Многие исследователи и историки считают, что главная причина поражения Красной Армии в июне-июле 1941 года заключается в том, что она не была приведена в полную боевую готовность и поэтому не смогла организованно вступить в войну и отразить внезапное нападение врага. И что начало войны могло сложиться совсем по-другому, если бы войска приграничных округов были заблаговременно приведены в полную боевую готовность. Наша точка зрения заключается в том, что Красная Армия не была готова к той войне, которая была навязана Советскому Союзу Гитлером и его генералами. Спор идет по вопросу — поражение Красной Армии в начальный период войны — случайность или закономерность? Теперь, имея более полное представление о подготовке, реальной боевой и мобилизационной готовности советских войск накануне войны, мы можем попытаться ответить, наконец, в чем же заключались основные причины наших поражений в приграничном и последующих сражениях лета 1941 года.

Сначала о внезапности. Кстати, здесь самое время отметить, что неожиданность и внезапность в обыденном русском языке — синонимы. Но с военной точки зрения под внезапностью подразумевается более сложное явление, нежели простая неожиданность. В том, что вторжение немцев на нашу территорию оказалось неожиданным для наших войск, сомнений нет. Но почему и в какой степени оно оказалось внезапным? Многое зависит от масштабов и последствий неожиданного нападения. Ведь здесь речь идет не о действиях отдельного преступника или организованной банды, а о нападении огромной, хорошо подготовленной и вышколенной армии страны, правители которой растоптали договоры «О ненападении» и «О границе и дружбе» с нашей страной.

В стратегическом отношении война для нашего военного и политического руководства не была неожиданной. К ней серьезно готовились. Об этом много написано. Но меры по укреплению обороноспособности страны, усилению боевой готовности Красной Армии, принятые руководством, оказались недостаточными и к тому же запоздали. По этому поводу известный немецкий военный историк и участник войны К. Типпельскирх отметил, что «Советский Союз подготовился к вооруженному конфликту, насколько это было в его силах. На стратегическую внезапность германское командование не могло рассчитывать. Самое большее, чего можно было достигнуть — это сохранить в тайне срок наступления, чтобы тактическая внезапность облегчила вторжение на территорию противника» [821]. Противнику удалось достичь полной тактической внезапности, сорвав тем самым осуществление наших планов по прикрытию границы. Захватив инициативу, немцы в первый же день добились максимальных результатов при минимальных затратах сил, средств и времени. Гальдер в первый день войны записал в своем дневнике:

«Тактическая внезапность привела к тому, что сопротивление противника в приграничной зоне оказалось слабым и неорганизованным ‹…›«. И далее: «‹…› русское командование благодаря своей неповоротливости в ближайшее время вообще не в состоянии организовать оперативное противодействие немецкому наступлению. Русские вынуждены принять бой в той группировке, в которой они находились к началу нашего наступления» [822]. Но это не все.

Немцы, начав вторжение сразу крупными силами, добились оперативной внезапности. Используя созданное им подавляющее превосходство в силах и средствах на избранных направлениях ударов и захваченное господство в воздухе, противник обеспечил высокий темп наступления и за первые двое суток на главном — западном стратегическом направлении — продвинулся на 100–150 км, создав условия для окружения и разгрома основных сил Западного фронта. Его наступление протекало настолько стремительно, что на всех трех главных стратегических направлениях боевых действий за первую неделю ему удалось продвинуться в глубину страны на 200 км и более.

Вот и Г.К. Жуков признал, что главной неожиданностью для нашего командования стал не сам факт нападения, а сила армии вторжения и мощь нанесенного ею удара. И хотя здесь просматривается желание тогдашнего начальника Генерального штаба снять с себя ответственность за то, что вторжение оказалось внезапным для войск, расположенных у границы, в целом он, конечно, прав. Но ПОЧЕМУ к такому началу войны не был готов Генеральный штаб? Почему наши войска не смогли ничего противопоставить стремительному продвижению танковых соединений противника в оперативную глубину советской обороны?

Дело не только во внезапности. Военные катастрофы, более значительные по масштабу, постигшие нашу армию под Киевом, Вязьмой и Брянском и летом 1942 г., когда никакой внезапности уже давно не было, — лучшее тому доказательство. Характерный пример — операция «Тайфун», осуществленная немцами в октябре 1941 г. Несмотря на громадные потери в людях и вооружении (пришлось расформировать мехкорпуса, пойти на резкое сокращение штатов других соединений и частей), Ставка ВГК предприняла неудачную попытку перехватить инициативу в Смоленском сражении. Наши войска перешли к жесткой обороне. О подготовке немцев к крупному наступлению на московском направлении знали, готовились. Но определить направления главных ударов противника и на этот раз не смогли. Ни о какой тактической внезапности и речи не было. На Западном фронте даже провели контрподготовку, но — по пустому месту! [823]. Противнику опять удалось достичь оперативной внезапности. Под ударами его танковых клиньев наша оборона рухнула. Основные силы Западного, Резервного и Брянского фронтов, прикрывавших московское направление, были окружены под Вязьмой и Брянском. В стратегической обороне советских войск образовалась брешь шириной почти 500 км, закрыть которую было нечем. Весь мир ожидал падение Москвы. Только огромным напряжением всех сил противник был остановлен, а потом и отброшен от столицы. Вермахт впервые в своей истории потерпел крупное поражение.

Значит, основная причина нашего поражения заключается не столько во внезапности нападения, сколько в НЕГОТОВНОСТИ Красной Армии в 1941 г. Причем в неготовности не только к отражению внезапного нападения, но и вообще к войне, в которую был втянут Советский Союз. Собственно, перечислению недостатков и недочетов, присущих Красной Армии по сравнению вермахтом, и были посвящены предыдущие главы. Теперь осталось разобраться, в результате чего они проявились и почему не были устранены к началу войны. Здесь ссылкой на одну или две причины не обойтись. Судя по всему, это произошло в силу совокупности целого ряда взаимосвязанных между собой объективных и субъективных причин. Надо определиться, какие из них оказали решающее влияние на строительство и подготовку вооруженных сил к войне, какие действовали лишь опосредованно. Эти причины можно разделить на две группы.

К первой из них можно отнести субъективные ошибки и просчеты руководства, имеющие отношение к строительству вооруженных сил и их подготовке к войне. Имеются в виду ошибки политического руководства страны, сначала давшего возможность Германии разгромить своих врагов поодиночке, а потом исключавшего по различным причинам возможность нападения Германии на СССР летом 1941 г. Они, в свою очередь, повлекли за собой ошибки и просчеты военного руководства. Руководство Наркомата обороны и Генштаба в силу недостатка данных и неумения отличить действительное от дезинформации, исходило не из реальной оценки силы вероятного противника, его намерений и возможностей, а из собственных представлений о нем.

Но можно ли в поисках причин наших неудач и поражений сводить все только к субъективным ошибкам политического и военного руководства и к проблемам вооруженных сил? По нашему мнению, причины неудач и поражений лежат значительно глубже. Они могут составить вторую группу причин, которые не зависели от сиюминутных решений политического и военного руководства, а вытекали из объективных условий. Они были вызваны болезнями быстрого количественного роста наших вооруженных сил и состоянием экономики страны, недостаточные возможности которой лимитировали выполнение военных программ в полном объеме. Это предопределило не только уровень боевой и мобилизационной готовности наших вооруженных сил к современной войне, но и несомненно сказалось на уровне и образе жизни населения страны, его общей и технической грамотности и, наконец, его готовности защищать свою Родину. О многом было сказано выше. Сейчас попытаемся более подробно разобрать степень влияния разного рода причин на столь трагические для нашего народа результаты военных действий в начальный период войны.

Начать, пожалуй, стоит с авторитарного устройства государства, иначе не понять, какими целями и мотивами руководствовалось наше политическое руководство при принятии тех или иных решений. И.В. Сталин своими руками к концу 20-х годов создал такую систему власти, при которой все важнейшие решения принимал только он и он один. Несмотря на потуги штатных пропагандистов придать командно-административной системе внешний лоск демократичности, она оставалась по сути авторитарной. Возглавляя большевистскую партию, Сталин фактически единолично принимал все важнейшие решения по вопросам внешней, внутренней, экономической и культурной политики страны. Потом эти решения оформлялись, как решения соответствующих органов партии или административной системы, предусмотренных конституцией страны.

Огромная никем и ничем не ограниченная власть накладывала на плечи Сталина колоссальный груз ответственности, ведь от принимаемых им решений зависела жизнь и судьба многих и многих миллионов людей. Особенно это касалось проблем войны и мира. В то же самое время отсутствие конструктивной критики и постоянное неумеренное славословие по его адресу со стороны окружающих Сталина людей не могли не создать у него излишней уверенности в собственной безошибочности и непогрешимости. Слишком многое упиралось в личность Сталина — вождя, «Хозяина». Понять причины появления многих недостатков, присущих нашей армии, невозможно, не вскрыв все пороки сталинистской системы руководства.

После начала Второй мировой войны события на первых порах развивались в полном соответствии со сталинскими ожиданиями. Германия успешно разгромила Польшу и повернула свои силы на Запад. В 1939–1940 гг. СССР, не прилагая особых усилий, присоединил к себе территории общей площадью 426 700 квадратных километров [824]. В то время на них проживало 22,6 млн. человек [825]. Только с Финляндией случилась заминка: мир был заключен во многом потому, что затягивание боевых действий в Финляндии грозило втянуть Советский Союз в войну с Англией и Францией на стороне Германии, а допустить этого было нельзя. Авторитет Сталина, как успешного руководителя государства и стратега, неизмеримо вырос.

Во время многомесячного противостояния вермахта и французской армии, усиленной английским экспедиционным корпусом, СССР оставался вне главного конфликта и накапливал силы, готовясь в удобный момент выступить на арену в качестве главного игрока. В такой ситуации Сталин рассчитывал бросить на чашу весов ту самую решающую гирю, которая должна была решить исход войны. При подобном сценарии огромная, хорошо вооруженная и свежая Красная Армия имела бы реальные шансы на успех. Особенно учитывая, что ее противники должны были ко времени ее вмешательства существенно ослабить друг друга в результате продолжительной смертельной борьбы. А дальше оставалось продиктовать условия мира и пожать сладкие плоды победы.

Между тем, «странная война» на Западном фронте после 8-месячной паузы неожиданно завершилась ошеломительной победой немцев всего за каких-то шесть недель активных боевых действий. Вот тут-то и выяснилось, что Сталин жестоко просчитался, когда надеялся заманить Гитлера в ловушку длительной войны на истощение. Ситуация в Европе в корне изменилась. СССР внезапно оказался один на один с победоносной Германией, у которой уже не маячила за спиной, как это было прежде, французская армия. Наоборот, немалые ресурсы Франции и других оккупированных вермахтом европейских стран, работавшие ранее против немцев, оказались теперь в руках немцев. Оказалось, что в новых условиях думать надо было совсем не о вступлении в войну в удобное время и на выгодных условиях, чтобы решить ее исход в свою пользу. Речь шла уже о спасении своей страны от смертельной опасности, которая исходила от грозного вермахта, увенчанного ореолом непобедимости.

Любопытно, как сам Сталин в то время объяснял одну из основных причин впечатляющих успехов немцев. В своей известной речи на выпуске слушателей академий Красной Армии в Кремле 5 мая 1941 г. он заявил:

«Чтобы готовиться хорошо к войне — это не только нужно иметь современную армию, но надо войну подготовить политически.

Что значит политически подготовить войну? Политически подготовить войну — это значит иметь в достаточном количестве надежных союзников и нейтральных стран. Германия, начиная эту войну, с этой задачей справилась, а Англия и Франция не справились с этой задачей» [826].

Характерно, что он говорил это как раз в тот момент, когда в результате его грубых силовых действий на границах СССР вместо потенциально нейтральных стран появились союзники гитлеровской Германии, рассчитывающие с ее помощью восстановить статус-кво. Страна, благодаря его близорукой внешней политике, оказалась практически в полной международной изоляции. А его основным политическим и экономическим партнером была та самая Германия, руководитель которой к тому времени уже установил окончательный срок нападения на него же. Причем до наступления этого срока оставалось всего-навсего полтора месяц. Действия Сталина накануне Второй мировой войны и на первом ее этапе как нельзя лучше подпадали под меткое определение Энгельса:

«Это забвение великих, коренных соображений из-за минутных интересов дня, эта погоня за минутными успехами и борьба из-за них без учета дальнейших последствий, это принесение будущего движения в жертву настоящему «…» [827]. Вожди СССР никому не доверяли, отвергали любые компромиссы (а если и шли на них, то с сомнительными целями) и не старались дипломатическим путем найти для себя союзников в будущей войне или хотя бы обеспечить нейтралитет со стороны своих ближайших соседей. Они всерьез готовились воевать со всем миром. Советские теоретики своевременно определили, что война, которую могли навязать СССР империалистические державы, будет коалиционной, длительной и потребует максимального напряжения всех сил страны, сочетания различных способов ведения военных действий, применения новых средств вооруженной борьбы. Но реальные военные угрозы стране и ее вероятные противники были правильно определены только в начале осени 1940 г., через год после начала Второй мировой войны.

Военное строительство Вооруженных Сил СССР велось в соответствии с военной доктриной, содержание которой определяло политическое руководство страны. К сожалению, по мере усиления культа личности Сталина обсуждение проектов и предложений по дальнейшему их строительству приняло формальный, бюрократический характер. На деле все решала воля одного человека, под мнение которого подстраивались все остальные и критиковать которого не каждый мог решиться. Это сковывало творческую мысль наших видных теоретиков, а практика зачастую отставала рт теории. Так, в подготовке войск, штабов и командования всех уровней основное внимание уделялось организации и ведению наступательных операций. Оборону, как способ ведения боевых действий, на словах признавали, но допускали ее ведение только в оперативно-тактическом масштабе. Теории ведения оборонительных действий в оперативно-стратегическом масштабе уделялось неправомерно мало внимания. Органы управления и войска не были готовы к решению оборонительных задач в войне с сильным противником. А.А. Свечин был последним, кто осмелился заявить: «‹…› кто не умеет обороняться, не будет в состоянии й наступать; надо уметь с помощью прочной обороны создать предпосылки для наступления ‹…›» [828]. Труды Свечина не нашли отклика, а сам он был расстрелян. Такой способ решения теоретических споров был нередким в то время.

В предвоенные годы на съездах партии и заседаниях по случаю различных юбилеев всячески восхвалялась военная мощь страны. Присоединение без особых усилий новых территорий с многочисленным населением породило эйфорию от успехов. С высоких трибун заявляли о готовности на удар врага ответить тройным ударом, хвастались увеличением веса артиллерийского залпа стрелковой дивизии, но мало думали, как создать условия, чтобы этот залп точно лег по цели. В гарнизонах красноармейцы распевали песню «От тайги до британских морей Красная Армия всех сильней…». А командарм 2-го ранга Г.М. Штерн на XVIII съезде партии в марте 1939 г. заявил, что наши люди «сумеют, если им нужно будет отдать свою жизнь, сделать это так, чтобы раньше получить десять жизней врагов за одну жизнь нашего драгоценного человека». Ворошилов из президиума подал реплику: «Десять мало. Надо двадцать». Под аплодисменты всего зала Штерн согласился, попросив занести это в стенограмму съезда [829]. В действительности степень подготовки армии и страны к войне была далека от подобных хвастливых заявлений. Это выяснилось в ходе вооруженных конфликтов в 1939–1940 гг. и особенно после войны с Финляндией.

Были приняты меры по устранению выявленных многочисленных недостатков, в том числе и по перевооружению армии и совершенствованию оргструктуры войск. Но оснащение Красной Армии новыми видами вооружения и боевой техники во многом сдерживалось недостаточной развитостью промышленной базы страны. Несмотря на колоссальные усилия, вложенные в первые пятилетки, экономика страны оставалась архаичной, полной диспропорций и во многом неэффективной. Сказывались, конечно, обширные размеры территории страны и недостаточная развитость ее инфраструктуры, которые сдерживали развитие промышленности. Производительность труда по-прежнему оставалась низкой по сравнению с развитыми странами Европы. Несмотря на успехи в ликвидации неграмотности, общий уровень образования населения страны оставался низким, что обусловило низкую техническую культуру основной массы рабочих и служащих, а значит, и личного состава армии. Страна в промышленном развитии и технологическом уровне производства по-прежнему отставала от Германии, военно-промышленная база которой была значительно мощнее, чем советская.

Уже по планам первой пятилетки при создании индустриальной базы страны в первую очередь строили заводы, способные выпускать военную продукцию. Но даже имеющиеся возможности экономики не всегда использовались целенаправленно и с достаточной степенью эффективности. Например, на развитие военно-морского флота в СССР в 1934–1937 гг. предназначалось свыше 30 % всех ассигнований на боевую технику. Хотя было ясно, что создать флот, способный на равных противостоять вероятным противникам на морях, в ближайшие годы вряд ли удастся. На строительство дорогостоящих линейных кораблей и тяжелых крейсеров перед войной были затрачены огромные людские, финансовые и материальные ресурсы. Однако достроить их так и не удалось, поэтому эти средства, по существу, оказались выброшенными на ветер.

Принцип формирования приоритетов при составлении заказов промышленности выдерживался не всегда, допускалось шараханье, ненужное дублирование. Военная промышленность страны зачастую была перегружена не тем, что требовалось войскам в первую очередь. Главное внимание уделялось производству максимального числа основных видов боевой техники, в ущерб вспомогательным (в том числе оснащению войск средствами связи, мехтяги и автотранспортом), без которых невозможно было добиться эффективного их применения на поле боя. В результате образовавшегося значительного некомплекта вооружения, боевой техники и снаряжения в войсках уже в мирное время появилось большое количество ограниченно боеготовых даже небоеготовых частей и соединений. На этот счет в предыдущих главах приводились многочисленные примеры.

Достаточно сказать, что к началу войны оборонная промышленность, транспортные, авиационные, автомобильные и другие предприятия не имели даже утвержденного правительством мобилизационного плана на 1941 г. А значит, не были в должной мере учтены нужды мобилизационного развертывания вооруженных сил, потребности в оснащении оружием, боевой и вспомогательной военной техникой вновь формируемых соединений и частей. План по переводу промышленности на военный лад приняли только в июне 1941 г., перед самой войной. Из-за этого производственные возможности не были своевременно переключены на увеличение выпуска вооружения и особенно боеприпасов. Чрезмерная централизация управления всем и вся, отсутствие инициативы сдерживали работу по укреплению обороноспособности страны. Решения по важнейшим вопросам перевода промышленности на военные рельсы неоднократно откладывались, срывались сроки принятия на вооружение новых видов оружия, а его качество нередко оставалось недопустимо низким. Многие предложения Наркомата обороны и Госплана подолгу не рассматривались.

Пагубное влияние культа личности Сталина особенно проявилось при осуществлении кадровой политики в ходе военного строительства и подготовки армии к войне.

Стремясь укрепить личную власть в стране, вождь особое внимание уделял армии. Сталин, провозгласивший лозунг «Кадры решают все», на словах не раз подчеркивал необходимость заботы о них. В частности, в публичных выступлениях он фарисейски заявлял: «Чтобы управлять всей этой новой техникой — новой армии нужны командные кадры, которые в совершенстве знают современное военное искусство». Но именно Сталин развязал настоящий террор, направленный в основном против тех, кто имел не только опыт, но и мужество отстаивать свою точку зрения, кто не занимался лизоблюдством перед большими и маленькими вождями.

Жестокие репрессии, продолжавшиеся вплоть до самого начала войны (достаточно вспомнить дела «авиаторов» и «испанцев») вырывали из армии наиболее опытных и способных командиров. Непосредственно перед войной сменилось практически все руководство Наркомата обороны, Генерального штаба, главных и центральных управлений, командование войск военных округов и флотов. Их заменили молодые, энергичные, но, как правило, недостаточно опытные офицеры и генералы, не имевшие необходимых знаний и навыков работы на ответственных должностях. Между тем, чем выше уровень, на котором принимаются неверные решения, тем к более тяжелым последствиям они приводят. Германия сумела сберечь свой офицерский корпус периода Первой мировой войны, который и составил костяк ее высших командных кадров. Противостоящие им командиры Красной Армии уступали им по всем этим показателям.

Только недалекие или злонамеренные люди могут утверждать, что репрессии не сказались на боеспособности Вооруженных Сил СССР, а даже наоборот — укрепили их. Они обычно ссылаются на незначительную долю репрессированных относительно общего количества комсостава армии и флота, заодно бросая тень на репутацию уничтоженных военачальников. При этом сознательно закрываются глаза на то, что в высшем эшелоне Вооруженных Сил СССР репрессиям подверглось подавляющее большинство командного, начальствующего и политического состава. Замалчивается и моральная сторона последствий террора. Действительно, в количественном отношении образовавшуюся брешь удалось закрыть, но качественный уровень командных кадров резко упал. Уцелевшие в ходе репрессий, за редким исключением, были запуганы. Они боялись принимать самостоятельные решения, идти на малейший риск, подавляли в себе любую инициативу, ведь в случае неудачи их могли обвинить в умышленном вредительстве. В этой обстановке карьеристы и демагоги получили возможность быстро продвигаться по службе путем устранения своих конкурентов при помощи доносов. За два года «большого террора» в конце 30-х годов в компетентные органы поступило примерно 5 млн. доносов [830].

Особенно плохо обстояло дело с руководящим^ кадрами, их оперативной подготовкой. Ее уровень, как и уровень боевой подготовки войск, далеко не соответствовал требованиям современной войны. Соединениями и частями зачастую командовали люди, не имевшие достаточной квалификации и тем более — боевого опыта. И таких командиров на всех этажах служебной лестницы, к несчастью, было много. Боевым мастерством им пришлось овладевать в ходе боев ценой больших и порой неоправданных потерь. Советские пропагандисты, чтобы подчеркнуть авантюризм планов Гитлера, где надо и не надо приводили его слова: «русские вооруженные силы — глиняный колосс без головы». Но они по своему обыкновению и по понятной причине приводили только часть фразы, что совершенно меняло ее смысл. Гитлер же дословно сказал следующее:

«Хотя русские вооруженные силы и глиняный колосс без головы, однако точно предвидеть их дальнейшее развитие невозможно. Поскольку Россию в любом случае необходимо разгромить, то лучше это сделать сейчас, когда русская армия лишена руководителей и плохо подготовлена, и когда русским приходится преодолевать большие трудности в военной промышленности, созданной с посторонней помощью» (выделено нами. — Авт.) [831].

Устранить последствия репрессий к началу войны так и не удалось. В 1967 г. беседе с писателем К. Симоновым маршал А.М. Василевский так сказал об этом:

«Вы говорите, что без тридцать седьмого года не было бы поражений сорок первого, а я скажу больше. Без тридцать седьмого года, возможно, и не было бы вообще войны в сорок первом году. В том, что Гитлер решился начать войну в сорок первом году, большую роль сыграла оценка той степени разгрома военных кадров, который у нас произошел. Да что говорить, когда в тридцать девятом году мне пришлось быть в комиссии во время передачи Ленинградского военного округа от Хозина Мерецкову, был ряд дивизий, которыми командовали капитаны, потому что все, кто был выше, были поголовно арестованы» [832].

Главным критерием при назначении на высшие должности была личная преданность вождю и готовность настойчиво и твердо проводить его решения в жизнь. В этом отношении представляет интерес назначение Г.К. Жукова на ответственейший пост начальника Генерального штаба. И это несмотря на полное отсутствие у него соответствующего образования, опыта в штабной работе и даже открытую неприязнь к ней. Видимо, Сталин считал, что Жуков твердой рукой наведет там порядок, добьется устранения многочисленных недостатков, вскрытых в работе военного ведомства при снятии Ворошилова с поста наркома обороны. Однако история свидетельствует, что не каждый хороший и волевой военачальник может возглавить генеральный штаб — этот «мозг армии», по образному выражению умнейшего Б.М. Шапошникова, так же, как и опытный штабист может и не стать хорошим полководцем.

Генеральный штаб — главный орган управления вооруженными силами страны в мирное и военное время. Лишь при хорошо организованной работе коллектива высокопрофессиональных специалистов Генштаб мог выполнить сложные задачи по стратегическому и оперативному планированию использования вооруженных сил в войне и операциях, подготовке театров военных действий, совершенствованию организационной структуры войск, найти правильные решения по вопросам мобилизационной готовности, материально-технического обеспечения войск и т. п. Их выполнение должно быть тесно увязано с работой народного хозяйства, транспорта и связи, выполнением промышленностью заказов вооружения и боевой техники. Все это предполагает наличие у руководителя такого важного органа управления, прежде всего, широкого кругозора, академического образования, глубоких теоретических знаний и высокой культуры, знания особенностей и возможностей видов и родов войск, военной промышленности, обслуживающей потребности вооруженных сил. Начальник должен обладать умением выслушать соображения ближайших помощников, максимально эффективно использовать их знания и умения. Подобных качеств очень не хватало Г.К. Жукову.

По свидетельству К.К. Рокоссовского.

«‹…› Жуков был подготовленным и весьма требовательным командиром. Но эта требовательность часто перерастала в необоснованную строгость и даже грубость. Подобные действия вызывали недовольство у многих его подчиненных. Приходили жалобы в дивизию, и командованию приходилось с ними разбираться. Попытки воздействовать на комбрига успеха не имели. И мы вынуждены были ‹…› в целях оздоровления обстановки в бригаде «выдвинуть» Г.К. Жукова на высшую должность в инспекцию кавалерии» [833].

Накачкой и грубостью было трудно добиться слаженности в работе штабного коллектива хорошо образованных профессионалов. Нам трудно судить о том, что сделал и чего не сделал Жуков за прошедшие пять решающих месяцев на этом важнейшем посту. Слишком закрыта сфера деятельности Генерального штаба, фонды которого в ЦАМО до сих пор находятся на особом хранении. По крайней мере, мы так и не увидели обещанного Академией военных наук труда о творческом вкладе Жукова в военную науку. Если бы в описываемый период он и совершил нечто подобное, то люди, создавшие культ Первого маршала Победы, уж не упустили бы возможность расписать его заслуги. Во всяком случае, деятельность Жукова на посту начальника Генерального штаба трудно назвать успешной. Вовсе не случайно СМ. Штеменко, осенью 1940 г. влившийся в коллектив Генштаба и подробно описавший его работу в канун и во время войны, ни слова не сказал о работе Жукова перед нападением Германии.

Позднее Жуков признавался:

«Надо откровенно сказать, ни у наркома, ни у меня не было необходимого опыта в подготовке вооруженных сил к такой войне, которая развернулась в 1941 году, а, как известно, опытные военные кадры были истреблены в 1937–1939 гг.» [834].

Чехарда со сменой руководящих лиц в Наркомате обороны и Генштабе не способствовала качественной разработке планов, наиболее соответствующих складывающейся обстановке. В предвоенном оперативном и стратегическом планировании были допущены, как минимум, две грубейшие ошибки. Во-первых, наши военные руководители, не сумев разобраться в сущности германской стратегии блицкрига, неправильно оценили возможный характер военных действий в начальный период войны. Планы, разрабатываемые на случай войны, базировались на устаревших взглядах: считалось, что решительные военные действия развернутся лишь после завершения сосредоточения и развертывания главных сил сторон. Предполагалось в любом случае отразить первый удар противника и создать условия для перехода в наступление с решительными целями. Подтверждалась известная сентенция: «Генералы всегда готовятся к прошедшей войне». А те, кто в свое время учился в академии германского генштаба и лучше понимал сущность концепции блицкрига, были в основном уничтожены.

Уже в самом оперативном построении войск приграничных округов, которое в основном сложилось в ходе польской кампании, были заложены предпосылки поражения в начальный период войны. И на этот раз, как и во многих других случаях, политические соображения взяли верх над оперативно-стратегическими. С самого начала было принято решение удерживать вновь присоединенные территории в качестве плацдарма на случай войны. Соединения армий прикрытия, растянутые в ниточку вдоль государственной границы, в сочетании с полевыми укреплениями и строящимися укрепрайонами создавали лишь иллюзию ее надежной обороны. Войска первого эшелона приграничных округов в подобном построении не могли отразить удар крупных сил вермахта и обеспечить тем самым мобилизацию и развертывание главных сил Красной Армии. Рассчитывать на своевременную поддержку силами вторых эшелонов и резервов округов в силу их низкой мобильности не приходилось. Расчет строился на том, что разведке удастся своевременно вскрыть сосредоточение ударных группировок противника, после чего мобилизацию и развертывание удастся провести своевременно, до ввода в сражение основных вражеских сил. Этот расчет не оправдался. Были допущены просчеты и в базировании ВВС и материальных запасов, которые были сосредоточены в опасной близости от государственной границы.

Кроме того, при оценке противника не сумели вскрыть его замысел, в частности, верно определить направление его главного удара. Фатальное решение о сосредоточении основных усилий на юго-западном стратегическом направлении, принятое в соответствии с желанием вождя и вопреки мнению более опытных военных руководителей, привело к ослаблению наших сил на западном направлении, где противник наносил главный удар. Это поставило Красную Армию на грань разгрома. Уже в ходе боевых действий пришлось осуществлять масштабные перегруппировки советских войск, терять время и вводить их в сражение по частям чуть ли не с колес.

Жуков, в свое время подписавший вместе с Главным прокурором постановление об аресте командующего Западным фронтом, задним числом так высказался в его адрес: «‹…› не имея представления о прорвавшихся группировках противника, командующий фронтом Д.Г. Павлов часто принимал решения, не отвечающие обстановке» [835]. Этот упрек с полным основанием можно переадресовать Главному командованию. Ничуть не оправдывая Павлова, отметим, что решения он принимал в соответствии с директивами № 2 и 3, которые совершенно не соответствовали сложившейся обстановке. А рядом с Павловым почти с самого начала боевых действий находились два маршала — Шапошников и Кулик, к которым вскоре присоединился еще один — Ворошилов.

Нередко можно услышать, что в результате договора с Германией СССР выиграл почти два мирных года, которые дали ему возможность значительно укрепить свою обороноспособность. Так оно и было, хотя можно долго спорить, насколько эффективно было использовано это время. Действительно, в последние мирные месяцы основные усилия были направлены на устранение обнаруженных недостатков. Наращивался боевой состав Красной Армии, совершенствовалась оргструктура войск, их вооружение и техническое оснащение. Но сделали далеко не все, чтобы использовать этот выигрыш во времени. Бесспорно одно: в это же самое время Германия усиливалась гораздо более быстрыми темпами и сумела коренным образом изменить соотношение сил между собой и своими противниками.

В результате продолжающихся непрерывных изменений в схемах развертывания и различного рода несогласованностей между Генштабом, наркоматами промышленности, Наркоматом путей сообщения и мобработниками на местах разработка мобилизационного плана МП-41 к июню 1941 г. так и не была доведена до конца. Практически разработка оперативных и мобилизационных планов в армиях и соединениях тоже не была завершена, и они не были освоены войсками. Видимо, это дало основание Жукову утверждать, что страна вступила в войну, не имея законченных и утвержденных правительством оперативного и мобилизационного планов.

Серьезнейшей ошибкой стало расформирование после польской кампании танковых корпусов. Ее исправили, но слишком поздно. Проблемы с укомплектованием танковых частей и соединений наспех сформированных мехкорпусов кадрами, особенно командными, боевой и вспомогательной техникой, транспортом и связью, вопросы снабжения их горючим и боеприпасами к началу войны так и не были решены. Танковые части не имели достаточно казарм, парков, полигонов, танкодромов, учебных классов, учебных пособий, чтобы совершенствовать подготовку личного состава. Дело дошло до того, что чуть ли не в последний момент пришлось вооружать танковые полки, не имеющие танков, 76-мм и 45-мм орудиями и пулеметами с тем, чтобы использовать их в качестве противотанковых полков и дивизионов. Многие мехкорпуса, сформированные только формально, быстро растаяли в огне приграничных сражений, так и не сумев нанести ощутимого урона вермахту.

О напряженном положении с комплектованием всех родов и видов войск средствами тяги и автотранспортом, особенно специальным, сказано было немало. Некомплект рассчитывали восполнить за счет мобилизации, но время на прием техники из народного хозяйства и поставки ее в войска значительно превышало установленные сроки мобготовности частей. Перевес вермахта над РККА в мобильности сочетался с несомненным превосходством его в тактическом и оперативном искусстве на всех уровнях командования, а также с преимуществом в организации, подготовке и боевом опыте войск. Все это позволило вермахту добиться больших успехов и в приграничном сражении, и в дальнейшем, когда в бой вступили вновь мобилизованные резервы Красной Армии.

В авиации, согласно записке Тимошенко и Жукова Сталину от 15 мая, в стадии формирования находилось 115 авиаполков, то есть 34,5 % от общего количества авиачастей были небоеспособны. На приведение их в полную готовность можно было рассчитывать лишь к 01.01.42 г. Кроме вышеперечисленных проблем, были и другие: во-первых, подчинение авиасоединений и частей общевойсковым армиям, командующие которых были совершенна не готовы к грамотному их применению, во-вторых, такая подчиненность исключала быстрый маневр и массирование авиации на важнейших направлениях. Ведь советская авиация была разгромлена не 22.06.41. Потери, понесенные нами в первый день войны, были, конечно, болезненны, но отнюдь не обеспечивали немцам численного превосходства. Выбили они нашу авиацию в течение первых недель войны, и основную роль здесь сыграли, в первую очередь, низкий уровень летного и тактического мастерства экипажей западных приграничных округов, отсутствие надлежащего управления и материального обеспечения.

Таким образом, Красная Армия по своему уровню подготовки к военным действиям уступала вермахту по многим качественным параметрам. Для устранения крупных недостатков в подготовке и оснащении войск и проведения задуманной реорганизации вооруженных сил и перевооружения их на новую технику требовалось много времени. Поэтому Сталин, трезво оценивающий реальное состояние Красной Армии, делал все возможное, чтобы оттянуть начало войны с Германией. Он больше всего боялся спровоцировать Гитлера на нападение до того, как Красная Армия будет готова на равных сражаться с вермахтом.

4 мая Политбюро ЦК ВКП (б) приняло важнейшее Постановление «Об усилении работы Советских центральных и местных органов», которое было затем оформлено как решение Пленума ЦК. Согласно ему, И.В. Сталин был утвержден Председателем Совета Народных Комиссаров СССР вместо В.М. Молотова, который стал первым заместителем Председателя СНК, оставаясь на посту наркома иностранных дел. Таким образом, и формально было узаконено совмещение Сталиным высших партийного и государственного постов. В создавшейся к лету 1941 г. обстановке это был шаг в правильном направлении. Но в условиях неумеренного славословия со стороны ближайшего окружения вождь уверовал в собственную гениальность и непогрешимость и на этот раз перехитрил самого себя.

Наиболее объективным индикатором растущей угрозы нападения была концентрация германских войск вблизи советских границ. Но Сталин ошибочно считал, что Гитлер никогда не решится на большую войну на Востоке, не покончив предварительно с Англией. Победить эту страну можно было не только прямой высадкой на ее территорию, вероятность успеха которой после проигрыша Германией воздушной «Битвы за Британию» была исчезающе мала. У огромной Британской империи была своя «ахиллесова пята» — Ближний и Средний Восток. В последнем предвоенном 1938 г. англичане импортировали в свою страну 11,85 млн. т нефти и нефтепродуктов [836], и немалая доля этого обширного потока пришла оттуда, главным образом из Ирана. Потеря иранских источников нефти в значительной мере подрывала способность Англии к дальнейшему ведению войны. В то же время в случае их захвата Германия полностью решила бы свои собственные хронические проблемы с топливом. Кроме Ирана, промышленная добыча нефти тогда велась в Саудовской Аравии и Ираке, да и в Кувейте было уже открыто крупное нефтяное месторождение. Одним словом, район Ближнего и Среднего Востока представлялся крайне соблазнительной целью для дальнейшей германской экспансии.

Поэтому вполне понятен эпизод, описанный Жуковым. Когда в очередной раз Жуков попытался, по его словам, получить разрешение на приведение войск западных военных округов в боевую готовность, Сталин подвел его к карте и, показав на Ближний Восток, заявил: «Вот куда они [немцы] пойдут» [837]. Сталин рассуждал вполне рационально, но у Гитлера была своя логика. Он считал, что ему не составит особого труда быстро разгромить русские вооруженные силы и добыть нефть, так необходимую Германии для ведения длительной войны на истощение с Англией, в Советском Союзе. Да и не только нефть… А до Ирана Гитлер рассчитывал добраться через Кавказ.

Несомненно, многие стратегические ошибки советского руководства в значительной степени объяснялись умело организованной немцами целенаправленной кампанией дезинформации. Есть смысл подробнее остановиться на этом вопросе.

Сами немцы не обольщались надеждой, что сумеют скрыть от вездесущих глаз коммунистического подполья сосредоточение на территории враждебной им бывшей Польши огромных масс людей и военной техники. Поэтому они постоянно разрабатывали и целенаправленно проводили в жизнь все новые мероприятия по дезинформации военных и политических лидеров Советского Союза об истинных целях своих действий. Для этого широко использовались пресса, радио, передача секретных и шифрованных телеграмм с расчетом их перехвата разведкой и контрразведкой определенных стран, дозированное распространение ложных слухов по различным каналам, в том числе дипломатическим. Был предусмотрен целый ряд крупных мероприятий по оперативно-стратегической маскировке и политической дезинформации, объединенных единым замыслом при ведущей роли военного командования.

Еще 15 февраля 1941 г. Кейтель отдал приказ, который знаменовал собой начало проведения в жизнь комплекса мероприятий, призванных скрыть от советского руководства подготовку операции «Барбаросса». Там, в частности, говорилось:

«‹…› Во всей информационной и прочей деятельности, связанной с введением противника в заблуждение, руководствоваться следующими указаниями:

а) На первом этапе:

усилить уже и ныне повсеместно сложившееся впечатление о предстоящем вторжении в Англию. Использовать для этой цели данные о новых средствах нападения и транспортных средствах;

преувеличивать значение второстепенных операций «Марита» [146]«Марита» — немецкий план операции против Греции.
и «Зонненблюме» [147]«Зонненблюме» — план переброски немецких войск в Северную Африку.
, действий 10-го авиационного корпуса, а также завышать данные о количестве привлекаемых для их проведения сил;

сосредоточение сил для операции «Барбаросса» объяснять как перемещения войск, связанные с взаимной заменой гарнизонов запада, центра Германии и востока, как подтягивание тыловых эшелонов для проведения операции «Марита» и, наконец, как оборонительные меры по прикрытию тыла от возможного нападения со стороны России.

б) На втором этапе:

распространять мнение о сосредоточении войск для операции «Барбаросса» как о крупнейшем в истории войск отвлекающем маневре, который якобы служит для маскировки последних приготовлений к вторжению в Англию‹…›» [838].

В этом же приказе Кейтель подчеркнул:

«Особо важное значение для дезинформации противника имели бы такие сведения о воздушно-десантном корпусе, которые можно было бы толковать как подготовку к действиям против Англии» [839].

Все эти мероприятия были призваны, с одной стороны, скрыть массированную концентрацию сил, задействованных в операции «Барбаросса», с другой — ввести противника в заблуждение, подбросив ему ложные сведения о своих войсках и намерениях. Это немцам во многом удалось. Например, 15 мая 1941 г. Разведуправление Красной Армии доложило, что в составе люфтваффе имелись 8-10 парашютно-десантных дивизий, из которых 1–2 находились в Греции, 5–6 — на северном побережье Франции и Бельгии, а еще две — в Германии [840]. Таким образом, у советского руководства было создано превратное впечатление, что немцы явно нацеливают свои ударные соединения на Англию.

День 22 мая 1941 г. стал отправной точкой для завершающего этапа переброски вермахта к советским границам, когда наряду с резко возросшими темпами перевозок сухопутных частей началось перебазирование авиации. До установленной даты германского нападения оставался ровно один месяц. Это был критический момент во всей операции по сосредоточению сил, предназначенных для вторжения в СССР. Критическим он стал потому, что именно с этого момента сами немцы больше не считали возможным сохранять всю операцию в секрете от противника [841]. Именно поэтому они заблаговременно подготовили и начали осуществлять вторую фазу кампании дезинформации советского руководства о своих истинных намерениях. Ее план был сформулирован в указаниях руководства ОКВ от 12 мая 1941 г.:

«1. Вторая фаза дезинформации противника начинается одновременно с введением максимально уплотненного графика движения эшелонов 22 мая. В этот момент усилия высших штабов и прочих участвующих в дезинформации органов должны быть ‹…› направлены на то, чтобы представить сосредоточение сил к операции «Барбаросса» как широко задуманный маневр с целью ввести в заблуждение западного противника ‹…›.

2. ‹…› среди расположенных на востоке соединений должен циркулировать слух о тыловом прикрытии против России и «отвлекающем сосредоточении сил на востоке», а войска, расположенные на Ла-Манше, должны верить в действительную подготовку к вторжению в Англию..

‹…› При этом было бы целесообразно ‹…› отдать возможно большему числу расположенных на востоке соединений приказы о переброске на запад и тем самым вызвать новую волну слухов.

3. Операция «Меркурий» [149]«Меркурий» — кодовое название операции по захвату Крита.
может быть при случае использована службой информации для распространения тезиса, что акция по захвату острова Крит была генеральной репетицией десанта в Англию.

4. Верховное главнокомандование вооруженных сил ‹…› дополнит меры дезинформации тем, что вскоре на ряд министерств будут возложены задания, связанные с демонстративными действиями против Англии ‹…›.

5. Политические меры дезинформации противника уже проведены и планируются новые [842].

Упомянутые в последнем пункте «политические меры дезинформации противника» представляли собой очередную тщательно продуманную широкомасштабную кампанию по введению в заблуждение высшего советского руководства. Она проводилась в полном соответствии с любимым принципом имперского министра пропаганды Геббельса: «Ложь должна быть чудовищной, чтобы в нее поверили». Цель у немцев была двоякой. Во-первых, они старались отвлечь внимание советской верхушки от реального развития событий и запутать его как можно больше. А во-вторых, хотели искусственно создать информационное поле помех, в котором затерялись бы действительно важные сигналы об их истинных намерениях.

В самом начале мая через дипломатические круги были распущены слухи о том, что Германия начала оказывать серьезное давление на СССР с целью заставить его уступить ее требованиям и пойти на заключение определенных соглашений. Суть этих мифических соглашений можно узнать из справки, представленной Риббентропу 28 мая 1941 г. на основе агентурных донесений. В ней кратко изложены те самые слухи, источником которых были сами немцы и которые потом вернулись к ним же обратно:

«1) германскому вермахту предоставляется право прохода через советскую территорию;

2) пшеничные поля Украины на длительное время сдаются в аренду рейху;

3) Советская Россия заявляет о готовности предоставить в распоряжение рейха часть нефтяных промыслов Баку.

За это, по слухам, Россия получает свободный выход к Персидскому заливу и, возможно, в Афганистан» [843].

Если поверить в эту молву, то сосредоточение огромных сил вермахта на советских границах легко объяснялось, во-первых, попыткой немцев подкрепить свои выходящие далеко за пределы здравого смысла требования к СССР реальными угрозами, и во-вторых, намерением начать поход на Ближний и Средний Восток через советскую территорию. Слухи немедленно вызвали всеобщий интерес и начали циркулировать по всему миру. Посол Финляндии в Германии Кивимяки сообщил о них своему президенту Рюти 3 мая. Вскоре финский посол в Лондоне передал в Хельсинки аналогичную информацию. А 11 и 12 июня то же самое сообщили посланники Финляндии в Будапеште и Вашингтоне [844]. В начале последней декады мая один из венгерских министров сплетничал в Берлине, что Сталин якобы готов уступить Германии полный контроль над добычей и транспортировкой советского сырья и превратить свою страну в придаток немецкой экономики [845].

Первые отголоски этих слухов попали в Москву не позже 5 мая, когда агент Корсиканец из Берлина передал:

«Референт прессы при Министерстве хозяйства КРОЛЬ ‹…› заявил, что «от СССР будет потребовано Германией выступление против Англии на стороне держав «оси». В качестве гарантии, что СССР будет бороться на стороне «беи» до решительного конца, Германия потребует от СССР оккупации немецкой армией Украины и возможно также Прибалтики».

Эти мероприятия ‹…› необходимы Германии, ибо в ближайшее время начнутся решительные действия германской армии против Суэцкого канала, поэтому Германия нуждается в спокойствии на востоке» [846].

9 мая последовало очень близкое подтверждение этих сведений, но уже от другого агента, по кличке Старшина:

«‹…› вначале Германия предъявит Советскому Союзу ультиматум с требованием более широкого экспорта в Германию и отказа от коммунистической пропаганды. В качестве гарантии выполнения этих требований в промышленные и хозяйственные центры и на предприятия Украины должны быть посланы немецкие комиссары, а некоторые украинские области должны быть оккупированы германской армией. Предъявлению ультиматума будет предшествовать «война нервов» в целях деморализации Советского Союза» [847].

Столь сногсшибательные слухи быстро нашли себе благодарных слушателей и распространителей в среде дипломатов, разведчиков, аналитиков и корреспондентов средств массовой информации. Они зажили своей собственной жизнью, беспрерывно множились, ширились и раздувались. Муссировались даже конкретные цифры мифических соглашений. В конечном счете они по различным каналам достигали и Москвы. Полпред СССР в Берлине Деканозов 4 июня написал Молотову: «Слухи об аренде Украины на 5, 35 и 99 лет распространены по всей Германии» [848]. Все чаще утверждалось, что тайные переговоры между СССР и Германией по поводу немецких требований то ли вот-вот начнутся, то ли уже ведутся, то ли даже завершились подписанием соответствующих соглашений, которые пока по каким-то причинам не афишировались. Геббельс с нескрываемым удовлетворением отметил в своем дневнике 25 мая 1941 г.:

«Распространяемые нами слухи о вторжении в Англию действуют. В Англии уже царит крайняя нервозность. Что касается России, то нам удалось организовать грандиозный поток ложных сообщений. Газетные «утки» не дают загранице возможности разобраться, где правда, а где ложь. Это та атмосфера, которая нам нужна» [849].

Советская разведка получала подтверждение столь широко распространенным слухам не только из Берлина. 10 июня немецкий коммунист Г. Кегель, работавший заместителем начальника отдела экономики в германском посольстве в Москве, сообщил:

«Дни до 20 или 23 июня являются, по мнению Шибера [153]Шибер в то время работал советником германского посольства в Москве.
, решающими. Гитлер предложил Сталину приехать в Германию. Ответ должен быть дан до 12 июня 1941 г. Если Сталин не приедет в Берлин, то война неизбежна. Германия предъявила требования к СССР:

а) дополнительные поставки 2,5 млн. тонн зерна.

б) свободный транзит в Персию и военная оккупация советских зерновых складов на 4-5млн. тонн.

Последний срок принятия предложений — 23 июня 1941 г.» [850].

Еще одной темой упорных слухов, распущенных в Берлине по личному указанию Геббельса, стало якобы ожидавшееся прибытие в немецкую столицу самого Сталина. Для пущего правдоподобия упоминался даже массовый пошив красных флагов для его торжественной встречи. Это был очередной намек на желание немцев обсудить на самом высшем уровне какие-то нешуточные претензии к СССР. Тут открывались обширные возможности для ведения длительных переговоров, и Сталин, несомненно, очень серьезно к ним готовился. Тем более что уровень этих переговоров ожидался самым высоким, ведь, по слухам, Гитлер собирался лично встретиться с советским вождем [851].

Высшие советские руководители были, несомненно, сильно озадачены, когда все эти сведения доходили и до их ушей. Еще бы, весь мир оживленно обсуждает их переговоры и соглашения с Германией, а они о них понятия не имеют! Между тем официальные немецкие лица хранили по этому вопросу гробовое молчание. Попыткой прощупать почву стало известное сообщение ТАСС от 13 июня 1941 г., опубликованное в советских газетах на следующий день:

«Еще до приезда английского посла в СССР г-на Криппса в Лондон, особенно же после его приезда, в английской и вообще в иностранной печати стали муссироваться слухи о «близости войны между СССР и Германией». По этим слухам: 1) Германия будто бы предъявила СССР претензии территориального и экономического характера и теперь идут переговоры между Германией и СССР о заключении нового, более тесного соглашения между ними; 2) СССР будто бы отклонил эти претензии, в связи с чем Германия стала сосредоточивать свои войска у границ СССР с целью нападения на СССР; 3) Советский Союз, в свою очередь, стал будто бы усиленно готовиться к войне с Германией и сосредоточивает войска у границ последней. Несмотря на очевидную бессмысленность этих слухов, ответственные круги в Москве все же сочли необходимым, ввиду упорного муссирования этих слухов, уполномочить ТАСС заявить, что эти слухи являются неуклюже состряпанной пропагандой враждебных СССР и Германии сил, заинтересованных в дальнейшем расширении и развязывании войны.

ТАСС заявляет, что: 1) Германия не предъявляла СССР никаких претензий и не предлагает какого-либо нового, более тесного соглашения, ввиду чего и переговоры на этот предмет не могли иметь места; 2) по данным СССР, Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы, а происходящая в последнее время переброска германских войск, освободившихся от операций на Балканах, в восточные и северо-восточные районы Германии связана, надо полагать, с другими мотивами, не имеющими касательства к советско-германским отношениям; 3) СССР, как это вытекает из его мирной политики, соблюдал и намерен соблюдать условия советско-германского пакта о ненападении, ввиду чего слухи о том, что СССР готовится к войне с Германией, являются лживыми и провокационными; 4) проводимые сейчас летние сборы запасных Красной Армии и предстоящие маневры имеют своей целью не что иное, как обучение запасных и проверку работы железнодорожного аппарата, осуществляемые, как известно, каждый год, ввиду чего изображать эти мероприятия Красной Армии как враждебные Германии по меньшей мере нелепо» [852].

Это сообщение являлось, в сущности, не чем иным, как отчаянной попыткой начать хоть какой-то диалог с немцами. В случае успеха — получить от них такие же заверения в намерениях неуклонно соблюдать пакт о ненападении, на худой конец, — хотя бы выяснить дальнейшие замыслы Гитлера. Но немцы никак не отреагировали на советский зондаж, оставив руководство СССР в полном неведении о происходящем. Только Геббельс в своем дневнике 15 июня отметил:

«Опровержение ТАСС оказалось более сильным, чем можно было предполагать по первым сообщениям. Очевидно, Сталин хочет с помощью подчеркнутого дружественного тона и утверждений, что ничего не происходит, снять с себя все возможные поводы для обвинений в развязывании войны» [853].

Массированная дезинформационная атака, ведущаяся со всех сторон и подтверждаемая многими независимыми источниками, могла сбить с толку кого угодно. В ней безнадежно тонули агентурные донесения, в которых говорилось о немецких приготовлениях к войне и о предполагаемых сроках ее начала. К тому же эти донесения часто противоречили друг другу и редко подтверждались на практике. Поэтому Сталин принимал за дезинформацию и правдивые сообщения из надежных источников.

Кстати, вскоре Сталин получил вполне правдоподобное подтверждение правоты своего анализа намерений немцев. Это случилось, когда еще одна скрупулезно продуманная немецкая дезинформационная «утка» благополучно нашла своего адресата. Для придания наибольшей достоверности в ее создании и реализации принял личное участие сам рейхсминистр пропаганды Геббельс. По согласованию с Гитлером 13 июня в центральной нацистской газете «Фелькишер Беобахтер» была опубликована его статья «Крит как пример». Речь в ней шла о том, что недавняя высадка воздушного десанта на Крит была генеральной репетицией готовившегося со дня на день вторжения на Британские острова. Вскоре после поступления в продажу весь сохранившийся тираж номера был спешно изъят и уничтожен. В Берлине повсюду распространились слухи о крайнем недовольстве, которое Гитлер выразил своему рейхсминистру за эту статью. Тем самым была создана полная видимость того, что Геббельс неосторожно выболтал секретные военные планы немцев. Так Сталину подбросили очередное доказательство собственной прозорливости в отношении дальнейших замыслов Гитлера.

Но и оно было отнюдь не последним. Немцы продолжали подтверждать знакомые нам слухи своим союзникам уже по официальным каналам. 15 июня, на следующий же день после публикации сообщения ТАСС, Риббентроп дал указание германскому послу в Венгрии:

«Прошу Вас информировать венгерского президента о нижеследующем:

Ввиду крупной концентрации русских войск у германской восточной границы фюрер, вероятно, будет вынужден самое позднее в начале июля внести ясность в германо-русские отношения и в связи с этим предъявить определенные требования. Поскольку трудно предсказать исход этих переговоров, германское правительство считает, что Венгрии необходимо предпринять шаги к обеспечению безопасности своих границ.

Это поручение носит строго конфиденциальный характер. Прошу Вас указать на этот факт венгерскому президенту» [854].

Риббентроп, разумеется, прекрасно знал, что начало выполнения плана «Барбаросса» намечено ровно через неделю, но пытался окольными путями еще раз забросить в Москву ложные сведения с целью внушить Сталину, что ничего не случится, по крайней мере, до начала июля. А если и случится, то вовсе не война, а только переговоры по поводу каких-то неясных германских требований. Аналогичные указания были отправлены немецким послам в Италии и Японии [855]. Весь расчет строился на том, что эти сведения тем или иным путем дойдут до ушей Сталина. Они, конечно, дошли и упали на благодатную почву. Сталин получил еще одно подтверждение правоты своего анализа намерений Гитлера и опрометчиво решил, что все еще располагает достаточным временем, чтобы должным образом среагировать на его дальнейшие ходы. Конечно, Сталин не собирался подчиняться всем требованиям немцев. Его основной целью было тянуть время, ведь через месяц-другой начинать войну в 1941 г. было бы уже слишком поздно: осенняя распутица и, тем более, суровая русская зима — не лучшая пора воевать с СССР.

Мы не зря столь подробно описали последнюю предвоенную немецкую кампанию политической дезинформации, направленную против Советского Союза. Знание ее сути и сроков помогает лучше понять мотивы многих поступков Сталина в последние предвоенные недели. Вождь никак не мог позволить Гитлеру разговаривать с собой с позиции силы. Для ведения предстоявших нелегких и важных торгов с немцами ему вполне могли пригодиться лишние козыри, на роль которых как нельзя лучше подходили перебрасываемые на Западный ТВД армии резерва Главного командования. Если Гитлер сосредоточивал свои войска у границы, судя по слухам, для психологического давления на СССР, то для успешного противодействия его грубому нажиму с советской стороны было необходимо выдвинуть сопоставимые силы. Их не мешало даже продемонстрировать немцам для острастки, поэтому из выдвижения войск из глубины страны на запад особой тайны не делали. Кроме того, Сталин, будучи очень расчетливым и осторожным политиком, предпочитал лишний раз перестраховаться. Ведь и войну тоже нельзя было полностью исключить в случае срыва гипотетических торгов с Гитлером. А значит, вовсе не мешало расположить поближе к зоне возможного столкновения дополнительные резервы. Имея в своем распоряжении достаточно сил, Сталин мог не опасаться никаких неприятных неожиданностей.

Поэтому в преддверии ожидаемых им переговоров с немцами он и разрешил военным начать выдвижение стратегических резервов из глубины страны именно в мае-июне 1941 г. Ведь оно началось примерно через две недели после начала распространения немцами слухов о подготовке целого ряда непомерных требований к СССР. Но Сталин не видел тогда особой необходимости торопиться, полагая, что события будут развиваться по обычному сценарию: вначале — предъявление немцами каких-то притязаний или требований, затем — переговоры по их существу. И только в случае их неудачи — ультиматум, после которого может последовать и объявление войны. Для такого варианта действий времени, по его расчетам, вполне хватало.

В то же время Сталин вполне резонно предполагал, что для оправдания своей возможной агрессии Гитлер может попытаться искусственно создать какой-нибудь, пусть даже надуманный, предлог для начала войны. Именно поэтому вождь делал все, что было в его силах, чтобы не дать Гитлеру ни малейшего повода для претензий. Все экономические соглашения с Германией скрупулезно выполнялись до последнего пункта. Войскам в западных округах были отданы приказы ни в коем случае не поддаваться ни на какие провокации. Мобилизацию и развертывание армии намеревались осуществить только при явно выраженной угрозе нападения или даже сразу с началом военных действий, рассчитывая, что успеют их провести до того, как начнется наступление основных вражеских сил. Когда появились явные признаки подготовки немецкого нападения, принятые меры оказались недостаточными и, главное, запоздалыми. Тем более неосуществимым оказалось предложение Генштаба «упредить противника в развертывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания и не успеет еще организовать фронт и взаимодействие родов войск». Оставалось надеяться только на гений вождя, которому каким-то образом удастся оттянуть начало войны.

Правильно определить возможный срок начала германской агрессии, было, прямо скажем, совсем нелегко. Агентурные сведения на этот счет поступали самые противоречивые. При этом они часто принимались за инспирированную англичанами дезинформацию, направленную на выгодный им подрыв советско-германских отношений. Более всего Сталин опасался образования единого фронта ведущих капиталистических государств против СССР. Подлил масло в этот огонь внезапный перелет в Шотландию заместителя фюрера по партии Рудольфа Гесса 10 мая 1941 года. Было понятно, что он намеревался вести с англичанами мирные переговоры. В случае их успеха Германия получила бы на Западе прочный тыл для войны с СССР, а такое развитие событий никак не устраивало советское руководство. Однако очень скоро боевые действия между вооруженными силами Англии и Германии вспыхнули с новой силой. Так, в ранние часы 19 мая начался рейд в Атлантику самого мощного корабля немецкого флота линкора «Бисмарк», закончившийся 27 мая его гибелью, которая, впрочем, дорого обошлась и англичанам. А с 20 по 31 мая разыгралось кровопролитное сражение за важнейший опорный пункт Англии на Средиземном море — Крит. Немцам удалось захватить этот остров ценой тяжелых потерь. Эти события убедительно свидетельствовали, что миссия Гесса провалилась, но доверия к англичанам в Советском Союзе тем не менее отнюдь не прибавилось.

Особенно запутал и без того головоломную ситуацию перенос немцами срока начала «Барбароссы» с 15 мая на 22 июня из-за необходимости провести операции на Балканах. После этого источники, сообщившие в Москву первоначально верную, но оказавшуюся ошибочной дату, в значительной мере утратили доверие со стороны Сталина. Отмеченным выше успехам немецкой кампании дезинформации во многом способствовал недостаток у высшего советского руководства достоверных сведений об истинных намерениях Гитлера. В результате предвоенных репрессий центральный аппарат внешней разведки и почти все ее основные зарубежные резидентуры понесли невосполнимый урон. Возможности сбора точной информации в Европе резко снизились. От репрессий серьезно пострадала и военная разведка. Интересно, что если немецкая разведка неизменно недооценивала количество войск Красной Армии, то советская — наоборот, постоянно преувеличивала силы вермахта. Не исключено, что военные разведчики сознательно, из лучших побуждений несколько завышали силы противника, чтобы подтолкнуть руководство к принятию более решительных мер по усилению двоих войск на Западе. Например, по их оценкам, на 1 марта 1941 г. в Германии насчитывалось 263 дивизии, тогда как на самом деле их было 184, или на 43 % меньше. Еще дальше от реальности были оценки количества немецких танков (11–12 тыс. по данным разведки и 4604 в действительности) и самолетов (20 700 поданным разведки и 5259 в действительности) [856].

31 мая 1941 г. Разведуправление Генштаба Красной Армии разослало спецсообщение о группировке немецких войск на 1 июня 1941 г. Его получили Сталин, Молотов, Ворошилов, Тимошенко, Берия, Кузнецов, Жданов, Жуков и Маленков. Дислокация сил вермахта там была изложена довольно подробно, но тоже не отличалась особой точностью. Общее количество дивизий оценивалось в 286–296, из них 120–122 предполагались на советской границе, а 122–126 — против Англии. Остальные 44–48 дивизий отнесли к резервам [857]. Судя по этим цифрам, число германских дивизий продолжало преувеличиваться в прежней пропорции, ведь на самом деле их тогда было намного меньше — 208 [858]. Но куда хуже было другое: распределение немецких сил согласно этому сообщению никак не позволяло оценить, куда устремится вермахт на этот раз, на запад или на восток. А между тем именно эти данные легли в основу разведывательной сводки № 5 от 15 июня 1941 г., которую размножили типографским способом для ознакомления широкому кругу людей [859].

Наконец, к 20 июня, по данным разведки, непосредственно у рубежей СССР немцы сосредоточили 129 дивизий вермахта. В действительности, как потом стало известно, их было 128 [860]. Казалось бы, советскую разведку можно было только поздравить с большим успехом: точно определили состав группировки противника, сосредоточенной вблизи советской границы! Однако существенная ошибка в подсчете общего количества германских дивизий и их распределении между Западом и Востоком и на этот раз не позволила сделать однозначный вывод о том, кого же немцы считали в тот момент своей первоочередной целью.

К тому же, верно определив число германских соединений, собранных на советской границе 20 июня 1941 г., советская разведка ошиблась с их распределением по направлениям. Довольно точно установили только количество немецких дивизий в полосе ГА «Север» — 29, в то время как их было 30. Но в ГА «Центр» насчитали только 30 дивизий, а на самом деле там имелось на 20,5 дивизии больше. Зато к расположенным юге 43,5 дивизиям приписали еще 20,5 [861]. Из этих разведданных вытекало, что почти половина всех сил вермахта была развернута на южном направлении. Таким образом, разведка не сумела вскрыть направление главного удара немцев, который они нанесли силами ГА «Центр».

К серьезным упущениям в деятельности советских военных разведчиков можно отнести и то, что им не удалось вскрыть наличие в вермахте танковых групп (армий), в состав которых немцы собрали все свои подвижные соединения. Видимо, их и не искали. В Польше их не было вообще. Во Франции сначала была создана одна танковая группа, лишь потом немцы сформировали вторую. Начальника Генштаба Жукова в свое время не заинтересовал доклад разведчиков об опыте применения германских танковых групп, объединявших под единым командованием два, а то и три моторизованных (танковых) корпуса, к тому же в зависимости от обстановки нередко усиливаемых пехотой. А зря: по дислокации и подчиненности танковых и моторизованных соединений и штабов танковых объединений можно было сделать более определенный вывод о направлении главного удара врага.

Преувеличенное (без особых на то оснований) представление об общем количестве соединений вермахта привело к ошибке в определении сроков возможного нападения немцев. В плане от 19 сентября 1940 г. предполагалось, что немцы могут бросить на СССР 173 свои дивизии. В марте следующего года ожидаемое количество выставленных против нашей страны немецких дивизий было увеличено до 200 [862]. По последней советской оценке, изложенной в записке Тимошенко и Жукова от 15 мая 1941 г., это число уменьшили до 180 дивизий [863]. Исходя из приведенных выше цифр, 20 июня руководители НКО и Генштаба пришли к ошибочному выводу: немцы далеко еще не закончили создание группировки своих сил, необходимых для нападения на СССР. И Красная Армия пока еще располагает временем для своих собственных приготовлений. На самом же деле до начала германской агрессии тогда оставалось менее двух суток…

Утром 21 июня 1941 г. Генеральный секретарь исполкома Коминтерна Г.М. Димитров позвонил наркому иностранных дел В.М. Молотову и, сообщив ему информацию о готовившемся нападении немцев, полученную из Китая, попросил передать ее Сталину. Молотов ничуть не удивился, а спокойно ответил:

«Положение неясно. Ведется большая игра . Не все зависит от нас. Я переговорю с Иосифом Виссарионовичем. Если будет что-то особое, позвоню!» [864]

Слова «ведется большая игра» произвели такое сильное впечатление на Димитрова, что он даже подчеркнул их, записывая содержание разговора в свой дневник. Не ясно, о какой большой игре мог еще говорить Молотов после того, как провалились попытки прояснить обстановку по дипломатическим каналам? К этому времени Сталин уже перестал быть равноправным участником международной политической игры, каким он продолжал себя считать. И время, отпущенное на эту смертельно опасную игру, уже стремительно истекало. Слепая уверенность в собственной правоте помешала Сталину увидеть очевидное — неотвратимо надвигающуюся на Советский Союз нацистскую агрессию. Вместо пассивного ожидания воображаемых немецких предложений ему следовало, наконец, начать действовать, причем действовать как можно более решительно. У него имелись для этого все основания. Вот что говорил по этому поводу маршал А.М. Василевский, в силу своего служебного положения прекрасно осведомленный о сложившейся тогда обстановке:

«‹…› хотя мы и были еще не совсем готовы к войне, о чем я уже писал, но, если реально пришло время встретить ее, нужно было смело перешагнуть порог. И.В. Сталин не решался на это, исходя, конечно, из лучших побуждений. Но в результате несвоевременного приведения в боевую готовность Вооруженные Силы СССР вступили в схватку с агрессором в значительно менее выгодных условиях и были вынуждены с боями отходить в глубь страны» [865].

Позднее А.М. Василевский высказался еще более определенно:

«Доказательств того, что Германия изготовилась для военного нападения на нашу страну, имелось достаточно — в наш век их скрыть трудно. Опасения, что на Западе поднимется шум по поводу якобы агрессивных устремлений СССР, нужно было отбросить. Мы подошли волей обстоятельств, не зависящих от нас, к Рубикону войны, и нужно было твердо сделать шаг вперед». Этого требовали интересы нашей Родины» [866].

Для этого было достаточно с санкции правительства страны (то бишь — Сталина) передать в округа сигнал или шифрованную телеграмму за подписью народного комиссара обороны, члена Главного военного совета и начальника Генерального штаба Красной Армии следующего содержания: «ПРИСТУПИТЬ К ВЫПОЛНЕНИЮ ПЛАНА ПРИКРЫТИЯ 1941 ГОДА»

Но такой шаг так и не был сделан. Почему? Почему наши войска в приграничных округах оказались подставлены под внезапный удар врага? Почему бойцы и командиры в 4 часа утра 22 июня были разбужены разрывами немецких снарядов и бомб?. Даже немцы были удивлены беспечностью русских.

Возникает естественный вопрос, знало ли политическое и военное руководство страны о конкретной дате нападения немцев? Как оно расценивало явное усиление разведывательной деятельности с их стороны? Ведь немцы действовали предельно нагло: за 20–21 июня немецкие самолеты 60 раз нарушили воздушную границу СССР. Советские пограничники с 1 по 10 июня 1941 г. задержали 108 вражеских лазутчиков и диверсантов [867]. И таких данных, поступающих из различных источников и свидетельствующих о явной подготовке немцев к нападению в ближайшие дни, было много, но когда и кому они были доведены, установить трудно. К сожалению, на многих донесениях, опубликованных в сборнике документов НКГБ, нет не только резолюций руководящих лиц, но и пометок об их прочтении [868].

18 июня 1941 г. на Украине был задержан перешедший границу немецкий фельдфебель, который на допросе показал, что в четыре часа утра 22 июня немецкие войска перейдут в наступление на всем протяжении советско-германской границы. Свое заявление он повторил командиру 15-го стрелкового корпуса полковнику Федюнинскому, который подробно рассказал об этом в своих воспоминаниях. На вопрос, почему он перешел на советскую сторону, фельдфебель ответил, что в пьяном виде ударил офицера. За это ему грозил расстрел. Он и решил перебежать границу, тем более что он всегда сочувствовал русским, а его отец был коммунистам. Видя сомнения Федюнинского, немец добавил: «Господин полковник, в пять часов утра двадцать второго июня вы меня можете расстрелять, если окажется, что я обманул вас». На доклад комкора командующий 5-й армией генерал-майор танковых войск М.И. Потапов по телефону ответил: «Не нужно верить провокациям! Мало ли что может наболтать немец со страху за свою шкуру» [869]. Дату нападения — 22 июня — называли и диверсанты, захваченные пограничниками во второй половине июня. Характерно, что их засылали на короткий срок — на 3–4 дня.

21 июня стало известно, что немецкие корабли, находившиеся в портах Советского Союза, 20–21 июня вдруг срочно вышли в открытое море. Так, накануне в рижском порту находилось более двух десятков немецких судов. Некоторые из них только что начали разгрузку, другие находились под погрузкой. Несмотря на это, 21 июня все они подняли якоря. Начальник рижского порта на свой страх и риск запретил немецким кораблям выход в море и позвонил по телефону в Наркомат внешней торговли, запросив дальнейшие указания. Об этом было сразу доложено Сталину. Опасаясь, что Гитлер может использовать задержку немецких кораблей в целях военной провокации, Сталин немедленно приказал снять запрет с выхода кораблей в открытое море [870].

В последнем издании мемуаров Жукова 2002 г., где восстановлены купюры, сделанные в первых из них, по поводу даты нападения маршал утверждает:

«Сейчас бытуют разные версии по поводу того, знали мы или нет конкретную дату начала и план войны. Генеральному штабу о дне нападения немецких войск стало известно от перебежчика лишь 21 июня (здесь и далее выделено нами. — Авт.), о чем нами тотчас же было доложено И.В. Сталину. Он тут же дал согласие на приведение войск в боевую готовность. Видимо, он и ранее получал такие важные сведения по другим каналам ‹…›» [871].

Между тем, авторы весьма компетентного труда «1941 — уроки и выводы», созданного под эгидой Генерального штаба, не подтверждают слова маршала:

«С поступлением непосредственных данных из разных источников о нападении на нашу страну нарком обороны и начальник Генерального штаба вечером 21 июня предложили Сталину направить в округа директиву о приведении войск в полную боевую готовность. Последовал ответ: «Преждевременно», а до начала войны оставалось не более 5 ч. [асов]» [872].

Таким образом, несмотря на явные и неопровержимые данные о непосредственной готовности немцев к нападению, Сталин так и не решился на ввод в действие плана прикрытия госграницы. Дело в том, что с получением распоряжения на этот счет соединения и части, не ожидая особых указаний, из районов сбора по боевой тревоге выдвигаются к госгранице, в назначенные им районы. Одновременно с подъемом частей по боевой тревоге начинался перевод их на штаты военного времени, для чего требовалось осуществить мероприятия по отмобилизованию. И, главное, планом прикрытия госграницы предусматривалось нанесение ударов силами авиации по целям и объектам на сопредельной территории! Жуков тогда не мог в своих мемуарах рассказать все об этом из соображений секретности.

Вариант же, при котором можно было бы занять войсками полосу прикрытия и привести войска в боевую готовность к отражению возможного внезапного удара противника без проведения мобилизации и нанесения ударов по сопредельной территории, не был предусмотрен. Не было установлено и никакой промежуточной степени готовности для армий прикрытия, чтобы иметь хотя бы часть войск; способных немедленно приступить к выполнению боевых задач. Тем самым наши военные руководители стали заложниками собственного плана, исходившего из устаревших взглядов на начальный период войны, который предусматривал только один вариант действий при развязывании войны агрессором. Пришлось импровизировать, чтобы снять возникшее противоречие: привести войска в возможно более высокую степень боевой готовности к отражению возможного внезапного нападения противника, одновременно исключив осуществление мероприятий, которые могли бы дать немцам предлог для развязывания войны. По словам Жукова, он и Тимошенко настаивали на приведении всех войск приграничных округов в БОЕВУЮ ГОТОВНОСТЬ. Но Сталин предложенный проект отверг, сказав, что, может быть, вопрос еще уладится мирным путем. А в доложенный ему более короткий текст директивы внес еще какие-то поправки. Какие — не ясно, так как неизвестны ни первичный проект директивы, ни ее более короткий вариант до внесения поправок вождем.

Поражает противоречивость подписанного военными текста директивы: войскам БЫТЬ В ПОЛНОЙ БОЕВОЙ ГОТОВНОСТИ, а части ПРИВЕСТИ В БОЕВУЮ ГОТОВНОСТЬ. По поводу этого противоречия многие исследователи и историки спорят до сих пор. В связи с этим есть смысл рассмотреть содержание термина «полная боевая готовность». Под полной боевой готовностью ныне понимается состояние наивысшей степени боевой готовности войск, при которой они способны немедленно (или в установленные сроки) приступить к выполнению боевых задач. К сожалению, в 1941 году в Красной Армии, в отличие от Военно-Морского Флота, четкой системы боевых готовностей по мере их наращивания тогда не было установлено. И полная боевая готовность в то время никакими документами не предусматривалась, а ее содержание нигде не было расписано. Судя по всему, в Красной Армии в то время различались следующие степени готовности: мобилизационная, при которой войска, укомплектованные по штатам мирного времени, несут службу по законам этого времени и готовы к отмобилизованию, и боевая, содержание которой было подробно расписано в порядке действий войск при подъеме их по боевой тревоге. При этом боевая тревога объявлялась по двум вариантам: без вывода всей матчасти и с выходом части в полном составе. В последнем случае соединения (части) выходили в районы сбора (сосредоточения) с последующим занятием назначенного участка (подучастка) прикрытия в готовности выполнить боевые задачи только при получении шифротелеграммы (кодограммы): «Командиру № корпуса (дивизии). Объявляю тревогу с вскрытием «красного» пакета. Подписи». Но такое распоряжение командующий армией (командир корпуса) опять-таки мог дать ТОЛЬКО по получении соответствующей шифротелеграммы Военного совета округа о вводе в действие плана прикрытия.

Фраза, приведенная в директиве: «Одновременно войскам ‹…› округов быть в полной боевой готовности встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников», по нашему мнению, лишь подчеркивала, что командующим (командирам) и войскам надо быть в максимальной готовности (с указанными ограничениями) ВСТРЕТИТЬ возможный внезапный удар врага — и не более того. В ней не говорилось о полной боевой готовности, как вполне определенной степени готовности войск. Не исключено, что слово «полной» вписал Сталин, так как Жуков везде говорил о приведении частей только в «боевую готовность».

Это просматривается и из содержания последующих пунктов. Приказано в течение ночи на 22.6.41 г. лишь скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе. И далее: «‹…› все части привести в боевую готовность». Но соединениям армий прикрытия выход в назначенные районы прикрытия не разрешен, так как в директиве особо было подчеркнуто, что «никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить. Войска держать рассредоточенно и замаскированно». Легче всего было рассредоточить и замаскировать части, находившиеся в лагерях и на полигонах. Но там они имели, как правило, ограниченное количество боеприпасов, достаточное лишь для выполнения учебных задач. Остальное боевое имущество, в том числе и имущество «НЗ», находилось в пунктах постоянной дислокации. Командующим армиями не позавидуешь: им пришлось разгадывать этот ребус — как подготовить войска к отражению внезапного нападения врага и при этом не спровоцировать немцев. В штабы округов и в Москву пошел вал недоуменных запросов.

Если согласиться с тем, что упомянутая выше директива была утверждена и подписана на совещании у Сталина, закончившемся в 22.20, то не ясно, чем же была вызвана двухчасовая задержка с ее передачей? Все ли было сделано, чтобы предупреждение о возможности внезапного нападения немцев как можно скорее было доведено до войск? Из рассказа Жукова это понять невозможно: он уклонился от указания времени — «вечером» и ничего конкретного… Жуков лишь заметил: «Что получилось из этого запоздалого распоряжения, мы увидим дальше». О том, что получилось, мы кратко рассказали в начале книги. Объяснить задержку несогласованной работой отделов Генштаба вряд ли уместно: там все было готово к получению текста директивы, ее шифровке и передаче в войска. Фраза Жукова — прямой намек на Сталина, на его упрямство. Не зря «рецензенты» из ГлавПУРа настояли на исключении этой фразы из первого издания мемуаров.

На задержку с передачей директивы № 1 обратили внимание многие историки. Начни передачу даже такой противоречивой директивы на пару часов раньше, ее успели бы довести до каждого соединения. Это позволило бы войскам приграничных округов более организованно и с меньшими потерями встретить нападение. Ведь массовый вывод из строя проводных линий связи начался примерно за два часа до немецкого вторжения — в 2.00 22 июня. В войска директива поступила только к рассвету. Штаб ЗапОВО получил ее в 01.45 и продублировал в армии в 02.45 22 июня. Но проводная связь была уже выведена из строя, и штаб 4-й армии, например, получил ее в 03.30, штаб 10-й — только в 16.20. А штаб 3-й армии вообще не смог ознакомиться с содержанием директивы, так как связь с ним так и не была восстановлена. И большая часть соединений в приграничной зоне так и не успели получить предупреждение о возможном нападении немцев, не говоря уже о выполнении предписанных мероприятий.

Некоторые исследователи высказали предположение, что Сталин мог распорядиться отложить передачу уже подписанной директивы до особого указания. Дело в том, что как раз в то время он ждал сообщение из Берлина от советского посла Деканозова, которому было поручено лично выяснить создавшуюся обстановку у Риббентропа. Существовала вероятность того, что текст директивы придется еще раз изменить в зависимости от ожидавшейся информации из Берлина. Лишь получив известие о том, что Риббентроп явно избегает встречи с нашим послом, Сталин сопоставил это с уклончивой позицией германского посла Шуленбурга во время встречи с Молотовым и с другими известными ему фактами и распорядился отправить директиву в войска. Но это предположение противоречит вышеприведенному утверждению авторитетного источника, что решение по докладу военных так и не было принято. Кроме того, оно не объясняет некоторые неувязки и нестыковки в мемуарах маршала.

Прежде всего не ясно, о каком перебежчике доложил Жуков Сталину 21 июня? В течение 21 июня и в ночь на 22-е на нашу сторону перебежало несколько военнослужащих вермахта. В 21.00 переплыл Буг и был задержан ефрейтор А. Дисков. Его советские пропагандисты объявили первым немецким перебежчиком, для пущей важности «присвоив» ему звание фельдфебель. При задержании тот сразу же заявил: 22 июня на рассвете немцы перейдут границу. Таким образом, к началу совещания у Сталина (20.50) сведения о перебежчике А. Лискове в Москву поступить не могли. В то же время трудно допустить, что Жуков доложил вождю о показаниях фельдфебеля, задержанного еще 18 июня (через три дня?!). Его, конечно, все это время допрашивали, чтобы убедиться, что он не провокатор или шпион. Это первая, но не последняя загадка.

Рассказ Жукова не стыкуется с известными теперь сведениями о времени совещания в кабинете Сталина. Он пишет:

«Я тотчас же доложил наркому и И.В. Сталину то, что передал М.А. Пуркаев.

— Приезжайте с наркомом минут через 45 в Кремль, — сказал И.В. Сталин.

Захватив с собой проект директивы войскам, вместе с наркомом и генерал-лейтенантом Н.Ф. Ватутиным мы поехали в Кремль. По дороге договорились во что бы то ни стало добиться решения о приведении войск в боевую готовность».

Но Тимошенко в это время находился на предыдущем совещании у Сталина, которое закончилось в 20.15. На нем, в частности, был принят важный проект Постановления Политбюро ЦК ВКП(б) об организации Северного и Южного фронтов и назначении командного состава (см. Приложение 13). А в 20.50 нарком опять появился в кабинете вождя уже вместе с Жуковым. Когда же они могли составить проект директивы войскам, вместе выехать из наркомата в Кремль и по дороге еще о чем-то договориться? И еще одна «неувязка»: Н.Ф. Ватутина, о котором говорит Жуков, в кабинете Сталина не было, зато был СМ. Буденный. О нем и его предложениях, касающихся мер по подготовке к отражению возможного нападения Гитлера, включая предложение объявить мобилизацию, Жуков вообще не упоминает.

В связи с этим попробуем высказать несколько парадоксальную мысль: никакой задержки с передачей в штабы округов директивы № 1 не было. Она была подписана военными позже. На это прямо указывают авторы вышеупомянутого труда, непосредственно работавшие с документами закрытых фондов различных архивов, в том числе и с теми, которые до сих пор не рассекречены:

«Военно-политическое руководство государства лишь в 23.30 21 июня приняло решение, направленное на частичное приведение пяти приграничных военных округов в боевую готовность» [876].

В свете высказанного предположения события могли развиваться следующим образом. На совещании у Сталина, начавшемся в 20.50, предложение военных о вводе в действие плана прикрытия не прошло. Но вопрос, как повысить боевую готовность войск к отражению возможного нападения немцев, несомненно обсуждался. После совещания Тимошенко и Жуков, вероятно, и намеревались заняться разработкой директивы о приведении войск в боевую готовность с ограничениями, которые должны были исключить саму возможность провоцирования немцев. Нельзя исключить, что к этому времени Жукову мог поступить доклад М.А. Пуркаева о перебежчике.

За полтора часа с момента задержания А. Лискова суть его заявления о нападении немцев на рассвете 22 июня (пограничники поняли это без переводчика), учитывая его особую важность (верили ему или не верили, но утаивать столь важную информацию никто бы не решился), могла достичь Москвы по линии военного командования.

К тому же Тимошенко по линии разведуправления стало известно, что в германском посольстве уничтожают на костре секретные документы. Еще утром 21 июня уже упоминавшийся нами Г. Кегель вызвал на экстренную встречу советского разведчика К. Леонтьева и сообщил тому, что «война начнется в ближайшие 48 часов». В 19 часов Г. Кегель, рискуя жизнью, еще раз вызвал своего куратора на встречу и передал содержание последних указаний из Берлина, о которых на совещании дипломатического состава представительства сообщил посол Шуленбург. Из этих указаний следовало, что в ночь с 21 на 22 июня фашистская Германия начнет военные действия против СССР.

— Посольство получило указание уничтожить все секретные документы. Всем сотрудникам приказано до утра 22 июня упаковать свои вещи и сдать их в посольство. Всем сотрудникам посольства приказано находиться в здании посольства ‹…›.

Прощаясь с разведчиком, Г. Кегель еще раз сказал:

— В посольстве все считают, что наступающей ночью начнется война…

Примерно в 21.00 в Разведуправлении было подготовлено срочное специальное сообщение, в котором говорилось о том, что, по данным проверенного источника, фашистская Германия в ночь с 21 на 22 июня 1941 года совершит вероломное нападение на Советский Союз. Оно незамедлительно было доставлено в секретариат И.В. Сталина, министру иностранных дел В.М. Молотову и наркому обороны маршалу С.К. Тимошенко [877]. Это сообщение, согласно утвержденному списку, было вручено также Берии и Жукову.

Вот здесь счет пошел на минуты, и все завертелось. Именно это, видимо, и имел в виду Г.К. Жуков, когда написал, что о перебежчике «тотчас же было доложено И.В. Сталину, он тут же дал согласие на приведение войск в боевую готовность». Но эту фразу из первоначального текста исключили, А вместо нее появилось описание известного по мемуарам маршала совещания в кабинете Сталина, куда «вошли члены Политбюро». Но время на всякий случай решили не указывать (не знали?).

В 23.00 кабинет вождя покинули последние посетители [878]. Известно, что вождь спать ложился очень поздно, а перед этим имел обыкновение приглашать на поздний ужин приближенных лиц. Об этом вспоминает А.И. Микоян, мнением которого пренебрегать не стоит: такую встречу с вождем в самый канун войны он должен был хорошо запомнить.

«В субботу, 21 июня 1941 года, вечером мы, члены Политбюро, были у Сталина на квартире. Обменивались мнениями. Обстановка была напряженной.

Сталин по-прежнему думал, что Гитлер не начнет войны. Затем приехали Тимошенко, Жуков и Ватутин. Они сообщили о том, что только что получены сведения от перебежчика, что 22 июня в 4 часа утра немецкие войска перейдут нашу границу (выделено нами. — Авт.).

Сталин и на этот раз усомнился в правдивости информации, сказав: а не перебросили ли перебежчика специально, чтобы спровоцировать нас?

Поскольку все мы были крайне встревожены и требовали принять неотложные меры, Сталин согласился «на всякий случай» дать директиву в войска о приведении их в боевую готовность. Но при этом было дано указание, что когда немецкие самолеты будут пролетать над нашей территорией, по ним не стрелять, чтобы не провоцировать.

‹…› Мы разошлись около трех часов ночи 22 июня 1941 года, а уже через час меня разбудили: война!» [879].

К этому времени Сталин, сопоставив все полученные им сведения с уклончивой позицией Шуленбурга во время встречи с Молотовым тем же вечером, наконец, понял, что дальнейшее промедление опасно. Вождь лишь потребовал сократить доложенную ему директиву, указав в ней, что нападение может начаться с провокационных действий немецких частей, на которые войска приграничных округов не должны поддаваться, чтобы не вызвать осложнений. Г.К. Жуков с Н.Ф. Ватутиным вышли в другую комнату. Здесь Жуков быстро продиктовал короткий текст директивы, в который вождь внес поправки. После чего Ватутин с подписанным Тимошенко и Жуковым текстом директивы немедленно выехал на узел связи Генштаба, чтобы тотчас же передать ее в округа.

Интересные воспоминания о драматических событиях вечера 21 июня оставил нарком ВМФ Н.Г. Кузнецов. В книге «Накануне» он написал, что около 11 часов вечера 21 июня его вызвал маршал С. К. Тимошенко, упомянув, что получены очень важные сведения. В кабинете наркома обороны Тимошенко, шагая по комнате, что-то диктовал, а генерал армии Г.К. Жуков записывал. Перед ним лежало несколько заполненных листов большого блокнота для радиограмм. Видно было, что нарком и начальник Генштаба работали довольно долго.

«Семен Константинович заметил нас, остановился. Коротко, не называя источников, сказал, что считается возможным нападение Германии на нашу страну. Жуков встал и показал нам телеграмму, которую он заготовил для пограничных округов. Помнится, она была пространной — на трех листах (выделено нами. — Авт.). В ней подробно излагалось, что следует предпринять войскам в случае нападения гитлеровской Германии.

Непосредственно флотов эта телеграмма не касалась. Пробежав текст телеграммы, я спросил:

— Разрешено ли в случае нападения применять оружие?

— Разрешено (нарком был уверен, что уж на этот раз он получит санкцию вождя на приведение войск в боевую готовность. После указаний Сталина ни в коем случае не поддаваться на возможные провокации он вряд ли решился бы так просто дать Кузнецову разрешение на применение оружия. — Авт .).

Поворачиваюсь к контр-адмиралу Алафузову:

— Бегите в штаб и дайте немедленно указание флотам о полной фактической готовности, то есть о готовности номер один. Бегите!» [880].

Самое большее, что мог сделать начальник оперативного управления Главного морского штаба (ГМШ) контр-адмирал В.А. Алафузов, так это передать (но только с санкции начальника ГМШ адмирала И.С. Исакова) устное указание наркома начать перевод сил флота в фактическую готовность к открытию огня в случае нападения. А Кузнецов и Исаков начали обзванивать штабы флотов и флотилий.

Все делалось настолько в спешке, что в директиву № 1 забыли включить задачи силам ВМФ. И только в 23.50 21 июня (как только морякам стало известно о решении на приведение войск западных округов в боевую готовность), с узла связи наркомата ВМФ военным советам Северного, Балтийского и Черноморского флотов, командующим Пинской и Дунайской флотилий было передано распоряжение: «Немедленно перейти на оперативную готовность № 1» [881]. Это еще одно подтверждение, что решение на перевод в боевую готовность было принято не раньше 23.30.

Те, кому удалось увидеть оригинал директивы (он, в отличие от директив № 2 и 3, до сих пор почему-то не опубликован), подтверждают, что она действительно написана рукой Ватутина и имеет исправления, сделанные Сталиным. Проставлено там и время — 23.45. Что означает эта пометка — можно только гадать. На бланках телеграмм, радиограмм и т. п. документов, передаваемых узлом связи, обычно проставляется время получения их связистами, время передачи и время приема адресатом (т. н. квитанция). Скорее всего, пометка означала время сдачи текста в шифровальный отдел узла связи Генштаба (на шифровку, видимо, ушло 30–35 минут). Значительно позже, получив копию директивы № 1, нарком ВМФ в 01.12 отправил более подробное распоряжение №зн/88:

«В течение 22.6-23.6 возможно внезапное нападение немцев. Нападение немцев может начаться с провокационных действий. Наша задача не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения. Одновременно флотам и флотилиям быть в полной боевой готовности, встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников.

Приказываю, перейдя на оперативную готовность № 1, тщательно маскировать повышение боевой готовности. Ведение разведки в чужих территориальных водах категорически запрещаю. Никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить» [882].

Если согласиться с изложенной выше версией (она, на наш взгляд, в основном снимает отмеченные выше несоответствия в опубликованных воспоминаниях Г.К. Жукова), то получается, что никакой задержки с передачей директивы № 1 в войска не было. Решение на перевод войск в боевую готовность приняли в 23.30 21 июня, передавать начали в 0.25 22 июня. Это время подтверждает и А.М. Василевский, который в ночь на 22 июня безотлучно находился на своем служебном месте: «В первом часу ночи на 22 июня нас обязали в срочном порядке передать поступившую от начальника Генерального штаба Г.К. Жукова подписанную наркомом обороны и им директиву ‹…›. В 00.30 22 июня директива была послана в округа» [883].

В свете этой версии становится ясным и подлинный смысл фразы Г.К. Жукова, вырезанной из текста мемуаров: «Что получилось из этого запоздалого распоряжения, мы увидим дальше». «Запоздалого» — по вине Сталина, который в решающий момент проявил преступное бездействие перед лицом неизбежного нападения агрессора и не дал санкции на заблаговременное приведение войск западных приграничных округов в боевую готовность. Большего маршал не мог (не дали?) сказать в годы правления Л. Брежнева, взявшего курс на реабилитацию вождя, подставившего свою армию под внезапный удар врага. В свете трагических событий 22 июня нельзя было показывать народу, что важнейшее решение было принято в самый последний момент, да еще чуть ли не во время застолья…

Сталин своими ограничениями в последний момент связал руки командующим войсками приграничных округов, не позволив им принять более действенные меры по подготовке к отражению нападения. А нарком обороны и начальник Генерального штаба перед лицом опасности, угрожавшей стране, проявили, по крайней мере, малодушие, не настояв на заблаговременном принятии более решительных мер по подготовке к отражению явно подготовленного немцами внезапного нападения. В результате, по существу, преступных действий политического и военного руководства СССР войска армий прикрытия приграничных округов встретили вторжение врага, находясь, за редким исключением, на положении мирного времени — в пунктах постоянной дислокации, в лагерях, на полигонах и в учебных центрах. В связи с задержкой оповещения о возможном внезапном нападении только четвертая часть из 57 дивизий, предназначенных для прикрытия госграницы (14 расчетных дивизий), успела занять подготовленные рубежи и районы обороны (главным образом на направлениях, где противник лишь демонстрировал наступление ограниченными силами). Немцы же в полной мере использовали все выгоды внезапности, превратив свой тактический успех в оперативный.

Маршал Советского Союза Р.Я. Малиновский так же расценил действия высшего руководства страны:

«Войска продолжали учиться по-мирному, артиллерия стрелковых дивизий была в артиллерийских лагерях и на полигонах, зенитные средства — на зенитных полигонах, саперные части — в инженерных лагерях, а «голые» стрелковые полки дивизий — отдельно, в своих лагерях. При надвигавшейся угрозе войны эти грубейшие ошибки граничили с преступлением» (выделено нами. — Авт.) [884].

Позднее, при посещении редакции Военно-исторического журнала 13 августа 1966 года в минуту откровенности Г. К. Жуков сделал характерное признание, записанное на магнитофон:

«Тимошенко кое-что начал двигать, несмотря на строжайшие указания. Берия сейчас же прибежал к Сталину и сказал: вот, мол, военные не выполняют, провоцируют, я имею донесение от ‹…› (неразборчиво. — Ред.). Сталин немедленно позвонил Тимошенко и дал ему как следует нахлобучку. Этот удар спустился до меня. Что вы смотрите? Немедленно вызвать к телефону Кирпоноса, немедленно отвести, наказать виновных и прочее. Я, конечно, по этой части не отставал. Ну и пошло. А уже другие командующие не рискнули. Давайте приказ, тогда… А кто приказ даст? Кто захочет класть свою голову? Вот, допустим, я, Жуков, чувствуя нависшую над страной опасность, отдаю приказание: «развернуть». Сталину докладывают. На каком основании? На основании опасности. Ну-ка, Берия, возьмите его к себе в подвал. ‹…› Я, конечно, не снимаю с себя ответственности ‹…›» [885].

Тем самым Жуков признался, что у него не хватило гражданского мужества для того, чтобы сказать вождю правду о действительном положении вещей. Что прозевали развертывание немецких войск для нападения, что войска армий прикрытия по своему составу не способны отразить удар немцев крупными силами и обеспечить мобилизацию и развертывание Красной Армии. Г.К. Жуков показал, что свою безопасность и личное благополучие он поставил выше государственных интересов. Он не захотел класть на плаху свою голову. Это сделали за него сотни тысяч советских воинов и граждан.

Так можно ли было избежать поражения? Что было, если бы, например, войска армий прикрытия успели занять назначенные районы и позиции и им заблаговременно разрешили применять оружие при нападении? Было бы больше организованности и меньше паники, соединения и части понесли бы меньшие потери в людях, вооружении и боевой технике. Соответственно противнику не удалось бы так легко преодолеть наши позиции, занятые войсками. Темпы немецкого наступления были бы меньше, а их потери, несомненно, оказались бы выше. Не удалось бы немцам застать нашу авиацию на аэродромах, и ее убыль не оказалась бы так велика. За счет приведения в готовность средств противовоздушной обороны меньший урон понесли бы штабы и пункты управления войсками, важнейшие объекты инфраструктуры. Это позволило бы в полном объеме и более качественно провести отмобилизование войск в приграничных округах, а главным силам первого стратегического эшелона лучше подготовиться к военным действиям. Моральное состояние личного состава и его устойчивость в последующих боях были бы несравнимо выше, нежели после шока, вызванного внезапным нападением 22 июня. Возможно, удалось бы избежать масштабных окружений, которые привели к громадным потерям наших войск в людях, в вооружении и боевой технике.

Однако, учитывая подавляющее превосходство в силах и средствах на направлениях ударов, нашим войскам все равно не удалось бы сдержать наступление противника. Это подтверждается всем ходом боевых действий с началом германского вторжения. Например, в ПрибОВО многие соединения после учений не вернулись в места дислокации, а заняли районы своего предназначения. Но это не сказалось на результатах первых боев.

Нельзя забывать, что Красная Армия образца 1941 г. была совсем не той армией, какой стала в 1944–1945 гг. Ее бойцы и командиры, дожившие до конца войны, стали несравнимо лучше самих себя в ее начале, когда у них не было опыта войны с сильным противником. Это относится и к высшему советскому командованию, включая Сталина. Непонимание этого и приводит к слепой вере в то, что Красная Армия проиграла начало войны только потому, что вермахт ее опередил. А это в корне неверно: наша армия того времени не могла не проиграть вермахту в поединке, потому что существенно уступала ему в качестве. Вопрос был только о масштабах неизбежного поражения.

Из-за присущих Красной Армии и ее руководству многочисленных органических недостатков приграничные сражения ничем другим, кроме поражений, кончиться не могли. В начальный период войны они были, к сожалению, вполне закономерны или, выражаясь современным языком, — запрограммированы. Вермахт на голову лучше был подготовлен к современной войне, нежели Красная Армия. На стороне Германии в тот решающий момент оказались весомые стратегические преимущества над СССР: наличие полностью развернутой армии вторжения и союзников, действовавших по единому плану, удачный выбор момента для нападения и направление главного удара по относительно слабой группировке советских войск, расположенной в Белостокском выступе. Это позволило вермахту с самого начала захватить инициативу, добиться больших успехов и в приграничном сражении, и в дальнейшем, когда в борьбу вступили войска второго стратегического эшелона Красной Армии и ее вновь мобилизованные резервы.

Грубейшие ошибки и просчеты политического и военного руководства страной и армией в последние месяцы и дни лишь усугубили масштабы катастрофы, в результате которой были в значительной мере выбит кадровый состав соединений и частей. Плохо подготовленное пополнение, пришедшее на смену кадровым военнослужащим, еще больше усилило качественное превосходство германских войск над советскими. Громадные людские, материальные и территориальные потери, оправиться от которых СССР удалось очень не скоро, в свою очередь, стали одной из причин проигрыша всей летне-осенней кампании 1941 г.

Не все согласятся с этим и другими нашими выводами. Это естественно: ожесточенные споры в научной среде по затрагиваемых в книге проблемам во многом объясняются недоступностью многих важных документов, касающихся кануна и начала войны. Чтобы более доказательно проследить прямую взаимосвязь между состоянием Красной Армии накануне войны, ее неготовностью к той войне, которую нам навязала Германия, и результатами сражений в начальном периоде войны и позже, необходимо отдельное большое исследование.

Естественный вопрос: если все было так предопределено, то как же удалось нашим войскам оправиться от многочисленных поражений в первой половине войны и в конечном итоге добиться победы? Почему, несмотря на поражения, последствия которых не смогла бы преодолеть ни одна армия в мире, СССР войну в итоге выиграл?

То, что советским войскам все же удалось уберечь свою страну от полного поражения, было также вполне закономерно. История редко развивается благодаря случайностям. СССР изначально обладал весомыми стратегическими преимуществами над Германией, и всех тактических, оперативных и даже стратегических успехов вермахта, достигнутых им в первую половину войны, оказалось недостаточно, чтобы их преодолеть. Основное превосходство Советского Союза заключалось в огромных людских и материальных ресурсах. Реализовать его удалось не сразу, на это потребовалось время, и не малое. Менталитет у нас такой. Недаром Бисмарк предупреждал немцев: «Русские медленно запрягают, но быстро ездят».

Красная Армия не была полностью разгромлена, она продолжала сражаться, с каждым новым сражением набираясь боевого опыта. А он доставался дорогой ценой… В этом отношении можно вспомнить слова маршала Г.К. Жукова — а уж он-то знал немецкую армию: «Надо, наконец, посмотреть правде в глаза и, не стесняясь, сказать о том, как оно было на самом деле. Надо оценить по достоинству немецкую армию, с которой нам пришлось столкнуться с первых дней войны… Мы учились в ходе войны и выучились и стали бить немцев, но это был длительный процесс» [886]. И он же, высказываясь позднее о послевоенной кадровой политике, в частности, заметил: «Командиры учились войне на войне, расплачиваясь за это кровью наших людей» [887].

Благодаря жесткой централизованной системе руководства удалось в достаточно короткий срок полностью мобилизовать народ на борьбу с врагом. «Все для фронта, все для победы» — этот лозунг проводился в жизнь неукоснительно и целеустремленно. В то же время руководство Германии, надеясь на быструю и легкую победу, только после поражения под Сталинградом перешло к тотальному способу ведения войны. В первые годы войны около половины промышленных предприятий Германии выпускали мирную продукцию. Даже в условиях острой нехватки рабочих рук германские женщины всю войну занимались, главным образом, домашним хозяйством, а не производством оружия для фронта.

Перелому в войне во многом способствовал и созданный в глубине страны прочный экономический фундамент. Уже ко второй половине войны удалось достичь, конечно, не без помощи союзников, превосходства над Германией в производстве основных видов оружия. Но, несомненно, главным источником силы СССР и его способности противостоять беспощадному врагу была непреклонная воля к победе подавляющего большинства советского народа и его руководства. Без них весь огромный потенциал СССР не смог бы реализоваться на практике. В ходе войны, ценой большой крови Красная Армия постоянно училась воевать все лучше и лучше, а вермахт, наоборот, терял свои отборные кадры. Боевой опыт, приобретенный нашей армией, постепенно превратился в еще одно советское стратегическое преимущество.

Соответственно, и поражение немцев в конечном счете было не менее закономерным, чем их успехи в первой половине войны. Преимущества немцев, при всей своей значимости и многочисленности, имели временный характер. Во многом благодаря нашим ошибкам они добились огромных первоначальных успехов. Если бы эти успехи были поменьше, если бы соотношение потерь, особенно людских, в первый период войны не было таким большим в немецкую пользу, они бы сломались куда быстрее: у немцев не было ресурсов для затяжной войны с упорным противником. Именно это обстоятельство и обусловило временность их успехов. Вермахт начал войну с СССР, будучи полностью отмобилизованным и развернутым. В этом была его сила и в то же самое время его слабость. Сила состояла в том, что на начальном этапе агрессии он получил несомненное преимущество над Красной Армией, которой потребовалось немало времени для того, чтобы оправиться от первых поражений. А слабость вермахта заключалась в существенно меньших резервах для наращивания усилий по сравнению со своим противником в случае затягивания войны. Весь расчет немецкое руководство сделало на успех блицкрига, длительная упорная борьба в их планы не входила.

В том, что нам удалось сравнительно быстро оправиться от поражений начального периода войны, несомненно, сыграло немаловажную роль еще одно стратегическое преимущество СССР, которое заключалось в его огромной территории. Контрударами, упорной обороной Красной Армии удалось нанести врагу потери, выиграть время и навязать ему позиционные формы борьбы. По мере продвижения немцев в глубину территории СССР их коммуникации удлинялись, а советские укорачивались. Превосходство в снабжении войск всем необходимым, особенно с учетом развернувшегося партизанского движения на оккупированных территориях, постепенно перешло на сторону обороняющихся. После краха блицкрига война на Востоке приобрела характер той самой длительной борьбы на истощение, которую немцы изо всех сил пытались избежать. Поражение Германии стало только делом времени, ведь она значительно уступала коалиции своих противников в людских и материальных ресурсах. Соотношение сил на Восточном фронте стало медленно, но верно меняться в пользу Советского Союза. В ходе длительных и кровопролитных сражений немецкая оборона постепенно превратилась в латание «тришкиного кафтана» и, несмотря на отдельные успехи, со временем стала разваливаться все больше и больше.

Хотелось бы отметить и еще одно важнейшее событие, хотя и не связанное напрямую с вооруженной борьбой, но без которого эта борьба скоро стала бы просто невозможной. Интенсивные боевые действия непрерывно поглощали громадные количества материальных средств, особенно боеприпасов и вооружения. К тому же немалые запасы их были утрачены в первые же дни войны из-за массовой потери складов, расположенных слишком близко от границы. Без их восполнения было невозможно противостоять хорошо вооруженному и оснащенному врагу. Всем хорошо знакомо решение СНК СССР и ЦК ВКП(б) о создании Ставки Главного Командования Вооруженных Сил Союза ССР на второй день войны. Гораздо менее известно еще одно постановление этих же органов «О создании Совета по эвакуации», принятое на следующий же день, 24 июня 1941 г. [888]. Оно неопровержимо доказывает, что Сталин тогда трезво оценивал силы и возможности РККА и не верил в ее способность разбить врага на его территории «малой кровью, могучим ударом», ведь в день принятия этого постановления исход приграничного сражения был еще далеко не ясен.

Благодаря этому своевременному решению удалось вывезти из-под носа у немцев огромное количество ценного промышленного оборудования, сырья, задела готовых узлов и деталей, а главное — квалифицированных кадров. До конца 1941 г. в тыловые районы страны были эвакуированы свыше 12 млн. человек, 122 предприятия Наркомата авиапромышленности, 43 — Наркомата танковой промышленности, 71 — наркомата вооружения, 96 — Наркомата боеприпасов, 80 — Наркомата минометного вооружения, 199 — Наркомата черной металлургии, 91 — Наркомата химической промышленности, 45 — Наркомата цветной металлургии и т. д. [889]. Все это позволило в сочетании с заранее созданной на Урале и в Сибири индустриальной базой развернуть на востоке страны производство военной техники, боеприпасов и снаряжения в невиданных ранее масштабах. Их хватило, чтобы снабдить как развернутые после мобилизации, так и многочисленные вновь сформированные части и соединения Красной Армии всем необходимым для продолжительной борьбы с врагом.

С самого начала войны СССР протянули руку помощи могучие державы, и в первую очередь — Англия, а потом и США. После этого стратегическое превосходство в союзниках сразу перешло на сторону Советского Союза. Еще до открытия Второго фронта в Европе союзники оттягивали на себя существенную часть германских сил. Особенно это касалось авиации и флота. Германия была вынуждена расходовать на войну в воздухе и на мире значительную долю своих и без того ограниченных людских и материальных ресурсов. Ее собственным союзникам тоже не хватало ресурсов. Они не только были не в состоянии существенно поддержать ее усилия, но и сами постоянно нуждались в ее помощи.

Между тем СССР получал неоценимую материальную поддержку от своих союзников. Широкий поток помощи, поступавший в страну по программе ленд-лиза, не ограничивался только поставками оружия, боевой техники и транспорта. Союзники помогли Советскому Союзу восполнить нехватку некоторых важнейших видов стратегических материальных ресурсов, таких как продовольствие, алюминий, медь, каучук, порох и его компоненты, высокооктановый бензин и т. д. и т. п. Они снабдили его современным промышленным оборудованием и новейшими технологиями и дали ему возможность сосредоточить главные производственные ресурсы на выпуске основных видов военной техники и боеприпасов к ней.

Сейчас нам многое стало ясно. Но, оказывается, еще 2 октября 1941 г., вдень начала немецкого «генерального» наступления на Москву генерал Г. Томас, начальник управления военной экономики и военной промышленности ОКВ, в своем обзоре тогдашней военной и экономической ситуации в СССР проанализировал четыре основных варианта возможного развития дальнейших событий. В результате их анализа Томас вполне обоснованно предсказал, что при самом благоприятном для немцев развитии событий в конце 1941 г., даже при условии взятия ими Москвы и Ленинграда, окончательно сломить советское сопротивление им все равно бы не удалось [890]. Не сулили полной победы немцам и более серьезные территориальные успехи вермахта. К тому же ведущий экономический специалист ОКВ совсем не учитывал возможную помощь Советскому Союзу со стороны союзников. Иными словами, даже успешного осуществления всех целей и задач, поставленных в плане «Барбаросса», было никак не достаточно для полного сокрушения СССР и принуждения его к капитуляции. Следовательно, стратегия блицкрига против Советского Союза не годилась, слишком велики были его людские и материальные ресурсы, а также географические размеры. По тем же самым причинам Германия тем более не могла выиграть у СССР войну на истощение.

Основной ошибкой Гитлера было само решение развязать войну вообще, и войну против Советского Союза в частности. Эта ошибка и стала для него роковой. После того, как немцам не удалось заставить СССР капитулировать путем очередного блицкрига, как раньше у них не получилось вывести из войны Англию, началась агония Третьего рейха, предотвратить которую было уже никак невозможно. Все дальнейшие действия нацистского руководства были направлены, по существу, только на продление этой агонии, и им удалось растянуть ее на долгие 3,5 года. Тем не менее их, в конце концов, вполне закономерно и убедительно добили в собственном логове, хотя миллионам людей пришлось заплатить за желанную Победу своими жизнями…