— Что это было? — спросила Конни.

Ник сидел напротив нее в одной из ниш ресторана отеля «Империал» и потягивал разбавленный тоником джин. Он пожал плечами:

— О чем ты говоришь?

Он издевается над ней! Конни сдержала готовое было сорваться с губ раздражение.

— Я имею в виду наше поспешное бегство из долины со скоростью шестьдесят миль в час.

— Ах, ты об этом!

— Именно об этом.

— Обычное желание покрасоваться! Разве в Америке мужчины не любят иногда прокатиться с ветерком?

— Мальчишки любят.

Конни смотрела ему прямо в глаза. Это был для них трудный день, проведенный в трясущемся джипе. Нику пришлось разговаривать со многими людьми, упрашивать, очаровывать, выуживать сведения. И все это он делал ради нее. Три раза на дороге их останавливал патруль, и каждый раз сердце у нее уходило в пятки, и каждый раз он ухитрялся от них отделываться.

Однажды она случайно поймала его взгляд и поняла, что он вспоминает душевую так же часто, как и она. Это открытие отозвалось в ее душе болью.

— Какой бы у нас получился великолепный ужин, если бы ты помолчала, Конни! Акулье мясо превосходно.

Конни вяло поковыряла вилкой лежавшие перед ней на тарелке кусочки мяса.

— Ты не сказал мне еще, что тебе удалось разузнать.

— Я узнал, что десять лет гражданской войны ожесточили людей, сделали их подозрительными и несловоохотливыми. И я их понимаю.

— Могу себе представить!

Ник взглянул на нее с любопытством:

— Однако же тебя твои несчастья и трудности не сумели ожесточить.

Конни пожалела, что этого не случилось. Ее разрывали противоречивые чувства: долга перед отцом и любви к Нику.

— Я здесь прежде всего для того, чтобы вызволить отца. Это моя главная цель.

Она не сказала «моя единственная цель». Ник поднял стакан:

— А это — мой закадычный друг.

Все бы ему шутить, подумала Конни. К тому, что ей хотелось сказать в следующий момент, она готовилась весь день:

— Вчера…

— Давай не будем об этом.

— Нет, будем. Вчера я разбудила в тебе надежды…

«Нет, Конни, ты разбудила во мне желание, которое я с трудом преодолел».

— Не беспокойся, — сказал он вслух. — Я не держу на тебя зла.

«Но ты держал меня целых пять бесконечных минут в своих мокрых объятиях», — подумала она и промолчала.

Ник улыбался, и она отчетливо видела в его глазах отблеск вчерашних чувств.

— Я не стану распространяться об этом и тебя попрошу о том же, — сказала она решительно, стараясь справиться с неожиданно нахлынувшим на нее потоком чувственности, щекотавшим ей кожу. — Мне было вчера так одиноко.

— Да?

— Я чувствовала себя абсолютно одинокой, беззащитной.

— Да? — слово ветерком прошелестело в тишине ниши ресторана и упорхнуло в залитый лунным светом сад за окном.

— Не пойми меня превратно, Ник. Когда надо, я сильная. Я не раскисну, если случится попасть в переделку.

— Уж в этом-то я уверен. Вчера, вылетев из Капитолия, ты была похожа на ландскнехта. Я сам тебя испугался.

— Да, но… — сказала она жалобно.

— Неужели ты думаешь, я способен яростно сопротивляться, когда на меня накидывается женщина? И какая женщина! Если бы я вчера устоял совершенно, я бы сегодня уважал себя немного больше.

— Какой ты легкомысленный!

— А какая ты серьезная! Но обменявшись этой парой любезностей, давай, однако, на этом остановимся, если, как я полагаю, это именно то, чего ты хочешь.

Именно этого Конни не хотелось.

— Ник, я и раньше использовала людей, поэтому считаю своим долгом предупредить тебя, что постараюсь использовать и тебя в своих целях.

«Но иногда получается так, что тот, кого я использую, становится мне необходим, — подумала она, — я совсем запуталась».

Ее признание не стало для Ника откровением и не расстроило его. Он вынул лимонную дольку из своего стакана, раздавил ее и бросил на стол.

— Учитывая обстоятельства, я тебя отлично понимаю.

— Но ведь так поступать нехорошо!

— Нехорошо брать людей в заложники, нехорошо годами держать их в неволе и нехорошо судить людей. Я не сужу тебя, Конни. Ты должна быть верна тем, кого любишь. Я уж не буду говорить, как это твое качество восхищает меня и что значат для меня твои искренность и мужество.

— Ты умеешь говорить приятные вещи, Ник.

Он взял ее пальцы в свои и принялся их перебирать, а в ней снова проснулось желание, наполнив ее тело смутным ожиданием.

Ник касался ее так часто, что она уже перестала удивляться той быстроте, с какой ее тело отвечало на его прикосновения. Как будто испуганная стая пташек вдруг срывалась с земли, взмывала высоко в небо и парила там, подхваченная невидимыми воздушными потоками.

Конни решительно опустилась с небес, вспомнив, зачем она здесь.

— Ты так и не сказал мне, почему мы неожиданно сорвались и умчались из деревни. Я ожидала увидеть сзади нас джипы мятежников и услышать грохот выстрелов.

— Я был почти уверен, что так оно и случится.

Кровь застыла у нее в жилах. Неосознанно она крепко сжала его руку.

— Была опасность?

— Мы на полной скорости от нее ускользнули. Бегство в таком случае — самое верное средство.

Конни затрясло, она ощутила холодную пустоту в сердце.

— Тебя предупредила та женщина?

— Да, и без лишних слов.

— Она ничего не сказала об отце?

— Нет.

Ник по привычке старался попридержать язык и не особенно вдаваться в подробности. Годы, проведенные на дипломатической службе, научили его говорить не более, чем это было необходимо. К тому же он щадил Конни. Она делала все возможное для спасения человека, которого любила. Как жаль, что это был не он, Ник Этуэлл.

Он отставил подсвечник в сторону и наклонился к ней, сведя голос до шепота:

— Та женщина ясно намекнула, что мятежники поблизости.

Конни судорожно вцепилась в его руку, и Ник ощутил горячие токи, перебегавшие от нее к нему. Мысль о том, что любовь надо еще уметь заслужить, не оставляла его. Если нужно было бы рыскать по округе и выуживать крохи сведений, только лишь для того чтобы, в конце концов, заслужить ее благодарную улыбку, он бы с радостью занимался этим день и ночь.

— Мы были, должно быть, совсем близко от него, — сказала Конни, имея в виду своего отца.

Свет свечи отражался в ее глазах. Огромные черные зрачки в зеленом море радужной оболочки были островами, к которым он плыл, преодолевая волны и течения. Нику опять захотелось оказаться заложником вместо ее отца.

— На таком маленьком острове, как Лампура, твой отец всегда где-то рядом, но какое это имеет значение, если он пока не на свободе!

— Как ты думаешь? Не мог он нас видеть?

— Пожалуйста, Конни! Не давай преждевременным надеждам увлечь себя!

Она сжала плотно губы и кивнула согласно головой.

— Не ожидай сразу многого, пообещай мне это, — попросил Ник.

Она только пожала плечами, уставившись в темноту за окном.

— Я цепляюсь за каждую соломинку. Одной больше, одной меньше, какая разница!

Ник ободряюще сжал ее руку, вспомнив, как он впервые увидел ее в кабинете Уиткрафта и как мужественно она боролась тогда с охватившим ее отчаянием. Именно тогда он впервые почувствовал, как его сердце потянулось к ней. Именно тогда он понял, что ему не вызволить уже свое сердце обратно.

— Мы не можем верить слухам. Нам нужна достоверная информация о его местонахождении, поэтому поиски могут отнять у нас много времени.

— Я не сдамся.

— Я знаю. Как раз это я и люблю в тебе, — Ник не заметил ее удивленного взгляда и продолжал: — Однако в тебе больше безрассудства, чем осторожности. Если за тобой не присматривать, ты можешь повязать голову платком и податься прямиком в горы. Как Рэмбо.

— Но ведь он там!

— Или в подвале, или на рыболовном судне у северной оконечности острова. Кто знает? Но мы узнаем, где он!

Ощущая на себе ее почтительный взгляд, Ник просчитывал в уме дальнейшие действия. Со стороны же все выглядело вполне безобидно: многозначительный взгляд, нежный жест — одним словом, ничем не примечательная сцена обольщения. Но между ними на самом деле уже существовала гораздо более глубокая эмоциональная связь, невидимая для посторонних.

— И еще кое-что, — Ник взял ее руку и начал целовать кончики пальцев, каждый в отдельности, восхищаясь ее округлыми, коротко остриженными ногтями без лака, однако, подумал Ник, они достаточно длинны, чтобы исцарапать мужчине спину. Ее ногти впились в его запястье, когда он, наконец, заговорил вновь: — Я знаю теперь наверняка, что твой отец жив.

У Конни перехватило дыхание.

— Только не надо, пожалуйста, волноваться, не надо слез.

Но Конни поняла, что не в состоянии выполнить его просьбу. Ее захватили очень сильные чувства. Ее отец жив! Она никогда не сомневалась в этом, но, услышав подтверждение, едва совладала с собой.

— Значит, кто-то определенно знает, где он? Могу я с ним встретиться?

— Не все сразу, дорогая. И попытайся не сиять так откровенно, а то люди подумают, что твоя блаженная улыбка предназначается мне.

Ее глаза смешливо заискрились и через секунду также быстро наполнились слезами.

— Спасибо, — сказала она тихо. — Как ты узнал это?

— Наблюдения четырехнедельной давности, — он не стал уточнять, опасаясь, что она может тут же вскочить в джип и умчаться в горы.

Да, они напали на след Билла Хэннесси. На ее ресницах блестели бусинки слез, когда она вдруг взяла его лицо в свои ладони и провела большим пальцем по его губам — жест, в смысле которого никто не стал бы сомневаться.

— Я тебе многим обязана, Ник, — она погладила ладонью его волосы и почесала своим коротким ноготком ему за ушком.

Ник закрыл глаза. Его напугали сигналы, которые его тело слало в мозг: стеснение в груди и участившееся сердцебиение. Остатки его идеализма и понятий о чести боролись с настоятельными требованиями тела. Он испортил жизнь себе, но не смеет портить ее Конни, убеждал он себя.

— Может быть, сегодня ты будешь спать наконец спокойно, — сказал он.

— Я не смогу сегодня вообще заснуть!

— Ты должна.

— Может, попытаемся сделать это вместе?

Ник молчал, но Конни не сдавалась:

— Нам еще кое-что нужно обсудить. У меня создалось впечатление, что ты казнишь себя за вчерашнее. В том, что случилось, вся вина лежит на мне.

— Я и слушать тебя не хочу! Джентльмен…

— Это слово как раз очень подходит тебе, Ник. Вчера, если бы… в общем, я была не против.

Ник был ошарашен. Сердце его медленно забилось, но так громко, что его глухие удары, он боялся, отдались не только у него в голове. Можно было подумать, что где-то в джунглях бьет барабан, но традиций барабанного боя не было в культуре лампурского народа.

— Я обещал тебе, что не воспользуюсь своим положением.

— Ты только говорил, что будешь помогать мне.

— Я делаю, что могу.

— Почему ты обращаешься со мной, как с ребенком?

«Потому что ты бесценное сокровище», — подумал Ник.

Увидев в его глазах проблеск нежности, Конни вдруг страстно захотелось укусить его мизинец, что она и сделала. Ее страшно позабавили испуг и смущение Ника, прежде всегда такого сдержанного и невозмутимого.

Конни радовалась, что она нашла наконец человека, способного на искренние порывы, но ее озадачивало, зачем он всегда их сдерживает.

— Ник, так прости ж меня за вчерашнее. Очень прошу! — последние слова она произнесла так выразительно, что Ник Этуэлл убрал руки со стола и на его лицо легла тень сомнения.

— Прогнать тебя? — продолжала Конни. — Это самое последнее, что может прийти мне в голову.

Он натянуто рассмеялся.

— Меня можно прогнать от тебя, только взяв в руки крепкую палку с заостренным концом.

— Ник, до сих пор я была одинока в своих поисках, но теперь обрела человека, который чувствует так же, как я, и которому небезразлична судьба моего отца. Но я не понимаю, почему ты многим рискуешь, помогая совершенно для тебя чужому человеку. Почему тебя волнует, что станет с Биллом Хэннесси?

«Потому что я хочу заниматься любовью с его дочерью», — подумал Ник.

— Кажется, я догадываюсь, — сказала Конни, и Ник настороженно замер, испугавшись, что она прочитала его мысль. — Тобой руководят высокие мотивы! Ты хочешь, чтобы восторжествовала справедливость.

Ника передернуло, а лицо исказилось забавной гримасой. Он окончательно погряз в любви к мисс Хэннесси и не знал никаких других более высоких мотивов.

— Женщины легко влюбляются в таких, как ты, — тем временем продолжала Конни. — Женщины любят героев.

Ее взгляд порхнул по поверхности стола и остановился на манжете его рубашки. Она обвила пальцами его запястье, ощутив глухие и тяжелые удары пульса, и посмотрела ему прямо в глаза.

— Из всего я заключаю, что если ты принимаешь близко к сердцу судьбу моего отца, может быть, ты неравнодушен и ко мне?

Ник судорожно сглотнул слюну, а Конни тут же почувствовала, как резко участился его пульс.

— Мне начинает казаться, от тебя ничего не скроешь. Счастье, что мы с тобой заодно.

Она рассмеялась, и ее смех, прошелестев, как ночной ветерок, успокоил его.

— Мы могли быть бы более, чем заодно, — сказала она.

— Если бы я вчера себе что-нибудь позволил, то потом себе этого никогда б не простил.

— Да, я могла быть еще не готова. Вчера.

Он почувствовал, как ее рука крепче сжала его запястье, и все пространство перед ним заполнилось навязчивыми образами, зрительными, осязательными, слуховыми: шипение и плеск льющейся воды, скрип влажной кожи, прилипающая к телу мокрая одежда, губы, прильнувшие к губам, ее глубокий вздох, приблизивший ее груди к его ладоням…

— Я побоялся тогда обидеть тебя, боялся, что тебе будет неприятно, если…

— Последние десять лет меня только и делают, что обижают.

— У тебя есть кто-нибудь? — спросил Ник и осекся: это чересчур уж! не его дело! — Мне страшно подумать, что тебе одной пришлось все эти годы нести тяжелый груз.

— Моя мать не щадила себя, стараясь, чтобы у меня было все, как у всех. Она настаивала, чтобы я ходила на свидания, вечеринки, одним словом, делала бы все, что обычно делают в шестнадцать лет. Но это была двойная жизнь. Только на поверхности она была, как у всех, хотя мама изо всех сил старалась оградить меня от напастей этого мира. Я уже тогда многое понимала: что жизнь коротка, мир жесток, люди лживы… Если находился человек, на которого я могла положиться, я цеплялась за него, как утопающий за соломинку. Будь в нашем распоряжении много времени, я бы, конечно, подумала, прежде чем сказать тебе все это.

К несчастью, времени у них уже не оставалось. По паркетному полу зала, ласково улыбаясь, к ним направлялся Джордж Каннингэм. Конни торопливо высвободила его руку из своих пальцев, и Ник тут же воспользовался ею, чтобы поднять свой стакан.

— Добрый вечер, Джордж!

— Этуэлл, мисс Хэннесси, добрый вечер! Я слышал, вы предприняли прогулку по нашему милому острову.

— Да, на джипе, — сказала Конни, одарив его такой сияющей улыбкой, что можно было подумать, в мире нет женщины более счастливой.

— Вы правильно сделали, что прихватили мистера Этуэлла в качестве гида. Он знает все здешние горячие точки.

— Вот именно! Поэтому я и прихватила его с собой, — Конни бросила быстрый взгляд на Ника, крепившегося, чтобы не рассмеяться.

Он допил последнюю каплю и крикнул официанта.

— С мятежниками не пришлось вам столкнуться? — последовал вопрос Каннингэма.

— Нет, нам встретилось лишь несколько патрулей по дороге, — вежливо отозвалась Конни.

Ник, тем временем занятый своим блюдом, неожиданно нахмурился. «Что я сказала не так?» — удивилась Конни.

— М-да, — промычал Джордж. — Вам следует опасаться и тех, и других. Солдаты правительства уподобились мятежникам и жмут на курок и по поводу, и без повода.

— Ничего страшного, — успокоил его Ник. — Выезжающие на лоно природы любовники не вызовут ни у кого подозрений.

Джордж что-то пробормотал и откланялся:

— Счастливого вечера!

— Тебе тоже, старина.

— До свидания, — Конни подождала, пока Каннингэм растворится в одной из полутемных ниш ресторана и спросила: — Я сказала что-то не то? — ее глаза блестели. — Но ты сказал, что мы любовники! Желаемое — за действительное?

Нику страшно захотелось, чтобы эта улыбка Моны Лизы исчезла с ее лица. Почему? На оригинале улыбка живет уже четыреста лет. Четыреста! Наверное, столько же лет он смог бы любить эту женщину и не насытиться.

— Ты сказала, что мы были на территориях, контролируемых мятежниками. Джордж может сделать соответствующие выводы.

— Он, кажется, на нашей стороне.

— Он на стороне британского посольства. А это не одно и то же. Возможно, нам с тобой на самом деле придется вступить в контакт с мятежниками.

— Ты думаешь, он что-нибудь заподозрил?

— Он бы не был Джорджем Каннингэмом, если б это было не так. Он подозревает всех и во всем.

Они продолжили ужинать уже молча, Ник смутно чувствовал за собой какую-то вину. И неловкость. И неудовлетворенность. И раздражение. Ему становилось все труднее и труднее выдерживать дистанцию, особенно когда она продолжала вот так ему улыбаться.

— Я не святой, — заявил он. — Окажись мы снова наедине, я за себя не ручаюсь. Но мне не хотелось бы, чтобы моя выдержка подвергалась такому испытанию.

Конни допила свой напиток, мятой салфеткой вытерла губы и живо вообразила себе, каким испытаниям мужчины, подобные Нику, подвергают себя. Нервное напряжение в ее теле спало, сменившись спокойствием. Она полной грудью вдыхала и выдыхала знойный воздух ночного острова. Ее соски щекотал черный шелк платья, в котором она была на приеме и которое вновь надела сегодня.

Ник живет двойной жизнью, размышляла Конни. И она сама хорошо знакома с двойной жизнью. Конни недоумевала, почему другие не замечают, как трогательно Ник цепляется за юношеские идеалы, которые, пожалуй, единственное его достояние, и никто не ценит идеалы так, как он. Окружающие видят, что он избегает людей, что он одинок, и они уверены, что именно поэтому он и нашел утешение в алкоголе.

Никто, кроме нее, не смог за вынужденным внешним прикрытием разглядеть человека, живущего внутри Ника. Конни осенило, что, наверное, это и есть любовь. Теплое чувство, шевельнувшееся у нее в сердце, подтвердило: да!

Большим пальцем Ник теребил в задумчивости свою нижнюю губу.

— Я знаю, что я на втором месте, — сказал он хрипло. — Но я согласен и на это. Пока.

Конни пожалела, что его руки не лежат по-прежнему на столе и она не может их коснуться, но предательский внутренний голосок прошептал ей, что она ведет себя, как дура.

В таком случае она ведет себя именно так с того момента, когда впервые пришла в британское посольство. Неожиданно все ее чувства и мысли вылились в простенькую формулировку: «Ник, так же, как и ее отец, тот человек, за которого стоит бороться».

На нее нахлынули воспоминания, и она принялась облекать их в слова:

— Когда-то я была упрямой девчонкой и спорила с отцом, если он мне что-либо запрещал. А потом…

Ник улыбнулся:

— Могу себе представить.

— Я бросала на землю теннисную ракетку, если проигрывала, — она покраснела, став от этого еще привлекательней. — Наверное, гормоны подросткового периода! Я втюрилась в своего тренера по теннису, а когда отец посадил меня на неделю под замок, я все-таки удрала на корт.

Она и тогда была такой же увлекающейся и лишенной благоразумия, решил Ник. Он откинулся на спинку сиденья, представив себе Конни сумасбродной, упрямой девчонкой, которая хотела все делать по-своему.

— Тебя поймали?

— Нет, поймали моего отца. Три человека в масках схватили его, когда он вылезал из машины. Он кричал мое имя. Он звал меня. Потом он понял, что это за люди и какая судьба ему уготована. И тогда он снова стал звать меня.

— Ты все это видела?

— Да, все случилось из-за меня и у меня на глазах.

Его рука с грохотом опустилась на стол. Плевать, что на него смотрят!

— В том, что творит кучка головорезов, нет твоей вины!

Конни уставилась в потолок.

— Размышляя о случившемся, я всегда прихожу к одной мысли: если бы он в тот момент не оказался там, если бы я не убежала на корты…

— Они могли схватить его где угодно! Ты же знаешь методы работы этих негодяев! Жалкие ублюдки! — он смял салфетку и, едва осознавая, что делает, сунул ее в нагрудный карман, затем фыркнул, потому что до него дошло, что салфетка — не носовой платок, и он вынул ее из кармана и отбросил в сторону.

Конни искренне рассмеялась, она решила, что весь этот фарс был разыгран специально для нее. Глупый Ник!

— Все в порядке, Ник! Я знаю, нелепо думать, что все это случилось из-за меня. Я не должна винить себя, тем более публично каяться.

Ее глаза уже не смеялись, а волосы, спадавшие на плечи, светились теплым оттенком красного цвета.

Ник не мог отделаться от мысли, что все эти десять потерянных лет ее жизни он мог бы быть с нею рядом. Думать так было столь же нелепо, как и винить ее в судьбе отца. Но все равно он не мог вынести этот тоскливый, каящийся взгляд и слышать горечь в ее голосе.

Ник ничего не сказал. Слова «я сделаю для тебя все, что в моих силах» колючей проволокой застряли в горле.

Конни заговорила тихим голосом, в котором он уловил надежду:

— Может быть когда-нибудь, когда мой отец будет на свободе, когда моя жизнь войдет в свое нормальное русло…

— Ты вернешься в Америку.

— Фу, какой ты прямолинейный!

— Та старая туземка сказала, что мятежники затевают новое наступление. Где и когда, я не знаю, но они готовятся нанести удар.

У Конни екнуло сердце.

— Об этом ты мне ничего не говорил.

— Об этом я сказал послу и Джорджу.

— Джордж тоже…

— Джордж не болтлив.

Ее сердце бешено заколотилось, а тело стало липким от пота.

— О, Ник! Каждый раз, когда власть захватывает очередная группировка, моему отцу грозит страшная опасность. Да, его могут освободить, но могут и…

Ник тряхнул головой:

— Все это еще может оказаться или ложным слухом, или дезинформацией. Но действовать нам будет в десять раз тяжелее, если начнут стрелять. Пока я не хочу затевать то, что мы будем не в состоянии завершить. Для одной женщины вполне достаточно потерять одного близкого ей человека. И если мятежники нанесут удар…

Как бы в подтверждение его слов, мятежники выбрали именно этот момент, чтобы взорвать бомбу в квартале отеля «Империал». Из окон ресторана посыпались стекла, а грохот взрыва оглушил посетителей, и они в панике кинулись к выходу.

— Ложись!

Конни непроизвольно повиновалась, нырнув под его руку. Они оказались у западной стены британского посольства, сумев с риском для жизни добежать до него. Но гарантии не было, что они сумеют проникнуть внутрь. Ворота посольства были заперты и находились от них в сотне футов.

Треск пулеметов на окраине Лампура-Сити напоминал стук камешек, сыплющихся на железную крышу. Глухо ухали пушки. Через авеню Шарля де Голля пролетали трассирующие пули, отрезая британское посольство от здания Капитолия.

— До ворот сотня футов, — прокричал Ник, пытаясь перекрыть грохот воцарившейся канонады.

— Давай попробуем добежать!

— Позже, не сейчас! Я не узнаю вон ту машину!

Облезлый фольксваген одиноко и обреченно стоял недалеко от них.

— Может, он начинен взрывчаткой! Кроме того, мне не улыбается торчать под пулями у ворот в ожидании, пока их нам откроют.

— Что же делать?

— Пока — ждать!

Они укрылись в углублении стены, размеры которого заставили их прижаться друг к другу. В какой-то сумасшедший момент Конни показалось, что они в душевой.

Над ними со свистом пронесся Снаряд и с грохотом разорвался в конце авеню у здания Капитолия.

В тусклом свете уличных фонарей она увидела лицо Ника. Оно было сурово, а его голубые глаза сверкали отблесками огня. Он закрыл ее уши своими ладонями, защищая ее от оглушающего грохота разрывов. Его пальцы запутались в ее волосах. Грубо он притянул ее лицо к своему и впился губами в ее губы.

— Все будет хорошо, — заявил он некоторое время спустя, его грудь вздымалась, вид у него был диковатый.

Они стояли, прижавшись друг к другу, а вокруг них темнота ночи распадалась от вспышек взрывов. Желание и страх смерти мешались, как аромат духов с запахом порохового дыма.

— Я люблю тебя, — прокричала она ему в ухо.

Его ответ утонул в грохоте. И вдруг свет фар огромного черного мерседеса, вырулившего неожиданно из-за угла, на мгновение ослепил их.

— Бежим! — крикнул Ник. — За автомобилем!

Воспользовавшись машиной как прикрытием они добежали до ворот и вместе с мерседесом влетели за ворота. Они не остановились, пока не добежали до дверей главного здания посольства. В пятидесяти футах сзади от них железные ворота со скрежетом закрылись. Рассеянно взглянув в сторону тех, кого он, быть может, только что спас, шофер направил посольский мерседес в гараж.

Ник застучал кулаком по двери, и она тут же открылась. Привратник, блеснув лысиной, поклонился.

— Добрый вечер, мистер Этуэлл! Надеюсь, вы приятно провели время.

От внезапно наступившей тишины Ник и Конни упали друг на друга, разразившись хохотом, и прерывались они только для того, чтобы глотнуть воздуха.

— Может, вы и ваша дама желают что-нибудь? Я к вашим услугам, сэр.

Конни обняла Ника за пояс и крепко к нему прижалась.

— Я даже не знаю, — сказала она, почувствовав в ногах слабость и облегчение на душе оттого, что они, наконец, оказались в безопасности.

Ник отрицательно покачал головой, продолжая смотреть ей в глаза.

— Нет, спасибо, Джеймсон.

— Хорошо, сэр. Я полагаю, посольство сейчас — самое безопасное место в городе.

Привратник бесшумно удалился, а Конни в изнеможении плюхнулась на мраморные ступени лестницы и смеялась до тех пор, пока у нее из глаз не потекли слезы. Ник стоял в недоумении.

— Эта территория всегда, при любых обстоятельствах, останется английской, — смеялась Конни.

Ник сел рядом:

— Что ты имеешь в виду?

— Вы все здесь такие невозмутимые?

— Нет, только в период опасности.

Убрав с лица Конни прядь волос, он нежно поцеловал ее.

— С тобой все в порядке?

Конни окинула себя взглядом и увидела свои босые ноги, разорванный подол черного платья и в разрывах свои белеющие бедра.

— В них совершенно невозможно бегать, — взяв за ремешки свои босоножки на высоком каблуке, она покрутила ими в воздухе. — А ты как?

Конни оглядела его лицо. Никаких ран и порезов. Губы сжаты, голубые глаза серьезны и обеспокоены, и она — причина этого беспокойства.

— Я бы, пожалуй, выпила немного, — сказала она, надеясь разогнать его опасения.

Его глаза еще больше потемнели, он встал, расправил плечи, выпятил грудь и принял тот невозмутимый вид, что говорил: всегда и везде, что бы ни случилось, он останется джентльменом.

Она позволила ему поднять себя со ступеньки и шагнула на следующую.

— Почему ты мне не сказала?

Конни испуганно вздрогнула, проследив за его взглядом. У своих ног она увидела пятна крови. На полу перед лестницей тоже была кровь. Кровь текла из-под ее ступней. Ее глаза испуганно округлились.

— Должно быть, я поранилась о камни, когда бежала.

— Или о битое стекло и о шрапнель, — он подхватил ее на руки. — Нужно оказать тебе первую медицинскую помощь.

Когда они преодолели следующий пролет, к Конни уже вернулось чувство юмора. Закинув бедро ему на живот и обвив его шею руками, она произнесла, растягивая слова:

— Мистер Этуэлл, вам никогда не говорили, что вы очень романтичный мужчина?

Ник скривился.

— С моей грыжей трудно оставаться романтиком.

Конни возмущенно фыркнула и отвернулась.

Спотыкаясь, он преодолел коридор, крутанул ручку и пинком открыл дверь своей квартиры. Войдя, он остановился и торжественно посмотрел ей прямо в глаза.

— Ты знаешь, что это значит, раз я перенес тебя через порог своего дома?

— Это значит, что я увижу тебя в грыжевом бандаже? — она ущипнула его за щеку.

Ник напустил на себя сердитый вид и ногой захлопнул входную дверь.

— Ой, Ник! Не думаешь ли ты положить меня на кровать?

— И не на чью-нибудь, а на свою!