Пришел я в себя оттого, что кто-то старательно лупил по моему лицу холодной мокрой тряпкой.

Предательство — это когда тебя неожиданно и внезапно превращают в говно. Все прочее можно рассматривать как вариации. Я сидел крепко примотанный коричневой липкой лентой к обычному офисному стулу ладонями вверх. Лена стояла рядом с занятыми руками: в одной мокрое полотенце, в другой — готовый для инъекции шприц с какой-то голубоватой жидкостью.

— Думал, мы друзья… — выдавил из себя я, а сам лихорадочно соображал, что вообще можно предпринять в теперешнем положении. Она что, приехала за мной из Петербурга? Как вообще узнала, что я уже в Москве?

— Друзья, но главное правило профессионала — не оставлять следов. Не вырабатывать почерка, ни один способ выполнения заказа не должен походить на предыдущий. Почерк — смерть для специалиста моего профиля. И никаких свидетелей. Иначе — конец. Неужели ты всерьез полагал, что оставлю тебя в покое, при всех знаниях обо мне? Могла в принципе и оставить, хотела даже, но получила на тебя заказ, так что ничего личного. Извини.

Моя бывшая подруга была облачена в черный обтягивающий комбинезон напоминающий термобелье, одеваемое аквалангистами под гидрокостюм. Как это ни странно, но ее поведение не вызывало никакого удивления, только досаду и отвратительное ощущение безысходности. На втором стуле, таком же, что и подо мной, аккуратно висела легкая женская ветровка оранжево-рыжего цвета.

— Сама же говорила, что необходим друг, которому периодически надо изливать душу, — на что-то еще надеясь, сказал я. — Или я что-то не так понял?

— Друг, которому надо изливать душу, необходим. Но я никогда не говорила, что постоянный. Кстати, ты сам напросился, и в друзья, и в слушатели моих откровений, так что не жалуйся теперь. Ничего личного, повторяю, только работа. Этого требует мой бизнес. Да, я высоко ценю твою дружбу, поэтому ты ничего не почувствуешь, не будет никаких неприятных ощущений.

— За это — спасибо, — как мог саркастичнее сказал я. — Тогда о чем мы сейчас тут болтаем?

— Хочу убедиться, что ты нигде, ничего не спрятал, не сохранил каких-нибудь записей или улик против меня.

— Как убедиться? — мне уже не хотелось ничего говорить, но пока шел диалог, я старался поддерживать его до последнего, задавая всё новые и новые вопросы.

— Очень просто: ты мне сам всё сейчас расскажешь.

— А как удостоверишься, что не совру? Подключишь к детектору лжи? Вколешь «сыворотку правды»?

— Ну, видишь, какой ты молодец! Всё уже знаешь. Только теперь выражение «сыворотка правды» обычно не используется. Говорят просто — амитал или пентотал. Только не рассчитывай на «амиталовое интервью» — метод устарел, малоэффективен, позволяет скрывать данные, да и ты не советский диссидент. Эффективность этих препаратов невелика. Сейчас есть кое-что получше.

— Что, например?

— Много всего, но реально используется только два препарата. Вообще-то существует целая серия, что создавалась по заказу советской разведки в ходе «фармацевтической гонки» спецслужб. Препараты шли под кодовыми номерами, например — знаменитый эс-пе сто семнадцать — расшифровывается как «препарат специальный» с номером. Говорят, государственные службы применяют его до сих пор. Не знаю, может быть. Когда-то каждое использование этого вещества фиксировалось особыми процедурами и строжайшим учетом, но потом были утечки, предательства и кражи, поэтому сейчас как сами препараты, так и инструкции по их применению, доступны всякому, кто может хорошо заплатить. Нелегально, разумеется. Теперь ты скажешь то, что мне нужно и сделаешь всё то, что мне потребуется. Ты станешь, ненадолго, моим внешним жестким диском.

«Зачем она мне это говорит, причем именно сейчас? — нервически думал я тогда, — для чего это ей?»

— А если откажусь?

— Насмешил! Да кто тебя спрашивать-то будет? Знаешь, что такое Хикикомори? В переводе с японского это означает «замкнутый, нелюдимый человек», примерно так. Варианты зависят от личных особенностей, некоторые хикикомори находятся в изоляции годами, а в редких случаях — десятки лет. Хотя обычно они не имеют работы и живут за счет родственников, меня жизнь заставила адаптироваться и работу найти. Какую — сам знаешь. Иногда у всех нас включается такой режим, но для меня он стал образом жизни, к которому бессознательно стремилась с самого детства. Одиноким пауком я сидела в своей паутине и ждала удобного случая. Мне всегда было намного интереснее наедине с собой, чем в компании других. Потом я нашла тебя, и это в какой-то степени спасало. Ты был единственным исключением из общего правила. Ты слушал меня, а мне было интересно слушать тебя. Но вдвоем с тобой темы быстро иссякали. Даже Интернет, который сначала так увлек обольстительной и притягательной анонимностью, перестал быть таковым. Приходится следить за каждым своим словом, а я это ужас как не люблю. Хикикомори очень часто кончают самоубийством, как гласит неумолимая статистика. В последние пару лет я заметила, что снова ухожу в себя, моя болезнь начинает возвращаться. Кончать с собой я не собираюсь, зато могу слить всю негативную информацию на внешний носитель, а потом уничтожить. Избавиться таким образом.

— Носитель — это я? — спросил я напоследок. — Для этого тебе и потребовалось читать мне сейчас все эти лекции?

— Ты очень догадлив. Короче, извини…

Как бы хотелось тогда, чтобы «в этот момент, как только прозвучали её слова, дверь вылетела под ударами сапог, и в помещение ворвалось несколько омоновцев».

Но ничего подобного не случилось. Лена отшвырнула мокрое полотенце, что еще держала в руке, и профессионально размяла примотанную к подлокотнику мою руку. Найдя вену, аккуратно, не торопясь, ввела раствор из шприца. Последним отчетливым воспоминанием, похожим на галлюцинацию, был бегущий по руке огромный паук.

От места укола поползло легкое покалывание, щекотание, онемение распространившееся сначала по предплечью, потом по плечу, еще дальше… Помню, вдохнул раза два полной грудью и окружающее поплыло, а в голове все закружилось. Ненеожиданно я понял, что у меня отсутствует точка опоры в нравственном значении слова, мне мерещилось, что я, на самом деле, не я, а и есть та самая точка опоры, которой у меня нет. При этом всё вертелось и куда-то падало, причем от этого мне делалось безумно страшно, но ум понимал, что все прочие люди тоже точки, а раз так, то и они также куда-то падают вместе со мной. После такого понимания делалось легче. Наползала сильная волна положительных эмоций от осмысления факта, что одни точки вертятся вокруг тех, что обладают опорой, как колесо: в центе точка, опирающаяся спицами на обод, состоящий из бесчисленного множества точек. Осознавая это, я видел звуки, которые стали тише, и слышал краски окружающего мира, который растворялся в этих звуках и затухал. «Картинка» исчезла...

* * *

Мир будто кто-то включил. Сразу.

Сознание появилось, словно изображение на экране большого телевизора. Когда открылись глаза, и я увидел свет, показавшийся ослепительно-ярким, сразу понял — живу. Возникла безумная радость, что родился заново. Затем пришла мысль: наркоз не подействовал. Загрызла досада, что опять всё повторится, что не всё ещё закончилось, и что снова придется переживать последние минуты перехода в никуда. Потом пришло осознание прежней связанности по рукам и ногам, ощущение мутной и пустой головы.

Дико хотелось пить. Я попытался выругаться, но получилось лишь бессвязное бормотание. Язык не повиновался.

Помещение осталось тем же, только никто кроме меня в нем уже не находился. Ничего не изменилось, даже мокрое (или уже сухое?) полотенце валялось там же, куда его бросила Лена. Правда ее рыжая ветровка пропала.

Действительность оказалась не так проста.

Сколько я так просидел, даже не знаю. Казалось, целую вечность. Тогда время играло со мной в странные игры.

На мои вопли пришёл какой-то похожий на охранника мужик, и возмущенно осведомился, а чего это я тут делаю? Причем сижу привязанный, да еще в запасном офисе? Я б ответил... Но язык все еще плохо шевелился, да и достаточно скверное самочувствие мешало озвучить то, что вертелось в голове. Но охранник с некоторым сомнением всё-таки меня освободил, вернее — разрезал липучку. Встать не получилось — ноги не слушались. По просьбе, высказанной жестами, мужик сжалился и принес воды.

Потихоньку всё начало приходить как бы в норму. К этому времени приехала «скорая», затем появилась полиция, и меня отвезли в больницу. Там и накрыло. Пошли самые настоящие глюки, описывать которые не буду, хотя помню их очень хорошо. Потом врач рассказывал, что я постоянно задавал вопросы, типа «где я? что я? кто все эти люди?» и все в подобном роде. Ночью стало немного лучше, и я уснул.

Привидевшееся было чем-то средним между обычным сном, галлюцинацией и ложным воспоминанием.

Мне приснилось, что приходил домой, в свою квартиру, и собирался вскрыть почтовую коробку. Коробка не открывалась, что показалось странным. Тогда я почему-то решал ее слегка размочить. Шел в коридор, и в задумчивости останавливался у двери в ванную. Тут слышался странный шум, будто что-то тяжелое и медленное ползло по полу. Становилось жутко, я вбегал в ванную, запирал дверь на задвижку и замирал. К тому моменту никакой почтовой коробки в руках уже не имелось. Ползущее нечто подбиралось снаружи и принималось всей своей массой напирать на дверь. Я как будто видел, что происходит с той стороны: перед входом в ванную ворочалась бесформенная туша, похожая на черную амебу колоссальных размеров. Она выглядела настолько страшно, что сковывал ужас. Не оставалось сомнений, что я в ловушке, и тварь никуда отсюда не уйдет. Тварь шумно ворочалась у двери, издавая низкое неравномерное гудение. Похоже, она уже вполне приготовилась протиснуться в дверную щель. Казалось очевидным, не стоит даже попытаться выскакивать и бежать — всё равно ничего не получится — выход заблокирован. От страха просыпался.

Необычайно реалистичный сон, но какой-то дурацкий и детский. Напрягало, что с незначительными вариациями он повторялся несколько раз за ночь, регулярно заканчиваясь на одном и том же месте.

Утром следующего дня пришел врач и сказал, что уже можно понемногу вставать и ходить. Жутко трясло, скакало давление, сердце, казалось, готово разорвать грудную клетку. Чудилось, что я сейчас сдохну. При этом не ощущалось ни малейшего желания валяться в полузабытьи и мучаться от больного безобразного сна. Хотелось активно двигаться и куда-то идти.

Диагноз у врача получился таким — сильное отравление неустановленным веществом. Но я справился. Об одном только жалею, что не спросил у освободившего меня мужика, как его зовут и что такое запасной офис?

Однако нормально ходить я начал лишь на третьи сутки.

Вот тут-то и ожидал сюрприз. У дверей палаты сидел полицейский, который запретил выходить куда бы то ни было. Тогда я решил, что для моей же безопасности, льстил себе, что так охраняют от возможного киллера.

Когда еще немного оклемался, начали доставать соседи по палате. Люди в основном пожилые, они говорили или о политике, или о давно минувших бабах, словно ничего иного, достойного их внимания, на свете в настоящее время не существовало. Даже собственное лечение интересовало их как-то слабо и обычно выходило за рамки обсуждаемых тем.

Меня они будто не замечали и ни о чем не спрашивали.

А потом снова пришли полицейские, но уже совсем другие, в штатском, похожие на переодетых бандитов.

Терять было нечего, и никаких обязательств я за собой не ощущал, поэтому рассказал всё, что могло заинтересовать ментов. Сдал Лену со всеми потрохами и особыми приметами. Потом заявился какой-то хмырь и мы, совместными усилиями, сделали ее фоторобот из кусочков разных посторонних лиц. Результат получился немного похожим на фотографию из паспорта, особенно если не придираться к мелочам и эстетическим подробностям.

Довольно скоро стало казаться, что менты мне не верят, а потом эта «кажимость» перешла в полную уверенность. Мне действительно не верили, ни одному слову. По-моему полицаи считали, что я сам и есть если не наемный убийца, то, как минимум важный пособник этого киллера. Близкий сообщник. Полицейский у входа в палату сидел совсем не для того, чтобы защищать. Меня не охраняли, а стерегли, и, судя по всему, считали опасным преступником. Никто не хотел разговаривать со мной.

Все стало по-другому на пятый день нахождения в больнице, я сразу почувствовал изменения в отношении. Наконец пришли те самые, в штатском, и сообщили, что претензий уже нет, а я должен благодарить господа бога и своих адвокатов.

Каких адвокатов? Откуда?

Ха, это и в самом деле забавно.

Так прошло еще три дня. Потом, на обходе, лечащий врач с явным облегчением заявил, что пора уже выписываться. Мне отдали все вещи, находившиеся на мне при госпитализации (или при аресте?), я переоделся и вполне счастливый вышел на улицу.

Однако ожидало и весьма досадное открытие. Те самые октаэдрические игральные кости, что постоянно лежали в кармане, пропали вместе с кисетом. Вещь, конечно, ерундовая, но к ним у меня возникла устойчивая привычка, поэтому потеря оставила очень неприятный осадок.

Что-то со мной случилось в этой больнице. Или перед ней? Будто кто-то вытащил ту самую сущность, в присутствие которой я никогда не верил.

Что же ты со мной все-таки сделала, джёрёгумо-хикикомори, замкнутая, нелюдимая женщина-паук?.. В кого меня превратила?..

Я никого не хотел слышать видеть и знать. Отключил телефон, мобильник и Интернет. Почта, что явно накопилась за мое отсутствие, так и лежала на каком-то сервере невскрытой и неразобранной.

Хотелось лишь одного — долго со вкусом отоспаться. При этом чтобы не трогали и не допекали.