– Ну что за быдло эти молдаване, – сказал журналист Лоринков.

– Грязные, убогие, оборванные, – сказал он.

– А еще в Европу хотят… ишь, умники, – сказал он.

– Европу им подавай, – сказал он.

Молдаване, молча, слушали.

Ни один из них не говорил по-русски, и поэтому они просто не понимали, что говорит журналист Лоринков. А тот не знал румынского, поэтому ему было все равно, что скажут про него молдаване. Так они и жили: Лоринков и Молдавия. Как говорится, 35 лет вместе, подумал зло Лоринков. С ненавистью вспомнил Солженицына. Повезло козлу бородатому! Дача в Вермонте, Нобелевская премия, почет и уважение, слава… А за что, спрашивается?! Только за то, что Солж провел несколько лет жизни на Крайнем Севере. Ну так и Лоринков там провел пару лет жизни. И вообще, всякий русский бывал на Крайнем Севере… Тьфу! Лоринков сплюнул. Крестьяне сняли шапки.

– Рабы, рабы… – сказал Лоринков своему фотографу.

– Правильно про них Пушкин писал, – сказал он.

Процитировал:

– Примерно так, – пересказал он стихи Пушкина фотографу.

Тот промолчал, протирал спиртом линзу своего мудренного аппарата.

Как и все «технари», закончившие политехнический институт неважно в каком городе Советского Союза, фотограф, во-первых, занимался не своим делом – по специальности он был кем-то вроде наладчика линий оборудования-не-поймешь-чего – а, во-вторых, не говорил ни по-русски, ни по-румынски, ни вообще по-человечески.

Просто представлял советскую техническую интеллигенцию.

Мычал ласково под песни Окуджавы и Володи Высоцкого, которые лились из кассетника в его старенькой «Тойтоте», да писал что-то про Стругацких на форумах в интернете. Да, фотограф работал, по совместительству, и водителем. Редакция экономила. Лоринков, поморщившись, вспомнил невыносимые три часа из Кишинева в сопровождении бесконечного нытья Окуджавы. Милая моя. Солнышко лесное. Ну и так далее и тому подобное. Сплюнул.

Крестьяне снова сняли шапки.

Лоринков покачал головой. Зачем они с фотографом приехали в село Ларгу, он и сам не понимал. Все равно он все придумает сам, как делал все 20 лет своей работы в ежедневной газете в Молдавии. Ведь он попросту не понимал, что говорили ему люди! Просто слушал их непонятную – часто и им самим – румынскую речь, кивал, гмыкал, делал пометки в блокноте… А потом сам решал, кто что скажет, и вообще – изобретал, как только мог.

Газета была уважемая. Один экземпляр как раз лежал на переднем сидении водительской «Тойоты». На обложке два мужика сосались в губы. Заголовок гласил:

«Пародист Песков и певец Пенкин в интервью „Пионерочке“: Мы категорически против пропаганды гомосексуальных браков в России!!!»

Крестьяне тупо смотрели то на городских пришельцев, то на газету. Мяли в руках шапки, слушали покорно непонятную речь. С утра председатель собрал всех, потому что к нему в офис – в смысле, сарай, где он корову доил, – зашли двое в городской одежде, приехавшие в машине с городскими номерами. Значит, начальство! Лоринков раздраженно цыкнул зубом. О селе Ларга ему нужно было написать репортаж на тему «Как живешь, село?! ” для правительственной газеты на русском языке, которую молдаване отправляли в Москву, в Государственную Думу, чтобы эти русские шовинисты поняли, наконец, что в Молдавии все хорошо, и оставили в покое молдаван.

К сожалению, по-русски никто не говорил и в правительстве Молдавии, так что Лоринков безбожно врал.

Очернял действительность, как мог. И в Думу попадали газеты с худшими новостями о Молдавии, – чистый Апокалипсис! – отчего русские депутаты десятый год искренне предлагали ввести войска в Молдавию, чтобы предотвратить гуманитарную катастрофу в этом failed state и искренне же недоумевали, отчего молдаване из-за этого на переговорах так нервничают.

…вот и сейчас Лоринков уже все придумал для репортажа. Это будет село, жители которого продают почки, чтобы оплатить свадьбы детей и похороны родителей, понял он. Решил, что нужна живописная деталь. Скажем, один из селян будет священник, а жена бросит его из-за работы в Италии. Поп напьется и провозгласит крестовый поход на Италию, на границе их расстреляют из пулеметов румыны… Что еще? Нужна любовная история, денежная… Уже и заголовок придумался. «Все там будем»…

– Вася, ты снимай, – сказал он фотографу Николаю Ивановичу.

– А я уже потом под каждую рожу и фамилию придумаю, и историю, – сказал он.

– Снимай крупным планом, а я их пока отвлеку, сказал он.

Откашлялся. Достал ноутбук, открыл «гугл-транслейт». Ввел в окошко текст, сохраненный. Нажал – «румынский перевод».

Сказал:

– А сейчас я почитать вам свои стихи.

Стал декламировать:

Замолчал. Поморгал, прогоняя с глаз слезу. Сказал:

– Ну как вам? – сказал он.

Потом махнул рукой, глаза платочком промокая.

Лоринков обожал свои стихи и последнее время очень жалел, что не пошел по литературной части. Ведь были, были же в юности задатки! Но все сожрали беспутная молодость, Молдавия, и изматывающая газетная работа. Именно в таком порядке, с сожалением констатировал Лоринков. Сейчас, 35—летний, он держался из последних сил, которые давала ему последняя надежда. То был маленький, квадратный кусочек картона с голограммой, вклеенный в паспорт Лоринкова. Журналист выиграл «грин-кард» в США и получил вид на жительство. И вот уже через две недели он должен улететь. Навсегда! И в США Лоринков собирался заняться, наконец, как всякий эммигрант, двумя вещами: во-первых, начать гадить на свою бывшую родину в соцсетях, а во-вторых – литературой.

Для прозы, правда, было поздно – болела спина, пошаливал желудок, да и нервы были ни к черту. Десять часов у стола в день не потянуть.

Зато оставалась поэзия!

В конце концов, стишок сочинить – дело минутное. А потом можно целый день выпивать… По крайней мере, так объясняли свой выбор поэзии все знакомые Лоринкова из Союза Писателей Республики Молдова, когда еще могли говорить. В смысле, в первой половине дня.

Америка, Америка… Нам стали слишком малы твои тесные джинсы, так что мы оставляем их в Молдавии и едем к тебе, родная, подумал Лоринков.

Подумал об этом еще раз, и улыбнулся. Сказал:

– Нафоткал, Лёня, – сказал он фотографу.

Тот пробурчал, промычал что-то. В гундосне его Лоринков различил лишь что-то про «физиков и лириков». Ничего, подумал Лоринков. Скоро я забуду и тебя, и газету, и Молдавию, и вообще все. Солнце, яркое Солнце будущего светит мне в глаза, подумал он. Сказал:

– Ну раз так, поехали отсюда, – сказал он.

– Нам лишь бы фотографии были, а текст я и сам… – сказал он.

– М-м-м-мр-рр-р-р-р, – пробурчал что-то неодобрительно фотограф.

Лоринкову почудилось слово «фактчекинг». Журналист усмехнулся, пожал плечами. Пожал плечами. Сказал напоследок крестьянам:

– Быдло, вот вы так ничего и не поняли, – сказал он.

– А ведь только что перед вами выступил великий поэт, – сказал он.

– Событие мирового масштаба, – сказал он.

– Два раза к вам, в Бессарабию занюханную, заезжали великие поэты, – сказал он.

– Первый раз я, – сказал он.

– Второй раз Пушкин, – сказал он.

– Между прочим, у меня в семье тоже был эфиоп! – выкрикнул он тщательно продуманную и сфальсифицированную легенду, чтобы все, вспоминая о нем, сразу же вспоминали и Пушкина.

– Так что мы с Пушкиным оба эфиопы и оба гении!!! – крикнул он.

Крестьяне, молча, смотрели на городских. Мяли в руках шапки. Пастух Василика даже обомочился потихоньку, потому что поднять руку и отпроситься до ветру ему не хватило смелости. Уж больно задиристыми выглядели городские. Лоринков сел на переднее сидение. Поднял брови, увидев лицо фотографа в лобовом стекле.

– В чем дело, Игнат Семенович, – спросил раздраженно Лоринков.

– Пф, пф, ш-шшшш, – сказал фотограф.

Это значило, что спустило шину.

…ночью крепко спящих и пьяных Лоринкова и фотографа– – ради которых, как положено в молдавском селе, устроили свадьбы, крестины и похороны, чтобы потешить иностранцев или городских – положили на носилки.

Примотали руки к палкам. Понесли в поле. Аккуратно положили.

– Василий, – обратился к агроному сельский председатель Никита.

– Oui (да – фр.), – сказал Василий, начавший окапывать носилки с гостями.

– Etes-vous sûr que nous fassions tout correctement? (вы уверены, что мы все правильно делаем – фр.) – спросил Никита.

– Certainement. N'avez-vous pas entendu ce qu'il a dit? (конечно! вы что, не слышали, что он сказал? – фр.) – сказал Василий.

– A vrai dire je n'ai aucune idée de ce qu'il nous a dit (по правда говоря, ничего не понял – фр.), – смущенно признался Никита.

– Moi aussi, mais ce n'est pas du problème (да и я не понял, ну и что – фр.), – пожал плечами Василий.

– Il est important que trois fois a ète prononcee mot «éthiopien» (главное, что им три раза было произнесено слово «эфиоп» – фр.), – сказал он.

– Alors quoi? (и что? – фр.) – не понял Никита.

– Nikita, vous – comme toujours, – ne lisez rien (вы, как всегда, безграмотны – фр.), – раздраженно бросил Василий.

– Rappelez-vous du Hérodote! (вспомните о Геродоте – фр.) – напомнил он.

– Alors quoi? (и что? – фр.) – не понял Никита.

– Je suis à bout de nerfs à cause de vos questions! (меня начинают выводить из себя ваши расспросы – фр.) – рассердился Василий.

– Mais si… (но отчего же… – фр.) – растерянно ответил Никита.

– Hérodote parla des Éthiopiens qui ont sacrifiè leur roi chaque année (Геродот говорил о том, что эфиопы приносили в жертву своего царя раз в год – фр.) – напомнил Василий.

– Pensez-vous que cet homme étrange… Est-il le roi éthiopien? (думаете… этот странный человек – царь Эфиопии? – фр.) – удивился Никита.

– Non, mais il n'est pas nécessaire faire tout littéralement quand on fait la magie (нет, но в магии главное не буквализм, – фр.) – бросил Василий.

– Assez qu'il est Ethiopie et nous sacrifions la victime… Et voilà… c’est la hic (достаточно того, что он эфиоп и мы принесем его в жертву, вот и все, вот и вся недолга – фр.), – сказал он с надеждой.

– Peut-etre nos champs vont enfin récolter! (может быть, наши поля начнут, наконец, плодоносить! – фр.) – сказал он,

– Sinon, nous allons mourir de faim (иначе, мы умрем от голода» – фр.), – сжал он губы.

Крестьяне села Ларга разговаривали толькопо-французски.

Ведь из сельской школы за 25 лет назависимости, уволились все учителя, кроме старенькой преподавательницы французского.

Поэтому крестьяне села Ларга не знали никаких других языков.

И не читали ничего, кроме Геродота, курс которого преподавательница французского взяла на себя еще в 1984 году за дополнительные полставки.

Агроном Василий, придумавший трюк с жертвой, – на то он и агроном, ответственный за урожаи и надои, – бросил последний штык лопаты. Выпрямил спину. Оглядел село, собравшеемся вокруг жертв. Журналист Лоринков и фотограф приходили в себя, моргая в свете факелов. Во рту каждого торчал толстый пучок петрушки, головы были украшены венками. Страшно отсвечивали в глазах жертв перекошенные из-за пляски факелов лица крестьян.

– У-у-у-а-а-а-амммм… – сказал журналист Лоринков.

– Дезоле, мэ жё не парль па румэн (простите, я не говорю по-румынски – фр.) – сказал Василий.

– О рёвуар, мез етьопен (до свидания, мои эфиопы – фр.), – сказал Василий.

Занес лопату.

…подарки Полюшку-Полю закопали прямо на месте жертвоприношения. Над ними насыпали огромный курган. Спустя пятнадцать лет археологи, случайно проезжавшие через село Ларга, решили здесь копать. Нашли два тела в традиционной молдавской одежде раннего средневековья, с орнаментом раннего средневековья, и с традиционной молдавской керамикой раннего средневековья. А еще с аккуратно отрубленными головами – тоже, получается, раннего средневековья. Судя по величине холма, поняли археологи, речь идет об очень важных персонах. Скелеты бережно собрали, пронумеровали кости, и выставили в Национальном музее Молдавии, в городе Яссы.

Находки назывались «Ларгчанские цари».