Французский шансон умер!

Да здравствует французский шансон!

Осень 1989 года. Мне шестнадцать лет, и я возбужден до последней степени. Билли Джоэл приезжает в Бельгию. И у меня есть билеты. На мой самый первый большой концерт. Я подпевал всем его песням, крутя без конца его пластинки. Не разрушение Берлинской стены, а приезд Билли Джоэла стало для меня Событием 1989 года.

Я – сын своего времени, с детства был полностью погружен в мир англосаксонской музыки. Не только Билли Джоэл, но и Dire Straits, Pink Floyd, The Rolling Stones, Лу Рид, The Doors, Брюс Спрингстин, Джексон Браун, Fischer Z, Supertramp и Talking Heads звучали в моей юной башке. Но уже в том же 1989 году эта картина мира дала трещину.

Да, именно тогда, когда французская песня перестала распространяться за пределы своего отечества, я заболел шансоном. На предыдущих страницах я описал результаты этого заболевания: многолетние поиски единственно верной истины и красоты.

Правда, некоторые читатели постарше и сами прекрасно помнят и Шарля де Голля, и Мориса Шевалье, и Эдит Пиаф.

С другой стороны, более молодые читатели рассматривают восьмидесятые годы как предысторию. А тем временем моя книга добралась наконец до первого десятилетия, о котором у меня есть личные, живые воспоминания.

Восьмилетним я видел по телевизору, как только что избранный президент Франсуа Миттеран едет на правительственном ситроэне по Елисейским полям и с видом Папы Римского машет ручкой толпе. Я помню безумно-пышное празднование в 1989 году двухсотлетия Французской революции. Я помню, как Жак Ширак в 1996 году со скорбным видом сообщил о смерти Миттерана. И как тот же Ширак в 2007 году с кислой улыбкой передал ключи от Елисейского дворца своему заклятому врагу, Николя Саркози.

И как Саркози женился на Карле Бруни, безусловной поклоннице Джонни.

Холлидея? Да, плохие люди живут долго. За последние тридцать лет появились, тем не менее, новые имена, широко известные во Франции, но неизвестные за границей. С такого близкого расстояния трудно понять, что перед нами: восхищение современников или вечная слава.

Поэтому я решил в заключение познакомить вас с теми современными шансонье, которые, по-моему, представляют интерес. Любителям шансона, скорее всего, не понравится, что кто-то из их любимцев не будет упомянут, но моя цель – показать, что после Бреля, Брассенса, Барбары, Далиды и Франсуа на небосводе шансона появились новые звезды.

Если бы лучшие песни Франсиса Кабреля, Жан-Жака Гольдмана или Алена Сушона были спеты не на французском, а на английском, то они могли бы стать мировыми хитами. В этой-то детали и кроется дьявол. Шансон больше не пересекает границ, потому что французский потерял свое положение международного языка.

Собственно, как раз эти три шансонье были первыми, назвавшими эту причину. В Америке едва ли найдутся переводы французских романов, тем не менее французские шансоны все еще находят покупателя. Но шансон стал делом национальным, для местного потребления и для закрытых вечеринок иностранных любителей.

Ведущие силы, такие как Кабрель, Голдман и Сушон, сожалеют, что даже французская молодежь все меньше и меньше знает классический шансон. И они задаются вопросом: не стоит ли перед образованием задача сохранения наследия Бреля, Трене и Брассенса? На данный момент нет никакого системного подхода к преподаванию шансона в школе. Наоборот, президент Саркози, кажется, делает все, чтобы похерить национальную культуру.

 

«Мы хотим жить иначе»

Для французов восьмидесятые годы связаны с ТВ-серией «Даллас», аэробикой, первыми персональными компьютерами АйБиЭм, победами велосипедистов Бернара Ино и Лорана Финьона и теннисиста Янника Ноа и победой в президентской гонке многократно проигрывавшего Франсуа Миттерана. Третья попытка оказалась удачной. После поражения от Де Голля в 1965 году и от Жискар д’Эстена в 1974-м, Миттеран наконец осуществил свою мечту в 1981 году.

Убогий в своей непосредственности, безвкусный и плохо срифмованный слоган предвыборной кампании социалистической партии бодро уверяет нас: «Да! Именно теперь! Да, мы хотим жить иначе! Иначе, без безработицы!» Новый министр культуры Жак Ланг говорит о… не более и не менее, как «конце ночи и наступлении эпохи света».

Энтузиасты проводят сравнения с Народным Фронтом Леона Блюма 1936 года, а некоторые горячие головы считают, что наступили наконец времена Коммуны. Вряд ли это похоже на правду: мечта Блюма умерла почти мгновенно, а при Коммуне пролилось слишком много крови.

Конечно, главным оставался вопрос: исполнит ли свои обещания Миттеран? Очень скоро после выборов все поняли наконец кого они видят перед собой: властолюбивого политика, который быстро забывает прекрасные идеалы, приведшие его к власти. Его высокомерная, почти королевская манера держаться похожа на поведение Де Голля, которого Миттеран когда-то упрекал в «постоянном захвате власти». С другой стороны, благодаря аристократическому поведению ему удалось создать о себе совершенно ложное представление – как об отце отечества. Прозвище, которым наградили Миттерана, – tonton (дядюшка) говорит само за себя. Кроме Де Голля, в Пятой Республике не было ни одного президента, удостоившегося такого признания.

Миттеран вошел в историю, когда отменил смертную казнь, ввел минимальный прожиточный минимум, ниже которого не должен был опускаться заработок, и назначил женщину – Эдит Крессон, впервые в истории, на пост премьера. Еще он запомнился всем своим архитектурным проектом Grands Travaux: пирамидой Лувра, Большой аркой Дефанс, новой Национальной библиотекой и Оперой Бастилия.

Одни считают, что эти новые здания украшают Париж, другие называют их уродливыми монстрами. Но нельзя не отметить, что число безработных во второй половине правления Миттерана увеличилось вдвое и достигло трех миллионов, а государственный долг вырос в шесть раз.

Какой у него там был слоган? «Иначе, без безработицы»? Но все-таки Миттеран увеличил помощь культуре, так что не зря его поддерживали художники.

Одновременно с приходом нового президента меняется ситуация в музыке. В 1981 году заканчивается государственная монополия на масс-медиа: появляются коммерческие ТВ-компании и множество частных радиостанций. Особенно многого все ожидали от радио, но едва в 1984-м им разрешили размещать рекламу, как маленькие радиостанции превратились в огромные компании, не интересующиеся творчеством и не передающие французскую музыку. Менеджеры и певцы забеспокоились.

Последнее важное мероприятие Миттерана – введение с 1 января 1996 года музыкальной квоты. Радио обязали впредь передавать не меньше 40 % французской музыки, из которых 20 % должны составлять новые диски.

Тут есть, конечно, о чем поспорить, но даже Гольдман, которому сперва не понравилась квота, должен был признать, что благодаря введенным мерам шансон заметно окреп.

В начале восьмидесятых годов появляются волкмены, очень скоро после этого изобретаются компакт-диски. Производители записей, рыдая от счастья, перегоняют на диски всю свою виниловую продукцию.

Но, несмотря на смену носителей и появления возможности скачивать песни с Интернета, шансон и в XXI веке продолжает держаться старой, привычной формы, содержащей куплеты и рефрены. Древний стиль pont-neuf XVII века все еще популярен.

Носители музыки становятся все меньше, а концертные залы – все больше. В 1983 году парижский «Зенит» (больше восьми тысяч мест) открывается концертом Рено Сешана. Двумя годами позже Жюльен Клерк открывает своим концертом Дворец спорта Берси на семнадцать тысяч зрителей. Начиная с 1982 года Франция ежегодно празднует 21 июня – ставший традицией Праздник музыки.

А в 1985 году появляется музыкальная премия – Les Victoires de la Musique, вручение которой всегда транслируется по телевидению. Музыкальные события становятся частью жизни, песни, как никогда, превращаются в продукт потребления. Культура клипов прочно входит в жизнь.

 

«Рестораны Любви»

После того, как Боб Гелдоф в 1984 году уговорил многих британских звезд спеть Do They Know It’s Christmas? и Гарри Белафонте убедил группу американских коллег записать We are the worldМайкла Джексона и Лайонела Ричи, во Франции тоже стало модно демонстрировать во время концертов любовь к ближнему. Валери Лагранж и Рено первыми собирают вместе Франсиса Кабреля, Жан-Жака Гольдмана, Даниэля Балавуана, Франс Галль, Алена Сушона и Кристофа. Результат: диск SOS Éthiopie, менее запоминающийся, чем английский, вариант, но проданный миллионными тиражами. Его стали крутить по радио, и он оттеснил хиты Live is Life (Opus), One More Night (Фил Коллинз) и «Глаза, как дула револьверов» (Les yeux revolver, Марк Лавун) на задний план. Следом за Live Aid французы решают, что тоже должны дать гигантский концерт. Но 13 октября приходит лишь одна десятая из заявленных ста пятидесяти тысяч зрителей.

Наконец-то казначей Франсис Кабрель может перевести полтора миллиона евро на счета Врачей без Границ и нового, созданного комиком Колюшем, общества Les Restos du Coeur. Благодаря вмешательству последнего, с 1985 года рестораны в ЕС перестали уничтожать избытки еды, но стали отдавать их благотворительным организациям. В первую зиму «Рестораны Любви» роздали 8,5 миллион порций еды французским безработным и беднякам. Сейчас за год раздается более 100 миллионов порций.

В 1986 году Колюш просит Жан-Жака Гольдмана написать на эту тему хит, который принесет деньги. Получилось то, что и требовалось: отличный шансон, красивый и в хорошем темпе: «Песнь Ресторанов Любви» (La chanson des restos).

Хитрый Гольдман попросил Ива Монтана и футбольную звезду Мишеля Платини исполнить речитатив. Монтан наговорил свой кусок дома, на площади Дофина. Платини исполнил свою часть в уборной стадиона Ювентус Турин, где ему под нос сунули микрофон.

La chanson des restos стал главной песней французского шансона. С 1989 года все большие французские звезды гастролируют по стране, собирая деньги для «Ресторанов Любви». Это движение получило название Les enfoirés (Болваны), – благодаря Колюшу, начинающему свои выступления со следующего обращения к публике: «Добрый вечер, банда болванов».

Во время этих концертов певцы и певицы часто исполняют чужие песни или старую классику, выступая неожиданными дуэтами. Франсис Кабрель, к примеру, поет вместе с Франс Галль ее номер «Элла, у нее это есть!» (Ella elle l’a), а Джонни Холлидей вместе с Патрицией Каас поют шансон Пиаф «Гимн любви» (L’hymne à l’amour). Концерт всегда заканчивается песней Гольдмана La chanson des restos («Песнь Ресторанов»).

Но сам Колюш в этом уже не участвует. В 1986 году комик погиб в автокатастрофе. Огорченный Рено написал об этом песню «Проклятый грузовик» (Putain de camion). Через два года французский парламент принимает «закон Колюша»: помощь благотворительным организациям теперь можно списывать с налогов.

В 2001 году появляется новая версия «Песни Ресторанов», теперь речитатив прочитали знаменитые футболисты Зинедин Зидан и Эме Жаке, кроме того, участвуют Гольдман, Кабрель и Сушон, а также Шарлотт Генсбур, рэппер MC Solaar и целая плеяда молодых звезд.

 

«Отчаяние может мобилизовать людей»

Девятнадцатого марта 1980 года. Во время часовой программы на телевидении «Франция-2» студию демонстративно покидает молодой певец Даниэль Балавуан. Присутствующий там же кандидат в президенты Миттеран никак на этот демарш не реагирует. Во время обеда у друзей Балавуана – Мишеля Берже и Франс Галль Жак Аттали, правая рука Миттерана, замечает, что у шансонье слишком острые политические взгляды.

Затем тот же Аттали снова приглашает шансонье на телевидение «для дискуссии о молодежи». По мнению Балавуана, разговор неинтересен, и, когда он видит, что время программы подходит к концу, а его так ни о чем и не спросили, он сердито встает, собираясь покинуть студию. И тут Миттеран королевским жестом поднимает руку и тоном, не терпящим возражений, просит Балавуана вернуться.

Вернувшись к столу, Балавуан изрыгает всю накопившуюся желчь. За одну минуту этот двадцативосьмилетний парень умно и эмоционально разбивает все предыдущие политические построения. Результат его анализа не оставляет никаких надежд: политики не думают о молодежи, которая из-за этого все меньше интересуется ими.

«Отчаяние может мобилизовать людей. Это опасно, – говорит Балавуан. – Люди, правящие миром, должны сознавать, что молодежь может в какой-то момент переметнуться к нашим врагам, так как им не оставили выбора».

Волнения в пригородах, создавшие проблемы Шираку и Саркози, были предсказаны двадцатью годами раньше.

Миттеран слушает с невозмутимым видом и реагирует по-королевски. Спокойно и решительно. Он уверен, что Балавуан его выслушает, и когда тот осторожно кивает, социалистический лидер знает, что многим молодым избирателям понравился его ответ. Позднее они продолжат разговор. Балавуан еще несколько раз выступает во время встреч Миттерана с избирателями, но быстро уходит в тень. Он не хочет связываться ни с какой партией.

Даниэль Балавуан находился под влиянием таких групп, как Supertramp, Talking Heads и Queen, но при этом прислушивался и к таким столпам мировой музыки, как Питер Гэбриэл; вместе с Жан-Мишелем Жарром он представил Франции Fairlight sampler – компьютерный синтезатор.

Даниэль Балавуан отличается от остальных исключительным диапазоном голоса – в три октавы, чем он, к счастью, почти никогда не пользовался. Кроме того, у него есть что сказать слушателям, он верен актерской солидарности и является уважаемым членом сообщества.

В 1977 году он выпускает почти не замеченный концептуальный альбом «Приключения Симона и Гюнтера» (Les aventures de Simon et Gunther), где рассказывается о двух братьях-немцах, разделенных Берлинской стеной. Альбом амбициозный и содержит великолепные шансоны – к примеру, Lady Marlène и Lettre à Marie. Название песни заставляет непроизвольно думать о музыкальной структуре Bohemian Rhapsody группы Queen. Пластинка оказалась не слишком успешной, но обеспечивает ему место в Стармании 1978 года как исполнителю.

Эта французская мистическая опера, написанная Мишелем Берже и Люком Пламондоном, содержит много песен, которые все еще живы – такие, как «Жалобы закусочной-автомата» (La Complainte de la serveuse automate) или «SOS несчастного землянина» (SOS d’un terrien en détresse). Мишель Берже – муж Франс Галль, одной из участниц представления, приспособил этот шансон к тому, чтобы максимально использовать особенности голоса Балавуана. Он передает мучительные страдания, которые охватили его героя, при помощи впечатляющей игры со своим поразительным голосовым диапазоном.

Почти одновременно выходит его весьма успешный хит «Певец» (Le chanteur). Миттеран очень вовремя понял 19 марта 1980 года, что перед ним сидит не первый встречный.

Успехи следуют один за другим, со впечатляющей скоростью. Он популярный певец, но не позволяет себе идти на поводу у публики. Экзистенциальными песнями – как «Жить или выжить» (Vivre ou survivre, 1982) и «Жизнь ничему не учит» (La vie ne m’apprend rien, 1980) – Балавуан утверждает свою роль выразителя взглядов французской молодежи:

L’Aziza (1985; Азиза по-арабски: «то, что тебе дороже всего») – это объяснение в любви марокканской еврейке, как ответ расистам. Когда-то во время телевизионной программы ему позвонил человек и стал излагать позицию Национального Фронта Жан-Мари Ле Пена. Балавуан попросил операторов вывести на экран крупным планом лица марокканских красавиц и спросил: «Вы хотите, чтобы я удалил этих женщин из студии?»

Другие песни также показывают его склонность к актуальным темам. В песне «К пробудившейся вдове» (Pour la femme veuve qui s’éveille, 1983) он обращается ко вдовам мира, предоставленным их несчастной судьбе. Последняя песня должна звучать горько и для его собственной жены.

Балавуан хочет не только петь о несправедливостях – он хочет сам действовать. Вместе с Мишелем Берже и Франс Галль он основал «Школьную Акцию», они собирают средства, проводя различные акции во французских школах, и покупают на них насосы для прокачки воды в Африке. Во время ралли Париж – Дакар в 1986 году он, по договоренности с организатором – Тьерри Сабином, делает репортаж об установке этих насосов.

Четырнадцатого января он, после долгих колебаний, садится, несмотря на страх, в вертолет, который Тьерри Сабин ведет к конечному этапу ралли. Штормовая погода вынудила вертолет приземлиться. Вместо того, чтобы подождать машину, направлявшуюся за ними, они снова поднимаются в воздух, и вертолет разбивается. Все находящиеся на борту погибают.

«Конечно, мы танцуем еще под его музыку, которую так любили […], но не можем радоваться, как раньше». Неутешные Франс Галль и Мишель Берже создают «Само собой» (Évidemment, 1987) – оду, посвященную Балавуану. Этот шансон появляется в успешном альбоме Галль Бабакар, название которого – имя африканского мальчика – как бы продолжает дело погибшего певца – помощь голодающим в Африке. Сингл «У Эллы это есть» (Ella elle l’a) – поклон Элле Фитцджеральд, единственная современная французская песня, которая и за границами страны вызывает восторг. Галль, кажется, хочет красиво завершить свою карьеру. Но не судьба. В 1992 году внезапно умирает от сердечного приступа муж и автор ее песен Мишель Берже. Еще через пять лет умирает ее дочь Паулина, и она прекращает выступления.

«Но знаешь, здесь остался свет, обогревающий меня в холодный день. То фитилек, тобой зажженный, который никогда не гаснет».

В январе 1986 года Гольдман поет на телевидении свой шансон «Доверительно» (Confidentiel) в память об умершем друге. Эта песня прощания влюбленных считается с тех пор песней памяти Балавуана, хотя Гольдман написал ее после его смерти. В «Спящих стоя» (Dormir debout, 1989) он вспоминает и Франсиса Кабреля, исполнителя песен Lucie и Sauver l’amour: «Мужчина, который поддерживал Люси, все же ушел от нее […], он мог спасти любовь, но ушел, не оставив адреса».

Вместе с Гольдманом и Кабрелем Балавуан должен был стать хранителем новых традиций шансона.

 

«Я слышу их смех, пока несу чушь»

Было прекрасное утро понедельника, год – 1989-й, когда мой замечательный учитель дастал из красного портфеля белую кассету и отдал ее мне. Мои соученики продолжали дремать, а я проснулся.

Moi, je n’étais rien et voilà qu’aujourd’hui / je suis le gardien du sommeil de ses nuits / Je l’aime à mourir»

«Я был ничем, но сегодня / Я стерегу ее сон, / Я смертельно влюблен».

«Я смертельно влюблен» – эти слова всякий раз возвращают меня в юность. Кабрель вошел в мою жизнь в верный момент. Его наивные, мечтательные, но всегда поэтические песни о любви формируют идеальное сопровождение для разрешения трудностей при общении с девушками. Едва закончился мой короткий каникулярный роман, я бросился разыскивать работы Кабреля. Начиная с известной оды его жене Мариетте – «Маленькая Мари» (Petite Marie), сильно ритмизированными любовными страданиями «Еще и еще» (Encore et encore) и фаталистической «Написано» (C’est écrit) до его первой очень успешной песни Je l’aime à mourir (1979).

Название этой последней означает не только «Я люблю тебя до самой смерти», но и «Я так сильно люблю тебя, что я могу от этого помереть». Израненной душе подростка (к каковым я принадлежал в ту несчастную пору) ничего больше и не было нужно, и я впервые в жизни подпевал песням по-французски.

Но, чтобы написать эту последнюю песню – Je l’aime à mourir, Кабрель оставляет свой обожаемый юго-восток и поселяется в унылых башнях Ла Дефанс в окрестностях Парижа. Там он пытается восславить свою возлюбленную при помощи нескольких гитарных аккордов.

Во Франции, под аккомпанемент дискотек времен Миттерана, начинается новая жизнь, но простая акустическая песенка о любви побеждает все что можно: «Пусть только скажет, / Что мы держимся за руки, / И все станет, как было». Во время концертов Кабрелю достаточно было пропеть первую строку – и публика допевала песню до конца.

А неутомимый Патрик Себастьян – точно так же, как он когда-то спародировал «Алину» (Aline) – создал на хит Кабреля пародию. В l’aime à mourir он перечисляет, в духе «Фелиции» Фернанделя, все физические и душевные недостатки своей возлюбленной, чтобы решиться наконец с ней расстаться.

Кабрель занимает ведущую позицию не только как автор лирических песен о любви, время от времени он, как фокусник, достает из шелкового цилиндра песни в стиле рока.

В «Стенах из пыли» (Les murs de poussière, 1977) он описывает приключения амбициозного провинциала, путешествующего по свету в поисках счастья и возвращающегося домой, не найдя того, что искал. В этой песне Кабрель описывает свой собственный путь: живя в Париже, он не чувствует себя там дома, и потому постоянно возвращается на землю предков, в деревню, где он вырос.

Он депутат муниципалитета Астаффора, он создал здесь центр помощи начинающим певцам, в работе которого и сам участвует. Его общественная деятельность отражается и в его работах: Le Lac Huron (1985; о преследовании индейцев), Madame X (1999; о бездомных), Les cardinaux en costume (2008; о проблеме нелегалов).

В 1989 году Кабрель продает два миллиона экземпляров альбома «Сарбакан» (Sarbacane). То есть примерно один из тридцати французов купил его диск. Это удивительно, учитывая, что сам Кабрель старательно сторонится публичности.

После успеха «Сарбакана» Кабрель меняет приоритеты. Теперь он все больше времени посвящает своим альбомам. Через пять лет он выпускает первый из ряда своих «декадентских» альбомов, что доказывает его принадлежность к теплой компании Джексона Брауна, Леонарда Коэна, Ренди Ньюмена и Джеймса Тейлора. В год, когда французы празднуют открытие туннеля под Ла-Маншем, а Аксель Ред запускает свою Sensualité в международное поле, Кабрель удивляет всех выпуском альбома «Субботний вечер» (Samedi soir sur la terre).

Осень 1994 года, я захожу в универмаг FNAC в Антверпене и прошу продавца дать мне послушать Samedi soir sur la terre. Первая песня начинается напряженным пением скрипок. И вдруг возникает чистый гитарный аккорд. Мне это нравится. Голос Кабреля. Захватывающая песня. Дома, прослушав песню «Коррида» (La corrida) более внимательно, я понимаю, вдобавок, какой у нее сильный текст.

Больше тридцати лет прошло после смерти Бреля, и все это время Кабрель внимательно изучал традиции корриды. Но Кабреля интересует другой ее аспект. Брель анализировал зрителей, Кабрель – быка.

Мы слушаем «Тореадоров» (Les toros, 1963), которые во время боя с быком движутся, страдают и умирают, – с точки зрения Бреля, они делают это не зря. Мелкие торговцы начинают чувствовать себя Дон Жуанами, Гарсиа Лорками или Неронами, серые мышки находят экзотическую романтику, которой лишена их серая жизнь. Когда бык умирает, он смотрит на радующуюся публику… Брель посмеивается мягко, но вполне очевидно.

«Кто знает, о чем думают быки, / Когда они поворачиваются и топчутся на месте, / Голые, грустные, беззащитные?» – спрашивает Брель в Les toros.

Кабрель в La corrida дает пример сочувствия. Он обдумывает вопрос Бреля и пытается представить себе, о чем думает бык и что он чувствует.

Да и бык ли это? Герой песни находится в темном помещении и чувствует, как нетерпение пронизывает его тело. Где-то за стеной смеются и поют. Открывается дверь. «Я вылетаю на свет». Бык не знает, что с ним сейчас будет. Эти «идиотские» танцы – мне они осточертели. Он как заведенный начинает гоняться за живой куклой, пока не выбьется из сил и не станет легкой добычей этой куклы. В заключительной строфе бык в предсмертном просветлении вспоминает о своей юности в далекой Испании.

Успех Кабреля безумно возмущает интеллектуалов. Стоило упомянуть его имя в кругу «образованных» французов, как на меня поглядели так, словно я грязно выругался. Ни Серж Генсбур, ни Жак Брель или Борис Виан такой реакции не вызывали, один этот окситанский трубадур.

Когда та, что была дорога моему сердцу, привела меня знакомиться со своими друзьями, она тревожно шептала мне на ухо: «Пожалуйста, Барт, не проговорись, что любишь Франсиса Кабреля, по крайней мере, не в первый вечер».

Я, конечно, тут же «проговорился», чем вызвал хмурые взгляды. У любителей так называемого «высокого искусства» все остальные проявления культуры вызывают возмущение.

 

«Потому что ты уходишь»

В конце сентября 1993 года я отправляюсь, в рамках Европейской программы обмена студентами, во французский университетский город Кан в Нормандии, столицу департамента Кальвадос. Угрюмые потомки Вильгельма Завоевателя не подпускают к себе чужаков, и я дружу главным образом с испанскими студентами. В начале лета 1994 года нам приходится расставаться, и это грустно. Чело Ньето Бланко – незабываемое имя – поставил на прощальной вечеринке шансон «Потому что ты уходишь» (Puisque tu pars, 1987) Жан-Жака Гольдмана и включил повторение. Я никогда раньше не слышал его, но, слушая его весь вечер (он прозвучал ровным счетом двадцать три раза), запомнил навсегда.

Вначале в нем чудится что-то напоминающее Pink Floyd, их песню «Есть ли кто-то там снаружи» (Is there anybody out there) из культового альбома The Wall. А начальные строки этого шансона во Франции всякий знает наизусть:

На Кан опускается ночь. На общежитие. На студентов. «Нет гор выше хребта забвения», говорит Гольдман, а затем пытается побороть несовершенство памяти. Что бы ни случилось, наши сердца будут биться вдали друг от друга, но, может, так оно и лучше, утешает он. К счастью, это очень длинный шансон, и мы, двадцатилетние, навсегда запоминаем стихи: «dans ton histoire / garde en mémoire / notre au revoir» – «И никогда / Не забывай / Нашего прощания». Мы обещаем это друг другу. Постепенно появляются ударные, голос достигает наивысшей силы, эхом отзывается хор на бэк-граунде, и, наконец, энергичное гитарное соло, достойное Дэвида Гилмора. Гольдман действует здесь мастерски, на тонкой грани между китчем и достоверностью, в одной из тех туманных областей, где и возникает красота.

Кабрель довольно долго работал в обувном магазине, Гольдман – в магазине спортивных товаров. После гигантского успеха «Подписи достаточно» (Il suffira d’un signe, 1981) он концентрируется полностью на своей карьере. «Когда музыка хороша […] Когда музыка не фальшивит, / Когда она меня направляет», поет он в биографической «Когда музыка хороша» (Quand la musique est bonne, 1982). И это только первый из его хитов. Молодая Франция мчит сквозь восьмидесятые годы под его шансоны – «Чтобы прожить» (La vie par procuration, 1986) и «Я иду вперед в одиночку» (Je marche seul, 1985).

Название этой, последней песни, похоже, указывает на некое отступление Гольдмана перед чрезмерной критикой. Вначале ему пришлось нелегко. После того, как в 1985 году, когда он три недели выступал в парижском «Зените» (каждый вечер продавалось примерно шестьсот пятьдесят билетов), Гольдман собрал наихудшие оскорбления и 20 декабря поместил их, вместе с фотографиями своей группы, во France Soir и Libération. И приписал от руки: «Благодарю за ваше особое мнение».

Очень скоро к нему явились на поклон настоящие звезды. Он помог продвижению Джонни Холлидея и Шеба Халеда, он написал песни к альбому Селины Дион, самому успешному в истории французского шансона. Ему удается даже слегка смягчить слишком резкие прорывы голоса Дион. Ее сингл «Так ты меня еще любишь» (Pour que tu m’aimes encore) становится международным хитом. К началу XXI века Гольдман становится тем, чем он всегда хотел быть: автором песен, ищущим исполнителей для своих сочинений.

В 2002 году в брюссельском Королевском Зале он поразил публику личным выступлением в своей программе. Причем представился как «техник, которого Гольдман попросил почитать стишки перед публикой».

С одной гитарой в руках он бросает вызов более чем восьми тысячам зрителей, которые не очень понимают, чего от них ждут.

«С гитарой в руках мне ничего не страшно», споет он тем же вечером в «Не бойся блюза» (Peur de rien blues, 1987). Когда зрители отправляются домой, им кажется, что они все еще слышат эту песню. Поклонники не знают, что придется запастись терпением. С 2001 года Гольдман не выпустил ни одного сольного альбома, и, кажется, не собирается менять свои привычки.

 

«Шум и запах»

Миттерана упрекают в том, что он способствовал популярности Жана-Мари Ле Пена и, как следствие, расистского дискурса Национального Фронта. С 1982 года Елисейский дворец настаивает на том, что Ле Пен имеет право появляться на телевидении так же часто, как и другие политики. Президент надеется таким образом разделить правую часть политического спектра, чтобы навредить своему противнику Шираку. Он-то победил в 1988 году правого кандидата, но и Национальный Фронт получил целых четырнадцать процентов, на тот момент – очень хороший результат.

Шираку приходится сдвинуться правее. Чтобы показать, что у Ле Пена нет монополии на тему эмигрантов, он дает себе волю в выступлении от 20 июня 1991 года:

«Что должен думать рабочий-француз, если у его соседа по дому семья из четырех жен и двадцати детей, никто из них не работает, но они получают пять тысяч франков социального пособия. Добавьте к этому производимый ими шум и запах, и станет понятно, что возмущает французского рабочего».

Примечателен хохот, который это выступление вызвало в зале, потому что совершенно невозмутимый официант тем временем подавал Шираку кофе. Французское телевидение организовало встречу Ширака с франко-алжирским журналистом Рашидом Ахрабом. Но политик ловко извернулся и не дал вышибить себя из седла, заявив, что высказал не свое убеждение, но поставил себя на место рабочего.

Музыкальная группа Zebda выпускает в 1995 году, к президентским выборам, шансон «Шум и запах» (Le bruit et l’odeur). Это – обращение «к тем, кто жалуется на шум […] и к тем, кто осуждает шум и запах». Неловкое высказывание Ширака полностью используется в этом номере.

В первый же год правления Ширак сталкивается не только с не виданной с 1968 года волной забастовок, но и с терактами в Париже, которые берет на себя алжирская «Вооруженная Исламская Группа». Это не сильно помогает дискуссии об эмигрантах, но по сравнению с тем, что произошло 11 сентября 2001 года, парижские теракты просто не заслуживают упоминания.

Соединенные Штаты и их союзники готовятся к войне, Ширак, оставшись в меньшинстве, сопротивляется планам устранения режима Саддама Хусейна.

А международная политика между тем вдохновляет Рено (который после успеха Morgane de toi и Mistral gagnant ушел в запой) на «Манхэттен – Кабул» (Manhattan – Kaboul), который он исполняет дуэтом с бельгийкой Аксель Ред. Рено берет на себя роль пуэрториканца, работавшего в тот проклятый день в башнях-близнецах. А Аксель Ред – молодой афганской женщины, погибшей во время операции по уничтожению талибов. В шансоне высказывается сожаление о судьбе невинных, «жизни которых принесены в жертву международному насилию».

«Сколько машин надо взорвать, чтобы ты проголосовал за Национальный Фронт?» – спрашивает Гольдман во «Вкусе на твоих губах» (Un goût sur tes lèvres, 2001). Через год Франция в ужасе обнаруживает, что социалистический кандидат Лионель Жоспен на президентских выборах не проходит во второй круг, и Шираку противостоит Жан-Мари Ле Пен.

Левые просыпаются и предлагают своему электорату голосовать за Ширака. Это трудно: имя действующего президента регулярно появляется в прессе в связи с финансовыми скандалами. «Бандит лучше фашиста», – кричит левая молодежь. Поеживаясь, Франция подарила Шираку почти сталинскую победу (82,15 %).

Однако в конце 2005 года вспыхнули парижские пригороды, и пожары быстро распространились по всей Франции. 26 октября Николя Саркози, в ту пору министр внутренних дел, устраивает себе бесплатную рекламу перед грядущими президентскими выборами, выкрикнув в телевизионные камеры, в ответ на вопрос жительницы многоквартирного дома, что «избавит ее от этих подонков».

Его высказывание сделало непреднамеренную рекламу мощным немецким пылесосам (racaille, что по-французски значит «подонок»), но вызвало во Франции протесты не поэтому. Однако именно благодаря этой тактике Саркози удалось взять голоса сторонников Национального Фронта и стать в 2007 году двадцать третьим президентом Франции.

Он произвел фурор еще и тем, что стал первым главой государства, который, пребывая на посту, сперва – развелся, а после – женился на бывшей топ-модели Карле Бруни, выпустившей в 2001 году успешный альбом шансонов – своих собственных, за исключением прелестного кавера Генсбура «Утонувшая» (La noyée). Уже став Первой леди – première dame de France – она выпустила в 2008 году еще диск, с ироническим названием «Как будто ничего особенного».

Песня «Я на тебя подсела» (Tu es ma came), возможно, посвящена Николя Саркози. Нам неизвестно, любит ли он шансон. Но известно, что он без ума от Джонни Холлидея. В 2009 году он пригласил своего приятеля дать концерт в день национального праздника за полмиллиона евро.

Пристрастие президента к миллиардерам и усилия по созданию благоприятного финансового климата для самых богатых воодушевили Мано Соло на песню «Ветер» (Du vent) с серьезной критикой Саркози за «его сострадание к зажиточным» и бедную социальную программу:

«Если завтра от тебя не будет толку, то тебя выбросят как собаку, и ты, раскинув руки, будешь огородным пугалом стоять на улице, нагоняя страх на работяг».

 

«Новая память»

В мае 2009 года парижские бульвары купались в лучах солнца. Сам я этого почти что не замечал, потому что целые дни проводил в аду Национальной библиотеки. Первые издания классической порнографии проходили через мои руки. От Рабле и де Сада до Аполлинера. Зажигательные материалы, но в прохладном сумраке библиотеки этого не ощущаешь. А по вечерам и ночам я пишу об истории эротики и порнографии, преимущественно на французском материале. Время поджимает. Я не отношусь к адептам божественного вдохновения, но верю в благотворность творческой энергии. Переход от адского возбуждения к аскетическому труду в квартире парижского друга приводят к тому, что я полностью погружаюсь в тему. А вечером, открыв окно, слушаю, как трубят слоны и ревут львы в зоосаде неподалеку.

«Во Франции все кончается песней» – неточная цитата из пьесы Бомарше. Заканчивая книгу, я слушаю свою последнюю находку: «Тукумкэри» (Tucumcari), только что вышедший альбом новой звезды – Сэмми Декостера. Склоняясь над лэптопом, я все глубже погружаюсь в творчество нового таланта. Тукумкэри – название деревни в штате Нью-Мексико, расположенном на шоссе 66. Музыка Декостера ведет слушателя за собой, в далекое путешествие.

Сингл «Тот человек не я» (L’homme que je ne suis pas) рассказывает о «любви, закончившейся на рапсовом поле». Как бы по-американски его музыка ни звучала, под каким бы влиянием звезд – Нила Йонга, Джонни Кэша и Элвиса Престли – Декостер ни находился, поет он все-таки больше по-французски, и живет в основном не в Париже, у себя на родине, в окрестностях Лилля, стране краснокирпичных домов и рапсовых полей.

Вот этим-то и пропитана его музыка. Декостер внимательно слушал не только американскую музыку. Я слышу влияние группы Calexico и Джеффа Бакли. И, конечно, французов: шлейф Алена Башунга, Стефана Эйхера и «Черного желания» тянется за его работами.

К концу месяца я наконец нахожу время, чтобы побродить по Парижу. Книга закончена. Я устал, в голове – звонкая пустота, хочется побродить в одиночестве, помечтать. Вдоль уродливых зданий университета Жюссьё иду к Сене. Музыка Декостера все еще играет в моем мозгу. Только что прозвучал победный клич Savannah Bay. В этой песне Декостер использует воспоминание из своего прошлого: о счастливом периоде незадавшейся любовной связи, связанном с каникулами на пляжах Саванна Бэй. Его песня всегда заставляет меня вспоминать об окончании моей Французской Трилогии.

Прогулка вернула мои мысли к «В Париж и обратно». А Декостера вытеснил Доминик А, и в моем мозгу послушно зазвучал шансон «Новая память» (La mémoire neuve, 1995). Вспоминая эту песню, я вижу себя едущим в машине по Нормандии; я сворачиваю с E-402 и вижу Руанский собор, и тут мне приходит в голову мысль закончить «В Париж и обратно» письмом Флоберу. Воспоминание возвращается каждый раз, когда я слышу органную музыку, с которой начинается «Новая память». В поисках утраченного времени музыка – лучший проводник, чем печенье Мадлен.

Доминик А родился в 1968 году, добился успеха в девяностые и сегодня стал одним из весомых представителей французского шансона. Самая известная его песня – «Бар 22» (Le twenty-two bar, 1995), веселая история о соблазне, спетая его тогдашней подругой Франсуа Брёт, которая позже будет работать вместе с Calexico.

Эта песня начинается с истории соблазнения, описанной с двух точек зрения. Конец поражает так же, как во время его выступления со сцены в 1996 году. Он увидел, что половина публики дремлет, и в ярости изменил текст: «Я пел на французском телевидении, а в зале спали люди». Очень крутой поступок, но все равно La mémoire neuve остается моей самой любимой песней – это история человека, потерявшего память, и довольного тем, что ему больше не о чем жалеть. Когда память возвращается, герой заявляет, что это не его память. В этом есть что-то экзистенциальное.

 

«Сентиментальная толпа, страстно жаждущая идеалов»

За зданием Института арабского мира сверкает Сена. Я ускоряю шаг. В конце бульвара Сен-Жермен я слышу голос Стефана Эйхера, он поет «Сколько времени» (Combien de temps, 1987). Дом, двери распахнуты настежь. Люди входят, я нахально захожу вслед за ними и попадаю на чью-то вечеринку. Конечно, я никого не знаю, но – какая разница? Все танцуют со всеми.

Стоит заговорить о современном французском роке, как сразу всплывут три крупных имени: Арно, Ален Башунг и Стефан Эйхер. Мастерская работа последнего – это «Каркассон» (Carcassonne, 1993), но и до нее он выпустил успешный хит «Мирный ланч» (Déjeuner en paix). Он часто и успешно выступает перед публикой, а музыка его просто создана для танцев, особенно «Как долго» (Combien de temps).

Как же тут весело! Все подпевают хором. Голос Патрика Котина перекрывает любого. «Я люблю смотреть на девушек» (J’aime regarder les filles, 1981) начинается медленно, в нижнем регистре, но затем Котин хватает с подставки электрогитару и «я люблю» превращается в дикарский вопль.

J’aime regarder les filles – всего лишь оправдание пляжного вуайеризма. Патрик Котин прекрасно понимает, какие сладкие мечты овладевают любым гетеросексуальным мужчиной на пляже. Он разглядывает молодые, гладкие тела выходящих из воды девушек. А им вовсе не интересен неспортивный паренек в очках, который пытается здесь, среди красоток, под ярким солнцем читать «Войну и мир» Толстого. Шансон заводит слушателя до предела. Покачивающиеся бедра, невинные ласки солнца, вкус соли на губах, переливчатый смех, упругие груди. Котин внимателен к деталям. Деталям, прочно засевшим в подсознании всякого француза. На бульваре Сен-Жермен не пропускают ни одной запятой. Кто-то колотит по воображаемым барабанам. В воздухе парит невидимая бас-гитара.

И, не давая ни секунды, чтобы перевести дыхание, вступает дуэт Les Rita Mitsouko – песня, посвященная аргентинской танцовщице Марсии Моретто (Marcia Baila, 1984). Надеюсь, соседям из нижней квартиры эта музыка тоже нравится. Как можно участвовать в этом страстном танце, когда слышишь слова: «рак победил тебя»? Музыка как выражение скорби. Можно ли создать лучший памятник умершей учительнице танго?

У вокалистки Les Rita Mitsouko, Катрин Ринжер, голос – как колокол, она на многое способна. Интересно, что раньше она снималась в порнофильмах. И не скрывает этого. So what? Насколько я помню, когда-то в теледискуссии она оказалась противницей Сержа Генсбура. Автор Je t’aime… moi non plus выглядел явно перебравшим и делал вид, что не понимает сути порнокино. «Ты проститутка», – заявил он. Она пытается защищаться, но создатель 69 année érotique не унимается: «Ты сука, дрянь». И так далее.

Ситуация вышла из-под контроля. Ринжер кричала Сержу, что у него воняет изо рта, что половину того, что он говорит, невозможно понять. Это правда, Генсбур к концу жизни не был образцом трезвости. Ринжер возбуждается настолько, что совершает ошибку. Она широко раскрывает рот. И становится видно, что у нее нет переднего зуба. Генсбур уже не слушает, но он достаточно наблюдателен, чтобы заметить дыру. И реагирует тотчас же: «Ты непрофессиональна, – говорит он. – Если во время blowjob что-то пошло не так, надо было сразу пойти к зубному». Вспоминают ли французы вокруг меня об этой шумной истории?

Кажется, всем есть что праздновать в этот вечер. Уровень ностальгии зашкаливает. От «Я пою» (Je chante, Трене) и «Везуль» (Vesoul, Брель) до «Александрия Александра» (Alexandrie Alexandra, Франсуа). И даже Аристид Брюан участвует в представлении с Nini Peau d’Chien. Шутка диджея, но все ревут от возбуждения, подпевая рефрену: ‘qui ça’ и ‘où ça’.

От хита столетней давности переходят к «Сентиментальной толпе» (Foule sentimentale, 1993), умнейшей и красивейшей песне девяностых годов, – идеальный выбор из работ Алена Сушона. Ему очень не нравился торгашеский дух в обществе и влияние рекламы: «Они грузят нас желаниями, опечаливающими нас […] ведь мы – Сентиментальная толпа, жаждущая идеалов».

Я прислоняюсь к волшебному игральному автомату. Короткая передышка. «Если б не было тебя» (Si tu n’existais pas, Дассен), и снова перемена – перемещение к трогательной «Сарре» (Sarah, Реджани). Присутствующие не готовы к тому, чтобы дослушать до конца «Нет, я ничего не забыл» (Non, je n’ai rien oublié, Азнавур). Так что диджей прерывает ее и запускает «Я пришел проводить тебя» (Je suis venu vous voir, 1997) Мано Соло, захватывающую классику на тему СПИДа, как эффектный подарок присутствующим. Предположения, кажется, сбываются: «Вояж, вояж» (Voyage voyage, 1986) – единственный чудо-хит Дизайрлесс и «Площадь великих людей» (La place des grands hommes, 1990) Патрика Брюэля – он больше не идол молодежи – снова поднимают дух. Время тикает, летит, бежит, течет, торопится.

Когда поставили «Пять утра и Париж просыпается» (Il est cinq heures, Paris s’éveille) Жака Дютрона, я посмотрел в окно и увидел, как над горизонтом встает солнце. Этого момента я не хотел пропустить. Я выскользнул наружу так же незаметно, как вошел. Сена укрыта туманным одеялом. Я пересекаю Остров Сен-Луи. Иду по набережной к центру города. Тыл Нотр-Дама кажется гигантским насекомым, отдыхающим, опершись на каменные ноги. Двуглавая башня поднимается над выгнутым позвоночником. Остров Сите остается слева. И тут я чувствую, что день начинается. Я иду вперед, едва не падая с ног от усталости. И останавливаюсь перед Пон-Нёф.

Пальцы ног – на краю моста, а пятки пока что – на Луврской набережной. Я смотрю на Сену.

С этого места начинается моя трилогии о Франции. И это хорошо. Пора заняться чем-то другим. Пон-Нёф лежит передо мною, приглашая к путешествию – invitation au voyage. Но я не хочу двигаться. Чувство печали и покоя охватывает меня. Из окна на противоположном берегу Сены падает чудесный голубой свет. Густое облако тумана проплывает мимо. Красное зарево восходящего солнца завершает картину. Слева от меня Консьержери, дальше – Нотр-Дам. Я вспоминаю о памятнике Шарлеманя и незаметно для себя начинаю напевать Sacré Charlemagne Франс Галль.

Ночь, определенно, кончилась. И вдруг я понимаю, что во всем мире не найти второго такого места. Немного воображения – и отсюда можно проследить течение половины французской истории, лишь поворачивая голову направо или налево.

И ни в коем случае нельзя забывать, сколько в этой истории было музыки.