Глава 3. НАЧАЛО ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ
ОБСТАНОВКА В ЕВРОПЕ В КАНУН ВОЙНЫ
В ночь на 30 сентября 1938 г. в Мюнхене руководители Англии и Франции подписали печально знаменитое соглашение и тем самым допустили грубейшую политическую ошибку, пойдя на поводу у Гитлера и отдав ему Судетскую область Чехословакии. Тогда перед ними стоял нелегкий выбор: немедленно начать войну с Германией или довериться обещанию фюрера, громогласно заявившему за три дня до Мюнхенского сговора на митинге в берлинском Дворце спорта перед 15 тысячами нацистских активистов:
«Мы подходим сейчас к последней проблеме, требующей своего разрешения. Это последнее территориальное требование, которое я выдвигаю перед Европой. В 1919 году три с половиной миллиона немцев были отрезаны от своих соотечественников группой сумасшедших политиков».
И добавил, обращаясь в адрес английского премьер-министра Чемберлена:
«Я по-прежнему заверяю его, что, когда чехи урегулируют отношения со своими национальными меньшинствами, государство Чехословакия перестанет меня интересовать, и, если хотите, я могу дать ему еще одну гарантию: нам не нужны никакие территории Чехословакии» [161]Официальный допрос перебежчика А. Л и скова начался в час ночи 22 июня после доставки его в штаб комендатуры и вызова переводчика [874]. Доклад о его показаниях Управление НКГБ по Львовской области передало по телефону в Наркомат КГБ УССР в 3.10 ночи 22 июня [875].
.
В тот злосчастный день Чемберлен и его французский коллега Даладье предпочли поверить лживым словам фюрера. Они хотели купить долговременный мир в Европе за кусок чешской земли, но договору, подписанному ими в Мюнхене, была суждена короткая жизнь. Всего через полгода, несмотря на все свои обещания, Гитлер без всякого смущения проглотил Чехию. Все было сделано без применения силы: оказалось вполне достаточно только угрозы со стороны Германии. Слабовольный чешский президент Гаха не выдержал бесцеремонного давления нацистов и 15 марта 1939 г. сам подписал в Берлине официальную декларацию. Там говорилось:
«Президент Чехословакии заявил, что, стремясь ‹…› к окончательному установлению мира, он с полным доверием отдает судьбу чешского народа и страны в руки фюрера германского рейха» [162]Показания этого перебежчика с указанием его имени, фамилии и должности наверняка зафиксированы в соответствующих документах. Участь его пока неизвестна. Скорее всего, он был расстрелян после допросов с пристрастием.
.
В тот же день немецкие войска начали оккупацию Чехии (Богемии) и Моравии, а назавтра всему миру было объявлено об их присоединении к Германии в качестве протектората. Еще накануне, 14 марта, от Чехии отделилась Словакия, создав свое собственное марионеточное правительство. Таким образом, формально Гитлер не нарушил Мюнхенское соглашение: Чехословакии, незыблемость границ которой была гарантирована, де-юре уже не существовало. Тем не менее, все эти драматические события полностью развеяли все былые иллюзии лидеров западных стран относительно действительных намерений и целей германского руководства. Они, наконец, осознали, что их прежняя близорукая политика умиротворения только поощряла растущий аппетит нацистов, которых можно было остановить только силой или, по крайней мере, угрозой силы.
Следующей жертвой германской агрессии должна была стать Польша. Уже 21 марта немцы в ультимативной форме потребовали у поляков присоединить Данциг к Германии и построить через «польский коридор» экстерриториальную железную дорогу, а заодно и шоссе. В такой обстановке во время дебатов в британском парламентском Комитете по иностранной политике 27 марта Чемберлен высказался о необходимости принять вызов Гитлера, чтобы «обуздать и сорвать попытку Германии добиться мирового господства» [163]Слова Сталина «минут через 45» также были удалены из текста первых изданий мемуаров маршала.
.
А 31 марта он уже во всеуслышание объявил в парламенте:
«‹…› в случае любой акции, которая будет явно угрожать независимости Польши и которой польское правительство соответственно сочтет необходимым оказать сопротивление своими национальными вооруженными силами, правительство Его Величества считает себя обязанным немедленно оказать польскому правительству всю поддержку, которая в его силах» [164]СМ. Буденный оставил неопубликованные воспоминания о вызове к Сталину вечером 21 июня вместе с Тимошенко и Жуковым. Этот текст нигде не печатался. Его зачитали в телепередаче о Буденном в 2004 г.
.
Франция заняла аналогичную позицию. Совместно с Англией она начала предпринимать практические шаги по укреплению своих собственных военных возможностей и расширению антигерманской коалиции. Одним из этих шагов стали переговоры между военными представителями Англии, Франции и Польши. Их целью было установление более тесного сотрудничества перед лицом растущей на глазах угрозы со стороны Германии.
В отличие от чехов, поляки были готовы в случае необходимости без колебания сражаться с немцами. Больше того, 18 августа 1939 г. посол Польши во Франции Ю. Лукасевич самоуверенно заявил министру иностранных дел этой страны Ж. Боннэ: «Не немцы, а поляки ворвутся в глубь Германии в первые же дни войны!» [165]Тем более не могло пройти предложение Буденного (если таковое было) о мобилизации, при объявлении которой план прикрытия вводился в действие в полном объеме автоматически.
. Чуть позже, 26 августа, один из польских министров без тени сомнения уверял американского посла в СССР Джозефа Дэвиса: «Через три недели после начала войны польские войска будут в Берлине» [166]Значит, около 23.00 у военных еще не было правленого Сталиным КОРОТКОГО текста директивы.
. Однако, несмотря на воинственные заявления политиков Польши, ее военные достаточно трезво оценивали свои реальные возможности. Польский главнокомандующий Рыдз-Смиглы информировал французский генштаб, что на случай войны с Германией его армия имеет сугубо оборонительные планы. Их главной целью ставилось «причинить немцам наибольшие потери и не дать себя разбить до начала операций союзников на Западе» [167]Так, Балтийский флот, находившийся с 19 июня в оперативной готовности М-2 (повышенная готовность), с 23 часов 37 минут 21 июня 1941 г. начал перевод сил в оперативную готовность М-1 (полная боевая готовность).
.
Для успешного противостояния вермахту полякам не хватало оружия, особенно современного. От союзников они надеялись получить, в первую очередь, танки и самолеты, но в конечном итоге досталось им немного. Главным приобретением стали 50 французских легких танков Рено R-35. Они поступили в Польшу в июле 1939 г., незадолго до начала войны, поэтому освоить их как следует не успели. Кроме них, поляки получили для ознакомления и оценки три французских легких танка «Гочкис Н-35» и единственный экземпляр английского легкого танка «Матильда I». Еще 50 R-35 были закуплены, но их так и не удалось доставить в Польшу прежде, чем разразилась война.
С авиацией дела обстояли еще хуже. Англия и Франция тогда и сами заметно уступали Германии в количестве современных боевых самолетов. Им пришлось предпринять большие усилия для ликвидации этого отставания, и они не могли себе позволить экспортировать большие количества дефицитной техники даже своим ближайшим союзникам. В этой связи хотелось бы прояснить одно старое заблуждение. Видный советский историк Д.М. Проэктор еще в начале 60-х гг. опубликовал монографию, в которой утверждал:
«‹…› Британцы уклонялись от оказания Польше помощи оружием для сухопутных сил и флота, но обещали значительную поддержку в воздухе путем передачи Польше 524 бомбардировщиков, 500 истребителей и 280 самолетов других типов, что казалось вполне достаточным для противодействия германским военно-воздушным силам» [168]На протяжении всей работы над книгой у соавторов было редкое взаимопонимание и единство взглядов по всем ключевым вопросам. Однако они серьезно разошлись во мнениях относительно изложенной выше версии, предложенной Л. Лопуховским.
. Число обещанных Польше самолетов (1304) вызвало у нас большие сомнения. Проэктор в своей книге сослался на польского военного историка Ежи Кирхмайера. На указанной им странице 15 действительно речь идет о самолетах:
«Согласно данным, переданным через генерала Клэйтона и полковника Дэвидсона, в мае 1939 г. британская авиация могла использовать против немцев в первой линии: 524 бомбардировщика, 500 истребителей, 96 связных самолетов, 184 разведчика и гидросамолета» [169]В связи с недостатком достоверных данных о том, когда и как вырабатывалось судьбоносное решение, от которого во многом зависело, в каком состоянии встретят наши войска внезапное нападение врага, могут быть выдвинуты и другие версии. Правду же можно узнать не из мемуаров, а из рассекреченных документов Генштаба, в том числе его шифровального отдела и узла связи.
. Как видим, речь шла об общем парке боевых машин английской авиации того периода. Эти цифры подтверждаются протоколом первого заседания польско-английских штабных переговоров по авиационным вопросам, состоявшихся 24 мая 1939 г., который опубликован в сборнике документов, изданном в Варшаве в 1968 г. Англию представлял полковник авиации Дэвидсон. В ходе обсуждения он информировал своих польских коллег о текущем состоянии дел в английских ВВС. На тот момент они насчитывали:
«524 бомбардировщика с радиусом действия свыше 560 км, 500 истребителей (1. VI. 39), из них 50–70 % современных, 96 самолетов для связи с наземными войсками, 184 разведчика и гидросамолета» [170]В Российской Федерации аморальный характер пакта Молотова-Риббентропа получил однозначную парламентскую оценку.
.
Понятно, что англичане вовсе не собирались отправить полякам сразу все свои самолеты первой линии. Видимо, Д.М. Проэктор воспользовался услугами недобросовестного переводчика и допустил досадную ошибку, которая, сожалению, тиражируется во всех последующих изданиях его книги, а также повторяется в трудах многих других историков.
В метрополии на складах хранилось еще 2 тыс. самолетов, которые безнадежно устарели и не годились для войны с Германией. Они сохранялись только на случай колониальных конфликтов и не были брошены в бой даже в самое тяжелое время «битвы за Англию». Поляков по понятным причинам интересовали только современные боевые машины. Тем более что им приходилось самим полностью оплачивать все поставки. Ведь понятия «ленд-лиз» в то время еще не существовало. В июле 1939 г., когда угроза войны неизмеримо возросла, прибывший в Варшаву начальник британского генштаба генерал Айронсайд «обещал поставить Польше 100 бомбардировщиков новейшей конструкции и 40 истребителей типа «Харрикейн» [171]Этот вопрос специально рассматривался в английском парламенте. В дополнительном секретном протоколе к «Соглашению о взаимопомощи между Соединенным Королевством и Польшей» было оговорено, что только в случае агрессии со стороны именно Германии Великобритания окажет Польше «всю поддержку и помощь, которая в ее силах». В случае подобных действий со стороны иной европейской державы «Договаривающиеся Стороны вместе обсудят меры, которые будут совместно приняты» [891]. Это дополнение и дало Англии юридическое основание, чтобы избежать войны с СССР.
. Но и эти самолеты в Польшу вовремя попасть не успели.
Но вернемся к англо-французской дипломатии весны 1939 г. Одним из направлений ее деятельности была известная попытка достигнуть военного союза с СССР, направленного против гитлеровской Германии. Ход и результаты политических и военных переговоров между представителями Англии, франции и СССР были неоднократно и подробно описаны. Попытаемся проанализировать причины их неуспеха.
Упомянутый нами перерыв в конце 1938 г. в разработке новых советских военных планов на фоне бурных событий в международной обстановке и существенного изменения границ в Европе произошел отнюдь не случайно. Он был связан, очевидно, с тем обстоятельством, что высшее советское руководство никак не могло окончательно определиться, кого же следует считать своим наиболее вероятным противником, а кого — партнером. Все более возрастающая угроза со стороны нацистской Германии никаких сомнений не вызывала, однако наряду с ней в будущие враги записывали не только Польшу и Финляндию, но иногда даже Швецию, которая сохраняла нейтралитет во всех войнах, начиная еще с 1814 года. В директиве Ворошилова и Шапошникова наркому ВМФ от 27.02.1939 говорилось:
«Оперативный план РККА на 1939 год исходит из предположения одновременного выступления против СССР:
на Западе — объединенных сил Германии и Польши, с вероятным участием военно-морского флота Италии и на Востоке — Японии .
Учитывается возможность сохранения нейтралитета Финляндией , Эстонией, Латвией , Румынией, Болгарией и Турцией, длительность и устойчивость которого будут зависеть от создавшейся политической обстановки и успехов первых операций РККА и РКВМФ»[172]Ворошилов написал работы «Сталин и Красная Армия» (1929), «Сталин и строительство Красной Армии» (1939).
.
Нельзя не отметить, что Финляндию, Эстонию, Латвию и Румынию, которых раньше неизменно причисляли к списку первых врагов СССР, на этот раз перевели в потенциально нейтральные страны. Зато Англию неизменно продолжали рассматривать в качестве ‹…› скрытого организатора и руководителя агрессии» против Советского Союза [173]Член Военного совета Западного фронта корпусной комиссар А.Я. Фоминых, единственный из руководства фронта, избежавший ареста и суда.
. Зная все эти обстоятельства, не приходится удивляться провалу политических и военных переговоров между Англией, Францией и СССР в канун Второй мировой войны. У них было очень мало шансов закончиться успехом, слишком глубокая пропасть недоверия разделяла их участников. Для этого недоверия у обеих сторон были свои веские причины. Прежде всего долголетняя взаимная неприязнь, начавшаяся сразу после заключения сепаратного Брестского мира в 1918 г. и аннулирования большевиками всех российских долгов. Сыграли свою отрицательную роль и непрерывная враждебная пропаганда, которую вели друг против друга непримиримые идеологические противники, а также неоднократные обоюдные попытки подорвать друг у друга общественный строй. При этом каждый имел основания опасаться, что ему придется в конечном итоге голыми руками таскать каштаны из огня для выгоды другого, и, естественно, не желал этим заниматься.
Позорное Мюнхенское соглашение тоже внесло несомненный отрицательный вклад в срыв попытки создать широкую коалицию, направленную против растущей агрессии со стороны Германии. Оно не только поощрило дальнейшие аппетиты Гитлера, но и сильно подорвало веру СССР в желание Англии и Франции предпринять какие-то практические меры для обуздания нацистской агрессии. Кроме того, в то время Советский Союз в экономическом и военном отношении выдвигался в число ведущих стран мира и хотел, чтобы с ним считались в важных международных делах подобающим образом. Поэтому Сталин почувствовал себя незаслуженно оскорбленным, когда его страну бесцеремонно отстранили от участия в решении судьбы Чехословакии осенью 1938 года.
Вопреки широко распространенному мнению, многое говорит о том, что СССР тогда совсем не рвался оказать реальную помощь чехам. Так, на запрос Праги о возможной военной помощи Чехословакии Москва специально долго не отвечала, пока не стало поздно. Дипломатическая и военная активность Советского Союза носили чисто демонстративный характер. На самом деле он ни с кем воевать не собирался. Неопровержимым доказательством этого является свидетельство видного военного историка и знатока предвоенного советского военного планирования генерал-полковника Ю.А. Горькова о том, что в Генштабе РККА план оказания военной помощи Чехословакии не разрабатывался даже впрок [174]Д.Г. Павлов, несомненно, был виновен в поражении войск фронта. Но расстреляли его 22.7.1941 г., чтобы свалить на него вину за поражение, а заодно и как опасного свидетеля, слепо выполнявшего все указания вождя. В 1956 г. он был посмертно реабилитирован и восстановлен в звании.
. Еще один характерный штрих: когда поляки стали требовать у чехов отдать им Тешин, СССР выступил с официальной нотой, в которой угрожал денонсировать советско-польский договор о ненападении, если они не остановятся. Поляки в резкой форме отвергли советскую угрозу и все-таки ввели свои войска в Тешин. А СССР никак на это не среагировал, «забыв» о своей же ноте. Из-за этого его авторитет в глазах польского руководства сильно упал.
Тем не менее, сделка, заключенная в Мюнхене, была воспринята советскими руководителями как откровенная попытка повернуть немецкую агрессию на Восток, т. е. направить ее против СССР. На самом деле такая точка зрения никак не соответствовала действительности, ведь для Англии и Франции было абсолютно неприемлемо дать Германии даже малейшую возможность захватить громадные советские сырьевые и продовольственные ресурсы. Обладая ими, немцы, безусловно, становились доминирующей силой в Европе, а объединившись с Японией, вполне могли начать борьбу и за передел мира. Ко всему прочему, успешно апробированная союзниками в ходе Первой мировой войны стратегия блокады Германии потеряла бы всякий смысл, если бы ей удалось овладеть плодородными землями и неисчерпаемыми источниками сырья на Востоке. В действительности руководство Англии и Франции пошли на Мюнхенское соглашение с Германией, тщетно пытаясь сохранить статус-кво в Европе за минимальную цену. Однако в данном случае истинные мотивы действий англичан и французов не столь существенны. Гораздо важнее мнение, которое создалось о них тогда у руководства СССР. А это руководство увидело в Мюнхенском сговоре очевидное подтверждение обоснованности своего давнишнего глубокого недоверия к бывшим союзникам России по Антанте.
Англичане и французы тоже имели реальные основания не верить в возможности Советского Союза стать их полезным и эффективным партнером против Германии. После громогласного разоблачения широкомасштабных заговоров в 1937–1938 гг. и связанных с ними показательных судебных процессов и массовых «чисток» в стране и ее вооруженных силах, у них появились вполне обоснованные сомнения в надежности и устойчивости СССР как военного союзника и способности его армии успешно вести большую современную войну. Это наглядно иллюстрируют приведенные в предыдущей главе примеры донесений из Москвы иностранных военных атташе.
К этому можно добавить еще одно, не менее важное соображение: Англия и Франция так же, как и СССР, сильно недооценивали возросшую за последнее время военную мощь Германии и надеялись, что в случае необходимости сумеют справиться с ней своими собственными силами. — Никто тогда пока не осознавал, что многократно увеличившийся за короткое время после ликвидации версальских ограничений вермахт взял на вооружение не только новейшую военную технику, но и передовую тактику «блицкрига», превратившись фактически в одну из сильнейших в мире армий.
Англо-французское руководство все еще питало надежду, что перед лицом непосредственной угрозы отпора с их стороны Германия все-таки не посмеет пойти на авантюру и развязать очередную мировую войну. В то же время они не забывали, что события могут пойти по совсем иному сценарию, и были вынуждены строить свои отношения с СССР, учитывая эту возможность. Цели тогдашних англо-советских политических переговоров вполне откровенно изложены в меморандуме Министерства иностранных дел Великобритании от 22 мая 1939 г.:
«Кажется целесообразным заключить какое-то соглашение, в соответствии с которым Советский Союз пришел бы к нам на помощь в случае нападения на нас на Западе, и не только для того, чтобы принудить Германию вести войну на два фронта, но и, пожалуй, по причине, изложенной турецким министром иностранных дел генералу Вейгану: если война неизбежна, то необходимо попытаться вовлечь в нее Советский Союз, в противном случае в конце войны Советский Союз, с его нетронутой армией и лежащими в развалинах Англией и Германией, стал бы господствовать в Европе. (Имеются признаки того, что подлинная советская политика направлена — и будет направлена — на то, чтобы вовлечь нас в войну, а самим постараться остаться вне ее.) Пусть даже мы не можем полностью полагаться на искреннее желание или способность советского правительства выполнить свои договорные обязательства, но, тем не менее, альтернатива, при которой Советский Союз останется свободным от всяких ограничений и будет постоянно испытывать соблазн заигрывать с обеими сторонами и стравливать их между собой, может представить собой не менее, а, пожалуй, и более опасную ситуацию, чем та, которая возникнет в случае сотрудничества с недобросовестным или недееспособным партнером» [175]Постановление Государственного Комитета Обороны от 29 июля 1941 г. за №ГКО — 325с.
.
Таким образом, британские политики полагали, что, несмотря на все недостатки, которые СССР имел в их глазах, заиметь его в качестве союзника будет куда полезнее, чем оставить нейтральным, не говоря уже о том, чтобы превратить во врага. В то же время они совершенно точно прочувствовали, в чем заключалась тогдашняя стратегия Сталина. А тот действительно считал войну неизбежной и в этой ситуации старался сыграть как можно более выгодную для себя роль. Свой план действий Сталин озвучил намного раньше описываемых событий, в речи на Пленуме ЦК РКП(б), произнесенной 19 января 1925 г.:
«Если что-либо серьезно назреет, то наше вмешательство, не скажу обязательно активное, не скажу обязательно непосредственное, оно может оказаться абсолютно необходимым. В этом именно надежда на то, чтобы победа могла быть для нас одержанной в данной обстановке. Это не значит, что мы должны обязательно идти на активное выступление против кого-нибудь. Это неверно. Если у кого-нибудь такая нотка проскальзывает — это неправильно. Если война начнется, мы, конечно, выступим последними, самыми последними, для того, чтобы бросить гирю на чашку весов, гирю, которая могла бы перевесить» [176]Приказ № 027 °Cталин подписал только 10 августа: «‹…› Заместитель Народного комиссара обороны генерал армии, тов. Жуков Г.К., в связи с назначением его командующим резервными армиями, освобождается от должности начальника Генерального штаба Красной Армии ‹…›» [895].
.
Эти сталинские мысли и легли в основу советской внешней политики того времени. С его точки зрения заключение военного союза с Англией и Францией для СССР было крайне невыгодным, так как в этом случае Советскому Союзу пришлось бы вступить в войну с самого ее начала, ибо Сталин намеревался как можно дольше оставаться в стороне от надвигающейся битвы. Пока другие страны обескровливали бы друг друга в смертельной борьбе, он собирался укреплять свое государство и его армию. По расчетам Сталина, ему никуда не надо было спешить, поскольку он ожидал длительную борьбу на истощение между Германией и Англией с Францией по образцу Первой мировой войны. Позиция стороннего наблюдателя позволяла Советскому Союзу самому выбрать удобные для себя обстоятельства и время для вступления в войну, чтобы завершить ее по своему собственному сценарию. Этого как раз и опасались англичане.
Сталин решил не просто выжидать такой момент, а за это время извлечь максимальные выгоды, которые сулила позиция решающей третьей силы, стоящей над схваткой. Ведь ее, несомненно, стремились бы привлечь на свою сторону обе воюющие коалиции, готовые щедро заплатить за помощь своему потенциальному мощному союзнику. А перед войной англичане и французы не предлагали СССР никаких материальных приобретений. Результатом договора с ними было бы только предотвращение войны или откладывание ее на потом. Между тем еще в апреле 1939 г. начались первые осторожные взаимные советско-германские прощупывания на дипломатическом уровне. Вначале они были еще очень робкими, поскольку обе стороны вполне обоснованно опасались нарваться на оскорбительный отказ оппонента. Ведь представить политическими партнерами Германию и СССР было чрезвычайно трудно. Поэтому сначала речь шла, главным образом, об улучшении торговли между двумя странами.
Настоящий прорыв произошел 26 июля, когда немцы впервые предложили советским представителям ГА. Астахову и Е.И. Бабарину не просто абстрактное улучшение взаимоотношений, но и конкретные темы для переговоров о цене этого улучшения. Речь шла о Прибалтике, Польше и Румынии. Немцам нужно было только, чтобы СССР не оказался на стороне Англии, Франции и Польши в случае их конфликта с Германией. Заведующий восточноевропейской референтурой МИДа Германии К. Шнурре повторил уже звучавшую ранее фразу, что в «германской лавке есть все товары» для СССР [177]. Любопытно, как он обосновал саму возможность установления хороших политических отношений между коммунистическим СССР и фашистскими странами:
«‹…› во всем районе от Балтийского моря до Черного моря и Дальнего Востока нет, по моему мнению, неразрешимых внешнеполитических проблем между нашими странами. В дополнение к этому, несмотря на все различия в мировоззрении, есть один общий элемент в идеологии Германии, Италии и Советского Союза: противостояние капиталистическим демократиям. Ни мы, ни Италия не имеем ничего общего с капиталистическим Западом. Поэтому нам кажется довольно противоестественным, чтобы социалистическое государство вставало на сторону западных демократий» [178].
После личной беседы имперского министра иностранных дел Риббентропа с Астаховым, 3 августа, Шнурре подал идею добавить к желательному для обеих сторон торгово-кредитному соглашению секретный дополнительный протокол, оговаривающий общее улучшение отношений между ними. Первоначально из Москвы пришел резкий отказ на это неожиданное немецкое предложение, там не хотели привязывать политику к чисто экономическому документу. Но идея не пропала даром и очень скоро была претворена в жизнь, правда, в несколько ином качестве.
Невероятное, на первый взгляд, сближение СССР и Германии произошло совсем не случайно. Наряду с коренными идеологическими противоречиями у них были общие противники, и прежде всего — Англия. Сталин тогда считал ее куда более опасным врагом СССР, чем нацистскую Германию, так как серьезно опасался, что эта страна старается направить германскую агрессию в сторону Советского Союза. Он был вовсе не прочь, в свою очередь, расправиться с англичанами немецкими руками. Поэтому понятно, что новое серьезное немецкое предложение, изложенное Шуленбургом Молотову 15 августа, попало на благодатную почву. В этот день Шуленбург впервые заговорил о заключении между СССР и Германией не только широкого торгового договора, но и пакта о ненападении. Через два дня Риббентроп через германского посла уточнил, что речь идет о пакте на 25 лет. Немцы очень спешили, ведь до назначенного Гитлером срока нападения на Польшу оставались считаные дни. И Риббентроп заявил, что готов прилететь в Москву для подписания договора хоть на следующий день.
19 августа Шуленбург передал Молотову германский вариант будущего пакта. В тот же самый день он. получил от наркома иностранных дел советский проект договора, который, в отличие от германского, содержал не два, а пять пунктов. Самым важным из них было пожелание приложить к нему в качестве неотъемлемой части специальный протокол по внешнеполитическим вопросам. При этом срок действия договора ограничивался пятью годами. Гитлера не устраивало в советском предложении только одно: Риббентропа приглашали приехать в Москву слишком поздно, 26 или 27 августа. Такие сроки были совершенно неприемлемыми для немцев в связи с их намерением напасть на Польшу утром 26 августа. К этому времени они желали иметь в своем кармане уже подписанный и действующий договор, чтобы исключить всякие неожиданности в поведении Советского Союза после начала войны. В ответ на настоятельную личную просьбу Гитлера Сталин согласился принять Риббентропа раньше, 23 августа. Тот прибыл в Москву в час дня и продемонстрировал всему миру впечатляющий образец молниеносной успешной дипломатии. Это было совсем не трудно, поскольку заинтересованность сторон в скорейшем заключении договора была обоюдной. В целях скорейшего заключения договора Гитлер тогда с готовностью шел навстречу любым пожеланиям Сталина. Так, балтийские порты Либава (Лиепая) и Виндава (Вентспилс) были переданы в сферу советского влияния по первому же его требованию. Обстановка вынуждала фюрера не скупиться, и при разделе сфер влияния с Советским Союзом он проявил немалую щедрость. И немудрено: фактически немцы очень выгодно приобрели
бесценное для себя спокойствие на границе с СССР, отдав ему земли, которые им все равно не принадлежали и которые они в любом случае собирались вскоре отнять обратно. Сам Гитлер очень точно охарактеризовал соглашение с советской страной: «Это пакт с сатаной, чтобы изгнать дьявола» [179]. Ни у кого не возникало ни малейшего сомнения, что война не на жизнь, а на смерть между СССР и Германией — это только вопрос времени. И это время уже стремительно истекало…
Окончательно согласованный текст договора состоял из семи пунктов и был подписан в 2 часа 30 минут ночи 24 августа. При этом официальной датой его подписания считается 23 августа 1939 г. Свое название пакт получил в честь подписавших его Молотова и Риббентропа и вступил в силу немедленно, даже не дожидаясь ратификации, а срок его Действия устанавливался в 10 лет. При этом если ни одна из Договаривающихся сторон не денонсировала соглашение за год до его истечения, то оно автоматически продлевалось на последующие пять лет. Договор был немедленно напечатан во всех газетах, ведь в его содержании не было ничего необычного. Но дело было вовсе не в самом пакте: в его заключении не было особой необходимости, ведь еще 24 апреля 1926 г. в Берлине представители СССР и Германии уже подписали договор о ненападении и нейтралитете. Он был заключен на пять лет, а 24 июня 1931 г. продлен без указания срока истечения. Этот договор расторгался только через год после его денонсации любой из договаривающихся сторон, а в случае ее отсутствия продолжал действовать [180]. Действовал он и в 1939 г.
Очевидно, подлинный смысл пакта 1939 г. для обеих сторон заключался в оставшемся секретным для всего остального мира дополнительном протоколе. Вот его текст:
«При подписании договора о ненападении между Германией и Союзом Советских Социалистических Республик нижеподписавшиеся уполномоченные обеих сторон обсудили в строго конфиденциальном порядке вопрос о разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе. Это обсуждение привело к нижеследующему результату:
1. В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Прибалтийских государств (Финляндия, Эстония, Латвия, Литва), северная граница Литвы одновременно является границей сфер интересов Германии и СССР. При этом интересы Литвы по отношению Виленской области признаются обеими сторонами.
2. В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Польского государства, граница сфер интересов Германии и СССР будет приблизительно проходить по линии рек Нарева, Висла и Сана.
Вопрос, является ли в обоюдных интересах желательным сохранение независимого Польского государства и каковы будут границы этого государства, может быть окончательно выяснен только в течение дальнейшего политического развития.
Во всяком случае оба правительства будут решать этот вопрос в порядке дружественного обоюдного согласия.
3. Касательно юго-востока Европы с советской стороны подчеркивается интерес СССР к Бессарабии. С германской стороны заявляется о ее полной политической незаинтересованности в этих областях.
4. Этот протокол будет сохраняться обеими сторонами в строгом секрете.
Москва,
23 августа 1939 г.
По уполномочию За Правительство
Правительства СССР Германии
В. Молотов И. Риббентроп» [181].
Необходимо отметить, что само заключение секретного протокола вне зависимости от его содержания было несомненным отходом от принципа отказа от тайной дипломатии, во всеуслышание провозглашенного на заре советской власти в «Декрете о мире». Тем более что секретный протокол прямо противоречил Статье 3 договора о ненападении между СССР и Польшей, заключенного 25 июля 1932 г. и продленного 5 мая 1934 г. до конца 1945 г. Там было сказано предельно четко:
«Каждая из договаривающихся сторон обязуется не принимать участия ни в каких соглашениях, с агрессивной точки зрения явно враждебных другой стороне» [182].
Мало того, руководители СССР и Германии келейно взяли на себя решение важнейших вопросов существования других стран, откровенно растоптав один из принципов основополагающих международного права — принцип суверенного равенства государств. Но люди, составившие и подписавшие пакт, меньше всего задумывались о моральной стороне своих действий и о каких-то правах тех стран и их населения, которые они беззастенчиво поделили между собой, ведь их гораздо больше заботила своя собственная выгода. Гитлер сделал Сталину предложение, от которого трудно было отказаться. Приняв его, советский вождь получил, наконец, реальную возможность присоединить к СССР земли, которые когда-то входили в состав Российской империи. Сталин тогда искренне считал этот шаг своим огромным успехом и был уверен, что теперь все козыри находятся в его руках и он мог диктовать условия большой международной игры, когда пожелает.
Между тем он не осознавал серьезнейшую внутреннюю противоречивость своей международной политики: основным военно-политическим и экономическим партнером Советского Союза стала нацистская Германия, страна с изначально глубоко враждебной ему идеологией. Тем самым СССР оказывал существенную помощь своему же несомненному смертельному врагу. Главным в этой помощи были даже не поставки в Германию стратегического сырья и не моральная поддержка ее на международной арене. Немцам была предоставлена бесценная возможность бить своих врагов поодиночке, и они ее не упустили.
Если кратко подытожить развитие событий^ Европе в канун Второй мировой войны и во время ее начального периода, то складывается следующая картина. Пользуясь попустительством руководства западных держав, и прежде всего Англии и Франции, с их близорукой политикой «умиротворения» Германии, кульминацией которой стало Мюнхенское соглашение, Гитлер и его клика создали на заранее подготовленном фундаменте рейхсвера мощную армию агрессии — вермахт. С овладением Австрией и Чехословакией, гитлеровская Германии вышла на выгодные исходные рубежи для развязывания Второй мировой войны. Обеспечив себе крепкий тыл в результате сговора с СССР, оформленного пактом Молотова-Риббентропа, нацистам удалось в короткие сроки коренным образом изменить соотношение сил в Европе в свою пользу. А потом настала очередь Советского Союза…
Поневоле возникает вопрос: была ли у Сталина альтернатива заключению пакта с нацистами, и если да, то какая? Как известно, история не терпит сослагательного наклонения, но это уже тогда, когда происшедшие события стали историей. А в то время у Сталина, безусловно, был выбор различных вариантов действий. Например, заключить военный союз с Англией и Францией, направленный против Германии. Мы уже говорили о том, почему эта возможность не была реализована. Можно добавить еще одну причину: несмотря ни на какие советы и уговоры англичан и французов, поляки категорически отказывались допустить Красную Армию на свою территорию, и у них были серьезные опасения. Вот как их сформулировал тогдашний министр иностранных дел Польши Ю. Бек:
«Маршал Ворошилов пытается осуществить теперь мирным путем то, чего он добивался при помощи военной силы в 1920 году» [183].
Однако упорство поляков в этом важном для них самих вопросе было отнюдь не беспредельным. Национальный герой Польши и ее многолетний лидер маршал Ю. Пилсудский завещал своим наследникам принцип, согласно которому запрещалось даже рассматривать возможность разрешения чужеземным солдатам войти в страну. Но во время войны это правило могло и смягчиться. Именно поэтому 19 августа 1939 г. начальник главного штаба польской армии генерал В. Стахевич в разговоре с французским и английским военными атташе вначале долго настаивал: «Польша не может согласиться, что иностранные войска вступят на ее территорию». Но затем он все же добавил: «‹…› с одной стороны, этот принцип был противопоставлен немцам, а с другой стороны, как только начнутся военные действия, он не будет иметь первоначального значения» [184].
По существу, СССР в то время было выгодно использовать территорию Польши в качестве предполья на случай войны с Германией. Польская армия своим сопротивлением обеспечила бы время, вполне достаточное для полной мобилизации и развертывания Красной Армии. В боях с поляками немцы понесли бы большие потери в людях и израсходовали немалые материальные средства, особенно горючее и боеприпасы. Вермахт оказался бы не способен немедленно начать интенсивные операции против СССР. При столкновении с Красной Армией его фланги не были обеспечены: ни Румыния, ни Финляндия в 1939 г. и сами не являлись союзниками Германии, и не имели на своей территории немецких войск. А главное, над германским тылом на Западе тогда нависала французская армия, которая одним фактом своего существования отвлекала на себя значительные силы немцев. При этом сам вермахт образца лета 1939 года был вовсе не так велик и силен, каким он стал через два года. У него еще не было ни свежего боевого опыта, ни значительных обученных людских резервов, ни достаточных материальных ресурсов, необходимых для ведения длительной войны на два фронта, ни даже разработанного плана войны с СССР. Таким образом, начальные условия для вступления в схватку с немцами осенью 1939 года для Красной Армии сложились бы намного более благоприятными, чем в злополучном июне 1941 года.
Даже простое уклонение от вступления в любые военные блоки и проведение простой политики враждебного нейтралитета по отношению к Германии было бы куда выгоднее для СССР, чем прямая материальная и моральная поддержка своего несомненного будущего врага. Немецкая экономика не была готова к длительной войне на истощение в условиях блокады, которую навязывали ей союзники. Об этом прекрасно знало германское военное руководство, поэтому Гитлер поспешил поднять настроение своих генералов еще до того, как соглашение с СССР было подписано. Выступая перед ними 22 августа 1939 г., он с ликованием заявил:
«Русские сообщили, что они готовы заключить пакт. Таким образом, я выбил из рук западных господ [Англии и Франции] их оружие» [185].
Гитлер имел в виду блокаду Германии союзниками, представлявшую собой смертельную угрозу и для ее экономики, и для всего населения.
В то время Третий рейх располагал достаточными ресурсами только для семи важнейших видов сырья из 30, незаменимых для работы военной промышленности. Особенно сказывалось отсутствие источников никеля, олова, вольфрама, молибдена, хрома, бериллия, платины и бокситов [186]. Еще больше усугубляла ситуацию отдаленность большинства источников импорта. Например, хром немцы закупали, главным образом, в Южной Африке и Турции, 90 % меди — преимущественно в британских доминионах, Африке, Чили и США, никель — в Канаде и Норвегии, сурьму и вольфрам — в Китае. Все бокситы ввозили с Балкан и из голландских колоний в Индонезии. Германии приходилось импортировать свыше 70 % потребляемой нефти и нефтепродуктов, при этом основным источником для них являлись Северная и Южная Америки [187].
Блокада союзников разом отрезала Третий рейх от большинства из этих источников. Прокормить себя немцы тоже были не в состоянии. Лишенная советских поставок Германия осталась бы без жизненно необходимого ей продовольствия и сырья, особенно такого стратегически важного, как нефтепродукты, цветные и легирующие металлы, хлопок и лесоматериалы. Размеры этих поставок были весьма внушительными: с сентября 1939 по 22 июня 1941 г. Советский Союз экспортировал в Германию товары общим весом 4 541 205 т [188].
Нельзя забывать и о других дефицитных товарах, которые попадали к немцам транзитом через советскую территорию. Так, по Транссибирской магистрали в Германию катились грузы из Японии, Китая и Маньчжоу-Го. Среди разнообразных товаров с Дальнего Востока наибольшее значение имели каучук, медь, вольфрамовая руда и продовольствие. Всего за 1940 г. и пять первых месяцев 1941 г. оттуда в рейх попали 378 608 т грузов. В те же самые сроки советские железные дороги перевезли в Германию из Афганистана 2430 т хлопка, шерсти и сухофруктов. Это же добро по тому же адресу шло и из Ирана. Кроме того, с сентября 1939-го до конца мая 1941 г. немцы получили оттуда немало продовольствия, кожи и других необходимых им товаров общим весом 107 580 т [189].
Таким образом, за время действия пакта Молотова- Риббентропа суммарный вес германского импорта из СССР, а также с Дальнего и Среднего Востока транзитом через территорию Советского Союза, достиг 5 029 823 т. Чтобы нагляднее представить себе величину этого обширного потока, достаточно сказать, что для его перевозки потребовались 8383 стандартных железнодорожных составов того времени. Значение, которое германское руководство придавало поставкам с Востока, наглядно демонстрирует его реакция на задержку отправки из СССР в Германию нефтепродуктов и зерна с 1 апреля 1940 г. Задержка произошла в ответ на невыполнение немцами советских заказов. Это немедленно привело к появлению следующего директивного документа:
«Все немецкие ведомства в своей работе обязаны исходить из того факта, что сырье из России для нас абсолютно жизненно необходимо, что для ведения длительной войны нам понадобится заключение дальнейших контрактов, и по этой причине очень важно, чтобы условия текущих контрактов были выполнены в срок, и чтобы исчезло всякое недоверие со стороны русских. Согласно ясно выраженному решению фюрера, в том случае, когда наши взаимные поставки для русских находятся под угрозой невыполнения, даже отгрузки для вермахта должны быть задержаны, чтобы обеспечить пунктуальные поставки в Россию» [190].
Без советских поставок петля блокады союзников куда туже затянула бы горло Германии, в распоряжении которой в то время еще не было захваченных ею позже на Западе огромных материальных ценностей и запасов полезных ископаемых. Тем более, что тогда она еще не захватила выгодных стратегических позиций, таких, как норвежские и французские порты. Подобная обстановка, несомненно, поощрила бы к решительным действиям влиятельных противников Гитлера среди немецкого генералитета и существенно уменьшила его шансы сохранить свою безраздельную власть. При этом промышленное оборудование и передовые технологии, полученные от немцев в период советско-германского сотрудничества, СССР вполне мог приобрести в США. Ведь без советской помощи Германии и без нападения Красной Армии на Финляндию американцы не стали бы объявлять «моральное эмбарго» на поставки техники и стратегического сырья в Советский Союз, как это произошло в действительности. Таким образом, Сталин, к несчастью, избрал наихудший вариант действий из всех имевшихся у него. Но этим список его предвоенных ошибок далеко не исчерпывается. Мы еще остановимся на них позже.
ПОЛЬША — ПЕРВАЯ ЖЕРТВА АГРЕССОРА
Краткая хроника событий августа-сентября 1939 г. позволяет проследить, как неотвратимо нарастала угроза начала войны. Когда Гитлер ранним утром 24 августа узнал о полном успехе миссии Риббентропа, он от радости начал стучать кулаками по стене и кричать: «Теперь весь мир у меня в кармане!» Согласно секретному дополнительному протоколу к заключенному пакту Молотова-Риббентропа, Польша была разделена на сферы интересов Германии и СССР. Но Сталин не взял на себя никаких обязательств использовать вооруженную силу для захвата своей сферы интересов. Она должна была достаться ему в качестве платы за невмешательство в войну между Германией и Польшей. Политика «умиротворения» со стороны Англии и Франции, неуступчивость Польши и заключение советско-германского пакта о ненападении привели к тому, что политический кризис 1939 г. перерос в сентябре в войну, развязанную Германией. При этом Гитлер до последнего момента надеялся, что Англия и Франция не предпримут никаких активных военных действий против Германии. Ведь она не была готова к ведению войны одновременно на Западном и Восточном фронтах. 31 августа начальник генерального штаба сухопутных сил вермахта записал в своем дневнике:
«Фюрер спокоен. ‹…› Он рассчитывает на то, что французы и англичане не вступят на территорию Германии» [191].
Целью первых операций германских войск ставились срыв мобилизации и развертывания польских вооруженных сил и последующий их быстрый разгром. В основу германского плана «Вайс» («Белый») была положена идея глубокого охвата, окружения и последующего уничтожения главных сил польской армии в районе западнее рек Висла и Нарев в ходе одной стратегической операции. Решающая роль в осуществлении плана отводилась танковым и моторизованным соединениям и авиации. Тем самым Гитлер надеялся поставить Англию и Францию перед совершившимся фактом. Сосредоточение и мобилизация вермахта велись с соблюдением всех мер маскировки и дезинформации, чтобы не вызвать соответствующих действий со стороны Польши. В Восточную Пруссию войска направлялись под предлогом празднования 25-й годовщины разгрома русских войск в августе 1914 года. В Померанию и Силезию дивизии выдвигались якобы для усиления обороны. Танковые и моторизованные соединения были выведены на учения в готовности быстро выдвинуться в исходные районы в последний момент перед вторжением.
Для нанесения концентрических ударов были созданы две группы армий: со стороны Силезии — «Юг» под командованием генерал-полковника Г. фон Рундштедта в составе трех армий (322/3 расчетные дивизии, из них 4 танковые, 4 легкие и 2 моторизованные); со стороны Померании и Восточной Пруссии — «Север» — генерал-полковника Ф. Бока (две армии, всего 20 1/2 дивизии, из них 3 танковые и 2 моторизованные). Для прикрытия промежутка между этими группами армий немцы выделили минимальное количество войск, которые должны были сковать польскую армию «Познань».
Польской разведке в основном удалось правильно вскрыть состав развертываемых на границе германских группировок. Так, поляки считали, что в группе армий «Юг» насчитывается 28 соединений, а у фон Бока — 20–22 дивизии. Польша могла противопоставить этой армаде 252/3 пехотной дивизии и 16 бригад (горнопехотных — 3, кавалерийских — 11 и броне-моторизованных — 2), в которых насчитывалось в общей сложности 1 млн. чел. Им пришлось сражаться против 1516 тыс. немецких солдат и офицеров.
Соотношение сил сложилось в пользу немцев по всем показателям:
— 531/6 немецкой дивизии против 332/3 польских (если приравнять одну дивизию к двум бригадам);
— семь немецких танковых и четыре легкие дивизии, а также отдельный танковый полк (2690 танков) против двух польских броне-моторизованных бригад, трех отдельных танковых батальонов, 11 групп танкеток, приданных кавбригадам, и 26 рот танкеток, приданных пехотным дивизиям (887 танков и танкеток, из которых только 475 было исправных);
— 9824 тыс. немецких орудий против 2840 польских;
— 2085 немецких самолетов, из них 1323 боевых против 433 польских, из них 313 боевых [192, 193, 194].
Немцы превосходили поляков и в качественном отношении. Это особенно бросается в глаза в отношении танковых войск. Германия выставила против Польши 87 средних танков Pz.III и 198 Pz.IV, 1127 легких Pz.II, 167 трофейных чешских легких танков, в том числе 112 Pz.35(t) и 55 Pz.38(t), а также 973 легких пулеметных Pz.I. Остальные 138 были командирскими танками.
В составе бронетанковых частей польской армии насчитывалось всего 22 танка «Виккерс-В» с короткоствольной 47-мм пушкой и 16 двухбашенных пулеметных «Виккерс-А» английского производства, 95 танков 7TPjw с 37-мм пушкой и 40 двухбашенных пулеметных 7TPdw (польские аналоги «Виккерса» или нашего Т-26), полсотни французских танков Рено R-35 с 37-мм пушкой и 90 безнадежно устаревших Рено FT-17, всего 313 боевых машин. Кроме этого, у них было еще 574 танкетки ТК и TKS. Кстати, на 24 TKS поляки успели установить 20-мм противотанковые ружья, которые легко пробивали противопульную броню легких немецких танков. Однако большое количество танкеток, особенно ТК первых выпусков, построенных в начале 30-х годов, были небоеспособны из-за сильного износа и отсутствия запчастей [195].
Немцы обладали превосходством и в воздухе: люфтваффе намного превосходило польскую авиацию и количественно, и качественно.
Таким образом, силы и средства сторон в германо-польской войне были несопоставимы. Да это и понятно, слишком велик был разрыв в людском и экономическом потенциале этих стран. В довершение к этому немцы широко использовали против поляков вооружение, боевую технику и боеприпасы, захваченные в Чехии. Результатом стало соотношение сил и средств на польско-германском фронте на 01.09.39, приведенное в таблице 3.1:
В соответствии с мобилизационным планом в Польше 23 марта 1939 г. приступили к скрытой частичной мобилизации войск. Были усилены соединения в ряде округов и созданы управления четырех армий и оперативной группы.
8 течение 13–18 августа были скрытно отмобилизованы еще
9 соединений. А 23 августа, в день подписания в Москве пакта Молотова-Риббентропа, началась скрытая мобилизация основных сил. Развертывание польских войск осуществлялось в соответствии с оперативным планом «Zachyd» («Запад»). Главный штаб польской армии недооценивал силы и возможности Германии и, соответственно, несколько переоценивал свои. Судя по районам сосредоточения армий вдоль границы, поляки рассчитывали не только оборонительными действиями удерживать свою территорию, но даже наступать. В частности, они намеревались ударами по сходящимся направлениям силами, расположенными в «польском коридоре» и вдоль границы с Восточной Пруссией, разгромить изолированную там группировку немецких войск. Однако немцы успели усилить свою группировку в этом анклаве и в Померании. Учитывая сложившееся соотношение в силах и средствах, эта задача оказалась для польской армии непосильной.
К тому же поляки, готовясь к позиционной обороне, полагали, что активные действия развернутся только после полного сосредоточения войск сторон и какого-то периода столкновений сил, прикрывающих мобилизацию и развертывание главных сил. Стремление удержать все районы по периметру своей границы привело к распылению их усилий. В этом заключался основной порок польского плана ведения войны, ведь еще со времен прусского короля Фридриха II известно крылатое выражение: «Кто обороняет все, не обороняет ничего». Более целесообразным представлялся вариант создания подготовленной обороны в глубине на менее растянутом фронте по берегам рек Висла и Варта. В этом случае польская армия имела бы лучшие шансы продержаться до начала активных действий Франции и Англии и тем самым затянуть войну. Но поляки предпочли принять бой на границе, а французы наступать не спешили.
Видимо, получив достоверные сведения о намерениях немцев начать вторжение, польские войска 26 августа получили приказ о выдвижении отмобилизованных соединений в намеченные районы сосредоточения. Действительно, еще 25 августа в 15.25 Гитлер отдал приказ о нападении на Польшу в 4.30 утра 26 августа. Но в тот же день в 20.30 он его отменил, узнав о подписании в 17.35 того же дня официального договора о взаимопомощи между Англией и Польшей в случае агрессии Германии. До того момента существовала только устная английская гарантия Польше, данная 31 марта 1939 г., которую Гитлер не считал серьезной. Известие о письменном договоре заставило его отложить нападение и еще раз обдумать ситуацию. Войска с трудом успели остановить, хотя при этом все же произошло несколько небольших стычек на границе, а один немецкий отряд, так и не получивший приказ об отмене наступления, захватил Яблунковский перевал. Поляки приняли эти инциденты за очередные немецкие провокационные акты в «войне нервов», которая уже давно шла на рубежах, разделяющих Польшу и Германию.
Все мероприятия по подготовке к военным действиям польское руководство проводило втайне от своих англо-французских союзников, учитывая их опасения, что решительные меры Варшавы могут подтолкнуть Германию к войне. Поэтому, когда 29 августа в Польше собрались объявить общую мобилизацию, Англия и Франция настояли на откладывании ее на 31 августа. Однако военное командование Польши 30 августа отдало приказ армиям и оперативным группам первого эшелона о занятии исходного положения. Благодаря скрытой мобилизации к утру 1 сентября удалось выполнить основные мероприятия мобплана на 70 %, но многие резервисты так и не смогли своевременно прибыть в свои части. Из-за различного рода задержек лишь около половины соединений польской армии успели выйти в районы оперативного предназначения, да и тем не хватило времени, чтобы полностью занять свои позиции. Однако польская авиация успела рассредоточиться на полевые аэродромы.
Во второй половине дня 28 августа Гитлер определил предварительный срок нападения — 1 сентября. Утром 31 августа он подтвердил срок начала боевых действий — на рассвете 1 сентября, а в 12.40 подписал «Директиву № 1 на ведение войны», в которой установил окончательное время нападения — 4.45 утра 1 сентября.
Непосредственным поводом к нападению Германии на Польшу послужил известный инцидент, организованный гитлеровцами в небольшом пограничном немецком городке Глейвице. Переодетые в польскую форму эсэсовцы вечером 31 августа захватили местную радиостанцию и передали в эфир антигерманское воззвание на польском языке. Через несколько минут они покинули место действия, оставив там трупы, одетые в польскую военную форму. На самом деле убитыми были, конечно, не поляки, а заключенные немецких концлагерей, которых немцы привезли с собой. Все это было шито белыми нитками, но нацисты мало заботились о правдоподобии, ведь 22 августа 1939 г. Гитлер вполне откровенно сказал своим генералам:
«Я дам вам пропагандистский повод для развязывания войны, а будет ли он правдоподобен — значения не имеет. Победителя потом не спросят, говорил он правду, или нет. Для развязывания и ведения войны важно не право, а победа. ‹…› Право — на стороне сильного» [196].
Германские ВВС в 4 часа 45 минут утра 1 сентября 1939 г. нанесли массированный удар по аэродромам, узлам коммуникаций и связи, экономическим и административным центрам Польши. В это же время учебный артиллерийский корабль (бывший броненосец) «Шлезвиг-Гольштейн», заранее прибывший в Данцигскую бухту, открыл огонь по польскому гарнизону на полуострове Вестерплятте из 280-мм орудий главного калибра. Одновременно сухопутные войска Германии перешли границу Польши.
Но боевые действия в Польше с самого начала стали развиваться совсем не так, как их спланировали в Берлине. На всех участках фронта поляки оказали яростное сопротивление и при первой возможности переходили в контратаки. Одной из них было суждено войти в историю. Она состоялась вечером первого дня войны на севере, в районе «польского коридора».
Там 18-й уланский полк из состава польской Поморской кавалерийской бригады противостоял подразделениям германской 20-й мд. Командир полка полковник К. Мастелаж увидел возможность незаметно обойти лесом позиции немецкой пехоты и ударить по ней с тыла. Имеющиеся в его распоряжении танкетки оказались неисправными, и он повел за собой два эскадрона, в которых насчитывалось около 250 бойцов, оставив остальные силы своего полка в обороне. Около 7 часов вечера поляки обнаружили на опушке леса втрое превосходящий их по численности немецкий пехотный батальон и, пользуясь внезапностью, бросились на него в конном строю в сабельную атаку. Решительным натиском уланы рассеяли вражескую пехоту, но, на их беду, туда вовремя подоспели несколько германских бронемашин. Неожиданно оказавшись под огнем их 20-мм автоматических пушек и пулеметов, конники были вынуждены ускакать обратно в лес, оставив на поле боя 20–25 убитых, включая своего храброго командира. На следующий день немцы привезли на место кровавой схватки двух итальянских корреспондентов и показали им трупы польских кавалеристов и их лошадей. Но вот рассказали они газетчикам отнюдь не правдивую историю боя, а пропагандистский вымысел, якобы эти уланы были убиты, пытаясь с саблями наголо атаковать немецкие танки. С легкой руки итальянцев миф о безграмотных и безрассудных поляках, незнакомых с техникой и методами современной войны, пошел гулять по всему миру и благополучно дожил до наших дней. Между тем его легко опровергнуть, ведь немецкие моторизованные дивизии в то время вообще не имели танков, так что в бою подразделений 20-й мд против 18-го уланского полка они участвовать не могли.
В то же время всем польским кавбригадам были приданы танкетки и бронемашины, поэтому их личный состав неплохо знал возможности бронетехники и способы борьбы с ней. И соответствующие средства для этой борьбы у них тоже имелись: в каждом польском кавалерийском полку со штатной численностью 842 человека состояли на вооружении 13 вполне эффективных для того времени противотанковых ружей и четыре противотанковые пушки [197]. Воевали кавалеристы, как правило, в пешем строю, лошадей использовали, главным образом, для маршей и дрались отважно и стойко. 18-й уланский полк 1 сентября в бою против численно превосходящего противника потерял до 40 % своего личного состава, но не вышел из сражения [198]. Вместе со всей Поморской кавалерийской бригадой он продолжал активными действиями упорно сдерживать натиск значительно превосходящих их в численности и вооружении немецких моторизованных частей, прикрывая отход главных сил армии «Поможе» из «польского коридора».
Генерал Гудериан воевал именно там во главе 19-го мк, в состав которого входили 3-я тд, 2-я и 20-я мд. Он тоже внес свой вклад в сотворение мифа, написав в своих мемуарах о том, как «польская Поморская кавалерийская бригада из-за незнания конструктивных данных и способов действий наших танков атаковала их с холодным оружием и понесла чудовищные потери». Тем не менее даже Гудериан в тех же мемуарах отметил весьма красноречивые факты, иллюстрирующие реальный эффект действий Поморской бригады. Например, «‹…› командир 2-й мотодивизии доложил после полуночи, что был вынужден отступить под натиском польской кавалерии». Гудериану пришлось лично выехать в войска, чтобы прекратить возникшую там панику [199]. 2-я мд наступала правее 20-й, с которой сражались уланы полковника Мастелажа. Вполне вероятно, что панические слухи об атакующих польских всадниках принесли туда разбежавшиеся солдаты того самого пехотного батальона, который попал под их удар.
Международные события также стали развиваться не по самому благоприятному для немцев сценарию. Вопреки надеждам и ожиданиям Гитлера в 9 часов утра 3 сентября английский посол предъявил германскому руководству ультиматум с требованием остановить агрессию против Польши до 11.00 и немедленно вывести войска с ее территории. Немцы проигнорировали ультиматум, и Англия в 11.15 того же дня объявила Германии войну. В 17.00 ее примеру последовала Франция, а несколько позже — и британские доминионы. 5 сентября в войну на стороне Германии выступила Словакия.
Поляки продолжали сражаться с большой самоотверженностью и отвагой, но этого оказалось недостаточно, чтобы остановить натиск подвижных войск немцев, поддержанных ударами авиации. Польская оборона была рассечена танковыми клиньями немцев, и войска были вынуждены отступать почти на всех участках фронта. Однако 9 сентября специально созданная группа в составе трех польских дивизий из района Кутно нанесла внезапный удар по растянутому боевому порядку 30-й немецкой пд, прикрывавшей левый фланг 8-й армии, наступающей на Лодзь (см. схему 2). Впервые с начала войны полякам удалось перейти в наступление и достичь некоторого успеха. Они навязали немцам сражение на р. Бзура. При этом возникла угроза выхода крупных кавалерийских масс в тыл прорвавшейся танковой группировке немцев, наступавшей с юга. По свидетельству генерала Манштейна, «обстановка для немецких войск в этом районе приняла характер кризиса. Попытки 8-й армии восстановить положение контратаками не принесли успеха» [200] План германского командования окружить и полностью уничтожить польскую армию западнее Варшавы не удался. Ее основные силы сумели избежать окружения, и отошли за Вислу, где польское командование рассчитывало перегруппировать свои силы и перейти в контрнаступление.
Героическая оборона полуостровов Вестерплятте и Хель, Гдыни и Варшавы вызвала восхищение всего мира, а битву на реке Бзура даже геббельсовский рупор — газета «Фёлькишер Беобахтер» — назвала «наиболее ожесточенной в истории». Советская пресса обо всем этом помалкивала. Напротив, из номера в номер все советские газеты отмечали, что поляки оказывают немцам лишь слабое сопротивление. Конечно, неожиданно сильный удар Германии потряс всю систему политического и военного руководства Польши. В первый же день войны польский президент И. Мосцицкий покинул Варшаву. 4 сентября началась эвакуация правительственных учреждений. На следующий день столицу покинуло и само правительство. В связи с реальной угрозой прорыва к Варшаве немецких танков поляки были вынуждены перенести свою ставку в Брест. Туда в ночь на 7 сентября выехал главнокомандующий польской армией маршал Эдвард Рыдз-Смиглы с большей частью офицеров главного штаба.
Дело в том, что с самого начала боевых действий настоящим бичом польского командования стала острейшая нехватка средств связи. По предвоенному плану связная рота, предназначенная для обслуживания польского главного штаба, должна была подготовиться к работе только на третий день войны. А в ее первый день поляки могли рассчитывать только на несколько телефонов, телеграфный аппарат и единственную радиостанцию. Да и та была очень неудобной для общего пользования, ведь ее приемник находился в личном убежище Рыдз-Смиглы, а передатчик вообще разместили подальше от штаба, в западном районе Варшавы Повонзки. Это было мерой предосторожности, чтобы не выдать немцам место расположения штаба. Чтобы решить наболевшую проблему связи, в форт Пилсудского, расположенный на юге столицы, срочно перебросили еще одну радиостанцию. Но большие размеры аппаратуры не позволяли спрятать ее в укрытие, и 2 сентября немецкие самолеты вывели из строя ее передатчик, как только он начал работать. После этого радиостанция могла работать только на прием. Неудивительно, что с самого начала войны начались хронические перебои в связи польского командования со своими армиями. Например, уже 2 сентября сорвались переговоры с армией «Краков», а на следующий день всякая связь с ней отсутствовала от полудня и до самой ночи. Прерывалась она в тот день и со всеми остальными польскими войсками. 4 сентября оборвалась связь с армиями «Познань» и «Краков», и почти целый день ее никак не могли восстановить. В довершение ко всему возникла реальная угроза прорыва к Варшаве немецких танков, и они действительно подошли к ней уже на следующие сутки после отъезда польского руководства.
Брест в качестве места развертывания ставки был выбран не случайно: по предвоенным планам Брестская крепость должна была стать командным пунктом всей польской армии в случае войны с СССР. Но проехать в тот ее форт, который начали переоборудовать для главкома, не удалось из-за состояния дорог, и командованию пришлось размещаться в совершенно не приспособленных для нормальной работы помещениях. Телефонную связь для Рыдз-Смиглы сумели наладить только через 12 часов после его прибытия в Брест, да и то только с армией «Люблин» и с командованием округа в Гродно. Позже ему удалось ненадолго связаться со штабом оперативной группы «Нарев». Срочно переброшенная на грузовиках из Варшавы в Брест радиостанция оказалась бесполезной, ведь шифры к ней отправили отдельно, по железной дороге. Когда же они, наконец, прибыли, эту радиостанцию постигла та же печальная судьба, что и предыдущую, из форта Пилсудского. Она тоже не поместилась в укрытии, и немцы разбомбили ее передатчик, едва он начал работать. В результате и у этой радиостанции остался работоспособным только приемник. К счастью, ей на смену сумели быстро раздобыть коротковолновую флотскую радиостанцию.
Во время всех этих перипетий польской армией пару дней фактически руководил не ее официальный главнокомандующий Рыдз-Смиглы, а начальник главного штаба генерал Вацлав Стахевич, который с небольшой группой офицеров временно остался в Варшаве. Эта горстка людей буквально валилась с ног от усталости, пытаясь наладить хоть какое-то управление войсками, и 9 сентября тоже выехала в Брест. Постоянные налеты немецкой авиации вынудили 10 сентября перебросить польскую ставку во Владимир-Волынский, 13 сентября — в Млынов, а 15 сентября — в Коломыю. Потеря управления войсками в условиях количественного и качественного превосходства вермахта, безраздельно владеющего инициативой и господством в воздухе, несмотря на мужество солдат и офицеров польской армии, поставили страну на грань катастрофы.
ВТОРЖЕНИЕ СОВЕТСКИХ ВОЙСК НА ТЕРРИТОРИЮ ПОЛЬШИ
В Москве внимательно следили за развитием событий в Европе, рассчитывая использовать их в своих интересах. Участие СССР в войне с Польшей приложенным к пакту Молотова-Риббентропа секретным протоколом не предусматривалось. Восточные районы Польши отходили к нему без всяких усилий с его стороны, только за благожелательный к немцам нейтралитет в разгоравшейся Второй мировой войне. Но явная угроза развертывания военных действий в непосредственной близости от западной границы СССР потребовала принятия соответствующих мер по повышению боевой готовности РККА. Телеграфное агентство Советского Союза (ТАСС) 30 августа опубликовало сообщение о том, что «‹…› ввиду обострения положения в восточных районах Европы и ввиду возможности всяких неожиданностей советское командование решило усилить численный состав гарнизонов западных границ СССР».
Но в Красной Армии еще раньше начали скрытно проводить мероприятия по усилению ее боевого состава. С подписанием пакта и готовящимся выступлением Германии против Польши осуществление этих мер было ускорено. В органах местного военного управления (военкоматах) и в войсковых частях проверялся и уточнялся учет приписного личного состава, лошадей, автотранспорта и тракторов. В военных округах активизировалась работа по подбору кадров, предназначенных для вновь развертываемых частей и соединений. Отпуска и длительные командировки военнослужащих, вывод войск в лагеря, а артиллерии на полигоны, о чем просили некоторые командующие и командиры, были запрещены.
В августе 1939 года началось скрытое развертывание группировки войск в граничащих с Польшей военных округах, которая усиливалась артиллерией и частями других родов войск. В соответствии с мобпланом на случай войны на базе некоторых частей предусматривалось развернуть несколько аналогичных структур. Для обеспечения перехода войск со штатов мирного на штаты военного времени был создан неприкосновенный запас (НЗ). Его размеры зависели от установленного Генеральным штабом коэффициента кратности развертывания. Например, если он равнялся трем («тройчатка»), то с объявлением мобилизации данная войсковая часть развертывалась в три аналогичные структуры. Так, в Белорусском военном округе (БВО) на базе трех дивизий (33, 62-я и 29-я сд) тройного развертывания было развернуто девять новых дивизий и одно управление 24-го стрелкового корпуса. Кроме того, была восстановлена убывшая на восток 37-я сд [201]. Укомплектование вновь сформированных частей командными кадрами было в основном осуществлено за счет перемещения наиболее подготовленных командиров на одну ступень выше. При этом возникли сложности в отношении комплектования управлений соединений. В новые соединения пришлось откомандировать из существующих штабов корпусов и дивизий, а частично и из штабов армий значительное количество штабных работников. В результате были ослаблены основные штабы, в отделах которых зачастую осталось по 1–2 кадровых командира, что впоследствии отрицательно сказалось на их работе.
Согласно утвержденному в августе 1939 г. плану оргмероприятий, в составе артиллерии РГК предусматривалось иметь 17 артполков большой мощности (б/м) по 36 203-мм гаубиц с численностью личного состава в каждом 1374 человека. Все они были полками тройного развертывания. То есть при объявлении общей мобилизации количество таких полков увеличивалось до 51. Достигалось это за счет сокращения в полках военного времени четвертых дивизионов и соответствующего уменьшения количества орудий в полку до 18. В целях обеспечения развертывания в «базовых» частях заблаговременно сосредоточивалось необходимое количество вооружения, запасов всех видов, готовились соответствующие кадры.
Например, в 120-м гап б/м РГК Харьковского военного округа по штату числилось почти в 1,5 раза больше младших командиров, чем в обычной линейной части (за счет сверхсрочников). В августе 1939 г. на базе дивизионов этого полка были развернуты два новых гаубичных полка: 375-й, который получил на вооружение 152-мм гаубицы, и 120-й, которому достались 203-мм гаубицы «Мидвэйл-VI» (тип VI) образца 1916 г. Эти гаубицы состояли на вооружении старой русской армии. После сформирования эти части были переброшены по железной дороге в состав Белорусского военного округа. В то же время в Харьковском военном округе до середины 1940 г. продолжал существовать 120-й артполк, который использовался для подготовки кадров для других артчастей б/м РГК.
Однако, как показал опыт, при развертывании из одного артполка трех новых степень их готовности к выполнению боевых задач резко снижалась. Например, развернутый в связи с назревающими событиями 350-й артполк б/м РГК непосредственно перед отправкой в состав Белорусского особого военного округа получил на вооружение новые 203-мм гаубицы Б-4. Приемку орудий осуществляли прямо на железнодорожных платформах. Большая часть командного состава полка новой матчасти и вопросов ее применения не знала, не говоря уж об остальном личном составе. Поэтому в дальнейшем от «тройчатки» отказались, так как обеспечить такое количество полков орудиями, средствами тяги и другим имуществом, а также подготовленными специалистами было тогда не по силам.
В связи с началом военных действий между Германией и Польшей в СССР было ускорено выполнение ранее намеченных мероприятий по повышению боевой готовности войск приграничных округов. С 20 часов 2 сентября во всех погран-отрядах на советско-польской границе объявили боевую готовность и ввели режим ее усиленной охраны. Нарком обороны СССР 4 сентября отдал приказ о задержке на один месяц увольнения в запас красноармейцев и младших командиров в войсках Ленинградского, Московского, Калининского, Харьковского военных округов, БОВО и КОВО (этот приказ касался 310,6 тыс. человек). Одновременно был осуществлен призыв на учебные сборы приписного состава частей ПВО в четырех военных округах (ЛВО, КалВО, БОВО и КОВО), что позволило увеличить их состав на 26 014 человек.
7 сентября 1939 г. с 7 часов утра части семи военных округов (к перечисленным выше шести добавился Орловский) получили приказ начать «Большие учебные сборы» (далее — БУС) с вызовом приписного состава во все войсковые части и учреждения округов. Началась скрытая мобилизация военнообязанных, лошадей и техники из народного хозяйства. Отмобилизование частей проводилось в соответствии с положениями мобилизационного плана Красной Армии на 1938–1939 гг. МП-22, утвержденного Комитетом обороны 29 ноября 1937 года. Однако в некоторых соединениях скрытая мобилизация началась раньше под видом проверки реальности мобпланов. Так, отмобилизование 121-й и 143-й стрелковых дивизий за счет кадра 33-й сд БОВО началось еще 5 сентября и закончилось 15-го [202].
Председателям правительства союзных и автономных республик и соответствующих облисполкомов было указано, что войсковые части, расположенные на их территории, привлекают на учебные сборы приписной состав, автотранспорт, лошадей и обоз и что им необходимо оказать всемерное содействие. Одновременно было разъяснено, что вызов приписников производится строго по повесткам без опубликования в печати. Как мы убедимся далее, чрезмерная скрытность сыграла плохую шутку с укомплектованием частей, вошедших в состав действующей армии, особенно тыловых и частей обеспечения.
8 официальной советской истории Второй мировой войны фарисейски утверждается, что «СССР, несмотря на враждебное к нему отношение буржуазно-помещичьего правительства Польши, предпринял шаги к оказанию помощи соседу, попавшему в столь трудное положение» [203]. И в чем же заключалась эта помощь? Польше предложили приобретать у Советского Союза крайне необходимые ей товары, в частности санитарные материалы. Одновременно советское руководство отказало полякам в военных поставках, сославшись на объявленную СССР политику нейтралитета. Транзит военных материалов в Польшу из других стран через советскую территорию тоже был запрещен.
Документы свидетельствуют, что политические руководители Германии и СССР в канун и с началом гитлеровской агрессии работали в тесном контакте. О том, как на самом деле соблюдалась советским руководством политика нейтралитета, свидетельствуют следующие факты. Уже в первый день войны в 11 часов германское посольство в Москве, сообщив Молотову о ее начале и о присоединении Данцига к Германии, тут же передало просьбу начальника генштаба германских ВВС. Немцы просили, чтобы радиостанция в Минске во время передач своей программы как можно чаще повторяла слово «Минск», которое летчики люфтваффе могли использовать в качестве радиомаяка. Советская сторона дала согласие на это, отклонив другое немецкое предложение о передаче с этой целью специальных позывных.
Большое количество торговых и грузопассажирских судов Германии к моменту вступления Англии в войну находилось в море или в иностранных портах. Это означало их неминуемую гибель, так как англичане не упустили бы возможность их перехвата при попытке вернуться в свою страну. Советское правительство и здесь пошло навстречу Германии и согласилось на их заход в Мурманск. Все немецкие суда в Северной Атлантике получили приказ следовать в этот незамерзающий порт, придерживаясь как можно более северного курса. В первые дни войны этим разрешением воспользовалось 18 германских судов, в числе которых был самый большой и самый быстроходный немецкий океанский лайнер «Бремен». Москва также гарантировала последующую транспортировку их грузов в Ленинград, а затем в Германию.
После вступления в войну Англии и Франции быстрота операции по разгрому Польши приобрела еще большее значение. Гитлер более всего опасался войны на два фронта. Опасность перехода в наступление французской армии на Рурский индустриальный район, ключевой для экономики Германии, была вполне реальной. Поэтому важно было не допустить затягивания боевых действий в Польше. Германское посольство в Москве сделало попытку прощупать намерения СССР относительно возможного выступления Красной Армии против Польши. Вечером 3 сентября Риббентроп через германского посла в Москве Шуленбурга впервые предложил советскому руководству послать свои войска в Польшу:
«Мы безусловно надеемся окончательно разбить польскую армию в течение нескольких недель. Затем мы удержим под военной оккупацией районы, которые, как было установлено в Москве, входят в германскую сферу интересов. Однако понятно, что по военным соображениям нам придется затем действовать против тех польских военных сил, которые к тому времени будут находиться на польских территориях, входящих в русскую сферу интересов.
Пожалуйста, обсудите это с Молотовым немедленно и посмотрите, не посчитает ли Советский Союз желательным, чтобы русская армия выступила в подходящий момент против польских сил в русской сфере интересов и, со своей стороны, оккупировала эту территорию. По нашим соображениям, это не только помогло бы нам, но также, в соответствии с московскими соглашениями, было бы и в советских интересах» [204].
Через 2 дня Молотов осторожно ответил на этот запрос:
«Мы согласны с вами, что в подходящее время нам будет совершенно необходимо начать конкретные действия. Мы считаем, однако, что это время еще не наступило. Возможно, мы ошибаемся, но нам кажется, что чрезмерная поспешность может нанести нам ущерб и способствовать объединению наших врагов» [205].
Сталин рассчитывал, что война в Европе будет столь же долгой и жестокой, как и война 1914–1918 гг., и продолжал последовательно проводить все ту же политику выжидания. Об этом убедительно свидетельствуют его слова, изложенные в дневниковой записи Генерального секретаря исполкома Коминтерна Г.М. Димитрова. Он сделал ее 7 сентября 1939 г., - сразу после встречи в Кремле со Сталиным, Молотовым и Ждановым:
«‹…› — Война идет между двумя группами капиталистических стран (бедные и богатые в отношении колоний, сырья и т. д.)
За передел мира, за господство над миром! «‹…› — Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга.
— Неплохо, если руками Германии было расшатано положение богатейших капиталистических стран (в особенности Англии).
- Гитлер, сам этого не понимая и не желая, расшатывает, подрывает капиталистическую систему.
‹…› Мы можем маневрировать, подталкивать одну сторону против другой, чтобы лучше разодрались.
— Пакт о ненападении в некоторой степени помогает Германии.
— Следующий момент подталкивать другую сторону.
— Коммунисты капиталистических стран должны выступать решительно против своих правительств, против войны» [206].
Казалось бы, обычное заявление государственного деятеля о войне, разразившейся между потенциальными врагами своей страны. Необычность его заключается в том, что оно скрывалось от общественности тогда и после окончания Второй мировой войны, так как противоречило мифу о миролюбивой политике Советского Союза. Это заявление Сталина вполне перекликается с известным публичным и весьма откровенным заявлением сенатора США Г. Трумэна, которое он сделал 23 июня 1941 г. о войне Германии против СССР:
«Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если выигрывать будет Россия, то нам следует помогать Германии, и, таким образом, пусть они убивают как можно больше, хотя я не хочу победы Гитлера ни при каких обстоятельствах» (выделенную часть фразы сенатора у нас в годы «холодной войны», как правило, опускали. — Авт.)[207]. Это заявление Трумэна советская пропаганда (а кое-кто и сейчас) использовала, где надо и не надо, как пример величайшего по наглости цинизма.
Охарактеризовав Польшу как фашистское государство, Угнетающее другие народности, Сталин заявил, что «уничтожение этого государства в нынешних условиях означало бы одним буржуазным фашистским государством меньше! Что плохого было бы, если в результате разгрома Польши мы распространим социалистическую систему на новые территории и население» [208]. Зарубежные компартии получили в первой половине сентября соответствующую директиву Коминтерна, в которой отмечалось, что «настоящая война — империалистическая, в которой одинаково повинна буржуазия всех воюющих государств». Поэтому рабочий класс и тем более компартии не могут поддерживать эту войну. Тем более «международный пролетариат не может ни в коем случае защищать фашистскую Польшу, отвергшую помощь Советского Союза, угнетающую другие национальности» [209].
А Гитлер был заинтересован в том, чтобы советские войска вторглись в Польшу как можно скорее: это облегчало выполнение задач немецкими войсками и приближало их победу. Кроме того, он надеялся, что выступление СССР автоматически сделает его союзником Германии, так как Англия и Франция вынуждены будут объявить войну и Советскому Союзу. В этом направлении германской стороной дополнительно был предпринят целый ряд шагов, в том числе и ложное сообщение 8 сентября о взятии немцами Варшавы. В ответ на это заявление Молотов попросил германское посольство в Москве передать его поздравления и приветствия германскому правительству и в тот же день заверил посла Шуленбурга, что советские военные действия начнутся в течение ближайших дней [210].
На следующий день Военные советы БОВО и КОВО получили приказ к исходу 11 сентября 1939 г. скрытно сосредоточить войска вблизи границы и быть готовыми к решительному наступлению с целью молниеносным ударом разгромить противостоящие войска противника. В частности, 4-я армия должна была действовать в направлении Барановичи и к исходу 13 сентября выйти на фронт Снов-Жиличи. Однако вскоре стало известно, что Варшава немцами не занята, а на франко-германской границе началось продвижение французских войск к «линии Зигфрида». К тому же выяснилось, что на отмобилизование и развертывание советских войск, предназначенных для «освобождения» братских народов Западной Белоруссии и Западной Украины, потребовалось больше времени, чем планировалось. Поэтому приказ не был доведен до войск, а время перехода госграницы отложено на неопределенный срок.
В Польше на случай войны с СССР был разработан оперативный план «Wschod» («Восток»), в котором довольно точно была вскрыта группировка наших войск в приграничных округах, в том числе количество стрелковых, кавалерийских и танковых корпусов. Количество танков на вооружении РККА поляки оценивали в 19 300 штук [211]. Довольно близкое к истине предположение, ведь до 1939 г. в Красную Армию было поставлено 22 590 танков, а в 1939 г. — еще 3034 [212]. Вообще, у поляков была хорошая разведка, на счету которой числилось немало достижений. Скажем, в разгадывание секрета немецкой шифровальной машины «Энигма» они внесли очень существенный вклад. Вот только поляки и представить себе не могли, что СССР и Германия у них за спиной сговорятся. Впрочем, не только они.
В СССР в довоенные годы Польша постоянно рассматривалась как серьезный вероятный противник. Ее вооруженные силы тщательно изучались, составлялись соответствующие планы, комсостав в обязательном порядке заставляли учить польский язык. Проводились командно-штабные и войсковые учения различного уровня, в том числе и с боевой стрельбой. Преподаватель огневой подготовки Ленинградского пехотного училища, заслуженный мастер спорта по пулевой стрельбе Н.В. Богданов участвовал в одном из них, носившем опытный характер. Против наступающей усиленной польской пехотной роты выставили две пары снайперов. Противника обозначали 129 мишеней точно по штату роты — от ее командира до последнего подносчика патронов. В короткий срок наши снайперы поразили свыше 90 % мишеней.
Но в связи с начавшейся войной польские вооруженные силы почти в полном составе были задействованы против немцев. Поэтому для Красной Армии польская армия уже не представляла собой серьезного противника, и можно было смело начинать вторжение, не дожидаясь полного развертывания и сосредоточения всей группировки советских войск. Но Сталин тянул с выступлением — выгоднее было наблюдать за ходом боевых действий со стороны. Тем более что скрытая мобилизация действительно проходила медленно и не организованно. Однако главная причина промедления была иной: Сталин ни в коем случае не хотел в результате неосмотрительных действий оказаться вовлеченным в войну слишком рано. Поэтому он и выжидал подходящего предлога для вступления в Польшу.
В 16 часов 10 сентября Молотов пригласил к себе Шуленбурга и заявил, что Красная Армия застигнута врасплох быстрыми успехами вермахта в Польше и еще не готова к действиям. Советские военные власти рассчитывали на несколько недель подготовки и поэтому оказались в трудном положении. При этом Молотов сообщил Шуленбургу, что уже мобилизовано более трех миллионов человек. Коснувшись политической стороны дела, он отметил, что «советское правительство намеревалось воспользоваться дальнейшим продвижением германских войск и заявить, что Польша разваливается на куски и что вследствие этого Советский Союз должен прийти на помощь украинцам и белорусам, которым угрожает Германия. Этот предлог представит интервенцию Советского Союза благовидной в глазах масс и даст Советскому Союзу возможность не выглядеть агрессором» [213].
А сроки перевода многих частей на штаты военного времени действительно не выдерживались. Приписной состав прибывал в части с опозданием и не в полном составе: среди учтенных приписников оказалось слишком много «мертвых душ». В ходе мобилизации выявилась слабая и несогласованная работа военкоматов. Во многих из них переучет военнообязанных не проводился с 1927 г. К тому же многие призывники не соответствовали заявленным военно-учетным специальностям (ВУС). В первую очередь это касалось наиболее квалифицированных специалистов. В неудовлетворительном состоянии оказался и учет лошадей, повозок, упряжки и автотранспорта. Многие недостатки в работе военкоматов объяснялись проведенными в 30-е годы арестами специалистов, объявленных «вредителями» и «врагами народа». При этом нарушилась преемственность в сложной и трудоемкой работе.
Хуже всего оказалось положение с автотракторной техникой, прибывавшей из народного хозяйства. Автомашины и трактора в стране подлежали строгому учету, и руководители предприятий и хозяйств имели соответствующие предписания на случай объявления мобилизации. Но эксплуатация автотракторной техники в народном хозяйстве была налажена из рук вон плохо, своевременный текущий и восстановительный ремонт техники, приписанной для поставки в войсковые части в случае мобилизации, не был налажен. Директора МТС и автохозяйств преступно отнеслись к выполнению мобплана, отправив в части негодные по своему техническому состоянию и неукомплектованные инструментом автомашины и трактора, оставив в хозяйстве наименее изношенные. Мобилизованные водители, оправдываясь, утверждали, что их послали на сборы, чтобы оттуда направить на капитальный ремонт.
О проблемах в этом отношении знали. Еще в конце ноября 1938 г. в своем выступлении на Военном совете при наркоме обороны СССР командир 5-го мехкорпуса М.П. Петров доложил о результатах одного из учений своего соединения:
«При наличии 60 % материальной части мы по боевой тревоге смогли поднять только 25 % части. Узким местом оказались наши тылы. Поступившие от народного хозяйства транспортные машины в большинстве своем оказались негодными. Не было рессор, шин, а некоторые поступившие машины были с деревянными колесами, обмотанными сеном» [214].
Была создана комиссия, которой было поручено к 15 февраля 1939 г. представить перечень конкретных мероприятий по исправлению обнаруженных недостатков [215]. Но такую сложную проблему в короткие сроки решить было невозможно. Ее не решили и к началу войны.
Особенно сложное положение создалось в артполках, переведенных на мехтягу. В сентябре 1939 г. приходилось наблюдать, как обширная площадь посреди военного городка 184-го гап в г. Клинцы вдруг оказалась заставленной тракторами различных марок, в основном Челябинского тракторного завода (ЧТЗ). Значительная часть их требовала среднего и даже капитального ремонта. Ремонтники целыми днями прямо на месте пытались их реанимировать, но не хватало запчастей и инструмента. В результате в артиллерийских полках на мехтяге пришлось использовать трактора различных систем, которые к тому же работали на различных видах горючего. В связи с нехваткой резины для автотранспорта нарком обороны 10 сентября был вынужден просить правительство разбронировать в военных округах, проводящих БУС, 50 % резервов резины для обеспечения автомашин, поступающих из народного хозяйства (около 8 тыс. комплектов), что все равно было явно недостаточно.
11 сентября на базе БОВО и КОВО были сформированы и развернуты управления Белорусского фронта во главе с командармом 2 ранга М.П. Ковалевым и Украинского фронта, которым командовал командарм 1 ранга С.К. Тимошенко. К проведению мероприятий по БУС были привлечены управления 22 стрелковых, 5 кавалерийских и 3 танковых корпусов, 98 стрелковых и 14 кавалерийских дивизий, 28 танковых и 3 мотострелковые бригады [216]. Всего в Красную Армию и флот было призвано 2 610 136 человек, 634 тыс. лошадей, 117,4 тыс. автомашин и 18,9 тыс. тракторов [217]. Это позволило к 15 сентября сформировать на базе ранее существующих армейских групп шесть армий. В составе Белорусского фронта: 3-ю (командующий — комкор В.И. Кузнецов), 4-ю (комдив В.И. Чуйков) и 11-ю (комдив Н.В. Медведев), а также конно-механизированную группу (КМГ) (комкор В.И. Болдин). Кроме того, из управления МВО фронту было передано управление 10-й армии (комкор И.Г. Захаркин). В составе Украинского фронта были сформированы 5-я (комдив И.Г. Советников), 6-я (комкор Ф.И. Голиков) и 12-я (командарм 2 ранга И.В. Тюленев) армии.
Для бесперебойного снабжения вновь сформированных объединений пришлось разбронировать мобилизационные запасы продовольствия и хлебофуража. С 18.00 12 сентября в целях обеспечения перевозок личного состава и запасов материальных средств на железных дорогах европейской части страны ввели в действие воинский график, соответственно сократив гражданские перевозки. На ряд железных дорог были назначены уполномоченные Совнаркома по выгрузке грузов. Тем не менее железные дороги плохо справлялись с перевозками, и график был сорван. Отчасти поэтому одновременно с началом вторжения железнодорожная охрана НКВД в задействованных округах была переведена на военное положение.
14 сентября Молотов заявил Шуленбургу, что, учитывая политическую мотивировку советской акции (падение Польши и защита русских «меньшинств»), было бы крайне важно не начинать действовать до того, как падет административный центр Польши — Варшава. В связи с этим он попросил, чтобы ему как можно более точно сообщили, когда можно рассчитывать на захват Варшавы. Но Риббентроп продолжал настойчиво запрашивать советского наркома иностранных дел Молотова о сроке вступления Красной Армии в Польшу. 15 сентября он пишет Шуленбургу:
«1. Уничтожение польской армии, как это следует из обзора военного положения от 14 сентября, который уже был Вам передан, быстро завершается. Мы рассчитываем занять Варшаву в течение ближайших нескольких дней.
2. Мы уже заявляли советскому правительству, что мы считаем себя связанными разграниченными сферами интересов, согласованными в Москве и стоящими обособленно от чисто военных мероприятий, что конечно же также распространяется и на будущее.
3. Из сообщения, сделанного Вам Молотовым 14 сентября, мы заключили, что в военном отношении советское правительство подготовлено, и что оно намерено начать свои операции уже сейчас. Мы приветствуем это.
Советское правительство, таким образом, освободит нас от необходимости уничтожать остатки польской армии, преследуя их вплоть до русской границы ‹…› (выделено нами. — Авт.).
4. С целью политической поддержки выступления советской армии мы предлагаем публикацию совместного коммюнике следующего содержания:
«Ввиду полного распада существовавшей ранее в Польше формы правления, имперское правительство и правительство СССР сочли необходимым положить конец нетерпимому далее политическому и экономическому положению, существующему на польских территориях. Они считают своей общей обязанностью восстановление на этих территориях, представляющих для них [Германии и СССР] естественный интерес, мира и спокойствия и установления там нового порядка путем начертания естественных границ и создания жизнеспособных экономических институтов».
5. Предлагая подобное коммюнике, мы подразумеваем, что советское правительство уже отбросило в сторону мысль, выраженную Молотовым в предыдущей беседе с Вами, что основанием для советских действий является угроза украинскому и белорусскому населению, исходящая со стороны Германии. Указание мотива такого сорта — действие невозможное (выделено нами. — Авт.). Он прямо противоположен реальным германским устремлениям, которые ограничены исключительно хорошо известными германскими жизненными интересами. Он также противоречит соглашениям, достигнутым в Москве, и, наконец, вопреки выраженному обеими сторонами желанию иметь дружеские отношения, представит всему миру оба государства как врагов.
6. Поскольку военные операции должны быть закончены как можно скорее в связи с наступающим временем года, мы будем благодарны, если советское правительство назначит день и час, в который его войска начнут наступление‹…› С целью необходимой координации военных операций ‹…› мы предлагаем по воздуху собрать совещание в Белостоке ‹…›» [218].
Таким образом, попытка Москвы объяснить свое вмешательство германской угрозой белорусскому и украинскому населению вызвала резко негативную реакцию Берлина. Забегая несколько вперед, отметим, что и в этом отношении пришлось пойти на уступки немцам.
14 сентября советские войска получили приказ о наступлении с соответствующими изменениями по времени выполнения боевых задач. Несмотря на многочисленные трудности, войска обоих фронтов к 15 сентября в основном завершили мобилизацию и сосредоточились в исходных районах у границы с Польшей. В ночь на 15 сентября командование и штаб БОВО переехали из Смоленска в Минск. В 4.20 15 сентября Военный совет Белорусского фронта издал боевой приказ № 01.
К этому времени в состав 4-й армии, которой предстояло действовать на брестском направлении, были включены 8, 143, 55-я и 122-я сд, 29-я и 32-я танковые бригады, 120-й и 350-й гап б/м РГК, 5-й дивизион бронепоездов (БЕПО). Армию поддерживал 4-й истребительный авиаполк [219]. Но в исходные районы для наступления в 4-й армии вышли только 8-я и 143-я сд, 29-я и 32-я танковые бригады, которым предстояло действовать в первом эшелоне. По данным разведки 4-й армии, полоса до р. Щара польскими войсками не была занята, а батальоны погранохраны по своей боевой выучке и боеспособности слабы и серьезного сопротивления оказать не в состоянии. Поэтому считалось, что сил первого эшелона достаточно, чтобы разгромить в короткие сроки подразделения пограничной стражи и захватить подготовленные польские укрепрайоны до занятия их полевыми войсками. Аналогичное положение было и в полосе действий других армий обоих фронтов.
Гитлер продолжал настойчиво подталкивать Сталина к скорейшему вступлению в войну. В тексте срочной телеграммы Риббентропа, полученной в Москве 15 сентября, говорилось: «Если не будет начата русская интервенция, неизбежно встанет вопрос о том, не создастся ли в районе, лежащем к востоку от германской зоны влияния, политический вакуум» [220]. Но немцы не ограничивались только дипломатическими шагами: во второй половине дня 14 сентября немецкий 19-й мк Г. Гудериана овладел городом Брест. 15 сентября командование группы армий «Север» отдало приказ передовым частям корпуса выйти в район Слоним-Барановичи. Последний находился всего в 50 км от советско-польской границы. 16 сентября соединения 3-й армии, наступавшие с севера, в районе Влодавы соединились с войсками 10-й армии, замкнув кольцо окружения основных сил польской армии восточнее Варшавы. Польский гарнизон Брестской крепости под командованием генерала К. Плисовского некоторое время продолжал отбивать немецкие атаки, но, понеся тяжелые потери, в ночь на 17 сентября был вынужден оставить цитадель и уйти в сторону Тересполя. Утром немецкая разведка обнаружила отсутствие противника, и немцы заняли Брестскую крепость. Попутно передовые части корпуса Гудериана продвинулись к ст. Жабинка (26 км восточнее Бреста), где с ходу разгромили польскую танковую часть во время разгрузки ее танков с железнодорожных платформ. Линия наибольшего продвижения германских войск проходила восточнее городов Белосток, Брест, Львов (см. схему 2).
Прозрачные намеки Берлина, подкрепленные решительными действиями германских войск, Москвой были поняты. Вечером 16 сентября Молотов сообщил Шуленбургу о решении советского правительства вмешаться в польские дела. В тот же день Шуленбург срочной телеграммой № 371 доложил о беседе с Молотовым в Берлин:
«‹…› Молотов заявил, что военная интервенция Советского Союза произойдет, вероятно, завтра или послезавтра. Сталин в настоящее время консультируется с военными руководителями, и этим вечером он, в присутствии Молотова, укажет мне день и час советского наступления.
Молотов добавил, что ‹…› в совместном коммюнике уже более нет нужды; советское правительство намерено мотивировать свои действия следующим образом: польское государство распалось и более не существует, поэтому аннулируются все соглашения, заключенные с Польшей; третьи державы могут попытаться извлечь выгоду из создавшегося хаоса; Советский Союз считает своей обязанностью вмешаться для защиты своих украинских и белорусских братьев и дать возможность этому несчастному населению трудиться спокойно» [221].
Молотов был вынужден согласиться с тем, что планируемый советским правительством предлог для вторжения содержал в себе ноту, обидную для чувств немцев, и решил объясниться:
«‹…› принимая во внимание сложную для советского правительства ситуацию, не позволять подобным пустякам вставать на нашем пути, советское правительство, к сожалению, не видело какого-либо другого предлога, поскольку до сих пор Советский Союз не беспокоился о своих меньшинствах в Польше (выделено авт.) и должен был, так или иначе, оправдать за границей свое теперешнее вмешательство» [222].
В порядке пропагандистского обеспечения планируемой акции газета «Правда» в этот же день поместила статью А.А. Жданова, в которой главными причинами поражения Польши назывались угнетение украинского и белорусского национальных меньшинств. В советской прессе была усилена антипольская кампания. Утверждалось, что Польша фактически оккупирована, и неизвестно, где находится ее правительство. «Может возникнуть вопрос, — вопрошала редакция советского официоза, — почему польская армия не оказывает немцам никакого сопротивления? Это происходит потому, что Польша не является однонациональной страной. Только 60 % населения составляют поляки, остальную же часть — украинцы, белорусы и евреи ‹…›. Одиннадцать миллионов украинцев и белорусов жили в Польше в состоянии национального угнетения ‹…›. Польское правительство проводило политику насильственной полонизации ‹…›». Поэтому, мол, никто и не хочет сражаться за такую страну. По линии политорганов РККА были приняты меры по подготовке личного состава войск в соответствующем духе. Для этого увеличили тиражи красноармейских газет в округах, проводящих БУС, и центральных газет для распространения в частях
В 2 часа ночи 17 сентября Шуленбурга принял Сталин и в присутствии Молотова и Ворошилова заявил, что Красная Армия в 6 часов утра перейдет границу с Польшей. Сталин просил Шуленбурга передать в Берлин, чтобы немецкие самолеты не залетали восточнее линии Белосток — Брест — Львов, и зачитал ноту, подготовленную для передачи польскому послу в Москве. В первоначальном тексте официальной советской ноты ввод Красной Армии в Польшу обосновывался тем, что над тамошними украинцами и белорусами нависла угроза оказаться под ярмом «польских панов в условиях фашистского оккупационного режима» [223].
Но германскому послу Шуленбургу, которому Сталин зачитал эту ноту еще до ее опубликования, такая формулировка показалась неприемлемой. В ответ на возражения Шуленбурга Сталину пришлось в последний момент изменить ноту, чтобы сделать ее текст подходящим для немцев. После сталинской правки он стал таким: «Советское правительство не может также безразлично относиться к тому, чтобы единокровные украинцы и белорусы, проживающие на территории Польши, брошенные на произвол судьбы, остались беззащитными». Кроме этого, для удовлетворения запросов германского посла подобным образом были переработаны еще два пункта ноты [224]. Таким образом, советская версия причин, по которым Красная Армия перешла польскую границу, была согласована лично Сталиным с Шуленбургом и отредактирована в соответствии с его пожеланиями. Германский посол в своем докладе в Берлин отметил:
«‹…› 3ачитанный мне проект содержал три пункта, для нас неприемлемых. В ответ на мои возражения Сталин с предельной готовностью изменил текст так, что теперь нота вполне нас удовлетворяет» [225].
В 3.15 утра 17 сентября эта нота была вручена польскому послу Гржибовскому. В ней утверждалось, что:
«‹…› Польско-германская война выявила внутреннюю несостоятельность Польского государства. ‹…› Варшава, как столица Польши, не существует больше. Польское правительство распалось и не проявляет признаков жизни. Это значит, что Польское государство и его правительство фактически перестали существовать. Тем самым прекратили свое действие договоры, заключенные между СССР и Польшей. Предоставленная самой себе и оставленная без руководства, Польша превратилась в удобное поле для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для СССР. Поэтому, будучи доселе нейтральным, советское правительство не может более безразлично относиться к этим фактам ‹…›. Советское правительство не может также безразлично относиться к тому, чтобы единокровные украинцы и белорусы, проживающие на территории Польши, брошенные на произвол судьбы, остались беззащитными.
Ввиду такой обстановки Советское правительство отдало распоряжение Главному командованию Красной Армии дать приказ войскам перейти границу и взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии» [226].
Не все в этой ноте соответствовало истине. Скажем, польское правительство находилось в местечке Куты вблизи румынской границы и все еще отдавало приказы своим войскам. Да и столица Польши полностью была захвачена немцами только 27 сентября. А вот как подавалась советским людям сложившаяся ситуация в официальной советской истории войны:
«В этих условиях Советское правительство вынуждено было осуществить дипломатические и военные акции, чтобы защитить население Западной Украины и Западной Белоруссии от фашистского порабощения. ‹…› и предотвратить дальнейшее продвижение гитлеровской агрессии на восток» [227]. Именно эта версия, убранная из советской ноты Сталиным в угоду немецким требованиям, до сих пор в ходу у некоторых публицистов…
К исходу 16 сентября группировка войск Белорусского и Украинского фронтов насчитывала 15 корпусов (8 стрелковых, 5 кавалерийских и 2 танковых) в составе 34 дивизий (из них стрелковых — 21, кавалерийских — 13), 16 танковых и 2 моторизованных бригад и Днепровскую военную флотилию (ДВФ) [228].Численность группировки на 17 сентября показана в таблице 3.2.
Следует учитывать, что к моменту вторжения состав танковых частей был меньше штатного. Так, на 15.09.41 г. в 32-й легкой тбр было 228 танков и самоходных установок, в том числе: 198 танков Т-26, 4 Т-37, 9 Т-38, 13 БХМ (боевых хим-машин) и 4 СУ-5; в 29 тбр — 172, всего 400 танков. В каждой бригаде было звено самолетов для связи и разведки — 3 У-2.
В составе ВВС фронтов с учетом перебазированных на их территорию 1-й, 2-й и 3-й авиационных армий особого назначения насчитывалось 3298 самолетов [230].
Подсчитывать соотношение в силах и средствах не имеет смысла: основные силы польской армии сражались против немцев.
В 5.00 17 сентября войска двух фронтов, не дожидаясь полного сосредоточения, передовыми соединениями подвижных войск (танковых и кавалерийских) перешли границу Польши на всем ее протяжении от Полоцка до Каменец-Подольска. Спецгруппы пограничников и передовые отряды дивизий первого эшелона быстро нейтрализовали польскую пограничную охрану. Подтвердились данные разведки об отсутствии значительных группировок польских войск в восточной части страны. Это позволило нашим войскам продвигаться в указанных направлениях в основном в походных колоннах. Из района Минска на Белосток продвигалась КМ Г в составе 6-го кавалерийского (комкор А.И. Еременко) и 15-го танкового корпусов. За ними выдвигались соединения 10-й армии. В направлении Полоцк, Вильно (Вильнюс) действовали войска 3-й армии, от Слуцка на Брест — 4-й (см. схему 3).
Для польского руководства вторжение советских войск 17 сентября оказалось совершенно неожиданным. Сведения об их усилении у границы, поступавшие с начала сентября, воспринимались как понятная реакция на начало войны в Европе. Поставленный перед свершившимся фактом, главнокомандующий Рыдз-Смиглы, находившийся в Куты (Польша), отдал войскам приказ:
«Советы вторглись. Приказываю осуществить отход в Румынию и в Венгрию. С Советами боевых действий не вести, только в случае попытки с их стороны разоружения наших частей. Задача для Варшавы и Модлина, которые должны защищаться от немцев, без изменений. Части, к расположению которых подошли Советы, должны вести с ними переговоры с целью выхода гарнизонов в Румынию или Венгрию» [231].
Наиболее боеспособные части польской армии были скованы боями с немцами. Незначительное сопротивление Красной Армии оказали главным образом части корпуса пограничной стражи. Остальные польские части, дезорганизованные внезапным вторжением советских войск, в соответствии с приказом сопротивления, за редким исключением, не оказывали.
Пока войска 3-й и 11-й армий продвигались в северо-восточную часть Польши, 6-й кавкорпус из состава КМГ к исходу первого дня операции форсировал р. Ушу, а 5-й стрелковый корпус вышел на линию железной дороги Барановичи — Столбцы. Передовой отряд 11-й кд занял Новогрудок, а 15-й танковый корпус подошел к Слониму.
На фронте 4-й армии части 29-й тбр после перехода госграницы имели 1/3-1/4 заправки. Чтобы выполнить поставленную задачу и с ходу захватить Барановичский УР, пришлось заправить горючим 1-е и 2-е роты танковых батальонов за счет 3-х. Уже к исходу 17 сентября бригада без особого труда овладела важным узлом дорог г. Барановичи и расположенным в районе этого города укрепленным районом, а 8-я сд продвинулась до Снова (г. Снов, 25 км восточнее Барановичей). К исходу 18 сентября 29-я и 32-я танковые бригады вышли на р. Щара южнее Слонима, а 8-я сд прошла Барановичи. К исходу 19 сентября 29-я тбр, пройдя 70 км за 3,5 часа, вошла в Пружаны, 32-я достигла Миньки на шоссе Барановичи, Брест, а 8-я сд — р. Щара. В это время 143-я сд совершала марш южнее. К вечеру 20 сентября 29-я танковая бригада находилась западнее Пружан, 32-я танковая бригада-в Кобрине, 8-я сд — в Ружанах, 143-я сд — в Ивацевичах. Менее чем через два года все эти пункты будут снова упоминаться в военных сводках, но уже в обратном порядке…
За 12 дней советские войска продвинулись на 250–350 км (см. схему 3). Как правило, они не встретили серьезного сопротивления, не считая боевых действий за Львов, Дрогобыч, Стрый и Белосток. Местное население в основном встречало наши части с хлебом-солью и цветами. И, тем не менее, в некоторых местах патриотически настроенные военные и местные жители из числа поляков выступили против советских войск с оружием в руках.
Лишь в отдельных случаях пришлось вести серьезные бои. Например, городом Гродно удалось овладеть лишь после не скольких дней упорных боев. Первые атаки конного корпуса комбрига А.И. Еременко были отражены. Только с подходом частей танкового корпуса И.Е. Петрова сопротивление было сломлено, и в ночь на 22 сентября польские защитники Гродно покинули город. Утром он был занят советскими частями, которым бои за город обошлись в 57 убитых, 159 раненых, подбито 19 танков и 4 бронемашины [232].
В бою под Шацком 30 сентября пехота 52-й сд, действующей на стыке Белорусского фронта с Украинским, ночью под натиском крупного отряда поляков стала отходить, не поставив в известность артиллерию. 1-й дивизион 208-го гап и батарея 158-го артполка дивизии оказались в окружении поляков. Только благодаря героизму помощника начальника штаба артиллерии дивизии старшего лейтенанта Зотова и одного младшего командира, которые лично стали к орудиям и открыли интенсивный огонь прямой наводкой, удалось остановить противника. А затем при поддержке огня 1/208 гап противник был отброшен в исходное положение. В результате боя поляки из 5-тысячного отряда потеряли только убитыми около 700 человек, причем большей частью от огня артиллерии [233].
По другим данным, в бою под Шацком поляки оставили на поле боя 524 трупа, 1100 человек были взяты в плен, захвачены трофеи: 500 винтовок, 34 пулемета, 60 тыс. патронов, 4 вагона снарядов и 23 ящика взрывчатки. Остатки польского отряда около 16.30 30 сентября переправились через реку Западный Буг. Наши войска потеряли убитыми 81 человека, 184 ранеными (в том числе был ранен комдив полковник И. Руссиянов). Были подбиты 5 танков Т-26 и 2 Т-38, 2 трактора и 3 ПТО [234].
Войска Украинского фронта также продвигались, почти не встречая организованного сопротивления поляков. Характерно, что в полосе 6-й армии в 4.00 17 сентября (за час до назначенного времени перехода госграницы) штурмовая группа пограничников и красноармейцев захватила мост через пограничную реку Збруч у Волочиска, по которому тут же беспрепятственно начали переправляться наши войска. 4-й кавкорпус фронта, пройдя Дрогобыч, 26 сентября достиг района Сутковице, Висковице, Лановице, Вережница. Здесь в 21 час корпус получил приказ подготовиться к боям с польской кавгруппой под командованием генерала В. Андерса, которая, по данным разведки, находилась в лесах севернее Райтеровице.
По решению командира корпуса 32-я кд продолжила движение на Добромиль, Хырув, а 34-я кд, 26-я танковая бригада и 18-й танковый полк 32-й кавдивизии остались на месте, ожидая подхода поляков. В 6.30 27 сентября 26-й и 27-й уланские полки группы Андерса атаковали 148-й кавполк в Сутковице, однако, встреченные артогнем и контратакой, отошли на опушку леса. В ходе трехчасового боя противник потерял 300 человек убитыми, 200 пленными, 4 орудия и 7 пулеметов. На следующий день группа была рассеяна, но генерал Андерс с несколькими офицерами скрылся. Тем временем 32-я кд в середине дня 28 сентября вступила в Хырув и Конюв, где после небольшого боя пленила остатки 25-го уланского полка. С вечера 28 сентября войска 4-го кавкорпуса приступили к охране границы от Перемышля до Мшанец. Генерал Андерс попал в плен 30 сентября.
Получив сообщение о переходе Красной Армией польской границы, германское командование в 7.00 17 сентября отдало приказ войскам остановиться на линии Сколе — Львов — Владимир-Волынский — Брест — Белосток. С 20 сентября — еще до того, как операции в Польше были закончены — оно начало переброску войск на запад. За три-четыре дня операции наши войска вышли на линию Вильно, Гродно, Белосток, Кобрин, Львов. В 10.30 21 сентября в штабы Белорусского и Украинского фронтов поступил приказ наркома обороны остановить войска на линии, достигнутой передовыми частями к 20.00 20 сентября. Была поставлена задача подтянуть отставшие части и тылы, наладить устойчивую связь, находиться в состоянии полной боеготовности, усилить бдительность, приняв меры для охраны тылов и штабов.
Советское командование потребовало от войск всячески избегать конфликтов при встрече с немцами. Однако части 19-го мк Г. Гудериана, переправившись через Буг, захватили значительный район вокруг Бреста и попытались продвинуться дальше на восток. Дело в том, что 29-я танковая бригада, действующая в авангарде войск 4-й армии, вынуждена была остановиться, не дойдя до Бреста, так как кончилось горючее. Тылы отстали, и никто не знал, где находятся головные склады горючего. На его поиски направили колонну из 40 автоцистерн. В районе Барановичи колонна наскочила на СМ. Буденного, который, видимо, действовал в роли представителя Наркомата обороны. Маршал возмутился, что танки стоят без горючего, дал кому-то взбучку, и оно сразу нашлось. На обратном пути следующий на бронемашине во главе колонны автотехник 29-й тбр ПЛ. Ершов задержал встретившийся ему легковой автомобиль с немецким офицером. Тот явно следил за передвижением советских войск и вел какие-то записи. Несмотря на протесты «союзников», Ершов захватил их машину и задержал офицера и водителя в чине фельдфебеля. Позднее комбригу СМ. Кривошеину пришлось извиняться перед задержанными немцами. А Ершов, вместо благодарности за доставленное горючее, был наказан [235].
0 тяжелом положении с обеспечением войск горючим, прежде всего танковых и механизированных соединений и частей, свидетельствовал позднее маршал Буденный. На совещании руководящего состава РККА в декабре 1940 г. СМ. Буденный вспомнил:
«Мне пришлось в Белоруссии ‹…› возить горючее для 5 мк по воздуху. Хорошо, что там и драться не с кем было. На дорогах от Новогрудка до Волковыска 75 процентов танков стояло из-за [отсутствия] горючего. Командующий [фронтом] говорил, что он может послать горючее только на самолетах, а кто организует? Организация тыла требует знающих людей» [236].
По согласованию с германским командованием советские войска планомерно продвигались на запад. К 26–27 сентября части 3-й и 11-й А закрепились на границе с Литвой и Восточной Пруссией до Щучина. Южнее на фронте Гонёндз — Кнышин развернулись 20-я мсбр и 6-я тбр. 6-я и 11-я кд к Высоке-Мазовецке, а 13-я и 4-я сд остановились на фронте южнее Белостока до р. Нарев. 8-я сд дивизия из состава 4-й армии перешла р. Западный Буг и приняла у немцев Бялу-Подляску, а 6-я кд — Белосток. 11-я кд вышла в район Крынки-Бялостоцкие. К 28–29 сентября советские войска продвинулись до линии Щучин — Стависки — Ломжа — Замбрув — Цехановец — Косув-Ляцки — Соколув-Подляски — Лосице — Мендзижец-Подляски (см. схему 4).
«Дружеская» встреча в Бресте закончилась тем, что советские представители, в том числе и сотрудник Наркоминдела, потребовали от германского командования отвести все немецкие части за демаркационную линию. В конечном итоге германские войска были вынуждены покинуть Брест, оставив на месте подготовленное для отправки в Германию военное и гражданское имущество. При выводе из города частей 19-го мк состоялся ныне широко известный парад советских и германских войск, промаршировавших перед трибуной, на которой рядом стояли генерал Г. Гудериан и командир советской танковой бригады комбриг СМ. Кривошеий. Позднее Кривошеий писал, что был вынужден принять парад с Гудерианом, лишь бы побыстрее выпереть немцев за Буг. Сам факт совместного парада, по понятным причинам, огласки в советской прессе в то время не получил. И только в 90-е годы советские люди в «Литературной газете» смогли прочитать рассказ о параде и даже ознакомиться с соответствующим снимком.
Более серьезный конфликт произошел в районе Львова, где подразделения 24-й танковой бригады в 8.00 19 сентября, столкнувшись с немецкими на восточной окраине города и приняв их за поляков, открыли по ним огонь. В ходе короткого боя немцы потеряли 3 человек убитыми и 9 ранеными, а также 3 противотанковых орудия. «24-я тбр потеряла 3 человек убитыми и 4 ранеными, а также один танк и две бронемашины [237]. Остатки польских соединений, пробивавшиеся
от границы с Восточной Пруссией, попытались прорваться на территорию Венгрии. После ожесточенного боя около 4 тыс. польских солдат и офицеров предпочли сдаться немцам, а не русским, которые уже захватили город.
Все это время руководством Германии и СССР продолжались интенсивные переговоры относительно окончательной демаркационной линии. Немцы хотели оставить за собой города Львов, Августов с окрестными лесами и нефтеносный район в верховьях р. Сан. В конечном итоге 28 сентября была согласована новая демаркационная линия, проходящая вдоль четырех рек: Писса, Нарев, Висла, Сан. Наши войска, оказавшиеся западнее этой линии, с 5 октября начали отход на линию, которая позже за некоторыми небольшими изменениями была закреплена в качестве государственной границы между Германией и СССР.
Польско-германская война продолжалась немногим более месяца. 28 сентября капитулировал гарнизон и рабочие отряды Варшавы, сильно разрушенной бомбардировками и артогнем. 29 сентября капитулировала крепость Модлин, 2 октября сдался гарнизон военного порта Хель. Последней сложила оружие группа войск под командованием генерала Клеэберга в составе около двух дивизий. Это произошло 6 октября около Коцка, восточнее Демблина.
В ожесточенных боях с вермахтом поляки потеряли порядка 620 тыс. человек, в том числе: убитыми и пропавшими без вести — 66 300, ранеными — 133 700, пленными — 420 тыс. Кроме того, ушли за границу, главным образом, в Румынию, Литву и Венгрию — 84 600 человек. Немцы уничтожили и захватили 2218 орудий и минометов, 391 самолет. Соответственно, потери германских сухопутных войск в людях составили: 46 985 человек, в том числе: убитыми — 10 572, пропавшими без вести — 3409, ранеными — 30 322. Потери немцев в вооружении и боевой технике составили: орудий и минометов — 248, танков — 229, самолетов — 564, автомашин — 4588 [238]. По другим данным, немцы в Польше потеряли 819 танков [239], из них безвозвратно — 236, в том числе: 89 Pz.I, 83 Pz.II, 7 Pz.35(t), 7 Pz.38(t), 26 Pz.III, 19 Pz.IV и 5 командирских [240].
Потери Польши в людях на территории, где действовали советские войска, составили порядка 481 200 человек, в том числе: убитыми — 3500, пропавшими без вести и ранеными примерно 20 тыс., пленными — 457 700; в вооружении: орудий и минометов — 900, самолетов — 300 [241].
В связи с отсутствием организованного сопротивления со стороны поляков потери советских войск оказались незначительными. Например, 8-я сд, действующая с 17 по 26 сентября в первом эшелоне 4-й армии, потеряла убитыми 8 и ранеными — 14 человек. Потери в бою танковых бригад, приданных 4-й армии, в период с 17 сентября по 4 октября составили: в 29-й тбр — 3 танка (в то же время на марше по техническим причинам вышло из строя 62), в 32-й, соответственно — 4 и 61. Боевые потери танковых бригад обоих фронтов составили 42 танка (главным образом, подбитыми), тогда как по техническим причинам и в результате аварий из строя вышло 429.
Всего наши войска в походе в Западную Белоруссию и Западную Украину потеряли 3379 человек, в том числе: убито и умерло на этапах санитарной эвакуации — 852, пропало без вести и попало в плен — 144, санитарные потери составили — 2383 [242]. Подругам, уточненным данным, Красная Армия потеряла несколько больше — 3858 человек, в том числе 1173 погибли и умерли от болезней и ран, 302 — пропали без вести, 2002 — были ранены, а остальные 381 — заболели [243].
О характере и напряженности боевых действий в полосах двух фронтов можно судить по следующим цифрам. Войска Белорусского фронта потеряли 1145 человек (0,56 % от общей численности), в их числе: погибло и умерло — 490, пропало без вести — 13, ранено (контужено) — 642. Потери Украинского фронта оказались больше: погибло и умерло на этапах санитарной эвакуации — 683 человека, пропало без вести — 289, санитарные потери — 1741, всего — 2713 (1,01 % от общей численности) [244]. Безвозвратные потери Красной Армии в вооружении составили: орудий и минометов — 6, танков — 17, самолетов — 6, автомашин — 36 [245].
Молотов в докладе на заседании Верховного Совета СССР 31 октября 1939-го, перечислив богатые трофеи, взятые Красной Армией в ходе сентябрьского похода в Польшу (более 900 орудий, свыше 10 000 пулеметов, 300 самолетов, 300 тысяч винтовок и прочее), занизил потери наших войск в людях:
«Общее количество жертв, понесенных Красной Армией на территории Западной Белоруссии и Западной Украины, составляет: убитых — 737, раненых — 1862, то есть в целом — 2599 человек ‹…›. Перешедшая к нам территория Западной Украины вместе с территорией Западной Белоруссии составляет 196 тысяч квадратных километров, а ее население — около 13 миллионов человек, из которых украинцев — более 7 миллионов, белорусов — более 3 миллионов, поляков — свыше 1 миллиона, евреев — свыше 1 миллиона ‹…›» [246]
Красная Армия взяла в плен более 452,5 тыс. польских военнослужащих, в том числе войсками Белорусского фронта (с 17 по 30 сентября) — 60 202 (офицеров — 2066), Украинского фронта (с 17.9 по 2.10) — 392 334 (офицеров — 16 723) [247]. В число пленных, как оказалось позже, входили не только военнослужащие, но и полицейские, жандармы и даже лесники — все, кто носил какую-то форму. Командиры запрашивали, что делать с пленными, куда их отправлять. Транспорта для их отправки в тыл, естественно, не хватало.
Так, на ст. Барановичи, забитой эшелонами с материальными средствами для войск, в октябре скопилось несколько эшелонов с пленными польскими солдатами и офицерами. М. Мельтюхов приводит примеры расстрелов пленных. Видимо, это были отдельные случаи самоуправства, за которые вряд ли кого-нибудь наказали. Следует отметить, что с момента установления соприкосновения наших войск с германскими происходил неорганизованный обмен польскими военнопленными: немцы передавали их нашим войскам, но зачастую отказывались принимать их от нашей стороны. Не ясно, по какому принципу отбирались пленные — по месту жительства? В последующем наше командование решило принимать от немцев столько пленных, сколько последние готовы принять от нас. Хотя отмечались случаи, когда поляки предпочитали сдаваться в плен немцам, нежели советским войскам.
После заключения с Германией 28 сентября 1939 года «Договора о дружбе и границе» все боеспособные части вермахта были переброшены на Запад. На оккупированной территории остались в основном второразрядные соединения, укомплектованные контингентами старых возрастов, и охранные части.
Выводы из польской кампании. Агрессия против Польши была важнейшей частью разработанного Гитлером плана построения тысячелетнего рейха. Больше всего на свете он боялся, что в последний момент какой-нибудь посредник сумеет уговорить или заставить Польшу принять германские требования мирным путем, как это произошло с Чехословакией в Мюнхене. Гитлеру нужна была победоносная война. Во-первых, он хотел опробовать мускулы выпестованного им вермахта, испытать новую организацию его частей и соединений, проверить в настоящем деле новейшую боевую технику, а главное — стратегию и тактику блицкрига. Польша для стратегов Гитлера стала своего рода испытательным полигоном для проверки теории «молниеносной войны» и вопросов использования в ней видов вооруженных сил и родов войск в стратегической операции. Только в случае успеха блицкрига у Германии, с ее недостатком материальных ресурсов, необходимых для ведения длительной войны на истощение, появлялась надежда силой завоевать себе господство в Европе.
Другой целью Гитлера было вернуть немецкому народу и его армии веру в собственные силы, которая пошатнулась после поражения Германии в Первой мировой войне, а заодно и посеять страх в рядах своих будущих противников. Убедительная победа должна была способствовать и небывалому росту его личного престижа. Все эти задачи были выполнены в полной мере, но ход войны оказался не таким гладким, как хотелось бы нацистскому руководству и каким его постаралась представить всему миру геббельсовская пропаганда.
Военные действия в Польше выявили коренные изменения в содержании и характере операций начального периода войны. Мобилизация и развертывание вооруженных сил противоборствующих сторон были осуществлены еще в предвоенный период с принятием целого комплекса мер по обеспечению маскировки и дезинформации противника. При этом именно Германия преуспела в этом отношении, упредив Польшу в развертывании войск. Это позволило вермахту нанести внезапные сильные удары заранее созданными группировками с массированным применением танковых и моторизованных соединений. Германское командование использовало в первом эшелоне максимум сил и средств, что позволило создать на избранных направлениях главных ударов групп армий многократное превосходство над противником в силах и средствах. Оперативные резервы для наращивания усилий создавались за счет переброски из Германии вновь отмобилизованных соединений. Это стало возможным благодаря тому, что союзники Польши на Западе не выполнили в полной мере своих обещаний.
Блицкриг — это прежде всего танковая война. ОКХ впервые в боевых условиях использовало для прорыва обороны противника и развития успеха такие крупные высокоподвижные формирования, как танковые дивизии и моторизованные корпуса. Боевые действия выявили огромные оперативно-стратегические возможности танковых войск, тесно взаимодействующих с военно-воздушными силами. Удары авиации, согласованные по времени и месту с наступлением наземных войск, позволили в короткие сроки взламывать оборону противника на всю глубину, обеспечивать ввод в прорыв подвижных войск и быстро развивать успех. В результате увеличилась глубина и темпы проведения наступательной операции, появились условия для быстрого маневра в оперативной глубине по охвату (обходу) и окружению крупных группировок врага.
Тем не менее война с Польшей вовсе не походила на легкую прогулку. Ожесточенное сопротивление поляков не раз приводило к срыву немецких планов войны. В качестве его наиболее ярких примеров можно отметить упорную оборону Варшавы и Вестерплятте, а также контрудар на реке Бзура. Немцам пришлось бросить в сражение большую часть своих вооруженных сил и израсходовать немалые запасы материальных ресурсов. Поляки потерпели поражение, потому что немецкое количественное и качественное превосходство в силах было слишком велико, а впервые примененная немцами тактика массированного применения танков при непрерывной поддержке авиации оказалась для польского командования полной неожиданностью.
Именно танковые и моторизованные соединения, составлявшие менее одной шестой части всех немецких дивизий, задействованных в Польше, в тесном взаимодействии с люфтваффе обеспечили вермахту столь быструю победу. Быстрота была особенно критичной из-за ситуации, в которой оказалась Германия после того, как 3 сентября Франция и Англия объявили войну Германии. Важно было как можно быстрее покончить с сопротивлением поляков и начать переброску войск на запад еще до того момента, когда французская армия завершит мобилизацию и развертывание и будет готова перейти в наступление. Гитлер затеял большую азартную игру и не прогадал. После успеха польской авантюры он настолько уверовал в свою собственную гениальность как политика и полководца, что стал все чаще пренебрегать советами генштаба и высших военачальников.
Наибольших успехов в польской кампании добились 16-й и 19-й моторизованные корпуса, в которых танковые дивизии не разбрасывались по частям на разных направлениях, а использовались в качестве мощных таранов. Особенно отличился 19-й мк под командованием генерала Гейнца Гудериана, который первоначально состоял из 3-й танковой, 2-й и 20-й моторизованных дивизий. После успешного уничтожения сил противника в «польском коридоре» 2-ю мд заменила 10-я тд. С этими силами Гудериан прорвался к Бресту и овладел им уже 14 сентября. За 10 дней активных операций 19-й мк прошел с боями 320 км, потеряв только 2236 человек, включая 650 убитых, 1345 раненных, и 241 пропавших без вести, что составляло менее 4 % всех сил Гудериана [248]. Немцы моментально оценили столь впечатляющие успехи своих подвижных соединений. И в кампании на западе в мае-июне 1940 г. были задействованы уже четыре моторизованных корпуса, которые сыграли решающую роль в победе вермахта во Франции и стали прообразами будущих танковых корпусов.
Но в организации германских танковых войск выявились и серьезные недостатки. В Польше воевали два различных типа их соединений: танковые и легкие дивизии. Легкие дивизии были первоначально задуманы для замены кавалерии, которая теряла свое значение под давлением технического прогресса. Но недостатки легких дивизий были очевидны с самого момента их появления. Еще до польской кампании было принято решение переформировать их в обычные танковые дивизии, заодно увеличив в них количество танков. Уже 12 сентября 1-ю легкую дивизию переименовали в 6-ю танковую, в октябре 1939 г. танковыми стали 2-я и 3-я легкие дивизии, а последнюю, 4-ю легкую; реорганизовали в танковую в январе 1940 г. [249].
Боевые действия танковых войск в Польше показали, что танковые дивизии первоначальной организации были перегружены танками и страдали от недостатка пехоты, необходимой для их поддержки в бою. С учетом полученного боевого опыта их штаты были усовершенствованы, количество танков уменьшено. Так, если в пяти первых немецких танковых дивизиях, воевавших в Польше, насчитывалось в среднем по 340 танков, то к весне 1940 г. в десяти танковых дивизиях, принявших участие в западной кампании, их число в среднем снизилось на четверть — до 258 штук. В дальнейшем процесс поиска наивыгоднейшего соотношения между танковыми и пехотными подразделениями в составе танковых дивизий продолжился уже на основе опыта новых сражений. Немецкие моторизованные дивизии в Польше также зарекомендовали себя слишком громоздкими и трудноуправляемыми для маневренной войны. Поэтому из их штата был выведен один из моторизованных полков. Эти полки передали во вновь формируемые соединения.
В боевой обстановке были выявлены существенные недостатки танков вермахта. Все они первоначально имели только противопульное бронирование, а их главной защитой на поле боя предполагались скорость и маневр. Однако этого оказалось явно недостаточно: в результате боевых действий из строя вышло свыше 30 % немецких танков. Польские противотанковые ружья оказались гораздо более опасным противником для танков, чем это представлялось до войны. Близкое знакомство с ними на поле боя убедило немцев наладить производство собственных противотанковых ружей в Германии и усилить броневую защиту своих танков. Танки Pz.I не имели резервов веса для дополнительного бронирования, поэтому их начали понемногу переделывать в транспортеры боеприпасов и самоходные орудия. На лоб танков Pz.II и штурмовых орудий стали устанавливать дополнительные 20-мм броневые плиты. А толщину брони находящихся в производстве средних танков Pz.III и Pz.IV немцы довели до 30 мм еще раньше.
Неожиданно высокие потери в войне и выход из строя боевых машин по техническим причинам тяжким бременем легли на немецкую систему техобслуживания и ремонта танков. Остро не хватало запчастей для ремонта. После окончания войны немецкие танковые заводы были настолько перегружены ремонтом поврежденных в боях танков и изготовлением необходимых для этого запчастей, что в ноябре 1939 г. в Германии произошло резкое падение производства новых танков, рост которого возобновился только в следующем году. Так, в октябре 1939 г. немцы произвели 108 новых танков, в ноябре — 67, в декабре — 63, в январе 1940 г. — 76, а в феврале — 92 [250]. Зато они сумели восстановить 583 танка из 819 вышедших из строя в результате боевых повреждений и поломок.
Широкомасштабная война позволила вермахту выявить и устранить в будущем множество мелких недочетов, которые практически невозможно было предугадать заранее. Так, неожиданно обнаружилось, что запасы подков, сделанные по размеру, обычному для армейских лошадей, не подходят для разбитых копыт мобилизованных в армию деревенских битюгов. Снаряжение саперов из штурмовых частей оказалось чересчур тяжелым и затрудняло им совместные действия с пехотой в наступлении. Сильное впечатление на немцев произвели ночные атаки поляков, а также нападения партизан на их тылы. Они стали уделять больше внимания разработке контрмер этим действиям.
Все же главным результатом польской кампании, несомненно, стал ценнейший боевой опыт, приобретенный вермахтом за короткое время и сравнительно небольшой ценой. В начале боевых действий у немцев хватало накладок, когда самолеты люфтваффе бомбили свои же передовые части, артиллерия отставала от пехоты и танков и поэтому не оказывала им должной поддержки, войска пренебрегали требованиями маскировки и т. д. и т. п. Но после каждого боя немецкие солдаты и командиры обретали умения и навыки, помогавшие им все успешнее и эффективнее сражаться в будущем. Вместе с тем росла и их уверенность в собственных силах и в своем командовании. Войска в результате боев получили опыт ведения высокоманевренных действий, а германское командование — большой опыт в управлении войсками при осуществлении блицкрига. Так вермахт начал свое становление как наиболее эффективная военная машина своего времени, оснащенная не только современным вооружением, но и самой передовой теорией мобильной войны, успешно опробованной на деле.
Политическое руководство Польши переоценило действенность гарантий, данных ей Англией и Францией. В свою очередь, польское командование надеялось, что Германия будет вынуждена значительные силы держать на западе, против Франции. Оно также рассчитывало на эффективную помощь английских воздушных и морских сил. За счет этого поляки хотели продержаться до того, как в дело вступят наземные силы союзников. Но надеждам на два действенных фронта против Гитлера не суждено было сбыться. Не оправдались расчеты и на то, что Германия не сможет выступить против Польши сразу всеми силами, так как на их отмобилизование и сосредоточение потребуется определенное время.
Польская кампания показала, что позиционная оборона, как она организовывалась в Первую мировую войну, во многом устарела. Стремясь все прикрыть и ничего не отдавать, польский главный штаб не использовал возможности создания стратегической обороны в глубине на более выгодных рубежах, нежели вдоль границы. Чтобы выдержать массированные удары танковых соединений, поддержанных активными действиями крупных сил авиации, оборона должна быть глубоко эшелонированной, насыщенной достаточным количеством противотанковых средств, иметь значительные подвижные резервы, а обороняющиеся войска должны быть надежно прикрыты от ударов с воздуха.
К тому же поляки не выявили действительные цели и намерения немцев, сведя их к вопросу вокруг давно назревшего конфликта Данцигского коридора. Они не вскрыли направления ударов главных группировок противника. Поэтому силезское направление, где немцы нанесли главный удар, оказалось слабо прикрытым. Скоротечные боевые действия в Польше оказали большое влияние на развитие военного искусства. Стало ясно, что начавшаяся мировая война будет во многом отличаться от войны 1914–1918 годов. В частности, четко проявилась возросшая роль авиации, важность завоевания господства в воздухе с первых часов начала боевых действий. Кстати, первый удар люфтваффе по аэродромам не привел к уничтожению польской авиации, так как она 31 августа была перебазирована на полевые аэродромы. Уже только поэтому подготовка и сам ход боевых действий в Польше заслуживали самого пристального внимания и изучения.
Советское командование, бросив против польской армии более 4,7 тыс. танков, тоже имело возможность в реальных условиях проверить некоторые взгляды на их массированное применение. Однако отсутствие организованного сопротивления со стороны поляков и небольшой пространственный размах боевых действий не позволили на практике проверить теорию глубокой наступательной операции. Средний темп продвижения передовых танковых бригад в полосе Белорусского фронта составил 40–60 км в сутки, Украинского фронта — до 45 км. К 25 сентября глубина продвижения советских войск вслед за отходящими немцами составила на различных направлениях от 250 до 350 км.
Но основные силы войск обоих фронтов действовали в походных колоннах. При этом разведка маршрутов, велась плохо. Например, в 6-й танковой бригаде умудрились посадить в болото до 60 танков. В результате бригада опоздала с выходом в назначенный район на 12 часов. Темп продвижения танковых частей по дорогам составил в среднем 8-10 км/час.
Это привело к повышенному расходу горючего и масла. Еще до начала военных действий при выдвижении войск в районы оперативного предназначения, а затем — в исходные в местах дислокации пришлось оставить значительное число неисправных машин и тракторов. Поэтому многие части не смогли вывезти положенные им материальные средства. Но и те машины и трактора, что выступили в поход, зачастую выходили из строя уже во время первого перехода и загромождали дороги [251]. Особенно плохо дело обстояло с автоцистернами. Вместо них войска использовали обычные грузовые машины с бочками для горючего, которых тоже не хватало. Например, 15-й тк, укомплектованный автоцистернами только на 18 %, смог поднять лишь 50 % горючесмазочных материалов (ГСМ) и 25 % боекомплекта боеприпасов. Между тем машины с ГСМ быстро отстали. Отстали и головные склады горючего.
В артполках на мехтяге разнотипные трактора, принятые от народного хозяйства, оказались в плохом состоянии. Уже на первых переходах многие из них вышли из строя. Недостаточное количество ремонтных средств и отсутствие запасных частей не позволяли быстро осуществить их ремонт в полевых условиях. В результате артиллерия отстала от пехоты. Движение по дорогам осуществлялось в 3–4 ряда. А так как службы регулирования не было, попытки отдельных машин догнать свои части приводили к дезорганизации движения. Радиосвязь работала плохо, к тому же радиосредства имели малый радиус действий. В результате слабо организованного взаимодействия отмечались случаи стрельбы по своим войскам. Забегая вперед, отметим, что все это повторилось в 1941 г.
Много недостатков было отмечено и в вопросах материального обеспечения личного состава. Распорядительные станции и станции снабжения оказались забиты эшелонами (сказалась различная ширина колеи железнодорожных путей), и доставка войскам необходимых грузов была сорвана. Из-за отставания полевых хлебозаводов в некоторых соединениях возникли трудности в обеспечении личного состава хлебом. Пришлось обращаться в местные частные предприятия, использовать захваченные трофеи [252].
Выявилось множество недостатков и накладок, вполне объяснимых слабой боевой подготовкой войск и командного состава. И это вполне объяснимо. При «двойном» и особенно «тройном» развертывании соединений и частей происходила большая подвижка командного состава. Многие из них, выдвинутые на одну, а то и две ступени вверх, не всегда соответствовали своим должностям. «Базовые» (их иногда называли соединениями первой очереди) и вновь созданные соединения потребовалось доукомплектовывать в срочном порядке, организовывать на ходу подготовку комначсостава к выполнению боевых задач, провести хотя бы минимальное сколачивание частей и подразделений. Недочеты прежде всего касались вопросов управления войсками, организации взаимодействия и связи, боевого и тылового обеспечения.
Тем не менее наши войска получили пусть и ограниченный, но опыт ведения боевых действий. Этот опыт, в том числе и отрицательный, необходимо было обобщить и сделать правильные выводы на будущее. Наметить меры, чтобы выявленные недостатки не повторились при столкновении с более сильным врагом. Прежде всего надо было продумать и отладить всю цепочку мероприятий по подготовке к боевым действиям, начиная с мобилизации (в том числе и скрытой), по своевременному приведению войск в полную боевую готовность, в том числе и на случай внезапного нападения противника.
К сожалению, не все выводы из польской кампании оказались обоснованными. Так, в связи с выявленными громоздкостью и трудностью управления крупными танковыми соединениями было принято поспешное решение расформировать имеющиеся в Красной Армии четыре танковых корпуса, а также стрелково-пулеметные бригады. Вместо них решили наращивать создание отдельных танковых бригад, которые «действовали лучше и мобильнее», но упразднив в них стрелково-пулеметные батальоны и сократив их тылы.
«СТРАННАЯ ВОЙНА» НА ЗАПАДЕ И ЕЕ РАЗВЯЗКА
Польское правительство очень надеялось получить своевременную серьезную помощь от своих союзников — Англии и Франции. В соответствии с франко-польской военной конвенцией, заключенной 19 мая 1939 г., и обещаниями главнокомандующего армией Франции генерала М. Гамелена французы должны были перейти в крупное наступление силами 35–38 дивизий не позже чем через 16 дней после начала немецкой агрессии против Польши [253].
Но всего через месяц, представители штабов английской и французской армий пришли к соглашению рекомендовать правительствам своих стран действовать в соответствии со следующим принципом:
Судьба Польши будет зависеть от конечного исхода войны, а это в свою очередь — от нашей способности нанести конечное поражение Германии, а не от нашей способности облегчить давление на Польшу в самом начале войны. [254].
Еще больше укрепил союзников в таком мнении визит в Польшу 17–19 июля высокопоставленного английского генерала У. Айронсайда, который с началом войны возглавил имперский генштаб. Тот своими глазами убедился, что польская армия неспособна оказать длительное сопротивление вермахту, поэтому союзное командование планировало свои действия с учетом этого обстоятельства.
Основную тяжесть сухопутной войны с Германией должна была принять на свои плечи Франция, поэтому именно от ее способности быстро отмобилизовать и развернуть свою армию зависела готовность союзников приступить к активным боевым действиям на Западном фронте. Скрытая мобилизация французской армии началась заблаговременно. Еще летом 1939 г. было призвано около 75 % подготовленных резервистов, что позволило уже к 26 августа развернуть 72 дивизии. В день нападения Германии на Польшу, 1 сентября, во Франции была официально объявлена всеобщая мобилизация, и к 9 сентября на территории метрополии французы располагали уже 99 дивизиями, на вооружении которых состояли 11 тыс. орудий и 3286 танков [255]. Французская авиация в то время насчитывала 550 истребителей, из которых только 370 были современными, и 410 бомбардировщиков [256].
Англия брала на себя основную ответственность за проведение морской блокады Германии и собиралась поддержать французов и на земле, и в воздухе. Уже 1 сентября из Англии прибыли 10 эскадрилий бомбардировщиков, а 7 сентября — две истребительные эскадрильи. 10 сентября на французские аэродромы начали перебазироваться основные силы авиации британского экспедиционного корпуса, состоящие из восьми бомбардировочных и шести истребительных эскадрилий [257]. Всего англичане направили во Францию в общей сложности около 400 самолетов. Во всей английской сухопутной авиации тогда числилось лишь 1143 современных боевых самолета. Британский экспедиционный корпус в составе четырех дивизий закончил развертывание во Франции только 11 октября.
Германия к 10 сентября сосредоточила на западе 432/3 пехотные дивизии, из которых только половина являлись хорошо подготовленными и обученными дивизиями 1-й и 2-й волн формирования. Остальные относились к менее боеспособным 3-й и 4-й волнам [258]. Они имели на вооружении 8640 орудий и минометов, но при этом у них не было ни одного танка: все немецкие подвижные части были задействованы в Польше. Силы люфтваффе были сведены в два воздушных флота — 2-й и 3-й. В них насчитывалось 559 истребителей, 548 бомбардировщиков, из которых 40 были пикирующими, и 258 разведчиков, из них 105 дальних [259].
Таким образом, если в воздухе силы противников были примерно равны, то на земле союзники имели значительное превосходство, особенно в танках. Но вот реализовать его было совсем не просто: участок непосредственного боевого соприкосновения войск шириной около 150 км ограничивался реками Рейн и Мозель. Его правый, фланг упирался в широкий и полноводный Рейн, за которым раскинулся труднопроходимый горный массив Шварцвальд с вершинами высотой до полутора километров, заросший густым лесом. Еще южнее начиналась Швейцария. Слева фронт ограничивался Люксембургом и Бельгией, за которыми простиралась Голландия. Все эти страны твердо намеревались остаться нейтральными в разгоравшейся войне. Им отнюдь не улыбалась мрачная перспектива сделать свою территорию ареной ожесточенных сражений огромных армий, как это уже не раз случалось в прошлом. Их руководители категорически отказывались пойти на любые действия, которые дали бы Германии хотя бы малейший повод развязать против них войну. Они и слышать не хотели о пропуске союзных войск через свои территории. Урок Первой мировой войны, когда немецкая армия вторглась в эти страны и оккупировала их без всякого повода, не пошел им впрок. Своими действиями они существенно затруднили действия союзников, которые были вынуждены с ними смириться, объективно сыграв на руку Германии своей близорукой и эгоистичной политикой нейтралитета.
Зато командование вермахта в начале сентября 1939 г. получило прекрасную возможность прикрыть безопасные для себя границы с Люксембургом, Бельгией и Голландией горсткой второразрядных дивизий, растянутых в ниточку на широком фронте. Немцы очень рисковали, ведь сильный удар на этом участке наверняка смял бы их жидкую оборону и вывел союзников не только в тыл их основной западной группировки, обороняющейся на франко-германской границе, но и в Рурский индустриальный район — сердце промышленности Третьего рейха и его главная кузница оружия. Что это означало — нетрудно предугадать, особенно если учесть, что все резервы ОКХ на Западе в то время состояли всего лишь из двух слабых дивизий 4-й волны формирования, не успевших пройти надлежащего обучения. Еще две такие же резервные дивизии дислоцировались на бывшей чешской территории, слишком далеко для отражения возможной угрозы Руру [260].
Гитлер все это прекрасно осознавал:
«У нас есть одна ахиллесова пята — это Рурская область. От владения Руром зависит ход войны. Если Франция и Англия через Бельгию и Голландию нанесут удар по Рурской области, мы подвергнемся огромной опасности. Немецкое сопротивление придет к концу» [261].
В то же время немцы не сомневались, что союзники будут уважать нейтралитет стран Бенилюкса. Это позволило им к 10 сентября создать против французов мощную оборону со средней плотностью 10–12 км на дивизию первого эшелона, которая опиралась на стационарную «линию Зигфрида» или, как ее еще называли, «Западный вал». Эти укрепления состояли из трех основных полос: передовой, глубиной от двух до 20 км, главной, эшелонированной на 3–8 км и тыловой, расположенной в нескольких километрах позади главной. За ними размещалась зона противовоздушной обороны. Основу обороны составляли примерно 22 тыс. долговременных стационарных сооружений, хотя оборудование части из них к началу войны еще не было окончательно завершено. Подступы к ней прикрывали 280 км бетонных надолб в 4–6 рядов, прозванных «зубами дракона», противотанковые рвы и другие препятствия, обширные минные поля и густые проволочные заграждения. Артиллерия состояла из многочисленных орудий самых разнообразных калибров: от 37-мм противотанковых до 305-мм морских с дальнобойностью в 48 км [262]. Львиная доля всего этого вооружения размещалась в междуречье Рейна и Мозеля.
Неприступность «линии Зигфрида» во многом была преувеличена умелой пропагандой ведомства доктора Геббельса. Но и на самом деле прорыв такой обороны, насыщенной железобетонными защитными сооружениями и огневыми средствами, требовал тщательной подготовки и был неизбежно сопряжен с огромными жертвами. Необходимые для разрушения долговременных немецких укреплений сверхмощные осадные и железнодорожные орудия калибром до 520 мм большей частью хранились на французских складах. Они вполне годились для использования, хотя и успели изрядно устареть. Их нужно было только расконсервировать, привести в порядок и подтянуть к линии фронта. Но повторять кровавую «Верденскую мясорубку» времен Первой мировой войны союзникам вовсе не хотелось. В этих условиях Гамелен, назначенный 3 сентября 1939 г. главнокомандующим союзными войсками во Франции, посчитал возможным перейти в решительное наступление не ранее, чем в 1941 г., да и то только после получения достаточного количества боевой техники из США. К тому времени и англичане собирались сформировать, оснастить и обучить большую сухопутную армию. Каждый из союзников мог представить множество убедительных оправданий для своей пассивности. Но у них была еще одна важная причина, которую предпочитали не упоминать: никто на Западе не хотел умирать, чтобы помочь Польше, истекающей кровью в неравной борьбе с нацистами. Ей отвели роль пешки, предназначенной для принесения в жертву во имя конечной победы над Германией. Своим сопротивлением польская армия должна была отвлечь на себя главные силы вермахта и дать союзникам возможность без помех отмобилизовать и развернуть свои войска. Англию и Францию в то время вполне устраивала стратегия блокады Германии, поэтому интенсивные боевые действия разворачивались только на море.
А пока французы все же предприняли робкую попытку наступления на сухопутном фронте. В ночь на 7 сентября передовые французские подразделения пересекли немецкую границу в районе Саарбрюккена. Через два дня уже девять французских дивизий начали осторожно продвигаться вперед. Они не встретили практически никакого сопротивления со стороны германского боевого охранения, которому было приказано без боя отойти на «линию Зигфрида». Основным препятствием для наступающих войск стали плотные минные поля и многочисленные взрывные ловушки, оставленные немцами на их пути. Самым неприятным сюрпризом стали секретные до того времени противопехотные «мины-лягушки» Sprengmine 35, обладающие большой поражающей способностью. В начале сентября немцы успели установить там 129 тыс. таких мин, а вместе с ними еще 82 тыс. противотанковых [263]. Натолкнувшись на эти мины ночью, французы не сразу сообразили, с чем имеют дело. Им никогда еще не приходилось встречаться с таким широкомасштабным и плотным минированием. Вначале они решили, что попали под обстрел артиллерии, ведущей огонь шрапнелью, и никак не могли понять, каким образом немцы умудрялись в полной темноте стрелять с такой поразительной точностью, когда каждый снаряд неизменно находил свою цель.
В результате операции французы овладели полосой германской территории протяженностью около 25 км и глубиной 7–8 км, захватив около 20 немецких деревень, жители которых успели вовремя эвакуироваться. 12 сентября французские части получили приказ Гамелена остановиться и окопаться в одном километре от «линии Зигфрида». Они так и не предприняли никаких попыток ее атаковать.
Основным итогом Саарского наступления стал пропагандистский шум во французской прессе и сильно преувеличенные заявления союзного командования своим польским коллегам о его ходе и успехах. На самом деле там так и не удалось добиться главного — отвлечения германских войск с польского фронта, который тем временем под непрерывным напором немцев трещал по всем швам. Переброска частей вермахта из Польши на запад началась только 20 сентября, когда организованное сопротивление поляков развалилось на отдельные очаги. Осторожный Гамелен, опасавшийся флангового удара вермахта через территорию Бельгии, сам начал постепенно отводить войска на исходные позиции. 4 октября они полностью покинули территорию Германии.
После этого сухопутная война на Западе окончательно превратилась в «странную». О ее интенсивности можно судить хотя бы по потерям участвующих в ней войск. Первый капрал из британского экспедиционного корпуса был убит 9 декабря. К 25 декабря погибли еще два англичанина. Суммарные потери сухопутной армии, авиации и флота Франции к этому времени составили 1433 человека [264]. Общие потери вермахта на Западном фронте к 18 октября, согласно сводке ОКБ, составили 696 человек, в том числе 196 убитыми, 356 ранеными и 144 пропавшими без вести. Тогда же было объявлено, что немцы взяли в плен 689 французов [265]. Более интенсивные военные действия развернулись на море, где союзники стремились задушить Третий рейх блокадой. Здесь стороны понесли более существенные потери. Так, до конца 1939 г. Англия только из крупных боевых кораблей потеряла авианосец «Корейджес», линкор «Ройал Оук», вспомогательный крейсер «Равалпинди», три эсминца и одну подводную лодку. За тот же период погибло 221 торговое судно союзников суммарным водоизмещением свыше 755 тыс. т. Из кораблей немецких ВМС тогда были потоплены «карманный» линкор «Адмирал граф Шпее» и девять подводных лодок. При этом союзники сумели добиться почти четырехкратного падения поставок товаров в Германию. Среднемесячный немецкий импорт промышленного сырья к концу 1939 г. упал с предвоенных 500 млн. марок до 130 млн. [266]. И это несмотря на то, что с востока экспорт товаров в страну успешно продолжался.
После окончательной победы над Польшей 6 октября 1939 г. Гитлер произнес большую речь в рейхстаге, в которой прозвучали мирные предложения Англии и Франции. Единственным условием он ставил сохранение всех своих завоеваний. Однако на этот раз ему не удалось одурачить лидеров Запада. Уже на следующий день французский премьер-министр Даладье объявил по национальному радио: «Мы взяли в руки оружие против агрессии. Мы не сложим его, пока не получим гарантии подлинного мира и безопасности, безопасности, для которой не возникают угрозы каждые шесть месяцев» [267]. 12 октября Чемберлен от имени Англии дал Гитлеру схожий ответ. Это означало, что союзники серьезно настроились вести войну до победного конца. У Германии не было достаточно ресурсов, чтобы выдерживать длительную блокаду, поэтому вполне закономерно, что первой к активным действиям решила перейти именно она.
Мы не собираемся далее последовательно и подробно излагать здесь ход боевых действий на Западе. Хотелось бы обратить внимание читателей, прежде всего на развитие способов развязывания войны гитлеровской Германией, на предпринимаемые немцами меры по достижению внезапности, вопросы массированного применения танков, самолетов и других средств. Наряду с вопросами планирования и подготовки операции, организации связи и взаимодействия представляют интерес самостоятельные и инициативные действия командиров тактического звена. Ведь военные действия во Франции были, по существу, генеральной репетицией войны с Советским Союзом. Со многими военачальниками, отличившимися там, всего через год на полях сражений придется встретиться нашим войскам.
19 октября Гальдер доложил фюреру первую версию плана наступления, получившего кодовое название «Гельб». Доклад не произвел особо благоприятного впечатления на Гитлера, который сразу заявил: «Ведь это же старый план Шлиффена с сильным правым крылом на Атлантическом побережье; такие операции дважды безнаказанно не проходят!» [268]. Действительно, ничего оригинального в плане по существу не было: географические условия не предоставляли особого выбора возможностей для успешного наступления. Немцы столкнулись с теми же проблемами, которые стояли перед союзниками. Короткий участок границы между Рейном и Мозелем был до предела насыщен войсками и прикрыт считавшейся неприступной «линией Мажино». Сколько-нибудь благоприятные перспективы для ведения мобильной войны открывались только севернее. Ведь укрепления французов заканчивались на люксембургской границе. В отличие от союзников, немцы были готовы пойти на нарушение нейтралитета Голландии, Бельгии и Люксембурга, нисколько не задумываясь. Идея замысла наступления, доложенная Галь-дером, что называется, витала в воздухе. Не было никаких надежд, что основанная на ней операция окажется неожиданной для противника. Действия такого рода могли опять привести к позиционной войне без малейших шансов на победу в короткие сроки.
Гитлер, воодушевленный полным успехом польской кампании, очень спешил повторить его на Западе и потребовал от своих военных перейти в решительное наступление уже в середине ноября. Но плохая погода и отсутствие уверенности в успехе привели к тому, что начало операции откладывалось 13 раз. Все это время работа над совершенствованием плана «Гельб» не прекращалась, но никакие его доработки не могли привести к гарантированному и быстрому успеху. К тому же, по данным немецкой разведки, наиболее боеспособные французские дивизии и хорошо оснащенный британский экспедиционный корпус сосредоточились на северо-востоке Франции в готовности как можно скорее откликнуться на призыв бельгийцев о помощи в случае немецкого нападения. Было очевидно, что они собираются двинуться вперед, чтобы успеть спасти от поражения бельгийскую армию или, по крайней мере, во всеоружии встретить немецкое наступление на выгодных рубежах в глубине Бельгии.
Лучшие умы стратегов и тактиков германского генштаба оказались в безнадежном интеллектуальном тупике, не в силах предложить ничего лучшего, чем вариацию старого плана Шлиффена. Но среди немецких полководцев все же нашелся человек, сумевший выдвинуть свежую и плодотворную идею будущей операции. Им оказался будущий фельдмаршал Эрих фон Манштейн, начальник штаба группы армий «А» в звании генерал-лейтенанта. Он предложил нанести главный удар через расположенный на самом юге Бельгии гористый район Арденны в направлении на Седан и далее на запад с выходом к Ла-Маншу в районе устья Соммы. Это давало возможность одним ударом отрезать, прижать к морю и стремительно разгромить основные силы союзников на севере Франции и в Бельгии. Тем более что союзное командование считало этот участок фронта второстепенным и прикрывало сравнительно небольшими силами. Впоследствии Черчилль — известный мастер звонкой фразы — дал этой операции меткое название: «удар серпом».
В случае успешного преодоления Арденн, крупные германские силы внезапно оказывались в тылу французской армии. План Манштейна, несомненно, был рискован: покрытая заросшими лесами возвышенностями, изрезанная глубокими долинами местность была крайне неблагоприятна для действий больших масс войск, особенно танковых. Существовала реальная угроза, что энергичными действиями своих войск и авиации союзники сумеют закупорить немногие дороги, подходящие для движения тяжелой техники, и нанести немцам тяжелые потери. Но Манштейну удалось получить весомую поддержку со стороны генерала танковых войск Г. Гудериана, которому довелось участвовать в наступлении через Арденны еще в 1914 г. В январе-феврале 1918 г. Гудериан обучался на месячных курсах усовершенствования офицеров генштаба, которые располагались в Седане. Поэтому он, хорошо зная условия местности и реальные возможности немецких танков, был готов лично возглавить бросок через Арденны и хотел только, чтобы в нем приняли участие все немецкие танковые дивизии.
Успех операции во многом зависел от быстроты ее проведения: реку Маас в районе Седана необходимо было форсировать не позже пятого дня после ее начала. Затем подвижные соединения без задержки должны были с максимальной быстротой устремиться к устью Соммы, не обращая при этом никакого внимания на свои открытые фланги, чтобы не дать возможности войскам союзников на севере избежать немецкого окружения. Интересно, что, по расчетам Гальдера, переправиться через Маас можно будет не раньше, чем на девятый день операции, а скорее всего, даже на десятый [269]. Да и продолжить наступление, по его мнению, танковые дивизии могли только после того, как на захваченный ими плацдарм подтянется пехота. Такие осторожные действия могли привести, в лучшем случае, к тактическому успеху, но никак не к молниеносному выигрышу войны путем отсечения и разгрома основных сил союзников.
Между тем Манштейн предлагал одновременно с первым нанести и второй удар, тоже от Седана, но в южном направлении. Он имел двоякую цель: во-первых, активными действиями прикрыть от французских контрударов растянутый южный фланг ударной германской группировки, наступающей на запад, и во-вторых, не дать французам возможность восстановить опрокинутый фронт и организовать новую линию обороны на севере страны. В этом случае в окружение попадали войска, обороняющиеся на «линии Мажино». Им пришлось бы вступить в сражение с перевернутым фронтом и на неподготовленных позициях. В случае успеха этих двух ударов почти вся французская армия оказывалась в огромных «мешках» и быстро прекращала свое существование. Таким образом, вся кампания выигрывалась за считаные дни.
Впервые Манштейн предложил свою концепцию руководству сухопутных войск в меморандуме от 31 октября, ровно через 10 дней после того, как получил задание разработать план действий своей группы армий на основании указаний ОКХ. За два последних месяца 1939 года он послал наверх еще пять докладов на эту тему, а наиболее полно разработанный план был им изложен 12 января следующего 1940 г. [270]. Но все его настойчивые предложения неизменно наталкивались на отрицательное мнение главнокомандующего сухопутными войсками фон Браухича и начальника генштаба Гальдера. Они никак не хотели признать негодным свой собственный замысел и по достоинству оценить чужой. Больше того, чтобы докучливый Манштейн со своими надоедливыми посланиями не путался под ногами у высокого армейского начальства, 27 января 1940 г. его сместили с должности начальника штаба группы армий «А» и отправили служить в войска командиром 38-го армейского корпуса, который в то время существовал только на бумаге. Манштейну пришлось заниматься его формированием в Штеттине, далеко от Западного фронта.
Между тем нелегкую ситуацию с планом «Гельб» еще больше осложнил крайне досадный инцидент. 10 января 1940 г. Гитлер в очередной раз назначил срок начала операции ровно через неделю. В тот же самый день небольшой немецкий связной самолет, направлявшийся в Кельн, в плохую погоду потерял ориентировку, заблудился и из-за технических неполадок был вынужден приземлиться на территории Бельгии в районе Мечелена. Его единственный пассажир, майор Рейнбергер, служивший начальником отдела тыла в штабе 7-й воздушно-десантной дивизии, имел при себе портфель с подробными оперативными планами будущего немецкого наступления. Он попытался их сжечь, но вовремя подоспевшим бельгийцам удалось не только спасти, но и прочитать сильно обгоревшие бумаги. Они, конечно, немедленно поделились их содержанием с французами, англичанами и голландцами. Узнав об этом. Гитлер снова отменил наступление. Теперь немцы поняли, что их намерения стали известны противнику, и их необходимо изменить как можно скорее.
Окончательно отказаться от первоначального плана было решено после проведения четырех штабных игр, на которых на картах отрабатывались этапы будущей операции. Расчеты показывали, что войска явно не обладали достаточными силами для выполнения возложенных на них задач. Теперь даже Гальдер наконец осознал неисправимые недостатки своего плана и был готов к восприятию новых идей. Гитлер узнал об оригинальных задумках Манштейна и дал ему возможность изложить их подробнее 17 февраля, когда тот представлялся по случаю назначения командиром корпуса. Доклад произвел должное впечатление на Гитлера. На следующий день он вызвал к себе фон Браухича и Гальдера и приказал им полностью переработать план кампании на западе на основе предложения Манштейна. Эту работу возглавил лично Гальдер. Уже 24 февраля новый план под прежним названием «Гельб» был утвержден фон Браухичем. При этом Гальдер так и не решился использовать все слишком радикальные для него идеи Манштейна и отказался от нанесения второго удара от Седана на юг одновременно с первым.
В соответствии с новым планом началась перегруппировка сил для решающего наступления. Заблаговременно ликвидировав Чехословакию и Польшу и имея за спиной дружественный Советский Союз, Гитлер мог себе позволить оставить на востоке к моменту начала кампании на западе минимум соединений: четыре пехотные и шесть охранных дивизий на польской территории. Из них в период с 25 по 30 мая две пехотные дивизии были переброшены в Нижнюю Саксонию и Тюрингию и включены в состав резерва главного командования [272]. Основные германские силы, в том числе все 10 танковых и шесть моторизованных дивизий, а также оба моторизованных полка, были сосредоточены на Западном фронте.
В перерыве между кампаниями в Польше и на Западе немцы не теряли времени даром. За это время количество новейшей боевой техники в вермахте заметно возросло. Например, число танков, вооруженных пушками калибром 37 мм и выше, увеличилось более чем вдвое. Но еще большее значение имел резкий рост уровня подготовки войск благодаря их непрерывной напряженной боевой учебе. Наглядным примером этого может служить 6-я тд. В начале весны 1940 г. она несколько раз отрабатывала вопросы форсирования на реке Лан близ Лимбурга. А в конце апреля вся ее гусеничная техника в учебных целях была переправлена через Рейн в районе Майена [273]. Особое внимание немцы уделяли повышению выучки командного состава. С этой целью была сформирована специальная учебная дивизия, на базе которой на 3- или 4-недельных курсах постоянно обучалось по 300 офицеров [274]. В результате боеготовность немецких войск существенно повысилась. Армия Франции, наоборот, в течение 8-месячного периода «странной войны» постепенно теряла свою боеспособность. Французские солдаты занимались главным образом строительством укреплений или помощью местным фермерам. Эти занятия никак не способствовали повышению их боевого духа и воинского мастерства.
Французский оперативный план, в основе которого лежали идеи генерала Гамелена, получил кодовое наименование «Диль», или просто «Д». В соответствии с ним французы должны были встретить и задержать германское наступление еще на подступах к своим границам. По этому сложному вопросу была, наконец, достигнута договоренность с правительством Бельгии. Только в случае вторжения вермахта в эту страну, и никак не раньше, 10 дивизий 1-й французской армии совместно с пятью дивизиями британского экспедиционного корпуса могли получить разрешение выдвинуться вперед и занять оборону на бельгийской территории. Рубежи этой обороны, начиная с севера, от Антверпена, были выбраны вдоль рек Шельда, Рупель, Диль, далее на юг к Намюру и от него вдоль реки Маас к французской границе. Наиболее уязвимым участком этого фронта был промежуток между реками Диль и Маас. По мнению Гамелена, именно здесь, на широкой равнине Фландрии, идеально подходящей для действий подвижных войск, немцы попытаются прорваться на запад. Там он и намеревался их остановить.
Французы были весьма заинтересованы в выдвижении в Бельгию, чтобы держать люфтваффе подальше от индустриальных районов северо-восточной Франции и, в свою очередь, приблизить аэродромы союзной авиации к сердцу немецкой военной промышленности — Руру. Это позволяло сократить линию фронта от левой оконечности «линии Мажино» у Ля-Ферте до Северного моря примерно на 70 км (более чем на 20 %) и существенно уплотнить свою оборону. Наконец, за счет своевременной поддержки можно было предотвратить неизбежный разгром бельгийской армии, чтобы в дальнейшем вместе сражаться с общим врагом. Британское руководство также всецело поддерживало решение организовать фронт в Бельгии. Оно не желало допустить, чтобы все бельгийское и голландское побережье попало в немецкие руки, ведь это заметно осложнило бы ведение плотной морской блокады Германии. Союзники понятия не имели о том, что действительно хотели предпринять немцы, зато сохранить в тайне свои собственные замыслы им не удалось.
Неоднократно проверенные агентурные данные, так же как и сведения немецкой радиоразведки, убедительно свидетельствовали о том, что союзники собирались ввести войска в Северную и Центральную Бельгию. Инцидент с заблудившимся самолетом и попавшими в бельгийские руки 10 января немецкими планами тоже сыграл на пользу Гитлеру. Не зная точной даты германского нападения, союзники на всякий случай решили подвести силы, предназначенные для выдвижения в Бельгию, поближе к границе, и это сразу же засекли самолеты-разведчики люфтваффе. Немцы лишний раз удостоверились, что французы и англичане собираются сыграть как раз ту самую роль, которая отводилась им по плану «Гельб».
Однако германское командование этим не ограничилось и организовало широкую кампанию дезинформации с целью, во-первых, создать у противника иллюзию, что основной удар будет нанесен на севере, и во-вторых, отвлечь его внимание от района Арденн. Многочисленные германские дипломаты и разведчики, привлеченные к этой кампании, действовали разнообразными путями, но в унисон. Постоянно распускаемые слухи, глубоко продуманные «случайные утечки информации», умело подкинутые «доказательства» и т. д. и т. п. настойчиво доводили до союзников сведения о новой немецкой редакции «плана Шлиффена», который вот-вот должен быть осуществлен.
Все эти мероприятия успешно сработали. Не без их влияния Гамелен принял роковое решение развить свой первоначальный план. 20 марта 1940 г. он предложил не останавливать левый фланг у Антверпена, а выдвинуть его еще дальше к городу Бреда, расположенному в Нидерландах, чтобы соединиться там с голландской армией. При этом Гамелен удвоил силы, предназначенные для этой операции, и довел их до 30 дивизий, включавших отборные французские и английские механизированные соединения. В довершение ко всему 7-я французская армия, которой изначально отводилась ответственная роль стратегического резерва, дислоцированная в районе Реймса, как раз напротив Арденн, теперь целиком направлялась в Бельгию. Гамелен не сомневался, что решающее сражение с вермахтом состоится во Фландрии, и собирал для него как можно больше сил. Сами того не подозревая, союзники намеревались еще глубже забраться в ловушку, которую тщательно готовили им немцы.
Соотношение сил и средств противников накануне решающего сражения на Западном фронте представлено в таблице 3.3.
Наибольшее превосходство союзники имели в численности полевой артиллерии. Однако это с учетом около 3800 тяжелых осадных и железнодорожных орудий времен Первой мировой войны, которые предназначались, в первую очередь, для ведения позиционной борьбы, но никуда не годились при ведении маневренных боевых действий, где большее значение имел полуторный перевес немцев в количестве противотанковых пушек. В свою очередь, значительное численное превосходство немцев в авиации несколько нивелировалось возможностью привлечь к воздушным операциям примерно 540 истребителей и 310 бомбардировщиков английских ВВС. Они были готовы перебазироваться на континент, как только в этом возникнет необходимость [276].
Если сравнить материальную часть танковых войск, то можно отметить, что французские танки, как правило, заметно превосходили своих немецких оппонентов в защищенности, но уступали в подвижности и оснащении радиосвязью. Однако главной слабостью танковых войск Франции были не конструктивные недостатки боевых машин, а их неэффективная организация. Основными танковыми соединениями французской армии были три легкие механизированные дивизии, относящиеся к кавалерии, каждая из которых насчитывала 10 400 человек и 220 танков, и три резервные бронетанковые дивизии, подчиненные пехоте, численностью 6510 человек и 158 танков каждая [277]. Еще 1446 числились в 33 отдельных танковых батальонах [278], предназначенных для поддержки пехоты, а остальные были распылены по всему фронту в составе мелких подразделений, входящих в штат пехотных и кавалерийских частей. Таким образом, только 35 % французских танков концентрировались в самостоятельных подвижных соединениях. Остальные были распылены по всему фронту в составе мелких подразделений, предназначенных для поддержки пехоты. В то же время у немцев все имеющиеся в действующей армии танки были сосредоточены в 10 танковых дивизиях. Это вполне соответствовало любимому принципу Гудериана: «Бей кулаком, а не растопыренными пальцами».
Союзники намного превосходили немцев в уровне моторизации войск. Французская армия после мобилизации гражданской техники имела в строю около 300 тыс. автомашин. Лучше всего был моторизован британский экспедиционный корпус. Английская пехотная дивизия того времени насчитывала 13 863 чел. личного состава, 1848 грузовиков и тягачей, а также 670 мотоциклов. Гужевой транспорт англичане не использовали совсем [279]. В немецких сухопутных войсках на начало февраля 1940 г. было всего около 120 тыс. грузовиков, и до начала активных боевых действий положение с транспортом практически не улучшилось. Имеющиеся мощности германской промышленности позволяли ежемесячно производить до четырех тысяч грузовых автомобилей, из которых только 2500–2600 предназначались для армии. Однако из-за острого дефицита стали и резины армия фактически получала не более тысячи машин в месяц, что составляло меньше 1 % от имеющегося там автомобильного парка и не покрывало даже естественной убыли, не говоря уже о боевых потерях [280].
Германская пропаганда постоянно целенаправленно создавала вермахту имидж прекрасно оснащенной веем необходимым армии, безостановочно несущейся вперед на танках, автомобилях и мотоциклах. На самом деле подавляющее число частей и соединений шагало пешком по дорогам в пыли, вздымаемой конными повозками. Компенсировать нехватку транспорта немцы старались за счет его более эффективного централизованного использования.
В общем, если судить формально, ни один из противников не имел решающего превосходства в силах и средствах, их суммарные потенциалы были примерно равны. Но это впечатление обманчиво, ведь главная слабость врагов Германии заключалась в их разобщенности. Армии Бельгии и Голландии не только не подчинялись союзному командованию, но даже не имели с ним общих планов действий, а ведь они составляли около четверти всех сухопутных войск антигерманской коалиции. Особенно сказалось отсутствие координации в решающем пункте назревавшего сражения — районе Арденн. Ни французы, ни бельгийцы не считали его своей зоной ответственности. И те, и другие планировали вести там в случае необходимости только сдерживающие действия и немедленно отходить, предоставив вести оборону этого района соседу. В результате Арденны никто не собирался серьезно оборонять, и это стало прекрасным подарком вермахту.
Немцы готовились ввести в сражение три группы армий: «Б» на севере, «А» на главном центральном направлении, в районе Арденн, и «Ц» на юге, напротив «линии Мажино» (см. схему 5). Соотношения сил противников на этих направлениях Западного фронта на 10.05.1940 показаны в таблице 3.4.
Таблица наглядно демонстрирует, как немцы за счет ослабления второстепенных участков фронта создали решающее превосходство на главном операционном направлении. Именно там были задействованы семь их танковых дивизий из 10 имеющихся. В начале марта 1940 г. в составе ГА «А» (командующий фон Рундштедт) была сформирована первая в своем роде танковая группа фон Клейста, названная по имени своего командира. В нее вошла ровно половина всех имевшихся подвижных соединений и частей вермахта: пять танковых и три моторизованные дивизии, а также моторизованный полк. Они входили в три моторизованных корпуса (мк): 14-й под командованием фон Витершейма (13-я и 29-я мд), 19-й, возглавляемый Гудерианом (1-я, 2-я и 10-я тд, мп «Великая Германия») и 41-й корпус Рейнгарта (6, 8-я тд и 2-я мд). Еще один, 15-й моторизованный корпус, руководимый Готом (5 и 7-я тд), прикрывал правый фланг фон Клейста от удара с севера.
Интересно, что первоначально танковая группа фон Клейста считалась временным формированием и в случае неуспеха удара через Арденны подлежала расформированию. Она представляла собой огромное и мощное объединение, которой насчитывала 134 370 человек личного состава и 41 140 разнообразных транспортных средств, включая 1222 танка, 545 гусеничных и 39 373 колесных машины. Ей предстояло пройти с боями до Ла-Манша не менее 600 км, причем 170 км — через труднопроходимые Арденны. Для движения колонн подходили только четыре маршрута. С учетом уставных интервалов между машинами на марше длина колонн фон Клейста при одновременном движении составляла почти 400 км каждая. Организация согласованного движения всех частей такой махины даже на небольшое расстояние и снабжения ее всем необходимым была весьма трудной задачей.
По нормативам средняя скорость движения германских моторизованных воинских колонн составляла 15 км/ час, поэтому теоретически для достижения Мааса требовался всего лишь один день непрерывного марша. Первые 50 км пролегали через территорию Люксембурга, где никаких вражеских войск не было, но приходилось преодолевать многочисленные дорожные заграждения. Следующие 100 км пути пролегали по земле Бельгии, где были оборудованы две укрепленные линии, которые прикрывали две бельгийские дивизии, усиленные другими частями. Далее необходимо было прорвать французские пограничные фортификации и пройти последние 10–20 км до Мааса. И вот тут, наконец, немцев ждало самое трудное: реку было необходимо форсировать с ходу, несмотря на прикрывающие ее мощные долговременные оборонительные сооружения французов. Как раз за Маасом у Седана лежал ключ к победе в кампании. Так что планируемый бросок танковой группы фон Клейста через Арденны не был похож на легкую прогулку, на этом пути ее ожидало немало трудностей. Но сами по себе препятствия, заграждения и укрепления не в состоянии остановить наступающего, особенно если он достаточно решителен, оснащен и подготовлен к их преодолению.
Французы перед войной были совершенно уверены, что Арденны непроходимы для танков, а форсировать укрепленный Маас под огнем невозможно. Поэтому для обороны участка границы с Бельгией в районе Арденн шириной почти 150 и глубиной около 100 км было выделено всего семь второразрядных пехотных дивизий, слабо оснащенных противотанковой и зенитной артиллерией. Каждая из них занимала фронт шириной от 15 до 30 км, что в 3–4 раза превышало уставные плотности обороны. У этих войск было очень мало шансов устоять против внезапного натиска отборных немецких танковых и моторизованных частей. А немцы за счет заметного ослабления других участков фронта создали здесь подавляющее превосходство. Так, группа армий «Б» более чем вдвое уступала в силах объединенным войскам своих противников на севере. Но от нее командование и не ожидало слишком активных действий: успехи немцев на севере могли только повредить плану всей кампании. Не допустив в Бельгию французские и английские войска, можно было сорвать тщательно продуманный замысел операции. В этом случае группа фон Клейста после форсирования Мааса могла встретить большие силы противника, включая механизированные соединения, и втянуться в затяжные бои. Оперативный успех задуманного удара мог быть достигнут только, если основные силы союзников вошли бы в Бельгию и Голландию. Причем чем они крупнее и чем глубже продвигались на север, тем лучше было для немцев. Именно поэтому действия группы армий «Б» с началом немецкого наступления во многом носили демонстративный характер. Ее войска создавали только видимость решающего германского удара на манер «плана Шлиффена», провоцируя выдвижение в Центральную и Северную Бельгию и Голландию французских и английских сил и отвлекая на себя внимание союзного командования от быстро развивающейся операции в Арденнах. Хотя сами эти войска, конечно же, не подозревали о вспомогательном характере своих действий и сражались на совесть. С той же отвлекающей целью именно на север в первые три дня кампании немцы бросили почти все силы люфтваффе. При этом его самолеты никак не препятствовали войскам французов и англичан выдвигаться вперед. На юге в это время действовали только немецкие истребители, и их главной задачей было скрыть продвижение огромных масс своих подвижных войск от воздушной разведки союзников.
Германское наступление началось на рассвете 10 мая 1940 г. ударами люфтваффе по аэродромам, командным пунктам, военным складам и важнейшим промышленным центрам Голландии, Бельгии и Франции. Союзное командование за время затишья на фронте потеряло бдительность. В начале мая свыше 15 % личного состава находилось в отпусках. Удар немцев застал войска союзников врасплох. В 5.35 утра сухопутные войска вермахта начали вторжение в Голландию, Бельгию и Люксембург. Союзные войска, в свою очередь, начали выдвижение по плану «Диль». Но еще до их подхода немцы ударом войск 18-й армии при поддержке самой слабой немецкой 9-й тд, имевшей только два танковых батальона (всего 153 танка), сломили сопротивление голландской армии на границе. Одновременно 6-я армия с помощью десантников эффектно прорвала мощные стационарные бельгийские пограничные укрепления и, захватив несколько важных мостов через р. Маас и канал Альбрехта, обеспечила ввод в сражение 16-го мк под командованием генерала Э. Гепнера в составе 3-й и 4-й танковых дивизий. Корпус должен был наступать как раз в том самом месте, где его ожидал Гамелен.
Здесь на направлении наиболее вероятного удара вермахта в проходе Жамблу между реками Маас и Диль проходила линия обороны шести лучших кадровых французских пехотных дивизий. Перед их позициями бельгийцы заранее соорудили многокилометровую полосу противотанковых препятствий высотой в 2,5 м, сваренных из крепких стальных тавровых балок, усиленных железобетонными блоками, колючей проволокой и минами. Для отражения немецкого натиска готовились сильные резервы, включавшие французские 1-ю и 2-ю танковые дивизии.
Навстречу приближавшимся германским танковым соединениям был брошен корпус под командованием генерала Приу в составе 2-й и 3-й механизированных дивизий (всего 415 танков) с задачей задержать продвижение немцев по меньшей мере до 14 мая. Немецкий 16-й мк Э. Гепнера имел заметно больше боевых машин — 655 Но из них только Pz.HI и Pz.IV имели возможность противостоять хорошо бронированным танкам французов, толщина брони у которых достигала 40 мм у Н-35/38 и 47 мм у S-35. Первое массовое танковое сражение Второй мировой войны разыгралось у небольшого бельгийского городка Анню 12 мая 1940 г. и продолжалось в течение двух дней. С французской стороны в нем приняла участие только 3-я мд. Кадровую 2-ю мд по приказу высшего командования оставили в резерве, так как Гамелен с минуты на минуту ожидал появления на поле боя остальных германских танковых дивизий. Экипажи французских танков, состоявшие в большинстве своем из слабо подготовленных резервистов, сражались отважно и доставили своим противникам немало неприятных минут. Их техника превосходила немецкую по таким основным боевым качествам, как вооружение и, особенно, бронирование. Особенно выделялся французский танк 5-35, который, несомненно, относился к лучшим образцам боевых машин начала Второй мировой войны. Его 47-мм пушка была способна уверенно поражать германские танки на расстоянии 800-1000 м, в то время как последние чаще всего не могли ничего с ним поделать. Лишь РгЛУ мог пробить его броню, но только с короткой дистанции.
Немцы атаковали силами не меньше батальона, до 80 боевых машин, каждый раз создавая на поле боя свое численное превосходство. Они действовали в тесном взаимодействии со своей артиллерией, включая 88-мм зенитки, и авиацией, которая оказывала им поддержку непосредственно на поле боя и тоже внесли немалый вклад в германские усилия. Правда, начиная с полудня 13 мая основные силы люфтваффе были переброшены под Седан на помощь Гудериану. Французы, как правило, бросали в бой вчетверо меньшие группы танков. Части 3-я мд действовали на 35-километровом фронте. Взаимодействие между ними, как правило, отсутствовало. Тем не менее метким огнем с места французы сумели два долгих дня сдерживать натиск целого германского танкового корпуса. Танковое сражение под Анню не принесло решающего результата ни одной из сторон. Корпус Приу, потеряв 105 своих танков и подбив около 160 вражеских, отошел, выполнив свою задачу задержать немцев [281]. В отчете немецкого 35-го тп 4-й тд о результатах сражения у Анню действия французских танков были описаны как «лишенные твердого руководства, бесцельные, слабо управляемые и тактически неграмотные» [282]. Поскольку поле боя осталось за немцами, часть своих подбитых танков они впоследствии восстановили, в то время как все оставшиеся там французские машины были потеряны безвозвратно.
Обнаружив отход противника, Гепнер попытался на его плечах прорвать оборону 1-й армии французов у Жамблу. Немцы, не дожидаясь подхода своей пехоты и тяжелой артиллерии, в течение двух дней упорно атаковали позиции, обороняемые 1-й марокканской пехотной и 15-й моторизованной дивизиями. Но оборона с плотностью 6 км фронта на дивизию, насыщенная многочисленной артиллерией, при поддержке двух отдельных танковых батальонов (90 легких танков Н-35 и R-35) устояла. Корпус Гепнера понес за эти дни тяжелые потери. Наутро 16 мая немецкая 4-я тд сохранила в строю только 137 танков из 314, с которыми она начала кампанию, а из ее 24 Pz.IVуцелели только четыре. 3-я тд потеряла 20–25 % из своих танков [284]. Однако Гепнеру удалось отвлечь на себя внимание французов, дав возможность танковой группе фон Клейста осуществить решающий прорыв на юге. Немецкий прорыв под Седаном заставил французскую 1-ю армию вечером 15 мая начать отход.
В полосе действий ГА «А» наступление танковой группы фон Клейста началось в 5.35 10 мая 1940 г., когда передовые подразделения 1-й тд пересекли границу Люксембурга. Дивизия шла в авангарде 19-го тк Гудериана, который получил задачу выйти к Маасу на третий день операции и форсировать его на четвертый. В случае опоздания у союзников могла появиться возможность подтянуть к Седану свежие резервы и вовремя отвести свои войска из Бельгии. Это означало неминуемый провал плана «Гельб», поэтому немцы с самого начала повели отчаянную гонку со временем. «Быстроходный Гейнц» объявил своим солдатам перед наступлением: «Я требую, чтобы вы не спали по меньшей мере три ночи, если это окажется необходимым». Гудериан не бросался словами: перед наступлением 1-я тд получила 20 тыс. таблеток первитина [285]. Этот высокоэффективный стимулятор появился в Германии в 1938 г. и широко использовался в вермахте во время войны, особенно среди летчиков и моряков. Он притуплял у употреблявших его людей чувства боли, голода и жажды, улучшал их внимание и уверенность в себе, а также заметно уменьшал нормальную человеческую потребность в сне. В первую очередь его получали водители, которым сутками приходилось сидеть за рулем или рычагами транспортных и боевых машин.
Между тем немцам приходилось постоянно тратить драгоценное время на стычки с бельгийцами. Например, в первый же день операции рота бельгийской Арденнской легкой пехотной дивизии укрепилась в небольшой деревушке Боданж и плотно закупорила узкую долину, по которой наступала 1-я тд. Бельгийцы, утратив связь с командованием, не получили приказ на отход и упорно удерживали свои позиции на господствующих высотах. Немцам потребовалось целых восемь часов, чтобы расчистить себе путь.
Но больше всего времени немцы тратили на постоянный ремонт дорог, которые бельгийцы выводили из строя заранее заложенными мощными подрывными зарядами. В результате их взрывов на проезжей части создавались громадные воронки диаметром 15–20 и глубиной 6–8 метров. Саперам приходилось восстанавливать дороги, взорванные мосты и укреплять старые из них, с недостаточной грузоподъемностью, наводить новые дополнительные переправы. В результате постоянных задержек, неувязок, неизбежной путаницы и неразберихи, а также соперничества различных частей за право использовать немногочисленные дороги, на них то тут, то там стали возникать пробки. 12 мая на северном маршруте образовался гигантский затор длиной в 250 км, который начинался еще на территории Германии, от самого Рейна. Растащить его не удалось и на следующий день. К счастью для немцев, вся боевая авиация союзников была задействована в Северной Бельгии, где сражались и основные силы люфтваффе. Тем не менее передовые части Гудериана неудержимо продвигались вперед, сметая всякое сопротивление на своем пути.
Впервые французская воздушная разведка засекла германские моторизованные колонны на арденнских дорогах еще в ночь на 11 мая. Французы немедленно бросили в Арденны пять кавалерийских дивизий и три кавбригады. Во второй половине того же дня там произошли первые стычки передовых подразделений немецких танкистов и французских кавалеристов, которые немедленно доложили об этом своему командованию. Но из первых донесений невозможно было понять масштабы разворачивающихся событий, и Га-мелен оценил их как обычную отвлекающую вылазку. Несомненно, этому выводу способствовала германская кампания дезинформации, развернутая ведомством доктора Геббельса. Весь огромный аппарат немецкой пропаганды на полную мощь продолжал раздувать и превозносить успехи воздушно-десантных и танковых войск на севере. В то же самое время наступление в Арденнах замалчивалось или упоминалось вскользь как вспомогательная операция.
Французская конница, усиленная легкими бронемашинами, не могла устоять перед натиском немецких танковых частей и была быстро отброшена. Немцы плотно прикрыли свою наступающую через Арденны группировку зенитным огнем и истребителями, поэтому основную информацию о тамошней обстановке союзникам доставляли лишь ночные разведывательные самолеты. С каждой ночью их рапорты становились все тревожней, но французское командование по-прежнему сохраняло невозмутимое спокойствие. Оно базировалось на неверных расчетах времени: французские военачальники старой школы так же, как в свое время Галь-дер, полагали, что немцам понадобятся девять дней, чтобы пересечь Арденны, а некоторые из них оценивали это время даже в две недели. Гамелен как-то назвал реку Маас «лучшим противотанковым рвом в Европе» и не сомневался, что для попытки переправы через нее вермахту обязательно придется предварительно подтянуть туда массу тяжелой артиллерии с соответствующим количеством боеприпасов. А на их переброску, учитывая слабую пропускную способность местной дорожной сети, потребуется еще не менее недели. Согласно всем этим оценкам, союзники располагали вполне достаточным временем, чтобы надлежащим образом отреагировать на любое развитие событий в центре своего фронта.
Однако первые немецкие танки вышли к р. Маас в 40 км севернее Седана уже днем 12 мая, всего через 57 часов после начала наступления (см. схему 5). Они сразу же, не дожидаясь подхода своей пехоты и артиллерии, начали подготовку к форсированию реки. Во всем корпусе Гудериана имелось только 141 полевое орудие, но к ним еще не успели подвести достаточно боеприпасов. На противоположном берегу реки французы после начала войны успели возвести линию бетонных и деревоземляных оборонительных сооружений с плотностью до 10 на километр, Здесь занимала оборону недостаточно подготовленная 55-я пд, растянутая вдоль Мааса на фронте шириной в 20 км. К ней на помощь накануне подошла 71-я пд, которая приняла у 55-й пд 6-километровый участок, давая ей возможность существенно уплотнить свою оборону. С учетом имеющихся в секторе 55-й пд пушек и гаубиц 41-го пехотного корпуса французы имели тройной перевес в артиллерии [286].
Недостаток артиллерии немцы компенсировали мощной авиационной поддержкой. Гудериан совместно с авиационными командирами разработал план еще дотоле не виданного воздушного наступления. Для этого на направление действий танковой группы фон Клейста были переброшены части 3-го воздушного флота в составе 620 истребителей и 850 бомбардировщиков, из которых 250 были пикирующими. Из них 300 истребителей и 510 бомбардировщиков, включая 200 пикировщиков, были задействованы для непосредственной поддержки Гудериана. Авиационная подготовка 13 мая непрерывно продолжались с 12.00 до 16.00 — времени начала атаки. После этого немецкие самолеты принялись бомбить артиллерию и резервы противника. Бомбежка продолжалась до самой темноты. На направлении главного удара в полосе шириной в 4 км бомбардировщики совершили 1215 самолето-вылетов [287]. Многочасовой «конвейер смерти» имел сокрушительный эффект. Гарнизоны французских укреплений были оглушены, деморализованы и лишены всякой связи, их система управления полностью вышла из строя. При этом прямой ущерб от бомбардировки оказался не так уж велик: 55-я пд потеряла всего 56 человек, и ни один ДОТ не был до конца разрушен. Попытки подавить их огнем орудий с противоположного берега оказались безуспешными. Первые попытки немцев переправиться на надувных штурмовых лодках через Маас у северной окраины Седана были отбиты французами. Гарнизоны опорных пунктов вели меткую стрельбу по заранее пристрелянным участкам.
1-я тд, находившаяся на острие немецкого наступления, была максимально усилена артиллерией и пехотой за счет других дивизий корпуса. Кроме того, ей подчинили моторизованный полк «Великая Германия» (в его состав входила батарея из шести штурмовых орудий) вместе с приданным ему 43-м штурмовым саперным батальоном, оснащенным передвижным разборным понтонным мостом. Срочно выдвинутым вперед мощным 88-мм зенитным пушкам удалось, наконец, пробить толстые стальные плиты и бетонные стены ДОТов на участке форсирования. Под их прикрытием две немецкие роты переправились через реку и начали штурмовать ДОТы один за одним. К концу дня им удалось с боем прорвать линию обороны французов и взять ключевую высоту 247 в четырех километрах от места переправы. В 22.30 саперы закончили наводку моста, и скоро весь полк «Великая Германия» в полном составе оказался на западном берегу Мааса. Утром следующего дня его противотанковая рота, имевшая на вооружении 12 37-мм пушек, при поддержке двух 88-мм зениток успешно отбила сильную контратаку французских танков. Немцы доложили об уничтожении 44 вражеских танков, не потеряв при этом ни одного человека. Одновременно части 19-го мк Гудериана начали форсирование Мааса и на других участках. 1-й мп, используя полуторакилометровый промежуток между французскими ДОТами, сравнительно легко преодолел реку. Вторую волну атакующих возглавил сам Гудериан. Штурмовые группы безостановочно пробивались вперед, не обращая внимания на разграничительные линии между частями и соединениями. За 8 часов непрерывного боя полк полностью переправился через реку и продвинулся вперед на 8 км, прорвав три линии французских укреплений.
В секторе 10-й тд, которая вышла на Маас не в полном составе, дела обстояли не так благополучно. Дело в том, что только 1-я тд, шедшая в авангарде корпуса, использовала все имевшиеся дороги. Остальным дивизиям выделялось не более двух маршрутов. Поэтому 10-я тд вышла на Маас не в полном составе. За 20 минут до назначенного времени форсирования командир ее 86-го мотопехотного полка доложил командиру своей бригады полковнику Фишеру, что надувные лодки все еще не подвезли, поэтому наступление необходимо отложить. Взбешенный Фишер лично примчался в полк, построил его и приказал форсировать реку 70-метровой ширины вплавь, если другого способа нет. При этом он сам решил возглавить одну из штурмовых групп. Немцам повезло: лодки прибыли буквально в последний момент. Но пока их надували и распределяли среди солдат, время было упущено. Французы успели прийти в себя после бомбардировки и открыли шквальный огонь из орудий и пулеметов. Большинству атакующих не удалось даже добраться до реки, открытое пространство перед которой достигало 600–800 м ширины.
Переправиться удалось лишь маленькой группе в 12 солдат, половина из которых были саперами. Они прошли специальный курс обучения для борьбы с ДОТами и имели с собой запас взрывчатки. Оказавшись на вражеском берегу без офицеров и без связи, немцы не растерялись и стали действовать самостоятельно, как их учили. Используя не-простреливаемые промежутки между ДОТами, они приближались к их стенам, не имеющим амбразур, подрывали их, забрасывали гранатами. Действуя таким образом, дюжина солдат последовательно уничтожила или захватила семь ДОТов, пробив брешь в системе обороны французов. Этот успех был немедленно использован подразделениями полка. Вечером саперы 10-й тд начали наводить мост через реку в районе захваченного плацдарма. На следующий день в 06.45 утра автомобили дивизии покатились через него на западный берег Мааса [288].
2-я тд вышла к Маасу последней из соединений 19-го корпуса, когда другие уже начали переправу. Она опоздала на полтора часа из-за дорожных заторов и попыталась с ходу форсировать реку, стараясь наверстать упущенное время. Однако все немецкие попытки терпели неудачи, пока два взвода саперов из 1-й тд, действуя по собственной инициативе, не уничтожили 11 французских ДОТов на участке своих соседей. Это дало возможность 2-й тд в 20.00, наконец, зацепиться за другой берег. Когда наступила ночь, под покровом темноты саперы дивизии наладили паромную переправу.
Таким образом, мотопехота корпуса Гудериана всего за полдня боев не только форсировала Маас, но и, по существу, с первой попытки прорвалась через линию стационарных французских укреплений, расположенных за рекой. Гудериан, не ожидавший такого быстрого успеха, разрешил своим танкистам отдыхать на подходах к Маасу. Хотя мост соответствующей грузоподъемности был готов сразу после полуночи, первые танки пошли по нему только после семи часов утра 14 мая. Гудериан сразу извлек урок из этой ошибки и в дальнейшем всегда формировал смешанные боевые группы, включая в них танки.
Между тем около семи часов вечера во французском тылу возникла и начала быстро разрастаться нешуточная паника. Первыми ей поддались артиллеристы из второй линии, в то время как пехота на передовой еще продолжала сопротивляться. По дорогам хлынули толпы отступающих с линии фронта солдат и офицеров. У страха глаза велики: французы решили, что их преследуют немецкие танки, которые на самом деле появились там не раньше чем через 12 часов. Посты военной полиции была смяты огромными толпами бегущих. Почти вся французская 55-я пд бросила свои позиции, захватив с собой большую часть соседней 71-й пд.
Утром 14 мая немецкие танки и на самом деле массами устремились в прорыв, проделанный для них пехотой. Они шли через единственный мост, который возвели саперы 1-й тд. Этот мост сразу приобрел особую важность. Именно он обеспечивал основной грузопоток для снабжения всем необходимым немецких войск за Маасом и позволял перебрасывать туда тяжелую технику. Командование союзников сразу оценило степень угрозы и немедленно бросило на его уничтожение все наличные силы авиации. Пилоты 250 истребителей и 152 бомбардировщиков получили приказ разрушить мост любой ценой. Отчаянные попытки авиации союзников вывести его из строя продолжались целый день, но не принесли никакого успеха.
И немудрено, ведь немцы, в свою очередь, собрали для обороны переправы все наличные силы зенитной артиллерии — 303 орудия, включая 36 88-мм пушек. Истребители люфтваффе в тот день сделали 814 боевых вылетов на прикрытие моста. В полдень 14 мая командующий ГА «А» фон Рундштедт лично посетил место переправы, чтобы убедиться, все ли было сделано для защиты моста, и встретился там с вездесущим Гудерианом. Общими усилиями немецкие зенитчики и летчики сбили 52 бомбардировщика и 50 истребителей союзников, а еще 65 их самолетов получили настолько сильные повреждения, что вышли из строя [289]. От такого ошеломительного поражения, сопровождаемого столь тяжелыми потерями, союзная авиация уже не смогла оправиться до самого конца кампании. Ей больше никогда не удавалось организовать сколько-нибудь подобное массирование сил для воздушного сражения на одном участке фронта. Люфтваффе окончательно захватило господство в небе. Но главное, немцам удалось сохранить ценнейший мост в целости и сохранности. А ведь у них тогда не осталось поблизости ни одного запасного понтона для его ремонта в случае необходимости, поэтому даже одна точно положенная в цель бомба могла надолго вывести мост из строя. В тот же день главные силы 19-го мк в составе 60 тыс. человек и 22 тыс. разнообразных машин, включая 850 танков, были переброшены через Маас.
Навстречу им уже выдвигались французские резервы. Но их марш был замедлен огромными толпами отступавших солдат, запрудивших все дороги. Командирам французов явно не хватало самостоятельности и решительности. Их неспешная тактика образца Первой мировой войны безнадежно уступала тактике вермахта, построенной на быстроте и непрерывном натиске. Французские войска постоянно опаздывали в занятии важных объектов и ключевых пунктов местности. Поэтому наиболее благоприятный момент для ликвидации немецкого плацдарма на Маасе был безнадежно упущен. Таким моментом была ночь с 13 на 14 мая, когда немцы еще не успели перебросить через реку свою тяжелую технику, а их пехота была до предела измотана непрерывными форсированными маршами и боями.
Прорвавшись через Люксембург и Бельгию и овладев плацдармом за Маасом, Гудериан полностью выполнил поставленную ему задачу, потеряв в боях у Седана 13–14 мая всего лишь около 120 убитых и около 400 раненых. Согласно немецкому оперативному плану, 19-й мк должен был там остановиться и подождать подхода пехотных дивизий, которым поручалось сменить его части на плацдарме. Большой отрыв подвижных соединений от пехоты германское командование считало слишком рискованным. Однако пассивное ожидание было совсем не в характере «быстроходного Гейнца», который не хотел дать французам возможность восстановить свой разорванный фронт. Но решиться игнорировать приказ вышестоящего начальства было нелегко. Повод не заставил себя долго ждать. Вскоре после полудня 14 мая пришло донесение, что передовой отряд 1-й тд только что захватил неповрежденный мост через Арденнский канал у Мальми. Гудериан немедленно выехал туда, оценил обстановку и в 2 часа дня отдал приказ 1-й и 2-й танковым дивизиям двинуться вперед на запад, не дожидаясь подхода пехоты. Задача защищать плацдарм у Седана была возложена на 10-ю тд и мп «Великая Германия».
Гудериан сильно рисковал, но игра, несомненно, стоила свеч. В случае успеха его прорыва к Ла-Маншу в ловушку попадали 1,7 млн. отборных солдат союзников. Это, по существу, одним махом решало судьбу всей кампании. Танковый генерал, наконец, получил реальную возможность лично проверить свои теории оперативного использования танковых войск на практике. Время доказало правоту Гудериана.
Сейчас известно, что французское командование во второй половине дня 14 мая еще располагало вполне достаточными оперативными резервами, чтобы одним ударом сбросить немцев с плацдарма у Седана, отрезав ушедшие с него 1-ю и 2-ю танковые дивизии немцев. В это время основные силы 10-й тд были связаны боем с французской 71-й пд и не могли занять предназначенные им позиции. Защищал плацдарм лишь один мп «Великая Германия». Против него французы располагали силами, состоявшими из более шести дивизий, одна из которых была танковой, а еще одна — моторизованной. Но французы слишком осторожничали, не успели вовремя ввести резервы в сражение и упустили свой шанс. Отступавшие от Седана войска сообщали панические сведения о сотнях и даже тысячах преследовавших их немецких танков. Встревоженный такими известиями командир 21-го ак генерал Флавиньи почел за благо отложить уже назначенную на 17.30 атаку и перейти к обороне. При этом танковые подразделения французской 3-й тд были рассредоточены на 20-километровом фронте для усиления обороняющейся пехоты и организации локальных контратак.
Назавтра начались серьезные бои у небольшой деревушки Стонн, расположенной на крутой, заросшей густым лесом возвышенности в 15 км южнее Седана. Гудериан приказал полку «Великая Германия» при поддержке 43-го штурмового саперного батальона и 2-го танкового батальона из 8-го тп 10-й тд овладеть ею, чтобы ликвидировать возможность французских контратак с этого направления. На рассвете 15 мая немцы пошли в атаку и к 8 часам утра очистили Стонн от защищавших его французов. Но это оказалось только началом. Французы упорно контратаковали, немцы не желали уступать, и к 10.45 деревня четыре раза переходила из рук в руки.
В тот же день разыгрались события, очень характерные для тогдашнего французского стиля ведения войны. В 07.15 утра командующий Северо-Восточным фронтом генерал Жорж приказал командующему 2-й армии генералу Хюнтцигеру немедленно бросить в атаку на немецкий плацдарм у Седана имевшиеся в его распоряжении подвижные соединения. В 08.00 Хюнтцигер отправил соответствующий приказ генералу Флавиньи. Тот получил его через полчаса, но вызвал к себе командиров 3-й танковой и 3-й моторизованной дивизий только к 10.00, а атаку назначил на 2 часа дня. Однако быстро собрать в кулак рассредоточенные в предыдущий день танки оказалось невозможно. Как выяснилось, на многих из них радиостанции не работали из-за разряженных аккумуляторов, поэтому их экипажи не откликались на вызовы. Атаку пришлось отложить сначала на два часа, а потом до 18.30. В конце концов в 18.15 Флавиньи пришлось вообще отменить наступление [290]. На этом очередная попытка ликвидировать германский плацдарм у Седана закончилась, практически так и не начавшись. В этот день 15 мая была вынуждена капитулировать Голландия.
Немецкий прорыв у Седана прозвучал для французского командования настоящим громом средь ясного неба. Мощь, глубина и быстрота немецких ударов опрокинули все представления союзников об оперативных возможностях вермахта. Больше того, выход войск Гудериана на оперативный простор поставил их перед необходимостью срочно разгадать дальнейшие планы немцев. А перед теми открывались три основные возможности: двинуться на Париж, наступать в направлении Ла-Манша или выходить в тыл «линии Мажино».
Растерянность французского командования усугубляли действия группы армий «Ц» под командованием генерал-полковника В. фон Лееба. Она выполняла задачу сковать французские войска, защищавшие «линию Мажино», и не дать им возможности нанести контрудар по танковой группе фон Клейста с юга. Фон Леебу, располагавшему всего 19 дивизиями против 36 французских, пришлось большей частью изображать активность, ведь на ее реальное проявление у него не хватало сил. Немцы мастерски провели целенаправленную кампанию дезинформации, создав у французов сильно преувеличенное мнение о своих возможностях и ложное представление о своих планах. Они организовали несколько фальшивых штабов крупных соединений, в которых настоящими были только часовые. Одни и те же поезда, двигаясь взад и вперед, симулировали интенсивные переброски войск и тщательно покрытой брезентом боевой техники. Звукозаписи по ночам создавали вполне правдоподобное впечатление о передвижениях крупных воинских колонн, в том числе многочисленных танков. Хорошо скоординированная серия разнообразных военных, политических и дипломатических мероприятий, подкрепленная умело распускаемыми слухами, весьма убедительно демонстрировала намерение вермахта со дня на день обойти «линию Мажино» с юга, через территорию Швейцарии, нарушив ее многовековый нейтралитет.
Немцы не ограничились одной лишь дезинформацией. 14 мая они начали интенсивный обстрел укреплений у Шоненбурга, используя тяжелую артиллерию калибром до 280 мм. Затем к ней присоединились два сверхмощных 420-мм орудия [291]. А на северном фланге «линии Мажино» началась решительная атака одного из ее укрепленных узлов — Ла-Ферте, расположенного в 25 км юго-восточнее Седана. 16 мая на штурм небольшого французского форта № 505 пошла 71-я пд, в то время как 15-я и 68-я пд обеспечивали изоляцию района боевых действий. На следующий день немцы подтянули к форту девять 210-мм мортир, каждый снаряд которых весил 135 кг. За два дня эти мортиры вместе с пятью батареями других орудий обрушили на форт более 2,5 тысячи снарядов [292]. Вечером 18 мая саперы под прикрытием огня 88-мм зениток сумели подобраться к форту и начали методично подрывать его укрепления. Внутри начался сильный пожар, вызвавший многочисленные взрывы боеприпасов. Рано утром 19 мая форт № 505 замолчал. Весь его гарнизон численностью 107 человек погиб в подземных убежищах, главным образом, от отравления ядовитыми газами, образовавшимися в результате пожара и взрывов.
Эти действия немцев в комбинации с их нажимом в южном направлении на Стонн, где господствующая высота за три дня боев 17 раз переходила из рук в руки, заставили французов поверить, что главная опасность угрожает «линии Мажино». Они спешно начали перебрасывать туда подкрепления. Но левое крыло 2-й армии пришлось несколько оттянуть назад, чтобы прикрыть свой тыл от возможной атаки корпуса Гудериана. В результате более 130 ДОТов были оставлены без боя, а разрыв во французском фронте увеличился при этом с шести до 30 км.
Тем временем инициатива по-прежнему прочно оставалась в немецких руках. Используя неповоротливость французов, 1-я и 2-я танковые дивизии вермахта захватили в целости и сохранности три моста через Арденнский канал и стремительно пошли через них вперед на запад. Отдельные французские части оказывали им упорное сопротивление. Однако героические усилия и самопожертвование рядовых солдат и младших офицеров оказались не в состоянии компенсировать фатальные ошибки, нерешительность, инертность и безнадежно устаревшие методы ведения боевых действий высшего и среднего французского командования. 19-й мк продолжал свой путь к Ла-Маншу, и его уже некому было остановить.
К тому же справа от него наступал 41-й мк под командованием генерала Г. Рейнгардта в составе 6-й и 8-й танковых, а также 2-й моторизованной дивизии. Из-за заторов на горных дорогах он немного отстал от графика. 13 мая подразделениям 6-й тд генерала В. Кемпфа все же удалось форсировать Маас и овладеть плацдармом у Монтерме. 15 мая после тяжелого боя дивизия к 09.30 утра полностью прорвала французскую оборону, включавшую многочисленные ДОТы и бронекупо-ла. Боевая группа дивизии в составе танкового, мотоциклетного и саперного батальонов при поддержке артиллерии, противотанкистов и зенитчиков к 20 часам пробилась к селению Монкорне в 65 км от места переправы [293]. Назавтра Кемпф встретился в Монкорне с Гудерианом. Таким образом, два отдельных немецких плацдарма за Маасом слились в один. В тот же день 8-я тд догнала 6-ю и корпус Рейнгардта продолжил наступление уже в полном составе. На их пути оказалась французская 2-я тд. Ей явно не везло с самого начала войны: за пять дней она получила пять противоречивых приказов. Командование перебрасывало соединение с места на место, при этом гусеничную технику для сохранения ресурса транспортировали по железной дороге, а колесная шла своим ходом. Неудивительно, что в хаосе войны подразделения дивизии оказались разбросанными, где попало, а многие из них вообще потерялись. Бензозаправщики, машины с боеприпасами и ремонтные летучки оказались отрезанными от своих танков. Из 12 танковых рот было известно местонахождения только семи. Танки некоторых из них все еще стояли на железнодорожных платформах без горючего, когда попали под удар германского 41-го мк. В результате французская 2-я тд 16 мая прекратила свое существование, так и не сумев нанести никакого урона противнику.
15-й мк генерала Г. Гота (5-я и 7-я тд) прикрывал правый фланг ударной танковой группы фон Клейста. Преодолеть Маас корпус должен был не на французской, а на бельгийской территории, где уже не было укреплений «линии Мажино». Успех форсирования зависел от того, успеют ли соединения Гота достичь Мааса раньше выдвигавшихся туда же французских войск. Французским 5-й мд и 18-й пд надо было пройти без всяких помех 80 км и занять оборону вдоль широкой реки на позициях, заранее подготовленных для них бельгийцами. Они особенно не спешили, полагая, что немцам понадобится не менее 10 дней, чтобы добраться до Мааса. Эта ошибочная оценка дорого обошлась французам.
В авангарде 15-го мк шла 7-я тд, которой командовал генерал Э. Роммель, завоевавший позже широкую известность в качестве командующего Африканского корпуса. На 115-километровом пути к Маасу немцам пришлось преодолевать многочисленные дорожные заграждения и с боем пробиваться сквозь заслоны бельгийской пехоты и передовых частей французской кавалерии. Уже 12 мая около 17.30 разведгруппа немцев вышла к мосту через Маас у Ивуара. В последний момент командир бельгийского саперного взвода лейтенант Виспелэр ценой своей жизни успел взорвать мост вместе с выскочившей на него немецкой разведывательной бронемашиной. Другой мост через Маас, расположенный в 7 км южнее, у Динана, взлетел на воздух еще раньше. Но военная удача все же не отвернулась от немцев. Мотоциклисты передового отряда 5-й тд обнаружили в районе селения У, на полпути от Ивуара к Динану, уцелевший шлюз и немедленно перешли по нему сначала на одноименный остров посреди реки, а потом и на противоположный берег. Именно они оказались первыми немцами на западном берегу Мааса, опередив даже солдат Гудериана. Там их сразу заметила и обстреляла издалека французская пехотная рота, но сбросить горстку немцев в реку контратакой в темноте так и не решилась. Таким образом, в немецких руках оказался небольшой плацдарм. Утром 13 мая под прикрытием огня подошедших танков туда переправились уже три мотопехотных батальона 5-й тд и за день боя расширили его на 4 км к западу.
Между тем попытка подразделений соседней 7-й тд форсировать Маас у Динана окончилась неудачей в связи с недостаточной поддержкой малочисленной артиллерии. А почти вся немецкая авиация в тот день была задействована у Седана, Роммель решил перенести направление основных усилий дивизии южнее, рядом с плацдармом 5-й тд. Лично возглавив один из мотопехотных батальонов своей дивизии, Роммель на штурмовой лодке пересек Маас, достигавший там ширины в 100 м, и соединился со сражавшейся там с самого утра ротой. Роммелю было не привыкать выступать в такой роли. Еще в годы Первой мировой войны он получил большой опыт командования штурмовыми группами. Роммель приказал, несмотря на постоянный артобстрел, наладить паромную переправу и начал перебрасывать на плацдарм тяжелую технику. К следующему утру туда доставили уже 30 танков.
Своими успехами немцы во многом были обязаны пассивности своих противников. Французские командиры часто теряли связь со своими частями и соединениями, постоянно опаздывали с контратаками, не желали воевать в темноте, и, главное, им никак не удавалось наладить взаимодействие своих войск. Постоянно меняющаяся обстановка требовала от них быстро принимать самостоятельные решения и энергично проводить их в жизнь, но их этому никогда не учили. Привычка слепо выполнять чужие приказы сослужила французам плохую службу. Они были совершенно не готовы к той войне, которую с самого начало навязали им немцы, а времени на адаптацию к новым условиям им не хватило.
Так, 13 мая французская 1-я тд, готовая к переброске в Северную Бельгию, находилась всего в 40 км от Динана. Только в ночь на 14 мая, через сутки после того, как первые германские солдаты корпуса Гота переправились через Маас, она получила предварительное распоряжение подготовиться к контратаке немецкого плацдарма. Но приказ на контратаку пришел только в 2 часа дня, а первые подразделения дивизии начали марш к фронту после двухчасовых сборов. До самого вечера французы медленно продирались сквозь дороги, забитые беженцами и отступавшими остатками разбитых частей и подразделений. При этом они сильно растянулись и потеряли свои отставшие бензозаправщики. Из-за нехватки горючего пришлось остановиться на ночевку у Флавьона. К тому времени Роммель уже успел прорвать французский фронт у небольшого городка Онай и сразу бросил в прорыв свои танки.
Наутро немецкие пикирующие бомбардировщики разгромили на марше несколько колонн французских бензозаправщиков. Немногие уцелевшие смогли добраться до своих танков только к 9 часам утра. Начался длительный процесс заправки, когда автоцистерны подъезжали к танкам и заливали в их баки горючее последовательно, одному за другим. У немцев этот процесс был организован совершенно иначе. Горючее доставлялось по назначению в 20-литровых канистрах на обычных грузовиках. В пунктах распределения их моментально сбрасывали на землю, танкисты быстро разбирали канистры, самостоятельно заправляли одновременно все танки и возвращали пустые канистры обратно. Там их подбирали те же самые грузовики и снова пускали в оборот, а часть полных канистр танки везли на себе для дозаправки в случае необходимости.
В самый неудачный для французов момент заправки два батальона 1-й тд попали под атаку проходивших мимо немецких танков 7-й тд. Быстро разгромив этого противника, Роммель не стал ввязываться в бой с основными силами французов, а предпочел обойти их с юга и устремился дальше на запад. Незавидную долю сражаться с многочисленными хорошо бронированными и вооруженными пушками французскими боевыми машинами он предоставил своему соседу, 5-й тд. В тот момент на поле боя оказался только ее 31-й тп в составе двух батальонов, а 15-й тп, все еще переправлялся через Маас и прибыл на помощь уже позже.
Однако численное превосходство не спасло французов. Из-за плохой организации связи управление подразделениями отсутствовало, и экипажи танков сражались, по существу, в одиночку. Они не смогли противостоять натиску немцев, наседавших со всех сторон и расстреливавших их в упор. Даже легкие немецкие танки сумели сыграть полезную роль в этом бою, проводя быстрые отвлекающие атаки на флангах, растягивая силы французов и расстраивая их ряды. Немецкая артиллерия тоже незамедлительно выдвинулась вперед и очень помогла своим танкистам. К тому же немцы вызвали авиацию. В довершение ко всему у части французских танков, не успевших полностью заправиться перед боем, кончилось горючее, и они были брошены своими экипажами. К вечеру французы получили приказ на отход. На следующее утро в дивизии осталось всего 16 танков. Так за одни лишь сутки боя кадровая французская 1-я тд потеряла почти всю свою основную боевую технику.
Тем временем дивизия Роммеля, вырвавшись на оперативный простор, перерезала линии снабжения французов, посеяла панику в их тылу и успела практически без помех проскочить рубеж, на котором французское командование планировало создать новую линию обороны. Таким образом, 15 мая организованное сопротивление за Маасом окончательно рухнуло. В результате мощных синхронных ударов моторизованного корпуса Гудериана, а также танковых дивизий Кемпфа и Роммеля в 800-километровой системе обороны союзников образовалась зияющая брешь шириной более 100 км между Ля-Ферте и Намюром. Закрыть ее было уже нечем. Предназначенная ранее на роль стратегического резерва французская 7-я армия, выполняя приказ Гамелена, находилась очень далеко от места прорыва, на голландском побережье у Бреды. Между тем даже 14 мая в Бельгии многочисленные колонны отборных французских и английских войск, ни о чем не подозревая, по-прежнему продолжали двигаться на восток, т. е. направлялись прямиком в тщательно расставленную для них громадную немецкую западню…
Катастрофа союзников на центральном участке фронта ошеломляюще подействовала на высшее руководство Франции и сильно пошатнула их веру в победу. В половине восьмого утра 15 мая премьер-министр страны Рейно позвонил своему английскому коллеге и ближайшему союзнику Черчиллю и подавленно заявил: «Мы проиграли сражение» [294]. Французский главнокомандующий Гамелен в тот же день также осознал, что потерпел неминуемое поражение, и вечером доложил об этом министру обороны Даладье. Его первоначальный промах с планом Диль к тому времени превратился в непоправимую ошибку. К несчастью, Гамелен не сумел ее распознать и исправить, когда это было еще не поздно.
А в это время Гудериан настойчиво гнал свой корпус к Ла-Маншу, не щадя ни себя, ни своих солдат и не обращая внимания на растянутые и открытые фланги. Их лучшей защитой он считал непрерывное движение, не позволявшее противнику прийти в себя и организовать контрудар. Такую слишком смелую для них философию не разделяло абсолютное большинство высшего германского руководства, включая самого Гитлера. 17 мая на командном пункте фон Рундштедта в Бастони он более чем определенно изложил свою точку зрения на этот счет, и она была зафиксирована в журнале боевых действий ГА «А»:
«Фюрер подчеркнул особую важность южного фланга не только для чисто армейских операций, но и в политическом, и в психологическом смыслах. Сейчас ни в коем случае нигде нельзя допустить ни малейшей неудачи, которая могла бы роковым для нас образом приободрить не только военное, но и, что еще более важно, политическое руководство наших врагов. В настоящий момент решение должно заключаться не столько в быстром продвижении к Ла-Маншу, сколько в организации непробиваемой обороны на рубеже реки Эна, в районе Лана и далее вдоль Соммы в кратчайшие сроки» [295].
В тот же день Гальдер записал в своем дневнике:
«Фюрер ужасно нервничает. Он боится собственного успеха, не хочет рисковать и охотнее всего задержал бы наше дальнейшее продвижение. Предлог — озабоченность левым флангом!» [296]
Обычный авантюризм Гитлера на сей раз сменился чрезмерной осторожностью. Теперь, когда победа была так близка, он разволновался и решил перестраховаться. В противоположность ему, всегда спокойный и рассудительный Гальдер был совершенно уверен, что все развивается по плану. Данные авиаразведки убедительно свидетельствовали, что левому флангу Гудериана никто и ничто серьезно не угрожает. Неудивительно, что у Гальдера возникло желание реализовать первоначальный замысел Манштейна и силами ГА «А» нанести второй удар в южном направлении, не дожидаясь результатов первого, чтобы не дать французам опомниться и собраться с силами. В случае успеха этой операции Франция оказалась бы окончательно разгромленной в кратчайшие сроки. Однако Гитлер, угнетаемый своими недобрыми предчувствиями, категорически отверг эту смелую идею и приказал 12-й армии остановить наступление и занять оборону на реке Эна.
Утром 17 мая произошло еще одно событие, прямо связанное с желанием высшего германского генералитета остановиться и подтянуть пехоту, прежде чем продолжить наступление. Непосредственный начальник Гудериана — фон Клейст — сместил его с поста командира 19-го мк за отказ остановиться на назначенном им рубеже Вервен — Монкорне — Дизи-ле-Гро. Однако во второй половине дня командующий 12-й армией Лист, которому с 15 мая подчинили танковую группу фон Клейста, по указанию фон Рундштедта восстановил Гудериана в прежней должности.
Но в этот день злоключения Гудериана еще не кончились. Недалеко от его штаба в Монкорне оказалась французская 4-я тд. Она все еще находилась в процессе формирования, успев получить только 3,5 танкового батальона вместо четырех по штату, и совсем не имела пехоты. Ее командир, полковник Шарль де Голль, один из теоретиков использования танков и будущий президент Франции, был назначен на свою должность уже после начала кампании, 11 мая. Дивизии была поставлена задача обеспечить организацию обороны на реке Эна. Но де Голль рвался в бой и утром 17 мая решил овладеть важным перекрестком шоссейных дорог у Монкорне. Его атака оказалась полной неожиданностью для немцев и доставила им немало неприятностей. Французы перехватили и уничтожили на дороге несколько германских транспортных колонн и опасно приблизились к штабу Гудериана.
На ликвидацию этой угрозы немцы бросили все, что было под руками, в том числе несколько только что отремонтированных танков. С воздуха на 4-ю тд обрушились пикировщики Ю-87, а во фланг ее контратаковала немецкая 10-я тд, только что прибывшая в район Монкорне. Де Голлю пришлось отступить, однако через два дня он организовал новую атаку, на этот раз на 30 км западнее, у селения Креси-сюр-Сер. И опять главную роль в отражении его атаки сыграло люфтваффе. В то же время своя авиация оба раза не оказала де Голлю никакой поддержки. Да и не могла оказать, ведь во французской армии, в отличие от вермахта, не было ни офицеров связи с авиацией, ни радиостанций, предназначенных для этой цели.
Приказ остановиться получила не только танковая группа фон Клейста, но и 15-й мк Гота. 16 мая он подошел через Бельгию к границе с Францией, на которой имелись долговременные укрепления, пусть не такие мощные, как «линия Мажино», но достаточно серьезные. Поэтому командующий 4-й армией генерал фон Клюге, которому был придан корпус Гота, решил проломить французский фронт силами пехоты 5-го ак и только потом ввести в прорыв танки. 7-я тд Роммеля получила задачу прощупать оборону противника, но не прорывать ее в случае серьезного сопротивления и при любых условиях не идти далеко вперед без разрешения командования армии. Гот передал Роммелю по радио предварительное распоряжение о наступлении в направлении Авена. Письменный приказ с подробным изложением всех ограничений пришел на командный пункт 7-й тд, когда Роммеля там уже не было.
В 6 часов вечера немецкие танки пересекли французскую границу у Клэрфайт и вскоре обнаружили за ней стационарную линию обороны: ДОТы, бронекупола, минные поля и колючую проволоку. Это внушительное зрелище ничуть не смутило Роммеля, и он решил с ходу, без подготовки, в сгущавшихся сумерках пойти на прорыв. Используя внезапность, немцы ворвались на французские позиции раньше, чем те успели открыть огонь. Танки в упор расстреливали амбразуры ДОТов, саперы уничтожали их, используя взрывчатку и огнеметы, мотоциклисты выводили из строя противотанковые пушки и пулеметные гнезда. С боем прорвав укрепления французов, боевые машины 25-го тп в сопровождении 7-го мотоциклетного и 37-го разведывательного батальонов 7-й тд помчались вперед. Около 11 часов вечера они с ходу пробились через вторую линию обороны у Сольр-ле-Шато и продолжили свой путь к Авену. На свою беду, французская 5-я мд остановилась на ночевку как раз на их пути. Вместе с ней расположились некоторые подразделения 18-й пехотной и 1 — й танковых дивизий. Длинные колонны боевой техники и автомобилей французов сгрудились на обеих обочинах, став легкой мишенью для немецких танкистов. После их прохода на участке шоссе длиной около 10 км сотни машин остались горящими или сброшенными в кюветы. Пробуждение французских солдат и офицеров, чувствовавших себя в полной безопасности, было кошмарным. Охваченные ужасом, они даже не пытались сопротивляться и разбежались по окрестным полям и лесам.
Около полуночи немецкие танки ворвались в Авен и столкнулись там с остатками французской 1-й тд, ранее разбитой под Флавьоном. В течение четырех часов продолжались ожесточенные уличные бои, в которых французы потеряли 13 танков, пока, наконец, их последние уцелевшие три танка не отступили из Авена. Однако Роммель не успокоился и на этом. Он опять повел свою группу вперед, прошел еще 18 км и в 6 часов утра с ходу захватил мост через реку Самбра в Ландреси. Наконец, еще через полчаса он остановился на холмах восточнее Ле-Като. Остановился не по собственному желанию, просто к тому времени его танки почти полностью израсходовали боеприпасы и горючее. Его силы насчитывали только два танковых батальона и несколько взводов мотоциклистов. Третий танковый батальон и разведбат где-то отстали. Связь с главными силами дивизии была потеряна, а они, как выяснилось потом, спокойно заночевали еще на территории Бельгии.
Трудно сказать наверняка, была ли связь с Роммелем во время его рейда потеряна по техническим причинам, или он сознательно избегал переговоров с начальством, чтобы оно ему не мешало. Но место его окончательной остановки находилось в 50 км от ближайших немецких войск, слишком далеко, чтобы быть услышанным по имевшейся у него радиостанции. Положение у немцев было совсем незавидным: без связи, боеприпасов и горючего они оказались в глубоком тылу противника и, казалось, были обречены. Неугомонный Роммель решил лично восстановить контакт со своей дивизией и в сопровождении танка Рг. Ш поехал обратно. Вскоре танк сломался, и большую часть пути Роммель проделал на своей одинокой бронемашине, время от времени вступая в бой с попадавшимися по дороге подразделениями французов. Впрочем, чаще всего он властно предлагал им сдаться, и они, деморализованные паникой и картиной полного разгрома после недавнего ночного боя, подчинялись, складывали оружие и своим ходом покорно шли в плен. Роммель въехал в Авен во главе плененной им колонны из 40 французских военных грузовиков. Там, к своему огромному облегчению, он встретил авангард своей дивизии.
За такое самоуправство Роммель рисковал попасть под трибунал, но победителей не судят. А успехов он добился немалых: кроме прорыва двух линий обороны и захвата ключевых пунктов, в том числе невредимого моста через Самбру, его боевая группа по ходу дела разгромила и рассеяла многие французские формирования. 17 мая в районе действий его дивизии в плен попали около 10 тыс. французов. При этом потери самого Роммеля за период 16–17 мая были на удивление низки: 40 убитых и 75 раненых [297]. После этих нашумевших событий 7-я тд получила в вермахте прозвище «дивизия — призрак».
Успехи танковой группы фон Клейста превзошли все ожидания и поощрили германское командование на создание еще одного такого формирования. 17 мая 16-й мк Гепнера и 39-й мк Шмидта передали в ГА «А», подчинив их Готу. Управление его 15-го мк стало штабом новой танковой группы. Обращает на себя внимание, с какой легкостью немцы в ходе боевых действий создавали крупные формирования, тасовали при этом свои соединения и с ходу использовали их с высокой результативностью. Это было возможным благодаря высокому уровню подготовки войск и штабов, способных быстро налаживать управление и эффективное взаимодействие между новыми соединениями.
После перегруппировки все танковые дивизии вермахта вошли в состав ГА «А». Это произошло не случайно, ведь дальнейшее наступление ГА «Б» приводило только к фронтальному выдавливанию союзников из Бельгии, в то время как бросок ГА «А» к Ла-Маншу отсекал союзные войска в Бельгии от остальной армии и обрекал их на быструю гибель. Перспектива такого головокружительного успеха заставила Гитлера согласиться с возобновлением наступления 19 мая. В первый же день застоявшаяся за два дня простоя 2-я тд прошла 90 км и к вечеру достигла Абвиля в низовьях реки Сомма.
В 2 часа ночи 20 мая немцы вышли на побережье Ла-Манша. Тем самым 29 французских дивизий из состава 1, 7-й и части 9-й армий, 12 дивизий британского экспедиционного корпуса и 22 дивизии бельгийской армии оказались прижатыми к морю в районе размерами 140 на 200 км. Плодотворная идея Манштейна была успешно осуществлена. И хотя окруженные войска союзников было необходимо еще добить, а затем покончить со всей остальной французской армией, конечный итог кампании на Западе уже ни у кого не вызывал никаких сомнений.
7-я тд Роммеля тоже пошла вперед через Камбрэ на Ар-рас. 21 мая она должна была пройти на запад южнее Арра-са и сразу развернуться направо, чтобы захватить мосты на реке Скарпа в 10 км северо-западнее города. По плану ее открытый правый фланг должна была прикрыть 5-я тд, но она отстала. Поэтому когда 25-й тп, как обычно, возглавляемый самим Роммелем, ушел вперед, идущая вслед за ним мотопехота его дивизии попала под неожиданно сильный удар с севера, из Арраса силами двух английских танковых батальонов при поддержке пехоты и артиллерии. В их состав входили 88 танков, из которых только 14 были легкими пулеметными машинами с противопульным бронированием. Остальные являлись для немцев куда более серьезными противниками. Среди них были 16 танков «Матильда» Mk.II с 40-мм пушкой, защищенных прочной броней толщиной 78 мм и 58 «Матильда» Mk.I, имевших 60-мм бронирование, хотя и вооруженных лишь одним пулеметом. Немецкие танковые и противотанковые пушки были бессильны против брони «Матильд» даже в случае стрельбы в упор.
Атака велась двумя колоннами, в каждую из которых входили танковый и пехотный батальоны, артиллерийский дивизион, противотанковые пушки и подразделения разведчиков. Англичане с ходу прорвались через боевые порядки 7-й тд и ударили по 3-му батальону 2-го мп дивизии СС «Мертвая голова», наступавшему южнее и не имевшему противотанковых средств [298]. Некоторые захваченные врасплох эсэсовцы, для которых этот бой был самым первым, обратились в бегство. Далее британские танки перехватили на дорогах и разгромили колонны грузовиков и пехоты 6-го и 7-го мп из состава 7-й тд.
И тут необходимо отдать должное Роммелю, который оказался в самой гуще боя. Во многом благодаря личному примеру своего командира 7-я тд не дрогнула. Следовавшие за «Матильдами» легкие английские танки и пехота были остановлены. В это время Роммель быстро организовал в тылу вторую линию обороны, усиленную неизменной палочкой-выручалочкой немецкой армии — 88-мм зенитками. Они-то и остановили казавшиеся неуязвимыми «Матильды». 25-й тп Роммеля тоже срочно развернулся назад на выручку своей пехоте. Он должен был выйти в тыл англичанам, но встретился с группой примерно из 60 французских танков, которые прикрывали своих союзников. После ожесточенной дхватки, сопровождавшейся тяжелыми потерями с обеих сторон, немцы сломили сопротивление французов, однако вскоре наткнулись на позиции английских противотанковых пушек. После 18.00 (через два часа после вызова) над полем боя появились пикирующие бомбардировщики, которые в течение двух с половиной часов до наступления темноты совершили 300 самолето-вылетов, атакуя английские танки у Арраса. Первая и последняя попытка прижатых к морю союзников выйти на соединение с основными силами французской армии закончилась неудачей.
В этом бою англичане продемонстрировали несомненную личную храбрость и настойчивость в достижении цели, но вместе с тем явно недостаточную тактическую грамотность, несогласованность в действиях и неумение ориентироваться на местности. Их постоянно подводила плохая связь, которая мешала наладить взаимодействие между подразделениями и отдельными танками, не говоря уже о подразделениях других родов войск. Из-за этого же в самом начале боя произошла перестрелка между английскими и французскими танками. Ни о какой поддержке с воздуха и речи не шло. Танковые командиры нередко были вынуждены высовываться из люков или даже спешиваться и под вражеским огнем подавать соседним танкам сигналы жестами. Однако даже такие не совсем умелые действия причинили немцам немало неприятностей и имели далеко идущие последствия, на которых мы еще остановимся.
19 мая командующий британским экспедиционным корпусом генерал Горт доложил в Лондон, что его войска располагают лишь четырехдневным запасом продовольствия, а боеприпасов достаточно только на один бой [299]. В тот же самый день 68-летнего Гамелена на посту главнокомандующего союзными войсками заменил 73-летний генерал М. Вейган, ушедший в отставку 5 лет назад с поста начальника генштаба французской армии. Перед ним стояла задача прежде всего спасти отрезанные в Бельгии силы. Времени на это оставалось совсем мало, ведь без пополнения их материальные ресурсы стремительно иссякали. В создавшейся обстановке единственное приемлемое решение заключалось в нанесении встречных контрударов по прорвавшейся группировке противника. Но Вейган первым делом отменил распоряжения своего предшественника. Вместо отдачи своих приказов он вылетел на фронт, чтобы лично переговорить с командующими армиями об обстановке. А ведь в то время ширина немецкого коридора, отделявшего окруженные войска от основных сил французов, не превышала 40 км, при этом пехота вермахта еще не успела туда подтянуться.
Лишь 22 мая Вейган отдал свой первый приказ, который, по существу, мало отличался от аннулированного им ранее плана Гамелена. Три дня были потеряны совершенно бесполезно, а за это время немцы успели сильно укрепить свои позиции. Мощные удары с двух сторон по основанию коридора имел неплохие шансы отрезать находившиеся там немецкие танковые дивизии и одним махом превратить приближавшееся тяжелое поражение в блестящую победу. Первоначально французское контрнаступление было назначено на 23 мая, но его перенесли на следующий день, потом отложили еще на 2–3 дня и в конце концов просто отменили. Лишь у Камбре 22 мая все же состоялась локальная контратака силами двух французских танковых батальонов при поддержке пехотного полка. Она была отбита, главным образом, силами люфтваффе. Таким образом, над более чем миллионом союзных солдат и офицеров, запертых в котле, нависла страшная угроза смерти или плена.
Тем временем Гудериан намеревался лишить союзников основных портов, которые они могли использовать для получения помощи или эвакуации в Англию. Он нацелил свою 1 — ю тд на Кале, 2-ю — на Булонь, а 10-ю — на Дюнкерк. В это время основная масса окруженных союзных войск находилась в сотне километров от побережья и была связана боями с немецкой ГА «Б». Сами порты оборонялись лишь не значительными гарнизонами. Однако немецкие танки были остановлены, причем не противником, а собственным командованием. Неудачная в тактическом отношении английская атака под Аррасом имела далеко идущие оперативные последствия. Настоящую панику она посеяла не в рядах попавших под нее немецких солдат и офицеров, а среди высшего эшелона командования вермахта, включая самого Гитлера. Нельзя не отметить, что немалую лепту в это смятение внес и сам Роммель. В пылу боя он доложил наверх о сотнях атаковавших его вражеских танков, а общие силы своего противника оценил в целых пять дивизий. Немецкое руководство, получив преувеличенное представление о силах англичан у Арраса, решило прежде всего полностью обезопасить свои войска от этой мнимой угрозы.
По этой причине 21 мая немецкое наступление было полностью остановлено на целые сутки. Потом для его продолжения разрешили использовать только половину сил, а 10-ю тд вывели из боя и отвели в резерв фон Клейста. 41-й корпус Рейнгардта, которому оставалось пройти до Дюнкерка только 50 км, срочно направили к Аррасу, хотя англичане уже сами начали отходить от него на север. Когда 22 мая танки Гудериана ворвались в Булонь, им пришлось три дня вести упорные уличные бои с успевшими прибыть туда подкреплениями. За Кале немцам понадобилось драться еще дольше — целых четыре дня. Так дорого им обошлись всего лишь одни упущенные сутки наступления.
24 мая в руках окруженных в Бельгии войск оставался единственный крупный порт на морском побережье — Дюнкерк. Немцы находились от него всего в 50 км, а их авангарды уже форсировали последнюю естественную преграду на пути к нему — реку Аа. Между ними и Дюнкерком у союзников не было никаких сил. Французское командование считало, что нужно как можно дольше сковывать немецкие войска в районе в этом районе, чтобы выиграть время для создания прочной обороны на реках Энае и Сомма. Командующий английскими экспедиционными силами получил другую задачу — сохранить свои войска, эвакуировав их в Англию. Еще 19 мая британское адмиралтейство отдало распоряжение начать разработку плана эвакуации английских войск из Дюнкерка.
В этот критический момент немецкие танки опять совершенно неожиданно остановились, как по мановению волшебной палочки. Этот эпизод впоследствии получил название «Дюнкеркского чуда». Горячие споры о его истинных причинах не утихают до сих пор. Интересно, что подавляющее большинство спорящих решение об остановке успешного наступления буквально в считаных часах пути от Дюнкерка приписывает самому Гитлеру. Сами дискуссии посвящены, главным образом, выяснению мотивов его, мягко говоря, нелогичного решения. А между тем на самом деле первоначальный приказ об остановке отдал отнюдь не фюрер.
Все без исключения германские подвижные соединения — десять танковых и шесть моторизованных дивизий — подчинялись в этот момент командующему 4-й армией фон Клюге. Руководство такой массой мобильных войск, да еще с такими норовистыми командирами, как Гудериан и Ром-мель, стало для этого генерала большой обузой. Фон Клюге был слишком осторожен, поэтому, получив от фон Клейста доклад о 50-процентных потерях в танках и посоветовавшись со своим начальником фон Рундштедтом, он вечером 23 мая отдал приказ, согласно которому на следующий день продолжать наступление разрешалось только 2-му и 8-му армейским корпусам, состоявшим исключительно из пехоты и действовавшим восточнее Арраса. Танковым группам фон Клейста и Гота надлежало остановиться и подготовиться к дальнейшим действиям через день, 25 мая. Все без исключения командиры танковых дивизий и моторизованных корпусов горячо возражали против неоправданной остановки, но были вынуждены подчиниться строгому приказу…
23 мая главком сухопутных войск фон Браухич приказал передать 4-ю армию из состава ГА «А» в подчинение ГА «Б». Логика в этом решение, несомненно, была: все силы, предназначенные для уничтожения окруженных в Бельгии союзных войск, сосредоточивались в руках фон Бока, а на фон Рундштедта возлагалась подготовка последующей операции по разгрому остальной части французской армии. К тому же с начала кампании ГА «Б» уменьшилась с 29 до 21 дивизии, а ГА «А», наоборот, разбухла с 45 до 71 и стала трудноуправляемой. Фон Рундштедт, конечно, сильно обиделся, что его разом лишают всех подвижных соединений и оставляют с одной пехотой. Когда на следующий день в 11.30 его штаб посетил Гитлер, он немедленно пожаловался ему на фон Браухича. Фюреру совсем не понравилось, что такое важное решение было принято без согласования с ним. Раздраженный таким своеволием главкома сухопутных войск, он немедленно отменил его приказ, убедительно продемонстрировав всей военной верхушке, «кто в доме хозяин». Больше того, Гитлер согласился с пессимистичной оценкой обстановки, которую доложил ему фон Рундштедт, и санкционировал появление знаменитого «стоп-приказа»:
«Фюрер приказал продолжать наступление восточнее Арраса силами 8-го и 2-го армейских корпусов во взаимодействии с левым крылом группы армий «Б» в северо-западном направлении. Северо-западнее же Арраса не продвигаться далее общей линии Лап, Бетюн, Эр, Сент-Омер, Гравлин (линия по каналу). Напротив, задача войск западного крыла состоит в том, чтобы развернуть все подвижные силы и заставить противника разбиться о названный выгодный для нас оборонительный рубеж» [301].
При этом окончательный выбор способа и времени действий 4-й армии со всеми ее подвижными соединениями Гитлер оставил за фон Рундштедтом. «Стоп-приказ» сразу же подвергся яростной критике на всех уровнях командования вермахта. Его поддержали только фон Рундштедт и фон Клюге со своими штабами, а также руководство ОКВ и Геринг. Практически все остальные офицеры и генералы были против. И немудрено, ведь согласно этому приказу пехота ГА «Б» должна была пройти 75 км до Дюнкерка, преодолевая упорное организованное сопротивление сплоченного фронта находившихся перед ней союзных войск. А в это же самое время танковые дивизии ГА «А», обойдя противника с тыла и находясь рядом с практически беззащитным портом, обрекались на полное бездействие. Больше того, им пришлось эвакуировать плацдармы, захваченные ранее на восточном берегу реки Аа, т. е. отступить без всякой необходимости. Попытки фон Браухича уговорить Гитлера изменить свое мнение окончились неудачей.
В этой критической ситуации даже хваленая немецкая дисциплина дала трещину. 24 мая, ослушавшись Гитлера, Гальдер своей властью по радио передал в штаб ГА «А» разрешение наступать. Это не был приказ, расчет делался на доказанную уже не раз самостоятельность и инициативу командиров-танкистов. Однако эта отчаянная попытка ни к чему не привела, поскольку фон Рундштедт, в свою очередь, не подчинился ОКХ и запретил доводить радиограмму в подчиненную ему 4-ю армию. Лишь утром 26 мая он заколебался и выехал на фронт, чтобы обсудить ситуацию с фон Клюге и Готом. Только после их настойчивых уговоров фон Рундштедт с согласия Гитлера, наконец, отменил «стоп-приказ» начиная с 13.30 этого же дня. Но тотчас же пойти вперед танковые дивизии не смогли, поскольку во время вынужденного простоя танкисты занялись ремонтом техники и приведением себя в порядок. Наконец, в 8 часов утра 27 мая немцы возобновили наступление. 29 мая размеры котла уменьшились до 45 км в длину и 30 км в ширину [302]. Казалось, он вот-вот захлопнется, однако не тут-то было, союзники в полной мере использовали любезно подаренные им трое суток передышки. Они успели подтянуть войска, организовали оборону, оборудовали позиции, коренным образом изменив ситуацию на фронте в свою пользу. Германские атаки натолкнулись на прочную оборону нескольких дивизий и захлебнулись.
А в это время на побережье полным ходом шла эвакуация. Она началась еще 19 мая, и за первую неделю из Дюнкерка, Булони и Кале в Англию было эвакуировано почти 28 тыс. человек. После потери Булони и Кале англичане бросили на спасение своих солдат в последний удерживаемый ими порт все, что было под руками. Операцию по вывозу войск из котла они назвали «Динамо» и начали около 7 вечера 26 мая. Первоначально она разворачивалась не слишком успешно, к 28 мая удалось вывезти только 9965 человек. Но темпы эвакуации стремительно возрастали: 29 мая было вывезено уже 47 310 человек, а 31 мая — 68 014. К тому времени в операции была задействована 861 единица самых разнообразных плавсредств, от боевых кораблей до сугубо гражданских посудин, таких, как яхты, прогулочные катера, рыбацкие суда и даже речные баржи. Прикрывала их флотилия из 56 эсминцев и торпедных катеров, возглавляемая крейсером. Противодействуя эвакуации, немцы потопили 272 плавсредства, включая 13 эсминцев.
Тем не менее с 26 мая по 4 июня в Англию удалось эвакуировать 338 682 человека. Кроме них, из других французских портов за это же время удалось вывезти примерно 4 тыс. англичан. Таким образом, за весь период эвакуации свыше 370 тыс. человек были буквально вырваны из немецких рук. Вывозили не только англичан, примерно третья часть спасенных были французами. Однако 115 тыс. французских солдат и офицеров, многие из которых до последней минуты прикрывали эвакуацию, попали в плен. 28 мая уменьшившаяся в численности до полумиллиона бельгийская армия капитулировала вместе со всей своей страной. Точное число окруженных солдат союзников, погибших за это тяжелейшее время, теперь уже вряд ли удастся установить. В хаосе отступления и лихорадочной посадки на корабли и суда было совсем не до подсчетов…
Спасали прежде всего людей. Для эвакуации техники не было ни места на палубах, ни времени на погрузку, так что немцам достались огромные трофеи. Только британский экспедиционный корпус бросил на континенте 63 тыс. автомобилей, 20 тыс. мотоциклов, 475 танков и бронемашин, 2400 орудий и целые горы стрелкового оружия, снаряжения и боеприпасов [303].
Операция «Динамо» проводилась в условиях активных действий германской авиации. Ее главнокомандующий Геринг пообещал Гитлеру, что одними лишь силами люфтваффе он сумеет предотвратить эвакуацию окруженных войск союзников и заставит их капитулировать. Но Геринг явно переоценил свои возможности. Тому было несколько причин. Прежде всего люфтваффе объективно не было готово к решению такой масштабной и ответственной задачи. Оно не могло сконцентрировать на ней все свои силы, ведь с него никто не снимал ответственности за поддержку сухопутных войск на других участках фронта. Летные части только начали перебазирование на недавно захваченные бельгийские аэродромы. Большая часть немецких самолетов все еще дислоцировалась в Германии, очень далеко от Дюнкерка. Например, истребителям горючего хватало лишь на считаные минуты действий непосредственно над целью. К тому же за первые 15 дней интенсивных боевых действий ряды люфтваффе заметно поредели. 810 немецких самолетов были потеряны безвозвратно, а еще 195 сильно повреждены [304]. Экипажи тоже были сильно измотаны непрерывными боями и нуждались в передышке.
Кроме того, сама природа, казалось, выступила тогда на стороне союзников. В то время, как море было спокойным, прекрасная погода, неизменно стоявшая на протяжении первых двух недель кампании, наконец испортилась. Из девяти дней, затраченных на проведение операции «Динамо», только 2,5 оказались полностью благоприятными для действий авиации. Еще два дня были целиком нелетными, а в остальное время погода в большей или меньшей степени препятствовала полетам. Вдобавок сильные дожди насквозь пропитали почву влагой и сделали ее труднопроходимой для танков.
Но основным фактором, не позволившим люфтваффе сорвать эвакуацию союзников, стали энергичные действия истребителей из системы ПВО Англии. До Дюнкерка было всего 50 км. Это позволяло англичанам совершать в течение дня несколько боевых вылетов. Всего в целях прикрытия своих войск и кораблей английская авиация произвела 2739 самолето-вылетов. Еще одним неприятным сюрпризом для немцев стало первое появление над Дюнкерком английских «спитфайров» — одних из лучших истребителей времен Второй мировой войны. Свыше 500 британских бомбардировщиков тоже внесли свой весомый вклад в общее дело. Совершенно неожиданно для себя немцы впервые утратили над полем боя превосходство в воздухе и понесли чувствительные потери. За семь летных дней на всем Западном фронте были утрачены 174 германских бомбардировщика и истребителя, большинство из которых погибли в районе Дюнкерка [305].
Благополучная эвакуация из Дюнкерка стала для англичан первой и долгожданной доброй вестью об успехе после длинной серии ошеломительных неудач и поражений. Но она имела куда большее значение, чем чисто моральная победа. Удалось спасти от смерти и плена более 200 тыс. хорошо обученных солдат и офицеров сухопутной армии Англии. Сколько-нибудь заметного количества солдат и армейских офицеров запаса в стране не имелось, ведь в мирное время там отсутствовала воинская повинность. В случае неудачи эвакуации перспективы дальнейшего продолжения войны с казавшейся непобедимой Германией становились более чем мрачными. Не исключено, что в подобной обстановке правительству Черчилля, готовому сражаться с нацистами до конца, пришлось бы уйти в отставку, и Англия вышла бы из войны, заключив мир с Гитлером.
Нетрудно представить, что это означало бы для СССР. Вермахт получил бы возможность привлечь к операции «Барбаросса» примерно 40 лишних дивизий, из них четыре танковые. Это позволило бы немцам сформировать там полноценную пятую танковую группу. Численный состав люфтваффе вырос бы на тысячи самолетов и членов экипажей, задействованных и потерянных на Западе. Да и боевой техники в германских сухопутных силах стало бы существенно больше за счет использования материальных ресурсов, которые уже не нужно было бы отвлекать на строительство флота. Это не говоря уже о том, что при отсутствии английской морской блокады Германия получила бы беспрепятственный доступ к куда более значительным запасам жизненно необходимого ей сырья и стратегических материалов. Да и для США возможности вмешательства в развитие событий в Европе без содействия Англии были бы чрезвычайно затруднены. Авторы этой книги не относятся к любителям альтернативной истории, поэтому мы не будем здесь обсуждать различные сценарии развития событий, возможные при таком раскладе сил. Но одно можно сказать наверняка: в поединке с Германией без Англии на его стороне советскому народу пришлось бы куда труднее, и потери бы он понес, несомненно, более тяжелые.
Как только танковые дивизии вермахта вышли к Ла-Маншу, ОКВ приступил к подготовке второй стратегической операции под кодовым названием «Рот» с целью окончательного разгрома Франции. Возможность быстрой эвакуации войск союзников оно явно недооценивало. Гитлер рассчитывал на соглашение с Англией. Гальдер 21 мая записал в дневнике: «‹…› основной противник ‹…› для нас — Франция. Мы ищем контакта с Англией ‹…›» [306].
Мы не будем подробно описывать ход боевых действий на этом этапе. Подчеркнем лишь, что решающую роль в разгроме французской армии опять сыграли подвижные войска немцев. 28 мая Гитлер принял решение создать новую танковую группу в составе 39-го и 41-го мк. Ее командиром был назначен Гудериан. В танковую группу фон Клейста вошли 14-й и 16-й мк [307]. Под началом Гота остался лишь его прежний 15-й мк.
Войска ГА «Б», начавшие наступление 5 июня, на первых порах встретили упорное сопротивление противника. После смятения первой недели войны французы сумели прийти в себя и изменили свои оборонительные методы. Они стали эшелонировать боевые порядки в глубину и создавать вдоль основных автомагистралей опорные пункты, оборудованные для круговой обороны. Однако немцы быстро нашли противоядие против такой тактики. Особенно отличился при этом Роммель. Его 7-я тд после прорыва фронта повела дальнейшее наступление по периферийным дорогам, обходя стороной широкие шоссе, селения и возвышенности. Только за 17 июня она прошла 240 км по французским тылам, не встречая никакого сопротивления. 9 июня в прорыв, проделанный пехотой, вошла танковая группа Гудериана. «Быстроходный Гейнц» опять оправдал свое прозвище. Всего за неделю его танки сумели с боями преодолеть около 500 км от Шато-Порсьен на реке Эна в Арденнах до Понтарлье у швейцарской границы. Таким образом, французская 2-я ГА в составе 3, 4-й и 5-й армий, защищавшая «линию Мажино» между Седаном и Швейцарией, оказалась обойдена и отрезана. Ей пришлось сражаться с перевернутым фронтом.
Италия тоже решила отхватить свою долю от французского пирога и 10 июня объявила Франции войну. В тот же день французское правительство эвакуировалось в Бордо и объявило Париж «открытым городом». 14 июня в столицу страны без сопротивления вошли войска германской 18-й армии. 15 июня германская 7-я армия из состава ГА «Ц» форсировала Рейн у Брайзаха. Больше того, ей удалось прорвать там «линию Мажино». К тому времени гарнизоны ее укреплений и поддерживавшие их войска были существенно ослаблены, ведь значительную их часть пришлось снять с передовой и бросить на борьбу с угрожавшими им с тыла танкистам Гудериана. 19 июня пехота ГА «Ц» фон Лееба встретилась с танками ГА «А» фон Рундштедта у Ле-Шапель, недалеко от Бель-фора. В очередном гигантском котле в Лотарингии оказались запертыми около полумиллиона французских солдат и офицеров, и выбраться оттуда было уже никак невозможно.
В этих отчаянных условиях французы решили, что дальнейшее сопротивления безнадежно, и 17 июня предложили немцам начать переговоры о перемирии. Оно было подписано 22 июня 1940 г. в Компьенском лесу в 65 км северо-восточнее Парижа в том самом знаменитом вагоне французского маршала Ф. Фоша, в котором 11 ноября 1918 г. Германия заключила с Антантой Компьенское перемирие. Так злопамятный Гитлер отметил исполнение своей давнишней мечты о реванше за поражение в Первой мировой войне. Перемирие с Италией Франция подписала в Риме через два дня после Компьена. Согласно этому акту, кампания на Западе окончательно завершилась в 01.35 25 июня.
Можно подвести ее основные итоги. Немецкая армия потеряла в ней 48 185 человек убитыми, 968 — пропавшими без вести и около 111 тыс. ранеными. Безвозвратные потери составили 839 танков и 1236 самолетов. Французская армия только убитыми потеряла 120 тыс. человек, бельгийская — 7500, а голландская — 3000. Потери английской армии и авиации составили 5000 убитыми, а всего — около 70 тыс., включая попавших в немецкий плен. Французы потеряли 892, а англичане 1029 самолетов [308].
Корни французского поражения, как ни странно, кроются в трудной и кровопролитной победе в Первой мировой войне. Франция тогда очень дорого заплатила за свою победу: погибли или пропали без вести полтора миллиона ее солдат и офицеров. Таким образом страна утратила свыше четверти своего мужского населения в возрасте от 18 до 27 лет. Эти чудовищные потери заставили французов задуматься над тем, как предотвратить их в будущем, тем более что Франция почти вдвое уступала в количестве граждан своему вероятному противнику — Германии. Французское и английское военное руководство не сумели разглядеть новые тенденции в развитии новых способов ведения боевых действий. Они слепо верили в незыблемость опыта Первой мировой войны. В своих военных планах союзники исходили из того, что мощные укрепления «линии Мажино» не позволят немцам предпринять активные действия, и тем самым война, как и в 1914 г., примет затяжной характер. Исход сражений тогда решался, главным образом, количеством людских и материальных ресурсов, которыми располагали воюющие стороны. Быстрота действий командиров, их самостоятельность, активность и умение маневрировать особой роли не играли. Ошибка французского командования, которое отвечало за стратегическое планирование военных действий войск коалиции, заключалась в том, что оно возложило слишком много надежд на оборону, опирающуюся на стационарные укрепления, и совершенно недостаточно готовилось к маневренной войне. Его взгляды на стратегию и тактику безнадежно застряли в тесных рамках грандиозных битв, разыгравшихся на Западном фронте в 1914–1918 гг. Выжидательный характер стратегии союзников заранее отдавал стратегическую инициативу немцам, которые сами определяли время и направление ударов. Французская армия совершенно не была готова к другому типу войны — «блицкригу», — который сразу же навязали им немцы. С началом активных действий союзное командование, не сумев своевременно вскрыть направление главного удара немцев, неуверенно руководило своими войсками в создавшейся сложной обстановке. В условиях неустойчивой связи принимаемые решения с большим опозданием доводились до войск. Многочисленная авиация союзников не сумела остановить танковые колонны немцев, когда те преодолевали Арденны. Танки использовались неумело и, как правило, разрозненно. Столкновение армий, которых в способах ведения военных действий, по существу, разделяла целая эпоха, и не могло закончиться иначе как сокрушительным поражением англо-французских войск.
Особенно наглядно различие в германском и французском подходах к управлению боевыми действиями проявилось в организации связи. Трудно себе представить, но в штабе Гамелена, расположенном в подземелье Венсеннского замка юго-восточнее Парижа, не было ни одной радиостанции! Даже телетайпы — и те отсутствовали. Чтобы связаться с командующим 1-й ГА, занимавшей позиции на северо-востоке, генералом Жоржем, Гамелен обычно ехал к нему в штаб на автомобиле. Путь длиной в 60 км отнимал обычно три часа в оба конца, но потраченного времени никто не считал. Из-за ненадежной телефонной связи приказы на фронт часто доставляли мотоциклисты, однако на забитых войсками и беженцами дорогах они нередко попадали в аварии. В среднем распоряжения Гамелена доходили до частей на передовой, для которых они предназначались, за двое суток и к тому времени безнадежно устаревали. Сменивший Гамелена Вейган перевел свою штаб-квартиру в отдаленный замок Бриар, в котором условия коммуникации были гораздо хуже, чем даже в Венсенне. Там был установлен один-единственный телефон, соединенный с обычной гражданской линией связи. Ежедневно в течение двух часов после полудня главнокомандующий союзными войсками вместе со своим штабом в самый разгар войны оставался полностью отрезанным от внешнего мира. Причина этого неслыханного безобразия была на удивление проста: девушка-телефонистка, которая обслуживала ручной коммутатор в маленьком соседнем городке, уходила обедать…
В то же время в Германии связи уделяли самое серьезное внимание. Особенно это относилось к радиосвязи, без которой немыслимы успешные маневренные боевые действия. По количеству подготовленных радистов вермахт превосходил французскую армию в 12 раз! Неудивительно, что штаб танковой группы фон Клейста, не отставая от своих войск, за 46 дней кампании на Западе сменил свою дислокацию 34 раза, поддерживая непрерывную связь с подчиненными штабами и командирами. В распоряжение немецкого командования вплоть до дивизионного и даже корпусного уровня поступили хорошо оснащенные мощными радиостанциями командирские танки и бронемашины. Танковые командиры, наблюдая за ходом боя, могли непосредственно управлять участвовавшими в нем подразделениями и частями, своевременно маневрируя своими силами и средствами. В отличие от них, французы, действуя строго по уставу, оборудовали свои командные пункты далеко в тылу, за пределами досягаемости огня вражеской артиллерии. Неудивительно, что они постоянно запаздывали с должной реакцией на непрерывно менявшуюся обстановку.
Авиация тоже сказала свое веское слово в кампании на Западе. Перед ее началом люфтваффе имело на 69 % больше самолетов, чем союзники. Это, несомненно, сразу дало немцам существенное преимущество в воздухе, но благодаря умелой организации они сразу превратили его в подавляющее. По среднему количеству боеготовых самолетов германская авиация превосходила своих противников уже втрое, а по количеству сделанных самолето-вылетов — в 12 раз! Если французские истребители в среднем совершали не более одного вылета за день кампании, то немецкие — около четырех. Вложив все силы в первый удар, немцы сразу же захватили господство в воздухе, хотя и понесли значительные потери. Только 10 мая 1940 г. было сбито 347 их самолетов, из них 170 — транспортных, использованных для высадки десантов [309]. Союзники же действовали как раз наоборот: они поначалу придерживали свои самолеты, стараясь сберечь их для будущих длительных сражений. Как выяснилось, их ожидания не оправдались, ведь война закончилась всего за полтора месяца. В то же время основные силы люфтваффе были сосредоточены на непосредственной поддержке войск. Среднее время появления самолетов над полем боя после их вызова составляло всего 45 минут. У французов оно растягивалось на долгие часы и даже дни из-за бесконечных согласований между различными инстанциями. Да и выполнение задач в непосредственных интересах наземных войск считалось во французской авиации делом второстепенным, поэтому она и относилась к нему соответственно.
В организации танковых войск и основных принципах их использования несомненное преимущество тоже оставалось за вермахтом. Все без исключения немецкие танки вошли в состав 10 танковых дивизий, которые, в свою очередь, объединялись в моторизованные корпуса, а те — в танковые группы. Такая предельная концентрация сил позволяла германским танковым войскам самостоятельно успешно решать важнейшие оперативные задачи. У французов танков было на четверть больше, чем у немцев, но только чуть больше трети из них к началу кампании стояли на вооружении трех танковых и трех механизированных дивизий. Остальные французские танки были распылены по всему фронту на мелкие подразделения, самыми многочисленными из которых были около 33 отдельных танковых батальона. Они использовались, главным образом, для непосредственной поддержки пехоты, не смогли существенно повлиять на ход боевых действий и были разгромлены поодиночке. Точно так же применялись бельгийские и голландские танки, которых постигла та же печальная судьба. Английская бронетанковая дивизия прибыла на фронт только в конце мая, так и не успев собрать все свои силы в кулак. В результате она тоже оказалась не в состоянии серьезно повлиять на обстановку.
Успешные действия мотопехоты танковых и моторизованных соединений, по существу, базировались на тактике штурмовых групп, впервые разработанной и успешно использованной немцами во времена Первой мировой войны. Они глубоко осмыслили и творчески перенесли этот опыт с тактического на более высокий, теперь уже оперативный уровень, и результат опять оказался более чем удачным. Не случайно особенно быстро и успешно им овладели бывшие пехотные офицеры с обширным боевым опытом командования штурмовыми группами, такие, как Роммель. Наступая по пути наименьшего сопротивления и обходя узлы сопротивления, немецкая пехота при тесной поддержке артиллерии, как правило, быстро добивалась глубоких прорывов вражеской обороны.
Потом приходила очередь танковых войск, которые командование вермахта смело и решительно использовало для развития тактического успеха в оперативный. Они незамедлительно врывались в проделанную для них брешь и, пользуясь мощной поддержкой с воздуха, на всех парах мчались вперед, не давая противнику опомниться и восстановить разорванный фронт. При этом заботу о флангах передовые части оставляли вторым эшелонам, тем более что вопросы взаимодействия в вермахте были отработаны до совершенства. Глубокие и внезапные танковые рейды вызывали панику в тылу противника, которая быстро распространялась далеко вокруг. Самые боеспособные части после контакта с беспорядочными толпами паникеров нередко утрачивали самообладание и сами присоединялись к бегущим, пополняя их ряды. При этом союзное командование отовсюду получало неумеренно преувеличенные сведения о силах и успехах немцев и поэтому было не в состоянии правильно сориентироваться в сложной обстановке и принять адекватные меры противодействия. В подобных условиях оно быстро утрачивало волю к победе. Такого эффекта не ожидали даже сами немцы. Он многократно превосходил непосредственный физический ущерб, причиняемый прорвавшимися танками.
Конечной целью немецких подвижных войск после их выхода на оперативный простор был не захват территории, а окружение больших масс неприятельских войск. Многочисленные дивизии, корпуса и даже армии, зажатые в тесных «котлах» и лишенные снабжения, быстро рассеивались, погибали или попадали в плен. Война выигрывалась не длительным постепенным истощением ресурсов вражеских стран, а стремительным сокрушением их вооруженных сил. Причем настолько стремительным, что времени на их восстановление уже не оставалось. Это и был классический «блицкрип›. Такие эффективные, быстрые и гибкие методы ведения боевых действий не оставляли никаких шансов на успех союзникам, которые поначалу исповедовали старую линейную тактику с ее планомерным, методичным и неторопливым развитием обстановки. Столкнувшись с совершенно неожиданным для себя оборотом событий, они были ошеломлены, подавлены и не сразу пришли в себя. Внесли свой несомненный вклад в поражение и распространенная в их войсках танкобоязнь, и чувствительность к обходам и охватам. Плодотворная идея «удара серпом», найденная Манштейном, а затем разработанная и осуществленная немецким командованием, вместе с грубыми ошибками в оперативном плане Гамелена еще больше умножили масштабы и быстроту катастрофы союзников.
Особенно рельефно проявились недостатки явно устаревшей системы обучения союзных войск и, в первую очередь, их командных кадров. В отличие от немецкой она не давала никакого простора для проявления инициативы и самостоятельности. Приученные воевать строго по уставам и командам сверху, французские и английские солдаты и офицеры были особенно обескуражены, попав в непривычные для себя условия, когда медлить перед лицом противника в ожидании приказов начальства было равносильно поражению. Немцы же, разработавшие новую тактику и новые оперативные принципы применения подвижных войск, испытали их на практике во время польской кампании и по ее итогам внесли в них необходимые коррективы. Поэтому и чувствовали себя в условиях высокоманевренной войны, как рыба в воде. В отличие от них союзникам надо было все осмысливать, изучать и осваивать на ходу. Для этого они не располагали ни временем, ни территорией, ни соответствующими ресурсами. Единственным реальным шансом продолжить войну для французов была эвакуация в Северную Африку. Но для этого у их руководства не хватило политической воли, и оно предпочло капитулировать.
Победа на Западе в 1940 г. стала вершиной стратегических успехов Гитлера. После нее он почувствовал себя всесильным. Но попытка повторить блицкриг на Востоке с треском провалилась. С этого и начался закат Третьего рейха.
