1. Уже осенняя пора достигла полного расцвета, наступило время сбора винограда, и все в полях принялись за работу: кто точила чинил, кто бочки очищал, а кто корзины сплетал; иной хлопотал о коротких серпах, чтоб срезать виноградные грозди, иной — о камне, чтоб давить из гроздей сок, иной рубил сучья сухие, чтобы можно их было ночью зажечь и при огне переносить молодое вино.

Забыв своих коз и овец, Дафнис и Хлоя пришли им на помощь и тоже руки к делу приложили: Дафнис в корзинах таскал виноградные грозди, в точила бросая, давил и по бочкам вино разливал; Хлоя готовила пищу тем, кто виноград собирал, им для питья наливала вино прошлогоднее и обрезала низко растущие грозди: ведь на Лесбосе весь виноград — низкорослый, не тянется кверху, по ветвям деревьев не вьется; но низко стелются лозы и, как плющ, ползут по земле; даже ребенку, чьи от пеленок руки только что стали свободны, легко до гроздей дотянуться.

2. Как бывает всегда на празднике Диониса, когда родится вино, женщины, с окрестных полей приглашенные в помощь, на Дафниса поглядывали и похваливали его красоту, говоря, будто подобен он Дионису; а из более смелых иная Дафниса и целовала и этим его волновала, Хлою же сильно огорчала.

Мужчины же, на точилах работавшие, с Хлоей заигрывали; как сатиры перед вакханкой, они скакали, словно обезумев, и клялись, что готовы сделаться овцами, лишь бы она их пасла; и тут уж она веселилась, а Дафнис огорчался. И оба они с нетерпением ждали, чтоб поскорее кончился сбор винограда и они бы вернулись к привычным местам и вместо буйного крика слушали звуки свирели, блеяние коз и овец. Когда ж через несколько дней был уже собран весь виноград, бочки вином молодым налиты и уж не было больше нужды в таком множестве рук, вновь Дафнис и Хлоя погнали свои стада на луга. Полные радости, они преклонились перед нимфами, им в дар принеся виноградные грозди на лозах, сбора начатки. И в прежнее время ни разу не проходили они мимо нимф без внимания: всегда, пастьбу начиная, к ним с мольбой обращались, и, с пастьбы возвращаясь, перед ними они преклонялись. И всегда им что-нибудь в дар приносили: или цветок, или плод, или золеную ветвь, или молоком возлиянье совершали. За это потом были они с избытком богинями вознаграждены. Тогда же, словно щенята, спущенные с цепи, они прыгали, на свирели играли, песни распевали, с козлами, с баранами бодались.

3. Когда они так веселились, предстал перед ними старик, в козью шкуру одетый, в грубые сандалии обутый; на боку у него висела сума, да и та была старая. Подсевши к ним, так он сказал: «Я старый Филет, дети мои; много я в прежнее время этим нимфам песен певал, много я на свирели этому Пану играл, и одной только песней своею управлял я стадом большим быков. Пришел же я к вам, что видал — рассказать, что слыхал — передать. Есть сад у меня: своими руками растил я его с тех пор, как по старости лет стада пасти перестал.

И все, что приносит каждая года пора, все есть в саду у меня на каждую нору года: весною розы, лилии, гиацинты, фиалки обоих сортов; летом маки, груши и яблоки всякого рода; а теперь виноград, фиги, гранаты н мирт зеленый. С самого раннего утра в мой сад прилетают целыми стаями птицы; одни клюют, другие поют. Густой он, тенистый, три ручейка его орошают, и, если б убрать загородку из терна, можно подумать, что роща перед тобою.

4. Сегодня в полдень вошел я в него и вижу: под гранатовыми и миртовыми деревьями с гранатами и миртовыми ягодами в руках мальчик, белый, как молоко, златокудрый, как огонь, блестящий, как будто только что он омылся; был он нагой и совсем один; шалил он, обрывая плоды, как будто этот сад — его. Кинулся я к нему, чтоб схватить, боясь, как бы задорный тот баловник не сломал моих миртов и гранат; но он проворно и легко ускользал от меня: то за кустами роз, то в маках он прятался, словно птенчик куропатки. А ведь прежде мне приходилось частенько козлят молодых догонять, не раз до устали гоняться за телком-сосунком; но это хитрое было созданье и неуловимое. Устал я — ведь я уж старик, — оперся на посох и стал сторожить, как бы он не убежал; и спросил я его, чей он и зачем чужой сад обирает. Он ничего не ответил мне, по, встав неподалеку, засмеялся, нежно так, и бросать стал в меня миртовыми ягодами, и, сам не знаю я как, заворожил он меня, так что сердиться я уж не мог. Стал просить я его, чтобы меня перестал он бояться и дался мне в руки, и своими я миртами клялся, что его отпущу, давши ему на дорогу гранат и яблок, что позволю ему всегда рвать и плоды, собирать и цветы, если только хоть раз он меня поцелует.

5. Тогда звонко он засмеялся, и голос его был такой, какого нет ни у ласточек, ни у соловья, ни у лебедя, даже если лебедь такой же старый, как я. «Не трудно мне, Филет, тебя поцеловать. Ведь целоваться хочу я больше, чем ты — стать снова юным; но посмотри, по возрасту ль тебе такой подарок: ведь старость твоя от погони за мной тебя не удержит, стоит лишь тебе получить этот единственный мой поцелуй. Но меня не поймать ни ястребу, ни орлу, ни другой какой птице, даже более еще быстролетной, чем эти. И я вовсе не мальчик, и если я мальчиком с виду кажусь, то на самом деле я Кроноса старше и всех его веков. И тебя я уж знал, когда ты еще в юности ранней пас вон там, на горе, свое стадо быков, широко бредущее. Был я с тобой и тогда, когда ты играл на свирели возле тех дубов, влюбленный в Амариллис; но ты меня не видал, хотя стоял я рядом с девушкой. Это я ее отдал тебе; и вот выросли у тебя сыновья — отличные пастухи и пахари. А теперь Дафниса с Хлоей я пасу, и когда ранним утром сведу я их вместе, иду я в твой сад, наслаждаюсь цветами, плодами и моюсь вот в этих ручьях. Потому-то прекрасны цветы и плоды у тебя: ведь там, где я омываюсь, пьют воду они. Смотри, нет у тебя ни дерева сломанного, ни плода сорванного, ни корня цветов затоптанного, ни ручья замутившегося; и радуйся, что из смертных один ты, на старости лет, узрел такое дитя».

6. Сказавши это, вспорхнул, молодым соловьем он на мирты и, с сучка на сучок, сквозь листья добрался до самой вершины; у него за плечами я крылья увидел, а между плечами и крыльями — маленький лук и колчан; и вот уже нет ничего- ни лука, ни его самого.

И если не напрасно голова моя побелела и если от старости разум мой еще не ослаб, посвящены вы, о дети, Эроту, и Эрот о вас заботу несет».

7. Очарованы были они, как будто слушали сказку, а не правдивый рассказ. И расспрашивать стали его: что такое Эрот? Ребенок ли это иль птица и в чем его сила? И сказал им на это Филет: «Бог это, дети, Эрот, — юный, прекрасный, крылатый; потому-то он юности радуется, за красотою гоняется и души окрыляет. Такова его мощь, что и Зевсу с ним не сравняться. Царит он над стихиями, царит над светилами, царит над такими же, как сам он, богами, — такой власти вы не имеете даже над своими козами и овцами. Цветы эти-дело рук Эрота; деревья эти — его созданье. По воле его и реки струятся, и ветры шумят. Видал я быка, охваченного страстью, — словно оводом ужаленный, он ревел; видал и козла, в козу влюбленного: всюду за нею он следовал. И сам я был молод и любил Амариллис; тогда и о пище я забывал, и литья не принимал, и сна не знал. Страдал душою; сердце трепетало, тело холодало; то, как избитый, стонал; то, как мертвый, молчал; то, как палимый огнем, в реки кидался. Звал я на помощь и Пана, — ведь и сам он. в Питию был влюблен, — Эхо прославлял за то, что вместе со мною имя моей Амариллис она повторяет. Я свирели свои разбивал за то, что коров моих они чаруют, а Амариллис ко мне не влекут. Нет от Эрота лекарства ни в питье, ни в еде, ни в заговорах, разве только одно-поцелуи, объятья, да еще-нагими телами друг к другу прижавшись, лежать».

8. Дав им такие наставленья, уходит Филет, получив в подарок сыры и козленка, уже рогатого. Они же, оставшись одни и впервые тогда услыхавши имя Эрота, опечалились и ночью, вернувшись домой в свои дворы, стали сравнивать то, что слыхали, с тем, что сами они переносят… Страдают влюбленные — и мы страдаем. Забывают о пище — мы уж давно о ней забыли; не могут спать — это и нам сейчас терпеть приходится. Кажется им, что горят, — и нас пожирает пламя. Хотят друг друга видеть, — потому-то и мы молимся, чтобы поскорее день наступил. Пожалуй, это и есть любовь; и мы, не зная того, друг друга любим. Если это не любовь и если не любят меня, то чего ж мы тогда мучимся, чего друг к другу стремимся? Все верно сказал Филет. Ведь это дитя из сада явилось некогда во сне нашим отцам и им приказало, чтоб стада мы пасли. Но как его поймать? Мал ведь он и легко убежит. А как от него убежать? Крылья есть у него, и он тотчас настигнет. К нимфам прибегнуть за помощью надо. Но ведь Пан Филету, в Амариллис влюбленному, все ж не помог. Значит, надо прибегнуть к тем лекарствам, что он указал: целоваться, обниматься и нагими вместе лежать на земле. Правда, теперь уже холодно, но потерпим, — ведь и Филету терпеть приходилось.

9. Так для них эта ночь стала школой. А когда они, с наступлением дня выгнав стада на пастбища, увидали друг друга, то поцеловались и, чего никогда раньше не делали, обнялись крепко, руками сплетаясь, но третье средство применить не решились, — снявши одежды, на землю лечь. Слишком уж смелым оно показалось не только девушке скромной, но даже юному козопасу.

И вновь бессонная ночь пришла, с мыслями о том, что сделано, с упреками за то, чего не исполнили. «Целовались мы — и без пользы; обнимались — лучше не стало. Так, значит, лечь вместе — одно лишь лекарство от любви; Испробуем и его: верно, в нем будет что-то посильней поцелуев».

10. Думая так, и в снах своих, как бывает всегда, они видели ласки любовные, поцелуи, объятия; и то, чего не выполнили днем, то ночью во сне выполняли: нагие, друг друга обнявши, лежали. И все более подпадая под власть этого бога, с наступлением дня они вставали и гнали со свистом стада свои, стремясь поскорей к поцелуям; и, увидавши друг друга, с улыбкой друг к другу бежали. Были тут поцелуи, а потом и объятия; лишь с третьим лекарством еще медлили они. Дафнис сказать о нем не решался, Хлоя первой начать не хотела. Но случай счастливый и это им сделать помог.

11. Сидя возле дубового пня, друг к другу прижавшись и вкушая сладость поцелуев, они упивались наслажденьем. Были также объятья, дающие крепче устами к устам прижиматься.

И когда средь объятий привлек к себе Дафнис Хлою сильнее, склонилась Хлоя на бок. И он склоняется следом за нею, потерять не желая ее поцелуя. И в этом узнав то, что во сне им являлось, долгое время они вместе лежали, как будто их крепко кто-то связал. Но, не зная, что надо делать затем, и считая, что это предел наслаждений любовных, они, большую часть того дня бесполезно потратив, расстались и погнали свои стада назад; ночь проклиная. И, может быть, немного спустя они совершили б что надо, если бы вот какое смятенье не постигло все те края.

12. Несколько богатых юношей из Метимны, желая приятно время сбора винограда провести и повеселиться за городом; маленький корабль снарядили, слуг на место гребцов посадили и поплыли мимо нолей митиленских, которые были ближайшими к морю. Изобилует здесь берег морской заливами, богато украшен зданиями; сплошь идут купальни, сады и рощи; одно создала природа, другое искусство людей; все же вместе было прекрасным местом для увеселений. Плывя вдоль берега и причаливая то тут, то там, они никому зла не причиняли, а веселились, как только могли. То, привязав на тонкой льняной лоске к длинным тростникам крючки, со скалы, полого спускавшейся к морю, рыб удили, что водились меж камней; то сетями или собаками зайцев ловили, бегущих от шума работ в виноградниках. Занимались они и ловлен птиц и брали силками диких гусей, уток и дроф; так что их забавы доставляли им и пользу большую. Если ж чего не хватало, брали у местных жителей, платя им больше цены настоящей. А нужны им были только хлеб, вино да ночлег; осень уже наступала, и они для себя не считали вполне безопасным на море ночь проводить. И корабль свой на берег вытаскивали, ночью бури боясь.

13. И вот кто-то из местных крестьян, нуждаясь в веревке, чтоб камень поднять, который грузом лежал па виноградных гроздьях, уже растоптанных в точиле (старая его веревка истерлась), — тайком пробрался на берег моря, подошел к кораблю, без охраны стоявшему, отвязал канат, отнес его домой и на что хотел, на то и использовал его. Наутро юноши из Метимны взялись за розыски каната, и так как никто не хотел в воровстве сознаваться, малость побранив своих хозяев, поплыли дальше. И, продвинувшись стадий на тридцать, они причалили недалеко от тех лугов, где жили Дафнис и Хлоя; эта равнина им показалась подходящей для охоты на зайцев. Но веревки у них не было, чтоб корабль на причал поставить. Тогда они, свивши зеленую длинную лозу в виде веревки, за край кормы корабль привязали. Затем, спустивши собак, чтобы выследить дичь, они расставили сети па тех тропках, которые им показались для этого больше всего подходящими. И вот их собаки, с громким лаем повсюду разбежавшись, перепугали коз, которые, покинув горные луга, побежали к морю. Но здесь, на голом песке ничего не найдя, что бы им пощипать, те из них, что были посмелей, к кораблю подойдя, съели зеленую лозу, которой был корабль привязан.

14. А море было неспокойно, так как с гор потянул ветерок. И вот скоро волна за волной, набегая прибоем, подняли корабль, стоявший без привязи, и в открытое море его унесли. Когда заметили это метимнейские гости, одни бросились к морю бежать, другие — собак собирать. И так громко они кричали, что и все, кто был по соседству в полях, услыхавши, сбежались. Но ничем помочь нельзя было: ветер крепчал, корабль быстро и неудержимо уносило течением. Лишившись немалых богатств, метимнейцы стали искать, кто же пас этих коз. И, найдя Дафниса, стали его бить и срывать с него одежду. Один из них, взявши собачий поводок, загнул Дафнису за спину руки, как будто готовясь его связать. А Дафнис кричал, когда его избивали, молил поселян о защите и прежде всего звал на помощь себе Ламона с Дриасом. А они, хоть и старики, но крепкие, с сильными руками, привычными к полевым работам, сумели дать отпор и стали требовать, чтобы по справедливости разобрались в том, что случилось.

15. Так как этого же хотели и противники их, то судьей выбирают Филета, пасшего быков: старейшим он был из находившихся здесь и славился среди поселян своей справедливостью редкой. Первыми выступили тут метимнейцы, с обвинением ясным и кратким — ведь судьею у них был простой пастух: «Прибыли мы в эти места поохотиться. Привязавши корабль зеленой лозою, его оставили мы у морского берега, а сами пустили собак отыскивать дичь. В это время к морю пришли козы этого вот человека, привязь сожрали и корабль упустили. Видел ты сам, как его уносило в море… А сколько на нем, как ты думаешь, было богатств? Сколько одежд пропало, сколько красивых уборов для псов, сколько денег! Все эти ваши поля можно было б купить! И, взамен всего этого, мы считаем, что имеем право увести его, так как он — никуда не годный пастух: у берега моря пасет он своих коз, будто он мореход!»

16. Вот какую обвинительную речь метимнейцы сказали.

Дафнис же после побоев чувствовал себя скверно, но, видя, что Хлоя находится тут, он все позабыл и ответил так: «Пасу я коз хорошо: никогда и никто из соседних крестьян не жаловался, что хоть одна моя коза его сад потравила иль ростки винограда попортила. А вот эти — действительно горе-охотники, и собаки у них плохо обучены: всюду носясь бешено, лая яростно, с гор и полей они, словно волки, к морю всех коз согнали. Говорят, что козы мои лозу сожрали; конечно, ведь на голом песке они не нашли ни травы, ни земляничных кустов, ни тмина. А корабль погубили ветер и море: это бури вина, а не коз моих. Говорят, что были на нем дорогие одежды и деньги. Но кто ж, имея хоть каплю разума, поверит, что корабль с дорогим таким грузом был привязан лозою вместо каната?»

17. Сказав такие слова, Дафнис заплакал и разжалобил всех поселян, так что Филет, судья, сам поклялся именем Пана и нимф, что ни Дафнис ни в чем не повинен, ни козы; виновны море и ветер, а над ними судьи — другие. Но не убедил Филет метимнейцев такими речами, и, в гневе на Дафниса бросившись снова, они схватили его и хотели связать.

Но тут поселяне, взбешенные, набросились сами на них, как стая скворцов или галок. Они мигом вырывают из их рук Дафниса — да он и сам отбивался — и, колотя их палками, быстро обращают в бегство; и только тогда поселяне отстали от них, когда выгнали из пределов своих на чужие поля.

18. А пока они гнали метимнейцев, Хлоя тихонько Дафниса ведет к нимфам, умывает ему лицо, все залитое кровью из разбитого носа; вынув из сумки ломоть хлеба и сыра кусок, дает ему есть и — что особенно должно было его приободрить — своими нежными губами целует его поцелуем сладким, как мед.

19. Так вот какой беды избег тогда Дафнис.

Но дело на этом не кончилось: едва метимнейцы с трудом вернулись в город к себе пешком, а не по морю, израненные, а не ликующие, тотчас созвали они граждан на собранье и явились с мольбой, умоляя за них отомстить; они не сказали ни слова правды, чтоб над ними но вздумали издеваться за то, что столько позора им пришлось испытать от простых пастухов; напротив, они стали обвинять граждан Митилены, что те корабль их отняли и, как будто на войне, добро их разграбили. Граждане, видя их раны, поверили им и сочли справедливым отомстить за юношей самых знатных у них домов. Потому они решили без предупреждения начать войну с Митиленой и приказали военачальнику спустить на воду десяток судов и, совершивши налет, разграбить все побережье. Так как зима приближалась, доверить морю больший флот было небезопасно.

20. С наступлением дня посадив солдат за весла, военачальник вышел в открытое море и сделал набег на прибрежные поля митиленцев. И много скота, много зерна и вина он награбил, так как только недавно кончился сбор винограда; немало забрал и людей, которые там над всем этим трудились. Подплыл он также и к тем местам, где были Хлоя и Дафнис, и, быстро высадившись, стал угонять добычу, какая ему подвернулась.

Дафнис в то время не пас своих коз, а резал в лесу золеные ветки, чтобы зимою кормить козлят; с высоты увидавши этот набег, спрятался он в дупле бука сухого, а Хлоя у стад своих оставалась; спасаясь от погони, бежит она к нимфам, врагов умоляя ради богинь ее пощадить и тех, кого она пасет. Но все было напрасно. Поиздевавшись над статуями богинь, метимпейцы погнали стада и Хлою с собой увели, подхлестывая, словно козу иль овцу, хворостиной.

21. Наполнив все корабли награбленной разной добычей, они решили дальше не плыть, а пустились в обратный путь, боясь и зимних бурь, и врагов. И вот они плыли назад, с трудом налегая на весла, так как не было ветра. А Дафнис, когда кругом стало тихо, пришел на равнину, где пасли они с Хлоей; ни коз он не увидел, ни на овец не набрел, ни Хлои не нашел — а нашел молчание и тишь повсюду да сломанную свирель, которой любила Хлоя забавляться. С громким криком и жалобными воплями кидался он то к буку, где они сиживали, то к морю, надеясь ее там увидеть, то к нимфам, к которым она прибежала, когда враги гнались за ней. Тут он бросился на землю и стал нимф упрекать за то, что они предали их.

22. «От ваших статуй Хлоя похищена, и вы могли безучастно на это смотреть? Она, которая вам венки плела, первый удой молока возливала, чья свирель здесь висит, вам посвященная. Ни одной козы волк у меня не похитил, а враги угнали все стадо и ту, что со мною вместе пасла. Сдерут кожу с моих коз и в жертву овец принесут, а Хлоя теперь навсегда останется в городе жить. С какими глазами отцу-матери я покажусь, без коз, без Хлои, жалким бездельником? Ведь пасти мне уж больше нечего! Не сойду я с этого места и буду ждать либо смерти, либо нового набега. Так же ль и ты, Хлоя, страдаешь? Вспоминаешь ли эту равнину, этих нимф и меня? Иль утешают овцы и козы тебя, ставшие пленницами вместе с тобою?»

23. Так он говорил; и от слез и от горя охватил его глубокий сои; и во сне предстали пред ним три нимфы, три прекрасные жены высокого роста, полунагие, босые, с распущенными волосами, точь-в-точь как на статуях. Сначала они, казалось, с состраданием взглянули на Дафниса; затем же из них старейшая, ободряя его, так ему говорит: «Не сетуй, Дафнис, на нас. Больше тебя о Хлое заботимся мы; ведь это мы над ней сжалились, над младенцем беспомощным, здесь в пещере лежащую вскормили. Ведь нет у нее ничего общего ни с овцами Дриаса, ни с лугами этими. И сейчас о ее судьбе мы уже позаботились: так что не будет она для рабской доли в Метимну доставлена, не станет частью военной добычи. Вон того Пана, что здесь под сосною поставлен, которого вы никогда не почтили даже цветов приношением, мы упросили прийти Хлое на помощь. Больше, чем мы, привык он к походам и немало повоевал, покидая деревенские поля. И ушел уже он, метимнеицам не легкий враг. Итак, ни о чем не печалься. Встав, покажись на глаза Ламону с Мирталой; ведь они, как и ты, от горя на земле, распростершись, лежат, думая, что и ты стал добычей врагов. Завтра вернется к тебе Хлоя с козами, с овцами, и будете стада вы вместе пасти и на свирели вместе играть. Все остальное — дело Эрота, он о вас позаботится».

24. Увидав и услышав все это, Дафнис быстро вскочил, стряхнув сон; и, заливаясь слезами от радости и от горя, перед статуями нимф преклонился и дал обещанье, если Хлоя спасется, лучшую из коз в жертву им принести.

Затем к сосне он бросился бегом: там статуя Пана стояла, козлоногого и рогатого; в одной руке свирель он держал, другою сдерживал козла на скаку. Дафнис и пред ним преклонился, умолял его Хлою спасти и дал обет принести ему в жертву козла. И лишь к солнца закату он перестал молиться и плакать; ветки, что нарезал, поднявши, вернулся домой, печаль Ламона и его близких разогнал и радостью их преисполнил, немного поел и быстро в сон погрузился, но и во сне плакал и молился, чтобы снова ему нимф увидеть, молился, чтоб день скорей наступил, в который обещано было ему возвращение Хлои. Изо всех ночей эта показалась ему самой длинной. А за эту ночь вот что случилось:

25. Отплывши стадий с десяток, вождь метимнейский решил воинам дать отдохнуть, утомленным набегом. Заметивши мыс, выступавший далеко в море и словно серп месяца изогнутый, за которым воды спокойнее были, чем в любом заливе, он велел причалить сюда, корабли на якорь поставил подальше от берега так, чтоб ни на один с суши не могли напасть поселяне, и разрешил метимнейцам своим веселиться, как будто мир наступил. Вдоволь награбив всего, они стали и пить и играть, как бы справляя праздник победы. И только что кончился день и к ночи затихло веселье, как вдруг вся земля будто вспыхнула, послышались шумные весел удары, будто флот большой подплывал. Одни кричали: «К оружию!» — другие звали военачальника, иные считали себя уже ранеными, некоторые лежали замертво: казалось, что идет ночной бой, но врагов не было видно.

26. Так для них прошла эта ночь, и день наступил, еще более страшный, чем ночь. У коз и козлов Дафниса плющ на рогах появился с гроздьями ягод, а бараны и овцы Хлои стали выть волчьим воем, сама же она в венке из сосновых ветвей вдруг взорам явилась. И на море самом творилось много чудесного. Когда попытались со дна поднять якоря, оказалось, что сдвинуть их было нельзя; рукояти весел ломались, когда начинали грести, и, прыгая кверху из моря, дельфины ударами хвостов ослабляли крепления кораблей, а с вершины отвесной скалы на мысу голос свирели был слышен; но не радовал слушавших он, как обычно звук свирели, страшен он был, как звук военной трубы. Все в смятенье пришли, к оружию бросились, вызывая на бой невидимых врагов, и, наконец, стали молиться, чтоб ночь пришла снова, надеясь, что наступит тогда передышка. Было ясно для всякого, кто разумно судил о совершавшемся, что призраки эти устрашающие и звуки — дело рук Пана, разгневавшегося за что-то на моряков; но причины понять они не могли — ведь ни единое Пана святилище не было ими разграблено. И вот среди дня, не без воли богов, в глубокий сон погружен был их вождь, и, явившись во сне, так сказал ему Пан:

27. «О преступнейшие, о безбожнейшие люди! На что вы, обезумев, дерзнули? Шумом войны вы наполнили область сельскую, милую мне, вы угнали стада и быков, и коз, и овец, о которых заботился я; от алтарей оторвали вы девушку, из которой Эрот хочет сказку любви создать, и не постыдились вы ни тех нимф, что глядели на вас, ни меня, самого Пана. Не видать вам Метимны, пока вы плывете с добычей такой; и не убежите вы от свирели моей, приводящей вас в трепет. Но в пищу рыбам отдам я вас, потопивши, если только как можно скорей не вернешь ты нимфам Хлою, а также и Хлои стада, ее коз и овец. Встань же и высади на землю девушку со всем тем, что сказал я. Тогда я сам тебе по морю путь укажу, ее же домой провожу».

28. Сильно смущен был Бриаксис (так звали предводителя); поднявшись от сна и созвавши начальников всех кораблей, приказал им возможно скорее Хлою меж пленных найти. Они быстро ее нашли и к нему на глаза привели: ведь сидела она, увенчанная сосновыми ветвями.

Сочтя это верным указанием на то, что он видел во сне, он сам на своем корабле сопровождает Хлою до берега. И едва на землю ступила она, как вновь со скалы раздался звук свирели, уже не воинственный, не страшный, но пастушеский, под который стада на пастбища ведут. И овцы тотчас же сбежали по сходням судов, скользя своими раздвоенными копытцами, а козы побежали много смелей, лазать привыкши до кручам.

29. И Хлою они окружили, ставши в круг, словно хор, они скакали, блеяли и как будто радовались. А козы, овцы и быки других пастухов оставались спокойно на месте в глубине корабля, как будто песня свирели их не звала. Когда все, изумленьем охваченные, стали славить Пана, тогда и на земле и на море явились еще большие чудеса. Корабли метимнейцев поплыли раньше, чем успели поднять якоря, корабль же вождя вел дельфин и скакал перед ним над водою. А коз и овец вел свирели сладостный звук, но того, кто играл на ней, не было видно нигде. Так всем стадом шли вместе и овцы и козы и паслись на ходу, наслаждаясь сладкою песнью свирели.

30. Было время, когда днем вторично гонят стада на пастбища; и Дафнис с высокой скалы увидел стада и Хлою и, громко воскликнув: «О нимфы и Пан!» — в долину сбежал, схватил Хлою в объятья и упал, потерявши сознание. Едва-едва удалось Хлое вернуть его к жизни; она его и целовала, и объятьями своими согревала. Потом пошел Дафнис к знакомому буку и, севши под ним, стал расспрашивать Хлою, как сумела она убежать от стольких врагов. Она ж ему все рассказала, — как плющ у коз рога обвивал, как овцы выли по-волчьи, как у ней самой в волосах из сосновых ветвей венок появился, как пошел по земле огонь, а по морю шум; как двоякою песнью пела свирель, то войну, то мир возвещая.

О страшной той ночи все рассказала, и как, не зная дороги, шла она за напевом свирели, ведущим ее. Понял тогда Дафнис и сон, ему нимфами посланный, и деяния Пана, и сам рассказал, что видал, что слыхал: как он хотел умереть и как нимфы жизнь ему возвратили. Затем он ее отослал, чтоб она привела Дриаса, Ламона и их домочадцев и все принесла, что нужно для жертвоприношенья; а тем временем сам он, выбрав из коз наилучшую и увенчав ее венком из плюща, — ведь в таком убранстве перед врагами явилось все стадо, — и между рогами ее возлияние свершив молоком, принес ее в жертву нимфам; подвесив, шкуру с нее содрал и дар этот богиням посвятил.

31. Когда пришла Хлоя со всеми своими спутниками, то Дафнис разжег огонь и, часть мяса сварив, часть же изжарив, начатки в жертву нимфам принес, сделал из чаши, полной вином молодым, возлиянье, а затем настелил зелени для ложа, и начался пир, и питье, и веселье. Но в то же время присматривал Дафнис за стадами, как бы волк, напавши на них, не сделал того, что думали сделать враги. Немало песен пелось в честь нимф, старых песен пастушьих.

Когда ночь наступила, все легли спать тут же на поле, а с наступлением дня не забыли Пана почтить и, украсив сосновым венком вожака всего козьего стада, его к сосне повели; и, сделав вином возлиянье, восхвалив бога, они принесли козла в жертву, подвесили и сняли шкуру с него; мясо, сварив и зажарив, тут же на лужайке на листья они положили; а шкуру вместе с рогами прибили к сосне у статуи Пана — пастуший дар пастушьему богу. Отложили для него и первые мяса куски и из кубка большего ему совершили возлиянье; песню пропела Хлоя, на свирели Дафнис сыграл.

32. А затем на ложа они возлегли и начали пир. Случайно к ним подошел пастух Филет: принес он Пану веночки и ветвь лозы виноградной с гроздьями, листьями и молодыми побегами. С ним шел из его сыновей самый младший, Титир, златокудрый, голубоглазый, белокожий и шаловливый; легко подпрыгивал он на ходу, словно козленок. Все разом поднялись и увенчали Пана, грозди лозы прикрепили к кудрявой сосне; рядом с собой усадивши, они пригласили пришедших участвовать в общем пире.

Когда старики захмелели, много, как это обычно бывает, рассказывать стали друг другу: как они стада пасли, когда молоды были, скольких разбойничьих набегов избежали; иной хвалился, что волка убил, другой — что игрой на свирели лишь Пану единому он уступал. Этим особенно хвастал Филет.

33. И вот Дафнис и Хлоя стали его умолять, чтобы он поделился с ними этим искусством и сыграл на свирели на празднике бога, который так любит свирель. Филет согласился, жалуясь, правда, на старость, что дух у него отнимает, и взял свирель Дафниса; но мала она оказалась для большого искусства его, а пригодна только для уст мальчика. Тогда он Титира послал за своею свирелью, а дом его отстоял стадий на десять. Сбросив свой плащ, нагой, бросился мальчик бежать, как лань молодая. А Ламон обещал тем временем им рассказать о Сиринге преданье — то, что спел ему некогда один пастух сицилийский, в уплату свирель и козла получив.

34. «Некогда эта наша свирель была не свирелью, песни орудьем, а девой прекрасной с голосом нежным. Пасла она коз, с нимфами вместе играла и пела, как ныне поет. Раз, когда она стадо пасла, играла и пела, Пан, перед нею явившись, стал ее соблазнять, склоняя к тому, чего он хотел, и обещал ей за это, что все ее козы будут рожать по паре козляток зараз. Она же смеялась над страстью его, говоря, что не хочет она возлюбленным брать того, кто сам ни козел, ни человек настоящий.

Бросился Пан в погоню за ней, чтоб, поймав, силою ей овладеть. Сиринга ж бегством спасалась от Пана и от насилья его; но, убегая, устала, и вот среди тростников она прячется и исчезает в болоте. Срезал в гневе Пан тростники, девы же он не нашел, беду, что случилась с ней, понял и эту свирель изобрел, воском слепив тростинки неравные, — подобно тому как неравной любовь их была. И бывшая прежде девой прекрасной свирелью стала певучей».

35. Только что кончил рассказ свой Ламон и Филет его похвалил, говоря, что сказку он рассказал, которая слаще, чем песня, как Титир уже прибежал и отцу свирель принес, большую, с тростинками длинными, с воском на скрепах и в медном убранстве. Можно б подумать, что это была та свирель, которую создал Пан впервые. Поднявшись с ложа и прямо сев на сиденье, Филет сперва все тростинки проверил, хорошо ли по ним воздух проходит. А потом, убедившись, что нет для дыханья задержки, он, словно юноша, полною грудью в свирель начал дуть. И казалось, будто слышишь разом поющих несколько флейт: так звучно играла свирель. Понемногу силу снижая, он перешел к напевам понежнее. С великим искусством он показал, как следует стадо пасти под разный напев: как надо играть для стада коров, какие напевы подходят для коз, а под какие овцы охотно пасутся. Нежно играл для овец, громко для стада коров, резко для коз.

Так подражала одна и та же свирель разным свирелям.

36. Все, наслаждаясь, лежали в молчанье. Тогда встал Дриас, сыграть попросил Дионисов напев и стал пред ними плясать виноградарей пляску. И он показал, как виноградные грозди срезают, как корзины несут, как сок из гроздей выжимают, как по бочкам его разливают, как, наконец, вино молодое пьют. И все так красиво и ясно пляскою Дриас изобразил, что казалось, перед глазами все это было — виноградные лозы, точило и бочки и будто вправду пил сам Дриас.

37. Этот третий старик, заслужив похвалу за пляску свою, Дафниса с Хлоей целует. Быстро вскочив, они пляскою изобразили всю сказку Ламона. Дафнис Пана роль представлял, Сиринги — Хлоя. Он умолял ее, соблазнял, она же смеялась, его отвергая. Он гнался за ней и бежал на копчиках пальцев, — точно как Пан на копытах. Она же, казалось, от бега уже утомилась. Затем срывается Хлоя в лесу, как будто в болоте. Дафнис же, взяв Филета большую свирель, заиграл песню плачевную, словно влюбленный, страстную, словно хотел убедить ее, призывную, словно ее он искал; и Филет, в восхищении, на ноги быстро поднявшись, стал его целовать и, целуя, ему подарил эту свирель, пожелав, чтоб и Дафнис оставил ее преемнику, столь же достойному.

38. Тогда свою небольшую свирель Дафнис в дар принес Пану; и, Хлою поцеловав, как будто в самом деле вновь нашел он ее после бегства, погнал стадо, играя на новой свирели, — ведь уже ночь надвигалась. Погнала и Хлоя своих овец, их собирая напевом свирели. И козы бежали с овцами рядом, и Дафнис шел близко от Хлои; и до самой ночи они наслаждались друг другом, решивши с рассветом пораньше выгнать стада. Как сказали они, так и сделали. Только лишь день забрезжил, пришли они на пастбище и тут обратились с приветом — к нимфам сначала, за ними и к Пану, потом же, под дубом усевшись, стали играть на свирели, потом — целовать, обнимать друг друга; обнявшись, легли, но, ничего не достигнув, снова поднялись; есть захотели и пили вино, смешавши его с молоком.

39. Разгорячившись всем этим и ставши смелее, друг с другом спор они завели, ссору любовную, и скоро до клятв в верности дошли. И Дафнис Паном поклялся, к его сосне подойдя, что ни единого дня не будет жить один он без Хлои, а Хлоя поклялась Дафнису, — нимф призвавши и войдя в их пещеру, — любя его, жить и умереть. И Хлоя, совсем еще девочка, так была простодушна, что, выйдя из пещеры, решила еще одну клятву взять с него. «Дафнис! — сказала она. Пан твой — влюбчивый бог и неверный: любил он Питию, любил он Сирингу. Вечно он пристает к дриадам лесным, не дает прохода нимфам, стада стерегущим. Сам он небрежно относится к клятвам и тебя наказать не подумает, если ты многих женщин будешь любить, — больше чем тростинок на свирели твоей. Лучше ты мне поклянись этим стадом и тою козой, что вскормила тебя, что Хлои ты не покинешь, пока она будет тебе верна. Если же она погрешит против тебя, против нимф, беги от нее, ее ненавидь и, как волка, убей».

Доволен был Дафнис ее недоверием, и, став среди козьего стада, одною рукой держась за козу, другой за козла, он клялся, что Хлою будет любить, пока она его любит; если ж другого ему предпочтет, тогда убьет он себя, но не ее.

Она обрадовалась и поверила ему — ведь пастушкой была она и думала, что козы и овцы для них, пастухов, и есть настоящие боги.