1
«Контракт составлен на тридцать пять съемочных дней в году. В нем указывается, что фотографировать будет Ричард Аведон. Это условие остается неизменным с 1974 года, когда она подписала контракт с, компанией. Представляя фирму и на телевидении, и в прессе, Лорен Хаттон стала заметной фигурой и, по словам одного из служащих «Ревлон», делает весьма эффективную рекламу. «Она и с годами продолжает создавать ощущение жизнелюбия и естественности, – говорит он. – Выбирая модель, мы искали такую, которая была бы близка каждой женщине, открытую и доступную. И Лорен подошла как нельзя лучше».
С прошлого года Лорен зарабатывает за рекламу продукции «Ревлон» около 250 000 долларов в год».
Дрожащей рукой она подчеркнула последний абзац красным карандашом. Скорей бы Альф прочел это! Может, зачитать ему по телефону? Нет, она сунет статью ему под нос, когда все будет уже позади. Вот он удивится, когда в конце концов соизволит поднять голову и посмотрит на нее. Удивится? Она нервно проглотила еще таблетку успокоительного. Такси подъезжало к дому 2146 по бульвару Вентура-парк.
В десять часов пятнадцать минут тридцатого мая, когда даже третье поколение жителей Долины пряталось в тени и все равно стонало от зверской жары, длившейся вот уже третью неделю, Тереза Миллисент Шепвелл, также известная как Тери Шепард (по картотеке просто Тери), свернула на бульвар Вентура-парк в шестой раз. Даже в прохладном такси по дороге из аэропорта ее бросало в жар. Так было всегда, стоило ей только решиться на что-то, не говоря уже о том, когда наступал момент выполнять задуманное. Сейчас как раз нерешительность заставляла Тери ходить взад-вперед, да еще на шпильках – в обуви, совсем не предназначенной для прогулок. Что и говорить, на каблуках ноги смотрелись просто великолепно, но из-за тонкой подошвы раскаленный асфальт обжигал стопы, и каждый шаг причинял боль. Тери не рассчитывала на долгую ходьбу. Не думала, что появится этот ужас – вдруг, ниоткуда. Ужас от того, что она собиралась сделать.
Если бы в то утро кто-нибудь наблюдал за Тери Шепард, то был бы очень озадачен. Во-первых, тем, что такая хорошенькая женщина вообще делает в этом районе, да еще это странное хождение туда-сюда. Здесь не было витрин, и даже почти не было окон в целом ряду низких конторских зданий, чередовавшихся с заброшенными жилыми домами. Так выглядели многие окраинные улицы Долины. Эти дома, уже лишенные человеческого тепла, взяли под офисы небольшие компании. И сейчас обжигающая жара еще более выявляла безлюдье и однообразие этого места.
Дойдя до перекрестка, Тери сбросила туфельку и поставила уставшую ногу на чемодан. Никогда еще она не была так беспомощна. Как только появится такси, она снова сядет в него и еще немного подумает. А что, если отказаться? Потерять задаток… Страх совершенно сковал ее. Подождать еще минут пять? Если такси не появится… Она поморгала, сдерживая слезы. Почему чертова таблетка не дает вчерашней решительности? В голове, как на кассете, прокрутились слова мужа: «Дорогая, мне пора бы приобрести новую модель».
От солнца кружилась голова. Такси не было. Она вздрогнула, надевая туфлю, и заковыляла назад к дому 2146. Тери никогда не сдавалась. Назад пути нет. Слава Богу, таблетка начинает действовать. И с чего впадать в панику? Разве она не видела своими глазами, как стала выглядеть Магда? Та говорила Тери по секрету, что ей тридцать пять, а ведь смотрится так, что еще лет десять может спокойно позировать перед камерой. Может, и Лорен Хаттон делала с собой что-нибудь в этом роде? В наше время этого не надо стыдиться. Даже Мерилин Монро была ничем, пока не подправила челюсть.
Тери снова взяла себя в руки. В конце бульвара на воротах она увидела медную табличку и почувствовала новый прилив энергии.
«ФОНТАН»
КЛИНИКА ПО ОМОЛОЖЕНИЮ.
ПРИЕМ ПО ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЙ ДОГОВОРЕННОСТИ.
Договоренность есть. Задаток выплачен. Она готова. Она нажала на кнопку… Новая жизнь начинается!
Спустя два часа Тери – тридцатичетырехлетняя женщина, в прошлом актриса, теперь модель, открыла тумбочку у своей кровати и улыбнулась, найдя сумочку в том же месте, куда положила. Она достала зеркало, осторожно, будто это яйцо, и откинулась назад, рассматривая себя. В последний раз она видит мелкие морщинки, так досаждавшие ей весь этот год. Полная уверенности, Тери плыла на облаке транквилизаторов и всматривалась в знакомое отражение так, словно это был кто-то другой. В каком-то смысле так оно и было. На нее смотрело лицо неудачницы: несостоявшейся актрисы, третьестепенной модели, обманутой жены и – здесь Тери почему-то хихикнула – матери, утратившей всяческий интерес к детям.
Утратившей? Какого черта, конечно нет, это слово совсем не подходит. А какое подходит? Она ведь любит своих малышек, разве нет? Что ж, Тери и любила, и одновременно боялась их: незаметно подкравшееся взросление дочерей начало сказываться на карьере матери.
Стук в дверь прервал ее мысли. Несмотря на вялость и сонливость, Тери узнала главного врача клиники – Магда показывала его фотографию. Загадочная, восхитительная Магда, окружившая ее почти материнской заботой. Значит, она сдержала обещание и замолвила за Тери словечко, а ведь они едва знакомы! Теперь можно не волноваться – ею займется самый всемогущий специалист, и ей снова будет двадцать два. Вкрадчивый голос доктора развеял остатки тревоги:
– Вам лучше? Напряжение спало?
– Да, доктор, – по-детски пролепетала Тери. – Теперь я знаю, что буду в ваших руках. Я так рада, что судьба свела меня с вами.
– Вот и хорошо. Думаю, стоит рассказать, как была разработана моя особая формула для молодых женщин со звездной карьерой, таких, как вы. Вы нам утром сказали, что хотите сделать подтяжку на лице. Теперь, когда вы убедились, какого эффекта мы достигли в случае с вашей подругой, Магдой Дюпол, и сами решились довериться нам. Вы и в самом деле слишком молоды для обыкновенной подтяжки…
Тери почти мурлыкала от удовольствия.
– Можете возразить мне, что подтяжка нужна, если под глазами мешки и обвисает кожа. Да, она расправляет кожу, как мы с вами расправляем простыню, но от мелких морщин она не спасает. Они остаются на переносице и между ноздрями и верхней губой. – Указка доктора скользнула вдоль складок у ее рта, но даже это странное посягательство на черты собственного лица ничуть не испортило настроя. Она улыбалась в лицо доктору, согласно кивая каждому его слову, как послушная ученица.
– Вернемся к нашему образу. Хотя простыня и расправлена, она все же остается несвежей. На ней есть отметины, словом, следы человеческой жизни. Вот здесь я и пускаю в ход свою чудесную маску. Моя маска очищает поверхность, удаляет все пятнышки – чтобы кожа стала нежной, свежей, как у ребенка… Абсолютно свежая поверхность. Скоро сами увидите.
Господи, как хочется иметь нежную кожу ребенка!.. Тери забылась в мечтах о ровной бело-розовой коже, запахе талька и крохотных детских ботиночках. Она вспомнила о радости, которую испытала после двух беременностей, так быстро последовавших одна за другой. Причиной радости было то, что обе они не оставили следов на животе, и за два этих беспокойных года поправилась она разве что на килограмм.
Над ней, как в тумане, маячил белый халат сестры, и слова мужа снова пронеслись в голове, на этот раз не причиняя боли: «…приобрести новую модель». Тогда это было шуткой, неудачной шуткой, но за год все изменилось. Слишком часто он пропадал без объяснений и оправдывался из-за пустяков. Во второй раз за семнадцать лет брака их отношения превратились в «холодную войну» – именно так сказала как-то умная малышка Джо.
Но вовсе не Бен подтолкнул ее к действию. Сигнал опасности поступил от куда более серьезного источника – от Альфреда Виктора, Альфа – маэстро-фотографа, который в свое время устроил Тери крупнейший контракт за всю ее жизнь. Тогда эта компания, выпускавшая краску для волос, впервые заплатила ей неплохие деньги, на которые она сейчас и живет. Так вот, Альф, со своим специфическим чувством юмора, заявил, что даже лоскут шифона на объективе не в состоянии спрятать ее морщинки. И это на следующий день после того, как Тери обнаружила, что Бен снова встречается с другой – с молодой девушкой.
* * *
Тери медленно покатилась, а лучше сказать, поплыла из комнаты по коридору, улавливая в воздухе запах любимых духов. Он исходил от сестры, катившей коляску. Тери как раз открыла новый флакон вчера… или это было на прошлой неделе?.. Тогда Бен снова заговорил о своей предстоящей поездке на Восточное побережье. «Там кое-что намечается, – сказал он, отводя глаза в сторону. – Может, повезет с хорошей сделкой, малышка».
К тому времени Тери уже выяснила, что у него за планы. Там действительно кое-что намечалось – встреча с одной студенткой Калифорнийского университета, которая уезжала домой на каникулы.
Тери гордилась своим ответным выступлением. Говорила она так убедительно, что в глазах мужа уже читалось облегчение: решила похвастаться, что ей тоже наконец подвернулась неплохая работенка – в Мексике, и она тоже уедет из дома на заработки. Мексику подсказала Магда: надо было как-то объяснить двухнедельное отсутствие, но Тери и сама рассчитала все как нельзя лучше. Дочерей не будет дома – Джо едет в летний литературный лагерь, Алекса – в гости к своей богатой подружке из Санта-Барбары; Бен тоже будет на востоке. Когда он вернется, как всегда с удвоенным желанием любить от чувства вины, тут и будет ее выход – обновленная красавица, которую он полюбит с новой силой.
Тери понимала, что лежит на операционном столе, но страха не было, хотя, как она ни просила общий наркоз, разрешался только местный. Она думала только о чудном, прохладном фонтане при входе в клинику. Энн, медсестра с красивой грудью, рассказывала ей, что должно происходить на операции. Сестра оказалась права – бояться совершенно нечего. Тери сделали укол, но она оставалась в сознании и даже узнала сестру в маске, подающую доктору препараты. Это была Энн – она узнала ее по груди.
И вот лицо уже протирают эфиром перед наложением маски. Из чего она делается, Тери не сказали – секретная восточная формула, но Магда говорила, что в ней будут некоторые химикаты, – поэтому метод и назвали «химиохирургией». Пациентку предупредили, чтобы не пугалась довольно сильного жжения по всему лицу, которое продлится какое-то время. Да, оно уже начинается.
Когда рука доктора закончила одну сторону лица, другая сестра, не Энн, быстро наложила на эту часть тонкую пленку – точно так, как объясняли перед операцией.
Издалека до слуха Тери доходили их смех и болтовня. Тут она в первый раз заметила, что у доктора тоже был легкий иностранный акцент, как у Магды. Как очаровательно! «…Бакс говорит, что они все отдадут, лишь бы не идти под нож. Кислота в этом смысле предпочтительнее, а нож – он и есть нож». Тери хотелось посмеяться вместе с ними, но губы больше не двигались.
Разговор струился над головой Тери, а сама она то выходила из забытья, то снова плавно погружалась в сон. Маска больше не жгла. Пропало отвратительное ощущение ловушки, близкое к клаустрофобии, когда тонкая пленка медленно наползала на лицо до самой линии волос. Сейчас это было почти приятно – как будто ты снова маленькая девочка, на улице холод, и тебя закутали в пеленки, так что видны только глаза. Глаза почти закрывались, но она пересиливала себя: так приятно было подслушивать «закулисные» разговоры.
«…Она быстро успокоится. Не то что та, на прошлой неделе. Болтала без умолку. Вообще вырубить невозможно. Чем больше пьют, тем больше наркоза на них идет. Ну вот, почти все. Теперь еще бы до вечера избавиться от этого проныры-журналиста… Будем надеяться, эта женщина станет нашей звездой».
«Звездой». У Тери екнуло сердце. Через пару дней, когда снимут маску, будет ясно, сможет ли она ею стать. Неожиданно она провалилась в сон.
Любила ли она свою мать?
«Портрет мамы» – такое сочинение задали сегодня утром. Тема интересная, вызывающая… И опасная для тех, кто неосторожен на слово. Джо перекатилась на живот. Она возненавидела себя за то, что покраснела так заметно, и в классе засмеялись над ней. И почему она покраснела?
«Почему я невольно покраснела, – начала писать Джо, – когда услышала, как многие почти бравируют ненавистью к своим матерям?» Подумав с минуту, она вычеркнула слово «невольно». Масло масляное. Это всегда происходит невольно. Уж ей-то не знать, с ней это случается слишком часто.
Совсем не плохое начало для такого творческого задания. Ей нравился спокойный, суховатый стиль, и мистер Пейфер отзывался о нем хорошо.
С улицы доносились звуки лета – звенели велосипеды, слышались удары теннисного мяча, плеск в бассейне, взрывы смеха. Зимой даже смех звучит по-другому. Джо совсем не жалела себя за то, что в такой жаркий день сидит в доме, размышляет, пишет, вместо того чтобы тусоваться на улице вместе со всеми. Неохота стучать по теннисному мячу или играть в водное поло, когда это только предлог стать поближе к некоторым из ребят.
Джо с удовольствием подумала, что первый раз в жизни может представлять себя частью этой тусовки, быть одной из них. Тусовка не самая шикарная. Будь здесь Алекса, она, несомненно, задрала бы свой безупречный нос. Но для Джо чувствовать себя частью любой группы, принадлежать ей – это почти что стать Мисс Америкой.
Черт, как же на самом деле жарко! Джо вскочила, уронив с тумбы противозачаточные таблетки Бобо. Джо поселили с двумя другими девочками ее возраста, и она была просто шокирована тем, что оказалась единственной девственницей. Ясно, она и не думала признаваться. Скорей умерла бы. Невероятно, но ее молчание показалось соседкам таинственным, и Джо нравилось быть в образе этакой неуловимой и загадочной личности. День ото дня входить в этот образ становилось все легче, почти так же легко, как набрасывать на себя любимую набивную кофточку.
На подушке у Риты валялась целая пачка уже захватанных писем. Все они были от Тома. Рита собиралась за него замуж, когда исполнится восемнадцать. Ей было наплевать, что он только механик и родители считают его неровней Рите. Как-то она зачитывала вслух некоторые наиболее страстные выдержки. Джо казалось, что в этом есть какое-то предательство. Признания были совершенно банальны, но она охала и ахала над ними вместе со всеми. Иногда, правда, Джо могла и промолчать – так было более интригующе.
Джо выглянула в коридор – никого. Можно спокойно пробежать в обшарпанную душевую в лифчике и трусах. Надо обязательно освежиться перед тем, как писать дальше.
Душ был как восхитительно долгожданный глоток воды, и Джо уже стояла под ним гораздо дольше, чем предписывала надпись «Просьба включать воду только 5 минут». Мысль о том, что нужно возвращаться в душную комнату, была невыносима. Она подставила веснушчатое лицо под струю воды, представляя, что это тропический остров и она, обнаженная, стоит под водопадом, а в это время с вершины холма на нее смотрит… смотрит… В дверь настойчиво постучали. «Дорогая, ты собираешься выходить?» Это был Брэд Паркер из Техаса, главный покоритель женских сердец всего лагеря.
– Уже выхожу, выхожу.
Джо так рванулась, что ударилась ногой о ванну, но это было уже неважно. Краска снова ударила ей в лицо, пока она пыталась соорудить некое подобие сари из короткого узкого полотенца.
– Иду, – пропела Джо с бьющимся сердцем. Она открыла дверь и хотела проскользнуть мимо как можно быстрее, но он загородил ей путь всем своим двухметровым ростом.
– А ты ничего, Джо.
Не может быть, что он и вправду сказал это.
– Ничего?
– Да, крошка… А здесь… здесь ты уже совсем не крошка. – Брэд положил свои большие загорелые ладони ей на грудь.
Что бы она сделала потом, Джо не знала, потому что в это время с лестницы послышался звук шагов. Брэд элегантно нырнул в душевую, бросив Джо быстрое «увидимся», и закрыл за собой дверь, оставив девочку в полнейшем замешательстве.
А может, это все игра воображения?
В комнате было так же жарко, но Джо уже не замечала этого. Руки Брэда Паркера у нее на груди! Это самое эротическое впечатление ее жизни. Что за лето! Что за летний лагерь!
Может, в ней просыпается красота сестры? Нет, шансов никаких, а все же почему именно этим летом с ней происходит то, чего не случалось никогда? Ока приучила себя ничего не ожидать от летних лагерей и, конечно, вовсе не обращала внимания на рекламные брошюры, обещавшие идиллию – днем небо ясное и безоблачное, ночью – усыпанное звездами.
Перед этим Джо пришлось пару дней понервничать. Она подслушала, как родители обсуждали возможность отправить ее во Францию, в Прованс, в замок шестнадцатого века – «ребенку нужно развиваться». Обсуждением, правда, это вряд ли можно было назвать. Они спорили, а еще точнее – ругались. Такие сцены повторялись каждое лето: мама старается дать ей все, чего у нее самой не было, а отец зло насмехается.
– Если ты хочешь ее развивать – на здоровье, но не за мои трудовые деньги, – захлебывался отец. – Отправь-ка ее в пустыню, в какую-нибудь Богом забытую деревню. Там она, во-первых, похудеет килограммов на пять, а во-вторых, создаст себе тот самый неповторимый имидж, о котором ты все время твердишь. – Тон становился все язвительней. – А что, Тери, давай! Приведи ее в форму, тогда какой-нибудь парень, может, и заплатит за ее образование. – Перебранка так и продолжалась, пока Джо, их семейный миротворец, не пришла на помощь. С интересом, похожим на естественный, она заговорила об одном объявлении в «Сан-Диего».
– В лагере «Синяя птица» – это лагерь для школьников – можно подоить корову, поучиться на стеклодува… вязать шали, еще есть курсы домохозяйки. Там дети публикуют свои стихи и прозу, выращивают цуккини… плавают в подземном туннеле… там можно тренироваться на черный пояс… фехтовать на рапирах… запечь щуку, как мама раньше пекла. – Это была уже шутка. Мама в жизни не запекала щуку, но что действительно запало Джо в голову, так это насчет стихов и прозы. Такого в других объявлениях не встречалось. И неважно, как представляли ее будущее родители, постоянно сравнивавшие Джо с Алексой; им приходилось признать, что Джо обязательно будет писать – писала она с тех пор, как научилась держать в руке карандаш. И отцу, и матери всегда хотелось избавиться от Джо на летние каникулы. Она знала это, а они даже не пытались это скрывать.
Маму ждет работа в Мексике, а папа… папа всегда найдет причину срочно уехать по важному делу. Они никогда не волновались о том, куда пристроить Алексу, хоть та и была на десять месяцев младше. У Алексы всегда были планы, и всегда грандиозные. В них фигурировали личности вроде Барбары Уиттен – подруги, какую сами родители были бы непрочь иметь. В любое время суток Барбара могла прислать за Алексой машину с шофером – а один раз, на Рождество, даже билет на самолет – перенести Алексу в другой мир. Неудивительно, что все вокруг готовы были прыгнуть через голову, чтобы занять место в расписании Алексы (словечко «расписание» теперь стало у сестры любимым). Алекса, ее абсолютно сногсшибательная сестра, оправдывала каждый цент, вложенный в нее. И Джо не жалела для сестры ничего, ей только хотелось, чтобы родители освободили ее саму от унизительного контроля. Она ведь так старалась доказать им, что тоже может быть независимой.
Почему-то Джо создавала родителям неудобства. Почему – она не знала, но именно ее надо было чем-то занимать в летнее время. Абсурд. Ведь это Алекса всегда царапала машину на повороте к гаражу. Это Алекса однажды в выходной не выключила плиту и чуть не сожгла весь дом. Это она вбежала в дом через стеклянную дверь, в результате чего на ее красивой голове пришлось сделать пять швов. Джо присматривала за Алексой с тех пор, как помнила себя. Может, поэтому родители никогда и не беспокоились за Алексу.
– Мама, почитай это объявление. Я была бы так рада съездить туда. Кажется, там на самом деле здорово. Я лучше поеду в лагерь и получу там то, о чем написано черным по белому, чем учить французский… И вообще, я не хочу уезжать так далеко от дома. Может, Майк Таннер еще позвонит насчет работы на лето в «Юнион Трибьюн». – По правде говоря, она и не ожидала такого подарка судьбы. Вот уже несколько месяцев она печатала Майку его рассказы, чтоб немного подзаработать. Но в своей газете Майк не был шишкой, способной потянуть за нужные нити, а, как она узнала от Алексы, нужно всегда тянуть за эти самые нити, если хочешь куда-нибудь пробиться. И все же она упрямо продолжала надеяться. – «Синяя птица» не так далеко. Мам, мне очень хочется туда.
Ясно, что отец не упустил возможности сделать еще пару гадких замечаний насчет лагерей для тех, кто хочет похудеть, но на самом деле обижать дочь он не хотел. Ее вес прыгал то вверх, то вниз. Джо была полноватой, но толстой ее никто бы не назвал – хотя все же такой шикарной фигуры, как у мамы и у Алексы, ей точно не видать.
Смешно, но, чем больше Джо изображала интерес к «Синей птице», чтобы разрядить обстановку, тем больше ей и в самом деле хотелось туда. Она забыла о разочарованиях прошлых лет, о том, что всегда оказывалась одиночкой, «другой». Она часто оставалась наедине с книгой, в то время как другие девчонки, гораздо менее интересные, через день уже сходились с кем-нибудь и уже шептались и сплетничали о чужих страшных тайнах.
Этим летом то же происходило и с ней – и даже больше. Брэд. Джо взглянула в зеркало. У нее действительно была большая высокая грудь. С талией тоже повезло, Бобо даже посоветовала носить пояса потолще, чтобы подчеркнуть женственные линии тела.
Солнце садилось за гору. Это ее любимое время дня, когда последние лучи загораются в красных цветах каучукового дерева, как фейерверк, и теплый ветер из пустыни Мохавэ колышет пальмовые листья. Вдалеке на горной дорожке Джо заметила Бобо и Риту, они шли под ручку и о чем-то возбужденно шептались. Еще недавно подобная картина была бы невыносимо горькой от острого чувства одиночества и тоски. Теперь Джо улыбнулась, с любовью глядя на подруг. Похоже, компания была готова воссоединиться. Можно будет рассказать им немного, совсем чуть-чуть, о рандеву с Брэдом, но всего говорить не надо. Наконец Джо начинала взрослеть.
Лицо было стеклянное, из очень тонкого стекла. Такое делали когда-то в Венеции. Она никогда там не была, но как-то раз они с Альфом пили шампанское из «венецианских флейт» – так он их называл. Стенки бокалов были так тонки, что, поднося их к губам, Тери боялась откусить кусочек.
Альф был человек искушенный. Для каждого случая он знал нужное слово, нужный напиток и всякие другие штучки. Он был жесток, но такие люди всегда бывают жестоки. Как ни старалась Тери, все эти продюсеры, режиссеры и менеджеры каким-то образом угадывали ее прошлое – жизнь в маленьком провинциальном городке. Становиться светской дамой приходилось по фильмам – как глухому ребенку учиться читать по губам.
Тери поворачивала лицо медленно, очень медленно. Так забавно, она понимала, что иначе можно что-нибудь повредить. Через узкие щелочки в пленке Тери увидела, что в комнате снова начало темнеть. Она подняла запястье на уровень глаз: десять минут девятого. Значит, уже вечер. Она совсем потеряла счет времени. Самое приятное – лицо больше не саднит. Кислотная маска, кислота – это слово несколько дней нагоняло на нее страх после первого разговора с Магдой. Тери уже представляла себя Жанной Д'Арк в пламени костра, но вместо жжения лицо под пленкой казалось прохладным и гладким, как ее и предупреждали.
Господи, Тери, на кого ты сейчас похожа! Она подавила нервный смешок – в комнате мог быть кто-нибудь еще. Джо сказала бы, что мама – нечто вроде оперного призрака. Никогда не упустит случая блеснуть эрудицией, маленькое чудовище. Алекса, скорее, ввернула бы что-нибудь саркастическое вроде: «Ну и кто был сегодня твоей жертвой на шоссе?» А Бен… На глаза навернулись слезы. Чтоб ему провалиться! И всем мужчинам. Тери еле сдержалась, чтобы не заплакать от обиды. Бог знает, как прореагируют слезы с кислотной маской, тем более горькие слезы по неверному мужу.
Вот уж она покажет ему, когда выберется отсюда. Покажет, что она и сейчас шикарная женщина! Алекса считала отца виноватым в том, что мама не стала супермоделью. Ох уж эта Алекса с ее репликами в сторону! И Бен ни разу не возразил ей. Если бы Джо позволила себе что-нибудь подобное, дом разлетелся бы на мелкие частицы. Милая Джо. Все могло быть по-другому, если бы она родилась мальчиком, которого Тери так глупо пообещала Бену. Он до сих пор иногда обвинял жену в том, что она обманом женила его на себе. Обманом! Смешно!
Замуж Тери выходила в бледно-голубом, на седьмом месяце беременности. Ей казался смешным этот пузырик, вздувшийся на животе. Кто-то еще пошутил, что она просто проглотила оливку. «Это Джо, мой сын», – говорил тогда с гордостью Бен, обнимая жену за помолодевшую талию. Преданный, любящий Бен. Она была так молода, так невинна и доверчива. Леди Удача никогда еще не поворачивалась к ней спиной, и даже в голову не приходило, что может родиться девочка. Девочки были редкостью и в ее семье, и в семье Бена. А потом, кто мог подумать, что он так отреагирует? Это он заставил записать малышку под мужским именем – не Джозефина, а именно Джо. Тери все равно до сих пор полным именем дочки считала Джозефина. Слезы снова подступили к горлу.
Тери беспокойно зашевелилась. Теперь ее мысли унеслись далеко, на стоянку трейлеров в Эль-Кахоне. Мухи, жара, детский плач и – о ужас – новое открытие: они с Беном не приняли мер предосторожности, и вот она снова беременна. Тери всхлипнула. Так сильно захотелось скинуть с себя все и снова стать гладкой, розовой и сияющей, как в шестидесятые – ее лучшие годы.
– Тери, вам плохо? – Значит, позвали доктора. – Выпейте, пожалуйста.
Она послушно кивнула и зажала в руках соломинку.
– Вам больно? Если да, скажите, мне важно это знать. Мы же просили вас позвонить, если будет больно.
Тери снова затрясла головой, стараясь одновременно не сместить пленку и убедить доктора, что боли нет. Доктор был сама любезность, будто Тери – важная персона, которой надо обязательно объяснить, чего ожидать и чего не ожидать.
– Я вижу, вы следите за кожей, но одну важную вещь упустили – солнце. В Калифорнии это большая проблема, солнце здесь всегда замечательное. Но вам больше никогда нельзя попадать под его лучи. Никогда-никогда не загорать. Вы осознаете это? Солнце – вот причина морщин, которые вас так огорчают. Вся моя работа, все мои исследования будут бесполезны, если с этого момента вы не станете укрываться от солнца. Обещайте мне это, чтобы можно было увидеть ваши фотографии везде, куда ни придешь.
Это было лучше, чем шампанское из флейт, лучше всех транквилизаторов на свете. Такие беседы всегда вдохновляли ее. Например, когда Альф предсказывал ей успех. Или подмигивал парень из «Клейрол» – перед тем как объявить, что у нее есть работа.
Она сжала руку врача и проскрипела сквозь пленку:
– Я обещаю. Спасибо вам, доктор.
Палец доктора коснулся ее губ.
– Не шевелите сейчас губами. Завтра – да, но не сейчас. Завтра в полдень мы снимем пленку и обработаем кожу специальной пудрой на антибиотиках. Тоже моя разработка. На следующий день – последний этап. Мы используем чудесную новую мазь для размягчения корки, образовавшейся из старой кожи, чтоб легче было ее удалить. А потом… – Последовала пауза. Как детская игра, которую знаешь, любишь и в которой помнишь следующие слова. Да, вот и они: – Вы сможете посмотреть на свою чудесную новую кожу, розовую, она будет светиться здоровьем и ослепительной молодостью.
Беспокойство сняло как рукой. Голос доктора гипнотизировал, и, хотя она проспала столько, сколько не спала за всю свою жизнь, глаза начали слипаться.
Вокруг кинотеатра выстроилась очередь длиной в километр. Увидев, как Барб самодовольно сложила губки, Алекса поняла, что подруге до этого нет никакого дела. Как обычно, у нее был план. Это было замечательным свойством ее характера. Конечно, не последнюю роль играли отцовские деньги, но иметь четкий план, как их потратить, не менее важно. Открытый «шевроле» с визгом затормозил за поворотом Стейт-стрит. Барб обернулась назад к Багси и Дэйву и, махнув рукой в сторону огромных плакатов с Джоном Траволтой, распорядилась:
– Мальчики, вы вставайте в очередь, а мы с Алексой часам к девяти заедем вас сменить. Потом возьмете машину, припаркуетесь в Чепела и захватите нас, когда «Лихорадка» закончится. Хорошо? Тогда вперед.
«Вот тупицы», – подумала Алекса, глядя, как двое долговязых выпрыгивают из машины, криво улыбаясь в ее сторону. У Барб было еще одно качество, за которое Алекса любила подругу. Она относилась к ребятам как к обслуге, и – что самое удивительное – они на это западали. «Особенно в твоем присутствии, – сардонически замечала она Алексе. – Мечтают трахнуться с тобой, точно говорю. А что ты еще хотела с такой фигурой, везучая ты дрянь!»
Утро они провели, раскачиваясь в гамаке у бассейна и болтая о сексе. Точнее, болтала Барб. Это была ее любимая тема после еды и диеты. Алексу тошнило от таких разговоров, но она мирилась – по большому счету с Барб все равно здорово. Так считали многие. Отец Барбары, Пол Уиттен, был большой шишкой в одной компании. Называлась она «Американский газ», или «Нефть», или «Американский воздух» – в общем, что-то жизненно важное для всей Америки. Дом большого босса соответствовал его положению – начиная от длинной извилистой подъездной аллеи, обсаженной пальмами, и кончая изящным внутренним двориком в великолепном особняке из белого камня. Как лениво сообщила Алексе его хозяйка, он был смоделирован по типу одного андалузского дома по просьбе ее последней мачехи (знать бы еще, где находится Андалузия…). Алекса часто думала, что, будь Джо подругой Барб, через сутки она знала бы всю историю местности, включая времена, когда Санта-Барбара еще принадлежала Испании. Алекса чихала на прошлое. Она блаженствовала в настоящем – в невероятной роскоши своей кровати, темно-коричневых полотенцах, таких толстых, что, казалось, ты заворачиваешься в мамину бобровую шубу.
Днем Алекса с досадой думала о том, что Барб, должно быть, совсем спятила, назначив встречу с Багси и Дэйвом. С этими ребятами они познакомились в Палм-парке, когда катались на роликах. Теперь ясно, что и из них можно извлечь определенную пользу – поставить в очередь на два бесконечных часа и быть спокойными насчет билетов на последний сеанс «Субботней лихорадки».
– А все-таки, откуда у тебя такая фигура? – сощурилась Барби, свесившись с гамака. В голосе слышались нотки раздражения, обычно находившего на нее при виде подруги в бикини.
– От отца, наверное, – не задумываясь ответила Алекса. Барб затряслась от смеха, но Алекса и бровью не повела. Она умела скрывать любые эмоции, и злость в том числе.
Лишь совсем недавно до Алексы начало доходить, что рост под метр восемьдесят – еще не причина для немедленного самоубийства. Пока Барб вещала о травке и мужских достоинствах, Алекса полностью погрузилась в свои мысли. Рост, глаза цвета моря и, наверное, большой чувственный рот, как у Карли Саймонс, достались ей от отца. Но бледно-золотистая кожа и гармонирующие с ней длинные волосы такого же цвета – точно от матери.
Барб газанула, заставив волосы Алексы взвиться назад, как метеор. И что за работа предстоит матери в Мексике? Точно, что ничего стоящего. Ясно, что не «Вог», не «Вью» и не «Базар». Как модель, ее мать была уже на пути из большого бизнеса, Алекса понимала это. В тридцать четыре, или тридцать пять, или сколько ей там на самом деле Тери уже утратила ту неповторимую внешность. Когда-то эта внешность вызывала у Алексы жгучую зависть. Теперь они поменялись ролями.
Не нужно было лишнее отцовское подтверждение того, что Алекса знала и так: для Тери было бы неплохо, если бы Алекса совсем не появлялась на свет. Притворяться сестрой было поздно. «Пора тебе исчезнуть, малышка, – частенько говорил отец, – ты стала слишком заметной. Маме не дает покоя ушедшая молодость». Как плохо, что мужчины с годами хорошеют – им идут и морщины, и седые виски. В то время, как отец становился все интереснее и был обласкан вниманием маминых, а теперь и ее, подруг, мама только накладывала больше румян и все туже и туже затягивала волосы назад этой глупой лентой, будто бы натягивающей кожу. Это просто ужасно. Алекса вздохнула и закрыла глаза.
Барб только что удачно преодолела поворот на Монтасито. Только когда Барб вела машину, Алекса имела время спокойно подумать – к счастью, Барби не любила болтать за рулем. Сейчас она наслаждалась новым красным «шевроле».
Кто бы знал, какую истерику закатила мама, когда Альф Виктор предложил ей, Алексе, попробовать себя на съемках. «Она слишком молода. Ты не имеешь права!» – все шумела она, не в силах остановиться. Алексе нравился Альф Виктор. Он всегда обращался с ней как со взрослой. Она с благодарностью вспоминала день, когда Альф разрешил ей остаться у себя на съемках. Мама ничего не знала об этом – и не узнает. Как же противно было видеть еще одну стареющую женщину, кривляющуюся перед камерой. И кому подойдет эта работа? Алекса никогда не верила, что этим кто-то зарабатывает большие деньги. Понятно, что время от времени маме везло на контракты, означавшие пару новых шмоток, а иногда и новую машину. Однако сидение без денег в промежутках между съемками все-таки доказывало полную абсурдность такой жизни. Наверно, все было бы по-другому, если бы «глава семьи» иногда выполнял свои «обязанности»… При мысли об отце Алекса поморщилась.
Видно, ей и вправду повезло с фигурой, но, если нет мозгов, ничего в жизни не добьешься. «Осенью еду в Сан-Диего, – думала Алекса, – поступаю на курсы менеджмента, а потом – в Нью-Йорк, подальше от пляжных бездельников, от Багси, Дэйвов и Бенов». С ее головой и фигурой она найдет себе главного газо-нефтяного босса и никогда не будет жить в долг.
Барби направлялась в загородный клуб: она имела виды на одного парнишу, который работал на въезде в парковку. Место тоскливое, но было забавно наблюдать за старичками, сморщенными, как чернослив, бросавшими на нее взгляды тайком от жен. Бедняги, приходится стараться изо всех сил, изображая жизнерадостное веселье за стаканчиком мартини. В общем, тюрьма без решеток.
Однажды Алекса прочитала об английском короле, который отказался от трона, чтобы жениться на любимой женщине: она была разведена. На фотографии та показалась девочке плоскогрудой и старомодной дамочкой. Прошло несколько лет, и что же? Исчерпав все темы для разговора, на приемах супруги по очереди декламировали друг другу алфавит с неизменной счастливой улыбкой. Вот они, узы брака! Почему столько подруг мечтают запутаться в этих узах, было за пределами ее понимания.
Вместо любимого на посту был какой-то краснорожий парень. Барб с оскорбленным видом сверкнула на него глазами. Хотим ли мы проехать на территорию? Глупый вопрос. Барб с силой хлопнула дверью перед носом у обалдевшего парня и рванула вперед.
Как же скучно бывает с Барб. Сейчас они направятся в кафе, где та объестся мороженым и начнет стонать о тяжелой жизни в «санатории». В домике у бассейна в поместье Уиттенов висела старая рекламка, гласившая, что Санта-Барбару всегда называли «санаторием Тихого океана, где отдыхающие могут насладиться покоем под шум прибоя и легкий океанский бриз и есть все для восстановления здоровья…»
– Если бы еще вспомнить, сколько здесь выкурено травки, – ухмыльнулась Алекса, прочитав последнюю строчку.
Барби просто сумасшедшая. В университетском городе, откуда и выпускники не горели желанием уезжать, жизнь кипела, как нигде. Сейчас город гудел от звуков дискотеки. А это музыка из «Субботней лихорадки». Пожалуй, с Джоном Траволтой и она была бы не прочь встретиться. Перед ним можно и покрасоваться телом, и забыть о своей неприступности – хотя бы на пару часов. По дороге в кафе Алекса невольно шагала в такт музыке, чувствуя на себе взгляды. Она понемногу привыкала к ним, и это нравилось ей все больше и больше.
Тери была больна, очень больна, она знала это. Это случилось ночью. Она почувствовала, что не может дышать и то и дело ее бросает в пот. То ли во сне, то ли наяву она слышала приглушенный разговор. Неясные очертания лиц то приближались, то отдалялись, как в разных призмах бинокля.
Как нечестно, злилась Тери: теперь, когда она вот-вот обретет новое лицо, подводит дурацкое тело. Но она была так слаба, что не было сил дать выход ярости.
Пленку сняли еще вчера, а она так ни разу и не пожаловалась, не заныла, хотя звук разрывающейся кожи, самый ужасный на свете, еще стоял у нее в ушах. Тери все стерпела и даже бормотала Энн слова благодарности, пока та накладывала особую пудру на то место, которое должно было быть лицом.
Жутко хотелось почистить зубы, но глупый рот не желал открываться. И где он вообще? Она дотронулась до себя неуверенно, как до чужого человека. Нормальный рот, мягкий, только вокруг грубая толстая корка, из-за которой он мог лишь чуть-чуть приоткрыться.
Посмотреться в зеркало можно было только на следующий день, когда корка естественно сойдет. «Так же легко, как из формы готовый пирог», – сказали ей. Слова, слова, слова… Тери становилось так плохо, что было уже почти все равно, как она выглядит. Температура и давление стали важнее губной помады. Тело то сотрясал дикий озноб, то оно нестерпимо горело. В довершение ужасной несправедливости, то место, где когда-то было лицо, вдруг будто превратилось в огромный больной зуб, в котором от невыносимой боли бешено пульсировала кровь.
А это что, сон? Неужели это Магда стоит у ее постели? Неужели это ее глаза – полные страдания, сопереживания, которое бывает только у иностранцев, – взгляд Ингрид Бергман в «Касабланке»? Даже задавленная несчастьем, Тери не могла не засмотреться на такие фотогеничные славянские скулы Магды. Сейчас на свету они блестели, будто от слез. Но почему она здесь? Они об этом не договаривались. Встреча была назначена в отеле «Беверли Хиллз». Встреча будет особенной, как празднование Дня Независимости или Рождества, и от нее, Тери Шепард, никто не сможет оторвать взгляд, как когда-то в баре «У Джерри».
– Магда, это ты?
Ответа не было. Тери уже ничего не понимала. Она совсем запуталась, голова кружилась от всего, что происходило внутри и снаружи, от жгучей, пронзительной боли. Весь день больная улавливала обрывки разговоров. Энн, сиделка, говорила жестко и с тем сарказмом, в котором Тери узнавала себя:
– Вот подлая штука! Я же твердила, что фенол может проникнуть в кровь. Знали же, что она училась заочно. Русский диплом, черт бы его побрал. Если тромб увеличится…
Если речь и шла о Тери, у нее не было сил даже испугаться. Она не шевелилась, сосредоточившись на том, чтобы ровно дышать, и боролась с колотившей ее дрожью. Тело холодело все больше, только лицо горело под слоем пудры и коросты.
– Снимите с меня корку! – выкрикнула Тери. Она знала, что закричала, но голос оказался так слаб, что она еле услыхала себя. Потом ей что-то вкололи, и быстро стало очень хорошо, до эйфории – она вскарабкалась на вулкан и потушила огонь…
В четыре двадцать пять в палату вошли доктор, Энн и еще одна сестра в белом халате. Тери все еще обливалась потом, но твердо знала, что все будет хорошо. Это были слова доктора, да и в любом случае, Тери сама так решила, хоть и сжимала кулаки, как боксер перед боем. Ее коляску подкатили к окну, в котором ничего не отражалось. Тери и не хотела увидеть себя в их присутствии. Она подождет, пока ее оставят одну и она сможет не смущаясь упиваться своей обновленной красотой. Еще несколько минут ожидания за кулисами – и она выйдет на сцену, чтобы стать звездой.
Слой засохшей кожи снимали специальным кремом, он тоже был частью волшебной формулы. Голову закрепили на кресле, шея не двигалась. Над ней склонилось напряженное лицо доктора. Тери зажмурилась изо вех сил, но тут же открыла глаза: вскрикнула сестра Энн. На лице сиделки застыл ужас. От страха бросило в жар. На глазах доктора были слезы – слезы?! Доктору пришлось глубоко вздохнуть, прежде чем заговорить своим вкрадчивым голосом:
– Боюсь, придется еще подождать. Надо кое-что подкорректировать. Возможно, придется для этого отправиться в нашу реабилитационную клинику в Мексике. Мы все организуем. На лице остались струпья, куски мертвой кожи, которые нужно будет удалить.
– Струпья… что это… струпья… в Мексику? Но у меня нет времени… – Голос был скрипучий, и звуки Тери выдавливала из себя с трудом. Губы отвыкли двигаться, улыбаться.
– Вам надо отдохнуть. – Глаза доктора смотрели не на Тери, а со злостью впились в Энн. Та тоже отвернулась, но ужас все еще светился у нее в глазах. Что происходит? Ей снова что-то вводили, и, не успев отбросить шприц, Тери опять потонула в тумане, растворившем в себе звуки и очертания.
Свет не выключили. Тери внезапно пришла в себя, обвела глазами палату: никого. Она с трудом села, шея еще была скована, и в сторону приходилось поворачиваться всем телом. Теперь только одно занимало Тери. Она должна увидеть себя, узнать сейчас, Сию минуту, что это понадобилось корректировать, из-за чего нужно ехать в Мексику? Она сползла с кровати, слабость была ужасной, будто вместе с кожей у нее отняли и остатки сил.
Мертвая больничная тишина страшила, но ничто не могло ее удержать. Сумочки в ящике уже не было, и в соседней палате зеркало тоже не висело. Она вспомнила, что по приезде заметила ванную комнату в конце коридора. Хватило бы сил добраться…
Спотыкаясь, иногда полуползком, Тери поплелась вдоль стены. Жар не спадал, но она сжала Зубы и не останавливалась.
Сначала показалось, что дверь в ванную заперта, но это она дергала ручку в другую сторону. Тери зажгла свет и бросилась к зеркалу, забыв закрыть за собой дверь. Перед зеркалом она зажмурилась, а потом, вздохнув глубже, медленно открыла глаза…
На нее вытаращилось чудовище… монстр, месиво из кроваво-красных и белых рубцов и наростов. Там, где были нос, подбородок, скулы, кожа превратилась в страшные складки, похожие на куски ссохшегося мяса. Только глаза, глубокие темно-карие глаза, говорили о том, что это ужасное существо как-то связано с Терезой Миллисент Шепвелл, Тери Шепард. Только эти глаза – смотрящие из век, словно вывернутых наружу.
Чудовище, которое лишь пару дней назад было Тери Шепард – женой, матерью и профессиональной моделью, – услышало шаги за спиной.
– Вам помочь? – Тери обернулась и увидела сиделку. Та схватилась за горло и, изменившись в лице, отпрянула назад, не веря своим глазам. Тери шагнула вперед и тут же ничком рухнула к ее ногам.