– Заладили, Пушкин, Пушкин, Пушкин, Пушкин… Да пошел он на хуй, этот ваш Пушкин!
– Точно!
– Сколько себя помню, все меня тычут этим Пушкиным сраным.
– Верно!
– Пушкин то, Пушкин се, управдом краны чинить отказывается, потому что денег нет, просишь починить по-хорошему, а он тебе, Пушкин что ли денег даст, в дверь куда-то войдешь без стука, а тебе – Пушкин стучать будет…
– Верно!
– Да меня еще в школе задолбали Пушкиным! Господи, эта училка сраная, ну, по-русскому, она меня затрахала в свое время им, вечно она приговаривала, что Пушкин это наше все… какое «наше»? Это ИХ все!
– Кого их? Училки по-русскому?
– Русских, кретин!
– А, понятно!
– Понятно ему! Эти блядь русские затрахали всех своим Пушкиным, хотя он вовсе не был русским.
– А кем он был?
– Ты что, совсем тупой?
– У нас не было уроков русского языка и литературы, я же младше тебя, это у вас они были. С каких хренов я должен Сам что-то читать об этом Пушкине сраном?
– Ладно, рассказываю. Пушкин был негр.
– Настоящий?
– Стопроцентный. Как мы с тобой румыны, так и он негр.
– Значит, настоящий негр.
– Стопроцентный, я тебе говорю. Они его с дерева сняли.
– А кто же за него писал эти…
– Стихи? Да у него говно, а не стихи. Конек блядь Горбунек, про деда еще какого-то с длинной бородой, про дядю еще, про то, как этот негр кого-то встретил и у него все из башки вылетело, еще хрень какая-то. Руские говорят, будто бы он великий поэт, а он говно, и никому, кроме самих русских, на хуй не нужен! Но, почему-то, его сраный памятник у нас в румынском городе Кишиневе, а не у них, в их сраной Москве.
– Разве в Москве нет памятника Пушкину?
– Ты его там видел?
– Нет. Но мы строили дом в Бутово, а там я вообще памятников не видел.
– Ну так в Москве и нет памятников!
– Ни одного?!
– Ты хоть один видел?
– Нет, но я же жил в Бутово!
– Ты жил в строительном блядь вагончике, куда тебя, кстати, посадили русские.
– Точно! Ну то есть как… наш прораб, ну, который кинул нас с деньгами, он был молдаванин.
– Он им только назвался. А на самом деле был русский.
– Он говорил по-румынски.
– Значит, выучил по-скорому. Вот видишь на что только не пойдет русский, чтобы кинуть молдаван!
– Точно… ты открыл мне глаза…
– Ни одного памятника на всю Москву, говорю тебе. Это же блядь народ дикарей.
– Поразительно… А у нас, в нашем маленьком солнечном Кишиневе, памятников с тридцать наберется.
– Да, Петрика, ты прав, и памятников кому?! Великим! Титанам! Людям, известным всему миру. Гога, миронеску, виеру, луческу, мандыкану, дойна и алдя теодоровичь, петреску… Мировая Элита! Это тебе не всякая херня типа Пушкина сраного, о котором знают только русские, да медведи, которых они по пьяни потрахивают!
– Вот уроды!
– Вот уроды!
Собеседники остановились, чтобы передохнуть. В вечернем Кишиневе пахло поздней весной. Жара в городе наступила, как всегда, внезапно. Поэтому парни, одетые еще по ранне-весеннему сезону, вспотели. На старшем, Иване Скрипке, была теплая куртка, перчатки, и свитер с горлом, поднятым до середины лица. Младший, Сережка Цуркану, был в строительной куртке с множеством карманов, военных штанах, и берцах. Иван нес стремянку, а Сережка – три ведерка с краской и кисти. Выглядели они как два маляра, что было само по себе удивительно – все маляры, штукатуры, и вообще строители, давно уже уехали в Россиию. Строить в Москве дома, и красить заборы этим диким русским, живущим в городе без памятников. Ивану было тридцать пять лет, он работал программистом, был патриотом Молдовы, и ужасно переживал из-за своих имени и фамилии. Как и все молдавские патриоты с русскими фамилиями, он искупал свою вину тем, что писал на местных форумах в интернете «русские пропили мозги, бухаха», но этого было недостаточно. Поэтому Иван и предложил своему младшему школьному приятелю, Сережке Цуркану, совершить подвиг…
– Давай раскрасим бюст этого сраного Пушкина, который до сих пор почему-то в Кишиневе стоит, в цвета румынского флага, – сказал он.
– Зачем? – спросил туповатый Сережка.
– Чтобы показать этим русским сраным, что Кишинев это румынский город, – сказал Иван.
– Настоящий европейский чистый город, а не какой-нибудь сраный грязный Нижний Тагил, – сказал Иван, споткнулся в выбоине асфальта, которую не разглядел из-за отсутствия уличного освещения, и упав, ткнулся рукой в собачье говно.
– Вот суки, – сказал он, вставая с помощью друга, – все засрали своими русскими собаками…
– Да, полно русских, развелось их тут, – сказал Сережка. – Полный Кишинев русских…
– Их тут нет! – сурово поправил его Иван.
– Верно, – сказал запутавшийся Сережка. – Но откуда тогда здесь собачье говно?
– Они во всем виноваты, но они есть, только когда они виноваты, – сказал Иван.
– Собаки или русские? – спросил Сережка.
– Это одно и то же, – угрюмо ответил Иван.
Парни перекурили и зашли в центральный парк города. Где-то там, посреди клумб и газонов, возвышался бюст ничего не подозревавшего и задолбавшего молдаванина Ивана негра Пушина.
– Может, просто поссым на него, да и все? – негромко спросил Сережа, когда друзья подошли к бюсту.
– Да ему наплевать на это, он же бронзовый, – ответил Иван.
Парни стали расставлять стремянку. В парке никого не было, потому что прогуливаться в нем после шести вечера было довольно опасно. Шалили бандиты. Тех, кто улизнул от бандитов, добивала полиция. Но Сережа и Иван сделали себе фальшивые удостоверения работников городского хозяйства и рассчитывали отбиться и от одних и от других. Иван поглядел на Пушкина оценивающе, сплюнул, и полез на стремянку. Начал он с красной краски и прически. Работа шла споро. Классик глядел на Скрипку с удивлением. Да пошел ты, Пушкин сраный…
– Иван, – негромко окликнул его Цуркану.
– Что, Серега? – спросил Иван.
– Я нахо… – начал было Сергей, но замолк.
Иван обернулся, балансируя, и увидел человека в полицейской форме, который надевал наручники на бесформенно сложившегося на траве Сережку. Полез в карман за удостоверением, и хотел было соврать насчет плановых работ, но полетел на землю. Это легавый выбил ударом ноги стремянку из-под Ивана.
Последнее что увидел Иван перед тем как отключился – бюст Пушкина злорадно подмигнул…
ххх
Первое, что увидел Иван, когда открыл глаза – Серегу без штанов и полицейского без штанов…
– Паритет, – подумал Иван.
Но полицейский был в более выгодном положении. Они с Сережей Цуркану любили друг друга. Это мягко говоря. По правде, полицейский трахал Серегу, привязанного к столу. На лице у Сереги была, почему-то, маска Бетмена, и во рту торчал большой черный шар. Это чтобы не орал, догадался Иван и хотел было закричать. Увы, такой же шар торчал во рту и у него. Надеюсь, подумал Иван, – лихорадочно пытаясь понять, что случилось, – это будет единственным сходством в моем и друга положении в этот вечер…
Сергей беспомощно мычал. Иван огляделся. Он был привязан к стулу. Находились они в каком-то «обезьяннике». В помещении никого, кроме них троих, не было. Мент был довольно крупным – но это не пугало, Ваня и сам был крупный и обрюзгшим парнем, – с шрамом в поллица.
– Отто Скорцени, – подумал Иван, и подумал, что подумал уже второй раз за вечер.
Трахая Сережу, полицейский глядел в глаза Ивана и улыбался.
– М-м-м-м, – сказал Иван.
– Вы нарушили закон республики Молдова, – сказал мент, – и понесете суровое наказание, парни.
– М-м-м, – сказал Иван.
– Потерпи сладкий, – сказал легавый Сереже, и с хлюпаньем рассоединился.
Иван от звука страдальчески поморщился. Мент похихикал и освободил Ване рот.
– Вы не имеете права поступать так с нами из-за вашего сраного Пушкина, засовывать нам в рты эти сраные черные резиновые блядь шары, мы поступали по совести, мы двое бессарбских румын выполняли долг всякого уважающего румы… – затараторил Ваня.
– Остынь, – на хорошем румынском сказал мент, и заткнул Ване рот таким ужасным способом, что бедный парень пожалел, что это было сделано не шаром.
– Да-да, о, да… – сказал задумчиво полицейский, после чего с характерным хлюпающим звуком покинул Ивана и вернулся к Сереже.
Ошарашенный Иван, с которым это случилось впервые в жизни, – причем во всех смыслах, поскольку Флоричика его оральными ласками не баловала, – пустил слюни на подбородок. После чего вдруг дико заорал. Легавый похихикал, снова встал за Сережкой, – изредка отходя к Ивану – и мучения парней продолжились.
Где-то через два часа ребята все поняли.
Они в лапах маньяка.
ххх
– Вы бля пидоры! – сказал мент, когда сделал перерыв, чтобы покурить. – Какое право вы имели в мое дежурство красить этого гребанного Пушкина?!
– Мы хотели доказать свою румынскую идентичность, – плача, ответил Иван.
– Так и доказывали бы не в мое дежурство, – сказал мент.
– Русская сука, – сказал с ненавистью беспомощный Сережка, – мы освободимся и я убью тебя.
– Я румын, – гордо сказал мент, несильно ударив Сережу по спине дубинкой, – а за суку ответишь. Я блядь воевал в Приднестровье, получил контузию второй степени, пока вы, пидарасы, в тылах отсиживались.
– Мы не пидорасы, – без особой уверенности возразил Иван.
– Точно, – сказал мент, – ты еще не совсем.
После чего настала пора Ивана постоять у стола.
– Да-да, – приговаривал мент, – о, да. Да-да-да-бля, как я же вас блядь русских ненавижу…
– Мы румыны, – плача ответил Иван.
– Вы румыны? – спросил мент, орудуя в Ване собой, а в Сереже дубинкой.
– Мы румыны! – плача, ответил Сережа
– Ах вы румыны, – пыхтел мент, – так ведите себя как румыны, а не как говно цыганское.
– А как ведет себя цыганское говно? – спросил изрядно подуставший Сережа, который понял, что дубинка это еще хуже чем…
– Оно воняет и говорит по-цыгански! – заорал мент.
– А еще? – спросил Иван, поскуливая.
– А еще оно задает слишком много вопросов про цыганское говно! – заорал мент, и ударил Ивана по затылку.
Правда, потом объяснил, что это параксизм страсти, и во время оргазма с ним всегда так. Иван понял.
Под утро полицейский заставил парней сделать «бутербородик», и читать стихи Эминеску, пока он их трахает. Потом запер в какой-то каморке, заткнув рты шарами. Вечером все продолжилось…
Время шло. Полицейский называл их своими Шахерезадами… Ребята узнали, что его зовут Джику Мындреску, что он слегка тронутый, любит танцевать голый и в ботинках на столе, ему нравится щекотка – ну, специфическая щекотка кое чем кое где, – стихи Эминеску, и румынский морской курот Байе, куда он даже пообещал свозить Ивана на лето, и купить там ему новый цельный купальник…
На третий день полицейский заставил ребят изобразить позу «Аист несущий рыбу в клюве как рыба, несущая в пасти аиста» под музыку из кинофильма «Криминальное чтиво», со вставками Бреговича, и с чтением произведений Октавиана Гоги нараспев.
Смеясь, легавый называл это «нашей балканской мультикультурностью». ..
На четвертый день на столе Сережа Цуркану сказал шепотом, скосив глаза за спину:
– Знаешь, а он ничего. Ну, чисто в сексуальном плане, я имею в виду.
Иван горько сплюнул.
ххх
На восьмой день Иван задушил полицейского.
Джику всего на мгновение утратил бдительность, и этого хватило. Он ослабил наручники на Иване, попросив «помассировать спинку», пока он обрабатывает Сережу. Делая неутомимому маньяку массаж, и зачитывая вслух из «Воспоминаний детства» Крянгэ, Иван поднял руки повыше к шее и совершил рывок. Терять было нечего, Ваня понимал, что после случившегося мент их не отпустит. Застрелит и зароет где-нибудь…
– Апрых, – сказал Джику.
– Больно же! – сказал Сережа.
– Больно?! – сказал Иван.
– Апрых, – сказал Джику.
– Да мне бля по херу, – сказал Иван, – больно ли педику, который нас блядь неделю трахал, ты что, совсем поехал? Да пусть ему Будет больно!
– Мне больно! – заорал Сережа. – Он же до сих пор на мне!
Иван пригляделся. Получилось и правда неловко по отношению к другу. Но выхода не было, иначе легавый мог бы очнуться. Пришлось додушивать Джику прямо на друге. Джику подергался еще немного – Ивану даже показалось, что стоны Цуркану в этот момент были не только болезненными, но он отогнал от себя эти мысли, – и затих. Ваня попинал немного его труп ногами, а потом расстегнулся.
– Что ты делаешь?! – спросил Сережа.
– Трахну его в жопу! – мрачно ответил Иван.
– Ты что, гомик?! – спросил Петрика.
– Блядь, есть варианты? – спросил Иван.
Сережа подумал слегка, и тоже расстегнулся…
Потом, обоссав труп оттраханного Джику, парни, пошатываясь забрали свою одежду, и выбрались из обезьянника. Был вечер. Смеркалось. Ребята купили по пиву, и выпили по бутылочке. Потом взяли большой пятилитровый баллон. Пиво было невкусным, но ребятам было лень обсуждать этих русских, которые везде нагадили – даже в молдавское пиво ссут. В глаза они друг другу не смотрели…
– Наверняка отпечатки пальцев найдут, – сказал угрюмо Сережа.
– Свалим все на аффект, – сказал Ваня.
– Да и невыгодно им поднимать шум вокруг такого дела, – подумал вслух Иван, – мертвый педик – мент с наручниками в жопе, убитый своими жертвами, которых похитил и трахал…
– Иван, – робко сказал Сережа, – а что мы будем делать теперь со всем этим?
– С чем? – спросил Иван.
– Ну, с Этим… – сказал Сережа.
Парни неловко помялись. Ситуация складывалась и впрямь экстраординарная… Скрипка подумал немного, а потом вдруг порывисто притянул к себе Сергея и поцеловал друга в губы. Растерявшийся Цуркану поначалу застыл, а потом ответил. Все равно Флоричика не делает минет, и готовит дерьмово, подумал Иван, увлекая любимого в темный парк.
… потом новая влюбленная пара, застегиваясь, вышла на аллею парка.
– До рассвета еще целый час, – сказал Сережа. – Что будем делать?
Иван подумал, и предложил:
– Давай докрасим памятник Пушкина!