Или как Франс Галл разбирался с наследством Карла Великого, пока не настала очередь Сержа Генсбура, а также о том, что проделали Лео Ферре и Серж Реджани со средневековым поэтом Франсуа Вийоном. Главные роли исполняют также Жорж Брассенс, Жак Брель, Джо Дассен, Рено и Эдит Пиаф. Неожиданно появляются также Боб Дилан и Vae Victis.

Мне было лет девять, я полагаю. Нас было пятеро. Моя сестра, трое мальчишек Донкерс, живших по соседству, и я. Мы пели, держась за руки: «Surlepoodaminjoo ooniedaanse toesaanroo». И трещали как сороки. Не то чтобы мы знали, что означают эти слова, мы даже не старались правильно произносить их. Мы просто весело танцевали на мостике, перекинутом через ручеек Рутбейк.

Sur le pont d’Avignon – песенка, с которой, пожалуй, началась история всех подтанцовок в мире. Мы понятия не имели о том, что Аминьоо, – увы, именно так мы произносили название французского города Авиньона, – прославился благодаря театральным фестивалям, гуляющим на свободе павлинам – и мосту. Еще меньше нас интересовало, почему французские дамы и господа демонстрировали свои таланты на мосту.

А ответ прост. В Средние века, да и позднее, в городах просто не было места для плясок и пения. Париж, к примеру, был застроен весьма плотно. Дома и домишки, трущобы и сараи, церкви и городские стены образовывали архитектурный хаос, перед которым меркнут знаменитые «средневековые» бельгийские городки.

Все эти мысли проносились у меня в голове, пока я стоял у парижского моста Пон-Нёф – отца всех мостов. Я стоял на правом берегу, лицом к Сене; пятки мои покоились на Луврской набережной, а пальцы ног упирались в край моста. Хорошее место. Если как следует посмотреть, перед тобой развернется добрая половина французской истории. А если как следует прислушаться к музыке, звучащей у тебя в голове, – услышишь бесчисленные фрагменты песен. Здесь я и останусь стоять. Только псих может уйти с такого места.

Мой взгляд задержался на одном из памятников, который в богатом монументами Париже можно было и не заметить. Слева от меня, на берегу Сены, светятся башни Консьержери, обратим на них внимание. Они создают фон для самого живописного места – острова Сите, который, как дефис, соединяет левый берег Сены с правым. На нем когда-то стоял замок Мерови нгов. Хлодвиг I был первым французским королем, это он объявил Париж столицей и потому заслужил почетное место в истории франкских – позднее французских – королей.

Хлодвиг заложил основы франкского государства, которые после него укрепляли Карл Мартелл и Карл Великий. В 486 году Хлодвиг победил Сиагрия, последнего предводителя римлян в Галлии, и, таким образом, впервые расширил свои владения. Затем, в 493 году, он женился на бургундской принцессе Клотильде и благодаря этому браку прирезал приличный кусок к своему государству. Клотильда исповедовала католицизм, а Хлодвиг поклонялся германским богам, то есть был язычником. Ей никак не удавалось обратить мужа в свою веру, он упорно держался за традиции, в которых вырос. Но в один прекрасный день 496 года, во время битвы с германцами при Толбиаке, возле Кёльна, войска Хлодвига оказались в очень трудном положении. Призывы к богу Водану не помогали. И Хлодвиг, отчаявшись, воскликнул: «Бог моей жены, если ты мне поможешь победить врага, я перейду в христианство». После чего – выиграл битву и… стал католиком.

В 1996 году, ровно через тысячу пятьсот лет после битвы при Толбиаке, французская группа Vae Victis, вдохновленная его приключениями, создала поразительную песню «Хлодвиг». Vae Victis – пионеры Rock Identitaire Français – патриотического течения в музыке, занимающегося распространением всего истинно французского; большинство ее последователей – националисты и ультраправые. Солистка, выступающая в роли Клотильды, выкрикивает в экстазе: «Мой красавец, языческий воин, ты – мой муж, а Франция – наше дитя». Вряд ли, однако, эта песня возмутит старого воина настолько, что он перевернется в гробу.

Замок Меровингов исчезнет, но из пепла Замка Хлодвига, словно феникс, поднимется новый, средневековый дворец. Я смотрю теперь на него, вернее на ворота, через которые проезжали французские короли: от Хьюго Капета (который первым был коронован на французский трон в 987 году) и Людовика Святого до Филиппа Красивого, хорошо знакомого фламандцам, так как именно от них он получил хорошую взбучку в битве при Грюнвальде. В наши дни все еще можно посетить залы XIV века и полюбоваться винтовой лестницей, по которой через несколько дней после поражения 11 июля 1302 года поднимался бедняга Филипп, с трудом сохранявший присутствие духа после того, что сотворили с ним фламандские мужланы.

Менестрели взбирались на возвышение из черного мрамора (часть которого сегодня встроена в стену), чтобы развлечь и утешить короля. Трубадуры с юга поют на окситанском языке, их коллеги, менестрели с севера, используют французский. Их изысканные песни неизменно повествуют о любви к недоступной женщине, которую поэт уговаривает изменить мужу. Из-за повторений рефренов и строф песня превращается в настоящий шансон. И среди знати встречаются стихотворцы, а некоторые и поют сами, но большинство нанимает профессионалов. Постепенно возникает разница между авторами (трубадурами) и исполнителями. Некоторые артисты совмещают в себе автора и исполнителя, это – предшественники Жака Бреля, Лео Ферре и Жоржа Брассенса, трех классических шансонье двадцатого века, – композиторов, поэтов и исполнителей одновременно.

Менестрели разносили по свету песни о любви, ублажали знать мелодекламацией, так называемыми chansons de geste, воспевающими героев балладами, среди которых наиболее известна «Песнь о Роланде» (вторая половина одиннадцатого века). Очень возможно, что в проклятое лето 1302 года Филипп Красивый утешался как раз этим героическим рассказом о катастрофе, приключившейся с Карлом Великим. Примечательно, что сама легенда возникла не по следам событий, а, собственно, на основе самой эпической поэмы. В ней нет героического описания сражений, кровь не льется рекою с ее страниц; зато ей не откажешь в некотором изяществе.

Надо признать: неизвестный поэт проявил недюжинный талант, развернув на 138 строф описание смерти истекающего кровью Роланда. Тяжело раненный герой трубит в рог, призывая на помощь, с такой нечеловеческой силой, что от напряжения череп его взрывается и мозги оказываются снаружи. Этот предсмертный зов передается от скалы к скале; так описание чистого, громкого звука музыки впервые вошло во французскую литературу.

Рог Роланда сделан из клыка слона и по-французски называется просто: olifant (слон). В Musée de Cluny (Национальный музей Средних веков), расположенном неподалеку от Латинского квартала, выставлен такой древний рог. Он висит на стене, рядом с большим гобеленом, на котором флейтисты и лютнисты пытаются исполнять средневековые мелодии, но нам их не услыхать.

 

«Этот чертов Карл Великий»

Краем глаза я вижу белый носовой платок и руку, которая держит его. Мужчина вытирает пот со лба, тихонько напевая какой-то знакомый мотив. Я поворачиваю голову вправо, мужчина уже исчез из виду, но передо мной – возвышающиеся над крышей Консьержери башни собора Парижской Богоматери, места служения епископа Парижа. Перед собором гордо высится каменный рыцарь, оседлавший боевого коня, – Карл Великий. Carolus Magnus. Charlemagne.

У Мерови нгов, правивших после Хлодвига, ушло меньше трехсот лет на то, чтобы потерять реальную власть. Историки в один голос называют их слабыми королями. Власть в конце концов захватили их разбогатевшие мажордомы, основавшие династию Каролингов. Это название восходит к имени Карла Великого, «деда Франции», как его иногда называют. Те, кто вздумает изучить историю наших южных соседей, должны начать с этого императора, которому удалось не только покорить значительную часть Европы, но сделать много хорошего для расцвета культуры, время его правления принято называть Ренессансом Каролингов.

М-да… Безжалостный убийца, обладавший отменным вкусом. Герой, поощрявший развитие искусств, пример, вдохновлявший впоследствии многих великих французских королей, от Людовика Святого (возглавившего крестовый поход, – но построившего небесной красоты церковь Сент-Шапель) и Франциска I (воина, не слезавшего с коня, но успевшего воздвигнуть замок Шамбор, в строительстве которого принимал участие Леонардо да Винчи) до Луи XIV (ведшего непрерывные войны, но содействовавшего расцвету литературы и построившего Версальский дворец).

В 842 году внуки Карла поделили между собою его огромное наследство. Самое важное соглашение о наследстве в европейской истории было закреплено договором – так называемой Страсбургской клятвой.

Pro deo amur et pro christian poblo et nostro commun salvament… – Так начинается знаменитый текст, который все еще выглядит как латынь, но считается почему-то первым официальным документом, написанным на французском языке. Людовик II Немецкий почтительно обращается к подданным Карла Лысого на их родном языке. Именно владения Карла Лысого после множества приключений станут Францией. Карл получил блестящее воспитание, он знает иностранные языки. Дед внимательно следил за обучением внуков. Говорят, что именно он придумал школы. Легенда, пережившая века, придала карьере молодой Франс Галль международное значение. Потому что остроумный рефрен в песне «Чертов Шарлемань» (Sacré Charlemagne, 1964) написан вовсе не Артюром Рембо или Полем Верленом, но вдохновлен «отцом французов»:

Этот «чертов Карл Великий» совсем сошел с ума и придумал школы, поет Галль. Как упрямая уховертка, не боящаяся темноты, эта песня проникает в ваши уши, и остается там навсегда. Более двух миллионов проданных экземпляров. Школьники поют ее даже в Японии. А в городишке Овиллер-ле-Форж, во французских Арденнах, улицу перед местной школой назвали улицей Sacré Charlemagne.

Из текста следует, что с 1964 года многое поменялось. В песне говорится о том, что император «оставил для забав нам лишь четверг и воскресенье». На самом деле французские дети в ту пору по воскресеньям ходили в церковные школы – изучать Священное писание, но в качестве компенсации им сделали выходные по четвергам. В 1972 году четверг поменяли на субботу, но до сих пор французские школьники (а еще – бельгийские и голландские) в среду учатся по полдня. Неудивительно, что французы долгое время воспевали четверг как лучший день недели. Именно поэтому Джо Дассен, современник Галль, в рефрене песни «Раз уж мы вдвоем» (Il était une fois nous deux, 1976), одной из лучших его песен о любви, поет: «знаешь, ведь это был четверг». Четверг – свободный день, а свобода – это радость.

Сомнительно, чтобы семнадцатилетней Франс Галль пришлось долго ходить в школу после первого успеха. Через год она выиграла конкурс Евровидения, исполнив песню Сержа Генсбура «Восковая кукла, говорящая кукла» (Poupée de cire, poupée de son). Так, через двенадцать веков после Карла Великого, девочка из Галлии снова завоевала Европу. Но подобно Карлу, неожиданно решившему сделать столицей своей империи не Париж, а маленький Аахен, Галль, несмотря на свое говорящее имя и французское подданство, мужественно представляла на Евровидении Великое герцогство Люксембург, одну из самых маленьких стран Европы. А вскоре после этого устроила в своей стране жуткий скандал, выступив с очередной песней Генсбура.

«Леденец-сосалка» (Les sucettes) – мастерская работа со скрытым подтекстом – прием, применявшийся даже средневековыми поэтами и всегда вызывавший неудержимый смех. «Анни любит леденцы» поет наивная Галль, «из-за леденцов ее подушка пахнет анисом». Трудно поверить, но все же это так: девятнадцатилетняя Галль не знает другого, вполне известного взрослым значения слова sucette. И вот миллионы взрослых французов слышат воркование невинной принцессы: «когда сладостный анис попадает Анни в горло, она на седьмом небе». Но Генсбуру мало, он добавляет двусмысленности: «Анни получает свой леденец за несколько мелких монеток…» Текст состоит, собственно, из цепочки намеков. А потом кто-то решился открыть истину наивной Франс Галль, и бедная девочка жутко разозлилась. Но поздно, дело сделано: вся Франция поет и хохочет. Свобода – это радость, думал, должно быть, старый добрый Серж. Какой мерзавец этот Генсбур, думала, должно быть, она, считая себя виноватой в том, что не разглядела двойное дно. И решила никогда больше не петь злополучную песенку. Позже журналисты спрашивали Галль, почему она не исполняет этот шансон, и она отвечала: «Я стала слишком стара для этой песни».

 

«Нас пять повешенных, а может – шесть»

Здесь, на тротуаре Пон-Нёфа, жизнь течет своим чередом. Люди проходят, и, раз у моих ног не положена шапка для сбора милостыни, они машинально относят меня к обычным чудакам, а не к живым статуям, сшибающим подаяние с совестливых прохожих. Впереди слева я вижу настоящую статую. Всадника на коне.

Это – печально известный Этьен Марсель. В 1357 году он возглавил народное восстание против Карла V, который, перепугавшись, покинул дворец и нашел защиту в Лувре. Знаменитому Четырнадцатому июля 1789 года предшествовало множество забытых попыток переворота. Пока что французские короли надолго перебираются в Лувр.

А старый королевский дворец передается так называемому concierge, откуда и пошло современное название здания – Консьержери: туда переезжает суд, совмещенный с тюрьмой. В этой тюрьме побывали многие прекрасные люди. Мария-Антуанетта, к примеру. Вполне возможно, что и Франсуа Вийон гостил там. Вийон, кажется, единственный средневековый поэт, которого до сих пор читают. В 1455 году он убил священника, был пойман, но освобожден благодаря заступничеству друга. С того времени жизнь его проходит между свободой и тюрьмой. В конце концов, в 1463 году, его приговаривают к повешению.

В ожидании казни (в последний момент отмененной) он пишет «Балладу повешенных» (La ballade des pendus, 1463). Из окна камеры ему виден другой берег Сены; там, где сейчас – площадь перед ратушей и памятник Марселю, он видит раскачивающиеся на виселице трупы. Ему чудится, что они обращаются к нему и ко всему человечеству.

Это стихотворение будет вдохновлять великих поэтов двадцатого столетия. Я не знаю, которая версия предпочтительней: устрашающая – Лео Ферре, 1980 года, или более гуманный вариант – актера и певца Сержа Реджани 1968 года. Слышен барабанный бой. Звучит труба. Последнее приветствие. Затем раздается голос Реджани.

«Вы, дети человеческие, что пережили нас, / помяните нас мирно и тихо, / помяните чистосердечно».

Ферре вещает замогильным голосом, Реджани сопереживает. Ферре старается достичь наибольшего эффекта. Его голос сопровождается мелодичными звуками. Он не поет, он читает, этот безумный рэп звучит все быстрее, быстрее, словно бесноватый верующий молится воображаемому Богу. Возможно, он просто превыше всего ценит талант Вийона, его Frères humains ближе к поэзии, чем к песне, именно поэтому я предпочитаю слушать «Балладу повешенных» в исполнении Реджани.

 

«Куда ж ты делся, прошлогодний снег?»

Так я стоял, вспоминая «Балладу о повешенных», и смотрел влево, пока у меня не заболела шея. Я стал крутить головой, чтобы ее размять, поглядел наверх – и водостоки собора Парижской Богоматери радостно продемонстрировали мне свои страшные, оскаленные рожи.

Собор заложил Папа Александр III в 1163 году, но только в шестидесятых годах четырнадцатого столетия Раймонд дю Темпл осмелился завершить наконец строительство. Недавно отреставрированный фасад выглядит почти как при постройке. Вот только раньше скульптуры, украшающие собор, были раскрашены. Вдобавок они, к сожалению, всего лишь жалкие копии. Ибо все статуи королей были разрушены во время Французской революции безграмотными бунтовщиками, считавшими, что они разрушают изображения французской знати. Хотя на самом же деле то были цари и мудрецы древней Иудеи. Но этого уже не поправишь.

Так что собор встретил XIX век, находясь в самом жалком состоянии. Но благодаря поразительному успеху романа Гюго Собор Парижской Богоматери (1831) ситуация поменялась. После публикации романа началась полная реставрация собора, на которую у архитектора Эжена Виолле-ле-Дюка и его каменотесов ушло семнадцать лет. С тех пор, как пела Эдит Пиаф в известном шансоне «Собор Парижской Богоматери» (Notre-Dame de Paris, 1952), снова, как в старые времена, «старый шпиль вонзается в серое небо Парижа».

Самому знаменитому писателю Франции понадобилось 650 печатных страниц, чтобы увековечить «блестящую симфонию в камне», а праматерь всех певиц через сто двадцать лет после него справилась с той же задачей при помощи трехминутного шансона. В нем подчеркивается величие собора, вокруг которого «Париж свернулся улиткой». Парижские округа защищают его снаружи, как раковина защищает улитку.

Поклонникам «истинной» готики не нравится работа Виолле-ле-Дюка. Они проклинают время, уничтожившее раскрашенные скульптуры. Куда подевалось старое доброе время? – сокрушаются они. Во французском языке есть прекрасное выражение: Où sont les neiges d’antan? – «Куда ж ты делся, прошлогодний снег?», прилетевшее из «Баллады о дамах минувших времен» (Ballade des dames du temps jadis, 1461) бессмертного Франсуа Вийона, проведшего свою юность под сенью собора, в ту пору еще довольно молодого.

Считается, что стихи знаменитого поэта-разбойника были положены на музыку еще при его жизни, хотя на самом деле доказательств этому нет. То, что Боб Дилан считает Вийона источником вдохновения, несомненно, свидетельствует о непреодолимой музыкальности его стихов. Французский певец Рено, много чего перенявший от Дилана, выводит Вийона на сцену в шансоне «Мое любимое кафе» (Mon bistrot préféré, 2002), где есть намек на сомнительные времена девяностых, когда вполне успешный шансонье топил свой успех в алкоголе и терял контакт с внешним миром.

В песне фигурирует кафе, где наливаются абсентом Рембо с Верленом, «негромко сплетничая о Вийоне, который шляется где-то неподалеку со своими друзьями-бандитами». Короли французского шансона тоже не забыты. Рено с удовольствием вводит Жака Бреля, Лео («анархиста») Ферре и «принца со своей неизменной трубкой», великий пример для подражания – Жоржа Брассенса. И мы вспоминаем знаменитую афишу шансона – черно-белое фото Жан-Пьера Лелуара. На ней Брель и Ферре курят сигареты, а Брассенс держит в поднятой руке трубку. Рено поет шансоны Брассенса – из уважения к нему, а Брассенс в 1953 году создал простую и строгую версию «Баллады о дамах минувших времен» Вийона. Мелодия кажется простой, но, как утверждают знатоки, очаровательная простота Брассенса чертовски сложна.

«Куда ж ты делся, прошлогодний снег?»

Как-то раз я увидел Нотр-Дам во время снегопада. Незабываемое зрелище. Идея написать «Снегопад в Льеже» (Il neige sur Liège, 1963) пришла в голову Брелю именно на площади Нотр-Дам. Согласитесь: слово «Льеж» понадобилось ему только для рифмы со словом neige (снег). «Снег кружит между небом и Льежем, не понять, то ли город до крыш занесен, то ли он поднимается в небо.» Замените Льеж на Нотр-Дам, и вы поймете, что за неописуемая иллюзия возникает у счастливого туриста, попавшего в Париж зимой, когда он добирается до бронзового, несокрушимого Карла Великого. Но хватит пялиться на фасад, заходите внутрь и садитесь на скамью, лучше всего ранним утром, когда поля уже оделись в белое, а Париж еще не почернел от толпы. Сядьте на заднюю скамью, под самым большим органом Европы. И вы увидите самых ярых почитателей Марии, какие только могут быть. Тридцать семь ее изображений представлены в соборе. А в одной из ниш вас ожидает небывалая Мария – вооруженная до зубов. Но поглядите на бронзовую табличку и успокойтесь: это – Жанна д'Арк.

Раз я стал свидетелем упоительной сцены: девочка читала вслух табличку у изображения Жанны д'Арк: «Родилась в Лотарингии. Сожжена живьем в Руане».

Она нахмурилась, взглянула на мать, и та спокойно, по-английски, объяснила ей, что Жанна была наказана за то, что слышала голоса ангелов. А потом взяла дочь за руку и спокойно сказала: «Послушай, как они поют псалмы. Словно хор ангелов, не так ли?»

О том же пишет Поль Клодель, слушавший пение в соборе в канун Рождества 1889 года: «Я стоял у второй колонны справа, возле ризницы. Детский хор пел псалом, – позже я узнал, что это был Магнификат. У меня сердце замерло, кровь закипела – и я уверовал».

Музыка может совершать чудеса: юный посетитель церкви сделался знаменитым религиозным автором. И не он один узрел свет истины в этом соборе. Под пение здешнего хора здесь, в 1804 году, Наполеон был коронован как Император Франции ошеломленным Папой Пием VII.

Но крепче всех связан с этим собором любимый король французов, Анри IV. Гугенот, произнесший сакраментальную фразу: «Париж сто ит мессы», отрекшийся от своей веры и обратившийся в католицизм в 1589 году.

Франция со времен Хлодвига считалась «старшей дочерью церкви» и продолжала ею оставаться до самой Французской революции. Вслед за стремлением к завоеваниям и любви к культуре в духе Карла Великого католицизм дополнял святую троицу французского королевского дома. Однако Анри IV не только спас Францию от гибельных религиозных войн и способствовал веротерпимости, он, сам того не подозревая, сыграл важнейшую роль в возникновении и развитии французского шансона.

 

Или о том, как Жак Дютрон и Франсуаза Арди сшиблись лбами из-за Анри IV, как песня протеста родилась в XVII веке, на мосту Пон-Нёф, и о том, как Жорж Брассенс, Лео Ферре и Анри Сальвадор воспели прошлое Франции. С важными ролями для Бориса Виана, Эдит Пиаф, Лео Ферре, Наны Мусхури, Рено, Ридан, Сержа Генсбура, Жюльетт Греко, Ив Дютель и Ива Монтана. А также с удивительными явлениями Баудевайна де Гроота, The Pogues и Маргарет Тэтчер.

Ветер играет моими волосами. Французский флаг полощется над крышей Института Франции на том берегу Сены, справа от моста Пон-Нёф. Именно оттуда Французская Академия следит за качеством французского языка. В 1986 году это благородное собрание наградило серебряной медалью Ива Дютеля за сентиментальный гимн французскому языку, – «Родной язык» (La langue de chez nous).

Кое в чем французские культурные инстанции проявляют особое рвение: они желают диктовать гражданам единственно верный путь употребления слов и выражений родного языка. В чем-то они правы, но зачем премировать Дютеля за объяснение в любви, составленное из набивших оскомину клише: «Этот красивый язык с богатым словарным запасом, вобравший в себя в процессе создания страны различные диалекты, язык, в котором слышна музыка, чувствуется запах трав, козьего сыра и хлеба».

В восьмидесятые годы французские дети росли на его песнях. Пластинка «Ив Дютель поет для детей» (Yves Duteil chante pour les enfants, 1980) издавалась с иллюстрированным альбомом. Дети выросли, и многие из них с удовольствием вспоминают веселые мелодии, такие как «Маленький деревянный мостик» (Petit pont de bois).

Гораздо труднее воспринимать слащавые песенки, написанные им для взрослых. Но подросшие детки этого не замечали, продолжая дарить Дютелю свою любовь. Вызывающая тошноту песенка «За руку с ребенком» (Prendre un enfant, 1977) была немедленно переведена на голландский, хотя ни острого словечка, ни шутки вы от Дютеля не дождетесь.

Тем не менее вся Европа, преклонив колени, молится на него. Да что Европа! Одна из самых востребованных в мире певиц кантри, американка Джоан Баэз, исполнила ее в 1981 году. Но абсолютной чемпионкой следует признать Нану Мусхури. Эта дама перевела Prendre un enfant, кажется, на все европейские языки, вы можете послушать ее Taking a child by the hand, Gib einem Kind deine Hand, – ну, и так далее.

Мусхури заработала все свои миллионы, исполняя успешные французские песни в переводах на иностранные языки. В Париже она поет по-французски, в Афинах – по-гречески, в Берлине – по-немецки… а в Сеуле – по-корейски! Мелодия ее греческой песни «Жить без твоей любви» признана в Южной Корее мелодией века! Вместе с Петулой Кларк она является самой высокооплачиваемой исполнительницей всех времен: в ее репертуаре более 1400 песен. Вдобавок она – чемпион по продажам дисков, наравне с Мадонной и Селин Дион. Это большое достижение, если принять во внимание, что красавица Нана десятилетиями прячется за колоссальными очками и напяливает на себя платья, добытые из бабкиных сундуков. Собственно, это даже вызывает уважение, когда сравниваешь ее с блестящими, гламурными конкурентками, уже полвека наступающими ей на пятки. Зато из всех языков, на которых Мусхури исполняет свои песни, главным остается французский, хотя по происхождению она – гречанка.

 

«Когда, в какое время года?»

«Язык – сущность народа». Кто это сказал? Многие так говорили, но лишь одна страна уже несколько веков это осуществляет: Франция. Если вы захватываете чужую страну, она попадает в ваши руки вместе с языком. Со времен Хлодвига бесчисленные короли строили эту страну, но только к шестнадцатому веку она стала наконец похожа на современную Францию. И именно в шестнадцатом веке Франциск I занялся поисками средства для превращения довольно-таки разрозненной нации в единое целое.

В 1539 году он издал Королевский указ – Ordonnance de Villers-Cotterêts, в котором французский язык объявлялся официальным языком страны. Все провинциальные языки – гасконский, бретонский и прочие, включая латынь, довольно скоро пришли в упадок, ибо все официальные акты, контракты и приговоры должны были теперь составляться «на родном, французском языке, а не на каком-либо ином».

Новая, объединенная Франция нуждалась не только в едином языке: ее королю был нужен дворец, не знающий себе равных. И Франциск I сносит средневековый Лувр, куда когда-то сбежал Карл V, и начинает строительство нового, ренессансного дворца, того самого, в котором позже расположится знаменитый музей. Я сворачиваю направо и вижу ту часть дворца, что была построена четыреста пятьдесят лет назад.

В 1549 году, ровно через десять лет после того, как король провозгласил французский язык общенациональным, Жоашен Дю Белле опубликовал свою работу «Защита и прославление французского языка». Главная цель – определить место француской поэзии в мире. Метод – пересказ на французском языке лучших образцов классической поэзии. Но для этого понадобилось обогатить французский язык новыми словами. И Дю Белле нашел выход: он использовал чуть видоизмененные латинские корни. Из «rigidus» вышло «rigide» (а «raide» и «roide» уже были), «fragilis» стало «fragile» (а «frêle» уже было) и так далее…

Великий Пьер де Ронсар участвовал в создании этого манифеста и, собственно, создавал основу для развития французской поэзии. Поэзию он считал божественным искусством, поэтов приравнивал к священникам самого высокого ранга. И Ронсара, как и Дю Белле, не забыли благодарные потомки. Вспомним хотя бы его постоянно цитируемое стихотворение «Моя любимая подобна розе» (Mignonne, allons voir si la Rose), где, сравнивая быстротечную красоту юности с коротенькой жизнью цветка, он призывает читателя к эпикурейству:

Ронсар, один из создателей Академии Поэзии и Музыки, оказался свидетелем того, как его стихотворение превратилось в шансон. Сохранилась мелодия, существуют бесчисленные интерпретации. С моей точки зрения, лучшей является интерпретация Charlotte Grenat. Клавесин и голос. Сама простота.

Я бы посоветовал учителям французского, желающим «заразить» своих учеников шестнадцатым веком, обрядить старые стихи в новые одежды. Для этого существует невероятно сильное средство. Вот оно:

Взять самое красивое французское стихотворение эпохи Возрождения; найти талантливого молодого шансонье. Первое нетрудно. Всякий француз знает стихотворение Жоашен Дю Белле «Блаженны те, кто, как Улисс, набрались разума в походах» (Heureux qui comme Ulysse a fait un beau voyage), но на этом все и кончается. Это один из тех стихов, о которых Бенно Барнард пошутил, что их продолжение потеряно в самом начале. Сам я привожу всех в состояние эйфории, читая наизусть продолжение. Получается у меня это при помощи простейшего трюка по имени Ридан, второй составляющей обещанного сильного средства. Надир Куидри (1975), называющий себя Ридан, добивается успеха своими остроумными песнями, его основные темы – проблемы расизма и экологии. Наряду с Рено, Брассенсом, Брелем и Ферре Ридан входит в группу шансонье, которые в своих песнях отваживаются говорить о серьезных проблемах.

Молодой певец начинает песню боем часов. Время бежит, но тоска по дому, пережитая Дю Белле в Риме между 1553 и 1557 годами, прорывается сквозь века:

Ридан исполняет грустный текст сдержанно, с достоинством, сопровождая исполнение бодрой музыкой. Подсвистывает аккомпанементу. Как живого видишь Дю Белле, прогуливающегося вдоль Тибра; ветерок перебирает волосы, на сердце грусть, на губах мелодия. Это – более чем достойная забота о культурном наследии, новое отображение красоты многовековой давности. Мелодия и память – хорошие приятели. Я благодарен Ридану за то, что могу теперь читать наизусть прекрасное «Блаженны те, кто, как Улисс…», но делаю это лишь благодаря мелодии песни Ulysse (2007).

Однажды Жорж Брассенс тоже обратился к стихотворению Дю Белле. Опытный поэт, он умело использовал текст предшественника для собственных целей. Взяв неизбежное начало, он как бы вывернул тему ностальгии наизнанку: «Блаженны те, кто, как Улисс, отплыли в дальние края», – и спел о достижении идеальной цели путешествия. Как никому другому, Брассенсу удается выразить мечту о несбыточном. Его Одиссей не возвращается домой, но находит место своей мечты, свободу, вкусную еду, хорошую погоду, дружбу и верного коня. Необходимо добавить, что песня написана для последнего фильма Фернанделя (1970; Heureux qui comme Ulysse), где рассказывается о трогательной дружбе мужчины с конем, которого зовут Одиссей. Полагаю, было бы только справедливо, если бы там, на небесах, Гомер вручил медали Брассенсу, Ридану и Фернанделю.

Французский шансон накрепко связан с литературой. Взятые примеры: Ферре / Реджани – Вийон или Ридан / Брассенс – Дю Белле, здесь лишь вершина айсберга.

Франция – единственная страна, где первая леди в состоянии положить на музыку стихотворение первого поэта страны, и сделать это замечательно. Карла Бруни изумительно исполняет песню «Возможность острова» (La possibilité d’une île, 2008, стихи Мишеля Уэльбека), носящую имя его же успешного романа, выпущенного в 2005 году.

 

«Все юноши и девушки моего возраста»

Передо мной самый старый мост Парижа, носящий оригинальное название: «Новый мост». Дело в том, что это – первый каменный мост в городе, к 1600 году все еще застроенном в основном деревянными домами.

Помня о Варфоломеевской ночи, вступивший на престол король Анри III подумал, как славно было бы в подобном случае сесть на коня и мигом оказаться на другом берегу Сены. Потому что в ночь с 23 на 24 августа 1572 года почти все аристократы-протестанты, оказавшиеся в королевском дворце, были жестоко убиты. Лишь немногим удалось спастись на лодках – вот он и решил построить новый мост именно здесь, против дворца.

Итак, католик Анри III заложил первый камень, но самого его убили, прежде чем мост был готов, – еще одна жертва религиозных распрей. Его племянник-протестант Анри IV унаследовал расколотую на два лагеря страну. Сам он, как и Хлодвиг, принял католичество. А потом совершил чудо: выпустил в 1598 году Нантский эдикт. С тех пор во французском королевстве законодательно утверждена свобода совести, а протестанты получили ограниченные права для отправления религиозных обрядов. Достаточно ли хорошо известен этот исторический прецедент в области прав человека? Франция, многие годы нуждавшаяся в мире, благодаря королю обрела его. Общественную жизнь французов теперь регулировали законы, в частной же каждый имел право следовать религиозным традициям предков. Приняв Нантский эдикт, Франция оказалась самой прогрессивной страной Европы.

Неудивительно, что народ (около 1600 года) посвятил своему замечательному королю песенку Vive Henri IV. Прошло всего-то около 400 лет – и Джекки Бардо выпустил ее на пластинке:

Тут интересно выражение vert galant. Так, кстати, называется самый край острова Сите, острый угол зеленого мини-парка, к которому ведет лесенка позади конного памятника Анри. Говорят, если вы, держась за руки, придете туда и постоите, пялясь на грязную воду Сены, это окажет благотворное влияние на уровень вашей страсти. Vert galant означает также – «бабник», указывая на некоторые черты Казановы в характере короля Анри IV, который не только дал подданным право на свободу вероисповедания, но порадовал народ невероятной свободой нравов. Вот с тех-то пор и пошла о французах дурная слава!

До сих пор помню, как пришел сюда, еще холостым, в напрасной надежде выклянчить счастье.

Oui mais moi, je vais seule par les rues, l’âme en peine / Oui mais moi, je vais seule, car personne ne m’aime. —

«А я гуляю одна / По улицам и страдаю, / Потому что никто меня не любит.

Это цитата из шансона Франсуазы Арди – «Все юноши и девушки моего возраста» (Tous les garçons et les filles de mon âge, 1962) – идеальная песня для унылого холостяка, который, полный напрасных надежд, много лет назад спускался к Vert galant.

Вся Франция между тем прилипла к телевизорам, ожидая результатов референдума о порядке проведения следующих президентских выборов (в которых, как мы с вами уже знаем, победит правый кандидат)… И тут перед их глазами появляется чья-то аккуратная попка, обтянутая черно-белой юбочкой…

И когда наконец становится ясно, что теперь народ будет выбирать президента прямым голосованием, Францию это уже не интересует. Франция уже пала на колени перед Арди, которая поет о том, как плохо быть одному, когда счастливчики проходят мимо en couple – парами. И никакому президенту ее не переиграть. «Все парни и девушки моего возраста / Гуляют по улице парами / Все парни и девушки моего возраста / Знают, как быть счастливыми».

Кто не напевал – раздраженно или, наоборот, возбужденно: et les yeux dans les yeux et la main dans la main / ils s’en vont amoureux sans peur du lendemain («Глаза в глаза, рука в руке, идут влюбленные, не думая о будущем»)?

Но от всех моих дурацких любовных увлечений того времени осталась любовь к юной, высокой и стройной Арди, у которой хватало энергии на троих. Говорят, она предложила сотрудничество фирме грампластинок «Вог», потому что считала пластинки Джонни Холлидея просто ужасными. Во время первого радиоинтервью ее попросили описать себя, и она ответила: «Рост у меня – метр двадцать, вес – сто килограмм». Певицы с таким чувством юмора без труда завоевывают публику.

Так, видимо, считал и Серж Генсбур, который в шестидесятых находился в постоянном поиске новых талантливых певиц. Вслед за Франс Галль он занялся Франсуазой Арди и в 1968 году переработал для нее классическую It hurts to say goodbye Веры Линн. Переработка – очень верное слово, надо быть большим профессионалом, чтобы объединить две песни. Несчастная любовь позволила Арди создать два самых своих крупных хита. В первой песне она жалуется, что страдает от одиночества и страстно желает завести партнера; во второй – разбирается с тем, как покончить с бывшим возлюбленным: «Как сказать тебе “прощай”» (Comment te dire adieu), как вести себя с возлюбленным, который ее бросил. Генсбур играет с приставкой ex – бывший, и Арди прекрасно использует возможность каждый раз резко, отрывисто произносить его.

Comment te dire adieu становится названием LP-альбома Арди и, конечно, сингла, на обратной стороне которого записана «Нелюбовь» (Anamour, 1969), тоже написанная для нее Генсбуром. Интересно, что этот шансон никто не замечал, пока Генсбур сам не исполнил его в паре с Джейн Биркин, кокетливой музой, встретившейся на его пути после разрыва с Брижит Бардо.

Анри IV не страдал от недостатка любовниц – и это роднит его с Сержем Генсбуром. Юные дамы вешались монарху на шею буквально гроздьями. А влюбчивый Анри радовал любимых шансонами собственного сочинения. Мелодии, к счастью, утрачены, а тексты, которыми он завлек в свои сети изумительную красавицу Габриэль д'Эстре, могут понравиться лишь полуграмотным болванам.

Шуточный гимн Vive Henri IV оказался более живучим. Его распевают повсюду – видимо, потому, что он считается «народным творчеством», вроде как «Марсельеза», – особенно на Пон-Нёф. Здесь? На мосту? Ну да, я ведь с самого начала сказал, что Анри IV сыграл важную роль в истории французского шансона, и состояла она не в его поэтических опытах, разумеется, а в постройке вот этого моста.

 

«У французов отсутствует чувство юмора»

Анри IV приказал ускорить работы по возведению моста Пон-Нёф, потому как работяги не спешили: камень подвозился, но стройка продвигалась слабо. Наконец, в декабре 1605 года, он выезжает на лошади из ворот Лувра, минует то место, где я стою, впервые въезжает на законченный мост и скачет на другую сторону реки. Триумфальное дефиле обожаемого монарха так возбудило парижан, что они соорудили конную статую и водрузили ее посреди Пон-Нёф. Увы, пока они ее сооружали, Анри заколол один из религиозных фанатиков, регулярно появлявшихся во Франции, монах Равальяк, так что оригиналу не суждено было полюбоваться на свою впечатляющую копию. Королевского убийцу долго и изобретательно пытали, потом тело разорвали на части с помощью лошадей, а то, что осталось, сожгли. Равальяк оказался парнем мускулистым – означенная процедура заняла целый день.

Нам, сегодняшним, трудно представить себе, какой фантастический эффект произвел на жителей тогдашнего Парижа этот новенький, белоснежный мост. Сравнить, пожалуй, можно только с шоком от появления Эйфелевой башни или Нормандского моста, построенного через ту же Сену спустя несколько столетий и в нескольких сотнях километров ниже по течению.

Даже сегодня Пон-Нёф – третий по длине мост Парижа. В нем 238 метров, площадь его огромна, и в 1605 году ему вообще не было равных. Полукруглые ниши по краям моста быстро заняли небольшие лавчонки, любые другие постройки были запрещены. Случай исключительный: в те времена мосты принято было застраивать домами, и с мостов Сену не было видно. Но с Пон-Нёф толпе парижан открывался превосходный вид на реку.

Поток людей тек по мосту непрерывно. Так всегда бывает: чем гуще толпа, тем больше народу она притягивает. Кого там только не было: зеваки, уличные торговцы, священники и монахи – верхом на ослах, рыцари и богатые горожане – верхом на лошадях, актеры, глотатели огня, карманники, зубодеры и другие шарлатаны.

И здесь же, на мосту, показывали свое искусство певцы. Певцы – тоже не дурни дома оставаться… Здесь собирается самая яркая, самая многолюдная толпа в мире. Поток течет без остановки. Певцы поют – собственно, для этого они и пришли. Благодаря их искусству собирается еще больше народу. Появилась поговорка: «Пон-Нёф – единственное место, где могут встретиться монах, белая лошадь и проститутка».

Всем известно: Пон-Нёф – публичный форум, не знающий себе равных, живая газета, собирающая все государственные новости, предтеча телевизионных ток-шоу. Новости, передаваемые из уст в уста, мигом долетают до окраин Парижа, добираются до самых дальних уголков Франции в почтовых дилижансах и омнибусах, везущих пассажиров. Вплоть до Французской революции Пон-Нёф являл собою удивительный симбиоз Елисейских полей и Бродвея.

Певцы на Пон-Нёф создали новую форму шансона, за которым с 1630-х годов закрепилось имя pontsneufs. В этих новых, как правило коротких, песнях, исполнявшихся на всем известные мелодии, описываются злободневные или пикантные события. Они ничем не похожи на длинные средневековые баллады трубадуров.

Мелодия крайне важна, она помогает запомнить новую песенку и сразу подхватить ее. Люди не слишком долго остаются на мосту, и песенки быстро распространяются по городу. Чем короче песня, тем легче привлечь к ней внимание прохожих, наилучший размер – две-три минуты. Так родился предшественник сингла.

Благодаря Анри IV место это обрело почти символическое значение, ибо лучшие певцы исполняли свои шансоны у памятника королю. Впрочем, почти все они забыты, сохранились сведения лишь об одном: Philippot le Savoyard. Его называли «Орфеем Пон-Нёф». Подобно Мольеру, он появился неожиданно. Он был одноглаз, но в нем было что-то от Бреля. Он зажмуривался, когда пел, и буквально завораживал публику страстной, преувеличенно-театральной жестикуляцией – совсем как le grand Jacques – великий Жак. Этот пришелец из Савойи, скажем честно, и есть предтеча всех будущих шансонье.

Исполнив все свои веселые, дерзкие песни, певцы обходили с шапкой собравшихся на мосту слушателей. Иногда, за небольшие деньги, они продавали желающим свои тексты. Случалось, в песнях затрагивались опасные темы. Знатные господа, которых они осмеивали, тотчас же нанимали других певцов, чтобы высмеять своих противников. В наше время министры или лидеры политических партий, оказавшись в сложном положении, посылают на телевизионные дебаты кого-то из своих заместителей, а в ту пору знатные господа отправляли талантливых шансонье на мост.

Все мы считали, что песни протеста возникли в шестидесятые годы. Приводились и примеры: «Времена меняются» (The times they are a-changin, 1964) Дилана, или «Спите спокойно, господин президент» (Welterusten, mijnheer de president, 1966) Баудевайна де Гроота, или «Оппортунист» (L’opportuniste, 1968) Жака Дютронка.

Франсуаза Арди, кстати, приняла к сведению иронию Дютронка и благодаря ему порвала со своим богатым, но нелюбимым партнером.

Найдутся знатоки, которые вспомнят антивоенную песню Бориса Виана «Президент» (Le president, 1955), другие сошлются на блюзы.

Так вот: ничего подобного. Раздражающая сильных мира сего песня протеста родилась в XVII веке здесь, на Пон-Нёф.

Певцов с протестным репертуаром в наше время не перечесть. Миллиарды дисков по всему миру предают гласности творящиеся несправедливости. Лучший современный пример такого певца – Рено, начавший свою карьеру с выступлений на улице. Не здесь, на мосту, у памятника королю, но перед дверями парижского «Café de la Gare».

Успешный комик Колюш выступает на сцене. Сотни зрителей ждут его выхода.

Рено старается изо всех сил, и вот уже он выступает перед программой Колюша, «разогревая» публику. Карьера Рено началась с нескольких протестных песен: от знаменитого «Шестиугольника» (Hexagone, 1975; так французы называют свою страну) до «Мисс Мэгги» (Miss Maggie, 1985), повествующей об ужасной трагедии во время футбольного матча в Брюсселе. Это песня о мужчинах-хулиганах, которых автор противопоставляет женщинам, всем женщинам, кроме Мэгги Тэтчер: «Нет женщин-хулиганок, тупых и кровожадных, их нет даже в Англии, хотя – Тэтчер, пожалуй, как раз такова».

Появившись за несколько дней до подписания договора о строительстве туннеля под Ла-Маншем, Miss Maggie вызвала всплеск вековой англо-французской вражды. Английский писатель и музыкант Джереми Николас написал ответную песню, обращенную к французскому народу. Защищая англичан, он использует мотив «Марсельезы». «Французам незнакомо чувство юмора, у них комплексы: ведь мы дважды помогли им победить в войне […]. Нам, англичанам, нет нужды оскорблять едоков лягушек. Поздоровайся с лягушатником, а потом скажи: Ватерлоо! И все».

Кажется, с XVII века ничего не поменялось. Словно на Пон-Нёф сцепились в споре два певца, защищая свои народы. Только Николас – шутит, а Рено – смертельно серьезен. Ну точно – Savoyard конца XX века…

 

«Под мостом Мирабо течет Сена»

Анри IV стоит, словно страж, на Пон-Нёф. Спиной к Сене, так что мне не удается взглянуть ему в глаза. Несколько веков глядит он на собор Парижской Богоматери – символ его непростительного, по мнению многих, перехода в католичество. Жаклин Франсуа поет в «Сене» (La Seine, 1948), что река «приветливо распахивает объятия улыбке короля Генриха». Его памятник рассекает поток на два рукава, которые сливаются за островом Сите. Сотни туристов и парижан ежедневно проходят мимо него, иногда кто-то останавливается и рассматривает памятник. Людской поток пересекает Сену, с неутомимым спокойствием текущую своей дорогой.

Я смотрю на волны, набегающие с той стороны, откуда течет река. За широкой излучиной виден мост Мирабо, который любят называть «самым поэтическим» во Франции – из-за посвященного ему стихотворения Аполлинера. Текст Аполлинера в 1953 году вдохновил Лео Ферре на сочинение шансона. Так началась удивительная карьера Ферре, а песня эта не забыта до сих пор.

Ферре не всегда поет свои шансоны, гораздо чаще он читает их под музыку, но эту песню он спел. Скрипка, небольшой орган и флейта – вот и вся музыка. Он первым понял, что это стихотворение просто обречено стать песней. Так стихи Аполлинера покорили мир, теперь их поют все.

Кора Вокер, явно намекая на Ферре, аккомпанирует себе на концертино; Софи Остер использует детский голос; One Ring Zero исполняют ее в темпе стаккато, идеальном для быстрого прохода по мосту; Жанна Мас поет с угрозой в голосе, повторяя строки по два раза, Demain les Chiens в открытую оформляет свой вариант в стиле Генсбура, ирландские парни из The Pogues выбрали на удивление умеренный вариант. И, наконец, несокрушимый Серж Реджани. Как бы хорош ни был Ферре, от исполнения Реджани и сейчас, через много лет, захватывает дух. Все эти версии, по крайней мере, перекликаются друг с другом. На том стоит французский шансон: на традиции переклички, повторов и намеков.

Эта классическая вещь завоевала в моем сердце особое место. Во время работы над Parijs retour я тосковал из-за неразделенной любви, и преодолевал тоску, работая над книгой. Прогулки на du Vert-Galant нисколько не помогали, утешение дарила лишь песня Le Pont Mirabeau, которую лучше всего было слушать, стоя на одноименном мосту. Я собрал все версии, записал их на один диск. И однажды, вечером 2004 года, я прогуливался по мосту туда и обратно, пока диск не доиграл до конца; последний номер – авторское чтение знаменитого стихотворения. Аполлинер записал его в 1913 году в какой-то маленькой студии. Запись жутко шумит, но слова разобрать можно. Удивительно: один из самых крупных поэтов-модернистов, автор юмористических порноромансов, которого считают изобретателем слова «сюрреализм», новатор в литературе читает свое стихотворение совсем просто. Но вы понимаете, что слышите голос этого великого человека, и у вас дух захватывает:

Начало песни Пала ван Остайена «Мелопее» есть некая интерпретация, или, лучше сказать – имитация первой строки Аполлинера. Только у него Sous le pont Mirabeau coule la Seine превращается в «под луной движется длинная река». Строка, как и оригинал, состоит из десяти слогов.

Все вроде похоже, вот только – много ли существует версий на песню «Мелопее»?

 

«Они сражаются, но уступают трон тем, кто окажется сильней»

В репертуаре каждого уважающего себя французского певца непременно присутствует какой-нибудь парижский мост. Взять хоть воспетый Эдит Пиаф в знаменитом шансоне «Под небом Парижа» (Sous le ciel de Paris, 1954) мост Берси, расположенный на окраине, где Сена, обнимавшая Город Света, сворачивает в сторону от него. Может, вам больше нравится хулиганская версия Ив Монтана? Или меланхолическое исполнение Жюльетт Греко?

Но ведь есть и другие мосты. Вон он, справа, недалеко от меня и от Пон-Нёф, первый железный мост города, мост Искусств, открывшийся в 1804 году и предназначенный только для пешеходов. Этот мост вдохновил другого француза, Сен-Жермена (St-Germain), создать посвященный ему шансон, сочетающий в себе, по мнению специалистов, acid jazz и deep house и обеспечивший всемирный успех его альбому «Турист» (Tourist, 2001).

Если вы выйдете из луврского Cour Carrée – закрытого двора, построенного еще Франциском I, то попадете прямо на этот мост, ведущий к Институту Франции, над которым горделиво полощется трехцветный флаг: там располагается Французская Академия, детище кардинала Ришельё.

Время от времени господа из Академии вручают Орден Искусств тому или иному шансонье. Одним из них оказался Ив Дютель, а Анри Сальвадор получил орден в 2001 году. Дютелю пришлось довольствоваться серебряной медалью, Сальвадор получил золотую.

Этот человек, создавший «Милую песенку» (Une chanson douce, 1949) и «Сиракузы» (Syracuse, 1962), с большим успехом переложивший на французский «Сегодня лев уснул» (The lion sleeps tonight, 1962), был исключительно знаменит при жизни нескольких поколений, а в возрасте восьмидесяти трех лет выпустил альбом «Комната с видом» (Chambre avec vue, 2000), повсюду принятый с энтузиазмом.

Кстати, знают ли академики, что в молодости Сальвадор собирался, если его изберут одним из «бессмертных», учинить в Академии сногсшибательную реформу?

«Если б я стал академиком, мое фото появилось бы в газете, хозяйка сырной лавчонки наконец-то обратила бы на меня свой благосклонный взгляд, а я добавил бы в их словарь весь свой диалект…»

Этой карнавальной песенкой Сальвадор явно собирается подергать дракона за усы… вернее, членов престижного сообщества за волосы… Впрочем, это не очень страшно, ведь они, по большей части, лысые.

Академики, или Маргарет Тэтчер, или любой другой занимающий высокий пост человек – никто не был застрахован от наглой «пон-нёфской» критики.

Первый исторический пример – кардинал Мазарини, преемник Ришельё, правивший Францией с 1643 по 1661 год, пока Луи XIV был слишком молод, чтобы управлять страной. Когда высокородные графы и герцоги поняли, что Мазарини готов полностью передать власть в руки короля, они подняли восстание.

В знаменитых mazarinades, часть которых теперь вышла в записи, о кардинале говорится весьма саркастически. Прохожие толпятся вокруг всадника, распевающего куплеты, и слушают с довольным видом скабрезные намеки на любовную связь Мазарини с королевой-матерью:

В ходу и другие, едва завуалированные определения: «возбужденный кардинал», или: «удивительный темперамент Мазарини». Таковы симптомы революционного движения – Фронды (от fronder – критиковать), во главе которого стояли семьи высшей аристократии, объединившиеся, чтобы остановить продвижение Франции к абсолютизму. Разногласия между аристократическими кланами и энергичные действия Мазарини помешали успеху этого движения. Что бы там ни было, еще в XVII веке появляются предпосылки для успеха революции 1789 года, окончательно сломавшей абсолютизм совместного правления Церкви и короля.

Именно во время этой, последней революции родился национальный гимн Франции – «Марсельеза». Поется непременно в полный голос. На картине Эжена Делакруа «Свобода на баррикадах» (La Liberté guidant le peuple) полуобнаженная, поющая «Марсельезу» Марианна показывает «сынам отечества» путь к светлому будущему. То, что художник на самом деле имел в виду более позднюю революцию, не имеет значения.

Наконец случилась настоящая революция, революция 1789 года. В тот год Пон-Нёф, Париж, да и вся Франция сотряслись до основания. Но французы продолжали и продолжают невозмутимо петь свой гимн.

 

Или как из свища Луи XIV родился английский гимн, как в результате запора Луи XV произошло рождение шансона XX века, а также о том, как Серж Генсбур сочинил регги-версию «Марсельезы», а Клод Франсуа открыл самую замечательную в истории дискотеку. Важные роли приготовлены и для Бурвиля, Жильбер Беко, Жульен Клер, Руже де Лиля, Жака Дютрона, Жан-Батиста Люлли, Мишеля Сарду, Мирей Матье и Фрэнки Винсент. Здесь же – победоносное появление «Битлз», Катрин Денёв, Джанго Рейнхардта и Янник Ноа.

За Институтом Франции виден Дом Инвалидов. Чтобы как следует разглядеть его купол, позолоченный по воле короля-Солнца, нужны темные очки. Много плохих поступков на совести короля, но строительство этого монументального здания со стороны Луи XIV было чистым альтруизмом. До той поры власти предоставляли инвалидов войны своей судьбе, но после 1671 года огромный госпиталь под золотым куполом распахнул двери перед тысячами инвалидов.

Сегодня их там не больше сотни, так как большую часть Дома Инвалидов занимает Музей Армии. Однажды гид сопровождал меня по его бесконечным помещениям. Мне показали шлем, в котором Филипп Красивый пошел в 1302 году войной на фламандцев, мечи, которыми закалывали протестантов в 1572 году, панцирь, который не смог уберечь Анри IV в светлую майскую ночь 1610 года от Рождества Христова.

Добираясь до конца очередного века, он не мог удержаться, чтобы не произнести лаконичное: «au suivant». Так оно и шло. От зала к залу, от войны к войне, пока в моей голове не завопил диким голосом Брель из своего 1964 года:

«Скорее бы следующий!» – мечтал, должно быть, французский народ при Луи XIV. Наконец в 1686 году возникла надежда, что он наконец помрет. Злокачественный свищ приковал его к постели. Но чудо из чудес – Луи выздоровел. Герцогиня де Бринон и композитор Жан-Батист Люлли хватаются за перья, чтобы написать благодарственный гимн. Результат, Grand Dieu sauve le roi, был бы давным-давно забыт, но Георг Фридрих Гендель выудил эту мелодию из небытия, подправил немного и продал свою находку королю английскому. А тому как раз приспичило обновить государственный гимн, и слова вышли подходящие: God save the King (или the Queen, если на троне женщина). Не курьезно ли, что благодаря удачно залеченному свищу в заднице французского монарха британцы получили возможность достойно славить своего короля… или королеву!

Луи был необузданным юнцом, но с годами превратился в глубоко религиозного человека, диктатора, разорявшего страну бессмысленными войнами и высокими налогами. Вдобавок в 1685 году советники убедили Луи отказаться от прогрессивного Нантского эдикта, так как, по их словам, во Франции почти все давно уже католики и благоприятствующие протестантам законы потеряли смысл. В результате не менее двухсот тысяч гугенотов покинули страну.

Вдобавок король, желая прославиться, повелел возвести в Версале безумно дорогой дворец. Когда, после небывало долгого правления, король-Солнце умер, он оставил страну истощенной и разоренной. К веку просвещения Франция подошла погруженной во мрак.

Он умер, и народ вздохнул с облегчением. «Если глас народа – глас Божий, то Бог пребывает не в Раю, а в каком-то другом месте», – пели в те дни, почти триста лет назад, на мосту. Да, шансонье Пон-Нёф проводили короля издевательствами.

Один из них, имея в виду традицию, по которой королей бальзамируют прежде, чем поместить в склеп Сен-Дени, поет: «Он там, как и в Версале, бессердечный». Неудивительно, что его преемник Луи XV, правнук короля-Солнце, был принят с восторгом. Ему всего пять лет, и малыш так трогателен, что его все обожают.

Но вскоре и он становится объектом насмешек шансонье. Алексис Пирон, сделавший себе имя главным образом публикацией рискованных комедий, в 1721 году, едва юный король успевает оправиться после опасной формы запора, посвящает ему не вполне пристойную эпическую поэму: «Когда Луи дерьмом забило анус, и он не смог, бедняга, проблеваться, едва не помер он…», и далее энергичный мушкетер помогает королю «удалить опасное препятствие при помощи клизмы».

Баллада «О королевском дерьме» (L’étron royal, 1721) могла бы вдохновить даже короля дурного вкуса Фрэнки Винсента из Гваделупы, автора ста семидесяти с лишним песен не вполне приличного содержания, прославившегося благодаря своей знаменитой улыбке. Его шансон «Запор» (Constipation, 1996) – классика маргинального репертуара, – полон поразительных пассажей, вроде: il pousse, il pousse, caca passé pas (как он ни тужится, из задницы ни звука). Он продает множество регги-дисков, и всегда с такими же дурацкими текстами. Его главный хит – «Твоя задница воняет» (Tu pues du cul, 1999).

И это тоже Франция, тоже шансон: от Алексиса Пирона до Фрэнки Винсента. От Жоашена Дю Белле до Жоржа Брассенса. Правда, проще было бы обсуждать «Дерьмо и Францию» (Merde en France, 1984) Жака Дютрона, а также его вопли cacapoum, имеющие звукоподражательное содержание. В бессмысленном тексте встречаются предложения вроде Hey watching you t’as fraoute les roubloutes – так муж Франсуазы Арди издевается над соотечественниками, «обожающими» английские песни, понятия не имея об их содержании.

По-видимому, в двадцатых годах XVIII века немногие отваживались открыто петь «О королевском дерьме». Задающий тон Алексис Пирон приглашает самых отважных шансонье, чтобы завершить запор-интермеццо, «изголодавшийся народ ждет священного извержения с разинутым ртом». Слово вылетело: в стране голод. Народ ропщет, но аристократия ничего не замечает. В Версале продолжаются праздники.

Отсюда, с Пон-Нёф, загородный королевский дворец не виден, но справа от меня, метрах в двадцати, станция метро. Конечно, я пока остаюсь здесь, на удивительном перекрестке исторических событий и повторов, но мысли мои уже спустились под землю.

 

«Et maintenant?» (И что теперь?)

Расстояние между кухнями и столовой Людовика XV – почти полкилометра, и он свято блюдет традиции прадеда. Целая армия слуг доставляет бессчетные блюда к королевскому столу. Для обслуживания одного короля нужно тринадцать человек. Образуется целая процессия, ежедневно шествующая через весь Версаль. Прохожие останавливаются, снимают шляпы и тихо произносят: C’est la viande du Roi! К концу обеда прибывают огромные блюда с таким количеством фруктов, что современник и историограф шутливо замечает: «Жаль, что двери во дворце не сделали повыше».

Подготовка и доставка гигантских гор еды есть форма высшей акробатики. То, что повара сродни художникам, первым доказал придворный шеф Леба, придумавший сопровождать приготовление блюд по сложным рецептам игрой на музыкальных инструментах. В 1738 году появляется его книга: «Еда, приносящая радость, или приготовление пищи под музыку» (Le festin joyeux ou la cuisine en musique).

Так оно и шло до 1970 года, пока гениальная идея Леба получила неожиданное применение. В мюзикле «Ослиная шкура» (Peau d’âne) юная Катрин Денёв поет арию «Рецепт любовного пирога» (Recette pour un cake d’amour) и шаг за шагом объясняет, как стряпать этот пирог. Мука, яйца, молоко, масло, дрожжи, сахар. «Спрячь подарок для любимой в тесте и, когда поставишь в печь, скажи, чего желаешь». У меня этот рецепт не сработал. Еще сильнее я расстроился, когда обнаружил, что Денёв поет не сама. Ее озвучивала Анн Жермен – соловей, поющий за кадром.

Музыка звучит не только на кухнях Версаля, услаждая слух поваров, снаружи тоже поют. Пока один из моих предков – Карл Ван Лоо (в большинстве французских музеев можно отыскать работы четырех поколений видных художников с этим именем) пишет портрет короля, придворный композитор Жан-Филипп Рамо представляет свое новое произведение, вызвавшее ажиотаж в Версале: «Галантная Индия» (Les Indes galantes, 1735). Нетрудно представить себе процессию шансонье XX века, вторгающихся в тот волшебный мир.

Несомненно, среди бесчисленных яблок, груш, винограда и бананов блестящий Бурвиль имел бы успех со своим классическим «Фруктовым салатом» (Salade de fruits, 1959): «Ананасами и кокосами / Я объелся, и их не хочу, / Но твои вишневые губы я попробовал бы еще», ему подпоет толстяк Бурбон, и в самом конце хитро подмигнет мадам де Помпадур. А Джейн Биркин, Франсуаза Арди и Франс Фалль могли бы ввезти на тележке громадный торт с поющими на нем Генсбуром и Брелем, дуэтом прославляющими разносимый кофе с конфетами. Couleur café / que j’aime ta couleur café – поет Луи, принимая чашечку шоколада от изумительно причесанного Бреля, интимно шепчущего королю в ушко на своем, не лишенном фламандского акцента, французском:

Девиз последней строфы афро-кубинской песни Генсбура «Кофейный цвет» (Couleur café, 1964) должен понравиться королю. «Крутить любовь без всякой философии, как кофе пить / Все вроде кончилось, и чем ты недоволен?» Сладострастный видеоклип, в котором сам Генсбур кружит, пританцовывая, вокруг едва одетой девушки шоколадного цвета, пришелся бы королю по вкусу – на десерт.

Мадам Помпадур искусно удовлетворяет королевские желания. Уроки ее мамаши не прошли даром: «Есть две вещи, накрепко привязывающие к тебе мужчину: вторая – вкусно его кормить». И не только обеспечивать короля устрицами, шампанским и шоколадом, дело главной французской любовницы – поставлять своему господину юных девственниц. Девочек не старше двенадцати – тринадцати лет. Неужели Людовик XV был педофилом? Необязательно. Но мы знаем: он до смерти боялся заразиться сифилисом и потому нуждался в нетронутых девицах. Песня «Меня зовут Лолита» (Moi, je m’appelle Lolita), которой шестнадцатилетняя Ализе летом 2000 года поставила на уши Европу, кажется историей про него.

Как фаворитка, мадам Помпадур имела влияние на короля даже в делах политических (между прочим, могла повлиять на назначения министров), не говоря уж о финансовых вопросах – ее способность сорить деньгами поистине легендарна. Но как король мог в чем-то отказать этой хитроумной красавице, если даже спустя два века женолюб Жильбер Беко, Месье 100 000 вольт, готов был встать на колени перед мадам Помпадур: «Мадам Помпадур, я в вас влюблен, в ваших глазах сияет любовь, уделите и мне немного». Беко вкладывает в уста Луи XV его собственные слова: когда мадам Помпадур умерла (в 1764 году), король произнес: Et maintenant, que vais-je faire? – «А теперь, что же мне теперь делать?» Справедливый вопрос, тем более что и у Франции дела совсем плохи. Говорят, монарх должен был глубоко задуматься и, оглядываясь назад, сказать о своей фаворитке: «Бог мой, зачем так сильно волноваться!» (Après nous le déluge!)

 

«Пусть кровью вражеской напьются наши нивы»

Все больше становится влиятельных людей, не принимающих вековой диктатуры Церкви и дворянства. Аристократы продолжают бить баклуши, а народ голодает, жизнь становится все труднее и невыносимее. В 1789 году погода оказалась неблагоприятной для земледелия, ожидался плохой урожай. Так оно и случилось: голод собрал толпу на площади Бастилии. Тюрьму сровняли с землей.

Честно говоря, городские власти еще до бунта собирались снести это старье. Так что все, что сделали революционеры, оказалось исполнением запланированных общественных работ. Зато народ заработал ежегодный праздник, jour de gloire, начало новой жизни…

Несколько позже появился Брель и написал шансон об упадке империи. Фанфары. Поучительный текст. Неудивительно, что Жорж Брассенс прозвал молодого бельгийца pater Brel – отец Брель. Идет 1955 год, а он поет: «Бастилия разрушена, да толку – чуть, люди громили Бастилию, вместо того, чтоб любить».

Брель считает, что «толку – чуть», и об этом стоит поговорить. К власти пришли находившиеся на верхних ступенях социальной лестницы, отнюдь не голодающие горожане. То есть власть чуть-чуть приблизилась к сражавшимся рабочим и крестьянам, но жизнь народа мало изменилась. Революция – это созревание гражданского общества. И первый знак нового времени случился, собственно, еще до революции – это была, как ни странно, мадам Помпадур, которой удалось забраться так высоко.

В течение многих веков невозможно было себе представить горожанку рядом с троном. Возможно, именно для того, чтобы указать на простое происхождение мадам Помпадур, Жильбер Беко опустил перед ее именем аристократическую частицу де. Ни народ, ни дворяне не приняли ее успеха. Возмущение уличных певцов на мосту Пон-Нёф просто выплескивается за перила. На смену Mazarinades предыдущего века пришли poissonnades, направленные против мадам Помпадур – урожденной госпожи Poisson, которую называли глупой торговкой рыбой.

Четырнадцатого июля 1790 года революционеры решили отметить годовщину взятия Бастилии большим праздником. Так возникла традиция jour de gloire. А для праздника понадобился гимн: это оказалась печально известная «Дело пойдет!» (Ça ira, 1790). Текст написан Ладрэ, уличным певцом с Пон-Нёф. Молодая, энергичная Эдит Пиаф улучшила этот шансон, который всегда приводит меня в недоумение. Пиаф без всякого усилия отождествляет себя с Марианной с картины Делакруа:

Никаких сомнений: целый год прошел с тех пор, как снесена Бастилия, и толпе хочется чего-то большего. «Аристократов на фонари, всех повесить!» – раздается на улицах Парижа. Все еще популярную Ça ira скоро заслонит «Марсельеза». В категории «я напою тебе несколько нот, а ты догадайся» французский гимн занимает по числу отгадываний первое место. Всякий узнает его мгновенно. Даже профессиональные оперные певцы – Пласидо Доминго и Роберто Аланья – позволяют себе наслаждаться хорошо обработанными строфами, а простолюдины во все горло подхватывают и повторяют простые рефрены. Даже бельгийский премьер запел его, не смутившись, на национальном празднике.

Занятно, что гимн назван именем портового города на Лазурном Берегу, хотя был написан в 1792 году в Страсбурге, чтобы поддержать энтузиазм французского Рейнского легиона, противостоявшего Австрии, двинувшей свои войска вперед, чтобы помочь бежать королевской семье. Вы ведь помните, Мария-Антуанетта – австрийская принцесса. Французская армия находится в плохом состоянии, она на грани поражения, и командиры сознают, что вот-вот придется отступить.

Полночь. Зажигательные речи последних дней лихорадочно проносятся в мозгу тридцатидвухлетнего Клода Руже де Лиля. В голове складываются куплеты. Он начинает записывать их и решает обратиться к своему командиру. Он украшает текст восклицательными знаками – куда ж без них! «К оружию, граждане!», «Дети свободы, в поход!», «Флаг войны развернут!», «Сметем тиранию!» – и так далее. Одновременно он помнит о страхе матерей, провожающих мужественных сыновей, о страхе кровавого поражения на лицах людей.

Как в лихорадке Руже де Лиль пишет первые строки.

Да, вот оно, никаких сомнений. Чувства, которые на тот момент владели нацией, хлынули на бумагу: ненависть к деспотам, стремление к свободе, вера в победу. Голос улицы движет его пером. Шаги марширующих под окном солдат определяют ритм. Мелодия возникает сама собой. Текст развертывается. «Марсельеза» – чудо, рожденное в ночь с 25 на 26 апреля 1792 года. Руже де Лиль дописал и провалился в сон.

Песня встречена с энтузиазмом, солдаты сразу выучили ее. 22 июня она была напечатана и передана войскам из Марселя. При вступлении в Париж 30 июля они пели никому не знакомый марш – так национальный гимн стал «Марсельезой». Двумя месяцами позже случилось чудо – объединенные французские войска, ведомые пламенной песнью, разгромили австрийцев в битве при Вальми. Отечество спасено, и революция может продолжаться.

Во время благодарственной службы в Нотр-Даме, вместо веками исполнявшегося ради прославления Бога Te Deum, битком набитый кафедрал страстно взревел:

Qu’un sang impur abreuve nos sillons.

При этих словах я всегда думаю о сюрреалистических картинках в телевизоре, показывающих французов, живущих в североафриканских колониях, горланящих: «Пусть кровью вражеской / Напьются наши нивы!»

Кстати, сегодня подумывают о том, чтобы отбросить последний стих. Но французы считают «Марсельезу» гимном свободе, равенству и братству, несмотря на ее кровавое содержание.

И вот – теперь наконец появилось All you need is love (1967), где трубы и барабаны играют мелодию «Марсельезы», а на этом фоне Битлы поют, троекратно повторяя раз за разом: «Любовь, Любовь, Любовь».

Существует бесчисленное множество интерпретаций «Марсельезы». Игорь Стравинский переложил ее для скрипки, Джанго Рейнхардт написал джазовую версию, и, конечно, она украшает репертуар многих французских шансонье. А мне вспоминается Мишель Сарду, который в 1976 году исполнил ее в полную силу своего голоса и при этом даже не пошевельнулся. А еще – исполнение Эдит Пиаф, от которого кровь стынет в жилах. А в 1989 году, во время празднования 200-летия Французской революции, «Марсельезу» исполнила Мирей Матье, – стоя под сенью Эйфелевой башни, среди офицеров Национальной гвардии. Все было очень серьезно и уважительно, так и полагается исполнять национальный гимн.

Традицию нарушил Генсбур, когда выступил со своей регги-версией «Бери оружие, и так далее» (Aux armes et cætera, 1979), вызвав ею колоссальный скандал. Рефрен состоит в четырехкратном повторении Aux armes et cætera, поющегося с английским акцентом на бэкграунде хористами Боба Марли. Добавьте к этому безразлично-беспечную, ироническую манеру, в которой Генсбур подает текст, и вы поймете: какая-то гниль завелась в Пятой Республике. Один из его концертов пришлось прервать: зал заполнили бывшие спецназовцы, готовые помешать певцу «насмехаться над отечеством».

И тогда Генсбур вернулся на сцену, один, без музыкантов. Подняв кулак, он запел «Марсельезу» а-капелла, и сбитым с толку воякам пришлось встать и начать подпевать ему – а что им оставалось делать?

Когда Франция в 1998 году выиграла мировое первенство по футболу, звезды национальной сборной Бартез и Зидан спели Aux armes et cætera для ликующей толпы.

Янник Ноа, в прошлом теннисист, а теперь прославленный певец, исполнил свою регги-версию «Марсельезы» – «О, мечты» (Oh rêves, 2002). Но он поменял начальные слова, и вместо «Берите оружие, граждане» (Aux armes citoyens) поет: «Мечтайте, граждане» (Aux rêves citoyens), и у него получилась настоящая ода свободе, равенству и братству. В отличие от Генсбура, он выбрал веселый ритм и исполняет свой добропорядочный гимн миру невинным голоском.

 

«Я – за»

Через шесть лет после смерти мадам Помпадур народ получил новый объект для издевательств. В карете, прибывшей из Вены, прямо в спальню Луи XVI въехала Мария-Антуанетта. Ей не сразу удалось добиться успеха, наследника пришлось ждать довольно долго. Поселившись в Версале, она построила там, в замке Трианон, сказочную деревушку, где развела овечек, разыгрывала пьески и пела песенки. Антипатия к мадам Помпадур кажется ерундой по сравнению с той ненавистью, что досталась на долю Марии-Антуанетты. Не король, а его австриячка-супруга вызывала массовую безрассудную ненависть.

«Моя машина поможет вашей голове отскочить во мгновение ока, вы не будете страдать. Вы почувствуете лишь дуновение ветерка вдоль загривка». С этими словами доктор и член парламента Жозеф-Игнас Гильотен предложил заменить варварские способы казни прошлого (четвертование, сожжение заживо, удушение, повешение, сдирание кожи и колесование) и, согласно девизу Революции, уравнять всех не только в жизни, но и в смерти. Хирург Антуан Луи разработал требуемый инструмент, названный сперва louisette или louison, – немного зловеще, если вспомнить беднягу Луи, окончившего дни под этим ножом.

Предложение доктора становится настолько популярным, что на Пон-Нёф сочинили песенку с длинным названием: «Об уникальной машине для отрубанья голов доктора Гильотена, названной его именем». Песенка кончается словом «гильотина». Успех этого ponts-neuf приводит к тому, что ошибочное название закрепляется за изобретением, и это совершенно не нравится самому доктору. Он-то видел в инструменте первый шаг на пути к полному отказу от смертной казни. Но до этого было явно далеко. Нож продолжает падать, отсекая головы, до конца семидесятых годов XX века.

То есть до тех пор, когда произошла захватывающая дуэль между Мишелем Сарду («Озера Коннемара» – Les lacs du Connemara, 1981) и Жюльеном Клер («Мы споем вместе» – Si on chantait, 1974).

Первый раунд, 1976 год. Франция занята делом Патрика Анри, человека, убившего восьмилетнего сына. Значительная часть населения жаждет крови. Адвокат, Робер Бадётер, прославился на весь мир: ему удалось, пустив в дело страстные аргументы, спасти от смерти (гильотины) своего подзащитного. Возмущенный Мишель Сарду пишет песню «Я – за» (Je suis pour). Он не пытается скрыть свои чувства: «Ты украл моего сына, ты пролил кровь моего кровного […]. Я хочу содрать с тебя кожу. Ты умрешь. Я хочу тебя убить. Я – за». Око за око, зуб за зуб. Когда ты на чьей-то свадьбе услышишь «Озера Коннемара», подумай о том, что тот же Сарду пел менее невинные песни.

Второй раунд, 1980 год. Жюльен Клер пока не слишком известен. Но уже добился успеха: песне «Мы споем вместе» подпевает зал, и всем нравятся слащавые песенки вроде «Елены» (Hélène, 1987), и вот он садится за пианино и поет протестную песню, как это часто бывает – совершенно неожиданно. L’assassin assassiné, убийца умерщвлен. «Как только нож упал / преступление обернулось другой стороной». Он не согласен с Сарду и, кажется, находится под впечатлением изменения приговора. «Я не президент / Я музыкант […] Конечно, убийство ужасно, / но общество жаждет возмездия, / А кровь приговоренного – это кровь человека».

Третий раунд, 1981 год. Последний раз гильотина применялась в 1977 году. Но смертный приговор еще существует. Сочувствовал ли Франсуа Миттеран тому, о чем пел Жюльен Клер? Первый указ нового президента – отказ от высшей меры наказания. Незадолго до того ставший знаменитым адвокат и министр юстиции Робер Бадётер тоже причастен к этой революции. Гильотина отправилась в архив.

Луи XVI имел к усилиям Миттерана и Клера мало отношения. Ирония состоит в том, что он, кажется, предложил улучшить эту машину. Благодаря несчастному королю, нож гильотины скошен, теперь перерубить шею стало еще легче. Когда 21 января 1793 года палач приказал ему преклонить колени, Луи хрипло воскликнул: «Мой народ, я не виновен. Я надеюсь, что моя кровь принесет французам счастье». Нож упал утром, в десять часов двадцать две минуты.

Шестнадцатого октября того же года наступил черед Марии-Антуанетты. К гильотине от Консьержери ее привезли в открытой повозке. Самая жуткая bain de foule (прогулка) во французской истории. Ненависть парижан так сильна, что в нее плюют, подталкивают и осыпают проклятиями, когда она поднимается на эшафот. Согласно легенде, она случайно наступила на ногу своему палачу. «Прошу прощения, мсье, я сделала это не нарочно», – сказала она. Это были ее последние слова.

«Террор есть не что иное, как проявление быстрого, неукротимого, несгибаемого правосудия; террор есть добродетель». Произнесший эти слова Максимилиан де Робеспьер, естественно, был лидером революционеров – сторонников жесткой линии. Под его руководством улицы вокруг площади Согласия окрашиваются в темно-красный цвет, тысячи голов скатываются в корзины. Кровопролитие окончилось 28 июля 1794 года, когда голова самого Робеспьера скатилась в корзину из-под выдуманного доктором Гильотеном ножа.

Наступил черед Наполеона Бонапарта, который прошел со своими солдатами через всю Европу. И все снова услышали знакомую песню. «Вперед, вперед, / Пусть кровью вражеской / Напьются наши нивы!» – неслось из сотни тысяч французских глоток. Кровь вновь напоила поля Европы.

 

«Я выпью Нил досуха, если меня не оценят по достоинству»

Памятник Анри IV на Пон-Нёф был поставлен так, что король мог обозревать текущую мимо него бесконечную процессию музыкантов и художников, но потом пришел 1792 год, и он был уничтожен вместе с остальными монументами, стоявшими в городе. В 1818 году памятник Анри был восстановлен и отлит на этот раз из переплавленной статуи Наполеона, стоявшей на Вандомской колонне. Дело в том, что после поражения при Ватерлоо в 1815 году все статуи императора были снесены и пошли в переплавку. Создатель новой скульптуры Анри IV, большой поклонник смещенного императора, тайком спрятал ящичек с посвященными Наполеону песнями в брюхе его лошади. Так памятник славному Анри стал памятником пропетому слову.

Я едва не свернул себе шею, осматривая место, где стояла гильотина. Там, где падал, раз за разом срезая головы, ее нож, возвышается ныне самый старый и самый высокий монумент Парижа. Отсюда кажется – стоит протянуть руку, и снимешь с цоколя обелиск, установленный в 1836 году на площади Согласия. В песне Жака Дютрона «Париж просыпается в пять утра» (Il est 5 heures, Paris s’éveille, 1968), говорится: «Новый день начинается, и обелиск восстает». То есть для него древний египетский символ – не что иное, как монументальное воплощение утренней эрекции.

На дворе – март 1968-го, Франция вот-вот насладится песней о вырвавшейся на волю радости и свободе. Прекрасный текст к песне Дютрона написал Жак Ланзманн, вдохновленный песней «Париж, пять утра» (Paris à cinq heures du matin, 1808) Марка-Антуана Дезожье. В ней тоже изображалась завораживающая атмосфера утреннего, туманного Парижа. Дезожье покинул Францию во время революции. Вернувшись, когда ярость бунтовщиков несколько поутихла, он обнаружил, что, хотя общественная жизнь переместилась на бульвары и площади, и активнее всего – толпа на площади Согласия, Пон-Нёф остался таким, каким мы видим его и сегодня, – веселым и гостеприимным.

Передо мной течет Сена. Проплывают туристические кораблики, знаменитые bateaux-mouches. Как в песне «Лодки на Сене» (Barques sur la Seine). И мне вспоминается начало танцевального номера «Лодки Нила» (Barques sur le Nil) из Alexandrie Alexandra Клода Франсуа. Лодки Нила, на которых приплыл в Париж Луксорский Обелиск – несколько раньше юного Клода Франсуа, прибывшего во Францию на корабле из Египта, где он родился. Два разных времени. Два корабля. Но оба раза – из Александрии.

Я закрываю глаза, и представляю себе Клода Франсуа спускающимся на веревке с неба прямо на Пон-Нёф, по которому прогуливаются Луи XIV с Мазарини. И хохочут во весь голос! Конь под бронзовым Анри IV встает на дыбы. Король пытается удержаться в седле, ему помогает Равальяк. Жак Дютрон выходит из лимузина и открывает дверцу для Франсуазы Арди. Хлодвиг и Карл Великий, вооруженные и в тяжелых кольчугах, спешат к ним. Франс Галль смотрит, раскрыв рот, на проклятого императора и осторожно кивает ему. Серж Генсбур, в превосходно сшитом костюме, держа на руках собачку, ведет на поводке Джейн Бёркин. Рено сопровождает Маргарет Тэтчер. Джо Дассен смотрит на Сену, мечтая об аудиенции на Елисейских полях, а Франсуа Вийон беспрерывно кидает в реку камешки.

На Пон-Нёф полно народу. Прохожие сбегаются к толпе, окружившей Клода Франсуа. Из невидимых динамиков во всю мочь звучит Alexandrie Alexandra. И в положенном месте все разом восклицают: ааахх. Звуки самого возбуждающего французского шансона заставляют толпу танцевать. Я вижу, как все они повторяют жесты Клода Франсуа, даже застенчивый Жак Брель не отстает: кулаки перед грудью, потом – вниз, затем выбрасываются вперед. Знаменитые «Клодетки» весело скачут среди публики.

Руки готового включиться в общее веселье Луи XV, руки вечно недовольного ворчуна Жоржа Брассенса, руки, обтянутые сверкающим балетным трико. Даже я чувствую, как мои бедра приходят в движение. «Я выпью Нил досуха, если меня не оценят по достоинству», – звучит изо всех ртов, но при этом все указывают на Сену. Alexandrie Alexandra – гимн соблазну. «Сегодня я станцую меж твоих простыней». Жар нарастает. Рефрен течет приливной волной через Пон-Нёф: Les sirènes du port d’Alexandrie, chantent toujours la même mélodie, woowoo. И затем снова: ааахх. Попытайтесь спеть эти слова, написанные в 1978 году, не размахивая руками. Луи XVI проводит рукой по горлу и подмигивает Марии-Антуанетте, наблюдающей за тем, как Мишель Сарду машет белым платком.

Я открываю глаза и вижу безлюдный Пон-Нёф. Прохожие глядят на меня удивленно, но быстро уходят своей дорогой. У меня жутко болят ноги. Довольно! Воображение, кажется, завело меня слишком далеко. Слишком много всего случилось на этом месте, но сейчас пора пройтись. Правой-левой, я разворачиваюсь и направляюсь на север, к Монмартру. Пора вернуться к XX веку. Настоящее манит меня.