел ее. Ему нужен был кто-то, похожий на Франческу: чувственную, страстную, с горячей кровью, как у него самого. В этом Франческа была совершенно уверена. Или почти уверена. Иногда вопросы ее десятилетней дочери раздражали ее.

Почему он не женится на тебе, мама? Перке но?

Она затрясла головой так, будто хотела запретить себе думать о прошлом, улыбнулась своему отражению в зеркале и взяла черную кожаную сумку для покупок. Бросила взгляд на запертую дверь в комнату Паолы и пошла по коридору.

Дочь придет в себя. Она всегда справляется с собой. Ей надо дать выплакаться — час или около того. Франческа попросит Беллу приготовить ее любимый десерт — бананы фламбе с ванильным мороженым на вечер. Потом дочь сможет зайти в гостиную и поздороваться с гостями Франчески. Паоле всегда нравились эти моменты, потому что все гости говорили ей, какая она хорошенькая и как похожа на свою маму. Это поможет дочери прийти в себя и обрести душевное равновесие. Франческа открыла входную дверь и вышла.

 

5

К счастью для Амбер, в самолете, летящем в Рим, было почти пусто. Она сидела, сжавшись в кресле, в бизнес-классе и старалась не думать о предстоящих шести неделях. Отъезд из дома был просто удручающим. Киеран даже не удосужился подойти и сказать на прощание пару слов. Он был в бешенстве оттого, что его оставят одного, говорил с сестрой холодно и отчужденно. Она умоляла его смягчиться, уверяла, что это не ее вина, что так все получается, что это идея Макса. «Пожалуйста, Киеран, не сердись на меня», — умоляла Амбер, глотая слезы, но он просто игнорировал ее и ушел из дома, громко хлопнув дверью, к своим друзьям. Амбер только беспомощно смотрела ему вслед.

Она повернулась, чтобы взглянуть в окно иллюминатора. Рим простирался внизу, маня ее своей красотой, пока они готовились зайти на посадку. Здания опасно наклонились, устремляясь вверх прямо у них по борту. Амбер видела улицы и машины, которые то появлялись, то исчезали из поля зрения. Через считаные минуты с легким толчком они приземлились.

— Дамы и господа, добро пожаловать в Рим! — раздался по бортовому радио голос командира экипажа, как только самолет окончательно остановился. Улыбающиеся красивые стюардессы открыли двери, и Амбер засмотрелась на девушек. Неужели когда-то эта сучка Франческа могла быть одной из них?

Амбер стояла на самом верху трапа и щурила глаза, которые еще не успели привыкнуть к средиземноморскому солнцу. Снаружи было тепло и сухо. Она сошла по ступенькам и двинулась по полю, низко опустив голову и стараясь не смотреть по сторонам. Птицы пели, воздух был пропитан запахами лаванды и мимозы, издалека доносился шум машин. Она старалась не думать о том, что будет дальше.

В зале прилета ее ждал водитель, державший в руках листок, на котором небрежно было написано ее имя. Амбер подняла руку вверх, испытывая облегчение от того, что это была не Франческа. Она забралась на заднее сиденье машины и быстро вытащила из сумки книгу. Ей не хотелось ни с кем разговаривать, и меньше всего с водителем Франчески. Они быстро выбрались со стоянки перед аэропортом и направились в город. Было только шесть часов вечера. Вечерние огни медленно загорались, на горы, окружающие город, опускались сумерки. Полчаса спустя машина остановилась перед впечатляющим каменным фасадом дома где-то в самом центре города. Амбер взглянула вверх на украшенный орнаментом подъезд, в животе у нее неприятно заворчало и скрутило. Она никогда раньше не была в доме Франчески, если не считать двух совершенно ужасных летних сезонов: один раз, когда ей было семь лет, и второй, два года назад, когда ей исполнилось двенадцать. И Амбер не приходилось проводить в обществе Франчески и Паолы больше чем полдня, и ее это вполне устраивало. Уже одно то обстоятельство, что все вокруг знали об их существовании, было плохо само по себе, она не обязана их любить или даже признавать их существование.

Девочка открыла дверцу и вышла. Пока водитель выставлял из багажника ее чемоданы, тяжелые кованые двери перед ней с тихим жужжанием отворились, и она очутилась в прохладном, выложенном мрамором холле, нервно ожидая появления Врага.

— Амбер, бона сера, — раздался поблизости хриплый голос Франчески с сильным акцентом.

Амбер повернулась к ней. Она нисколько не изменилась — та же тонкая, стройная фигурка, загар, тщательно подобранный наряд — белое платье с золотыми ювелирными украшениями, которые вспыхивали всякий раз, когда она делала какое-нибудь движение. Блестящие каштановые волосы до плеч, тщательно накрашенное лицо… Да, Франческа выглядела совершенно так же, как раньше.

— Ты хорошо долетела? — спросила она, помахивая рукой, чтобы немного рассеять облако дыма, которое только что выдохнула прямо в лицо гостье. Амбер коротко кивнула в ответ и проследовала за хозяйкой внутрь дома.

Франческа была вежлива — в последний раз, когда они встречались, она орала на нее и Киерана, ругая их по-итальянски и говоря Максу, что больше не хочет никогда видеть их проклятые лица. Амбер смотрела на ее невероятно высокие каблуки, которые стучали по полу широкого холодного коридора вслед за спешащим впереди водителем. Она громко закашлялась, когда Франческа выпустила еще одно облако дыма в ее сторону и жестом поманила девочку вверх по лестнице. Не было никакого следа присутствия Паолы.

Франческа остановилась перед изящной дверью.

— Думаю, что тебе понравится эта комната, — сказала она, открывая дверь. — Ты можешь немного отдохнуть, перед тем как переоденешься к ужину. Сегодня нас за столом будет шестеро.

Глаза Амбер широко раскрылись от удивления. Комната была чудесной: теплый терракотового цвета пол из плитки, блекло-желтые стены, белые, ниспадающие складками занавески на окнах. Миска со свежими персиками стояла на красивом туалетном столике; теплый нежный запах фруктов наполнял воздух. Амбер обернулась, чтобы пробормотать слова благодарности, но Франческа уже исчезла. Девочка подошла к окнам, отдернула занавески и высунулась наружу настолько, насколько было можно, позволив теплому вечернему ветерку гладить лицо и шею. Внизу двигались машины, пешеходы и маленькие итальянские мопеды, которые были исключительной неотъемлемой приметой любого итальянского города. Звучали клаксоны, смеялись люди… Все это странно, странно находиться в самом центре такого города. Это совсем не похоже на холодную отстраненность Холланд-парка или на шумный и агрессивный Лэндброук-Гроув. Римляне, казалось, воспринимали улицы как продолжение своих гостиных. Внизу, в нескольких ярдах в сторону располагались кафе, лавки с мороженым, крохотные бутики, гуляли люди — загорелые и легко одетые. В своей приличной юбке и джемпере Амбер показалась себе одетой слишком по-английски. Было у итальянских женщин нечто неуловимое в манере одеваться, моментально заметила Амбер. Нет, в самих итальянках ей ничего не нравилось. Совсем ничего. Она отвернулась от окна и взглянула на свой чемодан. Что там говорила Франческа? Платье? Для ужина? С чего она станет переодеваться к какому-то там ужину?

Паоле хватило одной секунды, чтобы заметить, что ее сводная сестра выросла еще больше — как такое возможно? И еще она похорошела за прошедшие два года. Она, конечно, не очень хорошо запомнила ее тогда. Высокая, худая, совсем не такая миловидная, как Паола, и, к счастью, не крикливая. Она всегда рисовалась. Но высокая, стройная, а не худая — это было совсем иное, даже в свои десять лет Паола хорошо понимала разницу. Девушка-подросток, стоящая перед ней, ничего не сказала, даже не поздоровалась. Две сестры смотрели в упор друг на друга, не собираясь уступить одна другой. Они не могли быть более не похожи: Амбер в школьной форменной юбке и простой хлопковой блузке с непослушными волосами, завязанными сзади в конский хвост, аккуратными носочками и сандалиями. Паола уставилась прямо на них. Носки? Летом? На Паоле было прекрасное белое платье из хлопка с красивыми пуговками и подобранные в тон банты, вплетенные в длинные шелковистые темные волосы. Она выглядела намного более искушенной и взрослой по сравнению с этой стоящей перед ней идиоткой. Да, она была истинной англичанкой, как ее и предупреждала Франческа.

Франческа со своего места в другом конце комнаты с трепетом следила за девочками, пытаясь одновременно болтать с двумя своими подругами — Марией Луизой Тононе и Мануэлой ди Жервез, любовницами известных местных политиков и таким образом подружками по положению. Все эти три одинаково красивые женщины были равны по происхождению и вращались в одном кругу. Франческа часто думала, что она просто сошла бы с ума, если бы у нее не оказалось Марии Луизы и Мануэлы. В такие моменты, как сейчас, они были ей особенно нужны — так размышляла Франческа, глядя на маленькое замкнутое личико Амбер. Человек должен прибегать к любой помощи, которую может получить. Чертов Макс! Почему он всегда хочет, чтобы все делалось по его желанию?

— Амбер, тебе налить немного вина? — спросила Мария Луиза, направившись к дивану, где, замерев, сидели обе девочки, старательно не замечая друг друга.

— Нет, я не пью, — мрачно пробормотала Амбер. Мария Луиза снова повернулась к Франческе и вопросительно подняла бровь. Франческа пожала плечами. Она позвонила в колокольчик, чтобы позвать Беллу. Пора было начинать ужин. Чем раньше этот угрюмый подросток отправится в постель, тем лучше.

Она пригласила всех к столу.

Со своего места рядом с невероятно элегантной Мануэлой Амбер рассматривала злое лицо Паолы. Она заметила, как сводная сестра ревниво следила за своей матерью, когда та даже просто смотрела в сторону Амбер. Ей было приятно осознавать, что Паола была так же расстроена, как и она сама. Амбер оказалась застигнутой врасплох, когда заметила, что Паола одета в наряд, повторяющий платье своей матери. Собственной матери? Амбер предпочла бы лучше умереть, чем надеть на себя что-нибудь из того, что носила Анджела.

Она огляделась вокруг, пока все ожидали первого блюда. Это так не похоже на семейный очаг. Квартира была дорогой и искусно декорированной, здесь все казалось исключительным, уникальным, как в музее. У них дома тоже было много дорогих вещей, но там было уютно и дорого, а не холодно и излишне декоративно, как здесь. Дома диваны предназначались для того, чтобы на них лежали и смотрели телевизор; там были проигрыватели и радио во всех комнатах, книги кругом. Здесь же были только дорого выглядевшие картины, строгие жесткие стулья с прямыми спинками в чехлах из бледного блестящего материала, которые смотрелись так, как будто бы на них никогда не сидели. Обеденный стол был сделан из мрамора и казался холодным, не таким, как дубовый стол у них дома на кухне. И служанка, Белла, или как там ее зовут, была просто ничем по сравнению с миссис Дьюхерст или Кристиной, которые остались дома. Она выглядела скорее как манекенщица, а не служанка. Разговоры вокруг велись на итальянском языке, к счастью, Мануэла едва умела говорить по-английски, а весь объем познаний Марии Луизы в иностранных языках состоял только из обычных вежливых формул: Не хотите ли бокал вина? Как дела? Как вам нравится Рим?

Амбер не обращала на них внимания и старалась сосредоточиться на еде. Казалось, что этот ужин будет длиться бесконечно. Для начала был салат — блюдо хрустящего бледно-зеленого латука с мелкими сладкими помидорами и черными маслянистыми оливками. Затем подали пасту со сладким соусом с травами и полосками запеченных на гриле цукини и желтого перца. Потом подали рыбу, за ней блюдо с холодным лимонным мороженым, за ним — тоненькие ломтики шоколадного торта и красиво украшенные чашечки горького кофе. Амбер ела все, что попадало на ее тарелку. Она немного встревожилась, заметив, что больше никто так не поступает: все остальные, включая Паолу, съедали пару кусочков каждого блюда и отодвигали свои тарелки, на которых еще оставалось много еды, в сторону. Может быть, что-то было не так с едой? — задумалась она. Но, казалось, что никто не обращал на нее внимания. Три женщины говорили почти непрестанно, позволяя ей с Паолой избегать смотреть друг на друга или, наоборот, рассматривать друг друга в упор, если получалось. Она старалась подсчитать в уме, сколько дней ей предстоит провести здесь, сколько часов и минут она пробудет в Риме, но не смогла. Это ее очень угнетало. Она покончила с едой как можно быстрее и выскользнула из-за стола, не обременяя себя тем, чтобы спросить разрешения. Но никто по-прежнему не обратил на нее внимания. Она зашагала в свою комнату, высоко подняв голову. Шесть недель? Да она просто умрет!

 

6

Это было унылое сырое субботнее утро, первая суббота без Амбер. Бекки лежала в своей кровати, следила за тем, как дождь барабанит по стеклу, с тоской обдумывая, чем же она сегодня будет заниматься. Каждую субботу, сколько она себя помнит, они с Амбер вместе завтракали. Иногда это были горячие тосты, намазанные маслом и джемом, у Бекки дома, иногда вафли с кленовым сиропом, приготовленные Кристиной, на кухне у Амбер. После завтрака они отправлялись полакомиться мороженым на Бейсуотер, или порисовать, или, когда погода была хорошей, в Холланд-парк, где могли покататься на велосипедах. Потом наступало время ланча, после которого они делали заданные уроки, а потом подолгу играли в бумажных куколок, пока Амбер это не надоедало. После этого наставало время чая, видео и телевизора, ужин… и сон. Амбер часто засыпала в доме Бекки. Воскресное утро было самым любимым временем для Бекки, потому что оно полностью повторяло все то, что происходило в субботу, и им к тому же не надо было делать домашние уроки. А теперь, горестно размышляла она, впереди у нее были целых два месяца без единой субботы или воскресенья с Амбер, что же она будет делать? Она смотрела на серый свет за окном так долго и пристально, что у нее заболели глаза. Она спустила ноги с кровати и встала. Может быть, у ее мамы найдется какая-нибудь идея на этот счет, если уж она сама ничего не может придумать.

— Не хочешь пройтись со мной по магазинам? — спросила мама, увидев расстроенное лицо дочери.

— Да нет, не очень.

— Даже если мы купим тебе новые джинсы?

Бекки покачала головой:

— Нет, может быть потом, когда Амбер вернется.

— Дорогая, — начала Сьюзан так осторожно и мягко, как только умела. — Амбер не всегда будет рядом, ты же знаешь, иногда тебе нужно делать некоторые вещи самостоятельно, без нее.

— Нет, я не могу и не буду, — убежденно и горько заметила Бекки. — Конечно, она всегда будет рядом, это я тебе говорю.

— Хорошо-хорошо, — поспешно согласилась Сьюзан. Она бросила взгляд на часы, было уже полдесятого, магазины начинала заполнять публика. — Итак, что бы мы могли тебе купить? Ты не хочешь новые джинсы, как насчет новых карандашей?

— Да. Пожалуйста. И новый альбом для рисования, — глаза Бекки заблестели. Сьюзан с облегчением вздохнула. Если и была в мире вещь, на которую она могла рассчитывать, чтобы поднять настроение дочери, то это была именно это. Бекки всегда с восторгом воспринимала предложение купить ей новый альбом или коробку красок, или новый набор карандашей. Мать совершенно не понимала, откуда у ее ребенка пробудился такой талант, ее глубоко потрясало воображение дочери и ее невероятные способности к рисованию.

В тот же самый день, позже, после того, как ее мама вернулась из похода по магазинам и принесла чудесный новый альбом и набор акварельных карандашей, Бекки собрала свои вещи в сумку и отправилась в библиотеку. Она разыскала там серию американских книг об искусстве — больших, прекрасно иллюстрированных, с разделом «Как это рисовать» в конце каждой книги. Отсюда она срисовывала лошадей и других животных, по ним она училась рисовать глаза в профиль и постигала, какая техника лучше для передачи текстуры волос. Пока Бекки поднималась по ступенькам лестницы в большое элегантное здание библиотеки в викторианском стиле, она заметила, что кто-то стоит в фойе, как будто бы не решаясь войти. Она взглянула на эту девочку, проходя мимо, — высокая и полная, со светлыми волосами, стянутыми в неровные хвостики. Девочка показалась ей смутно знакомой. Бекки подумала, что где-то уже видела ее раньше, но не могла вспомнить где. Она быстро направилась к разделу, где стояли книги по искусству, устроилась за столом, испытывая радостное предвкушение того, как она проведет весь день за рисованием. Это было единственное занятие, которому она могла с восторгом предаваться в отсутствие Амбер, — совершенствовать свою технику рисования. Амбер совсем не умела рисовать, ей это было скучно. Бекки раскрыла альбом, наслаждаясь видом плотных листов белой бумаги, вдыхая особый запах, исходящий от них: чистое нетронутое пространство, ждущее, когда ее карандаш начнет заполнять его и оживит. Она выбрала два карандаша: мягкий 2М и твердый 3Т и начала копировать рисунок из книги, стоящей вертикально перед глазами. Руки, пальцы, руки в движении… штрихи ее карандаша постепенно покрывали страницу. Она закусила кончики своих волос, стараясь точно перенести образцы на бумагу.

Она чуть не подпрыгнула, когда голос рядом с ней нарушил тишину, кто-то прошептал, что ее рисунки очень-очень хороши. Она раздраженно подняла голову вверх, чтобы посмотреть, кто нарушил ее покой. Это была та самая девочка из фойе.

— Это правда очень хорошо, — сказала девочка, заглядывая через плечо Бекки в альбом и сравнивая ее рисунок с тем, что она копировала. — Их невозможно отличить.

Бекки смотрела на нее, думая, как это неуместно и грубо, что она подошла к чужому столу и прервала ее занятия в самый разгар работы. Но девочка, казалось, не замечала ледяного взгляда Бекки.

— Ты собираешься стать художницей? — спросила она, задав тот самый вопрос, на который Бекки любила отвечать. Ее недовольство рассеялось.

— О да! — счастливо сказала она, испытывая к странной девочке неожиданно теплое чувство. Повисло молчание.

— Меня зовут Мадлен, между прочим, — проговорила девочка, поправляя сумку у себя на плече, как будто бы собираясь уйти.

— Я Бекки.

— Я знаю.

Бекки уставилась на нее, потому что этот ответ застал ее врасплох. Что она имеет в виду?

— Я слышала как-то раз, как твоя подруга звала тебя, — продолжила Мадлен, — ну, ты знаешь, высокая девочка с каштановыми волосами.

— Амбер?

— Я не знаю, как ее зовут. Я просто слышала, как она называла тебя. Вы шли в магазин вверх по Вестбурн-Гроув, потом зашли в книжный за углом. Я вас видела.

— Что? А что ты делала? Следила за нами? — удивленно переспросила Бекки.

— Нет, — ответила девочка, качая головой. — Я тоже иду по этой улице, когда возвращаюсь из школы домой. Я часто вижу вас по дороге.

— А в какой школе ты учишься? — спросила Бекки. Она определенно была не из Рэдклиффа.

— Короля Георга.

Глаза Бекки расширились. Она еще никогда не встречала никого, кто бы учился в этой ужасной огромной школе, расположенной ниже у дороги.

— Общая средняя школа? — спросила она и сразу пожалела о своих словах, как только они вылетели из ее уст.

— Да, к сожалению, — заметила Мадлен, и было заметно, что она занервничала и расстроилась. — А ты учишься в Рэдклиффе, не правда ли?

Бекки кивнула. Снова обе замолчали.

— Хорошо, — проговорила Мадлен, поворачиваясь, чтобы уйти, — думаю, мне лучше пойти домой.

— А ты… ты не хотела бы зайти ко мне? — спросила Бекки, не успев подумать над своими словами. В Мадлен было что-то, что ей сразу же понравилось, и к тому же ей хотелось как-то извиниться.

— Что? К тебе домой?

— Да, на чай.

— Ой, ну хорошо, но я должна предупредить свою маму, — сказала Мадлен, несколько удивленная неожиданным приглашением. — Ты можешь подождать несколько минут? Я живу здесь недалеко.

Бекки энергично покивала головой. Неожиданно первая суббота без Амбер становилась не такой уж скучной, как она опасалась. Она смотрела вслед Мадлен, когда та торопливо вышла из читального зала, ее сумка при каждом шаге раскачивалась и била ее по ногам, но она этого не замечала.

Сьюзан Олдридж открыла дверь улыбавшейся Бекки и ее новой подруге. Это была высокая, очень красивая девочка с прекрасно развитыми формами и хвостиками, ее одежда представляла некое очень экстравагантное сочетание вещей. Серая шерстяная юбка, полосатая желто-белая майка, голубые носки, собиравшиеся в складки вокруг лодыжек; на ногах — теннисные туфли, которые были явно ей велики. Сьюзан подняла глаза вверх.

— Мам, это Мадлен. Она учится в Короле Георге, — коротко представила ее Бекки и провела внутрь.

— Привет, Мадлен, — сказала Сьюзан, заинтригованная, где же Бекки ее нашла. За все двенадцать лет, что они прожили в Холланд-парке, Бекки никогда не разговаривала ни с кем из тех, кто учился в школе Короля Георга, насколько это было известно Сьюзан. Она улыбнулась девочке в надежде, что ее удивление было не слишком заметным. Мадлен смущенно улыбнулась ей в ответ.

— Мы пойдем наверх. Можно нам печенья с шоколадом к чаю? Такое же, как ты пекла на прошлой неделе? — спросила Бекки, провожая Мадлен наверх.

— Да… да. Конечно. Я принесу печенье наверх, как только оно будет готово, — ответила мать, обрадованная тем, что Бекки нашла себе новую подружку. Она редко говорила об этом, но иногда думала, что Амбер и Бекки проводят слишком много времени вместе, и появление других в их маленьком и тесном мирке могло оказаться не такой уж плохой идеей. Ей было приятно еще и то, что Бекки нашла себе кого-то вне стен Рэдклиффа, даже несмотря на то что эта девочка выглядела старше ее. Некоторые родители девочек из престижной школы ужасно действовали ей на нервы, а еще больше — их дочери. Это было трудным решением — послать Бекки учиться в Рэдклифф. Ни она сама, ни ее муж вовсе не собирались отправлять дочку в частную и престижную школу, но, когда они поняли, что другой альтернативы школе Короля Георга нет, они просто выложили плату, не говоря ни слова. К счастью, у них появилась Амбер, которая, несмотря на богатство ее отца, держалась очень просто, обладала легким характером и училась в той же школе, что для всех них оказалось неожиданным, а потому и очень приятным дополнительным бонусом. Сьюзан совсем не хотела отсылать Бекки в какую-нибудь школу с проживанием, так как она была еще ребенком, поэтому, как ни крути, им показалось, что Рэдклифф был самым легким и практичным решением. Дверь в комнату Бекки громко захлопнулась. Сьюзан посмеялась над собой, вполне возможно, что столь пугавшие ее шесть недель отсутствия лучшей подруги Бекки не будут столь плохи, как она опасалась.

Мадлен с благоговейным трепетом разглядывала комнату Бекки. Она была просто чудесной. Она потрогала пальцем ленточки на балетных туфлях Бекки, прикоснулась к остро заточенным грифелям цветных карандашей на столе и робко присела на клетчатое стеганое покрывало. Это было совсем не похоже на ее собственный дом. С той минуты, когда мама Бекки открыла дверь внизу, Мадлен поняла, что ни при каких условиях не сможет пригласить Бекки к себе домой. Она молча наблюдала за тем, как Бекки вынимает для них разные вещи, которыми они могли бы заняться. Заняться? В доме Мадлен делать было совершенно нечего, она сидела в своей комнате и читала, иногда приходила в гостиную, чтобы посмотреть телевизор или пообщаться с родителями, когда в очень редких случаях ее отец был дома и, перед тем как лечь спать, они разговаривали. Сама идея о том, что у нее могут быть какие-то личные вещи: альбомы для рисования, блокноты, карандаши и краски, записи, журналы для подростков, была чужда Мадлен. Ее жилище отличалось от комнаты Бекки. Ее дом с пыльными книжками на венгерском, запахом готовившейся еды, который пропитал все обои и выцветшие виды Будапешта, с фотографиями Питера на стенах не имел ничего общего с этим. Все в доме Бекки было прекрасно. Когда мама Бекки поднялась наверх через час с подносом чудесного и удивительно вкусного шоколадного печенья, которое Мадлен никогда не видела, не говоря уже о том, чтобы пробовала, ее муки стали просто нестерпимы. И мама у Бекки была такой милой. Она была доброй и смешливой, а не резкой и грубой, как ее собственная мать. Она провела все оставшееся время, продолжая мысленно сравнивать. Каждое новое наблюдение оставляло в ней более глубокий след и боль, чем предшествующие.

К половине седьмого ее желудок был набит печеньем и молоком, она неохотно поднялась с мягкой овечьей шкуры, лежащей на полу, и сказала, что ей пора домой. Приглашение Бекки заходить снова после школы показалось ей совершенно искренним. Даже ее мама сказала, что она надеется, что они снова увидят ее. Когда Мадлен осторожно прикрыла за собой входную дверь и пошла вниз по улице, она почувствовала, как какое-то теплое чувство появилось у нее внутри. В первый раз с тех пор, как они прилетели в Англию почти четыре года назад, Мадлен подумала, что встретила кого-то, с кем, возможно, они подружатся. Бекки была такой же подружкой, какие остались у нее дома на родине в Будапеште. Она думала о Маре Надаш, жившей от нее через три улицы, о Кристиане Гилленборг — ее лучшей подруге в начальной школе. Обычно она старалась не вспоминать о них, особенно когда оглядывалась вокруг на девочек и мальчиков, с которыми теперь была вынуждена водить компанию. Ее прозвище в школе было Сабо в обносках, они даже не могли толком запомнить и произнести ее фамилию. И все-таки Сабо в обносках звучало лучше, чем Толстый Чужак, как обзывали Джоша Барнеса — самого ужасного мальчика в их школе, самого отвратительного в мире, потому что именно он первым стал обзывать Мадлен и придумал ей это прозвище. Она пошла вверх по Лэндброук-Гроув, стараясь не думать о большом удобном доме, из которого только что вышла, где кто-то мог быть на кухне тремя этажами ниже и даже не знать, есть ли еще кто-нибудь дома.

 

7

Когда Макс прилетел, в квартире никого не было. Он взглянул на свои часы в тот момент, когда водитель внес в холл его чемоданы. Было почти три часа дня, где, черт возьми, все они могут быть? Бродят по магазинам, скорее всего. Франческа могла бы закупаться для всей Италии. Он задумался, как же ей удалось убедить Амбер отправиться с ними. Он прошел в сторону кухни, по пути ослабляя узел своего галстука. На самом деле он собирался приехать в Рим на неделю раньше, чтобы посмотреть, как устроилась Амбер, но слишком много других мелочей отвлекало его внимание и требовало его присутствия, не последним из них была и его проклятая жена. При мысли о ней он скорчил недовольную гримасу. Он отправил Анджелу в «Клаасенс» — это была первоклассная клиника, расположенная в очень уединенном месте неподалеку от Брюсселя, чтобы о ней там позаботились, как они называли свое лечение. В первую неделю, или около того, казалось, что лечение приносит свои плоды. Все было хорошо, как они с удовольствием и сообщали. Но, к сожалению, ей удалось каким-то образом убедить сына другой пациентки привозить для нее немного коньяка. Она дурачила их несколько дней, а затем ее обман обнаружился, и все результаты, которых они добились, были сведены к нулю. Макс раздраженно потряс головой. Что, черт возьми, он должен делать с ней? Он снова посмотрел на часы. Какое решение он не принял бы, все это могло теперь подождать. Ему надо было сделать несколько деловых звонков. Он открыл холодильник, вытащил тарелку с оливками и пиво и прошел по пустой квартире прямиком в свой кабинет.

Сев за стол, придвинул к себе телефон, раскрыл ежедневник и провел указательным пальцем вниз по списку телефонных номеров: Каплан, Кимчико, Кремер. Вот он. Джефф Кремер. Он снял трубку и набрал номер. Человек на другом конце провода в Нью-Йорке ответил сразу же после второго звонка. Макс поговорил с ним несколько минут и положил трубку. Он откинулся назад на спинку кожаного кресла, прижав ладонь к губам. Его мысли неслись вскачь. Он впервые имел дело с немцами из Восточной Германии, кто-то с их стороны установил контакт с его молчаливого согласия. Им нужны были доллары в обмен на восточногерманские марки; речь шла об очень больших суммах, о поставках выпущенных в Восточной Германии автомобилей «трабант» и гарантиях очень привлекательного контракта в Узбекистане, одной из советских республик к востоку от Черного моря. Макс кивнул сам себе в знак согласия, восточногерманские марки можно продать в Польше и Чехословакии через имеющиеся там контакты, таким образом, в этом не было никакой проблемы. Он получит свои комиссионные за обе трансакции. Ему придется осмотреться вокруг, чтобы поискать кого-то, заинтересованного в поставках дешевых автомобилей, — Ближний Восток или Африка будут самым лучшим решением. Практически невозможно продать это в Европе или в Америке. Южная Африка, вероятно, слишком далека, а азиатский рынок сейчас наводнен японскими и корейскими автомобилями. Да, конечно, Иран, Ирак, Судан — это могут быть наиболее перспективные рынки для продаж. Ему опять надо позвонить. Последняя часть сделки — постройка гидроэлектростанции на севере страны, и здесь ему придется сделать несколько звонков, ему надо предварительно подготовить почву. Он найдет партнеров, создаст консорциум и получит приличные проценты с обеих сторон. Макс снова придвинул к себе ежедневник и начал просматривать список телефонов. Пять минут спустя он нашел три фамилии людей, которые ему были нужны. Он опять снял трубку и набрал номер телефона.

 

8

Анджела чувствовала, что ее голова раскалывается. Во рту была сухость, глаза болели от света, и ее тело… у нее было чувство, что, если она не схватится за подлокотник кровати, она просто улетит. Она повернула голову в сторону окна. Несмотря на то что шторы были толстыми и непрозрачными, света для ее глаз все равно казалось много. Она повернулась на другой бок. Ее взгляд упал на фотографию Макса с детьми, которую эта стерва сиделка поставила на телевизор. «Хоть что-то будет напоминать тебе о доме!» — говорила та бодренько, перед тем как накрыть Анджелу покрывалом, а потом исчезнуть. Анджела хотела закричать ей вслед: «Я не хочу вспоминать о доме, ты, толстая корова!» Но она была слишком утомлена. Тем более женщина не поняла бы. Она была француженкой или бельгийкой, в общем, какой-то чертовой национальности. На секунду она задумалась. Ведь она говорила с ней по-английски несколько минут назад… может, та англичанка? Нет, бельгийка. Это было то, о чем Макс попросил миссис Дьюхерст сказать ей. Вот скотина. Он не мог сказать ей об этом лично. Мысли об этом не принесли ничего хорошего, ее глаза наполнились слезами. Она улеглась в кровати поглубже. Простыни были тонкими и холодными. Анджела начала дрожать. Она была без выпивки около… она пыталась сосчитать… около трех дней. Она знала с предыдущих попыток, что первая неделя бывает самой трудной. Но невероятно было мыслить категорией недели, когда теперь без алкоголя она не могла протянуть более пяти минут. Анджела вспотела от усилия не думать о милом холодном стакане пива, обжигающем джине с лаймом или содовой, приятном разливающемся тепле бренди или… она начала горько плакать. Какого черта она здесь делает? Что с ней сделал Макс? Что она сделала сама с собой?

Анджела вспомнила слова своей матери, словно это было вчера, когда она стояла перед длинным зеркалом в Хэддон-холле и вокруг нее суетились ее мать, миссис Бембридж и ее сестра Мэри Энн. Они закалывали цветы в ее волосы, пытались остановить ее, чтобы она прекратила грызть ногти. Она была так влюблена и так уверена в том, что ничто не может испортить ее счастья, в котором она словно купалась. Она пожертвовала всем ради Макса. Ее не волновало, что говорили ее родители, ее не заботило мнение друзей или сестры, потому что она любила его. Она ни на кого не обращала внимания. Как Макс ее учил: «Делай всегда что-либо для себя, ни для кого-нибудь другого».

— Анджела! — резко сказала ее мама. — Прекрати вертеться! Я не могу это прикрепить.

— Прости, — ответила Анджела, глядя на себя в зеркало.

— Мэри Энн и мисс Бембридж, пожалуйста, принесите мне тех белых роз… вы знаете, которые флорист принес… я думаю, они будут лучше смотреться на фоне деревянной скамьи. Мне нужен целый ряд для твоих волос.

Анджела посмотрела на свою сестру и на горничную, которые исчезли внизу на лестнице, а ее мама медленно поднялась на ноги.

— Дорогая, — мама начала напряженно, нервно, с сомневающейся ноткой в голосе. Анджела с удивлением посмотрела на нее и увидела слезы на ее глазах.

— Что случилось? — она спросила, думая, что все матери плачут на свадьбах.

— Дорогая… я… я просто кое-что хочу тебе сказать. Я обещала папе… дорогая, если что-нибудь… пойдет не так, по какой-нибудь причине… ты знаешь, ты всегда сможешь вернуться назад. Ты знаешь это, не так ли?

— Мам, не глупи. Я выхожу замуж. Я не улетаю на луну. Мы будем жить всего лишь в нескольких домах отсюда. В Лондоне. Ты должна быть счастлива за меня! — Анджела пыталась улыбнуться.

— Это все из-за Макса… ну мы не знаем о нем всего. Он совсем не такой, как мы. Папа очень волнуется.

— Вы не должны переживать. — Голос Анджелы повысился. — Он любит меня. Я люблю его. Это все объясняет.

— О, дорогая. — Леди Веймаус промокнула глаза платком. — Вы так все говорите вначале. Я тоже сперва так думала. Но в нем что-то такое есть, я не доверяю ему… я уверена, он любит тебя… но… — Она внезапно осеклась. Мэри Энн и миссис Бембридж поднимались обратно.

— Там нет белых роз, — сердито сказала Мэри Энн, входя в комнату.

— Ну ничего, и эти сойдут, — сказала леди Веймаус, показывая на розовые розы. Анджела сглотнула. Что мать собиралась еще сказать?

Она сбросила с себя покрывало, пытаясь поскорее забыть все это. Шестнадцать лет прошло с того дня, но боль была очень резкой, так как только теперь оказалось, что ее мать была права. Она спустила ноги с кровати. Она слышала голоса из коридора, сегодня был день посещений. Мужской голос… говорит по-французски. Она знала, что в соседней комнате была телезвезда. Она не могла вспомнить ее имени. И голоса двух сиделок… они говорили о дне ее прибытия. Женщины. Санаторий полон женщин. Выпивка, наркотики, депрессия… был ли это выбор для женщин, подобных ей?

Она нащупала тапочки под кроватью, накинула халат, который висел на двери. Ей очень захотелось поскорее уйти отсюда. Выбраться из этой комнаты.

— Меня зовут Анджела, — сказала она на школьном французском и улыбнулась молодому человеку, который, по-видимому, не мог оторвать от нее глаз.

— Бруно, — представился молодой человек. Он протянул ей руку. Анджела взяла ее, чувствуя себя нервно, думая о виски, бренди или еще о чем-нибудь.

— Вы болеете? — поинтересовался он осторожно. Анджела улыбнулась.

— Нет… да. Я пила. — Она засмеялась. Он улыбнулся, потом засмеялся вместе с ней.

— Что значит… выпивка? — Он был молод. Восемнадцать, не больше. Он, вероятно, пришел к своей матери.

— Ничего. У вас нет… чего-нибудь выпить? — она спросила его, чувствуя себя беспомощно. Он поднял бровь, потом погрозил пальцем. Анджела захихикала.

— Две минуты. Хорошо? — Он ушел. Сердце Анджелы быстро забилось. Выпивка! Он выглядел как неуклюжий юнец. Анджела опять захихикала, когда он открыл дверь коридора и исчез. Примерно через пять минут он вернется. Она поправила халат и встряхнула волосами. Она точно не знала, чего он от нее хочет. Но она отдала бы ему все, чего бы он ни попросил.

— Вот! — Дверь открылась, у него в руках было две бутылки «Корвуайзера». Анджела чуть не зарыдала. Но он предупреждающе вытянул руку. Он сказал, что принес их для своей матери, но вот теперь отдает ей.

— Вы ангел, — сказала Анджела.

— Не здесь. — Он чего-то хотел в обмен на это. От одного взгляда на бутылки ее тошнило. Для нее теперь эти бутылки были самым страшным искушением из всех, которые она когда-либо испытывала.

— Хорошо. Пойдем. — Она открыла дверь, посмотрела по сторонам и быстро впустила его за собой. Она не помнила себя. Прислонила бутылку к губам и сделала глоток, сначала медленно, потом жадно. Он смотрел на нее и ждал, пока она испытает свое удовольствие, а он сможет получить свое, прежде чем сиделка хватится их обоих. Она поставила бутылку, легла и посмотрела на него. Он быстро снял штаны и залез к ней в холодную кровать. За доли секунды он уже был на ней, расстегивая ее халат, проводя рукой от шеи, между грудей к низу живота… Ее взгляд был жестко зафиксирован на двух бутылках, стоявших на телевизоре рядом с фотографией Макса, когда парень вошел в нее, неуклюже двигаясь раз, другой, третий… Это закончилось в доли секунды. Она прикрыла глаза, когда он быстро метнулся натягивать свои плавки. Потом пригладила ему волосы и поправила рубашку.

— Ну как? — спросила она его, с удовольствием потягиваясь.

Ее халат распахнулся, обнажая маленький красноватый сосок. Она видела, как он старательно смотрел в сторону. Ее передернуло.

— Спасибо, — сказала она, кивая на «подарок». Хотя теперь это едва ли можно было назвать подарком, думала Анджела, осторожно вытирая липкую массу, оставшуюся на ее халате после столь неумелого завершения секса.

— Ладно. Мне надо… идти. — Казалось, ему не терпелось поскорее исчезнуть отсюда. — Я еще приду. В среду. Вы еще будете здесь?

— О, да. Я так думаю. Принеси мне еще, — пробормотала Анджела, снова поднося к губам бутылку. Он улыбнулся.

— Хорошо. До скорого.

— Пока, счастливчик.

Анджела раскинулась на кровати, когда он выскользнул в коридор. Боже. Это было так здорово. Бренди обжигало знакомым теплом ее горло, стирая головную боль, дурные мысли, резь в глазах… горечь на сердце. Ей мгновенно стало лучше.

 

9

Прошел месяц — целый месяц без Амбер — и, к ее огромному удивлению, Бекки обнаружила, что ее дни не проходили в подсчитывании минут до приезда подруги. Уже после первой недели она перестала вести свой дневник, в котором записывала все, что она могла забыть рассказать из важного произошедшего, когда Амбер вернется. Она была занята в школе, и, конечно, в любом случае у нее была Мадлен. Мадлен приходила в гости практически каждый день в последние две недели, но ни разу не предложила Бекки зайти к ней, хотя Бекки было бы очень интересно увидеть дом Мадлен. Она знала, что раньше мать Мадлен была писательницей и ее книги хорошо рекламировались (она спросила своих родителей, что это значит), а ее папа был оптометристом (и снова Бекки пришлось об этом спрашивать), но теперь они жили совершенно другой жизнью. Бекки не могла вообразить причину, из-за которой ее родители резко сменили свои профессии и род занятий — ее мама теперь работала уборщицей, а отец работал на фабрике, — но Мадлен не любила обсуждать это и не хотела приглашать Бекки к себе. Но Бекки была любопытна и настойчива, и случайно в пятницу днем она добилась своего. После трех или четырех вопросов Мадлен сдалась.

— Но это не так, как у тебя дома, — описывала девочка мрачную пустую прихожую в своем доме.

— Неважно, — серьезно ответила Бекки. Она не могла понять упрямство Мадлен. В конце концов, на сколько они могут отличаться? Она надела свои белые тапочки и спрыгнула с кровати.

— Готова? — спросила Бекки.

Мадлен грустно кивнула. Она посмотрела на Бекки и представила ее у себя в комнате. Та выглядела бодрой и свежей. Ее длинные блестящие волосы были причесаны на прямой пробор в две косички, спадающие по обе стороны ее маленького веснушчатого лица. Ее изумрудно-зеленые глаза сверкали, ее одежда была яркой и аккуратной, она выглядела так, как кто-то никогда не ступавший на Риверфлит, и это было слабым местом Мадлен. Они прошли вверх по улице Лэндброук-Гроув, Мадлен остановилась, когда они дошли до конца дороги. На развилке с Барбли-Роуд они повернули налево. Бекки посмотрела назад. В течение десяти минут они оставили позади элегантный, красивый мир Холланд-парка. Это был спальный район, он казался скучным и однообразным. Мадлен повернула направо на маленькую улицу, которая вела к железнодорожным путям. Риверфлит. Бекки увидела, как Мадлен полезла за связкой ключей. Она открыла дверь в подъезд, и они вошли. В подъезде пахло мочой и сыростью. Бекки чуть не стошнило.

— Ты здесь живешь? — спросила она с широко открытыми глазами.

— Боюсь, что так, — ответила грустно Мадлен.

— Кошмар! — Бекки ничего, кроме этого, не могла сказать.

Они поднялись вверх по лестнице на четвертый этаж, Бекки с трудом сдерживала дыхание, боясь вдохнуть что-то… опасное. Они остановились перед белой дверью. Мадлен снова достала связку ключей и открыла дверь.

— Мама? — крикнула она, когда они вошли.

Бекки испуганно осмотрелась.

— Я здесь, — она услышала резкий голос женщины.

В квартире Сабо было мрачно; дневной свет не проникал сюда, хотя на улице стоял солнечный день. Было душно, пахло нестираным бельем, незнакомой едой на кухне и чем-то еще, Бекки не могла определить. Глаза Бекки приспособились к темноте, когда они вошли. Квартира была маленькой, очень маленькой! Спальня слева, закрытая дверь перед ними, узкий коридор, справа была ванная комната, а слева гостиная. На той же стороне была кухня с занавешенными шторами. Она прошла с Мадлен в гостиную. Мама Мадлен лежала на диване, обитом розовым бархатом, подняв ноги вверх, отдыхая. В ее руках была толстая книга с незнакомыми буквами на зеленой обложке. Глаза Бекки бегали по комнате, разглядывая детали, которые, по словам ее учителя, были очень важны — обложка книги, цвет дивана, материал, из которого сделаны шторы, виды и количество растений, борющихся за жизнь на узком балконе снаружи. Она запечатлела всю сцену в памяти — позже она мысленно вернется к ней и все нарисует. Это было не похоже на что-либо, виденное ею ранее.

Миссис Сабо с удивлением подняла глаза, не ожидая увидеть кого-то рядом с дочерью. Она опустила книгу и с трудом встала, отбрасывая свои светлые волосы и заправляя их за уши.

— Кто это с тобой, Мадлен?

Она выглядела более худой, чем дочь, изрядно потрепанной жизнью, смотревшей на все без улыбки. На ней было хлопковое платье, поверх которого она носила шерстяной кардиган; черные толстые колготки, что было весьма странно в это-то время года. Ее руки были грубые и опухшие. Бекки заметила, что ногти были неухоженные, такое впечатление, что руки много были в воде. Она застенчиво улыбнулась ей. Миссис Сабо, казалось, этого не заметила.

— Мама? — нервно спросила Мадлен.

Мать что-то сказала ей на венгерском. Бекки внимательно слушала, очаровываясь незнакомой интонацией венгерской речи Мадлен. Бекки лишь недавно привыкла к ее английскому. Они тихо спорили в течение одной или двух минут, потом миссис Сабо, сухо кивнув Бекки, вышла из комнаты. Бекки подошла к Мадлен, спрашивая, о чем был разговор — сделала ли она что-нибудь не так? Она едва ли сказала хоть слово с тех пор, как они вошли.

— Садись, — с трудом сказала Мадлен, присев на диван с грустным выражением лица.

Бекки неловко села на стул напротив и стала осматривать комнату. Все заставлено мебелью и много, очень много книг, язык которых незнаком Бекки. Комбинация согласных и ударений была сложной: Питер Эстерхази, Имре Кертес, Джорджи Конрад. В конце комнаты стоял большой темный шкаф, по бокам от него висели вешалки с одеждой. Бекки посмотрела на коллекцию фотографий. В овальных рамках были бабушка с дедушкой и родственники, среди которых Бекки тщетно пыталась найти кого-нибудь похожего на Мадлен. И ей это удалось — он был с высокими скулами, с темно-карими глазами. Она повернулась к Мадлен.

— Кто это? — спросила она, показывая на лучшую фотографию в коллекции. На черно-белой фотографии был симпатичный молодой человек в сером берете, одетый в солдатскую форму, а берет был сдвинут набок. На стене напротив висела еще одна его фотография, более крупная.

— Мой брат, — сказала Мадлен, ее лицо неожиданно напряглось. Бекки восхищенно на нее посмотрела. Старший брат, да еще и в форме?

— Он прекрасно выглядит. Он в армии?

— Он умер. — Голос Мадлен был безжизненным, отсекавшим дальнейшие вопросы. Бекки была в шоке.

— Дать чего-нибудь попить? — спросила Мадлен после минутного молчания. Бекки кивнула. Умер? Она не знала никого, у кого кто-нибудь умер бы. Как же он умер? — хотелось спросить Бекки, но, увидев лицо Мадлен, она остановилась. Теперь она поняла, что же было в этой квартире, чего она сперва не уловила. Горе. Воздух оказался тяжелым и душным, с привкусом горя.

Со своего места у дивана Бекки грустно смотрела на Мадлен через комнату. Это посещение было с самого начала обречено на неудачу. Это было ясно и из того, как вышла мама Мадлен, едва увидев Бекки. Это сквозило во всем. Фотографии Питера, навязчивый мерзкий запах капусты, покрывало на софе, что было чуждым и непонятным для ее подруги, чья мама всегда выходила встречать ее днем после школы и которую всегда ожидали на обеденном столе стакан молока, и тарелка печенья, и чудесный свежий букетик цветов в вазе, и симпатичный заварочный чайник. У Мадлен не оставалось сомнений, что Бекки хотела уйти как можно скорее. Да и кому бы захотелось задерживаться в подобном месте, когда его ждет дома солнечная просторная комната, уставленная любимыми вещами и прочей роскошью? Она резко встала с острым желанием избавиться от Бекки, и чтобы все в ее доме встало на свои места. Она будет счастлива и сама по себе, в ее одиноком мире. На самом деле, горько размышляла она, когда чуть ли не насильно выпроваживала Бекки из комнаты, было очень глупо с ее стороны думать, что она когда-нибудь сможет подружиться с девочкой, похожей на Бекки. Девочки, подобные Бекки, могли дружить лишь с подобными Амбер, — теперь ясно, почему они были друзьями. И что же тогда заставило ее думать иначе? Не обращая внимания на обиженный взгляд непонимания на лице Бекки, Мадлен закрыла за ней входную дверь и прислонилась к косяку. Ее лицо горело от смущения и разочарования. Она на секунду прислушалась, шаги Бекки медленно удалялись в направлении лестницы.

— Почему бы тебе не заглянуть к ней завтра днем? — спросила мама Бекки, глядя на несчастное лицо дочери за ужином. — Захвати ее маме букетик цветов, ей будет приятно.

— Думаю, я просто не нравлюсь Мадлен, — грустно сказала Бекки, гоняя еду по тарелке.

— Уверена, что это не так, дорогая, — задумчиво повторила Сьюзан. Она взглянула на своего мужа, ища поддержки, но тот был слишком занят, пытаясь одновременно поесть и прочитать статью. — Я знаю, ты не осознаешь этого, но ты очень счастливая девочка… Мы с твоим отцом набаловали тебя, ты понимаешь. Нам не следовало бы, но… Поэтому, когда ты встречаешь кого-либо, похожего на Мадлен, ты осознаешь, как ты счастлива. Доедай свою картошку. Я помогу тебе выбрать букет завтра днем после школы. Ты можешь зайти к ним завтра во время полдника.

Бекки благодарно посмотрела на свою мать. Та всегда знала, что лучше делать.

Мадлен подняла глаза. Она услышала, как позвонили в дверь. Она неохотно оторвалась от книги и встала. Наверное, это соседи, кошка которых все время забиралась на балкон Сабо и не могла выбраться обратно. Она прошла по короткому коридору к двери, отперла и толкнула ее.

— О! — Ее рот открылся от удивления. Перед ней стояла Бекки, державшая в одной руке огромный роскошный букет подсолнухов, а в другой — альбом и карандаши. Мать недоверчиво посмотрела на Мадлен.

— Привет, — осторожно сказала Бекки.

Мадлен уставилась на нее. Какого черта она здесь делала.

— Я принесла это… для твоей мамы, — торопливо сказала Бекки. — Я подумала, цветы ей понравятся. Они милые, и моя мама сказала…

— У нее сегодня не день рождения или какое-либо другое торжество, — Мадлен прервала Бекки, хмурясь. — Зачем ты это принесла?

— Просто подумала, что цветы ей понравятся. — Последовало короткое молчание. Бекки откашлялась: — Мадлен, мне просто хотелось… Я собиралась спросить тебя вчера, но… Неважно. Как ты думаешь, можно я тебя нарисую? — Слова вырвались у нее как будто неожиданно.

Мадлен подозрительно посмотрела на нее.

— Нарисуешь меня? Зачем?

— Не знаю. Мне просто захотелось. Я рисовала с натуры только своих родителей… Амбер не смогла просидеть достаточно долго. Пожалуйста, соглашайся. Пожалуйста…

Мадлен замолчала, словно не зная, следует ли доверять почти умоляющей улыбке на лице Бекки. Потом она открыла дверь пошире, и Бекки вошла. Мадлен взяла цветы и поставила в вазу. Ее мать пока не вернулась с работы. Она снова прошла к гостиной, стараясь не показывать, как она была довольна и удивлена одновременно. Прошлую ночь она провела без сна, перечисляя себе все причины, по которым ей следовало бы держаться подальше от Бекки, а к утру была почти в этом убеждена. А теперь, когда Бекки неожиданно появилась в ее дверях, удовольствие и ожидание встречи с подругой, которое Мадлен испытывала с тех самых пор, когда подошла к Бекки в библиотеке, наполнили ее снова. Она улыбнулась себе и вошла в гостиную, где Бекки уже раскладывала свои вещи. Еще одно, что так нравилось Мадлен в Бекки, было то, что та никогда не теряла понапрасну свое время.

Уходя в школу, Мадлен забыла на обеденном столе картину. Майя посмотрела на нее и была вынуждена ухватиться за плиту, чтобы устоять на ногах от охватившего ее приступа горя. Это было так несправедливо. Маленькая девочка, новая подруга Мадлен… Как могла она выбрать место и нарисовать Мадлен именно на том самом диване в гостиной, изобразив ее со слегка повернутой головой на фоне толстой драповой шторы. Светлые волнистые волосы дочери спадали прядями на ее лицо. Текстура была так четко передана, что волосы казались настоящими, удивляя желанием прикоснуться к бумаге и проверить их реальность. Но взгляд матери задержался на заднем плане. Прямо над головой Мадлен в центре рисунка была фотография Питера. Майя зажала рот рукой и резко отвернулась, неспособная больше смотреть на картину. Она рванулась в ванную, слепо, на ощупь, неистово разбрасывая по дороге шампуни и тюбики зубной пасты, и бессильно опустилась на колени.

 

10

Амбер каждый день с утра завороженно наблюдала, как Паола и Франческа готовились к выходу из квартиры. Из-за занавесей гардеробной ей было видно, как они причесывались и прихорашивались перед огромном зеркалом в холле, прежде чем покинуть квартиру и войти в элегантный, декорированный металлом лифт. А ведь Паоле было всего-то десять! Однако она вела себя как особа по крайней мере лет на шесть старше, разумеется, самой Амбер. Подготовка к школе была особым ритуалом, занимающим около двух часов, прежде чем она объявляла, что готова. Она ходила в частный лицей, находящийся всего в трех кварталах отсюда, однако для этой цели был нанят личный водитель. Там она изучала итальянский, французский, английский и испанский. Полиглот. На Амбер это производило впечатление. Занятия заканчивались в два, а потом шел длинный перечень повседневных дел, включающий еженедельное посещение парикмахера. Амбер едва могла поверить, что сюда также входили ежесубботние поездки на маникюр вместе с матерью. По мере того как Амбер наблюдала за ними обеими, она осознавала, что Франческа воспитывала свою дочь единственным известным ей способом, нацеливаясь на достижение определенного результата — вырастить Паолу желанной и приятной для противоположного пола, каковой, собственно, и была сама Франческа. Для Амбер длительные походы по магазинам, обсуждения одежды и макияжа за обеденным столом были так же чужды, как и идея того, что мама занимала главное место в ее жизни. Она не могла вспомнить то время, когда бы Анджела была кем-то, о ком не надо было именно ей, Амбер, позаботиться, не говоря уж о том, что вообще-то должно было всегда быть наоборот. Нельзя даже подумать о том, что к Анджеле можно обратиться за советом! Она покачала головой. Однако было нечто, определяющее близость в отношениях Франчески с дочерью… И тогда Амбер впервые осознала, что именно этого ей и не хватало, так что ее поглотили негодование и зависть. Она с жадностью наблюдала за тем, как они радовались вместе, открывая пакеты с покупками, как Франческа расчесывала на ночь волосы дочери. Амбер с горечью осознавала, что этого никогда не было и не случится в ее жизни — самое большее, на что была способна Анджела, — обозначить свое присутствие. И даже несмотря на то что мама Бекки всегда проявляла внимание к Амбер, это все равно было не совсем тем, чего девочке так недоставало. При мысли о Бекки тоска Амбер только усилилась. Амбер писала подруге практически каждый день, и, надо отдать ей должное, Бекки отвечала на все ее письма. Но в последнее время ответы были заполнены новым персонажем — девочкой по имени Мадлен. Амбер испытывала старое знакомое ей чувство паники — неужели ей суждено потерять и Бекки тоже?

 

11

Сердце Бекки неожиданно подпрыгнуло. Возле нее, озадаченный совершенной неспособностью Бекки заговорить, стоял старший брат Амбер — Киеран.

— Она возвращается в пятницу, — повторил Киеран раздраженно, задумываясь, что же произошло с Бекки. Он знал Бекки Олдридж с тех пор, как… Да, всю свою жизнь. Они с Амбер были неразлучны постоянно. Он взглянул на нее и нахмурился. Как же быстро она повзрослела — длинные блестящие рыжеватые волосы, зеленые глаза, милое личико, хрупкое тело… черт, ей уже, должно быть, четырнадцать? Нет, пятнадцать. А он так привык думать о ней как о назойливой маленькой девочке. Он взглянул на часы.

— Я… Я загляну к вам в пятницу, — выдавила из себя Бекки и густо покраснела. Киеран пожал плечами.

— Хорошо. Она приезжает днем. Ну, мне надо бежать… Увидимся, — заключил он, забирая свой мотоциклетный шлем со стола в вестибюле. Бекки уже повернулась, чтобы спуститься по лестнице.

— Эй, — неожиданно начал Киеран. — Можешь прокатиться со мной, если хочешь, — предложил он, наслаждаясь тем, что ее личико снова залилось краской и просияло. — Если, конечно, тебе больше нечего делать.

— Мне? Ах, нет… Нет… Нечего… Что? Прокатиться с тобой? — Слова застряли у Бекки в горле. Она уставилась на него.

— Ну да. Я заскочу тут к приятелю ненадолго. Возьму у него несколько дисков. Ты можешь сесть сзади.

— На твой мотоцикл? — Бекки чуть в обморок не упала. Она окинула себя беглым взглядом: на ней все еще была школьная форма.

— Просто подоткни юбку под себя, — осторожно сказал Киеран, приближаясь к ней. — Тут недалеко ехать, всего одна минута.

Бекки кивнула, вне себя от восторга, чтобы говорить. Они направились к его мотоциклу, припаркованному перед домом.

Двадцать минут спустя Бекки сидела на кровати у его друга Тима и смотрела на Киерана. Она не могла понять, каким же все-таки образом он превратился в ее глазах из бестолкового и навязчивого человека, по необходимости присутствовавшего в доме Амбер, в симпатичного, веселого остроумного молодого человека, в юношу, к сильному упругому телу которого она прижималась, когда они ехали на мотоцикле по Холланд-парк Авеню. Она незаметно наблюдала за ним. Он стоял в углу комнаты, выбирая записи определенной серии в маркированных пластиковых коробочках. Она никогда раньше не замечала непослушную прядь густых волос, спадающую на его лоб, как и у Амбер, или то, какими густыми были его ресницы, обрамляющие голубые глаза.

— Хочешь? — спросил Тим, предлагая ей сигарету. Бекки нервно взяла ее, надеясь, что пальцы не будут дрожать. Она смотрела, как Тим затягивается, в точности повторяла его движения, но старалась не вдыхать дым. И все равно чуть не задохнулась. Но никто, кажется, не заметил этого. На самом деле, ни Киеран, ни Тим особо не обращали на нее внимания. Они разговаривали на каком-то своем языке, полным намеков и шуток, которых Бекки не могла понять, как ни старалась. Но это ее и не беспокоило. Для нее было достаточно находиться с ними в одной комнате. Она сидела на кровати, следя за каждым их движением, чувствуя себя немного смешной в плотно облегающей школьной форме. Она закатала носки у лодыжек и ослабила лямки фартука… Хоть что-то, чтобы выглядеть не по-детски.

Выбор записей занял еще десять минут. Наконец, с небольшой стопкой подмышкой, Киеран повернулся к ней.

— Готова? — спросил он. Она энергично кивнула, соскочила с кровати, и они пошли вниз.

— Запрыгивай, — сказал Киеран, застегивая шлем под подбородком. Когда Бекки подоткнула юбку, она заметила, как Тим рассматривал ее ноги, и она покраснела. Она замерла на мгновение, прежде чем прижаться щекой к спине Киерана, крепко обхватила его, ощутив его упругий живот под своими пальцами. Вибрация от мотоцикла проходила через тело, повергая ее в дрожь. И ей хотелось, чтобы этот день продолжался вечно.

— Попробуй. — Киеран протянул ей свою сигарету с легким наркотиком, выпуская дым из ноздрей. Она взяла сигарету дрожащими пальцами и осторожно вдохнула. Ее чуть не стошнило. Она отдала ему сигарету обратно и выжидала: Ей хотелось, чтобы Киеран снова дотронулся до нее, почувствовать на себе его руки, ощутить легкое, но уверенное прикосновение, обозначающее их физическую близость. И это она, которая отворачивалась, чтобы мама не целовала ее на ночь, а отец вообще вряд ли когда-нибудь целовал ее. Она не шевелилась. Казалось, все ее существо сосредоточилось в пальцах ее правой руки, лежащей на покрывале рядом с его рукой. Киеран неспешно закончил курить и перекатился к ней, оперевшись на локоть. Его тело легко покачивалось рядом, прядь волос спала на лоб, он внимательно смотрел на нее. Бекки забыла свое волнение, отдающееся в самой глубине желудка, забыла обо всем, увидев, как он склонил к ней свое лицо, ощутила прилив сладкой пугающей неизвестности, когда он поцеловал ее. Ее губы слегка приоткрылись, словно она боялась, что это горячее ощущение покинет ее. Но оно не проходило. Ее рот горел от легких движений его языка, когда он очерчивал ленивые круги вокруг ее губ, а потом и внутри, едва касаясь ее нежной плоти. Он слегка отстранился, и она почувствовала, что сама тянется ему навстречу, пытаясь вернуть его, преодолеть еще непотерянное расстояние между его уверенными чудесными губами и этим эротическим теплом, зародившимся от ее собственного робкого ответа на его поцелуй. Ей было и приятно и страшно одновременно.

Его рука крепко обняла ее, его пальцы ласкали ее нежную кожу. Потом она резко встала, словно стряхивая с себя страх и возбуждение.

— Эй, — Киеран пробормотал что-то в знак протеста, когда она высвободилась из его объятий. Он поймал ее за запястье, притягивая обратно к себе. Она с силой высвободилась, тяжело дыша, испытывая панику.

— Я… Я лучше пойду домой, — проговорила она быстро, словно издалека вслушиваясь в свой высокий голос. Она взглянула на Киерана, который лежал теперь, закрыв глаза рукой. Его грудная клетка бешено вздымалась и опускалась. И вдруг Бекки наполнил неожиданный восторг — это она была тому виной! Это она заставила сбиться его дыхание, она явилась причиной выражения болезненного изнеможения от желания на его лице! Она ощутила триумф. Это было ее первое ощущение силы, и так же сильно, как оно напугало ее, ей захотелось испытать его снова. Ей хотелось почувствовать, каково это, зайти еще дальше, чем сегодня… Ей хотелось удостовериться, что это случится снова, и она, маленькая Бекки Олдридж, сможет превратить такого крутого парня, как Киеран Сэлл, в слабое, вожделеющее ее существо. Она одернула свою блузку и заправила волосы за уши. Киеран лежал все так же неподвижно, не говоря ни слова. Она помедлила.

— Я зайду завтра? — сказала она, скорее спрашивая, чем утверждая. Киеран ничего не ответил. — Когда Амбер вернется… — Голос выдал ее. Киеран перевернулся на живот, закрывая голову руками. Бекки взялась за ручку двери.

— Да, увидимся, — ответил Киеран ослабевшим голосом. Бекки открыла дверь и медленно вышла на лестницу. Что за день. Всего за несколько часов вся ее жизнь перевернулась. Амбер. Киеран. Мадлен.

 

12

Первой реакцией Амбер на Мадлен было удивление. Крупная, очень красивая девочка, сидящая на кровати, на том месте, где обычно сидела Амбер, не подходила под описание Бекки. Начать с того, что на ней была очень странная одежда — плотно облегающие коричневые капри, мужская рубашка, застегнутая до выступающего топа без рукавов, полосатые носки и тапки. Тапки? Никто уже сто лет не носил тапки, и впечатление это производило безобразное.

Амбер сняла кипу свежевыстиранного белья с кресла в углу комнаты и села. Мадлен взглянула на нее — робкая улыбка играла в уголках ее губ. Бекки нервно маячила на заднем плане. Ей отчаянно хотелось, чтобы Мадлен понравилась Амбер. Сама Амбер, несомненно, понравится Мадлен. Амбер всем нравилась.

— И какая она, школа Короля Георга? — с любопытством спросила Амбер. Как и Бекки, она никогда раньше ни с кем не разговаривала о школе в конце их улицы.

— Ужасная. — Мадлен печально улыбнулась.

— Почему же ты тогда в нее ходишь? — спросила Амбер.

— Потому что мы бедные.

Бекки густо покраснела. А Мадлен нет. И Амбер понравилось то, как девочка сказала это, прямо, словно бросая ей вызов. Ее взгляд встретился со взглядом Амбер. Темные глаза, обрамленные густыми длинными ресницами… Мадлен, с густыми вьющимися светло-русыми волосами, почти безупречным английским, лишь с небольшим намеком на акцент, и в странной, вызывающе смешной, не сочетающейся одежде, была для Амбер после шести недель в Риме глотком свежего воздуха. Именно тем, что нужно в ее маленьком мире.

— Ну тогда ты должна приходить к нам почаще, — сказала Амбер, улыбаясь. На другом конце комнаты Бекки вздохнула с облегчением. Мадлен понравилась Амбер.

— Я буду.

Позже в тот же день Мадлен неохотно встала с постели и повернулась к Амбер и Бекки.

— Я лучше пойду, — сказала она, пытаясь изобразить улыбку на лице. Рассказы Амбер о ее лете в Риме, ее «другой» семье, одежде, которую ее заставляли носить… — это был иной мир для Мадлен. Все это было рассказано между делом: походы по магазинам и парикмахерам, частные уроки… Это были сцены, которые в мире Мадлен невозможны, и никогда не будут возможны. Порой это приводило ее в отчаяние.

— Итак? — Голос Амбер вернул ее к реальности. Мадлен растерялась. Она не слышала, что ей сказали.

— Что? — спросила она. Амбер вопросительно посмотрела на нее.

— Завтра. Мы идем в кино. Хочешь пойти с нами?

— О! Нет, нет… Я не смогу. Мне надо остаться дома. Помочь матери, — Мадлен соврала автоматически. Она не могла попросить у матери денег на кино, даже если бы ей очень хотелось пойти. — В любом случае, спасибо за приглашение, — добавила она, уже идя к двери.

— Увидимся, — сказала Бекки, закрывая за ней дверь.

— Пока. — Голос Амбер донесся до нее уже на лестнице. Мадлен открыла парадную дверь. И вдруг ее осенило. Или, возможно, маленькая невинная ложь о том, что она должна помогать матери, сделала свое дело. Ей вдруг пришло в голову, а почему по-настоящему не начать помогать ей. Получить своего рода работу. Многие девочки из ее класса подрабатывали по субботам. Они тратили свои собственные деньги на одежду и макияж… И на кино. И если она хотела проводить побольше времени со своими новыми подругами и делать то, что они делали, ей нужно было хотя бы немного собственных денег. И если, в отличие от их родителей, ее не могли оплачивать карманные расходы дочери, что ж! Она должна прекратить чувствовать себя ущербной беднягой, а просто взять и самой заработать деньги. Всю дорогу домой она почти бежала. Это была отличная идея. И почему она не пришла ей в голову раньше?

— Работать? — Майя встревоженно смотрела на свою дочь. — Когда?

— По субботам. Хотя бы раз в неделю.

— А как же твои уроки? — спросил Имре, поднимая глаза от тарелки.

— Папа, но это всего один день в неделю. У меня будет куча времени на мои уроки, — осторожно сказала Мадлен. Имре растерянно кивнул.

— Думаю, у мистера Дормана найдется для тебя работа, — сказала Майя неуверенно. Она посмотрела на своего мужа. — Ты могла бы… Протирать пыль и пылесосить у него по субботам утром. А я делаю у него всю грязную работу по средам… — она помолчала, раздумывая. — Хорошо. Я спрошу у него на неделе. Однако за это много не платят, — сказала она, кладя вареный картофель в тарелку Мадлен.

— Я знаю. Это просто деньги на карманные расходы. Все девочки в школе их сами зарабатывают. — Мадлен не упомянула о Бекки. Майя только сказала после последнего прихода Бекки, что цветы, должно быть, стоили кучу денег, а богатые могли тратить свои деньги на что угодно. Мадлен не рассказала матери и об Амбер. Со слов Бекки Мадлен поняла, что семья Амбер не просто богата, а очень богата, в отличие от семьи самой Бекки, которая относила себя к среднему классу.

— Хорошо. Я поговорю с мистером Дорманом в среду. — Майя села на свое место. Они молча закончили трапезу, каждый занятый своими мыслями и заботами текущего дня.

— Она милая, — согласилась Амбер, расположившись на своем привычном месте у изножия кровати Бекки. — Но носит ужасную одежду.

— Я знаю. Но они и вправду очень бедны, — сказала Бекки. — И ее брат умер. Представляешь?

— Правда? Когда? — Амбер уставилась на нее, удивляясь, как это Бекки всегда удавалось узнавать самые потаенные стороны жизни других людей.

— Я точно не знаю, — призналась Бекки, опускаясь на пол рядом с Амбер. — Но он был ужасно симпатичный. Его фотография висит у них в гостиной. Он служил в армии. Могу поспорить, он был шпионом.

Амбер улыбнулась. У Бекки было богатое воображение.

— Да перестань. Может, он просто заболел. Честно, Бекки… Ты так любишь сочинять.

— Я не сочиняю! Можешь у нее спросить.

— Да зачем мне? Захочет, сама нам обо всем расскажет, — просто сказала Амбер.

— О, ты так чертовски рациональна иногда, Амбер, — ответила Бекки, сраженная ее скептицизмом и неожиданной критикой. Амбер всегда нужна была только правда. Для Бекки же правда зачастую оказывалась слишком скучной. Гораздо интереснее было воображать себе что-то. Она аккуратно подобрала оборки покрывала. Амбер проигнорировала замечание подруги и взяла книгу. Несколько минут они сидели молча. Бекки завистливо смотрела на загорелые руки и лицо Амбер. Та выглядела просто великолепно с загаром и каштановыми локонами. В этот момент она напомнила ей Киерана. При мысли о нем у Бекки защемило в желудке. Она не сказала Амбер ни слова о Киеране… Просто не знала, как это сказать. Ей так хотелось теперь зайти к Амбер, чтобы увидеть его. Но когда? И как? И что она скажет Амбер? Вопрос сверлил ей голову, пока она не испытала тошноту. Она откинулась на подушках, не обращая внимания на подозрительный взгляд Амбер, слишком утомленная, чтобы что-либо объяснять. Это был очень насыщенный день. Она провела его, волнуясь об Амбер, о Мадлен, о Киеране… А теперь еще она видела, что и Амбер начала беспокоиться за нее. Бекки закрыла глаза. Слишком много всего произошло за столь короткий срок. Не то что шесть недель приятной, полной размеренными событиями школьной жизни. Она была переполнена эмоциями. И каждое новое чувство было сильнее и непредсказуемее предыдущего. Она так долго ждала возвращения Амбер, а теперь, когда подруга вернулась, она не знала, как бы поскорее избавиться от нее, чтобы увидеть Киерана. И она очень расстроилась по поводу приглашения Мадлен пойти с ними в кино. Она видела, как явно Мадлен смутилась. Иногда, думала про себя Бекки, закрыв глаза, она слишком глубоко переживала происходящее. Ей хотелось порой не быть так легко ранимой. Амбер была толстокожей — мелкие неудачи и расстройства совсем не задевали ее… Она была крутой. Она не испытывала и половины тех страданий, которые переживала Бекки. Иногда Бекки хотелось стать похожей на Амбер.

 

13

Мадлен с любопытством изучала фасад дома мистера Дормана. Он был пурпурного цвета, непохожий на кремовые или розоватые дома вдоль дороги. Насыщенного пурпурного цвета с золотой дверью и… она присвистнула… зеркальными окнами. Она в жизни своей не видела ничего подобного. Она уставилась на свое отражение в стекле, пока ее мать возилась с ключами. Придя в себя, она последовала за матерью в прихожую. Огромная нога слона приветствовала их. Так и стояла посреди прихожей гигантская черная нога с твердыми потемневшими ногтями и клочковатой шерстью. Мадлен встревоженно рассматривала ее. Она повернулась к матери, но Майя ушла уже на кухню, явно игнорируя странные вкусы мистера Дормана.

— Итак, — Майя протянула ей фартук и пару перчаток. — Сперва кухня, потом все остальное на первом этаже: ванная и две пустующие комнаты. Затем наверху — спальня мистера Дормана и его ванная. В такой очередности. Ясно?

Мадлен кивнула, взяв перчатки и фартук. Ее передернуло, когда она проходила мимо ноги и головы зебры, подвешенной на стену прямо на уровне ее собственной. Майя показала ей, где все лежит — тряпки, ветошь для протирания пыли, пылесос, щетки… В общем, все необходимое для работы. Она показала дочери, как протирать зеркала, как застилать постель. Ей заплатят два с половиной фунта за час, а по оценке Майи эта работа займет у нее около четырех часов. Десять фунтов было целым состоянием для Мадлен.

— Я зайду за тобой в час, — сказала Майя, забирая свое пальто. — Не трать понапрасну время, — добавила она жестче, берясь за ручку двери. Мадлен закатила глаза.

— Не буду. Я справлюсь.

Майя открыла парадную дверь и вышла. Ее ждала другая работа.

Мадлен не ожидала, что работа окажется такой трудной. Почти целый час ушел у нее на уборку кухни. Она пыталась представить себе, каково это было — попользоваться тарелкой и оставить ее где попало, осознавая, что кто-то другой найдет ее, очистит, отмоет и поставит к остальной посуде в буфеты вдоль стен. Мистера Дормана, очевидно, больше заботили другие мысли — даже чайные ложечки, которыми он размешивал кофе, валялись в засохших лужицах от пролитого молока. Мадлен загрузила кастрюли в посудомоечную машину. Не похоже было, чтобы он много готовил. Из всего увиденного она заключила, что он жил один. Ни одна женщина не стала бы терпеть такой беспорядок. Она перебрала холодильник, убрав оттуда три пустые бутылки из-под шампанского и бумажный пакетик из-под грибов. Затем опустошила мусорную корзину и терла, скребла и полировала, пока все поверхности не засверкали. Когда она наконец стянула с себя перчатки и отерла лицо тыльной поверхностью ладони, она задалась вопросом, как же ее мать находила в себе силы выполнять подобную работу день за днем. Убирать офисы было одним делом, но убирать квартиры за испорченными, избалованными мужчинами средних лет, которые и яйца себе сварить не умели, было работой совсем иного характера. И она направилась наверх в первую ванную.

Еще два часа спустя, когда работать оставалось всего час, она добралась наконец до хозяйской спальни. Мадлен с интересом осмотрела комнату. Спальня была просторной и большой, с огромной двуспальной кроватью и массивными деревянными шкафами. Чем бы ни занимался мистер Дорман, у него точно была страсть к животным. Постель покрывала огромная шкура — какого животного, она не могла определить точно — леопарда или тигра, и еще одна подобная шкура устилала пол. Стены были белыми, без украшений. Она застелила кровать, как мать показала ей, собрала грязное белье в корзину. Майя стирала его по средам. Протерев столики, пропылесосила полы, отполировала шкафы. Посмотрела на часы. Оставалось пятнадцать минут. Она устремилась в ванную. Ванная походила на спальню — такая же большая и белая, с минимумом мебели. Мадлен почистила раковину, краны и дверцы шкафов и уже собралась уходить, когда ее взгляд задержался на маленькой фотографии в рамке над туалетом. Девочка аккуратно сняла ее. Молодой человек улыбался в объектив. Он был очень милым. Интересно, кто это. Возможно, сын мистера Дормана? Он был загорелым, с вьющимися каштановыми волосами, темными глазами. Ей понравилась его улыбка.

— Мадлен! — раздался снизу голос Майи. Мадлен подскочила, быстро вернула фотографию на место, выскочила из ванной и устремилась вниз. Майя в пальто стояла в гостиной и протирала пальцем стол, проверяя работу Мадлен. Затем кивнула. Чисто.

— Закончила? — спросила она, ставя на обеденный стол вазу со свежими цветами.

— Да, все готово.

Мадлен следовала за матерью, которая бегло осматривала комнаты. Майя казалась довольной.

— Итак… Ты думаешь, будешь справляться с этим по субботам? — спросила ее Майя по дороге на автобусную остановку. Мадлен охотно кивнула.

— О да, это не так уж и трудно… Я имела в виду, это не такая тяжелая работа, — добавила она, желая создать у матери приятное впечатление.

— Отлично, отлично. Тогда до следующей недели. Ты хорошо поработала сегодня.

Она полезла в свою сумочку и достала кошелек, откуда извлекла десятифунтовую банкноту. Первая зарплата Мадлен. Мадлен взяла ее, ощупала, широко улыбаясь, и положила в карман. Было очень трудно ублажить ее мать, и уж если Майя была довольна, то она и впрямь хорошо поработала. Они шли рядом, и Мадлен мусолила в кармане новенькую хрустящую купюру, мечтая о том, что она на нее купит.

 

14

Амбер услышала звонок в дверь. Она взглянула на часы. Почти пять тридцать. Это могла быть Бекки, или Мадлен, или же кто-то из друзей Киерана. Она услышала голос Кристины, когда та пошла открывать дверь. Да, это была Бекки. Услышав ответ Кристины, Амбер различила голос Бекки и ее легкие шаги, когда подруга поднималась наверх. Амбер отодвинула книги и ждала, пока Бекки пройдет к ней. Из комнаты Киерана раздался шум, и Амбер услышала, как его дверь отворилась и почти мгновенно закрылась. Она нахмурилась. Наверное, кто-то из его друзей пришел одновременно с Бекки. Она ждала. Прошло пять минут, потом десять. Она открыла дверь своей спальни.

Был слышан какой-то звук, и коридор наполнился запахом легких наркотических сигарет Киерана, выходившим прямо из-под его двери. Но никакого признака Бекки. Ни звука. Анджела скорее всего спала. Амбер уже собиралась спуститься вниз, когда услышала смех Бекки — высокий и звонкий, доносящийся из комнаты Киерана. Она остановилась, озадаченная. Какого черта Бекки там делала? Она подошла к его двери и прислушалась. И снова раздался голос Киерана, а затем смех Бекки. Амбер постучалась. Ответа не последовало. Она постучалась снова — на этот раз громче. Теперь она отчетливо слышала голос Бекки. Ее веселую, медлительную интонацию. Амбер слегка толкнула дверь.

— Что тебе надо? — донесся до нее голос Киерана.

— Бекки… Ты там? — Амбер была озадачена. С каких это пор Киеран стал обращать внимание на кого-либо из ее подруг?

Наступило внезапное молчание, потом послышалось хихиканье Бекки. Для Амбер этого было достаточно. Она с силой рванула дверь, резко распахнув ее. Ей казалось, что прошла целая вечность, прежде чем она осознала то, что предстало перед ее глазами. Бекки лежала на кровати Киерана, ее длинные рыжие волосы выбились из хвоста и разметались по лицу. Юбка задралась до самых бедер, и Амбер с ужасом заметила, что рука Киерана лежала на голой коленке Бекки. На ее коленке? И она курила… одну из его наркотических сигарет. Воздух в комнате был наполнен дымом и… чем-то еще — напряжением, сладострастием.

— Какого черта… — начала Амбер, ее глаза расширились от смущения. Бекки густо покраснела. Киеран холодно смотрел на сестру.

— Могла бы и постучаться, прежде чем вламываться сюда, — сказал он, скользя рукой по коленке Бекки, обвивая ее с тыльной стороны. Бекки нервно вздрогнула. Глаза Амбер сузились. До нее наконец-то все дошло. Да, она все правильно поняла.

— Я стучалась, — сказала она коротко, развернулась и решительно вышла, хлопнув дверью так сильно, что статуя у порога подпрыгнула. Она бросилась вниз по лестнице, ее лицо горело, распахнула дверцу комода, схватила кроссовки. Ей хотелось исчезнуть отсюда, стереть из памяти сцену, представшую перед ее глазами. Бекки? И Киеран?

Бекки старалась не выглядеть расстроенной. Киеран сосредоточился на том, чтобы получить максимальное удовольствие от последних двух затяжек. Она чувствовала себя ужасно. Взгляд Амбер сказал все — как ты могла? Бекки не просто внезапно ускользнула от нее, она предпочла Киерана… Лицо Бекки горело от стыда. Она должна была что-то сказать, как-то предупредить Амбер. Но как? Все же ничего такого уж страшного не произошло. Она взяла прядь волос и стала рассеянно крутить ее. Киеран, казалось, не замечал ее переживаний. Он просто посмотрел вслед Амбер, когда та выходила. Его единственным комментарием так и осталось то, что надо стучаться. Бекки вздохнула. Многое в этой семье оставалось ей непонятным. Она чувствовала себя так, словно вся ее жизнь прошла в доме Сэллов, однако она ни на йоту не продвинулась в понимании этих людей, как будто застряла в том самом дне, когда Амбер впервые позвала ее к себе в гости. Когда они вошли в дом, мама Амбер уставилась на них с таким безразличием, словно впервые видела собственную дочь, не говоря уже о ее новой подруге. И тогда ее поразило то, что не изменилось и по сей день — как же они, все такие неприкаянные и каждый сам по себе, вели подобие нормальной семейной жизни в огромном доме. Дом Бекки был таким обыкновенным, среднего класса, до боли предсказуемым… Перейти через дорогу и попасть в дом Амбер — словно войти в другой мир, приехать в чужую страну. И что-то в образе их жизни, переполненной эмоциями, показушностью, притягивало Бекки. Временами ей хотелось исчезнуть из собственного безопасного легко предсказуемого дома и попасть на ту сторону улицы в нестабильность, опасность, непредсказуемость. И она привязалась к ним. Быть дочерью миллионера — воротилы бизнеса с незаконной семьей в другой стране; или же бежать из Венгрии в возрасте десяти лет, бросив позади умершего брата, как Мадлен, — вот что было эмоциональной встряской в понимании Бекки. А что особенного в том, чтобы быть единственной любимой дочерью профессора из Ричмонда и его жены-провинциалки?

Киеран докурил свой косяк, выпуская облачка дыма из уголков рта, и настойчиво погладил ногу Бекки. Она подчинилась его прикосновениям. Она подумает о том, что сказать Амбер, но позже. А теперь ее забавляло, как легко она проникла в дом Сэллов. Подружка Киерана Сэлла… Заманчиво и пугающе.

 

15

Недели быстро летели для Мадлен. Ей очень нравилась ее работа, которую удавалось выполнять так, что она приходила в девять утра, а уходила в час дня. Мистера Дормана всегда не оказывалось дома. Иногда она ставила диск в большую стереосистему в гостиной, пока загружалась посудомоечная машина, и неуклюже пританцовывала с пылесосом вверх по лестнице, убирая пыль на своем пути. На четвертую субботу она с удивлением обнаружила следы от большой вечеринки. Дом был перевернут вверх дном. Пустые бутылки из-под шампанского заполонили ванную, пивные и винные бутылки валялись в изобилии под диванами и в мусорных корзинах, остатки от канапе и легких закусок украшали ковер и красивый обеденный стол. Она с любопытством прошлась по комнатам, обозревая этот хаос. Все ванные были полны стаканов, бутылок, треугольничков хлеба из-под бутербродов, на некоторых сохранились паштет, семга и даже икра. Она отправилась в спальню. Пара участников вечеринки, вероятно, закончили празднование здесь, думала Мадлен, наклоняясь, чтобы поднять упавший на пол кружевной бюстгальтер. Она подержала в руках маленький красный кусочек шелка, раздумывая, что за девушка могла быть обладательницей столь маленькой груди.

На этот раз она решила начать уборку с верхних этажей, а потом перейти вниз. Она собрала все стаканы, бутылки и пустые пачки сигарет, поменяла постельное белье, кинула грязные полотенца в корзину для белья. Она пылесосила, протирала и полировала каждый сантиметр, пострадавший после празднества. Вдруг услышала шум открываемой внизу входной двери. На секунду она прислушалась… Может, уже пришла ее мать? Мадлен различила звук открывающейся дверцы буфета и клацанье стаканов, затем кто-то включил радио. Мистер Дорман, возможно? Она замерла на мгновение, неуверенная в том, что ей делать дальше. Надо ли спуститься вниз и поздороваться или же просто продолжать свою работу и на него не обращать внимания? Что предписывалось в таких случаях? Она все-таки решила спуститься.

Она увидела пару ног, водруженных на софу, и мужскую куртку, брошенную на пол. Кейс стоял раскрытым на ступеньках, половина его содержимого выпала. Судя по тяжелому учащенному дыханию, мужчина на софе отдыхал. Она прошла через холл так тихо, как могла, не желая его беспокоить. Добралась до кухонной двери, тихонько приоткрыла ее и нечаянно сбила ведро с водой и швабру, которые стояли прямо за дверью. Послышался страшный грохот и шум от расплескавшейся воды. Проклиная себя, Мадлен принялась быстро все убирать.

— Черт возьми, Майя! — Мужчина подскочил с софы. — Оставь уже это, я пытаюсь хоть немного поспать.

Мадлен испуганно обернулась. Но мужчина так и остался в прежнем положении — ей видны были его ноги на софе. Теперь он скинул ботинки, и его ноги так смешно выглядели в носках, брюки слегка задрались, обнажая полоску загорелой кожи. Мадлен покраснела. Она прочистила горло.

— Э… Простите, сэр… Но это не Майя. Меня зовут Мадлен, я ее дочь… Помогаю маме по субботам.

Она вышла из кухни в холл, так чтобы он смог рассмотреть ее. Тряпка все еще была у нее в руках. Ноги зашевелились, появилось туловище и голова мужчины. Мадлен смущенно смотрела на него. Это был тот самый молодой человек с фотографии в ванной.

— О… — Он сел, проводя рукой по волосам. — Точно, да, она мне говорила. А я и забыл. Так как, вы сказали, вас зовут?

— Мадлен, сэр.

— А я Марк Дорман. И не стоит называть меня «сэр».

— Да, сэр… То есть, да… Мистер Дорман.

— Просто Марк.

— Марк.

Он был американцем, и у него было ленивое и заигрывающее выражение лица, которое ассоциировалось у Мадлен с голливудскими кинозвездами. Она посмотрела вниз на свои руки, не имея понятия, что сказать дальше. Он спустил ноги с софы и встал. Мадлен подняла глаза. Он был высокий и широкоплечий. Его кожа казалась смуглой на фоне выреза белой рубашки. Волосы были пострижены короче, чем на фотографии, и плотнее прилегали на затылке. Она посмотрела в его темные миндалевидные глаза и внезапно густо покраснела.

— Ну, я не стану вам мешать, — просто сказал он, наклоняясь, чтобы поднять свою куртку.

Мадлен не пошевелилась. Он так и оставил свой кейс и его выпавшее содержимое на полу и взял со стола банан. Он улыбнулся ей и пошел наверх, шагая через две ступеньки. Мадлен продолжала стоять на своем месте, кровь медленно отливала от ее лица. Она быстро завершила оставшуюся уборку, ее все еще беспокоило его присутствие. Однако сверху не раздалось больше ни звука. Мистер Дорман — Марк, — должно быть, крепко уснул.

— Чем он занимается? — спросила она свою маму тем вечером, когда они все трое сели за ужин.

— Кто?

— Марк. Я хотела сказать, мистер Дорман.

Майя посмотрела на нее и нахмурилась.

— Почему тебя интересует, чем он занимается? Это совершенно не твое дело. Ты убираешь его дом, и только.

— Я знаю, но…

— Никаких «но»… Передай отцу овощи.

Голос Майи был резким. Имре поднял глаза, чтобы посмотреть, из-за чего был весь сыр-бор. Мадлен вздохнула и сделала то, что велела мать. Остаток трапезы она молчала, гоняя еду по тарелке, слушая, о чем говорили ее родители. У нее вдруг совершенно пропал аппетит. Она улизнула из-за стола при первой же возможности, когда Майя встала за чайником. Ей хотелось побыть одной. Майя ничего не сказала, когда Мадлен помыла тарелку и исчезла в комнате.

Оказавшись у себя, ей неожиданно захотелось запереть дверь. Она постояла, тяжело дыша, опершись спиной на косяк двери. Потом прошла к кровати и легла, наблюдая, как летний дождь барабанил по стеклу. Из-за стены слышались приглушенные голоса родителей. Закрыв глаза, она ждала, пока перед ней возникнет образ Марка Дормана. Учащенно забилось сердце, робкое тепло рождалось внутри. Она улыбнулась и начала припоминать трехминутный разговор, состоявшийся между ними. «Так как, вы сказали, вас зовут?» Она вспомнила его взгляд, и то, как он улыбнулся, выходя из комнаты. Жаль, что часть их встречи ей пришлось пялиться в пол. Мадлен повернулась и прижалась щекой к подушке. Кожа была горячей. Марк Дорман. Она не могла дождаться следующей субботы.

Но Марк Дорман не появился ни в следующую субботу, ни в последующую. Три недели прошло, но о нем ничего не было слышно. Каждый раз, открывая входную дверь, она думала, что сердце выпрыгнет от радости, когда она увидит его лежащим на софе или спускающимся вниз по лестнице. И каждый раз разочарование было тяжким ударом для нее. Майя была озабочена: она никогда не видела Мадлен такой расстроенной. Девочка почти не разговаривала с ними за ужином, только однозначно отвечала на прямые вопросы, не глядя на родителей. Ее взгляд был постоянно устремлен в пустое пространство за окном.

— Поешь же хоть что-нибудь, — настаивала Майя. Но Мадлен не хотелось есть. Она плохо ела и спала, ей не хотелось ни с кем говорить. Ночью, когда она лежала одна в комнате, слушая обычный шум проезжающих за окном машин, перед ее мысленным взором снова пробегало его лицо, повторялись слова их короткого разговора. И о чем можно было говорить с ней? И почему вообще он стал с ней разговаривать? Но ей достаточно было лишь представить его взгляд, его руки… Она возвращалась к привычным домашним делам, тихонько напевая и нашептывая его имя, с нетерпением ожидая субботы, все еще надеясь вновь увидеть его.

Надежда уже почти совсем покинула ее, когда в следующую субботу, дождливую и отвратительную, она подошла к двери его дома и обнаружила ее незапертой. Ее сердце подпрыгнуло — неужели он был дома? Она осторожно приоткрыла дверь. Да! Его кейс лежал в холле рядом с маленьким чемоданчиком. Должно быть, он вернулся из какой-то поездки. Его зонтик стоял прислоненный к стене, оставив небольшую лужицу воды на деревянном полу. Она зашла, стряхивая воду со своего зонтика, пытаясь успокоить учащенное дыхание. В доме было тихо. Она глянула на часы. Было начало десятого. Она сняла пальто, вешая его за кухонной дверью, и поправила юбку. Где же он был? Она прошла в гостиную — никого. Там было так же чисто, как она и оставила неделю назад. Она прошла к столовой и открыла французские двери — опять никого. Наверное, он наверху, подумала она, закусывая нижнюю губу. Она поднялась по лестнице. Но его не оказалось ни в кабинете, ни в спальне для гостей. Тогда она решилась на большее. Дверь его спальни была приоткрыта, и она осторожно просунула голову в щель. И похолодела. Марк был в спальне. Он лежал на огромной кровати, наполовину прикрытый шкурой леопарда, погруженный в глубокий сон. Мадлен была поражена. Он был полностью одетым — не снял даже галстук. Один ботинок так и лежал там, где соскользнул с его ноги — на краешке кровати. А второй был на хозяине. Очевидно, он провалился в сон моментально. Казалось, она целую вечность так и стояла в дверях, глядя на него. Он был такой… красивый, спокойный… Она даже не могла подобрать правильные слова. Она так быстро выучила английский, удивив этим всех окружающих, даже акцента у нее почти не было! И она очень любила подбирать именно подходящие слова… Возможно, это был талант, унаследованный от матери-писательницы. Но временами английский язык казался ей крайне бедным на эпитеты. Красивый? Да. Марк Дорман был безусловно красив. Но не как кинозвезда, как ей показалось, когда она впервые увидела его и услышала его голос. В нем было еще и что-то мальчишеское, как в ком-то, кто мог играть в теннис каждый день и плавать в бассейне просто ради удовольствия. Он был высокий и грациозный. Ей нравилось, что он постоянно где-то пропадал, словно ему не доставлял удовольствия его красивый дом с отполированными полами и вельветовыми шторами. Ей каким-то образом удалось выудить у Майи, что ему тридцать два и он родом из Калифорнии, что для Мадлен было все равно что прилететь с Луны. Калифорния! Золотое солнце, золотые женщины и мужчины… Золотая жизнь. Ему подходил такой образ. Ей было интересно, что заставило его приехать оттуда в мрачный дождливый Лондон.

Спящий человек издал тихий звук. Мадлен уже готова была исчезнуть и убежать вниз по лестнице, когда он открыл глаза.

— Эй, — сонно сказал он, пытаясь сфокусировать взгляд.

— О, я не хотела разбудить вас. Простите… Я…

— Никаких проблем. Я случайно вырубился. Который час?

— Половина десятого, — сказала Мадлен, быстро взглянув на часы. Кажется, она простояла в дверях добрую четверть часа.

— Черт, мне уже давно пора.

Он быстро вскочил с постели. С минуту он посидел, обхватив голову руками.

— С вами… с вами все в порядке? — забеспокоилась Мадлен. Он выглядел помятым и усталым. Поднял голову. Его глаза были красноватыми, заметила девушка. Он медленно потряс головой.

— Да… Прилетел из Нью-Йорка этим утром. Чертов перелет, только и всего.

— Но все уже закончилось.

— Мне нужно немного воды. — Он с трудом поднялся на ноги.

— Нет-нет. Оставайтесь здесь. Посидите. Я принесу.

Мадлен быстро побежала вниз. Она услышала, как он пробормотал что-то невразумительное и снова завалился на кровать. Она добежала до кухни, достала из холодильника бутылку воды, взяла стакан, открыла один из шкафчиков, где когда-то видела аспирин… Нашла его и быстро побежала обратно в спальню. Марк все еще лежал, растянувшись, прикрывая рукой глаза от дневного света.

— Вот, — сказала Мадлен, подходя к нему. Он открыл один глаз и уставился на нее. — Я также принесла вам аспирин.

— Майя, вы просто ангел, — простонал Марк, поднимаясь на одном локте.

— Нет… Нет, я — Мадлен, — быстро пробормотала Мадлен, удивившись, что он забыл ее имя.

— Точно. Простите. Перебрал лишнего сегодня ночью. — Он улыбнулся, беря у нее из рук стакан и аспирин. Их пальцы соприкоснулись.

— Вы были на… вечеринке? — спросила она, когда он запрокинул голову, чтобы проглотить таблетку.

— Не совсем. Первый класс, шампанское всю дорогу от Нью-Йорка до Хитроу.

— О… — Мадлен не могла представить перелет первым классом, даже любым другим классом, потому что не летала ни разу в жизни.

— А вы говорите по-английски намного лучше вашей матери, — заметил Марк, тряся головой, словно пытаясь вернуть ясность рассудка.

— Ну, мы здесь уже довольно давно, — сказала Мадлен, краснея. Ей нравилось, что он на нее смотрит, хотя ее это слегка нервировало.

— Сколько вы здесь?

— Четыре года.

— Все же это не так и много. А сколько вам лет? — Марк довольно странно смотрел на нее.

— Шест… Шестнадцать. — Голос Мадлен непроизвольно задрожал.

— Прекрасные шестнадцать, а? — Он засмеялся, снова падая на кровать. Мадлен не могла оторвать от него глаз. — Ну, ладно. Надо мне собираться. Спасибо за воду и аспирин, — добавил он, поправляя галстук. Мадлен кивнула, но ей не хотелось уходить. Она наблюдала, как он снял куртку, небрежно бросив ее на пол. Он начал расстегивать рубашку и остановился. — Наверное, вам лучше начать убираться внизу?

— Да-да… конечно. Я… я уберусь на кухне. Или буду в столовой.

— Конечно. Где хотите.

С этими словами они и расстались.

 

16

Уже который раз за последние годы Макс проклинал Анджелу, заходя в дом, на ходу ослабляя свой галстук и оставляя куртку в прихожей, чтобы ее повесила Кристина. Была среда, половина девятого утра, и он только что прилетел ранним рейсом из Парижа, чтобы пригласить на завтрак одного из наиважнейших для его чертовой карьеры людей и, черт возьми, он должен был организовать все один, без ее помощи. Она снова была дома, после того как ее вышвырнули из клиники «Клаасенс» пару месяцев назад. Там у нее произошел какой-то гнусный инцидент с сыном одной из пациенток… Управляющий даже не стал вдаваться в подробности, так он был смущен произошедшим. И Макс не стал дознаваться — ему было все равно.

— Кристина! — завопил он, перепрыгивая через две ступеньки.

— Да, сэр. — Кристина появилась у подножия лестницы.

— Все ли готово? — Макс коротко посмотрел на нее.

— Да, сэр. Все. Я приготовила гостевую комнату на втором этаже, на случай, если лорд Хеннинг захочет отдохнуть после встречи. Там свежие…

— Отлично, — резко оборвал ее Макс. — Я быстро приму душ. Подбери мне что-нибудь подходящее из одежды, хорошо? — И он исчез в своих комнатах. Кристина кивнула, не вполне уверенная, справится ли она с этой задачей. Что-нибудь подходящее? И что это может значить? Она подумала мгновение, затем последовала за ним наверх.

— Да, это подойдет. Отлично, — проговорил Макс, выходя из просторной ванной лишь в полотенце, обернутом вокруг талии. Она стояла перед ним, не зная, куда глаза деть. Темно-синий в полоску костюм, который она выбрала, получил его одобрение. Она достала брюки и сняла с пиджака пластиковую упаковку.

— Что… Что-нибудь еще желаете? — промямлила она. Кровь прилила к ее лицу, она пыталась не смотреть на полуобнаженного хозяина, стоящего перед ней. Макс подумал мгновение, потом взглянул на нее и покачал головой, все еще в мелких капельках воды после принятого душа.

— Нет, спасибо, Кристина. Я спущусь через несколько минут.

Она развернулась и вышла из комнаты, пытаясь не выдать своего смущения. Она глубоко вздохнула и пошла вниз по лестнице. Это был не первый раз, когда она так смущалась в его присутствии. В нем было нечто такое… могущественное, в Максе Сэлле. Она работала в доме уже четыре года, и хотя большая часть времени уходила на то, чтобы присматривать за его бедной женой, она до сих пор краснела как подросток, когда он смотрел на нее своими пронзительными серо-стальными глазами. Да она и была совсем юной, напомнила она себе, заходя на кухню. Ей недавно стукнуло двадцать. Работа в доме Сэллов была ее первой нормальной работой, не считая работы на ферме дома, в Варшаве. Она до этого никогда не встречала подобных людей — богатых, известных и несчастных. Не считая самого Макса, казалось, только Амбер могла достойно справляться с ситуацией дома, не то что ее брат и мать. Амбер просто пыталась не принимать все так близко к сердцу. А ее брат! Кристина закатила глаза. Киеран был по уши в дерьме со своими наркотиками. И она удивлялась, как Макс не замечал этого. Киеран был так похож на свою мать — только если Анджела большую часть времени была в стельку пьяна, тот был под кайфом. На него было достаточно взглянуть всего один раз, чтобы понять это. Да, думала она, направляясь в столовую, чтобы убедиться, что все действительно готово, как того требовал Макс, Киеран был в полном дерьме. Ей было жаль его.

На ходу поправляя галстук, Макс направился в комнату для гостей, чтобы проверить все самому. Он прошел через большую спальню и нахмурился. Шторы были задернуты, комната все еще погружена в полумрак. Он подошел к окну и распахнул его. Позади него неожиданно раздался какой-то шум. Макс резко развернулся, чуть не сбив вазу со свежими цветами, поставленную Кристиной. Он прищурился — кто-то был в кровати. Макс колебался лишь мгновение, чтобы все осознать.

— Какого черта? Что здесь происходит? — прорычал он. Раздался визг и шевеление под покрывалом. Он подбежал к постели и сорвал покрывало. Ему понадобилось всего несколько секунд, чтобы узнать девушку, лежащую полуголой рядом с его сыном. Бекки? Бекки Олдридж? Подруга Амбер? Разве она не должна теперь быть в школе? Он уставился на них. Повисла ужасная, шокирующая тишина.

— Одевайся и убирайся отсюда, — наконец выдавил Макс сквозь стиснутые зубы. — Я вернусь через пять минут и не хочу застать тебя здесь. А ты, — зарычал он, указывая на сына, — в мой кабинет. Немедленно! — Он повернулся на каблуках и вышел.

— О боже! — Бекки начала плакать. — Ты сказал мне, что он в отъезде, — вопила она, сотрясаясь всем телом и хватая на ходу одежду. Киеран молчал. Он лежал на спине с закрытыми глазами и даже не собирался вставать.

— Киеран, — сказала Бекки, толкнув его, — вставай! Твой отец хочет видеть тебя. О боже, и как ты ему все объяснишь?

Но Киеран не отвечал. Он протянул руку и потянулся за своим косяком.

— Ты не можешь просто так лежать здесь! — закричала Бекки, быстро одеваясь. Она знала, что это изначально была плохая идея — заходить к Киерану по дороге в школу. Даже несмотря на то, что они ничего такого не сделали… Киерану очень нравилось лежать рядом с полуобнаженной Бекки, курить травку и время от времени трогать ее. И Бекки это нравилось — ей было страшно пойти самой до конца, и в то же время она боялась потерять его, если откажет ему. Таким образом каждый из них получал то, чего хотел, хотя, если послушать других девчонок ее возраста, было по меньшей мере странным то, что он не хотел переспать с ней… пока… Но теперь Бекки просто рыдала от отчаяния. Она была в ужасе от того, что скажет ее мать, а уж отец — тем более. Она боялась наткнуться на Макса, когда будет выходить из дома. То, как он посмотрел на нее… Ужасная смесь удивления, злости и… разочарования. Она повернулась к Киерану, который уже почти задремал.

— Что ты скажешь ему? — спрашивала она, стараясь завязать волосы в хвост. Но Киеран упорно молчал. — Пожалуйста, Киеран… Ты должен сказать ему…

— Да заткнись же наконец, Бекки, — резко прервал ее Киеран, выпуская колечки дыма. Бекки оторопела. Что это он только что сказал?

— Но… но разве ты не собираешься… спуститься вниз?

— Нет. Заткнись наконец. Я пытаюсь заснуть.

— Но, Киеран… — начала она снова.

— Я сказал. Закройся. Я пытаюсь поспать. Я за этим сюда и пришел. Закрой дверь, когда будешь уходить, ладно? — С этими словами он отложил косяк, накрылся покрывалом с головой и отвернулся к стене.

Бекки молча закончила одеваться. Ее пальцы все еще дрожали, когда она открыла дверь и тихонько прокралась к лестнице. Был десятый час. Занятия в школе уже начались. И что она скажет Амбер? С тех пор, как Амбер наткнулась на них с Киераном несколько недель назад, между ними повисло какое-то напряжение. Амбер делала вид, что ее это не касается, но Бекки знала, что это было не так. Амбер внутренне очень переживала эту ситуацию. У нее было слишком развито чувство собственничества, хотя раньше Бекки никогда этого не замечала. И теперь Бекки не знала, о чем Амбер переживала больше — что потеряет Киерана или ее. Киерана Амбер всегда защищала, а сама Бекки в последнее время никак не могла угодить Амбер.

Она открыла дверь и тихо вышла на улицу. Все изменилось молниеносно, только на этот раз Бекки не могла рассказать об этом Амбер. Никому не могла.

Кристина остановилась с подносом свежеиспеченных круассанов в руках. Она услышала удар, крик и звук чего-то бьющегося. Она повернулась и посмотрела на миссис Дьюхерст.

— Вы это слышали?

— Не-а. И ты тоже. — Миссис Дьюхерст была решительной. Она взглянула на дверь.

— Но… — неуверенно начала Кристина. Она слышала, как что-то волокли по полу, а потом прямо вниз по лестнице. Она только надеялась, что тащили не Анджелу.

— Ничего. Пусть сами во всем разбираются. Пошли. Надо поставить эти круассаны подогреть в духовку. Лорд будет здесь с минуты на минуту.

Кристина неуверенно последовала за ней на кухню. Что бы там ни происходило, сегодняшний званый завтрак был намного важнее.

 

17

Мадлен пару раз осмотрелась… Затем запустила руку внутрь. Нащупала толстую стопку фотографий, прежде чем вытащить ее из ящика стола. Мгновение помедлила. Она не должна, просто не имеет никакого права… Ее обязанность — убирать кабинет, а не рыться в личных вещах хозяина. Девушка быстро взглянула на фотографии. И что именно она искала? Она и сама не знала. Мадлен снова прислушалась — внизу было тихо. Марк Дорман ушел через несколько минут после того, как она пришла.

Все фотографии были из незнакомых ей мест — город с высокими домами и желтыми машинами на фоне снега, какой-то пляж и люди, сошедшие, казалось, с обложек журналов. Красивые, улыбающиеся люди — так что дух захватывало… Одна и та же девушка была на серии снимков. Мадлен внимательно рассматривала ее. Длинные сверкающие темные волосы, широкая милая улыбка… А на одной из фотографий Марк обнимал ее. Его подружка, это было очевидно. Мадлен закрыла лицо руками. Конечно. Она не могла найти слов. Подружка. Она отодвинула от себя фотографии и встала. Она не могла больше на это смотреть. Это было смешно. Она глупо, по-детски запала на мужчину в два раза старше, а правда была в том, что Марк Дорман едва помнил, кто она такая. Ее мать подозревала причину ее душевного состояния и грозилась перевести Мадлен работать в офис, если та не перестанет приходить после уборки его дома с подобным выражением лица.

Чертова корова! Мадлен хлопком закрыла ящик стола и встала. Пора было приступать к обычным обязанностям — уборке, возвращаться в реальный мир. Уборка. Она подобрала тряпку и неохотно вышла из кабинета.

На следующей неделе Марк Дорман удивил ее. Мадлен уставилась на него так, словно не расслышала, что он сказал. Вечеринка? Он приглашал ее на вечеринку?

— Кто? Я? — повторила она, хмурясь. Она стояла на лестнице с тряпкой в руке, глядя на него сверху через разделяющие их узкие ступени.

— Да. Если ты сможешь прийти сюда около пяти, официанты тоже придут к этому времени, и ты сможешь убраться здесь и все подготовить. А вечеринка начнется около восьми. Что случилось? — Он взглянул на нее. Мадлен густо покраснела.

— О… Нет… Я просто подумала… — Она осеклась, не в силах поверить в происходящее. На одно короткое сумасшедшее мгновение она решила, что он приглашал ее на вечеринку, а не просил убраться и провести к ней приготовления. Мадлен взяла себя в руки. — Конечно. Я буду здесь к пяти. — Она развернулась, чтобы пойти наверх, боясь, что он увидит ее пылающие щеки.

— Нет, подожди… Что не так? — Марк поставил на пол свой кейс.

— Ничего, — ответила Мадлен и побежала наверх. Она распахнула дверь ванной и облокотилась на раковину. Какой идиоткой она себя выставила. Просто ужас! С какой стати он станет приглашать ее на вечеринку? Какого черта она себе возомнила?

— С тобой все в порядке, Мадлен? — раздался голос Марка из-за двери. Мадлен подскочила.

— Да, да… Все хорошо. Я… Я сейчас выйду, — нервно отозвалась она.

— Хорошо. Я буду внизу. Мы обговорим, что надо будет сделать.

— Да. Я через секунду спущусь.

Она подождала пару минут, просушила лицо одним из чистых полотенец, которые повесила ранее, и открыла дверь. Осторожно пошла вниз по лестнице.

Марк лежал на одном из диванов, обитых пурпурным бархатом, и читал. Он отложил журнал, когда она подошла к нему, и предложил ей присесть. Она села напротив него, плотно сдвинув колени и положив на них руки.

— Хорошо. Давай обговорим, что тебе надо будет сделать. Всего будет человек двадцать-тридцать — не так уж и много. Мы разложим обеденный стол, к которому люди будут сами подходить за едой и напитками… Позволь, я тебе покажу… — Марк встал. Мадлен наблюдала, как он быстро подошел к столу, нащупал снизу небольшую, цвета вишневого дерева панель механизма, который позволял раздвигать стол в полную длину.

— Это в действительности несложно. Посмотри… Подойди сюда и попробуй… — Он взял руку стоящей рядом Мадлен и поднес ее к небольшой металлической кнопке. Мадлен похолодела, сдерживая дыхание. — Попробуй.

Она сделала так, как он показал, возвращая задвижку на место. Стол задвигался, возвращаясь в прежнее положение.

— Видишь? — Мадлен кивнула. Ее пальцы горели в местах, где Марк прикоснулся к ней. Она отодвинулась от него. Стоять так близко к нему она не могла.

— Э… Мне… Какие тарелки и столовые приборы мне надо приготовить? — спросила она, переходя к другому краю стола. Марк, казалось, не заметил ее состояния.

— О, официанты все это принесут. Это же будут только холодные закуски. Бутерброды, коктейли… все такого плана.

— А… — Мадлен никогда не была на вечеринках. И не имела ни малейшего представления, что там едят и пьют. Она даже не понимала, зачем он пригласил ее, если официанты сами все принесут. — Надо ли мне… купить цветы? — подсказала она.

— О, да это же отличная идея. Купи какие-нибудь цветы на нашей улице. Все, что тебе понравится. Укрась этот дом. Отлично. — И он улыбнулся ей.

Мадлен снова покраснела. Ей нравилось, с каким энтузиазмом он брался за любое дело. Марк Дорман, казалось, был самым позитивным человеком из тех, кого она встречала. Его подход так отличался от скучного прагматизма, господствующего в ее собственном доме. Она промямлила что-то о мытье посуды и поспешила на кухню, боясь, что уже второй раз за день он увидит то, как она покраснела.

В пятницу вечером она стояла в дверях его гостиной, восхищаясь изменениями, произведенными цветами. Она выбрала огромный оранжевый букет с веткой зелени посередине, множеством бутонов и темно-зелеными стеблями. Она не могла вспомнить, как назывались цветы, но выглядели они великолепно на фоне сумеречного интерьера с пурпурными диванами и мебелью цвета темного бургундского. Ей нравился дом Марка Дормана, так сильно отличающийся от ее собственного. Пространство, тишина, удовольствие…

Удовлетворение от окружающей обстановки, чувственный восторг. Незнакомая ей радость просто от пребывания в приятной атмосфере. Она постояла несколько минут в дверях, завороженная.

К девяти часам вечеринка была уже в полном разгаре, и Мадлен неохотно собралась уходить. Она сказала матери, что вернется к восьми, так что уже опаздывала на целый час. Она выскользнула из кухни, на ходу развязывая фартук, и пошла по лестнице на второй этаж в свободную комнату, где оставила свою сумку. Вечер был теплый, и большинство гостей собралось на террасе. Она постояла у окна в полумраке, глядя на них. Марка среди них не было. Он исчез, как только появились первые гости. Мадлен робко стояла в дверях кухни, наблюдая, как одна красивая женщина за другой входили через парадную дверь, каждая из них на мгновение останавливалась, чтобы посмотреться в огромное зеркало, которое Мадлен протирала раз в неделю.

Никто из них даже не взглянул в направлении Мадлен. Теперь она наблюдала за ними, за тем, как одна из женщин вертела прядь своих светлых волос, слушая мужчину и посмеиваясь, ее волосы спускались по плечам, которыми она кокетливо, словно невзначай, пожимала. Мадлен думала, что она никогда не сможет научиться этим манерам… Флирту, легкому шарму. Единственное, как Мадлен умела общаться с мужчинами — это краснеть и убегать. Она отвернулась от окна и взяла свою сумочку. Пора было уходить.

— Ах, вот ты где. — Голос Марка сбил ее с мысли. Он стоял в дверях. Мадлен оторопела. Она не слышала, как он поднялся по лестнице.

Девушка снова покраснела.

— Я как раз собиралась… Я… Я сказала маме, что приду в восемь, — проговорила она, не желая, чтобы ее слова звучали, как у школьницы. — Я уже задержалась, — добавила она, глядя на часы — лучше было смотреть куда угодно, только не на него. От его вида в черном пиджаке и светло-зеленой рубашке захватывало дух.

— Ты еще не выпила со мной, — улыбнулся он, входя в комнату. — И я еще не поблагодарил тебя, — добавил он, ставя бутылку и два бокала.

— За что? — озадаченно спросила Мадлен.

— За успешную организацию вечеринки. Думаю, все идет довольно хорошо, — непринужденно сказал Марк. — Разве вы, англичане, не так говорите?

— Что?

— Довольно.

— Не знаю. Я не англичанка, как вы помните.

— Я все время забываю, — засмеялся Марк. Он налил шампанское в два бокала и протянул ей один. В комнате было темно, но он и не собирался включать свет. Он подошел к окну и посмотрел на террасу, как и она. — Да, я думаю, все отлично проводят время.

— Это все ваши друзья? — Мадлен не поверила, что задает этот вопрос. Она нервно держала бокал между пальцами. Марк сделал глоток.

— Некоторые. Но большинство — просто знакомые.

Мадлен кивнула, хотя не совсем понимала, в чем разница.

— А кто та девушка… женщина… с темными волосами? — осторожно спросила она. Она тут же узнала ту самую девушку с фотографии.

— Никки? — Марк посмотрел из окна. — Она — старая знакомая.

— Она красивая, — уклончиво сказала Мадлен.

— Не красивее тебя, — тихо сказал Марк. Мадлен ужасно покраснела, не зная, что и сказать. Она осторожно отхлебнула шампанского, но пузырьки ударили ей прямо в нос, и она закашлялась.

— Вот так, — Марк наклонился к ней и отстранил ее бокал. — Не суй нос вовнутрь, только губы… — засмеялся он. — Это тебе не «Севен-ап»!

— Я знаю, — запротестовала Мадлен, смущаясь. — Но оно игристое.

— Это — шампанское, — сухо заметил Марк. Однако он не отошел от нее. Мадлен стояла на своем месте абсолютно спокойно. Он был совсем рядом. И вдруг все произошло очень быстро. В одно мгновение она стояла, держала шампанское и смотрела на террасу, а в следующее — она поняла, что его руки забирают у нее бокал и поворачивают ее к нему лицом. Потом его лицо оказалось совсем рядом, и она почувствовала жесткое, настойчивое давление его губ на ее. Но это был не школьный поцелуй, не мягкий романтический поцелуй, о котором она мечтала. Губы Марка были горячими и требовательными… Он чего-то хотел от нее, но она не имела представления, как дать это. Последовала вопросительная пауза — и затем ответ Мадлен. Он запер дверь и повел ее к кровати. Мадлен закрыла глаза, ощущая только головокружение и прикосновение его рук, когда он снимал с нее один предмет одежды за другим, пока, наконец, не снял все.

 

18

Макс и не пытался сделать вид, что не изучает человека, сидящего напротив него в ресторане отеля «Найтбридж». Он сделал глоток кофе, наслаждаясь горьким насыщенным вкусом на языке и прислушиваясь к разговору. Его ум был занят, сопоставляя факты, даты, места… выбирая из памяти нужные контакты и связи. Киеран… Он не понимал, что было с парнем не в порядке и что с этим делать. Его сын, бесспорно, пошел в мать. Как обидно. Слабовольный, тщеславный, избалованный… Киеран был не тем сыном, о котором он мечтал. Забавно, отвлекся он на секунду от разговора, что Амбер оказалась больше похожа на отца — жесткая, целеустремленная, независимая. Все те качества, которые, он так надеялся, будут у Киерана. Такое разочарование. Эти качества девочкам определенно не нужны. Он насильно вернул себя к настоящему. Талал Баруди, человек, с которым свел его лорд Хеннинг, вопросительно смотрел на него.

— Простите… так вы сказали… — Он еще раз глотнул кофе.

— Нам нужны ваши контакты. Есть ли у вас кто-то подходящий для такого случая?

Макс медленно кивнул. Он должен был принять сейчас быстрое и инстинктивное решение. Можно ли доверять мистеру Баруди? Макс снова кивнул. Человек, сидящий напротив него, был ливанцем. Из христианской семьи банковских служащих средней руки. Его костюм был дорогим и хорошо скроенным, на мизинце поблескивал крошечный бриллиант. На нем были итальянские, хорошо начищенные ботинки. Детали, детали… Все дело, по опыту Макса, было в мелочах.

— Хорошо. Позвольте мне сделать быстрый звонок. Есть кое-кто… Человек, которого я знаю… В данный момент он в Тегеране. Если кто-то и может вам помочь наладить контакт с русскими, так это он. Я вернусь через минуту.

Макс отодвинул свой стул и быстро пошел к главной стойке.

Талал Баруди наблюдал, как уходит Макс. Впечатление было сильным. Макс Сэлл мог организовать ему встречу, на подготовку которой у него самого ушло бы не меньше года. Список личных контактов этого человека был обширный и, в сущности, уникальный. Так ему рассказывали о Максе в Бейруте. Было много людей средней руки на Среднем Востоке — ходила такая местная шутка. Талал и сам обладал завидным списком связей. Но что значило его личное знакомство с дюжиной глав государств в сравнении с воротилами бизнеса на мировом финансовом рынке — личными связями Макса Сэлла. Потому он так дорого и обходился Талалу. Но если из этой встречи что-то выгорит, это окупится ему сторицей. Необыкновенный человек, этот Макс Сэлл, думал Талал, допивая свой кофе и доедая один из самых вкусных бисквитов в этом отеле. Он слышал немного о беспорядочной семейной жизни Макса — жена-алкоголичка в Лондоне, красивая любовница в Риме… Дома по всему миру. Счастливый, гаденыш, думал Талал, усмехаясь. Слухи о его карьере от личного водителя до воротилы в мире бизнеса являлись предметом бесконечного обсуждения и широкой огласки. Но почти никто не знал, откуда родом был Макс Сэлл. Только сплетни. Кто-то говорил, что он был евреем, родившимся в Германии и чудом избежавший лагерей, другие — что он был русским, даже армянином, и приехал в Англию подростком без гроша в кармане. Это было правдой — в голосе этого человека было нечто… Даже не в акценте, а едва заметное искажение… в грамматическом построении предложений, хотя проскакивающее довольно редко. Сам Макс никогда не давал никаких комментариев. Он никогда не проводил личных интервью, отклонял бесчисленные вопросы биографов, желающих осветить жизнь знаменитостей. Он уже и без того всегда в центре внимания. Талал пожал плечами. И кому надо знать, откуда родом Макс Сэлл? Важнее то, кого он знал. И кого он мог убедить, что Талал Баруди был человеком, с которым можно иметь дело.

— Он встретится с вами в Копенгагене через неделю. — Макс вернулся к их столу. Талал кивнул, улыбаясь. — Я дал ему понять, что вы покроете все расходы, — добавил Макс, садясь. Он написал телефон на карточке и протянул Талалу. — Позвоните по этому номеру, когда будете в городе. — Талал снова кивнул. Их встреча подошла к концу. — Как Лейла? — спросил Макс, собирая свои вещи. Талал удивленно взглянул на него.

— Хорошо… я не знал, что вы… Вы знаете мою жену? — спросил он удивленно.

— Мы однажды встречались, давным-давно. Она тогда работала на линиях «Алиталии», я думаю? — Талал кивнул, удивленный уже во второй раз за это утро. Немногие люди из его окружения догадывались, что Лейла Баруди в девичестве была Люсией Марчиано и что она вышла замуж за Талала Баруди после их недельного знакомства в Бейруте, несмотря на чьи-либо отговорки… Но для Макса Сэлла это было обычным делом. Он никогда никого и ничего не забывал. — Передайте ей от меня привет, ладно? Она должна меня помнить.

Макс взял свой зонтик и плащ, кивнул Талалу и быстро вышел из отеля.

Талал еще недолго посидел за столиком, немного не в себе. Было нечто особенное в том, как Макс сказал: «Она должна меня помнить». Он встал, встревоженный тем, что осознал, как быстро бьется его сердце.

 

19

Мадлен сняла трусики и закрыла глаза. Она досчитала до десяти. Когда она открывала глаза, то убеждала себя, что обычные месячные испачкали трусы, что кошмар будет забыт и жизнь встанет на свои места… И она открыла глаза. Но ничего не было. Белая чистая ткань, ни капельки крови, ни пятнышка. Она сглотнула. Села на унитаз и закрыла лицо руками. Прошло почти два месяца с той ужасной красивой вечеринки у Марка Дормана. Почти два месяца с тех пор, как несколькими днями позже он позвонил утром Майе и сказал, что ему не нужна больше уборщица и что-то о том, что он возвращается в Нью-Йорк. Мадлен не смотрела на Майю, когда та выкрикнула ей новость из-за угла кухни.

Теперь, сидя на унитазе, она опустила голову, слезы ручьями стекали у нее по щекам. Мадлен не была глупой или настолько наивной — она знала, что произошло с ней и что следовало делать дальше. Вопрос был — как? Она взглянула на свои руки. Даже если ей удастся убедить мать найти ей еще работу, у нее займет это… Она быстро подсчитала в уме… Тридцать недель, чтобы заработать необходимые триста долларов. Когда она впервые осознала, что у нее задержка, то позвонила на горячую линию, телефон которой увидела в пятнадцатом автобусе. «Беременна? Страшно? Позвони 01-679-9999 — получишь профессиональный совет и поддержку», — говорилось в рекламе. Мадлен позвонила на следующее же утро. Это стоило 299 фунтов, включая страховку. Она поблагодарила диспетчера и положила трубку, пытаясь убедить себя, что в следующий раз ее цикл обязательно восстановится и ей никогда больше не понадобятся профессиональный совет и поддержка, тем более за 299 фунтов. С ее теперешним уровнем заработка, когда она раз в неделю помогала Майе убираться в офисах, пройдет шесть с половиной месяцев, пока она скопит такую сумму. А к тому времени ей уже будет пора рожать.

Мадлен вытерла лицо и напомнила себе, что была практичной, спокойной и справится со всем сама. В ее сегодняшних обстоятельствах от нее требовалось здравомыслие. Надо было найти деньги на аборт, надо было с кем-то посоветоваться, и нельзя рассказывать о случившемся родителям. Во всем мире было только два человека, которые могли одолжить ей деньги, — Бекки и Амбер. И они также были теми самыми единственными двумя, которым она бы отважилась рассказать.

Она спустила воду в туалете, высморкалась и открыла дверь. Был четверг, и в квартире никого не было. Впервые в жизни она прогуливала школу. Она сказала Майе, что плохо себя чувствует, и это была правда. Ее подташнивало, и от этой постоянной тошноты возникало чувство слабости и дезориентации. Она чувствовала, как буйствует ее желудок. Живот был расслабленным и мягким. Она ощущала себя огромной и расплывчатой, как будто в следующий момент могла вывалиться из собственной кожи. Она заползла обратно в кровать, приложив к животу теплую грелку, стараясь не думать о том, что происходило у нее внутри. И что она должна будет… что ей придется сделать.

Амбер взглянула на Мадлен и сказала без колебаний:

— Я дам тебе деньги. Не беспокойся об этом.

Бекки благодарно посмотрела на нее. Как бы сильно ей ни хотелось помочь Мадлен, не было никакой возможности достать триста фунтов без ведома ее матери, и в этом случае пришлось бы многое объяснять маме. А чем меньше родители будут знать об этой ситуации, тем лучше.

— Ты уверена, что для тебя это не составит труда? — спросила Мадлен, слезы ручьями стекали по ее лицу.

— Труда? Мадлен… не глупи. Я могу прямо сейчас принести тебе деньги, если хочешь. — Амбер поднялась.

— Нет-нет… Это не обязательно делать сейчас… Я лучше сначала туда позвоню и обо всем договорюсь, — сказала Мадлен, утирая лицо тыльной стороной ладони. Она не рассчитывала на такую щедрость. Она едва знала Амбер, прошло всего три месяца после ее возвращения из Рима. Приступ тошноты внезапно повторился, и ей пришлось выбежать в ванную.

— Бедная Мадлен, — сказала Амбер, глядя на Бекки. Внезапная неловкая тишина повисла между ними, впервые за десять лет, в течение которых они были друзьями. Бекки уставилась в пол. Амбер удивленно смотрела на нее. В один миг для нее словно все переменилось. Она не отваживалась спросить Бекки, была ли она… Но по ее реакции на несчастье Мадлен, тяжелому вздоху и волнениям Амбер поняла. Да, у Бекки тоже был сексуальный опыт, и увы, она, так же, как и Мадлен, не задумывалась о последствиях. Было много другого, о чем она задумывалась, здесь же вела себя совершенно легкомысленно. Бекки привела Мадлен в их маленький мир и сделала уютную старую дружбу их двоих новой дружбой — теперь их было трое. К счастью для всех, Амбер сразу полюбила Мадлен. И узы, так естественно связывающие Амбер и Бекки в течение многих лет, захватили и Мадлен вполне органично. А теперь Мадлен и Бекки сделали шаг вперед от своего детского возраста… И без нее… Она не торопилась их догнать, осознавая, что осталась позади. Ее даже не пугали последствия, хотя для Мадлен они были просто ужасающие. Амбер просто никогда не встречала человека, с которым ей хотелось бы это сделать. Каким-то образом для нее все мужчины измерялись той планкой мужественности, которую задавал Макс, излучающий огромную энергию и страсть.

Она встала с кровати и вышла.

Анджела повернула голову, когда Амбер постучала и зашла в комнату. Она осторожно поставила пустой стакан и изобразила улыбку на лице. Она с минуту слушала дочь, потом подошла к стулу возле окна. Она нашла мягкий кожаный кошелек в элегантной сумочке и извлекла оттуда толстую пачку банкнот.

— Вот, дорогая… Думаю, этого тебе хватит. Какого цвета ты хотела?

— Желтого, — ответила Амбер и глазом не моргнув. — Думаю, желтый смотрится красиво.

— Да, что-нибудь бодрое и яркое, — согласилась Анджела, возвращаясь к своему стулу. — И поздравь их от меня, ладно. Ведь я же с ней знакома, не так ли? — спросила она, внезапно взволновавшись.

— Конечно, мама. София часто к нам заходит. — Амбер сжимала банкноты в кулаке. Она двинулась обратно к двери. — Спасибо, — проговорила она, уже открывая дверь. — Думаю, свадьба будет замечательной. Я покажу тебе потом фотографии.

Анджела мечтательно кивнула, когда Амбер закрыла за собой дверь. К полудню ее мать уже забудет вообще о том, что Амбер заходила к ней в комнату и просила триста фунтов на наряд ее школьной подруге, которую пригласили на свадьбу.

 

20

Все трое встретились у входа на станцию «Лэндброук-Гроув» в девять часов в субботу две недели спустя. Погода переменилась — небольшие облака окрасили все в серый пасмурный цвет в соответствии с их настроением. Они купили билеты до Ричмонда и пошли наверх ждать поезда. Никто не говорил ни слова. Амбер хотела бы сказать что-то, сделать что-нибудь, чтобы Мадлен стало легче, но жесткое, сосредоточенное выражение на лице подруги не подразумевало сейчас никаких жестов проявления любви. Бекки тащилась позади них, выглядела потерянной и неуверенной в себе. Как и Амбер, она хотела обнять и пожалеть Мадлен, только не знала как. Подъехал поезд, открылись двери. И он поглотил их троих.

Мадлен сидела одна, отвернувшись от подруг, пытаясь сосредоточиться, всматриваясь в сады и овощные оранжереи, проплывающие за окном. Она не знала, что было хуже — думать о том, что должно было произойти, или о том, что уже случилось. Обе мысли приносили боль, а первая была настоящим испытанием. А последняя… Ей было трудно думать, что этого больше никогда может не произойти. Что после этого короткого эпизода в ее жизни никогда не будет никого, с кем она испытает подобный совершенно неожиданный взрыв эмоций, почувствует волны шокирующего вожделения, сильнейшего электрического разряда. Мадлен вспоминала тот момент, когда он кончил, лежа на ней, зарывшись лицом в ее шею… с болью? Она испуганно прикоснулась к нему, но его руки скользнули вниз по ее груди и мягкой коже живота, и по ней прошла удивительная волна тепла. Нет, не с болью. Она улыбалась… Это было просто великолепно. Она была замечательной, так он и сказал. Его слова снова прошлись благодарной волной по ее телу — от бедер к лицу. Она спрятала лицо в подушке, почувствовав теплые слезы счастья в уголках своих глаз, но прежде, чем она успела повернуться и ответить ему, кто-то позвал его снизу. Марк Дорман встал и оделся в считаные секунды. Он провел рукой по волосам и… исчез. Мадлен ждала, казалось, вечность, но он так и не вернулся. Потом медленно оделась, жар ее тела постепенно остыл, и она стала спускаться по лестнице. Она увидела, как он обнимал какую-то стройную молодую женщину в черном платье открытой спиной, его руки скользили под копной ее золотистых волос. Мадлен неслышно открыла дверь и выскользнула в прохладу ночи.

Она отвернулась от окна и взглянула на свои руки. В этот момент Амбер, сидящая напротив, потянулась к ней через проход и осторожно коснулась ее колена. Мадлен подняла глаза. Бекки смущенно улыбнулась ей. Чтобы ни происходило, эти двое пытались сказать ей, что она не одна. Она посмотрела на них с благодарностью. Поезд остановился на станции Ричмонд, и все трое встали. Время шло, жизнь продолжалась, необходимо было действовать.