Подошел черед Роуна. Остальные уже давно стояли на другой стороне. За исключением одного грасила, который сорвался и теперь, вероятно, был мертв.

Крылья у всех работали отлично — молодые розовые мембраны веером раскрывались на спине вдоль торса у всех, кроме Кланса. Он даже и не делал попытки взлететь — просто заглянул вниз, в ущелье, и в одиночестве ушел домой.

А грасилы стояли на другой стороне и смеянлись. Они радовались и веселились… и потому, что полет сам по себе так прекрасен, а кроме того, они смеялись над Роуном, который все еще колебался.

Это же так просто! Они гордились собой и понтешались над тем грасилом, который упал на дно ущелья, так и не сумев справиться со своими крыльями. Впрочем, сметливостью тот никогда не отличался. Теперь же они с любопытством нанблюдали за Роуном и подначивали его.

— Роун — семилетний болван, — распевали они. — Ду-ра-чок! Ду-ра-чок!

— Я все равно полечу, — отозвался Роун. — Вот увидите!

Но он все еще колебался — ведь у него не бынло крыльев! Зато его осенила идея связать ненсколько длинных виноградных лоз и с их понмощью, взмыв в опьяняющую высоту, перемахннуть через ущелье и спланировать на другую его сторону.

Осторожно раскачавшись, Роун проверил прочность связанных ветвей, затем посмотрел на ущелье и прикинул на глаз расстояние, разденлявшее его и семилеток грасилов. Розовое лицо Роуна повлажнело, рубашка прилипла к телу — от страха он весь вспотел.

Уцепившись за раскачивающиеся ветви, он вдруг подумал: лА что… если сейчас все бросить и убежать домой?» Мама спросит: лЧто ты сенгодня делал?» И он ответит: лНичего». И этот день закончится так же, как и все остальные…

Но в этот миг до него донеслось со стороны грасилов: лДурачок! Роун — болван!» Они все время так обзывали его, и Роун окончательно решил — этого больше не повторится! В конце концов, он сможет сделать такое, что им и не снилось, да и просто не под силу!

Роун заставил себя расслабиться, мускул за мускулом, как учила его мама, когда он злился или не мог уснуть. лНадо думать только об однном, — приказал он себе, — как перелететь на другую сторону и не смотреть вниз, на ущелье». И он еще раз, на глаз, мысленно прикинул, на сколько надо отвести сооруженный им канат.

Если повезет, все удастся сделать как надо.

С канатом в руках Роун отбежал как можно дальше, а затем, вцепившись в него изо всех сил, поджал ноги. В какую-то долю секунды он пончувствовал себя частью огромного маятника. Раснкачиваясь все сильнее и сильнее, он наконец занставил себя уловить ту наивысшую точку взлета, когда надо отрываться и лететь.

Ветер свистел в ушах, под ногами распахивало черную пасть бесконечное ущелье, но Роун видел только зеленую траву пастбища на другой сторонне. И когда он вновь достиг точки наивысшего взлета, то отпустил канат. А затем, не будучи уверенным, получится или нет, заставил себя расслабиться, готовясь к приземлению…

И снова свист ветра в ушах. Потом удар нонгами о землю и падение. Инстинктивно перекунвыркнувшись, чтобы уменьшить силу толчка, Роун едва ли заметил, что зацепился ногой о какую-то выемку. Не обращал он внимания и на то, что внутри у него все клокотало, словно там работали кузнечные меха. Он видел лишь растерянные лица грасилов! И ликующе рассменялся.

— Вот так-то, я перелетел через ущелье, и лучше, чем вы! — возбужденно выпалил он и вскочил, собираясь уйти. Подумаешь, ему нинчего не стоит перепрыгнуть через какую-то там канаву!

— Вот так-то! — торжествующе еще раз повтонрил он и — упал, потеряв сознание.

Он приходил в себя медленно, с усилием пронрываясь сквозь красные и зеленые вспышки бонли, и ничего не мог разглядеть, кроме сверкающего солнца. Грасилы давно ушли, бросив его одного. Они решили, что он умер.

Но если это — смерть, то кто-то же должен о нем позаботиться. Кто? Да только папа с мамой, больше некому.

И Роун пополз, с трудом подтягиваясь на рунках и помогая себе правым коленом. Его левая ступня пульсировала болью, волнами перекатынвающейся по всей ноге до самого паха. Он с нанпряжением вглядывался в яркий солнечный свет, пытаясь определить направление пути. Нужно было проползти по раскачивающемуся мостику через ущелье, а затем миновать большую часть деревни, до самого дома.

Вниз и вверх по холмикам. Его покалеченная, напоминающая о себе нестерпимой болью нога беспомощно волочилась сзади. Роун хотел уменреть дома. Или остаться жить, если папа сможет вылечить его. Только не лежать и ждать смерти там, где застала тебя беда, как это делали грасилы.

Ступня ударилась об острый камень, увитый колючим кустарником. Куст впился в волочивншуюся ногу, как огромное насекомое. Как харон, впившийся в мертвую плоть погибшего грасила. Того грасила, что остался на дне ущелья. От однной мысли об этом Роуна затошнило и вырвало. Он хотел было отодрать колючий куст от ноги, но сил ему хватало лишь на то, чтобы ползти, ползти вперед…

Наконец он добрался до мостика. Здесь ползти стало труднее, намного труднее: ладони скользинли по гладким, потертым доскам, опасность сонскользнуть вниз была велика, если помнить еще и о том, что мостик постоянно раскачивался.

Дерево обдавало горячей сухостью, жгло ладонни, а колючий куст, впиваясь все глубже, зловенще шелестел, скребя по доскам.

Целую вечность полз Роун сквозь горячий тунман, его больная нога горела, словно в ней понлыхал факел. И когда он наконец добрался до дома, вполз на крыльцо и позвал родителей, он снова потерял сознание. Но даже в полузабытьи он продолжал звать их на помощь.

— Выпей-ка это, — мама протягивала кружку с горячей жидкостью.

И Роун послушно выпил.

— Раф, — позвала Белла, — Он очнулся.

Появился папа, его фигура неясно вырисовынвалась в проеме двери. Он всегда был таким больншим, а теперь почему-то показался Роуну ниже мамы.

— Прекрати всхлипывать, Белла! — строго сказал он. — Я все сделаю как надо.

Роун почему-то больше обрадовался отцу. Монжет быть, оттого, что увидел он мать старой, морнщинистой, как высохшие листья, которые гоняет ветер.

Раф тяжело сел, устраиваясь поудобней на стунле. Его согнутые ноги неуклюже вывернулись нанзад, а лицо с добрыми голубыми глазами оказанлось рядом с лицом Роуна.

— Не бойся, малыш, — успокаивающе произннес он. — Все в порядке.

— Я разбился, папа, — внезапно что-то осозннав, сказал Роун. — Как ты, — и снова распланкался.

— О боги! — только и выдохнула мама.

— Выйди из комнаты, женщина, — строго приказал папа, наклонившись и похлопав Роуна по плечу. — Я тебя вылечу, малыш. Замолчи, Белла. Я все сделаю как надо.

Раф осторожно ощупал ступню Роуна. Тот вскрикнул от резкой боли.

— Конечно, питье немножко поможет, манлыш, — сказал отец. — Но все равно будет больно. Другого выхода нет, надо потерпеть.

Роуна бил озноб. Белла расплакалась:

— Не надо, Раф, не надо! Я не смогу этого вынести.

А потом папа стал что-то делать с его ногой, терпеть пронзающую дикую боль Роун уже был не в состоянии, в голове носилась единственная мысль: лЯ умираю. Отец убивает меня, убивает за то, что я разбился…»

Через несколько дней, когда Роун впервые выншел на улицу, стараясь щадить больную ногу, его заметили грасилы-семилетки.

— Да он жив! — крикнул кто-то из них, и все остановились, глазея на Роуна.

Сначала грасилы подошли к нему поближе, а потом испуганно отбежали в сторону.

— Ну, иди, давай иди, — подтолкнул Роуна отец.

Мальчик с опаской сделал неуверенный шаг.

— Не бойся, переноси на ногу тяжесть тела, наступай на нее. И старайся не обращать внинмания на боль. Покажи-ка им, на что ты спосонбен.

— Да он ненастоящий, — протянул один из грасилов.

— Конечно, он же умер, — добавил второй.

— И отец у него не настоящий! Посмотрите-ка на него! Да они оба мертвые, ходят тут среди живых…

И детишки снова попятились, возбужденно хлопая руками и разворачивая розовые мембранны развивающихся крыльев.

Один из них сорвал ярко-оранжевый стручок цветка, росшего в садике перед домом, и запунстил им в Роуна, но промахнулся. Стручок шмякнулся о белую стену дома, оставив на чиснтой поверхности яркое пятно.

Второй грасил швырнул коричневый стручок, и Роун успел увернуться, но вот зеленый больно ударил ему прямо в левую бровь, его едкий сок попал в глаз и начал щипать.

Отец бросился за грасилами, но те со смехом, дразня его, разлетались в разные стороны. Раф, проклиная свои кривые кости и бесполезные мунскулы, пытался поймать хоть одного, но споткннулся и, не удержав равновесия, упал. На забаву грасилам он лежал в пыли и, словно беспомощнная черепаха, никак не мог перевернуться, чтобы подняться.

— Старикан Роуна свалился! — распевали зандиристо грасилы. — Роун — урод, колченогий… колченогий…

Они восторженно завыли и принялись швынряться стручками и комьями грязи. Что-то отчанянно крича, на крыльцо выскочила Белла.

И тут Роун забыл о своей ноге, он даже не чувствовал, болит она или нет. Бросившись к ближайшему грасилу, он вырвал у него из рук стручок и выдавил сок прямо ему в глаза. Затем поймал второго и сделал то же самое.

Их была целая компания, но дрались они понодиночке, им даже в голову не пришло напасть на него всем скопом. Роун расправлялся с кажндым из них по отдельности. Изо всех сил пнув первого грасила, второго схватил он за горло, а третьему врезал так, что тот забыл, как его звали.

В конце концов те, кому от него еще не донсталось, огрызаясь, удрали, а остальные остались лежать, смиренно ожидая смерти.

Тем же вечером перед едой Роун снял рубашку и внимательней, чем прежде, стал рассматривать себя в зеркале. Взъерошил волосы, потыкал зунбы. Потом, повернувшись, скрупулезно стал изунчать спину, завел руки назад, ощупывая лопатнки,' чувствуя, как они двигаются под тонкой конжей.

Когда же Роун наконец спустился вниз, то, даже не взглянув на еду, опять спросил у родинтелей:

— Я — кто? Кто я? — Он много раз задавал этот вопрос, но до сих пор не получил на него обстоятельного ответа.

— Ты — человек, — повторил отец. — И не занбывай об этом.

Он всегда отвечал именно так. Роун взглянул на дымящуюся тарелку с едой, но к еде не принтронулся.

— Понятно, поэтому-то я такой глупый и нинчего не умею.

Раф и Белла переглянулись.

— Наоборот, именно поэтому ты можешь то, чего не могут грасилы, — возразил отец, — или любой другой.

— Ты стоишь две тысячи галактических крендитов, — с гордостью произнесла Белла.

— Так много?

— Ты — особенный, — сказала Белла. — Очень особенный.

Роун думал о своем беловатом бескрылом теле, которое только что рассматривал в зеркале… о своем неумении копать и плавать — тогда как грасилы уже с рождения все это умеют и знают, и о том, что он не позволил себе умереть, когда разбился, и, наверное, этим он причиняет слишнком много страданий своим родным…

— Вы же обманываете меня! — неожиданно выпалил Роун и убежал в свою комнату попланкать в одиночестве.

Но когда глаза просохли, он почувствовал, что голоден, и, спустившись на кухню, стал с наслажндением уплетать еду. А Раф, воспользовавшись моментом, вновь стал внушать ему мысль о том, какая же это великая честь — быть человеком… настоящего, земного происхождения.

Своей беседой с сыном Раф остался доволен. Он чувствовал, что с каждым годом Роун все больше тянется к нему, становится его другом. Но как же долог и мучителен этот трудный пронцесс взросления.

— Ты был рожден не для того, чтобы стать рабом или солдатом. Таких купить нетрудно, шах мог позволить себе приобрести подобных хоть дюжину. А вот ты был чем-то особеннным…

— А когда у меня вырастут крылья? — спронсил Роун, пытливо глядя в широкое загорелое лицо Рафа.

Тот только качнул тяжелой головой.

— Тебе не нужны крылья, малыш. У тебя есть кое-что получше — человечность…

— Послушай, только не пытайся объяснить ему все сразу, — вмешалась Белла, внося еще однно горячее блюдо. — Ему ведь только семь лет, даже если он и выглядит старше.

— Он достаточно взрослый, чтобы знать о своем происхождении. Он настоящий землянин, чистого земного происхождения, — торжественнно повторил Раф. — Не какой-нибудь мутант, вроде меня, — он с гордостью кивнул на мальнчика. — И не гуманоид, как ты, мама. — Он нанклонился к Роуну. — Когда-нибудь ты узнаешь, что это значит. Настоящий землянин — из ронда, который заселил всю Вселенную, который когда-то очень давно построил грандиозную Империю.

— А я думал, все они вынуждены жить только на планете Земля, — вставил Роун. — Так сказал Тхой-хой.

Похоже, это несколько смутило Рафа.

— Да, но… ты — особый случай.

— А если я настоящий землянин, то почему мы должны жить в гетто, рядом с этими старыми грасилами и…

— Послушай, не стоит забивать себе голову разной дрянью, — резко оборвал его Раф. — Ты настоящий, это правда. Я могу так сказать, понтому что видел картинки с изображением земнлян. Взгляни на себя: бледная, как ледяная пена, кожа и волосы цвета ягодного вина…

— Но тогда как же я попал сюда? И где оснтальные настоящие земляне и…

— Раф, я же предупреждала тебя, не стоит затевать подобные разговоры с маленьким, мальнчиком.

— Когда-нибудь, когда ты станешь старше, — сказал Раф, — мы еще поговорим с тобой об этом. А теперь давай ешь свой обед и запомни одно: ты можешь гордиться собой всегда и везде. Ты — земнлянин, и этого у тебя никто не в состоянии отнять.

Вскоре пришел Тхой-хой, чтобы уложить Роуна в постель.

— Я не хотел его расстраивать, — признался он Рафу, — своими рассказами о блокаде Земли и прочими древними легендами…

— Не оправдывайся, — сказал Раф. — Продолнжай и дальше рассказывать ему все эти легенды. Я хочу, чтобы он знал историю человечества.

— Ну, Роун, тогда сегодня я расскажу тебе песнь о Серебряном Шейне, о воине, который в одиночку уничтожил ниссийский крейсер, пронбравшись через пустой инжектор. Он держал в руках водородную бомбу до тех пор, пока она не взорвалась.

Наступила зима. Нескончаемые дожди, обильнно поливавшие тамбульские холмы, столь нее обильно орошали и дырявую крышу дома Кор-нейев. Роун невольно вслушивался в звук бесконнечно капающей воды, и этот методичный акнкомпанемент водной трели не только мешал его чтению, но и доводил до исступления. Поистине, он стал последней каплей, переполнившей чашу его терпения, ибо Роун давно уже находился на пределе из-за угнездившегося в их доме затхлого запаха неустроенности и нищеты. Он ненавидел всеми фибрами души этот проклятый дом, котонрый принадлежал им только потому, что никто другой не хотел в нем жить!

— На улице дождь, — рассеянно заметила Белла.

— В доме тоже дождь, — вызывающе бросил Роун и со злостью швырнул книгу через всю комннату. — Я закончил.

— Ты еще даже не начинал, — сдержанно отнреагировал Раф. — Сядь на место.

Роун был в отчаянии. Белла сжала побелевншие губы и принялась сдирать шелушащуюся кожу со своих рук. Раф пытался укротить ханрактер сына, но это ему не удавалось. лОн крансив, — подумал Раф. — Другого слова не подбенрешь. Действительно, красив. Высокий и крепнкий для своих десяти лет, с пылающим от гнева лицом, с темно-рыжими локонами…»

— Почему я всего должен добиваться таким большим усилием? — вскричал Роун. — Мне надонело! Почему им не надо учиться? Они знают, как читать, едва глянув в текст!

— Они всего лишь грасилы, — спокойно возранзил Раф. — Хароны, например, тоже знают, как строить домики из грязи. Это то же самое.

— А я хочу делать все, что умеют люди, без всякой учебы! Мужчина, стоящий две тысячи кредитов, хоть на что-то да должен же быть спонсобен!

В бешенстве от бессилия Раф стукнул кулаком по своей ладони. Хотел бы он владеть словами так же, как своими руками.

— Я постараюсь тебе объяснить, хотя, честно говоря, даже не знаю, что сказать. Понимаешь, люди — исключительные существа, но это совсем не значит, будто им все дается легко. Ты, напринмер, можешь делать то, чего не может ни один грасил…

— Но уж одного-то люди точно не делают — не читают! — перебил его Роун. — Я ненавижу чтение!

— Но ты же превосходно читаешь, — вставила Белла, — лучше, чем я или Раф. Ты умеешь чинтать книги грасилов, Вселенной и те земные рункописи, которые мы купили для тебя.

— Я и сам знаю, что он читает хорошо, — вознразил Раф. — Но я хочу, чтобы он читал еще лучнше. Хорошо читать — это еще не все.

— И вовсе люди никакие там не исключительнные, — наступал Роун. — Они просто…

— Ну ладно, хватит, малыш, — резко останонвил Роуна Раф.

Он качнулся на стуле, наблюдая, как Роун елозит ногой по лужице натекшей воды. Белла открыла шкаф с глиняной посудой и достала минску, чтобы подставить под струйку, стекавшую с потолка.

— Может быть, ты не способен заниматься нануками? Тогда мы отправим тебя в школу юнг.

Раф нахмурился, наблюдая, как Белла вытинрает пол кухонным полотенцем.

— Конечно, он может заниматься науками. Он даже не запинается на сложных словах, которые никогда не встречаются в грасильской письменнности. Любой грасил, овладевший семьюдесятью процентами грамоты, идет в науку. А Роун уж сейчас достиг этого.

Белла с трудом поднялась с пола и вытерла шелушащиеся руки о то же кухонное полотенце. Она взглянула на Роуна и прикусила губу. Этот ее привычный жест и сейчас не потерял своей привлекательности.

— Он ведь так много работает, Раф. Может быть, ему просто надо немного отдохнуть? Роун тут же направился к двери.

— Эй! Ты куда это собрался, сын? Роун вызывающе глянул на Рафа.

— Я собираюсь сделать то, что умеют люди и не умеют грасилы. Но это не чтение и не полеты.

С этими словами он выскочил на улицу под дождь.

— Раф, верни его!

— Не беспокойся, Белла. Он — человек и знанет, что делает, даже если и сам об этом не пондозревает.

Они сидели возле узкого пластикового запотевншего окна и в ожидании наблюдали за проливным дождем, который поливал мусорную кучу. Они больше не испытывали нежных чувств друг к друнгу. Теперь они любили только мальчика.

Десятилетние грасилы с шумным весельем игнрали под дождем в атакующий мяч. Роун взобнрался на холм и заметил их компанию. Это, в общем, простая игра. Надо было удержать мяч в тот момент, когда на тебя пикирует грасил, станрающийся вырвать его из твоих рук. При этом того, кто терял мяч, пытались скинуть в протяннувшуюся вдоль рощицы канаву, полную грязи. Грасилы играли друг с другом, летая между реднкими деревцами.

Роун легко перепрыгнул через канаву и нанправился к ним. Увидев его, грасилы обрадованлись. Один из них швырнул Роуну мяч, а четнверо сразу бросились на него и в одно мгновенье опрокинули навзничь прямо в канаву.

— Отлично, — обрадовался и Роун, выбираясь из грязи. — Я только хотел убедиться, что вы приняли меня в игру.

Совсем рядом росло молоденькое деревце с пурпурными плодами. Роун отыскал прямую линану и отрезал от нее довольно длинный кусок, сделав скользящий узел на одном из его концов. Свернув лиану кольцами и закинув ее за пояс, он вскарабкался на молоденькое деревце. Оно сонгнулось под его тяжестью, вершиной достав до земли. Это-то и надо было Роуну. Он быстро принвязал лиану к верхушке и притянул ее к оснонванию ствола, выгнув деревце дугой. В руках у него еще оставался довольно большой запас линаны.

Грасилы со смехом собрались вокруг.

— Глупая игра! — кричали они. — Так никто не играет!

— Играет, — откликнулся Роун. — Сейчас увиндите.

— Ну-ну, — усмехнувшись, сказал грасил, у которого в этот момент был мяч.

Он спустился было к нижней ветке дерева, но тут второй грасил напал на него и, отбросив мяч, бросился наутек. Он как раз пролетал над голонвой Роуна, когда тот ловко крутанул свою лиану и накинул петлю на ногу грасила, а потом с вонсторженным воплем подтащил его к себе.

Роуну ничего не стоило отобрать мяч и кинуть его другому грасилу. Затем он привязал своего пленника к деревцу и отпустил веревку. Тот, как снаряд, пронесся над рощицей, перелетев через канаву.

Роун без труда снова взобрался на деревце и пригнул его, затем сделал новую петлю на своем лассо и поймал следующего грасила, которому пришлось проделать тот же путь.

— Похоже, я выигрываю, — со смехом заметил Роун, привязывая к деревцу третьего грасила и отпуская веревку. Этот плюхнулся прямо в каннаву, выбрался из грязи и заковылял домой.

Грасилы могли бы летать намного выше, где бы их не достало лассо Роуна, или отлететь в другое место. Но именно здесь была площадка для игр, и им даже в голову не пришло наруншить заведенный порядок.

Роун расправился еще с двумя грасилами.

— Сдаетесь? — спросил он остальных.

— Но ты все равно не сможешь выиграть, ты ведь даже не умеешь летать, — возразил один из них.

И они продолжали играть по прежним правинлам, даже не попытавшись отобрать у Роуна его лассо или помешать манипуляциям с деревцем.

Очень скоро Роун расправился и с оставшинмися. На площадке никого не осталось, никого, кроме Кланса. Из-за своего дефекта он так и не научился летать, а потому только издали наблюндал за играми своих сверстников.

— Забавно, — дружелюбно заметил Клане. Роун забросил лиану в канаву, оглядел плонщадку, где только что играли в мяч.

— Я все-таки победил, — горделиво произнес Роун, вытирая грязные руки о штаны.

Довольный собой, он усмехнулся и пошел донмой тренироваться в чтении.