До интерната ветеранов, где теперь имела место жительства бабушка Степана, мы доехали довольно-таки легко: в пробках не стояли. Пока ехали, я рассказал, что хочу спросить. У самых ворот Степан кому-то позвонил и сказал несколько обычных слов, уже не помню каких. Типа — «мы приехали» или «мы уже здесь».

Учреждение было похоже на обычную муниципальную клинику как внешне, так и внутренне. Тот же стандартно-медицинский интерьер, такие же стены и общая тревожная атмосфера. Может, я накручивал и придумывал что-то лишнее потому, что о больницах у меня сложились только тягостные воспоминания и нехорошие впечатления.

В вестибюле нас встретила молодая блондинка, облаченная в плотно сидящий на фигуре медицинский халатик и кокетливые розовые тапочки. Видимо, медсестра. Была она крепенькая и, наверное, сильная, чем-то похожая на российскую чемпионку по тайскому боксу. На халате было крупно вышито синими печатными буквами имя «Лиза».

— Только не очень утомляйте, — предупредила блондинка. — Сегодня она не в настроении. Надевайте бахилы.

Пока облачались, Степан как-то резко поскучнел. Потом мы куда-то шли, я разглядывал тоскливые интерьеры и размышлял, что могло означать предупреждение медсестры о настроении. По стенам висели крупные оптимистичные рисунки и яркие цветные картинки большого формата. Несмотря на жизнерадостность оформления, почему-то впечатление производили они крайне удручающее. Как выяснилось, именовалось это заведение «Надежда». Вот уж действительно… Мы миновали пару лестниц, коридор, на удивление красивый зимний сад, еще какой-то коридор, и, наконец, прибыли.

Это была небольшая комната, обставленная со старомодным квартирным уютом. Стены, выкрашенные в светло-бежевый цвет, железная эмалированная кровать с четырьмя блестящими шариками на столбиках по углам, два старых кресла, круглый стол под бахромчатой скатертью. На одной стене висели многочисленные фотографии в рамках, какие-то блеклые картины и пара гравюр. На мой взгляд — старинных, но тут можно и ошибиться, тем более дилетанту типа меня. Другая стенка была совершено пуста. В кресле, недалеко от этой стены, неподвижно сидела очень старая на вид женщина. Ей могло оказаться и девяносто, и сто лет. Она находилась в такой позе и с таким выражением лица, с каким пожилые люди обычно смотрят интересные им телесериалы. Только место телевизора занимала бессодержательная стена.

— Бабушка, здравствуй! — громко обратился к своей родственнице искусствовед, но та никак не отреагировала на приветствие внука. Как написали бы в старых романах — «ни один мускул не дрогнул на ее лице».

— Бабушка? — с вопросительной интонацией повторил Степан. Ответа не последовало. Тогда хранитель Эрмитажа подошел к креслу и повертел растопыренной пятерней перед лицом старухи. Та не изменила ни положения головы, ни выражения лица и так же увлеченно продолжала созерцать стену.

— Не выходит, кажется, — с извиняющейся ноткой сказал Степан, повернувшись в мою сторону. — Не наш сегодня день, не получается. Это у нее бывает иногда. Может, и пройдет к вечеру, но вряд ли. Обычно весь день так. Да, как-то не везет тебе сегодня. Можем подождать, но я не думаю, что…

Я тоже не думал, что. Общая атмосфера дома престарелых производила исключительно гнетущее впечатление и навевала удручающие мысли.

— Так чего у бабушки хотел выяснить? Может, знаю? Что тебя конкретно интересует? Напрямую говори, без разных ненужных метафор, эпитетов и фразеологических оборотов. Язык изящной словесности сейчас ни к чему.

«А почему бы и нет, — подумал я, — мужик, вроде, нормальный, может помочь».

Кивнув, я кратко изложил суть своих интересов, сжато объяснил, что мне нужно получить, и почему я уверен в его помощи.

— У твоей бабушки где-то хранится предмет, похожий на крупный бронзовый крест.

— Ну, наконец-то, а то все ходил вокруг да около. Тебя интересует посох святого Иакова. С этого и надо было начинать.

— Ты что-нибудь знаешь об этом? — спросил я, внимательно разглядывая физиономию искусствоведа. Или мне показалось, или он действительно прятал глаза при разговоре со мной.

— Знаю, конечно. Но мало что. То, что с ним что-то не так, давно всем стало понятно. Много лет все охотятся, и я никогда никому не отдал бы его и не продал. Но сейчас оказался в скверной ситуации, а сестрица говорит, что на тебя можно рассчитывать. Поэтому сделаем так: ты достаешь нужные мне предметы, а я обеспечиваю посох Якова.

— Значит…

— Значит, придется тебе возвращаться в Москву, — кисло сказал Степан, когда мы уже садились в его машину. — Нужные мне вещи сейчас там. Сам бы съездил, но нахожусь под подпиской о невыезде и уезжать из города не могу. Иначе — арест. Тебе, как бывшему коллекционеру-артефактору это будет сильно легче, чем кому бы то ни было. Места знаешь, да и люди тебе хорошо известны.

— В Москву? — эхом отозвался я, думая о том, что моя поездка в Питер скучной все-таки не была.

— Да. «В Москву, в Москву». Помнишь, песня была такая дурацкая?

— Нет, не помню, — буркнул я.

— В общем, так. Вытряси необходимые мне предметы и возвращайся. Я тебе все подробно объясню. Где и у кого. Тем более, по моим сведениям, ты отлично знаешь всех тех людей, что сейчас владеют нужными мне артефактами. Собственно, поэтому моя сестра и согласилась иметь с тобой дело. Очень уж мне помочь старается. А без этих вещей меня упекут на долгие годы, а я не хочу.

— А как это все…

— Если не выйдет ничего, и меня все-таки посадят, — продолжал искусствовед, — сестра тебе этого никогда не простит. Если все удастся, приезжай. Снова буду рад тебя видеть. Тогда и получишь свой посох Якова.

— Он не мой, а Якова, — неумело и не к месту пошутил я.

— Что? — почему-то не понял искусствовед.

— Посох не мой.

— Знаю. И не мой, если говорить откровенно. Все равно получишь. Главное — верни эти египетские артефакты. Без них никак. Ладно, давай по делу. Посох Иакова, официально, моя частная собственность, полученная по наследству. Достался от деда, а как уж этот посох попал к самому деду — история темная. Ты об этом хотел с бабушкой поговорить? Бесполезно, ничего бы ты от нее не узнал. Сам посох она просила вместе с ней положить в могилу. Почему — не знаю, но на это я никогда бы не пошел, несмотря на священность воли завещателя. Погоди радоваться. Сестра тебе говорила, что меня сейчас следователи прижали? Я ни при чем, но некоторые кражи из Эрмитажа хотят повесить на меня, тут и думать нечего. Выход один — случайно «найти» эти похищенные предметы и заявить об этом. Трудностей с таким «нахождением» быть не должно, знаешь, какие у нас завалы? У, там сам черт ногу сломит. Главное эти предметы получить, а потом — дело техники. Подкинуть и списать на расхлябанность.

— Что за предметы? — спросил я.

— Думал, знаешь.

— Откуда? Твоя сестра сказала только, что тебя трясут, и намекнула, что без моей помощи не отстанут. А я понять ничего не мог.

— Объясню, если не понял. Меня интересуют пара вещей. Око Гора и Шар Скарабея. Оба предмета похищены из запасников и так хитро украдены, что никаких прямых следов и доказательств не осталось. Официально — ничего вроде бы и не было. На самом деле подменили дешевыми подделками: Око Гора изделием девятнадцатого века, а шар вообще современной поделкой из шунгита. Сотрудники все знают, понимают, но молчат. Откуда об этом узнали следаки, понятия не имею. Видимо, есть у них свой осведомитель в наших кругах. Знаешь историю этого шара? Нет? Любопытная легенда. Скарабей — один из самых почитаемых священных символов Древнего Египта. Считалось, что черно-синий навозный жук повторяет путь солнца: подобно солнцу совершает путешествие по небу. Даря всем жизнь, скарабей перекатывает свой шар с яйцами, пока личинки не созреют и не родятся на свет. До нас дошло множество изображений скарабеев. Они встречаются в рельефах гробниц, на фресках, на папирусах. Сохранились ювелирные украшения и скульптуры, изображающие скарабеев. В храмовом комплексе Карнак недалеко от Луксора сохранилась колонна, которую венчает каменный скарабей. В виде скарабея часто изготавливались печати, разнообразные амулеты и многочисленные магические статуэтки. Одна из таких ювелирных скульптур была сделана из синего лазурита и золота, а сам шар из черного гагата. Гагат — практически чистый природный углерод, сродни нашему карельскому шунгиту. Легко обрабатывается, хорошо полируется, приобретает красивый блеск, благодаря чему в странах Востока широко применялся, да и сейчас используется для мелких ювелирных изделий. Сам скарабей оказался в Багдадском национальном музее, а его шар долгое время считался утраченным. Впоследствии, после разграбления музея американскими военнослужащими, следы статуэтки потерялись. Тот шар был просто огромным — более двадцати сантиметров в диаметре. Идеальная сфера. Как его смогли изготовить в Древнем Египте — своего рода загадка. Один российский археолог, тщательно определив точные пропорции шара и той багдадской статуэтки, доказал, что это части одного предмета. Даже диссертацию хотел защитить по этой теме, но вдруг оказалось, что хранящийся сегодня в запасниках Шар Скарабея — подделка. Шунгитовая копия. Оригинал пропал. Куда делся, никто не может понять. А я точно знаю его местонахождение. Только вот не спрашивай, откуда знаю. Тебе это не поможет, а лишняя информация ни к чему.

— Информация лишней не бывает, — сказал я свою любимую поговорку.

— Бывает, бывает, — не согласился искусствовед. — Кому-нибудь что-нибудь взболтнешь лишнее, и привет покойной бабушке.

— А Око Гора?

— Око Гора — это так называемый Уаджет, любопытнейший артефакт, скажу я тебе. И безумно дорогой, кстати. Бесценный, как любят говорить. Но какая-то страховая цена у него имеется, конечно. Сохранившиеся древнеегипетские тексты донесли до нас самые разные версии мифа об оке Гора. Если в двух словах, то во время войны с Сетом Гор лишился своего левого глаза. Согласно одной версии, Сет проткнул глаз Гора своим пальцем, согласно другой — наступил на него. Мать Гора, Исида, исцелила ранение сына. Как она это сделала — не спрашивай, не знаю, на этот счет существует множество разных рассказов. Иногда спасителем Гора считают бога Тота, что на самом деле неверно. Лунный глаз Гора, то есть Уаджет, впоследствии стал символом исцеления и защиты от темных сил. Со времен Древнего Царства использовался в качестве волшебного защитного амулета. Даже в наши дни глаз Гора рисуется по обеим сторонам носовой части судов, курсирующих по Нилу. Так примерно. Однако сам артефакт долгие годы считался утраченным, известным лишь в разнообразных копиях и изображениях. На самом деле хранился в запасниках, в кубической шкатулке из масличного дерева. Кубическая шкатулка так затейливо изготовлена, что никто не мог ее раскрыть, считали, что это безделушка такая. Просто красивый деревянный инкрустированный кубик. Никто и не догадывался, что он как-то там открывается, и только недавно додумались просветить рентгеновскими лучами.

— А почему тогда, если это все украли из Эрмитажа, и об этом все у вас хорошо знают, никто открыто не заявил в соответствующие органы?

— Открыто не заявил? Ты в армии-то служил? — вдруг неожиданно спросил мой собеседник.

— Не довелось. Не удостоился чести. О чем ни разу не жалел, вообще-то.

— Почему-то так и подумалось. А я вот отслужил. Два года в авиационной части, в охране, если что… при советской власти еще, при Горбачеве, чтоб ему земля стала пухом. Был при нем веселый такой период, когда всех студентов прямо с курса на два года в армию забирали. Даже доучиться не давали. Вот и меня тогда загребли, два года зря потерял. Погоди, сейчас все поймешь. Так вот, существовал у нас наряд по столовой, по варочному цеху. Варочный цех, чтоб ты знал, это такое специальное полезное помещение, где стояли котлы, в коих варили супы, пюре, макароны, каши и прочие армейские разносолы. Котлы, вернее, огромные такие кастрюли, разные, естественно. С крупными такими надписями, чтобы не спутал кто. Там же готовились напитки — чаи, компоты, еще что-нибудь подобное. Не ресторан, прямо скажем. Те, кто в наряде, перетаскивали емкости с готовой едой к окошку на раздачу. Обычно меню на обед было строго выдержано: какой-нибудь салат (как правило, отварная свекла или квашеная капуста), тарелка супа или борща и тарелка каши: овсянка, пшенка или перловка. По праздникам деликатес — порция консервированной фасоли в томате или картофельное пюре с котлетой или фрикадельками. Иногда рыба. Альтернативными гарнирами были макароны или гречка. Да, салат, с какой-то радости, всегда именовался «витаминным». Кроме всего прочего, полагалась каждому солдату кружка компоту. На раздаче тоже стояли срочники, что вечно голодным солдатам все это по тарелкам раскладывали и по кружкам разливали. В тот день салат был из свеклы. В варочном цеху повара свеклу отварили, настругали, салат приготовили, и на раздачу выставили. Когда пришло время выносить компот, парни из наряда что-то там сглупили и приволокли емкость с красным свекольным отваром вместо компота. Кормили нас не то чтобы уж совсем плохо, по армейским меркам даже хорошо, но солдаты готовы были ко всему. Армия же. Жаловаться никто не пойдет, да и некому. Себе дороже выйдет. Через раздачу успели пройти две роты, это больше ста человек, на минуту. Но никто, никто! слова не сказал. Не спросил даже, что за бурду такую красную вместо компота разливают. Только на третьей роте какой-то заезжий офицер возжелал в солдатской столовой утолить компотиком жажду мучившую после вчерашнего. Скандал громкий вышел, вломили всем, даже ротным. Никому мало не показалось.

Рассказывал он интересно, со своеобразным юмором, совсем не так, как читал лекцию.

— Ты это… — начал было я, но он перебил:

— Я это к тому, что у нас в стране жаловаться никто не пойдет и рассказывать о всяких безобразиях не будет. Заявлять тоже никто не станет, хоть и не армия, и советской власти давно уж нет. Анонимку написать могут, не без того. Еще слухи, сплетни разные, это у нас тоже любят и умеют, но явно стучать на коллег сейчас желающих мало. Опять же всем известные события имели место, экономика, урезанный бюджет, санкции. В период затяжного кризиса, без работы, с искусствоведческой специальностью, которая никому нафиг не нужна, оказаться на улице не хочет никто. Пусть мы и культурная столица, да и музеев у нас более чем, а коллеги мои за свои места держатся и работой дорожат. Так что ты даже не надейся. Тем более, что ты — москвич, да и лицо неофициальное, поэтому без вариантов. Все смолчат, будь уверен. Никто ничего тебе не скажет.

— Но ты же рассказал.

— То — я. Меня сестренка очень просила. Потом у меня свой интерес в этом деле, а так — хрен ты от меня чего бы услышал. Знаешь притчу про слепого? — вдруг спросила он.

— Может, и знаю… но нет, наверное… — признался я. — Нет, не помню. Расскажи.

— Слепой побирается с табличкой «помогите незрячему», но почти никто не подает. Подходит какой-то мужик и говорит: «Слушай, у тебя надпись неправильная, тут другие слова нужны, сразу начнут подавать». «Нет, — говорит слепой, — не могу так, у меня принцип: не лгать». «Да не надо лгать, — продолжает мужик, — просто послушай меня, опытного журналиста. Дай другой текст напишу». Написал, но не сказал, какой именно. После чего прохожие начали кидать деньги да так активно, что те посыпались дождем. Слепой никак не мог узнать, что у него там написано. Наконец, один добрый прохожий ему прочел: «скоро весна, а я ее не увижу». Так вот, ты тоже неправильно все делаешь.

— А как надо? — зачем-то спросил я, напуская на себя наивность. По-моему я делал все правильно. Это у меня был такой метод — набрать побольше фактов, тем или иным образом связанных с интересующей меня темой, а потом, после достижения некого критического объема, все ненужное уходило в тень, и картина становилась ясной. Задачка решалась.

— А так. Здесь психология, понимаешь. Наука. Вся наша жизнь — бесконечная череда событий, ситуаций, дел, встреч, разговоров, перемен и психологических этюдов. Побед и разочарований, извини за пафосную фразу. А ты с женщинами неправильно себя ведешь, разговаривать не умеешь. Мне Олька рассказывала, а она-то все про тебя знает. Тут ведь как. Женщин всегда тянет к мужчинам с брутальной внешностью, что обладают низким голосом с легкой хрипотцой, но не чрезмерно агрессивным. При этом такие мужики должны делать своим подругам немного больно. Чуть-чуть. Нежно сжимать зубами мочку уха, слегка тянуть за прическу, покусывать губу во время поцелуя… А все потому, что такие парни кажутся уверенными в себе. Нельзя забывать: у женщин, как правило, в два раза больше болевых рецепторов, чем у мужчин, но также в два раза выше порог переносимости боли. Это у большинства, не у всех. В то же время надо хорошо контролировать себя, дабы случайно не проговориться. Как выяснили британские ученые, средний срок, в течение которого женщина хранит секрет, составляет всего сорок семь часов пятнадцать минут…

— А причем тут хранение секретов?

— При том. У нее, у сестрицы моей, сейчас один приходящий мужик имеется, как раз такой вот брутальной наружности. Какой-то он неприятный тип. Все чего-то выспрашивает, выведывает, лезет не в свое дело. Чего-то я ему не доверяю, но ей же не докажешь ничего! И слушать не станет, по-своему поступит. А современный мир готов сжевать любого из нас в считанные секунды, обезличить, опустошить и вышвырнуть на помойку. Не рассказывай сестре об этом нашем разговоре, хорошо? Она, конечно, моя сестра, и за это я ее нежно люблю, но доверять ей всякие там тайны не стал бы. Даже моя жена ничего важного ей никогда не рассказывает, а это, знаешь ли, дорогого стоит. Это только в кино золовка хуже свекрови, а на практике они часто подруги закадычные. Вечно у них сплетни.

Он же все знает о волшебной профессии Арины, тогда почему ей нельзя доверять? Да быть того не может!

— И еще, — продолжал искусствовед, словно прочитав мои мысли, — несмотря на ее колдовскую практику, она очень ранима и крайне уязвима. Кто она там сейчас? Профессиональная дипломированная ведьма? Не верю я во все эти штучки… хорошо зарабатывает, хотя бы, и то ладно. Только вот беспокоюсь о ней, а сделать ничего не могу. Бизнес какой-то скользкий и подозрительный. Мало ли что с ней случиться может… при такой-то работе. В суд кто-нибудь из обиженных клиентов подаст, или того хуже… К ней такие непростые люди на прием ходят, ты бы видел.

— Ой, видел…

— Тогда понимаешь, о ком я. Если кто-нибудь прижмет или больно сделает, она сначала будет молчать до последних сил. Потом выложит все, что знает, когда сил уже не останется, затем то, что не знает, а после этого погибнет. Ты-то вроде мужик нормальный, хоть и не без причуд. Тут я не ошибаюсь обычно… и помогу тебе. Только уговор — у нас с тобой сугубо деловые отношения. Поэтому ты достань для меня пару предметов, что застряли в частных руках у вас в Москве. Очень они мне, понимаешь, надобны. Сам бы съездил, но некогда сейчас, да и не могу из города отлучаться. Опять же, знает меня каждая собака, кто я и где работаю. А время… время подпирает. Кроме того, эти вещи сейчас находятся у твоих знакомых, которых просто грех не использовать. У них эти вещи не случайно, конечно. Я же давно с тобой хотел поговорить, еще когда сестрица мне про тебя впервые рассказала. Так вот, мне удалось провернуть одну… две даже, «шахматных партии», и в результате нужные мне предметы попали к известным тебе людям.

— А почему нельзя было провернуть такие дела, чтобы эти вещи попали к твоим людям? Или к тебе самому?

— Пробовал, не получилось. В общем, единственный для тебя вариант — привезти мне необходимые артефакты. Взамен передам то, что ты просишь. Договорились? Вот и ладушки. Так вот, меня интересует два артефакта, поэтому внимательно посмотри на эти фотки…

С этими словами Степан достал планшет и продемонстрировал несколько снимков двух предметов. То, что они уникальны, было ясно даже по электронным фотографиям.

Искусствовед не зря попросил о помощи именно меня. То, что Арина надоумила своего братца не просто так, а с какой-то своей тайной целью, казалось очевидным. Только вот зачем ей это? Как бы там ни было, выбор для своего брата она сделала правильный. Я оказался тем самым человеком из доступной обоймы знакомых и знакомых их знакомых, кто реально мог оказать содействие искусствоведу. Более того — проявить деятельное участие с полезным результатом.