1. Постановка проблемы

Одной из наименее изученных тем в отечественной историографии является проблема политического контроля, т. е. сбора государством информации о настроениях населения, а также недопущения нежелательного пропагандистского воздействия противника в целях сохранения существующего режима.

Мнения зарубежных исследователей по этому вопросу весьма разнятся как по причине методологических расхождений в оценке сталинизма и роли государственных институтов, задействованных в осуществлении контроля, так и из-за отсутствия доступа к широкому кругу источников, что стимулирует, подчас, весьма односторонние исследования, опирающиеся на фрагментарные или однотипные материалы. Преобладающим до сих пор является представление о «тотальном» контроле органов безопасности над обществом, что является традиционным для последователей тоталитарной модели.

Помимо методологических проблем, которые еще предстоит разрешить (например, о соотнесении типа режима и характера политического контроля), существуют трудности восстановления картины функционирования различных институтов, осуществлявших политический контроль. До сих пор исследователи испытывают дефицит информации, например, о «вертикальных» и «горизонтальных» отношениях органов власти, занимавшихся контролем в центре и на местах: ГКО, НКО и Военных Советов; центральных и региональных партийных органов; политуправлений армии и флота; органов СМЕРШ и НКВД, прокуратуры, судов/трибуналов, различных общественных организаций и др.

Среди вопросов, которые требуют ответа, наиболее важными представляются следующие: каковы были цели контроля; кто являлся объектом политического контроля; какие события находились в центре внимания институтов контроля; какие организации и институты были вовлечены в процесс контроля и как осуществлялось их взаимодействие друг с другом; можно ли было избежать контроля в каком-либо регионе страны или слое общества; наконец, какова была его эффективность.

По мнению ряда западных авторов, в отличие от нацистской Германии, где успехи в социально-экономической сфере обеспечивали поддержку режима населением и привели к созданию контроля, в котором добровольно принимало участие большинство немцев, в СССР политический контроль осуществлялся «сверху» и в структурном отношении он был намного сложнее. Система контроля в СССР имела, скорее, большее значение для улучшения пропаганды и проведения профилактических мероприятий по «очищению» общества от потенциальной оппозиции, нежели для принятия важных политических решений.

Гитлеру, опиравшемуся на поддержку населения, не нужна была столь развитая система политического контроля, хотя, как известно, она в Германии существовала. Советский опыт формирования системы политического контроля существенно отличался от немецкого. Память о гражданской войне, голоде и сопротивлении в деревне, борьба с политическими противниками внутри партии и потребность в мобилизации населения для решения задач строительства нового государства в условиях стремительной модернизации экономики подталкивали Сталина к созданию полицейского государства с разветвленной структурой органов, занимающихся политическим контролем и одновременно уравновешивающих друг друга. К началу Великой Отечественной войны такая система уже существовала.

Важнейшими институтами, которые принимали участие в сборе информации, были органы государственной безопасности, партия, располагавшая несколькими отделами, осуществлявшими изучение настроений населения, газеты, редакции которых получали письма читателей и нередко составляли их обзоры, различные общественные организации (Союз воинствующих безбожников, например), политорганы армии и флота. Существовал и неформальный контроль — «сигналы трудящихся», которые обращали внимание на различные события общественной и частной жизни. Наиболее значимыми каналами получения сведений были информаторы советской тайной полиции, партинформаторы и работники отделов агитации и пропаганды, которые вели учет вопросов, задававшихся во время различных лекций и бесед, письма, которые регулярно просматривались цензурой, а также показания арестованных органами госбезопасности.

Даже полный доступ к архивным материалам спецслужб не позволит нам сделать окончательные выводы относительно оценки сопротивления и различных форм протеста в советский период. В лучшем случае, мы узнаем лишь то, что отложилось в архивах, главным образом госбезопасности, т.е., что было ими выявлено. Но это может оказаться лишь верхушкой айсберга. Невыявленные тайной полицией участники сопротивления режиму, вероятно, навсегда останутся неизвестными. Однако, признавая ограниченность источников, которые мы используем, нельзя полностью отрицать необходимость их изучения и применения.

В условиях войны целями политического контроля были нейтрализация немецкой и иной враждебной пропаганды, изучение настроений с целью обеспечения лояльности населения на фронте и в тылу, предотвращение и искоренение различных форм протеста и оппозиции, локализация «нездоровых» настроений, формирование эпической коллективной памяти о войне и блокаде. В период битвы за Ленинград это означало контроль за движением информации во всех направлениях с целью недопущения распространения негативных настроений, связанных с голодом и высокой смертностью.

Задачи политического контроля формулировались как на основании ожиданий власти относительно действий противника и поведения населения в условиях начавшейся войны1, так и конкретных обстоятельств, складывавшихся на том или ином участке фронта и в тылу. В первом случае речь шла о комплексе превентивных мер по обеспечению стабильности на «внутреннем фронте», носивших универсальный характер, во втором — оперативном реагировании, которое различалось в зависимости от времени и места. Такое различие представляется необходимым сделать не только для того, чтобы показать общее и особенное в осуществлении политического контроля.

Оценка настроений в армии и в тылу на основании материалов НКВД, военных трибуналов и военной прокуратуры должна, на наш взгляд, учитывать фактор стабильности режима контроля в рассматриваемый промежуток времени. Очевидно, что усиление репрессивного уклона на центральном уровне, происходившее по причине провалов на отдельных участках советско-германского фронта (например, на киевском направлении летом 1941 г. или под Сталинградом в июле—августе 1942 г.), оказывало воздействие на деятельность органов контроля на всей территории СССР. Происходивший, как правило, всплеск их активности приводил к давлению на агентурную сеть, что приводило к статистическому росту зафиксированных антисоветских проявлений, в том числе опасных военных преступлений. Иными словами, в разные периоды войны и битвы за Ленинград были разные режимы контроля с различающимися установками репрессивных органов. Например, на Ленинградском фронте в первые месяцы войны, особенно в августе— начале сентября 1941 г., отношение к дезертирам было гораздо более либеральным, чем в последующем, после принятия в сентябре приказа «Ни шагу назад».

Таким образом, анализ статистических данных военных трибуналов и органов НКВД целесообразно производить с учетом того репрессивного режима, который существовал в тот или иной период. Выделение таких периодов с неизбежностью ставит вопрос о критериях квалификации политического контроля. Спектр видов политического контроля различается, на наш взгляд, в зависимости от того, как распределяются задачи по обеспечению «внутреннего фронта» между основными институтами: партией, НКВД, прокуратурой, общественными организациями, самими гражданами.

Представляется, что в первые два месяца войны был создан общий режим политического контроля в условиях военного времени, который на 90% был одинаковым на всей территории СССР. Ключевую роль в нем играли органы госбезопасности и военная цензура. Партийный и политический аппарат фактически также выполняли функции тайной полиции. Такой режим фактически просуществовал с небольшими изменениями до середины 1943 г., то немного ослабевая, то вновь усиливаясь (лето 1942 г.).

Не был в этом отношении исключением и Ленинград — все директивы центра (ГКО, НКО и др.) неукоснительно выполнялись, а к началу сентября 1941 г., как уже отмечалось, Жданов в качестве ключевого элемента политического контроля выбрал региональное Управление НКВД. Те же функции на фронте выполняли особые отделы, у которых существенно прибавилось работы после прибытия в город Жукова. До весны 1942 г. существенных перемен в системе политического контроля в городе и на Ленинградском фронте не происходило — он оставался предельно жестким и на статистические данные ВТ, НКВД и военной прокуратуры на всем протяжении периода с сентября 1941 г. по март—апрель 1942 г. влиял в одинаковой степени. Этому же способствовала стабильность руководящих кадров в системе важнейших институтов политического контроля.

На чем основывались ожидания, предопределившие принятие превентивных мер? К началу войны с Германией в Главном Управлении политической пропаганды (ГУПП) РККА был обобщен опыт ведения пропагандистской деятельности нацистской Германии в кампаниях против Чехословакии, Польши, Югославии, Франции и Бельгии. ГУПП располагало необходимой информацией о структуре, принципах организации и деятельности появившихся в вермахте специальных подразделений пропаганды, об основных направлениях, формах и методах их работы, о подготовке кадров для ведения психологической войны2.

В обзорах иностранной печати по сопредельным странам, сборнике ТАСС «Организация и методы германской, английской и итальянской пропаганды», датированном 2 июня 1941 г., содержалась точная оценка той роли, которую нацистское руководство отводило борьбе на «внутреннем» фронте. Кроме того, ГУПП РККА имело переводы трудов немецких теоретиков психологической войны, в том числе взгляды по этому вопросу самого Гитлера. Эти труды были тщательно изучены, на основе их были составлены рефераты, которые были снабжены подробными комментариями3.

Не был обойден вниманием и вопрос о содержательной стороне антисоветской пропаганды в западной литературе, в том числе и немецкой. Обилие в ней материалов антисталинского характера, аргументированная критика внутренней и внешней политики СССР не оставляли никакого сомнения относительно основных направлений пропаганды противника в предстоящей войне4.

 

2. Пропаганда «вторжения»: моральный фактор в битве за Ленинград

Деятельность германских разведорганов накануне и в период второй мировой войны изложена в целом ряде работ зарубежных и российских авторов. В архивах США, Германии и России отложились разнообразные документы, свидетельствующие о работе службы безопасности СД и военной разведки на восточном фронте, сохранились воспоминания активных участников тех событий, в том числе и на русском языке. Некоторые мемуары были опубликованы. В нашу задачу сейчас не входит детальное исследование того, что конкретно предпринималось руководством Германии и ее спецслужб в отношении СССР в 1930—1940-е гг., хотя представляется, что в некоторых отечественных публикациях были допущены досадные неточности как относительно того, когда началось систематическое изучение Советского Союза как вероятного противника, так и в вопросе о том, какими силами это изучение осуществлялось5.

Отметим лишь несколько важных, на наш взгляд, моментов, которые помогают понять некоторые очевидные упущения немецкой военной разведки и СД, сделанные ими уже в ходе битвы за Ленинград. Во-первых, довольно поздно началась активная работа по сбору информации об СССР в целом и его важнейших военно-промышленных и политических центрах. В этой работе были задействованы далеко не все имевшиеся в наличии ресурсы, что привело к серьезным стратегическим просчетам и недооценке будущего противника. Во-вторых, оперативные возможности немецкой разведки были существенно ограничены в связи с закрытием в 1938 г. ряда консульств на территории Советского Союза (в том числе и в Ленинграде)6 и активной деятельностью органов государственной безопасности, которым удалось обезвредить почти всю агентуру абвера в предвоенные годы. В-третьих, военное руководство Германии в довоенный период ограничилось узкими рамками сбора и анализа конкретной оперативно-тактической информации, устранив абвер от участия в стратегической разведке. Абвер фактически отказался от дальнейшего пополнения сведений о мощи, вооружениях Красной Армии, настроениях личного состава, наконец, о военно-промышленном потенциале страны, сосредоточив основные свои усилия на разведывательном обеспечении боевых операций войск, имея в виду задачи первого этапа плана «Барбаросса»7.

Что же касается службы безопасности СД, то первые Айнзатцгруппы (Einsatzgruppen) по особому приказу Гитлера были созданы непосредственно перед вступлением германских войск в Австрию в 1938 г. В их задачу входила борьба против «враждебных рейху элементов из рядов эмиграции, масонов, еврейства, противников из лагеря священнослужителей, а также II и III Интернационалов»8. Приданная группе армий «Север» Айнзатцгруппа А оказалась на советской территории уже 25 июня 1941 г. и первоначально разместилась в Каунасе. Зондеркоманда 1а вместе с 18-й армией 27 июня приняла участие в «акциях» в районе Либавы (Libau) 27 июня. Уже 1 июля 1941 г. подразделения Айнзатцгруппы достигли Риги, которая с 4 июля стала ее штаб-квартирой. В течение первой декады июля группа занималась «освобождением» территории Латвии и Литвы. Затем в соответствии с задачами, которые решали части группы армий «Север», подразделения Айнзатцгруппы выдвинулись в следующих направлениях: Зондеркоманда 1а — в Эстонию (Пярну, Таллинн, Дерпт и Нарва), Зондеркоманда 1в — в район южнее Ленинграда (Псков, Остров и Опочка).

Уже в то время основной интерес для начальника Айнзатцгруппы А бригадефюрера СС Шталекера представлял Ленинград. Поскольку Шталекер полагал, что «Петербург падет уже в ближайшие дни», он непосредственно направился в 4-ю танковую армию и в беседе с начальником отдела военной разведки, начальником штаба и командующим армией генерал-полковником Гепнером договорился о том, что передовым частям наступающих войск будут приданы команды тайной полиции безопасности Айнзатцгруппы. C тем, чтобы обеспечить вступление в город подразделений СД совместно с передовыми частями вермахта, Шталекер создал специальную команду полиции безопасности при дивизии СС «Мертвая голова», которая, по его мнению, должна была вступить в Ленинград одной из первых9.

Хотя контрнаступление советских войск сорвало осуществление этого плана, судьба города считалась предрешенной. Для осуществления работы полиции безопасности и обеспечения охраны города Шталекером были отданы соответствующие приказы, о чем было уведомлено командование 4-й танковой армии. Начальник Айнзатцгруппы А был уверен в том, что Ленинград станет его штаб-квартирой не позднее 18 июля. Так же оптимистично был настроен и германский Генеральный штаб, а Гейдрих еще 4 июля издал приказ, в котором требовал дать поименный состав передовой группы СД, которая должна была вступить в Москву. Известно, что этим надеждам не суждено было сбыться. Сопротивление Красной Армии на подступах к Ленинграду не позволило осуществиться прогнозам Гальдера, который 23 июля писал, что «приблизительно через месяц... наши войска возьмут Ленинград, Москву и выйдут на линию Орел-Крым»10.

Лишь в сентябре немецкие войска подошли вплотную к Ленинграду и взяли его в кольцо, «хотя, — как отмечалось, — и не такое плотное, как хотелось бы». В июле—августе 1941 г. основное внимание в деятельности Айнзатцгруппы уделялось борьбе с партизанами в лесистой и болотистой местности к северу и востоку от Пскова. Айнзатцкоманды II и III, предназначенные для вступления в Ленинград, были сосредоточены в Новоселье (приблизительно в 45 км к северо-востоку от Пскова). К 24 августа они должны были выдвинуться в район Песье (в 60 км к юго-востоку от Нарвы), однако уже 2 сентября эти подразделения СД вместе со штабом 4-й танковой группы оказались в Кикерино (в 75 км к востоку от Нарвы и приблизительно на таком же расстоянии к юго-западу от Ленинграда). В последней декаде сентября 1941 г. командование Айнзатцгруппы А находилось в Мешно (в 50 км к югу от Ленинграда) и в Риге. Наконец, с 7 октября штаб-квартира стала располагаться в Красногвардейске (в 40 км к юго-западу от Ленинграда). Мобильные команды 1а и 1в находились в непосредственной близости от линии фронта.

Задачи оперативных групп и команд в сфере деятельности контрразведывательных органов Германии были сформулированы в соглашении между Главным управлением имперской безопасности (РСХА) и вермахтом, заключенном в мае 1941 г., в котором говорилось, что в целях обеспечения безопасности сражающихся частей в предстоящем походе против России всеми силами следует защищать их тыл. Всякое сопротивление предлагалось подавлять любыми средствами. При этом органам СД вменялось в обязанность помогать вермахту в выполнении этой задачи11.

Что же касается идеологического фактора в войне против СССР, то ему третий рейх придавал большое значение, объективно субординируя его военно-стратегическим задачам. Об этом свидетельствуют факты заблаговременной подготовки именно в этом направлении разработанных к началу войны концептуальных и содержательных принципов ведения пропаганды.

Как уже отмечалось, поисками уязвимых мест у Советского Союза занимались органы разведки, военно-дипломатические представительства Германии в СССР и соседних с ним государствах, эмигрантские круги, специальные исследовательские институты. Накануне войны с СССР действовало несколько таких учреждений. Библиотека-институт в Бреслау занималась вопросами межнациональных отношений и политической жизнью в Советском Союзе. Позднее этот институт был переведен в Берлин и назывался «Ванзее-институт». Его возглавлял профессор Кох, который в годы войны руководил группой А I, занимавшейся подрывной агитационной работой на захваченной советской территории.

Орган краковского «Восточно-европейского института» журнал «Остланд» 1 мая 1940 г. писал, что задачей института явлется «обеспечение военной победы немцев на Востоке в психологическом отношении и руководящее положение германского народа в восточном пространстве»12. Особый интерес проявлялся к возможности создания в СССР «пятой колонны», реальности восстания в советском тылу13. При этом нацисты рассчитывали на поддержку лиц немецкой национальности, проживавших на территории СССР.

В 1941 г. для служебного пользования было выпущено специальное пособие о немецких поселениях в Советском Союзе14. В нем приводились данные об истории возникновения немецких общин, их численности, географическом положении, процентном соотношении фольксдойче и лиц других национальностей. Сводные таблицы были составлены не только для сельской местности, но и для городов.

В докладе референта германского министерства пропаганды Врохена на заседании рабочей комиссии имперского совета обороны, состоявшемся еще 26 июня 1935 г., подчеркивалось, что в мирное время разведка должна раскрывать психологию предполагаемого противника, знать все противоречия в его лагере. На нее возлагалось также наблюдение за работой партийных руководителей, средств пропаганды, сбор и подготовка специального пропагандистского материала по каждой интересующей Германию стране (книги, пластинки, фильмы, картотеки о мировой прессе и радиостанциях, а также об отдельных личностях). Для ведения психологической войны рекомендовалось своевременно подготовить кадры пропагандистов, переводчиков, специалистов в области радиоперехвата15.

В разработке концепции пропаганды внимание обращалось как на психологический фактор — внушить страх и преклонение перед вермахтом, Германией, так и на идеологический — убедить советских людей в теоретической ущербности марксизма-ленинизма, бесчеловечности сталинского режима и, вместе с тем, показать преимущества национал-социализма. Главная задача пропаганды состояла в том, чтобы пробудить в противнике чувство: национал-социализм превосходит всех и является непобедимым. Один из теоретиков пропаганды подчеркивал, что победит тот, «кто в результате неожиданных военных успехов, достигнутых пусть даже с помощью жестоких методов, сможет пробудить у неприятеля представление: кто может больше, чем я, тот может невозможное»16.

Важнейшими принципами психологической войны немецкие теоретики считали необходимостьориентации в пропаганде на чувства и инстинкты человека и, прежде всего на инстинкт самосохранения и продолжения рода; максимальную доступность предлагаемой информации; широкое привлечение социалистической фразеологии; использование всех возможных средств пропаганды.

Исходя из того, что в военное время моральный фактор является определяющим при приблизительном равенстве сторон, ему уделялось исключительно большое внимание. Военный психолог Блау писал, что сферой, в которой происходит «вербовка» противника, является человеческая психика. Поэтому пропагандистская деятельность рассматривалась как часть прикладной психологии, а подготовка к войне с тем или иным противником включала в себя наряду с изучением степени политической и социальной напряженности также его психологические особенности, потребности и целевые установки будущих объектов пропаганды17.

При ведении военной пропагадны рекомендовалось всячески возбуждать у противника инстинкт самосохранения, чувство тоски по жене и семье с тем, чтобы вызвать ослабление воинской дисциплины и стойкости. Использование в пропаганде привлекательных социалистических идей называлось одним из необходимых условий ее успеха. «Было бы промахом, — писал один из теоретиков ведения психологической войны, — бороться против марксизма, не используя в известной степени марксистскую заразу»18.

В целях психологического обеспечения идеологического противоборства брались на вооружение и «русские» идеи, и специфика русской души, и русская литература, и конкретные социальные слои. Пытаясь описать особенности «загадочной» русской души, авторы брошюры «Политические задачи немецкого солдата в России в свететотальной войны» отмечали, что русские живут не умом, а чувством, что характерной национальной чертой является богатство чувств и аффектов, интенсивность внутренней жизни, подчеркивалось, что «русские веруют, они хотят веровать во что-нибудь или кого-нибудь», что «русским необходимо крепкое руководство (сильная личность)». Патриотизм советского народа выводился из того, что «русские в своих действиях всегда ищут идеи», наиболее популярными из которых являются идеи патриотизма. Они утверждали, что патриотизм большинства простых людей подсознателен и в этом заключается невиданный успех пропаганды большевиков. Подчеркивая приоритет психологического воздействия в пропаганде против СССР, авторы рекомендаций писали, что «если нам не удастся заставить русских поверить в нас, то вряд ли подействуют разумные аргументы»19.

Пропаганда противника постоянно прибегала к цитированию выдающихся представителей русской литературы — Достоевского, Гоголя, Толстого, Бунина, Короленко, Горького, Гумилева, Л.Андреева, Лермонтова, Фета, Тютчева, Чернышевского и других. Из их произведений подбирались отрывки, свидетельствующие о неприятии авторами революций, насилия, высказывания об отсталости России и «особой» роли крестьянства в ее истории, жертвенности и смирении как высших добродетелях человечества, «исцеляющей» роли веры и русском народе — «народе-богоносце». Ф.М. Достоевский представлялся в качестве идеолога антисемитизма, величайшего противника социализма и пророка антигуманной сущности советской власти, прообразом которой была социальная система Шигалева, изображенная писателем в романе «Бесы».

Нацистское руководство требовало создавать пропагандистскую видимость того, что «главные враги Германии — не народы Советского Союза, а исключительно еврейско-большевистское советское правительство со всеми подчиненными ему сотрудниками и коммунистическая партия, предпринимающая усилия, чтобы добиться мировой революции», что «германские вооруженные силы пришли в страну не как враг, а, напротив, стремятся избавить людей от советской тирании»20.

Принципиальные установки нацистских теоретиков психологической войны, их оценки уровня социально-политической напряженности в СССР легли в основу пропагандистского обеспечения плана «Барбаросса». Пропаганду в войне против СССР предлагалось вести по следующим направлениям:

1. Обвинение СССР в развязывании войны и распространение версии о ее превентивном характере со стороны Германии.

2. Заявления о непобедимости вермахта,  превосходстве его оружия и боевой техники.

3. Дискредитация командного состава Красной Армии и руководителей Советского государства.

4. Призывы к прекращению сопротивления и добровольной сдаче в плен, сопровождаемые обещаниями хорошего обращения с советскими военнопленными21.

Функции «идеологического тарана» должны были обеспечить пропаганда антикоммунизма, масштабная критика советской действительности (включая весь послеоктябрьский период), а также специфический для нацизма антисемитизм: во всех мировых и советских «грехах» виноваты только евреи, против евреев были Вольтер, Наполеон, Гете, Гюго, Достоевский и т. д. Возникновение и развитие марксизма, распространение его в России и победа Октябрьской революции изображались как «стремление еврейства к мировому господству». Воинствующий антисемитизм был сквозной темой немецкой пропаганды. Она вращалась вокруг следующих тезисов: 1) война затеяна еврейскими капиталистами Англии и США и ведется в их интересах. Поэтому русский народ вынужден проливать кровь за дело мирового еврейского капитала, 2) евреи являются активнейшими членами советского правительства и именно они втянули СССР в войну против Германии, 3) евреи составляют большинство политического состава Красной Армии и именно они гонят красноармейцев в бой.

Основным содержанием антикоммунистической пропаганды являлось разоблачение советской действительности. О масштабности осуществленного до войны анализа свидетельствует многочисленное использование исторических фактов и противоречий советского общества: насильственность коллективизации, неадекватность ударного стахановского труда и распределительных отношений, чрезмерная тяжесть налогов, декларативность Конституции 1936 г. в вопросах демократии, противоречия между личностью и обществом, репрессивный характер государства, отношения советской власти с церковью, различия во взглядах Сталина и Ленина, факты социальных конфликтов 20-х гг. (волнения на Воткинском, Ижевском заводах) и др. Характерно, что перечисленные темы невольно ассоциируются с тем, что стало изначальным объектом гласности в СССР в 80-х—90-х гг.

В критике марксистской и ленинской концепций социализма и коммунизма содержались и заслуживающие внимания аргументы: реанимировался классический тезис Бернштейна о несовпадении теории и практики научного социализма, но в большей мере научные и социальные аспекты советско-большевистской теории и практики сопоставлялись с немецким «истинным социализмом». При этом подчеркивалось, что советские идеи базируются на абсолютизации классового принципа, а национал-социализм выдвигает общечеловеческие ценности. В пропагандистских материалах заявлялось, что большевики отрицают опыт мировой цивилизации — частную собственность, религию, культурную общность с Европой.

В условиях начавшейся войны эти «заготовки» реализовывались в основном в применении агитационно-пропагандистских методов по отношению к населению оккупированной территории, Красной Армии, к блокированному Ленинграду, к населению прифронтовой полосы. В листовках, радиопередачах, забрасываемой литературе, немецкой периодике, издававшейся для жителей оккупированных областей СССР, интенсивно излагались конкретные варианты и идеи той общеидеологической концепции, которая формировалась задолго до войны. Естественно, что базовые принципы подвергались некоторым коррективам, переживали эволюцию, дополнялись новыми аспектами и оттенками. Но в принципе в идеологическом противостоянии СССР в годы Отечественной войны Германия следовала наработкам предвоенных лет.

К началу войны с СССР вермахт имел в своем распоряжении 11 рот пропаганды общей численностью около 2250 человек. Три такие роты входили в состав группы армий «Север» и занимались ведением пропаганды среди защитников и населения Ленинграда, жителей временно оккупированных районов Ленинградской области. Уровень подготовки подразделений пропаганды противника был достаточно высоким. Достаточно сказать, что многие военные пропагандисты после войны занимали ключевые посты в системе средств массовой информации ФРГ22.

Конкретизация психологических и идейно-политических установок в 1941—1942 гг. отразилась в обозначенных целях разъединения советской общности (в классовом аспекте противопоставлялись интересы крестьян, рабочих, интеллигенции, в межнациональном — нации, вплоть до образования отдельных государственно-национальных структур, противопоставлялись друг другу армия, НКВД и коммунистическая партия, а также их общие интересы интересам простого народа).

Кроме того, в немецкой пропаганде присутствовал значительный объем персонификации. В первые годы войны советскому культу Сталина противопоставляется пропаганда личности А.Гитлера. С конца 1942 г. резко возросла критика как личности Сталина, так и проводимой им политики. Параллельно с этим велась активная пропаганда личности Власова. В ответ на советские методы привлечения к идейной пропаганде писателей, деятелей культуры в немецкой агитации и пропаганде усилилось обращение к литературным произведениям русских писателей.

Точных сведений по объему распространенной и забрасываемой печатной агитации по Ленинградскому региону мы не имеем, но предположительно этот арсенал не уступал аналогичному на направлении группы армий «Юг», о котором имеются сведения в немецком источнике, а именно: за первые полгода войны на южном направлении было распространено 4,5 млн. листовок, 1 млн. газет, 1 млн. плакатов. 1 млн. бумажных флажков, 400 тыс. брошюр, 250 тыс. почтовых фотографий Гитлера, 11 тыс. нацистских флагов. Тираж большинства издаваемых газет для советского населения, как правило, составлял 5-10 тысяч экземпляров, а внешне они были очень похожи на советские издания. Кроме того активно использовались радио- и киносредства. По некоторым подсчетам, за первые три месяца войны было проведено 2 тыс. радиопередач, т. е. 20 передач в день23 .

Блокадная ситуация в Ленинграде, затяжной и длительный характер боев предопределили приоритет психологических форм воздействия: в листовках, по радио, в различных печатных и устных агитационно-массовых формах муссировалась идея тотальной гибели от голода, распространялась информация о положении дел на фронте, нагнетался страх перед карательными акциями НКВД по отношению к населению оккупированной территории, ленинградцам угрожали артобстрелами и применением нового оружия.

 

3. Основные направления немецкой пропаганды в период битвы за Ленинград

Особенности нейтрализации немецкой пропаганды определялись условиями города-фронта, длительное время находившегося во вражеской блокаде. Идеологическое и психологическое противоборство осуществлялось на фоне постоянно действующего военного фактора, многочисленных обстрелов и бомбежек, жестокого голода, холода, отсутствия минимальных бытовых удобств, результатом чего была массовая смертность населения, унесшая жизни каждого третьего жителя города. Наиболее трудным периодом противодействия немецкой пропаганде были первые полтора года войны, особенно осенние месяцы 1941 г. и первая блокадная зима.

Основной формой немецкой пропаганды были листовки, которые в больших количествах распространялись при помощи авиации. Уже в середине июля 1941 г. они были сброшены в пригородах Ленинграда и проникли в него24. Листовки печатались сперва, как правило, на плохой бумаге, без всякого художественного оформления, лишь иногда встречались грубо выполненные карикатуры25. Высоким качеством отличалась агитлитература, изготовленная в Риге или в самой Германии, откуда, в общей сложности, пересылалась примерно третья ее часть. В значительно меньшей степени использовались газеты на русском языке, которые печатались в виде газеты «Правда». До сентября 1941 г. изредка разбрасывались отдельные номера издававшейся в г. Дно газеты «За родину».

Большое внимание немцы уделяли агентурной пропаганде. Они не рассматривали этот вид пропаганды изолированно от разведывательных или диверсионных задач, которые поручались тому или иному агенту. Такая система значительно увеличивала число агитаторов, хотя и существенно увеличивала возможность их провала. Основное содержание немецкой агентурной пропаганды состояло в популяризации следующих тезисов:

1) немецкая армия хорошо обращается с военнопленными и мирным населением, 2) Германия уже выиграла войну, 3) Ленинград обречен. Такого рода пропагандой занимались четыре категории лиц, а именно резиденты, жители оккупированных стран (особенно Польши), некоторые советские граждане, проживающие на занятой врагом территории СССР, отдельные военнопленные26. Программа обучения агентов в одной из спецшкол в Гатчине включала не только специальную и пропагандистскую подготовку, но и способы изучения политико-морального состояния Красной Армии и ленинградцев, а также использования в своих целях гражданского населения27.

Можно выделить три этапа агентурной деятельности противника с целью подрыва моральной стойкости защитников города. В первые военные месяцы осуществлялась заброска в советский тыл парашютистов. По мере приближения немецкой армии к Ленинграду стала производиться засылка агентов большими группами. Основной их контингент составляли антисоветски настроенные лица, проживавшие на оккупированной территории, военнопленные, морально разложившиеся женщины, дети репрессированных родителей. Проникновение в город осуществлялось под видом беженцев.

В 1942—1943 гг. подрывная работа, как отмечал бывший начальник Ораниенбаумского районного отдела госбезопасности П.А. Васильев, велась специально подготовленными агентами, переходившими линию фронта в основном поодиночке. Кроме упоминавшейся Гатчинской школы кадры для ведения антисоветской деятельности в Ленинграде поставляли центры подготовки агентурной разведки, находившиеся в Таллине, Нарве, Пскове, Валках. Переправочными пунктами в Ораниенбаумском районе, например, были Копорье, Дятлицы, Глобицы, Петергоф28.

Большое значение придавалось радиопропаганде. Директор Управления радиосвязи и радиовещания Ленинграда Н.А. Михайлов вспоминал, что еще до войны с Германией передавалось множество антисоветских передач. «Войне пушками и пулеметами, — писал он, — предшествовала война в эфире... Первой появилась в эфире Италия. Это была своего рода радиоинтервенция. Итальянцы подбирали волну, на которой население привыкло слушать, и на русском языке вели антисоветские радиопередачи»29.

В первые недели войны против СССР была организована радиотрансляция из Берлина на русском языке выступления Гитлера, призывавшего убивать евреев под предлогом того, что «они заняли все руководящие посты», что «за 20 минут опоздания на работу сажают русских в тюрьму»30. Из Варшавы было передано обращение к колхозникам и колхозницам беречь добро, сопротивляться эвакуации, приветствовать «освободителей»31. 9 июля 1941 г. начальник отдела политпропаганды спецчастей гарнизона Ленинграда бригадный комиссар Степанов сообщал об активизации антисоветской пропаганды на русском языке через финскую радиостанцию «Лахти»32.

В целом же, за первые три месяца войны противник провел около 2 тыс. антисоветских радиопередач. Отметим, что эффект они могли иметь лишь в самом начале войны, до изъятия у населения радиоприемников, количество которых в Ленинграде накануне войны было довольно значительным для того времени — всего около 80 тыс.33

Широко практиковалась противником рассылка жителям города анонимных писем и почтовых открыток антисоветского содержания, распространение в Ленинграде нацистской символики34. Неблагоприятное воздействие на морально-психологическое состояние ленинградцев оказывало значительное количество дезертиров, которые вместе с беженцами являлись носителями негативных настроений и слухов35. Например, только с 16 по 22 августа в Ленинграде были задержаны 4 300 человек, покинувших фронт36, с 13 по 15 сентября — 1 481, а за 16 и первую половину 17 сентября — 2 086 дезертиров37. Это потребовало от военных органов принятия специальных мер, исключающих беспрепятственное проникновение в город лиц названных категорий38.

В начале войны в пропаганде противника присутствовали исключительно общеполитические темы, носившие резкий антикоммунистический и антисоветский характер. Но уже с августа 1941 г. все большее место в ней стала занимать ленинградская проблематика. Учитывая специфику города, являвшегося крупнейшим промышленным центром, острие своей пропаганды немцы направили прежде всего на рабочих. Стахановское движение, ограничение права перехода с одного предприятия на другое, введение строгой ответственности за нарушение трудовой дисциплины, увеличение продолжительности рабочего дня, милитаризация экономики в довоенный период — вот далеко не полный перечень тем, поднимавшихся в пропаганде противника39.

Рассчитывая использовать в своих целях советских граждан немецкой национальности, проживавших в Ленинграде и пригородах, противник с первых дней войны стал распространять листовки в районах их сосредоточения — в Стрельне40, а также в так называемой Саратовской колонии,  находившейся на правом берегу Невы41.

В начале августа 1941 г. ленинградцам стала навязываться идея «открытого города» как кратчайший путь избавления от тягот войны. При этом основным аргументом было сохранение Парижа, который французское правительство объявило открытым. Эта тема была главной в пропаганде противника на всем протяжении ленинградской эпопеи42.

В августе и сентябре 1941 г. немецкие агитаторы идею превращения Ленинграда в «открытый город» пытались подкрепить «рекомендациями» Рузвельта сдать его немцам, а также провокационными заявлениями о письме Якова Джугашвили Сталину с призывом не мучить народ43.

Верующим внушалась мысль о том, что неудачи СССР есть «наказание божье» за довоенные грехи советской власти, что их надо принимать как должное. Антисоветская агитация среди религиозно настроенной части населения проводилась на общем фоне патриотического характера проповедей, а также значительного расширения деятельности религиозных организаций. С конца августа в связи с частыми воздушными тревогами и артобстрелами «церковники стали проводить свою подрывную работу в жилищной системе среди женщин, жен и членов семей, призванных в Красную Армию», которым внушался страх и мысль о бесполезности борьбы. С наступлением значительных продовольственных трудностей верующим стала навязываться идея, что голод есть наказание тем, кто не карается смертью и страданиями на фронте44.

Немецкая газета «За родину», представляя бедствия ленинградцев в виде «кары Высшего Суда», цинично вопрошала: «Была ли в этой расплате соблюдена справедливость?» и отвечала: «Конечно, нет! Христианство не обещает нам торжество справедливости в этом мире. Однако оно обещает его нам за рубежом истории и вообще земной жизни»45.

Принимая во внимание изменение структуры населения Ленинграда в связи с мобилизацией значительной части мужчин, противник с сентября 1941 г. основным объектом своей пропаганды избрал женщин. После рассуждений о бедственном положения ленинградцев в листовках противника следовали призывы скрывать мужей от мобилизации, советовать красноармейцам сдаваться в плен, саботировать оборонные работы, требовать хлеба, сдачи города или объявления его открытым46.

Немецкая разведка настоятельно рекомендовала «полностью использовать» все возможные средства пропаганды, изменить ее методы и приспособить к местным условиям борьбы47. Выражая недовольство малым количеством распространяемых в Ленинграде листовок, СД настаивала на том, чтобы этот недостаток был устранен как можно скорее. Содержательная сторона пропаганды должна была учитывать психологические особенности различных категорий населения во всех пропагандистских матералах, «начиная с прокламаций-лозунгов и кончая политическими листовками».

Важнейшей целью пропаганды были «паралич воли» ленинградцев к сопротивлению и создание общей неуверенности относительно целесообразности мероприятий, проводимых советским режимом. Задача пропаганды состояла в том, чтобы представлять их как меры, отвечающие интересам немцев. Например, по мнению разведки, в листовках следовало поощрять рабочих брать в руки оружие, поскольку «в решающий момент» они должны повернуть его против советского режима. Рабочие не должны уклоняться от минирования домов, поскольку после сдачи города у них будет возможность своевременно устранить взрывные устройства и таким образом доказать свою лояльность новой власти. Побуждение недоверия к ключевым институтам советского режима — прежде всего НКВД — также было в центре внимания. СД предлагала пропагандистам сосредоточиться на том, чтобы запугать активных сторонников советского режима, призывая ленинградцев фиксировать их как «агентов НКВД», с тем, чтобы в случае вступления в город немецких войск передать соответствующие списки командованию вермахта48.

Активность немецкой пропаганды на Ленинградском фронте вынудила начальника Политуправления Ленфронта издать 23 октября 1941 г. специальный приказ, в котором отмечалось, что «фашисты развернули на ленинградском направлении широкую агитацию: распространяли антисоветские листовки с пропусками для сдачи в плен, установили громкоговорители на передовых позициях, засылали к нашим окопам своих солдат, агитировавших за переход красноармейцев на сторону врага,  прибегали к разного рода провокациям».

Начальник Политуправления (ПУ) указал на необходимость «повышения бдительности», готовности к возможным провокациям. Он приказал беспощадно уничтожать провокаторов и изменников, а также активизировать работу политаппарата49. По мнению работников 7-го отдела Политуправления Ленфронта, немецкая пропаганда среди защитников и населения Ленинграда обладала рядом достоинств. Она достаточно оперативно реагировала на события общественно-политического и военного характера; умело использовала «социальную демагогию и дезинформацию, способную оказывать влияние на отсталые элементы»; быстро реагировала на приказы и документы советского командования с целью их дискредитации; широко применяла в своих целях советские документы, постановления правительства, наркома обороны, приказы командующих фронтами, армиями и даже материалы отдельных воинских частей; охватывала широкий круг тем, избегая при этом многотемности в отдельных материалах; широко использовала агентурную пропаганду.

Среди недостатков пропаганды противника, отмеченных ПУ Ленфронта, были отмечены следующие: переоценка социально-политической напряженности в советском обществе; отсутствие непрерывности в пропаганде; использование в основном общеполитических тем в ущерб конкретной целевой пропаганде, адресованной конкретным воинским частям, жителям определенных районов Ленинграда и области; бессистемность звуковой пропаганды50 . Весьма примечательно, что рекомендации по улучшению листковой пропаганды, подготовленные для командования 18-й армии фон Унгерн-Штернбергом в октябре 1941 г., в значительной степени совпадают с оценкой советской стороны51.

В середине декабря 1941 г. немецкая разведка подготовила предложения по ведению пропаганды на зимний период, разделив объекты на три группы — население оккупированных районов, население Ленинграда и части Красной Армии. Основными темами пропаганды среди населения были следующие: продолжение сопротивления на фронте означает неминуемо ухудшение положения мирного населения; «на освобожденной от большевиков территории население чувствует себя хорошо, там постепенно восстанавливается нормальная жизнь».52

Зимой 1941 — 1942 гг. голод, уносящий тысячи жизней ленинградцев, должен был обеспечить, по мнению противника, восприятие населением идеи «открытого города». С этой целью распространялись провокационные слухи о якобы ведущейся заинтересованными сторонами международной конференции по этому вопросу53. Кроме того, немецкая пропаганда пыталась внести напряженность в отношения жителей города между собой, рассуждая о «несправедливости» установленной властями очередности эвакуации из города, а также продовольственных норм. Улучшение продовольственного снабжения представлялось лишь как результат сокращения числа едоков в связи с высокой смертностью. Противник стремился также опровергнуть заявления Совинформбюро об успехах Красной Армии под Москвой, Тихвином, Ростовом-на-Дону.

В одной из февральских листовок говорилось, что советское наступление захлебнулось, что попытки прорвать блокаду Ленинграда провалились, и новые наступательные операции, производимые по приказу советского командования, имеют целью лишь истребление всех красноармейцев с тем, чтобы само командование могло покинуть город в качестве героев, сражавшихся «до последнего солдата». В мартовском обращении «К гражданам и гражданкам Ленинграда» подчеркивалось, что руководство СССР под страхом расстрела запретило сдавать Ленинград и тем самым приговорило жителей города к смерти.

В немецких листовках указывалось, что единственный путь получения продуктов и боеприпасов через лед Ладоги с приходом весны будет потерян, в результате чего город будет обречен на полное вымирание. Противник призывал население тормозить оборонную работу и требовать прекращения защиты Ленинграда. В ряде листовок немцы прибегли к провокации, заявив, что они будто бы предложили советской стороне объявить Ленинград «открытым городом» с целью сохранения его величайших ценностей и жизни горожан54. Рабочих немногих действующих предприятий противник призывал требовать своевременной выдачи зарплаты, дополнительного вознаграждения за сверхурочные работы и т. п.

Со второй половины 1942 г. объем немецкой пропаганды, адресованной населению Ленинграда, сократился. Важнейшим средством воздействия по-прежнему оставались листовки, распространявшиеся при помощи авиации и артиллерии. Засылавшиеся в город агенты в куда меньшей степени занимались агитацией. Как отмечал начальник Смольнинского РО НКВД Пашкин, немецкая агентура занималась главным образом подготовкой террористических актов и диверсий.55 О сохранении этой тенденции свидетельствовали сотрудники РО НКВД Дзержинского района в феврале 1943 г.56

Сведения о распространении немецких листовок, имеющиеся в фондах ленинградских райкомов и горкома партии, как, впрочем, и о других формах пропагандистской деятельности противника, носят фрагментарный характер. В информационной сводке Смольнинского РК ВКП(б), направленной в горком в начале августа 1942 г., указывалось на наличие на территории ГЭС-4 немецких листовок, которые были собраны и доставлены в райком 57. В аналогичной сводке Ленинского райкома партии от 9 июля 1942 г. сообщалось об антисоветской листовке, написанной от руки и полностью передавалось ее содержание. В листовке говорилось о необходимости уничтожения «сталинского режима» с помощью германской армии, ибо «уже погибло 3,5 миллиона человек за его царствование и нет тому конца»58. В мае 1943 г. большая часть листовок, сброшенных на Ленинград, была собрана и уничтожена59. Сведений о наличии немецких листовок в Ленинграде в 1944 г. в фондах партийных архивов нет вовсе.

В зимний период 1941—1942 гг. немецкая разведка предлагала вести пропаганду среди защитников Ленинграда по четырем основным темам: 1) превосходство вермахта над Красной Армией; 2) противопоставление красноармейцев, которые страдают и несут огромные потери, Сталину и его окружению, находящимся в безопасности; 3) хорошее обращение с военнопленными и возможность для них в будущем вернуться к своим семьям; 4) земельная реформа.

Помимо авиации, предлагалось десятикратно увеличить использование минометов для распространения листовок, которые следовало маскировать под спичечные коробки или сигареты. Этим можно было достичь двойного эффекта: во-первых, новая форма пропаганды явилась бы неожиданностью для политаппарата, и листовки с большей вероятностью дошли бы до бойцов, во-вторых, проверки всех курящих вызовут недовольство у солдат60.

Наряду с пропагандой устрашения, которая по-прежнему занимала важнейшее место, а также антисемитизмом61 появилась сентиментально-лирическая тематика, к военной дезинформации добавилась военно-политическая и международная. В докладе 7-го отдела ПУ Ленфронта «О немецко-фашистской пропаганде для частей Красной Армии и населения г. Ленинграда» отмечалось, что за первые полтора года войны противником было выпущено более полутора десятков типов листовок и обращений к бойцам и командирам Ленфронта и ленинградцам. Общим для них был тезис о скором падении Ленинграда и бесцельности его дальнейшей защиты.

Немецкая разведка по-прежнему снабжала органы пропаганды в целом обильной информацией о морально-политическом состоянии частей Ленфронта. Как и раньше, главное место в сводках СД занимали обеспечение армии (продовольствием и боеприпасами), а также настроения защитников Ленинграда. В отчете немецкой службы безопасности, датированном 18 февраля 1942 г., отмечалось, что несмотря на увеличение норм выдачи хлеба красноармейцам, находившимся на передовой (с 500 до 600 грамм), а также активную пропаганду идеи скорого прорыва блокады, настроение советских войск по-прежнему оставалось плохим и только 20-25 процентов бойцов были готовы защищать «социалистическую Родину» и верили советской пропаганде62.

С весны 1942 г. немецкая пропаганда усилила свою активность на Ленинградском фронте. Новыми темами были обещания победоносного наступления германской армии весной (листовка «Генерал Зима тает»), запугивание новыми танками, рассуждения о провале зимнего наступления Красной Армии (листовки «Стена крови», «Вести с нашей Родины» — цифры о потерях РККА). Шире стали использоваться антикапиталистические, революционные и патриотические лозунги и фразы. В листовках указывалось, что в 1917 г. популярным был лозунг братания солдат на фронте. В свою очередь противник выдвинул новые лозунги: «Братайтесь с германскими солдатами! Да здравствует новая революция Красной Армии и всех трудящихся Советского Союза!» На все лады повторялась идея о том, что в СССР построен госкапитализм, что «народ стонет под игом жидов и комиссаров».

Немецкие пропагандисты пытались также использовать лозунг «отечественной войны» — они призывали к «великой отечественной войне против Сталина, жидов и аферистов прессы». Немалое место отводилось попыткам сыграть на патриотических чувствах красноармейцев, представить в одном строю известных русских полководцев и предателей — последние, дескать, действуют в лучших традициях, борясь за «освобождение России». С еще большей настойчивостью разжигались частнособственнические настроения у крестьян. С этой целью сообщалось о «земельном законе» 15 февраля 1942 г., о ликвидации колхозов на оккупированной территории, о «прекрасной» жизни немецкого крестьянина.

Не исчезли в пропаганде противника и старые темы — о «непобедимости» вермахта, «прелестях» плена, выдающихся достижениях национал-социализма во всех сферах жизни. При этом «немецкий» или «истинный» социализм непременно сопоставлялся со сталинским, «стоящим на краю пропасти». Не оставил противник надежд посеять рознь между красноармейцами и командно-политическим составом (тезисы о голоде в тылу, в Ленинграде и «сытости» политруков). Практически все листовки были написаны в духе антисемитизма63.

Нередко пропаганда шла по пути заимствования у советской спецпропаганды (т. е. пропаганды, адресованной военнослужащим вермахта). Так, вслед за Политуправлением Ленфронта немцы в апреле—июне 1942 г. издали 4 листовки сентиментально-лирического содержания, в которых изображались страдания советской семьи. В апреле 1942 г. советской стороной была выпущена листовка для немецких солдат, в которой указывалось, что среди них есть антифашистски настроенные элементы и предлагалось создавать комитеты борьбы против войны, запоминать имена фашистов-гестаповцев и эсэсовцев. В мае в Ленинграде и частях фронта немцы распространили листовку, в которой говорили о якобы существующей в Красной Армии оппозиции «многих красных командиров» и групп, «имевших связь с немецким командованием». В листовке содержался призыв к бойцам примыкать к этим «ячейкам», запоминать имена «главарей и агитаторов НКВД, записывать все случаи произвола и насилия, умышленные разрушения и уничтожение народного добра истребительными отрядами»64. Определенная группа листовок противника предоставляла собой фальсификацию некоторых документов руководства РККА и отдельных соединений65.

Заметно улучшилось оформление немецких листовок. Большая их часть издавалась на цветной бумаге, часто они содержали рисунки и карикатуры, иногда выполнялись в стихотворной форме. Язык листовок противника изобиловал штампами советской пропаганды. Практически полностью были исключены ошибки и опечатки, имевшие место в начале войны. Различным был и формат листовок — от совсем маленьких книжек — пропусков до размера с газетную страницу66.

Летом 1942 г. немецкая пропаганда использовала успешные действия вермахта на южном направлении, а также поражение 2-й ударной армии под командованием А.А.Власова и его пленение. Особое значение в пропаганде занимал «новый земельный закон»67. В многочисленных листовках предпринималась попытка доказать, что в оккупированных районах СССР немцы пользуются поддержкой народных масс и ряда политических организаций.

На Ленфронте были сброшены листовки, представлявшие собой «резолюции» митингов рабочих, женщин и колхозников в поддержку немецко-фашистской власти. Одна из таких листовок была подписана от имени «Совета Революционеров Освобождения России» некими Морозовым П.М., Соловьевым И.Д. и Карасевым Ф.М.68

За исключением листовок, адресованных представителями национальных меньшинств, а также бывшим репрессированным, содержание пропаганды противника охватывало в основном общеполитические вопросы. Что же касается отношения к Ленинграду, то высшее нацистское руководство его не изменило, будучи уверенным в том, что на Восточном фронте Германия имеет дело с Untermenschen. В октябре 1942 г. Гиммлер направил командованию группы армий «Висла» документ под названием «Die Sowjetischen Massnahmen zur erfolgreichen Verteidigung Leningrads» («Советские мероприятия по успешной защите Ленинграда»). В нем говорилось:

«Пусть все увидят с каким жестоким, хладнокровным противником нам приходится иметь дело. В отношении его не может быть и речи о заключении договора или жалости, [нужна] только суровость и еще большая твердость...»

Гиммлер заявил, что советская власть, руководствуясь соображениями военно-стратегического порядка, обрекла население блокированного Ленинграда на голодную смерть. Для Гиммлера оборона Ленинграда оказалась еще одним подтверждением верности «теории» нацизма, «призванного» решить проблему аваров, монголов, татар и турок69.

Осенью 1942 г. немецкая пропаганда на Ленфронте старалась использовать существенное новшество, принесшее ей определенный успех в период операции по пленению значительного количества военнослужащих 2-й ударной армии, попавших в окружение. Вместо призывов к убийствам комиссаров и политработников в листовках содержались обращения к политсоставу переходить на сторону немецкой армии70. В ряде листовок, адресованных политработникам, была предпринята попытка вступить в дискуссию по принципиальным теоретическим вопросам, вопросам морали. В частности, поднимались такие проблемы, как сущность отечественной войны, отношение политработников к общечеловеческим ценностям, в чем состоит смысл жизни и т. п. В листовках этого типа провозглашалась амнистия всем коммунистам и политработникам Красной Армии, которые добровольно перейдут на сторону вермахта. В сброшенной 31 октября 1942 г. в расположении войск фронта анонимной листовке «К товарищам — бойцам, командирам и политработникам Красной Армии» содержалась развернутая и внешне привлекательная программа строительства «послевоенной России» и выхода из войны. Она включала в себя следующие положения: 1) прекращение военных действий, 2) перевод военной промышленности на производство товаров широкого потребления и сельскохозяйственных машин, 3) личная свобода, 4) амнистия коммунистам и политаппарату, 5) освобождение политзаключенных, 6) возвращение ссыльных, 7) упразднение колхозов, 8) установление единоличного хозяйства и права частной собственности, 9) восстановление ремесел и торговли, 10) свобода вероисповедания, 11) установление социальной справедливости, «мирный труд без большевиков и капиталистов», 12) сотрудничество народов71. Такого рода «программы» носили откровенно демагогический характер, поскольку важнейшие вопросы о власти, границах, принципах государственного устройства и так называемого «сотрудничества народов» в них не затрагивались вовсе.

Первые месяцы 1943 г. характеризовались снижением пропагандистской активности противника. Документы военных архивов практически не содержат информации о немецкой пропаганде в зоне действий Ленфронта, хотя в донесениях о политико-моральном состоянии личного состава и приводились примеры пораженческих или других негативных настроений72.

С весны 1943 г. вновь усилилась радио-и листковая агитация немцев. В связи с этим в некоторых частях КБФ появились случаи антисемитских высказываний73, а Политуправление Ленфронта в мае издало специальный приказ о борьбе с пропагандой противника. В приказе отмечалось, что отличительной особенностью немецкой пропаганды было использование на всех участках фронта звукопередач. Содержание антисоветской агитации охватывало следующие темы: 1) популяризация власовского «Комитета» и его программы, целей РОА, 2) призывы к переходу на сторону немцев и обещание льгот изменникам (приказ ОКВ N 13), 3) распространение слухов о зверствах НКВД на освобожденной от немцев территории в отношении находившихся там в период оккупации советских граждан, 4) пропаганда немецкого «рая» на захваченной территории СССР, 5) всемерная компрометация советского комсостава: в немецких листовках командиры изображались развратниками, ворами, пьяницами, неучами и т. п., 6) заявления о тяжелом положении в советском тылу, 7) компрометация правительства СССР и верховного командования, призывы к свержению существующей власти74.

С 1 мая 1943 г. противник на всем протяжении фронта, а также в Ленинграде распространил огромное количество листовок. Как и ранее, их собирали и уничтожали, однако, «в ряде случаев была проявлена беспечность, и часть листовок осела в войсках и населенных пунктах»75.

 

4. Политический контроль в начале войны: превентивные меры и не только

Исключительная роль карательных органов в системе государственного управления, неудачи на фронте в начале войны, резкий антисталинский характер немецкой подрывной пропаганды определили в 1941—1942 гг. приоритет административных и репрессивных мероприятий в деле борьбы с пропагандой противника, различными негативными настроениями и слухами. Начальник УНКВД ЛО П.Н. Кубаткин в одной из своих статей, опубликованной в «Ленинградской правде», цитировал произнесенные Сталиным на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) 1937 г. слова, явившиеся программными для деятельности органов госбезопасности в годы войны:

«Надо иметь ввиду, что остатки разбитых классов в СССР не одиноки. Они имеют прямую поддержку со стороны наших врагов за пределами СССР. Ошибочно было бы думать, что сфера классовой борьбы ограничена пределами СССР. Если один конец классовой борьбы имеет свое действие в рамках СССР, то другой ее конец протягивается в пределы окружающих нас буржуазных государств. Об этом не могут не знать остатки разбитых классов. И именно потому, что они об этом знают, они будут и впредь продолжать свои отчаянные вылазки».

Неотложные задачи органов власти и управления в условиях начавшейся войны были изложены в заявлении советского правительства 22 июня 1941 г. и в директиве ЦК ВКП(б) и СНК СССР партийным и советским организациям прифронтовых областей 29 июня 1941 г. Наряду с другими первоочередными задачами была названа работа по воспитанию политической бдительности, организации беспощадной борьбы со всякими дезорганизаторами тыла, дезертирами, паникерами, распространителями слухов76. 3 июля 1941 г. в выступлении по радио Сталин еще раз подчеркнул значение усиления бдительности, добавив, что «нужно немедленно предавать суду Военного Трибунала всех тех, кто своим паникерством и трусостью мешает делу обороны, невзирая на лица»77.

В первые недели войны были предприняты меры по максимальному ограничению возможностей для ведения подрывной работы противника. Директива Наркомата связи «О порядке пользования и регистрации приемников коллективного слушания» была направлена на исключение условий для слушания радиопередач противника. 28 июня Исполком Ленсовета принял решение «О сдаче населением радиоприемных и передающих устройств» в связи с тем, что в условиях военного времени «они могут быть использованы вражескими элементами в целях, направленных во вред Советской власти».

Контроль за реализацией этого решения возлагался на райкомы партии. Все приемники коллективного слушания регистрировались в органах связи. Регистрационные удостоверения выдавались лишь на те приемники, которые устанавливались в Ленинских уголках, находившихся в ведении партийных и общественных организаций. Пункты установки приемников и ответственные за проведение коллективного прослушивания радиопередач согласовывались в РК ВКП(б). Включение приемников осуществлялось в часы и по сетке, утвержденной местными органами связи. Их настройка производилась на указанные в сетке радиостанции частоты ответственным лицом, присутствовавшим в помещении в течение всей передачи78.

С целью еще большего ограничения возможностей приема антисоветских радиопередач в Управлении радиосвязи и радиовещания Ленинграда была создана специальная служба глушения. Впоследствии от практики глушения пришлось отказаться, поскольку она требовала привлечения значительного количества сил и не гарантировала полную нейтрализацию пропаганды противника. При внимательном прослушивании основную мысль радиопередачи вполне можно было уловить, к тому же глушение не только мешало слушать, но и вызывало определенный интерес к передачам. Вместо этого передачи противника стали комментировать на той же самой волне79.

Органам госбезопасности удалось сдержать недовольство населения в период блокады и весьма оперативно тушить очаги сопротивления режиму, не прибегая, как правило, к публичным репрессивным мерам. Это, конечно, не означало того, что политический контроль осуществлялся в городе исключительно скрытно. Напротив, одной из характерных черт деятельности УНКВД и других правоохранительных органов была их относительная публичность в расчете на обеспечение общей превенции. Основные печатные органы — «Ленинградская правда», «Пропаганда и агитация»80 и другие издания публиковали информацию не только о нормах, регулирующих поведение населения в условиях войны, но и о выявленной органами госбезопасности антисоветской деятельности и суровом наказании, которое понесли виновные. Средства массовой информации и особенно газета «Ленинградская правда» регулярно информировали ленинградцев о деятельности Военного Трибунала, разъясняли вопросы правовой ответственности за невыполнение законов военного времени, в том числе за ведение антисоветской агитации. Например, 3 июля 1941 г. «Ленинградская правда» сообщила о том, что Военный трибунал войск НКВД СССР Ленинградского округа рассмотрел дело по обвинению некоего Колбцова В.И., пытавшегося распространять среди горожан антисоветские листовки, и приговорил его к расстрелу. Такая пропагандистско-информационная составляющая политического контроля была особенно распространена в первый год войны.

Разъяснительную работу в этом направлении проводили парторганизации, входившие в так называемую административную группу (НКВД, милиция, прокуратура, суды), которые в течение военных месяцев 1941 г. провели встречи (лекции, доклады, беседы) с населением, в которых приняло участие более 100 тыс. человек. Например, парторганизация УНКВД «охватила агитационно-пропагандистской работой» 50 тыс. человек, а работники Леноблсуда на 60 избирательных участках провели 84 пропагандистских мероприятия, в которых приняли участие 22 тыс. человек81.

Все немецкие листовки, брошюры, газеты подлежали немедленному изъятию и уничтожению. В течение 1941 — 1942 гг. ГлавПУРККА и Политуправление Ленфронта неоднократно требовали безусловного выполнения этого правила. 12 апреля 1942 г. Политуправление Ленфронта передало начальникам политотделов армий и оперативных групп вторичное указание начальника ГлавПУРККА Мехлиса:

«Командиры и политработники обязаны быстро и решительно пресекать все попытки врага вести пропаганду среди наших войск. Все листовки, воззвания противника должны немедленно собираться и уничтожаться политработниками. Хранение и чтение фашистских листовок рассматривать как антисоветские действия»82.

Однако очередного внушения, вероятно, оказалось недостаточно, и 7 мая 1942 г. Политуправление фронта издало специальный приказ № 0018 «О борьбе с немецкой агентурой, действующей среди наших войск, и политико-воспитательной работе с бойцами РККА»83. 13 июля Политуправление Ленфронта еще раз напомнило политорганам, что все вражеские листовки подлежали уничтожению84.

Отдельные экземпляры агитлитературы противника, распространявшиеся в Ленинграде, направлялись из Управления НКВД в Смольный Жданову, а также секретарю ГК ВКП(б) Н.Д.Шумилову.85 Перед советскими органами пропаганды ставилась задача решительно бороться с идеологическим влиянием противника, опираясь на сведения Совинформбюро и «не скатываясь к полемике с вражеской пропагандой»86.

6 июля 1941 г. ГКО принял проект Указа Президиума Верховного Совета СССР «Об ответственности за распространение в военное время ложных слухов, возбуждающих тревогу среди населения». В тексте проекта говорилось, что «виновные караются по приговору Военного трибунала на срок от 2 до 5 лет, если это действие по своему характеру не влечет за собой более тяжкого наказания»87. В тот же день Указ был опубликован в газета 88. Отмечая значение Указа, журнал «Большевик» писал, что Советскому Союзу противостоит враг, искушенный в обмане и провокациях, имеющий большой опыт по внесению дезорганизации, паники, разложения в стан противников, что излюбленным средством противника является распространение ложных слухов, которые «могут быть не менее опасны, чем динамит». В связи с этим журнал подчеркивал, что Указ поможет «лучше организовать борьбу с фашистской агентурой»89.

На время войны был установлен новый порядок приема и отправления международной и внутренней корреспонденции. 6 июля 1941 г. было принято постановление ГКО № 37сс «О мерах по усилению политического контроля почтово-телеграфной корреспонденции». В нем, в частности, говорилось:

«В связи с военной обстановкой в стране, в целях пресечения разглашения государственных и военных тайн и недопущения распространения через почтово-телеграфную связь всякого рода антисоветских, провокационно-клеветнических и иных сообщений, направленных во вред государственным интересам Советского Союза, Государственный Комитет Обороны Союза ССР постановляет:

1. От имени Народного Комиссариата Связи опубликовать правила приема и отправления международной и внутренней почтово-телеграфной корреспонденции в военное время, предусматривающие следующие ограничения:

а) запретить сообщение в письмах и телеграммах каких-либо сведений военного, экономического или политического характера, оглашение которых может нанести ущерб государству (здесь и далее выделено нами — Н.Л.);

б) запретить всем почтовым учреждениям прием и посылку почтовых открыток с видами и наклеенными фотографиями, писем со шрифтом для слепых, кроссвордами, шахматными заданиями и т. д.;

в) запретить употребление конвертов с подкладкой;

г) установить, что все международные почтовые отправления должны сдаваться отправляемым лично в почтовые отделения; марки на такие отправления наклеиваются при приеме почтового отправления самими почтовыми работниками;

д) установить, что письма не должны превышать четырех страниц формата почтовой бумаги;

2. Обязать Народный Комиссариат Государственной Безопасности СССР организовать стопроцентный просмотр писем и телеграмм, идущих из прифронтовой полосы, для чего разрешить НКГБ СССР соответственно увеличить штат политконтролеров.

3. В областях, объявленных на военном положении, ввести военную цензуру на все входящие и исходящие почтово-телеграфные отправления.

Осуществление военной цензуры возложить на органы НКГБ и Третьих Управлений НКО и НКВМФ. На вскрытых и просмотренных документах ставить штамп «Просмотрено военной цензурой».

4. В связи с организацией в Действующей Армии подвижных военно-почтовых баз и военно-сортировочных пунктов красноармейской корреспонденции, политический контроль этой корреспонденции передать из органов НКГБ органам Третьих Управлений НКО и НКВМФ вместе с личным штатом политконтролеров.

5. Почтово-телеграфный обмен со странами, воюющими с Советским Союзом или порвавшими с ним отношения, прекратить»90.

9 июля 1941 г. ГКО принял распоряжение № 76сс («О мероприятиях по борьбе с десантами и диверсантами противника в Москве и прилегающих районах»), в котором прямо содержалось предположение о возможности «контрреволюционных выступлений в Москве». В частности, в нем отмечалось, что «кроме основной задачи по уничтожению десантов и диверсантов противника, на истребительные батальоны города Москвы и прилегающих районов возложить:

а) борьбу с возможными контрреволюционными выступлениями,

б) организацию патрульной службы и оказание содействия органам милиции в поддержании общественного порядка во время воздушной  тревоги,

в) установление тщательного наблюдения в районах возможной высадки десантов и диверсантов противника»91.

Аналогичные подразделения были созданы и в Ленинграде, их возглавляли начальники районных отделов НКВД. Многие из названных выше мер для защитников Ленинграда имели превентивный характер. Вне всякого сомнения, они позволили консолидировать потенциал репрессивных органов во многих частях, защищавших подступы к городу еще до серьезных столкновений с противником, чего, например, не удалось сделать войскам, противостоявшим группе армий «Центр». Это в значительной степени объясняет и незначительный уровень пораженческих настроений в первые недели войны на ленинградском направлении.

Усиление репрессивной политики государства нашло свое выражение в директиве ГКО 16 июля 1941 г.92 и в появившемся двумя днями ранее Указе Президиума Верховного Совета СССР, предоставлявшем право «в исключительных случаях» утверждать приговоры военных трибуналов к высшей мере наказания военным советам армий и корпусов. Эта тенденция была еще более усилена в начале сентября, когда это право было также распространено на командиров и комиссаров дивизий. Вскоре, однако, сама власть вынуждена была признать, что поддержание дисциплины в войсках свелось практически исключительно к репрессиям. Это нашло свое выражение в приказе Наркома Оброны № 0391 от 4 октября 1941 г. «О фактах подмены воспитательной работы репрессиями»93.

Иерархия власти и распределение функций институтов контроля (в данном случае военной прокуратуры) четко отразились в принятом 11 августа 1941 г. распоряжении ГКО № 460сс о порядке ареста военнослужащих, который соблюдался на всех без исключениях фронтах, в том числе и на Ленинградском:

1. Красноармейцы и младший начальствующий состав арестовываются по согласованию с военным прокурором дивизии.

2. Аресты лиц среднего начальствующего состава производятся по согласованию с командиром дивизии и дивизионным прокурором.

3. Аресты лиц старшего начальствующего состава производятся по согласованию с Военными Советами армий (военного округа).

4. Порядок ареста лиц высшего начсостава прежний (с санкции Наркома Обороны).

5. В случае крайней необходимости Особые органы могут производить задержание лиц среднего и старшего начсостава с последующим согласованием ареста с командиром и прокурором94.

 

5. Специфика политического контроля в Ленинграде

Ленинградская специфика политического контроля определялась тяжелейшими условиями блокады и города-фронта, необходимостью недопущения проникновения в город дезертиров, а также агентов противника, пропагандистской деятельностью вермахта и немецких спецслужб. Помимо безусловно необходимых действий, направленных на максимальное ограничение возможностей пропагандистского влияния противника, административно-репрессивная сторона проявилась в осуществлении превентивных мер в отношении вероятных «пособников» немцев. Из Ленинграда в 1941—1942 гг. были эвакуированы лица немецкой, финской, прибалтийских национальностей, судимые в прошлом по статье 58 УК РСФСРи так называемые «бывшие». Как и ранее, не все представители бывших политических партий и белого офицерства подлежали аресту или высылке — часть их оставалась под наблюдением в городе с целью использования в оперативной работе. В городе проводились облавы с целью выявления дезертиров, лиц без прописки и «другого преступного элемента». Органами милиции производился учет населения95. Документы свидетельствуют о жестком и в целом эффективном механизме контроля, осуществлявшегося территориальными органами НКВД в исполнение решений Военного Совета и центрального аппарата НКВД96. Кроме того, из Ленинграда за время войны по линии паспортного режима было удалено более 30 тыс. человек97.

Выселение «потенциально опасного элемента» осуществлялось строго «по плану», в котором были задействованы руководители отделов областного управления, райотделов НКВД, а также председатели райисполкомов. Обращает на себя внимание как содержание документов (в категорию лиц, подлежащих аресту, входили, например, лица, привлекавшиеся к ответственности в партийном, судебном или административном порядке»), выделявшее приоритетность решений ВКП(б) над всеми установленными действовавшим законодательством нормами, так и их язык («кадровые троцкисты и правые», «политбандиты» и др). Если бы с такой же организованностью и активностью проводилась эвакуация гражданского населения до установления блокады, а также в условиях первой суровой зимы!

В конце августа — начале сентября, т. е. накануне установления блокады города, УНКВД довольно либерально относилось к подозреваемым в дезертирстве военнослужащим, имевшим при себе оружие, которого не хватало на передовой. УНКВД передавало их комендантам г. Ленинграда и железнодорожных станций, а также направляло подозреваемых в дезертирстве в районные военкоматы. Вообще, количество изъятого УНКВД оружия было незначительным (на 3 020 подозреваемых в дезертирстве приходилось 210 единиц стрелкового оружия, а патронов — 4 090, т. е. в среднем меньше чем по полтора патрона на бойца). Однако вскоре, с назначением Г. Жукова на должность командующего фронтом, ситуация резко изменилась, и даже после его отбытия из Ленинграда дезертиры преследовались по всей строгости законов военного времени. Войска по охране тыла фронта и служба заграждения вели борьбу с дезертирством98. Из частей фронта происходило изъятие так называемых «западников», то есть тех, кто до войны проживал на территории Западной Украины и Западной Белоруссии, а также в Прибалтийских республиках99.

Эффективность немецкой службы радиоперехвата100, а также опасения того, что противник может прослушивать телефонное сообщение между Ленинградом и Москвой, вынудили власть пойти на серьезные ограничения. Был усилен режим секретности и обеспечено прослушивание всех телефонов органами НКВД. В письме начальника Управления Кубаткина Жданову от 30 сентября 1941 г. говорилось о том, что партия сама фактически поставила своих сотрудников, имевших потребность общаться с Москвой, под контроль госбезопасности.

«Во исполнение решения Ленинградского Горкома ВКП(б) от 23.09. с.г. об усилении цензуры за радиотелефонными переговорами между Москвой и Ленинградом, проведены следующие мероприятия:

а) для контроля за содержанием разговоров на междугородной телефонной станции установлено круглосуточное дежурство оперативных работников УНКВД;

б) ведение разговоров из служебных кабинетов и из квартир разрешено небольшому числу ответственных работников;

в) абоненты, при получении связи, предупреждаются о недопустимости разговоров о фактах, не подлежащих оглашению. В случае ведения подобных разговоров абоненты будут немедленно отключаться... »101

Условия города-фронта вынуждали власти жестко контролировать не только передвижение по городу, но и невозможность проникновения в него без соответствующих документов. В связи с этим исключительное значение в обеспечении стабильности в городе играли войска НКВД по охране тыла фронта и части НКВД, расположенные в Ленинграде. Нахождение в Ленинграде частей армии и флота, госпиталей создавали возможность нежелательных контактов гражданского населения и военнослужащих и распространения опасных для режима слухов и настроений в обоих направлениях (Ленинград — фронт — Ленинград).

К трудностям контрпропагандистской работы, которые были обусловлены событиями довоенного периода истории страны, характером внутренней пропаганды, в значительной степени дезориентировавшей население СССР относительно перспектив предстоящей войны, добавились просчеты советского руководства, допущенные уже в ее ходе. К ним следует отнести директиву ГКО от 16 июля 1941 г. На основании выдвинутых в ней обвинений была осуждена и казнена большая группа генералов. Судилище, организованное Сталиным с тем, чтобы снять с себя вину за поражения Красной Армии в начале войны, еще в большей степени стимулировало рост недоверия красноармейцев к командному составу, стимулировала распространение среди гражданского населения всевозможных слухов. Это пытался использовать в своей пропаганде противник, распространяя слухи об «измене» Тимошенко, Ворошилова и других военачальников.

Отсутствие каких-либо убедительных объяснений по поводу сложившегося в первые месяцы войны критического положения вело к тому, что этот вакуум стремительно заполнялся различными версиями, слухами и домыслами, причем нередко они исходили от пропаганды противника. К тому же чрезмерный оптимизм, характерный для выступлений советских средств массовой информации в первые два месяца войны, резко контрастировал с тяжелейшими боями, отступлением советских войск и вызывал недоверие к сообщениям газет и радио. Например, в статье сотрудника 7-го отдела Политуправления Юго-Западного фронта А.Питерского, опубликованной в «Правде» 6 августа 1941 г., говорилось о том, что в «ближайшее время крушение вермахта неизбежно». Аналогичные оценки содержались в материалах пресс-конференций для иностранных журналистов, опубликованных в «Правде» 6, 7 и 18 августа.

Наконец, защитники и население Ленинграда были объектами пропаганды противника, что вынуждало местные власти уделять этому фактору повышенное внимание. Таким образом, нейтрализация пропагандистского влияния противника и борьба с разного рода «негативными настроениями» была одной из важнейших задач политического контроля в период битвы за Ленинград. Вместе с партийной организацией и политорганами армии и флота этой проблемой занимались Управление НКВД и особые отделы.

Комплекс этих обстоятельств предопределил несколько важных особенностей. Произошло постепенное снижение роли партийных органов низового и среднего звена в осуществлении контроля за настроениями в связи с призывом в армию и уходом в ополчение значительного числа коммунистов, в том числе и партинформаторов. Кризис в партийной организации в августе— сентябре 1941 г., явившийся результатом сокрушительных поражений Красной Армии в первые месяцы войны, нашел свое проявление, в том числе, и в значительном сокращении традиционной работы по изучению настроений. С конца осени 1941 г. информационная работа партии существенно ослабла как с точки зрения качества предоставляемой информации, так и ее оперативности. Сводки о настроениях, готовившиеся предприятиями и даже райкомами, стали носить фрагментарный, эпизодический характер, хотя один из разделов партийной информации, поступавшей в райкомы партии, был специально посвящен характеристике различных антисоветских проявлений102. Отсутствие разнообразной первичной информации, поступающей по партийной линии, ставило в сложное положение горком ВКП(б), который во все большей степени вынужден был полагаться в оценке ситуации на спецсообщения УНКВД.

Партийный и советский актив в количестве 4—5 тыс. человек принимал активнейшее участие в осуществлении контрольных функций в сфере выдачи и перерегистрации продовольственных карточек. За 1941 г. было проверено 7460 организаций, что составляло три четверти всех организаций города. В результате проверки были выявлены 4300 человек незаконно получавших карточки. 11100 человек, которые получали карточки на «мертвых душ». По итогам этой работы органы прокуратуры возбудили 621 дело. В ходе перерегистраций карточек в 1941—1942 гг. было выявлено и отобрано 29 тыс. карточек. В 1943 г. все организации проверялись 5(!) раз, а за 2 месяца 1944 г. уже была проведена проверка всех организаций. Наконец, контроль и учет помогли ликвидировать недостачи карточек в типографских пачках, которые исчислялись сотнями ежемесячно103. Вместе с тем, аппарат Ленинградской партийной организации активно участвовал в формировании мифа об эффективности власти в сфере «своевременной и организованной» выдачи населению тех незначительных норм продовольствия, которые существовали. В частности, в справке А.А.Жданову «Об отоваривании продовольственных карточек населению г. Ленинграда за 1942 г. и 1943 гг.» в первом же абзаце содержалась заведомо ложная информация, которая могла быть легко проверена сравнением со спецсообщениями УНКВД за январь — февраль 1942 г. В справке ОК ВКП(б) говорилось:

«Установленные нормы продовольственного снабжения населения г. Ленинграда за период с 1 января 1942 г. по 31 декабря 1943 г. ежемесячно отоваривались регулярно и полностью в ассортименте, утверждаемом Военным Советом Ленинградского фронта»104.

Смысл лжи был ясен — снять с себя всякую отвественность за непродуманное решение о повышении норм выдачи хлеба с 25 декабря 1941 г. и его отсутствие в течение первых дней 1942 г. Это окончательно надломило силы многих горожан и привело к резкому повышению смертности населения в этот период. Жданов, очевидно, с удовлетворением воспринял эту Справку — «по валу» карточки за 1942—1943 г. действительно были отоварены, и у него было, что сказать Кремлю, если бы возник вопрос о распорядительности чиновников Смольного зимой 1941—1942 гг.

Закрытие большинства заводов и учреждений города зимой 1941—1942 гг. означало перенесение центра тяжести всей партийной работы в домохозяйства, что также было тяжело сделать в специфических условиях блокады. Борьбой с пропагандой противника и всевозможными слухами в тяжелых условиях блокады вместе с органами НКВД занимались специально созданные бригады агитаторов, политорганизаторы домохозяйств. В Василеостровском районе из их числа были выделены специальные группы, которые занимались учетом настроений и проводили соответствующую обстановке разъяснительную работу во время воздушных тревог в местах скопления людей, на лестницах, у ворот, в бомбоубежищах105. В Куйбышевском районе из лучших агитаторов было создано девять бригад. Секретарь РК ВКП(б) вспоминал:

«Бывает так, зайдешь в магазин, прислушаешься к разговору, и через несколько минут образуется нечто вроде летучего собрания. Сначала отвечаешь на вопросы, а потом расскажешь об обстановке, сделаешь небольшую информацию, рассеешь сомнения. Таких импровизированных собраний... партийно-советским активом и агитаторами проведено тысячи»106.

На предприятиях партийные организации ставили перед коммунистами задачу бороться с нездоровыми настроениями и провокационными слухами. На собраниях перед рабочими выступали работники горкома и райкомов партии, секретари партийных организаций, агитаторы. О необходимости таких собраний говорили работницы фабрики «Красное знамя», что «надо чаще говорить с народом так прямо и открыто, вскрывать и разбивать то, что, о чем шепчутся тайком, о чем ходят разные слухи»107.

В лекционной пропаганде значительное место отводилось таким темам, как «Фашизм — злейший враг человечества», «О революционном порядке и революционной бдительности», «Женщины в обороне Ленинграда». Количество лекций такого характера от общего числа прочитанных доходило до половины осенью — зимой 1941—1942 гг. Осенью 1941 г. партийные функционеры призывали актив таким образом проводить разъяснительную работу среди ленинградцев, чтобы «подводить людей к мысли о том, что сдача Ленинграда будет означать гибель всех горожан»108.

За высшим слоем партийных функционеров оставались, однако, важнейшие инструменты контроля. Члены Военного Совета Жданов и Кузнецов номинально и фактически обладали всей полнотой информации для принятия решений по всем вопросам обороны города, которые были обязательны и для Управления НКВД. Несмотря на военное время, партийная организация Управления попрежнему работала, занимаясь не только сугубо организационными вопросами (прием в партию, уплата членских взносов), но и выполняла контролирующие функции в отношении профессиональной деятельности сотрудников Управления. Основанием для подобного рода работы были довоенные постановления ЦК ВКП(б), запрещавшие использование метода провокации в оперативной деятельности. Материалы заседаний парткома УНКВД свидетельствуют о том, что разбирательство поведения членов партии всегда носило неформальный характер — в них принимали участие руководители управления и отдельных служб.

Решения парткома УНКВД по персональным делам предопределяли постановления Дзержинского райкома ВКП(б), которые, как правило, были малоинформативны по содержанию и сухи по форме. Контролирующая роль горкома партии состояла в том, что формально пополнение органов госбезопасности и назначение на ключевые должности в Управлении происходило с санкции соответствующего отдела ГК, принимавшего персональное решение по каждой кандидатуре. Сразу заметим, что в материалах горкома ВКП(б) не отложилось свидетельств отклонения той или иной кандидатуры при зачислении в «органы» — первичный отбор кадров осуществлялся самим УНКВД и партийные функционеры лишь утверждали заранее подготовленное решение.

Еще одним важным инструментом контроля партийной номенклатуры было то, что вся идеологическая работа, включая средства массовой информации, непосредственно подчинялась ей. Содержание публикаций в прессе, материалы радиопередач, репертуар театров, создание новых фильмов и т. п. — все это определялось соответствующим секретарем горкома (а в ряде случаев и самим Ждановым), отделом агитации и пропаганды, а также редакциями, персональный состав которых формировался горкомом партии.

В начале войны в соответствии с решением ГК ВКП(б) от 24 июня 1941 г. в идеологической работе стала широко использоваться изъятая из обращения после подписания пакта о ненападении с Германией антифашистская литература, пластинки, кинофильмы. Созданные советскими кинематографистами в 1930-е гг. фильмы о нацистской Германии109 «Профессор Мамлок», «Семья Оппенгейм», «Карл Брунер» вновь вышли на экраны кинотеатров. Эти фильмы пользовались большой популярностью у населения в довоенное время, и власть активно их использовала в целях пропаганды:

«Много горячих чувств поднимает в зрительном зале картина «Профессор Мамлок». Зритель видит в ней живую иллюстрацию ежедневных газетных известий о кровавом пути гитлеровского режима. Голодающие женщины и дети, установленный во всех подчиненных фашистской Германии странах тюремный режим, преследования и расстрелы — все это встает перед глазами, когда смотришь фильм»110.

Издательство «Искусство» за первые месяцы войны выпустило 250 наименований военных и антифашистских плакатов, лозунгов, лубков и открыток общим тиражом 320 тыс. экземпляров111, а созданное в Ленинградском отделении Союза писателей бюро оборонной печати за военные месяцы 1941 г. одобрило более 300 антифашистских произведений112. В середине июля 1941 г. театр комедии приступил к работе над постановкой «Антифашистского обозрения», написанного М. Зощенко и Е. Шварцем113. Театр музыкальной комедии исключил из своего репертуара оперетту «Ева» на музыку Легара по той причине, что композитор, по словам директора Театра Г.С.Максимова, «оказался немцем и совершенно явным фашистом»114. Театр Ленинского комсомола во второй половине июля 1941 г. по пьесе Л. Шейнина и братьев Тур поставил спектакль «Очная ставка», в котором «рассказывалось о бдительности советских патриотов, разоблачивших коварные приемы фашистских шпионов и диверсантов»115.

Несмотря на крайне тяжелые условия блокады, в 1941 г. вышли в свет книги и брошюры известных ученых: Е.В. Тарле «Отечественная война 1812 года и разгром империи Наполеона», В.В. Мавродина «Ледовое побоище», Б.М. Козакова, Ш.М. Левина, А.В. Предте-ченского «Великое народное ополчение», Б.В. Данилевского «Фашизм — заклятый враг науки и культуры», Н.С. Державина «Под игом фашизма». Большими тиражами были изданы очерки о боевых и трудовых традициях ленинградских рабочих, героях революции и гражданской войны, советских полководцах. Главной их темой была героическая борьба советских людей за свободу и независимость социалистической родины. Что же касается деятельности немногочисленных общественных организаций, то во время войны она пошла на спад. Например, за весь период войны Союз воинствующих безбожников подготовил всего один доклад, охватывавший лишь первые шесть месяцев войны.

В первый период войны пропагандистская работа партии была сориентирована на проведение преимущественно мобилизационных мероприятий и концентрировалась на крупных заводов и учреждениях, в результате чего из поля зрения выпали представители торговой сферы, работники мелких предприятий и трампарков116.

После первой блокадной зимы партийное руководство города пыталось «скорректировать» коллективную память ленинградцев, ориентируя весь творческий потенциал города на создание исключительно эпических произведений и жестко пресекая изображение трагических сторон блокады. Одним из важнейших инструментов советской пропаганды было кино. «Самому массовому из искусств» предстояло решить важнейшую задачу — рассказать стране о блокаде и героической борьбе ленинградцев и одновременно постараться изменить коллективную память ленинградцев, выживших в суровые месяцы первой военной зимы 1941—1942 гг. Фильм о блокаде должен был удовлетворить и вкус главного зрителя, И.Сталина, не пропускавшего, как известно, ни одной картины.

На всех этапах работы над фильмом — от написания сценария и до выпуска его на экран — шла непрерывная работа по изъятию слоя за слоем фрагментов, свидельствовавших о глубине ленинградской трагедии и проявившейся при этом слабости власти. В обсуждении подготовленной к показу документальной картины «Оборона Ленинграда» в студии кинохроники принимали участие практически все руководители Ленинграда, за исключением, пожалуй, лишь военных. Стенограмма дискуссии, состоявшейся 17 апреля 1942 г., отразила общее недовольство проделанной работой. Первым выступил П.С. Попков, которого народная молва «сняла» с должности и «расстреляла» за плохую работу и «вредительство» еще в феврале 1942 г. Он высказался за изъятие из фильма ряда фрагментов. Приводимые ниже выдержки его выступления иллюстрируют основные направления цензорской правки, которой должен был подвергнуться фильм.

«...Насчет покойников. Куда их везут? Причем их очень много показано. Впечатление удручающее. Часть эпизодов о гробах надо будет изъять. Я считаю, что много не нужно показывать — зачем вереница?... Показана вмерзшая в дорогу машина. Это можно отнести к нашим непорядкам (здесь и далее выделено нами — Н.Л.). Затем показано, что лед образовался до самой крыши. Очевидно, где-то недалеко ударило или взрыв был, облили водой, и замерзло. Нет надобности это показывать. Промышленность, энтузиазм трудящихся города Ленина совсем не показана. Это одно из главных упущений картины...

Это хорошо, как показан момент, как берут воду на улицах, но отдельные моменты, мне думается, надо изъять. Или, скажем, идет человек и качается. Неизвестно, почему он качается, может быть, он пьян. Это сгущает краски, создает тяжелое впечатление...»117

Еще более категорично высказался А.А. Кузнецов, заявивший, что поскольку «картина не отражает действительного положения вещей», в таком виде ее   «выпустить на экран нельзя»:

«Получается чересчур много трудностей. Разваленный город, разбомбленный, захламленный, кругом пожары, все покрыто льдом, люди едва движутся, а борьбы не показано. Оборона не показана. Разве это оборона? Скажут, вот правители, довели город до такого состояния. Направление взято неправильно. Показываются мрачные стороны, а действительная жизнь — борьба с трудностями, борьба за то, чтобы сохранить город, народ, — не показана. Следующее замечание. Эпизоды в картину натасканы отовсюду... Вермишель какая-то. Это американщина в самом худшем виде. Пролог неудачен. Музыка нехорошая, заунывная... Возьмите [фрагмент, когда] продовольствие везут в Ленинград, а почему вы не заметили, когда Ленинград отправлял фронту пушки, минометы и пр. Не такую задачу мы ставили. У вас самолеты обратно везут только раненых. В то же время на самолетах ехали бодрые рабочие в глубь страны, мы отсюда посылали средства связи, пушки, следовательно, город еще и помогает стране, отоваривает своеобразно своей собственной продукцией...»118.

А.А. Жданов:

«Картина большая, поэтому с одного маха трудно впечатление составить, а работа порядочная...

Насчет музыки. Согласен, что она душераздирающая. Зачем это? Совсем не нужно оплакивать. Живем, воюем, будем жить, зачем же реветь в голос? Не помню, в прологе или во второй части показана старуха в садике сидит — это вещь неудачная, словом, старуху надо исключить.

Показан митинг, посвященный началу войны, а публика никак не реагирует. Нехорошо это, как будто не про нее писано, а оратор разрывается. Неправильно...

Во второй части показано Народное ополчение, стреляют, идут части, затем опять стреляют, затем показаны призывные пункты, показано, как погнали стада коров, пошли армейские части, потом свиньи пошли по Кировскому проспекту. Получается все едино — кого-то куда-то гонят... Это напоминает картины Чаплина; сначала стада, а потом безработных показывают, помните? Не подходит, народ будет иронизировать...

...Первой должна быть показана оборона. Надо показать, что есть враг, а он совершенно не показан. Враг показан только в виде пленных, причем тщедушного и жалкого вида. Спрашивается, в чем дело? Если враг такой, то откуда трудности, блокада, разруха, голод, холод и т. д.? Неправильно показан враг. Надо показать соответствующе врага и нашу оборону, показать какой-нибудь участок — 23-й, 42-й армии хотя бы... Надо показать в чем дело, показать, что враг...   около Ленинграда.

В картине переборщен упадок. Вплоть до торчащих машин! Выходит, все рухнуло... Люди говорили, что голодаем, но живем надеждой на победу...

Показан у вас один кадр очистки города, а второй кадр говорит о том, что через кучу снега люди не могут перелезть... Получается ведь, чистили-чистили, а опять лезть через Монблан.

Абсолютно не показана ленинградская женщина. Ее нужно показать. Она сыграла огромную роль и сейчас играет. Не показаны команды ПВО в обороне города, которые также играют исключительную роль. Показали бы молодежь, дежурившую на крышах, борьбу с «зажигалками»...

Картина не удовлетворяет. Она представляет из себя большую кашу. Все дело надо привести в систему...»119.

Деятельность творческой интеллигенции, особенно в органах массовой информации контролировалась редакцией того или иного издания (газеты, журнала или радиокомитета), цензором горлита120 и, наконец, подлежала одобрению со стороны отдела пропаганды и агитации горкома ВКП(б). Подчас взгляды писателей и поэтов расходились с тем, что требовали от них партийные функционеры. Естественно, что и в среде писателей не было полного единства в вопросе о том, что в первую очередь должно найти отражение в художественных произведениях о блокаде. Стенограмма совещания ленинградских писателей 30 мая 1942 г. показывает разные точки зрения наиболее творчески активных членов ЛОСПа, а также присутствовавшего на встрече А.Фадеева.

В.К. Кетлинская в своем выступлении отметила, что ленинградская тема в творчестве писателей была одной из важнейших, что «желание писателей написать о пережитом совпадает с тем, что требует страна — дать правдивый литературный документ о Ленинграде». Уже написаны три поэмы (Инбер, Берггольц и З.Шишова), ряд стихотворений и прозаических произведений. Первые опубликованные и прочитанные в рукописи произведения о Ленинграде показывают, что

«пока внимание наших писателей обращено преимущественно к тем большим трудностям блокады, которые всем пришлось пережить, в частности, к трудностям 1941—1942 гг., и к показу стойкости ленинградцев в эти трудные месяцы. Это естественная человеческая потребность написать такого рода отклики на ленинградскую тему... О зиме 1941—1942 гг. , о стойкости, с которой люди выдерживали эти трудности, рассказать надо, надо рассказать об этом народу просто, без прикрас, без лакировки, ибо в этом и есть героизм»121.

Поэтесса О.Берггольц была убеждена, что переживший зиму ленинградец является прототипом нового человека, и его качества должны стать достоянием всей страны:

«Самая важная тема для ленинградцев — они сами. Сталин сказал, что опыт войны учит. Опыт обороны Ленинграда, может быть, учит вдвойне и втройне. Вопросы жизни и смерти очищены здесь от всего случайного, наносного. Если до войны мы несколько торопились, пытаясь каждого человека, аккуратно платившего членские взносы, превратить в нового человека, если до войны мы такую картину как «Светлый путь», принимали за что-то стоящее, то после ленинградской зимы мы можем говорить о действительно новых людях, о действительно новом человеке, который родился и вырос в Ленинграде, и это опять-таки обусловлено условиями жизни в Ленинграде в этом году. Эти новые черты ленинградца должны стать достоянием всей страны и достоянием самих ленинградцев. Писатель-пропагандист должен говорить с ленинградцами не для того, чтобы заставлять их умиляться над самими собой, не для того, чтобы заставить их вновь переживать страдания, а для того, чтобы внушить ленинградцу: ты такому научился, что ту тяжесть, что тебя ожидает, ты, несомненно, вынесешь.

...Мы уже начинаем издали видеть зиму ...Многим она рисуется как бесконечная вереница гробов. Гробов было очень много, говоря о Ленинграде, мы не избежим разговора о гробах, но надо помнить, что не гробы одолели, а живые люди, заменяя традиции, меняя их новыми, в Ленинграде победили смерть. Ленинград уже победил...  победил как человеческий коллектив»122.

С позицией О.Берггольц был в некоторой мере солидарен А.Л. Дымшиц, заявивший, что «писать о Ленинграде нужно без сентиментальности, ненужных страданий, которые только оскорбят читателя. Надо подчеркивать героизм ленинградцев, непреклонную непобедимость этих людей»123.

А. Фадеев прямо затронул проблему политического контроля, подчеркнув, что героизм без трудностей и страданий населения показать невозможно:

«Самое большое, что мы можем дать сейчас, чем мы можем вдохновить сейчас — это показать наших людей во всем объеме их личности, их героизма, их исторической роли, показать их моральный, организационный, идейный, политический уровень, показать, почему они в этой войне победили...

Говорят, что «цензура не дает возможности показать эти трудности»... Мы должны писать правдиво. Если мы не покажем трудности, через которые мы прошли, тогда мы не можем показать и противоречие, и драматизм в борьбе, и тогда героизм наших людей без этих трудностей будет снижен...»

В условиях Ленинграда главным пафосом некоторых писателей было изображение трудностей. По мнению Фадеева, таких было меньшинство. Он отметил, что были исследования психологии голода, истории осажденных городов (Китая, Индии и даже Парижа), «где люди умирали по законам капитализма без перспектив на возрождение. Показывать [голод] надо так, чтобы дать людям увидеть перспективу»124.

Несмотря на жесткую систему контроля, 13 июля 1942 г. произошло чрезвычайное происшествие — в эфире ленинградского радио прозвучала часть поэмы З. Шишовой «Дорога жизни», запрещенной к передаче отделом пропаганды и агитации 11 июля «как политически неправильная». Радиотрансляция была прервана по требованию горкома, переданного по телефону. Главные недостатки произведения, по мнению заведующей сектором культуры Паюсовой, состояли в том, что в нем «чрезвычайно односторонне» изображалась жизнь Ленинграда зимой 1942 г. Основным мотивом поэмы была обреченность ленинградцев, а героические труд и борьба выпали поля зрения автора произведения. «...Как и везде [в произведении господствует] физиологический, поверхностно-обывательский подход к изображению событий и людей», — писала Паюсова. Для подтверждения своего заключения об «усиленном нагнетании автором изображения трудностей» в докладной записке секретарям горкома ВКП(б) были приведены выдержки из поэмы:

Выхватив из контекста строку, Паюсова подчеркнула, что «в своей характеристике ленинградцев З. Шишова дошла до того, что назвала их гробокопателями: «Гробокопатели! Кто ими не был!» Столь же мрачно, по мнению партийного работника, показана картина отступления:

Сделанный автором поэмы вывод назван Паюсовой «странным, почти издевательским»:

Память самих ленинградцев о пережитом во многом совпадала с тем, о чем написала поэтесса Шишова. С 9 июля 1942 г. на экранах города демонстрировался документальный кинофильм «Ленинград в борьбе», который за 11 дней посмотрели 115 300 человек. Как уже отмечалось, фильм прошел не одну переработку как на стадии написания сценария, так и отбора материала и монтажа. «По мнению некоторых зрителей, — отмечалось в информационной сводке на имя секретарей горкома ВКП(б) Жданова, Кузнецова, Капустина и Маханова, — фильм все же недостаточно показывает подлинную жизнь в осажденном городе: почерневших от копоти и грязи людей, дистрофиков, людей, умирающих на панелях, трупы, лежащие на улицах и т. п. ...Хотят видеть закопченные квартиры с печками-времянками и умершими людьми, людей, закутанных в ватные одеяла, выстраивающихся с 2-х часов [утра] в очередях у магазинов»126. Оставим эту сентенцию на совести аппаратчиков.

В 1943 г. партаппарат по-прежнему проводил многочисленные мероприятия с активом по вопросам истории и практики нацизма127, ленинградские ученые подготовили к изданию серию работ по истории русско-германских отношений128, вышли в свет сборники документов «Немецко-фашистские злодеяния в оккупированных районах Ленинградской области», «Освобождение Тихвина», а также книга секретаря ОК ВКП(б) М.Н.Никитина «Партизанская война в Ленинградской области». Одним словом, «наука ненависти», столь необходимая для мобилизации народа на борьбу с нацизмом, по-прежнему оставалась доминирующей.

 

6. Политический контроль на фронте и настроения солдат

Специфика идеологического влияния немецкой пропаганды на Восточном фронте определялась военно-стратегическими условиями: пока шло военное наступление немецких войск, было вполне естественным, что их пропаганда не имела решающего значения для Германии, хотя и велась достаточно активно. Пропагандистская активность вермахта усилилась с наступлением позиционных боев. В этот период немецкие агитаторы активно призывали советских солдат к дезертирству, братанию, распространяли информацию о положении дел на фронтах, оказывали психологическое воздействие на бойцов Красной Армии. Экстремальная военная ситуация (гибель тысяч бойцов, непосредственная, ежечасная угроза жизни), превосходство немецкой армии в первые месяцы войны, порождавшие хронически-подавленное состояние красноармейцев, недостаточное питание, скупость информации о положении в стране, судьбе близких, естественные социальные различия бойцов и командиров вели к массовому дезертирству, панике, антисоветским настроениям. В этой ситуации трудно досконально определить, какие из названных негативных явлений порождались военным превосходством немцев, их успехом, а какие можно отнести на счет влияния немецкой пропаганды. Но очевидно, что именно в армии, в условиях фронта имело место большее количество реальных проступков: измена, дезертирство, пораженческие антисоветские настроения. Очевидно и другое: динамика этих явлений была непосредственно связана с военной ситуацией — улучшение положения на фронте снижало число дезертиров и антиправительственных высказываний и наоборот. Как и в тылу, в самом начале войны были предприняты меры, направленные на нейтрализацию пропагандистского влияния противника.

В частях Ленинградского фронта основные задачи по обеспечению политического контроля выполняли особые отделы. В их функции входила не только борьба со шпионажем, контрреволюционными преступлениями, саботажем, вредительством, халатным отношением к обязаностям и злоупотреблением служебным положением. Важнейшей задачей особых отделов было изучение настроений и политической благонадежности личного состава, в том числе агентурным путем, хранение и использование секретных документов, соблюдение военной тайны, а также вопросы снабжения всеми видами довольствия и вооружением, включая хранение и использование неприкосновенного запаса.

Качество политического контроля со стороны особых отделов зависело от сотрудничества осведомителей с низовым аппаратом уполномоченных этих отделов. Осведомителей вербовали во всех подразделениях части из числа военнослужащих, а их численность в среднем составляла 3% личного состава129. Применительно к войскам Ленинградского фронта это означало, что число «помощников» особых отделов составляло приблизительно 15 тыс. человек.

По свидетельству одного из офицеров госбезопасности, для особых отделов «не существовало ни чинов, ни общественного и служебного положения, ни партийной принадлежности. Для них существуют только люди и их поступки. Каждый военнослужащий, независимо от его положения, рассматривался особым отделом, прежде всего, как могущий совершить противогосударственное преступление»130.

Органы госбезопасности пользовались тем, что действующее законодательство чрезвычайно широко трактовало понятия «антисоветская» и «контр-революционная» пропаганда131. Любое критическое высказывание по поводу проводимых властью мероприятий могло квалифицироваться по ст.58.10 УК.

Все отчеты и донесения особых отделов и политорганов составлялись ими отдельно друг от друга. Более того, особые отделы осуществляли гласный и негласный контроль над деятельностью как военачальников, так и партийно-политических аппаратов войск, которые не имели возможности контролировать работу особых отделов, хотя те формально подчинялись комиссарам в вопросах борьбы с изменой и антисоветскими преступлениями.

Изучение политической благонадежности в армии и на флоте проводилось особыми отделами на основе ознакомления с характеристиками и аттестатами военнослужащих, которые готовили их начальники; изучения партийных и комсомольских характеристик; агентурного осведомления и специальных тайных разработок; проведения проверок прошлого военнослужащего и его семьи.

Отношение к проблеме политического контроля в условиях начавшейся войны со стороны ГлавПУВМФ было изложено в директиве его начальника 22 июня 1941 г. В ней политорганам, коммунистам и комсомольцам предлагалось «резко поднять большевистскую бдительность, исключив возможность проникновения шпионов, диверсантов, вредителей, а также ведения вражеской пропаганды, беспощадно бороться с паникерством и трусостью». Начальник ГлавПУВМФ приказал создать такую обстановку, которая бы полностью исключила возможность слушания антисоветских радиопередач132, пресекать случаи распространения провокационных слухов. В целях взаимной информации предлагалось установить теснейшую связь политорганов флота с органами 3-го Управления ВМФ133.

ГУПП РККА в директиве от 23 июня также предлагало политорганам разработать и активно проводить мероприятия по борьбе с агитацией противника, уничтожать вражеские листовки и другие печатные издания, систематически разъяснять личному составу ход войны и обстановку на фронте134.

24 июня 1941 г. заместитель начальника Управления политической пропаганды ЛенВО полковой комиссар Шикин приказал начальникам политотделов соединений создавать у красноармейцев боевой подъем, уверенность в могуществе Красной Армии и силе советского оружия, «разоблачать имевшиеся у отдельных лиц представления о фашистской армии, как армии непобедимой»135.

Какой-либо заметной роли в первые дни войны немецкая пропаганда не играла. Характерным для большинства бойцов и младших командиров было настроение, выраженное в письме в редакцию газеты «На страже Родины» командира 260 ГАП кандидата в члены ВКП(б) С.П.Кружилова. Он писал, что настроение бойцов бодрое, что каждый горит желанием разбить подлого ненавистного врага, но у каждого остается вопрос, ответить на который он и просил редакцию газеты:

«...Каждый командир и красноармеец прекрасно знает, что сил у нас достаточно для отпора врагу. Каждый чувствует и знает из выступления товарища Сталина, что мы должны не только разбить врага, но уничтожить окончательно. Но что за политика нашего правительства, что-то непонятно для меня. Этот вопрос ...остается у каждого в груди непонятным. Прошу ...разъяснить этот томительный вопрос, таящийся в душе многих командиров и красноармейцев»136.

Материалы Военного Трибунала свидетельствуют о здоровом настроении войск фронта, защищавших подступы к Ленинграду. С 22 июня по 5 июля 1941 г. было зафиксировано всего 6 случаев антисоветской агитации, причем главным образом со стороны выходцев из Западной Украины и Западной Белоруссии137. Однако к середине июля 1941 г. пропаганда «оружием» пробудила у красноармейцев интерес к противнику. 15 июля Управление политпропаганды Северного фронта сообщало, что хотя «типичной реакцией» на немецкие листовки было их неприятие, «отдельные командиры и политработники вместо организации сбора и уничтожения листовок собирали красноармейцев и командиров и зачитывали им их содержание»138. В тот же день начальник УПП Северного фронта Пожидаев направил начальникам отделов политпропаганды армий, корпусов и дивизий приказ, в котором потребовал организовать сбор и уничтожение листовок противника и в каждом подразделении выделить для этого ответственных лиц из числа коммунистов139.

Показателем ухудшения настроений в частях фронта стал рост наиболее опасных военных преступлений — число осужденных Военным трибуналом фронта с начала войны к 15 июля 1941 г. достигло 300 человек140. В августе эта тенденция сохранилась — за период с 10 по 24 августа было осуждено 876 человек, причем за различные «контрреволюционные преступления» — 78 военнослужащих, за дезертирство, бегство с поля боя и членовредительство — соответственно 147 69 и 128 человек141. Это было связано, прежде всего, с дальнейшим ухудшением ситуации на фронте. Наиболее тяжелое положение сложилось на южных подступах к Ленинграду. Еще 8 августа немецкие войска перешли в наступление на красногвардейском направлении, а 10 августа — на лужско-ленинградском и новгородско-чудовском. 16 августа противник захватил Кингисепп.

В приказе начальника Политуправления Северного фронта от 18 августа отмечалось, что по имеющимся в Политуправлении данным установлено, что военнослужащие в своих письмах родным и знакомым пересылали контрреволюционные листовки, распространявшиеся противником. В письмах также пересылались фотографии немецких солдат, фашистские значки и т. п. Политорганам предлагалось разъяснять всем военнослужащим недопустимость и преступность подобных действий как наносящих вред стране.

Ввиду того, что некоторая часть бойцов в письмах родным проявляла пораженческие настроения, переоценивая технику и численное превосходство врага, а также количество потерь РККА, на политорганы была также возложена задача провести разъяснительную работу о том, «что можно писать родным и знакомым, а что нельзя». Всему политаппарату рекомендовалось «учитывать в своей деятельности связь фронта и тыла, изучать настроения бойцов, взять под контроль деятельность и состав полевых почтовых станций»142.

Хотя данные военной цензуры и свидетельствовали в целом о здоровом политико-моральном состоянии личного состава частей действующей армии, в письмах бойцов и командиров нарастало недовольство отступлением частей Красной Армии. За период с 10 по 30 августа было задержано 18813 корреспонденций (1,6% от общего числа просмотренных писем), содержавших «ярко выраженные отрицательные настроения», связанные с поражениями на фронте. Бойцы писали о некомпетентности и трусости комсостава, о плохом оснащении армии боевой техникой, о превосходстве авиации и танковых частей противника, об отсутствии боевой подготовки у новых войсковых формирований, что вело к большим потерям. Кроме того, отмечались отдельные случаи панических и упаднических настроений143.

Особую тревогу НКВД вызывало отношение бойцов к командному составу, который нередко проявлял трусость и неумение воевать:

«Поздравь меня с позорным бегством через наше командование. Как мне старику пришлось тяжело выходить из окружения, ведь молодые командиры, бросив людей, боепитание, спасали свои шкуры. Я участвовал в двух боях и убедился, что наши командиры неспособны управлять боем, а только криками да лозунгами. Стыдно писать, что я с фронта приехал в Красное не один, а с остатками позорно разбитой нашей дивизии».

«Последние дни мы с такой быстротой отступаем, даже представить не можешь. Командование бежит в тыл не только от немцев, но и от нас. Так воевать нельзя пока не заменят трусов командиров хорошо обученными, смелыми командирами».

«Воины красные бьются храбро и самоотверженно, но отдельные паникеры и трусы как из рядового состава, так и из среднего и высшего комсостава во многом вредят на поле боя»144.

Плохое оснащение боевой техникой, самолетами, танками и даже винтовками — еще одна проблема, которая привела к пораженческим настроениям в армии:

«У нас нет танков и самолетов. Придут на фронт 3 танка и 5 самолетов, а немецких танков и самолетов счету нет. Наши командиры все бегут, а бойцам отступать не велят».

«У немцев преобладает техника, почти все они вооружены автоматически оружием, а у многих наших бойцов старые винтовки. У немца минометы, а у нас этого мало».

«Плохо, что не хватает оружия, например, у меня нет винтовки и у других также, кроме гранат ничего нет. Как будем бороться с танками, не знаю».

«Техника у немца дьявольская, он косит наших из минометов, артиллерии и бомбит с самолетов.

Ну разве можно устоять против минометов и автоматов с винтовкой образца 1891/30 гг.»

«Их авиация очень беспокоит нас — бомбит, поливает из пулеметов, а вот наши самолеты против них ни разу не появлялись и они летают как дома, не встречая сопротивления».

«Немцы очень хорошо вооружены, не как мы. У них все автоматы на 75 патрон. У нас целые поля остаются убитых».

«Обстановка очень трудная. Придется ли вообще встретиться друг с другом? В особенности тяжело переживаем с 10 августа. Трудно переживать минуты, в которые можешь умереть беззащитно, без нанесения поражения врагу».

«У многих бойцов мнение такое, что вряд ли нам с немцем справиться, ибо самые боевые кадровые силы у нас потеряны. Что было в 1914 г., то и сейчас — у него техника, а у нас дубинка».

«Уже никому из нас не секрет, что мы должны погибнуть рано или поздно. Все возмущены, почему за последнее время ни один наш самолет не летал над фронтом».

«Вернуться живым домой не придется, сами знаете какая обстановка. Я из первой роты кадровик только один остался. Оставшиеся здесь, кроме уехавших в Детское, уже убиты, остальные приписники»145.

Политуправление Северо-Западного фронта 30 августа 1941 г. сообщало об опасном росте числа самострелов. С 15 по 20 августа военной прокуратурой за это преступление было привлечено к ответственности 24 человека, а с 20 по 25 августа — уже 56. При этом Политуправление подчеркивало, что приведенные данные об уровне членовредительства в частях фронта являются далеко не полными. Во многих госпиталях около 50% раненых составляли лица, подозреваемые в членовредительстве. Так, в эвакогоспитале № 61 из 1 тыс. раненых оказалось с ранениями в левое предплечье 147 человек, в левую кисть — 313, в правую кисть — 75, при этом «многие имели явные признаки самострела»146.

Кроме того, управлением коменданта г. Ленинграда с 16 августа по 22 августа были задержаны около 4300 человек, покинувших фронт, главным образом его южный участок, и пробравшихся в город. Среди задержанных 1412 человек оказались бойцами и командирами армии народного ополчения.

Заградительная служба на подступах к Ленинграду в то время не обеспечивала перехвата дезертиров, имевших возможность проникать в город не только в одиночку, но и группами147. В связи с этим Политуправление фронта призывало политработников и коммунистов «повысить бдительность, тщательнее проверять личный состав в частях и подразделениях», т. е. ориентировало их на выполнение функций особых отделов.

4 сентября 1941 г. в письме в редакцию фронтовой газеты «На страже родины» красноармеец Л.П. Островский просил разъяснить волнующие прибывших с фронта бойцов вопросы, ибо, как он признавался, «мы сами мало знаем о политике». Среди прочих были вопросы об отсутствии на фронте советской авиации, об угрозе СССР со стороны Японии, о плохой военной подготовке в тыловых частях. В письме содержалась критика в отношении довоенной внешней политики Советского Союза («Нашим хлебом фашисты и бьют нас»).

Еще одна причина неудач виделась автору письма в измене высшего командования, которую «наше информбюро скрывает от народа». Имелось неверие и в прочность тыла. Указывалось, что «в Ленинграде и Москве есть все предпосылки к созданию пятой колонны», что «Ленинград будет отрезан и сдан, так как среди нашего комсостава есть те, кто готов предать нас»148.

Очевидно, что такое обилие вопросов и характер их постановки явились следствием самостоятельных попыток разобраться в причинах происходящего на фронте и в стране. Стремительно падавший авторитет советской прессы и в целом политаппарата вызывали серьезное беспокойство особых отделов.

Не случайно, что в условиях, когда особым отделам отводилась ключевая роль в обеспечении стойкости войск, инициатива постановки вопроса о необходимости коренного улучшения работы политап-парата принадлежала именно им. В начале сентября 1941 г. офицеры особого отдела 23-й армии направили командующему Ленинградским фронтом письмо, в котором была дана оценка сложившегося в армии положения и сделаны соответствующие предложения.

Авторы письма Лотошев и Николаев указывали, в частности, что агитационная работа в армии и среди населения «скучна и однообразна», что несмотря на большой аппарат, значительное количество проводимых совещаний, она «не носила настоящего наступательного характера». Лотошев и Николаев подчеркивали, что «советский народ, бойцы фронта и тыла заслуживают того, чтобы с ними говорили прямо и открыто». Распространение слухов, сплетен и провокаций они объясняли отсутствием необходимой разъяснительной работы по важнейшим вопросам, волновавшим всех красноармейцев.

Говоря непосредственно о функциях особых отделов в этих условиях, Лотошев и Николаев подчеркивали, что «жестокими и безжалостными в отношении тех, кто плохо воюет, необходимо быть лишь после того, как будет проведена откровенная беседа о причинах создавшегося положения»149. Однако в докладной записке Жданову в связи с этим письмом начальник Политуправления фронта Тюркин, указав на справедливость сделанных в нем замечаний, ни словом не обмолвился о необходимости более полного информирования личного состава хотя бы в той части вопросов, которые его непосредственно касались150.

23 октября 1941 г. начальник Политуправления Ленфронта издал специальный приказ о необходимости борьбы с пропагандой противника, в котором говорилось:

1) начальникам политотделов армий лично проверить состояние агитационно-пропагандистской работы, особенно в частях и подразделениях, где эта [вражеская] пропаганда имела успех, 2) начальникам всех политорганов широко развернуть среди бойцов путем бесед, докладов, чтения статей из центральной и фронтовой печати агитационно-пропагандистскую работу по разоблачению лживой вражеской пропаганды, используя лучших пропагандистов и агитаторов. Ни одна вражеская листовка или радиопередача, дошедшая до бойцов, не должна оставаться без разоблачения фашистской лжи. Необходимо широко использовать публикации в печати о вражеских зверствах над военнопленными и гражданским населением оккупированной территории, 3) начальникам политотделов дивизий, комиссарам дивизий, полков организовать и провести силами командиров и политработников индивидуальные и групповые беседы по вопросу о бдительности красноармейца в бою, в которых популярно рассказать бойцам о провокационных методах борьбы, применяемых врагом во время боевых действий»151.

Осенью 1941 г. на Ленинградском фронте особые отделы провели тщательную проверку всего личного состава и изъяли из частей фронта выходцев из западных областей Украины и Белоруссии, а также республик Прибалтики152.

В «неблагополучную» 23-ю армию для помощи особым отделам дивизий и армии в их борьбе с изменой было рекомендовано направить бригаду специалистов по применению «ложной сдачи в плен» — при подходе с белым флагом к немецким окопам специально обученные красноармейцы должны были забрасывать их гранатами с тем, чтобы впоследствии противник сам расстреливал изменников153.

По данным немецкой разведки, «после периода продолжительной депрессии и дезорганизации, пик которого пришелся на Рождество, но продолжался и в январе, партийные органы полностью восстановили порядок в городе». Милиция, а также органы пропаганды работали очень активно. СД информировала о «переполнении» ленинградских тюрем красноармейцами и теми, кто нарушил приказы военного времени154. Оценка положения советской стороной была, вероятно, более пессимистической. В системе политического контроля доминирующую роль по-прежнему играли репрессивные органы, функции которых во многом дублировали и политотделы.

Стабилизация положения на фронте, которая была достигнута во многом благодаря жестким и решительным действиям командующего фронтом Г.К.Жукова, способствовала некоторому улучшению настроений. Статистические данные цензуры позволяли УНКВД сделать вывод о том, что письма военнослужащих в целом свидетельствовали о патриотическом настроении подавляющего большинства красноармейцев и командиров. Так, из 180 тыс. писем бойцов 8-й армии, просмотренных военной цензурой, 7 007 корреспонденций (3,8%) содержали высказывания, свидетельствовавшие о наличии разного рода недовольства.

Военная цензура отмечала, что примерно в 4200 письмах говорилось об отсутствии обученных резервов, о неминуемой гибели попавших в окружение частей. В 693 письмах сообщалось об отсутствии патронов (бойцы ходили в атаку с холостыми патронами), горючего для машин. В 239 письмах красноармейцы выражали недовольство отсутствием зимнего обмундирования и недостаточным питанием. В большинстве случаев вина за упоминавшиеся в письмах недостатки в армии возлагалась на отдельных командиров, которые проявляли нераспорядительность и безответственность155.

Это, конечно же, была далеко не полная статистика. Необходимо учитывать ряд обстоятельств. Во-первых, бойцы прекрасно знали о наличии цензуры и воздерживались от откровений в своей корреспонденции. Во-вторых, содержание задержанных цензурой писем, очевидно, свидетельствовало о том, что число недовольных было гораздо больше — многие товарищи авторов писем либо погибли, либо попали в плен. Кроме того, военная цензура в период с 1 по 25 октября 1941 г. зарегистрировала 7 180 неофициальных сообщений о гибели бойцов на Ленинградском фронте. Эти сообщения шли, как правило, от знакомых погибших или находившихся с ними в одном подразделении бойцов. При сообщении пересылались личные документы, справки, фотографии и т. д., а также личные медальоны, как доказательство смерти своих товарищей.

В спецсообщении членам Военного Совета Ленфронта Управление НКВД отмечало, что подобные действия нередко приводили к недовольству родственников погибших, которые обращались с жалобами на бездушное отношение к семьям красноармейцев, ссылаясь на то, что не имеют документов на получение пенсии. В отдельных случаях подобные неофициальные сообщения являлись причиной антисоветских проявлений. В связи с этим УНКВД считало необходимым через командование и политаппарат Ленфронта проводить «разъяснительную работу среди бойцов и командиров о недопустимости подобных сообщений, так как это понижает моральное состояние членов семей бойцов Красной Армии»156.

Однако, несмотря на принимаемые меры, на отдельных участках фронта имели место случаи, свидетельствующие о подверженности некоторых бойцов пораженческой пропаганде. Мы уже упоминали о том, что 5 октября 1941 г. Военный совет Ленфронта издал специальный приказ по поводу «братания» и перехода к врагу ряда военнослужащих второй роты 289-го артиллерийско-пулеметного батальона 168-й стрелковой дивизии (Слуцко-Колпинский укрепрайон). В приказе подробно описывалось произошедшее 19 сентября: к линии обороны названной роты подошли переодетые в солдатскую форму немецкие офицеры и предложили группе красноармейцев сдаться в плен.

«Вместо того, чтобы употребить власть и немедленно захватить немецких агитаторов или уничтожить их на месте, командиры взводов и помощник комвзвода допустили фашистов к переднему краю обороны и совместно с некоторыми красноармейцами вступили с ними в переговоры, начали предательское «братание», после чего 5 бойцов перешло к врагу.

20 сентября двое красноармейцев посетили немецкие окопы, где им было сказано, что перебежчики сами не хотят возвращаться. После этого «визита» дезертировало еще 5 человек. На участке роты сложилась такая обстановка, когда фашисты и красноармейцы ходили на виду друг у друга».

В приказе отмечалось, что подобные факты могли иметь место «лишь в результате предательского поведения отдельных командиров, комиссаров и работников особых отделов и при отсутствии настоящей большевистской политико-воспитательной работы в подразделениях». Приказ предписывал строжайшее наказание виновников случившегося и предостерегал от повторения подобного в будущем.

19 сентября 1941 г. начальник Главного Политического Управления ВМФ в своей директиве потребовал неукоснительного выполнения директивы Сталина № 090 и приказа НКО № 270 в связи с имевшимися в частях флота фактами измены. Он предписывал смелее выдвигать на высшие должности и повышать в звании комиссаров, которые выполняли директиву № 090 о повышении бдительности, требовал от подчиненных добиться «всеобщей бдительности». Для этого предлагалось резко активизировать устную и печатную пропаганду по вопросам политической бдительности и недопустимости сдачи в плен157.

В политдонесении 17 октября 1941 г. политотдела войск охраны тыла фронта отмечался рост числа случаев задержания заградительными отрядами лиц с немецкими листовками. Показания задержанных свидетельствовали о массовом хранении листовок противника военнослужащими 8-й армии158.

Забегая вперед, отметим, что в методических указаниях «О расследовании дел об измене Родине» Военной прокуратуры Ленфронта, датированных 31 декабря 1941 г., указывалось, что «...наличие фашистских листовок, может, подчас, послужить хорошим доказательством для изобличения подозреваемого в измене Родине»159.

В октябре 1941 г. в частях Ленфронта было зафиксировано 967 случаев измен160, в то время как по данным военной разведки противника только с 11 по 20 октября 1941 г. в плен было взято 4 802 человека161. Итоги проведенной в войсках фронта работы по реализации приказа начальника Политуправления фронта от 23 октября о борьбе с пропагандой противника сводились к тому, что «повысилась бдительность и настороженность бойцов», участились случаи, когда сами красноармейцы огнем предупреждали переход на сторону немцев, командиры и политработники стали больше общаться с личным составом, заботиться о его нуждах162. В результате произошло сокращение числа тяжких воинских преступлений. Так, в ноябре случаев измены было почти вдвое меньше, чем в октябре — 552, а в первой половине декабря — 120163. Но даже принимая во внимание наметившуюся положительную тенденцию, следует иметь в виду, что настроения личного состава вызывали серьезную озабоченность особых отделов и Военной прокуратуры, издавшей в конце декабря 1941 г. методические указания по расследованию дел об измене Родине.

Немецкая разведка уделяла большое внимание изучению настроениий в частях Ленфронта. Основываясь главным образом на показаниях военнопленных и перебежчиков, германская служба безопасности пришла к заключению, что морально-политическое состояние бойцов Красной Армии на подступах к Ленинграду в конце октября — начале ноября 1941 г. было критическим. «Переходить или не переходить?» — вот тот вопрос, который, по мнению немцев, «открыто обсуждался» красноармейцами и определял их общее настроение.

Главным препятствием для перехода на сторону немцев чаще всего назывались строгое наблюдение за личным составом со стороны особых отделов, обстрел нейтральной полосы немецкими постами, а также боязнь подорваться на собственных минных полях вблизи линии фронта. Последнее обстоятельство особенно выделялось СД. Отмечая, что настроение бойцов 55-й армии «очень плохое», что «по крайней мере 50 процентов солдат имели намерение перейти на сторону немцев», немецкая служба безопасности указывала, что «от перехода людей удерживает не столько террор политруков, сколько тщательно заминированная передовая линия. Многие ждут подходящего момента...»164

СД отмечала, что в различных частях распространенным явлением стали расстрелы дезертиров, задержанных перебежчиков, пораженцев, причем в ряде случаев — перед строем. Красноармейцам приказано стрелять по перебежчикам, однако, отмечалось далее в донесении айнзатцгруппы А, «не известно ни одного случая выполнения солдатами этого приказа», что противоречило свидетельствам советской стороны, о которых упоминалось ранее. Немцы были уверены, что пессимизм овладел даже политсоставом Красной Армии. Они сообщали, что «от политруков можно уже услышать высказывания типа: «Наши войска смогут продержаться только 14 дней»165. Другим «свидетельством» кризиса в Красной Армии был строгий запрет офицерскому корпусу вести любые разговоры о военном положении, так как «настроения и напряженность в войсках были таковы, что любой разговор мог привести к ожесточенному спору».

Пораженческие настроения были обнаружены даже среди офицеров НКВД. Например, по данным агентуры, работавшей в особом отделе 42-й армии, капитан Николаев участвовал в споре с хозяином дома, где находился его отдел, о бессмысленности обороны Ленинграда. Примечательно, что Николаев не выступил против пораженцев, хотя и закончил диспут бранью. Капитан НКВД Авдеев в беседе с женщиной, завербованной СД, заявил, что Ленинград падет раньше Москвы166. Положение со снабжением также ухудшалось. Особенно остро ощущалась нехватка бензина, артснарядов и патронов. В связи с недостатком топлива ухудшилось положение с доставкой пищи на передовую, хотя, продовольственное положение в начале ноября оставалось удовлетворительным»167.

В отчете за период с 6 по 20 ноября 1941 г. СД вновь подчеркивало невысокий моральный уровень частей Ленинградского фронта, которые пытались прорвать блокаду в районе Колпино. При этом особо указывалось на то, что даже хорошее оснащение (зимняя одежда) не оказало существенного влияния на настроение бойцов. Перебежчики вновь сообщали о том, что большинство красноармейцев более не видит смысла в обороне Ленинграда, что все ждут немецкого наступления, с тем чтобы перейти на их сторону168.

Несмотря на принимаемые меры административно-репрессивного и идеологического характера, немецкая пропаганда продолжала оказывать влияние на красноармейцев. Так, сброшенные 25 ноября 1941 г. на территории 1-го батальона 56-го ЗСП немецкие листовки вызвали у бойцов интерес — их читали, прятали от политрука, даже обсуждали на политинформации169. Военный прокурор Ленфронта А.Грезов 30 ноября сообщал о коллективной читке фашистских листовок, а затем переходе на сторону противника 52 человек из частей 49-й стрелковой дивизии Приморской группы170. Кроме того, значительное число военнослужащих было подвержено негативным настроениям. Так, из просмотренной военной цензурой корреспонденции 23-й армии за 20 дней декабря 1941 г. в 11352 письмах с фронта (10,7% всей почты) содержались разного рода критические высказывания. В частности, бойцы выражали недовольство плохим питанием, приводили примеры употребления в пищу суррогатов, сообщали о росте числа заболеваний на почве недоедания, некоторые даже высказывали намерение покончить с собой.

Вот несколько выдержек из писем красноармейцев, задержанных военной цензурой в начале декабря 1941 г.:

«...Питание у нас плохое, хлеба дают 225 грамм в сутки, в том числе сухарей 75 грамм. Суп варят 2 раза в день. Сахару 25 грамм. Пойдем на занятия в поле, а ноги не идут. Все красноармейцы сильно истощали, голодно и холодно. Еле ноги волочишь, часто голова болит».

«...После обеда выхожу с неменьшим желанием есть, чем до обеда. Успеваю лишь раздразнить аппетит, а не удовлетворить его. Самое скверное это то, что нет сил в момент наибольшего напряжения в борьбе с врагом».

«... У меня начали пухнуть ноги. У многих красноармейцев тоже пухнут тело и ноги. Это все от того, что получаем мало хлеба и жиденький суп. Мы хотим победить немца, но на таких харчах еле ноги таскаешь, а воевать может человек, который подходяще ест».

В большинстве случаев причинами продовольственных затруднений назывались нераспорядительность или злоупотребления командиров171.

Тяжелое положение Ленинграда в конце 1941 г. обусловило общий низкий уровень настроений и на КБФ, особенно в бригаде подводных лодок. Решающую роль здесь играла «пропаганда оружием», военные успехи противника. Военком бригады подводных лодок Красников на совещании политработников КБФ 13 августа 1942 г. отмечал, что осенью 1941 г. растерянность охватила не только бойцов, но и начсостав. В бригаде имели место пораженческие настроения, неверие в возможность активных действий советских подлодок в Финском заливе и Балтийском море, переоценка минной опасности. Результатом таких настроений явилась крайне низкая активность бригады в 1941 г. За 6 месяцев ею было потоплено всего 10 транспортов общим водоизмещением 90 тыс. тонн, в то время как только за январь и февраль 1942 г. было потоплено уже 20 транспортов (170 тыс. тонн)172.

СД информировала о приказе частям Ленфронта, в котором с целью предотвращения «участившихся случаев дезертирства и измены» предписывалось расстреливать офицеров, которые допустили случаи предательства в своих подразделениях. Кроме того, для борьбы с изменой были усилены посты на передовой. Все это, по мнению немцев, чрезвычайно затрудняло возможность перехода красноармейцев через линию фронта. Вместе с тем, как и ранее, СД подчеркивала большой потенциал пораженчества в частях Красной Армии (применительно к офицерском составу называлассь цифра в 20—25 процентов, готовых перейти на сторону немцев) и указывалось на то, что многие солдаты надеются на скорое наступление германских войск.

Подводя итог своим наблюдениям над ситуацией в Ленинграде, немецкая разведка характеризовала ее как «уже катастрафическую» и ухудшающуюся с каждой неделей. Однако отмечалось, что «не следует ожидать, что официальная советская сторона из всего этого сделает соответствующие выводы. Несмотря на отдельные факты сопротивления (в Ленинграде), нельзя рассчитывать на организованное восстание, которое только и может привести к изменению ситуации. Город прочно находится в руках Советов»173.

Комплекс военного, социально-экономического и психологического факторов породил появление у отдельных бойцов в первые месяцы 1942 г. различных антисоветских настроений. Особым отделом Краснознаменного Балтийского Флота за последнюю неделю января было зафиксировано 145 «резких антисоветских проявлений», а за первую половину февраля — 167. При этом их общее количество среди военнослужащих КБФ в первой половине февраля достигло 400. С 23 по 28 февраля было отмечено 77 резких антисоветских проявлений174. По своему характеру в период с 1 по 15 февраля они подразделялись следующим образом:

1) пораженческие и изменническо-профашистские настроения — 42,

2) клеветнические и провокационные высказывания — 35,

3) нездоровые настроения на почве питания — 55,

4) прочие антисоветские проявления — 35175.

В обзоре политико-морального состояния личного состава КБФ за период с 23 по 28 февраля 1942 г. отмечалось, что успехи Красной Армии и улучшение снабжения продовольствием положительно сказались на настроении бойцов, значительно сократилось количество антисоветских проявлений, которые, все же, имели место. По своему характеру они имели следующие направления:

1) провокационные и клеветнические высказывания — 31,

2) пораженческие настроения — 15,

3) отрицательные высказывания на почве питания — 15,

4) прочие (трусость,  антикомандирские настроения, антисемитизм и др.) — 19176.

В документе указывалось, что если раньше «провокационные и клеветнические» высказывания носили форму распространения слухов о небывалых размерах смертности, безнадежности положения гарнизона и трудящихся Ленинграда, то в феврале агитация получила новое направление — увеличилось число «провокационно-клеветнических» выступлений в адрес советского правительства и командования Красной Армии, что в целом соответствовало изменению настроений и в самом Ленинграде. Характерными высказываниями были следующие:

«Всем теперь стало ясно, что те трудности, которые переживает население Ленинграда, явились результатом предательства нашего командования и бездарности советского правительства» (краснофлотец батальона выздоравливающих Ленинградского флотского экипажа А.).

«Блокада Ленинграда сделана умышленно и в этом виновато исключительно наше правительство» (курсант школы младшего начсостава С.).

«Наше правительство разорило исторический город Ленинград. Не надо было хвастаться советскому правительству, что оно борется за благо народа. Фактически оно борется за свое благополучие» (старшина 2 статьи штаба КБФ Б.) и др.177

Особенностью пораженческих настроений в конце февраля 1942 г. было то, что среди военнослужащих КБФ распространялся слух о предстоящем весеннем наступлении немцев, которое, мол, приведет к поражению Красной Армии. Среди высказываний такого рода были заявления, почти полностью повторявшие аргументацию немецкой пропаганды, которая заявляла о накоплении зимой сил для весеннего наступления, о решающем значении резервов в предстоящей борьбе, о превосходстве немецкой авиации т. п. Так, на эсминце «Грозящий» имело место такое высказывание:

«Наша армия истощается, а немцы не наступают и копят силы».

В одной из батарей 13-го отдельного артдивизиона политрук Соколов заявил:

«Победит тот, у кого имеются хорошие резервы, а наши резервы плохие и люди слабые физически. Когда наступит весна, Гитлер оживет, пустит в ход свои самолеты, которые наделают нам дел»178.

Негативные настроения на почве недовольства питанием сводились в основном к разговорам о высокой смертности в Ленинграде и неправильном распределении продовольствия между командным и рядовым составом179 . В целом же за февраль 1942 г. в частях КБФ за ведение антисоветской агитации были арестованы 64 человека.

Показания перебежчиков и военнопленных дали основание немецкой службе безопасности утверждать, что в войсках фронта настроение и дисциплина были плохими, а выражение недовольства и пререкания с командиром стали нормой. Из опасений измены, запрещалось поодиночке нести караульную службу представителям политически «ненадежных» национальностей»180.

Достаточно четкую картину181 политико-морального состояния защитников Ленинграда с начала войны до марта 1942  г. дают статистические материалы военного трибунала КБФ:

Таблица 1.

Приведенные в табл.1 данные о количестве осужденных по кварталам показывают, что в январе—марте 1942 г. произошло снижение их общего числа. Однако, оно во многом было связано с передачей Ленфронту бригад морской пехоты, которые ранее находились под юрисдикцией ВТ КБФ.

Наметившийся в феврале—марте (Табл.2) явный сдвиг в лучшую сторону сопровождался некоторыми негативными явлениями. Вырос средний процент лиц начсостава, осужденных за контрреволюционные преступления — с 22 июня по 1 марта 1942 г. 13% осужденных командиров совершали такого рода действия. В 1 квартале 1942 г. этот процент уже составил 14,4182. Таким образом, каждый седьмой, осужденный военным трибуналом КБФ по ст.58 УК, относился к офицерскому корпусу. При общем снижении количества осужденных за «контрреволюционные» преступления в январе—марте 1942 г. по сравнению с третьим и четвертым кварталами 1941 г., третья их часть была совершена членами ВКП(б) и комсомола, что также свидетельствовало об эрозии власти.

Таблица 2.

22 мая 1942 г. начальник политотдела Ленинградской группы войск Ленфронта направил А.А. Кузнецову докладную записку об отрицательных политических настроениях во вверенных ему частях. Первая группа «отрицательных политических высказываний» касалась вопросов о перспективах войны, отдельные командиры и бойцы выражали усталость и не верили в победу, «преувеличивая силы врага». Например, воентехник 1 ранга И.Г.С.(55-я армия) в беседе с сослуживцами говорил о непоследовательности политики Сталина, о заинтересованности СССР в заключении мира с Германией (уже «потеряно 40% промышленности»), а также об ошибочном курсе на упрощенный прием в партию тех, кто отличился в боях:

«У нас допускают ошибку, принимают в партию неграмотных. Эти коммунисты занимают ответственные посты и допускают много ошибок. Так бывает не только в армии».

Кроме того, С. назвал ошибочным смещение с поста наркома иностранных дел Литвинова, который бы «не допустил сближения с Германией»183.

Ряд бойцов допускали антисемитские высказывания:

«Если бы не политика коммунистов и евреев, не было бы и войны. Коммунисты и евреи сидят в тылу на высоких постах, а мы за них воюем».

Желание скорейшего окончания войны и заключения мира («все равно какого») выражали красноармеец У. (Ленинградская армия ПВО), красноармеец Б. (84-й полк связи) и др.184

Вторая группа «отрицательных политических высказываний»затрагивала будущее Ленинграда и перспективы снятия блокады. При этом выделялись три основных направления развития настроений:

1) распространялись слухи о том, что в Москве ведутся переговоры между СССР, США, Англией и Германией об объявлении Ленинграда открытым городом и превращении его в международный порт.

С незначительными различиями об этом говорили политрук К. (10-й батальон выздоравливающих), воентехник 1-го ранга Н. (авиа-рембаза № 3), старший лейтенант Ф. (бригада выздоравливающих), воентехник 1-го ранга К. (начальник инженерной службы 351-го зенитного артполка) и др.;

2) распространялись слухи, что блокада Ленинграда непреодолима, что немцы все равно возьмут город измором;

3) выражалось недовольство тяжелым положением населения Ленинграда и пригородов, хотя подобные настроения пошли на спад.

Характерными высказываниями были названы следующие:

«В Ленинграде народ дохнет с голоду. Женщины отказываются выходить на работу и чуть ли не забастовку объявляют. На фронте дела обстоят плохо. Красноармейцы группами сдаются в плен» (красноармеец Я.— в, 56-й запасной стрелковый полк).

«Мы недолго проживем в Ленинграде, поднимется революция и нас рабочий класс погонит из Ленинграда» (красноармеец М., 6-й стрелковый полк)185.

К третьей группе военнослужащих с негативными настроениями относились также те, кто заявлял о своем намерении перейти на сторону немцев. Изменнические настроения наиболее широкое распространение получили в частях 90 стрелковой дивизии, в бригаде морской пехоты, где имели место несколько случаев измены.

Изменнические высказывания были проиллюстрированы двумя характерными примерами. Красноармеец М. (268-я стрелковая дивизия) рассказывал сослуживцам, что недавно он встретил своего товарища, вернувшегося из немецкого плена. Немцы обращались с ним хорошо и сказали:

«Иди обратно к своим, веди с собой побольше красноармейцев. После войны вы все получите землю, награды и привилегии».

Красноармеец А. (стрелковая бригада внутренней обороны) заявлял:

«Порядки в Красной Армии плохие. Лучше уйти к немцам. К тому же там можно встретить родителей»186.

Улучшение питания военнослужащих, развертывание массово-политической работы, а также ряд суровых репрессивных мер в апреле 1942 г. привели, по мнению председателя Военного Трибунала Балтийского Флота Дормана к снижению числа преступлений в мае 1942 г. по сравнению с апрелем. Однако количество осужденных за «контрреволюционные» преступления и дезертирство осталось на прежнем уровне.

Из 350 человек, привлеченных к отвественности ВТ КБФ в мае, 35 подверглись наказанию за дезертирство, 43 — за антисоветскую агитацию, 17 — за измену, покушение на измену или недоносительтство 187. Тяжелое положение сохранялось и в частях Ленфронта. Об этом свидетельствует динамика негативных явлений в одном из самых «неблагополучных» соединений фронта — Приморской опергруппе. В апреле—июне она была такова:

В мае—июне произошел значительный рост числа измен, а также случаев антисоветской агитации, причем в июне их было почти вдвое больше, чем в мае188.

Ухудшение настроений защитников Ленинграда было связано с продолжающейся блокадой, успехами вермахта на южном участке фронта и, в большой степени, с сокрушительным поражением 2-й ударной армии.

Впоследствии настроение стало понемногу улучшаться, что было связано с рядом факторов. Во-первых, была проведена эвакуация значительной части недееспособного населения Ленинграда. Многие из эвакуированных имели родственников или близких в частях фронта, которые вздохнули с облегчением, узнав, что их женам, матерям и детям не доведется переживать вторую блокадную зиму. Во-вторых, существенно улучшилось снабжение частей фронта и города продовольствием.

Нарастание кризиса летом 1942 г. вынудило ГКО пойти на дальнейшее ужесточение политического контроля и репрессивной политики в армии и в тылу.

24 июня 1942 г. ГКО принял постановление «О членах семей изменников Родине» (№1926сс), в котором говорилось:

1. Установить, что совершеннолетние члены семьи лиц (военнослужащих и гражданских), осужденных судебными органами или Особым Совещанием при НКВД СССР к высшей мере наказания по ст.58-1а УК РСФСР и соответствующим статьям УК других союзных республик: за шпионаж в пользу Германии и других воюющих с нами стран, за переход на сторону врага, предательство или содействие немецким оккупантам, службу в карательных или административных органах немецких оккупантов на захваченной ими территории и за попытку к измене Родине или изменнические намерения, — подлежат аресту и ссылке в отдаленные местности СССР на срок 5 лет.

2. Установить, что аресту и ссылке в отдаленные местности СССР на срок в пять лет подлежат также семьи лиц, заочно осужденных к высшей мере наказания судебными органами или Особым Совещанием при НКВД СССР за добровольный уход с оккупационными войсками при освобождении захваченной противником территории.

3. Применение репрессий в отношении членов семей, перечисленных в п.п. 1 и 2 лиц производится органами НКВД на основании приговоров судебных органов или решения Особого Совещания при НКВД СССР.

Членами семей изменника Родине считаются отец, мать, муж, жена, сыновья, дочери, братья и сестры, если они жили совместно с изменником Родине или находились на его иждивении к моменту совершения преступления или к моменту мобилизации в армию в связи с началом войны.

4. Не подлежат аресту и ссылке семьи тех изменников Родине, в составе которых после должной проверки будет установлено наличие военнослужащих Красной Армии, партизан, лиц, оказавших в период оккупации содействие Красной Армии и партизанам, а также награжденных орденами и медалями Советского Союза 189 .

Главное политическое управление РККА в дополнение к уже принятым мерам, направленным на недопущение пропагандистского воздействия противника, в середине июля издало специальную директиву, запрещавшую слушание иностранных радиопередач отделам и отделениям по работе среди войск противника ввиду того, что «слушание иностранных передач зачастую приводит к распространению лживых сведений вражеской пропаганды и таким образом ведет к дезинформации некоторых работников190.

В этой директиве боязнь пропаганды противника достигла своего апогея, так как в ней выражалось недоверие наиболее подготовленной части политсостава РККА — спецпропагандистам уровня армии и фронта. Кроме того, чрезмерно сужался круг лиц, изучавших вражескую пропаганду.

Усиление пропагандистской активности противника в июле—начале августа 1942 г., а также ее эффективность побудили Главное политуправление РККА издать 12 августа 1942 г. специальную директиву «О борьбе с вражеской пропагандой на фронте»191. В документе указывалось, что наряду с известными формами пропаганды (листовки, книжки-пропуска, инструкции по переходу на сторону немцев, фотографии с текстами, газеты и журналы на русском языке и т. п.) противник стал широко использовать звукоусиливающие установки и подделки советских брошюр и газет, а также листовки на языках народов СССР.

В директиве предлагалось «быстро и решительно» пресекать все попытки врага вести свою пропаганду, работу звукоусиливающих установок заглушать ружейно-пулеметным огнем. Политорганам вменялось в обязаность вновь и вновь разъяснять личному составу, что хранение и чтение листовок противника равносильно распространению контрреволюционной пропаганды. Директива обязывала армейские политорганы «решительно разоблачать лживую вражескую пропаганду, руководствуясь при этом сводками Совинформбюро»192.

9 октября 1942 г. начальник Главного политического управления ВМФ вновь указал на недопустимость дискуссий с противником, отмечая, что «...некоторые политработники высказывали крайне вредные взгляды, считая, что для успешности проведения контрпропаганды и разъяснения фашистского смысла сбрасываемых листовок необходимо зачитывать и сам текст этих листовок»193.

Однако за день до появления этой директивы на заседании Совета военно-политической пропаганды, являвшегося главным органом координации всей пропагандистской деятельности в стране, в ряде выступлений прозвучала мысль о недостаточности только запретительных мер в борьбе с пропагандой противника. Начальник ГлавПУРККА А.С. Щербаков подчеркнул, что сбор и уничтожение немецких листовок не приносят желаемого результата — бойцы все равно читают их. «Немцы обращаются к конкретной части, к конкретному соединению, к политработнику, а мы не отвечаем на эти листовки», — отметил Щербаков194.

Высказанные на Совете критические замечания и пожелания относительно сути политического контроля не были обобщены в каком-либо директивном документе и не повлекли за собой изменений в деле нейтрализации пропаганды противника. Писатель Всеволод Вишневский в своих «Военных дневниках» 6 сентября 1943 г. с сожалением констатировал, что «фашистская пропаганда у нас замалчивается, а нужно писать о ней в газетах, объяснять в беседах и смело, упорно вести контрпропаганду»195.

Боязнь пропаганды противника и попытки нейтрализовать ее посредством запретительных и репрессивных мер не были случайностью. Последствия репрессий 1930-х гг. в армии, приведших к острому дефициту квалифицированных кадров командиров и политработников, наложили серьезный отпечаток на деятельность политаппарта. На совещании начальников политотделов Политуправления КБФ 27 апреля 1943 г. начальник Главного политического управления ВМФ И.В. Рогов, говоря об уровне профессиональной подготовки политработников флота, отметил, что «года через два наши политработники смогут читать лекции, а сейчас они еще не подготовлены»196. Весной 1943 г. на Балтийском флоте чуть более трети старшего и среднего политсостава имели военно-политическое образование197. Это предопределяло репрессивный уклон в работе политорганов, исключительную ориентированность на центр и неспособность к острой полемике с пропагандой противника, особенно в 1941—1942 гг., когда кадровый голод был еще сильнее.

Со второй половины 1942 г. происходило неизменное снижение числа осужденных Военным трибуналом Балтийского флота. Так, если в 1-м и 2-м кварталах 1942 г. было осуждено соответственно 1289 и 1048 военнослужащих19, то в 3-м и 4-м кварталах — соответственно 558 и 281199. На треть по сравнению с 3-м кварталом сократилось число осужденных за антисоветскую агитацию — в июле—сентябре таковых было 111 человек, а в октябре—декабре — уже 74. В январе 1943 г. на КБФ не было зарегистрировано ни одного случая измены200.

В частях Ленфронта также существенно сократилось число негативных проявлений. 15 ноября 1942 г. Политуправление фронта в донесении о политико-моральном состоянии личного состава и реакции военнослужащих на доклад Сталина по случаю 25-й годовщины Октябрьской революции 6 ноября, а также на приказ НКО от 7 ноября 1942 г. с удовлетворением отмечало, что «никаких антисоветских высказываний в связи с этим приказом зафиксировано не было»201.

Что же касается функций политорганов Ленфронта в системе политического контроля, то только в середине 1943 г. произошло осознание того, что исключительно запретительными и репрессивными мерами противостоять немецкой агитации невозможно. Причинами произошедшей трансформации были, во-первых, недостаточная эффективность проводившейся контрпропагандистской деятельности и опасения успеха пропаганды власовской армии, а, во-вторых, общее улучшение положения на советско-германском фронте, в том числе и под Ленинградом.

Руководство борьбой с пропагандой противника возлагалось на военные советы армий, персонально — на первых членов военных советов через начальников политотделов. Изучение пропаганды противника было названо важнейшим направлением работы всех политорганов, командиров и политработников. Для этого предлагалось организовать подслушивание и запись передач противника и, по возможности, их стенографирование. Подчеркивалось, что «надо тщательно изучать и анализировать содержание фашистской пропаганды, устанавливая каждый раз ее основные направления и формы». Начальник Политуправления фронта требовал, чтобы документы по этому вопросу были исчерпывающими и точными. С целью недопущения восприятия звукопередач противника на передовой, перед политорганами и личным составом была поставлена задача открывать огонь из всех видов оружия на уничтожение, а в случае возможности — переключать войсковые звукопередающие станции на передачу войскам музыки и текста202. О ходе реализации приказа надлежало докладывать каждые десять дней.

В отличие от всех предыдущих документов политорганов о борьбе с пропагандой противника, приказ Политправления Ленфронта (май 1943 г.) содержал раздел, в котором говорилось о необходимости улучшения бытовых условий красноармейцев, об установлении более тесной связи с ними командиров, недопустимости со стороны последних оскорблений подчиненных. Политорганам предписывалось вести решительную борьбу с негативными явлениями в среде комсостава. По-новому ставился в приказе и вопрос о воздании почестей погибшим. Особо отличившихся в боях героев рекомендовалось навечно зачислять в списки полков и при этом соблюдать воинский церемониал 203 .

С середины 1943 г. политорганы предприняли также шаги, направленные на исследование работ зарубежных, главным образом американских, специалистов о немецкой пропаганде в годы второй мировой войны. Почерпнутая из американских военных и политических журналов информация по этой проблематике способствовала более глубокому знанию общих направлений, целей, форм и методов пропаганды противника на разных стадиях войны, его стратегии ведения психологической войны204.

Свидетельством постепенного ослабления репрессивного режима было и то, что 11 июля 1943 г. Политуправление Ленфронта осудило практику огульного недоверия к военнослужащим, проживавшим до войны в Прибалтике, а также в Западных областях Белоруссии и Украины, и использование термина «западник»205.

Однако, и в этих условиях одной из важнейших задач политорганов оставалась функция политического контроля, правда, она получила несколько иное направление. На фронтовом совещании агитаторов 3 марта 1943 г. генерал-майор И.Я. Фомиченко призвал решительно бороться против предрассудка «западничества». Сущность новой «опасности» заключалась, по мнению Фомиченко, в том, что многие советские деятели культуры связывали творчество великих русских писателей, поэтов, художников, композиторов с влиянием западной культуры. Такого рода суждения о взаимосвязи культур Фомиченко называл «замаскированной пропагандой фашистского тезиса о том, что у русских ничего своего нет, что русские своим культурным развитием обязаны Западу и прежде всего Германии»206.

Период времени со второй половины 1943 г. по январь 1944 г., когда полностью была снята вражеская блокада, характеризуется отсутствием сколько-нибудь заметного влияния немецкой пропаганды на защитников Ленинграда. На уровне политуправления фронта и политотделов армий не было принято ни одного решения по рассматриваемому вопросу. Не вызвала отклика у защитников Ленинграда и пропаганда власовского «освободительного движения». Со второй половины 1943 г. до снятия блокады Ленинграда политорганы все реже и реже упоминали в своих донесениях о негативных настроениях, хотя они продолжали иметь место. Наиболее характерным явлением была усталость от войны и желание заключения мира, а также недоверие союзникам. По мере продолжения войны эти настроения все более и более усиливались, о чем свидетельствовали данные военной цензуры.

 

7. УНКВД ЛО в политическом контроле

Одним из наиболее активных представителей руководства политическим контролем в период обороны Ленинграда был начальник Управления НКВД по городу и области П.Н. Кубаткин. Он в максимальной степени использовал ситуацию, которая способствовала перераспределению властных полномочий в пользу органов госбезопасности в условиях блокады и относительной стабильности на фронте. Мы уже отмечали, что Жданов еще в конце августа 1941 г. принял решение «приблизить к себе Кубаткина», совсем недавно прибывшего в Ленинград вместо переведенного на должность начальника особого отдела фронта Куприна. Кубаткин так и остался «приближенным» до самого конца войны.

При Кубаткине УНКВД ЛО превратился в важнейший инструмент информирования военно-политического руководства, особенно членов Военного Совета, о положении в Ленинграде и области, а также о настроениях в частях действующей армии. Исключительность положения УНКВД определялась не только тем, что ему было поручено заниматься военной цензурой и перлюстрацией всей корреспонденции207 , но и наличием широко разветвленной и постоянно обновлявшейся агентурной сети. Секретно-политический отдел на протяжении всей войны являлся самым крупным в региональном управлении, демонстрируя приоритетность задач, которые приходилось решать Управлению в условиях блокады208.

Деятельность УНКВД в конце блокады была практически тотальной с точки зрения ее предметной стороны. Она включала в себя не только традиционные вопросы обеспечения государственной безопасности, но и выполнение функций, которые в мирное время выполняли Советы и органы исполнительной власти: мониторинг социально-экономического положения населения и предложения по оперативному реагированию на обоснованные жалобы граждан. Важное «корректирующее» значение имели также предложения УНКВД по вопросам ведения пропаганды и агитации.

Кадровый состав органов секретно-политического отдела УНКВД позволял проводить жесткую политику по искоренению всякого политического инакомыслия в духе террора 30-х гг. Дело в том, что, в отличие от многих других подразделений органов госбезопасности, существенно обновившихся после снятия с должности наркома Ежова, и не взирая на специальное решение ЦК ВКП(б), запретившее использование провокации в агентурно-оперативной деятельности, в секретно-политическом отделе работали сотрудники, стаж службы которых в НКВД был не менее трех лет. Это означало, что к началу войны «старые кадры» СПО по-прежнему были в строю и играли ключевую роль в Управлении.

Руководящие работники СПО, занимавшиеся «агентурным обслуживанием» населения Ленинграда, и, прежде всего, интеллигенции, были малообразованными людьми. Например, заместитель начальника СПО УНКВД С.К. Якушев после окончания сельской школы проучился всего один год в Комвузе им. Крупской, а его преемник И.В. Речкалов, утвержденный в должности в феврале 1943 г., при общем низшем образовании не имел также никакого политического209.

Из 1217 оперативных сотрудников, работавших в УНКВД в декабре 1942 г., высшее и незаконченное высшее образование имели 165 человек, среднее — 424, а низшее и незаконченное среднее — 628. Еще красноречивее данные о профессиональной подготовке личного состава: Высшую школу НКВД закончили только 28 человек, межкраевые школы — 112, курсы — 123. Таким образом, почти три четверти сотрудников госбезопасности «диалектику учили не по Гегелю». При этом следует отметить, что из всего оперативного состава только 372 сотрудника имели стаж до 3 лет, а остальные «имели опыт» террора и процессов второй половины 30-х гг.210 Это вело к тому, что руководство СПО либо зачастую лишь визировало подготовленные его сотрудниками пространные сводки о настроениях, не внося в них каких-либо изменений211, либо упрощало ситуацию, сгущая краски (что было весьма редко), провоцируя тем самым репрессии. Очевидно и то, что такая ситуация приводила к исключительной роли агентуры и осведомителей, донесения которых также в «необработанном» виде попадали в спецсообщения. Для историков это, конечно, большая удача. Сопоставление зафиксированных агентами и осведомителями высказываний с тем, что не пропустила военная цензура, позволяет восстановить в общих чертах спектр оппозиционных или «негативных» настроений.

СПО через разветвленную сеть осведомителей и политинформаторов занимался изучением настроений всех слоев населения — рабочих, домохозяек, интеллигенции, верующих. Понимая потенциальную опасность «революционизирования» в условиях кризиса военизированной охраны города, имевшей оружие (на это обстоятельство неоднократно указывалось в сводках немецких спецслужб), НКВД особое внимание уделяло агентурной работе с данным контингентом212.

В жилищной системе задачи по охране государственной безопасности в г. Ленинграде были возложены на политорганизаторов домохозяйств, численность которых в сентябре 1941 г. достигла 10 тыс. человек. Вопреки сложившемуся в литературе мнению о подчиненности этого института партийным органам, есть все основания утверждать, что как основной объем работы, так и характер взаимоотношений с властными структурами определялся попытками обеспечения тотального контроля за населением в городе, т.е. задачами, которые решало региональное Управление НКВД. Да и сам отбор политорганизаторов осуществлялся начальниками райотделов НКВД совместно с секретарями РК.

В частности, в «Мероприятиях по охране государственной безопасности в г. Ленинграде», подготовленных УНКВД ЛО 12 октября 1941 г., указывалось, что «в целях выявления вражеской агентуры и ее пособников, а также организации более успешной борьбы с ними провести следующие мероприятия:

1. На созданный по линии парторганизаций районов институт политорганизаторов при домохозяйствах помимо проведения массовой политической работы возложить и организацию порядка и государственной безопасности в руководимых им домохозяйствах.

2. Предоставить политорганизаторам право:

а) проверки документов у всех граждан, вновь появившихся, в том числе и особенно временно останавливающихся в квартирах и домохозяйствах;

б) производство проверки в любое время суток всех квартир с целью выявления и задержания лиц, проживающих без прописки...

5.... б) в этих же целях использовать всех не внушающих сомнения дворников, ночных сторожей;

в) обеспечить своевременное получение информации от указанных лиц и передачу сведений в Райотделы НКВД по всем интересующим нас вопросам.

6. Выдать всем политорганизаторам оружие.

7. Всех политорганизаторов при домохозяйствах временно освободить от работы на производстве и учреждениях с сохранением получаемой ими зарплаты за счет последних.

8. По линии борьбы с вражеской агентурой и их пособниками подчинить политорганизаторов начальникам отделов УНКВД по г. Ленинграду, обязав выполнять все указания и распоряжения последних.

9. Начальникам Районных отделов совместно с секретарями Райкомов:

а) в 3-дневный срок пересмотреть всех политорганизаторов с целью отсева не отвечающих предъявленным требованиям и замены их новыми;

б) не позже 22 октября созвать совещание Политорганизаторов, на котором подробно проинструктировать их в разрезе стоящих перед ними задач. В процессе дальнейшей работы такие совещания проводить по мере надобности»213.

В проект «Мероприятий» УНКВД были включены еще 4 пункта, впоследствии вычеркнутые из текста, который был представлен в партийные органы. В них речь шла о деталях оперативного руководства деятельностью политорганизаторов со стороны УНКВД:

10. Для непосредственного руководства оперативной работой политорганизаторов выделить из аппарата Управления НКВД 8 человек и милиции — 7 человек, всего — 15 чел. опер. работников в распоряжение начальникам Районных отделов.

11. Руководство всей работой с политорганизаторами, районными отделами возложить на начальника 3 Спецотдела, капитана госуд.безопасности тов. ПОЛЯНСКОГО.

12. Поступающие от политорганизаторов материалы в Районные отделы и 3 С/О реализуются в соответствии с их содержанием по линиям КРО, СПО и Милиции.

13. Ввиду того, что один опер. работник не в состоянии поддерживать регулярную систематическую связь со всеми политорганизаторами, в отдельных случаях разрешить начальникам РО создание кустовых политорганизаторов214.

Не переставая, работала военная цензура, сотрудники которой просматривали сотни тысяч писем, шедших из блокированного Ленинграда. Как натянутая струна, поддерживалась в рабочем состоянии разветвленная сеть информаторов, через которую поступали сведения о настроениях населения. Как уже отмечалось, в отличие от нацистской Германии, репрессивный аппарат которой опирался практически исключительно на многочисленных добровольных информаторов из всех слоев общества, органы госбезопасности в СССР вынуждены были постоянно заниматься вербовкой агентов и иноформаторов, в большинстве своем склоняя (и даже принуждая) их к сотрудничеству.

К числу вербуемых лиц, по свидетельству самих сотрудников НКГБ, относились следующие категории: 1) склонные к наблюдению и доносу; 2) алчные, беспринципные, падкие на деньги; 3) нуждающиеся; 4) находящиеся под угрозой судебной ответственности; 5) озлобленные неудачники; 6) способные честолюбивые карьеристы; 7) члены семей арестованных органами госбезопасности; 8) патриоты-фанатики 215 .

Поскольку в предвоенное время число нуждающихся, а также находящихся под угрозой судебной ответственности или же членов семей, арестованных НКВД, в городах было огромным, то недостатка в информаторах у советской тайной полиции не было. Что же касается доносов политического характера, направляемых в Смольный, то их доля в общем потоке писем и жалоб была мизерной216.

Одна из стратегий выживания в условиях сталинского режима состояла в негласном сотрудничестве с НКГБ, и существование таких институтов, как, например, церковь, во многом зависели от контактов с «кураторами» из органов госбезопасности. Продвижение по службе также могло приостановиться, если имевший амбиции инженер, ученый или артист отказывался помогать «органам».

Отстутствие доступа к личным делам информаторов и агентов217 не позволяет нам показать соотношение названных выше категорий. Очевидно, что в течение блокады основными мотивами сотрудничества населения с советской тайной полицией были упомянутые выше стратегии выживания и усилившийся в военное время патриотизм. Не прекращавшаяся в средствах массовой информации, наглядной и устной агитации кампания по усилению революционной бдительности, несомненно, находила отклик у части населения, помогавшего власти выявлять пособников противника218.

Мотивы сотрудничества с тайной полицией в годы блокады несколько отличались от тех, что существовали в довоенное время. Во-первых, с введением карточной системы в середине июля 1941г. деньги утратили свое прежнее значение. Хотя черный рынок и существовал, на нем происходил товарообмен, а не торговля. Во-вторых, в течение осени 1941 г. и блокадной зимы сами сотрудники госбезопасности подчас голодали, о чем недвусмысленно свидетельствуют архивные документы. Поэтому маловероятным представляется сотрудничество населения с органами госбезопасности непосредственно за продовольствие, которого у последних просто не было. Полностью, однако, эту возможность исключить нельзя, предположив, что в Ленинграде на котловом довольствии УНКВД и милиции находились наиболее ценные агенты и информаторы. В пользу этого предположения говорит тот факт, что списочный состав оперработников в конце 1942 г., как уже упоминалось, составлял 1217 человек, а на котловом довольствии находилось более двух с половиной тысяч. Конечно, необходимо учитывать наличие обслуживающего персонала УНКВД, однако трудно себе представить, что его количественный состав был таким же большим, как оперативный.

И все же, принимая во внимание то, что ежемесячно в Ленинграде вербовалось от нескольких сот до полутора тысяч новых агентов219 в связи с выбытием старых (главным образом по причине высокой смертности и неактивности, что, само по себе, подтверждает наше предположение), прокормить всю информационную сеть, которая насчитывала более десяти тысяч человек (не считая политорганизаторов домохозяйств) было просто невозможно. К тому же следует иметь в виду, что УНКВД непосредственно не имело отношения к распределению продовольствия. Численность войск по охране и обороне предприятий к февралю 1942г. сократилась «ниже минимально допустимого». Кубаткин вынужден был проинформировать об этом начальника войск НКВД генерал-майора Аполлонова 220 . Таким образом, «материальный» мотив сотрудничества, по крайней мере, в течение 1941—1942 гг., по нашему мнению, правомерно исключить. Что же оставалось? Очевидно, Управление НКВД могло помочь сохранить работу тем, кто соглашался предоставлять требуемую информацию. В условиях блокадного города, закрытия множества предприятий и минимального обеспечения иждивенцев наиболее очевидная стратегия выживания состояла в том, чтобы получать рабочую карточку. Вероятно, поэтому недостатка в информации о настроениях работающей части населения города в условиях блокады у УНКВД не было. Спецсообщения о настроениях рабочих, инженеров и даже руководителей предприятий всегда изобиловали подробной информацией.

Вторую достаточно большую группу лиц, из числа которых легче (и целесообразнее) было рекрутировать информаторов, формировали работники сферы торговли и столовых. Цена «хлебного места» в блокадном городе была очень высока, и поэтому резонно предположить, что вербовка осведомителей из числа работников торговли не представляла особого труда. Число магазинов и ларьков в течение блокады неизменно уменьшалось (см. таблицу), что еще более облегчало работу органов госбезопасности с этой категорией горожан221.

Наличие информаторов в местах общественного питания и торговли позволяло регулярно отслеживать «голодные» настроения всех тех, кто туда приходил, включая ленинградскую интеллигенцию.

Третьей крупной категорией лиц, из числа которых, очевидно, вербовались информаторы, были работники госпиталей. Они также находились в привилегированном положении — получали котловое питание, находились в тепле и не привлекались для общественных работ. Помимо выявления настроений больных, среди которых были и раненые, их задачей было оказание содействия органам НКВД в борьбе с членовредительством военнослужащих, которые проходили лечение в госпиталях Ленинграда222.

Среди других мотивов сотрудничества с органами НКВД в качестве информаторов в условиях блокадного города могли быть: оказание содействия в эвакуации членов семьи; перемещение в более благоприятные жилищные условия и т. п. «Принудительными» мотивами по-прежнему оставались непосредственная угроза репрессии в отношении тех, кто в свое время находился под следствием и был освобожден, предварительно согласившись быть осведомителем223, или же наличие родственников, арестованных или осужденных, судьба которых подчас зависела от сговорчивости их близких с органами госбезопасности. Сохранялись и информаторы-добровольцы, поддерживавшие контакты с органами госбезопасности по идейным соображениями или же из карьеристских устремлений «на всякий случай».

Тогда же, когда органам НКВД казалось, что информации «с мест» поступает мало, следовали призывы к партийному активу обратить особое внимание на информационную работу. Например, на совещании партактива Дзержинского района 18 марта 1944 г. заместитель начальника УНКВД ЛО сетовал на то, что «со стороны партийных организаций проводилась недостаточная работа по разоблачению вражеской деятельности», что «органы НКВД и РК партии исключительно мало получали сигналов об антисоветских проявлениях в учреждениях и на заводах»224.

Информация УНКВД была чрезвычайно важна для корректировки пропагандистских усилий, для выравнивания дисбаланса между ожиданиями горожан и объективной реальностью. Не случайно, что из центрального аппарата регулярно поступали директивы с просьбой «срочно сообщить отклики интеллигенции, рабочих и колхозников в связи с «докладом тов. Сталина», «сообщением Со-винформбюро», «заключением договора» и т. п. Знание массовых настроений было важнейшей предпосылкой «мудрой», отвечающей чаяниям народа политики Сталина. Нередко именно с откликами научной интеллигенции на те или иные события вели скрытую полемику органы пропаганды и агитации.

В спецсообщениях УНКВД звучали голоса представителей практически всех слоев общества — домохозяек, рабочих, рядовых инженеров, известных ученых, академиков, деятелей культуры. Наверное, ни один другой источник не может обеспечить такой репрезентативности, как документы НКВД. Спецсообщения органов НКВД были очень детальными, в них приводились десятки примеров высказываний людей самых разных профессий, положения (за исключением партийной и советской номенклатуры), добытых агентурно-оперативным путем. Интерес к членам партии возрос в 1943—1944 г., а в конце войны настроения «отдельных» членов ВКП(б) прочно вошли в спецсообщения органов госбезопасности.

Говоря об особенностях документов чекистов, надо учитывать то обстоятельство, что от агентов требовали активной работы (за «пассивность» из оперативной сети ежемесячно исключались сотни людей), что могло и наверняка оказывало определенное влияние на них, подталкивая не только к отражению реальной ситуации вокруг себя, но и к некоторому «творчеству». Проверка достоверности информации осуществлялась, как правило, агентурным путем на стадии возбуждения уголовного дела и в ходе следствия на основании показаний свидетелей или иных лиц, проходивших по делу. Естественно, что подавляющая часть так называемых «негативных настроений» так и осталась настроениями, оставив след лишь в архивах НКВД. Тем не менее, важно подчеркнуть уникальность этого источника, поскольку в спецсообщения УНКВД, направлявшиеся «наверх», попадали главным образом типичные, характерные высказывания, повторявшиеся многократно в донесениях агентуры и оперативных работников, а также в материалах военной цензуры.

Применительно к изучению настроений населения по материалам наркомата внутренних дел следует принимать во внимание и ряд других моментов. В деятельности органов УНКВД доминировал обвинительный уклон, что соответствовало назначению этого ведомства, а также в целом духу времени и его недавнему прошлому. Хотя эта тенденция в деятельности органов внутренних дел столкнулась с другой, порожденной решением ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 17 ноября 1938 г., обязывавшем всех коммунистов наркомата вести решительную борьбу с извращениями в следственной работе, выявлять фальсификаторов, «засевших в органах НКВД»225, лейтмотивом деятельности органов НКВД в годы войны по-прежнему были идеи февральско-мартовского Пленума ЦК, о котором уже упоминалось выше.

Несмотря на имевшуюся четкую регламентацию отношений политорганов с армейскими и флотскими чекистами226, а также тесный контакт партийных и правоохранительных органов Ленинграда в борьбе с подрывной пропагандой, последние порой допускали чрезмерную изолированность в своей работе, что вело к неверной оценке политической ситуации и необоснованным арестам.

Следствием административной системы была также жесткая централизация идеологической работы, ориентирующая деятельность политорганов и парторганизаций исключительно на сводки Совинформбюро и материалы центральной печати. В условиях быстро развивающихся событий на фронте, особенно в первые военные месяцы, это неизбежно вело к информационному голоду, распространению различных слухов. Кроме того, до весны 1943 г. было резко ограничено число кадровых политработников на уровне политуправления фронтов и ниже, занимавшихся изучением содержания немецкой пропаганды, адресованной красноармейцам и краснофлотцам. В аналогичной ситуации находились и партийные организации Ленинграда227.

Отмечая существенно возросшее значение НКВД в системе политического контроля в годы войны, важно подчеркнуть, что ситуация была далекой от произвола местных органов госбезопасности. Во-первых, региональное управление НКВД находилось под контролем центрального аппарата наркомата. Оно не только в безусловном порядке выполняло директивы НКВД, по всем вопросам, начиная от рутинных справок о количестве выявленных в городе шпионов («венгерских, румынских, финских, германских, английских» и т.п.) до политически исключительно важных мероприятий, таких как подготовка к Нюрнбергскому процессу и суду над военными преступниками в Ленинграде228, но направляло в Москву все приказы и распоряжения по агентурно-оперативной работе. В случае нарушения установленного порядка (например, задержки с отправкой документов) следовало строгое внушение из центра. Такая ситуация существовала и до войны, но в 1941 — 1945 гг. Наркомат внутренних дел издавал специальные приказы по этому вопросу229. Региональное управление регулярно информировало НКВД обо всех аспектах своей работы, передавая по телеграфу или спецпочтой десятки спецсообщений ежедневно. Часть этой информации в переработанном виде шла дальше по инстанциям, включая ГКО. Все отчеты об оперативно-агентурной деятельности подвергались тщательному анализу в наркомате и с соответствующим заключением переправлялись на Литейный230 .

Наиболее важные агентурно-оперативные мероприятия в обязательном порядке согласовывались с Москвой. В необходимых случаях соотвествующий руководитель отдела вызывался в наркомат для тщательного обсуждения деталей готовящейся операции. Иными словами, даже в условиях войны сохранялась давно установившаяся система взаимоотношений центра и регионального управления, исключающая произвол местных органов госбезопасности.

Известно, что в органах госбезопасности существовало два вида подчиненности — общеоперативная и по специальной оперативной линии. Это означало, например, что секретно-политический отдел, находящийся в составе УНКВД, в общеоперативном отношении подчинялся начальнику управления. Однако, наряду с таким подчинением, СПО (как и другие отделы) по специальной линии своей деятельности подчинялся одноименному управлению наркомата, от которого получал указания и перед которым отчитывался. Обычно эти указания сверху и отчеты снизу проходили через начальника УНКВД, но в ряде случаев они уходили наверх, минуя его. Это давало возможность руководителю низового органа НКВД по своей специальной линии подчинения даже без ведома своего непосредственного общеоперативного начальника снестись с вышестоящей инстанцией, включая наркома231. В Ленинграде примером такой инициативы было направленное в апреле 1942 г. спецсообщение СПО, адресованное Л.Берии, о намерении организовать в Ленинграде митинг голодных ученых, «являвшийся одной из форм подрывной деятельности существовавшей в Ленинграде фашистской организации».

Во-вторых, нельзя недооценивать роль военной прокуратуры в контроле за деятельностью органов НКВД. Существование «горизонтального» контроля со стороны органов военной прокуратуры примечательно само по себе, поскольку в литературе высказывалось мнение о маргинальной роли этого института в системе правоохранительных органов в период блокады или, по крайней мере, «сдержанности» прокуратуры в деле критики следственной работы НКВД232.

Еще в довоенное время между прокуратурой и УНКВД нередко происходили стычки по различным вопросам. Проблемы разгрузки ленинградских тюрем, условия содержания заключенных в подведомственных Управлению НКВД лагерях и колониях, как уже отмечалось, приводили к обмену жесткими по содержанию письмами руководителей УНКВД и прокуратуры, спор которых разрешался, как правило, в Смольном. Бюрократические по своей сути отношения этих двух институтов не только способствовали формальному следованию букве закона, но и создавали некий эквилибриум, создававший пространство для политического маневра хозяевам Смольного.

В условиях войны, несмотря на это, штат военной прокуратуры был невелик (вместе с трибуналом — всего около 80—90 человек), ее сотрудники обеспечивали надзор за деятельностью органов госбезопасности, настаивали на соблюдении норм уголовно-процессуального кодекса оперативниками УНКВД в городе и области, принимали участие в следствии практически по всем делам по 58 ст. УК и, наконец, давали методические рекомендации по расследованию наиболее сложных дел, в том числе по делам об измене Родине.

Например, 31 декабря 1941 г. Военная прокуратура Ленфронта разослала в нижестоящие органы «Методические указания» «О расследовании дел об измене Родине», утвержденные Военным прокурором фронта Грезовым233. Сам факт появления этого документа говорит о многом. Во-первых, «Указания» свидетельствуют о распространенном характере этого вида преступления на протяжении шести месяцев войны. Во-вторых, назрела необходимость обобщения опыта борьбы с изменой и выработка единого подхода к интерпретации соответствующей нормы УК РСФСР. «Указания» в значительной степени снимают покров таинственности и с самой проблемы измены, отвечая на ряд принципиальных вопросов: что считается изменой Родине и в чем состоит состав этого преступления? Каковы стадии совершения этого вида преступления? Что может служить доказательством того, что преступление совершено и т. п.? Все это вместе дает возможность оценить характер деятельности правоохранительных органов и выяснить их подход к решению проблемы борьбы с изменой, основываясь на их выводах относительно морально-политической ситуации в войсках — нужно ли «закручивать гайки», нуждаются ли органы прокуратуры и особые отделы в «расширительном» толковании УК или нет?

Главным, на наш взгляд, было то, что несмотря на всю тяжесть ситуации в городе и на фронте осенью и зимой 1941—1942 гг., власть все-таки опиралась на закон. Способность власти не скатываться к «чрезвычайщине», а более или менее нормально отправлять правосудие, свидетельствуетоб устойчивости этой власти, о том, что она была в состоянии управлять. Это, конечно, не исключало возможности произвола (в сентябре 1941 г. Политуправление Балтфлота, как мы видели, само установило санкции в отношении семей изменников Родины). Военная прокуратура призывала бороться с предательством «без сантиментов», без либеральных ссылок на так называемые «смягчающие обстоятельства».

Подчас активная деятельность прокуратуры приводила к конфликтным ситуациям, когда недовольный «придирчивостью» прокурора чекист жаловался своему начальнику на прокурорскую волокиту и косвенное потворство врагу.234 Роль прокуратуры проявилась и в том, что Военный прокурор Грезов нередко высказывал предложения по оптимизации работы органов НКВД. В письме Жданову от 26 декабря 1941 г. он указывал на наличие тройной (!) системы управления войсками НКВД, что не только вело к ненужному дублированию функций, но и к распылению средств235. Документ, подготовленный Военным прокурором фронта, интересен и тем, что он, во-первых, показывает весьма ограниченные возможности войск НКВД в самом Ленинграде, а, во-вторых, в очередной раз демонстрирует нежелание Жданова принимать решение по вполне очевидному вопросу. Жданов переадресовал поступившее из прокуратуры послание Кубаткину, сопроводив его словами «Ваше мнение и предложения»236.

В ряде случаев «корректировка» деятельности УНКВД осуществлялась не через Жданова, который, как было показано, покровительствовал Кубаткину, а через Прокурора СССР В.Бочкова, который за своей подписью пересылал критический материал в НКВД В.Меркулову или Абакумову. Поступавшие из Москвы документы о фактах нарушений «революционной законности» со стороны работников УНКВД ЛО являлись руководством к действию для начальника Управления. Например, по настоянию военной прокуратуры летом 1942 г. был снят с работы руководитель одного из райотделов, а некоторые сотрудники получили по 10 суток ареста237.

Приведем еше несколько примеров того, как военная прокуратура осуществляла функцию надзора. Весной 1942 г. заместитель Военного прокурора Ленинграда Грибанов направилзаместителю начальника УНКВД ЛО Иванову письмо, в котором на основании заявлений граждан указывал на незаконность применения райотделами НКВД «принудительной или обязательной эвакуации» и требовал руководствоваться соответствующим постановлением Военного Совета Ленфронта от 11 марта 1942 г.238

В обзоре о состоянии следствия в УНКВД ЛО по делам о контрреволюционных преступлениях, поднадзорных военной прокуратуре Ленфронта, за период с 1 июля по 1 ноября 1942 г. итоги следственной работы были УНКВД признаны неудовлетворительными (только одно из 51 дела закончено в срок, в ряде случаев следствие велось некомпетентно, иногда даже фальсифицировалось)239, хотя в аналогичном документе за период с июля по октябрь 1942 г. неудовлетворительными были признаны только сроки следствия. Категоричность, которая проявлялась подчас в документах прокуратуры, не должна вводить нас в заблуждение относительно ее «антагонистических» отношений с органами госбезопасности. Скорее это был единственный по форме верный способ воздействовать на более мощный и влиятельный институт или же привлечь внимание партийного руководства к поднятой проблеме. Большинство же вопросов решалось традиционным для системы путем согласований и совещаний и невызывало особых разногласий. В отличие от довоенных месяцев, весьма спокойно была проведена «разгрузка» тюрем летом 1942 г.240

Деятельность органов прокуратуры была заметной и на уровне районов города. Прокуроры регулярно информировали первых секретарей РК ВКП(б) и председателей райисполкомов о преступности в районе и характере антисоветской деятельности. Например, прокурор Дзержинского района Бриль подробно информировал 6 октября 1941 г. секретаря РК ВКП(б) П.И. Левина и председателя райисполкома Н.М. Горбунова о делах, свидетельствовавших об активизации «профашистских элементов» в районе241. О работе районной прокуратуры и состоянии преступности в годы войны оставили свои воспоминания прокуроры Петроградского и Свердловского районов А.Ф. Бабина и И.С. Симонов242.

Помимо официальных механизмов контроля деятельности органов госбезопасности, существовали и неформальные. Иногда «срабатывали» ходатайства крупных ученых, известных писателей и артистов, которые заступались за находившихся «под колпаком» своих сотрудников или близких, ища поддержки на самом высоком уровне. Естественно, такой возможностью (а подчас, и смелостью) обладали лишь единицы. В годы войны, академик Л.А. Орбели, заступившись за заместителя директора Института им. Павлова И.Ф. Беспалова, фактически спас его от наветов недо-брожелателей243 .

Существовали ли какие-нибудь возможности избежать контроля со стороны органов госбезопасности? Было ли всемогущим ведомство на Литейном? Выделяя Управление НКВД из всей системы органов политического контроля как самое эффективное, следует все же заметить, что и в его работе существовали определенные проблемы. Передав почти половину своих оперативных сотрудников в особые отделы в начале войны, оно оказалось в весьма сложном положении. В ряде случаев на поимку действительных противников режима уходили многие месяцы — отрабатывались разные версии, просматривались тысячи документов с целью сличения почерков, проводились многочисленные экспертизы, осуществлялись агентурные проверки, а результата добиться не удавалось. Например, распространителя антисоветских листовок и анонимных писем рабочего одного из Ленинградских заводов С.В.Лужкова, проходившего в документах УНКВД как «Бунтовщик», не могли поймать с декабря 1941 г. до конца сентября 1943 г.244

По истечении первого года войны органы госбезопасности фактически остались единственным надежным институтом изучения не только политических, но и социально-экономических проблем. Советские органы с этой задачей справиться не могли. 24 ноября 1942 г. начальник УНКВД ЛО Кубаткин направил всем секретарям райкомов ВКП(б) г. Ленинграда материалы обследований материально-бытового положения семей военнослужащих по районам города «для принятия мер по оказанию помощи остронуждающимся семьям и улучшению работы в этом направлении органов СОБЕСа, Райисполкомов и Райвоенкоматов».

В документе, в частности, говорилось, что «за последнее время материалами, поступившими в Управление НКВД ЛО, отмечен рост жалоб трудящихся на плохое материальное положение семей бойцов Красной Армии и недостаточную помощь семьям военнослужащих со стороны районных, советских и военных органов».

Об объеме проведенной УНКВД работы свидетельствуют сводные данные в таблице245.

Смело занимая чужие ниши, руководство УНКВД прилагало максимум усилий и для того, чтобы сохранить первенство в своей специфической сфере деятельности — разведке и контрразведке. Появление таких же подразделений в армии и на флоте, а также в партизанских образованиях было логичным и необходимым в условиях войны. Однако уровень их работы подчас оставлял желать лучшего — значительная часть агентов попадала в руки противника. Тем не менее, особые отделы, а затем и органы военной контрразведки «СМЕРШ» пытались расширить круг решаемых ими задач и вступали в противоречие с органами НКВД.

10 июля 1943 г. Кубаткин направил письма (оба с пометкой «лично») начальнику штаба Ленфронта генерал-лейтенанту Гусеву и командующему Балтфлотом адмиралу Трибуцу, а также секретарю Ленинградского ОК ВКП(б), начальнику ЛШПД Никитину, в которых говорилось о серьезных провалах в работе соответствующих разведорганов и вероятном наличии в них агентуры противника. В письме отмечалось, что «характер осведомленности контрразведывательных органов противника о намерениях и мероприятиях Разведотдела штаба фронта дают основание полагать о наличии агентуры противника в разведывательных органах штаба Ленинградского фронта. Сообщая об изложенном, прошу принять меры, исключающие в дальнейшем провал в работе Разведотдела штаба Ленфронта»246. Не со всеми доводами Кубаткина его московское начальство соглашалось, однако несомненным было и то, что к мнению руковдителя ленинградского управления прислушивались. В ряде случаев инициативы начальника УНКВД ЛО полностью совпадали с тем, что работники центрального аппарата делали по своему собственному почину.

Выстояв в тяжелейшие зимние месяцы 1941—1942 гг., руководство УНКВД вплоть до конца войны не только справлялось с поставленными перед ними задачами, но и работало на перспективу, стараясь уже в военное время заложить фундамент успешной послевоенной деятельности. В течение лишь июня—июля 1943 г. Кубаткин направил Меркулову ряд предложений по улучшению подготовки агентуры из среды военнопленных, о проведении операции по дезинформации финского командования с целью срыва сельскохозяйственных и лесозаготовительных работ, о ликвидации руководителя РОА Власова247. Все эти мероприятия носили инициативный характер, были вполне мотивированными и имели шанс на успех. Пожалуй, кроме пассивного в годы войны Жданова, по инерции занимавшегося Финляндией, никто из ленинградского руководства не выходил в своей деятельности за физические пределы города и области так далеко, как это делал Кубаткин. Находясь в блокадном Ленинграде, он моделировал работу разведки после войны и предлагал конкретные изящные комбинации против Финляндии.

Наркомат госбезопасности высоко оценивал агентурно-оперативную работу своего регионального управления по Ленинграду и области. В целом положительно о состоянии следственной работы УНКГБ ЛО отзывались и органы военной прокуратуры. Однако высшую оценку ленинградским органам госбезопасности поставили их противники — руководители немецких служб, признававшие твердую руку советской тайной полиции на протяжении всей блокады. Оценивая эффективность работы УНКВД НКГБ в период блокады, заместитель начальника Управления 18 марта 1944 г. отметил, что «несмотря на большие возможности за период 29 месяцев фашистам не удалось провести ни одного сколько-нибудь значительного мероприятия ни по линии террора, ни по линии организации населения на саботаж, волокиту или выступление против Советской власти»248.

Вполне закономерным итогом деятельности руководителя ленинградского управления органов госбезопасности П.Кубаткина в годы войны было его продвижение по службе — в 1946 г. он возглавил советскую разведку.

Подготовка и проведение суда над военными преступниками являлись важнейшими событиями послевоенного урегулирования, которые наряду с подписанием мирных договоров и формированием институтов международной безопасности были призваны подвести черту под самой жестокой войной и решить несколько взаимосвязанных задач: 1) осуществить функцию общей превенции, т. е. побудить находящихся у власти не использовать войну и угрозу войной в качестве инструмента достижения собственных целей; 2) вынести наказания конкретным преступникам с целью возмездия, а также проявления уважения к погибшим; 3) определить размер нанесенного ущерба и обеспечить механизм компенсации, который позволил бы жертвам агрессии хотя бы частично восстановить утраченное имущество в годы войны; 4) перевести жажду мести победивших в правовые формы; 5) сохранить коллективную память, т. е. воссоздать точную картину случившегося во избежание его повторения в будущем.

Тщательная оперативная работа с обвиняемыми в ходе процесса осуществлялась спецслужбами всех государств — США, Великобритании и СССР, о чем имеются соответствующие свидетельства участников процесса. Особенность приводимых документов из архива УФСБ ЛО в том, что они, во-первых, демонстрируют исключительную важность, которую придавали в Москве местному «ленинградскому» процессу над военными преступниками (требование ежедневной отчетности о подготовке к процессу и его ходе, требование привлечь лучших следователей, внимание к отбору «надежных» адвокатов, отслеживание настроений населения и т. д.), во-вторых, его предрешенность, поскольку еще до начала суда говорилось об обеспечении общественного порядка «при вынесении приговора и приведении его в исполнение». Показательна и роль городского партийного руководства на последнем этапе войны — фактических статистов в большой политической игре, которую вел Кремль249.

1Например, в довоенное время органы госбезопасности в армии и на флоте при поступлении пополнения получали специальные политические обзоры районов комплектования, в которых давалась характеристика населения по областям, районам, а иногда даже и по деревням. В этих обзорах отражалось экономическое и материальное состояние населения, его политическая благонадежность на различные периоды времени и по годам. В них отражались такие вопросы, как отношение к коллективизации, частичным изменениям в Конституции, новому трудовому законодательству, налогам, займам и иным мероприятиям правительства, ущемляющих интересы граждан. — BAR. Collection «Research Program — USSR», box 7. Артемьев В.П. Деятельность органов государственной безопасности в Советском Союзе. Очерк в двух частях. Бавария, 1950.С.24.

2В 1940 г. в составе 7-го отдела ГУПП РККА была создана служба информации о зарубежных странах и армиях. Аналогичные подразделения существовали в 7-х отделах приграничных военных округов, в том числе и в Ленинградском военном округе.— Бурцев М. Прозрение. М.: Воениздат, 1981. С.24. Информацию о деятельности рот пропаганды вермахта ГУПП РККА получало из Разведуправления Генштаба. — ЦАМО. Ф.32. Оп.11306. Д.8. Л.712—732.

3ЦАМО. Ф.32. Оп.11309.Д.89. Л.1—53.

4В фонде Главного политического управления РККА имеются немецкие журналы за 1940—1941 гг. со статьями о Сталине и сталинских репрессиях 1934-1938 гг. — ЦАМО. Ф.32. Оп.11306. Д.24. Д.Волкогонов показал, что Сталин интересовался материалами подобного рода, оценивал их как троцкистские, что, наряду с наличием значительного потока информации НКВД о негативных настроениях населения, несомненно, влияло на выбор форм борьбы с пропагандой противника. — Волкогонов Д. Триумф и трагедия. Политический портрет Сталина//Октябрь. 1988. № 12. С.66—67.

5См., например: Сергеев Ф. Тайные операции нацистской разведки, 1933-1945. М.: Политиздат, 1991.

6В материалах о работе секретного Восточного института в Ванзее, являвшегося частью Главного Управления СД (ЦХИДК. Ф.500. Оп.3. Д.253) дана оценка уровня работы по изучению СССР, а также настроений населения в Советском Союзе. Основные выводы состояли в следующем:

1) положение с изучением Востока катастрофическое (1937 г.) Об этом проинформированы все высшие чины, в т.ч. Гиммлер и Борман. Предлагается при возможности доложить об этом и Гитлеру;

2) для восполнения существующих лакун создан специальный секретный институт в Ванзее;

3) рассмотрена возможность получения литературы об СССР в случае войны с ним (главный канал — через Швецию. Вопрос рассмотрен 7 сентября 1938 г., л.71-72), как альтернатива Швеции выбрана Дания (8 сентября 1938 г., л.75—76, 78, 80). В материалах о Красной Армии (ЦХИДК.Ф.500. Оп.4. Д.197) представлены переводы статей из советских газет, вырезки из немецкой прессы, издававшейся в Москве, обзоры, брошюры с выступлением К.Ворошилова о проекте закона о всеобщей воинской повинности, сообщения германского посольства в Москве), а также доклад Теодора фон Биберштайна-Пасичунского об СССР (и главным образом о Красной Армии), 15 августа 1940 г. Главный вывод его доклада сформулирован следующим образом: oтношение Красной Армии и всего СССР к еврейскому коммунизму и большевизму в целом негативно.... — ЦХИДК. Ф.500. Оп.4. Д.197. Л.273.

«Россия — колосс на глиняных ногах. — писал Биберштайн-Пасичунский. — Все ждут с нетерпением приближающегося освобождения от жидовско-большевистского ига!... Против Советов выступят: 1) более 90 миллионов крестьян СССР; 2) почти 50 миллионов украинцев; 3) все народы СССР — почти целиком; 4) Япония; 5) Италия...»

Важно отметить, что оценка достоверности немецкой информации о дислокации и нумерации соединений и частей Красной Армии была приведена в Заключении Генштаба от 13 января 1953 г., подписанном заместителем начальника главного оперативного управления Генштаба генерал-лейтенантом Глебовым. В нем отмечалось, что в немецких материалах, изложенных 1 мая 1937 г., содержалось 40—70 процентов верной информации. — Там же. Л.386.

7Глава резидентуры абвера в Москве генерал Э. Кестринг, по его словам, вынужден был вернуться к использованию трех «скудных источников информации»: совершению поездок по территории СССР и выездам на автомобиле в различные районы Московской области, использованию открытой советской печати и, наконец, обмену информацией с военными атташе других стран. — См. Сергеев Ф. С.161. Сотрудник абвера Д.Каров, работавший в годы войны на ленинградском направлении, впоследствии отмечал, что защита советских границ от проникновения через них агентуры и работа НКВД достигли в предвоенное время (начиная с 1939 г.) «небывалого в мире размаха и совершенства», что «район Ленинграда охранялся особенно тщательно» — Bakhmeteff Archive (Columbia University). Karov, D. Nemetskaia Kontrrazvedka...1941-1945. P .1—2.

8Об истории создании, структуре и деятельности Айнзатцгрупп, см. книгу немецкого историка Хельмута Краусника «Айнзатцгруппы Гитлера» — Krausnick, Helmut. Hitlers Einsatzgruppen. Die Truppe des Weltanschauungskrieges 1938—1942. Fischer Tagebuch Verlag, Stuttgart, 1981.

9Krausnick, Helmut. Hitlers Einsatzgruppen. Die Truppe des Weltanschauungskrieges 1938—1942. Fischer Tagebuch Verlag, Stuttgart, 1981. S.153.

10Ibid.

11Подробнее см. публикацию С.В. Чернова «О деятельности контрразведывательных органов противника на оккупированной территории Ленинградской области. (Докладная записка П.Н. Кубаткина) // Новый Часовой. 1996. № 4. С.140—159.

12ЦАМО. Ф.32. Оп.11309.Д.89. Л.21.

13Некрич А.М. 1941. 22 июня. М.:Наука, 1965. С.21.

14Die deutsche Siedlungen in der Sowjetunion. Berlin, 1941.

15Moller R. Russland. Wesen und Werken. Leipzig, 1940. S.7.

16Schreiner A. Vom totalen Krieg zur totalen Niederlage Hitlers. Berlin, 1980. S.94.

17Ebenda. S.95.

18Ebenda. S.101,104.

19РЦХИДНИ. Ф.69. Оп.1. Д.1102. Л.24.

20Дашичев В.И. Банкротство стратегии германского фашизма. Исторические очерки. Документы и материалы. Т.2. М.: Наука, 1973. С.197.

21Там же.

22Например, в составе 501-й роты пропаганды, входившей в состав 18-й армии, работали: Х. Наннен — будущий шеф-редактор журнала «Штерн», К. Хольцамер — будущий профессор, интендант 2-го канала телевидения ФРГ, Х. Майер-Хенель — шеф-редактор радио ФРГ, П. фон Цан — телепублицист, М. Кляйнов — кинорежиссер, Х.Мегерляйн — ведущий репортер телевидения ФРГ, К. Дернер — издатель и др. — см. Scheel K. Krieg uber Atherwellen. Berlin, 1970. S.176.

23ЦАВМФ. Ф.11. Оп.2. Д.750. Л.13.

24ЦГАИПД СПб. Ф.415. Оп.2. Д.456. Л.1об.

25ЦАМО. Ф.217. Оп.1217. Д.131. Л.24.

26Там же. Л.29-32.

27Там же. Л.33.

28ЦГАИПД СПб. Ф.4000. Оп.10. Д.980. Л.3, 7об., 8.

29Там же. Д.1374. Л.2.

30Там же. Ф.409. Оп.2. Д.294. Л.39.

31Там же. Л.44.

32ЦАМО. Ф.217. Оп.1217. Д.36. Л.46.

33Ковтун В.Г. Радио — важнейшее идеологическое оружие Ленинградской партийной организации в период героической обороны города (июнь 1941—январь 1944): Канд. дисс.Л., 1975. С.7.

34ЦГАИПД СПб. Ф.408. Оп.1. Д.1115.Л.8; Ф.415. Оп.2. 216. Л.33.

35Там же. Ф.408. Оп.2. Д.56. Л.97; Ф.417. Оп.3. Д.86.Л.73; Ф.415. Оп.2.

Д.1124. Л.21об.

36ЦАМО. Ф.217. Оп.1217. Д.32. Л.37.

37Там же. Л.173—174.

38Там же. Д.37. Л.174, 184.

39Там же. Д.131. Л.15—16.

40ЦГАИПД СПб. Ф.417. Оп.3. Д.86. Л.81.

41Там же. Ф.408. Оп.2. Д.377. Л.87.

42ЦАМО. Ф.217. Оп.1217. Д.131. Л.17; Д.165. Л.213.

43ЦГАИПД СПб. Ф.417. Оп.3. Д.86. Л.76, 83. О попытках немецкой пропаганды использовать в своих целях пленение Я. Джугашвили см.: Колесник А.Н. Военнопленный старший лейтенант Яков Джугашвили/ /Военно-исторический журнал. 1988. № 12. С.70-78.

44ЦГАИПД СПб. Ф.25. Оп.10. Д.1. Л.1, 13—14.

45За Родину (г.Дно). 1942. 27 марта.

46ЦГАИПД СПб. Ф.25. Оп.10. Д.307а. Л.28-40. Приложение (СД), документ № 18.

47Приложение (СД), документ № 12.

48Приложение (документы германских спецслужб и НКВД о продовольственном положении и настроениях. Далее — приложение (СД и НКВД), документ № 15.

49ЦАМО. Ф.217. Оп.1217. Д.8. Л.122.

50Там же. Д.131. Л.34.

51Приложение (СД и НКВД), документы №№ 17, 26.

52Там же, документ № 26.

53ЦАМО. Ф.217. Оп.1217. Д.165. Л.213.

54ЦАМО. Ф.217. Оп.1217. Д.131. Л.17—18.

55ЦГАИПД СПб. Ф.1816. Оп.3. Д.232. Л.5.

56Там же. Ф.408. Оп.2. Д.486. Л.3—4.

57Там же. Ф.1816. Оп.3. Д.245. Л.37.

58Там же. Ф.409. Оп.2. Д.318. Л.77.

59ЦАМО. Ф.217. Оп.1217. Д.131. Л.93.

60Приложение (СД и НКВД), документ №26.

61Там же, документ № 27.

62Там же, документ № 39.

63ЦАМО. Ф.32. Оп.11302. Д.6.Л.301-308.

64Там же. Ф.217. Оп.1217. Л.131. Л.18.

65Там же. Л.19.

66ЦАМО. Ф.32. Оп.11302. Д.6. Л.308.

67Там же. Ф.217. Оп.1217. Л.131. Л.21.

68Там же. Л.22.

69Национальный архив США. An die Komandierenden Genarale und Divisionkomandeure der Heeresgruppe Weichsel. October 1942// Records of the High Leader of the SS and Chief of German Police. T-175. Roll Nr.18.

70ЦАМО. Ф.217. Оп.1217. Л.131. Л.22.

71Там же.

72ЦАВМФ. Ф.102. Оп.1. Д.311. Л.95.

73Там же. Л.97.

74ЦАМО. Ф.217. Оп.1217. Д.131. Л.91.

75Там же. Л.93.

76Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях съездов, конференций и пленумов ЦК (1898-1986). Т.7. 1938-1945. 9-е изд., доп. и испр. М.: Политиздат, 1985. С.222.

77Сталин И. О Великой Отечественной войне Советского Союза. Изд.пятое. М.: Изд-во полит. литературы, 1947.С.15

78ЦГАИПД СПб. Ф.415. Оп.2. Д.43. Л.53.

79Там же. Ф.4000. Оп.10. Д.1374. Л.8.

80См.: Ленинградская правда. 1941. 1 июля; 6 июля; Большевик. 1941. № 14. С.7—12; Пропаганда и агитация. 1942. № 14. С.5—6 и др. По нашим подсчетам, за военные месяцы 1941 г. в «Ленинградской правде» было помещено более 150 статей, направленных на повышение бдительности и разоблачение пропаганды противника.

81ЦГАИПД СПб. Ф.408. Оп.2. Д.51. Л.169.

82ЦАМО. Ф.217. Оп.1217. Д.146. Л.4.

83Там же. Д.131. Л.19.

84Там же. Д.306. Л.6об.

85ЦГАИПД СПб. Ф.25. Оп.10. Д.307а. Л.273. Все агитационные материалы противника, имевшиеся в 7-м отделе Политуправления Ленфронта во время войны, в соответствии с приказом заместителя Наркома Обороны от 12 декабря 1944 г. были переданы в архив УНКВД ЛО. — ЦАМО. Ф.217. Оп.1217. Д.724. Л.52.

86ЦАМО. Ф.32. Оп.795436. Д.6.Л.88-89об.

87РЦХИДНИ. Ф.644. Оп.1. Д.1. Л.110.

88Ленинградская правда. 1941. 6 июля.

89Большевик. 1941. № 14. С.7-11.

90РЦХИДНИ. Ф.644. Оп.1. Д.1. Л.127-128. 28 июня 1942 г. ГКО принял новое постановление «О военной цензуре» № 1938сс, сделавшее тотальным контроль за всей корреспонденцией на территории СССР, распространив Постановление ГКО от 6 июля 1941 г. за № 37сс «О введении военной цензуры» на всю почтово-телеграфную корреспонденцию на все области, края, республики Союза ССР. НКВД СССР было разрешено дополнительно увеличить штат военной цензуры на три тысячи восемьсот политконтролеров». — Там же. Д.40. Л.85.

91РЦХИДНИ. Ф.644. Оп.1. Д.1. Л.260.

92В распоряжении ГКО «о трусости отдельных командиров Западного фронта» (Павлов, Климовских и др.), которое было доведено до сведения всего личного состава армии, указывалось, что «Государственный Комитет Обороны будет и впредь железной рукой пресекать всякое проявление трусости и неорганизованности в Красной Армии памятуя, что железная дисциплина в Красной Армии является важнейшим условием победы над врагом». — РЦХИДНИ. Ф.644. Оп.1. Д.2. Л.96.

93Военно-исторический журнал. 1988. № 9. С.29—30.

94РЦХИДНИ. Ф.644. Оп.1. Д.2. Л.154.

95Приложение (политический контроль), документы №№ 1—9. Подавляющее большинство лиц, высланных по национальному признаку, вело себя лояльно по отношению к режиму. Так, из 188 человек немецкой и финской национальностей, выбывших из числа намеченных к эвакуации в Кировском районе Ленинграда весной 1942 г., за различные преступления были арестованы 9 человек, а добровольцами ушли в Красную Армию 24. — ЦГАИПД СПб Ф.4000. Оп. 10. Д.363. Л.6.

96На уровне районных отделов НКВД база учета в течение первого года войны не обновлялась, что вело к очевидным ошибкам. Например, в Дзержинском районе при проведении обязательной эвакуации «некоторых категорий граждан из Ленинграда» в марте 1942 г. по спискам, представленным РО НКВД в Районную комиссию по эвакуации, повестки удалось вручить только 81 человеку из 209, т.к. 39 были эвакуированы ранее, 26 человек умерли, а 63 не проживали по указанному адресу. — ЦГАИПД СПб. Ф.24. Оп.2в. Д.5812. Л.10—11.

97ЦГАИПД СПб. Ф.4000. Оп. 10. Д.363. Л.6.

98Приложение (политический контроль), документы №№ 11, 13, 14.

99ЦАМО. Ф.217. Оп.1217.Д.167. Л.375. Там же. Д.11.Л.138.

100Приложение (СД и НКВД), документ № 14.

101Архив УФСБ ЛО. Ф.21/12.Оп.2. П.н.43. Д.2. Л.18.

102ЦГАИПД СПб. Ф.4. Оп.3. Д.615. Л.56.

103Там же. Оп.2в. Д.6955. Л.183—184.

104Там же. Л. 100.

105Там же. Ф.4. Оп.3. Д.615.Л.22.

106В годы суровых испытаний. Ленинградская партийная организация в Великой Отечественной войне. Л.: Лениздат, 1985. С.149.

107Ленинградская правда. 1941. 7 декабря.

108ЦГАИПД СПб. Ф.415. Оп.2. Д.15. Л.14-15.

109По свидетельству практически всех бывших советских граждан, участвовавших в Гарвардском проекте по изучению СССР в послевоенное время (раздел «Коммуникация»), антифашистские фильмы были весьма популярны и воспринимались с доверием.

110Ленинградская правда. 1941. 27 июня.

111ЦГАИПД СПб. Ф.408. Оп.2. Д.51. Л.103.

112Большедворова Е.Я. Партийное руководство творческими союзами Ленинграда (июнь 1941—январь 1944 г.). //Вопросы истории КПСС.

1980. № 2. С.74.

113Ленинградская правда. 1941. 19 июля.

114ЦГАИПД СПб. Ф.4000. Оп.10. Д.537. Л.2.

115Ленинградская правда. 1941. 22 июля.

116ЦГАИПД СПб. Ф.413. Оп.2. Д.37. Л.112.

117РЦХИДНИ. Ф.77. Оп.1. Д.771. Л.1—2.

118Там же. Л.5—6.

119Там же. Л.7—10.

120По состоянию на 1 июля 1941 г. в Леноблгорлите вместо 96  сотрудников по штатному расписанию работали 33 человека, в том числе — в радио-газетном секторе из 12 сотрудников осталось всего 7. Сотрудники Главлита находились также в подчинении партийных органов, а не НКВД, хотя и выполняли, в том числе, задачи по охране тайн в печати.— ЦГАИПД СПб. Ф.25. Оп.10. Д.318. Л.74-75.

121ЦГАИПД. СПб. Ф.4000. Оп.10. Д.320.Л.83—84.

122Там же. С.137-139. Оценивая совещание писателей армии, города и флота, О. Берггольц лаконично отметила в своем дневнике, что оно «плохо прошло. Эти тупые «руководители» — Маханов, Фомиченко, — чем они могут зажечь? Да и личный писательский состав — сер и ленивомыслящ.

Я тоже выступила плохо, почти без подъема, потому что в середине совещания совершенно очевидна сделалась его никчемность. Я вообще не люблю этого организованного лицемерия...» — Берггольц М.Ф. Об этих тетрадях// Звезда. № 5. С. 164.

123Там же.Л.144.

124ЦГАИПД. СПб. Ф.4000. Оп.10. Д.320.Л.156—158.

125Там же. Ф.25. Оп. 2. Д.4537. Л.56—59.

126Там же. Ф.24. Оп.2в. Д.5761. Л.137.

127Там же. Ф.415. Оп.2. Д.140. Л.31—32.

128Например, А.Д.Александров. Реакционная роль немцев в России (по русским журналам 1-й четверти XIX в.); И.Ф.Ковалев, Н.Д.Худяков. О зверствах немцев в первую империалистическую войну (по архивным неопубликованным материалам Чрезвычайной следственной комиссии); О.М. Фрейденберг. Расовая теория в свете нового учения о языке и др.- ЦГАИПД СПб. Ф.408. Оп.2. Д.329. Л.20.

129BAR Collection «Research Process — USSR». Артемьев В.П. Деятельность органов госбезопасности в Советском Союзе. C.2.

130Там же. С.5.

131В соответстствии со ст.58—10 УК РСФСР под «антисоветской агитацией» понималась «пропаганда или агитация, содержащие призывы к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений (ст.ст.58—2—58—9), а равно распространение или изготовление или хранение литературы того же содержания». — Уголовный кодекс. М.: Юрид.изд-во Министерства Юстиции СССР. 1947. С.30.

132В 1941—1943 гг. Главные политуправления армии и флота неоднократно указывали на необходимость создания условий, исключающих возможность слушания радиопередач противника, особенно на пунктах связи. В дополнение к приказу наркома ВМФ № 161 от 5 марта 1941 г. и директивы ГлавПУВМФ № 40 от 1 сентября 1941 г., была издана еще одна директива — № 63, в которой говорилось о фактах прослушивания немецких передач, в том числе и на Балтийском Флоте, а также о неотложных мерах по пресечению впредь такого рода действий. — ЦАВМФ. Ф.102. Оп.1. Д. 186. Л.85—86.

133ЦАВМФ. Ф.102. Оп.1. Д.186. Л.2—4.

134Идеологическая работа КПСС в действующей армии. С.80.

135ЦАМО. Ф.217. Оп.1217. Д.9. Л.15.

136Там же. Д.101. Л.51.

137Там же. Д.11. Л.50.

138Там же. Д.19/1. Л.44.

139Там же. Д.3. Л.107.

140Там же. Д.8. Л.63.

141Там же. Д.11. Л.49.

142Там же. Д.8. Л.63.

143Архив УФСБ ЛО. Ф.21/12. Оп.2. П. н. 38. Том 1. Д.10. Л.1—2.

144Там же. Л.2—3

145Там же. Л Л.3—6.

146ЦАМО. Ф.217. Оп.1217. Д.33. Л.355—356.

147Там же. Д.32. Л.37.

148Там же. Д.101. Л.135—136.

149Там же. Л.26—27.

150Там же. Л.128.

151Там же. Д.8.Л.122.

152Полностью эта работа была закончена только в середине марта 1942 г., когда Политуправление фронта проинформировало Управление кадров ГлавПУРККА о том, что все работники эстонской национальности из политорганов фронта изъяты.- ЦАМО. Ф.217.Оп.1217.Д.303.Л.120.

153ЦАМО.Ф.217. Оп.1217. Д.32. 328—329.

154Приложение (СД и НКВД), документ № 43.

155Приложение (настроения), документ № 50.

156Там же, документ № 49.

157ЦАВМФ. Ф.102. Оп.1. Д.186.Л.107.

158ЦАМО. Ф.217.Оп.1217.Д.32.Л.170.

159Приложение (политический контроль), документ № 15.

160ЦАМО. Ф.217. Оп.1217. Д.32. Л.529.

161С начала войны по 20 октября 1941 г. 18-я армия взяла в плен 122

447 человек. — Приложение (СД и НКВД), документ № 20.

162ЦАМО. Ф.217. Оп.1217. Д.13. Л.374—378.

163Там же. Д.32. Л.529.

164Приложение (СД и НКВД), документ № 33.

165Там же.

166Там же, документ № 35.

167Там же, документ № 33.

168Там же, документ № 34.

169ЦАМО. Ф.217. Оп.1217.Д.26. Л.523.

170Там же. Д.13. Л.486.

171Приложение (СД и НКВД), документ № 59.

172ЦГАИПД СПб. Ф.25. Оп.2. Д.4655. Л.21, 26.

173Приложение (СД и НКВД), документ № 39.

174ЦАВМФ.Ф.102. Оп.1. Д.229. Л.258, 345.

175Там же. Л.346—347.

176ЦАВМФ. Ф.102. Оп.1. Д.229. Л.346.

177Там же. Л. 346—347.

178Там же. Л.348.

179Там же.

180Приложение (СД и НКВД), документ № 41.

181ЦАВМФ. Ф.102. Оп.1. Д.232. Л.93.

182Там же. Л.97.

183ЦАМО.Ф.217. Оп.1217. Д.165. Л.211—212.

184Там же. Л.213.

185Там же. Л.214.

186Там же.

187ЦАВМФ. Ф.102. ОП.1. Д.232. Л.132, 134.

188ЦАМО. Ф.217. Оп.1217. Д.165. Л.406.

189РЦХИДНИ. Ф.644. Оп.1. Д.40. Л.61.

190ЦАМО. Ф.32. Оп.795436. Д.6. Л.76.

191С некоторыми изъятиями содержание этой директивы изложено Н.И. Соболевым в книге «Идеологическая работа КПСС в действующей армии 1941—1945». С.82—83.

192ЦАМО. Ф.32. Оп.795436. Д.6. Л.88—89об.

193ЦАВМФ. Ф.102. Оп.1. Д.5. Л.39об.

194ЦАМО. Ф.32. Оп.11309. Д.165. Л.139.

195Вишневский В.В. Дневники военных лет: (1943, 1945). М.: Советская Россия, 1979. С.306.

196ЦАВМФ. Ф.102. Оп.1. Д.311. Л.224.

197Там же. Л.34об.

198Там же. Ф.11. Оп.2. Д.655. Л.311.

199Там же. Л.44.

200Там же.

201ЦАМО. Ф.217. Оп.1217. Д.165. Л.478.

202Там же. Д.131. Л.93.

203Там же. Л.95—96.

204ЦАВМФ. Ф.11. Оп.2. Д.750. Л.1—46.

205ЦАМО. Ф.217. Оп.1217. Д.327. Л.104.

206Там же. Д.350. Л.32—33.

207Приложение (СД и НКВД), документы №№ 48—50.

208ЦГАИПД СПб. Ф.408. Оп.2. Д.8.Л.5—6.

209Там же. Ф.25. Оп.2. 4683. Л.38,43.

210Ленинград в осаде. Сборник документов о героической обороне Ленинграда в годы Великой Отечественной войны. Отв. ред. А.Р.Дзенискевич. Спб: Лики России. 1995.С.448.

211На пространность спецсообщений УНКВД и наличие значительного количества в них повторов обращали внимание Г.К.Жуков, а также руководящие работники центрального аппарата НКВД.

212Приложение (политический контроль), документ № 23.

213Архив УФСБ ЛО. Ф.21/12. Оп. 2. П.н. 43. Д.2. Л.25—27.

214Там же. Л.28.

215Bakhmetiev Archive. Collection «Research Program — USSR», box 7. В.П.Артемьев. Деятельность органов государственой безопасности в Советском Союзе. Очерк в двух частях. Бавария, 1950. С.30.

216В довоенное время из нескольких тысяч писем, поступавших на имя Жданова каждый месяц, лишь единицы были политическими доносами. — Приложение (довоенные настроения), документ №7.

217Ни одна действующая спецслужба не заинтересована в раскрытии источников получаемой информации даже в далеком прошлом, поскольку это может подорвать к ней доверие со стороны нынешнего и будущего поколений агентов и информаторов.

218Приложение (политический контроль), документ №10.

219Архив УФСБ ЛО. Ф.21/12. Оп.1. Д.4. Л.150—243.

220Приложение (политический контроль), документ № 23.

221ЦГАИПД СПб. Ф.24. Оп.2в. Д.6955.С.12

222По воспоминаниям одного из офицеров, работавших в 268-м госпитале в Ленинграде, все без исключения больные и раненые, прежде чем попасть в какой-либо госпиталь на лечение, в обязательном порядке проходили через так называемый приемно-распределительный госпиталь № 1, находившийся в парке за монастырем Александро-Невской Лавры с выходом к Неве у Обводного канала. В нем осуществлялась сортировка больных и раненых по роду заболеваний и ранений. В приемно-распределительном госпитале врачи оказывали первую помощь, ставили диагноз и направляли больного или раненого в соответствующий госпиталь. В этих госпиталях имелся штат политработников, которые изучали письма бойцов родным. В функции врачей и санитарок входило выявление «самострелов» и симулянтов. В сестры и санитарки шли охотно по двум причинам: во-первых, потому что они получали 400 грамм хлеба, спецодежду и работали в тепле, а, во-вторых, эта работала освобождала их от военных трудовых повинностей. — Ершов В. Работа НКВД в госпиталях во время войны. Новый журнал. Кн.37 (1954). С.284—289.

223По воспоминаниям некоторых участников Гарвардского проекта, в 1936—1938 гг. после допросов в НКВД некоторые профессора выбрасывались из окон, но «очень часто по возвращении они должны были дать обещание о сотрудничестве с НКВД и доносить на своих друзей». — Project on the Soviet Social System. Interview Records. Harvard University. Volume 19.»A» Schedule Protocols 357—385. Р.30.

224ЦГАИПД СПб. Ф.408. Оп.3. Д.6.Л.12.

225Там же. Ф.24. Оп.2а. Д.165. Л.1—83.

226Например, пункт 3 директивы № 1908 Наркома ВМФ (как и аналогичный приказ Наркома обороны) предусматривал подчинение уполномоченных и начальников 3-х отделений (особых отделов) военным комиссарам. Комиссары должны были давать особистам указания по вопросам борьбы со шпионажем, предательством и контрреволюцией, по пресечению дезертирства, паникерства, невыполнения боевых приказов и прочим вопросам политико-морального состояния. — ЦАВМФ. Ф.11. Оп.2. Д.62. Л.52.

227Немецкие листовки направлялись в Смольный с сопроводительным письмом: «Совершенно секретно, только лично т. Шумилову. По использовании вернуть». — ЦГАИПД СПб. Ф.25. Оп.10. Д.307а. Л.38; Д.4446.

Л.34; Д.4515. Л.13.

228Приложение (политический контроль), документы №№ 22, 33—36.

229Там же, документ № 18.

230Там же, документ №№ 16—17.

231Bakhmetieff Arhive (BAR). Collection Research Program — USSR. Box 7. Артемьев В.П. Деятельность органов государственной безопасности в Советском Союзе. Очерк в двух томах. Бавария, 1950. С.14—16.

232 Ленинград в осаде. Сборник документов о героической обороне Ленинграда ва годы Великой Отечественной войны. Отв. ред. А.Р.Дзенискевич.

Спб: Лики России. 1995. С.16.

233Приложение (политический контроль), документ № 12.

234Там же, документы №№ 19, 20.

235Там же, документ № 21.

236Архив УФСБ ЛО. Ф.21/12. Оп.2. П.н. 44. Д.3.Л.3—4.

237Там же. Оп.1.П.н.19. Д.1. Л.97—102, 139об.

238Там же. Оп.2.П.н.44.Д.3.Л.35.

239Там же. Л.38—43.

240Приложение (политический контроль), документ № 32.

241ЦГАИПД СПб. Ф.408. Оп.2. Д.50. Л.7—8.

242Там же. Ф.4000. Оп.10. Л.820. Л.1—5.

243Приложение (политический контроль), документ № 25.

244Там же, документ № 15.

245Архив УФСБ ЛО. Ф.21/12. Оп.2. П.н. 43. Д.2. Л.99, 112, 118, 121, 128,

134, 141, 152, 161, 168, 174, 179.

246Приложение (политический контроль), документы №№ 29—30.

247Там же, документы №№ 26—28,31.

248ЦГАИПД СПб. Ф.408. Оп.3. Д.6. Л.2—3.

249Приложение (политический контроль), документы №№ 33—36.