1

Первый сознательный полет сержанта Ивана Кожина длился недолго. Ощущения, вызванные им, были настолько сильны, что быстро истощили еще не окрепший после долгой болезни организм.

В первые мгновения после прыжка, поняв, что таинственная сила, заключенная в нем, подчиняется волевому усилию и безотказно поднимает его над землей, Кожин почувствовал такой мощный прилив нестерпимо острой радости, что у него сладко закружилась голова, словно он хлебнул натощак стакан вина. Он и не заметил, как очутился в плотной полосе туч. Серые клубы густого тумана облепили его со всех сторон и разом отрезали от всего мира. Появилось ощущение нереальности, сказочности происходящего. Оно вычеркнуло из памяти прочные связи с действительной жизнью, исчезло все — и прошлое, и будущее, исчезли все заботы, тревоги, желания. Осталось одно упоение неслыханной властью над собой, восторг неограниченной свободы движений.

Грудь Кожина дышала бурно, сердце мощными частыми ударами разгоняло кровь по невесомому телу. По шее, по спине словно расплясались тысячи маленьких горячих иголок. И это тоже было невыразимо приятно.

«Выше! Выше!» — билась мысль, и Кожин усилиями мышц старался ускорить медленный подъем. Он выбрасывал вверх руки и весь вытягивался в струнку. Потом резко ударял руками по воздуху и снова вскидывал их вверх. Эти движения нисколько не отражались на скорости подъема, но Кожину они давали иллюзию целенаправленной работы, увеличивали наслаждение свободным полетом.

В таком состоянии он находился несколько минут и успел подняться метров на семьсот. И тогда его внезапно охватила страшная усталость. Очарование разом рассеялось. Он почувствовал, что задыхается в густом беловатом тумане.

«Довольно! Пора вниз! Надо отдохнуть!» — приказал он себе мысленно, и послушная сила осторожно понесла его вниз. Это тоже обрадовало и удивило Кожина.

Выскользнув из туч, он увидел холмистую равнину, покрытую темно-зеленым с оранжевыми пятнами лесом; вдали — полоски полей и деревушки с красными черепичными крышами; в другой стороне, за лесом, — небольшой, причудливо разбросанный городок с игрушечным готическим собором на площади; прямо под собой — дорогу, на ней полдюжины машин, знакомую зеленую сторожку, двор, огороженный частоколом, а во дворе и на дороге десятки серо-зеленых фигурок, суетливо перебегающих с места на место.

Это вернуло Кожина к действительности.

Еще не совсем понимая свои намерения, он скользнул вниз, к верхушке высокой сосны и, выбрав сук покрепче, уселся на нем, прижавшись к смолистому стволу.

Густая разлапистая крона надежно укрывала его, давая вместе с тем возможность наблюдать за тем, что происходило на дороге и вокруг сторожки.

Отдышавшись и сосредоточившись, Кожин отчетливо понял, что именно привело его в такую опасную близость к врагам. Это была безотчетная тревога за судьбу доктора Коринты. Разве мог Кожин улететь, не убедившись, что его друг, этот мужественный чешский врач, который не только спас его от гибели, но и фактически подарил ему удивительную способность летать, остался жив, что фашисты лишь захватили его, не посмев расправиться с ним на месте. Он понимал, что немцы озлоблены убийством обер-лейтенанта Крафта и теперь способны на все.

«Если они посмеют расстрелять Коринту, я… я…» — Он не представлял себе, что в таком случае сделает, и лишь в бессильной ярости сжимал рукоятку пистолета.

Время тянулось медленно. Часы на руке у Кожина показывали пять, а немцы все еще суетились вокруг сторожки.

Одну из машин подали к самым воротам. В нее погрузили кровать-весы, книги, гипсовую повязку с ноги Кожина, кипу бумаг, исписанных Коринтой, его саквояж с медицинскими инструментами и чемодан, а также многие вещи, принадлежавшие Влаху, но показавшиеся немцам подозрительными. Самого же Коринты все еще не было видно.

Наконец в половине шестого, когда уже стало смеркаться, из сторожки вышли трое офицеров, а за ними под конвоем двух автоматчиков появился доктор Коринта. Он был в пальто, но без шляпы. Седоватые волосы его были растрепаны, на лице виднелись кровавые ссадины, но шел он твердо, со вскинутой головой, устремив взгляд куда-то вверх, в небо.

Кожину мучительно захотелось помахать доктору рукой, крикнуть: «Держитесь, доктор! Я с вами! Я не оставлю вас, пока жив!» — но он лишь одними губами прошептал эти слова, не отрывая глаз от этого ставшего навсегда родным лица.

Коринту посадили в грузовик между конвоирами. Прозвучали отрывистые слова команды. Солдаты торопливо расселись по машинам. Взревели моторы, и через минуту вокруг разграбленной сторожки воцарилась глубокая тишина.

 

2

Отдых полностью восстановил силы Кожина, а уверенность, что Коринта жив, вернула ему спокойствие и твердость духа.

Надвигалась ночь. Кожину предстояло лететь за десятки километров, искать в темноте среди незнакомых лесов и гор базу партизанского отряда. Однако он не торопился отправляться в этот далекий и сложный полет.

Прежде чем покинуть к-овский лес, ему захотелось побывать в самом К-ове и хоть что-нибудь узнать об участи Иветы Сатрановой. Конечно, скорей всего, она арестована: Но вдруг ей каким-нибудь чудом удалось уйти?… Надо узнать, обязательно надо узнать! Может быть, ему даже удастся найти ее и чем-нибудь ей помочь: В любом случае он не оставит в беде эту чудесную девушку.

Кожин представил себе хрупкую фигурку своей терпеливой сиделки, и сердце его отозвалось на этот милый образ частыми ударами. Полный решимости, он мысленно приказал себе: «Вперед, сержант»!

В этот раз он обошелся без прыжка вниз. Просто оттолкнулся ногами от толстого пружинящего сука и сразу поднялся в воздух.

Никакого головокружения он теперь не почувствовал. Сознание того, что он сам, по собственной воле и благодаря усилиям собственного тела, поднимается над землей, снимало ощущение нереальности, ограждало от опасного упоения полетом. Сердце работало лишь немного учащенно, как при быстрой ходьбе, дыхание было легким, ритмичным.

Он даже не волновался теперь. Им овладели какая-то странная уверенность в себе и холодное спокойствие. Самый факт полета воспринимался рассудком как нечто абсолютно естественное и закономерное. Этим ситуация в какой-то мере походила на сон. Но чувство ликующего счастья не приходило, как это всегда бывало в сновидениях. Вместо него Кожиным овладело огромное, глубоко реальное чувство свободы и независимости. Это было гордое и спокойное чувство.

Земля уже окуталась мраком. Меж тучами образовались прорывы, и в них сверкнули первые звезды.

Кожину вспомнился недавний разговор с майором Локтевым. Захотелось тут же лететь в партизанский лагерь и всему отряду показать свою удивительную способность.

Наверно, после этого майор и не подумает посылать его на Большую землю как не оправдавшего доверия. Но Кожин подавил в себе это мальчишеское желание. Сначала нужно в К-ов, узнать, что с Иветой!

Его стал пробирать холод. Прикинув на глаз высоту и определив ее в тысячу метров, Кожин остановился и сделал несколько глубоких вдохов, готовясь броситься вниз. На мгновение мелькнула предательская мысль: «А вдруг не сумею снова перейти на полет?…» Но, поспешно отогнав эту опасную мысль, он трижды, словно творя заклинание, произнес вслух:

— Теперь я всегда буду летать!..

После этого, не раздумывая, ринулся к земле головой вниз, вытянув руки вперед, словно нырял в воду. Упругий холодный воздух ударил ему в лицо, грудь, засвистел в ушах, принялся яростно рвать одежду. Скорость падения возрастала с каждой секундой.

— Восемь, девять, десять. Стоп!

Падение прекратилось, как по мановению волшебной палочки, и перешло в стремительное скольжение с невидимой воздушной кручи. Кожин даже засмеялся, до того ему это понравилось. Теперь он мчался по гиперболической кривой со скоростью курьерского поезда, постепенно теряя высоту.

Через две-три минуты он увидел внизу, на глубине двухсот метров, темные очертания городских улочек. Сделав над К-овом широкий круг для погашения скорости и снизившись при этом до пятидесяти метров, Кожин принялся внимательно рассматривать черные силуэты домов. О том, где находится к-овская больница, он знал по рассказам Иветы. Сейчас это пригодилось.

Отыскав здание больницы, Кожин спустился к нему со стороны сада и стал изучать окна третьего этажа. Ведь Коринта, помнится, говорил, что его кабинет на третьем этаже. Если бы Ивета оказалась здесь!.. Нет, нет, это маловероятно… Но, может быть, этот мерзавец Майер задержался на работе?… Уж его-то Кожин заставит сказать, что случилось с Иветой!

Все окна были затемнены. Однако черная бумага не везде прилегала плотно. Сквозь узкие, едва заметные просветы можно было разглядеть небольшую часть помещения.

Кожин плыл от окна к окну, зорко всматриваясь в узкие полоски света. Палата, еще палата, хирургический кабинет, комната медсестры. А вот окно как раз напротив аллеи, на которой темнеет будка садовника. Только отсюда Майер мог увидеть Ивету и ее братишку. Значит, это и есть кабинет главврача. Но, черт побери, затемнение прилажено аккуратно! Ни малейшей щелочки! Кожин прильнул ухом к окну и чутко прислушался. И тут же до него донесся приглушенный голос Иветы. Здесь! Она здесь!

Сержант не раздумывал ни единой секунды.

 

3

Доктор Майер сидел на стуле у запертой двери и старался не слушать, что ему говорила Ивета. Прикидываться ему было уже не нужно, он вел теперь открытую игру. Тем не менее, когда девушка, всласть наплакавшись, поднялась с дивана и стала бросать ему в лицо злые слова о подлости, трусости и грязном предательстве, толстяк покраснел и беспокойно заерзал на стуле.

— Вы гнусный предатель, доктор Майер! Вы трусливый негодяй! Думаете, ваша подлость вам поможет? Не надейтесь! Немцев все равно отсюда прогонят, а вас повесят! Да, Да, повесят на фонаре! — говорила Ивета дрожащим от негодования голосом, и глаза ее пылали жгучей ненавистью.

— Погодите, барышня, не расстраивайтесь! — блеял в ответ Майер. — Скоро за вами придут, и вы познакомитесь с мальчиками из гестапо! Уже недолго осталось ждать, миленькая! Потерпите!

Однако чувствовал себя Майер неважно. Роль надзирателя тяготила его. Ведь теперь, наверное, вся больница, весь город знает, что он донес на Ивету Сатранову… Боже мой, и чего эти немцы так долго не идут! Доколе ему, доктору Манеру, завтрашнему главврачу клиники, придется еще так вот сидеть и выслушивать грубости этой маленькой фурии?!. Хоть бы штабс-фельдфебель поскорее вернулся!

Уже полчаса прошло, как он ушел в гарнизонную кухню за ужином, и до сих пор его нет!..

И вдруг сетования Майера окончились. Но как! Окно кабинета внезапно с треском распахнулось, бумажное затемнение отлетело в сторону, и в кабинет ворвался незнакомый худощавый человек с пистолетом в руке.

— Иван! — крикнула Ивета и со всех ног бросилась к незнакомцу.

У Майера похолодело сердце: «Русский!»

Он смотрел на пистолет, направленный ему в лицо, и клацал от страха зубами.

— Иван, милый, как ты сюда попал?!

— Погоди, Ивета. У нас времени — считанные секунды. Надо сначала разделаться с этим гадом. Здесь найдется что-нибудь для перевязки? Бинты, вата, полотенце…Давай все, что есть, давай!

Кожин чувствовал себя полным хозяином положения. Ивета быстро собрала весь перевязочный материал, который нашелся в кабинете.

— Ты убьешь его, Иван?

— Обязательно. Только не сейчас…

Он подошел к толстяку с длинным жгутом из бинтов.

— А ну, мерзавец, заворачивай руки за спину! Живей, живей! Вот так, молодец!

Ивета, лови конец, мотай его вокруг стула!.. Так, так, отлично! Покрепче затягивай, не жалей его!..

Через минуту Майер превратился в огромный белый кокон, накрепко соединенный со стулом. Кожин спрятал пистолет и тщательно проверил узлы. Потом он приказал толстяку открыть рот.

— Пошире, пошире, подлец!

Майер послушно выполнил это требование, откинув голову, как в зубоврачебном кресле. Кожин вогнал ему в рот огромный кляп из ваты, а сверху для прочности наложил еще повязку из бинтов. Майер лишь сопел да ворочал глазами.

— Все! Пошли, Ветушка!

Кожин выключил в комнате свет, поднял затемнение и настежь распахнул окно.

Заметно припадая на больную ногу, он взобрался на подоконник и протянул девушке руку.

— Давай, Ветушка, не робей!

— Мы будем прыгать, Иван?

— Что-то в этом роде. Не бойся, целы будем!

— Значит, ты все-таки умеешь?

— Молчи! Конечно, умею!

— Ты необыкновенный человек, Иван! Ивета легко вскочила на подоконник. Кожин подхватил ее на руки и шепнул:

— Держись за меня крепче!

Она обхватила его руками за шею. Он услышал, как неистово бьется ее сердце.

Оттолкнувшись от подоконника, он решительно прыгнул вниз.

«Лететь!» — приказал он себе, хотя и знал, что с такой ношей вряд ли сможет полететь.

Однако чудесные антигравы послушно сработали, и Кожин с Иветой на руках мягко приземлился на газоне.

Поставив девушку на ноги, Кожин сказал:

— Слушай внимательно, Ветушка! Беги сейчас домой и скажи матери, чтобы она немедленно уезжала куда-нибудь подальше. Немедленно! Через час уже может быть поздно. О Владике позаботится Влах. Так матери и скажи. Владик в безопасности, ему ничего не угрожает. Сама после этого беги по такому вот адресу — улица Остравская, дом пять, Ян Митковский. Это тот самый горбатый пастушок, который приходил к Влаху. Расскажешь Митковскому обо всем. Он поможет тебе добраться до партизанского лагеря. Можешь ему верить. Все поняла?

— Все, Иван. А как же ты?

— Обо мне не волнуйся. Я бы пошел с тобой, если бы не нога. А так боюсь, что долго шагать не смогу. Но ничего, у меня есть другое средство передвижения. Повтори адрес!

— Остравская, пять, Ян Митковский. Мы увидимся, Иван?

— Увидимся. Скоро!.. Ну, беги! Только не по улицам! Если можно, дворами и переулками. Есть тут ход?

— Есть!.. Иван… поцелуй меня!

Он быстро обнял ее и поцеловал.

— Беги, Ветушка, беги! В отряде встретимся! Ивета птицей помчалась по аллее и скрылась за темной будкой садовника.

Еще несколько минут Кожин постоял перед темным зданием больницы. Вокруг царила гробовая тишина. Маленький городок рано отходил ко сну.

 

4

В душе у Кожина боролись два противоречивых чувства — желание немедленно скрыться, улететь на поиски своих и жгучая жажда мести.

Подлец Майер заслуживает смерти. Предательство нельзя оставлять безнаказанным.

Но имеет ли Кожин право совершать именно теперь этот акт справедливого возмездия? Ивета еще в городке и выберется из него не скоро. Что, если убийство Майера вызовет переполох и помешает Ивете скрыться? Ему, Кожину, бояться нечего.

Он сделает свое дело и улетит. А кроме того, доктор Коринта, над которым и без того уже нависла угроза из-за смерти Крафта.

Колебания Кожина были прерваны стуком тяжелых кованых сапог. Это возвращался после ужина штабс-фельдфебель. Выглянув из-за угла и различив в темноте огромную фигуру немца в каске, направлявшегося от ворот ко входу в больницу, Кожин, не раздумывая, вновь поднялся к только что оставленному окну. Войдя в кабинет, где сидел связанный Майер, он опустил затемнение и включил свет.

Толстяк со свистом втягивал воздух носом и ворочал налитыми кровью глазами. Лицо его посинело. Он явно задыхался. Увидев, что русский диверсант вернулся, он задергался на стуле и замычал.

Кожин показал ему пистолет:

— Цыц! Замри!

Толстяк скорчился и затих, продолжая лишь с натугой сопеть носом.

Кожин, прихрамывая, подошел к столу, быстро нашел чистый лист бумаги и крупным, размашистым почерком написал:

«Это сделал Ночной Орел. Смерть фашистам и предателям!»

Одернув на себе гимнастерку и держа в одной руке лист бумаги, в другой — пистолет, он торжественно приблизился к Майеру.

Толстяк снова замычал и отчаянно завертел головой. Он понял, что наступил конец.

Об этом красноречиво говорили холодные, неумолимые глаза русского парня.

За дверьми в коридоре загрохотали подкованные сапоги. Медлить было нельзя.

Чуть-чуть приподняв пистолет, Кожин дважды нажал спуск.

Выстрелы гулко прозвучали в тихом здании и разом всполошили немцев. Кованые сапоги загремели в тяжелом беге, где-то захлопали двери, послышались крики ужаса.

Кожин бросил на колени обвисшему Майеру приготовленный лист, выключил свет, рывком сдернул с окна плотную бумагу затемнения и перемахнул через подоконник.

Словно оттолкнувшись от невидимой пружинистой сетки, он, не долетев до земли, сразу пошел вверх.

Десять… двадцать… пятьдесят метров. Выше, выше, еще выше!..

Набрав высоту метров в двести, Кожин глянул вниз. В темноте возле здания больницы мелькали огоньки, метались темные силуэты, слышались крики людей и треск моторов.

«Быстро они подоспели! — подумал Кожин. — Теперь бы в них парочку гранат для полноты впечатления! Не так бы еще забегали!»

Сержант покрепче нахлобучил шапку и снова стал набирать высоту. Вскоре городок К-ов пропал в непроглядной тьме.

 

5

Лес, лес, бесконечный лес… Черным, угрюмо шелестящим покровом он стелется по склонам гор, по глубоким лощинам и кажется повсюду одинаково плотным и безлюдным.

Кожин долго кружил над обширным районом, где по сведениям, полученным от Влаха, должен был находиться лагерь партизанского отряда. В непроглядной ночной тьме все ели-валось в однообразный хаос, в котором невозможно было различить ни малейших ориентиров. То поднимаясь к самым тучам, то проносясь над безмолвными верхушками деревьев, Кожин обследовал десятки мест — и все напрасно. Под ними были глушь и полное безлюдье.

Он измучился, продрог и давно уже чувствовал зверский голод. Медленные подъемы на высоту и резкие переходы на бреющий полет вконец измотали его. Он уже решил приземлиться посреди леса и где-нибудь на дереве дождаться утра, но вдруг заметил внизу матово сверкнувшую полоску. Снизившись, услышал плеск воды. Ручей!

Вспомнилось, как Влах говорил, что скала, у подножия которой расположена партизанская база, омывается ручьем. Только куда теперь направиться — вниз по ручью или вверх? Придется сделать и то и другое. Впрочем, не исключено, что это вообще не тот ручей…

Приземлившись, Кожин попил из ручья, несколько минут отдохнул, а потом прямо с земли снова стал набирать высоту. Но на очень большой разгон у него не хватило сил. Он летел медленно, стараясь не потерять ручей из виду.

Горный поток причудливо петлял, набирая лишние километры, но Кожин упорно держался его русла.

Через полчаса под ним показался могучий утес, смутно сереющий на фоне черного лесного массива. Ручей огибал скалу почти замкнутой петлей. Сердце Кожина радостно забилось. Влах именно так описывал положение скалы.

Бесшумной ночной птицей проплыл Кожин над утесом, пристально в него всматриваясь. Один круг, второй, третий… Нет, ничего — ни малейших признаков человеческого жилья!

Тогда, махнув на все рукой, Кожин решил спуститься на площадку, примыкающую к утесу, и заночевать на ней. Он чувствовал, что не в состоянии продолжать поиски.

Черной тенью, без единого звука, приземлился он на каменную площадку и двинулся по ней к стене утеса, надеясь найти там какую-нибудь подходящую для ночлега нишу. Но не успел он сделать и десяти шагов, как раздался строгий окрик:

— Стой! Кто идет?

Кожин вздрогнул от неожиданности и остановился как вкопанный. От радости он даже забыл, что нужно ответить. Собравшись с духом, крикнул:

— Свой! Русский!

Вспыхнул фонарик и осветил Кожину лицо.

— Не наш! — сурово сказал один голос.

— Ясно, что не наш! — отозвался второй голос и тут же крикнул: — Руки вверх, приятель!

Кожин повиновался. Фонарик неотступно следил за ним. Быстрые руки обшарили его и выхватили из кармана пистолет.

Первый голос после этого спросил:

— Как попал сюда? Кто такой?

— Я сержант Кожин из десантной группы майора Локтева. Доложите обо мне майору.

— Кожин? Сержант Кожин?! Который без вести… Гонза, ступай разбуди майора! Скажи, что Кожин нашелся!.. Погоди, сержант, не опускай пока руки! Это непорядок!.. Как же ты все-таки попал сюда?

— Да уж попал… — неопределенно ответил Кожин. Через минуту стукнула дверь.

Раздался удивленный голос майора Локтева:

— Черт! Откуда ты взялся, Иван?!. Все правильно, ребята, это мой человек. Пошли!

Кожина повели по каким-то темным подземным переходам, пропитанным крепкими застоявшимися запахами. Потом распахнулась грубо сколоченная дверь, и Кожин увидел небольшой грот, тускло освещенный свечой.

 

6

На стенах блестела сырость. Тяжелый спертый воздух казался непригодным для дыхания. Обстановка была более чем скромной — стол, три ящика вместо стульев, две раскладные койки.

На одной из коек лежал смуглый бородатый мужчина. Увидев Кожина, он вскочил и сунул ноги в резиновые сапоги.

Локтев плотно прикрыл за собой дверь и остановился возле нее, внимательно разглядывая Кожина. Потом спокойно сказал:

— Здравствуй, сержант. Прибыл, значит? Это хорошо, что прибыл!

Он произнес эти слова по-русски и лишь после этого, словно спохватившись, обратился к бородачу по-чешски:

— Знакомься, Горалек. Это мой сержант Кожин. Тот самый.

У бородача оказался на диво густой и гулкий голос:

— Ишь ты! Выходит, сам пришел… Садись, сержант, отдыхай!

Кожин опустился на ящик. Устало подумал: «Осторожно принимают. Не верят. Ничего, потом поверят. Только бы не заставляли прямо сейчас все рассказывать. Дали бы сначала поесть да выспаться!»

Горалек словно прочел его мысли.

— Есть хочешь, шахтер? — спросил он.

— Честно говоря, хочу. Очень хочу! — признался Кожин. Перед ним появились колбаса, хлеб, бутылка пива. Кожин принялся за еду, а Локтев и Горалек молча на него смотрели. Когда он наелся и поблагодарил за угощение, майор спросил:

— Как же ты, сержант, в лагерь-то к нам попал? Провел кто?

— Никто не провел, я сам. Прилетел и спустился прямо на площадку. Я весь лес облетал, пока нашел вас! Локтев и Горалек переглянулись.

— «Прилетел, облетал»… Это как же понимать, сержант? В переносном смысле или буквально? — нахмурился Локтев и резким движением поправил накинутую на плечи шинель.

— Конечно, в буквальном, товарищ майор.

— Значит, прав оказался твой доктор? Летаешь?

— Так точно, товарищ майор, доктор Коринта оказался прав!

— А почему ты покинул сторожку, не дожидаясь приказа?

— У нас, товарищ майор, большая беда произошла. Нас предали. Доктора Коринту взяли, а я…

И Кожин скупо поведал о недавних событиях в К-ове. Когда он закончил свой рассказ, Горалек крякнул и поскреб бороду. Он впервые услышал о способности Кожина летать. Считая это дело заведомой чепухой, Локтев не рассказал ему о гипотезе Коринты. Поэтому бородач был просто сражен невероятной новостью. Он загудел так, что пламя свечи затрепетало и чуть не погасло.

— Что же это такое?! Майор, ты понимаешь что-нибудь? Ведь он врет! Мы его накормили, а он нам врет! Но ведь мы его сейчас же выведем на чистую воду!

— Я не вру, — сухо сказал Кожин.

Горалек даже растерялся от такой неслыханной наглости.

— Ну, знаешь… Если ты, парень, не врешь, то, значит, совсем спятил!

Вмешался Локтев:

— Успокойся, Горалек. Я тоже думаю, что он не врет. Иначе как бы он очутился в нашем лагере? Часовые, надеюсь, не спят?

— Еще бы. Я бы им показал спать!

— Значит, все ясно.

— Нет, не ясно. Ты что же, майор, думаешь, я поверю?

— Погоди, Горалек, скоро все поймешь. Майор подумал и обратился к Кожину:

— Вот что, сержант. Ты, я вижу, устал, поэтому сейчас, ночью, мы никаких проверок устраивать не будем. Время терпит. А завтра… завтра покажешь мне и товарищу Горалёку свое летное искусство. Покажешь, сержант?

— Покажу, товарищ майор. Это очень просто.

— Вот и хорошо. До завтра товарищ Горалек тебя извинит. А теперь идем, я провожу тебя на место.

Кожин поблагодарил Горалека за ужин и вышел вместе с Локтевым.

Снова они пошли по темным переходам, пока не очутились в просторном помещении, где слышался храп спящих.

Майор чиркнул спичкой, осветил пустую койку.

— Вот тебе и свободное место, Иван. Ложись и отдыхай. А завтра во всем разберемся.

Оставшись в темноте, Кожин сбросил куртку, сложил ее под голову и лег. Все тело его сразу заныло, как избитое.

«Налетался с непривычки», — подумал он.

Было приятно ощущать под собой прочную опору после многих часов, проведенных в зыбкой воздушной стихии; было приятно сознавать, что снова находишься среди своих; было приятно представлять себе, как удивятся завтра командиры, когда он покажет им свое умение двигаться в воздухе, и, может быть, именно потому, что все это приятное было прочным, надежным и неотъемлемым, в душе с новой силой поднялась тревога за Ивету, за доктора Коринту, за Влаха с Владиком. Как они проводят эту ночь? Каково им?

Он долго ворочался с боку на бок, пока усталость не взяла свое. Уснув же, он и во сне продолжал летать над темным незнакомым лесом, стараясь разыскать в нем своих пропавших друзей — Ивету, доктора, бородатого лесника и Владика.

 

7

Не спалось в эту ночь и командирам отряда. Сознавая свою вину перед Горалеком, Локтев во всех подробностях посвятил его в удивительную гипотезу доктора Коринты. Объяснил он ее по-своему, упрощенно, но тем не менее достаточно точно.

Уже поверив, что Кожин действительно умеет летать, майор говорил об этом без малейшей иронии, хотя и без особого увлечения.

Однако бородатый партизанский командир был человеком слишком здравомыслящим, чтобы с ходу поверить в такое чудо. К сообщению Локтева он отнесся крайне скептически. Он был уверен, что майор его разыгрывает.

— Никогда не слышал, чтобы шахтеры по воздуху летали, — загудел он насмешливо. — Акробаты в цирке — другое дело. Эти обязаны летать. Но шахтеры!.. Нет, ни за что не поверю, пока своими глазами не увижу.

— Поверить трудно, — согласился майор.

— Послушай, друг, — с жаром заговорил Горалек. — Вот ты мне изложил теорию этого доктора Коринты. А скажи ты мне такое. Сам-то Коринта видел хоть раз, как Кожин летает?

— Когда я с ним говорил, у него не было ничего, кроме этой гипотезы. У Кожина ведь тогда еще гипс на ноге был.

— Не видел, а доказывал. Как хочешь, майор, а тут что-то нечисто. Перестал мне нравиться этот главврач, у которого жена немка. И Кожин из-за этого перестал нравиться. Боюсь, что парня втянули в какое-то грязное дело!

— В таком случае, Горалек, я снова вынужден спросить — как же он на базе очутился?

— То-то и оно!.. Пойдем-ка, майор, проверим караулы и усилим их на всякий случай. Иначе мне не уснуть — сердце будет не на месте.

Майор с удовольствием согласился пройтись по воздуху. Ему хотелось покурить, а в гроте, который плохо проветривался через узкий дымоход в стене, курить было невозможно. Опасений Горалека он не разделял, но против усиления караулов возражать не стал, полагая, что излишняя осторожность никогда не повредит.

Командиры оделись и вышли из пещеры.

Ближайший караул стоял на площадке, возле входа в пещеру. Партизаны, задержавшие Кожина, еще не сменились, и поэтому Горалек решил их допросить.

— Как сержант очутился в расположении базы? С которой стороны он появился?

Часовые, смущенные своей неосведомленностью, отвечали неуверенно и крайне неопределенно:

— Подошел он вроде со стороны обрыва, товарищ командир. Точно сказать трудно.

Темень ведь, хоть глаз выколи. Сначала тихо было, только вода под обрывом гудит.

А потом вдруг шаги. Осторожные такие, словно человек не знает, куда идет. Ну, мы его и окликнули:

— Значит, как он попал на площадку, вы не знаете?

— Не знаем, товарищ Горалек. Ей-богу, он точно с неба свалился! Верно, Гонза?

— И впрямь точно с неба!..

— «С неба, с неба»! Заладили!.. Вот что, ребята. Когда вас придут сменять, передайте начальнику караула, чтобы поставил здесь четверых. Ясно?

— Ясно, товарищ командир! Передадим!

Ничего не добившись от первого поста, командиры направились к более отдаленным.

Но те вообще ничего не знали о появлении Кожина. На их участках не было ни малейшей тревоги.

Удвоив все посты и приказав людям быть в эту ночь особенно осторожными и бдительными, командиры вернулись на площадку и присели на краю обрыва. Закурили, послушали монотонный шум воды в потоке, потом снова разговорились.

— Значит, доктор Коринта считает возможным, чтобы человек взял и сам собой полетел? Без пропеллера, без крыльев, без ничего? — в который раз уже допытывался Горалек.

— Да, Коринта считает это возможным, — сдержанно ответил майор.

— А ты, товарищ Локтев? Ведь ты человек образованный, не чета мне, простому шахтеру, как ты сам на это смотришь?

— Трудно сказать. Доктор Коринта показался мне честным человеком. Кожина я знаю давно и уверен, что он врать не станет. Но с другой стороны, трудно поверить такому невероятному. Есть вещи, Горалек, доступные человеческому воображению, но абсолютно невозможные по самой своей сути. Невозможные просто потому, что противоречат основным законам природы. Можно фантазировать о том, что человек дышит под водой, как рыба, или читает мысли другого человека, как открытую книгу. Можно представить себе человека-невидимку или человека абсолютно неуязвимого и бессмертного. Воображение человеческое достаточно гибко для этого.

Но допустить все это всерьез никак нельзя. Так и с полетом по воздуху. Одно дело — во сне или в мечтах, а другое дело — в действительной жизни. Впрочем, не будем забегать вперед. Может, и прав доктор Коринта, что в человеке еще много нераскрытых загадок. Жаль, что он сам попался к фашистам в руки. Но будем думать, что это дело поправимое и что нам удастся его вызволить.

— Об этом пока рано думать, майор.

После этих слов Горалек надолго замолчал. Попыхивая трубкой, он задумчиво поплевывал в невидимые волны потока. Потом вздохнул и, словно про себя, прогудел:

— Чепуха это, определенно чепуха!.. А все-таки, ежели пораскинуть умом, то хорошо бы было этак вот взять и взаправду полететь… Эх, и задали бы мы гитлеровцам перцу!

Локтев на это ничего не ответил. Он думал о возможности полета в совершенно ином разрезе.

Посидев с час на свежем воздухе, командиры вернулись в душный грот и улеглись на койки. Но, задув свечу, они долго еще не могли уснуть и вполголоса переговаривались о необыкновенном сержанте и его удивительных приключениях.

 

8

Начальник отделения гестапо, оберштурмбанфюрер Штольц любил оставаться на службе до позднего вечера. Благодаря этому он первым из немецких районных властей узнал о событиях в К-ове. Доложил ему о них сам к-овский комендант капитан Фогель, прибывший в Б. в девять часов вечера.

Выслушав доклад капитана, начальник гестапо задал ему несколько неприятных вопросов.

— Насколько мне известно, капитан, вам в свое время было поручено найти в к-овском лесу некий таинственный предмет, заброшенный туда советскими диверсантами. Скажите, вы догадались в связи с этим заданием сделать обыск в сторожке лесника?

— Должен признаться, господин оберштурмбанфюрер, что о необходимости обыскать сторожку мы не подумали. В приказе по этому делу ясно сказано, что искать надо какой-то бесшумный снаряд. Нам прислали для этого саперов. Мы добросовестно обшарили в лесу каждый куст, каждый овраг. Но в сторожке… нет, нам просто в голову не пришло, что снаряд может оказаться у лесника в сторожке.

— Снаряд, разумеется, к леснику попасть не мог, но это не давало вам права отказываться от обыска. Вы могли напасть на какие-нибудь следы. А теперь мы видим, что там были не только следы, а настоящее бандитское логово. Я считаю это серьезным упущением, капитан. Теперь дальше. В погоню за мальчишкой вы послали одного обер-лейтенанта Крафта. Почему одного? Ведь вы уже знали, что в сторожке укрываются диверсанты!

Капитан Фогель опустил голову. На это ему нечего было ответить. Штольц сделал небольшую паузу и продолжал чеканить страшные, обвиняющие слова:

— Я не могу не отметить, что гибель Крафта произошла исключительно из-за вашей нераспорядительности. Вам придется за это ответить, капитан. Но это не все.

Сторожить медсестру вы поручили гражданскому лицу, дав ему в помощь штабного увальня. В результате мы потеряли полезного человека, а преступница бежала из-под ареста и теперь гуляет на свободе. Почему вы не взяли ее сразу и не посадили в более надежное место у себя в казарме?

— Я очень спешил, господин оберштурмбанфюрер. Я боялся упустить бандитов, засевших в сторожке…

— Так, так… Вы спешили… А скажите, что это еще за Ночной Орел, который убил доктора Майера? Вы слышали о нем что-нибудь?

— Нет, господин оберштурмбанфюрер, не слышал. Это что-то совершенно новое.

Должно быть, это тот русский, который скрывался в сторожке Влаха.

Начальник гестапо погладил выбритый подбородок и огорченно вздохнул:

— Трудно работать с такими людьми, как вы, капитан. Вас любая девчонка способна обвести вокруг пальца. Вот вы говорите, что сняли с Коринты предварительный допрос. Что же вы узнали? Чем этот хитрый эскулап занимался в лесной сторожке?

— Мы нашли много подозрительных предметов, но Коринта отказался что-либо объяснять. Мы ничего от него не добились.

— Твердый, должно быть, орешек. Ничего, у нас он расколется. Ну, а чем вы, капитан, объясняете его присутствие в сторожке? Почему все, даже мальчишка, скрылись, а этот человек остался? Вам не кажется это странным?

— Да, господин оберштурмбанфюрер. Мне сразу показалось подозрительным, что Коринта без всякого сопротивления отдался нам в руки. Я спрашивал его об этом.

— Ну, и что же?

— Он сказал, что не чувствует за собой никакой вины, а потому и не считает нужным скрываться. Это все, что мы от него узнали.

— Мало. Ну ладно, капитан, Коринту вы взяли, и это единственное, что вас спасает от немедленного ареста. Идите и оставайтесь в Б. до особого распоряжения. Людей своих отправьте в К-ов, а тела обер-лейтенанта Крафта и этого врача Майера оставьте вместе со всеми конфискованными предметами у нас. Этим займутся эксперты. Ступайте и постарайтесь впредь быть порасторопней.

— Слушаюсь, господин оберштурмбанфюрер! Капитан, пошатываясь, вышел из кабинета гестаповского начальника. На душе у него было очень скверно, во рту пересохло.

Он чувствовал, что совершил непоправимую ошибку, за которую рано или поздно ему придется расплачиваться.

 

9

Гестапо занимало здание старой районной тюрьмы. Все немногочисленные камеры ее были забиты до отказа.

Коринту посадили в темный, сырой подвал и продержали в нем без еды и питья ровно двое суток. Стараясь сберечь силы, доктор все это время пролежал почти без движения на охапке гнилой соломы, которую нашел в углу подвала. Чтобы не думать о голоде и жажде, он мысленно сочинял трактат о чудесных ферментах антигравах.

Впрочем, это был не столько трактат, сколько фантастическое сочинение о блестящих перспективах великого открытия.

Его воображение рисовало феерические картины причудливых воздушных городов, созданных летающим человечеством. Он представлял себе то великолепное время, когда люди, полностью овладевшие секретом биологической антигравитации, окончательно покинут двухмерное жизненное пространство и перейдут в более совершенное — трехмерное. Это будет новая ступень на восходящей лестнице физического и нравственного совершенства. Прекрасные бескрылые существа будут свободно парить в воздухе, покорять могучие атмосферные реки, строить легкие воздушные города, направлять движение облаков. А покоренная Земля будет лежать под ними — не владычица больше, а кормилица.

Перед внутренним взором Коринты проносились всё новые и новые светлые образы будущего, мысли текли неудержимо. Ни темнота, ни холод, ни сознание обреченности не в силах были уничтожить мечту.

А гестаповские эксперты тем временем трудились не покладая рук. Они легко установили, что обер-лейтенант Крафт убит из двуствольного охотничьего ружья, а доктор Манер — из пистолета советского образца; что гипсовая повязка, сохранившая форму человеческой ноги, снята совсем недавно; что саквояж с медицинскими инструментами ясно доказывает — доктор Коринта лечил в сторожке неизвестного раненого человека. Единственное, что поставило экспертов в тупик, была кровать, соединенная с десятичными весами. По этому предмету эксперты не смогли высказать какое-либо четкое суждение.

Убедившись, что экспертиза не в состоянии внести в дело полную ясность, оберштурмбанфюрер Штольц решил допросить своего пленника, доктора Коринту. Он был уверен, что двухсуточный пост в темном подвале сделал свое дело и в достаточной мере размягчил неподатливого врача.

И вот Коринту вывели из холодного подземного мрака на свет. Поднимаясь по лестнице в кабинет начальника гестапо, доктор судорожно хватался за перила.

Измятый, грязный, обросший седой щетиной, с длинными, обвисшими усами, он от слабости едва держался на ногах. Лишь глаза на его из-нуренном лице светились сухим лихорадочным блеском, красноречиво свидетельствуя о том, что дух его не сломлен, что он полон решимости бороться до конца.

 

10

Начальник гестапо встретил узника вежливо, усадил в кресло, поднес стакан воды.

— Нам очень, очень неприятно, господин доктор, что пришлось с вами так поступить. Трудно соблюдать все нормы в военное время. А дело ваше оказалось весьма странным и щекотливым. Но поверьте, как только вы ответите на некоторые интересующие нас вопросы, вам будет немедленно возвращена свобода.

— Благодарю вас господин… э… э…

— Полковник, господин доктор. Можете меня называть полковником.

— Благодарю вас, господин полковник. Я готов удовлетворить вашу законную любознательность.

— Вот и хорошо, господин доктор! Я знал, что мы с вами сумеем найти общий язык.

Итак, вопрос первый. Объясните, пожалуйста, почему вы на службе объявили, что уезжаете в Прагу по семейным делам, а на самом деле находились в сторожке лесника Влаха? Кстати, ваша супруга, эта в высшей степени достойная и уважаемая женщина/ приехала в К-ов, чтобы показать вам вашу дочку. Ей горько было узнать, что вы запутались в каком-то темном и грязном преступлении.

— Что с моей дочерью, полковник? — глухо спросил Коринта.

— О, поверьте, сущие пустяки! Женщины всегда преувеличивают. Я сам видел ее.

Вполне здоровая на вид девочка и очень, кстати, похожая на вас!.. Итак, что же вы делали в лесной сторожке?

— Занимался научными опытами, господин полковник. До времени не хотелось это разглашать. Поэтому и сказал на службе, что уезжаю в Прагу. Конечно, я солгал.

Но ведь в этой лжи, надеюсь, нет ничего преступного?

— Разумеется, нет! Значит, вы занимались научными опытами? Это очень интересно! Мы, немцы, глубоко уважаем науку и оказываем ученым всестороннюю помощь. Но позвольте, а кровать-весы, которая была обнаружена на чердаке сторожки, она что, тоже имеет отношение к вашим научным опытам?

— Самое прямое, господин полковник!

— В таком случае, если вам не трудно, объясните коротко суть вашей работы.

— С удовольствием. Я, видите ли, задался целью изучить структуру человеческого сна. Помимо всего прочего, мне хотелось выяснить, возникают ли в человеческом организме весовые колебания иод влиянием тех или иных сновидений. На весах спал я, а контролировал весы лесник Влах по моим указаниям.

— Отлично! Все становится на место. И, конечно, подозрение в том, что вы лечили в сторожке раненого советского диверсанта, полностью отпадает, не так ли?

— Советского диверсанта?… Странно слышать. Я в жизни не видел ни советского, ни какого-либо иного диверсанта, господин полковник.

— Я так и думал! Остаются сущие пустяки. Кто убил обер-лейтенанта Крафта? Где лесник Влах? Где мальчишка, брат вашей сообщницы, медсестры Сатрановой? С чьей ноги вы сняли на днях гипсовую повязку? Зачем вам был нужен саквояж с медицинскими инструментами? Вы можете ответить на эти вопросы, господин доктор?

— Попытаюсь. О том, что обер-лейтенант Крафт убит, я впервые слышу от вас. Мой друг лесник Влах за час до моего ареста ушел на обход леса. Ни о каком мальчишке я не знаю, никаких сообщниц у меня нет.

— А гипсовая нога?

— Да, еще эта гипсовая повязка. С месяц назад Влах сильно повредил себе ногу, а в больницу идти ни за что не хотел. Я опасался перелома и на всякий случай наложил гипсовую повязку. Для этого я принес с собой и саквояж с инструментами.

Перелома у Влаха не оказалось, и десять дней назад я освободил его ногу от повязки.

— Подумать, как все просто!.. Ну, а вот этот документ, господин доктор, вам ничего не напоминает?

С этими словами Штольц подал Коринте листок, на котором рукой Кожина было написано: «Это сделал Ночной Орел. Смерть фашистам и предателям!»

Коринта пожал плечами:

— Ничего не понимаю, господин полковник. Кто предатели? Что за Ночной Орел?

Изумление его было совершенно искренним, хотя он и начал уже смутно о чем-то догадываться.

— Не понимаете, господин доктор? — В голосе гестаповца появились металлические нотки. — Тогда придется освежить вашу память!

Штольц на минуту задумался, играя костяным ножиком для вскрывания писем. Он словно накапливал в себе злобу, чтобы разом обрушить ее на упрямого пленника.

Вот он выпрямился и устремил на Коринту холодный гипнотизирующий взгляд.

— Через три часа после вашего ареста в больнице был убит ваш заместитель, доктор Майер. Одновременно исчезла медсестра Ивета Сатранова вместе с матерью и младшим братом. Вы, конечно, скажете, что не знаете, кто убил доктора Майера, а нам известно, что доктор Майер выдал вас, Сатранову и Влаха и Что, стало быть, предателем он мог быть прежде всего для вас, Сатрановой и Влаха. Вы утверждаете, что за час до вашего ареста лесник Влах ушел на обход леса, а мы знаем, что Сатранова послала своего братишку именно к вам и что отправленный за ним в погоню обер-лейтенант Крафт был убит из охотничьей двустволки. Вы говорите, что лечили Влаха, а мы знаем, что в сторожке скрывался раненый советский диверсант по имени Иван и что лечили вы именно его. Об этом достаточно четко свидетельствует подслушанный Майером разговор между Сатрановой и ее братом. Вам не кажется, что все эти факты уличают вас настолько, что ваш рассказ о каких-то там экспериментах со сном выглядит наивным детским лепетом.

— Возможно, господин полковник. И тем не менее я не могу вам сказать ничего иного.

Коринта почувствовал ужасную слабость. Комната закачалась и поплыла. Гестаповец сделался маленьким и далеким.

Заметив, что арестованному дурно, Штольц снова подал ему стакан воды.

— Не время падать в обморок, господин доктор. Наш разговор еще не окончен.

Вода освежила Коринту, сознание его прояснилось. Штольц продолжал в прежнем тоне:

— Мы уверены, что Крафта застрелил лесник Влах. Но фанера убил не он. Не могла этого сделать и Сатранова. Ночной Орел, оставивший свою. визитную карточку на коленях убитого, должен быть человеком молодым, решительным, ловким и к тому же романтически настроенным. Он был вооружен пистолетом советской системы. Это наглядно свидетельствует о том, что нить ваших тайных связей, господин доктор, тянется не только к местным партизанам, но и дальше, через линию фронта, к самому большевистскому логову. Этих улик с лихвой достаточно, чтобы приговорить вас к расстрелу. Но мы не будем спешить. Нам нужно расследовать это дело до конца. С виду совершенно ясное, оно тем не менее содержит ряд непонятных для нас загадок, за которыми, несомненно, кроется нечто гораздо более важное, чем помощь диверсанту и двойное убийство. Помимо кровати-весов, меня крайне настораживает тот факт, что вы, доктор Коринта, имея полную возможность скрыться вместе с остальными преступниками, остались почему-то в сторожке и добровольно отдали себя в наши руки. Вы не могли рассчитывать, что мы поверим вашей беспомощной лжи о научных экспериментах. Вы должны были знать, что вас ждет расстрел. И тем не менее вы остались. Каким же важным должно было быть то таинственное дело, ради которого вы решились принести себя в жертву! Это было очень серьезное дело, не правда ли, господин доктор?

Коринта не ответил. Видя, что с ходу его не возьмешь, гестаповец изменил тактику и заговорил с необыкновенной мягкостью:

— Послушайте, господин доктор, я уверен, что вас случайно вовлекли в эту опасную игру. Ваше безупречное прошлое дает основания надеяться, что вы одумаетесь и отвернетесь от врагов великой немецкой нации. У вас немецкая семья, вы не можете считать нас своими врагами. Поверьте мне, за чистосердечное признание мы не только вернем вам свободу, но и обеспечим должное положение и полную безопасность. Кстати, вы слыхали что-нибудь о бесшумном снаряде, который в середине сентября упал в к-овском лесу?

— Слыхал, господин полковник. Мне рассказывал о нем обер-лейтенант Крафт.

— И только?

— Да, и только. Крафт предупредил меня, чтобы я был в лесу осторожным.

— Ясно. А скажите, ваши бумаги с какими-то вычислениями и с набросками каких-то траекторий относятся тоже к вашей научной работе?

— Несомненно.

— Странно. Когда я просматривал эти непонятные заметки и схемы, я подумал было, что вы увлекаетесь баллистикой. Но это лишь к слову. Я не настаиваю на вашем немедленном признании. Я дам вам возможность подумать. На сегодня достаточно. В течение одной недели, господин доктор, вас будут содержать не как преступника, а как моего личного гостя. А через неделю мы продолжим наш интересный разговор.

— Хорошо, господин полковник.

После этого Штольц позвонил и приказал дежурному офицеру отвести доктора Коринту в баню, выделить для него чистую, светлую камеру и выдавать пишу из офицерской столовой.

«Спасибо и на том, — подумал Коринта. — Наберусь пока сил, а дальше видно будет. Кожин парень решительный. Он, наверное, не бросит меня в беде…»

Но купание, сытный обед и новая камера с удобной койкой и одеялом не размягчили первооткрывателя антигравов. Он понимал, что за неделей сносного тюремного существования последуют такие казни египетские, что и темный подвал с гнилой соломой покажется ему райским уголком. Ему дали отсрочку? Ну что ж, он использует ее для того, чтобы приготовиться к дальнейшей борьбе.

 

11

Хотя командирам не терпелось узнать правду о Кожине и его необыкновенной способности, испытание сержанта в первый же день после его прибытия осуществить не удалось.

Утром на базу прискакал на лошади связной из партизанского отряда, действующего в соседнем районе. Отряд вел тяжелые бои с превосходящими силами фашистских карателей, от которых никак не мог оторваться и которые угрожали ему окружением и полным уничтожением.

Горалек и Локтев, отложив все дела, повели свой отряд на помощь соседям.

Трое суток прошли в тяжелых кровопролитных боях. Несмотря на то, что к карателям каждый день прибывало подкрепление, объединенным партизанским отрядам удалось отразить все атаки, оторваться от врага и вывести из-под угрозы окружения людей и обозы с материальной частью. Забрав у соседей, вынужденных искать новое место для укрепленного лагеря, всех тяжело раненных, отряд Горалека вернулся на свою базу.

Кожин не участвовал в этой операции. Майор не только не взял его в дело, но даже отказал ему в просьбе нести караульную службу на базе. Это было тяжелым ударом по самолюбию сержанта, который был уверен, что, вернувшись в отряд, сразу же восстановит свою пошатнувшуюся репутацию и займет в отряде то особое положение, на которое ему давали право его исключительные, уникальные способности.

Дни, проведенные в полном бездействии и в тяжком раздумье о своей странной безрадостной участи, наложили на психику Кожина глубокий отпечаток. Ни приход Влаха и Владика, которые на другой же день к вечеру благополучно добрались до лесной крепости партизан, ни желанная встреча с Иветой, которую горбатый Яник привел на базу ранним утром, на вторые сутки после к-овских событий, не вывели Кожина из угнетенного состояния. Ему было мучительно стыдно перед друзьями за свое изолированное положение в отряде, и поэтому он после первой радости встречи избегал более близкого общения с ними, чтобы не отвечать на их вопросы.

Проводя долгие часы в уединении темной пещеры, где теперь, когда весь отряд ушел на задание, царила глубокая подземная тишина, остро напоминавшая Кожину штреки его родной шахты, он в мыслях своих невольно возвращался к доктору Коринте. Ведь это был теперь единственный человек, который знал о нем всю правду, верил в него, любил его и не задумываясь принес себя в жертву ради закрепления в нем, Кожине, его удивительного таланта.

Как ужасно, что этот единственный близкий человек подвергается теперь пыткам, истязаниям, а быть может, и опасности потерять жизнь. Если бы Коринта был здесь, все было бы по-другому. В его присутствии Кожин чувствовал бы себя более уверенным в своей правоте, в своем праве на внимание со стороны командиров.

Коринту нужно спасти! Это первое, чем займется Кожин, после того как убедит Локтева и Горалека в своей способности летать. Он освободит Коринту любой ценой, даже если ему придется выполнить это дело одному. Впрочем, он уверен, что майор не только не будет возражать против операции по спасению Коринты, но и сам в нее включится, как только поймет, какую огромную ценность представляет собой этот пока никому не известный провинциальный чешский врач.

А до этого? Неужели до этого он обречен на полное одиночество? Неужели даже с Иветой он не может поделиться своей тоской, своими сомнениями?

Слов нет, Ивета для него тоже близкий и дорогой человек. Но ведь это совсем, совсем другое. Разве можно рассказать Ивете о том, что командиры ему не доверяют, что в отряде он находится на положении заразного больного, которого все сторонятся, хотя, быть может, и сочувствуют ему? Нет, Ивете такое не расскажешь. Ивета сама нуждается в поддержке, в утешении.

Девушка всем сердцем стремилась к нему, старалась использовать каждую свободную минуту, чтобы побыть с ним. А ему это было в тягость. Он избегал общения с ней, прятался от нее, а если иногда и не мог уклониться от встречи, то вел себя так, что Ивете хотелось плакать.

— Иван, что с тобой? Неужели ты не рад, что вернулся к своим и что мы теперь всегда-всегда будем вместе? — со слезами в голосе спрашивала Ивета.

— Не надо об этом, Ветушка, не надо, дорогая. Конечно, я рад. Рад, что все так сложилось, что мы опять вместе. Ведь я люблю тебя…

— Почему же ты такой мрачный? Почему избегаешь меня, словно тебе противно меня видеть?

— Это пройдет, Ветушка. Не обращай внимания. Это пройдет. Прости, мне надо побыть одному и кое о чем подумать!..

И он поспешно уходил в пустой отсек пещеры и подолгу сидел в темноте, отдаваясь своим невеселым мыслям.

После трехдневных тяжелых боев отряду, понесшему серьезные потери, был предоставлен заслуженный отдых. Бойцы отсыпались, приводили себя в порядок, чистили оружие. В заполненном до отказа госпитальном отсеке стонали раненые.

Ивета нашла здесь широкое применение своим скромным медицинским познаниям.

Тяжелая ответственная работа, требующая всех душевных сил, помогла ей забыть огорчения, причиняемые ей странным поведением Кожина, его непонятной холодной отчужденностью.

Кожин с возвращением отряда тоже приободрился. У него вновь появилась надежда, что командиры вспомнят о нем и устроят ему обещанное испытание.

Он не ошибся. Локтев и Горалек решили воспользоваться передышкой и вплотную заняться таинственным сержантом. Вечером, после возвращения с операции, они вызвали Кожина в штабной отсек.

— Ну, как дела, Иван? — приветливо спросил его Локтев. — Скучно, товарищ майор, без дела сидеть, — мрачно ответил Кожин.

А Горалек осмотрел сержанта с нескрываемой иронией и прогудел своим бесподобным басом:

— Без дела у нас, товарищ, никто не сидит! Ты лучше скажи мне как шахтер шахтеру, врал ты нам про полеты свои или нет?

— Зачем говорить? Пойдемте, товарищ Горалек, на воздух, я с удовольствием покажу вам на деле, что не врал.

— Ишь ты какой самоуверенный!.. А вдруг ты разучился за это время, а?

— Этого не может быть, товарищ Горалек. Скорей я ходить разучусь, чем летать.

— Ладно, Иван, завтра посмотрим, как ты летаешь, — вмешался майор. — В шесть утра будь готов. Я зайду за тобой.

Кожин ушел из штабного отсека в приподнятом настроении. Его час настал. Завтра все решится!

 

12

Эту ночь Кожин спал плохо. Задолго до рассвета он был уже на ногах и с нетерпением ожидал прихода майора. Сердце его тревожно стучало: «Хоть бы ничего не случилось! Хоть бы не передумали!»

Но командиры не передумали. Ровно в шесть Локтев заглянул в общий отсек и тихо окликнул Кожина:

— Иван, пора!

Кожин мягко спрыгнул с койки и бросился к выходу.

Не сказав никому ни слова о цели своей отлучки, командиры повели Кожина в лесную глушь, подальше от посторонних глаз.

Было сыро и ветрено. Осенний рассвет с трудом преодолевал ночную темень. Пелена серых туч плотно застилала все небо. Под ногами чавкала набрякшая водою земля.

Выбрав подходящую поляну на пологом склоне холма, Локтев остановился и сказал:

— Место вполне удобное. Давай, Иван, показывай, на что ты способен.

Кожин молча кивнул, огляделся по сторонам, набрал полную грудь сырого холодного воздуха и вдруг, оттолкнувшись здоровой ногой от земли, стал медленно подниматься над поляной.

Зрелище это было настолько поразительным, настолько неожиданным, что у обоих экзаменаторов вырвался возглас изумления. Готовясь к испытанию, они в глубине души допускали, что произойдет нечто не совсем обычное, но не представляли себе, что это будет настолько просто и великолепно до головокружения.

Кожин поднялся высоко в небо, скрывшись на минуту в серой пелене туч, потом камнем упал вниз, заставив на короткий миг оцепенеть своих наблюдателей от ужаса, и, перейдя на бреющий полет, стремительно пронесся над самой головой Локтева и Горалека, от чего те невольно пригнулись и чуть не уронили шапки.

После первого потрясения Локтев быстро справился со своими чувствами и с напряженным вниманием следил за действиями Кожина. Совершенно по-иному вел себя бородатый Горалек. Он словно обезумел от восторга, махал Кожину руками, кричал «ура» и, казалось, готов был сам лететь вслед за сержантом.

Кожин не ограничился показом одного лишь полета. Он снова поднимался выше туч, падал вниз, метал камни в муравьиную кучу, демонстрируя, насколько точно он может накрывать гранатами наземные цели, стрелял на бреющем полете из пистолета в ствол дерева, замирал в воздухе в полной неподвижности, словно живой воздушный шар, затем осторожно опускался на вершину дерева, показывая, как сможет подкрадываться с воздуха к окнам неприятельских штабов.

Наконец, запыхавшийся, раскрасневшийся, он мягко приземлился на поляне в трех шагах от командиров и, взяв под козырек, взволнованно произнес:

— Ваш приказ, товарищи командиры, выполнен. Достаточно ли этого, чтобы считать испытания законченными?

— Достаточно! Молодец! Лучше не покажешь! — наперебой ответили Локтев и Горалек.

— В таком случае, разрешите вернуться в строй и с воздуха бить фашистских гадов!

Локтев невольно улыбнулся юношеской горячности своего сержанта и крепко пожал ему руку. А Горалек заключил Кожина в свои медвежьи объятия, расцеловал в обе щеки и прогремел от полноты чувств:

— Шахтер! Герой! Правильно! Мы еще покажем! Нас еще узнают!..

Подождав, пока бородач успокоится, Локтев сказал:

— Вернуться в строй, Иван, ты, конечно, имеешь право, но об этом должен быть особый разговор. Не спеши! Летаешь ты здорово, лучше, чем можно мечтать. Это верно. И удивил ты меня, прямо скажу, сверх всякой меры. Никогда бы не поверил, что человек способен на такое, если бы сам не увидел! Но одно дело, Иван, талант, а другое дело — его применение.

— Не понимаю, товарищ майор….

— А что тут понимать? Ты — первый человек, оказавшийся способным двигаться в воздухе. Ты в своем роде феномен, каких не было и какие, надо думать, не скоро появятся.

— Но ведь именно поэтому, товарищ майор, именно поэтому надо использовать мои качества для боевых операций! — воскликнул Кожин.

— Надо? Лично я в этом сомневаюсь. А ты, Горалек, что скажешь?

Шахтер смотрел на Кожина с восторженным изумлением, как на живого марсианина. На вопрос Локтева он, не задумываясь, ответил:

— Черт меня побери! Летает он просто здорово! Ни в одном цирке такое не увидишь!

Стреляет и бомбит на лету, как бог! Ему можно поручить многое — разведку, диверсии, связь…

… — и в результате потерять его при операции, с которой превосходно могли бы справиться обычные люди! — докончил за него Локтев и, покачав головой, добавил:

— Узко мыслишь, товарищ Горалек! На исторический факт смотришь с точки зрения собственной колокольни!

— Почему?! — возмутился шахтер.

— А потому. Не по-государственному смотришь!.. Но об этом мы еще потолкуем, времени у нас достаточно. Прежде чем возвращаться в строй, Кожину еще нужно подлечить ногу. Он хоть и летучий, но из-за хромоты своей все равно не годится в дело.

— Но ведь мне, товарищ майор…

— Знаю, знаю, Иван! Знаю, что ты хочешь сказать — что ноги тебе в полете не нужны. Согласен. Но, во-первых, я даже формально не имею права вернуть тебя в строй, пока ты не станешь вполне здоровым. А во-вторых… во-вторых, Иван, ты просто не до конца понимаешь, каким исключительным талантом одарила тебя природа, и я не могу допустить, чтобы из-за этого своего непонимания ты совершил какие-нибудь непоправимые глупости.

— Значит, в строй пока нельзя? — упавшим голосом спросил Кожин.

— Пока нельзя. А дальше посмотрим.

— А как же быть с доктором Коринтой, товарищ майор? Ведь я понял свой талант и научился им пользоваться только благодаря доктору Коринте! Без него я никогда в жизни не Догадался бы, что умею летать. Без него… без него я вообще пропал бы!

Разрешите мне, товарищ майор, выполнить единственное задание — освободить доктора Коринту. А потом делайте со мной что хотите!

— Успокойся, Иван. Неужели ты считаешь, что мы способны бросить Коринту в беде?

Мы займемся этим немедленно и сделаем все, чтобы вырвать у фашистов этого замечательного Ученого! Правильно я говорю, Горалек?

— Правильно, майор. Такого башковитого мужика нельзя отдавать фашистским палачам. Мы вызволим его из беды, чего бы это нам ни стоило!

— Ты слышишь, Иван?

— Слышу, товарищ майор. Но согласитесь, что мне…

— Хватит! — перебил его Локтев. — Спорить тут не о чем, и все твои возражения я заранее отвергаю. После сам убедишься, что я был прав. А теперь пора домой. Дел у нас непочатый край!

На обратном пути они молчали, думая каждый о своем.

 

13

Появление в отряде Владика вызвало вначале неудовольствие со стороны Горалека. В тот же день, когда лесник привел мальчика в лагерь, командир вызвал его к себе для серьезного разговора.

Влах стоял перед Горалеком, переминаясь с ноги на ногу, ожидая, что ему достанется за провал наблюдательного поста в к-овском лесу. Но командир принялся отчитывать его за то, что он притащил в лагерь партизан ребенка, за которым тут некому присматривать и которому вообще полагается сидеть возле матери, ходить в школу и заниматься играми, а не болтаться в лесу среди партизан, подвергаясь вместе с ними смертельной опасности.

— Ты что, не понимал, куда тащишь мальчишку? Почему не пристроил его где-нибудь в деревне, у родни или у знакомых? — бушевал шахтер, бешено сверкая своими цыганскими глазами.

— Он сам просился, товарищ командир… — смущенно оправдывался лесник, теребя свою рыжую бороду.

— «Сам»! А ты-то, борода, о чем думал?

— Я-то? Да я, по правде говоря, и сам не очень хотел оставлять его на чужих людей. Вдруг, думаю, про него немцы узнают, пропадет мальчонка! Ведь гестаповцы, сам знаешь, ни стариков, ни детей не щадят. А мальчонка, скажу тебе, Горалек, не простой, а особенный. Он не только был с Коринтой, когда Кожина нашли, он еще и связным у нас был, о провале нас предупредил. Да мало ли что! Вот Коринта мне как-то говорил, что без Владика ему ни в жизнь было бы не разгадать какой-то там научный секрет по поводу Кожина. Владик, вишь, ему идею подсказал, и тогда у него все пошло, как по маслу. Одним словом, боевой мальчонка!

— Идею, говоришь, Коринте подсказал? Это интересно! Выходит, Влах, ты прав… — Горалек смягчился и, подумав, сказал: — Ну ладно, пусть пока живет! После придумаем, куда его определить. Может, к матери отправим, может, еще куда… А ты, Влах, присматривай за ним. На твою ответственность его оставляю… Понял?

— Понял, товарищ командир!

Так Владик остался у партизан. Он был занесен в списки личного состава и во время утренних поверок, стоя на левом фланге, звонко кричал — «Здесь» — когда командир называл его фамилию.

Мальчик ошалел от радости. Ему казалось, что он спит и видит волшебный сон. Еще бы! Скалистая крепость посреди дремучих лесов, настоящие партизаны, увешанные оружием, темная пещера, ежедневные рассказы о боевых подвигах, от которых захватывает дух, — ну какой мальчишка не почувствовал бы себя счастливейшим человеком, попав в такую изумительную обстановку!

Но чему Владик был особенно рад, это присутствию в отряде сержанта Кожина. Мечта научиться летать не покидала его. Если бы Кожин позволил ему, мальчик не отходил бы от него ни на минуту.

Что касается Иветы, ее появление в лагере приветствовали все без исключения.

Отряд ощущал острую нехватку в медработниках. Единственный врач — пожилой хирург из Остравы, пришедший в отряд вместе с Горалеком, — не справлялся с работой по уходу за ранеными. Девушке отгородили отдельную каморку возле госпитального отсека, выдали белый халат и сразу загрузили работой.

Ивета была тоже по-своему счастлива, но счастье ее не было таким безоблачным, как счастье Владика. Ее беспокоило сумрачное настроение Кожина, мучила неизвестность о судьбе матери, не покидала тревога за доктора Коринту. Поведение Кожина она истолковывала по-своему: «Иван еще хромает, его не берут на боевые операции, вот он и хандрит, слоняясь по лагерю без дела». С одной стороны, она сочувствовала Кожину, но с другой — была рада, что он хотя бы временно не участвует в опасных партизанских делах.

В то утро, когда Кожину дали наконец возможность доказать, что он действительно умеет летать, Ивета, обнаружив, что Ивана нет в лагере, страшно разволновалась.

Работа валилась у нее из рук. Владик, который всегда точно знал, где находится Кожин, еще спал. Оба командира отсутствовали. Из партизан никто Кожина не видел.

Наткнувшись на Влаха, который вместе со своим верным Тарзаном готовился идти на сторожевой пост, Ивета так и набросилась на него:

— Влах, вы не видели Кожина?

— Не видел, сестричка, не видел. А чего это ты мечешься?

— Как — чего! У Кожина нога больная, ему еще нельзя ходить, а его нигде в лагере нет!

— Раз нет, значит, так надо. Не век же твоему Кожину без дела сидеть. Он и сам уже от тоски извелся. А ты не волнуйся, Ветушка! Вернется твой Кожин, никуда не денется.

Влах улыбнулся в рыжую бороду, вскинул на плечо винтовку и пошел прочь из лагеря.

 

14

Когда Кожин вернулся, Ивета была занята раздачей раненым завтрака. Радостную весть ей принес Владик. Он лишь мельком заглянул в лазарет, крикнул сестре, что сержант пришел, и снова убежал. Торопливо закончив раздачу пищи, Ивета бросилась разыскивать Кожина.

Она нашла его за утесом, на краю обрыва.

Иван сидел, свесив ноги со скалы, задумчиво швырял в ручей камешки и при этом рассеянно толковал о чем-то с Владиком, примостившимся рядом со своим кумиром.

Лицо у Кожина было пасмурное, а это свидетельствовало о том, что в его положении не настало никаких перемен.

С приходом Иветы юноша немного оживился, но, поздоровавшись с нею, тут же снова впал в мрачную задумчивость.

Ивета отослала братишку посмотреть, как партизаны чистят пулеметы, а сама присела на его место.

— Ты чего такой грустный, Иван? У тебя неприятности?

— У меня, Ветушка, ничего, кроме неприятностей, последнее время и не бывало. Такая уж, видно, полоса наступила. Впрочем, ничего особенного не произошло. Расскажи лучше о себе. Письмо матери сумела отправить?

— Нет еще. В город никто из наших не ходил, из города тоже никого не было. А сообщить маме надо. Она, наверное, умирает от страха за Владика и за меня. Да и мы о ней ничего не знаем. Поехала она к своей сестре, тете Баре, в Кнежевесь у Праги, а как она до нее добралась, как там устроилась, ничего не знаем. Владику-то что, он и не думает об этом. А я как вспомню ночью, реву, как дурочка. Всякое ведь на ум приходит! Вдруг маму на дороге задержали или выследили и арестовали вместе с тетей Барой. Страшно подумать о таком!

Кожин погладил Ивету по волосам:

— Не надо, Ветушка, не расстраивайся. Я уверен, что твоя мама благополучно добралась до места и ничего с ней не случилось. Но чтобы тебе было спокойнее, напиши письмо и отдай мне. Я его на днях смогу отправить.

— Ты, Иван? Тебе можно уже вылетать на задания?

— Тише! — Кожин осторожно осмотрелся по сторонам. — Разве тебе не говорили, что эта моя способность строжайше засекречена?

— Говорили, Иван… Прости, я нечаянно…

— Смотри, попадет тебе от Горалека, если проболтаешься!.. И вот еще что. Письмо твое я, конечно, отправлю, но это должно остаться исключительно между нами.

Никому ни слова, ни Владику, ни кому-либо другому. Понятно?

— Понятно, Иван. Но послушай, а как же командиры? Они ведь должны знать о каждом письме, которое уходит из лагеря на волю. Они даже содержание всех писем должны знать. Мне Горалек говорил, что это одно из основных правил внутреннего распорядка.

— Ничего, твое письмо может пойти и непрочитанным. Я уверен, что ты не будешь в нем описывать наши укрепления и подступы к лагерю. А о том, что письмо отправлено, я сам им потом доложу.

— Ну хорошо…

Наступило молчание. Кожин задумчиво смотрел в прозрачные волны ручья, а Ивета с возрастающим беспокойством наблюдала за его лицом. Не нравилось ей поведение Ивана, ой, не нравилось! И чем больше она смотрела на него, тем тревожнее замирало ее сердце.

Наконец девушка не вынесла затянувшегося молчания и тихо окликнула Кожина:

— Иван!

— Что, Ветушка?

— Иван, ты что-то от меня скрываешь! Тебя что-то мучает! Скажи мне, в чем дело?

Кожин долго, с тоской смотрел в расстроенное лицо девушки, словно готовясь открыть ей что-то необыкновенно важное, но так ничего и не сказал. Не решился.

Лишь обнял ее за плечи и привлек к себе.

— Дай-ка я лучше поцелую тебя! Ивета смутилась:

— Не надо, Иван, увидят! Он сразу отпустил ее.

— Ну, не надо так не надо…

Снова наступило молчание. Через минуту Ивета прошептала:

— Ты идешь на какое-то опасное дело, Иван. Я чувствую это! Тебе, наверное, запретили летать… Ведь правда, а? И я знаю, что ты задумал — ты хочешь помочь доктору Коринте. Я прямо так и чувствую, что ты думаешь именно об этом!.. Ну, чего ж ты молчишь?

Кожин лишь нахмурился, но ничего не ответил.

— Ладно, не говори. Но будь осторожен, Иван! Умоляю тебя, будь осторожен! Я умру, если с тобой что-нибудь случится!

Сержант еще крепче прижал к себе девушку и этим движением словно подтвердил ее догадку.

В этот момент со стороны пещеры донесся крик:

— Кожин! Сержант Кожин!

Тут же примчался Владик и выпалил:

— Иван, тебя командиры требуют! Кожин нехотя поднялся, кивнул Ивете и пошел к пещере. В помещении штаба его ждал один Локтев. Майор пристально посмотрел сержанту в лицо и сказал:

— Ну что, феномен, все еще не в духе? Ничего, привыкай, у тебя теперь должность особенная.

— Да я и так, товарищ майор… — неопределенно отозвался Кожин.

— Смотри у меня, Иван! Я знаю, какой ты тихоня, с прежних времен знаю. Меня не проведешь! Я тебе вот что хотел сказать. Летать не смей. Ни при людях, ни тайком. Об этой твоей способности не должна знать в отряде ни одна живая душа.

Кто из твоих друзей, помимо Коринты, знает об этом?

— Ивета знает.

— А Влах и этот мальчик Владик?

— Влах, возможно, смутно догадывается, но точно ничего не знает. Да он и не пытался ни во что вникать. Ему это ни к чему. А вот Владик совсем другое дело.

Этого пацана никто ни во что не посвящал. Он сам догадался, что я умею летать.

Мечтает, что его я тоже научу.

— Горалек мне говорил о нем. Он в тебе души не чает. Вот ты им и займись.

Мальчишка он смышленый и молчать, как видно, умеет. Растолкуй ему, что болтать об этом нельзя.

— Это можно, товарищ майор. Меня он послушает. А самому мне чем прикажете заниматься?

— Пока ничем. Лечи ногу, отдыхай, готовься к большим делам. Скоро я тебя отправлю в Москву, там и налетаешься!

Кожин вздрогнул, как от удара, и побледнел. Майор не спускал с него пристального взгляда.

— Понял, Иван?

— Как не понять, товарищ майор. Все ясно, как майский день.

— Ну, ступай, коли ясно. Я верю тебе, Иван, верю в твое благоразумие, в твою дисциплинированность.

Кожин вышел из штабного отсека совершенно убитый. До конца дня после этого он не выходил из пещеры, лежал в темноте на койке, усиленно что-то обдумывая. От обеда отказался и лишь вечером, при раздаче ужина, появился перед окошком кухни со своим котелком. После ужина отыскал Ивету, взял у нее письмо и снова скрылся, ничего не ответив на тревожные вопросы девушки.

А глубокой ночью, когда весь партизанский лагерь погрузился в глубокий сон и лишь часовые бодрствовали на своих постах, Кожин тайком вышел из пещеры, проскользнул в темноте мимо поста на площадке и скрылся за выступом скалы. Здесь он с минуту постоял над обрывом, прислушиваясь к неугомонному переплеску волн в потоке, потом поправил на себе одежду, потуже затянул пояс и вдруг, мягко оттолкнувшись от твердой каменной опоры, поднялся в воздух. Никем не замеченный, он, словно призрак, растаял в ночном небе, и лишь чуткий Тарзан лесника Влаха недолго полаял ему вслед.

Прошел час, второй. В лагере ничего не изменилось. По-видимому, отсутствие сержанта Кожина никого не встревожило. Спустя два часа летающий человек так же незаметно приземлился на краю обрыва за утесом и как ни в чем не бывало вернулся в пещеру на свою койку.

 

15

Этой ночью начальник гестапо, оберштурмбанфюрер Штольц пережил такое ужасное и невероятное приключение, что надолго лишился душевного покоя.

По своему обыкновению, он допоздна засиделся на службе. «Работа» его не отличалась особым разнообразием — допросы, пытки, протоколы, затем снова допросы и снова пытки. И тем не менее «работа» требовала большой собранности и выдержки.

Ведь приходилось иметь дело с людьми ужасно упрямыми и несговорчивыми — а них не действовали никакие угрозы, никакие истязания. Это, конечно, было утомительно.

Здание гестапо, построенное бог весть когда — может быть, даже во времена Яна Жижки, — было мрачным и грубым сооружением. Однако Штольцу оно нравилось, особенно своей круглой средневековой башней, поднимавшейся над въездом в тюремный двор. Гладкий конус башни возвышался над остальными строениями метров на двадцать. Под самой крышей, словно бойницы древней крепости, виднелись узкие окна.

Здесь, на недосягаемой высоте, оберштурмбанфюрер Штольц и оборудовал себе рабочий кабинет. Здесь он вершил допросы и делал предварительные внушения.

В час пополуночи, отправив очередную жертву в подвальную камеру башни для «окончательной доработки», Штольц решил немного передохнуть и освежиться в одиночестве крепким кофе с коньяком.

Тут-то оно и случилось.

В окно, затемненное плотной черной бумагой, кто-то вдруг постучал. Стук был настойчивый, довольно громкий и быстрый. Он повторился три раза подряд с короткими промежутками.

Штольц посмотрел на окно и замер с чашкой в руке. Нет, он не испугался. Ему и в голову не пришло, что это может быть человек. Ведь такая высота!

«Птица, должно быть», — решил гестаповец и, осторожно поставив чашку на стол, поднялся с кресла.

Он был страстным охотником, этот кровавый палач с внешностью благообразного пастора. Быстро выключив свет, он рывком поднял бумажное затемнение и распахнул окно.

В лицо ему повеяло холодом и сыростью. В непроглядной тьме не слышалось ни малейшего шороха. Лишь где-то далеко, на окраине города, лаяли собаки.

Решив, что птица улетела, Штольц разочарованно захлопнул створки окна и только тут заметил, что на стекле с внешней стороны что-то белеет. Что бы это могло быть?… Снова открыв окно, он пощупал белое пятно рукой. Бумага! Бумага, приклеенная к стеклу!

У охотника мигом пересохло во рту. Выхватив карманный фонарик, он осветил не успевший просохнуть листок и осторожно снял его со стекла. Затем торопливо закрыл окно, опустил на него затемнение и включил в кабинете свет. Тут же, не отходя от выключателя, прочел на листке следующие четкие строки, написанные химическим карандашом:

«Требую немедленного освобождения доктора Вацлава Коринты, главврача к-овской больницы. В случае отказа вас ждет неминуемая смерть. В моей силе и решимости вы уже убедились на примере подлого предателя Майера, которого я казнил. Не доводите меня до крайности. Ночной Орел».

Оберштурмбанфюрер почувствовал легкое головокружение. С трудом передвигая ослабевшие ноги, он прошел к столу и упал в кресло. Это был нервный шок от испуга. Но вызвало его не содержание записки, а тот загадочный, совершенно необъяснимый способ, которым она была доставлена на вершину абсолютно недоступной башни.

Как этот таинственный Ночной Орел добрался до окна? Ни с земли, ни с крыши этого сделать невозможно. У ворот тюрьмы стоят часовые, вход в башню тоже охраняется.

На крышу можно попасть, разве что спустившись с парашютом…

Ночной Орел!.. Кто это? Человек или… или… Нет, тут не придумаешь никакого разумного объяснения. Если почтовый голубь, то голубь никак не смог бы приклеить записку на стекло. Это мог сделать только человек, а человеку по гладкой двадцатиметровой стене сюда не добраться. Фантасмагория какая-то!

Ясно одно — нужно немедленно вызвать этого упрямого чеха Коринту. Если Ночной Орел знает Коринту, то Коринта обязан знать Ночного Орла.

Штольц нетерпеливо нажал кнопку звонка. Тотчас же явился дежурный офицер.

— Коринту ко мне! Немедленно!

— Слушаюсь, господин оберштурмбанфюрер! Фигура в черном мундире повернулась на каблуке и исчезла.

Штольц нетерпеливо заходил по комнате, мысленно допрашивая Коринту. Жестикулируя руками, он подошел к стулу, на котором должен был бы сидеть Коринта, и прокричал вслух:

— Ну-с, милейший доктор, теперь вы тоже будете все отрицать?!

Резкий звук собственного голоса отрезвил Штольца. Он опустил руки, постоял еще минуту над пустым стулом и вернулся к своему столу. Сев в кресло, он закурил и стал, собирая мысли, готовиться к допросу.

 

16

Когда четверть часа спустя в кабинет Штольца привели доктора Коринту, гестаповский начальник еще находился в крайнем расстройстве чувств.

— Садитесь и прочтите вот это! — крикнул он и протянул доктору злополучный листок.

Коринта сел на стул, надел очки и внимательно прочел листок. Он сразу понял, в чем дело, и сердце его затрепетало от радости. «Молодец Кожин! Немного наивно, конечно, но для начала неплохо!» — подумал он, а вслух сказал:

— Простите, господин полковник, эта записка, хотя она и касается меня, ровно ничего мне не говорит. Уверяю вас, я не знаю никакого Ночного Орла.

— Не знаете?! — заорал вдруг Штольц, теряя остатки вежливости. — Вы продолжаете нагло утверждать, что не знаете?! Этот проклятый Ночной Орел убил доктора Майера, который сообщил нам о ваших грязных проделках, освободил вашу сообщницу Сатранову, только что подсунул мне эту бумажку, в которой с неслыханной дерзостью требует вашего освобождения, а вы твердите, что ничего не знаете?! Не кажется ли вам, что отрицать эту безусловную связь между вами и Ночным Орлом по меньшей мере глупо!

— Я действительно ничего не знаю, господин полковник, и поражен появлением этой записки не меньше, чем вы.

— Берегитесь, господин доктор, запирательство вам не поможет! Будь вы таким невинным, каким прикидываетесь, за вами не тянулась бы эта уличающая цепь преступлений!

Гестаповец перевел дух и постарался взять себя в руки. Накричав на Коринту, он получил нервную разрядку и почувствовал себя гораздо лучше. К нему вернулось прежнее самообладание.

— Вот что, господин доктор. В настоящий момент меня не интересуют ваши преступные связи. В этом мы с вами разберемся потом. Но вы не можете не знать, каким образом этот ваш Ночной Орел добрался до верхушки башни и приклеил на мое окно записку. Откройте мне этот секрет, и я на неделю продлю срок, отпущенный вам на размышление.

Коринта в ответ лишь недоуменно пожал плечами. Это вновь вызвало у Штольца приступ ярости.

— Ведь вы знаете, как он это сделал! Вы не можете нс-знать! Ну говорите же, черт бы вас побрал! Не доводите меня до бешенства!

— Я ничего не знаю, господин полковник. Это какое-то ужасное недоразумение! Я могу допустить, что какие-то неизвестные мне лица пытаются выручить меня, но даже отдаленно не могу себе представить, кто бы это мог быть. В здешних краях я, как вы знаете, человек новый. К тому же я трудно схожусь с людьми. У меня не было здесь близких друзей, кроме разве что лесника Влаха, такого же любителя уединения, как и я. Но Влах пожилой человек, вряд ли он способен на такие проделки:

— Не морочьте мне голову! Вы лжете! Я вижу, что лжете! Говорите немедленно! Ну!

Как он добрался до окна, этот ваш таинственный покровитель. Он воспользовался каким-нибудь аппаратом? Летательным аппаратом, да?… Что?… Не желаете отвечать?

Одумайтесь, господин доктор! Своим упорством вы оказываете себе плохую услугу!

— Простите, господин полковник, но сейчас я, право, ничего не могу вам сказать.

У меня нет ни малейших предположений на этот счет. Дайте мне собраться с мыслями и подумать до конца назначенного вами срока. Ведь осталось немного. Уверяю вас, для меня все это такая же загадка, как и для вас. Но, быть может, мне удастся что-нибудь придумать, чтобы помочь вам в этом запутанном деле.

Несколько минут Штольц молча смотрел на доктора Коринту. Раздражение его постепенно улеглось, и он снова взял себя в руки.

— Ну хорошо, господин доктор. Трое суток действительно не такой уж большой срок. Думайте. Только мой вам дружеский совет — думайте быстро и правильно! Потому что, если вы ничего не придумаете и попытаетесь снова водить меня за нос, мне придется поговорить с вами несколько по-иному. Вы пожалеете тогда, что родились на свет!

Гестаповец позвонил. Вошли двое охранников и увели доктора Коринту обратно в камеру.

 

17

Случилось невероятное: Кожин впервые в жизни не подчинился приказу своего командира, сознательно нарушил его строжайший запрет. Еще месяц назад он и подумать бы о таком не посмел, а теперь не только подумал, но и сделал.

Своим своевольным поступком сержант совершил сразу три преступления — летал, отлучался без разрешения из лагеря, отправил частное письмо без ведома командиров.

В эту ночь он действительно слетал в город Б., где не только опустил в почтовый ящик письмо Иветы, но и доставил собственное послание начальнику гестапо. Он был уверен, что после расправы над предателем Майером угроза подействует и Штольц освободит доктора Коринту. Но недаром сам Коринта назвал про себя поступок Кожина «немного наивным». При всей своей сообразительности и смелости Кожин в то время просто не знал еще всех повадок немецкого гестапо.

Ночная отлучка Кожина продолжалась не более двух часов и совершилась под покровом темной ночи. Тем не менее Локтев узнал о ней. Соседу Кожина по койке в ту ночь почему-то не спалось. Он заметил, что сержант на целых два часа отлучался из пещеры, и доложил об этом Горалеку. А Горалек немедленно поделился тревожной вестью с майором.

Утром, когда большую часть отряда Горалек увел в недалекую лощину обучаться стрельбе из трофейных фаустпатронов и база на некоторое время почти опустела, у Локтева с Кожиным состоялся весьма серьезный разговор.

Чтобы никто даже случайно не смог подслушать, о чем они говорят, Локтев предложил сержанту выйти на воздух. Они расположились на камнях у обрыва и разговаривали под мелодичный переплеск ручья.

Майор был по-настоящему разгневан и, с трудом себя сдерживая, курил папиросу за папиросой. А Иван слушал его с таким видом, что это не предвещало ничего хорошего.

— Итак, сержант, этой ночью ты куда-то летал, — заговорил Локтев. — Не оправдывайся! Молчи! Я пока не спрашиваю тебя, куда и зачем ты летал. Это особый вопрос, и разбираться в нем мы тоже будем особо. А пока о самом факте. Я строго-настрого запретил тебе летать. У меня были для этого очень серьезные основания. Ты обещал мне соблюдать запрет.

— Обещал, товарищ майор.

— Так. Обещал. А сам? В тот же вечер, словно вор, прокрадываешься из пещеры и улетаешь, никому не сказавшись! Ты понимаешь, что ты совершил?

Кожин не ответил. Плотно сжав губы, он смотрел в волны потока, и весь вид его говорил о том, что он не только все понимает, но и ни в чем не раскаивается.

Подождав немного, Локтев продолжал:

— Что с тобой, Иван? Ты всегда был образцовым, дисциплинированным солдатом, который умеет подчинять свои прихоти воинскому долгу. Ты был настоящим советским воином. И вдруг такая анархия! В чем дело? Неужели твой исключительный талант настолько ударил тебе в голову, что ты забыл и о присяге, и об уставе, и даже о простой человеческой порядочности? Что и говорить, у тебя обнаружился совершенно особенный талант, и это, безусловно, ставит тебя в совершенно особенное положение. Не скрою, не будь твоего таланта, я не обсуждал бы сейчас твой поступок, а обошелся бы с тобой по закону военного времени. Ты сам должен знать, что это такое.

— Не будь моего таланта, товарищ майор, не было бы и никаких проступков — меня бы просто не было в живых. Я не для забавы летал, товарищ майор. Я предпринял первую попытку освободить доктора Коринту, которому я обязан всем — и талантом своим, и жизнью. И вообще, я хочу воевать, а не отсиживаться в пещере!

Кожин произнес эти слова, не отрывая взгляда от бурлящего потока. Майор швырнул в волны окурок и тут же снова достал папиросу. Он чувствовал, что разговор уходит из нужного русла, и это ужасно его раздражало. Но он по-прежнему старался себя сдерживать, понимая, что с таким особенным, единственным в своем роде человеком нужно и говорить как-то по-особенному.

— Насчет твоей попытки, Иван, мы поговорим позже. Боюсь, что своим самовольством ты только усложнил ситуацию. А насчет твоего желания воевать скажу тебе так. У тебя появилась необыкновенная, можно сказать, уникальная способность, такая, какой не наблюдалось ни у одного из многих миллиардов людей, живших и живущих на нашей планете. Если бы эта способность обнаружилась раньше, никто и не подумал бы посылать тебя на фронт, где ежечасно, ежеминутно тебя может убить шальная пуля. Твой талант оберегали бы как огромное народное достояние. Можешь в этом не сомневаться. А уж коли так случилось, что способность твоя проявилась у тебя здесь, в боевой обстановке, твой командир обязан о тебе позаботиться. Вот и выходит, что я просто не имею права рисковать твоей жизнью. Сегодня я передал о тебе подробное донесение. Уверен, что на него отреагируют и что с ближайшим самолетом тебе придется отправиться на Большую землю. Тобой займутся настоящие ученые, Иван. Не простые врачи, как твой Коринта, а большие ученые, академики. И не на чердаке лесной сторожки тебя будут изучать, а в институтах, лабораториях.

Лицо Кожина обострилось, на челюстях заиграли желваки.

— Все ясно, товарищ майор, — произнес он сквозь зубы. — Люди будут воевать, умирать за Родину, а я буду отлеживаться в тылу, валяться по лабораториям в роли подопытного кролика!

— Это твой долг, Иван. Долг перед Родиной, перед человечеством!

— Красивые слова, товарищ майор! Я не кролик, я живой человек! У меня есть свои чувства, мысли, свое отношение к людям. Меня послали воевать, и я буду воевать!

Так велит мне моя комсомольская и солдатская честь. Я не согласен на роль подопытного кролика! Неужели вы меня не понимаете, товарищ майор?!.

— Понимаю, Иван. Конечно, понимаю! Но личные желания и цели приходится забывать, на то и война.

— Я хочу воевать! Разве это личная цель?

— Поскольку тебя толкает на это твое тщеславие и самолюбие, то да, безусловно личная. Твоя война, Иван, будет другой. Тебе, надо полагать, поручат дело, которое никто, кроме тебя, не сможет выполнить. Не нам с тобой решать, Иван, где наше место в этой великой битве с фашизмом. Где нам прикажут, там и будем стоять до конца.

— На фронте — да! Но в тылу?!. Нет, в тылу я не согласен! Локтеву эти пререкания надоели. Несколько мгновений он в упор смотрел на несговорчивого сержанта, поджав губы. Затем, решив, по-видимому, что дальнейшие уговоры ничего не принесут, встал на ноги, расправил плечи и негромко, но четко подал команду:

— Сержант Кожин, стать смирно! Кожин мгновенно вскочил и вытянулся.

— Слушайте мой приказ, сержант Кожин! — заговорил майор сурово. — Начиная с настоящего момента и впредь до отмены я категорически запрещаю вам покидать территорию базы. За малейшую попытку отлучиться, а также за малейшую попытку предать разглашению свою способность летать по воздуху вас ждет военный трибунал. Вы поняли значение приказа, сержант Кожин?

— Так точно, товарищ майор! — одними губами произнес внезапно побледневший Кожин.

— Надеюсь, вы не уроните честь бойца Красной Армии и не нарушите присягу.

Выполнение вами данного приказа я буду каждый день проверять лично. Все. Можете быть свободны! И, круто повернувшись, майор удалился в пещеру. Кожин еще долго стоял, неподвижный, как изваяние, и глядел вслед ушедшему командиру. Потом снова сел на камень и глубоко задумался.

Локтев был уверен, что сержант не посмеет полностью выйти из повиновения, и поэтому воздержался пока брать его под арест. Но уверенность майора основывалась на слишком простых и зыбких выводах. Он не учел одного очень важного фактора, а именно — что с появлением нового физического качества в психике сержанта произошло много сложнейших изменений.

 

18

О чем же размышлял Кожин, глядя в прозрачные волны неумолчно бурлящего потока?

Какие новые замыслы появились у него в голове после неприятного разговора с командиром?

Кожин думал о том, что счастье почему-то никогда не бывает полным, к нему обязательно примешивается беда. Причем так примешивается, что не отделишь ее от счастья, сколько ни бейся!

Разве не счастье — уметь летать? Конечно, счастье, и немалое! Умение летать вызволило Кожина из величайшей беды — сняло с него подозрение в измене. Умение летать помогло освободить Ивету и наказать предателя. Счастье? Конечно, счастье!

И вдруг — словно гром среди ясного неба — из-за способности летать Кожина лишают воинской чести, разлучают с родным отрядом, посылают в тыл, превращают в подопытного кролика. Это ли не беда? И как примешалась, как присосалась к счастью — ничем ее не отделишь!

При мысли о подопытном кролике в Кожине все начинало клокотать. Как, боевой сержант, снайпер, парашютист, подрывник, а теперь еще и летун будет валяться в каких-то лабораториях и ученые слабосильные старцы будут сквозь лупу его рассматривать? А другие в это время будут воевать, бить фашистов?! Да будь она трижды проклята в таком случае, эта его способность летать! Пусть бы ее лучше не было, и пусть бы Кожин разбился вдребезги об землю, когда у него не сработал парашют!

Ему приказано сидеть на этой скале, пока самолет не увезет его на Большую землю.

Сидеть, как арестант!.. Кругом горы, леса… Всем людям они доступны… а тут!

Кожин со всей остротой почувствовал, как горько и тяжело быть исключительным человеком, и впервые позавидовал обыкновенным людям, рядовым бойцам отряда.

Сзади подошла Ивета, тронула его за плечо:

— Иван, что случилось?

Он долго медлил с ответом, не отрывая взгляда от широкой панорамы лесных гор.

Потом обернулся и со странным спокойствием сказал:

— Нам скоро придется расстаться, Ветушка.

— Почему, Иван?

— Нам придется расстаться на короткое время, чтобы избежать разлуки навсегда.

— Не понимаю…

— Я не могу сейчас объяснить тебе все до конца… Нет, нет, я верю тебе! Просто боюсь, что ты неправильно поймешь. Да и никто не поймет, кто на себе не испытает. Я ведь стал другим человеком, Ветушка. Не знаю, лучше или хуже, но знаю, что другим. Раньше я смог бы многое принять, заставил бы себя подчиниться, даже если бы это было для меня неприятно. А теперь не могу! Вот смотрю на эти горы, леса, на это серое небо, на эти туманные дали и чувствую — не могу!.. Не знаю, так ли это, но мне кажется, что наземные животные легче привыкают к неволе, чем птицы. Разве сравнишь, например, свободу орла со свободой волка? Свобода орла измеряется объемным и, значит, несравненно более совершенным пространством, чем свобода волка, а потому и терять свободу орлу должно быть гораздо труднее, чем волку…

— Тебя хотят лишить свободы, Иван? Но за что?!

— Нет, Ветушка, меня никто не собирается лишать свободы. Но то, что со мной собираются сделать, разлучит меня с тобой и полностью лишит собственной воли. А это то же самое. Даже хуже. Я не могу на это пойти, я должен этого избежать!

Хотя бы теперь!.. Посмотри, Ветушка, посмотри вон туда!

Кожин снова повернулся к горам и указал на отдаленную вершину, на которой четко выделялось гигантское дерево.

— Видишь вон ту гору, на которой огромное дерево?

— Вижу, Иван.

— Так вот, слушай теперь внимательно. Если что-нибудь случится и я не смогу появиться на базе, приходи каждую среду в шесть часов вечера к этому дереву. Там мы будем с тобой встречаться!

— Но что может случиться? Почему ты так говоришь, Иван? Ты задумал уйти из отряда? Но ведь это безумие! Ты пропадешь один!

— Довольно, Ветушка. Ни о чем пока не спрашивай. Может, еще ничего и не будет. Я ведь только так, на всякий случай говорю. Вдруг потом все завертится так быстро, что и договориться не успеем. Но главное — ты верь мне, верь и всегда помни, что я честный человек и что люблю я тебя по-настоящему. Не забудь же, каждую среду в шесть вечера на той вон вершине горы, где высокое дерево. Должно быть, это дуб. Придешь, если понадобится?

— Приду, Иван!

— Придешь, даже если обо мне будут говорить плохо?

— Приду. Я верю тебе!

— Спасибо, Ветушка, спасибо, моя умница!

— Но, Иван…

— Молчи, молчи! Больше об этом ни слова! Ивета прижалась к плечу Кожина и затихла. Она не представляла себе, чего, собственно, опасался Иван, почему он говорил о разлуке с ней и о каком-то лишении свободы, но в сердце ее поселилась новая тревога — тревога и страх за этого смелого русского парня, который, она чувствовала, навсегда вошел в ее жизнь.

Прошло несколько дней. В поведении Кожина не было заметно никаких перемен.

Казалось, он примирился со своей участью и не помышлял больше ни о какой самостоятельной борьбе. Локтев это приписывал его дисциплинированности и исполнительности, а Ивета решила, что непонятная опасность, о которой говорил Кожин, миновала.

Однажды пополудни майор вызвал сержанта и сказал ему, что получен приказ о его переброске в Москву.

— Приготовься, Иван, чтобы потом не возиться. Самолет может быть со дня на день.

— Есть приготовиться, товарищ майор! — с какой-то отчаянной лихостью козырнул Кожин.

В тот же вечер, едва дождавшись, когда на окрестные леса опустятся ранние осенние сумерки, сержант Кожин оделся потеплее, прошел за утес и, убедившись, что за ним никто не наблюдает, прыгнул с обрыва и поплыл вверх, к темному пасмурному небу.

Он улетел из партизанского лагеря, ни с кем не простившись и прихватив с собой лишь свое личное оружие — пистолет.

 

19

Погода не благоприятствовала Кожину. Моросил ледяной мелкий дождь, и дул пронизывающий северный ветер. Но Кожин не замечал их.

Он стремительно мчался над черными лесами по направлению к К-ову. Лицо его, иссеченное встречными брызгами, замерзло и было мокро, словно от обильных слез.

Но он не закрывал лица и не вытирал холодную влагу. Ему было тоскливо и горько.

Он понимал, что совершает роковой шаг, исправить который никогда и ничем не сможет. Чтобы заглушить тоску, ему нужны были активность, динамичность, смелые, рискованные действия.

Полет продолжался недолго.

Примчавшись в К-ов, стремительно, словно бесшумный снаряд, Кожин сделал над городом несколько кругов, чтобы погасить скорость. Затем осторожно спустился к школе, которую занимал фашистский гарнизон. Ни часовые, ни кто-либо из прохожих не заметили, как откуда-то сверху, из ночной тьмы, вынырнул человек и припал к одному из окон.

Капитан Фогель стоял в своей комнате перед зеркалом и брился. Он готовился идти на свидание. Вдруг окно его комнаты с треском распахнулось, а бумажное затемнение отлетело в сторону.

«Неужели ветер?» — подумал Фогель и повернул к окну свою намыленную физиономию.

Но это был не ветер. Это было что-то из области кошмарных снов и галлюцинаций.

Из распахнутого окна в комнату прыгнул худощавый парень в ватной куртке, перетянутой ремнями. На летном шлеме его алела звездочка. Советский парашютист?

Откуда?! Пришелец был страшен. Его холодные серые глаза, полные ярости и беспощадной жестокости, мгновенно парализовали Фогеля. Капитан не смог даже крикнуть, позвать на помощь. Кошмарный гость из тьмы, заметно хромая, приблизился к нему вплотную и три раза подряд выстрелил из пистолета. Капитан замертво свалился на пол, обливаясь кровью.

— Это тебе за Коринту, гад! — процедил сквозь зубы Кожин и, прыгнув к двери, повернул в ней ключ.

Он сделал это вовремя. В коридоре послышались крики и топот. Подбежав к столу, Кожин на первом попавшемся листке бумаги написал: «Это сделал Ночной Орел».

В комнату уже ломились, когда он выключил свет и метнулся за окно. Но улетать он еще не собирался. Подождав, пока немцы вышибут дверь и ворвутся в комнату, он открыл по ним беглый огонь из пистолета и прекратил его лишь тогда, когда кончилась вся обойма. После этого он взмыл кверху, облетел крышу и с другой стороны здания вертикально пошел в небо.

Это внезапное дерзкое нападение причинило к-овскому гарнизону немалый урон.

Кроме капитана Фогеля, были убиты еще один офицер, ефрейтор и двое солдат.

Несколько солдат были ранены.

В поисках таинственного террориста, называющего себя Ночным Орлом, немцы обшарили чердак, крышу и все закоулки школьного здания. Но их старания не принесли никаких результатов. Неизвестно откуда появившись, загадочный Ночной Орел исчез столь же таинственно и бесследно.

Но сделанное не утолило терзавшую Кожина тоску. Он лишь еще сильнее и глубже почувствовал свою исключительность и свое одиночество. Чтобы тоска не задушила его, он должен был действовать, действовать и действовать.

Набрав высоту в три тысячи метров, он ринулся вниз и помчался обратно в Б.

Снова в лицо ему хлестали холодные брызги дождя, снова под ним простирались черные леса без единого огонька.

Наконец внизу появились смутные очертания улиц районного города. Пора было гасить скорость. Сделав широкий круг, Кожин устремился к высокой круглой башне, господствовавшей над всеми городскими строениями.

Оседлав верхушку мокрой черепичной крыши, Кожин передохнул, чутко прислушиваясь.

Кругом царила глубокая тишина. Казалось, страшная гестаповская тюрьма спит безмятежным сном. Но Кожин знал, что это впечатление обманчиво, что в камерах за толстыми стенами страдают узники, а в глубоких подвалах фашистские палачи, несмотря на ночное время, совершают свое кровавое дело.

Эх, знать бы, в какой камере они прячут доктора Коринту! Он сумел бы к нему прорваться через фашистские трупы и вывести его на волю!.. Но искать по всей тюрьме невозможно — и Коринте не поможешь, и сам пропадешь. Но ничего. Пока он покажет фашистам, что Ночной Орел не бросает слов на ветер.

Насухо вытерев лицо и руки носовым платком, Кожин перезарядил пистолет и, бесшумно снявшись с крыши, опустился к знакомому узкому окну. Найдя едва заметный просвет в затемнении, прильнул к нему глазом. Ему удалось увидеть стол, заваленный бумагами, спинку кресла и черный рукав эсэсовского мундира. Тишина свидетельствовала о том, что гестаповец в кабинете один.

— Сейчас я дам тебе прикурить, гадина! — злобно пробормотал Кожин.

Он сильным ударом ноги вышиб створки и тут же, вслед за посыпавшимся стеклом, ворвался в комнату.

Оберштурмбанфюрер Штольц успел лишь повернуть голову. Схватиться за оружие и вскочить с кресла у него уже не было времени. Увидев перед собой страшного мокрого человека со звездой на шлеме и с пистолетом в руке, он в ужасе проговорил:

— О боже! Ночной Орел!..

Это были последние слова оберштурмбанфюрера Штольца. Пистолет выстрелил раз, другой, и голова гестаповца безжизненно свесилась на грудь.

Кожин прыгнул к столу, чтобы оставить свою «визитную карточку». Но в это время дверь распахнулась и кто-то испуганно вскрикнул по-немецки:

— Что случилось, господин оберштурмбанфюрер? Резко обернувшись, Кожин увидел в дверях молодого эсэсовского офицера. Их взгляды встретились. Офицер, бледный как мел, стал дрожащей рукой расстегивать кобуру пистолета. Но Кожин опередил его.

Снова грянул выстрел, и офицер замертво рухнул на ковер.

Через минуту, оставив на столе бумажку со словами «Это сделал Ночной Орел», Кожин выключил в кабинете свет и, выпрыгнув в окно, растаял в ночном ненастье.

 

20

Москва, дом Наркомата обороны.

Поздним вечером в просторном, ярко освещенном кабинете встретились два спокойных, умных пожилых человека. Оба по горло занятые важными государственными делами, они сидели друг против друга, а на столе между ними лежало нечто ни с чем не сообразное, явившееся из области сказок и наивной человеческой фантазии, но при этом решительно претендующее на реальную действительность, на признание и внимание со стороны этих умных, серьезных людей.

Это нечто было заключено в нескольких строчках, поместившихся на узком, вырванном из блокнота листке бумаги. Оно проникло в обычную деловую радиограмму с донесением из маленькой воинской части, заброшенной в тыл врага. Все, что было написано до него, вполне соответствовало действительности; все, что было написано после него, тоже не шло вразрез с привычной действительностью. И лишь это самое нечто не лезло ни в какие ворота.

— Петр Алексеевич, вы уверены, что этот ваш майор Локтев находится в здравом рассудке?

Профессор Батурин задал свой вопрос совершенно спокойно. Он не успел еще ни взволноваться, ни даже просто удивиться.

Генерал устало улыбнулся:

— В том-то и дело, Николай Николаевич, что, прежде чем вас беспокоить, мы навели точнейшие справки о майоре Локтеве. Все данные говорят о том, что этот офицер не может быть ни маньяком, ни мистификатором. К тому же донесение его подписано командиром чешского партизанского отряда, неким Горалеком, который был свидетелем опыта.

— Все это интересно, но согласитесь…

Не договорив, Батурин взял со стола листок и еще раз прочел фантастическую радиограмму:

«По делу сержанта Ивана Никнфоровича Кожина, о котором сообщал раньше, считаю нужным довести до сведения командования новые данные. На днях сержант Кожин неожиданно вернулся в отряд. Сообщил, что лечивший его чешский врач Вацлав Коринта схвачен фашистами в сторожке лесника Влаха и что ему, Кожину, в последний момент удалось оттуда уйти благодаря его способности летать. Таким образом, по воздуху он добрался и до отряда, пролетев расстояние свыше сорока километров. Вчера в уединенном месте я и командир партизанского отряда Горалек подвергли сержанта Кожина испытанию, чтобы убедиться в правдивости его показаний. Среди белого дня он у нас на глазах поднимался в воздух, снижался на стремительном бреющем полете, вел прицельный огонь из пистолета и проделывал многие иные операции. После испытания сержант Кожин попросился обратно в строй, но я отказал ему, сославшись на то, что он еще не полностью вылечился и хромает.

Считаю способность Кожина явлением исключительным, достойным внимания ученых, и жду на этот счет особых указаний командования.»

Дальше шло об операциях отряда — обычные деловые факты.

— Ну как? — спросил генерал.

— Затрудняюсь сказать вам что-либо определенное. Поверить трудно, а не поверить нельзя. Работы у меня сейчас невпроворот, так что вроде бы и некогда отвлекаться проверкой таких фантастических сообщений, которые вполне могут оказаться липой. Но, с другой стороны, заманчиво…

— Вот именно, с другой стороны! — подхватил генерал. — Вы не подумайте, Николай Николаевич, что я агитирую вас. Я ведь и сам этому почти не верю. Но все же — почти. Если тут кроется нечто реальное, а мы по своему скептицизму отмахнемся, это будет громадным упущением.

— Значит, вы считаете, что заняться этим стоит?

— Безусловно.

— Хорошо. В таком случае, позаботьтесь доставить этого феноменального сержанта в Москву.

— Мы уже позаботились об этом. Приказ о доставке Кожина в Москву был передан Локтеву сразу по получении его радиограммы. Но с тех пор обстоятельства изменились. Переброска Кожина стала неосуществимой.

— Почему? Он ранен?

— Нет. Он здоров. Но от Локтева поступило новое донесение. Кожин самовольно ушел, вернее, улетел из отряда и принялся воевать с немцами в одиночку. Он назвал себя Ночным Орлом и стал грозой всего района. Локтев потерял с ним связь, хотя и знает обо всех его подвигах. Вот, прочтите!

Генерал вынул из ящика стола новый листок и подал его профессору. Тот внимательно прочел его и пожал плечами.

— Чем же я, в таком случае, могу помочь?

— Если захотите, сможете. Для этого вам придется слегать в тыл врага, в отряд Горалека, и лично заняться розысками Кожина. Я уверен, что присутствие в отряде представителя науки заставит сержанта одуматься и вернуться в часть. В противном случае мы рискуем рано или поздно потерять его. Его могут убить и, что еще хуже, взять в плен. Летающий человек обязательно заинтересует ваших немецких коллег, а выжимать секреты они, как вы знаете, большие мастера.

Последнее замечание генерала стало решающим. Примириться с тем, что летающий человек может попасть в руки фашистских ученых, было для Батурина неприемлемо.

— Это меняет дело, — произнес он, нахмурившись. — Когда прикажете быть готовым к выполнению задания?

— Зависит от вас, Николай Николаевич. Ведь вам придется передать на время все свои дела. Но медлить, разумеется, тоже нельзя.

— Понятно, Петр Алексеевич. Я завтра же приступлю к передаче дел. Как только буду готов, позвоню.

 

21

Генерал не преувеличивал, когда говорил, что Ночной Орел стал грозой всего района. Это действительно было так.

С той ночи, когда Кожин покинул партизанский лагерь и совершил свои первые нападения на фашистов, в этом горном районе началась короткая, но блистательная и сокрушительная эра беспрецедентных подвигов Ночного Орла.

Каждую ночь то в одном конце района, то в другом происходили неслыханные по своей дерзости и смелости диверсии. Перемещаясь со скоростью самолета, Кожин в одну ночь успевал осуществить три-четыре операции в местах, отстоящих на десятки километров одно от другого.

Создавалось впечатление, что это действует группа в несколько сот человек. В своих реляциях, рапортах и донесениях вышестоящему начальству районные немецкие власти, отчитываясь за действия Ночного Орла, неизменно писали о нем как о «большой и разветвленной подпольной организации большевистских бандитов». Они ни за что не поверили бы, что это действует один-единственный человек.

Удары Ночного Орла всегда были точны и неотразимы. Но не сами эти удары заставляли оккупантов нервничать, а порой и впадать в панику. Больше всего их пугало то непостижимое обстоятельство, что любые меры предосторожности, любая охрана и любые ловушки оказывались бессильными перед вездесущим и неуловимым Ночным Орлом. Его дерзкие налеты поражали воображение врагов не столько своей кровавой эффективностью, сколько неожиданностью и загадочностью.

О том, что удары наносятся с воздуха, никто не знал, да и мысль подобная никому не могла прийти в голову. Все свои операции Ночной Орел совершал исключительно под покровом ночи, проносясь черной бесшумной тенью то над одним, то над другим концом обширного района. И всюду, где он появлялся, гремели взрывы, полыхали пожары и оставались десятки вражеских трупов. Можно было подумать, что само небо карает фашистов за их зверскую жестокость.

Неизвестно, как и откуда, просто из темноты, из воздуха, кто-то невидимый расстреливал из автомата немецкие патрули, швырял гранаты в окна штабов, резал телефонные провода, поджигал усиленно охраняемые склады с горючим, снимал караулы на мостах, а затем беспрепятственно взрывал эти мосты, уничтожал самолеты прямо на аэродромах. Дошло до того, что фашисты нигде себя не чувствовали в безопасности, даже дома, в постели. Ночь несла с собой ужас, смерть, разрушения, и никто не знал, чей наступает черед.

Вот идет военный эшелон с людьми и техникой для фронта. Путь проверен и усиленно охраняется. И вдруг — столб огня, грохот, страшный взрыв раскалывает темноту ночи. Поезд на полном ходу срывается под откос, вагоны превращаются в щепки, сотни солдат, не добравшись до линии фронта, гибнут под обломками эшелона.

А как это произошло, никто не заметил.

Ни одна живая душа не видела, как навстречу поезду из темного ночного неба стремительно вылетел человек, метнул на полотно перед самым паровозом несколько гранат и тут же ушел в черную высь. Лишь потом где-нибудь среди обломков находили небольшие листки с надписью: «Это сделал Ночной Орел». А если и не находили, то все равно догадывались, чьих рук это дело, и в очередной сводке сами писали о Ночном Орле, величая его не иначе, как крупной подпольной организацией, раскинутой по всему району.

Но не успеют районные власти исправить железнодорожное полотно, убрать обломки и сосчитать убитых, как с другого конца района уже звонит, надрываясь, какой-нибудь одуревший от ужаса вояка и докладывает о новой потрясающей диверсии.

Он, капитан, сделал все, чтобы доверенный ему объект был огражден от любых проникновении подпольщиков. Он лично каждую ночь проверял посты. Он не виноват, что вдруг, неизвестно каким путем, на объект проникли бандиты, и теперь — теперь здесь лишь развалины, пепел и трупы. Но у него есть оправдательный документ. Он нашел листок с надписью «Это сделал Ночной Орел».

И так было каждую ночь. То там, то здесь гремели взрывы, полыхали пожары и меткие выстрелы поражали гитлеровцев. Дошло до того, что при одном лишь имени Ночного Орла фашисты вздрагивали и бледнели, словно им напоминали о неминуемой гибели.

 

22

Одной из самых блестящих операций Ночного Орла было нападение на лагерь советских военнопленных близ К-ова. По смелости, оперативности и четкости эту операцию нельзя сравнить ни с одной. Здесь Кожин превзошел самого себя.

О существовании лагеря он узнал от Влаха, когда еще, весь стянутый повязками, лежал на чердаке сторожки и представлял свое будущее в самых мрачных красках.

Сведения, полученные от лесника, были общего порядка. Да Кожин и не думал тогда, что они смогут ему пригодиться. Позже, находясь уже в отряде, он слышал от чешских партизан, что лагерь близ К-ова не простой, что в нем содержатся исключительно кадровые командиры Красной Армии, что среди пленных советских офицеров есть даже два полковника.

В партизанском отряде часто говорили о лагере военнопленных. Этот лагерь был постоянным укором совести для всех местных партизан. Операцию по освобождению военнопленных планировали многие партизанские отряды, в том числе и отряд Горалека. Но осуществление операции было связано с трудностями, почти непреодолимыми.

Лагерь был слишком хорошо укреплен. Лес вокруг него был вырублен на двести метров во все стороны; все окружающее пространство заминировано, проходы через него держались в секрете и менялись каждые двое суток; сам лагерь был окружен бетонной стеной и тремя линиями проволочного заграждения; на четырех вышках были установлены пулеметы и прожекторы; охрана лагеря состояла из двух эсэсовских взводов и дюжины специально тренированных овчарок. Три лагерных барака, в которых находились пленные, стояли буквой «П», причем все окна и двери выходили внутрь «буквы», наружные же стены были глухими. Напротив открытой стороны «П» стоял большой бункер, в котором жила охрана лагеря и находились все его хозяйственные отделы.

Лагерь, как видно, был небольшой, но взять его было не просто.

Готовясь к операции, Кожин учел все эти факты. Он понимал, что с земли лагерь неприступен. Главным образом из-за минного заграждения. Но с воздуха его взять можно. Для этого надо выбрать подходящее время и продумать все детали молниеносной операции.

Несколько ночей Кожин посвятил разведке. Он часами кружил над лагерем на безопасной высоте, изучая периодичность вечерних лагерных поверок, смены караулов и распорядок лагерной жизни в ночное время. Таким образом ему удалось установить, что самым подходящим временем для налета будет вечерняя поверка, которая происходила между девятым и десятым часом вечера. В это время все пленные выстраивались на плацу перед бараками, а весь личный состав охраны стоял перед бункером с автоматами на груди.

Покончив с изучением обстановки, Кожин одну ночь посвятил заготовке боевых припасов. В лесу, в противоположных концах от лагеря, на расстоянии двух километров одно от другого он соорудил в кронах сосен гнезда, где сложил запас гранат и дисков для автомата.

И вот настал решающий вечер.

Ровно в девять часов Кожин появился над лесом и в трех километрах от лагеря стал набирать высоту. При нем были автомат с полным диском и десять связанных попарно гранат. Больше он поднять не мог, не рискуя сорваться с бреющего полета и разбиться о верхушки деревьев.

Набрав высоту в две тысячи метров, он ринулся вниз и, тут же перейдя на бреющий полет, стремительно помчался к лагерю. В течение считанных секунд он успел забросать гранатами все четыре сторожевые вышки и улетел к гнезду за новыми боеприпасами. Не успели немцы опомниться, как он снова появился над лагерем, сея смерть и разрушения. После этого он ворвался на одну из вышек, добил из автомата часовых и из стоявшего там тяжелого пулемета принялся косить метавшихся перед бункером насмерть перепуганных эсэсовцев.

Как он и рассчитывал, пленные не остались пассивными свидетелями боя. Они ринулись на разбегавшуюся охрану, хватали оружие убитых, разоружали и связывали живых, расстреливали яростно мечущихся собак, загораживали выходы.

Не прошло и десяти минут, как бой был окончен, неприступный лагерь был взят.

Убедившись, что пленные не нуждаются больше в его помощи, Кожин, никем не замеченный в кромешной тьме, поднялся в воздух и с высоты двухсот — трехсот метров наблюдал некоторое время за происходящим в лагере. Сердце его пело от радости.

Освободившиеся узники действовали быстро и решительно.

Разобрав оружие, боеприпасы, провиант и одежду, бывшие пленные в сомкнутом строю покинули лагерь и ушли в леса. Кто-то из них, по всей вероятности, успел перед уходом подобрать один из оставленных Кожиным листков с лаконичной надписью: «Это сделал Ночной Орел». А может быть, они и так догадались, кто был их нежданным избавителем. Так или иначе, но возникший самостоятельный партизанский отряд назвался гордым именем Ночного Орла. Отряд этот с боями двинулся навстречу фронту, нанося фашистам немалый урон.

 

23

Молва о подвигах Ночного Орла разнеслась во все концы обширного района. Дошла она, конечно, и до партизанского отряда шахтера Горалека.

Бойцы отряда были уверены, что это действует какая-то новая группировка смелых и опытных подпольщиков, объединившихся под общим названием «Ночной Орел». Как видно, не только немцев, но и партизан ввели в заблуждение многочисленные диверсии летающего человека.

Разговоров по этому поводу было в отряде превеликое множество. И какие это были разговоры! Они были проникнуты не только восхищением, но и вполне законной завистью, которую в сердцах партизан вызывала боевая отвага неизвестных патриотов.

И это было вполне понятно. Ведь группа «Ночной Орел» возникла недавно, однако за неделю она умудрилась сделать больше, чем отряд Горалека за все время своего существования. Едва возникнув, она покрыла себя славой! По донесениям разведки, немцы вообще теперь перестали интересоваться партизанскими отрядами. Все свои силы они бросили на борьбу с группой «Ночной Орел».

Учитывая настроение, создавшееся в отряде, Локтев и Горалек решили осуществить ряд крупных диверсий. То обстоятельство, что оккупанты были всецело заняты Ночным Орлом, создавало благоприятную обстановку для активных действий широкого масштаба.

Командиры отлично знали, что Ночной Орел не новая подпольная группа, а их строптивый подопечный — летающий сержант Кожин. Но они молчали об этом, чтобы не дать распространиться слухам об этом удивительном человеке. Эти слухи могут дойти до немцев, и Кожин тогда не только потеряет преимущество внезапности и загадочности своих ударов, но и подвергнется серьезной угрозе попасть в смертельную западню.

Горалек не скрывал своего глубокого восхищения Кожиным, его беспримерными дерзкими подвигами.

В то утро, когда обнаружилось, что Кожин покинул базу, Горалек говорил вконец расстроенному майору:

— Это ты сам виноват, дружище Локтев. Надо было сержанта приспособить к какому-нибудь немудреному делу. Парень он горячий, боевой! Такого заставь без дела сидеть, так он, пожалуй, и спятить может. А у Кожина еще и эта его летучесть. Ты представляешь, каково ему было выполнять твои приказы и соблюдать твои запреты? Кругом леса, небо, простор, друзья-товарищи ходят на боевые дела, а тут сиди, словно ты арестант или паралитик какой-нибудь. Нет, майор, такое даже я бы не вынес, а Кожин в свои двадцать два года и подавно. Дал бы ты ему отдушину, позволил бы хоть в разведку по ночам летать, он бы и успокоился, потому что был бы при деле. А теперь ищи-свищи его!

Локтев молча согласился с доводами шахтера и лишь попросил его говорить в отряде, что сержант Кожин отправлен на особое секретное задание.

Когда слава о Ночном Орле стала греметь по всему району, Горалек открыто восторгался им и, оставаясь с Локтевым наедине, не забывал уязвить своего друга:

— Ну что, майор, кто из нас мыслит по-государственному? Мы с Кожиным или ты? Ведь Кожин-то герой, а? Герой или нет?

— Что герой, я не отрицаю. Но трибунала ему все равно не миновать, — сухо отвечал Локтев.

— Врешь! — кипятился Горалек. — Ты просто дразнишь меня! Какой трибунал? За что?!

— За злостное нарушение воинской дисциплины, за невыполнение приказа в боевой обстановке, за самовольный уход из части, за анархистское поведение, за срыв мероприятия государственной важности. Ты, Горалек, партизан и рассуждаешь по-партизански. По-твоему, раз бьет фашистов, значит, и хорош. А ведь Кожин — боец Красной Армии и к тому же комсомолец. Он обязан подчиняться уставу, дорожить честью бойца. За подвиги его, конечно, следует наградить, но за анархистские настроения и действия строжайше наказать.

— Не верю! Нельзя Кожина наказывать!.. — загремел Горалек. — Ну как ты его накажешь, если он единственный на Земле человек, умеющий летать! Как ты его накажешь? Расстреляешь? В тюрьму посадишь? Чепуха все это! С такой редкой птицей надо обращаться бережно. К нему твои мерки неприменимы!

Где-то в глубине души Локтев понимал, что Горалек прав, но признаться в этом ему было трудно. И поэтому возражения его звучали далеко не столь убедительно, как ему хотелось.

— Не увлекайся им, Горалек. С Кожиным еще будет серьезный разговор! Его способностью заинтересовалась Москва, я получил приказ о немедленной отправке его в распоряжение столичных ученых, а он сбежал! Своими сумасшедшими налетами на фашистов он старается оправдать свой поступок, но это не поможет ему. Рискуя своей жизнью, он наносит вред советской науке, а стало быть, и Советскому государству.

— Вред? Кожин наносит вред?! Ну, майор, это уж ты преувеличиваешь!

— Нисколько. Вред, потому что это время можно было бы использовать гораздо лучше. Что он сделал? Ну, пустил в расход две-три сотни фашистов, взорвал мост, эшелон пустил под откос, поджег несколько складов да ликвидировал с десяток самолетов и полсотни машин.

— И освободил пленных советских офицеров, которые вернулись в строй и снова бьют фашистов! — вставил Горалек.

— Правильно, — согласился Локтев. — И тем не менее это не оправдывает его уход из части, не оправдывает риск, которому он себя подвергает. Все это было бы сделано и без него. А вот изучать причины, благодаря которым человек может летать, без Кожина никак невозможно. Если Кожин из-за своей безудержной лихости погибнет, науке, всему человечеству будет нанесен такой урон, что и представить себе трудно. Даже если Кожин сделает в тысячу раз больше, но в конце концов все-таки погибнет, он не оправдает себя этим перед современниками.

— Сухарь ты, майор, вот что я тебе скажу, — хмуро заявил Горалек. — Может, ты и правильно все говоришь, но слушать тебя тошно. По-моему, ты забываешь о самом главном — о том, что Кожин не птица, а живой человек. Если бы ты думал об этом, Кожин не ушел бы из отряда. Любой, даже самый ценный для общества человек, имеет право поступать так, как ему велит его человеческая душа. Вот у вас был великий поэт Пушкин. Ты что, не пустил бы Пушкина на войну, если бы он рвался сражаться за Родину?

— Не пустил бы, — не колеблясь, ответил Локтев.

Видя, что майора не переспорить, Горалек огорченно крякал и переводил разговор на другую тему.

Споры эти велись ежедневно и никогда не приводили к согласию. Однажды во время подобного разговора Локтев сказал:

— Вот что, друг шахтер. Восхищаться Кожиным, молиться на Кожина я тебе не возбраняю, это твое личное дело. Но, помимо личного, есть еще и дело государственное, народное, которому мы оба служим. А для пользы этого дела нам необходимо как можно скорее связаться с Кожиным и убедить его, чтобы он прекратил свои гусарские выходки и делал то, что ему положено делать.

С таким подходом к делу Горалек согласился:

— Ты, майор, в самую точку попал. Связаться с ним нужно. В любом случае!..Только как это сделать? Он ведь летучий. Трудно даже представить себе, как он живет, где спит, куда прячет трофейное оружие. Это будет трудная задача!

— Трудная, но выполнить ее надо. Скоро к нам должен прилететь видный ученый из Москвы, профессор. Специально для того чтобы заняться Кожиным, убедить его вернуться, не дать этому сумасшедшему пропасть за здорово живешь. Стыдно будет, Горалек, если мы к приезду профессора не сумеем хотя бы связь с Кожиным наладить!

— Базу его надо искать, базу.

— База у него, скорей всего, где-нибудь в горах. В населенных пунктах ему опасно оставаться.

— Это верно.

— Вот и прикинь, где он мог устроить базу. Ты ведь лучше меня знаешь здешние горы.

Горалек сгреб в кулак свою великолепную черную бороду и крепко задумался.

— Задачу ты мне задал, майор… А впрочем, почему бы и не прикинуть? Если бы это мне довелось летать, как наш друг Кожин, и пришлось искать, где бы соорудить базу, я бы выбрал для этого Чертов Палец. Самое подходящее место.

— Что это за Чертов Палец?

— Скала такая. А вернее, высокий каменный столб. Высоты в нем метров двести, стороны отвесные, как стена. Ни один человек не забирался на его вершину. Один скалолаз из Праги пытался в тридцать шестом, да сорвался, бедняга, с половины и расшибся насмерть. Так этот Чертов Палец до сих пор и стоит непокоренный. Одни птицы на нем гнездятся. Лучшей базы Кожину не придумать.

— А что там, на вершине-то, пещера, что ли, какая есть или так просто, гладкое место?

— А кто его знает. Снизу не разобрать. А с соседних гор тоже не видно, потому что далеко. Да ведь это неважно, есть там пещера или нет. Одному человеку большой дыры не нужно, всегда можно выдолбить. К тому же Кожин-то шахтер, подрывник, небось сумеет заложить взрывчатку и сделать себе пещеру, если природа не позаботилась.

— Ну хорошо. А где находится этот Чертов Палец? — Да как тебе сказать?… Где Медвежий лог знаешь?

— Знаю.

— Так вот, ежели миновать Медвежий лог и взять направление на гору Белый Горб, то километров через двадцать и наткнешься на Чертов Палец.

— Далековато…

— Это нам с тобой далековато, а Кожину пустяки — пять минут — и он дома.

— Что правда, то правда, — сказал майор. — Надо будет понаблюдать за этим Чертовым Пальцем.

 

24

Горалек попал в самую точку. Его предположение относительно возможной базы летающего человека оказалось совершенно правильным. Да и не удивительно — в окрестных горах не было для такой базы более удобного места, чем одинокий каменный столб, прозванный Чертовым Пальцем.

Кожин обнаружил его не сразу.

Первые ночи, возвращаясь с боевых операций, он, усталый и голодный, подолгу кружил над пустынными горами в поисках надежного убежища. Ничего не подыскав, он пристраивался для отдыха где-нибудь на дереве. Но что это за сон! Привязанный ремнями к стволу, он не столько спал, сколько дрожал от холода да то и дело тревожно озирался по сторонам, заслышав какой-нибудь подозрительный шорох.

Кожин понимал, что так ему долго не протянуть. Ночные операции требовали больших физических усилий и душевной собранности. Для этого ему необходимо было найти такое место, где он мог бы отдыхать в тепле и безопасности. Да и само осуществление операций требовало, чтобы в запасе всегда было достаточное количество нужного оружия и боеприпасов. Нужна база. Постоянная, надежная, безопасная база…

И вот на исходе четвертой ночи Кожин обнаружил среди гор высокий каменный столб.

«Вот где будет гнездо Ночного Орла!» — обрадовался сержант и, убедившись в полной неприступности утеса, опустился на его вершину.

Но здесь его ожидало горькое разочарование. Вершина Чертова Пальца оказалась совершенно не приспособленной для сооружения жилья. Она представляла собой два выщербленных зуба, между которыми была небольшая покатая площадка, продуваемая ветром. На площадке даже стоять было невозможно, не говоря уж о какой-либо работе.

Однако Кожин не бросил своей находки. Он принялся медленно летать вокруг каменного столба, опускаясь все ниже и ниже и тщательно осматривая все выступы, закоулки и расселины причудливой скалы. Вскоре его терпение было вознаграждено Метрах в сорока ниже вершины он наткнулся на глубокую нишу, скрытую за острым уступом. Это была маленькая пещера, над созданием которой дожди и ветры трудились много тысячелетий. Вход в углубление был отгорожен от внешнего мира высоким зубцом.

— Вот я и дома! — воскликнул Кожин, осмотрев пещеру. Он понимал, что лучшего убежища ему не найти. На востоке уже брезжил рассвет. Кожин себя чувствовал настолько усталым и разбитым, что решил основательное благоустройство своего нового жилья отложить на другое время. Он лишь очистил маленький грот от птичьего помета да слетал разок за охапкой хвойных веток. Устроив себе прямо на камнях примитивное ложе, он лег спать, впервые после бегства из партизанского лагеря наслаждаясь безопасностью положения и удобством постели.

В этот день Кожин спал долго и крепко. Проснулся от странного щемящего беспокойства. Открыв глаза, долго лежал неподвижно, вдыхая аромат свежей хвои и усиленно стараясь понять причину своего волнения. И вдруг его озарило: «Да ведь сегодня среда!»

Глянул на часы — пять. Вот это называется богатырский сон! Целых десять часов!

Наскоро подкрепившись плиткой шоколада, Кожин вылетел из грота и, взяв разгон с небольшой высоты, помчался к той заветной горе, на которой назначил встречи с Иветой.

День был погожий, небо почти чистое, а видимость настолько хорошая, что Кожину пришлось из осторожности летать над самыми верхушками деревьев.

А вот и гора с огромным развесистым дубом на вершине. Кожин опустился в крону дерева и осторожно осмотрелся. Никого. Голые, уже полностью лишенные листвы ветви плохо укрывали. Пришлось перебраться на соседнюю ель.

Два часа ждал Кожин Ивету, но девушка так и не пришла. Было уже совсем темно, когда он решил наконец покинуть место встречи. Улетал в подавленном состоянии духа.

Неужели Ивета обманула? Неужели она поверила командирам, которые, наверное, объявили Кожина дезертиром, а может, даже и предателем! Или, может быть, случилось что-нибудь такое, что помешало Ивете покинуть лагерь и прийти на свидание?… Можно думать все что угодно, а на деле остается только одно — ждать следующей среды.

Кожину было и горько, и обидно, однако он не мог слишком долго предаваться этим чувствам. Новые заботы вскоре отвлекли его от печальных мыслей. У него теперь есть собственный дом, этот дом надо устраивать, отделывать, превращать из пустой холодной пещеры в настоящее гнездо Ночного Орла.

В гнезде должно быть все — и постель, и еда, и тепло, и даже склад боеприпасов, необходимых для ночных вылазок. Но все это нужно где-то и как-то достать, пользуясь своими возможностями. Ему предстояло добывать для существования абсолютно все, добывать действительно как орлу — неожиданно бросаясь с высоты на добычу, предварительно выследив ее.

 

25

Заботы по устройству теплого жилья, в котором не страшно будет встретить приближающуюся зиму, не отвлекали Кожина от его основных боевых дел. Ни на одну ночь он не оставлял фашистов в покое, не давал им ни малейшей передышки. Но теперь он забирал у немцев не только оружие и боеприпасы, но и самые различные вещи домашнего обихода — одеяла, одежду, посуду, аккумуляторную электроплитку, продукты и прочее в этом роде. Одновременно он ликвидировал и свои прежние тайники, перенеся их содержимое в пещеру на Чертовом Пальце.

Через несколько дней пустой каменный грот преобразился До неузнаваемости. Вход в него плотно закрыла палатка из маскировочного брезента; внутри появилась настоящая постель с кучей одеял и даже с подушкой; небольшой ящик, в котором Кожин принес продукты, отлично заменял стол; для освещения служили стеариновые свечи, которых удалось добыть несколько пачек. Но самым главным для Кожина был аккумуляторный радиоприемник, конфискованный им в сторожевом помещении возле аэродрома. Теперь он был в курсе всех событий в мире, мог ежедневно слышать голос Родины.

Постепенно в его убежище накопился и целый склад боеприпасов — гранаты, мины, автоматные и пулеметные диски, фаустпатроны, пакеты со взрывчаткой и прочее.

Появилось и новое оружие — пять пистолетов, три автомата, легкий пулемет. Теперь он мог спокойно приступать к самым различным операциям, не страшась никаких сложностей. Действия его после этого стали еще более сокрушительными. В этот период он и совершил такие великолепные диверсии, как взрывы мостов, уничтожение эшелона, поджог склада с горючим, налет на лагерь военнопленных и так далее.

Теперь он не просто искал подходящего случая нагнать ужас на фашистов. Вначале его диверсии сводились к импровизированным налетам и больше походили на охоту, чем на продуманные операции. Теперь же он заранее продумывал каждую очередную диверсию, собирал необходимые данные о намеченном объекте, искал самые действенные приемы для его уничтожения. Возвращаясь под утро после очередного дела, он тщательно анализировал свои действия, восстанавливая весь ход событий, и тем самым совершенствовал тактику своих небывалых в военном деле воздушных ударов.

Для учета причиняемых фашистам потерь он завел дневник, в который ежедневно записывал лаконичные данные о своих боевых успехах, набрасывал контуры новых задуманных операций.

Если ему удавалось проникнуть в штаб какой-нибудь части, он теперь не просто убивал, уничтожал, сжигал, а старался захватить карты и документы, из которых узнавал потом о намерениях и планах гитлеровцев. Важность некоторых из захваченных таким образом документов навела Кожина на мысль, что они могут представлять ценность не только для него самого, но и для партизанских отрядов и даже для командования Красной Армии. Он понял, что оставаться в полной изоляции ему нельзя, что связь с людьми, участвующими в кровопролитной войне против фашизма, ему просто необходима.

Таким образом, к личным мотивам, побуждающим его желать встречи с любимой девушкой, присоединились мотивы, продиктованные сознанием своего патриотического и воинского долга. Теперь он ждал встречи с Иветой с еще большим волнением.

Наконец долгожданная среда приблизилась.

Накануне ночью Кожин работал с особенным азартом. Он совершил дерзкий налет на штаб дивизии в Б., расстрелял нескольких фашистских солдат и офицеров, подорвал сейф и похитил из него целую пачку секретных документов. Перед тем как скрыться, забросал караульное помещение штаба гранатами. В другом конце района он в ту же ночь поджег из фаустпатрона фашистский танк, стоявший во дворе казармы.

Вернувшись в свое убежище, Кожин долго не мог заснуть. Нервы его были взвинчены, сердце никак не хотело успокоиться. Ведь этим вечером ему предстояло убедиться в верности его дорогой Ветушки, а кроме того, наладить связь с партизанским отрядом и передать для Локтева и Горалека первый ценный подарок — добытые этой ночью секретные документы фашистского штаба.

 

26

Во второй половине дня, когда командиры разрабатывали для своего отряда новую боевую операцию, в дверь штаба, робко постучавшись, вошла Ивета.

— Вам что нужно, сестра? — недовольно спросил Локтев.

— Я к товарищу Горалеку. Товарищ Горалек, позвольте мне сегодня отлучиться из лагеря часа на три. От пяти до восьми вечера, — скороговоркой проговорила девушка и вся при этом залилась краской.

— Отлучиться из лагеря? Куда же это ты собираешься? — удивленно прогудел Горалек.

— Мне тут недалеко, в лес… В одно место… Это близко, километра три-четыре, не больше. Я быстро обернусь и к восьми уже снова буду здесь. У доктора я уже отпросилась…

— Погоди, «у доктора»… Скажи-ка лучше, зачем тебе в лес понадобилось? Может, ты наслушалась разных россказней и собираешься на поиски ночных орлов?

— Что вы, товарищ Горалек! У меня личное дело!

— Ах, вон как! Личное… Тогда проходи, садись. Вот так. А теперь, сестра Ивета, слушай. У партизан не бывает личных дел. Они не смеют отлучаться из отряда, если командир не знает, куда и зачем они идут. От этого зависит наша общая безопасность. Уловила?

— Да, товарищ Горалек.

Ивета сидела на краешке ящика и нервно теребила платочек. Она не ожидала такого поворота и теперь готова была расплакаться. И зачем она только пришла сюда!

Почему не отказалась от встречи с Иваном, как в прошлую среду?…

Заметив ее растерянность, Горалек стал строгим и официальным:

— Итак, сестра Ивета, куда и зачем вы намерены отлучиться из лагеря?

Локтев постукивал пальцами по столу и с интересом прислушивался к разговору. У Иветы задрожали губы.

— Я не могу… — всхлипнула она.

— Ах, вон как даже! Тогда скажите, почему вы не можете?

— Я… я… должна встретиться с человеком, которого люблю…

У Локтева поднялась одна бровь и дрогнули уголки губ. В черных глазах Горалека мелькнула смешинка. Однако тон допроса он не смягчил:

— Кто этот человек?

— Не надо, товарищ Горалек, не спрашивайте!.. Это хороший человек, но вы… вы… можете неправильно отнестись к нему и напрасно его обидеть… Я лучше никуда не пойду! Разрешите мне вернуться к раненым!..

— Нет, Ивета, не разрешу! Сидите! Дело зашло слишком далеко. Мы уважаем ваши чувства, мы согласны признать, что ваш избранник хороший человек, но мы должны знать, с кем вы встречаетесь. И среди наших врагов, среди немцев, есть хорошие люди. Есть сочувствующие, а есть и такие, которые поняли, что фашизм — зло для всех людей, и поэтому активно нам помогают. Не бойтесь сказать правду. Этот человек немец, да?

— Немец?!. Ну что вы, что вы, товарищ Горалек! Разве я стала бы дружить с немцем!.. Он русский! — горячо воскликнула Ивета.

Командиры многозначительно переглянулись.

— Вы говорите, он русский? — спокойно заметил майор. — Но если русский, то в чем же дело? Почему вы боитесь, что мы обидим его?

Ивета подавленно молчала. Она поняла, что и так уже сказала слишком много.

— Или, быть может, он из этих… из власовцев? — нахмурившись, сурово спросил Локтев.

— Нет, нет, он настоящий советский! Он наш! — воскликнула с жаром Ивета и вдруг залилась слезами.

— Он наш!.. Он честный человек!.. — говорила она сквозь рыдания. — Только вы… вы… товарищ майор… вы неправильно относитесь к нему!.. Он… он… должен скрываться!.. У него секрет!..

— Все ясно, — коротко бросил Локтев Горалеку и поднялся, заметно взволнованный.

— Сестра Ивета! — заговорил ой с нажимом. — У вас сегодня свидание с сержантом Иваном Кожиным, да? Говорите правду!

Ивета кивнула. Говорить она не могла. Горалек вскочил, чуть не опрокинув шаткий стол. Он схватился за бороду и прикусил губу. От радости ему захотелось закричать «ура» и расцеловать эту милую плачущую девушку, и лишь строгий предостерегающий взгляд Локтева заставил его сдержаться.

После короткого молчания Локтев перевел дыхание, и спокойно, почти равнодушно произнес:

— Это меняет дело. Напрасно вы, Ивета, сразу не сказали нам правду. Не было бы этого неприятного для вас разговора. Кожину мы не собираемся причинять никакого вреда. Ваши опасения на этот счет совершенно напрасны. Ведь вы же знаете, что он выполняет ответственное задание.

Ивета потупилась и покраснела.

— Я видела Ивана перед тем, как он… улетел… Я знаю… я не поверила, что у него задание… Он сам… Потому я и боялась сказать о нем…

— И зря вы не поверили. Приказ по отряду — документ официальный. Раз в приказе сказано, что Кожин выполняет особое ответственное задание, стало быть, это так и есть. Конечно, ему не следовало назначать с вами встречу, однако серьезного проступка мы в этом не видим. Но так как он выполняет особо важное и секретное задание, вы должны хранить в глубочайшем секрете место ваших встреч. От этого зависит безопасность Кожина. Что же касается самого свидания, мы не против. Идите! Но перед уходом загляните еще сюда. Мы воспользуемся вашей встречей и пошлем с вами пакет для передачи Кожину. Товарищ Горалек, подтвердите мои слова!

— Да, да, сестра Ивета, Кожин не скрывается. Он в самом деле выполняет важное задание. Такого смелого и честного парня я в жизни не встречал! Одно слово — шахтер! Тебя можно только поздравить, Ивета, — с готовностью прогудел Горалек.

У Иветы мгновенно высохли слезы и глаза засияли от радости.

— Это правда? Значит, он не самовольно улетел? А я сомневалась! Думала, вы так только, для отвода глаз!

— Что ты, что ты! Кожин — и вдруг самовольно!.. Только о том, что он именно улетел, ты помалкивай!

— Да, да, товарищ Горалек! Я понимаю!

— Вот и молодец. Ну, беги давай, готовься. Да не забудь зайти за пакетом!

Ивета выбежала из штабного отсека, не чуя под собой ног от внезапно свалившегося на нее счастья.

После ее ухода Локтев сказал:

— Вот это удача, Горалек! Вот это удача! Теперь Кожин от нас никуда не денется. Теперь мы его подтянем! А там и профессор из Москвы подоспеет!..

Горалек с довольным видом поглаживал бороду. — Здорово получилось, ничего не скажешь! Мы тут думаем, голову себе ломаем, а решение вот оно — рядом ходит! И до чего же, майор, интересно иногда в жизни получается! Казалось бы, что такое любовь? Уж такое личное дело, что Дальше некуда. А смотри-ка, выходит, что иногда и любовь помогает решать важные государственные задачи. Ты согласен со мной?

— Согласен, Горалек.

Неожиданная возможность установить с Кожиным непосредственную связь настолько воодушевила командиров, что на некоторое время они перестали заниматься вопросом, где у Кожина устроена база, положившись на то, что смогут на него подействовать через Ивету.

 

27

Хотелось идти быстрее, а ноги не слушались. Может, от усталости? Ведь это только издали казалось, что до вершины с развесистым деревом рукой подать. Или, может, от волнения?…

Поднимаясь по крутому склону горы и погружаясь при этом по самые щиколотки в багряно-золотистые листья, Иве-та шла все тише, все тяжелее. Она задыхалась, ей было жарко. Волосы выбились из-под платка, щеки раскраснелись.

Вон и дуб-великан стоит, раскинув во все стороны могучие руки-ветви. Стоит голый, некрасивый, словно стыдится своей наготы и загораживает Ивете дорогу:

«Куда ты идешь? Чего тебе здесь нужно?…»

А кругом тихо, безлюдно… Где же Иван? Нет Ивана. В сердце просочилось горькое сомнение. Вдруг он обиделся, что в прошлую среду она не пришла, и решил не посещать больше заветную вершину?… Это будет ужасно!.. И пакет… как же она передаст ему пакет?…

Добравшись до вершины, Ивета остановилась и осмотрелась по сторонам. Тяжело переводя дыхание, она старалась угомонить громко стучащее сердце, чтобы оно не мешало ей слушать окружающую тишину.

Неподалеку лежало огромное, вывороченное с корнями дерево. Ствол его был в два раза толще, чем у здорового дуба. Должно быть, старик дуб упал под напором урагана, уступил место молодому. Ивета подошла к поверженному гиганту, присела на торчавший в сторону обломок ветви и затихла. Она не могла сразу уйти. Решила посидеть хотя бы полчаса. Время еще было не позднее.

Она не услышала ни малейшего шороха. Кто-то сзади бесшумно подкрался к ней, чьи-то теплые ладони прикрыли ей глаза. Ивета громко вскрикнула от неожиданности и вскочила.

По другую сторону лежавшего на земле ствола стоял Иван и смеялся над ее испугом.

Ивета сразу узнала его, хотя внешне он за эти две недели сильно изменился. Лицо его еще больше похудело, заострилось и обросло черной щетиной, обещавшей в недалеком будущем превратиться в густую бороду. Вместо прежней ватной куртки на нем был трофейный летный комбинезон с застежками — «молниями», перетянутый ремнями, маскировочная плащ-палатка, мягкие офицерские сапоги. Только шапка осталась прежняя — кожаный шлем со звездочкой. Кроме того, он весь был увешан оружием, отчего вид у него был воинственный и грозный. Высокий, широкоплечий, он показался Ивете сказочным богатырем.

— Боже мой, Иван!..

Кожин, опершись на руку, легко перемахнул через ствол и заключил Ивету в свои могучие объятия.

— Ветушка, милая, как хорошо, что ты пришла! Он целовал ее губы, щеки, глаза.

Она радостно смеялась и лишь слабо ему сопротивлялась.

— Ой, Иван!.. Погоди… ты колючий!.. И… и… ты прямо ходячий арсенал!.. Мы взорвемся, Иван!..

— Не бойся, глупая! Не взорвемся!.. Я так рад, так рад, что с ума можно сойти!..

Ну, дай я хоть насмотрюсь на тебя!.. Ты все такая же маленькая! Нисколько не подросла!

— Зато ты скоро станешь высотой вот с этот дуб!

Они наперебой болтали те милые пустяки, которыми все влюбленные на свете выражают радость и счастье долгожданной встречи.

Успокоившись немного, они вспомнили о деле. Уселись на поваленное дерево и принялись обмениваться новостями.

Когда Ивета рассказала о сегодняшней беседе с партизанскими командирами, Кожин счастливо рассмеялся. Сбылось его заветное желание — с него сняли вину в самовольном уходе, придали его положению законную окраску особого боевого задания. Теперь можно действовать еще более решительно. Но Ивете он ничего не сказал о своем самовольном уходе. Зачем ее зря беспокоить.

— Правильно, Ветушка! Правильно тебе сказал майор! Я действительно выполняю важное секретное задание командования! Зря ты сразу не поверила, когда они объявили об этом в приказе. Ты, поди, потому и не пришла прошлую среду, что заподозрила меня в самовольном уходе из отряда?

— Нет, Иван, не потому. Я просто побоялась отпрашиваться у Горалека. Побоялась, что выдам тебя нечаянно.

— Ну ладно. Что прошло, то прошло. Хорошо, что теперь не побоялась. А я для командиров тоже кое-что приготовил.

Он открыл пристегнутую к поясу кожаную сумку, вынул из нее толстую пачку бумаг, перевязанную шпагатом.

— Вот мой подарок Локтеву и Горалеку. Возьми и передай им. Они будут очень рады!.. А для тебя, Ветушка, у меня тоже есть подарок. Смотри!.. — Из той же сумки он вынул изящный маленький браунинг и протянул его Ивете.

Девушка не поверила своим глазам:

— Это мне, Иван?!

— А то кому же? Конечно, тебе! Отличная дамская игрушка! Но, между прочим, из нее можно уложить здоровенного эсэсовца.

— Но что я-то с ней буду делать? Я же и стрелять-то не умею!

— Научишься! Попроси ребят, они тебя с удовольствием научат. Я бы и сам, да не хочу тут шуметь. Услышит кто-нибудь выстрелы, и придется нам с тобой искать новое место для встреч.

— Нет, новое не надо. Здесь хорошо… Спасибо, Иван! Ивета осторожно опустила пистолет в карман и только теперь вспомнила о пакете, который ей поручили передать Кожину. Она хлопнула себя по лбу:

— Ну и раззява же я! Чуть не забыла самое главное. У меня ведь тоже кое-что для тебя — есть. Письмо от майора Локтева. На, читай!

Кожин повертел конверт в руках, хотел было сунуть его в сумку, но Ивета остановила его:

— Ведено прочесть при мне и дать ответ. Читай, Иван!

Кожин подчинился и вскрыл конверт.

По мере того как он читал послание майора Локтева, лицо его становилось скучным и пасмурным. Дочитав, он вздохнул и сказал:

— Передай, Ветушка, товарищу майору, что встретиться с профессором я согласен. Но все остальные его советы я учту только тогда, когда мы полностью разобьем фашистов и закончим эту большую войну. Скажи ему так — сержант Кожин готов выполнить любое, самое трудное боевое задание. И еще скажи — он до конца останется верен своему воинскому долгу и будет бить фашистов, чего бы это ему ни стоило. Запомнишь?

— Запомню, Иван. А что это за профессор?

— Ученый из Москвы. Приедет специально, чтобы изучать мои летные способности.

— Как доктор Коринта?

— Да, Ветушка.

Она помолчала, потом, опустив глаза, тихо спросила:

— А что будет с доктором Коринтой, Иван? Ты совсем забыл о нем?

Кожин обиделся:

— Как ты можешь думать обо мне такое?! Разве я могу забыть его? Ведь это такой человек, такой человек!.. Нет, Ветушка, напрасно ты меня подозреваешь в неблагодарности. Я не только не забыл Коринту, я считаю, освободить его — мое самое главное, самое святое дело! Нашего доктора я фашистам не отдам!

— Ну, прости, Иван, прости, что я хоть на миг в тебе усомнилась. Больше не буду! Никогда!

Он улыбнулся и поцеловал ее.

— Ты говоришь, как ребенок.

Время летело быстро. Да и поговорить молодым людям было о чем. Когда они спохватились, стало уже совсем темно.

— Как же теперь быть, Иван? Мне страшно идти одной по лесу!

— И не надо одной. Я провожу тебя как можно дальше, а потом сверху прослежу, чтобы ты благополучно добралась до самого лагеря. Так что бояться тебе нечего. У тебя есть надежный провожатый! Ну что ж, пойдем!..

Они взялись за руки и медленно побрели вниз по склону. Под ногами у них тихо шуршали увядшие листья.

 

28

В городках и селах района появилось объявление: «Лица, проживающие в районе города Б. и не зарегистрированные по месту жительства, и все, кто достиг пятнадцати —. летнего возраста, должны немедленно зарегистрироваться в полицейском управлении. Крайний срок для регистрации — воскресенье 19 ноября 1944 года. Тот, кто в понедельник 20 ноября окажется незарегистрированным, будет расстрелян. Равным образом с понедельника 20 ноября 1944 года будут приговариваться к расстрелу лица, скрывающие у себя незарегистрированных. От обязательной регистрации освобождаются только германские подданные.

Уполномоченный по управлению делами Коринг, оберштурмбанфюрер СС и полковник полиции».

Объявление висело на домах и заборах, оглашалось по радио, зачитывалось под барабанный бой деревенскими стражниками.

Так военные и гражданские оккупационные власти начали массовое наступление на чешских патриотов, на участников Сопротивления, на загадочную подпольную группу «Ночной Орел».

Положение оккупантов стало в последнее время просто невыносимым.

Недавно появившаяся шайка диверсантов, именующая себя собирательно «Ночной Орел», наносила удар за ударом по гарнизонам и военным хозяйствам района, разрушала коммуникации, причиняла серьезный урон в людях и материалах. Скрыть эти факты от начальства районные власти не могли. Как ни смягчались донесения, истина из них все равно выпирала, словно шило из мешка. Начальство проявляло законное беспокойство, требовало принятия эффективных мер, грозило суровыми карами за нерасторопность. А какие меры можно было принимать против неуловимых ночных призраков?…

Генерал Петерс требовал объявить в районе чрезвычайное положение, расстрелять каждого десятого из жителей, взять в качестве заложников двести женщин и детей, ввести комендантский час:

— Я теряю больше всех! — кипятился генерал. — Дивизия тает на глазах, словно на самом тяжелом участке фронта. Я требую принятия самых решительных мер!

Но хозяином в районе был не он, и поэтому его предложения долго не находили поддержки.

Уполномоченный по району оберштурмбанфюрер Коринг, он же после бесславной кончины Штольца и начальник районного отделения гестапо, решительно противился таким суровым мерам. На выпады генерала Петерса он отвечал сдержанно, но решительно:

— Я не могу рисковать, господин генерал. Близость фронта и без того до предела накалила обстановку. Если мы прибегнем к массовому террору, которого чехи безусловно заслуживают, здесь может вспыхнуть всеобщее восстание. Угроза гибели делает людей отчаянными и готовыми на все. Ни ваших, ни моих сил не хватит для подавления всеобщего вооруженного восстания. В районе живет около ста пятидесяти тысяч взрослого населения. В лесах оперирует несколько партизанских отрядов, численность которых известна одному господу богу. В самом Б. давно работает подпольная организация. А теперь еще этот «Ночной Орел», который столь неожиданно свалился на нашу голову. Нет, нет, все, что хотите только не чрезвычайное положение и не расстрел заложников. Будем бороться иными радикальными мерами.

Такой радикальной мерой Коринг считал тщательную проверку всех жителей района и выпустил для этого строжайшее постановление об обязательной регистрации.

Когда срок, указанный в постановлении, миновал, во всем районе начались облавы, повальные обыски, внезапные ночные проверки. Однако результаты этого мероприятия оказались ничтожными. Несмотря на то что арестовано было более двухсот «подозрительных личностей», на след подпольной организации «Ночной Орел»

гестаповским ищейкам напасть не удалось. А удары этих загадочных мстителей продолжали сыпаться один за другим и становились все более и более сокрушительными.

В конце концов сведения о критическом положении в районе достигли Берлина.

Генеральный штаб направил в Б. военного инспектора, опытного контрразведчика из абвера.

Этим рейхсинспектором оказался моложавый щеголеватый полковник, барон фон Норденшельд.

Прибыв на место и ознакомившись с делами, барон наговорил оберштурмбанфюреру Корингу массу неприятных вещей, а генералу Петерсу рекомендовал срочно созвать военный совет.

В роты и батальоны дивизии, расквартированные по городкам и селам района, помчались на мотоциклах вестовые с пакетами. К вечеру в особняке генерала Петерса собрался весь командный состав дивизии. Кроме офицеров, были также приглашены представители полиции и суда и сотрудники гестапо.

 

29

Совещание происходило в гостиной. Собравшиеся с трудом разместились за тремя длинными столами.

Вступительное слово произнес генерал Петерс. Он долго и монотонно рассказывал о положении в районе, детально перечислял все крупные и мелкие диверсии, совершенные подпольной организацией «Ночной Орел», приводил подробные данные о потерях дивизии. В заключение он сказал:

— Самым странным и необъяснимым, господа, представляется то, что бандиты из шайки «Ночной Орел» всюду оставляют свои визитные карточки, но при этом никого из них не только не удалось задержать, подстрелить или хотя бы коснуться в рукопашной схватке, а даже мельком увидеть. Они неуловимы, как призраки. Все меры, которые мы до сих пор принимали, оказались недейственными. По всей вероятности, эти ловкие разбойники придумали какой-то новый метод для своих бандитских налетов. В силу этого я считаю, что и мы с вами должны разработать новую тактику для борьбы с диверсантами, подпольщиками и партизанами. Я уверен, господа, что у вас найдется немало дельных предложений. Однако, прежде чем начать высказывания, я предлагаю, господа, выслушать присутствующего здесь господина оберштурмбанфюрера Коринга. У него есть на этот счет особые соображения, так как под его опекой находится человек — единственный живой человек, господа! — который каким-то образом связан с бандой «Ночной Орел» и который, стало быть, при желании мог бы о ней кое-что рассказать. Господин оберштурмбанфюрер, прошу вас.

Маленький, тщедушный Коринг, внешне похожий чем-то на знаменитого рейхсминистра пропаганды Геббельса (чем он очень, кстати, гордился!), заговорил с места крикливым, неприятным голосом:

— Господа! Мой несчастный предшественник, оберштурмбанфюрер Штольц, погиб от руки бандита из шайки «Ночной Орел». За несколько дней до этого бандиты подбросили ему письмо, в котором нагло требовали освобождения некоего доктора Коринты, а в случае отказа угрожали расправой. Оберштурмбанфюрер Штольц был человек смелый и решительный. Он не освободил Коринту и был за это убит в собственном кабинете вместе со своим адъютантом. Подробности этого потрясающего убийства вам известны. Протоколы допросов доктора Коринты, с которыми я внимательно ознакомился, вступив в должность, а также новые допросы, проведенные мной самим, не внесли в дело ни малейшей ясности. Коринта начисто отрицает какую-либо связь с «Ночным Орлом» и упорно твердит, что ему абсолютно неизвестно, почему неведомые бандиты требуют его освобождения и совершают ради него убийства.

Гестаповец сделал трагическую паузу, обвел всех мрачным взглядом и продолжал:

— Вчера ночью, господа, я самым загадочным образом тоже получил письмо от «Ночного Орла». Короткое и категорическое. Да, господа, мне, как и моему предшественнику Штольцу, угрожают смертью, если я не выпущу доктора Коринту на свободу. Если оберштурмбанфюрер Штольц мог не придать угрозам бандитов никакого значения, то у меня, господа, есть все основания считать эти угрозы абсолютной реальностью. «Ночной Орел» за это время слишком убедительно доказал, что он способен на все. Я, разумеется, принял кое-какие меры. Снабдил, например, окна кабинета и квартиры решетками. Но, господа, не вам мне объяснять, что стрелять можно и через решетку! Взвесив все это, господа, и поняв, что никакими мерами от «Ночного Орла» не спастись, я решил выполнить требования бандитов и освободить доктора Коринту из заключения.

По гостиной пронеслась волна оживления. Офицеры заговорили между собой вполголоса, возбужденно жестикулируя. Коринг поднял руку:

— Один момент, господа! Я еще не кончил!.. Я решил освободить Коринту, господа, но не из страха перед смертью. У меня возникла идея. Будучи на свободе, Коринта может послужить отличной приманкой! Ведь он нужен этим бандитам из «Ночного Орла». А раз нужен, значит, бандиты непременно попытаются связаться с ним. Дальнейшее не нуждается в пояснениях. Элементарно простая засада — и бандиты окажутся в мышеловке, в которой Коринта сыграет роль аппетитного куска сыра!.. Мне кажется, господа, это дельная мысль, и я сегодня же ночью намерен ее осуществить!

— Ваша мысль, господин оберштурмбанфюрер, говорит лишь о том, что вы изрядно струсили! — с барственной небрежностью, но достаточно громко произнес барон фон Норденшельд, сидевший рядом с генералом Петерсом во главе стола.

— Вы позволяете себе слишком много, господин полковник, — возмутился Коринг. — То, что вы служите в генштабе, еще не значит!

— Вы правы, господин оберштурмбанфюрер, — бесцеремонно перебил его барон. — То, что я служу в генеральном штабе и в настоящее время являюсь рейхсинспектором по вашему району, не имеет для вас решающего значения. А вот мои дружеские отношения и в некотором роде родственные связи с рейхсфюрером СС господином Гиммлером, я надеюсь, что-нибудь значат даже для вас. Вы не находите, господин оберштурмбанфюрер?

Коринг мгновенно сник и в полнейшем замешательстве пробормотал:

— Простите, господин полковник: Я был несколько резок.

— Ничего, господин оберштурмбанфюрер, я не злопамятен. Однако я вот что хочу сказать вам. Я верю в реальность и неотвратимость угрожающей вам опасности и отнюдь не намерен отдавать вас на растерзание «Ночному Орлу». Но освобождение Коринты я считаю опрометчивым шагом. Прощу извинить меня, господин оберштурмбанфюрер! Мне известно дело, по которому Коринта взят. Это очень интересное дело, господа!

Барон медленно поднялся и говорил дальше стоя, обращаясь ко всем собравшимся:

— Я сопоставил некоторые факты и сделал из этого кое-какие выводы. Вы все, господа, наверное, помните историю загадочного снаряда, который появился в ту самую ночь, когда в горах вашего района высадился советский воздушный Десант.

Вскоре после этого, через месяц или немногим больше, по доносу своего коллеги был взят главврач к-овской больницы доктор Коринта. Обстоятельства его ареста, предметы, обнаруженные при обыске, наконец само поведение преступника вызвали целый ряд недоуменных вопросов, которые до сих пор остаются без ответа. Коринта утверждает, что он занимался какими-то научными опытами. В пользу этого утверждения говорят его записки и некоторые найденные при нем предметы. Но наряду с этим существует целая взаимосвязанная цепь преступлений, которые имеют к Коринте непосредственное отношение, но от которых Коринта упорно отмежевывается. В доносе на него упоминается какой-то советский или, во всяком случае, русский по имени Иван.

Взяв двумя пальцами со стола лист бумаги с заметками, барон заглянул в него и затем продолжал:

— Это начало цепи. Дальнейшие ее звенья выглядят так: медсестра Ивета Сатранова посылает брата предупредить Коринту об опасности и борется с доктором Майером, чтобы выиграть время; посланный вдогонку за мальчишкой обер-лейтенант Крафт убит из охотничьей двустволки; лесник Влах и мальчишка, брат Сатрановой, бесследно исчезают; Коринта добровольно отдает себя в руки капитана Фогеля и прикидывается невинным агнцем; доносчика, доктора Майера, убивает неизвестный, именующий себя Ночным Орлом, причем убивает из пистолета советской системы; после убийства Майера бесследно исчезают сестра Сатранова и ее мать; через несколько дней после этих событий оберштурмбанфюрер Штольц получает от Ночного Орла письмо с требованием освободить Коринту; еще через несколько дней открывается серия диверсий Ночного Орла, причем начинается она убийством капитана Фогеля, который арестовал Коринту, и убийством оберштурмбанфюрера Штольца, который отказался Коринту освободить; и, наконец, по прошествии какого-то времени, в течение которого Ночной Орел наводил ужас на весь ваш район, снова требование освободить доктора Коринту, адресованное на сей раз оберштурмбанфюреру Корингу. Эта цепь преступлений, господа, свидетельствует, во-первых, о том, что доктор Коринта прочно связан с организацией «Ночной Орел», и о том, во-вторых, что ценность доктора Коринты для этой тайной организации безгранична.

Бросив листок с заметками обратно на стол, фон Норденшельд вытер губы носовым платком и тонко улыбнулся. Собравшиеся смотрели на него с огромным интересом, боясь пропустить хоть одно его слово.

— А теперь, господа, — снова заговорил барон, — давайте посмотрим, входит ли в набросанную мной схему история о бесшумном снаряде. Думаю, что не только входит, но и как нельзя лучше дополняет эту схему. Создается следующая цепь причинно-следственных связей.

В его руках снова очутился листок с заметками.

— Советский воздушный десант — сведения о бесшумном снаряде, упавшем в к-овском лесу, — раненый советский диверсант в сторожке у Влаха — научные опыты и странное поведение Коринты — неуловимость и загадочность действий диверсантов из «Ночного Орла» — настойчивое стремление этой организации освободить доктора Коринту. По-моему, эта цепь убедительна и создает совершенно новую картину.

Диверсии «Ночного Орла» в вашем районе отнюдь не основная цель этой организации.

Этими диверсиями вас хотят только запугать, заставить отказаться от доктора Коринты. Трудно предугадать, как поведет себя эта подпольная организация, после того как добьется освобождения Коринты. Но, во всяком случае, нам не приходится ожидать от нее чего-либо хорошего. Поэтому я считаю, что лучший способ избавить район от зверского террора «Ночного Орла» — это освободиться от присутствия в районе Коринты. Этого интересного заключенного нужно увезти отсюда, причем как можно скорее и как можно дальше. После этого «Ночной Орел» либо последует за Коринтой, либо развернет свою деятельность по-другому и покажет свои подлинные намерения. Это основное. Но не надо забывать и о более конкретных мерах. Я уверен, что эта подпольная шайка опирается на партизанские отряды в горах. Эти отряды нужно ликвидировать в первую очередь. Между нами говоря, господа, через месяц, через два здесь, возможно, будет проходить линия фронта. К этому времени в горах не должно быть ни одного партизана. Этим придется заняться вам, господин генерал. А вы, господин оберштурмбанфюрер, возьмете на себя транспортировку вашего ценного пленника. Вы отвезете его в Прагу, где им займутся более сведущие люди. Я дам вам сопроводительное письмо и скажу, куда Коринту доставить. — Барон снова вытер губы и спокойно опустился на свое место.

— Благодарю вас, господин полковник! — радостно крикнул начальник гестапо и хозяин района. Он понял, что для него это единственный путь к спасению.

После этого совет занялся разработкой плана генерального наступления на партизан.

 

30

Страх перед местью беспощадного Ночного Орла заставил оберштурмбанфюрера Коринга действовать быстро и решительно.

Получив от полковника фон Норденшельда обещанные документы и инструкции, Коринг вытребовал у генерала Петерса военный транспортный самолет для доставки необыкновенно ценного пленника в Прагу. Лишь покончив со всеми хлопотами и убедившись, что самолет благополучно оторвался от земли, гестаповец понял, что опасность для него миновала, и вздохнул с облегчением.

Доктор Коринта не знал, куда его увозят. Но это, в общем-то, не очень его волновало. Не все ли равно куда! Важно, что увозят, а это плохо. Очень плохо!..

Пока он был в Б., у него была еще пусть совсем ничтожная, но все же надежда на избавление — вдруг Кожин и его друзья найдут способ, как его вырвать из гестаповской тюрьмы. Теперь и эта слабая искра надежды угасла. Везут, надо полагать, куда-нибудь очень далеко, где даже за стенами тюрьмы у него не будет друзей, которые знали бы о нем и сочувствовали бы его тяжким страданиям. Ведь для узника даже это важно! А там он будет один среди врагов, и если придется погибнуть, то и могила его останется безвестной.

Сидя на холодной железной скамье транспортного самолета, со скованными руками, окруженный гестаповскими охранниками, доктор мысленно пересматривал все подробности своей необыкновенной истории, начавшейся встречей с советским десантником в к-овском лесу и завершившейся гестаповской тюрьмой и этим неожиданным путешествием в неведомое.

Самолет басовито ревел, ныряя в воздушные ямы, встряхивался и снова набирал высоту с протяжным нарастающим воем. Бледные охранники морщились и с ненавистью косились на Коринту, который, казалось, и не замечал этой неприятной болтанки.

Пленнику было не до этого. Он думал о своем. Совершил ли он в чем-нибудь ошибку?

Не жалеет ли он, что под самый конец войны изменил своему принципу полного невмешательства в политику и погрузился неожиданно в самую гущу грозных событий?

Нет, он ни о чем не жалеет. Пусть его ждут пытки и даже смерть. Ему не в чем упрекнуть себя. Как врач и как человек он не мог поступить иначе. А если бы смог, то навсегда потерял бы к себе уважение. Но он сохранил свою честь, он не оставил человека в беде. А главное — он, простой провинциальный врач, сумел подняться до прозорливости гениального ученого и в результате приоткрыл завесу тайны над удивительнейшей из человеческих способностей. Он проложил путь к великому научному открытию, он доказал, что человек способен летать, видел сам человека в полете. Этого у него никто не отнимет. Кожин жив, Кожин на свободе, Кожин летает и сражается, Кожин дождется победы и тогда расскажет другим ученым, всем людям мира, как в убогой сторожке лесника доктор Коринта открыл ему глаза на его удивительную способность летать, научил его сознательно пользоваться этой чудесной способностью. Пусть могила Коринты останется безвестной, имя его не умрет.

Люди будут летать и всегда будут с благодарностью вспоминать того, кто указал им путь в воздушную стихию!

Через час самолет приземлился. Коринту вывели наружу и, не дав осмотреться, втолкнули в закрытую машину. Да он и не мог ничего увидеть, кроме обширного поля с сотнями военных самолетов, пасмурного неба да жухлой травы под ногами.

Машина шла быстро по гладкому асфальту и вскоре достигла города. Но что это за город?… Коринта чутко прислушивался к уличным шумам и вскоре по трамвайным звонкам, по особому гулу толпы, по запаху даже догадался, что это Прага. На сердце стало немного легче — все-таки среди своих!

Машина въехала во двор огромного мрачного здания в самом центре города. Коринту повели по бесконечным коридорам. Всюду была идеальная чистота, звуки шагов поглощались толстыми ковровыми дорожками. Навстречу то и дело попадались высокие полицейские и военные чины.

«Не тюрьма», — понял Коринта.

Его ввели в огромную приемную, где толпилось много народа. Велели сесть и ждать.

И Коринг, и сопровождавшие Коринту охранники вели себя здесь скромно, приниженно, разговаривали вполголоса.

— Снимите с него наручники! — прошипел Коринг охранникам и, сопровождаемый щеголеватым эсэсовским офицером, скрылся за высокой дверью, обитой кожей.

Коринта, с удовольствием разминая затекшие руки, спокойно думал: «Пытки, кажется, откладываются. Похоже, что опять будут призывать к сотрудничеству, обещать всяческие блага, а потом снова угрожать самыми ужасными карами. Ну что ж, у меня уже есть опыт, меня уже не застигнешь врасплох!..»

Оберштурмбанфюрер долго оставался за дверью. Наконец он появился, заметно побледневший от волнения и хрипло крикнул:

— Доктора Коринту! Быстро!

И вот Коринта увидел знакомое по газетам и кинохронике лицо одного из главных палачей чешского народа.

Сесть арестанту, конечно, не предложили. Да и сам оберштурмбанфюрер стоял навытяжку перед хозяином кабинета.

Высокий нацистский чин восседал за огромным письменным столом, на полированной поверхности которого не было ничего, кроме трех разноцветных телефонных аппаратов да бронзового бюста Гитлера. Лицо высокого чина казалось добродушным, серые глаза спокойно и насмешливо рассматривала худого, замызганного, обросшего седой щетиной арестанта. Трудно себе было представить, что этот чистоплотный, с мягкими чертами лица человек, работающий в таком просторном светлом кабинете, ежедневно подписывает сотни смертных приговоров и посылает в газовые камеры тысячи детей, женщин, стариков.

— Так это и есть ваш перспективный заключенный доктор Коринта?

И голос у него добрый, бархатный, без резких гортанных звуков.

— Так точно, господин бригаденфюрер!

Тщедушный Коринг старательно вытягивался, словно ему ничего так не хотелось, как показаться начальству высоким и мужественным.

— Подойдите ближе, доктор! Коринта шагнул к столу.

— Так, так… Вы интересный человек, доктор Коринта. Ваше сотрудничество с подпольной группой «Ночной Орел»…

— Я не знаю никакого Ночного Орла! — хрипло проговорил Коринта.

Бригаденфюрер удивленно вскинул брови — его смели перебить! Но при этом оставался невозмутим и продолжал как ни в чем не бывало:

— Ваше сотрудничество с подпольной группой «Ночной Орел» заинтересовало не только военные круги рейха, но и СД. А это предрешает все. Вы напрасно упрямитесь, доктор. Ваша вина доказана, а законы военного времени вам, надеюсь, известны.

— Я не боюсь смерти!

— И об этом мы тоже знаем. Впрочем, на этот счет вы можете быть спокойны. Нам не нужна ваша смерть, доктор Коринта. Нам нужны ваши знания и, стало быть, ваша жизнь. Вы будете работать для нас и передадите нам все, что вам известно о новом оружии русских. Я не спрашиваю вашего согласия. У нас это не принято. Мы чтим лишь приказ, приказ и еще раз приказ. Вы получите специальную лабораторию, лучших специалистов в помощники и будете работать.

— Это какое-то недоразумение! Ошибка! Я не понимаю, о какой работе вы говорите!

Мне ничего не известно!

Доктор Коринта отрывисто бросал эти слова, едва справляясь с волнением. Во рту у него пересохло, голова закружилась.

Бригаденфюрер холодно посмотрел на Коринга:

— Оберштурмбанфюрер, оставьте нас одних. Я позову вас.

Коринг щелкнул каблуками и вышел.

Бригаденфюрер посмотрел на Коринту с добродушной улыбкой, словно перед ним был капризный ребенок, и сказал:

— Мы знаем, доктор, что Ночной Орел — это удивительный феномен: летающий человек. Это и есть новое биологическое оружие русских. Вам этот секрет известен. А от вас его узнаем и мы. В этом и будет заключаться ваша работа. Отрицать ничего не пытайтесь. Как видите, нам известно больше, чем вы предполагали. Сотрудничество с нами — единственный выход из положения, который у вас остался. Кроме, разумеется, смерти. Но как раз умереть-то мы вам и не позволим.

Доктор Коринта был настолько поражен, что не нашелся что и ответить. Он молча смотрел на бригаденфюрера и тоскливо думал: «Боже мой, боже мой! Им все известно! Но кто выдал? Кто?…»

А бригаденфюрер тем временем вновь вызвал Коринга.

— Оберштурмбанфюрер, примите доктора под свою опеку. Я поручаю его вашим заботам и вашей ответственности. Подробную инструкцию о новом вашем назначении получите за^ втра. Можете идти!

— Слушаюсь, господин бригаденфюрер!

Коринту снова повели по коридорам, снова посадили в закрытую машину и повезли в другой конец города. Но теперь он ни к чему не прислушивался и не пытался определить, по каким улицам Праги проходит его темная тюрьма на колесах. В голове у него раскаленным гвоздем сверлила одна мучительная мысль: «Откуда они узнали о летающем человеке? Кто выдал?…»

 

31

Доктор Коринта волновался напрасно. Тайну летающего феномена никто не выдавал, однако внимательному и вдумчивому человеку нетрудно было самому о ней догадаться.

Выступая на военном совете, барон фон Норденшельд высказал далеко не все свои выводы и догадки относительно Коринты и организации «Ночной Орел». Самые интересные из них он доверил лишь генералу Петерсу. А потом изложил все в сопроводительном письме, отправленном вместе с Коринтой в Прагу.

После того как участники военного совета разъехались по своим частям, оставшиеся наедине генерал и рейхсинспектор перешли в уютный салон и занялись коньяком и сигарами.

Утопая в глубоком кожаном кресле, барон фон Норденшельд затягивался ароматной гаванской сигарой, прихлебывал трофейный французский коньяк и делился с генералом Петерсом своими самыми важными соображениями по поводу происшедших событий. Генерал слушал высокого гостя внимательно, даже с некоторым почтением и чем дальше, тем больше поражался его проницательности.

Барон начал так:

— Я уже имел честь высказать на совете кое-что из моих соображений, дорогой генерал. Как ни странно, ни вы, ни кто-либо из господ офицеров не вникли в главную суть моих слов. А ведь даже то, что я нашел возможным высказать, не могло не натолкнуть на некоторые весьма интересные мысли.

— Что вы имеете в виду, барон?

— Охотно поясню, мой генерал. Я имею в виду поразительную связь между появлением бесшумного снаряда, тайным пребыванием доктора Коринты в лесной сторожке и разрушительной деятельностью бандитов из группы «Ночной Орел». На совете я сказал лишь, что эта связь безусловно существует, и проиллюстрировал свою мысль логической цепью фактов. Это все, что я мог себе позволить. Вам же, генерал, я могу сказать больше. Вы помните свою первую мысль, когда вам доложили о загадочном бесшумном снаряде, который пролетел над районом и упал в лесу близ К-ова? Помните вашу поразительно верную догадку?

— Как же, барон, конечно, помню! Мне подумалось тогда, что это новое секретное оружие врага.

— Совершенно правильно! Ваша мысль, генерал, была исключительно правильной.

Секретное оружие!.. Неужели вам не понятно, что этот загадочный снаряд только потому и не был найден, что с первой же ночи находился в лесной сторожке, которую ваши люди не удосужились осмотреть, пока не получили сигнал от доктора Майера? Да, это было так. Но сначала ваши люди не догадались, а потом уже было поздно. Благодаря вмешательству доктора Коринты снаряд удалось отрегулировать и ввести в действие. Группа «Ночной Орел» пользуется этим снарядом для своих диверсий. Только этим можно объяснить, что «Ночной Орел» наносит вашей дивизии такой урон, словно вы сражаетесь на фронте, а сам остается неуловимым и неуязвимым.

— Но позвольте, дорогой барон, позвольте! Что вы, собственно, подразумеваете под этим вашим снарядом? — удивленно воскликнул генерал.

— Трудно сказать что-либо определенное, но, по-моему, это должен быть некий компактный летательный аппарат для одного или двух человек, работающий совершенно бесшумно, имеющий необыкновенную маневренность и способный развивать большую скорость.

— В таком случае, непонятно, каким образом тут замешан Коринта. Ведь он не механик, а врач. Если аппарат в первую же ночь поломался, то для его исправления.

— Одну минутку, генерал! Во-первых, аппарат не обязательно должен был поломаться. Пострадать мог его экипаж. И доктор Коринта, в таком случае, просто лечил вражеских летчиков или, возможно, одного летчика. Гипсовая повязка, найденная в сторожке, наилучшее этому доказательство. А во-вторых… во-вторых могло быть и так… — Барон задумался, вертя в пальцах пустую рюмку.

— Как могло быть? — нетерпеливо спросил генерал.

— Вам это покажется странным, но могло быть и так, что никакого аппарата не было, а был только летчик.

Седые брови генерала взлетели к самым волосам. В голове мелькнула мысль: «Уж не балуется ли этот аристократ каким-нибудь наркотиком?…»

Но вслух он удивленно спросил:

— Один летчик? Как же он летел?! Норденшельд задумчиво улыбнулся:

— Очень просто, дорогой генерал. Ведь секретное оружие может быть не технического, а биологического порядка. Представьте себе средство, которое дает человеку возможность преодолевать земное притяжение. Советские ученые открыли его и решили испытать в действии, в условиях тыловых диверсий. Лучшего применения такому средству во время войны не найдешь. Направили человека с особым заданием, включив его в состав обычной десантной группы. Человек прыгнул с самолета, полетел, но, приземляясь, сломал себе ногу. Его обнаруживает лесник и зовет на помощь Коринту, который, как известно, дружил с лесником и часто ходил в лес по грибы. Летающего человека доставляют в сторожку Влаха, где врач и лечит его. Человек открывает секрет своего появления и предупреждает, что вес его тела строго рассчитан. Тогда и появляется кровать-весы, с помощью которой контролируется вес раненого. Мне думается, это единственное объяснение странной кровати, сооруженной на весах.

— Но ведь это фантастика, дорогой барон!

— А то, что происходит в вашем районе, разве не фантастика?

— Ну, положим, здесь нет ничего такого.

— Фантастика, генерал, чистейшая фантастика! Вас бьют призраки! Если к этим призракам приложить мою теорию летающего человека, то все сразу станет на место.

Об этой версии я обязательно доложу по начальству. А Коринту необходимо срочно переправить в надежное место. Что же касается вас, генерал, то вам я советую вот что. Прикажите своим солдатам зорко следить за воздухом. Особенно с наступлением темноты. Кроме того, нужно придумать какие-нибудь ловушки. Если тут в самом деле действует летающий человек — неважно, с аппаратом или без аппарата, — его нужно взять живым. Коринта ценен, но кто знает, известен ли Коринте весь секрет этого нового оружия. Самому же Ночному Орлу этот секрет наверняка известен. Если вам удастся поймать эту опасную птицу, вы компенсируете командованию все потери, которые ваша дивизия понесла за истекшие две недели.

— Хорошо, барон, я подумаю о вашем предложении. Норденшельд допил коньяк и поднялся. Прощаясь с генералом, он вдруг странно рассмеялся и сказал:

— А все-таки я завидую вам, дорогой генерал!

— Почему? — удивился Петерс.

— Вы имеете дело со странными, фантастическими силами. А ведь я в душе романтик!.. Кстати, генерал, вы не боитесь, что Ночному Орлу может понадобиться ваша голова?

— Этого я не боюсь, — самодовольно ответил генерал. — Ночной Орел появляется только ночью, а на ночь мой дом превращается в неприступную крепость. Если ваш летающий человек не дурак, он не сунется сюда. Так что и вы, дорогой барон, можете себя чувствовать в полной безопасности под моим кровом!

Они понимающе улыбнулись друг другу и разошлись по своим комнатам.

 

32

Упорство гестаповцев, с которым они, несмотря ни на что, продолжали держать доктора Коринту в заключении, доводило Кожина до исступленного бешенства.

Он был уверен, что после убийства Штольца и его адъютанта и особенно после огромного числа сокрушительных диверсий, обрушившихся на весь район, новый гестаповский начальник будет сговорчивей, но проходили дни, а гестаповцы и не думали как-либо реагировать на второе, еще более грозное и решительное послание Ночного Орла. Они делали вид, что их это просто не касается.

Да, тут было отчего прийти в бешенство!

Непрерывные опасности, связанные со смертельным риском, истощение физических и душевных сил, постоянное недосыпание, одиночество и тревоги — все это не могло не отразиться на психике летающего человека. Даже для такого богатыря, как Кожин, это была страшная, гибельная нагрузка.

И тем не менее, несмотря на издерганные нервы и расшатанную психику, Кожин сохранял остроту мышления и трезвость суждений. Он понимал, например, что разгром тюрьмы и освобождение Коринты ему одному не осуществить.

Одним стремительным ударом каменное здание не возьмешь. Тут неизбежны и длительная перестрелка, и перебежки по коридорам и лестницам, и рукопашные схватки в борьбе за каждый этаж. Для такой операции нужен крупный отряд, способный не только подавить сопротивление охраны, но и отразить атаку целого полка егерей, расположенного неподалеку в казармах. Но и это не все. Нужно еще продержаться в этой битве с превосходящими силами противника так долго, пока заключенные не укроются в надежных местах.

Сколько для этого нужно людей? Много, очень много! Во всяком случае, один отряд Горалека не справится.

Кожину оставалось одно — припугнуть фашистов так, чтобы они сами отпустили Коринту на волю. А это означало — новые диверсии, новые угрозы, новые требования.

В ночь на 1 декабря Кожин швырнул гранату в кабинет начальника гестапо. В кабинете в это время никого не было, и поэтому жертв эта диверсия не вызвала. Но раненые все же были. Взрывом не только разнесло в щепки всю обстановку кабинета, но и вырвало часть пола. Груды пылающих обломков рухнули в нижний этаж. А там была спальня тюремных надзирателей. Многих из них обожгло и покалечило.

Пожар потушили, раненых увезли в госпиталь. Но о восстановлении злополучного кабинета в тюремной башне не могло быть и речи.

Неподалеку от тюремных ворот караульные подобрали пакет, адресованный оберштурмбанфюреру Корингу. Согласно особому приказу, всю документацию, касающуюся Ночного Орла, следовало теперь доставлять рейхсинспектору, полковнику фон Норденшельду. В приказе особо подчеркивались слова — «немедленно, в любое время суток». Помня об этом, караульные доставили пакет рейхсинспектору через полчаса после взрыва, когда башня еще пылала над городом.

Разбуженный среди ночи, барон вскрыл пакет и нашел в нем короткое письмо, написанное в выражениях энергичных и ясных: «Последнее предупреждение кровавому гестаповскому псу Корингу! Если ты не освободишь сегодня, 1 декабря 1944 года, доктора Коринту, то в ночь на 2 декабря умрешь, где бы ни находился. Приказываю доставить доктора Коринту сегодня в 15.00 к часовне у леса, что стоит при дороге на К-ов. Неприкосновенность сопровождающих гарантирую, но предупреждаю: не вздумай устраивать засаду. Уничтожу всех до одного, а ночью тебе все равно будет капут. Ночной Орел».

Генерал Петерс, уже привыкший к беспрерывным ночным происшествиям и приказавший не будить себя из-за них, разве что взлетит на воздух штаб дивизии, на сей раз из уважения к высокому гостю тоже поднялся и, надев халат, вышел в салон.

Норденшельд дал ему ознакомиться с посланием Ночного Орла, а затем сказал:

— Обратите внимание, генерал, что все бумаги Ночного Орла написаны одной и той же рукой. Это еще одно доказательство, что тут действует не группа, а какой-то одиночка. Лично я уверен, что он летает. Только летающий человек смог бы бросить гранату в окно двадцатиметровой башни.

Генерал зевнул и, не желая вступать в спор, устало согласился:

— Вы убедили меня, барон. Я начинаю верить вашей теории о летающем человеке. Что с башней?

— Горит. Ее теперь, наверно, видно издалека.

— Ничего, потушат…. А что вы намерены предпринять в ответ на это наглое послание?

Коринту вы удалили, Коринга тоже. Не кажется ли вам, что этот летающий убийца, обозленный нашим упорством, осатанеет окончательно и превратит наш район в настоящий ад?

— Ваши опасения вполне справедливы, дорогой генерал. Наш таинственный противник не знает и не может знать, что Коринты в городе нет. Выход один — нужно сделать так, чтобы он узнал об отъезде Коринты и Коринга. Этот ультиматум дает нам возможность поставить господина Ночного Орла в известность о том, что в деле освобождения его милого друга мы не можем оказать ему ни малейшего содействия.

Думаю, что после этого он успокоится и покинет эти места.

Генерал не удержался и зевнул во весь рот.

— Извините, барон. Ваше предложение весьма остроумно, но, боюсь, оно не принесет ожидаемых результатов.

— Положитесь на мою интуицию, генерал. Мне кажется, я начинаю понимать психологию этого летающего демона. Если вы позволите, я сам составлю ответ Ночному Орлу. Ну, а вам, как командующему военными силами района, придется этот ответ подписать.

Генерал Петерс нахмурился, но ничего не возразил.

 

33

Опасаясь засады, Кожин задолго до рассвета занял в лесу удобную позицию для наблюдения за часовней. Он устроился на вершине горы, в трех километрах от дороги, ведущей из Б. в К-ов.

Укрытый в кроне высокой сосны, он мог в биноклъ наблюдать за всеми подступами от города к лесу, а главный объект — часовня — был ему виден как на ладони.

Закутавшись в плащ-палатку, Кожин то дремал, прислонившись к шершавому стволу, то устало подносил к глазам бинокль и осматривал окрестности. Время тянулось медленно. Ночной Орел закоченел в своем открытом воздушном убежище.

Наступившее утро было туманным, холодным. Лишь ближе к полудню немного прояснилось и потеплело. Временами из-за серой пелены показывалось скупое осеннее солнце.

На дороге то и дело появлялись одинокие пешеходы и велосипедисты. И те и другие двигались медленно по разбитой, давно не чиненной дороге. Кожин зорко присматривался к этим людям, но ничего подозрительного в них не находил. Вон едет усатый крестьянин с бидоном, привязанным к багажнику велосипеда. Он сдавал на сборном пункте молоко от своей единственной коровенки. Вон идет старушка с сумкой. Эта определенно понесла что-нибудь в деревню для обмена на продукты. А вон из лесу показались двое в синих блузах. Это рабочие, которые живут в деревне, а работают на одном из заводов. Да, все это местные жители, которые ходят по дороге туда и обратно по своим немудреным делам.

Чтобы снять усталость и рассеять сон, Кожин то и дело жевал твердый трофейный шоколад. Страшно хотелось курить. Но этого он себе позволить не мог — боялся обнаружить свое убежище. Не исключено ведь, что и фашисты разместили в укрытиях своих наблюдателей, которые глаз не спускают с окрестностей вокруг часовни.

В половине третьего Кожин спустился с дерева и побегал немного вокруг него, чтобы размяться и расшевелить застоявшуюся кровь. Глоток спирта из походной фляги помог избавиться от остатков сонливости. Согревшись, Кожин поспешно вернулся на наблюдательный пункт. Близился решающий час.

Неужели он скоро увидит доктора Коринту?… Скорей всего, да. Фашисты не могут без конца терять своих главарей из-за одного заключенного. А как он поступит, когда они приведут доктора?… Надо думать, они догадаются оставить его у часовни одного и уйти. А потом? Потом его нужно будет проводить через лес в партизанский лагерь.

Без четверти три на дороге показался мотоциклист. Разглядев на нем немецкую каску, Кожин насторожился.

Мотоциклист, не доезжая до часовни метров сто, резко затормозил, оставил машину у кювета и двинулся дальше пешком. По дороге он выхватил из кармана белый платок и принялся им размахивать над головой. Возле часовни он задержался лишь на мгновение — бросил на подставку возле статуи мадонны белый пакет и быстро зашагал обратно, боязливо озираясь по сторонам и не забывая размахивать белым платком.

Достигнув машины, он торопливо сел на нее и умчался обратно в город.

— Все ясно! — злобно проговорил Кожин, привыкший в одиночестве произносить свои мысли вслух. — Даром они доктора Коринту решили, видно, не отдавать. Торговаться надумали! Требуют, поди, чтобы за Коринту я вообще их оставил в покое. Не выйдет, гады! И так заставлю!..

Взять пакет при дневном свете Кожин не рискнул. На дороге хоть и редко, но все еще появлялись люди. Пришлось потерпеть еще часа три.

Когда достаточно стемнело, Кожин поднялся в воздух и осторожно, на небольшой скорости полетел к часовне. Кругом было тихо. Он спустился, быстро схватил пакет и сразу ушел ввысь. Взяв основательный разгон, стремительно помчался над лесами домой, к Чертову Пальцу.

У себя в гроте Кожин, не раздеваясь, нетерпеливо разорвал конверт и вынул письмо. Оно было отпечатано на машинке на чешском языке. Читая сухие вежливые строки, Иван почувствовал, что его начинает душить непреодолимая ярость.

В письме было написано:

«Господа диверсанты из организации «Ночной Орел»!

Ваш ультиматум на имя имперского уполномоченного господина Коринга, касающийся освобождения из-под ареста доктора Вацлава Коринты, удовлетворить не представляется возможным. Обвиняемый в государственной измене доктор Коринта по приказу имперских властей изъят из нашей компетенции и передан в распоряжение центральных органов, местонахождение которых нам неизвестно. Во всяком случае, ни в городе Б., ни где-либо в районе заключенного В. Коринты в настоящее время нет. Интересующий вас господин Коринг также откомандирован в другие места.

Уведомляя вас о беспредметности вашего ультиматума, предлагаю со своей стороны следующее:

1. Ваша организация «Ночной Орел» немедленно прекращает диверсии, складывает оружие и сдается нашим вооруженным силам.

2. Я гарантирую всем сдавшимся членам организации «Ночной Орел» личную неприкосновенность и гуманное обращение, согласно правилам международной конвенции о военнопленных.

В случае, если наше предложение о сдаче не будет принято до 24.00 часов 2 декабря с. г., с вами будет поступлено, как с бандитами и уголовными преступниками. Ваша организация будет уничтожена, а пленные расстреляны без суда.

Командующий войсками генерал-лейтенант Петерс.»

Дочитав письмо, Кожин скомкал его, швырнул на землю и долго в бессильной ярости топтал ногами. А когда приступ ярости миновал, он, измученный, упал на постель.

Тяжело дыша, долго лежал с закрытыми глазами.

В гроте было тихо. Лишь потрескивала свеча да снаружи приглушенно доносился заунывный вой ветра, метавшегося по расселинам Чертова Пальца.

Наконец Кожин поднялся и мрачным взглядом обвел свое дикое убежище.

— Хорошо, — проговорил он хрипло, — хорошо!.. Коринту вы у меня отняли!..

Запрятали в надежное место!.. Ничего… Сами вы от меня никуда не уйдете! И прежде других — вы, генерал Петерс!.. Я вам покажу конвенцию о военнопленных!..

В эту ночь Кожин оставил фашистов в покое. Ему необходимо было основательно отдохнуть и приготовиться к утру. Впервые за всю свою боевую деятельность Ночной Орел решил совершить вылазку среди белого дня.

 

34

По утрам, прежде чем покинуть постель, генерал Петерс имел обыкновение звонить в штаб и узнавать, какие новости появились в районе за истекшую ночь. Последнее время ни одной ночи не проходило без происшествий. И вдруг в это утро — приятнейший сюрприз. Майор Клоц радостным голосом доложил:

— За минувшую ночь, господин генерал, по району не отмечено никаких чрезвычайных происшествий. Во всех подразделениях дивизии полный порядок! Ни подпольщики в населенных пунктах, ни партизаны в лесах не проявляли ни малейшей активности.

Желаю вам доброго дня, господин генерал!

— Благодарю вас, майор!

Генерал встал в бодром настроении и за завтраком поделился приятной новостью с Норденшельдом.

— Сегодня была удивительно спокойная ночь, барон.

— Вот видите, генерал! Наше письмо к Ночному Орлу принесло свои первые положительные плоды. Я уверен, что этот опасный господин улетел уже за тридевять земель, вдогонку за своим Коринтой! — сказал барон с самодовольной улыбкой.

— Да, дорогой барон, теперь я полностью преклоняюсь перед вашей проницательностью и находчивостью! Адмирал Канарис может гордиться таким подчиненным, как вы. Клянусь честью, я нисколько не удивлюсь, если этот летающий бандит в самом деле явится к нам с повинной!.. Кстати, барон, если вам нужно сейчас в штаб, я охотно подвезу вас на своей машине.

— Благодарю вас, генерал. Я немного задержусь. В штабе я буду примерно через час.

— Как угодно. Желаю удачи!

Генерал бодрым шагом вышел из дому и сел в автомобиль. Путь до штаба был недалекий, но генерал не любил ходить пешком по улицам города — предпочитал даже короткие концы делать на машине. Город оккупированный, жители настроены враждебно — зачем рисковать?…

Штаб дивизии находился в доме, окруженном высоким забором, в северной части города. Машина командующего вошла в ворота двора и остановилась перед длинной каменной дорожкой, которая вела ко входу в штаб.

Покряхтывая по-стариковски, генерал медленно вылез из машины. По каменным плитам дорожки ему предстояло сделать шагов тридцать.

День выдался погожий. Было свежо, почти морозно, но тихо, безветренно. По голубому небу плыла единственная беловато-серая туча, не предвещавшая, однако, дождя. Туча двигалась медленно, лениво колыхая своими круглыми дымчатыми боками.

В тот момент, когда генерал Петерс вылез из машины, она была как раз над самым штабом.

И вот из этой-то совершенно невинной тучи на генерала вдруг посыпались гранаты-лимонки.

После взрыва первой гранаты генерал с перекошенным от ужаса лицом бросился бежать тяжелой рысью, стремясь поскорее укрыться в доме. Вторая граната ранила его осколком в ногу. Он упал, но тут же снова поднялся и побежал дальше, сильно хромая и оставляя на плитах дорожки кровавые пятна. Третья граната доконала генерала, разорвавшись у самых его ног. Получив смертельную порцию осколков, генерал упал и затих навсегда.

Рванулась еще и четвертая граната, но она уже не смогла причинить генералу никакого вреда.

Все вышеописанное произошло буквально в течение нескольких секунд. Солдаты охраны и выскочившие из штаба офицеры подхватили мертвого генерала и поспешно унесли в дом. Штабной двор в одно мгновение опустел, словно его вымели.

Адъютант генерала майор Клоц, который направлялся навстречу командующему и наблюдал эту сцену из дверей штаба, бросился к телефону и принялся вызывать ближайший военный аэродром.

— Пришлите немедленно самолет! — кричал он в трубку. — В туче над штабом дивизии прячется неприятельский воздушный шар!.. Что?! Я вам покажу сумасшедшего! С вами говорит адъютант командира дивизии майор Клоц! Извольте выполнять приказ! Они только что убили гранатами генерала Петерса!.. Да, только что. Минуту назад. Я собственными глазами видел, как гранаты падали из тучи! Что же там может быть, кроме воздушного шара?!. Через десять минут чтоб самолет был здесь!..

Через десять минут самолет действительно появился. Для ликвидации воздушного шара аэродром направил тихоходный двухместный сторожевик с открытыми кабинами.

Экипаж его состоял из пилота и пулеметчика.

К этому времени в штаб прибыл и барон фон Норденшельд, тоже вызванный по телефону. При мысли, что он совершенно случайно избежал верной гибели, барон нервно передернул плечами. О том, что он стал невольной причиной смерти генерала, ибо склонил его подписать письмо Ночному Орлу, рейхсинспектор не думал.

Когда майор Клоц доложил ему о происшедшем, барон лишь побледнел и спросил:

— Генерал мертв?

— Более чем мертв, господин полковник. Он изувечен до неузнаваемости!

Заметив в небе над штабом самолет, барон поморщился:

— Это вы, майор, вызвали самолет?

— Я, господин полковник. В туче прячется неприятельский воздушный шар! Я абсолютно в этом уверен!

— Шар?… Возможно… Разрешите ваш бинокль, майор.

— Пожалуйста!

Клоц услужливо поднес барону бинокль. Тот рассеянно взял его, направил на тучу и долго ее рассматривал, не говоря ни слова. Самолет тем временем подходил все ближе и ближе к опасному месту. Сотрудники штаба, наблюдавшие за происходящим из окон, умолкли и затаили дыхание.

— Я ошибся в его психике, страшно ошибся. И все же будет глупо, если они убьют его — пробормотал Норденшельд словно про себя.

— Кого, господин полковник? — удивленно спросил майор Клоц.

— Очень ценного и очень нужного нам человека.

— Простите, господин полковник, но ведь там…

— Внимание! Начинается!

Самолет вплотную приблизился к туче.

 

35

Кожин не стал уклоняться от воздушного боя.

Взвинченные нервы требовали разрядки, а для этого небывалая, рискованная ситуация подходила как нельзя лучше.

Отдыхая у себя в гроте, сержант не раз представлял себе сражение с вражескими самолетами, обдумывал тактику такого неравного боя. Теперь, когда эта игра воображения превратилась в грозную действительность, многие из придуманных уловок сослужили ему службу.

Главным его преимуществом было то, что его скрывала туча. Враг не видел его и даже не представлял себе, с кем имеет дело. И уж конечно, он обладал неизмеримо лучшей маневренностью, чем неуклюжий самолет устаревшего образца.

В этом небывалом в истории авиации сражении он непременно должен одержать победу.

Охваченный волнением и счастьем боевого азарта, Кожин, однако, не утратил способности ясно мыслить, точно расценивать обстановку, действовать быстро и решительно.

Заняв позицию на самом краю тучи, он приготовил пистолет и напрягся, не спуская глаз с приближавшейся железной птицы.

Самолет беспечно стрекотал, подбираясь к туче. Сидевший в нем пожилой пилот спокойно улыбался. Вероятно, он не очень-то верил в реальность неприятельского воздушного шара, который ему поручили ликвидировать. Кожин совершенно отчетливо увидел лицо пилота — усталое, в морщинках, с мешками под глазами, обыкновенное человеческое лицо. Впервые в жизни ему стало не по себе при мысли, что сейчас он должен убить этого человека. Это была не жалость, а обычное отвращение человека к убийству себе подобных. Но выбора не было — не убить было нельзя.

Подпустив к себе самолет на двадцатиметровую дистанцию, Кожин двумя меткими выстрелами уложил и пилота и пулеметчика. Потом посторонился, пропустил самолет под собой. Врезавшись с разгона в тучу, старая машина тут же потеряла управление и, беспомощно вихляясь, полетела к земле, словно подбитая птица.

Наземные наблюдатели вскрикнули в один голос.

Потрясенный до глубины души, полковник фон Норденшельд вытер лоб белоснежным платком и сокрушенно пробормотал:

— Как я ошибся в его характере! Как жестоко ошибся!..

После этого он снова припал к биноклю. Ему хоть мельком хотелось увидеть летающего человека, но он не видел ничего, кроме сизой тучи, медленно проплывавшей по небу. А майор Клоц уже кричал в телефонную трубку:

— Ослы! Болваны безмозглые! Присылайте немедленно три истребителя!.. Что?! Без возражений! Ваша тихоходная этажерка уже горит на земле!.. Экипаж?! К черту экипаж! Истребители давайте!..

И вот появились истребители.

Они вынырнули из-за темной кромки леса и, строго сохраняя строй треугольника, с оглушительным ревом пронеслись над крышами домов. Сделав над городом широкий круг, они устремились к туче.

— Теперь дело пойдет всерьез! Держись, сержант! — проговорил Кожин и вынул гранату.

Головной самолет ему удалось поразить. Граната гулко рванулась на обшивке мотора. Самолет загорелся и пошел вниз, оставляя за собой длинный шлейф дыма. Он упал за городом на трубу кирпичного завода. Пилот из него выброситься не успел.

Два других самолета прошили тучу пулеметными очередями, но проскочили сквозь нее, ничего не заметив.

Увидев гибель своего ведущего, летчики, вероятно, сообразили, что лететь в тучу опасно. Они избрали более простую тактику — начали описывать вокруг тучи круги и поливать ее огнем из пулеметов. Если в туче укрылся воздушный шар, они и так его доконают.

Кожин понял, что положение его становится безнадежным. Пули пока что свистели где-то у него под ногами, но рано или поздно они должны были настичь его. Как ни велика туча, а долго в ней укрываться от такого ураганного огня невозможно. И тогда Кожин решил оставить тучу и уйти от назойливых истребителей.

Он вынырнул из молочно-серого облака и пошел вертикально к небу. В запасе у него оставались три гранаты и совершенно бесполезный теперь пистолет.

С земли Кожина не было видно — его полностью заслоняла туча. Но летчики вскоре заметили его. Один самолет сошел с круга и круто ринулся вверх. Второй продолжал поливать тучу пулеметным огнем, будучи уверен, что главный объект остался там.

Летчик, пустившийся вдогонку за Кожиным, не стрелял.

По всей вероятности, человек, улетающий в небесную высь без всяких приспособлений, глубоко поразил воображение фашистского аса. Весьма возможно, что ему захотелось рассмотреть странного летающего человека вблизи.

Кожин не мог состязаться в скорости подъема с мощной машиной. Он хотел было камнем броситься вниз и, перейдя на бреющий полет, умчаться в горы, но было поздно. Неумолимый самолет был уже слишком близко, падать пришлось бы прямо на него.

Выругавшись, Кожин выхватил гранату. Сильный взмах руки, и граната полетела прямо в стремительно надвигавшийся и грозно ревевший винт. Взрывная волна отбросила Кожина в сторону. Возле головы его тоненько пропел осколок. Но самолет уже горел и, переворачиваясь в воздухе, падал вниз.

В это время, сделав заход снизу, на Кожина шел третий истребитель. Кожин решил больше не испытывать судьбу. Будь что будет — надо падать и уходить прочь!

Между ним и самолетом оставалось расстояние метров в пятьсот. Но с каждой секундой это расстояние сокращалось. Человек и машина стремительно сближались.

Летчик дал короткую очередь из пулемета, но промахнулся — цель была слишком мала.

Кожин падал на него вниз головой. Одну руку он вытянул вперед, другую, с гранатой, откинул для броска. Секунда, вторая, третья… Фашист не выдержал этого испытания нервов. Боясь столкновения со странным летающим существом, он отклонился от курса и открыл Кожину плоскости крыльев.

— Ага, гад, струсил! — торжествующе заорал Кожин и с силой швырнул приготовленную гранату.

Третий истребитель загорелся и косо пошел к земле.

Трудно описать ужас наземных наблюдателей — солдат, офицеров штаба и тех любопытных горожан, высыпавших на улицы, чтобы полюбоваться невиданным зрелищем.

С земли все казалось странным, удивительным, необъяснимым. Воздушного боя они видеть не могли, но тем сильнее поразили их результаты этого боя. Казалось, сама туча уничтожала фашистские самолеты.

Перейдя на бреющий полет, Кожин давно уже умчался в горы, а зенитные батареи, расположенные в Б. и на ближнем аэродроме, еще целый час обстреливали тучу ураганным огнем, пока не растрепали ее в клочья и не убедились, что в ней ничего нет.

— Какое великолепное оружие!.. — прошептал барон фон Норденшельд, опуская бинокль.

 

36

Умолкла стрельба зениток, разошлись по своим комнатам возбужденно переговаривавшиеся офицеры, а рейхсинспектор все еще стоял у окна, словно окаменев. Отложив бинокль, он задумчиво смотрел на медленно плывущие по небу белые растрепанные клочья, оставшиеся от большой и пышной тучи. Он еще надеялся, что среди них появится хоть на миг таинственный виновник гибели четырех самолетов.

Но небо было чистое и выглядело невинно, словно фокусник, который только что на глазах у публики затолкал в шляпу гуся и вот уже показывает всем пустую шляпу, притворяясь, что и сам удивлен исчезновением большой белой птицы.

— Господин полковник, вас просит начальник штаба генерал Рейникс!

Норденшельд вздрогнул и обернулся:

— Хорошо, майор. Скажите генералу, что минут через десять я приду к нему.

Майор Клоц щелкнул каблуками и удалился.

Полковник вынул сигару и задумался, так и забыв раскурить ее.

Он знал, о чем с ним хочет говорить начальник штаба. Убийство генерала Петерса требует принятия каких-то экстренных мер. От него, представителя генштаба, ждут на этот счет советов и указаний. Об этом надо подумать.

До сегодняшнего утра он думал о Ночном Орле несколько отвлеченно. Понимал, что летающий человек способен на многое, но тем не менее рассматривал его как интересный биологический феномен, а не как опасную боевую единицу. Но то, что он увидел сегодня, произвело на него такое сильное впечатление, что его мысли сразу приобрели новое направление.

Ему стало ясно, что летающий человек — не просто удивительное достижение науки, а грандиозный переворот в военном деле, переворот, открывающий новые безграничные возможности для использования человеческих ресурсов армии. Развитие техники свело на нет значение солдата как живой физической единицы, превратило его в безликого исполнителя приказов. Солдат обслуживает боевую технику, может бегать, маршировать, ползти, колоть штыком, окапываться, переплывать реки, прыгать с парашютом… Что еще? Пожалуй, это все. Возможности тактики и стратегии здесь исчерпаны, ничего существенно нового не придумаешь.

А если солдат будет летать?

О, это откроет новые великолепные горизонты!.. Вермахт выдыхается. Германский военный гений попал в тупик. Только солдат, наделенный новым физиологическим качеством, сможет возродить германский военный гений, спасти рейх от неминуемого поражения. Что для этого нужно? Для этого нужно овладеть тайной Ночного Орла.

Как это сделать? Взять Ночного Орла живым. Иного пути нет.

Генерал Рейникс спросит, какие меры надлежит принять для поимки убийц генерала Петерса. Если ему сказать, что Ночной Орел не подпольная организация, а летающий человек, это нарушит секретность и может погубить весь замысел. Но если не сказать, это приведет к новым человеческим жертвам. Пусть! Игра стоит свеч.

Прежде чем что-либо предпринимать, нужно доложить генштабу, начальнику абвера, ставке и добиться от них одобрения своих действий.

Приняв такое решение, барон отправился к генералу Рейниксу.

Не получив от рейхсинспектора никаких определенных указаний, начальник штаба вспомнил о давнишнем намерении генерала Петерса прибегнуть к чрезвычайным мерам и решил осуществить желание убитого командира.

В тот же день был объявлен новый приказ военных властей:

«В связи с подлым убийством командующего вооруженными силами генерал-лейтенанта Вальтера Петерса, совершенным преступниками из банды «Ночной Орел», объявляется:

1. На основании параграфа 1 распоряжения имперского протектора Чехии и Моравии о чрезвычайном положении от 27 августа 1941 года, на всей территории района, начиная с сегодняшнего дня, вводится чрезвычайное положение.

2. На основании параграфа 2 вышеуказанного распоряжения объявляю: тот, кто укрывает лиц, совершивших преступление, или других лиц из банды «Ночной Орел», или оказывает им помощь, или, зная что-либо об их местопребывании, не сообщит об этом, будет расстрелян вместе со всей своей семьей.

3. Данное распоряжение вступает в силу сразу после объявления его по местному радио.

Б., 3 декабря 1944 года.

И. о. командующего вооруженными силами генерал-майор Рейникс».

Норденшельд знал, что шаг, предпринятый усердным начальником штаба, опасен и чреват неприятными последствиями, но он даже не попытался помешать этому. Все мысли его были теперь заняты Ночным Орлом. Несколько дней он посвятил составлению обширной докладной записки, в которой изложил все свои взгляды на летающего человека и на возможности его использования в военном деле.

После этого он стал срочно готовиться к возвращению в Берлин.

При последнем свидании с генералом Рейниксом барон передал ему подробную диспозицию о генеральной карательной экспедиции против партизанских отрядов.

Разгром местных партизан Норденшельд считал самой действенной мерой по созданию благоприятных условий для поимки Ночного Орла. Оказавшись в мертвой зоне, лишенный баз и помощи единомышленников, Ночной Орел неизбежно попадает в одну из хитро расставленных ловушек. Кое-кого придется посвятить в эти планы. Лучше всего, пожалуй, кого-нибудь из офицеров танкового дивизиона.

Устроив все дела, барон стал готовиться к отъезду. Выбор времени для поездки на аэродром заставил Норденшельда задуматься. Очень не хотелось ему оказаться жертвой Ночного Орла. Сначала решил ехать днем, но потом, вспомнив, как сокрушительно действовал летающий человек среди белого дня, решил все же ехать ночью.

В середине декабря, когда в горах уже выпал первый снег, барон фон Норденшельд выехал из Б. к аэродрому. Для охраны его генерал Рейникс выделил взвод егерей и три бронетранспортера.

Ночь выдалась ненастная, вьюжная.

 

37

Четыре раза уже встречалась Ивета с Иваном Кожиным, четыре раза передавала ему письма от Локтева, а от Ивана доставляла в штаб рулоны карт, фотоснимки и документы, похищенные у фашистов — четыре раза по целому часу говорила она с любимым в густых вечерних сумерках на вершине горы. Но положение его так и осталось для Иветы тайной.

У нее снова появились смутные подозрения, что Иван действует не по приказу командования, а по собственной воле, вопреки желанию майора Локтева. Она понимала, что Иван оказывает отряду неоценимые услуги, но при этом от нее не ускользнуло, что Локтев им недоволен, и, как это ни странно, чем ценнее были документы, добытые Иваном с огромным риском, тем сильнее становилось недовольство его командира. А это могло означать лишь одно — Локтев не одобряет отчаянно смелые вылазки своего сержанта.

Сегодня Ивета пришла на пятое свидание с Кожиным.

Лесные тропинки и поляны были уже заметены снегом. До Нового года оставалось десять дней.

Вместе с белым покровом в леса пришла глубокая и немножко тоскливая тишина. В суматохе партизанского лагеря она не замечалась, но стоило отойти подальше в лесную чащу, как она обступала со всех сторон, заставляла замирать сердце. И все же в этой томительной зимней тишине было что-то странное, непривычное, волнующее. Особенно отчетливо улавливалось о н о в вечерние часы.

Вот и теперь, добравшись до заветного дуба и убедившись, что Ивана еще нет, Ивета прижалась к шершавому стволу лесного великана и, затаив дыхание, стала вслушиваться в густые синие сумерки. Волнующая странность не заставила себя ждать. Вот она, вот, вот!..

Откуда-то издали, из-за невидимого темного горизонта и вместе с тем словно бы из-под земли, поплыл едва уловимый тяжелый грозный гул. Ивета радостно улыбнулась. Она уже знала, что это такое.

Это фронт!

Где-то там, за сотню километров от нее, шли грандиозные сражения, и тысячи тысяч смелых парней, похожих на ее Ивана, громили фашистские полчища уже на земле ее родины. Фашистский исполин, покоривший всю Европу, пятится, отступает, истекает кровью под ударами еще более могучего исполина, несокрушимую силу которого и представить себе невозможно.

«Что было бы с нами без советских людей! — думала девушка. — Что было бы со всеми народами мира!»

Она вздохнула, перевела взгляд на темные лесные заросли и прислушалась уже по-иному — не скрипят ли по склону шаги ее Ивана? Не спешит ли он к ней через лесную чащу?…

Нет, ничего не слышно. Не идет еще. А может быть, он и не прилетит сегодня?

Может быть, с ним случилось что-нибудь ужасное и непоправимое? Ведь прежде всякий раз, когда она приходила, он ждал ее уже близ дуба и даже выходил навстречу, чуть-чуть припадая на правую ногу.

Но Кожин прилетел. Он бесшумно приземлился неподалеку, за спиной Иветы. Едва коснувшись ногами мягкого снега, он тотчас же крикнул в темноту:

— Ветушка, ты здесь?

Она вздрогнула от неожиданности и со всех ног бросилась к нему:

— Здесь, Иван! Здравствуй!.. Ты так тихо подлетаешь, что я ни разу еще не видела, как ты опускаешься на землю!

Он крепко обнял ее, торопливо расцеловал и лишь после этого ответил:

— Ничего, Ветушка. Придет время, буду летать только для тебя! Сегодня мы последний раз встречаемся здесь тайком. Скоро все переменится. Слышишь, наши идут!

Они вместе прислушались к ночной тишине. Уловив далекий гул фронта, Кожин взволнованно повторил:

— Идут!.. Три дня назад еще ничего не было слышно. Значит, идут! А как у вас?

Что нового?

— Тебе опять письмо от майора.

Ивета принялась расстегивать полушубок, чтобы вынуть пакет. Кожин сразу помрачнел.

— Тяжело мне, Ивета. Возможно, Локтев и прав. А впрочем, он наверняка прав. Только я иначе не могу!.. Вот отпразднуем победу, тогда и будем делать то, чего требует майор. А сейчас нужно воевать, всем воевать!.. Ну, давай, что ли, письмо… А майору скажи, что с профессором, когда он прилетит, я встретиться не отказываюсь. Но в отряд пока вернуться не могу. Особенно сейчас!

— Значит, ты все-таки не по заданию, Иван?

— Не надо об этом. Потерпи. Скоро все узнаешь.

Он сунул пакет в карман и повел Ивету к поваленному ветром дереву. Обметя свежий пушистый снег, они сели рядом на полусгнивший ствол.

— Слушай, Ветушка. Сегодня нам нельзя долго засиживаться, — сказал Кожин.

— Ты спешишь, Иван?

— Да, милая. Есть очень серьезное дело. Горалеку и Локтеву необходимо срочно передать важные документы. Я добыл их пять дней назад и насилу дождался нашей встречи. Хотел даже сбросить ночью на площадку базы, да побоялся, что потеряются. В прошлую пятницу мне удалось приголубить одного барона. Думал, так кто-нибудь, из местного начальства, а он оказался важной птицей — полковником генштаба. В Берлин собрался лететь, к аэродрому ехал. Ну, я его послал подальше, чем в Берлин — прямым ходом в фашистский рай! А охраны с ним было дай боже — три полных бронетранспортера! Пришлось повозиться… Но ничего, управился.

— Иван, ты ужасно рискуешь! Я боюсь за тебя!

— Ну что ты, Ветушка! Они и не знали, кто и откуда их бьет. Темнота была, метель. Впрочем, барон должен был знать. Но об этом потом. А пока слушай и крепко запоминай. Донесение я не успел написать. Занят был последнее время, просто ужас! Вот здесь портфель этого барона. Передашь его Локтеву. В портфеле есть все, что нужно. Даже больше. Сами они с Горалеком разберутся. Но на словах ты им все же скажи. Немцы готовят на послезавтра большую операцию против партизан. Попрут всей дивизией при поддержке танков и самолетов. А теперь самое важное. Скажи Локтеву и Горалеку, что главные силы немцев пойдут через Медвежий лог. Это который за Святыми Муками. Горалек знает. Скажи, что в Медвежьем логу я устрою немцам встречу. Отряд должен — занять позиции вокруг лога к двум часам дня. Пока буду действовать я, пусть партизаны в бой не вступают. Сигнал к бою дам красной ракетой. Поняла?

— Поняла, Иван!.. Но боже мой, ведь это будет днем! Они убьют тебя, Иван!

— Глупости! Я уже вылетал днем на Петерса, и, как видишь, цел остался. И вообще, я буду рисковать не больше, чем любой из наших ребят. У меня все продумано. Три молниеносных налета — в колонне паника, сумятица, а тут вступают наши и быстро все кончают.

— Ты так просто говоришь об этом, а мне и представить себе страшно!.. Иван, скажи честно, тебя послали воевать так вот, в одиночку, или ты сам все придумал?

— Зачем тебе?

— Нет, ты скажи!

— Погоди, Ветушка! Повтори лучше, что ты должна передать.

Ивета горько вздохнула и опустила голову. Не хочет Иван отвечать. Значит, все-таки сам…

— Хорошо, Иван. Пусть будет по-твоему. Надо передать, что немцы на послезавтра готовят большое наступление на партизан. Партизаны должны занять позиции вокруг Медвежьего лога к двум часам дня. В бой не вступать, пока будет действовать мой упрямый Ночной Орел. Сигнал к бою будет дан красной ракетой. Правильно?

— Правильно, умница!.. А теперь довольно разговоров, беги на базу. Отряду нужно приготовиться, да и мне тоже. Братишке своему Владику привет передай!

— А его уже нет у нас. Его к маме отправили, в Кнежевесь, у Праги. На прошлой неделе. А когда мы увидимся, Иван? В следующую среду?

— Нет, Ветушка, раньше. На днях должен появиться этот профессор из Москвы.

Неудобно заставлять его ждать. Давай встретимся в воскресенье. Ты приведешь его сюда, а потом проводишь обратно до лагеря. Ну, а если он окажется ветхим старичком и не сможет добраться сюда, то договоримся с тобой, где устроить встречу. Значит, до воскресенья. Дай я тебя поцелую!

Кожин проводил Ивету, убедился, как обычно, что она благополучно добралась до лагеря, а потом высоко поднялся в ночное небо и помчался в другой конец района по своим неотложным делам.

 

38

Хищным зверем метался майор Локтев по тесной каморке партизанского штаба. Он был разгневан и возмущен до глубины души. Потрясая кулаками, ругался:

— Черт знает, что такое! Этот наш сержант стал законченным анархистом и маньяком! Чего придумал, а? Приказывает нам, где и как давать немцам генеральное сражение!

Горалек сидел за столом над картой. Он сокрушенно прогудел:

— А что нам остается делать, кроме как выполнить его приказ?

— В том-то и дело! Хочешь не хочешь, а придется занять позиции вокруг этого Медвежьего лога! Занять и ждать его ракеты! Ведь он там будет настоящим чертом носиться — над немецкой колонной! Откроем огонь и, чего доброго, сами же его, дурака, угробим!

В сильнейшей досаде Локтев присел на ящик и машинально схватился за папиросы. Но тут же вспомнил, что в пещере договорились не курить, расстроился еще больше и отшвырнул коробку.

Горалек задумчиво смотрел на карту района и накручивал на палец завиток бороды.

— Медвежий лог… Так, так… Посмотри-ка, майор, ведь ежели вдуматься, то это не такая уж плохая позиция. Вот только народа у нас маловато. Придется собирать все, что есть в лесах.

— Не в позиции дело, — отозвался Локтев уже гораздо спокойнее. — Да и тот факт, что Кожин взял на себя инициативу по разработке операции, меня не очень волнует.

Пусть это будет Медвежий лог. Меня возмущает другое. Не могу согласиться с тем, что завтра он очертя голову полезет в самое пекло! Мало ему было боя с немецкими истребителями, ему еще нужно столкнуться один на один с целой дивизией! Показать себя среди бела дня! Глупый, тщеславный мальчишка!.. А ну как немцы сообразят, что это хоть и феномен, но все же человек, и откроют по нему огонь из всех стволов? Ведь они тогда обязательно доконают его!.. А послезавтра прилетает профессор из Москвы. Что я ему скажу? Что недоглядел?… Эх, знай я заранее, что он способен выкинуть такой номер, взял бы ребят, пошел бы тайком за Иветой и велел бы его попросту схватить и связать! И надо это было сделать, уже в прошлую среду надо было!..

— Связать? Ночного Орла связать?! — Горалек удивленно уставился на Локтева.

— Брось ты, Горалек! Дело не в Ночном Орле. Вон немец, Норденшельд этот, видал, как далеко смотрит? Этот барон был умнейшая бестия. Недаром он один только и раскусил, что Ночной Орел не организация, а летающий человек. Его докладную для генштаба я обязательно передам профессору. В ней много интересных мыслей. А ты все восторгаешься подвигами одиночки. Этой докладной фашистского полковника следовало бы бить по голове и тебя, и Кожина, пока не поумнеете!

— Ну-ну, майор, разошелся…

— Ладно, не сердись. Лучше знаешь что? Сходи-ка ты, брат, за Иветой, если тебе не трудно.

— Зачем она тебе?

— Хочу кое-что еще спросить.

Шахтер пожал плечами и вышел. Минуты через две он вернулся в сопровождении Иветы.

Локтев усадил девушку перед собой, взял ее за обе руки и спросил:

— Ивета, скажите мне, вы в самом деле любите Кожина?

— Люблю, товарищ майор… — растерянно проговорила Ивета, не понимая, зачем ее об этом спрашивают.

— Очень любите?

— Очень!..

— Тогда вы должны помочь мне найти Кожина. Мне он очень нужен. Срочно!

— Я не знаю, чем я могу вам помочь, товарищ майор…

— Скажите, где находится его база.

— Какая база?

— Ну, то место, где он живет, — спит, ест, держит боеприпасы, оружие, укрывается от непогоды.

— Я не знаю, товарищ майор. Я никогда не спрашивала его. Я думала, вы это знаете… Вы сказали, что он выполняет секретное задание, поэтому я не решалась задавать ему такие вопросы.

Локтев отпустил руки девушки и посмотрел на Горалека. Тот лишь кашлянул в кулак и поскреб свою пышную бороду.

Майор огорченно вздохнул.

— Да, Ивета, я сказал вам. И в приказе мы об этом объявили. Но, к сожалению, это не так. Тогда я не хотел вас расстраивать, да и надеялся, что Кожин одумается. Я писал ему, уговаривал его, но он упрямо стоял на своем. А теперь скрывать больше не к чему. Мне нужно непременно связаться с Кожиным. Непременно! Это вопрос его жизни. Вы не знаете, где его можно найти? Неужели у вас не был условлен какой-нибудь сигнал, какой-нибудь особый знак на видном месте на случай, если вы неожиданно друг другу понадобитесь?

— Нет, товарищ майор. Он просил меня приходить каждую среду в шесть часов вечера на одну гору. Ее видно с нашей базы. На вершине ее растет большой дуб. Вот я и приходила. Для меня это были не только свидания. Я была уверена, что мне поручено быть связной между вами и Иваном.

— Вы сможете проводить меня на эту гору?

— Когда?

— Завтра утром.

— Конечно, товарищ майор. Только завтра его там не будет. Следующая встреча у нас назначена на воскресенье. Он велел привести к нему профессора, который прилетит из Москвы.

— До воскресенья ждать нельзя. Кожина необходимо найти завтра же! Найти и любыми мерами заставить отказаться от участия в сражении с карателями. Мы обязаны сделать это, чтобы спасти летающего человека!

— Спасти? — испуганно воскликнула Ивета. — Разве ему что-нибудь угрожает?

— Ему угрожает смертельная опасность. Если он начнет выполнять свою затею в Медвежьем логу, то почти наверняка при этом погибнет.

— Боже мой!..

— На горе под дубом вы Кожина не найдете, — решительно вмешался Горалек. — Днем он по лесу не летает, дома отсиживается. А дом у него не иначе, как на Чертовом Пальце. Давно уже надо было выяснить это дело. Когда еще разговор-то был…

— До Чертова Пальца далеко.

— Ничего, на лыжах быстро сгоняем!

Они договорились отправиться на другой день утром к Чертову Пальцу. Ивету решили взять с собой. Не послушается строптивый сержант приказа командиров, авось поддастся на уговоры любимой.

 

39

Четыре противотанковые мины, шесть фаустпатронов, две дюжины гранат, связанных по три штуки… Пожалуй, достаточно для трех налетов.

Сначала нужно ударить в голову колонны, чтобы устроить затор и остановить движение вперед. Вторым ударом надо отрезать путь к отступлению, то есть разгромить хвост колонны. Третьим ударом нужно посеять панику по всему фронту.

Для этого достаточно связок гранат, которые можно разбросать бесприцельно.

Кожин осмотрел свой арсенал и задумался.

Вроде все в порядке, а на сердце почему-то тревожно, словно осколок стекла покалывает. Может быть, не учел что-нибудь? Или это предстоящий второй вылет днем вселяет тревогу?…

Что и говорить, риск тут немалый.

Риск… Нет, думая о риске, Кожин не за свою жизнь беспокоился. В нем настолько прочно утвердилась уверенность, что с ним ничего не может случиться, что он вообще отвергал всякую возможность собственной гибели.

Он избежал верной смерти при падении с нераскрывшимся парашютом, обнаружил в себе исключительную способность летать, овладел этой способностью. Может ли он после этого вдруг взять и погибнуть? Конечно, нет. В природе должен существовать некий закон равновесия, по которому гибель такого человека, как он, просто невозможна.

Рассуждение, как видно, наивно, и тем не менее оно помогало — сохраняло Ивану непоколебимую уверенность в себе.

А что касается риска, то Кожина волновал совсем другой риск — риск полного разоблачения.

После первой дневной операции ему удалось скрыться незамеченным. Никто, кроме летчиков, не видел летающего человека, а летчики погибли. Тайна, таким образом, сохранилась. Об этом свидетельствует и приказ генерала Рейникса по району. В нем говорится об организации «Ночной Орел», а не о летающем диверсанте.

Правда, в портфеле Норденшельда была докладная для германского генштаба, в которой барон высказал свою догадку о летающем человеке. Но докладная попала не в германский генштаб, а в штаб партизанского отряда. Ну, а сам догадливый барон больше никогда ни о чем не будет догадываться. Стало быть, пока что все в порядке.

Другое дело — Медвежий лог. Тут о сохранении секрета нечего и мечтать. Кожина увидят в воздухе тысячи людей — и своих и врагов. Похоже, что это будет последняя операция Ночного Орла.

Последняя!..

Может, отказаться от нее?…

Кожин откинул угол палатки, плотно закрывавшей вход в пещеру, и, присев на ящик возле отверстия, закурил трофейную сигарету. В отверстие потянуло стужей.

Маленький грот, едва нагретый электроплиткой, быстро наполнился холодом.

Было девять часов утра. Над горами начинался короткий зимний день. Кожину давно бы следовало забраться в постель и отоспаться до следующей ночи. Ведь этой ночью ему предстояло сделать несколько очень трудных полетов — перебросить заготовленные боеприпасы из Чертова Пальца к Медвежьему логу и разместить их там в двух тайниках, устроенных в кронах сосен. Но Кожин чувствовал, что все равно не сможет уснуть.

Может, все-таки отказаться?…

Разве он что-нибудь потеряет, если откажется? Нет, не потеряет. Побудет еще Ночным Орлом, погремит еще в районе до прихода Красной Армии, а там была не была — отдаст себя в распоряжение командования и ученых.

Он сделал несколько глубоких затяжек.

И Локтев одобрит такое благоразумие, и Ивета будет рада.

К черту благоразумие! Отказываться нельзя! Пусть это будет последний бой Ночного Орла, но отказываться нельзя. План сражения передан, и по этому плану уже, наверное, разрабатываются приказы для отдельных партизанских частей. Пусть будет так. А после боя… после боя придется предстать перед Локтевым с повинной. То-то будет рад майор! Наверное, скажет: «Ну что, сержант, навоевался?» А Ветушка-то, Ветушка как обрадуется!

Его мысли были прерваны протяжным криком, который донесся до него откуда-то снизу:

— О-о-о-и-и-и!!!

Вздрогнув от неожиданности, Кожин быстро затоптал сигарету и настороженно прислушался.

Протяжный крик повторился. В нем можно было различить два разных голоса — мужской и женский.

С бьющимся сердцем Кожин схватил пистолет, бинокль и, откинув полог, выглянул из пещеры. Отсюда он ничего не увидел — мешал торчавший перед входом каменный зуб.

В третий раз прозвучал настойчивый крик. Теперь Кожину показалось, что это зовут его. Крик замер и тут же — бах! бах! бах! — прогремели три ружейных выстрела, гулко раскатившихся по горам.

Кожин перемахнул на узкую площадку и притаился за выступом зуба. Потом осторожно высунулся и глянул вниз.

У подножия Чертова Пальца стояли трое лыжников. Их лица трудно было различить.

Кожин навел на них бинокль и даже крякнул от удивления:

— Ну и дела!

Неожиданными гостями оказались Локтев, Ивета и Горалек.

— И-и-ва-а-ан!!! — отчетливо прозвучал звонкий голос Иветы.

Кожину нестерпимо захотелось спуститься вниз, обнять Друзей, которых он так долго не видел. Его наполнила такая бурная радость, что он едва владел собой.

— Нашли… догадались… — шептал он растроганно. — Молодцы… Хорошо бы поговорить, уточнить обстановку, подробности завтрашней операции. К себе вот только не позовешь — неподходящий у меня дом для нелетающих гостей… Эх, хоть так поговорим!..

Он уже хотел подняться во весь рост и крикнуть ответное приветствие, но вдруг ужалила мысль: «А зачем они пришли? Что им нужно? Ведь, наверное, неспроста, коли накануне боя…»

Радость медленно угасла, сердце тревожно заныло.

Нет, нет, показываться нельзя! Они пришли уговаривать, убеждать его, чтобы он отказался от участия в завтрашнем сражении. Они боятся за него. Только ради этого могли они прийти на лыжах в такую даль. Но он не может отказаться от завтрашнего боя. Это решено твердо и бесповоротно. И встречаться поэтому не надо. К чему эти разговоры? Призывы Локтева, упреки Горалека, слезы Иветы: Все равно это не заставит его отказаться. Зря только все расстроятся: Нет, нет, встречаться еще рано. Завтра, завтра! После боя он полетит прямо в лагерь отряда. А сегодня нельзя.

Вздохнув, Кожин еще раз глянул на своих непрошеных, но все же бесконечно дорогих гостей, и вернулся в грот. Чтобы не подвергать себя искушению, он плотно задернул палатку и лег.

Некоторое время до него еще доносились призывные крики, дважды прогремели выстрелы, потом все затихло.

«Ушли!» — подумал Кожин и почувствовал вдруг, что к горлу его подкатил нестерпимый комок обиды, горечи, отчаяния…

 

40

Но они ушли не сразу.

Убедившись, что и крики, и выстрелы остаются безответными, Локтев предложил осмотреть Чертов Палец со всех сторон.

— Если он здесь, какие-то следы должны быть. Как бы он ни был осторожен, как бы ни соблюдал конспиративность, а мелочь какую-нибудь всегда мог недоглядеть — уронить спичку или даже окурок. А этого достаточно, чтобы показать присутствие человека.

— Лично я уверен, что он здесь, — неожиданно заявил Горалек.

— Почему ты в этом уверен?

— А как же! Ведь раньше на этом утесе сколько птиц гнездилось. Особенно воронья — тучи целые! А теперь мы и кричали, и из ружья палили, однако ни одной птицы не спугнули. Нет их тут. Кто же их мог разогнать, если не Кожин?

— Да, пожалуй, ты прав, — согласился Локтев.

Ивета молчала, подавленная видом одинокого мрачного утеса, такого не похожего на окрестные горы, такого высокого, недоступного и страшного. Он действительно напоминал гигантский палец с кривым, обломанным ногтем — настоящий палец дьявола! Неужели Иван живет в какой-нибудь расселине этого жуткого столба?…

Медленно двигаясь друг за другом у самого подножия утеса, лыжники внимательно ко всему присматривались. Снег тут лежал нетронутый, девственный, словно свежая накрахмаленная простыня.

Сделав почти полный круг, они нашли наконец неопровержимое доказательство того, что Чертов Палец обитаем, причем не простым человеком, а летающим.

— Посмотрите! Что это? — Ивета лыжной палкой указала на белый, почти незаметный на фоне снега предмет.

Горалек проворно нагнулся, поднял его и торжествующе показал майору.

Это была толстая стеариновая свеча, совершенно целая.

— Да, — только и смог сказать Локтев.

— Лежит поверх снега, следов вокруг нет, — резюмировал находку Горалек, взявший на себя роль сыщика и следопыта. — Ворона ее принести не могла. Значит, обронил Кожин, когда летел домой. Обронил и не заметил, потому что нес их, наверное, несчетное количество, сколько удалось взять. Причем, обронил недавно, не позже чем сегодня утром, потому что ночью валил снег и он засыпал бы свечу, если бы Кожин потерял ее раньше. Кроме того, свеча ведь! Она может понадобиться только тому, кто живет в пещере. По себе знаем, тоже ведь пещерные жители.

— Но почему же он, в таком случае, не отозвался? — огорченно воскликнула Ивета.

— Это другой вопрос, — ответил Горалек. — Если бы он спал, наши выстрелы разбудили бы его, это точно. В его положении люди спят очень чутко, особенно днем. Значит, либо его нет дома, либо он увидел нас и не захотел с нами встречаться.

— Скорей всего, не захотел, — хмуро заметил Локтев. — Вряд ли он днем куда-нибудь полетел.

— Тогда давайте попробуем еще.

Ивете не верилось, что Иван видел ее и не пожелал к ней спуститься.

— Сколько можно кричать — Кожин парень упрямый. Раз не захотел, значит, зря мы тут будем надрываться, — заявил Локтев.

— Тогда что же, домой? — спросил Горалек.

— Выходит, что домой. К нему ведь не заберешься. Если он видел нас и не захотел показаться, нам тут больше нечего делать. У него есть полная возможность нас игнорировать, стой мы тут хоть до ночи. Снимется в темноте с утеса и улетит. А мы этого даже и не заметим. Остается одно — надеяться, что завтра все обойдется.

На обратном пути они долго молчали, погруженные в печальные мысли. Только лыжи их тихонько поскрипывали по свежему снегу.

Потом Горалек вспомнил о бумагах, извлеченных из портфеля барона фон Норденшельда. Помимо прочего, там был протокол решения об отправке доктора Коринты в Прагу, в распоряжение высших властей протектората.

— Неаккуратно мы работаем, майор, — пробасил Горалек сокрушенно.

— О чем ты?

— Да обо всем — Кожина из рук выпустили, Корниту проморгали. Плохо получилось. С нас ведь за это и спросить могут. У вас, скажут, под носом в тюрьме большого ученого держали, а вы не сумели освободить его! Не партизаны вы, скажут, а увальни трусливые, лежебоки запечные.

— С доктором действительно некрасиво вышло. Можно подумать, что мы бросили его на произвол судьбы. Но ведь это не так. Мы готовились, изучали обстановку и не виноваты, что его вдруг взяли и увезли. Пока он был здесь, освободить его было трудно, невероятно трудно, однако можно. А теперь все — до Праги нам не достать.

— Не тужи, доберемся и до Праги!

— Не сомневаюсь. Но пока доберемся, они десять раз успеют с Коринтой расправиться.

— Хотели бы расправиться — здесь бы расправились. У них это быстро. А раз увезли, значит, он им нужен живой, а не мертвый. Я уверен, что мы еще встретимся с Коринтой.

К полудню лыжники достигли Медвежьего лога и остановились передохнуть. После короткой передышки, во время которой наскоро подкрепились шоколадом, Локтев сказал Ивете:

— Вот что, сестрица. До лагеря тут близко, доберетесь одна, а нам с Горалеком надо осмотреть позиции.

— Хорошо, товарищ майор.

Ивета была рада побыть наедине с собой. Присутствие командиров стесняло ее, мешало думать. А подумать хотелось о многом. Она быстро побежала по проложенной утром лыжне и вскоре скрылась среди белых прозрачных деревьев.

Командиры закурили и осмотрелись по сторонам. — Первым делом наметим пулеметные точки, — сказал Локтев.

Они достали из планшетов карты-трехверстки и не спеша двинулись в обход Медвежьего лога.

 

41

Для решающей битвы партизаны всего горного района объединились в один мощный кулак и собрались невдалеке от Медвежьего лога.

К отряду Горалека присоединилось три отряда таких же размеров и более десятка групп по пятнадцать — двадцать человек в каждой. Утром прибыли связные и доложили, что на марше еще три отряда из соседних районов. Они должны прибыть к Медвежьему логу не позже полудня.

Таким образом, к месту генерального сражения с карателями собрались внушительные партизанские силы — до двух тысяч бойцов. Конечно, это было не так уж много по сравнению с численностью и технической оснащенностью карателей, но на стороне партизан было главное преимущество — выбор места для боя и возможность нанести удар первыми. Это и должно было решить исход сражения.

Когда все отряды заняли отведенные им позиции и тщательно замаскировались, над горами появились фашистские штурмовики. Они с ревом носились над безбрежным лесным массивом, пикировали вниз, обстреливали из тяжелых пулеметов и забрасывали бомбами каждый подозрительный объект.

— Хоть бы эти стервятники до появления Кожина убрались! — тихо проговорил Локтев.

Он лежал рядом с Горалеком в кустах на вершине холма, с которого просматривался весь Медвежий лог. Это была глубокая, чуть изогнутая в дугу балка, растянувшаяся более чем на километр. Когда-то по ней проходила лесная дорога, по которой вывозили бревна с лесозаготовок, но, давно заброшенная, она густо поросла кустарником и хвойным молодняком.

На замечание Локтева Горалек отозвался густым сдержанным басом, не отрывая от глаз бинокля:

— Уберутся. Им тут нечего делать. Страх только наводят, а толку от них никакого!..

И действительно, минут через пятнадцать, сбросив все бомбы в лесные чащи и не причинив партизанам ни малейшего вреда, штурмовики улетели.

Прошло еще с полчаса в томительной тишине. И вдруг где-то вдали возник рокот множества моторов. Рокот нарастал и постепенно наполнил собой весь лес. Это шли главные наземные силы карателей.

По плану, разработанному бароном фон Норденшельдом, наступление на горы должно было происходить в шести направлениях. Но основной поток — два полка мотопехоты, усиленные танковым дивизионом и батальоном горных егерей, — должен был двигаться через Медвежий лог к месту, где, по данным фашистской разведки, находилась база крупного партизанского отряда, созданная в малодоступном естественном укреплении. Эту базу необходимо было уничтожить в первую очередь.

Грохот моторов достиг максимальной силы. В балке появились» тигры». Они шли колонной по узкой лесной дороге на самой малой скорости. Гусеницы их, подминая кусты, глубоко проваливались в снег и в еще не скованную морозом землю. За танками шли бронетранспортеры и наконец длинная вереница грузовых машин, набитых солдатами в касках. Солдаты сидели в одинаковых позах, словно куклы, и равномерно покачивались на ухабах. Они ехали заниматься делом, а дело требует порядка и дисциплины.

— Тоже мне дурьи головы! С танками в лес поперли! — насмешливо прогудел Горалек.

Грозный боевой порядок немецкой колонны не произвел на шахтера ни малейшего впечатления.

Локтев подумал: «Боевой командир этот Горалек! Отличный комбат бы из него получился!..»

Но ответить на реплику друга майор не успел.

Колонна немцев к тому времени уже целиком втянулась в Медвежий лог и заполнила его от начала до конца. Танки, бронетранспортеры, грузовики, легкие штабные машины, мотоциклы с колясками, еще грузовики, а в самом хвосте — снова бронетранспортеры и танки. Балка наполнилась грохотом, лязгом и синим дымом выхлопных газов.

И в этот момент произошло нечто странное и неожиданное.

Над балкой пронеслась какая-то тень и тут же скрылась. Несколько секунд спустя прогремели пять взрывов. Два танка и бронетранспортер в голове колонны запылали, высоко выбросив столбы черного дыма. Колонна замедлила движение и остановилась.

— Что это? Неужели Кожин?! — крикнул Горалек.

— К сожалению, он!

— Артист! Вот это артист! Противотанковыми работает! — восхищенно рокотал Горалек. — Но где же он сам, майор? Ты успел его заметить?

— Вверх надо смотреть, тогда заметишь! — ответил Локтев.

Боевой порядок колонны сломался. В ней явно нарастала паника. Немцы никак не могли понять, кто и откуда на них напал. Горящие танки загородили балку и не давали двигаться вперед.

Локтев и Горалек напряженно следили за воздухом. И вот они увидели Ночного Орла.

Кожин мчался со скоростью истребителя на высоте не более трехсот метров. Теперь он летел над балкой в обратном направлении. Снова загрохотали взрывы, снова взвились к небу фонтаны огня и дыма. Из строя вышли две боевые машины противника, на этот раз в хвосте колонны.

Путь к отступлению был отрезан, оба выхода из балки были накрепко закрыты грудами расплавленного металла и пылающими обломками. В промежутке между ними, на протяжении без малого километра, ревели машины и метались люди.

Несколько рот, покинув грузовики, залегли и открыли беглый огонь по заросшим лесом склонам гор. Батальон егерей кинулся было на кручи, но туда, через их головы, стали бить из орудий танки, и егерям пришлось откатиться обратно на дно балки.

Во время второго налета Кожина увидели не только Локтев и Горалек. Многие из немцев тоже догадались посмотреть вверх и заметили стремительно летящего человека. Постепенно бессмысленный огонь по лесу прекратился. Прозвучали резкие команды и в воздух уставились сотни ружейных, автоматных и пулеметных стволов.

— Догадались, дьяволы! — прохрипел Локтев. — Хоть бы он дал уже эту свою красную ракету!.. Пропадет ведь!..

 

42

Над Медвежьим логом нависла зловещая тишина. Умолкли моторы, прекратились выстрелы, затихли крики. Тысячи людей — и запертые в балке, и укрывшиеся в зарослях на ее склонах — замерли в ожидании.

Кожин заметил эту странную тишину и понял ее страшное значение. Но азарт боя уже целиком охватил его. Он твердо решил сделать третий налет на вражескую колонну и лишь после этого дать сигнал партизанам. Что ему свинцовая завеса, сквозь которую придется лететь! Он уверен в своем особом предназначении, уверен, что ни одна пуля его не коснется! Последний боевой вылет! Вперед!

Это и погубило его.

Когда он, вооружившись связками гранат и набрав высоту за пределом видимости со стороны Медвежьего лога, снова устремился к вражеской колонне со скоростью выпущенного из пращи камня, то наткнулся на заслон из сокрушительного огня.

Промчавшись по инерции почти до конца колонны, он успел метнуть гранаты и разнести в щепки пять грузовиков. Но уйти уже не смог.

Локтев и Горалек отчетливо видели, как Ночной Орел замешкался в воздухе и, вместо того чтобы умчаться прочь, сделал вдруг кругой разворот, совершенно не нужный и нелепый, ясно показывавший, что Кожин уже потерял способность управлять собой. В этот критический момент он еще нашел в себе силы выстрелить красную ракету, а затем, кружась, словно лист, оторванный от ветки дерева, стал быстро снижаться прямо на фашистские танки.

Майор что-то крикнул, с силой сжав плечо Горалека. Но его слова потонули в невероятном грохоте пальбы. Красная ракета еще не успела погаснуть, как заговорили все тридцать пять партизанских пулеметов и сотни ружей, кося кинжальным огнем мечущихся по балке врагов.

Горные егеря несколько раз бросались в атаку на склоны, пытаясь добраться до линии партизан, но их всякий раз отбрасывали свинцовым шквалом, и они скатывались обратно в балку, оставляя на склонах десятки трупов. Отдельные роты, еще не утратившие способности выполнять команды, залегли за машины и отвечали партизанам ожесточенным, но почти безрезультатным огнем.

Танки тоже принялись бить из орудий по склонам, стараясь подавить партизанские пулеметные точки. Несколько пулеметов захлебнулись и умолкли. Но к танкам уже подбирался специальный отряд, вооруженный трофейными фаустпатронами. Переползая от куста к кусту, смельчаки, несмотря на большие потери, добились своего — несколько танков окутались черным дымом, уставив к небу стволы онемевших орудий.

В это время три уцелевших танка неожиданно развернулись и ринулись прочь из балки, расшвыривая автомашины и давя своих же людей. Это было чудовищное зрелище, ужасное по своей бесчеловечности.

— Мерзавцы! Смотри, что делают! Перехватить гадов! — вне себя от негодования крикнул Локтев Горалеку.

Тот кивнул и отдал короткий приказ связному, который тут же исчез в кустах. Но перехватить танки не удалось. Они вырвались из балки и на предельной скорости ушли по направлению к городу.

— Черт с ними! Пора кончать эту музыку! — сказал Локтев.

Вместо ответа Горалек вынул ракетницу. Над Медвежьим логом одна за другой вспыхнули три зеленые ракеты — сигнал к всеобщей атаке.

— Вперед! Бей гадов!

Горалек и Локтев повели свой отряд в рукопашную схватку.

Одновременно по всей длине высоких берегов балки загремело дружное партизанское» ура». Сотни людей поднялись во весь рост и ринулись вниз по склонам, забрасывая карателей гранатами и поливая огнем из автоматов. Натиск был настолько стремительный, что через десять минут все было кончено. Остатки гитлеровцев не выдержали всеобщей атаки партизан и сдались.

Над Медвежьим логом вновь воцарилась тишина, нарушаемая лишь голосами людей — командами, радостными криками, возбужденным говором, стонами раненых.

Пока Горалек и другие партизанские командиры занимались пленными и трофеями, Локтев со своей значительно поредевшей группой искал тело сержанта Кожина. Он осмотрел не только то место, куда упал Кожин, но и всю балку и даже ближайшие лесные заросли. Но напрасны были его старания — убитый ли, раненный ли, Ночной Орел исчез бесследно, словно сквозь землю провалился.

Локтеву невольно вспомнились другие поиски пропавшего сержанта — сразу после приземления десанта в этих лесах. Тогда исчезновение Кожина тоже было непонятным, а поиски казались безнадежными. И все же Кожин нашелся. Может, и теперь найдется.

Стало смеркаться. Покидая Медвежий лог, партизаны уничтожили все уцелевшие во время боя немецкие машины. Пользоваться ими в лесу они не могли, а оставлять врагу не хотели. По всей балке запылали гигантские костры, освещая сотни вражеских трупов, разбросанных по всей ее длине.

Тогда и Локтев со своими людьми решил покинуть поле боя и вернуться на базу. На душе у него было тяжело. Как он ни утешал себя везучестью Кожина, как ни уверял себя, что сержант жив и обязательно найдется, чувство вины не покидало его. Он и только он, майор Локтев, отвечает за гибель удивительного летающего человека Ивана Кожина, столь недолго, но славно носившего грозное имя «Ночной Орел».

 

43

Победа в Медвежьем логу досталась партизанам не дешево.

В одном только отряде Горалека было двадцать два человека убитых, а раненых около семидесяти. В группе Локтева осталось двенадцать человек. Раненых у него не было, убитых семеро и один — пропавший без вести.

У Иветы в этот день было работы по горло. На поле боя ее не пустили, но после боя ранеными забили весь госпитальный и два жилых отсека. Девушка работала, не жалея сил, но сердце ее терзала тревога за любимого.

Спрашивать о летающем человеке раненых она не решалась. Помогая партизанскому врачу накладывать повязки, извлекать пули и осколки, сшивать раны и собирать раздробленные кости, она почти не воспринимала всего ужаса этой кровавой работы.

Все ждала, что раненые, может быть, сами заговорят о недавнем сражении. Но раненым было не до воспоминаний — они лишь стонали да просили воды.

В лазарет заглянул лесник Влах:

— Сестричка, поди-ка сюда!

— Что у вас, Влах? Вы тоже ранены?

Ивета бросилась к нему в надежде узнать от него что-нибудь о ходе боя и благополучно ли его начал Ночной Орел. Но Влах был в скверном настроении и отказался о чем-либо говорить.

— Нет, я не ранен, — ответил он мрачно, словно сожалея, что вышел из боя невредимым. — Меня командир за тобой прислал.

— Зачем? Что-нибудь случилось? Влах махнул рукой и отвернулся.

— Почем я знаю! Надо. Идем давай! Ивета растерянно посмотрела на врача.

— Что ж, Сатранова, идите, коли командир зовет.

Сбросив забрызганный кровью халат, Ивета покинула лазарет и по узким темным переходам пошла вслед за Влахом к штабному отсеку. Лесник проводил ее до дверей и, крепко пожав ей руку, быстро ушел прочь.

Ивета робко постучала и вошла в каморку. Здесь были Горалек и несколько чужих командиров.

Усадив девушку на ящик, шахтер смущенно прокашлялся и, глядя куда-то в сторону, проговорил:

— Вот какое дело, сестра Ивета… Погиб сержант Кожин.

— Не может быть! — шепотом проговорила Ивета, покрываясь смертельной бледностью.

— Погиб, дорогая. Я сам это видел. Он пал, как настоящий герой. Наша сегодняшняя победа нам досталась ценой его жизни… Сиди, сиди! Ты должна знать, как все было!

Не давая Ивете произнести ни единого слова, точно боясь того страшного горя, которое вот-вот вырвется из ее груди, Горалек торопливо рассказал ей, как развертывалось сражение в Медвежьем логу и как был убит Иван Кожин. Когда он кончил, в штабе долго стояла тишина. Ивета не плакала. Она лишь смотрела на Горалека широко раскрытыми глазами, не в силах произнести ни слова. Она словно ждала, что Горалек скажет еще что-нибудь и появится хоть какая-нибудь надежда.

Но Горалек молчал. И тогда Ивета заговорила сама — тихо, отрывисто, почти бессвязно:

— Почему я не знала, что вы не давали ему задания?… Почему не сказали мне, что он ушел самовольно?… Я догадывалась, а вы разубедили меня!.. Если бы я знала хотя бы в тот последний раз, когда его видела!.. Почему я не знала?! Ведь я бы не отпустила его! Я бы уговорила!.. А вы не сказали!.. Почему, почему вы мне ничего не сказали?!.

— Не надо, Ивета, не спрашивай. Ошиблись! Не ожидали, что все так обернется, — смущенно бормотал Горалек. Но Ивета не слышала его. Она была словно в бреду.

— Почему вы мне не сказали?! — крикнула она и, закрыв лицо руками, разразилась безудержными рыданиями.

В это время вошел майор Локтев. Увидев плачущую Ивету, он сразу понял, что тут происходит, нахмурился и громко сказал:

— Тело сержанта Кожина, товарищи, отыскать не удалось. Факт его смерти не установлен. Возможно, он лишь ранен и увезен фашистами в одном из танков, которым удалось вырваться из Медвежьего лога.

Ивета вскочила, сразу перестав плакать.

— Это правда? Вы хорошо искали, товарищ майор?

— Да, Ивета. Мы сделали все, что могли. Но Кожин исчез бесследно. Этому можно дать лишь одно объяснение — Кожин жив и находится в плену. Если бы он был мертв, фашисты вряд ли стали бы его подбирать и увозить. Зачем им мертвый?…

— Жив!.. Конечно, он жив! А что в плену, это ничего! Ведь пленных освобождают.

Значит, и Ивана освободят! Ведь вы освободите его, правда, товарищ майор?

— Освободим, Ивета. Конечно, освободим!.. А теперь успокойтесь и возьмите себя в руки. Вас ждут раненые.

— Да, да, там много работы, — пробормотала Ивета и, улыбнувшись сквозь слезы, быстро выбежала из штаба. После ее ухода все присутствующие так и набросились на майора. Неужели это правда? Неужели тело Кожина не удалось найти? Неужели немцы в такой суматохе успели захватить его в плен? А может быть, он незаметно отполз в сторону и улетел?

А Горалек по этому поводу вновь напомнил о живучести шахтерского племени:

— Ну и дурак я, что поверил в его гибель! Ведь Кожин — шахтер, а мы, шахтеры, из любой переделки выбираться умеем!

Но Локтев лишь сокрушенно покачал головой:

— Не увлекайтесь, товарищи. Кожин в плену и наверняка тяжело ранен. Трудно судить, выживет он или нет. Ясно пока одно — он в плену. И лично я не уверен, что плен для него лучше смерти.

Майор помолчал, оглядел командиров сухим, строгим взглядом и уже совершенно другим тоном сказал:

— Ну что ж, товарищи, займемся текущими делами. Первое дело такое: в лесу еще бродит пять недобитых отрядов карателей. Их надо немедленно ликвидировать. Это наше общее дело, и займемся мы им столь же дружно, как и ликвидацией основных сил карателей в Медвежьем логу. Второе дело касается лишь нас с тобой, товарищ Горалек. Этой ночью мы должны принять самолет из Москвы. Нам доверена жизнь известного советского ученого. Нужно сделать все для его полной безопасности.

— Это тот самый профессор, который направлен к нам, чтобы изучать нашего сержанта Кожина?

— Да, тот самый. Третье… третье дело, товарищи, снова касается нас всех. Фронт уже близко. А это значит…

— Это значит, что нам пора самим переходить в наступление! — гаркнул Горалек.

Командиры заговорили все разом, но вскоре снова затихли, склонившись над картой.