Глава 1

— В любой момент могут позвонить, — сказал Дэн Блэкмор серьезной светловолосой женщине, которая стояла рядом с ним. — Вчера вечером Мэйсон предупредил меня по диску, что мой отдых закончится до полудня.

На секунду он отвернулся, ощущая приступ того щемящего чувства, которое испытывает большинство людей, когда им требуется внезапно отвлечься от всего, на миг освободиться от власти Времени.

— Но мы провели хорошие солнечные дни — мы были абсолютно свободны от напряжения, — добавил он, сжав ее руку. — Правда, дорогая?

— Полагаю, ты можешь и так сказать, Дэн, — ответила его жена. — Но иногда я думаю, что мы единственные люди в мире, которые точно знают, что может означать такая свобода.

Это был первый отпуск Блэкмора за четыре года, и он не мог избавиться от чувства, что этот отпуск мог стать последним.

Хорошенько покопавшись в памяти, он мог вспомнить более ранний отдых, который казался бодрящим, но только потому, что тогда Блэкмор был удивительно молод: он мог заниматься спортом на свежем воздухе десять или двенадцать часов подряд и заниматься опасными видами спорта. Например, он забирался на отвесные скалы, увлекался серфингом и подводным плаванием с аквалангом на Багамах, долгими прогулками по пересеченной местности, стрельбой из лука и дартсом, которые могли быть опасными, если ты ослабишь бдительность, а твой соперник останется настороже.

В тридцать четыре года он все еще мог сойти за студента университета, и мог так же сопротивляться физической усталости, как и в молодости. Но однажды ты переходишь предел — и забываешь о прежнем авантюризме ради своего собственного блага; тогда формируются запреты, которые уже трудно преодолеть.

Наверное, все это было связано с тем фактом, что он больше не был на Багамах и что большинство молодых людей, разделявших его веру в то, что убийство копьем акул и барракуд — это самый сложный подводный вид спорта, давным-давно сдались и разъехались по домам.

Нечто подобное могло случиться, если бы доска для серфинга, на которой ты стоял, перевернулась там, где уровень прибрежного загрязнения не был определен заранее. В таком случае можно просто захлебываться и задыхаться какое-то время, ощущая резкий вкус во рту. Но гораздо более вероятно, что человек окунулся бы в опасное подводное течение, настолько опасное, что потом пришлось делать пересадку кожи.

С другой стороны, все не так уж сильно изменилось за эти годы. Юноша, которым он был, и он теперешний, оба занимались экологическими исследованиями по правительственному проекту, порой ловя себя на мысли, что у экологии много общего с брошенным щенком, яростно тявкающим вслед людям и мечтающим о несбыточных вещах.

Тогда Блэкмор, движимый беспокойством, вопреки собственной воле подобрал щенка и пошел с ним дальше, а щенок в его руках превратился в дикобраза — чудовищного зверя с огромными иглами и острыми, как бритва, когтями. Это было почти так же опасно, как дергать тигра за хвост.

— Когда ты достиг главного, великого прорыва, — услышал он собственные слова, — возникает чувство, что абсолютная победа может быть вполне достижима; и ради этого можно снова положить голову на плаху и легче принять такую смертельную угрозу.

Ответ Хелен Блэкмор прозвучал не сразу; у Дэна была возможность еще раз осмотреться вокруг и насладиться величественной красотой окружающего мира.

Каким прекрасным все казалось ему, каким далеким от распада и разрушения, охватившего все прочие места! Аквариум с морской водой, который стоял на возвышении посреди застекленной террасы, был таким же очаровательным, как и вид через панорамное окно, напротив которого он возлежал в кресле с мягкими подушками.

За окном тянулась полоса открытой местности, которая отдаленно напоминала море, так как бесчисленные золотые колосья качались на ветру, и в отдалении был виден маяк. Океаническая перспектива простиралась на мили, до самого почти безоблачного летнего неба.

Но еще больше напоминал океан (пусть и небольшого размера) сам аквариум, так как, казалось, он переносил море прямо на террасу, несмотря на тот, что сосуд был невелик и Блэкмор мог охватить его руками, как будто заключая в объятия; точно так же он держал в объятиях жену всего несколько минут назад.

В круглой стеклянной чаше, среди колышущихся ветвей и миниатюрных коралловых рифов, рыбки фантастических форм и размеров резвились в точности так, как будто они были созданы в самом море — великом «Родителе тайн» и, конечно, самого человечества.

Блэкмор чувствовал слабый приступ вины всякий раз, когда цитировал Суинберна, но только в глубине души, потому что ему нравилось думать о себе как о человеке, свободном от эмоциональных расстройств, распространенных в викторианскую эпоху. Но великие поэты, в конце концов, не старели, и, несомненно, это была его привилегия — вызывать в памяти бессмертные строки, от Спенсера до Одена и Роберта Грейвса.

Конечно, не следовало забывать и Шелли, у которого было несколько чудесных вещей о голубом Средиземном море, единственном море, которое оставалось на две трети незагрязненным и которое Блэкмор мог все еще представить себе, так как однажды он пролетал высоко над ним на реактивном самолете.

«Почему так случилось?» — спрашивал он себя тысячу раз. Защищали ли его каким-то непостижимым образом древние боги? Это казалось маловероятным, так как на берегах этого самого моря слуха древних людей впервые коснулся отчаянный крик «Великий Пан мертв!»

Затем заговорила Хелен Блэкмор, по-видимому, отвечая на те слова, которые он произнес минуту назад.

— Мейсону и остальным не нужно закручивать гайки, в чем ты их обвинял. Я точно цитирую твои слова. Неужели они не достаточно проницательны, чтобы понять: что человек, который посвятил лучшие годы своей жизни проведению тщательных исследований, носит в себе своего собственного встроенного надсмотрщика?

Она на мгновение умолкла, а затем продолжила сердито:

— Как они представляют тебя? А себя? Они просто благонамеренные, но сильно напуганные мужчины, или они — тайные палачи, которые чувствовали бы себя как дома в Лондонском Тауэре семь, восемь или десять веков назад? У меня всегда было плохо с датами. Трудно сказать, во всяком случае, когда они начали систематически отрубать головы людям за неудачи в достижении невозможного.

Ее голос звучал все резче:

— Закручивание гаек! Голову на плаху! Если такие средневековые идеи приходят тебе в голову, мне можно начинать беспокоиться о том, что может произойти с вдовой приговоренного мужчины. Они сравняют его с землей, не так ли? И выставят его жену и детей на продажу?

Если бы в этот самый момент на месте Блэкмора сидел кто-то другой, он бы не захотел отводить взгляд от панорамного окна. Но Блэкмор сейчас повернулся и обратил внимание на другой очаровательный вид, которым многие готовы были бы любоваться на протяжении лучших дней жизни, не считая, что они приносят какую-то жертву.

Определенно, время и внешние перемены, говорил он себе, никогда по-настоящему не могли затронуть внутреннее великолепие — да и также зримое великолепие — такой прекрасной женщины; понятие «старение» не имело отношения к ней.

— Ты судишь их слишком строго, — сказал Блэкмор. — На них возложены обязательства, с которыми они не могут справиться без посторонней помощи. Они просто рассчитывают, что я уберегу их от катастрофы, когда все за ними наблюдают. Ты знаешь, что может произойти в ином случае. Сейчас не стоит паниковать.

Хелен Блэкмор выдержала небольшую паузу, а затем сказала:

— Сколько у нас есть, Дэн? Пятнадцать лет? Двадцать? Все выглядит так безнадежно.

Она указала на панорамное окно, словно ветер, который дул над пшеничным полем, беспорядочно наклоняя стебли вправо и влево, вызывал в ней такие же сильные сомнения. Надежда и страх, надежда и страх — опасные качели.

— Эти акры золотого зерна — твой личный успех, Дэн, — сказала она. — Но это был самый дорогостоящий экологический проект, который когда-либо устраивали. Потребуется столетие и объединенные ресурсы всех людей на Земле, чтобы продублировать его в большем масштабе. Даже в ограниченном масштабе, здесь, в Соединенных Штатах, потребуется много времени. И кто осмелится сказать одним деморализованным людям: «Вы получите достаточно еды, чтобы обеспечить свое выживание», а другим: «Вы не получите еды, и вам придется погибнуть». Это приведет к хаосу — и открытым военным действиям.

Прежде чем Блэкмор успел что-то сказать в ответ, резкий треск прокатился эхом от стены до стены террасы, и маленькая черная дырочка появилась в центре панорамного окна; оно раскололось по всей длине.

Аквариум разлетелся на куски. Когда разбитое стекло звякнуло о пол, вода хлынула вперед мощным потоком, неся с собой рыбок и свернувшиеся комки ярко-зеленых водорослей.

Мгновение рыбки трепыхались на полу, силой вырванные из очищенного микрокосма, который имитировал коралловый риф на каких-то далеких, солнечных Азорских островах.

Потом снова послышался треск, и Блэкмор услышал крик жены, охваченной безумным испугом:

— Дэн, отойди от окна. О Господи…

Лишь на миг Блэкмор неподвижно застыл, его глаза сфокусировались на разбитом аквариуме, как будто нечто, чем бы оно ни было, превращающее террасу во взрывающийся кошмар, сконцентрировалось там, в центре худшей из всех возможных катастроф.

Затем он одеревенел от внезапного ужаса, осознав, что уничтожение аквариума был наименее значительным последствием случившегося. Теперь его жена поднялась на ноги; она вцепилась в руку Блэкмора, стараясь оттащить его в сторону.

Он мгновенно очнулся, подхватил ее и упал на колени, потянув Хелен за собой; они почти тотчас скрылись под подоконником.

Посмотрев вверх, Дэн обнаружил, что от оконного стекла не осталось ничего, кроме нескольких зазубренных осколков, выступавших из рамы, которая, казалось, почернела от дыма. Было сложно все рассмотреть из-под подоконника, с такой неудобной точки. Но казалось, легкое движение — что-то вроде ожившей синевы — можно было уловить краем глаза. Возможно, просто ветер раскачивал стебли пшеницы. Нельзя было сказать наверняка.

— Пригнись! — предупредил он, сжимая плечо жены. — Ты не заметила его?

— Нет, — выдохнула она. — Только движение колосьев.

— Как далеко от окна?

— В пятидесяти или шестидесяти футах. Дэн, будь осторожнее. Теперь он может быть ближе, ожидая, пока ты не сделаешь что-то безрассудное.

— Не люблю оставаться в неведении, — прошептал Блэкмор. — Если он появился, он так просто не уйдет — если он пришел сюда, чтобы убить меня.

Несколько раз в жизни Блэкмором овладевало такое сильное безрассудство, что он отбрасывал всю свою осторожность, и подвергался почти смертельному риску. Но в такие моменты его разум не полностью бездействовал, поэтому обычно он мог двигаться вперед, усваивая то, что ему удавалось почерпнуть из опыта.

Когда опасность была неминуемой и очень серьезной, часто лучше предпринять необычные действия, серьезно рискнуть и положить конец неопределенности. Если же человек колеблется и робеет, скорее всего, ему суждено проиграть, а не выиграть.

За разбитым стеклом мог прятаться хладнокровный убийца с оружием наготове — ожидая, пока медленно поднимающийся человек не покажется на виду. Он даже мог надеяться, что Блэкмор станет легкой мишенью, поднявшись в полный рост.

Дэн, вполне естественно, рассматривал это как невероятное проявление глупости. Но он не позволял себе думать о подобных вещах. Это было, несомненно, самое опасное, что он мог сделать. Но также это был лучший и самый быстрый способ выяснить, насколько серьезной была опасность.

Если в него не выстрелят в упор и если пуля не попадет в него с большого расстояния (а для этого требовалась поразительная точность и ловкость стрелка), то у Дэна останется время, чтобы снова нырнуть под подоконник так же быстро, как он встал. Он останется в поле зрения не более одной-двух секунд и враг просто не успеет прицелиться. Больше он никак не мог осмотреть все пшеничное поле.

Возможно, ему снесут голову. Но это было не хуже, чем ожидать, пока на террасе прогремит выстрел; убийца может перепрыгнуть через подоконник и встать посреди комнаты, переводя дуло ружья с Дэна на Хелен и обратно.

Может, подождать и попытаться поставить подножку предполагаемому убийце, схватив его за ноги, когда он войдет? Нет, шансы на поражение в таком случае будут достаточно велики. Человек, почти несомненно, предугадает такую энергичную попытку и будет настороже, чтобы отразить атаку. В яростной борьбе у вооруженного мужчины огромное преимущество. Даже если у него выкручены руки, и он вынужден стрелять наугад, то выстрел все равно может нанести непоправимый вред.

Блэкмор резко вскочил на ноги, не обращая внимания на испуганный вздох жены. Он тотчас сделал два быстрых шага назад, чтобы держаться от окна как можно дальше, но не выпускать пшеничное поле из вида. С большего расстояния он мог видеть его почти полностью, но только не те жизненно важные двадцать пять акров, которые находились прямо под окном.

Не одна, не две, а двадцать секунд прошли с тех пор, как Блэкмор посмотрел вдаль, его тело застыло, как тотемный столб. Но если голова на вершине тотема могла оказаться лучшей из всех возможных мелких целей, то человек, которого увидел Блэкмор, больше не мог осознать это.

Он находился, по крайней мере, в восьмидесяти футах и спасался бегством, его тело было гротескно наклонено, а руки крутились. Он расчищал себе путь на бегу, уничтожая растительность, как безумное испуганное животное, которому угрожал приближающийся неумолимый охотник.

Но Блэкмор не был вооружен и, определенно, не бежал по пшеничному полю. Он не мог внушить такой ужас. Но когда убегающий мужчина обернулся, чтобы посмотреть назад, и Блэкмор увидел, насколько тот похож на скелет, — тогда страх, который обуявший стрелка, стал понятнее.

Голод, или нечто близкое к голоду, могло сотворить такое с человеком, могло натянуть его нервы и заставить его обратиться в бегство, ища спасения от собственного акта насилия. Как будто сотворенное зло само по себе стало обвинением, неустанно преследующим преступника.

Внезапно пшеница сомкнулась вокруг человека, и он исчез из вида. Но длинноствольное ружье, которое служило ему для того, чтобы раздвигать колосья, и неистово рассекающие воздух руки еще несколько секунд виднелись над пшеницей. Руки и ствол ружья вздымались прямо, как перископы подводных лодок.

Затем Блэкмор нагнулся и помог жене подняться на ноги. Когда Дэн рассказал Хелен об увиденном, в ее глазах отразилось потрясающее облегчение. Но голос ее дрожал, и она продолжала держаться за мужа, чтобы не упасть.

— Должно быть, он потерял самообладание, — сказала она. — А, возможно, он просто хотел напугать тебя, просто хотел, чтобы ты знал: ошибочно думать, что ты здесь в безопасности, в то время как другие люди голодают.

Блэкмор покачал головой.

— Он пришел, чтобы убить меня. Я в этом не сомневаюсь. Если бы он лучше стрелял, его первый выстрел разбил бы аквариум. Но сначала пуля прошла бы сквозь меня.

— Дэн, неужели они так видят тебя? Владыка жизни и смерти с золотым ключом от урожая, болтающимся на запястье?

— Боюсь, что так, — сказал Блэкмор. — И это значит, что мне придется последовать за ним. Он первый мародер, который появился на этом участке береговой линии. Пока он не пойман, мы не узнаем, распространилась ли ненависть здесь так же быстро, как и на Западном побережье.

— Но здесь, в Новой Англии, еще не было настоящего голода.

— Это зависит от того, что ты имеешь в виду под словом «голод», — сказал Блэкмор.

Внезапно Блэкмор повернулся и зашагал к противоположной стене террасы. У него промелькнула мысль: коммуникационный диск находится в середине стены, он окружен концентрическими катушками проводов, и такое ощущение, что перед ним мишень. Возможно, это была абсурдная мысль. Но если наблюдатель сосредоточится на объекте, который так выделяется в окружающем мире, то пристальное внимание будет обеспечено.

— Ему потребуется, по меньшей мере, тридцать минут, чтобы выбраться из пшеницы, — сказал он. — Нейтронные заграждения, которые я установил, заставят его бежать только вперед, пока он не достигнет дамбы. Я могу подобрать его через десять минут с астросамолета. Итак, у нас осталось достаточно времени, чтобы попытаться еще раз на него взглянуть. Из восемнадцати механизмов передачи изображения, разбросанных по всему полю, будет несложно активировать тот, что находится ближе к нему. Я хочу, чтобы ты увидела, как он выглядел, когда повернулся — как он был истощен. Потом мы еще поговорим о голоде — и истощении, если ты захочешь. Ты можешь и не захотеть.

Блэкмор щелкнул по диску, и подождал, пока он не засветится, прежде чем начать какие-то быстрые манипуляции с циферблатом дистанционного управления. Он знал, что до появления картинки пройдет целых две минуты, даже если ему повезет, так как активированному механизму передачи требуется уловить тепло тела убегающего мужчины и уточнить текстуру его кожи, мускулов и костей, прежде чем он сможет подняться в воздух и последовать за ним.

Понадобилось больше времени, чем он ожидал, почти четыре минуты. Но был важен и компенсационный фактор, так как механизм передачи стабилизировался с помощью рычагов; наконец зернистые помехи на v-образной трубке превратилась в свет, звук и цвет.

Сначала на светящемся диске возникли затылок и плечи убегающего человека, а затем и его лицо; оно виднелось с близкого расстояния.

Хелен Блэкмор вскрикнула и слегка покачнулась. Но она махнула мужу рукой, когда он начал пересекать комнату, чтобы подойти к ней.

— Все в порядке, — сказала она. — Выключи это. Я видела достаточно.

Блэкмор не выключил прибор. Иногда, просто изучая лицо человека, сложно сказать, является ли он жертвой психического заболевания, особенно если это худое, изможденное лицо голодающего. Удрученный, скрытный, безнадежный вид, вкупе с упадочной меланхолией обычно был опасным признаком. Но взгляд, близкий к маниакальному, казался выражением чего-то иного. Только сильнейший страх мог породить его, чувство, что ты попал в ловушку, и вся надежда на спасение пропала.

Нейтронные поля, которые защищали пшеничное поле на севере и юге, могли удержать мужчину на ограниченной территории, как указал Блэкмор; тому приходилось бежать только в одном направлении. Если бы он слишком сильно отклонился от курса, удар, сопровождаемый мышечным спазмом, мог бы подбросить его вверх, а потом свалить на землю. Этот опыт был болезненным — тут никаких сомнений не возникало.

Блэкмор был уверен только в одном. Ни у одного живого существа не могло быть таких ввалившихся глаз, таких выступающих скул, тонкой, как пергамент, натянутой кожи. Его глаза не просто лихорадочно блестели. Это были словно дыры в черепе, наполненные светящимся мерцанием.

Блэкмор едва ли надеялся, что жена простит его. Но он продолжал смотреть на экран еще минуту, испытывая и чувство глубокого сострадания, и злость, которая была ровной и безличной. Дэн мог бы простить мужчину за то, что тот пытался его убить, и не испытывать к нему недоброжелательности как к отдельному человеку. Но то, что пытался сделать человек, было угрозой, которую нельзя игнорировать, так как она била прямо по тому, что для Блэкмора представляло большую ценность, чем его собственная жизнь. По сравнению с этой угрозой опасность для жизни казалась просто ничтожной.

В течение нескольких оставшихся секунд — он почти дотянулся до диска, чтобы выключить его — устройство визуальной передачи продолжало следовать за бегущим по полю мужчиной, падающим и парящим, словно кружащая летучая мышь с аномальным зрением, не способная видеть в солнечном свете так же ясно, как в темноте.

Затем убегающий скелет на миг исчез, и показалось широкое пространство открытого неба. Высоко вверху висела одинокая птица с темным оперением. Она была похожа на грифа, но также могла оказаться и вороной. Блэкмор предпочитал думать, что это либо ворона, либо ястреб.

В ту секунду, когда диск потемнел, он слегка подрегулировал циферблат дистанционного контроля, чтобы он не охладился слишком быстро, и пересек комнату, вернувшись к разбитому панорамному окну.

— Извини, — сказал Блэкмор.

— За то, что сразу не выключил его? Я и не ожидала, что ты это сделаешь, правда. Это было бы безумием. Просто…

Она заколебалась, ее взгляд был обвиняющим.

— О, я не знаю. В этот раз все обошлось. Но, кажется, ты всегда в конечном итоге делаешь то, что хочешь. То же было прошлой ночью, когда мы обсуждали новости о цензуре. Ты знал: я подозревала, что ты что-то скрываешь от меня. Но ты не хотел, чтобы я знала о Нью-Йорке, Балтиморе и Чарльстоне. Поэтому ты начал говорить, уклончиво, о новостных отключениях в общем — как полезны они иногда.

— Хорошо, — ответил Блэкмор. — Поставки овощей и молочной продукции из районов, не охваченных голодом, становятся все меньше, особенно в Нью-Йорк. Но там еще не наступил голод. То, что ты только что сказала о Новой Англии, заставило меня подумать: тебе нужно увидеть, что голод может сделать с человеком, который, возможно, местный.

— Так ты выждал, пока он попытается тебя убить, прежде чем решил, что я могу узнать правду. Зачем, Дэн?

— Есть слово, которое может помочь все объяснить, — ответил Блэкмор. — «Экстраполировать». Это значит, конечно, взять известное и сделать на его основе какое-то важное открытие. Я решил пощадить тебя, потому что тебе тяжело временами принимать то, что кажется достаточно простым. Если предпосылка — базовые данные, — с которой ты начинаешь экстраполировать, необоснованна, то картина, которая у тебя складывается, определенно искажает реальность.

Хелен Блэкмор, казалось, внезапно решила больше не сердиться на мужа; ее обвинительный взгляд бесследно исчез.

— Дэн, послушай меня, — сказала она почти умоляюще. — Я хотела бы, чтобы ты сказал мне, как конкретно я искажаю реальность. Мне не придется напоминать тебе, что заболевания растений усложняются и становятся почти неизлечимыми. Если бы это было только истощение почвы — прогноз не был бы не мрачнее, чем, скажем, в 1980-м, когда опасность казалась огромной, и только человеческое упрямство помешало среагировать на происходящее… определенным образом… отрицательно.

— Это была не столько отрицательная реакция, сколько капитуляция, основанная на простой инерции, — сказал Блэкмор. — Кажется, такое всегда происходит, когда усилия продолжаются слишком долго, и шансы на благоприятный исход уменьшаются. Начинают действовать гедонистические побуждения, то же повторяется и на других уровнях.

— В гедонизме нет него плохого, до определенного момента, — сказала Хелен Блэкмор. — Он может сделать людей более терпимыми и щедрыми; они пожелают посвятить свои жизни обретению нового опыта и облегчению человеческих страданий.

— Согласен с тобой, — ответил Блэкмор. — Но камень преткновения, инерция, довольно сильно отличается от принципа удовольствия. На самом деле никому не нравиться признавать себя до такой степени побежденным. Человеческая природа не такова. Но когда подобное случается, возникает склонность смешать это с диким восторгом приятного развлечения; человек хочет спокойно перейти через холм к веселой ферме.

— Но неужели, Дэн, все это никак не связано с тем, о чем я только что сказала? Шансы на спасение стали ничтожными. Радиоактивные утечки из «мирно» используемых термоядерных реакторов растут, смертельные ядохимикаты все еще загрязняют реки и ручьи, и это через полвека, число устойчивых к антибиотикам организмов увеличивается с пугающей быстротой год за годом, ужасные бедствия в Восточной Европе, Индии и Китае, и — пять миллиардов голодных ртов, ждущих еды.

— Радиация не достигла критического уровня, — сказал Блэкмор. — Мы все еще можем с этим жить.

— Как чудесно! Выходит, ситуация нормализовалась хотя бы в одном отношении. И если киты и дельфины избегают Северной Атлантики до самого Северного Полярного Круга, то человеку не о чем беспокоиться. У него есть крылья, и Париж так же прекрасен весной — если ты можешь не обращать внимания на полуголодных детей.

— Я мог бы перечислить еще дюжину вредных факторов, — сказал Блэкмор. — Но голод — все еще первостепенная проблема, и действительно большая. Если бы здесь мы добились успеха…

Он посмотрел прямо на Хелен.

— Есть еще кое-что, о чем, по-моему, тебе уже известно. В Массачусетсе люди собирались на Мысе почти месяц, жили в лачугах на пляжах и ставили ловушки на омаров. Все съедобные водоросли на скалах собрали, а травы, растущие на склонах, в это время года ядовиты. Но из-за них казалось, что еды очень много, все больше и больше людей ели их. Потом люди начали умирать.

Потрясенная Хелен Блэкмор вздрогнула от ужаса.

— Полагаю, не надо тебе говорить, — продолжал Блэкмор, — что может случиться, если все это распространиться по пляжам Коннектикута. Вся моя пшеница может сгореть в пламени.

— Но, Дэн, это чепуха! С чего кто-то захочет сжечь ее? В этом не будет смысла.

— Боюсь, что будет. Все, что понятно, имеет смысл, и не важно, насколько искажены причины. Почему этот человек пришел убить меня? Если, как ты только что сказала, я стал символом сохранения разумного изобилия еды, то случившееся может показаться жестоким издевательством. Тлеющее негодование такого рода часто ведет к разрушительному насилию — и никакой заботы о последствиях.

— Но он мог дойти до отчаяния из-за простой нужды…

Блэкмор покачал головой.

— Я так не думаю. Он мог убежать с несколькими стеблями, не рискуя так сильно. Должно быть, его ненависть усилилась. И мне в любом случае необходимо выяснить, выражает ли эта разрушительная ярость и ненависть позицию одного ненормального человека, или зараза начала распространяться. Есть несколько решительных мер, которые можно предпринять…

— Но что ты сможешь выяснить, если его схватят? — усомнилась Хелен Блэкмор. — Что ты будешь делать? Проведешь несколько тестов, чтобы определить, насколько он ненормален?

— Это может помочь, — ответил Блэкмор. — Это будет гораздо лучше, чем позволить ему убежать. Но насколько заразной может стать такая эмоциональная нестабильность, будут выяснять люди более искусные, чем я. Серьезные психологические исследования сегодня находятся в стадии становления, несмотря на возврат к инфантилизму в ситуации фоновых структурных групп, которые действуют согласно обстоятельствам.

— Техника сравнительных схем никогда меня сильно не впечатляла, Дэн. Дедушка так же относился к гипотезе Фрейда, еще до того, как ее опровергли.

Блэкмор никогда не видел, чтобы она стояла так неподвижно и чтобы в глазах ее отражалась такая боль. Она снова устремила взгляд на пшеничное поле, и ее голос, когда она продолжила, был спокойно проницательным. Это было, по крайней мере, обманчиво, так как он знал, какую борьбу Хелен ведет, чтобы оставаться внешне спокойной.

— Эта пшеница могла бы помочь нашим потомкам — через сто лет, — сказала она. — Но — у нас их не будет, Дэн. Зачем притворяться? Свет погаснет — это только вопрос времени.

— И я все еще отказываюсь в это верить, — ответил Блэкмор. — Мне надо тебе кое-что сказать. Ты, может, меня не поймешь. Это по поводу пшеницы и по поводу того, чего мне стоило ее вырастить.

Блэкмор раскинул руки, как будто этим широким жестом изображал, как обнимает весь вид за окном.

— Ты можешь быть во многом права, — сказал он. — Но я продолжаю верить, что надежда на выживание людей уменьшится, если что-то случится хоть с одним стеблем пшеницы. В экспериментальном тестовом проекте важен каждый стебелек. Все еще нужно провести тесты со зрелым материалом, и истинный размер моего успеха — или неудачи — будет определен в соответствии с ценой эксперимента.

— Но ты еще думал и о чем-то другом, не так ли, Дэн? О чем-то, чего, по-твоему, я могу не понять.

Блэкмор кивнул.

— Это не просто объяснить. Но — что ж, когда человек заплатил высокую цену за что-то, о чем он не может позволить себе думать, будто все, сделанное им, может оказаться бессмысленным. Возможно, это и так. Но это означало бы предать самого себя — позволить мимолетному чувству отчаяния ослепить тебя только потому, что все туманно, что события в будущем могут развиваться совершенно иначе и они могут кардинально изменить тенденции, явленные в настоящем. Никакой катастрофы нельзя избежать; в истории все работает не так.

На приятном лице Блэкмора время оставило свои следы, он выглядел преждевременно постаревшим, но иногда размышления придавали ему вид чувствительного и ученого философа, который опирался на вековую мудрость человечества, но также не гнушался обсуждением некоторых из тех приказов, из которых он черпал жизненный опыт.

— Ты никогда не узнаешь, какую цену я заплатил, — сказал он. — Только ненавистью к самому себе…

— Ненавистью к себе? Что ты имеешь в виду, Дэн?

— Что ж — тысячи лет символические обряды и церемонии ассоциировались с земледелием и сбором урожая. «Приношение снопов» был чем-то вроде символа торжества, чего-то, чем человек должен гордиться. Обряд берет начало в эпохе неолита. Но были времена, когда я возмущался всякий раз, когда мне приходилось приносить жертвы на этот алтарь. Я возмущался, что это стоило мне спокойствия духа и времени, которое я мог провести, занимаясь с тобой любовью.

— Пожалуйста, Дэн. Это необходимо?

— Думаю, да. Или ты не согласна?

— Ты же знаешь, что я не то имела в виду. Я говорю, что тебе необходимо притвориться, будто мы когда-то чему-то помешали… Дэн, почему ты представляешь все хуже, чем оно на самом деле есть? Я точно знаю, чего тебе это стоило в другом смысле.

Блэкмор ничего не сказал в ответ. Вместо этого он шагнул вперед, и обнял Хелен так быстро, что она не смогла бы возразить, даже если бы захотела. Он целовал ее волосы, губы, глаза, сначала легко, а затем так страстно и так требовательно обнял, что они оба застыли, перестав дышать; потом они с трудом, неохотно оторвались друг от друга.

Дэн видел, как сияют ее глаза, он понимал, что она снова бы притянула его в свои объятья, если бы он выбросил все прочие мысли из головы и просто подчинился бы ее желанию. Но он заставил себя встряхнуть головой и удовольствоваться простым созерцанием.

— Я представляю все слишком хорошо, — сказал он. — Он будет у дамбы через пятнадцать минут.

— Все в порядке, Дэн, — откликнулась Хелен. — Но будь осторожен.

 

Глава 2

Блэкмору потребовалось менее полутора минут, чтобы спуститься с террасы на первый этаж гостиной того, что когда-то было богато обставленной летней резиденцией, пройти в примыкавшую раздевалку, снять костюм и выйти на солнечный свет позади дома. Теперь он облачился в костюм настолько же эластичный, насколько и облегающий; Блэкмор в таком одеянии слегка напоминал водолаза.

Когда Дэн поднимался на борт астросамолета и склонялся над рычагами, он не переставал упрекать себя за то, что не позаботился посмотреть на часы на террасе.

Дэн находился уже в шестидесяти футах от дома, но преодолел это расстояние, промчавшись по взлетно-посадочной полосе, немного быстрее, чем за последние недели. Аварийные ситуации, которые требовали спешки, были заурядными, например, внезапное ухудшение погоды, когда штормовые облака собирались в вышине в погожий весенний день, что случалось не более восьми раз в месяц. Но подчас выдавались такие ситуации, когда приходилось напрягать каждый мускул, чтобы обогнать часы.

Через секунду астросамолет взмыл прямо в небо, где он мог парить, словно крошечная гудящая птичка, на высоте тысячи миль, пока пилот не нажмет на рычаги управления, заставив самолет стремительно помчаться вперед — подняться выше или просто остаться на той же высоте и направиться к береговой линии, над полями золотого зерна.

С воздуха поле выглядело в точности как волнуемая ветром поверхность открытого моря — так же, как с террасы, а возможно, немного лучше. Но было одно отличие. Теперь вдали виднелось настоящее море, позолоченное, но не такое золотое, как пшеница. Его синева попадала в поле зрения на участке, где возвышался маяк. Также там вздымались пенистые гребни волн, а там, где волны взбивались в пену, вспыхивали отблески фиолетового и более тусклого золотого цвета.

Блэкмор старался соблюдать предельную осторожность, когда он начал медленно кружить над пшеницей, стараясь, чтобы астросамолет не поднялся выше, так как четкая видимость была крайне важна. На высоте тысячи футов видимость была не слишком хороша, но на более низкой высоте преимущества точности стали бы недостатками.

Сначала следовало сделать широкий обзор, осмотреть всю обработанную землю, окинуть взглядом все ее участки, вплоть до дамбы. Дэн моментально решил: как только он заметит среди пшеницы необычную активность, он без проблем моментально снизится и зависнет прямо в нужной точке.

В футляре на его поясе висел мощный бинокль. Но яркий солнечный свет, сияющий сквозь легкую морскую дымку, мог исказить картинку, и Блэкмор предпочел положиться только на свое зрение и на легкую маневренность астро-самолета. Это было почти равнозначно выходу из тела, бесконечное парение всегда оставалось волнующим; казалось, что он сам летает, обретая ястребиную способность подниматься и опускаться за доли секунды.

Он заметил подозрительную активность поблизости от центра поля. Она нисколько не напоминало движение, возникавшее на других участках, так как стебли гнулись не от ветра; тогда двигались только их верхушки. А в этом случае казалось, что гигантская полевая мышь эпохи первых млекопитающих прокладывала себе путь сквозь пшеницу, натаптывая тропинку, которая смыкалась сразу за ней.

Блэкмор резко склонился над рычагами, и астросамолет начал снижаться так быстро, что он завис над подозрительным участком на высоте четырехсот футов еще до того, как снова выпрямился в кресле пилота.

На мгновение он так увлекся стабилизацией самолета на этом уровне, что почти выпустил из поля зрения первый и единственный признак присутствия убегающего мужчины.

Изможденная костлявая фигура попалась ему на глаза всего на секунду, посреди пустого клочка ржаво-красной земли, который самолет обнажил, когда стебли согнулись под действием воздушной волны. Мужчина повернулся на бегу, его правая рука взметнулась в защитном жесте, длинноствольное ружье блеснуло в руке.

Это было так неожиданно, что Блэкмору оставалось только смотреть вниз: он не верил своим глазам, не ослаблял давления на рычаги, и не думал о том, что так крепко держаться за них не стоит, это просто неразумно.

Зато к мужчине вернулась прежняя бодрость; он готовился к бою!

Блэкмор решил не останавливаться на этом. Сейчас не время восхищаться противником. Это было бы вообще неправильно, с учетом того, что означает такое сопротивление.

Очевидно, что-то задержало мужчину — возможно, он никак не мог преодолеть нейтронные поля. Он все еще был на полпути к дамбе.

Убегающий мужчина сейчас явно попал в ловушку, словно заключенный, а стебли пшеницы по краям поля превратились в прутья тюремной решетки. По крайней мерю, Блэкмор мог еще на десять минут отложить поимку беглеца. Ему в голову пришла новая мысль, и он решил немного увеличить масштаб своих планов.

Если он снова поднимется вверх и пролетит над дамбой и широкой полосой пляжа за ней, то сможет сэкономить время; вдобавок там было кое-что, что ему необходимо узнать. Пустынен ли пляж? Если нет, то у мужчины, который пытался его убить, могли быть сообщники, которые ждали там его возвращения. А если лодка бросила якорь у побережья…

Нет, это слишком вольное допущение. Если нейтронные поля задержали мужчину, ему следовало скрыться в другом направлении. А стал бы он так поступать, если бы собирался уйти по морю?

Возможно, сказал Блэкмор самому себе. Этого нельзя исключать. Поле имеет вытянутую форму, и мужчина не смог бы выбраться из пшеницы быстрее, двигаясь на север или юг, если бы на его пути не было щитов; напрашивалось вполне естественное решение: избежать длинного пути до дамбы, пройти по кругу и в конце концов вернуться к пляжу другим путем.

А вдруг его сообщники, если они существовали, ждали, пока убийца не присоединится к ним на другой, более отдаленной части побережья. Но Блэкмор не мог представить, как пойти на риск, спланировав убийство человека и положившись на далекий корабль, который помог бы убийце скрыться.

Блэкмор посмотрел вниз и увидел, к своему удивлению, что астро-самолет уже вновь начал подниматься; руки Дэна автоматически сжимали рычаги, откликаясь, возможно, на самое таинственное из всех человеческих побуждений — бессознательному внушению, согласно которому для преодоления препятствий нужно только усилить давление.

Астро-самолет почти достиг высоты, которую старался поддерживать Блэкмор, прежде чем увидел признак движения — и тут небольшой, серо-белый клуб дыма поднялся из пшеницы в восьмистах футах внизу.

Дым рассеялся на ветру так быстро, что Блэкмор не успел понять, что астро-самолет обстреливали, пока не появился второй клуб дыма; приборная панель наклонилась, аппарат затрясся.

В самолете произошло несколько небольших взрывов, они следовали друг за другом с двухсекундными интервалами. Потом появились языки пламени, и один из них взметнулся так близко от Блэкмора, что опалил левую сторону его лица, прежде чем с шипением перекинулся на рычаги, а потом утратил силу.

Огонь больше не появлялся, а когда взрывы прекратились, Блэкмору сначала было трудно поверить, что астро-самолет серьезно поврежден; полет продолжался еще целую минуту.

В течение этой минуты он не бездельничал. Он испытал все приборы, до которых мог дотянуться руками. Некоторые он толкал и тянул, другие отключал, вращал дюжину переключателей, включал связь и прислушивался к звукам — как узнаваемым, так и новым.

Эти новые звуки тревожили его больше всего. Его тревога усилилась, когда один из них стал очень резким и скрипучим, словно скрежет ржавых петель на массивной двери, которую трепал ураган.

Огромное множество приборов, включая те два, что были жизненно важны, отключились почти одновременно. По крайней мере, Блэкмор понял это, пытаясь быстро перепроверить работу механизмов.

Астро-самолет начал быстро терять высоту, но он спускался не вертикально, а по широкой горизонтальной кривой; аппарат мчался по направлению к дамбе.

С потерей высоты возрастала вероятность того, что самолет вылетит на открытое место, прежде чем разобьется, или развалится в воздухе после очередного взрыва, который, возможно, будет не таким, как те маленькие взрывы, которые Блэкмор пережил, отделавшись всего лишь ожогом на щеке. Теперь Дэн почти отчаялся.

Если он рухнет в воду — он уже не надеялся посадить самолет, маневрируя — то сможет выбраться и поплыть к берегу, если только самолет мгновенно не затонет. Если он упадет на пляж — что ж, даже тогда его шансы на выживание будут больше. Обширное пространство ровного песка обеспечит плацдарм для аварийной посадки и уменьшит удар при столкновении.

Но Дэн не мог заранее знать, чем все кончится, и его сомнения возросли и стали поистине нестерпимыми, когда он посмотрел вниз и увидел, что дамба находится прямо под ним. Самолет пролетел над ней на высоте менее двухсот футов.

Сама дамба, обеспечивавшая защиту от затопления, и пляж, простиравшийся за ней, вырисовывались в солнечном свете с поразительной ясностью.

Пляж был отнюдь не пустынен. Там находились двое мужчин и одна женщина и клинообразный предмет, по крайней мере, семидесяти футов в длину, который был очень похож на гигантского мертвого ската, выброшенного приливом, его розоватая плоть сморщилась на палящем солнце и покрылась серыми и черными крапинками.

Также на пляже лежали скомканные массы водорослей; на мгновение эта сцена напомнила Блэкмору разбитый аквариум, содержимое которого выплеснулось на террасу. Но почему, он сказать не мог; в отличие от рыб человеческие фигурки не дергались и не суетились; вдобавок он не думал, что клинообразный предмет — это на самом деле скат.

Но все равно было что-то странное в этом зрелище; как будто некая неожиданная катастрофа заставила пляж, окутанный аурой нереальности, подняться из морской пучины.

Потом, перед тем как астро-самолет опустился на песок, а солнечный свет стал таким ослепительным, что Дэн больше не мог ничего разглядеть — ему в голову пришел ответ.

Фигуры на пляже выглядели ненастоящими, потому что люди были почти обнажены; мужчины крепко сложены, а самый высокий, с темной бородой, глядя в небо, размахивал чем-то, похожим на трезубец. Да, он напоминал Нептуна; его тело, покрытое каплями соленой воды, сверкало в лучах солнца. Женщина рядом с ним поразительно напоминала Венеру, вышедшую из волн; ее темные волосы были распущены и спускались на плечи, ветер, играя, шевелил их. Ее стройное молодое тело также блестело в брызгах прибоя, который бушевал в нескольких ярдах позади нее. Другой мужчина…

Крушение оказалось еще хуже, чем он ожидал. Казалось, будто две стены обрушились в невообразимо огромном гроте, они столкнулись с грохотом, эхо которого разнеслось над морем. Дэн потерял сознание. Но не сразу, а довольно медленно; он успел почувствовать, что оказался немного в стороне от ужасного скрежета и гула; потом шум проник в его голову — и наступила темнота.

 

Глава 3

Кто-то — или что-то — тянул Блэкмора за руку и быстро шептал ему, повторяя одни и те же слова снова и снова:

— Ты не сильно ранен — просто оглушен. Открой глаза, парень. Посмотри на меня. С тобой все будет в порядке.

Голова его гудела; это звук появился, когда на него опустилась темнота; из-за непрестанного шума было трудно выполнить то, чего хотел человек. Если это человек, «кто-то» — а не просто предмет, «что-то». Неодушевленный предмет не может тянуть за руку и говорить низким, звучным голосом.

Лицо, которое он увидел, открыв глаза, было так близко к нему, что Дэн смог сосредоточиться на нем только после того, как снова закрыл глаза и вновь открыл их более медленно, мигая.

Это было лицо не темнобородого Нептуна. Нет, лицо казалось намного старше, его покрывали морщины, глаза были глубоко посажены, а лоб одновременно выглядел широким и необычайно высоким. Мужчина недавно побрился, и морщины резко вырисовывались на коже; Дэн почти тотчас узнал его — быстрее, чем осознал это. Он лишь мельком видел мужчину до катастрофы…

Нет, нет, он ошибался. Это было знакомое лицо, он видел его давным-давно. Но теперь оно выглядело как-то по-другому. На фотографиях губы были не так плотно сжаты, глаза были менее живыми, менее эмоциональными, в них отсутствовало напряжение, которое люди, считающие себя независимыми, стараются выразить во время публичных выступлений и интервью.

Теперь Филипп Фаран кивал тепло и успокоительно, как будто хотел, чтобы Блэкмор знал: теперь, когда он открыл глаза, ему понадобится некоторое время, чтобы решить, как он себя чувствует.

Блэкмор чувствовал себя очень хорошо. Не было смысла это скрывать: определенно, человека, который не мог радоваться, едва избежав смерти, нельзя назвать нормальным.

— Полагаю, ты знаешь, кто я, — сказал Фаран, смущенно пожав плечами. — Когда люди узнают сумасшедшего, обычно это замечаешь. Их изумление — нет, тревога — в десять раз больше, чем в том случае, если бы они просто встретились со старым другом, опирающимся на трость, хотя они всегда думали, что он всего лишь повзрослел.

Сколько лет? Блэкмор обнаружил, что спрашивает себя об этом. Сколько точно прошло с тех пор, как Фаран исчез?

— Восемь лет могут изменить человека сильнее, чем ты думаешь, — сказал Фаран, как будто прочитав мысли Блэкмора.

— Только если это не определенный образ, — услышал Блэкмор свой ответ. — Хотя в одном ты прав. Я начал считать тебя другом, когда под стол пешком ходил. Мне просто дважды не удалось встретиться с тобой, и я всегда завидовал людям, которые оказались удачливее.

— Боюсь, — ответил Фаран, — что враждебность, а не дружба, стала для большинства из них гораздо важнее. Но все равно спасибо.

Блэкмор чуть-чуть приподнялся и осмотрелся, чтобы убедиться, что он не находился внутри груды обломков. Нет, он был в другом месте. Он лежал, вытянувшись, на песке, чувствуя спиной твердую опору — возможно, валун. Прямо за Фараном, который стоял рядом с ним на коленях, находились молодой мужчина с темной бородой, которого Дэн ошибочно принял за Нептуна, вооруженного трезубцем, и девушка, которая (сейчас Блэкмор это видел) была слишком молода и стройна, чтобы оказаться даже Венерой Боттичелли, не говоря уже о Венере Рубенса. Они оба носили купальные костюмы, плотно облегающие тело — не удивительно, что с воздуха они казались полностью обнаженными.

Девушке не могло быть больше восемнадцати, и мужчина выглядел немногим старше, возможно, ему исполнилось двадцать. Тем не менее, его борода была длинной и раздвоенной и вместе с высокой фигурой и трезубцем придавала ему вид бога, несмотря на молодость его лица и на то, что Нептун принимал участие в строительстве Трои и был представлен в классической мифологии сидящим в колеснице, запряженной дельфинами; он должен быть почти таким же древним, как и его брат Юпитер. Юпитер и Нептун — Зевс и Посейдон греков. Греческие и римские сказки о богах не старели! Казалось невероятным, что такие мысли могли прийти к нему в голову в такой момент. У девушки были глаза цвета морской волны, и ее красота не вызывала сомнений. Это должно означать, что его так сильно встряхнуло во время крушения, что крупица бреда все еще искажала его мышление; Дэн не хотел, чтобы такое случилось.

Блэкмор закрыл глаза, не желая принимать то, что Фаран сказал о себе, хотя, возможно, это было близко к истине.

Он не думал, что может долго не открывать глаза; Фаран снова тревожно потянул его за руку, пока волны, которые заливали пляж, не обрушились на собравшихся людей.

Известный музыкант однажды пробормотал на смертном ложе: «Ах, Шуберт!» и умер; слава пришла нему в старости. Технологический гений Фарана, возможно, не достигал той же высоты, что и гений бессмертного композитора. Он не играл на клавишах человеческой души и не вызывал того экстаза, который мог вызвать возглас «Ах, Фаран!» даже у юноши, который мог умереть, не дожив до старости, но который не мог представить, что вообще умрет.

Но для Блэкмора не было большой разницы между музыкальной сферой и технологической изобретательностью, такой безупречной и прекрасной, что она превосходила то, чего достиг Евклид в области математики или Кеплер в своем исследовании небес с помощью математических формул.

Мгновение Блэкмор оставался очень спокойным; в темноте, которая застилала его зрение, он присоединялся к сонму глубоко признательных мужчин и женщин, намеревавшихся воздать Фарану то, что ему причиталось.

Он заслужил это уважение сотней разных способов. Каждое его изобретение обеспечило страховку от общечеловеческой склонности описывать прогресс как бессмысленный для общества, продолжающего повторять ошибки прошлого — общества, которое вскоре может прекратить свое существование.

Прогресс может не слишком отличаться от чьей-то решительной прогулки по коридору к сияющим воротам — человек идет, и ему отрывает голову до того, как он выходит на солнечный свет. Но Фаран упрямо отказывался верить, будто только из-за того, что экологический прогресс застопорился на опасно долгое время, нельзя найти какой-то другой путь предотвращения катастрофы.

Никто не сомневался, что Блэкмор мог сделать больше в этом отношении, так как все его силы были направлены на возобновление экологического прогресса — или на помощь в предстоящем возобновлении. Но это не означало, что Фаран не был здравомыслящим, скрупулезным, дисциплинированным мыслителем, имеющим право утверждать, что путешествие во времени теоретически возможно.

Независимо от того, было ли это утверждение верным или нет, он имел полное право сделать его. Возникал только один вопрос — не зашел ли он слишком далеко, публично заявив, что находился на грани преодоления всех препятствий, которые могли помешать человеку совершить путешествие из настоящего во время, отдаленное от нашего, и вернуться обратно, доказав, что он не пребывал во власти фантазий, вызванных травмой головы.

К собственному стыду Блэкмор вынужден был признать: в некоторые моменты он почти разделял убеждение ограниченных умов — что Фаран психически неуравновешен. В свою защиту он мог сказать, что из-за этой мысли он испытывал чувство вины и что общие протесты удивляли и злили его.

И это было не преувеличение. Это на самом деле был протест — почти бешеный, невежественный протест. Фаран питал ложные надежды, усиливая общее несчастье и отчаяние. Ни один человек с такой огромной репутацией не должен выдвигать такие теории. Это могло означать, что он стал или властолюбивым интриганом, преследующим свои интересы, черствым и циничным без меры — или безнадежным психом.

Фаран принял то, что ему, возможно, удалось узнать благодаря исключительной чувствительности; Блэкмор был убежден, что для этого потребовалась огромная смелость. Когда чувствительного и мечтательного человека обвиняют в увеличении человеческих несчастий и сомнений в широком масштабе — он, скорее всего, не захочет усиления подобных настроении в будущем и отступит, несмотря на несправедливость возведенных против него обвинений.

Фаран просто исчез из вида до того, как два обвинения — что он безумец или клинический оппортунист — успели объединить, и миллионы глупых мужчин и женщин смогли убедить себя в том, что он виновен по обоим пунктам.

— Все в порядке, все хорошо, — услышал Блэкмор слова Фарана. — Просто не шевелись, пока не шевелись… Честно говоря, я изумлен, что ты вообще мог говорить.

Блэкмор открыл глаза, немного подвинулся, чтобы каменная поверхность не так давила на спину — его догадка оказалась правильной; это и был валун — и посмотрел в дальнюю часть пляжа на волны прибоя. Астро-самолета нигде не было видно.

— Астро-самолет… сильно поврежден? — спросил он. — Я его не вижу.

— А ты как думаешь? — спросил Фаран.

— Должно быть, сильно. Рычаги сломались, а солнце ослепило меня в пятидесяти футах от пляжа. Но я слышал начало крушения.

— Он ушел под воду, — сказал ему Фаран. — Примерно на тридцать футов. Из-за отлива полоса песка существенно расширилась, поэтому он с тем же успехом мог упасть и на пляже. Самолет оказался на виду, и мы прошли по песчаной косе вброд и вытащили тебя раньше, чем аппарат мог бы взорваться.

— Ты имеешь в виду, что был взрыв?

Фаран покачал головой.

— Нет. Но такое часто бывает, верно? По сравнению с тем, как он выглядел, Шалтай-Болтай показался бы более-менее целым. Чудо, что тебя не… ммм… не разорвало на куски. Но чудеса и впрямь иногда случаются. Я абсолютно в этом уверен.

— Почему все еще не видно обломков? — спросил Блэкмор.

— Он развалился окончательно, очевидно, и затонул глубже — сразу после того, как мы вытащили тебя на берег. А еще поднимается прилив, последние двадцать минут.

Девушка быстро прошла мимо морского бога, упала на колени рядом с Фараном и в первый раз заговорила:

— Я так рада, — сказала она. — Отец не лучше Роджера умеет скрывать свои чувства, и на мгновение я испугалась, что вы можете… — она заколебалась.

— Ты можешь сказать, — сказал ей Блэкмор, борясь с искушением вытянуть руку и успокоительно погладить ее по голому плечу. Не потому, что оно было голым, и не потом, что он — в определенный момент, как минимум — испытал прилив волнения, к которому восприимчивы даже самые счастливые женатые мужчины; нет, он хотел еще раз убедиться, что перед ним девушка из плоти и крови. Кожа богини, определенно, была бы совершенно другой на ощупь — мраморной, может быть, или пылающей странным огнем.

— Ты подумала, что я мог умереть, — продолжил он, зная, что если попытается улыбнуться, может показаться, что он гримасничает. — Я часто спрашивал себя, сколько потребуется времени кому-то, кто поверил в нечто похожее, избавиться от чувства, что он видит призрака.

— Просто вы были таким бледным, — сказала девушка, почти извиняясь.

Он снова посмотрел на Ферана.

— Я не знал, что у тебя есть дочь, — сказал он.

— Никто не знал, — ответил Феран, — Десятилетняя девочка, спрятанная в коттедже на окраине, как правило, не привлекает общественного внимания. Тем не менее, я всегда следил за этим. Говорят, мальчик может быть очень шумным. Но на самом деле маленькая девочка может создавать больше проблем, если ты вдовец, и одна сломанная кукла может вызвать вспышку гнева. Но, думаю, оно того стоило.

— Ты чертовски хорошо знаешь, что стоило, папа, — сказала девушка беззлобно. — Почему бы тебе не рассказать ему, как здорово я тебе помогла.

— Сейчас есть вещи, которые ему важнее узнать, — ответил Фаран. — Женскую незаменимость нельзя долго скрывать.

Он потрепал дочь по плечу, как хотел сделать Блэкмор, но с отцовской простотой, которая до предела уменьшала вероятность того, что обычный смертный мог стать отцом богини.

— Это Гильда, — сказал он, кивая. — Не я выбирал имя. Но моей жене оно нравилось, и позже я осознал, что это был мудрый выбор. Сегодня нам требуется больше Гильд и меньше Кассандр.

Вот так, подумал Блэкмор. Нептун и Венера, а теперь — Кассандра. Кассандра, кающаяся пророчица, плачущая на берегах Трои, потому что пески быстро иссякали, и никто не знал, что с этим делать. Блэкмор всегда чувствовал, что Кассандру не столько не замечали, сколько использовали как оправдание инертности и дичайшего гедонизма. Да, Гильда — имя определенно больше подходило девушке. Что хорошего в предсказании катастрофы, если все становятся беспомощными при столкновении с ней?

Или у Фарана на уме было что-то еще, заставившее его сказать именно эти слова? Был ли он твердо уверен, что не надо отчаиваться и что Кассандры двадцать первого века, как бы их на самом деле не звали, совсем бесполезны?

Что ж, по крайней мере, абсурдный образ Венеры, вышедшей из пены, исчез, и вторая иллюзия начала рушиться. Только то, что дочка Фарана назвала молодого человека с трезубцем именем, разрушающим миф, сделало трезубец незначительным; теперь Фаран окончательно уничтожил сходство с мифом, сказав:

— Несмотря на все эти механизмы, под рукой у нас не оказалось простых кусачек. Если бы не помощь Роджера, вытащить тебя из обломков нам было бы куда сложнее. У меня остеоартрит шести пальцев. Еще не очень сильный, но это помешало бы…

— Роджер Тайсон, — сказала Тильда, кивая туда, где все еще неподвижно стоял ее спутник в купальном костюме.

У Блэкмора промелькнула мысль, что она могла чувствовать, будто его полное имя важно, поэтому девушка поделилась им. Это было одно из тех безосновательных предчувствий, которые чаще всего оказывались совершенно беспочвенными.

Тайсона, казалось, отличала своеобразная застенчивость, которая иногда присуща рослым, внушительным типам, которые не чувствуют себя непринужденно за стенами спортивных стадионов. Он немного отступил, как будто не желая слишком резко вторгаться в разговор и мешать восстановлению сил Блэкмора. Но теперь он шагнул вперед, протянув руку.

— Нам было трудно, пока ты не появился, Блэкмор, — сказал он. — Теперь, кажется, твоя очередь.

То, что Тайсон его узнал, удивило бы Блэкмора больше, если бы он не знал, как широко его фотография распространялась в средствах массовой информации. Очевидно, люди испытывали определенное удовольствие, наблюдая, как человек цепляется за маленькую крупицу надежды, которой не мог поделиться, и гадая, что он будет чувствовать, когда надежду у него заберут. Одно лишь то, что… ну что ж.

Дэн крепко пожал руку Тайсона, поблагодарив его за помощь, и осуждающе посмотрел на Фарана, который начал подниматься.

— У меня такое чувство, что ты тоже меня узнал, — сказал он. — Почему ты ничего не сказал о проекте — о пшенице, которую я вырастил. Честно сказать, только это для меня важно. Даже то, что я все еще жив, важно лишь на одну десятую. Не то, чтобы я тебе не благодарен, но я думаю…

— А, пшеница, — сказал Фаран. — Конечно, я знал, кто ты. Но сначала о главном, парень. Мне не нравится думать, каким может быть будущее без тебя. Что пшеница все еще была здесь в 2207 году. Но если бы тебя убили…

Теперь Фаран встал на ноги, указывая в сторону дамбы. Но внезапно он потряс головой, и его рука опустилась.

— Я не хотел сбивать тебя — так резко, не закончив все. Я бы не хотел, чтобы кто-то так поступил со мной. Надо убедиться, что человек стоит на твердой земле, прежде чем разрушить его вселенную одним ударом.

— Это не будет ударом для него, папа, — быстро сказала Тильда Фарану. — Он тоже пытается построить другую вселенную — вырастив ту пшеницу, когда все думали, что это невозможно сделать.

Блэкмора слишком сильно поразили слова Фарана — и теперь не мог решить, насколько потрясли его слова Тильды.

Пшеница — все еще растет в 2207 году! Тильда Фаран продемонстрировала, что обладает восприимчивым и необычным для такой молодой девушки умом. Завершить на первый взгляд невозможное на самом деле означало построить новую вселенную, в некотором смысле — подчинить законы природы своей воле — и достичь чего-то, что почти равноценно изменению основной структуры самой материи.

Но то, что сказал Фаран, в практическом смысле куда дальше; однако слова его дочери звучали как метафора — вот оно, тщеславие мысли, фамильярно обходящейся с реальностью.

Если Фаран видел пшеницу через столетие, это могло означать только одно…

Могло ли пережитое потрясение сказаться на слухе человека? Дэн ничего не слышал, но Фаран и Тайсон напряглись и насторожились, вытянув шеи, будто прислушиваясь к неуловимому звуку.

Казалось, он доносился от дамбы, так как они оба уставились в ее направлении. Тильда Фаран тоже стояла неподвижно, приложив руки к шее.

Внезапно Блэкмор осознал, что уже не лежит на песке, спиной прижимаясь к поверхности валуна под спиной. Он вскочил на ноги очень быстро; если бы какая-то сила помимо его воли подняла бы его вверх, она бы не смогла действовать с подобной скоростью. Через секунду Дэн пришел к выводу, что с ним происходило нечто в этом роде, но потом осознал — творится что-то иное. Это был звук, который он, наконец, услышал, услышал четко — именно из-за него Блэкмор больше не мог оставаться в лежачем положении.

Крик безумной ярости отразился от дамбы; эхо усилило его. Это могло означать только одно — кричащий спустился на пляж и теперь оказался на обращенной к морю стороне стены.

Огромная волна головокружения захлестнула Блэкмора, затуманивая зрение. Но сквозь мглу, которая танцевала у него перед глазами, он видел, что полоска пляжа между дамбой и валуном — это не просто пространство сияющего песка с разбросанными по нему ракушками, скоплениями водорослей и выгоревшими на солнце корягами. Что-то паукообразное быстро двигалось от дамбы к тому месту, где он стоял, немного вертясь на ходу.

Но паук не мог кричать, и, кроме того, во мгле существо больше напоминало паука, чем человека, и у Дэна не возникало сомнений, что его вновь атакует изможденный скелет, которого он преследовал в пшенице по воздуху.

За резким предупреждающим криком Фарана почти мгновенно последовал оружейный выстрел, который заставил Блэкмора отшатнуться назад как от взрыва, и упасть на песок.

Хотя он и перестал чувствовать боль, он бы считал себя мертвецом с распоротым животом, если бы песок не взлетел в ярде от того места, где он стоял. Только этот взрыв песка заставил Дэна осознать, что он не ранен и что упал он из-за того, что его как будто сильно ударили в пах.

Должно быть, пуля пронеслась совсем рядом, рассекая воздух как плеть; столкнувшись с такой угрозой, Дэн готовился к неизбежному — еще одному выстрелу, такому близкому, что второго шанса на спасения не могло быть.

Или в него попадет пуля, или его череп будет разбит оружием, которое могло не выстрелить вновь — оружием, которое безумец мог использовать как дубинку, чтобы выместить свой гнев.

Второе опасение Блэкмора оправдалось. Но он увидел, как опускается ружье, и схватил человека-скелета за оба запястья до того, как тот обрушил ружье на его голову.

Он развернул мужчину боком и в сторону от себя, затем ударил его в рот кулаком прежде, чем противник смог вырваться. Рот мужчины приоткрылся, и в мгновение, когда рука Блэкмора отдернулась назад, он наполнился сверкающей красной жидкостью.

Дэн ударил его еще два раза, вкладывая в удары всю оставшуюся силу; вскоре он услышал тошнотворный звук сломанного носового хрящика.

Затем в дело вмешались чьи-то другие руки, и изможденный мужчина лишился ружья. Оно упало на песок и было мгновенно подхвачено Фараном, который сделал три быстрых шага назад, на мгновение нацелив оружие на корчащихся мужчин. Затем Фаран встряхнул головой, так как две борющиеся фигуры на песке перекатывались, сплетаясь в единое целое.

Хотя он боялся снова навести оружие на цель (здесь легко было ошибиться), но ничто не помешало Фарану шагнуть вперед и вмешаться, взяв ружье за дуло. Едва он сделал первый шаг, как Тайсон взялся за дело; он наклонился и оторвал костлявые пальцы изможденного мужчины от горла Блэкмора; противников растащить оказалось нелегко, они словно обезумели.

Подняв все еще яростно вырывающегося мужчину, Тайсон, пошатываясь, пошел с ним к краю пляжа и бросил человека прямо в волны прибоя.

— Это должно его охладить, — прокричал он. — Но мы не можем позволить, чтобы все так продолжалось.

— Нет, это было бы ошибкой, — согласился Фаран.

Хоть его голос и не повысился до крика, казалось, он распространялся так же далеко, как и голос юноши. Возможно, на этом конкретном участке было нечто такое, что усиливало звук.

Или так думал Блэкмор, погружая кулаки в песок, пытаясь принять сидячее положение и ненавидя себя за то, что ему пришлось сделать. Но стоило подумать, что если бы он не обрушил кулаки на лицо соперника, то не выжил бы — и тогда он радовался, что не стал искать другой способ.

В конце концов, шансы почти сравнялись — истощенное голодом чучело с оружием и невооруженный мужчина, ослабленный шоком и схваткой со смертью.

Но были ли шансы даже сейчас? Что нашло на Тайсона? Да и на Фарана? То, чего боялся Блэкмор, случилось и потрясло его; он хотел закричать, выразив хоть таким образом свой протест. Тайсон стоял у края прибоя, подняв трезубец, нацеленный прямо во вздымающуюся грудь изможденного мужчины.

Три зубца, похожих на стрелы, делали оружие намного более мощным, чем копье, у которого было лишь одно лезвие. Мощным в том смысле, что оно могло разорвать и изувечить плоть, в то время как копье с одним острием можно всадить в тело одним ударом, быстрым, почти милосердным. Даже это оказалось бы ужасным — только если человек не был каким-то чудовищем с молниями на кончиках пальцев. Блэкмор спрашивал себя: каким чудовищем должен был стать человек, чтобы оправдать такое нападение?

Он снова поднялся на ноги, схватил Фарана за руку и развернул его к себе.

— Останови его, разве ты не можешь? — умолял он, в его глазах был ужас. — Убийством вы ничего не добьетесь. Теперь нас трое против одного, и у тебя его оружие…

— Подожди! — сказал Фаран. — Ты слишком крепко вцепился мне в руку. Не мог бы ты немного ослабить хватку, сделай одолжение.

Затем заговорила Тильда Фаран:

— Он не знает, отец… он не понимает. Да и как он мог понять?

— Тогда ему придется проявить терпение, — сказал Фаран. — Мы могли бы использовать еще кое-что… нас четверо.

Блэкмору не пришлось проявлять особое терпение, так как все случилось быстро. Но он едва смог поверить в то, что увидел. Тайсон поднял трезубец повыше, солнечный свет и тени переплелись на его напряженной спине, как будто мускулы сжались, когда он приготовился метнуть трезубец в трясущуюся грудь скелета.

Но Тайсон не опустил свое оружие. Он держал трезубец ровно, и от острых зубцов исходило почти слепящее пламя.

Человек в полосе прибоя на миг скрылся из виду, исчез, окутанный чем-то, похожим на огненный шар, танцующий над прибоем и затмевающий полуденное солнце.

Затем огненный шар исчез, а мужчина снова появился. Он нетвердо поднимался на ноги, его руки свободно повисли. Он медленно шел, пока не встал прямо посреди песчаной полосы с отсутствующим выражением лица. Это выражение было таким абсолютно равнодушным, что его можно было рассмотреть даже с того места, где стояли Блэкмор и Фаран.

— У него просто парализованы руки, — сказал Фаран. — Паралич пройдет примерно через десять минут, и его память вернется. Но это даст нам время убедиться, что он в безопасности под… не под замком, точнее говоря, а за скользящим экраном, который сохранит его словно в тюрьме.

Внезапно он повернулся, и жестами привлек внимание Тайсона.

— Все в порядке, — закричал он. — Заставь его идти. Он показал нам, как все это действует. Теперь он беспомощен и вынужден подчиняться тебе. Но тебе придется немного его подтолкнуть.

— Не беспокойся, я прослежу за ним, — крикнул Тайсон в ответ. — Я могу поднять его и перенести — если понадобится.

— Если ты нанесешь триединым оружием удар по ногам мужчины, то он не сможет ходить, — сказал Фаран, отвечая на безмолвный вопрос, отразившийся в глазах Блэкмора. — Но Роджер был аккуратен и не сделал этого. Пламя, которое ты видел, крайне избирательно, и это все, что мы о нем знаем — кроме того, что оно делает что-то очень странное с мозгом.

Фаран посмотрел вниз, на ружье, которое все еще сжимал, и осторожно опустил его на песок.

— Об этом я знаю еще меньше, — сказал он. — Я не уверен, что смог бы ловко управиться с пусковым механизмом, даже если бы моя жизнь зависела от этого. Присмотрись к нему. Как ты думаешь, когда наши сегодняшние технологии сделают достаточно большой скачок вперед, чтобы сконструировать такое же сложное оружие, как это?

Блэкмор наклонился и поближе взглянул на оружие, лежащее на песке; так подробно он изучил его впервые. Устройство было не только чрезмерно сложным. В нем было что-то такое, что сбивало с толку и мешало сосредоточиться; едва начав приглядываться к оружию, Дэн почувствовал, что его мозг как будто сжали невидимые тиски. Там было, по крайней мере, тридцать затейливо связанных частей, и ни одна из них не напоминала спусковой механизм, а некоторые, казалось, не были ни треугольными, ни круглыми, но каким-то странным образом деформированными, геометрически неправильными… что ж, видимо, именно так они и должны были выглядеть. А возможно, это просто металлический блеск заставляла их, казалось, гармонировать, разделяться и снова соединяться, приобретая все более невероятные конфигурации, чем дольше он на них смотрел.

— Если ты говоришь о времени, отстоящем примерно на век от настоящего… например, о 2210-м или 2220-м… мне придется согласиться с тобой, — медленно продолжал Фаран. — Потому что именно тогда подобное оружие стало совершенно обычным. Также как и триединое оружие, которое Роджер не смог бы использовать с большей точностью и умением, если бы оно попало ему в руки задолго до этого. Фактически…

Внезапно Фаран остановился, его взгляд снова метнулся к линии прибоя. Теперь мужчина, совершивший покушение, нетвердо шел по песку, трезубец был прижат к его пояснице. Тайсон шагал решительно, без всяких колебаний.

— Есть кое-что занятное в Роджере, — сказал Фаран. — У него зрелость мужчины… ну, по крайней мере, полных сорока лет. Но у него есть свойства годовалого жеребенка, и иногда это буйство выходит из-под контроля. Мгновение назад он маршировал по пляжу с тем оружием только для того, чтобы покрасоваться перед Тильдой. Но, полагаю, немногие мужчины могут устоять перед подобными искушениями и не предаться такому безобидному тщеславию. Те, которые не могут, мне никогда определенно не нравились.

На мгновение он остановился, а затем добавил:

— Роджер чувствовал, что это оружие гармонирует с морем, заставляет его чувствовать себя Посейдоном. Как ты, возможно, заметил, оно похоже на трезубец.

Блэкмор хотел откинуть голову назад и рассмеяться, чувствуя, что безудержное веселье было единственным противоядием против совпадения, такого невероятного, что реальность никак не удавалось с ним примирить. Но, в конце концов, было ли оно таким неслыханным? Может, оно просто подтверждало то, в чем он никогда серьезно не сомневался — что человеческое мышление, в определенных случаях, могло подчиняться одним и тем же законам, определяя поведение двоих или более людей?

Учитывая юношескую энергию, крепкое телосложение, и полушутливое желание попозировать — разве не могло искушение стать непреодолимым, когда молодой человек решил разыграть роль морского бога, даже в отсутствие Гильды?

Каждый человек немного актер, и Блэкмор мог представить себя в этой роли; он мог вообразить, как вонзает сверкающий трезубец в песок энергичным движением и наблюдает за его движениями; кажется, оружие качается как флаг на блестящей поверхности волн, пока он кричит, призывая дельфинов приблизиться по волнам прилива.

Блэкмору было трудно не отводить глаз от Фарана, продолжавшего говорить; оружие, лежавшее у его ног, все еще привлекало внимание, и он не вполне разделял чувство Фарана, что у линии прибоя все пройдет хорошо и Тайсон добьется успеха, заставив изможденного человека подчиняться приказам.

— Тебе будет трудно принять тот факт, что мы действительно путешествовали во времени, — говорил Фаран. — Но надо с чего-то начать. Поскольку у нас всего минута или две, может, будет лучше, если мы просто предположим, что это начало. Я не вполне уверен, как скоро может вернуться память Маладора, и Роджеру понадобится помощь.

— Маладор? Его на самом деле так зовут?

Фаран кивнул.

— Это его единственное имя. Удивительно, сколько имен, нам знакомых — обычных имен, например, Браун, Голдсмит, Хендерсон — остались неизменными в этом веке. Но появились и новые, необычные имена.

Блэкмору пришло на ум, что множество современных имен, особенно европейских, остались неизменными со средних веков. Но он не испытывал ни малейшего желания прерывать Фарана, напоминая ему об этом.

В любом случае, Фаран остановился, прикрыв глаза от яркого света и посмотрев туда, где Тайсон и человек-скелет все еще шагали вдоль пляжа, не сбиваясь с ритма и не меняя первоначального положения.

Блэкмор впервые осознал, что двигаясь в этом направлении, они придут в отдаленную часть пляжа, которая была ему знакома. Это была бы просто ровная полоска песка, ничем особо не выделявшаяся — если бы в центре участка не возвышался клинообразный объект, который он увидел с воздуха за мгновение до крушения. Дэн в первый раз взглянул в том направлении: до сих пор то, что происходило между дамбой и линией прибоя, полностью поглощало его внимание.

Но теперь он рассмотрел все более отчетливо. Объект уже не выглядел так, как при первом быстром взгляде с воздуха. Он все еще был покрыт серыми и черными крапинками, но казался твердым, металлическим, механическим; прежний образ гигантского ската, выброшенного приливом, высохшего и потемневшего на солнце, стал абсурдным. Розоватые пятна, которые легко можно было разглядеть то тут, то там, подумал Дэн, могли быть вызваны… да, горением топлива, которое могло поднять ракету со стартовой площадки, объятой пламенем. Из-за этого появились и пятна…

По-видимому, Фаран проследил за направлением его взгляда и верно догадался о ходе мыслей; теперь он кивал, в глазах его отражались уверенность и понимание. Хотя Фаран даже не указывал в направлении клинообразного объекта, но выражение его лица говорило так же ясно, как слова: «Да, это она, Блэкмор. Это машина для путешествий во времени, которую, как все думали, никогда не удастся построить».

Казалось, он предполагал, что Блэкмору все должно быть ясно — и поэтому продолжил без дальнейших околичностей.

— Изначально у нас не было намерения сокращать путешествие и возвращаться без ответа, каким будет настоящее будущее. — сказал он. — Век — это не более чем продолжение настоящего, в известном смысле. Там, определенно, произойдут изменения. Но всеобщая безнадежность — за исключением некоторых катаклизмов, которые положат конец всему — не дает достаточно времени для чего-то иного: тени просто удлиняются и сгущаются.

— Настоящее будущее. — услышал Блэкмор свои слова. — О каком промежутке ты говоришь?

— Тысячу лет. по крайней мере. — ответил Фаран. — Возможно, две тысячи. К тому времени все изменится — к лучшему или к худшему. Есть ограничения того, насколько далеко мы можем путешествовать — технологические ограничения. Мы не можем путешествовать в прошлое, хотя решение проблемы может находиться там. Сомневаюсь, что нам понравилось бы то, что мы там могли обнаружить, и что присутствие человека двадцать первого века в прошлом стали бы долго терпеть. Его могут не терпеть и в будущем, но на этот риск нам придется пойти.

— Почему ты вернулся? — спросил Блэкмор. — Ты намеревался проделать намного более длинное путешествие и я не понимаю, почему ты его не продолжил. Когда ты начинаешь делать что-то такое, что требует долгих лет планирования, когда оно длинное и путающее — оно пугающее, знаешь ли… Тогда вполне естественно для человека — пройти через это, пока ты взвинчен и чрезмерно чувствителен. Есть эмоции, которые не могут длиться долго, и тебе они нужны, как я думаю, чтобы путешествовать во Времени на десять или двадцать веков.

— Да, на этот счет ты прав. — сказал Фа ран. — Но возникли неожиданные технологические трудности, когда мы достигли начала двадцать второго века. Преодоление их не будет серьезной проблемой. Но эта трудность помогла мне справиться с искушением и воздержаться от продолжения: я решил вернуться и убедиться, что все пойдет правильно. И когда я принял это решение, я мгновенно принял и другое, которое, кажется. было совсем не мудрым. Привезя с собой Маладора, я почувствовал, что могу…

Гильда Фаран молчала так долго, что Блэкмор почти забыл, что она все еще стояла рядом с ними. Но теперь она дернула отца за руку и указала на пляж, заставив Фарана резко прерваться.

— Роджер не хочет проблем с ним, — сказала она. — На мгновение они остановились, и я испугалась… Но теперь он машет. Посмотри, отец! Он хочет, чтобы ты знал, я думаю, что они будут внутри примерно через десять секунд.

Далеко на пляже Тайсон кричал, махая рукой, но звуки его голоса, хоть и разносившиеся по ветру, нечетко долетали до того места, где они стояли. Но в позе Тайсона было что-то такое, что внушало уверенность, и несколько слов, которые уловил Блэкмор, не оставляли сомнений: дочка Фарана не ошибалась.

В следующий миг обе фигуры исчезли из вида.

— Что ж, это облегчение. — сказал Фа ран. — Когда Роджер внутри, ему потребуется сделать всего лишь пять шагов, чтобы дойти до отсека, в котором есть все охранные устройства тюремной камеры. Если бы Маладор был преступником (а он преступником не является), он мог бы открыть замок отмычкой. Но скользящая панель, которую можно герметично запечатать — это охранное средство, которое можно обнаружить в двадцать втором веке. Есть некоторые вещи, которые нельзя улучшить, даже в век, когда тюрьмы растут как грибы.

Фаран посмотрел через пляж на маяк в открытом море, и мрачный блеск появился в его взгляде, как будто в нескольких местах, где море становилось свинцово-серым, он видел под водой потерянный город из ужасных грез, где здания были такого же свинцового цвета, а половину из них составляли массивные конструкции, которые вполне могли служить тюрьмами или чем-то худшим.

— Уверен, больше Роджеру не грозит никакая опасность, — сказал он, — И есть кое-что, я думаю, о чем тебе следует узнать. Это касается Маладора и того, что я начал тебе рассказывать о нем. Я не мог этого предвидеть, и об этом нелегко говорить. Но когда что-то уродливое таится у тебя в голове, было бы ошибкой держать это в тайне. Думаю, сейчас самое подходящее время рассказать.

— Если бы я думал, что Роджер не справится с Маладором один, — продолжил он после паузы, — я бы не рассказал тебе так много. На это могло не остаться времени. Но с таким человеком, как Роджер, не слишком хорошо спешить с предложением помощи, когда он все хорошо делает один и предпочитает работать в одиночку. Только если помощь необходима, лучше убедить человека, что ты ему всецело доверяешь, и это поможет ему оставаться стабильным. В противном случае ты все поставишь под угрозу.

— Я бы никогда не подумала, что ты так сделаешь, папа, — сказала его дочь, — Когда ты в лодке — или где-то еще — ты привносишь только устойчивость.

— Что ж… кажется, это подтверждает все, что я рассказал Блэкмору, — сказал Фаран. — Вопреки распространенному мнению, дочь вызывает больше проблем, чем сын. Но если она вырастает, сохраняя о тебе такое мнение, ты едва ли можешь сказать, что оно того не стоило. Это не правда, конечно. Я могу дрожать как осиновый лист, когда нужно принять решение за доли секунды.

— Это чепуха, и ты это знаешь, — сказала его дочь.

— Не совсем, — возразил Блэкмор, пытаясь защитить Фарана. — Я совершенно уверен, что временами Колумб и Дрейк чувствовали то же самое. — Затем на его лице вновь отразилась озабоченность. — Что ты собирался рассказать мне о Маладоре? — спросил Дэн.

— Я увидел возможность доказать, вопреки всяким сомнениям, что путешествие во времени — это свершившийся факт, — сказал Фаран. — Оружие и другие предметы из будущего в определенной мере могут подорвать скептицизм. Для человека с твоим прошлым они, возможно, будут абсолютно убедительными. Я чувствую, что ты больше не колеблешься между верой и сомнением. Но в основном люди верят, что я наделен поразительными возможностями и могу подделать даже такое сложное оружие, которое ты только что испытал. Не существует замены живому свидетелю.

— Но разве не будет сама машина времени — или как там вы решили ее назвать — убедительной? — спросил Блэкмор. — Если бы вы пригласили в путешествие человека, чье слово не поставили бы под сомнение?

— Думаю, нет такого человека, — ответил Фаран. — Да и в любом случае — я бы все равно не предпринял такой демонстрации. Я могу обойтись без пассажира, который бы определенно стал моим антагонистом с самого старта и пребывал бы в полной уверенности, что я проделал путешествие под гипнозом, или подмешал вызывающие галлюцинации наркотики в его еду, или нечто в этом роде.

— Но как ты можешь доказать, что Маладор действительно из будущего? — настаивал Блэкмор. — Он тоже может страдать галлюцинациями — или большинство людей в это могут верить. Судя по его поведению, самое безопасное место для него сейчас — это психиатрическая больница.

— Я могу заверить тебя, что Маладор полностью вменяем, несмотря на то, что ты предпочитаешь верить, будто жестокая, неконтролируемая ярость может возникнуть только при безумии. Это едва ли логично, знаешь ли. И мне не следует тебе напоминать, что сейчас у нас есть психологические средства, определяющие с абсолютной — или почти абсолютной — точностью, нарушена или нет целостность человеческой личности; это позволяет исключить психотическое поведение и жесткую, постоянную систему заблуждений, которая обычно сопровождает его.

Это было правдой, конечно, осознал Блэкмор, вспоминая, что он сам говорил своей жене о сравнительных таблицах до того, как начал преследовать мужчину. Они могли быстро разрешить все сомнения, например, насчет того, говорил ли правду мужчина, который, как утверждали, прибыл из будущего; они всегда могли разоблачить как мошенничество бесконечно сложные и изобретательные воспоминания, которые иногда сочиняют верующие в реинкарнацию, пытаясь доказать, что они могут вспомнить тысячу и одну деталь своих предыдущих жизней.

— Может быть, ты прав, что Маладор важен, — признал Блэкмор. — Но потребуется значительное время, чтобы преодолеть те предубеждения, с которыми миллионы людей относятся к путешествиям во времени. На уровне принятия решений тебе пришлось бы столкнуться с огромным гневом и сопротивлением. Это не помешает твоим планам?

— Помешает, — ответил Фаран. — Но если что-то задержит меня, и мне потребуется больше технологической помощи, чем казалось первоначально, Маладор — или просто способность контролировать его — может заставить меня понять, что чувствует мужчина, когда у него больше страховки, чем необходимо. Это приятное чувство. Когда враждебность широко распространена, никогда не знаешь, какая страховка тебе понадобится.

— Ты заставил его вернуться с тобой? — спросил Блэкмор.

Фаран покачал головой.

— Нет. Он отчаянно хотел поехать, и это помогло мне принять решение.

— Кое-что ты пропустил, папа, — сказала дочь Фарана. — То, насколько тяжело было нам с тобой наблюдать, как надежда умирает в глазах сотен голодающих мужчин и женщин, с которыми мы говорили; ведь мы сказали им, что можем спасти только одного из них. Возможно, двух — но возник бы большой риск при дополнительных пятидесяти фунтах веса — как ты мне сказал, — потому что блок стабилизации тебя беспокоил. Но если бы только ты думал о безопасности, у Маладора появился бы попутчик. Та девушка, которая цеплялась за мои колени и рыдала, или маленький мальчик с большими, грустными глазами, по сравнению с которым Оливер Твист казался круглолицым. Не отрицай это, отец. Ты не можешь отрицать, потому что это правда.

— Голод — ужасная вещь, — сказал Фаран. — Как ты думала, я буду себя чувствовать?

— Спасибо, папа — за то, что вышел из своей раковины, — сказала Гильда. — Хотела бы я, чтобы ты делал это чаще.

— Если бы я ушел в него глубже или укрепил внешнюю оболочку, Блэкмор бы пожалел о случившемся, — сказал Фаран. — Оказаться на волосок от смерти — тоже ужасная вещь. И мне не нравится то, что я собираюсь ему рассказать; ему будет сложнее, чем мне, принять факт, что в этом есть и светлая сторона.

Он повернулся и посмотрел прямо на Блэкмора.

— Светлая сторона потрясающа, потому что человеческая тирания не может длиться вечно. В конце концов она обрушится под собственным весом, и то, чего ты достиг, превратит Джона Ячменное Зерно в ничтожную легенду, затерянную в тумане времени.

 

Глава 4

На мгновение Фаран замолчал, и прежде чем он смог продолжить, что-то заставило его прикрыть глаза и посмотреть мимо маяка туда, где море потемнело, приобретя почти багряный оттенок. Существуют побуждения, которые могут вызвать поразительный, абсолютно неожиданный взгляд на вещи, и тишина станет более значительной, чем самый громкий и властный человеческий голос.

Блэкмор тоже это испытывал — чувство, что он должен посмотреть в сторону моря; он не мог противиться магнетической силе, привлекавшей его внимание к огромному кораблю, появившемуся из-за изгиба береговой линии.

Это был Траулер, один из нескольких оставшихся кораблей — грабителей морей, объявленных вне закона всеми правительствами Земли. Поэтому командир и команда судна пошли на немыслимый риск, отважившись зайти в воды Новой Англии, где их могли атаковать и потопить через несколько минут после включения тревоги. Подобное поведение можно было считать проявлением невероятной храбрости в исполнении долга — если уголовное преступление можно назвать исполнением долга — либо выражением человеческого безумия.

Траулеры могли плыть как в бурных, так и в спокойных водах со скоростью, в два раза превышающей скорость гелиолайнеров, что, возможно, объясняло, почему капитан пошел на огромный риск. Но Блэкмор считал иначе: корабль не смог бы скрыться за горизонтом или заплыть в одну из скалистых бухт, чтобы избежать налета с воздуха. Это удалось бы только в том случае, если его приборы были очень чувствительны и могли уловить вибрации взлетающих астро-самолетов через несколько секунд после того, как они оторвутся от земли. Все равно — экипаж судна крупно рисковал.

Блэкмор зарыл глаза и на мгновение снова перенесся на Багамы. Он стоял на ярком тропическом солнце, наблюдая, как Траулеры выходят в море с поднятыми сетями, и следя, как блестящие саваны сетей окружают корабли.

А «Рыжий» Симонс снова говорил ему с почти умоляющим видом: «Парень, зачем тебе возвращаться? Что тебе может дать университет? Это просто огромная куча камней, которая скоро начнет рушиться, как и все остальное на севере. Чертова экология! Единственная надежда, которая у нас осталась — в море. Почему бы тебе не пойти на флот? Мне все равно, что ты скажешь. Это единственная разумная вещь — единственный смелый поступок, который надо совершить».

«Это не смелость — вытащить еще что-то из моря, и к тому же это не разумно», — слышал он свои возражения. — «Теперь море надо оставить в покое — на три или четыре поколения, по крайней мере. В конечном счете, это оставит какую-то надежду, но и ее недостаточно. Большого улова не будет — ни рыбы, ни ракообразных, ни других видов морских существ, годных в пишу. Это продлится еще полтора века. Траулеры занимаются такими делами ради прибыли, они наживаются на человеческом несчастье. Они еще не осознают предстоящих трудностей. Без экологии скоро не останется человеческих несчастий, которыми можно воспользоваться».

«Рыжему» Симонсу стукнуло восемьдесят, и он давным-давно отбросил мысли о вступлении в траулерный флот. Но долгими днями и, возможно, ночами море напоминало ему о первой и последней любви, и он не отрываясь смотрел вдаль…

Ничего не изменилось с тех далеких дней, когда старик был молод. В Вест-Индии время двигалось против часовой стрелки, вопреки всеобщему течению. Здесь все еще существовали соборные колокола, и обедни, и монахи в капюшонах, а, если ты проявлял неосторожность, на тебя все еще могли наложить проклятье вуду. «Рыжий» Симонс всегда в это верил.

Блэкмор открыл глаза, возможно, потому, что видение семнадцатилетней давности не могло продлиться вечно; северная тьма, о которой предупреждал его «Рыжий», делала появление Траулеров в северных водах почти невероятным. А, возможно, дело было просто в том, что Фаран тянул его за руку.

— Должно быть, они сошли с ума, — бормотал Фаран. — Их в любую минуту могут атаковать. Как они рассчитывают избежать этого? Если этот корабль взорвется на воде, боюсь подумать, что может случиться с нами. Мы в опасной близости от него.

Корабль был прекрасен. Блэкмор не видел его так давно, что несколько секунд он мог только смотреть, в глубине души разделяя опасения Фарана, но едва ли осознанно. Сейчас гибкие стальные сети были развернуты как опахало; они так плавно двигались по воде, что, казалось, скользили мимо маяка по ледяной равнине. Даже волны, которые разбивались о нос судна, напоминали осколки льда, сияющие на солнце и подбрасываемые высоко в воздух острым килем Траулера.

Блэкмор услышал рокот астро-самолетов, преодолевающих звуковой барьер, еще до того, как увидел их. Но они быстро приблизились: шесть одинаковых точек далеко на севере, сияющие как звезды на фоне низких облаков.

Самолеты продолжали двигаться тем же курсом. Возможно. на палубе Траулера началась суета, и половина команды собралась у поручней, но Блэкмор смог разглядеть только быстрые передвижения на корме. Казалось невероятным, что вид шести астро-самолетов, парящих прямо над головой, не вызвал никакой паники.

Однако для раздумий уже не осталось времени: бомбы начали падать до того, как самолеты сделали первый круг над кораблем.

Внезапно возникла ослепительная вспышка пламени. Густой столб дыма взвился в небо.

На миг две трети разрушенного и пылающего корпуса Траулера взмыли над завесой дыма и повисли в воздухе как гигантский валун, выброшенный из кратера извергающегося вулкана.

Затем корабль рухнул обратно в море, а дым стал таким густым, что скрыл даже маяк. Тем не менее, самолеты оставались на виду. На секунду они разделились, но теперь снова сблизились и помчались плотным строем высоко над дымовой завесой.

Закончив перестроение, астро-самолеты опустились ниже и направились прямо к пляжу, как клин летящих гусей.

Тот факт, что, уже преодолев звуковой барьер, они не издавали ни звука, делал их быстрое приближение еще более пугающим, чем в противном случае: Что может вызвать в сердце больший ужас, чем смерть, летящая на бесшумных крыльях?

Гильда Фаран указала на них и закричала, сжимая руку своего отца так сильно, что он почти потерял равновесие.

— Отец, они нас тоже взорвут! Должно быть, они думают, что мы…

— Знаю, — сказал Фаран таким спокойным голосом, что Блэкмор начал восхищаться им еще больше. — Они думают, что мы разместились здесь с передающим устройством, чтобы просигналить предупреждение Траулеру, если взлетят самолеты. Скорее всего, это конец. Мы должны принять его. Я люблю тебя, дитя, даже сильнее, чем говорил тебе.

— У нас все еще есть шанс, — сказал Блэкмор, его голос был значительно менее спокойным. — Просто оставайтесь там, где стоите. Стойте очень спокойно.

Самолеты находились в двухстах футах от пляжа и продолжали снижаться. Но Блэкмор даже не посмотрел на них, пока не подошел к линии прибоя.

Он упал на колени, и выждал, пока расстояние не сократилось до ста футов, и затем начал подавать сигналы руками.

Он использовал простейшую сигнальную азбуку, снова и снова повторяя сообщение из трех слов: «Я Дэн Блэкмор. Я Дэн Блэкмор. Я Дэн Блэкмор». Затем выбросив одно слово: «Дэн Блэкмор. Дэн Блэкмор». И, наконец: «Блэкмор, Блэкмор, Блэкмор. Я Дэн Блэкмор».

На секунду он подумал, что сообщение не принято, так как самолеты продолжали движение. Они еще снизились и зависли прямо над ним, пока не появилось ответное сообщение.

Оно состояло из коротких и длинных сигналов, разнесшихся в воздухе: «Извините, Блэкмор. Наша ошибка. Нам не нравится то, что нам пришлось сделать. Но корабль надо было остановить. Удачи с пшеницей».

Звук оказался таким сильным, что при каждом щелчке передающего механизма в ушах у Блэкмора звенело. Он не мог подать ответный сигнал, даже если бы захотел, так как самолеты пролетели над дамбой и снова превратились в точки высоко в небе еще до того, как он поднялся на ноги. Но он бы не захотел отвечать, потому что увиденное разъярило его и вызвало отвращение.

Добрые пожелания звучали издевательством; ведь пилоты только что проявили расчетливую жестокость, отправив сотни мужчин в мир иной и не дав им шанса на капитуляцию. Возможно, погибло несколько сотен человек — на Траулерах было много людей. Ловля рыбы считалась преступным предприятием, но одно дело — настаивать на прекращении преступлений, и совсем другое — устраивать такое ужасное наказание.

В памяти Блэкмора всплыло то, что он бы предпочел держать спрятанным даже от самого себя — знание, что ему не нравилось время, в котором он жил; Мэйсон и остальные могли только мечтать о таком. Но пока человек не мог окончательно исчезнуть из своего времени, ему приходилось заключать некий договор с этим временем, неразрывно связанным со всеми условиями жизни. Мог ли человек сделать самому себе сложную хирургическую операцию, отрезать большую часть детства, многих близких друзей — бесполезно притворяться, что некоторые из них согласны с тем, во что он верил — и надеяться выжить? Дэн всерьез сомневался в этом.

Пелена дыма, которая все еще скрывала большую часть моря между маяком и пляжем, теперь начала рассеиваться. Сквозь растворяющийся туман Блэкмор мог различить плавающие обломки. Нечто, очень похожее на гигантского угря, медленно дрейфовало к пляжу. Извивающееся и, казалось, корчащееся, оно притягивало и отражало солнечный свет.

Но Блэкмор знал, что это не мог быть угорь или какое-то другое морское существо.

Должно быть, он видел какую-то часть взорванного Траулера, возможно, термоядерного реактора, который некогда позволил кораблю выйти в море и превзойти в скорости движения самых скоростных глубинных чудовищ.

Почему он не затонул на глубине в двадцать морских саженей, Блэкмор не знал. Возможно, взрыв сделал этот объект пористым, как губка, невероятно растянул его и уничтожил разрушительный, радиоактивный потенциал. Возможно, глубоко под водой разрушительное воздействие распространяется во всех направлениях, убивая даже тех немногих морских созданий, которые спаслись от сетей Траулера.

Нелепо рассуждать о том, насколько ничтожное значение имело такое дополнительное загрязнение. В глубинах Атлантики… сколько там появилось очагов радиоактивного загрязнения с тех пор, как первая атомная подводная лодка исчезла с утесов Бермуд? Двадцать тысяч точно — а до тех пор, пока Траулеры оставались в открытом море, их будет еще больше.

Много веков приливы выносили на берег черепа утонувших моряков, светившиеся там, где когда-то были глаза. Но это свечение было вызвано всего лишь планктоном. Это было естественное явление, неотделимое от моря, а не ужас, созданный человеком.

Блэкмору не понравилось направление, в котором двигались его мысли, и он отвел взгляд от моря и посмотрел на побережье, на волнорез.

Пляж больше не был пустынным. Роджер Тайсон шел к ним по песку в нескольких футах впереди линии прибоя; он двигался очень быстро — казалось, почти бежал.

Это совсем не удивило Блэкмора. Вряд ли Траулер мог взорваться на кусочки так близко к темному объекту, в котором он исчез, не причинив ему беспокойства, пока плененный Маладор не создал новых проблем, более значительных, чем ожидал Фаран.

По-видимому, Тильда смотрела в том же направлении, так как она побежала навстречу Тайсону до того, как Блэкмор повернулся. Ее голые ноги со свистом поднимались над песком пляжа, а волосы развевались на ветру; она бежала параллельно волноломам, указывая на маяк и плавающие обломки, как будто не была уверена, что Тайсон осознал всю мощь катастрофы, которая постигла Траулер. Блэкмор сомневался, что мужчина все понял — разве что он появился на пляже как раз вовремя, чтобы увидеть самолеты и Траулер накануне взрыва.

В тот миг, когда расстояние между Тайсоном и Тильдой сократилось до нескольких футов, девушка внезапно оказалась в объятиях молодого человека. Это также не удивило Блэкмора, хотя до сих пор он тешился сомнениями, насколько важным стал для Тильды и как важна она для него.

Она прижалась к Тайсону только на секунду, и ее руки скользнули по его голым плечам. Затем они оба повернулись, и пошли немного медленнее, чем двигался один Тайсон, пересекая пляж по направлению к тому месту, где стояли Блэкмор и Фаран.

Они оба немного запыхались, но это не помешало Тайсону заговорить, когда он подошел к Фарану.

— Тильда рассказала мне, что Траулер мгновенно взорвали шесть самолетов, — сказал он. — Я не видел этого, только слышал, как падают бомбы. Когда я спустился на пляж, все выглядело так же, как и сейчас. Там не может быть выживших. И никогда не случалось, чтобы против одного корабля вылетало столько самолетов.

— Если бы Дэн не просигналил им с пляжа, здесь было бы так же плохо, — сказал ему Фаран. — Шесть самолетов — и ни одного выжившего. Мы бы, наверное, испарились.

— Но почему? Не вижу для этого причин. Они должны были знать…

— Как они могли знать, что мы не несем здесь вахту, чтобы подавать сигналы тревоги? — сказал Фаран. — Всего лишь один взгляд с воздуха на мое устройство для путешествий во времени убедил их, что присутствие Траулера в этих водах было бы менее самоубийственным, если бы здесь появилась какая-то новая технологическая защита. Чудо, что они не разнесли машину на кусочки до того, как атаковали корабль.

— Да, об этом я не подумал, — сказал Тайсон, нахмурившись. — И разнесли бы вместе со мной. О, брат! Полагаю, я в большом долгу у Блэкмора.

Он повернулся к Блэкмору, протянув ему руку, такую огромную и мускулистую, что ей мог бы гордиться любой профессиональный борец. Хотя Блэкмор однажды видел эту руку вблизи и рискнул пожать, но сейчас он не очень хотел этого делать, так как в глазах Тайсона отражалась просто опасная благодарность.

Есть рукопожатия, которые могут раздробить кости, и хотя пальцы Блэкмора были достаточно крепкими, чтобы выдержать такое давление в обычных обстоятельствах, сейчас он совсем не был уверен в своих силах.

К счастью, пальцы Тайсона всего лишь коснулись его руки. Казалось, он довольствовался простым: «Спасибо, Блэкмор».

— Нет, мы с папой отбросили формальности, — сказала Гильда. — Он «Дэн», сейчас и навсегда.

— Понятно. Что ж, это хорошо. Спасибо, Дэн.

— Он выдающаяся личность, — сказала Гильда, — Он просто просигналил свое имя восемь или десять раз, и самолеты приняли сообщение. Такое могло случиться и с папой.

— Это уже было и будет снова, — заверил ее Тайсон. — Но я не думаю, что твой отец придает этому такое уж большое значение.

— Боюсь, что так, — сказал Фаран. — У большинства мужчин достаточно тщеславия, чтобы такой отказ звучал как выражение ложной скромности. В этом я уверен. Но на практике все уходит в других направлениях.

— Роджер, — сказала Гильда, — Мы все еще живы, и это единственное, что сейчас важно. Нам нужно выкинуть этот… ужас из головы.

Она кивнула в сторону усыпанного обломками моря между маяком и пляжем, где почти рассеялась завеса дыма. Там все еще плавали пятнадцать или двадцать кучек обломков, большинство медленно дрейфовали в направлении берега. Два больших обломка были выброшены на берег, недалеко от волноломов, и еще один скрылся в волнах прибоя и ушел глубоко в песок.

Вот чего боялся Блэкмор и чего они благополучно избежали — там, где обломки исчезли, вода покраснела; все еще виднелись небольшие водовороты, нечто вроде раскручивающихся водяных смерчей.

— Теперь мы ничего не можем сделать — нет выживших, которым мы можем помочь, — сказала Гильда.

Она смотрела Тайсону в лицо, и Блэкмору показалось, что он знает, почему в ее голосе нет сильного беспокойства. Тайсон сжал губы; он был более чем встревожен. Как будто мужчина внезапно вспомнил что-то такое, что предпочел бы забыть.

— Нам всем придется с этим жить, — сказал Тайсон. — Все закончилось. Нет ничего, что нельзя выкинуть из головы, если постараться и если нет другого выбора. Сейчас не тот случай, Гильда. О чем-то таком я думал.

Ветер трепал коротко подстриженные волосы Тайсона — русые с легким рыжеватым оттенком. Но волосы спускались на лоб косой челкой и обвивались вокруг его правого уха, почти скрывая его. Резким движением ладони он отбросил непослушные пряди назад, открывая темный, набухающий синяк пониже виска.

— Маладор затеял драку, — сказал он. — Довольно дикую. Паралич прошел, как только я открыл панель. Он повернулся ко мне и сбил с ног. Я поднялся до того, как он успел снова ко мне подойти, схватил его за плечи и швырнул в отсек. Затем я ухитрился его запереть, пока он не помешал мне. Он вытянул руку вперед и попытался замедлить движение двери. Я с силой по ней хлопнул. Мне пришлось схватить его за руку и отталкивать назад дюйм за дюймом. Если бы он продолжал заклинивать панель в открытом состоянии, она бы могла все равно закрыться. Но я бы отошел назад — и у меня осталась бы одна его рука, оторванная до локтя. Обе наши руки могло отрубить, пока я боролся с ним; если бы панель пришла в движение, она, скорее всего, сработала бы как стальное лезвие. Но все равно мне распороло кожу на одну восьмую дюйма; потом я сдался, отдернул руку, и панель закрылась.

Тайсон вытянул руку, и в первый раз Блэкмор увидел темное пятно на дюйм ниже обратной стороны локтя; кровь уже начала сворачиваться.

Гильда немного пошатнулась, и Фаран что-то сказал шепотом, но Блэкмор этого не расслышал. Это мог быть вздох восхищения и одобрения, или наоборот, неодобрения за риск, на который решиться только безрассудный человек.

Было бы больше смысла, сказал Блэкмор про себя, если бы Тайсон позволил мужчине выйти, а затем снова бы с ним схватился, или зашел бы в отсек вместе с ним. Но даже так, если у него было оружие, почему он им не воспользовался во второй раз?

— Оружие… — сказал Блэкмор, — Не мог ли ты просто отступить назад и снова применить его?

Тайсон покачал головой.

— У меня его не было, — ответил он, — Маладор вырвал оружие у меня, когда я схватил его за плечи и толкнул в отсек. Думаю, он знал, что не сможет крепко его держать, потому что как раз в этот момент я поднял правую руку. Он отнял оружие так быстро, что это застало меня врасплох. Но я бы забрал трезубец обратно, если бы он не отбросил его от меня как можно дальше, когда ему представилась такая возможность.

— Он мог подобрать его снова, когда ты толкнул его в отсек, — сказал Блэкмор. — Почему же он этого не сделал?

— Панель уже закрылась, — ответил Тайсон. — Очевидно, у него не было времени осмотреться и узнать, где лежит оружие. Единственный способ, каким он мог предотвратить закрытие панели — просунуть руку в щель.

— Так теперь он заперт в отсеке с этим оружием, — вздохнул Фаран.

— Да, — подтвердил Тайсон. — Но оно не может прожечь дыру в стене из цельного металла или разрушить механизмы панели. Не забывайте — панель практически утоплена в массивный лист металла толщиной в несколько дюймов, и на ней нет ничего, на что он может подействовать.

— Ты уверен? — спросил Фаран. — Откуда мы знаем, на что способно оружие?

— Он рассказал нам в точности, чего оно не может делать, — сказал Тайсон. — Он рассказывал это нам полдюжины раз, но, если вы вспомните, он делал это эмпатически, когда мы просили его присоединиться к нам в учебной стрельбе. Это не то, что…

Тайсон указал на более сложное с виду оружие, которое все еще лежало на песке у ног Фарана.

— Мы обсуждали оба типа оружия; он сказал, что собьет ту чайку, помните? Это было до того, как он воспрянул духом и побежал к дамбе. Ненависть к пшеничным полям еще не овладела им. У него, наверное, был повод солгать нам…

— И мне это по-прежнему не нравится, — сказал Фаран.

— Помните, каким дружелюбным он был до того, как увидел пшеницу, — настаивал Тайсон. — Он был таким кротким… Гильда поверила ему, и я тоже. Он был так благодарен тебе за то, что ты спас его от голодной смерти. Я это чувствовал, временами он был словно… ну, словно какая-то бедная гончая, с которой плохо обращались и которую ты спас от злобных детей, таких жестоких, какими могут быть только дети — дети и дикари — потому что бездумная жестокость… это что-то особенное и отдельное…

Тайсон покачал головой.

— Ты знаешь, что я имею в виду. Есть благодарность и верность, которые тоже ни на что не похожи. У меня возникло такое чувство, что он бы умер за тебя — или за Гильду. То, что он смог обмануть тебя, когда речь зашла о возможностях ружья… Нет, я отказываюсь в это верить.

— У него могли быть свои причины — даже если то, что ты сказал о нем, правда, — заметил Фаран.

— Я верю всему, что он сказал нам до того, как взбесился.

— Хорошо, оставайся при своем. Но мне все еще не нравится мысль, что он заключен в тот отсек с оружием, о котором мы почти ничего не знаем.

— Я собираюсь вернуться, — сказал Тайсон. — Но не думаю, что у него есть хоть малейшая возможность выбраться из отсека. Я больше беспокоюсь о том, что он чувствует по отношению к Дэну. Я никогда не видел, чтобы человек так сильно взбесился и испытал такой приступ ярости. Он продолжал проклинать Дэна даже тогда, когда я боролся с ним, и его глаза были дикими.

Тайсон снова забеспокоился, и Блэкмор увидел, что Фаран разделяет это беспокойство.

— Плохо, — сказал Фаран. — Это может привести к разного рода осложнениям, и ни одно из них неприятно наблюдать. Мы не можем постоянно держать его под замком, но только если мы сможем договориться с ним и побороть его предубеждения…

— Мы можем попытаться, — сказал Тайсон. — Я поговорю с ним через звуковую трубку, и посмотрю, что можно сделать. Я напомню ему, что его не было бы в живых, если бы ты не забрал его с нами. Думаю, мы все еще можем урезонить его.

— Я пойду с тобой, — сказал Фаран. — Вероятнее всего, он послушает меня.

Он кивнул Блэкмору.

— Пойдем только я и Роджер, — произнес он. — Тильда может остаться здесь с тобой. Мы ненадолго.

 

Глава 5

Прежде чем Блэкмор успел что-то ответить Фарану, тот уже изменил свое решение. Он начал двигаться к Тайсону, но внезапно нахмурился и резко остановился.

— Это может подождать пять минут, — сказал он, возвращаясь к месту, где стояла его дочь. — Есть несколько вещей, касающихся Маладора и пшеницы, которые я собирался рассказать Дэну, когда Траулер появился из-за маяка, и мы увидели самолеты. Пока он не узнает, что трагически поредевшее население Земли будет думать о пшенице через сто лет, ярость Маладора останется ему непонятной. Думаю, ему надо узнать это прямо сейчас. Так мы можем прийти к взаимопониманию.

— Взаимопониманию? — переспросил Тайсон. — Я не вполне…

— Нам надо стать ближе друг к другу. Потому что я собираюсь в долгое путешествие, и я сомневаюсь, что в нем будем участвовать только мы трое — и Маладор. Решать Дэну. Но я не хочу, чтобы Дэн оставался в неведении, когда это абсолютно не обязательно. Я могу уделить этому несколько минут, если ты вернешься и убедишься, что Маладор не вышиб себе мозги о стену отсека и не валяется на полу. Никогда не знаешь, что такому взбешенному человеку может прийти в голову. Сомневаюсь, что он навредил себе, но тебе лучше убедиться.

— Боже милостивый! — сказал Тайсон. — Что если он обратит оружие против себя самого? Об этом я не подумал.

— Подумай об этом теперь, — вздохнул Фаран. — Но если от этого тебе станет легче, я скажу, что это почти невозможно. В первый раз в своей жизни он узнал, что значит смотреть на звезды, вдыхать соленый морской воздух, бродить по пляжу с солнцем и ветром в волосах, не думая, что он умрет — и скоро.

— Есть нечто большее, отец, — сказала Гильда, — Это знание, что ты рядом с людьми, которые о тебе заботятся.

— Думаю, он знает, что мы заботимся — или заботились — о нем, — подтвердил Тайсон. — Ты могла забыть то, что я говорил о гончей. Это прозвучало не так, как мне хотелось. Я просто думал о том, насколько он, казалось, был благодарен — тебе и твоему отцу. Но если человек становится одержим убийством, немного сложнее о нем заботиться.

— Поэтому я не хочу, чтобы Дэн судил его слишком строго, — сказал Фаран. — Чем быстрее он узнает правду, тем лучше. Хорошо — посмотрим, что ты можешь сделать. Поговори с ним, если хочешь. Скажи ему, что я скоро приду. Если не удастся тебе, я почти уверен, что он послушает меня. Если мы хоть немного сможем унять его ярость, это поможет.

Тайсон положил руки на талию Гильды, притянул ее ближе и легко поцеловал в щеку, прежде чем повернулся и направился обратно к волнолому; сначала он пересек линию прибоя, как будто рокот волн стал ему настолько хорошо знаком, что каким-то образом успокаивал, и он не хотел расставаться с этим дивным звуком.

В любое другое время легкость объятий позабавила бы Блэкмора, так как они сильно отличались от тех, которыми молодые люди обменялись несколькими минутами ранее, и Тайсон должен был знать, что Дэн не мог их не видеть. Но его мысли были слишком мрачными, чтобы оставалось место для развлечения — и, кроме того, это была не слишком удивительная вещь. Не важно, какого уровня близости достигли их отношения; есть мужчины, которые становятся сдержанными в присутствии отца и даже, иногда, в присутствии человека более старшего возраста. Он надеялся, что Тайсон и Тильда не думали так о нем, но десять лет, в конце концов, это большая разница.

Блэкмор был почти уверен, что Фарана обрадовали эти быстрые объятия, так как Дэн внимательно следил за ученым в те двадцать или тридцать секунд, пока Тильда и Тайсон оставались очарованными, а рокот прибоя сливался со стуком сердец.

Мгновение Фаран молчал, его взгляд был прикован к высокому, гармонично сложенному мужчине, который, казалось, обладал странным свойством — Блэкмор заметил это и раньше — он выглядел на значительном расстоянии таким же высоким, как и вблизи. Затем Фаран повернулся и указал на дамбу.

— Я бы начал с точного рассказа о том, чего ты достиг, вырастив эту пшеницу, — сказал он. — Затем я подумал, что будет мудрее сначала рассказать тебе о темной стороне… что ж, думаю, я смогу тебя убедить: иногда что-то, что сначала кажется темным, может измениться и стать сияющей надеждой.

— Наверное, ты имеешь в виду, что… по-твоему, мне понадобятся бинты, чтобы перевязать рану. Если Маладор ненавидит меня так, как кажется…

Фаран улыбнулся.

— Полагаю, рана уже нанесена — просто самим знанием, что тебя ненавидит кто-то, кого ты никогда не видел, кто-то, кому ты ничего не сделал, кого ты, в меру своих знаний, спровоцировал. Тот факт, что он прибыл из далекого времени, не делает рану менее болезненной.

— Но это вызывает ощущение несправедливости, — сказал Блэкмор. — Не важно, что он за человек. Когда кто-то нерационально тебя ненавидит, это — как удар ниже пояса. Ты спрашиваешь себя, почему, но ответа нет.

— Боюсь, ответ есть, — вздохнул Фаран. — Что касается ранения — потока крови не будет. Время, из которого мы только что вернулись, не может нанести тебе прямой физический удар, когда Маладор там, где он сейчас. И я не думаю, что ты захочешь попасть в то время, когда услышишь, о чем я собираюсь тебе рассказать.

Будущее, да — но не то. Вот почему тебе важно узнать, что мы о нем выяснили. Начало двадцать второго века указывает, как, возможно, ни одно другое время, во что превратится жизнь на земле через тысячу лет.

Если бы мы отправились в будущее на тысячу лет и не обнаружили и следа твоей пшеницы — у нас был бы повод почувствовать, что битва проиграна. Но мы нашли не просто следы. Не сегодняшнее поле, конечно, но урожай в пятьдесят тысяч раз обильнее.

Но не только это поле тысячи раз повторялось по всей Земле. Яблочные сады, акры сливовых, вишневых и грушевых деревьев, банановые и дынные плантации и поля золотой кукурузы — все использовали почвенно-восстановительные технологии, которые ты изобрел.

Блэкмор был практически уверен: судя по тому, как пристально смотрел на него Фаран, на его лице, вопреки волевому усилию, отразилась странная смесь удивления и неверия. Он с трудом сохранял твердость в голосе.

— Я думал, это едва ли возможно через тысячу лет, — сказал он. — И когда я подсчитал, чего это будет стоить…

— Цена почти разорит все народы Земли, — сказал Фаран. — Видишь ли, в начале двадцать второго века нации все еще разделены. Но они объединены в свободную конфедерацию. Конфедерация такого рода позволяет тирании на уровне принятия решений процветать сильнее, чем позволило бы Мировое Государство, где тирания была бы намного строже ограничена. К сожалению, это произойдет, хотя, с другой стороны, получится не такая уж плохая правительственная система. По крайней мере, она устраняет войну.

Фаран на секунду остановился, чтобы посмотреть на море, как будто серая необъятность Атлантики символизировала для него высоту, глубину и ширину правительственных систем, которые создавались и уничтожались с самого Начала Времен.

— Есть два способа, — сказал он. — Попытаться вновь постичь особые свойства, которые отделяют один век от другого. Ты можешь заставить тысячи ученых писать книги о времени в кабинках без стен, и ты получишь множество томов для консультации в удивительно короткое время. Но сейчас я едва ли выбрал бы этот способ.

Второй способ, возможно, лучший — попытаться вновь ухватить внутреннюю сущность времени, рассмотрев, как — и до какой степени — доминирующие характеристики могут быть сформированы эпохой, непосредственно предшествовавшей изучаемому периоду. Ты игнорируешь все, кроме характеристик, выделяющихся настолько, что их отсутствие бросается в глаза.

Возможно, прямо в яремную вену, как внезапно выпрыгнувший на дорогу оборотень. Как я уже говорил, за исключением некоторых неожиданных катаклизмов, век обычно не является достаточным промежутком времени для решительных изменений; тени просто удлиняются и сгущаются.

Хорошо. Сначала подумай о начале двадцать второго века как о времени неуклонно сгущающихся теней. О времени, также, в котором технологии, особенно в отраслях, связанных с созданием оружия, совершили существенный скачок вперед. Ты можешь не придавать этому значения, если думаешь, что при отчаянной нужде, когда люди столкнулись с голодом, им не понадобится оружие.

Теперь представляю еще один фактор, самый важный из всех. Тирания, часто бессознательно мотивированная, и к ней склонны — я говорю, конечно, о признании ее необходимости — даже люди доброй воли.

Существует множество различных видов тирании, и некоторые объясняются жадностью или безумной жаждой власти. Но один лишь страх может вызвать самый ужасный вид тирании. В начале двадцать второго века на уровнях принятия решений сотни мужчин и женщин стали безжалостными тиранами просто из-за Большой Паники.

— Большой Паники? — с любопытством спросил Блэкмор.

— Да, не могу придумать названия лучше, — кивнув, сказал Фаран. — После долгих лет голода, лишений и человеческих несчастий, когда люди повсюду умирали как мухи, человек может подчиниться страху настолько, что его не обрадует внезапная перемена к лучшему. И его эмоции и разум становятся почти патологически искаженными.

— Но я не понимаю, как это сделает его тираном.

— Слушай внимательно; думаю, ты поймешь. Человек задаст себе все возможные мучительные вопросы. Сколько может продлиться изобилие еды в нескольких отдельных районах? Что если какая-то будущая болезнь растений уничтожит все усилия? Не будет ли ошибкой распространять даже маленькую его часть?

Почему некоторые люди становятся скрягами? Обычно потому, что во время их молодости они терпели лишения, запавшие им в память. Испытать их снова было бы немыслимо, и они продолжают копить в десять, двадцать раз большее состояние, чем им может понадобиться — или в тысячу раз большее.

Ты не понимаешь? Люди на уровне принятия решений, таком болезненном, могут искренне поверить, что, отказавшись распространять доступную еду там, где она очень нужна, они действуют трезво и дальновидно, в общественных интересах. Вся пшеница должна накапливаться и храниться за высокими стенами, подняться на которые для голодающего человека равносильно самоубийству.

Через тысячу лет будет все равно достаточно еды — но это может оправдать утаивание, возможно, ее трети, просто в меру предосторожности. Однако ничто не может оправдать сохранение оставшихся двух третей, их укрывание от голодающих. На самом деле, спрятано было девять десятых. В некоторых областях — все поля. Голод в Восточной Индии не может сравниться с теми ужасами, которые мы видели.

Фаран снова взглянул на море, как будто он все еще видел под водой город ужасных ночей, но превратившийся из тюремной метрополии в мегаполис, в котором не было сделано ни одной попытки оградить жителей от саморазрушения, когда они сражались друг с другом за остатки пищи или прыгали с высоких террас на темные тротуары далеко внизу.

— В одной вещи я не уверен, — продолжил Фаран. — Узнал ли Маладор твою пшеницу по отличительным характеристикам, и осознал ли, что он в одном времени с ненавистным символом из прошлого, который все еще можно атаковать и уничтожить? Жестокость его легко понять. Вплоть до этого момента пшеница, которую ты вырастил, должна была казаться человеку из двадцать второго века навсегда спасенной от человеческой ярости просто потому, что и пшеница, и ее создатель перестали существовать. Ты не можешь покарать мертвого. Но когда он осознал, что он заблуждался…

Что ж, это кажется наиболее возможным. Он на самом деле узнал поле. Вполне понятно, что он разъярился сверх меры, увидев нечто настолько похожее на многие охраняемые поля, которые делали призрак голода таким ужасно реальным для него.

С другой стороны я понимаю, что грубые наброски твоего поля были везде. Грубые — но достаточно точные и детальные. На них виднелись маяк, дамба, отдаленный волнолом, похожий на скелет кита, севшего на мель на песчаной отмели, широкий изогнутый пляж, и даже то, как несколько стеблей пшеницы высились над дамбой с той стороны.

Очевидно, поле в том виде, в каком оно существует сейчас, не укрылось от внимания фотографов, наделенных достаточной интуицией; они знали, что участок вскоре станет легендарным. Скорее всего, микрофильмы воспроизводились на широких экранах на протяжении многих лет, прежде чем люди, принимающие решения, поняли, что это не слишком хорошая идея — привлечь внимание голодающих мужчин и женщин к чему-то, что могло их озлобить. В итоге люди захотели бы узнать, почему поле пшеницы, выращенное век назад, так высоко ценилось, а все, что произошло от него, не представляло для них никакой выгоды.

Теперь Фаран смотрел на Блэкмора так, как будто чувствовал: то, что ему пришлось сказать, он бы предпочел оставить невысказанным.

— Когда такая ярость и ненависть развивается тайно, дело может принять скверный оборот. Граффити. Ты знаешь, где чаще всего можно на них натолкнуться, и в словесной, и в изобразительной форме. Все в начале двадцать второго века могли прочитать то, что сказано о пшенице, которую ты вырастил; искушение добавить один-два комментария к грубому рисунку и какому-нибудь грязному символу временами становилось непреодолимым. Ненавистные поля на ненавистных…. Вот так.

— Вот та темная сторона картинки, к которой ты обещал в конечном итоге подойти, — сказал Блэкмор. — Ты сказал, она может показаться мне темнее, чем тебе — и ты прав. Я всегда думал о своей пшенице как о чем-то… что ж, довольно светлом. Мне приходилось так думать. А в граффити нет ничего светлого, и не важно, где оно находится.

— Время сотрет все. Послушай меня, мальчик. Человека и его труды могут проклинать в одном времени и ставить на высокий пьедестал в другом. Уверен, так и случится.

Фаран посмотрел куда-то в сторону, на участок пляжа между волноломами и дамбой; когда он продолжил, Блэкмор был почти уверен, что ученый хорошо представлял, о чем говорил.

— Мы все были на пляже, — произнес Фаран. — У Маладора было оружие. Он показывал нам, как с ним обращаться. Мы попросили его продемонстрировать оружие — скорее для того, чтобы удовлетворить наше любопытство. Над морем носилась чайка, и нам было интересно, как быстро он собьет ее. Затем хотел попытать свои силы Роджер. У меня не было большого желания, как я уже сказал, и я не уверен, что смог бы управиться с этим аппаратом, даже если бы моя жизнь зависела от него.

Маладор уже рассказал нам, что триединое оружие могло сотворить с разумом — как тебе надо легонько ткнуть человека, чтобы заставить его идти, и когда начнется паралич. Мы никогда не думали, что когда-нибудь используем оружие против самого Маладора. Для Роджера эта штука стала словно бы игрушкой — сияющей безделушкой.

Тот человек сказал нам, что оно может сделать живое существо беспомощным, поэтому выследить человека не будет составлять труда… — Фаран потряс головой, черты его лица немного ужесточились. — Через сто лет наказание за убийство животного — смерть. А наказание за убийство человека куда менее строгое. Иногда никто даже не интересовался, что стало с пропавшим родственником или другом.

— Пожалуйста, папа! — сказала Гильда. — На самом деле мы не видели, как кого-то выслеживают. Все, что мы видели, было довольно плохо. Если мы продолжим вспоминать все, что слышали…

Фаран кивнул.

— Конечно, ты права. Не стоит об этом задумываться. Я мог бы вспомнить дюжины таких вещей, как каннибализм, но я не собираюсь. Если человек доведен до такой крайности, что ему приходится резать и есть своих собственных…

— Нет, папа… пожалуйста.

— Я просто хотел, чтобы Блэкмор знал, как редко случалось человеку того времени заснуть ночью с чистой совестью. Подумай об этом, мальчик. Если они совершили отвратительное преступление против твоей памяти и пшеницы, это не должно тебя сильно беспокоить. Это было неизбежно в таких обстоятельствах.

Фаран снова остановился. Но в этот раз его взгляд не был устремлен к морю. Вместо этого он посмотрел вниз, на свои загорелые ноги — замечательно крепкие для мужчины шестидесяти трех лет — и Блэкмор был почти убежден, что Фаран спрашивает себя: что бы он почувствовал, если бы был вынужден расстаться с одной из них ради спасения жизни.

Не то, чтобы такая героическая мера была возможной; насколько знал Блэкмор, люди в здравом уме ничего подобного не предпринимали. Палец руки или ноги, да. Об этом он слышал.

— В первый раз у Маладора появилась возможность по-настоящему осмотреться вокруг, увидеть весь пляж, дамбу, и столько пшеницы, сколько мы смогли разглядеть отсюда, — сказал Фаран. — Я уверен только в том, что он перестал показывать нам, как обращаться с оружием, и обвел пляж глазами, сначала посмотрев на волнолом, а затем на дамбу.

В то же мгновение он начал трястись и сжимать оружие сильнее. Его глаза сузились, темный румянец выступил на его скулах. У него был вид человека, трясущегося от ярости. Но то ли от того, что он узнал пшеницу с рисунков, которые видел, то ли он разъярился просто от того, что она была обнесена высокой стеной… что ж, обе догадки могут быть верны.

Я только знаю, что он развернулся и побежал к дамбе, все еще крепко сжимая оружие. Он уже был на другой ее стороне, прежде чем Роджер преодолел половину пляжа.

Роджер мог сделать несколько вещей. Если бы он был меньше удивлен, то смог бы применить триединое оружие до того, как Маладор достиг стены. В противном случае он смог бы преследовать беглеца среди пшеницы. Он даже мог бы попытаться развить большую скорость и поскорее добраться до стены. Но ты должен помнить: мы понятия не имели, что нашло на этого человека.

Ну, то есть не прямо тогда. Позднее мы сложили два и два — или умножили шесть на восемнадцать — и решили, что можем догадаться о его мотивах. Но к тому времени он был далеко в пшенице.

Мы поняли, что есть несколько вещей, которые можно сделать. Он был чужаком в чужом времени. Чуждом ему. Казалось вероятным, что вскоре его припадок безумия утихнет, он запаникует и вернется на пляж.

Больше всего мы боялись того, что он побежит дальше по полю, обнаружит хозяина пшеницы и…

— Он обнаружил, — сказал Блэкмор. — Если бы вы преследовали его, я бы не пострадал так сильно, как морально, так и физически.

— Ты имеешь в виду, что он уже нападал на тебя с этим оружием? О Боже…

— Дважды, — ответил Блэкмор. — В первый раз он выстрелил в меня через окно летней резиденции, где я отдыхал. Во второй раз он выстрелил из пшеницы в астро-самолет, когда я преследовал его. Именно поэтому я разбился…

— Мы уже хотели бежать за ним, когда астро-самолет появился из-за дамбы. Нам потребовалось немало времени, чтобы решить, какие меры лучше предпринять. Боюсь, что мы слишком сильно полагались на его возвращение. Мы подумали, что лучше остаться и подождать.

— Для меня это не имеет значения, — сказал Блэкмор.

— Буду благодарен, если ты воздержишься от обвинений до того, как я расскажу тебе, почему мы ждали, — сказал Фаран. — Если он был вооружен и действовал таким образом, то я бы не хотел, чтобы он вернулся на пляж, где оставалась только Тильда. Что если бы он использовал оружие против нее? А поле, которое ты вырастил, огромно. Поисковая команда, состоящая из двух мужчин, могла потеряться в нем на долгие часы. Конечно, только Роджер мог пойти туда. Но он очень не хотел оставлять меня и Тильду одних. Я изобретаю оружие, но не использую его для самозащиты, и только он владел трезубцем — или так думал. И он считает, что мой остеоартрит немного замедляет мои физические реакции, что, возможно, чепуха. Но все равно…

— Но в конце концов вы бы пошли за ним? Ты только что сказал…

— Все трое, — ответил Фаран. — Но одна мысль о том, что Гильда бредет по пшенице, возможно, случайно отстав от нас, а Маладор на свободе… Сначала я отказывался рисковать, и Гильда потратила, по крайней мере, двадцать минут, чтобы убедить меня, что я недооценивал ее возможности. Затем мы увидели твой астросамолет…

На мгновение на губах Фарана появилась легкая улыбка.

— Должно быть, прошло не меньше часа, пока мы спорили о том, что делать. Когда человек в таком напряжении, иногда он совершает безумные вещи. Ты видишь, солнце почти над головой. Но полтора часа назад было еще жарче, и Гильда с Роджером пошли купаться, оставив меня здесь вариться на солнце как новоанглийского омара. Мне надо было остыть еще больше, чем им, потому что я злился на Тильду сильнее, чем когда-либо. Она думала, что хрупкая девушка восемнадцати лет может шагать по пшенице, не отставая от выносливого Роджера. Да, и не уступая ему в способности к самозащите.

— Дело не в физической силе, папа, а в уверенности, — сказала Гильда. — Это ценное качество для женщины.

Блэкмор не смотрел в сторону дамбы, когда услышал высокий женский голос, превратившийся в то, что (показалось ему поначалу), могло быть только истерическим криком.

Он резко повернулся и посмотрел в ту сторону, прикрывая глаза ладонью от солнца. Фаран и его дочь обернулись так же быстро.

Это была не истерика, но крик. Он осознал случившееся, когда увидел, как его жена спускалась к дамбе, не переставая махать ему; она двигалась так быстро, что Блэкмор испугался — в любой момент она может потерять равновесие и упасть.

Ему надо было окликнуть ее и попросить идти аккуратнее и не рисковать, напомнить, что ей нет нужды так спешить теперь, после крушения астро-самолета, болезненного пробуждения, нападения мужчины из будущего и поединка с использованием слепящего оружия. Дэн рассказал жене обо всем этом и о многом другом — но мысленно; она достигла пляжа раньше, чем он успел сказать хоть слово, и теперь бежала к нему по песку.

В следующий миг она была в его руках, напряженная, ее пальцы запутались в его волосах.

— Когда ты не вернулся, мне оставалось только одно, — выдохнула она. — Ничто не могло остановить меня; я побежала через пшеницу, и тебе следовало знать, что я так сделаю.

— Я не знал, — сказал он, гладя ее волосы. — Вынужден признаться… Я думал, ты будешь ждать, пока я не вернусь, потому что я все-таки отсутствовал не было слишком долго.

— Нет? Очевидно, ты не понимаешь, насколько долго, иначе ты бы не говорил так. Где астро-самолет? Ты догнал его? Кто эти люди?

— Астро-самолет разбился, и его унесло течением, — ответил Блэкмор. — Его обломки — по крайней мере, мне так сказали.

Она оттолкнула голову Дэна от себя, и посмотрела прямо ему в глаза; во взгляде жены Дэн прочитал невероятный, невиданный прежде страх.

— Дэн, почему ты всегда говоришь так, как будто с тобой случилось что-то ужасное, что ты хочешь от меня скрыть? Если тебя заставили опустить самолет, и он разбился — почему тебе нужно притворяться, что в этом есть что-то забавное? Твое тело тоже могло унести в море!

— Хорошо, такое могло случиться. Катастрофа была просто сокрушительной — по крайней мере, для самолета. Тот человек снова попытался убить меня, из пшеницы. Он разрушил почти все мои приборы, и я долго снижался, меня отнесло за дамбу и в море, где воды было едва ли по щиколотку. Только чудо спасло самолет от взрыва. Но они вытащили меня.

— Кто, Дэн?

— Я, но не без помощи других, — сказал Фаран. — Эта помощь была очень важна. Я Филипп Фаран. Блэкмор не знал, что у меня есть дочь, но я всегда знал, что у него есть жена. Средства массовой информации позаботились об этом, но должен сказать…

Веселые искорки блеснули в глазах Фарана.

— Это было бы тратой времени — а у нас его не оставалось — проклинать СМИ за неточность твоего образа на диске. Слишком сильный, ослепительный блеск может вызвать зависть… ну, людей менее удачливых, чем Блэкмор, а журналисты, возможно, хотели избежать такой реакции.

Хелен Блэкмор смотрела на Фарана так же сурово, как и на своего мужа. Но теперь в ее глазах было не только волнение, но и облегчение и благодарность. Выражение ее лица на секунду озадачило Блэкмора, пока он не вспомнил, где до этого видел такой взгляд. Он видел его на старых фотографиях мужчин, первыми высадившихся на Луну. Это было после того, как они вернулись на Землю, сняли скафандры и сели, чтобы дать интервью; но их мысли все еще находились в двух тысячах миль от Земли, в лунном кратере, позолоченном солнечным светом, и на дне моря, которое на самом деле не было морем, которое напоминало загадочную пещеру.

Именно Фаран рассказал Хелен все, что ей следовало знать; время от времени ученый указывал вдоль пляжа на волнолом. Когда он закончил, Блэкмор не удивился, что всего через секунду они пошли вдоль пляжа в направлении волнолома. Хелен, как он догадывался, не успокоится, пока сама не увидит машину времени.

 

Глава 6

Время бежит очень быстро при естественном ходе событий, идет ли речь о времени людей или каком-то ином времени — Блэкмору это было очень хорошо известно. Но ему редко приходилось замечать, что время пролетает так быстро, как в тот час, когда Фаран водил их по машине.

Казалось, они прошли от отсека к отсеку — от ошеломляюще невероятных до просто чудесных помещений — за несколько минут, самое большее, за десять или пятнадцать.

А еще Блэкмор знал, что в жизни человека есть моменты, до того наполненные поразительными откровениями, что разум заключает их в сияющий кокон, который остается в стороне от остальных воспоминаний, от колыбели и до могилы.

Теперь они стояли в металлическом отсеке, освещенном бледно-синим светом, льющимся из того, что Фаран назвал иллюминатором. Он был примерно двадцати футов в длину и десяти в ширину, и через него были отчетливо видны волнолом и узкая полоска сияющего пляжа.

— Когда сканеры активируют основное поле и машина приходит в движение, — сказал Фаран, — вы видите временами непрерывное мерцание. Но также появятся и картинки. Тем не менее, они очень быстро исчезнут, и если вы не будете очень внимательными, то пропустите целое столетие, возможно, три сотни лет.

Несколько вопросов беспокоили Блэкмора; он был почти уверен, что огромные, разрушительные волны Реки Времени, которые нахлынут или отступят прежде, чем путешественник сможет остановиться в одном определенном времени, на одном определенном участке берега Реки Времен.

Но до того, как Дэн задал свои вопросы, Фаран сказал:

— Мне придется оставить вас на секунду. Мне надо поговорить с Роджером о проблеме, которую нам создал Маладор; не думаю, что смогу дальше это откладывать. Учитывая напряжение, которое вы испытали, представляю, как вы будете рады нескольким секундам спокойствия и тишины.

Он улыбнулся, кивнув в сторону иллюминатора.

— Если вы предпочтете вместо этого немного отвлечься — не надо путать это с тишиной — можете попытаться представить, что окно — это хрустальный шар. Кто знает? Может быть, вы увидите будущее, не путешествуя во времени.

Поскольку за окном и в самом деле открывалось будущее, предложение было занимательным и актуальным, несмотря на то, что Блэкмор был уверен: Фаран говорил шутя и его улыбка стала бы шире, если бы он на секунду представил, что его слова восприняты всерьез.

Определенно, в предложении нет ничего серьезного, подумал Блэкмор про себя — по крайней мере, ему так казалось. Но когда Фаран кивнул и оставил их вдвоем, скрывшись за движущейся панелью, Блэкмор никак не мог решить, насколько серьезно его жена восприняла это замечание.

— Почему бы нам не попробовать, Дэн? — сказала она. — Обычный хрустальный шар совсем бы меня не заинтересовал — разве что мне было бы нечем заняться, а он оказался бы под рукой. Но подумай, Дэн — окно действительно видело будущее. Что если на нем запечатлелись какие-то неведомые астральные картины, которые можно разглядеть, если сконцентрироваться на них.

— Астральные! В первый раз слышу, как ты используешь это глупое слово. Ты имеешь в виду паранормальные. «Астральный» — это относится к ложным гаданиям медиумов, которые читают твою судьбу по чайным листьям.

— Хорошо, тогда паранормальными. Почему бы нет, Дэн? Попытка не пытка.

— Потому что ты знаешь, как я отношусь к хрустальным шарам. Я полагал, ты думаешь то же самое.

— Но тебе не надо в это верить. Не всерьез. Ты всегда интересовался Чарльзом Фортом и теми странными книгами, что он написал век назад. Что касается того, как… ну, мы думали, что звезды могут быть просто точками света, пробивающегося сквозь дырочки, которые кто-то проколол в небе. Однажды ты мне сказал, что не можешь представить ничего более глупого. Но все равно я вижу, что его слова очаровали тебя. Держу пари, если бы у тебя была возможность проверить…

— Хорошо, ты выиграла, — сказал Блэкмор. — Но только пока Фаран не вернулся.

Кроме боли в глазах, попытки посмотреть в окно не принесли никаких результатов, как заметила Хелен; целую минуту Блэкмор не опускал глаза, как будто боясь, что жена посмотрит в его сторону и обвинит его в жульничестве.

Внезапно она закричала, и ее пальцы сжались на его запястье. Они давили, причиняя ему боль, но перемены, которые совершались там, где волнолом рассекал узкую полоску пляжа, происходили так быстро, что первое время Дэн мог только смотреть туда.

Пляж отступал и растворялся, пески бежали к морю, но таяли до того, как достигали линии прибоя. Сама линия прибоя исчезала, как и волнолом.

Казалось, все за окном таяло и растворялось в пустоте, уступая место мерцанию, не отличимому от того, о котором рассказывал Фаран.

Или, по крайней мере, казавшемуся неотличимым; мерцание возникало в промежутках между несколькими быстро появляющимися и исчезающими картинками.

Там были бесплодные серые пустыни и бурные моря. Также там были рушащиеся здания и огромные неподвижные машины, резко выступающие на фоне набухшего красного диска садящегося или поднимающегося солнца, лучи которого рассеивались по земле.

Там были черные пристани и множество кораблей, и редкие полоски открытой местности, где почти вся растительность выглядела так, будто была охвачена огнем, или уничтожена морозом, или сметена ураганом.

А затем постепенно земля снова стала зеленой; появилось изобилие растительности, включая сады фруктовых деревьев.

Когда мерцание возобновилось, возможно, в двадцатый раз, и ногти Хелен так больно впились в кожу Дэна, что ему пришлось повернуть запястье, не отнимая ее руки, послышался голос Фарана:

— Датчики времени сброшены! Мы не знаем, как это могло произойти, так как Роджер этого не делал. И никто не делал, кроме… Это, определенно, был не я, и это не могла быть Тильда.

Блэкмор повернулся, слишком сильно пораженный, чтобы понять смысл того, что Фаран пытался сказать им.

Фаран стоял у панели; он невероятно побледнел: если бы он так выглядел несколько минут назад, когда не произошло ничего из ряда вон выходящего, то Блэкмор подумал бы, что ученый был на грани обморока.

— Машина полностью вышла из-под контроля, — продолжал Фаран, с такой слабостью в голосе, что страх Блэкмора стал еще реальнее. — Мы уже миновали то время, в которое путешествовали — на три или четыре века, по крайней мере. И ничто не может остановить машину от путешествия во Времени на полмиллиона лет. Ты понимаешь, что это значит, Дэн? Полмиллиона лет!

Фаран мог бы продолжить и рассказать Блэкмору больше, если бы в иллюминаторе не появилась картинка, на которую он не мог не обратить внимания, картинка почти сногсшибательная, как ему показалось.

Это был белый и блистательный город, и, казалось, он возвышался до самых звезд. Это был самый прекрасный город, который Блэкмор когда-либо видел.

Через секунду он исчез.

 

Глава 7

Что действительно не удалось, так это жеребьевка — кто первым выйдет наружу.

После семи часов, шести минут и несчетного числа секунд машина подарила им новую проблему, прекратив полет во Времени. Проблема возникла на основном тангенциальном поле, расположение которого Фаран пытался и не сумел объяснить Блэкмору; они находились в столь отдаленном времени, что не было возможности определить точную длину путешествия посредством тщательного изучения показаний приборов. Фаран говорил о четырехстах тысячах и полумиллионе лет, но потом признал, что скорее речь идет о семистах тысячах лет. Он настаивал на разумном пределе погрешности, но Блэкмор подумал, что немного проблематично верить в то, что разница между тремя или четырьмя сотнями тысячелетий может считаться критичной.

Он не видел смысла сейчас спорить об этом с Фараном; дело в том, что они столкнулись с проблемой, требовавшего более срочного решения.

За иллюминатором простиралось изобилие растительности, и не просто тропической. Судя по открывшемуся за окном виду, в растительной жизни было что-то чудовищное, что-то, казалось, выходившее за пределы границ, поставленных природой в размерах, окраске и структуре — и особенно в размерах — цветущих растений.

И кто-то должен был первым ступить в это неизвестное болото. Не так важно, кто будет вторым или третьим, так как именно первый, скорее всего, станет последним по части шансов на возвращение.

Тайсон сразу предложил тянуть жребий, но Блэкмор обнаружил, что настаивает — это не должны быть соломинки.

— Жребий полностью зависит от случая, — указал он, игнорируя скептический взгляд в глазах Тайсона. — И есть обстоятельства, которые определяют, каковы будут шансы. Или, если пожелаешь, как упадут кости. А еще… там растения. А я эколог. Это обстоятельство полностью соответствует несчастливой соломинке. Вот я ее и вытянул.

Это заявление горячо оспаривали и Фаран, и Тайсон. Но его логика была непреодолимой, и, в конце концов, он добился своего.

Несколько минут спустя Дэн стоял на вершине машины, на высшей ступеньке узкой металлической лестницы, которая спускалась на сорок футов к земле.

Блэкмор посмотрел вниз, прежде чем спускаться, и на мгновение у него возникли сомнения: когда он достигнет основания машины, удастся ли ему отыскать твердую землю, на которую можно встать.

Было ли это предположение диким? За несколько лет до первой высадки на Луну подобный страх сильно повлиял на разработчиков миссии «Аполлон». Появилась мысль, что лунная поверхность может оказаться хрупкой конструкцией, возможно, похожей на порошкообразную пемзу; если человек наступит на нее, то провалится сквозь эту тонкую кору, и рухнет, возможно, на несколько сотен футов, разбившись насмерть. Даже тот факт, что лунный модуль, несмотря на его огромный вес, приземлился, не провалившись вниз, не исключал такой возможности, так как широкое основание обеспечивало ровное распределение веса и позволяло шаттлу удержаться на тонкой внешней коре так же легко, как плоту на поверхность моря.

То, что увидел Блэкмор, когда посмотрел вниз, было совсем не похоже на пемзовую структуру, которую астронавты с «Аполло» не обнаружили, да и не ожидали обнаружить, после того, как лунные пробы отправились на Землю; земляне узнали, насколько твердой была лунная поверхность — по крайней мере, на большинстве участков.

То, что увидел Блэкмор, когда посмотрел вниз, было более озадачивающим и… да, пугающим. Он никогда не видел растительности столь обильной и разнообразной. Но, хотя она не напоминала минеральные составы, которых не выявили лунные пробы и человеческие эксперименты, она была, определенно, морской — даже не водной. Перед ними простиралось живое море растительности с огромными изгибами приливов и кружащимися в них поперечными нитями — синими, зелеными, алыми, фиолетовыми и черными.

Черные завитки внушали ему наибольшую тревогу. Нет, лучше назвать это острой озабоченностью на грани тревоги. Но в данных обстоятельствах озабоченность — уже довольно плохо. На морском плоту такой легкой конструкции едва ли сможет устоять человек — если подтвердятся его опасения.

Что если поверхность, кажущаяся почти нерушимой, была лишь обманом и ловушкой? Конечно, не делом рук человека. Природа могла создать ловушки и западни такие же опасные и обманчивые. Между гигантскими цветами различных оттенков — некоторые из них были такими яркими, что он не мог смотреть на них, не прикрывая глаз — и качающимися пальмовыми листьями пяти или шести футов в ширину, находились те самые темные области.

Они напоминали пленку на непрозрачной ткани, которая меняла цвет, когда на нее смотришь, становясь светло-голубой, а затем снова черной как смоль. Может, это не просто непрозрачность, а пустота? Не отсутствие ли вещества иногда создавало точно такие же иллюзии?

Что если первый шаг, который он сделает между цветками и качающимися пальмовыми листьями, станет последним? Что если он упадет сквозь цветочную сеть на землю, на клубок корней далеко внизу, и мгновенно умрет от последствий падения?

Внезапно Блэкмор обнаружил, что думает об окружающем мире по-другому. Не как о море растительности, а просто как о вершине тропического леса с утесом, возвышающимся справа, там, где машина появилась из другого моря — обширного океана Времени. Она повисла на краю пропасти, и как только он спустится и сделает несколько шагов вперед, — опрокинется за край, упадет на землю и сразу же умрет.

Но то, что машина появилась точно в этой точке, в таком необычном и сомнительном положении, было бы слишком большим совпадением с точки зрения здравого рассудка; через несколько секунд он отказался воспринимать такое совпадение серьезно, и это помогло ему осознать: первая возможность максимально далека от истины.

Когда устройство для путешествий останавливается после долгого пути (неважно, во Времени или в Пространстве), для пассажира, выходящего наружу, столкновение с немедленной опасностью более чем вероятно, так как на Земле опасные ловушки были широко распространены.

Решив, что закон средних величин на его стороне, Блэкмор спустился вниз, не позволяя себе снова задумываться о том, что может случиться, если он слишком сильно положится на закон, который небезосновательно ставили под сомнение многие серьезные люди.

В тот миг, когда он достиг основания машины и сделал два осторожных шага вперед, все его страхи вернулись. И на сей раз его охватила не острая озабоченность, просто напомнившая о себе, а подавляющая тревога.

Он начал вязнуть. Его ноги тонули в чем-то сыром, и гигантский цветок закрылся над ним со свистящим звуком, почти задушив его; лепестки хлестали человека по лицу и мешали удерживать равновесие.

Блэкмор опускался все ниже, вскинув обе руки в тщетной попытке сохранить вертикальное положение. Он почти упал вперед, растянувшись в неуклюжей позе; так бы и случилось, если бы растительность не так туго обвивалась вокруг него, утягивая Дэна назад, и если бы его ноги не погрузились в какую-то густую массу от щиколоток до коленей.

Ужасная мысль, что он мог вступить в зыбучие пески, внезапно заставила его осознанно попытаться сделать то, что он делал случайно: броситься вперед и во весь рост растянуться на земле, чтобы равномернее распределить свой вес. Но это становилось все сложнее сделать, так как влажность уже затянула, словно осьминог, его колени; в тот момент, когда Блэкмор пытался наклониться вперед и распластаться на земле, обратная тяга растительности усиливалась вдвое, заставляя его оставаться неподвижным в вертикальном положении, словно труп, который тянул в морские глубины быстрый водоворот.

Затем, очень резко (на мгновение это показалось полным растворением смертельной опасности в ночном кошмаре, разрушенном пробуждением) исчезла необходимость бороться. Влажность под его ногами сменилась плотной материей, и он перестал тонуть.

Земля под влажной поверхностью была такой твердой, что он смог встать на ней, не шатаясь, и вытащить сначала правую ногу, а затем левую из песка или грязи или чего-то еще, в чем нуждались гигантские растения, достигшие расцвета, какого нельзя было достичь в более близкую эпоху — даже в тропических лесах Амазонки.

Блэкмор был почти уверен в этом. В давние времена такая растительность могла посрамить никчемные попытки человека обогатить почву, которая еще не пострадала от разграбления — или после того, как она была разграблена и покинута до отчаянных, нелепых или неловких попыток экологов помешать преступному уничтожению природной среды.

Почти целую минуту Блэкмор оставался неподвижен, недоверчиво озираясь по сторонам. На некоторых цветах были затейливые прожилки, другие были чудесно полупрозрачны. Один цветок напоминал тонкий как папиросная бумага круг ткани, которая была легче воздуха — ткани, безусловно, легкой, как пушок чертополоха — словно бы полученной из среза гигантского апельсина. Цветок мягко покачивался на ветру, на стебле, который светился как аметист, и был такого же чистого пурпурно-фиолетового оттенка. Другое растение казалось трехступенчатым, на каждом уровне виднелась выступающая терраса, украшенная яркими цветами; если бы рой пчел опустился на цветок, они, подумалось Блэкмору, были бы похожи на крошечных танцоров, которые кружились под звуки венецианского вальса.

Там был цветок в форме сердца, словно вырезанного из груди гиганта и подвешенного высоко в воздухе на стебле таком тонком, что, соцветие, казалось, покачивалось из стороны в сторону без всякой видимой поддержи. Там обнаружилось еще два цветка в форме сердца, не бесцветные, как действительно огромный цветок, уникальный в своем роде, но как будто вытащенные из колоды карт, используемой тем же гигантом. Самый маленький выглядел так, как будто происходил от самой Королевы Сердец, так как он был окружен тремя золотыми коронами и тем, что могло сойти за диадему, инкрустированную жемчугом.

Пальмы — многие, казалось, тоже парили в вышине — были такими же огромными, как и цветы; две достигали в диаметре, по крайней мере, тридцати футов. Некоторые из них были такими же грозными, как колючие кактусы, пережившие заболевания растений в неорошаемых пустынных областях в годы детства Блэкмора, и оставшиеся после всего этого более-менее здоровыми. Другие пальмы были гладкими, как стекло.

Медленно и аккуратно, пока тянулась вторая минута, Блэкмор убирал ветви с листьями, обвившиеся вокруг его талии и все еще мешавшие ему сохранять равновесие при порывах ветра. Ветер чаще всего был не слишком силен. Но он задувал довольно резко, и вся растительность начинала раскачиваться — порой казалось, что это настоящий ураган.

Неожиданно Блэкмор обнаружил, что нога, которую он вытянул из трясины, уже в ней не тонет. Он осознал, что сделал несколько шагов вперед, уже не прилагая дополнительных усилий. Теперь он стоял на земле, которая все еще казалась немного сырой, но он мог по ней двигаться, не боясь завязнуть в трясине.

Как только Блэкмор освободился, он осторожно сделал еще несколько шагов. Земля была довольно твердой, и могла выдержать его, и, хотя у него возникало чувство, что ноги с чавканием погружаются в грязь или какую-то цепкую мокрую глину, он не испытывал трудностей, поднимая ноги и ставя их на землю одну за другой.

Очевидно, сделав первый шаг, Дэн попал в необычное сырое пространство, возможно, в один из тех черных завитков, которые он заметил до того, как начал спускаться, и которых следовало избегать, держа в уме их точное расположение.

Он почти сразу отверг мысль, что следует вернуться обратно по своим следам и, встав у основания машины, прокричать остальным, что они могут спускаться совершенно безопасно. Следовало все выяснить абсолютно точно и не допустить ошибок, даже если бы Фаран и Тайсон начали спускаться в тот самый момент, когда увидели, что он все еще остается на ногах и без проблем продолжает идти.

Для них риск не был бы слишком велик, и он не смог бы удержать их от спуска — разве что закричал бы, что ему угрожает смертельная опасность и он тотчас же возвращается назад. Так как это не было правдой, он не видел смысла обманывать своих спутников. Для них вполне достаточно предупреждения сохранять осторожность и заранее обдумывать каждый шаг.

Но он не хотел, чтобы на землю спускалась его жена — по крайней мере до тех пор, пока он не пройдет значительное расстояние между цветами в оба конца. Дело не только в том, что она более импульсивна, чем подавляющее большинство женщин, но еще у нее сложилось нелепое представление, что он чрезмерно заботится о ее безопасности и проявляет чрезмерную осторожность, удерживая ее без всякой необходимости.

Конечно, его заботливость была совершенно очевидной. Но почему, спрашивал он себя, возможно, в тысячный раз со времени их свадьбы, женщине нужно быть такой? Что дурного в мужской заботе? Почему Хелен действительно возмущал факт, что мужчина, за которого она вышла замуж, так ее любил, что днями и ночами мучился мыслью, что она может сделать нечто опасное и безрассудное?

Однажды, в обычном разговоре с тремя или четырьмя женатыми друзьями, он выяснил, что есть женщины, которые ценят заботливость больше, нежели все прочие мужские свойства. Почему Хелен не могла быть такой?

Разве не предполагается, что женщина хочет, чтобы ее так любили? Как часто такое случается? Не сами ли женщины всегда жалуются, как редко подобное происходит? «Для женщины любовь — это вся жизнь, для мужчины — лишь мелочь». Но когда такая женщина, как Хелен, получает то, о чем мечтают все остальные женщины — она просто отвергает это.

Однажды, говорил Блэкмор сам себе — если он доживет до ста шести лет — он, может быть, поймет женщин. Но он серьезно в этом сомневался.

Он продвинулся еще примерно на тридцать шагов и захотел повернуться и посмотреть, спускаются ли Фаран с Тайсоном — и тут почувствовал резкий, мучительно болезненный укол в правую пятку. Боль прекратилась так быстро, что на мгновение он подумал, что наступил на крапиву, или его ужалил шершень; как будто раскаленный добела провод пронзил его ногу и мгновенно исчез.

Ремешки его сандалий крест-накрест перекрывали пятку, где только четверть дюйма кожи были открыты и уязвимы; вдобавок грязь или глина, влажность которой он все еще ощущал, делала этот участок еще менее уязвимым. И все же, как ни удивительно, но что-то быстро проткнуло его плоть в одной точке, и теперь Дэн снова шагнул вперед, неспособный осознать случившееся.

Затем, внезапно, ему пришлось принять это: что-то холодное и быстрое проскользнуло по его щиколоткам с тихим шипением.

Такой же невероятной, как и укол в его пятку, показалась мысль, проскочившая у него в голове, когда он опустил взгляд; это была попытка разумно оценить вероятность, от которой похолодело сердце; до этого он никогда не думал, что сможет принять рациональное решение так быстро.

Но он додумал мысль до конца; чтобы посмотреть вниз, потребовалось совсем не много времени. Существовали шершни, которые строили гнезда из грязи; если пяткой он наступил на вход в такое гнездо… что ж.

Это было совершенно бесполезное умозаключение; ему следовало догадаться обо всем в тот миг, когда послышалось шипение. Его укусила змея, и она все еще была на виду, когда взгляд его остановился на сплетении надземных корней, каждый из которых был в два раза толще изумрудно-зеленого ствола и между которыми ползла шипящая тварь.

Он быстро нагнулся, схватил змею за хвост и потащил вперед. Через секунду он топал по голове змеи, тяжело дыша, колотя по змее укушенной пяткой, пока отвратительная тварь не издохла.

Безусловно, судя по голове змеи, она чем-то напоминала ужа. Зеленая мамба? Нет — мамбы принадлежат к семейству кобр. Определенно, она была такой же зеленой, но точно не мамбой. Немного менее смертоносной, возможно, но многие, если не все, змеи с треугольными сплюснутыми головами были ядовитыми.

Он неплохо знал змей — какой эколог их не знал? — но он не был уверен, что может отличить некоторых ранних, из Старого Мира, опираясь на один лишь образец, так как цвета подвидов варьировались.

Возможно, Фаран или Тайсон узнают. О, Господи, неужели он начал сходить с ума? Если он не знал — как можно надеяться, что они узнают? Но все равно, змея еще могла быть полезной. Есть змеи, которые имитируют окраску ужей. И он мог определить, сколько в ней было яда. Если до него она укусила какое-нибудь мелкое животное, мешочки с ядом могли почти опустеть. Зря он размозжил ей голову. Это усложнит опознание.

Ему следовало схватить змею за заднюю сторону головы, чуть ниже рта, как делал герпетолог с гадюкой, и невредимой отнести ее, несмотря на сопротивление, обратно к машине.

Тем не менее, он ее поднял и перебросил через руку, все еще трепыхающуюся; голова змеи была разбита так сильно, что утратила треугольную форму.

Он почти преодолел обратный путь — увы, пройденный участок оказался опасным, как он и предполагал с самого начала — и увидел, что Фаран машет рукой и смотрит на него сверху вниз, почти с самого верха машины. Ученый только что начал спускаться, и у него было озадаченный, немного мрачный вид; это удалось разглядеть даже с расстояния сорока футов.

— Почему ты так долго? — закричал он. — Мы не видели тебя несколько минут. Неподходящее время для экологических исследований.

— Меня укусила змея, — закричал Блэкмор в ответ. — Ядовитая, я думаю. Я несу ее. Ты не заметил?

— Да, теперь вижу. Ради всего святого, парень, поднимайся сюда как можно скорее. Нам надо сделать несколько быстрых надрезов.

Блэкмору понадобилась почти минута, чтобы подняться к тому месту, где стоял Фаран. Ему пришлось переложить змею с правой руки на левую и задержаться, чтобы поймать выскользнувшее из рук тело змеи на одной из ступенек.

У Дэна немного сбилось дыхание, когда он дошел до Фарана; старик тоже тяжело дышал, но не от напряжения, и в его лице не было ни кровинки.

— Забирайся внутрь, — подгонял он. — Поторопись. Нам надо сделать несколько глубоких надрезов и наложить жгут. Ядовитые змеи встречаются намного реже, чем безвредные. Почему ты думаешь, что эта ядовитая?

Это была правда, конечно — дикая, фантастичная. Они встречались намного реже: значит, тот, кто верил в закон средних чисел, поставил не на ту лошадь. Столкнуться с ядовитой змеей после того, как несколькими минутами ранее появился во времени, настолько удаленном от родного — это было так же маловероятно, как появление машины на грани пропасти. Из двух возможностей эта, скорее всего, представлялась наименее вероятной. Но все теории совсем ничего не значили — ведь что случилось, то случилось.

— У нее плоская, треугольная голова, как у гадюки из Старого Мира, — услышал Блэкмор свои слова. — Теперь голова разбита, поэтому ты и не видишь.

— Хорошо, не разговаривай. Просто полезай внутрь. Чем быстрее мы наложим жгут, тем лучше.

Это был хороший совет, но Блэкмор не мог не добавить:

— Мои шансы, возможно, невысоки. Яд может оказаться смертельным, как у кобры.

— У гадюки — нет. Как и у медянки, так и у гремучей змеи. Даже у кобры… Послушай, парень. Ты должен знать это. Все эти истории преувеличены — включая рассказы про паука «черная вдова». Например, укус сороконожки намного опаснее, чем жало пчелы. Ты до сих пор чувствуешь себя хорошо?

Блэкмор смог кивнуть.

— Хорошо. Яд кобры парализует, и быстро. Перестань бояться и заходи внутрь.

Блэкмор кивнул и поднялся по семи оставшимся ступенькам лестницы, Фаран держал его за руку, на которой висела змея.

 

Глава 8

Самой ужасной вещью была суета. Блэкмор обычно выше всего ценил сочувствие. И во взгляде его жены отразилось куда большее беспокойство, чем на лицах Гильды и Тайсона. Это волнение могло означать, что если он умрет, она тоже погибнет, по крайней мере, внутренне, и никогда в жизни не станет прежней. Это была та самая заботливость, которая возмущала Хелен, когда речь шла о ней самой. Но теперь он мог простить эту странную причуду ее характера.

Если бы не суета…

Они все теснились так близко к нему, что Фарану было трудно сделать надрезы, поэтому ему пришлось прерваться и жестами приказать им отодвинуться назад. Даже после этого он будто задыхался, хотя ни Гильда, ни его жена больше не стояли рядом с ним, и Тайсон находился, по крайней мере, на расстоянии трех футов от него.

Он лежал, растянувшись во весь рост на металлической койке, и Фаран сначала занялся его пяткой, решив, что первым делом необходимо вывести яд, еще оставшийся в ране, наружу, и как можно быстрее. Он сделал два крестообразных надреза и нагнулся, чтобы приложить губы к ране, когда Хелен отодвинула его и встала на колени перед койкой.

— Позволь мне сделать это, — сказала она.

Блэкмор посмотрел на Фарана, немного приподнялся, его рука легла на плечо жены, чтобы нежно оттолкнуть ее.

— Это… это опасно? — спросил он.

Фаран покачал головой, криво улыбнувшись.

— Если бы это был я — тебе пришлось бы позволить мне рискнуть, — сказал он. — Я удивлен, что эколог не знает, насколько невелик риск. Ты должен был видеть, как это делали.

— Один раз или два, — ответил Блэкмор. — Я знал, в некотором отношении, но… иногда просто не думаешь…

— Все хорошо, — сказал Фаран. — Естественно, ты беспокоишься о Хелен больше, чем кто-то другой. Но если бы ты считал, что это опасно, не думаю, что ты был бы счастлив, позволив мне убить себя.

— Боже, нет, — сказал Блэкмор.

— Тогда все забыто.

Он мягко коснулся плеча Хелен.

— Там может не быть яда, — сказал он, — Но мы этого не знаем, поэтому не можем рисковать. Наибольшая концентрация все еще на месте укуса. Прошло всего десять или двенадцать минут, поэтому не так много яда может… что ж, мы можем только ждать и наблюдать. Просто высасывай кровь ртом и сплевывай. Я скажу тебе, когда остановиться.

Когда Хелен закончила, она встала, сжала руку своего мужа и отступила, ее плечи чуть заметно тряслись.

Жгутом были обычная деревянная щепка и тканевая повязка, которые так сильно сдавили ногу Блэкмора, чтобы остановить ток крови, что он вздрогнул, когда Фаран прикоснулся к повязке. Несмотря на болезненные ощущения, его немного смешило то, что деревянная щепка — в форме колышка, с верхушкой в виде ящерицы — добыта из моря. Это был один из маленьких, гротескных деревянных фрагментов, которые подобрал Роджер вместе с несколькими редкими и изысканно прекрасными раковинами; такие иногда выбрасывает на пляжи вдали от тропиков и некоторые испытывают к подобным вещицам непреодолимый интерес.

— Самые ранние были сделаны из каучука, — сказал Фаран. — Эсмарх мог бы сработать лучше, в принципе, но обычные порванные простыни спасли очень много жизней. Вероятно, все дело вот в чем: когда люди идут, шатаясь, после змеиного укуса, сдернуть простынь с кровати — это первая вещь, которая приходит им на ум. Все, что остановит кровоток, прекрасно подойдет.

На мгновение он остановился, а затем спросил:

— Как теперь ты себя чувствуешь, мальчик? Только честно.

— Я не уверен, — ответил Блэкмор. — Все хорошо, я полагаю. Есть небольшое головокружение, но оно может быть вызвано перенапряжением. И волнением, — добавил он, слегка улыбнувшись.

— Нам можно больше ни о чем не волноваться, — сказал Фаран. — Эта змея могла быть так же безвредна, как… подвязочная змея или черный полоз. Понимаешь… я где-то читал, что есть два вида безвредных змей, которые выглядят в точности как гадюки. Защитная мимикрия. «Не наступай на меня, потому что ты знаешь, что гадюка может с тобой сделать. Тебе придется мне поверить. Посмотри на мою плоскую голову».

— Я думал об этом, — сказал Блэкмор. — Полагаю, нет того, о чем бы я не думал.

— Такая защитная мимикрия могла бы спасти жизни множества людей, которых я встречала, папа, — заметила Гильда.

— Не думаю, что выставлять напоказ зловещие цвета — это хорошая идея, — ответил Фаран. — В конце концов, твою голову расплющат еще сильнее.

— Чертовски не повезло, что у нас нет сыворотки против змеиных укусов, — сказал Тайсон. — Но так как вы не можете с уверенностью опознать змею, это все равно могла быть не та вакцина.

— Вполне возможно, — согласился Фаран. — Но так как она не причинила бы вреда, я бы все равно ее впрыснул. Скажем так, было бы неплохо, если бы я носил с собой маленькую медицинскую клинику, которую можно надуть как игрушечный воздушный шар в случае крайней необходимости.

Он сжал плечо Блэкмора, как будто эти слова прозвучали не настолько убедительно, насколько следовало, а потом задумчиво продолжил:

— Я не сильно беспокоюсь. Мы поступим следующим образом. Если эта змея не кобра, быстро принятые экстренные меры чрезвычайно эффективны. Но могут возникнуть и трудности — ты можешь заболеть, как будто при среднем приступе гриппа. Это может продлиться несколько дней. Точно я не знаю. Но то, что ты все еще чувствуешь себя хорошо — можешь забыть о головокружении — чрезвычайно обнадеживает.

— Если бы меня укусил королевский аспид, я был бы уже мертв, ты это имеешь в виду?

Фаран покачал головой.

— Нет, вопреки популярному мнению, после укуса королевского аспида процент выздоровлений может быть высок, несмотря на тот факт, что он почти так же ядовит, как и королевская кобра. Но королевский аспид не кусал тебя…

Он вздохнул.

— Я забыл, что ты знаешь о змеях намного больше, чем я. Но это хорошо, в некотором смысле — это означает, что ты знаешь: все, что я сказал тебе — это правда. Ты либо вообще не заболеешь, потому что змея была безвредной, или…

Хелен Блэкмор резко оборвала его, ее голос немного усилился.

— Я ждала, что вы оба кое-что скажете. Что нет ни малейшего шанса, что вы оба ошибаетесь. Что все не будет очень плохо.

Она закрыла лицо руками, и Блэкмор поверил, что она не хотела говорить этого, что она скорее откусила бы себе язык.

— Всегда есть такая возможность, дорогая, — сказал Блэкмор. — Филипп знает это — и ты тоже. Но кое о чем ты забываешь. Нить может оборваться в любое время, для кого угодно, молодого или старого, и это случается так часто, что мы просто не видим, как близко к краю пропасти мы стоим на протяжении всей жизни. Скажем так, я просто подошел на несколько шагов ближе в этот день. Но все постоянно такое делают, даже не подозревая об этом.

Фаран не стал возражать Блэкмору. Он резко повернулся и сказал Гильде и Тайсону.

— Теперь Дэну нужно отдохнуть — столько, сколько он сможет отдохнуть между сегодняшним днем и завтрашним. Поэтому, пожалуйста, исчезните, вы оба. Хелен останется с ним столько, сколько захочет, но, надеюсь, она не захочет. Иногда мужчине лучше побыть в полном одиночестве.

— Я не уверена в этом, — сказала Хелен Блэкмор. — Но, думаю, я знаю, что ты имеешь в виду. Я тоже уйду. Как и ты, я полагаю.

Фаран кивнул.

— Конечно.

Он посмотрел на Блэкмора.

— Коммуникатор здесь — у твоего локтя. Полагаю, это для твоего же блага. Ты должен избегать малейшего напряжения или эмоционального возбуждения какое-то время. Ложись и закрывай глаза. Постарайся поспать. Мы хотим, чтобы твой кровоток был стабилен, насколько это возможно.

— Хорошо, я попытаюсь, — сказал Блэкмор.

Он проснулся полтора часа спустя. Сначала желудочные спазмы, а потом резкие боли в руках и ногах. Он дотянулся до коммуникатора, но почти мгновенно передумал, отдернув руку назад.

Лучше подождать и посмотреть, насколько плохо все будет. Все еще было не очень плохо; возможно, если он подождет, боли прекратятся. Он не должен тревожить Хелен, пока это не станет абсолютно необходимо.

Кроме того, что в этом случае может сделать Фаран? Не было лекарства, которое могло изменить ход болезни от укуса змеи после принятых срочных мер. Никакого лекарства, кроме сыворотки — а она находилась на расстоянии многих лет.

Виски? Это было совсем не лекарство, но смертельно опасный способ убедиться, что шансы укушенного человека на спасение уменьшатся вдвое. Из-за него отравленная кровь начнет курсировать по всем артериям и венам, и вред, который может нанести спиртное, известен уже почти век. Это было так же плохо, если не хуже, чем широко распространенное некогда медицинское безумие — сажать человека с циррозом печени на голодную диету.

Ему просто придется терпеть как можно дольше, а после этого, если боль не утихнет, смириться с фактом, что укус гадюки может убить, как это часто случалось.

Укус любой ядовитой змеи может убить, и при отсутствии экстренных мер, это было более вероятно, чем противоположный исход, несмотря на то, в чем Фаран пытался его уверить. И даже с экстренными мерами — погибших были легионы.

Действительно, иногда такие укусы могли быть почти такими же несущественными, как укусы пчел. Но даже укусы пчел могли убить. Это зависело от человека, от особенностей строения его тела, аномалий, которые любое отравляющее вещество, вводимое в тело, может вызвать в жизненно важных органах жертвы до того, как выйти из организма.

Боли в конечностях Блэкмора становились сильнее, а мысли мрачнее.

Если все средства Фарана не помогут ему — значит, пользоваться коммуникатором бесполезно. Одно лишь то, что жена окажется рядом… Но это было бы эгоистичное решение, и оно бы не принесло ей ничего, кроме боли. Следить за его страданиями и беспомощно осознавать, что нельзя облегчить его мучения… Имел ли он право подвергать ее такому испытанию?

Он умрет? Если да, то, конечно, он захочет, чтобы она была с ним, когда придет конец. Но пока этот момент не настал, он хотел оградить ее от помешательства, сдержав свои желания… Определенно, лучше сражаться в одиночку.

Это будет не просто, но Блэкмор чувствовал, что сможет сделать это, если повернется лицом к стене, подтянет колени повыше и заставит себя не думать о том, какой сильной стала боль и что, вероятнее всего, боль, которая началась в руке или ноге, не ограничится одной конечностью. Она почти наверняка распространится на грудь, смешается с дыханием, и вскоре он почувствует спазмы в районе сердца.

Тем не менее, казалось, этого не происходит. Были только острые боли, но он все еще мог глубоко вдыхать и задерживать дыхание, и в его самочувствии наметилось даже некоторое улучшение, так как желудочные колики исчезли.

Он даже не рассматривал возможность, что самое страшное случилось и токсины с кровью проникли в клетки мозга. У него не было предчувствия, касательно этого всего, никакого предостережения, и когда это случилось, он не знал, что это произошло, потому что он так быстро перешел от осознания его непосредственного окружения в серый мир широких, неподвижных теней, что ему казалось абсолютно естественным стоять посреди возвышающихся серых монолитов, покрытых неразборчивыми надписями, высеченными на камне.

Возможно, было бы не вполне правильно утверждать, что он не осознавал факта, что все вокруг подверглось изменениям. Просто все казалось ему таким естественным, что ему было трудно подумать о происходящем как об изменении.

Там была еще и гора — высокая, куполообразная гора с чем-то темным, рассекающим ее от подножия до вершины. Но он не мог разглядеть, что это было.

Казалось, голос шептал ему, что лучше не знать; это был секрет, такой же древний, как само Время.

Казалось, пронеслись долгие годы, пока он стоял, глядя вверх на величественные монолиты и на близкую гору. Нигде не было признаков человеческой жизни, ни одного движения, которое могло бы свидетельствовать о присутствии какого-то огромного зверя, таившегося в тени, способного рвать и раздирать плоть.

Все же — это беспокоило его, но не пугало, как следовало бы — у него возникло чувство, что за ним наблюдают невидимые глаза, которые могли принадлежать какому-то огромному, затаившемуся зверю.

Почему его страх не усилился? Неужели из-за того, что все вокруг казалось ему недостаточно реальным? Неужели он думал, что не сможет потрогать это руками, если протянет пальцы и попытается выяснить, спит ли он или бодрствует? Неужели не сможет осмыслить эти впечатления, если сосредоточится и обнаружит, как тени превращаются во что-то иное?

Почему-то он был неспособен сделать это, проверить реальность всего увиденного таким способом.

Затем, почти внезапно, все тени начали сгущаться, и завеса черноты опустились на монолиты. Как будто он смотрел пьесу на освещенной сцене, и подошел к концу последний акт. Но это была не совсем правда, потому что за завесой не было яркого света, который отбрасывали огни рампы, даже если сама сцена погружалась во тьму.

Это были не лишь сумерки, которые казались тающими даже тогда, когда он напрягал зрение и мог разглядеть контуры куполообразной горы и темную черту, разделяющую гору пополам от подножия до основания.

И все же — это был парадокс, который близок к безумию — он действительно мог различить надписи, высеченные на монолитах, так отчетливо, что детали всех символов проступали с поражающей ясностью. Он мог определить, что расшифровка окажется просто невозможной. Хотя символы отдаленно напоминали египетские иероглифы, но, в лучшем случае, совпадение было незначительным, или, возможно, его совсем не существовало. Расшифровка египетских иероглифов, в любом случае, была выше его сил; кроме того, он помнил богов со звериными головами и стилизованные изображения человеческих фигур; подобные детали, по-видимому, отсутствовали в надписях на монолитах.

Нет, подождите — в большинстве надписей была одна повторяющаяся тема. Небольшая тоненькая фигурка, несущая то, что напоминало снопы пшеницы. По крайней мере, это встречалось у египтян. Но подобные символы обнаруживались в ассирийской, вавилонской и троянской культурах. Фактически не было такой древней цивилизации, в которой эта тема не повторялась бы на стенах гробниц или храмовых гравюрах. Но, вспоминая обо всех своих визитах в музеи, он не мог вспомнить, чтобы видел такие частые повторения одной темы среди небольшого числа подписей, содержавших огромное множество других сочетаний, очень далеких от этого образа.

Маленькая фигурка как будто стала навязчивой идеей и превратилось в изобразительный символ, который один заслуживал подробной записи. Словно резные изображения на драгоценных камнях были простыми украшениями, предназначенными для того, чтобы выразить благодарность, или, возможно, просто чтобы указать на сильнейший трепет, который внушала фигура, и почтение, которое ей оказывали.

Теперь монолиты и куполообразную гору поглощала чернота, становившаяся все гуще и гуще. Внезапно исчез последний проблеск света, и тьма стала чернильно-черной и непроницаемой.

Он совсем ничего не видел, и у него возникло ощущение, что земля, на которой он стоял, растворялась у него под ногами, и он тонул в непостижимой пучине пустоты. Сначала погружаясь, а затем падая, его тело становилось все тяжелее, набирая скорость, так как оно мчалось вниз, двигаясь все быстрее, словно камень, который скинули в пропасть с вершины горы. После этого… казалось, не осталось ничего, что можно чувствовать или помнить.

 

Глава 9

Блэкмор почувствовал толчок прежде, чем услышал далекий, умоляющий женский голос. Он мог понять, о чем идет речь, по одному лишь тону, даже не вслушиваясь в слова. Слова для него ничего не значили, пока голос не стал намного ближе, и толчки прекратились. Женщина, державшая его за руку, решила, что одни слова, если она прошепчет их прямо в ухо, разбудят его так же быстро.

— Дэн, Дэн… пожалуйста. Открой глаза и посмотри на меня. Ты только что это сделал. Ты не помнишь?

Он не мог вспомнить. Но если Хелен так сказала, то, возможно, это было правдой, потому что в отличие от многих женщин, когда случалось нечто, что она могла навязать ему — она не видела причин держать это знание в себе.

В тот же миг, едва он открыл глаза и посмотрел на нее именно так, как она просила, все вернулось — слишком быстрый и неприятный переход… Змеиный укус, разрез, ее губы на его пятке, желудочные боли, и… резкие спазмы были сильными, очень сильными. Он думал, что скоро умрет. Но почему он не умер?

Хелен не дала ему времени вспомнить. Она наклонилась и целовала его, пока ему не пришлось умолять ее остановиться, потому что были вещи, о которых ему следовало немедленно узнать.

Неужели яд все еще действовал? Она пришла в отсек, чтобы быть с ним, когда…

— Ты знаешь, сколько ты спал? — спросила она, не отвечая на его вопрос; впрочем, такой вопрос вряд ли заинтересовал бы умирающего человека. Один лишь этот вопрос должен был показать, что его способность спать казалась ей таким обнадеживающим знаком, что она едва могла дождаться момента, когда сможет рассказать ему об этом.

— Нет, не знаю, — сказал он. — Думаю, тебе лучше…

— Просто откинься назад. Не пытайся садиться так быстро, — предостерегла она, как только он начал вставать самостоятельно. — Ты спал почти полтора дня. Мы с Филиппом входили и выходили, по крайней мере, пятьдесят раз, измеряя температуру и пульс, наблюдая, как спадает жар. Ты давно перестал метаться. Теперь все хорошо. По крайней мере, должно быть. У тебя нет температуры, и ты, определенно, довольно быстро меня узнал. О, сначала я боялась. Но то, как ты теперь говоришь…

— Я говорил мало, — напомнил ей Блэкмор. — Но я неплохо ориентируюсь, если ты это имеешь в виду. Разум более-менее чист. Но я еще не пытался передвигаться. Я не знаю, насколько я слаб.

— Ты, возможно, совсем не слаб, — сказала она. — Но тебе лучше подождать несколько минут, прежде чем начать двигаться. Никаких упражнений, дорогой. Не пытайся слишком напрягаться. Кажется, это была не ядовитая змея.

— Это была смертельно ядовитая змея, — ответил Блэкмор, тряхнув головой. — Как все гадюки. Мне просто повезло. При каждом укусе ядовитая змея выделяет разное количество яда. Есть множество выздоровевших, как упомянул Филипп. У меня были резкие боли в руках и ногах до того, как я потерял сознание.

— Да, я знаю. Ты долго стонал во сне. Бедный мой…

— Я собираюсь встать, — внезапно сказал Блэкмор.

— Нет, не надо. Это будет безумием…

— Мне надо выяснить. Нет смысла откладывать. Если у меня закружится голова, я упаду прямо на койку.

Прежде чем она снова начала протестовать, Блэкмор сел, и опустил ноги на пол. Через секунду он не только стоял на ногах, но и ходил вдоль койки, распрямив плечи.

— Невероятно, — сказал он. — Я в полном порядке. Нет приступов боли. Я никогда не чувствовал себя лучше.

— Это потому, что ты ведешь правильный образ жизни. Не куришь и не пьешь. Это всегда помогает.

— Если бы мне пришлось отказаться от табака, я бы позволил той змее укусить меня снова, — сказал Блэкмор. — От выпивки тоже, как бы мало подходящих напитков мне ни попадалось. Если ты имеешь в виду, что ни мне, ни кому-то другому больше не стать пьяницей…

— Ты бы закурил прямо сейчас, если бы это помогло, — сказала Хелен.

— Помогло бы, — подтвердил Блэкмор, — К сожалению, Роджер забрал мой кисет для табака. Когда есть что-то, за что ты действительно благодарен, кажется, это всегда исчезает.

— Да, я тоже это заметила. Когда бы ты ни говорил нечто подобное, меня всегда шокировали такие мысли.

Внезапно все принужденное легкомыслие исчезло из глаз Хелен Блэкмор. Она крепко обняла мужа, прижав лицо к его груди, вцепившись в Дэна обеими руками. Он чувствовал, как влага сочится по волосам на груди.

— Если бы с тобой что-то случилось…

Она тихо бормотала слова, и они отдавались в его грудной клетке.

— Дэн, это бы и со мной случилось тоже. Если бы какая-то моя часть осталась на некоторое время, ходила и говорила с людьми, это была бы просто оболочка.

— Я так не думаю, дорогая, — сказал Блэкмор, поглаживая ее волосы. — Послушай, если бы все бесконечно носили траур по усопшим, мир превратился бы в колоссальное похоронное бюро. Я бы хотел, чтобы ты снова вышла замуж и была счастлива.

— На самом деле ты так не думаешь.

— Что ж, я…

— Все в порядке, большинство людей ожидает, что ты это скажешь — даже подумаешь и почувствуешь. Но ты и я, Дэн — нам не надо думать шаблонами. Не надо. Ведь то, что у нас есть, очень редко встречается.

Внезапно она насторожилась и отстранилась от его груди. Он не ошибался по поводу влаги. Ее глаза казались маленькими озерами, вертикально повисшими по обе стороны лица. Его охватил безумный страх, что вся эта вода может внезапно иссохнуть, и он быстро предотвратил катастрофу, смахнув влагу, очень нежно, своим большим пальцем. Она инстинктивно прикрыла глаза, дав ему возможность в десятитысячный раз полюбоваться нежной кожей век, испещренной тончайшими прожилками.

Наконец она смогла улыбнуться.

— Дэн, если курение тебе поможет, мне потребуется всего лишь минута, чтобы принести тебе этот табак. Ты можешь взять его сам, но мне бы хотелось самой рассказать хорошие новости Роджеру. И Филиппу тоже, конечно.

— Что ж, хорошо, — сказал он, — Но не уходи надолго, и, пожалуйста, возвращайся одна. Не то, чтобы их беспокойство ничего для меня не значит. Я чертовски сильно пострадал, и если бы он быстро не наложил жгут…

Он посмотрел вниз и топнул укушенной ногой.

— Кажется, теперь кровоток там хороший, — сказал он. — Когда Филипп снял жгут? Не позднее, чем через сорок пять минут, я полагаю. Я слышал, немного рискованно оставлять его более чем на полчаса.

— Мы оба пришли, чтобы посмотреть, как ты, примерно через двадцать минут, — ответила Хелен. — Филипп чувствовал, что тебе потребуется, по крайней мере, столько времени, чтобы заснуть; а если бы мы понадобились тебе, ты воспользовался бы коммуникатором, как он тебе и говорил. Ты спал, но беспокойно метался и стонал, когда мы заглянули. Филипп немного ослабил узел и вытащил деревянную щепку, которую он использовал, чтобы стянуть его. Примерно через час он полностью снял жгут.

— Это тоже рискованно, — сказал Блэкмор. — Но, полагаю, он считал, что если начнется гангрена, у меня вообще не будет шансов, и ему пришлось уравновесить эти риски.

— Пожалуйста, не надо! — воскликнула Хелен. — Я не хочу об этом думать. Это закончилось. Я принесу тебе табак.

Прежде чем она прошла через входную панель, расположенную прямо напротив его койки, Блэкмор сказал:

— Сейчас же возвращайся — одна. Я просто хочу тихонько посидеть здесь еще примерно пятнадцать минут, обняв тебя.

— Мне не нравится, когда табачный дым меня окружает, я говорила тебе это уже много раз, — ответила Хелен. — Но сейчас… это будет божественно.

Он сел на койку, как только панель закрылась, но не потому, что ошибся в том, насколько восстановил свои силы, а просто потому, что после сильной неопределенности и напряжения было более естественно сидеть, чем стоять. Кроме того, ему было нечего делать, пока она не вернется; казалось, просто гораздо легче сидеть, положив руки на колени, не отрывая взгляда от панели, ожидая, пока она снова откроется.

Проблема была в том, что она не открывалась так долго, что он забеспокоился и снова встал. Что могло задержать Хелен? И Фаран, и Роджер, определенно, нетерпеливо ждали ее возвращения с хорошими или плохими новостями, и вряд ли находились далеко от отсека. Дэна немного удивило, что Фаран не пришел с Хелен, когда он проснулся, что при пробуждении он увидел только лицо жены. Но это можно было объяснить ее убеждением, что он вскоре откроет глаза, и решением остаться наедине с ним, когда это случится.

Но, определенно, Фаран, Гильда и Роджер находились снаружи, возможно, в конце коридора. Тогда почему ей потребовалось так много времени, чтобы забрать табак у Роджера?

Казалось, минуты тянулись, превращаясь в часы. Возможно, прошло не более пяти минут, но как он мог быть в этом уверен? Он потерял чувство времени. Кроме того, по сравнении с тремя минутами пять — это слишком много. Теперь он сожалел, что вообще заговорил о табаке. Он совсем не был важен.

Внезапно он осознал, что придавал этому слишком большое значение. Ничто не могло остановить его — следовало найти Хелен. В любом случае, он должен сказать Фарану, даже если Хелен уже сообщила ему: «Видишь, вот я, как всегда в превосходном состоянии. Мы с Хелен не скоро забудем то, что ты сделал для нас. Теперь мы с ней собираемся немного отдохнуть. Мы повесим табличку „не беспокоить“ на панель, я насыплю этот тягучий, слежавшийся табак в трубку, которую, кажется, Роджер не оценил, и разожгу ее. Приходи в следующий четверг, мы выйдем наружу, и устроим пикник посреди пшеничного поля. Нет, в большом, экзотичном цветочном саду 500 057 года. Там нет жалящих виноградных лоз, или растений-людоедов, или чего-то подобного, насколько я смог установить. Змеи? О, несколько штук, конечно — зеленые, как мамбы, и очень красивые, по крайней мере, по цвету. Но мы не позволим им напугать нас, не так ли? Если одна из них укусит кого-то, жгут и немного внимания к ране, прекрасно исцелят пострадавшего. Мы будем новыми мужчинами и женщинами…».

Новый мужчина подошел к панели, активировал открывающий механизм и подождал, пока дверь откроется — он довольно сильно отличался от того мужчины, которым Блэкмор себя чувствовал, когда его тревога вышла из-под контроля несколько минут назад. Ему нужнее всего (теперь он это понял) сильный стимул для того, чтобы уверенно выйти наружу из узкого отсека. Это был лучший и самый быстрый способ наверняка убедиться, что вся его сила вернулась.

В момент, когда он вступил в коридор, все его беспокойство вернулось. Но не из-за того, что коридор был пуст. Фаран и остальные могли ждать немного дальше. А из-за тишины. Нигде не слышалось ни звука, ничего, что отдаленно напоминало далекое гудение голосов.

Такая тишина заставляет тебя чувствовать, что ты стоишь в вакууме, где нет среды, которая может переносить звуковые волны и передавать их тебе, даже если они и существовали за пределами вакуума. Нет, все было гораздо хуже. Как будто вся машина стала вакуумом, превратилась в точную противоположность эхокамеры, где все звуки исчезают в пустоте.

Прежде здесь всегда раздавались разные звуки. Даже стены из цельного металла постоянно издавали какие-то звуки, очень тихие сигналы, которых человек не слышал, но о которых как-то неосознанно подозревал. Беззвучный скрип неодушевленного материала. Сильнее всего это ощущалось в отсеке управления, рядом с замысловатыми рядами приборов. Никто не мог подойти близко к большому, безмолвному компьютеру, даже когда он не работал, и не заметить этого. Выключенный компьютер не выдавал проштампованные ленты. Но даже абсолютная механическая усталость после тяжелого труда могла заставить его испускать некие сигналы.

Механизмы, особенно сложные, никогда не прекращают жаловаться, и у металлических стен машины, которая совершила путешествие на тысячи лет в будущее, было больше поводов для жалоб, чем у самых усталых компьютеров.

Есть одна вещь, подумал Блэкмор, которую он должен сделать немедленно. Такие мысли были дикими, в самом деле, и, хотя он не мог отрицать, что в них имелась какая-то доля истины, но ему следовало прекратить раздувать их подобным образом. Его окружала просто неестественная тишина. Он уже испытывал это чувство много раз, но тишина редко бывала настолько резко выраженной, как сейчас. Впрочем, все это могло оказаться просто обманом чувств.

Другая мысль, которую ему не следовало воспринимать всерьез, даже несмотря на учащенное сердцебиение, была еще более тревожной: что-то произошло с Хелен и остальными, и он остался один в машине. Это тоже могло стать причиной тишины, так как отсутствие живого организма, который, по твоим убеждениям, мог находиться очень близко, рождало ощущение полной оторванности от жизни, даже более значительное, чем во время долгого периода уже привычного одиночества. Чем сложнее поверить в случившееся, чем более невероятной казалась неожиданная тишина — тем острее становилось осознание этого.

Он мог стоять прямо — и не стоило поддаваться тяжелым предчувствиям и сомневаться в собственных силах. В конце концов Дэн расправил плечи и двинулся быстрыми шагами вперед, к концу коридора.

Он преодолел первый поворот и миновал половину пустынного коридора, отходившего в сторону — и тут натолкнулся на Роджера.

Коридор был пустынен, когда он сделал поворот, Роджер почти в тот же миг вышел из-за острого угла стены в том месте, где коридор разветвлялся вторично.

Роджер преодолел разделявшее их расстояние странной походкой, наполовину шатаясь, наполовину прыгая; он двигался так быстро, что врезался в Блэкмора, прежде чем Дэн успел отскочить в сторону.

Тайсон проскочил бы мимо, если бы Блэкмор не лишил его равновесия и не обхватил руками; но этот жест был не дружеским объятием, а выражением гнева мужчины, который не хотел, чтобы его кто-то сбил с ног (неважно, друг или враг) без всяких извинений и объяснений.

Взгляд Роджера был полубезумным и диким — взгляд мужчины, которого подгоняло что-то увиденное или услышанное, который столкнулся с ужасным физическим насилием.

Но когда Блэкмор вцепился в него, Тайсон смог преодолеть невообразимый ужас, который остался позади, собрался с силами и заговорил более-менее вразумительно. С губ его сорвалось:

— Маладор сбежал! Я бегу за ним. Дэн, не пытайся меня остановить. Если ты попытаешься, мне придется заставить тебя отойти от меня. Я больше и сильнее тебя…

— Теперь послушай, — вспылил Блэкмор. — Если ты думаешь…

— О, ради Бога, как ты не можешь понять, что это не хвастовство, ничего подобного. Просто так случилось, что я так сложен. Ты знаешь, что я могу это сделать. И мне придется — если ты меня заставишь.

У Тайсона был странный взгляд. Блэкмор уже видел такой. Это был взгляд мужчины, который чувствует себя виновным до глубины души, потрясенным тем, что он сделал или сказал. Но у Блэкмора возникло ощущение: он ничего не мог сделать с тем, что только что сказал Роджер, и любопытство пересилило его гнев.

— Хорошо, — сказал он. — Если ты хочешь, чтобы тебя убили, я не могу тебя остановить. Просто скажи мне одну вещь — и я отступлю, и позволю тебе сделать это. Где Хелен? Она в порядке? Если она была ранена, я пойду с тобой — и с тем мерзавцем покончу.

— Дэн, я сказал тебе. Я не то имел в виду. С Хелен все в порядке. Как и с Тильдой.

— А Фаран?

— Он парализован. Но это пройдет. Он пытался остановить Маладора, сразился с ним, и эта костлявая обезьяна применила этот… трезубец против него. Хелен и Тильда с ним. Уверен, он скоро оправится. Маладор все еще благодарен ему, думаю… он не хотел его убивать. Он хочет убить тебя.

— Понятно. Инстинктивная ненависть все еще не прошла. Он получил хороший шанс. Почему он им не воспользовался?

— Он думал, что воспользовался — вчера. Он думал, ты умираешь — или уже мертв. Ты не можешь отомстить мертвецу. Милостивый Господь, так всегда говорит Фаран. Что ж… это правда.

Внезапно Блэкмору показалось, что он начал сходить с ума. Он сильнее сжал плечи Тайсона и встряхнул его.

— Тебе придется помочь мне понять. Затем я позволю тебе уйти. Как он мог пытаться убить меня? Змея попыталась, и у нее это почти получилось. Но что мог Маладор сделать с…

— Все, — ответил Тайсон, — Он заставил тебя наступить на эту змею с помощью своего разума. Он знал, что она была там. Он… ну да, ясновидящий. Также у него есть гипнотические силы — экстрасенсорные гипнотические силы.

— Я не могу в это поверить. Маладор…

— Дэн, послушай меня, — умолял Тайсон. — Он заставил меня выпустить его из отсека. Ему не пришлось использовать трезубец, он просто приказал мне отпустить его, и я отпустил. И он вышел из отсека с трезубцем. Возможно, он не мог сделать этого раньше. Я уверен только в том, что он однажды пытался, и успешно, заставить меня… подчиняться ему. Слова вязнут у меня во рту, но я все же могу это сказать. Я зашел в приборный отсек и поменял показатели на трех приборах. Вот почему машина сбилась с курса во Времени. Вот почему мы здесь.

— Он заставил тебя… Ты имеешь в виду, ты находился под воздействием гипнотических чар?

Тайсон кивнул.

— Я был в трансе — оба раза. В первый раз он был таким глубоким, что я вышел из него, не зная, что наделал. В этот раз я точно знал, что делаю, что происходит вокруг меня. Но все равно я был вынужден подчиняться ему. Может быть, он добился этого, направив все свои силы на то, чтобы заставить меня выпустить его. Я не мог поднять руку, чтобы помочь Филиппу, когда он боролся с Маладором. Но я мог видеть, знаю. В одном случае гипноз может быть сильнее, а в другом слабее. Это могло случиться…

— Но откуда ты мог знать, что сделал, когда был в трансе первый раз?

— Я сложил два и два. Я не могу быть абсолютно уверен, конечно. Но не кажется ли логичным, что это так и произошло? Были сделаны поправки в настройках. И никто, кроме меня, не мог сделать этого. Я был один в приборном отсеке, когда ты пришел с Фараном и твоей женой. Гильда находилась в своем отсеке в противоположном конце машины.

Голос Тайсона изменился, стал более умоляющим, почти поражающе жалобным.

— Отпусти меня, Дэн. Не заставляй меня сражаться с тобой. Я выиграю, ты знаешь, и это совсем не пустая похвальба. Мне надо пойти за ним и вернуть его назад.

— Ради всего святого, зачем? — вопрошал Блэкмор, — Если он может заставить меня наступить на ядовитую змею и подчинить тебя гипнотическим приказом, его возвращение может быть самоубийственным. У него есть триединое оружие, к которому он может прибегнуть, если не сможет повторить то, что раньше проделал с тобой. Какие у тебя будут шансы? Невооруженный, как ты…

Тайсон покачал головой.

— Я не такой дурак. Он не взял второе оружие — смертоносное — с собой. Филипп сделал доступ к нему очень сложным, и Маладор забыл заставить меня принести оружие. Я иду, чтобы взять его.

— Он не забыл. Я уверен в этом. Если то, что ты рассказал о нем, правда, то у него еще много средств в запасе; ему не стоит беспокоиться о том, что ты последуешь за ним. Только я не могу представить, почему он захотел исчезнуть, если подумал, что я мертв, и он может убить тебя и Хелен. Я могу понять его желание пощадить Фарана и его дочь в знак благодарности, но в противном случае…

— Должно быть, это какая-то ошибка — вроде слепого пятна в его мышлении — или он заставил бы меня принести более мощное оружие, — ответил Тайсон. — Поэтому все, что я сказал о забвении, все еще действует. Определенно, это оружие нужно ему где-то там.

— Я знаю, — уступил Блэкмор. — И это наша лучшая надежда. Ты не понимаешь? Позволь ему там остаться. Он будет человеком двадцать второго века во времени, в равной степени незнакомом ему и нам. В опасном времени со множеством неизведанных ловушек…

— Нет, — сказал Тайсон, мотая головой. — Я не могу представить, что сделаю это. Мы не знаем, что он может замышлять. Экстрасенсорный гипноз — это нечто особенное. По всей видимости, он может действовать на расстоянии. Ему не надо смотреть на меня или говорить со мной. Он просто тихо сидел в отсеке и заставлял меня выполнять его приказы. В первый раз, я имею в виду. И даже во второй раз.

— Предполагается, что любой гипноз — это самогипноз, — продолжил он после паузы. — Ты смотришь в глаза гипнотизера или на яркий свет, а на самом деле ты вводишь себя в транс. Что-то вроде истерии овладевает тобой. Затем, конечно, ты начинаешь подчиняться словесным приказам гипнотизера. Ты либо немедленно делаешь то, что он приказывает, или делаешь это после пробуждения на основе пост-гипнотического внушения, которое он внедряет в твой разум. Но когда ты совсем не видишь и не слышишь гипнотизера…

Тайсона била дрожь; Блэкмор это чувствовал, сжимая пальцами плечо мужчины.

— Тебе придется меня отпустить. Его нужно вернуть. И мне не важно, насколько велик может быть риск.

— Ты кое-что забыл, — заметил Блэкмор. — Если то, что ты сказал, правда — всегда было известно, что гипноз — это насилие. Предполагается, что ты не можешь заставить загипнотизированного человека сделать что-то, нарушающее его моральные принципы — или каким-то образом вызывающее внутренний протест. Очень легкое сопротивление иногда можно преодолеть убеждением, но это требует немалого умения. Вот почему я сомневаюсь, то Маладор мог заставить тебя…

— Ты полагаешь, что я хотел вывести машину из-под контроля? Или убедиться, что змея укусит тебя или даже вывести Маладора из отсека, чтобы он мог рисковать жизнью, как ты сказал, в неизвестном мире? Потому что если ты…

— Ты мог неосознанно хотеть того, о чем сейчас говорил, — сказал Блэкмор. — Но давай решим так. Ты мог испытывать бессознательный страх, постоянное опасение, что машина может выйти из-под контроля — в следующем путешествии Филиппа. И Маладор мог оказать на тебя экстрасенсорное влияние и заставить разыграть то, чего ты боялся, в состоянии, подобном трансу. Ты не хотел, чтобы это случилось, но твой страх перед возможным вынудил тебя реализовать эту возможность. Это словно… да, как будто ты во сне стоишь на высоком утесе, и у тебя появляется неконтролируемый импульс броситься на камни далеко внизу. И не всегда во сне.

— Но разве это объясняет, как Маладор заставил тебя наступить на змею? Я и этого тоже боялся?

— Я не уверен, — сказал Блэкмор. — Ты, на самом деле, мог испугаться чего-то подобного, когда увидел, как я спускаюсь в болотистый цветочный сад между гигантских ветвей.

— Но это должно означать, что я, а не Маладор, находился в экстрасенсорном контакте с твоим разумом, — заметил Тайсон. — В таком предположении нет смысла.

— Возможно, тройная коммуникация… — ответил Блэкмор. — Но ты прав. Это вызывает сомнения. Я просто пытаюсь заставить тебя понять: Маладор может быть не настолько опасен для нас где-то там, как ты, кажется, думаешь. Может быть, есть другой способ объяснить случившееся. Он может быть… да, вероятно, он — ясновидящий. И он может ввести тебя в транс — экстрасенсорный транс. Но возможно, это и все.

— Спрашиваю в последний раз, — решительно произнес Тайсон. — Ты отпустишь меня? Я иду за ним.

Блэкмор внимательно посмотрел на него.

— Прежде чем ты натолкнулся на меня, я посмотрел тебе в лицо, — сказал он. — Казалось, ты не отправляешься в погоню за Маладором, а убегаешь от чего-то. Как будто тебя самого преследовали фурии. Мы можем продолжить аналогию с Эсхилом. Тот трезубец заставил тебя задуматься, как выглядел бы Посейдон, прогуливающийся вдоль пляжа в Коннектикуте. Может, ты убегал от чувства вины, Роджер? Поэтому ты так спешишь рисковать своей жизнью где-то там? Или это путь искупления — ты не можешь простить себя за то, что сделал? Если так — заклинаю тебя: позабудь это! У тебя нет провинности, которую надо искупить. Это могло случиться со мной, с Филиппом — с кем угодно.

— Будь ты проклят! — вскипел Тайсон. — Когда ты чувствуешь, что у тебя нет времени на размышления, может показаться, что ты убегаешь от чего-то — дело в том, что все по-настоящему важное находится впереди. Не пытайся больше залезть мне в мозги…

Внезапно он перестал злиться. Блэкмор увидел, чего стоила ему эта попытка, и те чувства, которые он всегда испытывал по отношению к Тайсону — на секунду они пропали — снова вернулись.

— Извини, — сказал Тайсон. — Я знаю, ты просто пытался помочь мне, облегчить мое состояние после случившегося. Конечно, я чувствую вину. Я должен. Ты не знаешь…

— Думаю, что знаю, — сказал Блэкмор. — И я повторяю снова — забудь это.

— Я не могу. Но есть еще кое-что помимо моей неспособности простить себя. Маладор должен быть здесь, с нами, чтобы все мы охраняли его. Если он снова там, где он был, без трезубца и… Ох, черт, разве ты не понимаешь? Ему будет трудно ввести всех нас в транс. Ты можешь связать меня по рукам и ногам, если потребуется.

— Ты имеешь в виду, что… некоторых людей нельзя загипнотизировать, даже используя экстрасенсорные силы. Это правда, конечно. Так происходило со мной, каждый раз, когда случались подобные попытки. Я не хвастаюсь, напоминаю тебе — я просто таков от природы.

— Хорошо, я заслужил это.

— Я не могу поверить, что он может ввести тебя в транс в любое время в любом месте, — быстро продолжал Блэкмор. — Или это на самом деле был экстрасенсорный гипноз, несмотря на тот факт, что ты выпустил его. Что касается змеи, я мог наступить на нее без постороннего вмешательства. Но, допустим, ты прав — ты вполне можешь быть подвержен влиянию. Если у него есть такая власть над тобой — или даже меньшая — как ты можешь надеяться вернуть его? Не важно, чем ты вооружен…

— Я могу попытаться, — сказал Тайсон.

— Нет, ты не будешь даже пытаться, — сказал Блэкмор. — Я тебе не позволю.

— Ты не позволишь…

— Если кто-то выйдет туда с этим оружием, это буду я, — сказал Блэкмор, — И мне придется подумать об этом, потому что я совсем не уверен, не будет ли лучше, если Маладор уйдет, наступит на ядовитую змею или станет жертвой какой-то иной, неведомой силы. Это жестокие слова, но, может быть, лучше бы нам никогда больше его не видеть.

Гнев Тайсона вернулся.

— Прекрасно, Дэн. Ты собираешься остановить меня. Только в одном весе у меня преимущество перед тобой в пятьдесят фунтов. Я почти на фут выше, и у меня намного больше сил. Пропусти меня, Дэн. До этого я не шутил, но сейчас я еще серьезнее.

— Спасибо, что не упомянул про разницу в возрасте, — сказал Блэкмор. — Некоторые мужчины начинают разваливаться после тридцати.

— Не заставляй меня делать это. Я мог бы, ты знаешь, потому что даже если бы ты был ровесником Филиппа, мне бы пришлось применить силу, если бы не осталось иного выбора. Вот как сильно я хочу догнать его.

— Хорошо, — сказал Блэкмор. — Попытайся вырваться.

Тайсон сделал быстрый шаг назад, почти освободив плечо и потянув за собой Блэкмора.

Блэкмор сделал всего три движения. Первое — удар вверх, второе — удар вниз, а третье — поворот, закончившийся броском. Все движения были выполнены быстро, как магические пассы.

Тайсон посмотрел на него с пола, его тело отражалось на металлической поверхности, несколько неясных линий скользили по светлому металлу тут и там. Но того физического повреждения, которое появилось в результате первого движения — легкой, красноватой припухлости в районе челюсти, — в отраженной картинке не было заметно.

Сначала Тайсон ничего не говорил — просто лежал там, где упал, с сильным недоверием в глазах. Затем он внезапно начал смеяться.

Блэкмор обнаружил, что тоже смеется.

Тайсон быстро поднялся на ноги, все еще смеясь и смахивая невидимые частички пыли с одежды, как будто забыл, что чистый металлический пол сильно отличался от коннектикутского пляжа, покрытого наносным песком.

— Я всегда чувствовал, что мужчина, который не может признать поражение и принять его спокойно, не стоит и выеденного яйца, — сказал он. — Не уверен, что снова скажу это, если не смогу повторить то, что ты сейчас сделал.

— Буду рад в точности показать тебе, как я все сделал, — ответил Блэкмор. — Уверен, ты сможешь овладеть этим всего за пару уроков. Мне потребовалось намного больше времени.

— Нет, спасибо, — сказал Тайсон. — Если бы здесь был кто-то еще, на ком ты мог бы продемонстрировать свой прием, я бы мог заняться этим. Но так как это снова буду я…

— Тогда в другой раз.

— Да, это мне подходит. Должно быть, ты подумаешь, что я сумасшедший, но клянусь тебе, не бросок на пол заставил меня передумать. Ох, полагаю, и он, в какой-то мере, потому что удар достаточно встряхнул меня, и я смог принять твои последние слова всерьез. Ты сказал, что тебя нельзя загипнотизировать. Я правильно расслышал, когда ты сказал это, но не сделал выводов, пока не ударился об пол. Действительно, надо идти тебе, и, конечно, я пойду с тобой, если ты позволишь. Обдумай это, прежде чем решить, что со мной все в порядке. Может быть, ты и прав; для нас будет безопаснее, если Маладор останется снаружи. Может быть, нам лучше все обдумать по ходу дела.

— Мне нужно было сделать это, после того как я схватил тебя, — сказал Блэкмор. — Мне надо было знать, почему ты врезался в меня, а когда ты сказал мне, что выпустил Маладора, находясь в трансе, и преследуешь его, я почувствовал, что мне придется привести тебя в чувство любым способом. Но если бы я узнал, что на это потребуется так много времени, я бы позволил тебе уйти и добрался бы до Филипа. Тот факт, что Хелен и Тильда с ним, не означает, что паралич пройдет.

— Я уверен, что пройдет. Возможно, уже прошел.

— Почему ты так уверен?

— Я говорил тебе. Я знаю, что могу доверять своим ощущениям: Маладор не хочет причинять серьезный вред Филиппу или Гильде. Я должен был остаться с ним. Но я потерял голову. Я мог думать только о том, как схватить оружие и догнать Маладора прежде, чем он проложит путь в растительности, которую ты пересек за пять минут. Скорее всего он уже достиг ее конца…

— Будем надеяться, что Филипп не мечется в темноте, которая никак не рассеется, — сказал Блэкмор. — Пойдем, нам надо это выяснить.

Они были в конце коридора и поворачивали в более широкий, когда Тайсон сказал:

— Потратив так много времени, приводя меня в чувство, ты, возможно, спас мою жизнь. Я не упоминал это, но она может быть ценна.

 

Глава 10

Фаран сидел на полу в нескольких футах справа от иллюминатора, втянув голову в плечи. Он прислонился к стене и не попытался встать, когда Блэкмор и Тайсон вошли в отсек. Не сдвинулась с места и Гильда, которая стояла на коленях и прижимала влажную тряпку ко лбу отца.

Хелен Блэкмор тоже стояла на коленях, но она быстро поднялась и направилась к мужу.

— Теперь с ним все в порядке, — сказала она. — Но сначала мы ужасно испугались. Роджер рассказал тебе, что случилось? Должно быть, рассказал, иначе вы не были бы вместе.

— Он рассказал мне, — сказал Блэкмор, кивнув. — Когда ты не вернулась, я испугался… я не думал, что тебя задержало что-то настолько серьезное. Но у меня было чувство, что случилось кое-что необычное.

— Это было необычно, правильно, — сказал Фаран. Его голос звучал на удивление твердо, и в его глазах не было сомнений; он явно сохранил способность мыслить ясно.

Внезапно он посмотрел на Тайсона почти осуждающе.

— Я едва успел взглянуть на тебя, когда боролся с ним, — заметил он. — Казалось, ты просто стоял, прислонившись к стене, и ничего не делал, чтобы помочь мне. Ты мог бы попытаться сбить его с ног, когда он повернулся к тебе спиной, перед тем, как воспользоваться своим оружием. Но я не упрекаю тебя, Роджер. Не пойми меня неправильно. Я просто удивлен. Ты мог быть слишком сильно напуган и не мог мыслить здраво. Как ты думаешь, как он выбрался? У тебя есть идеи?

— К сожалению, у меня есть очень хорошая идея, — сказал Тайсон. — Я выпустил его.

— Что ты сделал?

Блэкмор опустил руку на плечо Тайсона.

— Позволь мне рассказать ему, Роджер.

— Рассказать мне что? — вопрошал Фарам. — После того, что ты только что сказал… разве об этом еще надо говорить…

Блэкмор подошел к тому месту, где сидел Фарам, и опустился пониже, согнув левую ногу и поставив правое колено на пол. Ему пришлось немного наклонить голову, чтобы она оказалась на одном уровне с ухом Фарана. Фаран отнял влажную ткань со лба и вернул ее дочери, которая все еще сидела на коленях прямо напротив Блэкмора и, казалось, не хотела подниматься.

— Мне это не нужно, — сказал он. — Встань, Тильда. Дэн должен мне кое-что сообщить, и ты, возможно, не захочешь это слышать.

— Если Роджер выпустил Маладора, — сказала Тильда, — тогда, уверена, нет ничего, о чем я бы предпочла не знать. Должно было случиться что-то, не оставившее ему выбора.

— У меня и правда не было выбора, дорогая, — подтвердил Тайсон. — Но это не может оправдывать все, что меня вынудили сделать. Дэн думает, что я чокнутый, раз так думаю. Я сознаю, что в этом нет смысла, но мне надо быть честным. Возможно, если бы я сильнее сопротивлялся…

— Это нас ни к чему не приведет, — сказал Фаран. — Хорошо, Дэн. Роджер открыл панель и выпустил Маладора. Он признался в этом. И судя по тому, что он только что сказал, ты как будто собираешься оправдывать его. Но я хочу услышать все. Затем я самостоятельно приму решение.

Блэкмор рассказал ему все, ничего не утаивая.

Мгновение Фаран молчал, его губы сжались в тонкие ниточки. Затем он сказал:

— То, что я собираюсь сказать, может удивить тебя. Я не разделяю ни одно из твоих сомнений, Дэн. Ты пытался рационализировать случившееся, проявив замечательную остроту ума, ты предложил психологически убедительную интерпретацию того, что, по-твоему, могло произойти. Без сомнений, ты преуспел — или почти преуспел — убедив Роджера в том, что Маладор может быть ясновидящим и обладать даром экстрасенсорного восприятия, необычным во многих отношениях, но он не может загипнотизировать человека, которого не видит, и добиться абсолютного, беспрекословного подчинения каждому приказу. Он может заставить тебя наступить на ядовитое пресмыкающееся и, возможно, даже натравить это пресмыкающееся на тебя с помощью осознанного усилия воли, усиленной экстрасенсорно. Выражение лица Фарана стало мрачным.

— Думаю, он способен даже на нечто большее. Думаю, он может обладать силой передвижения и сотрясения.

— Силой… передвижения и сотрясения?

Фаран кивнул.

— Да, может передвигать предметы на расстоянии, поднимать их в воздух и раскручивать их. Возможно, даже телепортировать огромные камни на существенное расстояние. Было зафиксировано много таких случаев. Это называется психокинез.

— Нет, Филипп! — возразила Хелен Блэкмор. — Ты не можешь на самом деле в это верить.

— Думаю, это вполне возможно, — сказал Фаран. — Но не думаю, что это слишком вероятно. Я склонен думать, что рассказ Роджера был близок к истине — Маладору пришлось потрудиться, чтобы заставить Роджера освободить его; сначала он мог только загипнотизировать Роджера на поверхностном уровне и вынудить его изменить настройку циферблатов. В противном случае он бы исчез раньше.

— Но что заставило тебя так… — Блэкмор редко утрачивал дар речи, но в этот момент он почувствовал, что язык его сжали незримые тиски.

Казалось, Фаран догадался, о чем он собирался спросить, так как в его глазах выразилось полное понимание.

— Ты, естественно, интересуешься, почему я так уверен в том, что Маладор больше, нежели просто ясновидящий. Я основываюсь на том, что случилось с Роджером, и на других обстоятельствах, куда более важных.

Я бы не сказал, что уверен на сто процентов. Есть совсем небольшая возможность, что ты можешь быть прав, Дэн — что на самом деле он не гипнотизировал Роджера, а просто сделал его более восприимчивым к бессознательным импульсам, которые уже зародились в его голове. Он направлял мысли Роджера и руководил ими, другими словами, те действия, которые предпринимал Роджер, были вызваны его собственными бессознательными страхами.

Но вот что заставило меня подумать, будто он принудил Роджера к повиновению более прямым и эффективным способом… что ж, нам известно о скрытых силах разума. На Востоке много веков назад раскрыли весь потенциал таких сил. Значимость этих открытий ошеломляет. Если ты возражаешь — значит, в твоих знаниях попросту очень большие пробелы.

Индийский трюк с веревкой. Может ли кто-то в здравом уме поверить, что все начинается и заканчивается этим… что восточные провидцы и так называемые «святые» много веков не демонстрировали чудеса телепортации, анабиоза, ясновидения, которые не просто проявляются на мгновение, но охватывает огромные области опыта, о котором западному миру известно очень мало.

— Но Маладор прибыл не с Востока, — возразил Блэкмор.

— Откуда ты знаешь? На самом деле, он никогда не был на Востоке. Он прибыл из Западной Европы, из региона, граничащего со Средиземноморьем, которое в двадцать втором веке — уже не часть Франции. Но одно лишь то, что ты даже не спросил меня, откуда он прибыл, с Востока или с Запада, уже поможет тебе понять, почему я так о нем думаю.

— Боюсь, что я не понимаю…

— Почему ты не спросил меня? Это первый вопрос, который ты должен был задать, это самая естественная вещь в мире для человека, который путешествовал во времени, — нарисовать для тебя карту. Географические черты региона — его точное местоположение — должны вызывать наибольшее любопытство. Но ты даже не спросил. Сказать тебе, почему?

— Если это поможет мне понять, то, полагаю, да. Но это очень странно. У меня было чувство, что мне не надо даже спрашивать — что я знал.

— Ты думал, что знал — и ты почти не ошибся. Только чуть чуть. Ты думал, что он должен родиться в стране, очень похожей на Индию, где призрак голода может обратить мысли людей внутрь, чего никогда не было на Западе, несмотря на болезнь растений, несмотря ни на что.

Когда я описывал то время, тебе на ум пришли тысячи истощенных мужчин и женщин, полуобнаженных, отчаявшихся, ищущих спасения от несчастий с помощью добровольного мучительного самоанализа, который в Индии, как нам известно, на самом деле на протяжении многих лет увеличивал скрытые силы разума.

Созерцание, постоянное размышление, призыв внутренней силы противостоять лишениям окружающего мира, которые, в ином случае, были бы невыносимыми. Слабейшие убивали или были убиты в отчаянной борьбе за спасение от голода. Другие, сильнейшие, смогли выжить, с небольшим количеством еды или без нее, и превратились в такие изможденные скелеты, как Маладор. Это случалось в Индии много веков назад, и в двадцатом веке тоже, конечно; это и могло случиться где угодно на земле в двадцать втором веке, потому что мир, который я посетил, был везде одинаков.

В двадцать втором веке должно быть много маладоров. Истощенные скелеты, наделенные силами разума, развитыми настолько, что они кажутся почти безграничными.

Мы думали, что Маладор не отличался ото всех остальных, которые умоляли нас спасти их, падали на колени, рыдали…

Но теперь я почти уверен, что он был одним из сильнейших, способных, как я уже говорил, передвигать и сотрясать объекты. Это не означает, что он отказался от еды. Голод и близкие к нему состояния всегда неприятны. И если он был одним из сильнейших, Дэн, то его ненависть к тебе может быть всепоглощающей. Возможно только одно отличие — внутренняя сила сделала его в сотни раз более опасным, в тысячу раз более решительным, готовым отомстить за перенесенные мучения.

— Ты хочешь сказать, что развитие скрытых сил разума не всегда превращает мужчин и женщин в святых… — сказала Хелен Блэкмор.

— Точно, — подтвердил Фаран. — Я чувствую себя намного лучше, но не поэтому. Думаю, я могу подняться, и отсек больше не будет кружиться, как было минуту назад.

— Хорошо, давай попробуем, — сказал Блэкмор.

Он твердо взял Фарана за руку, но когда Тайсон двинулся к нему, Гильда жестами остановила его.

— Папе не нужна такая помощь, Роджер, — сказала она. — Мы с Дэном позаботимся о нем.

Казалось, она произнесла что-то удивительное; на долю секунды в голове Блэкмора промелькнула мысль, что это могло взволновать его в каком-то другом времени, столь же отдаленном во Времени, в прошлом или будущем, в том мире, где единственная женщина, которая для него важнее тысяч других, могла бы не войти в его жизнь.

А если Гильда, вопреки собственному желанию, не могла окончательно простить Роджера за то, что он сделал, и позволяла ему думать, что у него есть соперник, которого ей не было необходимости прощать…

Это была безумная мысль, и в тот миг, когда Фаран встал на ноги, Блэкмор увидел, насколько он ошибался: Гильда направилась прямо к Роджеру, схватила его за руки и нежно поцеловала в щеку.

— Я был готов поверить, когда паралич начал проходить, что Маладор каким-то образом действительно позаимствовал это оружие у Посейдона, — сказал Фаран, криво улыбаясь. — Бог моря также должен владеть скрытыми силами — довольно необычными, если Гомер не был наглым вруном. Кто знает? Когда-то в древности мог жить такой человек, как Маладор, и греки позднее стали боготворить его.

— Бог шторма и кораблекрушений, — сказал Блэкмор. — Да, я бы в такое поверил.

— Возможно, он ненавидит и саму землю, и всех земледельцев, — подхватила Гильда. — В этом есть смысл. Он мог быть худым и голодным богом, и когда он увидел поле золотой пшеницы, он потряс в ярости трезубцем, начался шторм, и землю затопило.

— Если бы такой человек, как Дэн, вырастил ту пшеницу, уверен, Гомер не позволил бы об этом забыть, — сказал Фаран.

— Возможно, не позволил бы, — сказал Блэкмор. — Он мог превратить меня в Циклопа. Одноглазого и близорукого. Полифем был неправильным земледельцем.

— Дальновидным, ты имеешь в виду, — ответил Фаран. — Твоя пшеница создала города, которые мы видели. Близорукий Циклоп не мог бы такого сделать. Вдобавок у тебя нет ничего общего с Циклопом, кроме того, что ты гигант.

Прежде чем Блэкмор успел сделать замечание об абсурдности этого сравнения, в отсеке случилось то, чего боялся Фаран — по крайней мере, для себя. Отсек начал кружиться.

 

Глава 11

Помещение качалось и кружилось, весь отсек двигался, но не как корабль на море, взмывающий на гребень высокой волны, а затем опускающийся. Не хватало жесткости, скорости, неустойчивой качки корабля, попавшего в шторм. Но из-за этого движение не становилось менее пугающим, так как пол наклонялся под опасным углом, прежде чем снова выпрямиться, угрожая сбросить обитателей на пол.

Только Фаран не беспокоился. На его лице было написано обычное огорчение; он немедленно снова сел, явственно полагая, что это волна головокружения накрыла его, заставляя отсек качаться и кружиться.

Затем, внезапно, выражение досады исчезло из его глаз, и его сменил такой же сильный страх, как тогда, когда он впервые обнаружил, что датчики переключены и машина полностью вышла из-под контроля и не может прекратить полет сквозь Время.

Беспокойство Блэкмора, который видел, как Фаран опустился на пол, помешало ему удержать равновесие, как всем остальным, и он упал на колени, когда Фаран встал; крики Тильды отражались эхом в его ушах. Хелен просто сделала вдох, но такой резкий, что он поверил, что услышит этот звук, хотя она находилась в трех или четырех футах от него, а совсем не рядом.

Она оказалась еще ближе к Дэну, когда он встал на ноги; колебания усилились, и она уцепилась за Блэкмора, чтобы удержаться на ногах.

Внезапно качка закончилась, и отсек снова стал абсолютно неподвижен. Но иллюминатор был объят снаружи тем, что казалось сплошной стеной пламени.

Затем пламя появилось и внутри отсека; оно, танцевало на стенах, растекаясь по полу расширяющимися знаменами, которые оборачивались вокруг Тайсона и Тильды, скрывая их из вида, и затем превращались в тонкие струйки, словно исходящие из пасти дракона.

Иногда драконьи языки разветвлялись; одна огненная нить опустилась и обвилась вокруг головы и плеч Фарана. Казалось, его волосы объял огонь. Хелен закричала как Тильда, и обмякла в объятиях мужа.

Блэкмор отступал с ней к противоположной стене, когда пламя утратило силу. Оказалось, что никто не пострадал. Тайсон и Тильда дрожали что было сил, губы их посинели. Но их одежды не повредил огонь, а на руках и лицах не осталось следов. Волосы Фарана тоже не сгорели. Огонь их даже не касался.

Блэкмор мог только надеяться, что иллюзорное безжалостное пламя не причинило ранений, которые были невидимы и не поддавались излечению. Но взгляд, которым они обменялись с Фараном, показывал: никому из них не нанесли душевных травм, по крайней мере, значительных. Тайсон с Тильдой поднялись, опустив руки, осмотрев себя со значительно меньшим ужасом; впрочем, окончательно преодолеть страх не удалось.

Только Хелен Блэкмор замерла без сознания в объятиях мужа. Дэн посмотрел на Фарана почти осуждающе, когда опустил ее на пол.

— Она упала в обморок, когда увидела, как пламя охватило твою голову, — сказал он. — Попробую растереть ей запястья. Надеюсь, это поможет.

— Ничего не делай, — сказал Фаран — Просто дай ей дышать свободно, и она восстановится. С ней будет все в порядке.

Он развернулся и нетвердой походкой направился к иллюминатору; на мгновение Блэкмора разозлило то, что он ошибочно принял за отсутствие беспокойства. Затем он увидел, что за оконным стеклом все еще виден свет Он больше не напоминал стену пламени, но это нисколько не успокаивало. Блеск стал менее ярким, но Блэкмор знал по своему опыту (однажды он чуть не погиб, пытаясь потушить огонь), что со слабым огнем, который распространяется во всех направлениях, справиться труднее, чем с одним устойчивым мощным очагом пожара.

Он стоял на коленях рядом со своей женой, растирая ей запястья, не думая о словах Фарана, и умолял ее открыть глаза — и тут его слуха коснулся голос Тайсона. Он так же умолял Гильду, но не пытался пробудить ее от глубокого обморока, а просто делал все возможное, чтобы успокоить ее.

— Качка прекратилась, пламя прекратилось, и больше ничего не случится… по крайней мере, какое-то время. Если это Маладор, и это лучшее, что он мог сделать… Ты не понимаешь, что это означает? Он нанес удар, и у него ничего не вышло.

— Я ужасно напугана, Роджер, — голос Тильды был едва слышен, словно полушепот, задыхающийся, отчаянный. — Это был настоящий огонь, не просто отражения света. Как ты всегда утверждал…

— Не всегда, нет. Мы не обгорели. Не было жара.

— Но я чувствовала, как они обвиваются вокруг меня. Был легкий жар. Пожалуйста, Роджер… не отрицай это. Ты знаешь, что это правда. В следующий раз…

— Пламя снаружи довольно реально! — резко вмешался Фарана. — Растительность горит. И машина двигалась. Немного. В этом нет сомнений…

— Папа, как ты узнал?

— Цветущие растения — самые большие — уже не так близко, как были прежде. Расположение всех объектов изменилось. Огонь заставляет их отступать.

— Ты уверен? — снова раздался голос Роджера.

— Да… да. Я уверен.

Блэкмор не посмотрел в сторону иллюминатора и не направился к Тайсону и Гильде. Он не отрывал взгляда от лица своей жены, а рук — от ее запястий. Он был рад, что не ушел; теперь Хелен зашевелилась, и кровь прилила к ее лицу.

Внезапно она открыла глаза и посмотрела на него. Дэн был почти уверен: он угадал, когда она обо всем вспомнила — ее зрачки затрепетали и расширились.

Через секунду она сидела, ее пальцы вцепились в его запястья.

— Не двигайся, дорогая, — умолял он. — С Филиппом все в порядке. Как и с Роджером, и с Тильдой.

— Но я не в порядке. Я никогда так ужасно не пугалась. Я внутри дрожу и я… я не могу это остановить. Как Филипп может быть в порядке? Его голова была в огне.

— Говорю тебе, он в порядке. Пламени не было.

— Я его не вижу. Где…

— Я здесь, — сказал Фаран, быстро отходя от иллюминатора и приближаясь к тому месту, где сидела Хелен. Он встал у нее за спиной, положив руку на плечо женщины еще до того, как Блэкмор смог окинуть взглядом отсек.

— Мы все еще в опасности, — сказал он. — Потому что растительность снаружи горит, а машина находится прямо в центре пожара. Огонь снаружи может быть достаточно сильным, чтобы уничтожить машину. Это просто предположение, конечно, но, думаю, когда огонь проникает через толстый металлический барьер, он теряет большую часть своего жара. Как будто безвредный лучик света кружится над нами — за исключением того, что это не безвредный лучик света, а жестокая сила, которая способна воздействовать на нас.

— Думаю, что ниже красного уровня видимого спектра находятся тепловые, инфракрасные или какие-то другие лучи, способные преодолевать металлический барьер, — заметил Блэкмор. — Они должны быть горячими и невидимыми.

— Конечно, они должны быть такими, — сказал Фаран. — Только одно в них не так. То, что должно было произойти, с ними не происходит.

— Но как видимый свет может проникать через непрозрачный барьер? — упорствовал Блэкмор.

— Я не знаю, — ответил Фаран. — А ты?

— Минуту назад ты говорил так, будто знаешь, — не мог не заметить Блэкмор. — Ты основывался на догадке, что Маладор точно знает, как продолжить индийский трюк с веревкой. Я все еще не вполне разделяю эту точку зрения, но если ты и Роджер, кажется, думаете, что во всех частях Вселенной сокрыты невидимые письмена — что в этом странного? Если ты прав, я имею в виду.

Прежде чем Фаран успел что-то сказать в ответ, голос Роджера заставил его обернуться и позабыть на секунду о жене. Тайсон и Тильда пересекли отсек и теперь остановились у иллюминатора.

— Во чтобы ты ни верил, Дэн, — сказал Роджер, придвигаясь на шаг ближе, — нам надо что-то с этим делать. Если Маладор смог сдвинуть машину — что там не смог сделать свет, уже не важно. Это может означать, что мы полностью в его власти, пока он… пока он не остановится. Его можно остановить только одним способом, и я не думаю, что нам нужно и дальше это отрицать. Думаю, ты знаешь, что о каком способе идет речь, Дэн. Он утратил все права на жизнь.

— О, черт! — пробормотал Блэкмор. — Что заставляет тебя думать, что я отступлюсь? Если бы я был уверен, что его жизнь стоит на кону против наших жизней, я бы убил его при первой возможности, и неважно, какие там чувства он испытывает ко мне. Но две вещи мне мешают. Во-первых, я все еще совсем не уверен, что вы с Филиппом правы на его счет. Перемещение машины — это нечто большее, чем просто поднятие в воздух булыжника и телепортация его на короткое расстояние. Психокинез может быть паранормальной способностью. Откуда мне знать? Я не эксперт, чтобы знать, какие скрытые силы разума можно развить в Индии или где-то еще. Но с одной вещью я не могу не согласиться. Внутри хрупкой коры головного мозга человека — похожего на каплю желе — сокрыто достаточно силы, чтобы сдвинуть машину. Проще говоря, это почти как сдвинуть гору.

— Во-вторых, — продолжал Блэкмор после паузы, — не думаю, что нам надо использовать против него оружие — любое оружие — и убивать его, чтобы помешать ему нас остановить. Я уступаю тебе и Филиппу. Он найдет какой-нибудь способ остановить нас.

— Он прав, Роджер, — сказал Фаран, — Не думаю, что смогу управиться с оружием, которое он применил против Дэна — и сомневаюсь, что ты сможешь. Ты следил за ним, когда он начал сбивать чайку. Но он не закончил демонстрацию.

— Я уверен, что могу применить оружие, — заявил Тайсон. — Но Дэн сообщил мне кое-что, что позволит нам преследовать Маладора с большими шансами на успех. Дэна нельзя загипнотизировать.

Фаран выпрямился и на мгновение посмотрел прямо на Дэна.

— Это правда? — спросил он.

— Я работал с несколькими гипнотизерами, исключительно одаренными; я хотел попробовать гипноз… просто из любопытства, — сказал ему Блэкмор. — И никогда ничего не получалось. Это не значит, что я особенно волевой. Я не прилагал особых усилий к сопротивлению — разве что пару раз, — а по большей части совсем не сопротивлялся. Кажется, что гипнотизеры просто не могут работать с некоторыми людьми.

— Экстрасенсорный гипноз — невидимое зрение, как подчеркнул Роджер — может быть разным, — сказал Фаран. — Мне не нравится этот термин. Он, по существу, бессмысленный. Но что-то в этом роде, безусловно, существует, и часто практикуется.

Он замялся, а затем добавил:

— Однако… однако это может все изменить. Если тебя нельзя загипнотизировать обычным способом, Маладор может не справиться с тобой. Это бы обеспечило дополнительную защиту, и если Роджер действительно убежден, что может управляться с оружием…

Он резко прервался, встал и подошел к окну. Пока Фаран смотрел в иллюминатор, у Блэкмора было время, чтобы помочь жене подняться на ноги. Вплоть до этого момента они с Тильдой сохраняли молчание.

Но теперь в глазах Хелен поселился страх, точно такой же, какой был в ее взгляде перед тем, как она упала в обморок, а в голосе звучало поистине замогильное отчаяние.

— Ты не покинешь машину. Я тебе не позволю. Если ты уйдешь… я найду способ убраться отсюда, когда ты вернешься.

— Роджер тоже не выйдет наружу, — сказала Тильда.

— Он лжет тебе по поводу оружия. Он сказал мне, что совсем не уверен, будто может использовать его.

— Я не единственный, кто лжет, — заметил Роджер.

— Но я прощаю тебя за это, дорогая, потому что знаю, зачем ты…

Голос Фарана, донесшийся от иллюминатора, не позволил ему продолжить. Фаран говорил, не оборачиваясь:

— Думаю, пламя немного утихло. Так как снаружи нет ничего, что могло остановить этот огонь обычным способом, то вероятнее всего, сам Маладор мог захотеть, чтобы пламя успокоилось. Примерно треть растительности сгорела, но она прекратила морщиться и чернеть на обширной территории.

— Нам нужно научиться управляться с оружием, — вмешался Блэкмор; он не хотел, чтобы его жена повторяла то, что уже сказала, и боялся того, что она может сказать. — Я всегда довольно… что ж, хорошо обращался с оружием.

Прежде чем Хелен смогла осознать смысл этих слов, Фаран отвернулся от окна и снова заговорил.

— Нам надо подождать, конечно, пока огонь окончательно не потухнет. Пламя может вспыхнуть снова, и станет гораздо хуже. Но у меня есть чувство, что оно выгорит…

— Отец, разве ты не понимаешь, что это может означать? — почти кричала Гильда. — Маладор может захотеть, чтобы Роджер и Дэн вышли наружу. Он может захотеть, чтобы они вышли, и были убиты. Может быть, он обнаружил, что не может сдвинуть машину так сильно, чтобы разрушить ее. Он мог попытаться и не суметь. Поэтому он наслал этот огонь, чтобы выманить Дэна. Должно быть, теперь он ненавидит и Роджера тоже, из-за того, что случилось на пляже. Но он нуждается в нем, до самого последнего момента и после него — ну, его убийство может казаться ему неважным, не стоящим беспокойства. Но если он выйдет с Дэном…

— Мы все знаем, что Дэна он ненавидит больше всех, — сказал Фаран. — Вот почему именно Дэн должен принять решение.

Он посмотрел прямо на Блэкмора:

— Гильда может быть права, — заявил Фаран. — Ты можешь направляться в ловушку, которую Маладор расставил для тебя. Но прежде, чем ты решишь — есть несколько вещей, о которых, я думаю, тебе следует знать. Они касаются того, что я думаю об этом. Маладор мог убить тебя до того, как сбежал. Роджер считает: он думал, что ты мертв — или умираешь. Мы не знаем наверняка, что он думал. Но если он так считал, это должно означать, что у него были какие-то другие причины для побега. А если он так не думал — не были ли выход наружу и попытка убить тебя, посредством разрушения машины или поджога, настоящим безумием. Ведь он мог так легко добиться своего внутри машины, как только Роджер выпустил его?

— Тут нет сомнений, — сказал Блэкмор. — Но теперь он, кажется, пытается уничтожить всех нас, если то, что ты о нем думаешь, правда. Роджер уверен, что у него нет причин ненавидеть тебя или Тильду, а совсем наоборот. Как мы все знаем, он не насылал огонь и не передвигал машину. Но если он это сделал, должно было случиться что-то очень странное, чтобы он передумал. Я основываю свое решение на этих двух возможностях — и ни на чем больше. Я иду наружу, потому что нам угрожает самая большая опасность, насколько я понимаю.

— Нет, Дэн! — Хелен Блэкмор чуть не споткнулась, попытавшись схватить его за руку и развернуть. Она как будто чувствовала: если не посмотрит Дэну прямо в глаза, то утратит способность вернуть его. — Если ты выйдешь наружу, ты не перестанешь об этом жалеть, потому что меня не будет здесь, когда ты вернешься. Я говорю правду, Дэн.

— Думаю, ты будешь здесь, дорогая, — сказал Блэкмор. — Пламя снаружи не погаснет еще примерно час. Я в этом почти уверен. За час тебе на ум может прийти много здравых мыслей. Сейчас не только моя жизнь под угрозой, как бы Маладор меня ни ненавидел. Филипп сказал, что я вполне естественно забочусь о тебе больше, чем о ком-то другом. Это правда, конечно. Я не могу это отрицать. Но нас пятеро, а не только ты и мужчина, за которым ты замужем. И у всех нас есть свои обязанности перед другими. Боюсь, что всегда так будет: когда людям угрожает большая опасность, они становятся ближе друг к другу. У тебя будет время это обдумать, дорогая, и изменить свое мнение на счет того, следует ли отпускать меня. Я не сомневаюсь, каким будет твое решение.

 

Глава 12

Блэкмор спускался первым, Тайсон находился на восемь футов выше него, и в этот раз он испытывал опасения совсем другого рода, непохожие на тот страх, который он испытывал, когда впервые спускался в море гигантских ветвей и цветов. Он не боялся утонуть в трясине, которая могла оказаться почти бездонной, или случайно наступить в зияющую яму пустоты, отменную только сине-черным кругом, похожим на завиток.

Это был новый страх: клочок земли, выглядевший так, будто был покрыт рассеянным пеплом, мог превратиться в слой раскаленных добела углей, скрытых от взгляда поверхностным слоем, напоминавшим пыль.

Две трети растительности прямо под машиной так обгорели, что только почерневшие стебли огромных цветов остались стоять, подобно стволам титанических дубов и кедров, уничтоженных молнией. Большинство стеблей действительно были размерами со стволы деревьев, а некоторые — существенно больше. Между ними простирались широкие полосы голой земли, даже не покрытой пеплом, ярко блестевшей после очищения огнем. Вся трясина исчезла, иссушенная сильным жаром, который породило пламя.

Их окружала пустошь, почерневшая от огня, но Блэкмор по-прежнему ничего не мог разглядеть даже с вершины машины, так как вокруг росли очень высокие растения, не пострадавшие от пожара. Их соцветия все еще покачивались на ветру, который резкими порывами проносился над уничтоженным участком — в точности так же, как во время первого спуска Блэкмора. Ничто не омрачало яркости цветов — алого и фиолетового, оранжевого и зеленого; цвета казались такими яркими, что Дэну приходилось то и дело прикрывать глаза.

Ближе к ним несколько цветков, все еще свисавших с поврежденных огнем стеблей, засохли и потускнели, а некоторые превратились в ссохшуюся шелуху, которая была похожа на гигантские стручки гороха, наполовину съеденные роем такой же гигантской саранчи.

Насекомые не летали в воздухе и не садились на погибшие растения, но Блэкмор не думал, что это удивительно; насекомые не спешили возвращаться в районы, разрушенные огнем, наводнением или землетрясением.

Внезапно он остановился — теперь он был на полпути к поверхности, — посмотрел вверх и махнул Тайсону.

— Нам не надо волноваться по поводу змей, я полагаю… но надо быть осторожнее. Мы не знаем, что может выползти из нор, которые уходят глубоко под землю.

— Разумно, — сказал Роджер. — Я буду бдителен.

Через секунду они оба достигли земли и осмотрелись.

Роджер переложил тяжелое оружие, которое Маладор по ошибке не взял с собой, — или это была не ошибка? — из левой руки в правую и указал на высокие растения, которые закрывали обзор.

— Мы можем идти прямо, — произнес он. — Самое важное сейчас — как можно тщательнее осмотреть местность. За этим громадным цветочным садом может быть открытая площадка или просто еще один сад. Как ты думаешь?

— Я бы предпочел не думать, — сказал Блэкмор. — Просто пойдем, как ты предлагал.

Им понадобилось, наверное, сорок секунд, чтобы пересечь покрытый пеплом участок между машиной и высокими растениями, которые окружали ее полукругом — или не совсем полукругом. Дэн и Роджер действовали осторожно и не наступали на пепел, но держались гладких участков, очищенных пламенем. Один или два раза им приходилось останавливаться и перепрыгивать с одного пятачка на другой.

Люди двигались между высокими, не опаленными огнем растениями, по сравнению с которыми они казались карликами, и на несколько секунд им показалось, что они продвигаются по тропинкам тропического леса.

Но когда они, наконец, преодолели дальний ряд высоких стеблей — некоторые были ярко-зелеными и, казалось, очень сочными, а другие выглядели какими-то пестрыми — в тот же миг иллюзия тропического леса испарилась. Вид, который им открылся, был так мало похож на заросли гигантских цветов и ветвей вокруг корабля, что Блэкмору было трудно поверить, что столь различные ландшафты могли существовать в непосредственной близости.

Увиденное сильно подействовало на Блэкмора. В его памяти пробудились сбивающие с толку воспоминания: раньше он сомневался, видел ли когда-нибудь прежде этот пейзаж, а теперь мгновенно узнал его.

Монолиты… По крайней мере, пятьдесят монолитов были разбросаны по равнине, которая простиралась от горы к тому месту, где он стоял, и у него появилось смутное воспоминание, что трое или четверо из них стояли здесь раньше, изучая покрывающие их надписи.

Вдобавок Блэкмор был так ошарашен увиденным, что Тайсону пришлось дернуть его за руку, чтобы привлечь внимание.

— Я говорил, что важно найти точку для обзора окрестностей, — сообщил Тайсон. — Но я не думал, что обзор будет настолько широким. Как будто мы вышли из стеклянной теплицы, где вокруг нас только растения и запахи сырой земли, и оказались посреди Сахары или Гоби. Если это поражает тебя так же, как и меня — может быть, будет лучше, если мы просто примем случившееся как должное. Говорить об этом бесполезно. Я имею в виду… как мы можем надеяться отыскать Маладора где-то там — если он на самом деле там. Пространство слишком велико. И так много мест, где бы он мог…

Если Тайсон пытался спланировать дальнейшие действия на ходу, то было бы куда лучше закончить предложение и замолчать. Едва ли следовало прерываться на середине фразы. И все же он прервался. Или правильнее было бы сказать, что молчание вызвано слепящей вспышкой света, которая внезапно появилась на равнине в ста футах от того места, где они стояли. Ее сопровождал оглушительный грохот.

Земля задрожала, и Блэкмор упал на колени. Тайсон покачнулся, но смог устоять на ногах, немного отклонившись назад, и использовав тяжелое оружие Маладора для поддержания равновесия.

Что-то похожее на огненный шар возникло в эпицентре взрыва и пронеслось над их головами, сначала оно двигалось зигзагами, а затем зависло почти неподвижно высоко в небе. Потом шар снова ускорился и пролетел прямо над растительностью, из которой появились Блэкмор и Тайсон.

Затем объект исчез, испарившись так же внезапно, как метеор, сгорающий в земной атмосфере, но надолго оставляющий след в виде яркого сияния.

Еще одна слепящая вспышка возникла на пустынной равнине, и еще один огненный шар промчался по небу, зависнув, как и первый, над разоренной огнем растительностью, после того, как завершил зигзагообразный полет; но этот испарился немного медленнее, как будто гигантская рука сомкнулась над ним, и слабое сияние просочилось сквозь сжатые пальцы.

Как только Блэкмор нетвердо встал на ноги, его поразила странная — странная именно в этот момент — мысль, что он никогда прежде не видел на человеческом лице такого выражения, которое появилось на лице Тайсона. Это было не человеческое лицо, а какая-то гротескная туземная маска.

Не только потому, что лицо Роджера стало синюшно-бледным, а возле рта появились ненормальные складки. Его губы так плотно сжались, что, должно быть, это причинило ему боль, а глаза остекленели.

Тайсон стоял неподвижно, казалось, ничего вокруг не замечая. Роджер вцепился в руку Блэкмора, как только тот поднялся на ноги — словно бы именно он, а не Блэкмор, нуждался в поддержке.

— Еще одна атака на машину, — хрипло пробормотал он. — Я… я ничего не вижу там. А ты? Как ты это объяснишь? Эта вспышка пламени, казалось, появилась прямо из-под земли.

— Оттуда ничего не вылетало, это точно, — услышал Блэкмор свой ответ. — Мы слишком близко к тому месту, откуда появился этот огненный шар, чтобы ошибаться на этот счет.

— Огненный шар? Да, вот как он выглядел. Ты полагаешь, это может быть каким-то природным явлением? Я был уверен, что им выстрелили из оружия, но… я просто не знаю.

— Думаю, им выстрелили прицельно, — сказал Блэкмор. — Не в машину, возможно, а в нас. Этот летающий шар пламени мог не попасть в цель.

— Что нам делать? Вернуться к машине? Думаю, мы должны.

Блэкмор покачал головой.

— Если атака производилась на машину — но мы не знаем, атака ли это — мы не остановим его, оставив то, за чем он сюда явился. Нам надо добраться туда, где начался этот взрыв, прежде чем нас уничтожат.

— Ты сошел с ума? Если происходит такой взрыв, нельзя соваться прямо туда, где в любой момент может случиться еще один. Нужно бежать от него как можно дальше.

— Был один взрыв, за которым последовали два огненных шара огня, — сказал Блэкмор. — Мы подождем минуту, чтобы посмотреть, произойдет ли второй. Если нет — думаю, мы должны рискнуть. Здесь есть несколько валунов — довольно больших. Мы можем уклоняться и петлять, пока не подберемся ближе. У нас нет другого выбора, если мы хотим остановить это.

— Ну хорошо, — согласился Тайсон после паузы. — Но это не просто рискованно. Я почти убежден, что нас ждет похоронный кортеж, но без катафалка. Я всегда задумывался, каково это: быть «похороненным» таким образом, в сияющих осколках, разбросанных по небу.

— Мы можем выяснить, — сказал Блэкмор. — Но у нас нет выбора. Если мы вернемся к машине, атака продолжится, и… Послушай, я говорил, что это может быть и не атака. Ты думаешь, за этим стоит Маладор. Я не уверен. Нам надо все выяснить — раз и навсегда. Если это природное явление, скорее всего, оно не повторится. Как часто обезумевшие молнии, способные убить тебя, не причинив вред дереву или дому, ударяют чаще одного раза в одно и то же место? Если это природное явление, нам не о чем беспокоиться. Но нам надо решить, так это или не так — иначе все останется как было. А это не лучший вариант.

Они подождали, по крайней мере, три минуты, а потом вышли из тени высоких стеблей и двинулись по равнине. Они направлялись к ближайшему валуну почти бегом, так как земля под ногами была неровной и вязкой; добежав, они укрылись позади камня. Возможно, это бесполезная предосторожность, но Блэкмор поделился с Тайсоном своим предположением: огромный валун может обеспечить некоторую защиту, если произойдет еще один взрыв.

Скрывал ли он их от глаз наблюдателей — вопрос спорный, так как их быстрое продвижение едва ли могло остаться незамеченным. Разве что наблюдатели смотрели в других направлениях…

Дэн и Роджер миновали еще пять валунов; за каждым из них они быстро приседали, обмениваясь взглядами, которые должны были внушать уверенность, но едва ли исполняли эту задачу. И наконец они увидели нечто — и тут же нырнули за очередной валун, недоверчиво раскрыв глаза.

Прямо из земли — или почти прямо, так как небольшой уклон все-таки был — выступал длинный, сияющий цилиндр.

Сначала это показалось им отполированной медно-бронзовой трубой. Затем они увидели, что труба почернела от дыма в верхней трети и отдаленно напоминала оружие, которое использовалось в двадцатом веке на протяжении более двадцати пяти лет в ходе крупных войн. Базука. Но нет — это и не она. В ней было что-то, что придавало ей вид оружия, которое еще не изобретено — если под «еще» иметь в виду, самое позднее, начало двадцать первого века.

Какие-то невероятные внешние устройства крепились почти к самому основанию цилиндра; они выглядели так замысловато, что, казалось, на самом деле затуманивали взор Блэкмора — в точности как оружие Тайсона, если Блэкмору случалось смотреть на него более нескольких секунд. Кроме того, сложность казалась более очевидной, чем у оружия, которое они забрали у Маладора; вдобавок смотреть были тяжело еще и из-за яркого блеска.

— Что ж, вот оно, — сказал Блэкмор, но без ноток радости в голосе. — Видимо, вы с Филиппом ошибались, а я был прав: Маладор не мог швырнуть тот огненный шар в нас — или машину — просто используя скрытые силы разума. Заряд вылетел из этого оружия, и Маладор не только не мог знать, что найдет подобное оружие — если он нашел его — но и… да, ты можешь представить, как он разбирается в устройстве такого оружия, чтобы начать атаку менее чем через полчаса после побега? Я, определенно, не могу.

— Но если Маладор не начинал атаку, то кто это сделал? — спросил Тайсон, и в его голос звучала тревога, столь нехарактерная для этого человека, что Блэкмору стало неуютно, и он предпочел не встречаться взглядом со своим спутником. Ни одному мужчине не понравится, если прорывается скрытое в глубине души беспокойство, если становится заметно, как былая храбрость отступает на один миг, словно потоки воды мчатся с огромной скоростью по наклонному пляжу во время отлива.

— Это нам надо выяснить, — сказал Блэкмор. — Мы ничего не добьемся, откладывая решение.

— Но из него просто выстрелили! Никого не видно, но кто-то должен управлять им.

— На сей раз Маладор мог выстрелить из него, — сказал Блэкмор. — К этому времени он мог овладеть сложным механизмом. Я так не думаю, но это возможно.

— Тогда где он?

— Под землей — будь то Маладор или кто-то еще. Разве ты не понимаешь: огневая позиция — это просто неглубокий окоп. У такого массивного оружия должна быть такая же массивная операционная база. Устройства у основания трубы не обеспечивают твердой поддержки.

Им потребовалась секунда, чтобы выбраться из-за валуна и продвинуться еще на несколько футов, к тому месту, где возвышалось оружие.

Они остановились на миг, но только чтобы убедиться в том, о чем Блэкмор и так знал почти наверняка. В земле было широкое отверстие, которое полностью окружало трубу, выступавшую точно по центру провала.

— Что теперь будем делать? — спросил Тайсон. — Подойдем к краю и посмотрим вниз? Лучше сделать это до того, как спускаться. На дне должен быть кто-то, и он не собирается бросаться и захватывать нас.

— Посмотрим, — ответил Блэкмор. — Крепче держи свое ружье. Оно может понадобиться нам в любой момент.

Они снова двинулись вперед, и еще раз остановились у края кавернозного отверстия. Они не увидели ничего, когда посмотрели вниз — только кружащуюся темноту.

Вниз вели ступеньки. Это можно было сказать совершенно точно, несмотря на темноту: три верхних виднелись отчетливо. Самая первая даже сияла на солнце.

Ступеньки были не каменными; так мог блестеть только металл.

— Я пойду первым, — сказал Блэкмор. — Оставайся примерно в четырех футах позади меня, и убедись, что сможешь выстрелить в любого, кто выпрыгнет на меня. Надеюсь, то, что сказала Гильда, неправда. И на самом деле ты знаешь, как управляться с оружием.

— Я никогда не говорил ей такого, — сказал Тайсон. — Клянусь.

— Но ты уверен, что можешь с ним обращаться?

— Нет, — сказал Тайсон с поразительной искренностью. — Но я почти уверен.

— Ты мог бы испытать — только чтобы абсолютно убедиться, — произнес Блэкмор. — Ох, ладно…

— Я боялся это сделать, — ответил Тайсон. — Ты сказал мне, что он выстрелил три раза, возможно больше. Мы не знаем, сколько зарядов он мог использовать до того, как сбил твой самолет. Я мог потратить больше одного, тестируя его. Нет — это было бы глупо. Может быть, в нем совсем не осталось зарядов.

— Утешительная мысль, — сказал Блэкмор. — Хорошо. Мы можем начать спускаться.

Они спускались медленно и осторожно, проверяя твердость и ширину каждой ступеньки ногой, прежде чем переходить с верхней на нижнюю. Поручня не было.

Огневая позиция, казалось, уходила глубоко под землю, и почти полминуты они спускались в абсолютной темноте. Затем слабый проблеск света показался далеко внизу; он быстро становился ярче.

Конечно, это могло бы их успокоить, если бы не одно «но»: что-то, произошедшее несколько секунд спустя, стало ярче, заставило Блэкмора резко остановиться и тревожно посмотреть на сияющую трубу.

Труба очень медленно двигалась взад-вперед, как будто человек, управлявший этим массивным оружием, был не уверен, сможет ли оно выстрелить снова. Как будто в движениях трубы выражалась детская безответственность, нежелание понять, что с таким грозным оружием нельзя обращаться так бездумно.

Одно лишь то, что Блэкмор больше не был на равнине, в зоне поражения, не означало, что ему нечего бояться, если оружие снова выстрелит. Ступеньки находились к нему так близко, что жар одного выстрела мог испепелить его, если ударная волна не свалит его со ступенек.

Тайсон тоже осознал опасность, и его голос прозвучал тревожно и пронзительно, хотя он старался говорить как можно тише, чтобы не выдать их присутствия до того, как они достигнут нижней ступеньки и больше не смогут оставаться незамеченными.

— Если сейчас это оружие выстрелит, мы погибнем, — сказал он. — Мы в трех или четырех футах от него. Одна отдача…

— Я знаю. — сказал Блэкмор, прерывая его. — Это означает, что мы должны быстро преодолеть оставшиеся ступени. Хотя это доказывает одну вещь: огненный шар был наделен на машину, а не на нас.

Они быстро спустились по оставшимся ступенькам и уже сходили с самой нижней, когда огромное оружие выстрелило с громовым ревом.

Они упали на землю, но прежде чем они смогли снова подняться на ноги, кто-то промчался мимо них и начал подниматься по ступенькам так же быстро, как они спускались.

Свет был очень ярким, и они только на миг смогли различить тень среди ослепительного, почти невыносимого блеска. Но этот мимолетный взгляд заставил Блэкмора вскрикнуть — отчаянно и недоверчиво. Тайсон тоже не смог сдержать крик.

Быстро исчезающая фигура принадлежала обнаженному ребенку — мальчику, самое большее одиннадцати или двенадцати лет; его волосы были длинными и спутанными, густые пряди прикрывали уши; кожа была коричневой в ярком свете того, что напоминало дюжину масляных ламп, от которых исходил густой дым.

— Мальчик-дикарь! — сказал Тайсон, казавшийся таким ошеломленным, что Блэкмор удивился, как он вообще может говорить. — Ребенок каменного века. Откуда он мог узнать, как обращаться с…

— Мальчик вдвое младше него — даже четырехлетний ребенок — может стрелять из любого оружия с несложным ударно-спусковым механизмом, — сказал Блэкмор. — Сложность, очевидно, связана с устройствами на трубе и точным исполнением технологических функций, ради которых ее построили — возможно, полмиллиона лет назад.

— Он был всего лишь ребенком, — продолжил Дэн глубокомысленно. — Но и взрослый, живущий в грубом дикарском мире, способен не только выстрелить из него, но и обратить против ненавистного врага, не зная ничего о технологических проблемах. И машина, появившись из ниоткуда, могла показаться дикарям этого времени подобием огненного дракона, выдыхающего дым и пламя. Поэтому они попытались уничтожить его огнем из своего оружия — не зная, конечно, что этот вид огня может проходить сквозь светонепроницаемый металлический барьер; на такое способны только инфракрасные и другие невидимые лучи; при этом излучение сохраняет и некие свойства в доступном нам спектре.

Боюсь, что мальчик, которого мы только что видели, не из каменного века. Он мальчик из далекого будущего, когда триумф человечества прекратился, и все погибло — теперь мы знаем, конечно, что именно так и случилось. Мы не можем не знать, ведь мы стоим прямо посреди печальных остатков былого. И я бы сказал, что эти остатки сильно поистрепались.

— Я думал, это Маладор. Я думал, мы найдем здесь его — а не этого мальчика.

— Маладор здесь, — сказал Блэкмор, схватив Тайсона за руку и указав куда-то; его пальцы сжали запястье молодого мужчины как стальные браслеты. — И тем не менее он не мог выстрелить из оружия. Не с копьем в теле.

Маладор лежал на спине, наполовину в тени, масляные лампы отбрасывали мерцающий свет на его голову и плечи. Он распластался на полу из гладкого, но покрытого ярь-медянкой металла, его невидящие глаза смотрели на руки, раскинутые так широко, что, казалось, они вырывались из суставов даже после смерти.

Длинное блестящее копье с пучком перьев, привязанных к древку, торчало почти в центре его груди.

— Боже! — скатал Тайсон, переводя дыхание. — Ты видел его и не сказал мне. Ты продолжал говорить…

— У меня была причина, — скатал Блэкмор. — Теперь мы не можем ничего для него сделать, и я не хочу, чтобы то, что случилось с ним, случилось и с нами. Не думаю, что им понравился интерес, который он проявлял к их оружию, именно поэтому они убили его. Это значит, что нам надо быстрее убираться отсюда. Мне пришлось заставить тебя увидеть, насколько важно быстро уйти… просто нужно понять, что значит для них овладеть таким оружием.

— Думаю, и понял, — сказал Тайсон. — Ты взбесил Маладора, вырастив поле пшеницы, а он взбесил их, просто нарушив священное табу.

— Точно, — сказал Блэкмор. — Теперь представим, как быстро мы сможем выбраться, и добраться до машины. В любую минуту они могут обнаружить, что мы тоже их разозлили. Один взгляд на того ребенка навел меня на мысль, какими должны быть взрослые. Каменный топор в двенадцать лет, может быть, не так уж плох сам по себе, по сравнению с некоторыми военными игрушками, которыми дети играли в прошлом. Но на нем были кровь. Или ты не заметил?

— Нет, не заметил, — сказал Тайсон. — Свежая?

— Думаю, да. Конечно, это могла быть кровь животного. Замечательный, храбрый, маленький охотник. Но если в этом времени есть воюющие племена…

— Прекрати, — сказал Тайсон. — Пойдем.

 

Глава 13

Это случилось быстрее — и неожиданнее — чем думали Блэкмор и Тайсон; и они боялись, что это может продлиться недолго.

Одетые в кожу дикари — или это все-таки были варвары? — появились из-за дюжины валунов, как только голова Тайсона возникла в поле зрения, а Блэкмор все еще находился на четыре ступеньки ниже.

Враги высыпали толпой из-за небольшой возвышенности; некоторые размахивали каменными топорами, другие были вооружены копьями. По крайней мере, по внешнему виду они не походили на неандертальцев, так как единственным, чего люди, очевидно, не совершили в эпоху упадка, остался возврат к предшествующей ступени эволюции. Люди были крепко сложены, высоки ростом, одеты по большей части в шкуры животных, хотя некоторые оставались совершенно голыми.

Они были плохо организованы и, очевидно, не очень разбирались в военном деле, так как приближались к массивному орудию поодиночке и парами, размахивая руками на бегу, и время от времени огибали невидимые препятствия, зачем-то удлиняя себе путь.

Несколько вели себя с большим достоинством и напоминали закаленных в битвах воинов.

Блэкмора и Тайсона спасло от немедленного рукопашного боя у основания орудия то, что бегущие вперед дикари двигались недостаточно быстро.

Это были довольно простые обстоятельства, но на них, через столько лет, держалась судьба миллионов людей, и не нескольких народов, и не всегда во время войны.

Через секунду они оба находились в нескольких ярдах от оружия и мчались по равнине, как надеялся Блэкмор, с той же скоростью, что и ближайшие из преследователей, которые было сравнительно немного.

Но их количество быстро увеличилось, и когда Блэкмор взглянул назад во второй раз — он осознал, что может не надеяться обогнать их, пока не достигнет машины. Среди них оказалось слишком много очень быстрых бегунов.

— Тебе придется использовать оружие Маладора, — сказал он, останавливаясь всего на миг, чтобы не задерживать Тайсона. — Развернись, выбери цель и посмотри, что сможешь предпринять. Ты не должен убивать их. Это безумие, я знаю… может быть, я ненормальный. Но так я думаю об этом.

— Что ты полагаешь, я сделаю? — вопрошал Тайсон. — Это и есть безумие, когда наши жизни поставлены на кон против их жизней.

— Выстрели в землю прямо перед ними, — сказал ему Блэкмор. — Пробей траншею, если сможешь. Не их вина, что они деградировали до состояния дикарей.

— Ну хорошо. Но это безумие.

Тайсон поднимал оружие, его пальцы сжимали спусковой крючок, с которым, возможно, не смог бы справиться ни один ребенок; и тут два брошенных копья пролетели над их головами, почти заставив Блэкмора пожалеть о том, что он посоветовал Роджеру.

— В следующий раз копья будут торчать из нас, — пробормотал Тайсон, — Ты будешь чертовски сожалеть, но не добьешься от меня сочувствия. Я буду уже мертв и не смогу выразить его.

— Заткнись и прицелься. Поторопись. Если ты не сможешь — попробую я. Надо сделать это быстро.

Теперь Тайсон держал оружие на уровне плеч. Но Блэкмор не представлял, что должно случиться. Возможно, Тайсон выстрелит и убьет кого-то, а позже извинится, но он сделал все, чтобы это предотвратить. Его совесть была чиста, и он мог спать по ночам, но, возможно, он оказался обманут.

Оружие, казалось, ожило в руках Тайсона за секунду до того, как длинный язык пламени вырвался из него, сопровождаемый оглушительным ревом.

Хотя Блэкмор стоял в четырех футах от него, он только оглох. Движущиеся потоки воздуха не ударили его, не случилось ничего, что указывало бы: ручное оружие, куда более мощное, нежели могли сконструировать оружейники двадцать первого века, только что выстрелило рядом с ним. Но когда он посмотрел вниз, то увидел, как Тайсон упал на землю и сражался в сидячем положении, все еще сжимая оружие.

Прямо напротив него тонкая завеса дыма скрывала происходящее. Но она очень быстро рассеялась, и Блэкмор увидел — Тайсон точности последовал его совету. Земля прямо перед преследующими их дикарями была разрыта в восьми или десяти местах, и из наполненных пылью кратеров, которые образовались в почве, все еще поднимались тоненькие струйки дыма.

Дикари были рассеяны. Некоторые разворачивались и спасались бегством, вопя от ужаса. Другие выбирались из кратеров, их лица почернели от дыма, и выглядели так, будто у них не хватало мужества продолжать преследовать мужчин, которых они ошибочно считали богами.

Но один, казалось, не испугался ни зияющих кратеров, ни угрозы, которую представляло оружие.

Он перепрыгнул прямо через самый узкий кратер и побежал прямо на Блэкмора, вытянув копье.

Блэкмор подождал, пока он не оказался в четырех футах от него, а затем уклонился от копья, поднимая вверх правую руку в рубящем движении, которое не отличалось от того, каким он остановил Тайсона от совершения самоубийственной глупости; Дэн нанес удар, за который его дисквалифицировали бы, если бы он был профессиональным боксером. Но Блэкмор знал: глубоко в сердце каждого мужчины прячется дикарь, и теперь настало время воскресить его.

Варвар рухнул, как будто в него врезался кусок стали. Блэкмор наклонился и поднял копье.

Он надеялся, что оно не понадобится, так как теперь Тайсон стоял на ногах, и они были готовы к финальному рывку.

Он надеялся, что оно не понадобится — и оно не понадобилось. Не более чем через три минуты они поднимались на машину; их никто не преследовал.

Прежде, чем зайти внутрь, Тайсон остановился на какое-то время на верхней ступеньке и спросил:

— Как ты думаешь, почему Маладор хотел вызвать гром? Он должен был знать, на что идет. Что бы ты ни думал о степени его паранормальных способностей, тебе придется признать, что они были необычными. Он должен был точно знать, на что способны те дикари.

— Он мог ощутить, что уже не находится среди друзей, — сказал Блэкмор. — В любом случае, мне его жаль. Он думал, что я мертв или умираю, и ненависть ко мне больше не могла заставить его забыть обо всем остальном. Он просто не хотел оставаться в плену. Он надеялся найти новый мир, который мог изменить, мир, который позволит ему жить более богатой, полной и обильной жизнью, чем та, которую он знал в двадцать втором веке. Несчастья и голод могут довести человека до отчаяния; он захочет рискнуть чем угодно, лишь бы достичь чего-то лучшего.

 

Глава 14

Блэкмор сомневался, способен ли он сотворить чудо и сохранить его в строгом секрете, как сделал Фаран.

Также он сомневался, смог бы он явить чудо таким драматическим образом.

Фаран не просто вошел в отсек и сказал:

— Я знал, что смогу сделать это. Мне просто требовалось немного времени. Не буду притворяться, будто не боялся того, что мы застряли здесь навечно — пока не начал изучать циферблаты. Но затем я узнал, до меня дошло.

Он сказал совсем не это. Вот его слова:

— Примерно через четыре минуты вы последний раз посмотрите на этот цветущий сад — или на то, что от него осталось. Когда мы вернемся — а я думаю, мы вернемся — не будет даже одного шанса из тысячи, что мы появимся по касательной основного поля в этой же самой точке.

Все молчали, никто не говорил ни слова, потому что иногда никто не может открыть рта, и все речи становятся невозможны. Блэкмор понимал это и не хотел ничего менять. Он чувствовал, что мог бы сказать несколько слов, совершив огромное усилие; но он предпочел этого не делать.

Они видели его, возможно, двадцать секунд — не дольше — после того, как машина пришла в движение.

Все они стояли прямо напротив иллюминатора, когда в поле зрения появилась гора, и они увидели Большой Каменный Айк.

Он мог быть вырублен из базальта, или кварца, или другого неизвестного материала. Из чего он было вырублен, казалось, не имеет значения.

Хелен Блэкмор вскрикнула, но осталась неподвижной, она стояла словно высеченная из камня фигура, которая была, по крайней мере, в тысячу футов высотой, потому что она достигла одного размера с горой. Блэкмор моргнул, а затем немного покачнулся.

Тайсон сказал:

— После полумиллиона лет…

Тильда разрушила чары.

— Выглядишь немного бледным, Дэн. Но сходство все равно чудесное. Не так ли, папа?

— Да, чудесное, — подтвердил Фаран. — Это подтверждает то, что я собираюсь сказать… что ж, думаю, сейчас подходящее время.

Мы видели сияющие города — мы видели то, что сделала возможным пшеница Дэна. Но это тоже должно кончиться, потому что часы человечества остановились. Людские силы иссякли. Почти все знали, что так будет — мудрейшие философы просто видели это более ясно, чем остальные.

В этом времени человек находится на грани вымирания. Все действительно закончено, или скоро закончится. Но путешествия во времени и то, что сделал Дэн… могут изменить все.

Разве вы не понимаете? Может быть другое начало, новый план для человеческой расы. Мы можем построить больше таких машин и спасти самых храбрых и самых лучших — из сотен различных времен — и вновь завести часы через полмиллиона лет в будущем.

— Мы можем, и мы это сделаем, — сказал Дэн. — Но только одна деталь… то лицо должно быть твоим, а не моим.

— Мне нравится лицо папы таким, какое оно есть, — сказала Тильда. — У него спокойный, по-настоящему отцовский вид. Но твое… оба лица хороши.