Он

Сначала он заметил голубое небо. Не сказать, что голубое небо в это время года было редкостью, ведь стояла весна, но в этом уголке, если смотреть от усаженной деревьями улицы к Дому, синева была только над этим местом.

Небо над Домом даже летом всегда было усеяно облачками темного дыма. Ровная спираль постоянно выходила из Дымохода и рассеивалась, достигнув облаков. Но сегодня, ранним утром, каждый пядь пространства над Домом была черной, как ночь, словно ненависть залила небо, а утреннее солнце не смогло победить тень.

Земля была усыпана листьями и опавшими ветками, которые захрустели под резиной его велосипеда, когда Гэвин остановился. Даже в странной утренней тьме он понимал, что из Дымохода не идет дым, а значит, нет и огня. А огонь был всегда.

Дом никогда ничего не делал без причины, и с тенью сомнения Гэвин знал, что он и есть эта причина. Дом ждал его.

Солнце начало проникать сквозь ветви деревьев у соседей, и хотя он почувствовал, как тепло начинает проникать за шиворот его темной толстовки с капюшоном и согревать кончики его ушей, Гэвин дрожал от зловещего холода, окружившего его дом. Он понятия не имел, что увидит, когда откроет дверь, но знал, что пора.

Он принялся рассуждать, а не отбросить ли вообще идею сюда приходить, зная, как легко было бы остаться в кабинете музыки с Дэлайлой, забыть обо всем и затеряться в ней. Они поймали бы утром автобус и тихо сбежали бы из города. Может, смогли бы уехать на неизвестное расстояние, что позволило бы им вырваться из зоны доступа Дома. Дэлайле через пару дней исполнится восемнадцать. Ему – через две недели. И он не был уверен, кого из них будут искать с наименьшей вероятностью.

Он знал, что уехать – умный поступок. Знал, что стоило попытаться. А сообщение Давала все изменило. Но чем дальше Гэвин находился от кабинета музыки и разговора с Давалом, тем больше ему казалось, что Дом играет с ним, умудрившись спародировать женский голос по телефону. Хотя если был шанс, пусть и маленький, что там, где-то внутри была его мама, он должен посмотреть.

Его сердце, казалось, пыталось вырваться из груди. Пульс был неровным, сбивчивым, и это так отвлекало, что Гэвин задумался, мог ли он паниковать перед этим темным монстром впереди.

Закрыв глаза, он попытался успокоить дыхание и мысленно составил список задач:

Попасть внутрь, услышать голос мамы, собрать все необходимое и уйти. Найти Дэлайлу.

Найти Дэлайлу.

Дэлайлу.

У него было мало опыта с одержимостью, и он никогда не считал себя излишне сентиментальным – в конце концов, ему никогда не казалось, что вещи в Доме принадлежат ему – но сейчас он стоял снаружи, и, оказалось, у него горстка вещей, которые он не мог бросить здесь. Он хотел забрать найденную Библию и фотографию мамы. Он не смог бы спокойно спать, если бы оставил свои альбомы, и, если получится, хотел найти ключи от машины. В этом случае у него были бы его вещи и способ увезти их из города. На бьюике сбежать куда проще, чем на велосипеде.

Для сохранности он оставил велосипед за железными Воротами – если случится худшее, а он не сможет поймать машину – и направился в Дом.

Ворота не открылись сами по себе, как обычно. Гэвин толкнул их, и они резко со скрипом замерли, когда он вошел во двор. Не только Дымоход молчал, но и газон выглядел… мертвым. Действительно мертвым, причем с обеих сторон. Трава была коричневой и сухой, в трещинах ведущей к крыльцу дорожки из брусчатки проросли сорняки. Дом выглядел по-настоящему заброшенным, брошенным будто долгие годы, и словно он там никогда не жил.

Лозы, обвившие колонны крыльца, стали тоньше, лиловые лепестки новых цветов стали хрупкими и сухими, как старая бумага, они падали по одному в уже сформировавшуюся горку на верхней ступеньке. Гэвин не понимал, что именно привело к этому, и он успел подумать, вдруг Дом… как-то ушел? Может, его мама вернулась, и Дом ушел, потому что его услуги уже не были нужны?

Он не знал, как это воспринимать. С одной стороны, в этом всем был намек и ему, правильно? Уйти. Жить своей жизнью. Но почему он чувствовал знакомую панику? Эту дрожь в руках от мысли быть одному.

– Я дома, – поприветствовал он, войдя в прихожую и сжав челюсти, когда желание позвать маму стало почти невыносимым. Он изо всех сил старался унять дрожь в руках, пока расстегивал толстовку и вешал ее на крючок у двери. Разуваться он не стал.

Гэвин осмотрел холл и прислушался, ожидая звук шагов в одной из комнат или на лестнице. Тишина.

– Есть тут кто-нибудь? – спросил он, стараясь держать голос ровным.

Камин ожил пламенем, маленькие язычки окружили всегда лежавшее там полено.

Что-то здесь по-прежнему было, но мама не появилась. Он попытался не обращать внимания на ощущения в животе, словно в его диафрагме открылся люк, и сердце упало в него.

– Все в порядке? – он посмотрел на лестницу и темную площадку выше. – Снаружи темно.

Он спокойно зашагал к столу, стараясь выглядеть так, словно не понимает, почему что-то неладно, и остановился у стопки писем на нем. Дрожащими руками перебрал рекламные листовки и конверты с купонами. Они получали ненужную рекламу и соседские флаеры, но не счета. Ничего личного или требующего ответа в Дом не попадало. Он решил, что Дом работает не на исчисляемом электричестве или газе. И поскольку кабельного телевидения не было, не было и счетов. Гэвин даже не знал, платят ли они налоги. Дом всем управлял сам, платить было некому.

Но стоя здесь, цепляясь за нереальный шанс, что в доме была его мама, он подумал: «Не было бумаг, где требовалась подпись? А кто перевел его в школу? Кто расписывался, когда приходил доктор, полубессознательный, словно робот? И почему он никогда не задумывался об этом до появления в его жизни Дэлайлы? Гэвин всегда понимал, что его реальность отличается от мира окружающих, но за этим пониманием всегда лежала темная, тайная вера, что Дом делает его еще и особенным.

Одно-единственное слово ворвалось в его мысли: как?

Как мальчик мог оставаться сиротой, чтобы никто в городе не знал, что случилось с его мамой?

Как он мог быть таким удачливым, что его вырастил Дом?

Как он мог не задуматься, когда Дом начал нападать на Дэлайлу, и ранил ли он его маму?

А если Дом не был хорошим? И что, если сам он жил тут все это время, слепо доверяющий, а его единственная семья была… злой?

Пытаясь сохранять спокойствие и подавив комок слез, Гэвин продолжил вслушиваться в возможные звуки человеческой жизни в доме. Он опустил стопку писем на стол и пошел на Кухню, взял стакан и наполнил его водой из-под крана.

Он пил, держа стакан дрожащей рукой и пытаясь не обращать внимания странную темноту снаружи. Вернувшийся в Камин огонь согревал передние комнаты. Тарелка со свежим печеньем стояла на столе. Ромашки на подоконнике разжали лепестки и посмотрели на него.

– Думаю, я пойду наверх и посплю, – произнес он.

Гэвин взял яблоко из плетеной корзинки и выпрямился, вытирая красную кожицу фрукта о ткань футболки.

– Я уснул, репетируя для весеннего концерта, и шея затекла. Но я посплю, и все наладится. Может, мы потом осмотрим систему полива снаружи, когда я проснусь? Она в плохом состоянии.

Ромашки кивнули головками, но не двинулись, чтобы коснуться его, когда он поставил стакан в раковину.

Гэвин поднялся по ступенькам, наступая на каждую и надеясь, что выглядит не так тревожно, как себя чувствует. Было слишком тихо. В Доме всегда кипела энергия, и он привык к этому: к легкой дрожи, к ощущению движения вокруг него, из-за чего ему было проще засыпать по ночам и из-за чего он помнил, что не один. Он чувствовал подрагивание стен и дерева под ногами. Чувствовал дрожь воздуха. Сегодня она тоже была, но другая.

Дрожь была тяжелой. Напряженной. Ему казалось, он попал в сжатую мышцу, зная, что Дом не станет причинять ему вред, но чувствуя при этом окружавшую его пульсирующую ярость.

Зажегся свет на втором этаже, но лампы загудели нескладно. Ступеньки скрипели с каждым шагом, но не твердо, а хрупко.

– Что происходит? – спросил он, сглотнув так громко, что сам услышал это в зловещей тишине. – Ты злишься на меня?

Страх собирался в животе Гэвина, и он поспешил подняться по ступенькам, после чего посмотрел на дверь спальни в конце коридора, прислушиваясь при этом к звукам.

В шкафу была спортивная сумка, и Гэвин подумывал положить туда вещи, туалетные принадлежности и прочее перед побегом, но теперь он отбросил эту идею. Дом не напал только потому, что Гэвин не попытался сбежать.

Он сел на кровать, взял свой альбом и кусочек угля, пытаясь выглядеть спокойно и расслаблено. Как это сделать? Как найти в Доме маму, если тот замечает каждое его движение? Он никогда не видел Дом таким мрачным, мертвым и зловещим. Существовал ли способ его обмануть?

Гэвин помнил дни, когда был заперт, когда исчезли дверные ручки с наружных дверей и пропали задвижки на окнах. Дэлайла уверяла, что Дом менялся и физически преображался в тот вечер, когда она пришла на ужин. Были ли у Дома части, о которых он даже не подозревал?

Заметив старую коробку на полке, Гэвин достал оттуда модель самолета, которую не закончил, и пробормотал, что нужно найти клей. Теперь у него появилась возможность копаться в старых ящиках, заглядывать в шкафы, которые не открывал годами, даже проверять под подушками и кроватями. Дом, казалось, был рад помочь, отодвигая мебель с его пути и открывая для него дверцы шкафчиков. Он открывал каждый шкаф, касался пальцами стен, проходя мимо, ощущая края и выступы, которых не должно здесь быть.

Он нашел пачку старых флаконов с лекарствами от мигрени, которые принадлежали, скорее всего, его маме, но никакого клея или скрытых комнат.

За два часа до назначенной встречи с Дэлайлой Гэвин был готов оставить надежду найти хоть что-нибудь.

Он снова поднялся по ступенькам и пошел в свою комнату, остановившись на полпути к кровати. В центре идеально постеленного покрывала лежала фотография его мамы, которую он хранил в шкафчике в ванной.

Все это время Дом знал, что именно он искал.

Воздух остыл, в комнате потемнело, словно солнце ушло за облака. На коже проступили капельки пота, и он ощутил, как по рукам, ногам и шее побежали мурашки.

Снаружи вдали виднелось синее небо, листья деревьев трепетали на ветру, но ближе к Дому все оставалось темным. Двор был окутан тенью. А ветер качал мертвые ветви его любимого вишневого дерева.

Позади него в коридоре послышался звук. Но не шаги, а рык. Такой звук мог исходить только из утробы монстра – низкий и зловещий, вибрирующий по перекрытиям под его спальней и взбирающийся вверх по стенам. Дрожь становилась все выше и выше, словно охватила уже весь дом.

Гэвин закрыл глаза, представив ступеньки, и сколько шагов нужно сделать, чтобы попасть туда.

Если он побежит, то Кровать подвинется, и ему придется прыгать. Шкаф попытается закрыть проход. В Коридоре пусто, но Стол был проворным и мог заблокировать любую дверь, какую пожелает. Он попытается замедлить его, поймать и сбросить с лестницы, если будет нужно.

О боже.

Гэвин попытался отогнать мысль о предстоящем сражении из головы, но не смог. Он снова закрыл глаза и почти представил себя там, на нижних ступенях, с вывернутыми под неестественными углами руками и ногами, со странно выкрученной шеей и с остекленевшими открытыми глазами. Дом и правда позволит Гэвину умереть, лишь бы он не вышел? Воздух спешно покинул его легкие, и он закрыл рукой рот, сглотнув поднимающуюся к горлу тошноту. Это не Дом был расстроен и уязвлен. Впервые в жизни Гэвин понял, что Дом готов сделать что угодно, чтобы удержать его внутри.

«Он и не собирался меня отпускать».

Он смотрел на окна спальни, закрытые плотными шторами, которые запросто могли наброситься и схватить его. Посмотрел на открытую ванную и окно, которое он подпер деревяшкой.

Та все еще была на месте.

Если поспешить, он сможет добраться и выйти. А если Дом захлопнет окно, то он его разобьет. Это единственный свободный путь. Прищурившись, Гэвин подсчитал расстояние. Метров пять. Столько ему нужно пройти. Пять метров от него до ванной.

Оглядев еще раз коридор, он сделал глубокий вдох и побежал.

Стол из коридора поехал по полу и встал между ним и дверью, и Гэвин поднырнул, проехав по холодному деревянному полу в комнату. Стукнулся плечом о стену, и та задрожала, на глазах меняя цвет и форму, и внезапно он перестал понимать, где находится. Справа должен был быть коридор, а прямо здесь – дверь в ванную, окно, но ее тут не было. Были обои, которые он никогда не видел, на стенах рядом с дверями, которые он никогда не открывал.

– Мама! – завопил Гэвин. – Ты здесь? Мама! – такой хриплый пронзительный вопль он тоже никогда не издавал. Врезавшись в стену, он провел руками по гладкой поверхности, пытаясь пройти по дрожащему коридору.

Выбора не было, и Гэвин бросился в другую сторону, к лестнице и входной двери. Пол затрясся, половицы разломились с оглушительным треском и встали на дыбы, превращаясь в крепкую деревянную стену и создавая двери одну за одной, одну за одной. Он протянул руку к одной, потом к другой, рывком открывая их и видя изогнутую лестницу, что превращалась в ничто, в кирпичную стену, в черную бездну.

Позади него дрожал весь дом, и стало так холодно, что Гэвин видел пар от собственного дыхания, чувствовал, как холод обжигает кончики пальцев. Пол накренился, и Гэвин начал отъезжать назад, не переставая звать маму. Пальцы впивались в пол, пытаясь уцепиться за скользкое дерево, ногти царапали ледяную поверхность.

С потолка позади него свесилась веревочная петля – она была от двери, и потянув за нее, можно было попасть на чердак. Хотя он никогда не был внутри, Гэвин знал, что там есть окна, и попытался развернуться и уцепиться за петлю. После трех попыток он смог встать на ноги и схватиться за нее, глядя, как дверь открывается, веревочная лестница разворачивается и ударяется о пол перед ним. Раздались пронзительные крики, но чьи они? Гэвин никогда не слышал в этом доме чей-то голос, кроме Дэлайлы и еще… Эти звучали знакомо. Это те голоса, которые слышала Дэлайла? Из ее кошмара? Они называли его имя, всхлипывали, кричали ему отовсюду. Стены склонились, в трещинах в штукатурке засиял свет, словно с неба вниз катился поезд, направляясь к дому.

Гэвин бросился к веревочной лестнице и полез наверх, руки были скользкими от пота и крови, и еще неизвестно, чего. Ноги соскальзывали с перекладин и казались ослабевшими и окоченевшими от страха. Гэвин посмотрел все фильмы ужасов за последние четыре года в кинотеатре Мортона, но не представлял это так. Ужас вцепился в его сердце крепким кулаком, а тело ему словно не принадлежало. Боль пульсировала в каждой мышце, его хватка не была прочной, ноги не попадали на ступеньки, но он е переставал карабкался.

– Хватит! – услышал он собственную мольбу. – Пожалуйста, прошу, хватит.

Пыль и копоть покрывала пол чердака слоем в несколько сантиметров, и когда Гэвин забрался внутрь, она поднялась в воздух и закружилась, как снежинки в бурю. Когда был младше, он уже пытался попасть на чердак, но не смог открыть запертую на засов дверь. Он задумался, убрал ли его кто-то, и было ли достаточно для того, чтобы дверь поддалась, той дрожи, которую он ощущал под ногами. Или же нечто, державшее чердак закрытым, получило приказ свыше: взять его.

Он ошалело осматривался, взгляд опустился на два мансардных окна. Если он доберется до них и сможет открыть, то, возможно, выберется на выступ, спустится вниз по карнизам или хотя бы позовет на помощь.

Он сделал лишь шаг, когда ощутил, как что-то скользнуло по его ноге, холодное и шершавое, будто покрытое шипами. Опустив взгляд, он увидел виноградную лозу, обернувшуюся вокруг его ноги и дернувшую так сильно, что он потерял равновесие. Боль разливалась по всему телу, когда он тяжело упал на пол. Он закашлялся, легкие наполнились пылью, заставляя его молчать.

Гэвин перекатился на спину, пытаясь восстановить дыхание. Он вглядывался в темноту, но в глазах почернело, и картинка расплывалась по краям. Над ним появились силуэты, неясные тени вырвались из-под балок и брусьев.

Милый Гэвин.

Наш Гэвин.

Она тебя тоже не получит.

Хватка лозы стала крепче, и, поднявшись от его ноги к поясу, она медленно потащила его к двери.

– Нет! – пытался закричать он, все еще кашляя и хватая ртом воздух. Пальцы скользили по полу, ногти впивались в грязь, занозы вонзались под кожу, пока он вслепую искал, за что можно схватиться.

Он чувствовал, как его утаскивают к веревочной лестнице, чувствовал дрожь вокруг, не понимал, как дом все еще может стоять. Коридоры и комнаты внизу заполнили голоса, которые он никогда не слышал: грубые и тонкие, хриплые и плаксивые.

Гэвин.

Смотри, что мы сделали для тебя.

Гэвин не хотел здесь умирать, и он знал, что если не даст отпор, то погибнет. Картинка его изломанного тела у основания лестницы не была лишь его воображением – так и будет. Если не падение с лестницы, то душевая занавеска удержит его под водой в ванне, в печенье окажется крысиный яд или он сгорит во сне. Это был уже не тот дом, в котором он вырос. Это был не тот дом, который заботился о нем, когда Гэвин болел, и часами слушал его рассказы о самолетах, который давал ему книги, отвечая на вопросы о планетах и звездах.

Гэвин был словно одна из статуэток Белинды Блу в ее закромах. Дом держал его здесь, как игрушку за стеклом, и что бы тут ни было внутри, Дом убьет его раньше, чем он сможет выбраться наружу. А потом убьет Дэлайлу.

Он схватился за одну из перекладин веревочной лестницы, используя ее как рычаг, чтобы отпихнуть вцепившуюся в него лозу. Гэвин соскользнул вниз, ударившись подбородком о дерево и закричав от боли. Звук отвлек Дом, и хватка лозы ослабла. Свист хлыста разорвал воздух, резкий ветер ударил ему в голову, через миг звук повторился, и что-то порезало его лицо. Закричав, Гэвин поднял руку к щеке и ощутил жидкость, горячим ручейком бегущую вниз к шее. Он чувствовал вкус крови, запах пыли в воздухе, гниющего дерева и свежей земли отовсюду.

– Мама! – из-за слез щипало глаза, было сложно видеть в темноте, и он больше не понимал, где сейчас находится. Он раскинул руки в стороны, чтобы нащупать стену, но ты расходилась волнами под его пальцами, извивающаяся, холодная и влажная.

От отшатнулся и вслепую побежал на свет впереди, на сияние от окна. Он видел двор за ним, уже не мертвый, а зеленый. Там были люди, они играли с мячом на залитой солнцем лужайке.

Гжвин не знал, что видит: настоящее это или игра, в которую играл с ним Дом, – но ему было все равно. Он должен добраться до них.

– Помогите! – завопил он. – Помогите мне!

Люди не оглянулись. Он изо всех оставшихся сил потянул за оконную ручку, но та не поддалась.

– Помогите! – закричал он снова, стуча окровавленными кулаками по стеклу.

Гэвин огляделся в поисках чего-нибудь, чем можно разбить окно. На полу лежала лампа, неподвижная и безжизненная, – просто обычная лампа. Он взял ее и основанием ударил по стеклу. Оно разбилось, Дом содрогнулся, словно от боли, пока отчаянные вопли продолжали доноситься из его глубин. Гэвин отбросил ногой осколки, не обращая внимания на то, как они впиваются в его ноги. Это его последняя надежда. Он взобрался на выступ и оглянулся. Там кружилась, пульсируя, тьма. Он задержал дыхание и прыгнул.

***

Когда Гэвин снова открыл глаза, он понял, что находится не снаружи.

Он пытался понять, что видит перед собой, но не смог. Правая половина тела страшно болела, и он сообразил, что его руки прижаты к бокам и привязаны к телу в районе груди и пояса. Сокрушительное давление мешало дышать. Каждый сантиметр кожи болел, ныл и был покрыт синяками. Спиной он ощущал твердость стены, но темнота поглощала все вокруг. Он видел лишь тьму, которая всей своей тяжестью окружала его, плотно обволакивая его где-то на глубине.

Голосов больше не было слышно, лишь его неровное дыхание, когда он пытался набрать в легкие достаточно воздуха. Если смог, он бы заплакал или закричал, но что-то закрывало его рот, что-то пыльное и влажное давило на язык. Тряпка. Кляп. Двор был огромным, а ограда как бы изолировала дом от ближайших соседей. Его крик все равно никто бы не услышал.

Гэвин снова почувствовал запах грязи. Он не знал, почему, но в голове всплыла фраза: «свежая могила». Он не знал, откуда исходит запах, и не разорвал ли себя Дом от верха крыши до самой земли. Пахло гнилым мясом и червями, и его тошнило, в то время как он пытался дышать ртом.

Гэвин жаждал то чувство, когда он не обращал внимания на странности Дома, какое у него было всего год назад. Хотел свою комнату и теплую постель. Но больше всего он хотел Дэлайлу. Он хотел, чтобы она была в безопасности. Гэвин теперь понимал, что даже если выберется как-нибудь отсюда, сбежать он не сможет. Та доброта, что жила здесь и присматривала за ним, исчезла, здесь остался лишь монстр. Он последует за ним и здесь, и на улице, и по сотне улиц. Будет охотиться на него, пока не вернет, а потом он останется здесь навеки. Может, Дом не знал, что он не останется прежним и что если он убьет его, не появится снова маленький Гэвин или Гэвин с мороженым с рожком мороженого, который изображен на фотографии в коридоре на втором этаже. Те Гэвины тоже умрут.

Дом словно читал его мысли, и что-то скользило вокруг него, стягиваясь.

– Ш-ш-ш, – шипело это нечто. – Ш-ш-ш.

Наконец, на миг – всего на миг – потому что страдал, был испуган и ничего не видел в темноте, Гэвин позволил себе заплакать. Дом еще не убил его. Он выжидал. И если они знали друг друга так хорошо, как он думал, Гэвин знал, чего именно тот ждал.

В одиннадцать часов у банка будет ждать его Дэлайла, как они и договорились, и она поймет, что он не придет. Дом это знал. И что она пойдет его искать в надежде спасти. Дом и это знал.

Он пока что не убил Гэвина, потому что тот был наживкой.