По пути из торгового центра мама говорит:
— Невероятно, Корица чуть не съела карточку Джейсона.
Я смеюсь вместе с ней, поглаживая Корицу, которая прижалась к моему животу.
— Она любит бумагу почти как морковку.
Я чешу Корице грудку, она это обожает. Зато она терпеть не может ездить в машине и не трясется от страха только потому, что сидит у меня на руках.
В сумке, что лежит у меня в ногах, — канцелярский нож, пачка белой бумаги и коробка с сорока восемью цветными карандашами, на двенадцать больше, чем в моем нынешнем наборе.
— Спасибо за новые карандаши.
— Пожалуйста, — отвечает мама. — Ты же делаешь карточки для Джейсона, и ты много сидела с Дэвидом в последнее время.
Жду не дождусь, когда мы приедем домой и я смогу попробовать карандаши на бумаге — аквамариновый, лиловый, салатовый, кобальтовый и остальные. И мне не надо больше экономить малиновый и фиолетовый. Теперь у меня есть совсем новенькие длинные карандаши.
— Ты не хочешь ходить на уроки рисования? — спрашивает мама. — Терпеть не могу, когда ты все лето бездельничаешь.
Я ловлю ее взгляд в зеркале заднего вида.
— Я не бездельничаю.
— Миссис Дешейн сказала, что еще не поздно записаться на йогу. Было бы здорово. Или на какую-нибудь экскурсию, а?
— Я подумаю.
Склонив голову к приоткрытому окну, я глубоко вдыхаю сырой запах моллюсков Сейчас отлив, и на обнажившемся дне видна одинокая фигура человека, собирающего моллюсков. Издали он похож на перегнувшуюся пополам куклу с грабельками в руке и ведерком у ног.
Рядом со мной спит Дэвид, склонив голову на плечо, как бы пытаясь закрыть одно ухо. Он тихо вздыхает и морщит нос — то ли его беспокоит запах моллюсков, то ли ему что-то снится.
Но я вообще не знаю, видит ли Дэвид сны, он мне никогда не рассказывал.
— Дэвид уснул, — говорю я.
Мама улыбается мне в зеркало заднего вида.
— Похоже, Стефания его утомила.
Подъезжая к дому, я вижу, что Райан играет с Кристи в баскетбол около ее дома. Она машет мне, но ком в горле от этого не проходит.
Дэвид просыпается и потягивается, насколько ему позволяет ремень безопасности. Кристи оставляет баскетбольный мяч и направляется к нам, следом за ней идет Райан.
— Дэвид, — говорю я. — Иди в дом с…
Поздно. Отстегнув ремень, он уже вылез из машины и мчится навстречу Кристи и Райану.
— Я заберу Корицу и остальные вещи, — говорит мама. — А ты отправь Дэвида домой, если пойдешь к соседям.
— Но мама!
— У него совсем нет друзей, а у тебя есть. — Она смотрит на меня поверх очков. — Ты же можешь побыть с ним несколько минут?
Я разрываюсь между заведомо проигрышными вариантами. Дэвид завопит, если я отправлю его домой прямо сейчас.
А если я стану упрашивать маму забрать его, она сочтет меня эгоисткой. А тут еще этот Райан.
Скрестив руки, я обдумываю один из возможных вариантов. Допустим, Райан хочет произвести на Кристи хорошее впечатление ничуть не меньше меня.
— Я буду у себя в офисе, — говорит мама.
Чавкая жвачкой, Райан перегибается через изгородь и надувает пузырь.
— Жвачка?
Дэвид может не заметить все что угодно, но жвачку не пропустит никогда.
— Ага, жвачка.
В руке у Райана пачка — он достает и дает одну жвачку Кристи. Еще одну кидает мне.
Я хватаю жвачку на лету, прежде чем успеваю решить, хочу я ее или нет.
— Можно мне? — спрашивает Дэвид у Райана.
— Я ждала, когда ты приедешь, — говорит Кристи, разворачивая жвачку.
— Мы ездили с Дэвидом на трудотерапию, — я опускаю жвачку в карман шортов. — А потом мне надо было в торговый центр.
— Можно мне? — опять спрашивает Дэвид. — Если у кого-то есть то, что ты хочешь, спроси: «Можно мне?» Это правило.
— А что такое трудотерапия? — спрашивает Кристи.
Мне неохота объяснять, но и Кристи, и Райан смотрят на меня в ожидании ответа.
— Такие занятия. Там Дэвида учат писать, прыгать и всякое такое.
Райан обращается к Дэвиду:
— Ты не умеешь прыгать?
Если бы мы были на автобусной остановке, я бы уже вопила. Но Кристи задумчиво морщит лоб.
— Конечно, умеет…
— Прыгай! — командует Райан.
И Дэвид прыгает — вверх-вниз.
— Перестань, — говорю я.
Дэвид прыгает — вверх-вниз — и смотрит на пачку жвачки в руке у Райана. Вверх-вниз.
— Перестань!
Я хватаю Дэвида за руку, но он продолжает прыгать. Он тяжело плюхается мне на ногу, пока я лезу в карман за своей жвачкой.
— Райан, дай ему жвачку, — говорит Кристи.
— Свершилось чудо! — Райан протягивает жвачку Дэвиду. — Ты исцелен!
Дэвид разворачивает фантик, но внутри пусто. Он утыкается носом в мою рубашку.
— Исчезла!
— Козел! — кричу я на Райана так громко, что Дэвид начинает рыдать. — Убирайся подальше от нашего дома и забери свою дурацкую жвачку.
— Это же просто шутка.
Райан достает из пачки другую жвачку, но Дэвид так крепко в меня вцепился, что не может ее взять.
— Я дам ему свою, — рявкаю я.
— Пойдем, Крис, — говорит Райан. — Мне надо домой.
— Прости, Кэтрин, — произносит Кристи, бледнея. — Я тебе позвоню, ладно?
— Ладно.
Я тащу Дэвида по ступенькам в дом и не останавливаюсь, пока за мной не захлопывается входная дверь.
— Мама!
Я вижу в окно, как Райан размахивает руками, похоже, он что-то объясняет. Может, он пересказывает Кристи все гадости, которые я ему когда-либо говорила, умалчивая, почему и за что.
Кристи кивает, и это ее ничтожное «да» разом выбивает меня из седла.
— А жвачка? — спрашивает Дэвид.
Я разглядываю волосы у него на макушке.
Как он может быть таким безупречным снаружи и абсолютно исковерканным внутри?
Как яблоко, красное на вид, но мягкое и коричневое, стоит только надкусить.
— Можно мне?
Я достаю жвачку из кармана и кладу Дэвиду прямо на его безупречную макушку.
Он достает ее из волос. Я гляжу, как он разворачивает жвачку и запихивает ее в рот, бросив обертку на пол.
— Мусор кидают в помойное ведро, — говорю я. — Это правило.
— Прости, Квак.
Я отворачиваюсь, но краем глаза вижу, что Дэвид уже поднял фантик.
— Прости, Квак? — произносит он с нарастающей тревогой.
Дэвид пугается, когда ему не отвечают, и меня снова начинает мучить совесть, нашептывая: «Он старается изо всех сил».
Я должна взять себя в руки, иначе мне не избежать катастрофы. Лавина вины сорвется с горы и, сметая дома на своем пути, размажет меня по склону.
Я беру фантик:
— Ладно, Жаб.
— Кэтрин, — произносит мама. — Дэвид должен пользоваться своими словами, но он никогда этому не научится, если ты будешь провоцировать его повторять чужие.
Несправедливость — как удар в живот.
— Ты позволяешь ему все что угодно! — кричу я. — Ты всегда за него!
— Ему необходима моя поддержка.
И незачем так орать.
Я несусь в свою комнату и хлопаю дверью так, что Корица и Мускат забиваются в дальний угол клетки.
Открыв альбом на чистой странице, я начинаю писать, и буквы от нажима врезаются в страницу.
«Несправедливо». «Жестоко». «Ненавижу». «Катастрофа». «Гнусно». «Дразнить». «Стыдно».
Руки у меня дрожат. Они трясутся так сильно, что мой почерк становится неузнаваемым.
Я пытаюсь обессмыслить слова, сосредоточившись на буквах.
Четкое Б, круглое О.
«БОЛЬ».
Но мне не удается обмануть себя.
Я знаю, какой силой обладают эти слова. Голова опускается на руки.
Дверь скрипнула, но у меня нет сил поднять голову.
— Уходи, — говорю я.
Между рукой и щекой просовывается кассета.
— Мне жаль, Квак, — говорит Дэвид.
Чтобы он ушел, я вращаю кассету вокруг пальца — круг за кругом.
Дэвид кладет голову мне на плечо.
— Если бы Кристи была, а Райана не было, все было бы по-другому. Если бы мама не…
— Ты починила! — восклицает Дэвид.
Я смотрю на кассету. Пленка уже намотана.
Пока она проигрывается, я смотрю, как Дэвид шевелит губами, безмолвно воспроизводя каждое слово и каждую паузу одновременно с голосом Арнольда Лобела. Пальцы Дэвида колышутся, как травинки на ветру, послушные своему собственному беззвучному танцу.
— Ты кто? — спрашиваю я.
— Я Дэвид, — отвечает он.