Пробежку я мог пропустить разве что по смертельной болезни или если летел куда-то на самолете. Однако в понедельник утром я, преисполненный отвращения к себе, выключил будильник и завалился обратно на подушку. Просто мне не хотелось видеть Ханну.

Но не успела эта мысль оформиться в голове, как я принялся решать, правильна она или нет. Я не хотел видеть Зигги, скачущую и болтающую без умолку так, словно две ночи назад она не свела меня с ума своим телом, и страстью, и словами, приняв обличье Ханны. И я знал, что, если сегодня утром увижу Зигги, делающую вид, что в воскресенье ничего не было, меня это немного подкосит.

Меня вырастили мать-одиночка и две старших сестры, не оставившие мне иного выбора, кроме как понимать женщин, знать женщин, любить женщин. Во время одного из двух моих серьезных романов я говорил со своей девушкой о том, что, возможно, эта легкость обращения с женщинами сработала в мою пользу, когда я стал подростком и начал мечтать о сексе с каждой встречной. По-моему, та моя подружка весьма прозрачно пыталась намекнуть, что я манипулирую женщинами, делая вид, что внимательно их слушаю. Я не стал углубляться в этот вопрос – вскоре после того разговора мы расстались.

Но как бы комфортно я ни чувствовал себя в дамском обществе, с Ханной мне это ничуть не помогало. Она была словно существом с другой планеты, представителем иного биологического вида. Весь мой опыт рядом с ней ничего не стоил.

Когда я снова задремал, мне приснилось, что я трахаю Ханну на огромной куче спортивного снаряжения. Лакроссная ракетка впилась мне в спину, но я не обращал внимания. Я лишь видел, как Ханна раскачивается надо мной, неотрывно глядя на меня ясными глазами и скользя руками по моей груди.

В этот момент телефон, валявшийся у меня под спиной, разразился звонком, вырвав меня из сна. Поглядев на будильник, я понял, что проспал: было уже почти восемь тридцать. Я ответил, не глядя на экран, – наверняка это Макс интересуется, какого черта я не пришел на еженедельное утреннее совещание.

– Да, старик. Буду через час.

– Уилл?

Вот черт.

– А, привет.

Сердце сжалось так сильно, что я чуть не застонал и прижал ладонь ко рту.

– Ты все еще спишь? – спросила Ханна, заметно задыхаясь.

– Ага, спал.

Ханна замолчала, и я услышал, как на том конце линии завывает ветер. Она была на улице и едва дышала. Она отправилась на пробежку без меня.

– Извини, что разбудила тебя.

Зажмурившись, я стукнул по лбу кулаком.

– Пустяки, не беспокойся.

Несколько мучительно долгих секунд она не отвечала, и за это время у меня в голове успело прокрутиться несколько вариантов нашего разговора. В одном она сообщала мне, что я козел. Во втором извинялась за то, что допустила мысль, будто наша жаркая ночка оставила меня совершенно равнодушным. В третьем трепалась о всякой ерунде в стиле Зигги. И, наконец, в последнем спрашивала, можно ли прийти ко мне.

– Я вышла на пробежку, – сказала она. – Думала, может, ты начал раньше и я увижу тебя на дорожке.

– Ты думала, что я решил пробежаться без тебя? – рассмеялся я. – Это было бы не по-джентльменски.

Она не ответила, и я запоздало сообразил, что не явиться в парк и даже не позвонить ей было ничем не лучше.

– Черт, Зигги. Извини.

Она резко втянула воздух.

– Значит, сегодня я Зигги. Любопытно.

– Ага, – промямлил я, немедленно себя за это возненавидев. – Нет. Блин, я не знаю, кто ты сегодня утром.

Я пинком отшвырнул простыни, искренне жалея, что не могу так же пнуть свой затуманенный со сна мозг.

– Когда я зову тебя Ханной, это сбивает меня с толку.

«И заставляет думать, что ты принадлежишь мне», – не добавил я.

Отрывисто рассмеявшись, она снова тронулась с места – ветер еще сильней засвистел в трубке.

– Преодолей уже свои мужские страхи, Уилл. Мы просто занимались сексом. Предполагается, что ты сечешь в этом лучше всех остальных. Я ведь не прошу у тебя ключ от квартиры.

Она замолчала, и тут сердце у меня ушло в пятки – я понял, как моя холодность выглядит со стороны. Ханна подумала, что я хочу от нее отделаться. Я открыл было рот, чтобы объясниться, но она успела первой:

– Я даже не требую повторения, ты, самовлюбленный придурок.

И на этом оборвала связь.

Я попросил друзей перенести наш обычный обед со вторника на понедельник на том основании, что потерял и яйца, и мозги. Никто не стал спорить. Похоже, я достиг той стадии любовной лихорадки, когда смеяться надо мной было уже просто грешно.

Мы встретились в «Ле Бернардин», заказали то же, что и всегда, и жизнь потекла точно так же, как на протяжении последних девяти месяцев. Макс нацеловывал Сару, пока она не начала от него отбиваться. Беннетт и Хлоя устроили шуточную потасовку над салатом – Хлоя почему-то настаивала на том, что они должны совместно съесть его на обед, видимо, в качестве какой-то странной прелюдии. Единственным исключением из привычной рутины стало то, что я меньше чем за пять минут прикончил свою порцию спиртного и заказал еще одну, заработав неодобрительный взгляд от нашего постоянного официанта.

– Похоже, я превратился в Китти, – заявил я, когда он отошел.

Разговоры постепенно замолкли. Я понял, что все это время мои приятели счастливо трепались о всякой фигне, в то время как мой мозг тихо плавился в двух шагах от них.

– С Ханной, – уточнил я, пытаясь обнаружить на их лицах хоть тень понимания. – Я – Китти. Я твержу, что все в порядке, и меня устраивает просто секс, но это не так. Я говорю, что буду рад трахаться только по третьим вторникам каждого нечетного месяца, лишь бы быть рядом с ней. А она в ответ: «Ах, еще одна встреча мне не нужна».

Мои излияния прервала ладонь Хлои, практически уткнувшаяся мне в лицо.

– Стоп, Уильям. Ты с ней спишь?

Я выпрямился, вызывающе глядя на нее.

– Ей двадцать четыре, а не тринадцать, Хлоя. Какого хрена?

– Меня не волнует то, что ты с ней спишь, странно то, что вы переспали, и она тут же не позвонила одной из нас. Когда это впервые произошло?

– В воскресенье. Два дня назад, так что успокойся, – проворчал я.

Хлоя откинулась на спинку стула, и выражение ее лица чуть смягчилось.

Расслабившись, я потянулся к следующему стакану, не успел официант поставить его на стол. Но Макс оказался быстрее и отодвинул виски так, что я не мог до него дотянуться.

– У нас после обеда встреча с Альбертом Самуэльсоном, и мне надо, чтобы ты был в форме.

Я кивнул и протер глаза.

– Я ненавижу вас всех.

– За то, что мы были правы? – верно предположил Беннетт.

Я пропустил это мимо ушей.

– Так ты наконец-то порвал с Китти и Кристи? – мягко спросила Сара.

Черт. Опять это.

Я покачал головой.

– Зачем? С Ханной все глухо.

– Не считая того, что ты в нее влюблен, – с нажимом сказала Сара и нахмурилась.

Ее неодобрение было мне особенно неприятно. Из всех моих друзей именно Сара задавала мне взбучку только тогда, когда я этого действительно заслуживал.

– Просто не думаю, что стоит устраивать дополнительные трагедии, когда и так все паршиво, – вяло возразил я.

– Ханна прямо так сказала, что не хочет больше тебя видеть? – спросила Хлоя.

– Судя по тому, как она вела себя в воскресенье утром, так и есть.

Макс, кивнув, встрял в разговор:

– Не хочу тыкать пальцем в очевидное, приятель, но почему ты не провел с ней свою знаменитую уиллсамнеровскую беседу? Разве не время доказать ту многострадальную теорию, которую ты всегда предъявлял нам, когда разговор заходил об отношениях: лучше заранее обсудить все, чем оставить вопросы открытыми?

– Фигня в том, – мрачно объяснил я, – что этот разговор легко проводить тогда, когда точно знаешь, чего хочешь, а чего нет.

– И чего же ты хочешь? – сказал Макс, сдвигаясь в сторону, чтобы официант мог поставить на стол его заказ.

– Я не хочу, чтобы Ханну трахал кто-то еще! – рявкнул я.

– Ну, – чуть поежившись, начал Беннетт, – а если бы я сказал тебе, что вчера видел Китти с другим мужчиной, и отношения у них явно не платонические?

На меня нахлынуло облегчение.

– Это правда?

Он покачал головой.

– Нет. Но твоя реакция весьма показательна. Помирись с Ханной. И разберись, черт возьми, с Китти.

Взявшись за вилку, он добавил:

– А теперь заткнись и дай нам поесть.

На следующий день в пять пятнадцать я уже проснулся и торчал у дома Ханны. Я знал, что теперь, войдя во вкус, она уже не пропустит ни одной пробежки. Мне надо было помириться с ней… Но пока я не знал, как это сделать.

Увидев меня, Ханна резко остановилась. Ее глаза расширились, но затем лицо приняло спокойное и бесстрастное выражение.

– А, привет, Уилл.

– Доброе утро.

Она прошла мимо меня, глядя только вперед. Когда мы поравнялись, ее плечо чуть задело мое – и, судя по тому, как она передернулась, это было не специально.

– Подожди, – окликнул ее я.

Моя мучительница остановилась, но так и не обернулась.

– Ханна…

Она вздохнула.

– Значит, сегодня я снова Ханна.

Я подошел, встал лицом к ней и положил руки ей на плечи. От меня не ускользнуло, как она вздрогнула. От гнева, или это была та же дрожь возбуждения, что охватывала меня при прикосновении к ней?

– Ты всегда была Ханной.

Ее глаза потемнели.

– Вчера нет.

– Вчера я облажался, ладно? Прости, что не пришел на пробежку, и прости, что вел себя как козел.

Она недоверчиво глядела на меня.

– Козел – это еще слабо сказано.

– Я знаю, что по замыслу должен разбираться в этих вещах, но признаюсь – субботняя ночь была для меня особенной.

Ее взгляд смягчился, плечи расслабились. Я продолжил уже тише:

– Это было невероятно, понимаешь? Знаю, что мои слова звучат глупо, но я немного растерялся, когда на следующий день ты отнеслась к этому так легко.

Я опустил руки и отступил на шаг, чтобы не теснить ее.

Ханна уставилась на меня так, словно изо лба у меня выросла голова ящерицы.

– А что я должна была делать? Сходить с ума? Злиться? Признаваться тебе в любви?

Покачав головой, она продолжила:

– Не совсем понимаю, что я сделала не так. Я думала, что отлично справилась. Думала, что вела себя именно так, как ты бы мне посоветовал, если бы я переспала с кем-то другим.

На щеках ее вспыхнул яркий румянец, и мне пришлось сунуть руки поглубже в карманы толстовки, чтобы удержать их при себе.

Я сделал глубокий вдох. Наступил самый подходящий момент для того, чтобы сказать Ханне: «Я чувствую к тебе то, чего никогда не чувствовал прежде. Я боролся с этим с первой же секунды нашей встречи, много недель назад. Я не знаю, что означают мои чувства, но мне бы хотелось разобраться».

Но я был к этому не готов и поэтому уставился в небо, совершенно запутавшись и не имея ни малейшего понятия, что происходит. Насколько я мог судить, то же самое я испытывал бы к любой женщине, чью семью знал бы годами: стремление оберегать, желание бережно отнестись к нашим чувствам. Мне нужно было больше времени, чтобы уложить все в голове.

– Я так давно знаком с твоей семьей, – начал я, снова обернувшись к ней. – Это не то же самое, что переспать со случайной встречной, как бы нам ни хотелось все упростить. Ты для меня не просто секс-партнер, и…

Я провел рукой по лицу.

– …и я просто пытаюсь быть осторожным, ладно?

Мне захотелось хорошенько себе врезать. Я вел себя как последний трус. Все, что я сказал, было правдой, но какой-то убогой правдой. Дело было не только в том, что я знал ее много лет. Нет, мне хотелось узнать ее как можно ближе, именно такой, и посвятить ей еще долгие годы.

Ханна на секунду зажмурилась, а когда открыла глаза, взгляд ее вильнул в сторону и уперся в какую-то неопределенную точку.

– Ладно, – пробормотала она.

– Точно?

Тут она наконец-то взглянула на меня и улыбнулась.

– Ага.

Ханна кивнула и развернулась, давая понять, что нам пора двигаться. Вскоре наши подошвы уже шлепали по мокрому асфальту. Мы бежали легкой трусцой, хотя я так и не понял, чем закончился наш разговор.

Погода была превосходная впервые за долгие месяцы. Несмотря на то что температура вряд ли поднялась выше пяти градусов, в воздухе чувствовалась весна. Небо было ясным: ни туч, ни серых теней, один лишь свет, солнце и чистый морозный воздух. Но не успели мы пробежать и трех кварталов, как мне стало слишком жарко. Чуть замедлив шаг, я стащил через голову свою толстовку с длинными рукавами и обвязал вокруг талии.

Я услышал, как ботинок стукнулся о тротуар, и прежде чем я понял что происходит, Ханна уже растянулась на дорожке. От удара она громко охнула.

– Господи боже, ты в порядке? – воскликнул я, опускаясь рядом с ней на колени и помогая сесть.

Несколько долгих секунд Ханна не могла вздохнуть, а когда все же сумела, вдох был шумный и отчаянный. Терпеть не могу это ощущение, когда из легких как будто вышибают весь воздух. Она споткнулась о широкую трещину в асфальте и упала тяжело, прижав руки к ребрам. Одна штанина порвалась на колене, и Ханна держалась за лодыжку.

– Оу-у-у, – провыла она, раскачиваясь.

– Вот дерьмо, – выругался я.

Одну руку я просунул ей под колени, второй обнял за талию.

– Давай-ка доставим тебя домой и положим на это лед.

– Я в порядке, – выдавила она, стараясь оттолкнуть меня и помешать взять ее на руки.

– Ханна.

Отмахиваясь, она просила:

– Не надо нести меня, Уилл, ты руки сломаешь.

Я рассмеялся.

– Это вряд ли. Ты совсем не тяжелая, и тут всего три квартала.

Она сдалась и обняла меня за шею.

– Что случилось?

Ханна молчала, но, когда я наклонил голову и заглянул ей в лицо, рассмеялась:

– Ты снял толстовку.

Растерявшись, я проворчал:

– На мне была еще футболка, глупышка.

– Нет, все дело в татуировках, – пожав плечами, пояснила она. – Я видела их всего пару раз, но в субботу успела наглядеться, и это навело меня на мысли… Я оглянулась на тебя…

– И упала? – спросил я и расхохотался, хотя делать этого явно не стоило.

Застонав, Ханна шепнула:

– Да. Пожалуйста, заткнись.

– Ну, можешь любоваться ими, пока я тебя несу, – сказал я.

Затем, улыбнувшись, добавил заговорщицким шепотом:

– И можешь по дороге покусывать мне мочку уха. Ты ведь знаешь, как мне нравятся твои зубки.

Ханна рассмеялась, но смех ее быстро прервался – и, как только я понял, почему, между нами вновь начало нарастать напряжение. Я шагал по дорожке к ее дому, и с каждым шагом, с каждой секундой молчания это чудовищное напряжение росло и росло. Его причины были понятны без слов: случайное напоминание о том, что Ханна знает мои привычки в постели, и то, куда мы направлялись: в ее квартиру, где занимались сексом всю долгую субботнюю ночь.

Я лихорадочно рылся в голове, пытаясь найти, что сказать, но на поверхность выскакивали только слова о нас или о той ночи, о ней или о моей трахнутой черепушке. Когда мы добрались до лифта, мне пришлось поставить Ханну на ноги, чтобы нажать кнопку вызова. Кабина прибыла с тихим звоном, и я помог Ханне проковылять внутрь.

Двери закрылись. Я нажал кнопку двадцать третьего этажа, и лифт дернулся, набирая скорость. Ханна обосновалась в том же углу, где стояла в прошлый раз, когда мы ехали вместе.

– Ты в порядке? – тихо спросил я.

Она кивнула, и все слова, сказанные здесь две ночи назад, наполнили кабину, как поднимающийся с пола дым. «Хочу, чтобы ты полизал меня там. Хочу, чтобы ты делал это, пока я не кончу».

– Можешь наступать на ногу? – поспешно спросил я.

В груди все сжалось от желания подойти ближе, поцеловать ее.

Ханна снова кивнула, не отрывая от меня взгляда.

– Лодыжка болит, но, думаю, все в порядке.

– Все равно, – шепнул я. – Надо приложить лед.

– Ладно.

Вверху в шахте лифта что-то заскрипело и с громким щелчком вошло в паз.

«Хочу, чтобы ты встал надо мной и подрочил, когда я буду лежать на диване, и чтобы ты кончил мне на грудь».

Облизнув губы, я наконец-то решился взглянуть на ее рот, и в мозгу тут же всплыли воспоминания о наших поцелуях. Эхо ее слов так громко отдавалось в моей голове, словно она только что произнесла это вслух: «Секс во все отверстия моего тела. Я думала о том, как тебе нравится, когда я кусаю тебя, и как мне нравится это делать».

Я подошел ближе, гадая, помнит ли она, как говорила: «Мы займемся сексом, и я сделаю все, что ты захочешь, чтобы было приятно не только мне, но и тебе тоже». А если помнит, видит ли по моим глазам, что мне было хорошо, очень хорошо, – я готов был прямо сейчас опуститься перед ней на колени.

Мы поднялись на ее этаж. Ханна настаивала, что может идти самостоятельно, так что я разрешил ей похромать по коридору. Нужно было как-то разрядить напряжение. Оказавшись в квартире, я вытащил из морозилки пакет с замороженным горошком, отвел Ханну в ванную и усадил на унитаз, а сам принялся обыскивать шкафчики в поисках бактина или другого антисептика. В конце концов пришлось остановиться на воде и перекиси водорода.

Ее штаны порвались только на одном колене, но вторая тоже заметно пострадала – так что, возможно, Ханна ободрала оба колена. Я закатал обе штанины, хотя она принялась отчаянно хлопать меня по рукам, как только показалась легкая щетина.

– Не предполагала, что ты сегодня будешь лапать меня за ноги, – сказала Ханна с легким смешком.

– Ох, прекрати.

Я промокнул царапины влажным ватным тампоном и с облегчением обнаружил, что они были не особенно серьезными. Ранки кровоточили, но ничего такого, что не зажило бы за пару дней без наложения швов.

Ханна, опустив голову, вытянула одну ногу, пока я обрабатывал другую.

– Я выгляжу так, словно ползала на коленях. Ну и отстой.

Взяв парочку свежих тампонов, я полил порезы перекисью водорода, безуспешно пытаясь при этом спрятать улыбку.

Она наклонилась ниже, чтобы заглянуть мне в лицо.

– Ты такой извращенец – улыбаешься при виде моих исцарапанных коленок.

– Это ты извращенка. Ты знаешь, почему я улыбаюсь.

– Тебе нравится мысль о том, что мои колени ободраны? – спросила Ханна, улыбаясь все шире.

– Прости, – совершенно неискренне извинился я, покачивая головой. – Но вообще-то да.

Ее улыбка медленно угасла. Ханна провела пальцем по моему подбородку, изучая видневшийся там небольшой шрам.

– Откуда у тебя это?

– Еще с колледжа. Одна леди отсасывала мне, но что-то у нее не задалось, и она сжала зубы. Я влетел мордой прямо в изголовье кровати.

От ужаса Ханна выпучила глаза: это было ее худшим оральным кошмаром.

– Правда?

Я дико расхохотался, не в состоянии больше врать.

– Нет, неправда. В десятом классе я получил по лицу лакроссной ракеткой.

Ханна зажмурилась, делая вид, что моя байка ничуть ее не повеселила, но я видел, что она с трудом сдерживает смех. В конце концов она снова взглянула на меня.

– Уилл?

– М-м-м?

Я выбросил последний тампон и, закрутив крышку на бутылочке с перекисью, бережно подул на царапины. Теперь, обработав все, я решил, что ей не понадобится даже пластырь.

– Я поняла, почему ты говорил, что хочешь быть осторожным из-за нашего общего прошлого. И я прошу прощения за то, что повела себя так небрежно.

Я улыбнулся Ханне и автоматически провел рукой по ее икре, прежде чем понял, насколько интимен этот жест.

Прикусив нижнюю губу, она шепнула:

– Я почти все время думаю о субботней ночи.

Снизу донесся шум автомобильного гудка. По Сто первой неслись машины – люди спешили на работу. Но в квартире Ханны воцарилась абсолютная тишина. Мы просто смотрели друг на друга. Ее глаза становились все больше и все тревожней, и я понял, что чем дольше молчу, тем сильней она смущается.

Но я все никак не мог протолкнуть слова сквозь комок в горле. Наконец я выдавил:

– Я тоже.

– Я никогда не думала, что такое бывает.

Я заколебался, опасаясь, что она не поверит мне, и все же сказал:

– Я тоже.

Ханна подняла руку и, промедлив секунду, протянула ко мне. Ее пальцы зарылись мне в волосы, а затем вся она подалась вперед и, широко распахнув глаза, прижалась губами к моим губам.

Я застонал. Сердце бешено забилось в груди, жар пополз по коже, а член ожил и начал твердеть. Все тело напряглось.

– Все в порядке? – спросила она, откинувшись назад и обеспокоенно глядя на меня.

Я хотел ее так сильно, что боялся быть грубым.

– Черт, да, все просто супер. Я так боялся, что больше никогда не буду с тобой.

Поднявшись на нетвердых ногах, она взялась за подол своего свитерка и стянула его через голову. Ее кожа блестела от пота, волосы спутались, но мне хотелось только войти в нее, чтобы она отдавалась мне часы за часами.

– Ты опоздаешь на работу, – шепнул я, глядя, как она снимает спортивный лифчик.

– Ты тоже.

– Ну и плевать.

Ханна выскользнула из штанов. Чуть повертев задницей, она развернулась и на одной ноге пропрыгала в спальню.

Я раздевался на ходу, сдирая с себя футболку, скидывая штаны и оставляя все это валяться на полу в коридоре. Когда я вошел, Ханна лежала на кровати поверх покрывала.

– Тебе еще нужна первая помощь? – улыбнулся я, укладываясь на нее и целуя от пупка до груди. – Что-то еще болит?

– Угадай, – выдохнула она.

Не спрашивая, я потянулся к ящику, где она хранила презервативы. Затем, по-прежнему без слов, разорвал одну упаковку и передал ей. Ханна уже ожидающе вытянула руку.

– Ну уж нет. Сначала надо немного поиграть, – выдохнул я ей в шею, ощущая, как она раскатывает резинку по моему члену.

– Мы уже вдоволь наигрались в моем воображении с воскресного утра, – шепнула Ханна. – Вряд ли я нуждаюсь в дополнительном разогреве.

Она была права. Когда она направила меня и, обхватив мои бедра, ввела внутрь одним медленным движением, там было уже мокро и горячо. Пальцы Ханны сжали мои ягодицы, задавая быстрый и жесткий ритм.

– Мне нравится, когда ты такая жадная, – промурлыкал я ей в шею. – И кажется, я не смогу насытиться тобой. Вот так, когда ты со мной, подо мной.

– Уилл… – она вдавилась в меня, обняв руками за плечи.

Я слышал лишь шелест простыней и хлюпающие звуки нашего соития – ничего больше. Весь остальной мир исчез, звук отключился.

Ханна тоже тихо и завороженно смотрела туда, где я двигался в ней.

Я просунул руку между нами и начал ласкать ее тело – мне нравилось, как она выгибает спину, отрываясь от постели, и как закидывает руки, цепляясь за изголовье.

Черт.

Свободной рукой я сжал ее запястья и растворился в ней, в теплоте, в бездумье, в ритме наших тел, перекатывающихся и трущихся друг о друга на влажных от пота простынях. Я сосал и кусал ее грудь, прижимая к кровати запястья и привычно ощущая, как мой оргазм зарождается низко между бедер, в основании спины. Я качался над ней все быстрее и быстрее, наслаждаясь шлепками моих бедер о ее тело.

– О черт, Сливка.

В ее широко распахнутых глазах вспыхнули искры, зажглось понимание и восторженное желание видеть, как я достигаю кульминации.

– Почти, – шепнула она. – Я почти.

Я начал быстрее массировать ее клитор тремя плотно сжатыми пальцами. Ее короткие хриплые вскрики стали громче и напряженней, а по шее разлился характерный румянец. Она забилась, вырывая запястья из моей руки, а затем кончила с диким криком, дергая бедрами и втягивая меня в себя.

Я держался на тонкой нити, быстро и сильно двигаясь, пока она не обмякла, а затем отпустил себя и просипел:

– Кончаю…

Выдернув член из нее, я сорвал презерватив и отшвырнул его в сторону, а затем начал водить рукой по всей длине.

Глаза Ханны вспыхнули от предвкушения. Она приподнялась на локтях, пристально глядя на мою руку. Ее внимание и то, как она откровенно наслаждалась зрелищем… это доконало меня.

По моим ногам и позвоночнику пронесся жар, спина резко выгнулась. Во мне запульсировал невероятно сильный оргазм, вырвав изо рта громкий стон. В голове крутились образы Ханны с раздвинутыми подо мной бедрами, со скользкой нежной кожей, с широко открытыми глазами, в которых без слов можно было прочесть, как ей хорошо. Какое удовольствие я ей доставил.

Жар, жар, пульсирующий жар… я почувствовал себя опустошенным.

Рука замедлилась, и я открыл глаза. Дыхание сбилось, голова шла кругом.

Горящий взгляд темно-серых, восхищенно расширенных глаз Ханны был устремлен на ее живот, заляпанный моим семенем. Она провела по нему пальцем и промурлыкала:

– Уилл.

Мы явно еще не закончили.

Опираясь одной рукой на подушку, я посмотрел на нее.

– Тебе понравилось?

Она кивнула, с самым бесовским видом прикусив нижнюю губу.

– Покажи мне, – велел я. – Поласкай себя для меня.

Поначалу Ханна выглядела неуверенно, но затем неуверенность превратилась в решимость. Она провела рукой по телу, легонько притронувшись сначала к моему еще эрегированному члену, а потом и к себе. Прижав двумя пальцами клитор, она вздрогнула от наслаждения.

Моя рука поползла вверх, по ее боку и груди. Нагнувшись, я поцеловал напрягшийся сосок и шепнул ей:

– Доведи себя до оргазма.

– Помоги мне, – попросила она, полуприкрыв веки.

– Когда ты занимаешься этим сама, меня нет рядом. Покажи мне, как ты это делаешь. Может, мне тоже понравится смотреть.

– А я хочу, чтобы ты смотрел и помогал мне.

Она все еще не остыла после секса и была такой мягкой и влажной. Ее пальцы скользили снаружи, мои внутри, и вскоре мы нашли общий ритм – я двигался, она поглаживала – и, черт возьми, было просто чудесно видеть ее такой раскованной и страстной, смотревшей попеременно то на свой мокрый от семени живот, то на мой быстро твердевший член.

Много времени ей не потребовалось. Уже скоро она билась о мою руку, широко раздвинув ноги и приоткрыв губы. Напряжение росло, и вскоре она с криком взорвалась.

Кончая, Ханна была прекрасна: раскрасневшаяся кожа, твердые горошинки сосков. Не удержавшись, я принялся покусывать нижнюю часть ее груди, постепенно замедляя движение пальцев.

Немного очнувшись, она оглядела нас: оба потные, у нее на животе след моего оргазма.

– По-моему, нам нужен душ.

Я рассмеялся.

– Думаю, ты права.

Но до душа мы так и не добрались. Только мы пытались подняться с кровати, как или я начинал целовать ее плечи, или она покусывать меня – и каждый раз мы снова опускались на матрас. Наконец время перевалило за одиннадцать, и стало ясно, что на работу мы уже точно не пойдем.

Потом поцелуи снова стали яростней, и я взял Ханну, перегнув через край кровати, после чего обессиленно рухнул на нее. Перекатившись на спину, она уставилась на меня, играя моими вспотевшими волосами.

– Ты хочешь есть?

– Немного.

Ханна приподнялась было, но я снова повалил ее на кровать и поцеловал в живот.

– Но не настолько, чтобы встать прямо сейчас.

Заметив на прикроватной тумбочке ручку, я, не думая, потянулся за ней. Затем пробормотал: «Лежи тихо», зубами стащил колпачок и прижал шарик к коже Ханны.

Она оставила окно рядом с кроватью немного приоткрытым, и пока я писал на мягкой коже ее бедра, мы прислушивались к городскому шуму. Она не спросила, что я делаю, как будто это не слишком ее волновало. Ее руки зарылись в мои волосы, соскользнули на плечи, на подбородок. Она аккуратно очертила мои губы, брови, переносицу – словно была слепой и пыталась понять, как же я выгляжу.

Закончив, я откинулся назад, любуясь своей работой. Мелкими буквами я записал отрывок своей любимой цитаты. Надпись тянулась от ее бедра до лобковой кости.

«Все исключительное – для исключительных».

Мне понравилось, как темные чернила смотрятся на ее коже. Еще больше мне нравилось то, что это было написано моим почерком.

– Я хочу вытатуировать это на тебе.

– Ницше, – прошептала она. – В общем, неплохая цитата.

– «В общем»? – повторил я, поглаживая пальцем нетронутую кожу под надписью и размышляя над тем, как много еще можно тут написать.

– Он был слегка женоненавистником, но это навело его на несколько достойных афоризмов.

Матерь божья, ну и мозги у этой женщины.

– Например? – поинтересовался я, дуя на высыхающие чернила.

– «Часто чувственность перегоняет росток любви, так что корень остается слабым и легко вырывается», – процитировала она.

Ну ладно. Я поднял глаза как раз вовремя, чтобы заметить, как Ханна выпускает из зубов нижнюю губу, насмешливо поблескивая глазами. Весьма интересно.

– А что еще?

Она провела пальцем по шраму у меня на подбородке, внимательно глядя мне в лицо.

– «Не все то золото, что блестит. Самые ценные металлы имеют более мягкий оттенок».

Моя улыбка несколько подувяла.

– «Под конец человек любит свое желание, а не то, чего желал».

Склонив голову к плечу, она провела рукой по моим волосам.

– Как думаешь, это верно?

Я сглотнул, чувствуя, что попался. Я и без того слишком запутался, чтобы понять, выбирает ли она цитаты со значением, намекая на мое прошлое, или просто цитирует классические философские высказывания.

– Думаю, иногда верно.

– Но все исключительное для исключительных… – тихо продолжила Ханна, глядя на свое бедро. – Это мне нравится.

– Хорошо.

Наклонившись, я поправил одну букву, потом затемнил другую, напевая себе под нос.

– Все время, пока ты писал, ты пел ту же песню, – шепнула она.

– Да? Я даже не заметил, что пою.

Я прогундосил еще несколько тактов, пытаясь вспомнить, что же я напеваю. She Talks to Angels.

– М-м-м, старая, но зачетная, – сказал я, обдувая ее пупок струйкой воздуха, чтобы подсохли чернила.

– Я помню, как ваша группа исполняла ее.

Я недоуменно взглянул на нее.

– Ты слышала запись? По-моему, ее даже у меня нет.

– Нет, – шепнула она. – Вживую. Я навещала Дженсена в Балтиморе в те выходные, когда ваша группа ее играла. Он сказал, что вы на каждом концерте перепеваете одну чужую песню, которую больше никогда не исполняете. И я попала на нее.

При этих словах в ее глазах что-то мелькнуло.

– Я даже не знал, что ты была там.

– Мы поздоровались перед концертом. Ты был на сцене, настраивал электрогитару.

Она облизнула губы и улыбнулась.

– Мне было семнадцать. Как раз до этого ты приезжал к нам и работал с папой на летних каникулах.

– Ох, – сказал я, гадая, что семнадцатилетняя Ханна подумала о том концерте.

Я все еще вспоминал его, даже теперь, когда прошло больше семи лет. Мы круто играли в ту ночь, и публика завелась с пол-оборота. Возможно, это был один из наших лучших концертов.

– Ты играл на бас-гитаре, – добавила Ханна, чертя пальцами маленькие круги на моих плечах. – Но эту ты спел. Дженсен говорил, что ты нечасто поешь.

– Нечасто, – согласился я.

Певец из меня был неважный, но когда я исполнял эту песню, мне было плевать. Все равно тут важней эмоции.

– Я видела, как ты заигрывал с той девчонкой-готкой в первом ряду. Смешно – я тогда ревновала, хотя раньше никогда такого не испытывала. Думаю, это потому, что ты жил в нашем доме, и мне отчасти казалось, что ты как бы принадлежишь нам.

Она улыбнулась мне.

– Боже, в ту ночь мне так хотелось быть ею.

Пока Ханна вспоминала, я вглядывался ей в лицо и ждал рассказа, чем кончилась та ночь для нее. И для меня. Я не помнил встречи с Ханной в Балтиморе, но там был миллион таких ночей, с концертами в барах, с готской девчонкой, или со старшеклассницей, или с хипушкой в первом ряду, а позже подо мной или на мне.

Ханна облизнула губы.

– Я спросила Дженсена, встретимся ли мы с тобой после концерта, но он только рассмеялся.

Я что-то промычал, покачивая головой и поглаживая Ханну по бедру.

– Не помню, что было после этого концерта.

С запозданием я сообразил, как паскудно это прозвучало, но если я хотел остаться с Ханной, то рано или поздно ей все равно предстояло узнать, каким я был обормотом.

– Значит, тебе нравились такие девушки? «Теперь она красит глаза темным, как ночь»?

Я со вздохом улегся на нее, так что мы оказались лицом к лицу.

– Мне нравились всякие девушки. Полагаю, ты в курсе.

Я пытался подчеркнуть прошлое время, но, похоже, не преуспел, потому что она прошептала:

– Ты неисправимый игрок.

Ханна произнесла это с улыбкой, но меня все равно передернуло. Мне неприятно было слышать напряжение в ее голосе и сознавать, что именно так она меня и воспринимала: как парня, который трахает все, что движется, а теперь и ее, в этой массе губ, рук и сексуальных утех.

«Под конец человек любит свое желание, а не то, чего желал».

И мне нечем было крыть – очень долгое время примерно так и обстояли дела.

Подкатившись ближе, она сжала мой полуэрегированный член и принялась поглаживать.

– А сейчас какие тебе нравятся?

Она оставила мне лазейку. Ей тоже не хотелось, чтобы это все еще было правдой. Потянувшись к Ханне, я поцеловал ее подбородок.

– Похожие на скандинавскую секс-бомбу по кличке Сливка.

– Почему тебе не понравилось, когда я назвала тебя игроком?

Я застонал, отодвигаясь подальше.

– Я серьезно.

Прикрыв рукой глаза, я попытался собраться с мыслями и наконец сказал:

– А что, если я больше не тот парень? Что, если прошло двенадцать лет с тех пор, как я был им? Я открыто говорю своим любовницам, чего хочу. Я больше не играю.

Она тоже чуть отодвинулась и с насмешливой улыбкой взглянула на меня.

– Но это не делает тебя глубоким и чувствительным человеком, Уилл. Никто не говорит, что игрок должен быть козлом.

Я потер лицо.

– Просто я считаю, что слово «игрок» несет дополнительную смысловую нагрузку, которая мне не подходит. По-моему, я пытаюсь лучше обращаться с женщинами, обсуждать наши отношения…

– Ну, – перебила она, – мне ты своих желаний пока не высказал.

Я заколебался. Сердце сорвалось в дикий галоп. Да, я не высказал никаких желаний потому, что с ней все было совсем по-другому, чем с прежними моими женщинами. С Ханной все не ограничивалось яркими сексуальными впечатлениями – нет, с ней я чувствовал себя спокойней, испытывал восторг, ощущал, что меня понимают. Мне не хотелось обсуждать это, чтобы ни у кого из нас не возникло искушение поставить барьеры.

Глубоко вздохнув, я пробормотал:

– Потому что с тобой я не уверен, что мне нужен именно секс.

Отстранившись, Ханна медленно села. Простыня соскользнула с нее, и Ханна потянулась за футболкой, валяющейся на краю кровати.

– Так, ладно. Это… неловко.

Вот черт! Опять я брякнул не то.

– Нет, нет, – поспешно выпалил я, усаживаясь и покрывая поцелуями ее плечи.

Затем вырвал футболку у нее из рук и швырнул на пол. Лизнув спину Ханны, я обнял ее за талию и положил ладонь на грудь, прямо над сердцем.

– Я пытаюсь сказать, что хочу больше, чем просто секс. То, что я испытываю к тебе, выходит далеко за рамки сексуального влечения.

Она замерла, словно заледенев.

– Нет, не испытываешь.

– Нет?

Я смотрел на ее прямую спину, чувствуя, как медленно закипаю.

– Что значит «нет»?

Завернувшись в простыню, она встала. Меня пробрало холодом. Я сел, глядя на нее.

– Что ты… в чем дело?

– Извини. Просто… мне надо кое-что сделать.

Она подошла к гардеробу и начала вытаскивать одежду из ящика.

– Мне надо на работу.

– Сейчас?

– Да.

– То есть я говорю, что испытываю к тебе чувства, а ты вышвыриваешь меня вон?

Ханна резко развернулась лицом ко мне.

– Мне надо идти прямо сейчас, понятно?

– Вижу, – сказал я.

И она похромала в ванную.

Я был унижен и взбешен. И боялся, что все кончено. Кто бы мог подумать, что я все испорчу с девушкой, влюбившись в нее? Мне хотелось убраться отсюда к чертям и в то же время затащить ее обратно в постель. Похоже, нам обоим было над чем поразмыслить.