– Метр восемьдесят пять, с прекрасными длинными руками, длинными ногами, тонкими, как лазерный луч, копна блестящих волос и лицо как чистый холст – чтоб можно было рисовать что угодно…

Алекса закинула голову назад и залилась смехом, пока по щекам не потекли слезы. У Марка получилось в точности, как у Блэр Бенсон – слова выстреливали, как пули из ружья, и та же командирская поза.

– Не верю… – заходилась она от хохота, – что ты ее спросил с серьезным лицом.

– Да. – Марк наклонился налить им еще шампанского: половина выплеснулась, когда яхта качнулась на большой волне от полицейского катера. – Я попросил назвать составляющие модели «Вью», и вот как она ответила. Если убрать слово «чистый», ты просто родилась для этой роли. – Он снова наклонился и поправил ей волосы, растрепанные ветром.

«Стоп. Остановись. Не влюбляйся, – говорила себе Алекса. – Ты обещала себе, что никогда этого не допустишь». И все же она не могла не протянуть ему рук. Он обнял ее, и они уселись на синий бархатный диван в форме полукруга на корме – вот что уж никак не назовешь моряцкой койкой.

«Перед тобой «Ночная звезда», длина двадцать один метр. Это яхта Бена, вместе были на флоте», – между прочим, сказал Марк, когда они всходили на сверкающее белизной судно, отражавшееся в водах Гудзона.

Бен. И зачем его родители так назвали? Как ей противно это имя. Алекса вспомнила звонок Джо из Сан-Диего. Свалить с Ист-Мишн и не сказать дочкам ни слова! И где он держит их вещи? Невероятно, он даже не сообщил свой новый адрес. Хорошо, что удалось справиться с собой, не выказать захлестнувшую злобу – ради блага Джо, только ради нее.

Слава Богу, это был единственный момент из прошлого, ворвавшийся в настоящее, а оно просто прекрасно. Яхта мечты, экипаж такой умелый и воспитанный – к тому времени, как они отплыли, Алекса забыла об их существовании. Их несло на юг, и думала она только о Марке, о новой уверенности, которую заметила в нем. Он брал все в свои руки, создавая ощущение абсолютной надежности, и от этого Алекса еще больше тянулась к нему.

– Хочешь поплыть вокруг света? – прошептал он ей в волосы. Вокруг света.

Прошло лишь несколько дней, и это предлагает ей еще один человек. Но он так не похож на Форгу – никакого гипнотизма, странной завороженности и подчинения против воли. В руках Марка ей спокойно, безопасно.

– Да, – мечтательно сказала она, – Да. Давай поплывем под большими белыми парусами.

– Однажды так и будет, Лекс – когда ты устанешь от жизни у всех на виду.

Яхта удалялась от небоскребов Манхэттена, и Алекса поймала себя на мысли, что она скрывается от них, а они тащат ее назад, в искусственный мир, который она презирает. В мир, где ценятся только деньги и власть, где ценности измеряются длиной скандальных колонок. Она не хочет возвращаться. Она уже чувствует запах океана – пьянящий, сладкий запах свободы, тот же, что в Мендосино.

– Мы выйдем в океан?

– Мы в заливе Лоуэр, но там… – Марк снял руку с ее талии и махнул в темноту. – Атлантический океан. Три тысячи миль Атлантики – и мы в Европе. Ставим паруса?

Конечно, это сказка. Они рассказывали друг другу сказку. Ветер хлестал в лицо, Марк и Алекса смотрели в океан, и волны бились о корму.

Как странно – они так близко друг к другу, и в первый раз она сама хочет быть еще ближе. Она, которая всегда убегала от чувственного, сексуального. А Марк наоборот старается увести их в детство, в волшебное звездное путешествие. Яхта медленно двигалась по Манхэттенской гавани на юго-запад. Он показал ей остров Стэйтен так, будто они путешественники и сейчас первыми его откроют. Он говорил так, как Робинзон Крузо рассказывал бы ей свои истории – о заливах в Рокуэй, белых цаплях с Кони Айленд, ловле крабов и жизни под открытым небом в бухте Ямайка.

– Ты прямо поэт, – робко сказала она.

Она не знала его и так отчаянно хотела узнать. Теперь Алекса не сомневалась в этом. А если Марк – поэт, значит, и его мать приложила к этому руку. Странно было осознавать, что в первый раз ей есть за что поблагодарить Мадам Дэви.

Марк встал и подал ей руку. «Ночная звезда» меняла курс, теперь они плыли на север. Он провел ее в главную каюту, по бокам которой протянулись длинные ряды книг.

– Вот поэт. – Он достал с полки книгу, названия которой ему, похоже, не нужно было читать. Алекса подумала, что Марк знает эти полки, как женщина свою косметичку. – «Перед нами предстал прибрежный город манхэттов в окружении пристаней и верфей, как Индийские острова, опоясанные коралловыми рифами. Здесь бурлит торговля, все улицы и справа, и слева ведут к воде. Главный центр – Бэттери, где благородный мол омывают волны и веет прохладой океанский бриз…» – Он захлопнул книгу и вернулся к Алексе, застывшей с широко распахнутыми глазами. – Герман Мелвилл. Так сто лет назад он видел Бэттери-парк…

Марк помог Алексе спуститься в крошечный салон, освещенный мягким светом серебряных ламп.

– Бедный поэт из Теннесси неожиданно получил две пригоршни серебра и решил потратить их не на пальто, в котором так нуждался, а на путешествие в Рокуэй-Бич. – Марк усадил гостью за стол под дамасской скатертью, накрытый на двоих.

Худенький матрос, совсем еще мальчик, подавал им на стол.

– Тим, это Алекса Шепвелл. – По благоговейному лицу Тима Алекса поняла, что Тиму известно, кто она такая. – Тим ходит на руках так же, как На ногах, да, Тим? – Матросик кивнул и вышел. – Он ставит паруса быстрей кого угодно.

Тим и обслуживал ловко – восхитительный черепаховый суп, омары в соусе, который Марк назвал «секретным оружием Тима», и гренки с сыром, посыпанные свежайшим сельдереем. Они говорили и говорили… Она – о Мендосино, о любви к океану, он – о поэтах, старых и новых, закатах и восходах и любимых плаваниях с Беном «… от мыса Мэй в Монтаук… от Нью-Йорка на Бермуды… в Сидней, в Австралию, где люди рождаются наполовину в воде, наполовину на суше…»

Она пыталась разговорить Марка о работе, но он откровенно избегал этой темы.

– За несколькими исключениями, люди меня интересуют от шеи и выше. – Он делал вид, что шутит, но Алекса видела, что это не так. Он наклонился через стол и повернул ее подбородок к свету. – Ты одно из исключений.

– Я рада.

Марк продолжал, словно она ничего не сказала.

– Я отоларинголог, – проговорил он почти по слогам, будто обращаясь к ребенку.

Она и вела себя как ребенок, чувствовала, что такой ему хочется сейчас ее видеть, и показала на уши, нос и горло.

– Правильно, – сказал он, – голова и шея – ухо, горло, нос. – Он помолчал и добавил со смехом: – Можно сказать, дорогая Лекс, мы в одном бизнесе. Как член Американской академии пластических хирургов лица, я имею дело с женщинами, которые верят в твою рекламу: Лицо Вечной Молодости – отныне и навсегда.

Слышал ли он, как она ахнула? Если и да, то не обратил внимания. Алекса вся сжалась, когда он упомянул о том, что пару раз делал подтяжки кожи лица, кожи у глаз, работы, связанные с ПМАС… Замечает ли он ее испуг? Снова всплывший страх подозрений… страх, что она в конце концов не сможет доверять ему. Или это ужасная ирония судьбы, или хуже – он, сын Мадам Дэви, тоже «омолаживатель»?

Тим принес шоколадный торт, а Марк продолжал говорить, время от времени втыкая ее ложку в кусок торта, вкус которого она не чувствовала.

– ПМАС – похоже на фильм про Джеймса Бонда, правда? Джек Оуслей, великий мастер пластической хирургии из Сан-Франциско, первым применил это… Поверхностно-мускульная апоневротическая система – работа с мускулами, а не с кожей. Это изменило навсегда искусство подтяжки лица… – Марк помолчал и добавил, уже самому себе: —… для тех, кто действительно умеет это делать. – Он приблизил к ней свое лицо. – Тебе это никогда не понадобится. Избегай солнца, и все. У тебя и так золотистая кожа. В тебе точно есть креольская кровь.

Они оба засмеялись, и напряжение прошло.

«Господи, он такой замечательный, – думала Алекса. – Пускай он останется таким. Неужели и эта мечта превратится в кошмар?»

Они пили «Шато д'Эдем», и вдруг Марк наклонился вперед, лицо посерьезнело, никаких больше историй и фантазий.

– Почему мы не в Марокко? Что тебе сказал Форга, что ты так легко передумала?

Алекса, которая никогда не краснела, почувствовала, что розовеет.

Запинаясь, она ответила:

– Я же говорила, обложка «Вью». Она очень важна для «Дэви»… компании твоей мамы… Моя новая роль, доля в «Дэви»…

– Забудь об этом. – Марк встал и отвернулся в сторону.

Он был зол, она видела это даже по его плечам. Такая резкая смена настроения, грубое возвращение в реальность. Слезы жгли ее глаза. Он жестом позвал ее за собой, на воздух. Вдалеке виднелся город мечты, вершин власти, на которые она взбиралась так легко и в то же время с таким тяжелым сердцем.

На воде было уже не так спокойно. Яхта шла навстречу ветру. На повороте к Ист-Ривер и мерцающим огням города Алекса споткнулась о табуретку и оказалась на полу. Марк не пошевелился помочь. Она схватилась за его ногу, обхватила его руками, зарылась лицом в его одежду, в первый раз в жизни понимая, что значит желать близости, раствориться в теле другого человека. Он не двинулся, пока не почувствовал сквозь брюки ее горячее дыхание.

В секунду он поднял ее высоко над собой, осыпая поцелуями ее шею, подбородок. Яхта ударилась о высокую волну, и оба упали на бархатные подушки. Он отбросил ее волосы в сторону, как золотую веревку, вглядываясь в нее с таким страстным обожанием, что хотелось закричать: «Я твоя, Марк. Я твоя. Не волнуйся. С этого момента я сделаю все, что ты скажешь», но она этого не сделала. Гнетущее сомнение, недоверие все еще оставалось, но все это уже не могло заставить ее отказаться от желания быть с Марком. Это она вложила его руку в глубокий вырез золотистого платья. Это она подвинулась ближе, когда он поднял юбку, чтобы почувствовать ее, каждый сантиметр ее тела, узнать, – с его докторскими знаниями она не сомневалась в этом – что она, невероятно, еще девственница, старомодная глупая девственница. Она, которую хлестал кнутом сексуальный извращенец, которую ласкали и которой никогда не владели, потому что она всегда сопротивлялась. А теперь, Боже, как ей хотелось этого теперь.

На его лице было выражение ярости, а рот чуть улыбался, и он делал все так, чтобы она захотела его еще больше, просовывая ее руку себе между ног, целуя ее до изнеможения. Золотистое платье, блеснув, полетело на палубу, подхваченное ветром. Он сильнее вдавил ее в диван. Господи, она не могла мечтать, что может быть так хорошо. «Еще, еще…»

– Да, моя девочка, ты получишь еще… и еще… пока не попросишь меня взять тебя в Марокко… будешь просить и просить…

Она не слышала, не слушала. Ветер и рев океана были для нее частью этого ошеломляющего открытия…

Спала ли она? Она не знала, но глаза были закрыты, и, когда открылись, она не могла бы сказать, где она. Она была одна, под мягким шерстяным одеялом. Яхта все еще двигалась по волнам, но теперь так медленно и ровно, словно снимают кино, и это не настоящая яхта, и Нью-Йорк только нарисован сзади, как фон. Платье все еще лежало рядом с ней. Она села, медленно, неуверенно, будто предстояло снова учиться ходить, жить после какой-то операции. Она натянула платье по пояс, когда подошел Марк. Он выглядел смущенным, как, наверное, и она сама.

– У тебя такая красивая грудь, можно я еще раз дотронусь?

Желание, чтобы все повторилось снова, вернулось с той силой, которую она подавляла всю свою жизнь.

Она хотела опять сбросить платье, но он остановил ее.

– Нет, не сейчас. Мы слишком близко от берега. Помнишь, Золушка, ты сказала, что должна возвращаться вовремя?

Он стоял рядом на коленях. Неужели она так сказала, когда они удирали с вечеринки Форги? Это был другой день, и она была другим человеком.

Взгляд Алексы упал на часы. Час пятнадцать. Новый день. Она не знала, какое это число, но помнила, что в студии надо быть через восемь-девять часов. Еще есть время понежиться в его руках, а потом идти в студию, идти куда угодно, впервые в жизни с новым выражением на лице, которое будет светиться от счастья, потому что она отдалась любимому мужчине.

Любимому? Она попыталась выбросить это слово из головы. Марк натянул на нее платье. «Застегнись, дорогая». Он встал и показал на берег.

– Вот отсюда мы раньше уходили в плавание. Скоро, любимая, мы будем в Бронксе… потом – Спайтен Дайвил, оттуда в Клойстерс и опять вернемся к реке Гудзон. И Лицо Вечной Молодости ступит на твердую землю… – Он опять говорил полунасмешливо-полунежно, но Алекса больше не желала слышать этот тон.

Она поднялась и стряхнула платье с плеч – без молнии это могло произойти и невольно.

– А спальни на яхте нет? Что, Бен всегда спит на открытом воздухе?

Он притянул ее к себе так сильно, что пуговицы на его рубашке больно вдавились ей в кожу.

– Ты разве не хочешь подчиняться комендантскому часу?

Алекса медленно покачала головой.

– Иди за мной вниз… в каюту хозяина. На яхтах не бывает спален.

Каюта была абсолютно белой. Алекса вздрогнула, вспомнив белизну комнаты в отеле «Фермонт». Почему плохие воспоминания врываются в счастье настоящего?

– Я сейчас, – сказал Марк, – дам указания капитану.

– Капитану? Ну конечно, должен быть капитан. Кто-то же должен вести «Ночную звезду» по ночи ее мечты.

Она легла на широкую белую кровать, покрытую тонкой тканью. Спален, может, и нет, но это, точно, кровать. Через иллюминатор Алекса видела огни города, но теперь они были справа, а не слева. «Ночная Звезда» снова развернулась. На минуту Алекса забеспокоилась. Вдруг Марк решил, что она решила сбежать на несколько дней? Решил везти ее на мыс Мэй, или на Бермуды, или…

Он вернулся в каюту. Впервые Алекса увидела черные волосы на его груди. Мужчина. Настоящий мужчина, желанный, желающий, неотразимый. Алексу уже затрясло в лихорадке, когда он просто посмотрел на нее сверху.

Он сел во вращающееся кресло, вделанное в пол, раскрыл руки и прошептал:

– Иди сюда.

Было так естественно опуститься в его объятия, обхватить ногами стул и сцепить их позади, двигаться вместе с ним, вверх и вниз, вверх и вниз, стонать от удовольствия, когда волна за волной оргазм взрывал изнутри тело, пока они снова не оказались на кровати – то он сверху, то она сверху, целовать друг друга, пока она взлетала к небесам.

Когда Алекса наконец заснула, она знала, что стала какой-то другой – одновременно и освобожденной, и пленницей. «Обреченная», – промелькнуло в мозгу последнее слово.

В семь часов Алекса, одетая в пару тимовских брюк и футболку «Ночная звезда» (и то и другое висело на ней мешком), и небритый Марк сели завтракать. В первый раз она не могла есть – теперь пришел аппетит другого рода.

– А что тебе известно о своей компании, где ты собираешься иметь долю? – В его голосе не было больше усмешки. Он был нежным, спокойным, но в то же время требующим ответа.

– Ты, наверное, лучше меня все о ней знаешь. – Алекса пыталась говорить искренне, но он тут же оборвал:

– Это не ответ.

– Хорошо-хорошо. Как ты знаешь, Форга вложил деньги в «Дэви», – она заколебалась, не понимая, почему у Марка такой сердитый вид, – из-за разработок, рецепта… как тебе угодно, который создала твоя мама. – Он не ответил, но она продолжала держать оборону: – Женщины без ума от всего этого. Ты меня поддразнивал насчет вечной молодости, но не думай, что они покупают одну баночку и больше не возвращаются. Они берут еще и еще, значит, это чего-то стоит. Как бы там ни было, женщины пытаются вернуть молодость со времен Клеопатры. Уж я-то хорошо это знаю.

Скрыть горечь в голосе не удалось. Эта горечь останется навсегда частью ее.

– Что значит «я-то хорошо знаю»?

Марк наколол на вилку кусок ветчины и протянул ей. Алекса не хотела есть, но все равно засунула его в рот. Это даст время подумать. Подозрительность снова победила в ней, рассказывать про смерть мамы и ее загадочные обстоятельства она не будет.

С почти непринужденным лицом Алекса ответила:

– Ну, ты знаешь, когда я ездила по стране, наобщалась с многими, все лелеют надежду снова похорошеть.

– Не надо мне лапшу вешать. Ты имела в виду что-то другое.

Алекса отставила тарелку и вытерла рот.

– Почему ты не рассказываешь про свою мать? Ты ведь не зовешь ее Мадам Дэви? Почему ты никогда не хочешь о ней говорить?

Выражение лица Марка не изменилось.

– Мы не были близки. – Он снова заговорил с сарказмом. – Как и ты, она была девушкой, нацеленной на карьеру – ее рецепты появились еще до меня… – Он помолчал и добавил: – И моего отца.

– Расскажи об отце. Он тоже был доктором? Марк покачал головой и посмотрел на часы, давая понять, что пора переходить на разговор о нем и его собственной жизни. Но Алекса настаивала:

– Марк, почему ты так… скрытничаешь… мне кажется, во всем?

Он засмеялся, но совсем не весело.

– Я не скрытничаю. Просто хочу оставить прошлое в покое – отрезать себя от него. – Увидев взволнованность Алексы, он сказал: – Мой отец был простой человек, порядочный, никакой не гений. Можно сказать, коммерсант, но, кажется, не по призванию. Имел баржи, торговал. Импорт, экспорт…

– Где?

Марк странно посмотрел на нее:

– К чему этот допрос? Я что, устраиваюсь на работу? – Он снова глянул на часы. – Скоро восемь. Как насчет вчерашнего комендантского часа?

– Мне наплевать.

Марк подошел и поцеловал ее долгим поцелуем. Оба снова задышали неровно, но он первым все прекратил.

– Я родился в Париже, но мой папа американец, и я сразу стал американцем. Что тогда делал отец? Я был слишком мал, чтоб запомнить, но в голове у него точно была уже схема, как сделать нас богатыми.

– А что твоя мать тогда делала? Она уже стала химиком? Не Мадам Дэви, а мисс как? Когда они с отцом познакомились, она была химиком мисс…

– Трудно произнести. Светлана Сергеева… да… – Марк опять посмотрел странно. В чем дело, Алекса не знала, но при слове «Светлана» она поняла, что чувствовала Джо в «Мортимерс», когда Барри назвал ей настоящее имя Мадам Дэви.

Они причаливали к доку, знакомому Алексе. Кафе «У воды». Сходить с «Ночной звезды», расставаться с Марком – все это приносило ей почти физическую боль. Она напряженно вглядывалась в него: он определенно собирался сказать что-то еще.

– Когда они познакомились, она была студенткой, русской эмигранткой. В Париже она училась химии. Молодая, увлеченная наукой и, наверно, красивая… – Он рассказывал о ней, как о незнакомом человеке.

– А она разве до сих пор не красива? Должна быть красива. – Алекса не поддразнивала его. Может, если она не прервет разговор, двери в его мир и его тайны приоткроются.

Марк поднял ее на ноги и крепко обнял.

– Время уходит, и, может быть, для нас с тобой навсегда.

– Нет! – закричала Алекса. – Не говори так. Почему ты так говоришь? Мне жаль, что не вышло с Марокко, очень жаль, но… Марокко будет на том же месте через неделю, через месяц, через год. – Она неожиданно поняла, что говорит словами Форги. Чертов Форга, но слова так и сыпались с языка: —…На следующий год я смогу купить себе кусок Марокко.

Марк оттолкнул ее, словно она вдруг превратилась в вампира. Но когда он заговорил, в его голосе не было злости, лишь одна мертвенная скука.

– Я все это уже слышал. Я тебе скажу только одно: ты должна для себя решить… – Он заколебался.

Алекса видела, что он больше ничего не скажет.

Яхта не двигалась. Они встали на якорь. Надо было идти, но она не могла шевельнуться, так хотелось, чтобы он сказал… что? Она не знала. Что любит ее? Это ничего не изменит. Без двадцати восемь.

Через час надо быть в студии. Слава Богу, что в студии, а не на публике. В студии неважно, как выглядит модель – как провинциалка, как оборванка или как дива с вечеринки со смазанной помадой и опухшими глазами. Она только холст, на котором нарисуют то, что им нужно. Сегодня она появится в матросской куртке на два размера больше, держа в пластиковом пакете платье за три тысячи долларов, а никто и не заметит… хотя, казалось, на лице у нее будет написано, что она занималась любовью всю ночь, что она влюблена.

– Скажи мне, Марк… скажи… что ты хотел мне сказать? – Алекса робко дотронулась до его плеча.

Он взял ее руку в свою, но не обернулся.

– Будь осторожна, – медленно проговорил он, – будь осторожна с Форгой. Он безжалостный манипулятор. – Марк опять заколебался и добавил: – Может достать тебе с неба Луну, звезды, долю в компании – что угодно. Все это так, но в то же время… он может… – Марк смотрел ей прямо в глаза. – Он может в один момент передумать и выкинуть тебя на помойку, и глазом не моргнет.

– Я могу о себе позаботиться, – дерзко ответила Алекса. Автоматический ответ. Другого от нее с детства никто не слышал.

– Можешь? Надеюсь, ты права. Другие тоже так думали, а потом поняли, что ошибались. Но было слишком поздно.

Ей хотелось вцепиться ему в пиджак, попросить, чтобы обнял ее снова, пообещал, что придет на помощь, когда ее выбросят на помойку, но он уже заговорил с матросом, снова отстраненный, весь в делах. Затем повернулся к ней:

– Ты знаешь, где мы? Я решил, здесь лучше всего высадиться – ближе к твоей студии. Ты ведь туда сейчас пойдешь? Направо от кафе стоит автомобиль. Скажешь водителю адрес. Времени у тебя навалом, если, конечно, не будешь заезжать домой.

Он позаботился обо всем, но Алекса чувствовала себя втоптанной в грязь. Она поборола в себе вопрос, которым столько женщин испортили себе все: «Когда мы снова увидимся?»

Он сказал, время уходит. Она должна как-то доказать ему, что знает, что у нее теперь есть выбор – по крайней мере, она надеялась, что он все еще есть.

Барри думал, что сойдет с ума, пока дозвонится до Форги. Он перепробовал три телефона, и тут от ужасной мысли его чуть не стошнило. Может, Форга уже за границей или сейчас как раз направляется к одному из своих самолетов, как часто бывало, собираясь на другой конец земли. Но нет, наконец Форга ответил, и без двадцати восемь, весь в нервном поту, издерганный отсутствием и черного кофе, и порошка, которые привели бы его в порядок, он уже сидел в офисе на Шестьдесят второй улице, ожидая аудиенции великого и всемогущего.

В этом кабинете они впервые встретились. По пути к Форге Барри лихорадочно пытался придумать, с чего начать. Джо выплеснула абсурднейшие обвинения, сначала невольно – что взять с пьяной! – но утром-то она была в ясном уме и твердой памяти и изложила все кратко и трезво!

Через час Барри уже проклинал себя за то, что так легко поддался недоверию. Не стоило корчиться все утро, думать, на какой козе подъехать к Форге. Как только Барри зашел в кабинет, он немного успокоился – босс сидел за неизменным массивным мраморным столом, как всегда, невозмутимый, безупречный, неприступный и недосягаемый для каких бы то ни было проявлений внешнего мира.

Не успел Барри и слово сказать, Форга указал ему на боковую дверь.

– Почему б тебе не освежиться? Не волнуйся. Я знаю, что тебя беспокоит.

Барри сделал все, как ему сказали, и засунул под мощную струю холодной воды не только лицо, но и всю голову и держал ее там, пока ум не начал проясняться. Хотя с утра он только спешно побрился, воспользовавшись запасами Кико, сейчас он выглядел спокойным и чувствовал, что может нормально функционировать.

В кабинете на боковом столике его ждала чашка турецкого кофе, который он терпеть не мог, и все же выпил залпом. Его горький вкус подействовал на него благотворно.

Форга сидел в кожаном кресле с медными ручками. Он на секунду закрыл глаза, потом открыл и вперился в Барри, словно просвечивая того рентгеновскими лучами.

– Бакс… Мистер Форга…

Не отводя взгляда, Форга рукой остановил его.

– Что она сказала? Что беспокоит маленькую девочку, сестричку нашей звезды?

Барри нервно заерзал на стуле.

– Откуда вам известно… невероятно… Не знаю, с чего начать.

– Расслабься. Я думал, что ты уже имеешь представление о том, насколько глубоко я знаю и понимаю людей. Как только твой друг с Западного побережья так не вовремя объявился здесь, я понял: что-то волнует нового члена нашей семьи. Я решил, что важно узнать все, пока время не упущено.

Барри подался вперед, морща лоб и вцепившись в галстук так, словно это нить жизни. Форга снова повторил спокойно и тихо:

– Успокойся, пожалуйста. Нет причин волноваться. Вчера я оказал тебе помощь, чтобы помочь и себе – помочь раскрепостить сестру нашей Алексы. Помнишь последний бокал, который мы выпили все вместе? Я добавил в бокал немного кетамина в порошке – это подействовало на нее как наркоз. Когда-то я понял, что это полезная штука. – Он улыбнулся Барри, будто они обсуждали рядовую финансовую проблему. – Ветеринары используют его, чтобы успокоить потенциально опасных животных. Хранение этого наркотика законом, конечно же, не запрещено.

Напряжение начало спадать. Барри не мог не восхищаться этим необыкновенным человеком и слушал его все более внимательно.

– На людей производит замечательный эффект, если дать ровно столько, сколько нужно – ни больше ни меньше. Единственный неприятный побочный эффект – тошнота, легкое головокружение, но под действием кетамина девушка… Я прав? – Форга помолчал, опять улыбнулся и произнес имя Джо с особым удовольствием: – Джо Шепвелл полностью оставалась в сознании, но не могла контролировать свои действия и скрывать мысли, секреты, ведь так?

Барри кивнул. Он уже полностью владел собой. Слава Богу, в глазах Форги он не до конца выставил себя полнейшим идиотом, испуганным претензиями Джо.

– Вы правы. В общем, по делу. – Он позволил себе быструю улыбку мужчины мужчине, но торопливо продолжил (по Форге было видно, что теперь его интересуют только факты): – Вчера в лимузине я подумал, что Джо просто еще не научилась правильно пить. Как я говорил раньше, ни Джо, ни Алекса не баловались наркотой… – Барри быстро поправился: – Разве что детской, и то какой-нибудь, ерундой, марихуаной, да, наверное, и этого не пробовали. Джо начала рассказывать длинную запутанную историю о самоубийстве своей матери… их матери… Что она разбилась в машине где-то в горах после неудачной операции по омоложению в одной калифорнийской клинике. Короче, ее изуродовали. – Барри замолчал и решил посмотреть на реакцию Форги, но тот сидел абсолютно неподвижно, скрестив руки на груди. Захлебываясь, Барри поспешил дальше: – Вы были, как обычно, правы. Ясно, что Джо плохо переносит наркотики, и у дома она вырубилась окончательно, но до этого успела сказать настоящую причину своего приезда в Нью-Йорк – выяснить, кто стоял за той клиникой…

– В каком состоянии она была сегодня утром? – прервал его Форга. – Ты сказал, она пришла в себя в шесть часов.

– Это и волнует меня больше всего, сэр… Бакс. Я думал, что она скажет, что наклюкалась и не помнит, чего наплела. Галлюцинации и все такое. Но когда она проснулась и выпила кофе, то была трезва, как никогда, и повторила весь рассказ связно, четко и объяснила, почему считает, что Светлана… – Против воли Барри передернуло. Это имя было для него почти священно. – …сейчас в Нью-Йорке – главная медсестра клиники тоже неожиданно приехала сюда, и ее вскоре убили. У Джо есть друг на Западном побережье, и все последние годы он выяснял, что действительно случилось с ее матерью. Он-то и узнал, что… – Слова застряли у Барри в горле. Теперь на место боязни прослыть дураком в первый раз пришел страх от осознания того, что сейчас надо будет произнести вслух. Он опять взмок. – Он узнал, что Денни Аптон – учредитель клиники. Проклятье – так все утро твердила Джо… – Барри нервно потер руки.

– Что точно она сказала? – в голосе Форги, по-прежнему спокойном, почувствовались нотки грустного размышления, а взгляд так и сверлил собеседника.

– …Что встретив Денни – Денни Аптона – на вашей вечеринке, она нашла недостающее звено, которое искала. Связь со Светланой. До прошлой ночи она надеялась и молилась, что все это совпадение. – Барри просительно заглянул в лицо Форге. – Джо все повторяла, что я вас должен предупредить, что Светлана – Мадам Дэви… – Барри опять стало трудно говорить, – участвовала в этом, в операции, которая убила ее мать и… по крайней мере, есть еще одна похожая клиника в Лас-Вегасе, и Аптон защищал ее в суде. Там подала иск на несколько миллионов еще одна… неудовлетворенная пациентка.

Форга молчал, и Барри возбужденно перегнулся через стол.

– Вам это что-нибудь говорит? Может, хоть часть быть правдой? Произошло какое-то чудовищное недоразумение. Где Аптон? Давайте сразу устраним все подозрения. Господи, ведь «Першалл» только что предложили нам эту сделку… один намек на непрофессионализм, на то, что кого-то изуродовали – и… – Барри почти трясся, – да еще это убийство… убийство медсестры…

Форга снова приподнял руку.

– Я же сказал, что ты можешь расслабиться. Это единственное, что от тебя требуется. Возьми выходной. Я договорюсь, чтобы Умберто принес тебе кое-что для улучшения твоего состояния. Могу тебя заверить: твоя вера в «Дэви», в Мадам Дэви – в Светлану – не ошибочна. Она гений. Продукт, который она предложила мне, как мы все знаем, совершает чудеса. Женщины знают его, покупают и будут покупать – миллионы и миллионы упаковок…

Форга встал. Барри всегда удивлялся его росту, его превосходству, излучаемой внутренней силе, когда он поднимался из-за своего гигантского стола. Форга подошел к окну и продолжал разговаривать с Барри, уже не оборачиваясь.

– Мы не ошиблись в Мадам Дэви, уверяю тебя. Однако выясняется, что мы все-таки сделали одну ошибку – хотя я редко допускаю ошибки. Мне не нравится это признавать. Для меня это болезненно. Слушая тебя, я понял, что мы ошиблись с сестрой Алексы. Это неуравновешенная девица – истеричка, которая превратила в тайну то, что было всего лишь несчастным случаем. Я имею в виду смерть ее матери. Очень жаль. Понятно, что дочь переживает, но позволить себе такую дерзость… – Барри не видел лица Форги, но в голосе он явственно услышал сталь. – Это опасное истеричное создание дерзнуло выставить Мадам Дэви, женщину, служащую людям, и человека науки, как вы тут говорите в Америке… шарлатанкой, мошенницей, дешевкой. Что это невежественное мусорное ведро знает о годах исследований, препятствий, неудач, волнений, о счастье, когда формула наконец была обнаружена?

Сердце Барри заколотилось. Господи, где Умберто? Ему нужен порошок, сейчас, СЕЙЧАС, но все мысли о неотложной помощи испарились, о потерянном уважении к себе испарились, когда подошел Форга. Он опять улыбался, как брат, как отец.

– На ставке миллионы долларов, Барри. Эту истеричную особу придется отправить из Нью-Йорка, но, конечно, предварительно рассеяв все ее страхи. Мы тут ничего не можем поделать, но, скажем так, она ненужный раздражитель, пятно на чистейшем экране, которое надо будет удалить. Нам нужно время – пара дней – завершить переговоры. Времени не так много, но достаточно. Конечно, она все расскажет сестре, если еще не рассказала. – Форга нахмурился и посмотрел на часы. – Наверное, не успела. Ты ведь знаешь, Алекса провела ночь на борту «Ночной звезды» с Марком Лэннингом, уважаемым нами доктором Лэннингом… – Форга засмеялся каким-то противным смехом. – Скорей всего, это ее первый опыт в сексе.

Барри не мог поверить своим ушам: это просто феноменальный человек. Ничто от него не ускользнет, все под контролем.

– Она сейчас в студии, – продолжил Форга, – под надзором Пенелопы Уоверли. Не уверен, что даже ее сестра сможет пробиться к ней следующие несколько часов. В отношении ее я еще дам распоряжения.

Форга вернулся за стол и стал барабанить пальцами, но не нетерпеливо, а медленно, задумчиво.

– Боюсь, выходного тебе сегодня все-таки не видать. Есть работа. Самая важная в твоей жизни, для твоего будущего, Барри. Ты должен разубедить мисс Шепвелл, внушить ей, как мы понимающе относимся – и ты, и я… – он подчеркнул слово «я», и Барри понял, что это надо непременно донести до Джо, – к ее предупреждениям, открытости, с которой она поведала нам эту весьма грустную историю.

Форга поднялся. На этот раз в его позе Барри почувствовал угрозу.

– Теперь ответственность лежит на тебе. Внуши ей, что я сразу занялся расследованием. – Он помолчал и вдруг язвительно рассмеялся. – На самом деле так и есть. Я встречаюсь с Аптоном ровно через полчаса. Сегодня вечером вы с Джо пойдете в ресторан с мистером Аптоном, который сможет объяснить ей причину злосчастного совпадения имен, которое привело к понятному, но несправедливому заключению. Он пригласит ее поехать с ним в Калифорнию и покажет ей все относящиеся к делу документы, которые должны ее успокоить – по крайней мере, мы сможем спокойно заняться бизнесом ко всеобщему удовлетворению. Вечером привези ее к себе домой. Если она влюблена – а я боюсь, что так и есть, – в этого не в меру любознательного молодого человека, по крайней мере сделай так, чтобы она не появилась в своей квартире до полуночи…

– Но тогда… Алекса… Как бы я ни отговаривал, она расскажет сестре. Алекса гораздо умнее…

Форга перебил его с ледяной улыбкой на губах:

– Да, Алекса умнее и жестче, но и больше хочет стать богатой – такой же богатой, каким станешь ты, если сумеешь выполнить работу, которую я тебе поручил. – Он вытащил флакон. – Высыпь немного ей в стакан, это упрочит ее веру в тебя и Антона.

– Это… кетамин?

Форга с упреком покачал головой, как папа несмышленому ребенку.

– Конечно нет. Это смесь от Умберто – для специальных клиентов. Для специальных полетов в неизведанное. К тому времени, как мисс Шепвелл вернется домой, ее сестра уже уедет по заданию «Дэви», но это… – он постучал по пробирке, – унесет ее в сладкие сны… – Он опять пронзил Барри взглядом. – Ты не ошибешься. – От тона Форги внутри все похолодело. – Ты не можешь позволить себе ошибиться.

– Значит, забралась-таки на самую вершину… но с твоим лицом ничего нельзя сделать, если соль так и будет бежать по щекам.

Алекса не открывала глаз. Пен только что со свистом вылетела из гримерки, и она думала, что в студии никого нет. Это Джон Леннон с своим «Imagine» заставил ее плакать. До этого Алекса слышала песню сто раз, а тут впервые обратила внимание на стихи. Теперь, обновленная, познавшая любовь, она просто не могла спокойно воспринимать эти слова. Когда Марк собирается звонить? Когда они снова увидятся? Алекса не могла поверить в перемены, произошедшие с ней. Неужели это она, которая до этой самой минуты не могла представить себе, что другой человек может значить так много и без него уже невозможно жить, работать, дышать.

Она открыла глаза. Прошла минута, прежде чем она поняла, кто этот чернющий высокий человек. Перед ней стоял тот самый гример, который никогда не улыбался, пока улыбку из него не вытягивали клещами. Он еще предлагал ей записаться в коллекцию собирателя красивых женщин.

– Мимс.

Кажется, он был доволен, что она вспомнила его имя. Вспомнила вспышку его белых зубов, когда он появился в студии у Кэла Робинсона. Казалось, все это было в прошлой жизни. Это и было в прошлой жизни.

– Я не буду спрашивать, почему ты плачешь, хоть ты и самая модная личность сезона. Прочитал недавно в «Моделс Шоукейс».

– Почему не спросишь? – Ответ был Алексе неважен. Она тянула время, чтобы взять себя в руки и забыть о Марке, вспомнить о работе, но ответ Мимса шокировал ее.

– Я знаю почему. Ты девушка «Дэви», а этого достаточно, чтобы заплакать. – Не закрывая рта, мягкой кистью Мимс проводил белые полосы под глазами, вдоль носа, под обеими щеками.

«Белые блики выгодно оттеняют черты лица», – Алекса вспомнила, как делилась секретами красоты с женщинами со всей концов страны, как косметика меняет лицо, когда «нужный фон уже создан. Сначала кожа от «Дэви», потом все остальное».

Насвистывая, Пенелопа вернулась в гримерную.

– Вот и хорошо, Мимс. Молодец, что уже начал. Крошка, ты в курсе, что он приехал в Нью-Йорк исключительно из-за тебя и неприличного количества денег, – лукаво проговорила Пен. – Так что, Мимс, оправдай доверие, дружок. Это будет самая важная съемка года – даже если платим не мы.

– Что ты имеешь в виду, Пен? – раздраженно спросила Алекса. Она знала что. Пен намекала на ее положение в «Дэви», и хотелось заставить бывшую патронессу сказать это вслух. – Помнится, ты как-то снимала меня для «Вью».

– И сейчас я делаю именно это, но теперь все довольно странно. Скажем так, я думаю, что мы дарим твоей компании шикарную рекламу. Да, теперь ты больше похожа на сказку про «Вечную Молодость», чем сорок минут назад. – Пенелопа приложила к шее Алексы ожерелье из рубинов, переплетенных с брильянтами. – Нет. Кроваво-красно и слишком реально. – Она наклонилась к Алексе так близко, что белый след отпечатался на щеке. – Ты знаешь, крошка, мы двое суток спорили, что повесить на твою драгоценную шейку, и я оказалась права. Ничего против тебя не имею, но рубины чересчур красны. Сейчас быстро звякну в офис, чтоб принесли… – Конца фразы никто не расслышал, потому что Пен была уже за дверью. Алекса вздохнула. Она вернулась в сумасшедший мир.

Мимс тоже вздохнул. За работой он продолжал рассказывать, почему приехал с Западного побережья на Восточное и почему скоро вернется обратно. Ничто не волновало Алексу меньше, но можно хоть отвлечься от Джона Леннона. Она так глубоко ушла в свои мысли, что даже не заметила, что Мимс отложил кисти и давно молчит. Он смотрел в ее отражение, внушая такое же беспокойство, как тогда в студии Кэла. Он что, ждет, когда на него обратят внимание?

– Что такое? Щеки никак не высохнут?

– Ты знаешь, почему я действительно приехал на Восток, дорогая? Из-за тебя…

Алекса решила, что он шутит. Она удержалась, чтоб не зевнуть.

– Я тронута. Большое спасибо.

– Я знаю твоего босса из «Дэви», крошка, – закудахтал Мимс, показывая, что передразнивает Пен. – Я знаю твоего босса, и он мой должник. Он должен мне очень много. – Он показал белоснежные зубы, но не улыбался.

– Моего босса?.. – Она соображала медленно, но адреналин уже начал бередить кровь. – Ты хочешь сказать, мистера Фор…

Он докончил за нее:

– Вот именно Форгу, который раньше был мистером Бакстером, мистером Борисом Бакстером. Это он заставил тебя плакать, потому что заставил уже многих «крошек» делать то же самое, но взрослые мальчики, такие как я, от него не заплачут, вот уж нет…

Он повозил кисть в румянах и сделал пару искусных мазков, так что ее скулы сразу заиграли в зеркале. Она попыталась обернуться и взглянуть ему в глаза, но сильная рука повернула ее голову обратно.

– Не обязательно смотреть на меня, дорогая. Сегодняшний день может стать для тебя и, возможно, для меня удачным. Если он довел тебя до слез, ты можешь попросить меня позвонить кое-каким друзьям с большими кулаками. Мои руки застрахованы на миллион баксов. Они дают мне кусок хлеба, но у меня есть приятели, которые применяют кулаки для…

– Постой, помедленней. Я не успеваю ухватить твою мысль.

– Приходится торопиться. Леди «Вью» вернется через пару минут и засунет нос в наши дела. Нужно брать быка за рога, пока не поздно. Он все еще владеет клубом на Одиннадцатой улице?

– Да. – Она сказала наобум, не имея понятия, о чем говорит Мимс. Может, да, а может, нет. Что-то он путает, но ярость у него неподдельная. Она понимала такую ярость – она нарастает, как внутри вулкана, и вдруг со всей силой выплескивается наружу. Если Мимс думает, что она плачет из-за Форги и это поможет что-нибудь выяснить, стоит ему подыграть.

– Он негодяй.

– Так оно и есть, детка.

– Что он сделал тебе?

Мимс опять неприятно обнажил зубы.

– Можно сказать, я работал тоже на него… в каком-то роде. Модели. Он их любит. Я их знаю. Я им помогаю. Я вывожу их в большой мир – в фотостудии, журналы, в телерекламу… – Он помолчал. – Я знакомлю их с большими людьми, у которых много денег – как мистер Борис Бакстер. – Он нахмурился, будто пытаясь что-то вспомнить, и добавил с упреком: – Как ты думаешь, девочка моя, почему я думал проделать это и с тобой, когда мы впервые встретились?..

– Почему? – Алекса знала ответ, но все равно спросила.

– Он хорошо платил. Он платил за рекомендации, за то, что я приводил их ему сам… Чем лучше девочка, тем больше я брал. – За разговором он продолжал работать с гримом, пудрой и кремами. – Почему такой черномазый, как я, тоже не может иметь денег? Не жалкие почасовые в студиях, а нормальные – купить «мерседес», дорогое пальто с мехом на холод. Модели, которые ему нравились, совершали поездку в большой город Нью-Йорк, в клуб на Одиннадцатой улице. Но он подставил меня. Как он меня подставил! – Это был другой Мимс, опасный и грозный.

Алекса больше не смотрела на него. Это было слишком страшно. Она смотрела в зеркало, ничего перед собой не видя.

– Хорошо-хорошо. Он подставил тебя. Ну и как же?

Мимс сцепил свои бесценные руки:

– Одна моя знакомая покончила с собой из-за этого подонка. Это отпугнуло всех остальных. Он не заплатил и обвинил меня, что больше никого не привожу… начать с того, что он должен мне пятьдесят тысяч. Эта идея «Вечной Молодости» сидела в нем уже давно. Он построил всю эту империю, крошка… – Алексе опять стало нехорошо от того, как он копирует Пенелопу. – Ты была далеко не первой музой. Он открыл кабинеты по омоложению по всему штату, потом в других штатах, каждый на короткое время…

Кровь бросилась Алексе в лицо. Даже под слоем косметики ее отражение изменило цвет и вид.

Неожиданно Мимс наклонился над ней и резко повернул голову Алексы к себе.

Он зашептал, но так страшно, что лучше бы закричал:

– Он убил моего братишку, он был совсем ребенок… ему и двенадцати не было, понимаешь? Прикончил и смылся… и свидетелей нет… – Шепот перешел в хрип, черные глаза широко раскрылись.

– Зачем ты все это мне говоришь?

Мимс встал.

– С тех пор я везде ищу этого урода. Он пропал, испарился, и началось самое веселое. Мне стали звонить крошки, с которыми он развлекался – с кем просто секс, а с кем – «эксперименты с формулами». Я ищу сукиного сына два года. И вот мне повезло. Я тогда работал в Париже. Увидел фотографию в «Ола», это был он – хоть и спрятал пол-лица за какой-то герцогиней. Это лицо не забудешь, пусть у него и новое имя. «По слухам, это он стоит за новой мощной компанией «Дэви». Так писал «Ола». И что, ты думаешь, я скоро узнаю из «Моделс Шоукейс»? Что маленькую Алексу Кэла Робинсона выбрали Лицом Вечной Молодости… И мне показалось, что Иегова решил, что пора дать мне отдохнуть. Время собирать камни и отомстить…

– Так почему ты не пошел прямо в клуб на Одиннадцатой улице?

– Я пошел. Да. Я иду. На двери там только маленькая табличка. Написано «Медицинский кабинет», и все. На окнах решетки. И один чертов пес выставляет в окно клыки, но никогда никого не бывает. Мои друзья проверяли. Ждали его там, и ни он, ни кто другой не появился. Это единственная зацепка, единственный адрес, который у меня был – до того как появилась связь через тебя. – Мимс снова оскалился. – Это там я с ним встречался, когда попадалась женщина, которая могла ему понравиться. Но говорю тебе, это было несколько лет назад. Я хочу быть уверен. Неохота вламываться и ничего не найти…

Алекса опешила. Но Пенелопа ничего не заметила. Она вбежала, напевая тонким высоким голосом:

– Купи меня, купи меня, можно заодно и бутылочку «Дэви», и останешься молодой навсегда… – То, что она несла в руке, подозрительно напоминало обрубок красного кабеля. И Алекса, и Мимс не стали его комментировать, когда Пен начала закручивать его вокруг ее шеи. Что бы ни решила Пен повесить ей на шею, Алексу это совсем не трогало – если только она не будет затягивать провод.

Боль, причиненная Марком, отступала. Через зеркало Алекса подмигнула Мимсу. Он не видел ее, но она подумала, что, может быть, Иегова решил, что и ей пора передохнуть. Как всегда, не прошло и полгода, как Пенелопа наконец разрешила ей предстать перед камерой. Фотограф усадил ее на табуретку и устало сказал:

– Как ты думаешь, мы успеем все снять, пока тебе не исполнится двадцать пять? – Так же спокойно он встал и медленно вышел в коридор.

– Дик, дорогой, я только хотела сказать… – И Пенелопа рванулась за ним.

Мимс быстро прикрыл дверь. Первый раз за час они остались вдвоем.

– Ну?

– Я сделаю все, чтоб помочь. Но что я могу?

– Где он сейчас? – Мимс заговорил быстро. – Сейчас, сегодня, сегодня вечером? Зная его, нельзя терять ни минуты. Он может исчезнуть в любой момент…

Алекса ответила так же торопливо:

– Я никогда не знаю, где он будет. Он каждый раз меняет место встречи. У него офисы, собственность, дома по всему городу. Прошлой ночью я была на его вечеринке… – Мимс скривил рот, но она быстро договорила: – Обычно мы никогда не видимся в обществе. Если он и устраивает приемы, то этот для меня был первый. В одном огромном доме на Ист-Энд-авеню.

– Номер! – Они уже слышали приближающийся голос Пенелопы.

– Я не помню. Я приехала на машине. Думаю, 20. А почему бы… не взломать… дверь на Одиннадцатой? Убедись, что это он. И может, выяснить еще адреса?

– Мне нужна помощь. Ты поможешь?

– Да.

* * *

Студия оказалась обставлена так же, как в тот памятный день у Кэла Робинсона – белые щиты, ослепительный свет. По странному совпадению Пен велела ей создать настроение, на которое не надо было настраиваться:

– Забудь обо всем, о себе. В омут с головой, понимаешь? – внушала Пен за спиной фотографа.

Но, несмотря на то что Алекса только вчера поняла, что это значит, нужное состояние все не приходило. Алекса заставляла себя не выказать, что у нее на уме, который сейчас работал, как компьютер, пытался расставить по местам все рассказанное Мимсом.

Съемки длились до обеда, потом еще два раза по пятнадцать минут. Алекса безуспешно пыталась изобразить нужное настроение и, устав, облизнула от жажды красные губы.

– Вот так. Вот так. Еще… еще. Язык, Лекс. Думай о нем, – приказывала Пенелопа.

Прошел еще час. Одно плечо вперед, другое… Кружись… голову назад, голову вниз. Правую сторону, левую сторону. Длинный палец с длинным светлым ногтем на щеку… Правую руку на яркий красный топ… руки за спину… едва прикрытая грудь стремится вперед. Красный провод снимали и снова надевали раз пятьдесят, потом опять рубины и, наконец, непонятные бусы из красных, будто бутылочных, осколков.

– Можно отойти на минуту? – крикнула Алекса, когда кончилась пленка. – Ей не ответили, но она знала, что возражений не будет, тем более что Пен и фотограф заспорили о размере губ. Хорошо бы надолго. И только Мимс протянул ей стакан воды из холодильника, как кто-то из работников студии робко заглянул и сказал, что ее просят к телефону.

Мимс посмотрел на Алексу в ожидании. Оба знали, что на важных съемках моделей редко подзывали, лишь в самых крайних случаях. Это плохой знак – значит, несмотря на уверенность в своей безопасности, у Форги уже сложилось определенное отношение, которое может помешать их плану. «Хорошее отношение», означавшее подчинение всем правилам, хоть как-то помогало манекенщицам в самой что ни на есть ненадежной и непредсказуемой профессии в мире.

– Я не представляю, кто это может быть, разве что Блэр, – пробормотала Алекса, – но тогда она попросила бы Пен. Если это не Джо, значит…

– Он?

– Он.

Алексу свела судорога, когда она услышала голос Форги, необыкновенно сладкий, учитывая ее вчерашний побег с вечеринки.

– Есть кое-какие важные господа, с которыми я хотел бы тебя познакомить. – Форга продолжал жестко, чтобы до Алексы все как следует дошло: – Ты должна с ними встретиться – ради процветания нашей компании. Это неудобно для меня, и для тебя, наверное, тоже, но встреча назначена в Лондоне.

– Когда?

– Завтра за обедом. Машина заедет за тобой на квартиру в девять тридцать. Кико уложил твои вещи. Ненадолго – всего два-три дня.

– Но… – Она поняла, что не может быть никаких «но». Или она сбежит, и все будет кончено, или надо продолжать игру.

– Мы вылетаем из Тетерборо в пятнадцать минут одиннадцатого. На борту хорошая спальня. Приедешь отдохнувшая и произведешь фурор. Я уже сообщил во «Вью», ты должна будешь уйти из студии не позднее половины девятого. Этого времени хватит, чтобы сделать обложку, какую они, а вернее, мы хотим. – Щелчок – и в трубке загудело.

Какое-то время она еще держала трубку в руке. На ней остался след от помады, похожий на кровь. Вернувшись в гримерную, Алекса услышала за стеной голос Пен – успокаивающий, убедительный – они все еще обсуждали проблему больших и маленьких ртов. Она влетела внутрь сообщить Мим-су последний приказ Форги.

Мимс развалился в шезлонге. Глаза были закрыты. Алекса опять вспомнила, как в первый раз столкнулась с ним у Кэла. Она виновата перед Кэлом: не вспоминала о нем много месяцев, не говоря уже о том, чтоб позвонить.

– Мне это не нравится. Это плохо пахнет. Может, это главная поездка в моей жизни – я не знаю. Она часть моего контракта с «Дэви». Должна ехать, куда скажут. В первый раз за границу. – Алекса словно оправдывалась и чувствовала себя полной дурой.

Мимс не пошевелился и заговорил, не открывая глаз.

– Сейчас почти четыре. В пять ты будешь выглядеть уставшей. Я донесу это до Пен, если она сама не заметит. – Мимс открыл большие черные глаза и подмигнул ей. – Ты сбежишь. Здесь есть запасной выход. Тебя не увидят. Наденешь вот это. – Он показал на задрипанный серый плащ. – Машина будет ждать внизу. Подходящее время дня, час пик… И нам повезло – дождь идет. Люди на улице будут торопиться. Поедешь на Одиннадцатую улицу с моими ребятами. Привези гарантию, что мой Бакстер – это твой Форга, об остальном мы сами позаботимся. Мы проводим тебя до дома и сделаем так, что за океан ты не полетишь…

Алекса вздрогнула.

– А собака?

– Отравленное мясо.

Мысль об отравленном мясе не оставляла Алексу весь следующий час. Если им не подошел ни один предыдущий снимок, то красный топ и сиреневый шифон, который на нее повесили, их не спасет. Алексе было и все равно, и не все равно.

Если бы рядом оказались другие манекенщицы, она первый раз в жизни попросила бы таблетку, какой-нибудь транквилизатор. За последние сутки столько всего произошло – да еще согласилась участвовать во взломе чужого дома. В своем ли она уме?

Шепотом посоветовавшись с фотографом, возбужденная Пен вылетела из студии с криком:

– Мимс! Мимс, где ты?

Он вошел и внимательно осмотрел Алексу.

– Да, – протянул он, – вижу, что ты имеешь в виду. Шифон не совсем подходит к глазам. Дай мне кое-что попробовать. Есть одна идея…

Пенелопа подпрыгнула, как девчонка.

– Вот и молодец, умница. Я знала, что ты поймешь.

Невероятно, было ровно пять. Пенелопа шла в ногу с их планом, ничего не пришлось говорить.

Зачем она это делает? К чему такой риск? Если б было время подумать, она вряд ли поехала бы на Одиннадцатую, но она понимала, почему Мимс так торопится. И почему искала доказательства для него – она отчаянно пыталась доказать себе, что Мимс ошибся, что Джо ошиблась. Выяснить раз и навсегда, что Форга не имеет ничего общего с клиниками на Западном побережье, чтобы убедиться, что мать человека, которого она полюбила, – Дэви-Светлана – не имеет никакого отношения к трагедии ее прошлого, к смерти мамы.

Только в плаще, скрывавшем прозрачный шифон, и неимоверном рыжем берете, спускаясь по темной лестнице, Алекса поняла, что Мимс никуда не идет. Когда она остановилась и замахала, Мимс свесился вниз и твердо сказал:

– Если и я уйду, будет очень подозрительно. Я скажу, якобы ты сказала мне, что выскочишь позвонить. Я пытался остановить, но ты не послушалась… не бойся. – Даже в сумраке она видела, как вращаются белки его глаз. – Я хороший актер, детка. Выставлю тебя, как надо. Скажу, что весь день вытирал тебе слезы. Так что поезжай и возвращайся скорее. С уликами против него. Я должен знать, что нашел его.

Алекса тряслась, как еще ни разу в своей жизни. На улице стояла машина, которую точно описал Мимс, и, когда она вышла на улицу, задняя дверца открылась. Алекса ждала, что увидит больших чернокожих ребят с сильными кулаками, но трое в машине оказались больше похожи на пуэрториканцев. Они крякали, смущались и отворачивались, словно ее ослепительно прекрасное лицо прожектором осветило темные стороны их жизни.

За всю дорогу ей сказали только одно: «Сиди тихо», когда машина подъехала к Одиннадцатой улице. Слава Богу, накрапывал дождь.

– Этого хватит, чтобы крыса сдохла, – сказал сидящий на переднем сиденье. Алекса не поняла, что бы это значило, но тут же увидела сверток мяса. Отрава. Господи… Слишком поздно поворачивать назад. Зубы постукивали, все тело охватила лихорадка.

Двое выскочили на улицу, и машина свернула за здание. Когда они снова вырулили на Одиннадцатую, машина затормозила рядом с одним из взломщиков. Он ухмыльнулся, и Алекса увидела, что у него не хватает нескольких зубов.

– Не знаю, что твой черный дергался. Пустячное дело. Вытаскивай псину, закопаешь – и никто не узнает, что мы вообще здесь были.

Все посмотрели на Алексу. Теперь ее очередь выполнить задание Мимса.

Входная дверь выглядела закрытой, но легко отворилась. На улице было пасмурно, и внутри царила почти сплошная темнота. Она обернулась поискать выключатель.

– Нет, – остановил ее злой голос. – Не знаю, что ищешь ты, а я ищу «снег». Мимс сказал, здесь вроде как склад. Здесь жили, но брать нечего. – Он раздраженно протянул ей фонарь. – Держи низко.

Она прошла обшитую панелями комнату, похожую на приемную врача: журналы на низких столиках, торшеры, окошечко с выдвижным стеклом. «Я на прием к доктору…» К доктору какому? Все так странно, но запах она узнала мгновенно. Слабый, но ни на что не похожий дурманящий аромат темно-синих свечей. Форга зажигал их везде, где бы они ни встречались. Алекса покрылась испариной.

Человек в перчатках рядом с ней был, несомненно, профессионал. Он велел ей идти за ним, и так они обследовали каждую комнату. С фонарем в руке он хватался за каждую дверь, каждый шкаф, даже картину, за которой тоже могло быть что-то спрятано. Ничего не было. Ничего, кроме книг, сотен и сотен книг по медицине, праву, психиатрии. Ни писем, ни дневников, ни документов.

Они поднялись наверх в скучную белесую переднюю, так же напоминавшую приемную – приемную для кого и чего? В углу стояла ширма, и, когда ее спутник отодвинул ее, Алекса не могла не ахнуть. Перед их глазами предстала восхитительная спальня. Кровать покрыта норковым пледом, в зеркальных стенах отражались темно-красные, восточного вида, столбы под навесом из золотого шелка.

Несмотря на профессионализм провожатого, то, что надо было найти и чего она так боялась, нечаянно обнаружила именно она. Споткнувшись о ступеньку при входе в ванную с серебряными стенами, она схватилась за большое кольцо в стене. «Стена» открылась, и внутри оказался большой встроенный шкаф, где аккуратными рядами лежали кнуты, ремни, палки, цепи. В глубине находилось то, что, по ее представлениям, должно было быть электрическим стулом – не потому, что соединялось с электричеством, а из-за большого количества прикрепленных к нему ремней, цепей и зажимов. Дом садиста, но это еще не значит, что его владелец – Бакстер Форга, или, если Мимс так хочет, Борис Бакстер, для которого он раньше сводничал.

Одновременно со взломщиком Алекса увидела то, что могло привести к разгадке – сейф. Он был точно так же обшит панелями и заперт на замысловатый замок. Пуэрториканец наклонился и расстегнул пиджак, и Алекса увидела у него за поясом множество маленьких инструментов. Она держала фонарь, удивляясь тому, что руки перестали дрожать. Взломщик попробовал одну отмычку, затем вторую.

Дело оказалось непростым. Она не надела часов, и по ней сбегал пот оттого, что уходило время, и от жары в самом шкафу. Прошло по крайней мере полчаса, пока сейф, наконец, не поддался.

– Теперь мы в расчете с черным панком, – прошептал он. – Теперь, черт побери, будет видно, что мы здесь побывали. О'кэй, леди, за работу. Я еще посмотрю вокруг, но спорю, то, что вы ищете с Мимсом, здесь.

В сейфе оказалось несколько кредитных карт без имени, выданных Европейско-Американским торговым банком, конверт с фотографиями красивых девушек, порнографические картинки, заставившие Алексу снова вспомнить об отравленном мясе, но никаких снимков Бакстера Форги не было и в помине. Взгляд Алексы упал на блокнот в кожаном переплете и с золотой монограммой «Члены клуба». Она быстро пролистала страницы. Десятки имен, некоторые со значками и инициалами, которые ей совершенно ничего не говорили. В голове промелькнула мысль… да, вот он, на букве «Г»… Пол Груен – три телефонных номера и пометки ЛБК и КОНТ на полях. «Любит бить кнутом», – Алекса закусила губу. Что значат другие буквы, Алекса не знала и не интересовалась. Клуб, похоже, уже распался. Слава Богу. Эта ниточка никуда не приведет.

Неожиданно она наткнулась на письма, три или четыре письма. Еще не читая, Алекса поняла, что в них то, чего она больше всего боится – Бакстер Форга, которого по фотографии в «Ола» Мимс опознал как Бориса Бакстера, вдохновитель и спонсор пластических операций на лице, – этот человек стоял и за «Фонтаном». Достаточно было увидеть знак на бледно-розовой писчей бумаге. На ней большими, темно-розовыми буквами выделялось слово «МАГДА» – точно так, как говорила Джо… Письма Магды Светлане и Баксу – Борису Бакстеру.

Все здесь. Все, что ищет Мимс. Все, чего так не хотела найти она. Алекса начала читать так быстро, что слова сливались в одно. «Он подонок… Порви с ним… не стоит того… не доверяй ему… он губит тебе жизнь, поощряя эти эксперименты. Я не могу больше принимать в этом участие. Куда это нас заведет? Становится все опаснее…» Алекса, только что умиравшая от жары, похолодела, увидев следующие строки: «Бакс, это конец. Я уезжаю из страны и забираю мою сестру Светлану с собой…» Сестру! Светлана и Магда сестры! Алекса припала к двери. Невероятно, но так очевидно… одна сестра помогает другой, одна сестра поставляет другой пациентов. Алексе становилось плохо, но она продолжала читать. «Твои грандиозные идеи разрушили жизнь Светлане, другим людям, и наконец она услышала меня после того, что случилось с Тери…» – Алекса застонала. Пуэрториканец подскочил через секунду:

– В чем дело? Ты нашла, что искала?

Она качнула головой и выдохнула:

– Я не уверена. Еще пару минут…

Он посмотрел на свои броские часы под золото.

– Бери все с собой. Уже поздно.

– Одну минуту.

Надо прийти в себя и читать дальше, чтобы доказать без всякого сомнения, что Борис Бакстер и Бакстер Форга – одно и то же лицо.

«Моя сестра Светлана и я уезжаем в Европу. Предупреждаю, если вздумаешь доставать ее, я иду в полицию. Я знаю, хоть она мне и не верит, что ты заработал тысячи на ее исследованиях. Мы можем доказать, что ты виноват во всех наших деяниях. Ты причина всех бед. У нас все было хорошо, пока ты не появился и не вскружил Светлане голову сумасшедшими идеями о вечной молодости. Ты будешь гнить в аду, ты чудовище…»

Пуэрториканец вошел снова и резко встряхнул Алексу, поставив ее на ноги.

– Мы уходим. Возьми письма или оставь. Мне наплевать. Нет ни «снега», ни денег. Это ловушка, я чувствую… Надо сматываться.

Сейф был все еще открыт.

Неожиданно для самой себя властным тоном Алекса сказала взломщику:

– Мимсу нужно больше, чем просто деньги и наркотики. Ему нужны доказательства. Ему не понравится, если я их не найду…

Она не знала, почему так сказала… полная темнота… должно быть что-то еще. Куда уехала Магда? Магда – ключ ко всему. Где она? Но писем больше не было, и никаких данных о Магде и Светлане. Под злобным взглядом пуэрториканца Алекса засунула руку поглубже в сейф и извлекла какую-то рукопись. Фотокопия главы из книги некоего доктора психиатрии, профессора из университета Лойола Юджина Кеннеди. От первой строки у Алексы перехватило дыхание. «Существует повседневное одиночество, которое никогда не идентифицировалось. Оно заполняет долгие часы, когда мы не можем делать ничего – только ждать…» Она знала эти слова наизусть. Она видела перед глазами обложку небольшой книги, которую она держала в ящике у кровати, с внушительной надписью «Бакстер Форга, доктор психиатрии». Лжец, плагиатор! Вот оно, доказательство, которое она упрямо не хотела найти. Борис Бакстер и Бакстер Форга – одно и то же лицо, и Магде не удалось уговорить сестру уехать из страны. Итак, Светлана не верила, что «Бакс» – чудовище. Она думала, что он окажет ей поддержку в поисках формулы молодости… и он оказал…

Алексу трясло. Что теперь делать? Как притворяться в следующие часы, не говоря уже о поездке в Лондон?

Мимс может спрятать ее, но что это даст? Даже если пойти в «Нью-Йорк таймс» или на телевидение, что докажут пара писем на безвкусной розовой бумаге? Сколько времени потребуется, чтобы собрать по кускам и построить обвинение, доказать, что за мошенница эта Мадам Дэви? Даже сейчас у нее нет веских доказательств, что Мадам Дэви – это Светлана Сергеева. Марк. Слезы опять покатились по щекам. Ему тем более не расскажешь, не доверишься, не попросишь совета. Он знает если не всю правду о клиниках, то уж точно о взаимоотношениях своей матери с Форгой. Он пытался предупредить ее насчет Форги, но не сказал ничего конкретного.

– Мы уходим. – Тон взломщика больше не допускал никаких «но». Да теперь и не было смысла задерживаться.

Алекса запихнула в карман главу Кеннеди и два письма – одно от Светланы Магде, второе – Борису Бакстеру – и засунула остальные письма назад. Чертыхаясь, пуэрториканец попытался закрыть сейф и запереть его. С виду ничего, но взломщик остался недоволен.

Он снова посмотрел на шикарные часы:

– Мог и получше сделать, но Мимс сказал, что ты должна вернуться через час – а мы здесь уже почти два…

– Сколько времени?

– Семь двадцать. У тебя что, билет на поезд?

Он не ожидал ответа, а Алекса вспомнила про самолет. Самолет из Тетерборо. О панике в студии из-за побега она и не вспомнила. По дороге назад Алекса будто раздвоилась. Одна ее часть была напугана, одну лихорадило от мысли о том, что предстоит притворяться безупречным «лицом». Мозг второй, ясный и трезвый, работал, как компьютер, вычисляя, есть ли шанс узнать в Лондоне о местонахождении Магды… Магда. Ее имя у Алексы связывалось со смертью. Эта женщина ненавидела Форгу так, что пригрозила даже полицией. Магда – вот свидетель, который докажет его причастность к деятельности преступных клиник, к цепи несчастий. Водитель прервал ее мысли:

– Скажи Мимсу, чтобы позвонил. Мы готовы. Пусть звонит через полчаса.

Мимс. Алекса окаменела. Надо ли ей, чтобы Мимс понял, что Форга – тот, кого он ищет? Хочет ли она, чтобы бандиты Мимса рассчитались с Форгой сейчас? А потом он снова выплывет из небытия, возможно, такой же богатый и могущественный?

Не лучше ли наказать его публично, его с его Мадам Дэви? Но как же она сама? Неизбежно, это опорочит и ее имя, разрушит карьеру.

Алекса не знала, что думать, что говорить Мимсу. Когда машина застряла в пробке, ее сморил сон. Прошлая бессонная ночь и последовавший за ней невероятный день давали о себе знать. Алекса тихо дремала, когда худой сосед пихнул ее в бок.

– Кажется, тебя ожидает приветственный комитет…

С минуту Алекса не могла понять, где находится. Ей снилось, что она снова в «Фермонте», в ловушке. У главного входа в студию стоял длинный серый лимузин. Что-то подсказывало, что Форга внутри.

– Сколько времени? – опять спросила Алекса.

– Десять минут девятого.

Она больше не колебалась.

– Мимсу будет плохо, если я сейчас зайду. Я уверена, человек, которого он ищет, в лимузине. Мне нельзя сейчас с ним видеться. Отвезите меня домой.

Водитель посмотрел с подозрением.

– Почему?

Она почти заорала на него:

– Ты что, не видишь? Что-то случилось. Они ждут меня. Я позвоню Мимсу сразу, как войду в квартиру.

– Она права, Сид, – заговорил водитель. Он явно был главарем шайки. – Где высадить леди?

К счастью, в западной части города машин стало меньше. Перед тем как высадить Алексу у соседнего дома, водитель обернулся:

– Что мы скажем Мимсу?

Она заколебалась. Не успела она ответить, как подал голос тот, кто вскрывал сейф:

– Давай посмотрим, что ты прихватила, красотка. Может, Мимсу это пригодится.

– Не пригодится, ему это ни о чем не говорит. – Тем не менее она вытащила из плаща рукопись и письма и передала их водителю.

– По мне – ничего особенного, но мы отдадим их Мимсу.

– Пожалуйста, оставьте мне хотя бы письмо Баксу…

– Нет, – холодно ответили ей. – Если Мимс решит, что они твои, ты их получишь. Скажешь, что у нас кое-что есть для него, когда будешь звонить. И позвони побыстрее. Эти письма – они доказывают, что Мимс нашел того человека?

– Да, – сказала Алекса, – Мимс нашел его. Когда с выпрыгивающим сердцем она вскочила в здание, вахтер сообщил, что наверху ее ждут. Она пыталась улыбаться, но губы слишком дрожали, когда Форга поднялся и навис над ней, как скала. Он положил палец ей под подбородок и сказал:

– Ах, эта глупость любви. Надеюсь, ты получила удовольствие от свидания, дорогая, но боюсь, это дорого тебе обойдется. Почему – узнаешь по дороге в Лондон.