Пользоваться пребыванием в Питере надо было как можно полнее, постараться опросить всех, кого успею. Еще раньше, практически сразу, как только решил всерьез заняться этим делом, я составил примерный список людей, близких погибшим. Причем близких не в смысле родственников и друзей, но также и соседей, сослуживцев и деловых партнеров. При теперешнем развитии интернета задача не выглядела какой-то невозможной, но в результате список оказался пугающе большим. Дело выглядело не столько трудным, сколько долгим, но надо же было с чего начинать. Хотелось лично во всем убедиться. Поговорить с людьми, хорошо знавшими наших авторов, посмотреть им в глаза, прочувствовать обстановку, если получится — найти причину. Пусть не всех удастся охватить, только некоторых (ну, не поеду же в Камерун) но все равно, пусть будет. Большинство жило в Москве, чуть меньше — в Петербурге, остальные — кто где.

Договариваясь о встречах, я почти не врал — объяснял всем, что писатель и пишу книгу о молодых людях погибших по вине современного общества. В качестве доказательства серьезности намерений, демонстрировал свой писательский билет. Люди как-то сразу раскрывались и впадали в откровенность, что удивило. Это лет двадцать-тридцать назад писатели были уважаемыми людьми в нашей стране, а сегодня пишущего человека относят к неудачникам и лузерам, ни о каком статусе даже речи быть не может. Честно признаюсь, такие разговоры доставались довольно-таки тяжело, и хватало меня ненадолго.

Родители художницы жили где-то на Рижском проспекте, в двух шагах от устьев Фонтанки и Екатерингофки.

— Это Рижский проспект, семьдесят четвертый дом, — объяснила мне по телефону мама художницы. — Метро «Нарвская», автобус тридцать пятый или шестьдесят шестой, до остановки «Улица Степана Разина». Если поедете на автобусе, то выйдите прямо рядом с домом, не заблудитесь. Там позвоните, и я объясню, как дальше пройти.

С автобусом связываться я не стал, решил прогуляться. Вышел из метро, и минут за тридцать дошел.

Фасад старого кирпичного дома неопределенного вида. Никаких украшений, никакой внешней отделки, только посеревший от времени силикатный кирпич. Видимо, строили еще в начале тридцатых годов. Выходящие прямо на проспект парадные наглухо забраны стальными листами, вход исключительно со двора.

Обошел дом, позвонил с домофона и назвал себя. Мне открыли, и я поднялся на нужный этаж. Моложавая женщина на вид лет сорока- сорока пяти, невысокая, явно раньше тщательно ухаживавшая за собой, но последнее время махнувшая рукой на внешность. Простое черное платье без украшений. На ногах тапочки. Никакой видимой косметики. Волосы собраны сзади простым зажимом.

— Обувь можете не снимать, протрите только, — кивнула женщина на коврик у двери. — Проходите.

Отличная двухсторонняя трехкомнатная квартира с балконом во двор. Явно недавно сделан хороший и качественный евроремонт, причем очень недешевый. Но вид помещений казался совсем нежилым — всюду какие-то картонные коробки, плохо расставленная мебель, пустые стены…

— Мы продаем ее, эту квартиру, и переезжаем, поэтому тут все так… — усталым голосом сказала женщина, правильно растолковав мой недоуменный взгляд. — Сидим на чемоданах. Так что вы хотели узнать?

Мы прошли в кухню и сели за простой круглый столик на центральной ножке. Мне не предложили ни кофе, ни чаю. Понималось так, что беседа надолго не затянется. Пришлось объяснить, чем интересуюсь. Еще раз. Предварительной договоренности по телефону оказалось мало, и почему-то потребовались развернутые, более аргументированные и веские доводы.

— Она рисовала, да, — подтвердила женщина каким-то глухим и неэмоциональным голосом. — Она вообще была очень разносторонней личностью. Занималась неоготической архитектурой, у нее и дипломная работа была по неоготике Санкт-Петербурга. Увлекалась дизайном маскарадной одежды, одна фирма даже заключила договор и изготовила линию костюмов по ее эскизам. И всегда, в любую свободную минуту рисовала. У нее с собой был такой карманный альбомчик. А потом, когда она уже уехала в Москву мы даже не имели новостей об этом ее увлечении, пока она не выиграла приз на том конкурсе комиксов и не получила грант на обучение в Швеции. Но тут…

Женщина чуть было не заплакала, но невероятным усилием воли сдержала себя.

— Продать ее рисунки? — вопреки эмоциям продолжала она, — кто вам сказал, что могли выбросить? Нет, что вы! Вероятно, устроим выставку, издадим памятный альбом. Да, у нее были очень страшные рисунки, ужасные даже, я вообще не могу на них смотреть. Однако муж настоял, чтобы мы показали все. Он их оцифровал, открыл специальный сайт, и теперь они всегда доступны для просмотра. Там все, что у нас было из ее работ. Запишите адрес сайта… Если захотите использовать в качестве иллюстраций, то условия договора согласуем. Вот моя визитка.

Больше разговаривать было не о чем. Записав адрес сайта с рисунками Инны, я поблагодарил и ушел. По ходу разговора заметил, что женщина ни разу не назвала дочь по имени. Только местоимения. Для меня труднее всего наблюдать чужое горе, особенно когда нечего сказать и нечем поддержать. Эмпатия, чтоб ее... Но, несмотря ни на что, деловая хватка не изменяла этой маленькой сильной женщине, недавно перенесшей тяжелейшую утрату.

Уже в гостинице вышел на сайт с рисунками Инны. Сайт был снабжен историей творческого пути и краткой биографией ее коротенькой жизни. Ничего особенного. Школа, детская студия, художественное училище, недолгая работа преподавателем рисования в муниципальной школе, переход в полиграфическую компанию, победы на конкурсах комиксов…

Как уже сказала ее мама, там, на сайте, присутствовали и очень страшные рисунки. Но не все. Некоторые заставляли улыбаться, другие просто нравились, а какие-то не вызывали особых эмоций, но таких оказалось мало. Рисунки Инны выглядели весьма характерно, и не узнать руку было бы трудно. Девушка рисовала не просто хорошо. Талантливо. У нее имелся свой оригинальный узнаваемый стиль, и, что главное, не было ошибок в анатомии — обычнейшей проблемы многих художников-любителей. Несмотря на вполне профессиональные результаты, она служила верстальщицей в какой-то издательской фирме. Занималась макетированием журналов, информационных брошюр и рекламных флаеров, а комиксы оставались для нее всего лишь увлечением. На мой взгляд — напрасно. Судя по результатам, она вполне могла бы подрабатывать рисованием портретов. Но, несмотря на это, девушка добывала деньги компьютерной версткой печатных страниц. Все рисунки она делала в свободное от работы время: дома ночами, в транспорте, на остановках, некоторые даже в вагоне метро.

Настоящих друзей и подруг у Инны, по словам ее мамы, не было. Во всяком случае, она никого не знала. Только знакомые.

Потом я прочесал интернет, посмотрел странички девушки в социальных сетях, но кроме обычных френдов никого более близкого не выявил. Ни друзей, ни подруг. Возможно, таковые все-таки существовали: Инна была привлекательной девушкой. Никаких полезных для дела сведений тоже не нашел, даже намеков не обнаружил.

Далее в моем списке значилась петербурженка Алена — молодая курносая подруга Сергея — одного из наших авторов. Он, как выяснилось, был убит в ходе боевых действий на сирийской территории. Подруга погибшего рассказала, что ее парень связался с «нехорошими людьми» и в прошлом году принял ислам. В ту пору они уже жили в Израиле, и парень настоятельно убеждал ее последовать его примеру, а также вместе перебраться в Сирию. Алена полагала, что Сергея «загипнотизировали» или «зомбировали», поскольку поведение его стало неадекватным. По словам девушки, перед своим исчезновением Сергей вышел из дома, пообещав, что скоро вернется, а пока посидит в баре с приятелями. И пропал. На третий день девушка получила от него эсэмэску, что по воле Аллаха он переехал в Сирию и уже навсегда. Девушка решила, что в Сирию ее друга вывезли какими-то тайными вербовочными тропами, ведь денег на поездку у парня просто не было: последнее время он нигде не работал, перебиваясь случайными доходами. В конце прошлого года Алена получила еще несколько сообщений, в которых Сергей старался растолковать, почему он сделался исламистом. Девушка, к тому времени уже вернувшаяся в Петербург, сомневалась в достоверности этих писем, поскольку они содержали большое количеством орфографических и грамматических ошибок, чего Сергей вообще не допускал. Алена обращалась во все доступные инстанции, прессу и независимые структуры, ища любую возможность вернуть друга, однако везде в той или иной форме получила отказ. Потом пришло извещение, что ее друг погиб в Сирии, сражаясь за воинов Аллаха.

Следующий из проверенных мною случаев был совсем иного рода. Предстояло поговорить с сослуживцами Бориса — тоже написавшего новеллу для сборника. Этот рассказ я запомнил только потому, что долго колебался — включать или нет? Пришлось даже выписать в столбик отрицательные и положительные качества. Положительных оказалось больше. Коренной петербуржец Борис на момент гибели работал менеджером в одной из консалтинговых компаний Санкт-Петербурга. Он оказался стопроцентным геем с уклоном в мазохизм, что при жизни тщательно скрывал. Типичный офисный служащий, уже давно, для собственного удовольствия, баловавшийся литературой. Писал на интернет-ресурсы: «Проза ру», «Самиздат» и «Неоновая литература» под псевдонимом «Серый Вомбат». Судя по выложенным там текстам, парень страдал графоманией в тяжелой, неизлечимой форме. Первоначально он нигде не работал, а только писал, редко отрываясь от компьютера. Основные темы: романтизм, идеализированное средневековье, фэнтези, готика, «нетрадиционная любовь». Был большим почитателем Говарда Лавкрафта, Стивена Кинга, Эдгара По и Оскара Уайльда. Тексты Бориса отличались непроходимой мрачностью и отчаянной безысходностью. Кстати, присланный нам на конкурс рассказ резко выделялся и выгодно смотрелся на фоне прежних его писаний. Свои произведения он регулярно рассылал по издательствам, но ответа нигде так и не добился. Пытался обращаться за помощью к литературному агенту. Поначалу его обнадежили, но после, когда все издатели дружно отказались принимать его творения, он и тут получил отказ. В порыве отчаяния, он собрал деньги и за собственный счет издал свою книгу в бумажной обложке с клеевым переплетом тиражом в сто экземпляров. Оформление обложки и верстку Борис осуществил сам, чем очень гордился. Книгу вежливо вертели в руках, но никто не дал положительного отзыва, и ни один книготорговец не принял на реализацию. В результате Серый Вомбат исчез — Борис объявил, что бросил всякие занятия литературой, и устроился в консалтинговую фирму «Оберон-45» на должность менеджера. Как оказалось, то было лишь видимостью. В тайне ото всех, Борис продолжал творить. Уже под своим настоящим именем написал большой и толстый роман о жизни ведьм средневековой Европы. Роман отклонили, причем кто-то даже не поленился указать на неимоверную скуку и затянутость слабого сюжета в сочетании с внутренней нелогичностью повествования, осложненной плохим стилем и дурным языком. Получив отказ, Борис выпрыгнул из окна своего офиса на шестнадцатом этаже. Приехавшие медики диагностировали несовместимые с жизнью множественные повреждения, вызвавшие мгновенную смерть. Еще до приезда полиции сотрудники фирмы, где все произошло, нашли предсмертное письмо. В оставленной записке самоубийца пафосно обвинял в своей гибели всех, начиная с родителей и школьных учителей, заканчивая соседями по офису, издателями, не признавшими его творчества и каким-то парнем, который даже не догадывался о чувствах погибшего. Тем не менее, сослуживцы отзывались о Борисе очень хорошо. Никто не помянул недобрым словом, даже тот самый парень, в которого гомосексуалист Борис безответно влюбился. Парень, кстати, оказался абсолютным гетеросексуалом, у него была постоянная девушка, и предсмертная записка произвела на него гнетущее впечатление.

Я проверил еще несколько контактов, но опять без всякой пользы для выявления истины. Складывалось устойчивое впечатление, что напрасно теряю время и зря беспокою людей. А уже ближе к концу моего пребывания в Городе-на-Неве пришла эсэмэска от Романа: «9-го следующего месяца у меня ДР, и я тебя приглашаю. Только никаких подарков не приноси. Прихвати флешку, скину фотки Хибин, что в Инстаграм еще не выкладывал.»

«В Инстаграм он не выкладывал, — мысленно проворчал я. — Наверно, я и есть тот самый вымирающий представитель рода человеческого, у которого до сих пор нет аккаунта в Инстаграме».