– Ну вот, значит, дружили русский Иван и чеченец Беслан…
В блиндаже сумрак, тонкими пластами плавает белесый сигаретный дым, за узкими бойницами вечерняя синева стремительно, как это всегда бывает в горах, сгущается в непроглядную ночь. Прапорщик – контрактник Зыков заводит уже десятую, пожалуй, байку. Слушателей в блиндаже человек семь. Кто ест, кто возится с вещами, кто, напрягая глаза, пытается читать затертое письмо при свете маленькой коптилки, мерцающей на самодельном столе. На голой железной кровати в углу ворочается старлей, застрявший по пути на вертолетную площадку на ночь глядя. Зыкова и слушают, и не слушают, и уж враки его всерьез не воспринимают, но ему, похоже, все равно, и он плетет и плетет свой незамысловатый монолог, блестя золотым зубом, торчащим на самом видном месте.
– Да-а-а, и вот пошли они как-то на охоту – Иван впереди, Беслан сзади. Вдруг чеченец обгоняет русского и говорит: впереди не ходи, ходи сзади. Почему?! – русский спрашивает. Убить могу!
– Городишь ты… – пробормотал с кровати старлей.
– И не горожу, это мне реальный осетин в Моздоке реально рассказывал. Чего ему врать?
Да-а-а, и вот как-то позвал Беслан Ивана в гости с ночевкой. Среди ночи просыпается Иван, а над ним стоит Беслан с ножом: «Уходи, Иван, домой и не приходи больше, кровь будет!»
Так вот и закончилась дружба Ивана с Бесланом…
Зыков посмотрел в бойницу, где стало совсем черно:
– Что-то тихо сегодня.
Раздался приглушенный толстыми стенами голос часового, а потом и ответный возглас, и в помещение вошел солдат. Он поставил автомат к другим, выстроившимся у стены, и завалился на нары.
– Поставь на предохранитель, – сказал ему Зыков.
– Да ладно!
– Я говорю: поставь на предохранитель!
– Солдат кряхтя, нехотя поднялся, щелкнул предохранителем.
– Дурак, это ж примета такая верная – чтобы раньше времени не началось…
Да-а-а, а вот еще про Шаманова рассказывают. Показывают ему Минводы, ну, вот достопримечательности разные, ключи эти знаменитые, памятники всякие, а потом говорят: «А сейчас мы проходим мимо винного погребка, который любил посещать Лермонтов».
А Шаманов в ответ: «Какого же черта мы проходим мимо!?»
Зыков подождал, но никто не засмеялся и он, нимало не смутившись, продолжил:
– Вот мне недавно капитан в Ханкале рассказал. Объявилась в Грозном старуха-чеченка, Фатима, что ли. Вот если какой солдат или офицер с ней поговорит или там имя свое назовет, то через день-другой или пропадет без вести или погибнет…
– Ты еще про волчьи ямы расскажи, – проворчал кто-то иронично из темного угла.
– Что за ямы? – заинтересовался задремавший было солдатик.
Зыков оживился, получив заинтересованного слушателя:
– А это такая вот страннейшая штука. Научились «чехи» такие ямы делать, что если над ней пройдет рядовой – хоть в полном снаряжении, – ничего не будет. А если офицер или вот наш брат прапор шагнет, то сразу провалится, и уж если повезет, то только руки-ноги поломает, а не повезет, то и сразу насмерть. Там колья и обломки сабель, прутки железные…
Старлей снова завозился на скрипучей койке:
– И что ты городишь, бойца пугаешь.
– А чего ему бояться, он же рядовой. Эт нам с вами бояться надо…
Тут кто-то невидимый в темном углу блиндажа подал голос:
– Я когда из Моздока возвращался, мне знакомый танкист рассказал. Вроде как вокруг Грозного ездит танк-призрак без экипажа, появляется то тут, то там и вступает в бои против чеченцев. Танк этот вроде как еще в первую чеченскую сожгли вместе с экипажем. Вот они теперь и мстят…
– Ну, насчет танка не знаю, – вглядываясь в темноту, ответил старлей, а вот за самолетом-призраком недавно целая охота объявлена была. Оказалось, какой-то левый «кукурузник» по ущельям летал, «духам» продукты и боеприпасы доставлял. Летал низко, радары его то видят, то нет – настоящий призрак.
– Сбили?
– Нет. Видно, понял, что охотятся за ним, и пропал.
Зыков, недовольный, что не он ведет разговор, вмешался:
– Это все фигня! А вот у меня друг фээсбэшник, рассказывал, что почти все пленные «чехи» говорят, будто перед атакой на их позициях появляются старцы в белых одеждах и с кривыми саблями в руках, и если за старцем идти, то ни одна пуля не тронет!
Старлей, громко с подвывом зевнув, снова подал голос:
– А вполне возможно. От наркоты привидеться может не то что старец, а и сам Аллах!
Зыков как бы согласно промолчал, и в блиндаже повисла зыбкая тишина. Маялся огонек коптилки, где-то капало, плавали в сумраке медленные пелены дыма.
Тишина настаивалась, словно чай. Наконец заскрипел койкой старлей. Сказал задумчиво:
– Если бы я сочинял роман, я бы в этом месте написал: «В мертвой тишине откуда-то со стороны дальнего хребта невидимым сверчком прострекотал крупнокалиберный пулемет…»
– В каком месте? – встрепенулся вдруг Зыков.
Немного помедлив, старлей пояснил кратко:
– В жопе!
Зыков помолчал и снова заблестел золотым зубом:
– А вот еще мне полполковника из сорок шестой рассказывал. Шли они колонной из Гудермеса, ну и напоролись на засаду. И вот, значит, лежат за бээмпэшками, перестреливаются. И вдруг этому полполковнику друг кричит: «Уходи оттуда скорее!» Ну, он вскочил, пробежку сделал и закатился в канаву. А в то место, где он лежал, из гранатомета ка-ак жахнет!
Да-а-а, а друг-то этот, который крикнул, еще полгода назад как погиб! Да-а-а…
Послушав тишину, повисшую во тьме, Зыков спросил:
– Кныш, спишь что ли? Серега… Зюзя… Товарищ старший лейтенант… Притворяетесь!
Но тишина, неотвратимо густея, плавала в блиндаже.
Зыков прищурился:
– Ну, как хотите, а я самое интересное хотел рассказать.
Но тишина все плотнее отделяла страдающего бессонницей Зыкова, словно в вату укутывая и блиндаж, и спящих в нем людей, и темноту за бойницами. Даже тихая капель незаметно прекратилась. И Зыков уснул-таки с открытыми глазами, словно загипнотизированный трепетом огонька в светильнике и тишиной.
И в этой мертвой тишине откуда-то со стороны дальнего хребта невидимым сверчком прострекотал крупнокалиберный пулемет…