Когда Хью начал свой путь вверх по веревке, лес вроде бы зашевелился. Послышался звук, напоминающий дыхание великана. Поскрипывали деревья. Он слышал шум крыльев — очень больших крыльев. Где-то наверху в кроне сломался сучок. Хью представил себе сову, ворочающуюся на своем насесте.

Медленно кружась на веревке, Хью светил фонарем на верхушки деревьев. Вообще-то, хотя, если подумать, это, скорее всего, покажется нелепостью, следовало опасаться копья, или стрелы, или что там еще было в арсенале пещерных людей. Хью выключил свет и продолжил подъем.

Луна зашла, а солнце должно было появиться еще не скоро. Видно было лишь на несколько футов. Он словно поднимался в потусторонний мир.

В каком-то смысле, пусть переносном, они действительно вступали в потаенные глубины Земли. Эль-Кэп был плутоническим образованием, созданным из расплавленной магмы, поднявшейся из земных недр подобно колоссальной капле воды, падающей снизу вверх. Ледники прорезали долины и изваяли то, что теперь является крупнейшей на планете цельной каменной глыбой.

Хью лез в темноте, следя за звездами, пока мог выдерживать это состояние, пока им не овладело ощущение, что он безудержно рушится вниз. Тогда он щелкнул выключателем и вновь оказался в трубе из камня и пустоты, по центру которой проходила веревка. Свет фонаря погасил звезды.

Темнота пожирала свет сразу же у него под ногами. Ему казалось, что по пятам мчится погоня, но это был не Джошуа. Джошуа уже ушел в сказку. Они прорвались через лес людоеда и вышли за его границу. Теперь они уже не могли снова встретиться. Когда они окажутся на вершине, чудище будет сидеть в прочной клетке.

И все же Хью не мог избавиться от ощущения погони. Сейчас он находился вне пределов досягаемости Джошуа, наедине со стеной. Но темнота была не пуста.

Прекратив движение, он направил свет вниз между ногами. Тени от ног легли на камень, изобразив подобие триумфальной арки. Хью пришел в себя. Бояться было нечего, если не считать обычных трудностей, сопровождающих любое восхождение.

Рассвет начался, когда он находился на середине четвертой, последней из провешенных накануне веревок. Камень обрел цвет угасающего огня. Вместо того чтобы увеличить темп, Хью, напротив, снизил его. Пора было переходить на время стены. Отсюда и до самой вершины их движением будет руководить Эль-Кэп.

Когда он добрался до верхней страховки, Льюис все еще отдыхал на уступе. Его бакенбарды насквозь промокли от струек пота, стекавших из-под шлема, запах пота наконец-то перебил действие его давнишнего дезодоранта. Рюкзаки были привязаны один под другим, как огромные сардельки в связке.

— У тебя не слишком-то гордый вид, — заметил Хью.

Льюис ухмыльнулся и похлопал по одному из мешков. На протяжении двух часов он четыре раза втаскивал в общей сложности двести фунтов груза на высоту пятидесятиэтажного дома. По мере восхождения альпинисты будут есть и пить, и мешки будут становиться все легче и легче. К вершине груза останется всего несколько унций, и они будут двигаться, словно на крыльях.

Они вошли в зону граненых выступов, где длинные вертикальные блоки были сложены, как в кубистической скульптуре. Трещины, как правило, проходили по стыкам этих фигур. Когда одна трещина закрывалась, Хью просто переходил боком к следующему двугранному стыку.

Среди этих углов он чувствовал себя защищенным. Они избавили его от ощущения чужого взгляда. Полдня он работал на трещинах, переходил зигзагами взад и вперед и, затратив не так уж много сил, поднялся на триста с лишним футов.

На каждом привале они перекусывали плитками пищевого концентрата «Метрикс биг 100», которые Льюис очень хвалил. Они весили меньше и были приятнее на вкус, чем рацион их молодости, состоявший из гранолы — смеси орехов, изюма и сухих яблок, — галет и вяленого мяса. Лишь одно не изменилось за все эти годы — зеленые и красные леденцы «Джолли рэнчер», которые они сосали почти непрерывно, как алкоголики, страдающие с похмелья.

Вскоре после полудня структура стены изменилась. Громадные раскрытые каменные книжки становились все меньше и меньше, пока поверхность не выровнялась совсем. Хью наладил страховку и крикнул Льюису, чтобы тот поднимался.

Пока Льюис тащил баулы, Хью попытался разглядеть уступы, до которых, как он помнил, оставалось несколько подъемов. Пройдя «книжки», он проникся было надеждой, что им удастся к сумеркам достичь Архипелага — так обычно называли эти уступы. Но теперь, глядя на тонкую, словно нитка, трещину, он вспомнил также, насколько медленно все происходит на Анасази.

Шли часы. Хью следил за игрой теней на камне. Несколько облаков по очереди набежали на солнце, и вдруг огромные облачные стада хлынули на просторы небесного Серенгети. Порывы ветра обрушились на лес, и в верхушках, далеко внизу, словно поплыли, извиваясь, гигантские морские змеи.

Затем альпинисты выбрались на маленький выступ, где когда-то они провели, сидя бок о бок, бессонную ночь и Льюис все время талдычил о восхождении как этическом акте в противовес эстетическому и о том, что такое искусство, и что такое мораль, и что любовь, возможно, должна иметь некоторое отношение к тому и другому.

Они могли бы использовать эту полку для ночлега и сегодня, но, к их глубокому отвращению, она оказалась настолько загажена человеческими фекалиями, что там было трудно даже дышать. Льюис долго проклинал преступников и всех их предков и потомков и под конец заявил:

— Нужно убираться отсюда, Гласс. Здесь нельзя остаться даже на минуту.

Они продолжали неторопливый подъем, стремясь уйти от смердевших под ярким солнцем куч испражнений. Льюис дышал открытым ртом, как собака, потеющая языком. В летние дни стены могли нагреваться до 110 градусов и даже больше. Пока что температура была очень далека от этого предела. Даже задолго до переселения в аравийские пустыни Хью переносил жару лучше, чем Льюис, но сейчас и он мечтал о том, чтобы опустилась тень и повеял прохладный ветерок. И можно будет вдоволь напиться воды. И нормально поужинать.

Стена начала понемногу поглощать их. Хью чувствовал, как начали меняться в этих огромных висящих каменных полях его зрение и слух. Миражи — большие, протяженные, выраставшие прямо над гранитом участки, в которых все плясало и искажалось, как в плохом стекле, — не позволяли верно определить расстояние. Башни и плоскости то казались четкими, то расплывались. Протянешь руку, и широченный пласт, громоздящийся вдали, окажется шестидюймовой прослойкой, находящейся возле самых кончиков пальцев. А каменный штырек, до которого вроде бы рукой подать, — бегемотом, торчащим за четверть мили отсюда. Привычные для человека масштабы здесь просто не существовали.

Ближе к вечеру Хью увидел крошечные точки — альпинистов — там, где не было ни одной живой души. Он нисколько не встревожился по поводу состояния своего рассудка. Они с Льюисом не раз видели точно такие же фантомы, махали им руками, а те даже жестикулировали в ответ. В Гималаях, выше классического порога в восемь тысяч метров, он пил чай в компании воображаемых альпинистов (это явление известно как третий человек в связке). Сейчас Хью решил списать иллюзии за счет магии места.

Эль-Кэп всегда был обманщиком. Несуществующие альпинисты, замеченные Хью, были лишь одним из многочисленных трюков, которыми стены защищались от пришельцев: следы струек воды, прикидывающиеся трещинами, и полки, внезапно превращающиеся из горизонтальных в вертикальные. И лесные звери, прикидывающиеся людьми. Горы прячутся за твоими собственными представлениями.

Льюис имел собственный подход к этим фантомам. Для него Эль-Кэп всегда был одной всеобъемлющей альтернативной реальностью. Нереальные альпинисты были реальными, но только не в эту минуту. Они являли собой астральные тела альпинистов, прошедших здесь ранее, вроде эха, висящего в воздухе, когда породивший его звук давно умолк. Он процитировал Фрейда о «бессознательном», умеющем свободно перемещаться, — живом, автономном и способном к телесному воплощению. Только это «бессознательное» не человека, утверждал он, а самого Эль-Кэпа. «Мы ничем не отличаемся от них, Хью. Воображаемые альпинисты! Задумайся об этом. Мы всего лишь сны Капитана. Не будь его, не было бы и нас». При этих словах он обычно похлопывал камень, как бок спящего кита.

Хью не соглашался с ним. Он читал многое из того, на чем сформировалось мировоззрение Льюиса, от даосистов до Борхеса, и отлично понимал идею всеобщей цикличности. «Значит, если мы только сон, то и они, возможно, тоже сон, только наш. Они машут, когда мы машем. Они кричат нам, когда мы кричим им. Что, если мы смотрим на нас, оказавшихся там? Или мы, оказавшись там, смотрим на нас сюда?»

Льюис всякий раз надолго задумывался. Потом соображал, что Хью дразнит его.

«Опять ты валяешь дурака, Гласс. А ведь речь идет об очень серьезных вещах».

«Что с тобой случилось, Луи? Ты споришь сам с собой. Ведь я только слова, сформировавшиеся в твоем мозгу. Проекция твоего бессознательного».

«Гарп, ты нас этим дерьмом в могилу вгонишь!»

«Мечту убить нельзя».

«Так я об этом и говорю», — рявкал Льюис.

«И я тоже», — эхом отзывался Хью.

Потом Льюис закусил бы сустав указательного пальца и задумался бы или же, напротив, расхохотался бы. Проходили часы или даже дни, прежде чем он снова затронет эту тему. Таким был старый Льюис. Во время же этого восхождения — если не считать атаки сокола на добычу во время его презрительного монолога по поводу троянок, который пришелся как нельзя более кстати для того, чтобы интерпретировать его в качестве предзнаменования, — он держал свою мистику взаперти в каком-то старом затхлом чулане.

Хью был обделен способностью так скоропалительно выдумывать всякую ерунду, вроде бы не имеющую под собой никакого логического обоснования. Обладание таким качеством позволяло затевать разговор на какую угодно отвлеченную тему в любой, подчас даже самый трудный момент восхождения. И делало восхождение чем-то большим, нежели просто проявлением ослиного упрямства.

К концу дня, усталые от восхождения и подъема снаряжения, они поняли, что достичь Архипелага до наступления ночи не удастся. Оттуда, где они находились, разглядеть выступы было невозможно, но Хью и Льюис знали по памяти, что от просторной полки их отделяет всего два подъема. Однако при их темпе на это потребовалось бы еще три часа, если не все пять, а им совершенно не требовалось путать дни и ночи. Погода была превосходной. Они были хорошо снаряжены всем необходимым, укладывались в график, группа — то есть они сами — находилась в прекрасной форме. Чего еще можно было хотеть?

Они устроили привал прямо в пустоте. Тонкая, как волос, трещина, по которой они следовали с полудня, здесь почти совсем сошла на нет. Юго-восточная чаша долины Эль-Кэпа, над которой они висели, окрасилась синими тенями. Камень стал быстро остывать, и темп подъема сразу упал, как у часов с подходящим к концу заводом. Хью натянул свитер, пока в нем еще сохранялось тепло, и они начали устраиваться на ночь.

День выдался непростым. Сейчас они находились на высоте порядка тысячи ста футов, немногим более трети пути. Можно сказать, забрались на Эмпайр-стейт-билдинг. Поскольку здесь не было опоры, они собрали портативную платформу — раму из алюминиевых труб — и туго натянули широкое нейлоновое полотнище вместо пола. В получившуюся конструкцию с трудом, но помещался Льюис, ее хозяин. Хью подвесил свой гамак на несколько футов выше.

Когда опустилась ночь, они сидели вдвоем на платформе, глядя, как в долине сгущаются тени. Этим вечером Хью очень отчетливо чувствовал свой возраст. Тридцать лет назад у них болели бы мышцы, томила бы жажда, забивая даже голод, но не было бы настолько глубокой усталости. Кисти рук Хью пронизывала пульсировавшая боль, как будто он долго колотил кулаками по двери. Он не придавал этому особого внимания. Боль была честной.

— До сих пор не могу поверить, что они зас…ли всю нашу полочку, — сказал Льюис.

— Я слышал, что это настоящая проблема. Все остальные полки и карнизы в таком же состоянии. Наверно, виною здесь демографический взрыв. Мы, кстати, тоже когда-то так поступали.

— Мы не думали…

— И что, поэтому наше дерьмо не смердит?

— Ты сам знаешь, о чем я. Мир тогда был гораздо чище. Мы были невинными.

Хью поднял голову, а Льюис резко хлопнул по камню, не отводя глаз от леса, все еще смутно угадывавшегося внизу.

— Я и в самом деле знаю, о чем ты.

— Я думал, что нам удастся вернуться туда, — сказал Льюис.

— Обязательно удастся, — кивнул Хью. — Нужно только подняться выше.

— Да, — согласился Льюис, хотя и без всякого энтузиазма.

Это снова объявилась Рэйчел. Пожалуй, она полностью сожрет парня на пути к вершине, если только он, Хью, не положит этому конец.

— Я совершенно серьезно, — сказал Хью. — Вся штука в том, чтобы никогда не оглядываться назад. Что сделано, то сделано. Выкинь из головы утопию. Выкинь из головы дни, полные вина и роз. Выкинь из головы бесконечные шоссе и бесконечные каменные стены. И женщин. Их великолепных богинь-хиппи.

— Но ведь они были нашими женщинами.

— Попытка вернуть прошлое — это игра, — продолжал Хью. — А восхождение — работа. Мы лезем вверх. Потом залезаем еще немного повыше. А потом еще. Только это мы и делаем. И такие мы и есть — скотина с вершин.

— А когда твои пальцы устанут? Я имею в виду — полностью откажут. Скрючатся и перестанут работать.

— Погибать, так с музыкой! — возгласил Хью.

Это было их боевым кличем или одним из многих кличей. Всплеск юношеской ярости.

Лягушки завели свои ночные песнопения. Они звучали так, будто и исполнители были великанами, хотя на деле певцы были крошечными и обитали в трещинах. Время от времени по дороге далеко внизу проползали автомобильные огни. В небе одна за другой загорались звезды.

Хью залез в спальный мешок, лежащий в гамаке, не дожидаясь полной темноты. Еще полчаса они передавали друг другу воду и еду. Вскоре наступила настоящая ночь.

Обмен предметами происходил медленно, как будто бутылки с водой и пакетики с рационами были смазаны клеем. Таким образом проявлялся инстинкт скалолаза, а выглядело это наподобие перетягивания каната, только с осмысленной целью. Ты держишься за бутылку или банку с апельсиновым компотом немного дольше, чем нужно. Твой спутник должен потянуть за предмет с заметным усилием, и лишь после этого ты его отпускаешь. Здесь ничего нельзя считать само собой разумеющимся.

— Ты хочешь спать? — осведомился Льюис.

— Я уже наполовину сплю, — ответил Хью.

— Я имею в виду — спать крепко, как ребенок. — Льюис громыхнул пластмассовым пузырьком и протянул его напарнику. — Снотворное. Одна таблетка, и тебя можно сбрасывать со счетов. Утром никакого последействия. Этот пузырек для тебя. У меня есть свой. Прежде чем проглотишь, устройся поудобнее. Действует очень быстро.

— И что — не будет ни дури, ни глюков, ни всякой прочей ерунды?

— Ты же сам только что отрекся от дней вина и роз. Одна аптека, и ничего больше.

Хью в последний раз проверил узлы и еще раз посветил на якорь — просто чтобы удостовериться, что все в порядке. Затем открыл пузырек и принял таблетку.

Льюис был прав. Еще минуту Хью пялил глаза на черный контур вершины. А на следующей минуте окунулся в сны.

Там его ждала Энни. Она цеплялась за веревки над его гамаком, словно какой-то пустынный хамелеон, снова красивая и молодая. Ветерок развевал ее волосы. Она лишь глядела на него. Не приглядывала за тем, как идут у него дела, такого чувства он не испытывал. Ее взгляд был слишком холоден для этого. Она словно испытывала его.

Он пробормотал ее имя. Она, не отвечая, быстро сбежала по скале. Он проснулся.

Гамак мягко покачивался. Внизу чуть слышно поскрипывала платформа Льюиса; она тоже раскачивалась, но не более чем на дюйм. Скрипели петли. Лягушечий хор смолк.

Чувствуя себя слегка одурманенным, Хью выглянул из своего нейлонового кокона. Из-за вершины показалась луна. Он приподнялся, чтобы оглядеться, и заметил призрачную тень, промелькнувшую по серебристому камню. Сова, решил он. Охотница.

Льюис говорил во сне.

— Я очень сожалею, Рэйчел, — шептал он. — Ужасно сожалею.

Ими пытались овладеть их женщины. Их воспоминания. Это было временное явление — здесь, у основания горы, земля все еще пыталась удержать их внизу. Завтра они, несомненно, вырвутся на свободу. Завтра они поднимутся выше — погрузятся глубже в Эль-Кэп.

Хью опустился в гамак. В южном небе рассыпался мириадами звезд Млечный Путь, это зрелище напомнило ему о ночах пустыни. Им снова овладел сон.