Никогда раньше я не встречала Рождество в одиночестве.

Я вообще стараюсь побольше бывать на людях. Дело в том, что у меня появляется какое-то жуткое чувство всякий раз, когда я сижу одна в своих меблированных комнатах. Голова тут же оказывается забитой привидениями, комната наполняется голосами прошлого. Вот и сейчас это чувство опять начинает неумолимо охватывать меня; все прошлые праздники Рождества сплетаются в какую-то дикую путаницу: Рождество в детстве - дом полон родственников, елка на окне, монетки в пудинге, а утром - хрустящий чулок с подарками; Рождество во времена отрочества, с отцом и матерью, - идет война и очень холодно, а еще приходят письма из-за границы; потом первое Рождество, когда я уже по-настоящему взрослая, - мы встречаем его с моим любимым: снег, церковное пение, потом красное вино п поцелуи, и мы долго идем пешком в ночи. Земля совсем белая, а звезды кажутся огромными бриллиантами на темном небе - так много раз проходило Рождество.

А теперь я впервые встречаю праздник одна. Неужели и весь новый 1952 год мне придется провести в одиночестве?

Но одиночество это не совсем полное- Я ощущаю незримое присутствие всех тех, кто тоже был одинок под Рождество, - этих миллионов людей в прошлом и настоящем. И мне даже начинает казаться, что если закрыть глаза, то не будет ни прошлого, ни будущего - одно только бесконечное настоящее, которое и есть ВРЕМЯ, потому что это единственное, что у человека нельзя отнять.

И я уверена, что как бы вы ни были циничны и нерелигиозны, у вас все равно возникнет странное чувство, если придется встречать Рождество в одиночку.

Поэтому я очень обрадовалась, когда ко мне в комнату зашел этот молодой человек. Нет, ничем романтичным тут и не пахло - мне уже почти пятьдесят, я настоящая «училка» - старая дева с пучком темных волос и близорукими глазами, которые когда-то были красивыми. А он - совсем мальчик, ему лет двадцать, и он как-то непривычно одет: у него гладкий галстук цвета бордо, черная бархатная куртка и коричневые завитые кудри, над которыми, наверное, долго мудрил парикмахер. Такой женственный костюм никак не подходит к резким чертам его лица: у него пронзительные узкие голубые глаза, надменный подбородок и строгий нос. Но выглядит он не то чтобы сильным, а скорее решительным. Кожа натянута, и он очень бледен.

Этот юноша ворвался ко мне без стука, а потом остановился и говорит:

- Простите, я подумал, что это моя комната. - И собрался уйти, но, поколебавшись, остался и спросил: - Вы одна?

- Да.

- Это так странно - встречать Рождество в одиночестве, правда? Можно я останусь с вами и мы немного поговорим?

- Я буду только рада.

Он прошел в гостиную и сел у камина,

- Я думаю, вы не считаете, что я нарочно пришел к вам? Я в самом деле подумал, что это моя комната, - объяснил он.

- Я рада, что вы ошиблись. Но вы еще слишком молоды, чтобы встречать Рождество в одиночестве.

- Я решил не ехать в деревню к родителям. Это задержит мою работу; я писатель.

- Понимаю, - серьезно отвечаю я и не могу сдержать улыбку. Теперь ясно, почему он так странно одет. И у него такой важный вид, у этого ребенка!

- Конечно, вы не должны терять ни минуты драгоценного времени, - говорю я с огоньком в глазах.

- Да, ни единой минуты! А мои родственники этого не понимают. Они не выносят спешки.

- Что поделаешь, семьи никогда не понимали артистические натуры…

- В самом деле, - серьезно соглашается он.

- . А что же вы пишете?

- Стихи в сочетаний с дневником. Называется «Мои поэмы и я». Фрэнсис Рандель - так меня зовут. Родители говорят, что в моей поэзии ничего нет, что я слишком молод. Но я не чувствую себя молодым. Иногда мне кажется, что я глубокий старик, которому перед смертью надо еще очень много успеть сделать.

- …вращаясь все быстрее и быстрее на колесе творчества?

- Да, именно так! Вы понимаете! Вы обязательно должны как-нибудь прочитать мои работы. Пожалуйста, прочитайте! - В голосе его звучит нотка отчаяния, и я примирительно говорю:

- Ну, кажется, мы стали уж слишком серьезными для Рождества- Я сейчас приготовлю вам кофе. И у меня есть еще сливовый пирог.

Я удаляюсь, гремя чашками, засыпаю в кофейник порошок. Но я, должно быть, чем-то обидела его, потому что когда я вернулась в комнату, то обнаружила, что его уже нет. Что и говорить, я была очень удивлена и расстроена.

Но тем не менее я заканчиваю варить кофе и поворачиваюсь к книжной полке. На ней рядами стоят старые тома. Моя хозяйка рассыпалась в извинениях за них: «Я надеюсь, книги не помешают вам, мисс? Видите ли, мой муж никак не может с ними расстаться, а поставить их больше некуда. Но зато из-за этого неудобства мы немного снижаем плату за комнаты».

- Я не против, - сказала я тогда. - Книги - лучшие друзья.

Но эти книги почему-то смотрят на меня недружелюбно. Я выбираю одну наугад. Или сама судьба в этот момент движет моей рукой?

Попивая кофе и затягиваясь сигаретным дымом, я начинаю читать маленький потрепанный томик, изданный, как я вижу, весной 1852 года. В основном здесь стихи. Незрелые, но очень красочные и живые. Потом идет что-то похожее на дневник. Из любопытства я открываю дневниковую запись за Рождество 1851 года, чтобы посмотреть, нет ли и там каких-нибудь сравнений, и читаю: «Впервые я справляю Рождество в одиночестве. Сегодня со мной произошло нечто странное. Когда после прогулки я вернулся в свои апартаменты, то увидел в комнате незнакомую женщину средних лет. Сначала я решил, что по ошибке зашел в другой дом, но это было не так. Потом, после приятном беседы, она внезапно исчезла Я полагаю, что это было привидение Однако я не испугался Она мне даже понравилась. Но я себя что-то очень плохо чувствую сегодня. Совсем плохо. Никогда еще мне не было так скверно под Рождество»

За этой последней записью шла приписка редактора. «Фрэнсис Рандель умер от неожиданного сердечного приступа в ночь на Рождество 1851 года. Женщина, которая упоминается в его дневнике, была последней, кто видел поэта живым. Несмотря на все попытки отыскать ее, ее личность так и не удалось установить»