Поминки по Арлекину

Лорес Юрий Львович

 

Юрий Лорес

Поминки по Арлекину

 

Действующие лица:

Поэт.

Дьявол.

Женщина в черном.

Старик.

Пять мужских и пять женских масок.

Действие должно происходить:

— На авансцене перед занавесом

— собственно на сцене

— на помосте у задника, имеющем две лесенки по краям.

 

Пролог

Занавес закрыт. Очень тихо, словно издалека, звучит музыка, постепенно становясь резче, громче, ритмичней, перебивается мужскими криками и женскими визгами. На фоне музыки

Скажи, гусиное перо, О чем опять скрипишь и стонешь? Все, что напишешь ты, старо, Что было сказано, не вспомнишь. Тебе, перо, не все ль равно: Поэмы, кляузы, законы — Все перечеркано давно. Все одинаково знакомо. И суть не в том, что хочешь ты, А чья рука тобою правит, Чей строгий взгляд из темноты Следит за соблюденьем правил. И «быть — не быть» — не твой вопрос. Но вдруг, бывает и такое, Что и поэма и донос Одной написаны рукою? И кто-то машет топором: Наружу сор не выгребают! То, что написано пером. Пером, конечно, вырубают. Скрипит гусиное перо. Все, что в строке и между строчек, Как и положено — старо. Старо! И только новый почерк…

Музыка еще громче. На сцену выбегают маски (нечетные — мужские, четные — женские), кривляются, смеются, визжат, пляшут. Время от времени музыка резко обрывается. Маски замирают в позах, в которых их застала пауза. Одна из масок произносит реплику, после которой пляска продолжается.

1-я маска.

Наша жизнь — больница, где все больные одержимы желанием сменить койку.
Шарль Бодлер.

2-я маска.

Как в грамматике два отрицания составляют утверждение, так и в брачной жизни две проституции составляют одну мораль.
Шарль Фурье.

3-я маска.

Я не знаю, кто произвел меня на свет, что такое мир, что такое я сам, я живу в чудовищном неведении.
Блез Паскаль.

4-я маска.

Нет кары ужаснее, чем нескончаемая работа, без всякой пользы и без надежд впереди.
Альбер Камю.

5-я маска.

Самые возвышенные из наших взглядов, если они каким-нибудь незаконным путем доходят до слуха тех, которые к ним не подготовлены или не предназначены, должны казаться глупостью, а при некоторых обстоятельствах прямо-таки преступлением.
Фридрих Ницше.

6-я маска.

Трудно видеть недостатки нашего века, особенно, когда эти недостатки слабее, чем в прежние времена.
Николай Чернышевский.

7-я маска.

Человеческую личность можно сравнить с атомом, втянутым в водоворот, ибо она большей частью есть рядовой экземпляр среди несметного множества других экземпляров, поскольку убеждения, которые она считает своими, являются просто отражением идей окружающей среды, сообщенных ей ежедневной прессой.
Габриель Марсель.

8-я маска.

Ад — это другие люди.
Жан Поль Сартр.

9-я маска.

Духовный человек отличается от нас, людей, тем, что может выдержать изоляцию. Мы, люди, всегда нуждаемся в других, в толпе: мы приходим в отчаяние, погибаем, когда не уверены, что находимся в толпе, что мы одного мнения с толпой.
Серен Кьерксгор.

10-я маска.

Но если снять маску, становится ясно, что под ней живет все то же человеческое существо: оно страдает, отчаивается, ревнует, способно совершить убийство и принести себя в жертву.
Франсуа Мариак.

Голос.

Традиции всех мёртвых поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых.
Карл Маркс.

Тишина. Маски замирают. Из правого угла сцены в левый проходит Старик.

Приняла его мать-сыра-земля, Мать-сыра-земля — комья мерзлые. Да осталися только черен крест, Только черен крест, да венок сухой. А как гроб несли, грязью чавкали, Грязью чавкали, слезы лили, Целовали в лоб, да крестилися, Да крестилися — руки белые. А как он лежал — па груди свеча, На груди свеча не колышется. Да за окнами ветер выл да выл, Ветер выл да выл, как псалтырь читал. Кто же будет тебя славить, Господи? Славить, Господи, имя вечное. От шедрот твоих Человече жил, А как помирал — не видал никто.

Старик уходит. Маски за ним, в разные стороны сцены.

Занавес

 

Действие Первое

 

Сцена I

Комната Поэта: окно, кушетка, два кресла, столик. Поэт и Дьявол.

И тусклый свет под фонарем, И мелкий снег в полоске света. А для кого-то было это Обыкновенным январем. И я сквозь зимнее стекло Смотрел на темный переулок, Все вспоминая, как по скулам Вчера порошею секло. А ветер выл, стонал, свистел, Нес снежный пар на подоконник. И было смутно, непокойно, Как будто город опустел. Казалось, что моя душа Металась там, по переулкам, По подворотням, закоулкам, Снег, павший наземь, вороша. С какой-то дикою мольбой Кидалась к медленным прохожим, А вместо добрых слов по коже Хлестала их колючей мглой. И, к небу устремись винтом, Была метелью, снегом, ветром, И фонарем, и тусклым светом, И переулком, и окном. И в этом бешеном движеньи Ее трепало, било, жгло. Я. глядя в зимнее стекло, Свое в нем видел отраженье.
Ты видел отражение свое? Как зеркала нас вводят в заблужденье! Ты видел отражение мое, И более того — не отраженье! Ты просто никогда не брал в расчет Реальность моего существованья. Но от рождения у каждого свой черт, Как видно, таково предначертание. Я столько лет провел подле тебя, Невидимо, не поднимая шума, Что ты порой не узнавал себя И поступал иначе, чем задумал. Да, я твой черт, твой вечный антипод, Тебе мои, а мне твои черты Приписывает тот, кто не поймет. Что ты — не я, а я, увы, не ты. И боль твоя мой вызывает смех. Но как твой смех меня порою душит! Попеременно мы одерживаем верх, Не в силах равновесия нарушить. Хотя порою за бутылкою вина Бывало, что и мы сходились в чем-то. Когда во всем ты слушался меня, Не приходилось бы пенять на черта. В конце концов, не так уж мы чужды, Чтоб бесконечно друг на друга злиться, Чтобы открыто встать на путь вражды. Не проще ль обо всем договориться?
Снега, Снега… Движения осы Кружение снежинок вдруг напомнит. В стеклянной колбе снежные часы Висят нечеловечески огромны. Вот меры времени: всегда и никогда, Вес остальные — жалкая подделка, Часовщиков ничтожная поделка. Две меры времени: всегда и никогда. Как странен мир! Непостижима в нем Гармония вещей несоразмерных. Я слышу в пеньи ветра за окном: Рождение — случайно, смерть — закономерна. Ах, если бы местами поменять Могли «закономерно» и «случайно», Неужто перестали бы пенять На неизбежность их предначертанья? Не слишком ли порядок данный прост? Не слишком ли банально он решен? Недаром первый детский наш вопрос: Скажите мне, откуда я пришел? Поймите, что еще пройдут года, Пока другой вопрос для вас найду: О, если знаете, скажите мне, куда, Скажите мне, куда потом уйду? Две меры времени: всегда и никогда. Быть может время нас чему-нибудь научит? Но почему с рожденья меня мучит Все то же, давнее: откуда и куда? Хоть век живи, ответа нет, увы. На эту тему рассуждают неохотно, Но почему мы с детства таковы, Как будто до рожденья было что-то? Часам не в мочь двух слов связать: «тик-так». И разве время нас когда-нибудь рассудит? Ну, почему мы поступаем так, Как будто после смерти что-то будет? К чему все эти «быть или не быть» И «суета сует — души томленье»? К чему мгновение желать остановить, Коль жизнь и так всего одно мгновенье? Две меры времени: всегда и никогда, В несбыточности — вечность ожиданья. Урок прозренья и венец познанья Две меры времени: откуда и куда. Неужто головы нам не сносить? Ужель всему цена — в последний раз? Я каждого хочу остановить, Чтобы спросить: «А Вы? А как у Вас?»
Есть решенье одно всех проблем бытия, Пред которым вопрос отступаст любой. Мы оценивать жизнь можем только собой И отмеривать мир только собственным я. Так поставь же себя в самый центр всего. Лишь отсюда дано непредвзято взглянуть И решить безошибочно, что и кого От себя оттолкнуть и к себе притянуть. Что один не возьмешь, мы осилим вдвоем. Остается постичь, опыт жизни копя, Что мы любим в других отраженье свое. Что любовь — это лишь узнаванье себя. Ах, как жаждем мы видеть везде и всегда Отраженье свое в отражепьи своем. Так же в двух зеркалах возникает объем Только, как ни стремись, не проникнуть туда. Крикнешь в душу чужую: «откройся, сим-сим!» А уверен, найдешь ли дорогу назад? Отраженье свое мы увидеть хотим, Лишь каким в своих собственных видим глазах. Что нам души чужие! Зеркала, зеркала… Словно в комнате смеха, себя не узиать. Искажаемый пляской кривого  стекла, Ты смеешься, хоть что-нибудь силясь понять. И, в себе не уверен, глядишь на себя, Неумелой походкой плохого актера Отыскать ты пытаешься место, в котором Отраженья твои не пугают тебя. Ерунда! Будто выход тебе неизвестен: Не скитаться как тень в разношерстой толпе, А всегда самому оставаться на месте, Чтоб одни — от тебя, а другие — к тебе! В этом мире уместнее преображаться, Чем пытаться хоть что-нибудь преображать, Не гадая, как будешь в других отражаться, А по собственной воле других отражать. И неважно, ничтожен ты или велик, Если помнишь, что мера всему — ты один, Отраженьям своим только ты господин И безличен не более, чем многолик. Но, как школьник, в рюкзак напихав безделушек. От незнанья, куда их девать, оробев, Ты чужих отражений вобрал в свою душу, Непосильною ношей влача на горбе. Жизнь одна! Горевать — хуже, чем веселиться. Отраженьям стареть, зеркалам увядать. Но попробуй представь, каковы будут лица, Отражения в зеркале не увидав. Если б ты не родился? Вот было бы мило! Где тогда твои дружбы, знакомства, любовь? Кто их взял бы? Никто? А быть может, любой? Но ты есть, так иди и владей этим миром!

Поэт открывает окно, через которое в комнату проникают маски.

Мы снег. Мы кружимся покуда дует ветер. Во сне В деревья, в окна, в стены головой. С небес По лесенке спускаясь винтовой. Свой блеск Навек теряем в отраженном свете. Мы снег. И наша жизнь лишь взмах крыла над пропастью. Мы — снег. И взлеты — это все равно падения. Нас нет — Мы просто чье-то белое видение. На свет, Как будто ночью мотыльки, торопимся. Мы — снег. Мы друг от друга закрываем звезды. Мы — снег. Но кто-то верит вто, что звезды есть. И мы, И мы их замерзающие слезы — Зимы Мерцание, смятение и месть. Мы — снег. Что любим мы, во что мы верим слепо? Мы — снег. И разве перед звездами в ответе? Мы — снег. Наш вечный скорбный дух — холодный ветер. Мы — снег. Увы, мы слишком тяжелы для неба.
Когда в бескрайнем шествии зимы Скрывают сумасшествие умы, Как место отыскать и в том и в этом? Не быть поэтом или быть поэтом — Как будто в этом воля есть моя! На окнах нарисованная вязь Имеет ли логическую связь Помимо той, что мы ей придаем? Но в мире пребывающий своем, Иные контуры в окне увижу я. Как будто чистые тетрадные листы, Покуда не исписаны пусты? Как будто ей, бумаге, все равно Какое слово — например «окно» — И где и как начертано оно? Возьмем «окно» напишем на окне. Где, на поверхности оно или на дне? Что более окно, само окно иль слово, Которое мильоны окон отразить готово, А это, настоящее, одно? Возможно ли поверить в то, что где-то Пересекаются мир слов и мир предметов, Где слово превращается в предмет, Где беспредметных слов в помине нет, А так же бессловесных нет предметов? Как страшно начертанье слова «Я»! В котором из миров искать себя? Один черкнет — не поведет и бровью, Другой папише г собственною кровью, И кровь его пойдет бродить по свету.
Ну вот и мы до сути добрались. А суть не в том, каков тетрадный лист, И даже более того — не в слове, А только в том, что написалось кровью На камне, на бумаге, на окне — Уже имеет отношение ко мне. Кто кровью пишет — только ли стихи! — И отделяет чепуху от шелухи, Неужто сам не замечает риска Не отличить поэмы от расписки И договор со мною заключить? При этом ничего не получить. Но я хочу открыть тебе глаза, Чтоб ты, со мной судьбу свою связав, Знал, что гораздо больше обретешь, Чем потеряешь и вовеки не найдешь. О да! Вот это будет договор. Каких никто не видел до сих пор! Я дам свободу образам твоим, До дна попятным только нам двоим. Кто, как не я, способен оценить, Как стих поет и как строка звенит, Как вязь тонка значений точных слов И как ярка потраченная кровь!
Полночный алый глаз совы И звезд кровавое смешение, Наш мир заверчен на крови — Пролитии, проклятии, смешении. За хлеб спасибо и за кров, Что родились мы и рожаем И пашу плоть питает кровь Горячая, чужая. Каким богам отдать поклон За то, что мы живем по правилам, За этот праведный закон: Кровь проливай да и проваливай! Твой век решит судьбу твою Не разгадать с какою целью. Быть может, кровь отдашь в бою, А может быть, в постели. Война и плотская любовь Тебя научат с детства, Что всех иных ценнее кровь Из собственного сердца, Что можно заслужить покой И камень к изголовью. Навеки в памяти людской Лишь тот, кто пролил много крови!

Поэт в кресле. Маски пляшут вокруг него.

1-я маска. Это моя койка! Освободите немедленно!

2-я маска. Вся ваша грамматика, извиняюсь, проституция!

3-я маска. Кто ты такой? Кто произвел тебя на свет?

4-я маска. Отнять у него надежду! Он не приносит пользы!

5-я маска. Все наши мысли — глупость, если не преступление.

6-я маска. Самый большой недостаток всех времен — собственное достоинство.

7-я маска. Примитив! Рядовой экземпляр!

8-я маска. Пока он среди нас, он — в аду.

9-я маска. Сей человек, возомнивший себя духовным, предастся суду толпы!

Маски с визгом бросаются на Поэта.

10-я маска. Сорвать! Сорвать с него маску!

Поэт вырывается из круга масок на авансцену.

Что ценного осталось в этом мире? Все покупается не деньгами, так лестью, Не лестью — так обманом. Хлам престижен! Кто мнением толпы затравлен и пристыжен, И как меняется понятие о чести От уровня дохода, службы и квартиры! И, перейдя в разряд вещей никчемных, Обожжена брезгливостью, презреньем, Душа моя другую ищет душу. Но все спешат, никто не хочет слушать. И одиночество мое — проклятье и спасенье, Ведь душу людям продавать страшней, чем черту.

Занавес

 

Сцена II

Занавес закрыт. Музыка — вальс. На авансцене, справа, появляется женщина в длинном черном платье.

Женщина в черном. Белой, белой бахромою, Черным, черным, черным лаком… Свет нигде не смешан с тьмою, Не бывает полу-мрака. Шаг — и я в полоске света, Шаг еще — во тьме кромешной. Мир поделен на два цвета: Жгуче-черный, бело-снежный. Сколько ниточке ни виться — Обозначены пределы. Где-то ей остановиться В черном поле или белом?

Переходит в левый угол сцены. Появляются четыре женские маски и кружатся под музыку.

Женщина в черном. Все кружат и кружат снежинки. Холодные, белые, хрупкие. На бледном лице проступают прожилки — Ты щуришь глаза близорукие. Я тоже могла бы вступить в хоровод, Но черен мой цвет, а плоть горяча. Навстречу протянешь мне руку — и вот Ладонь прожигаю твою до плеча. Вес кружат и кружат. В печали, в весельи Они одинаково кружатся, На жесткой земле постилая постели — Снежинок замерзшие лужицы. Похожи их лица, движенья, слова, Порой друг от друга их не отличишь. Лишь взглядом ко мне прикоснешься едва И вмиг ослепленный навек замолчишь.

Скрывается за занавесом.

4-я маска. Он говорил со мной

6-я маска. (тише) Со мной

8-я маска. (еще тише) Со мной

10-я маска. (совсем тихо) Со мной

4-я маска. Он обнимал меня

6-я маска. Меня

8-я маска. Меня

10-я маска. Меня

4-я маска. И называл судьбой

6-я маска. Судьбой

8-я маска. Судьбой

10-я маска. Судьбой

4-я маска. И целовал меня

6-я маска. Меня

8-я маска. Меня

10-я маска. Меня

4-я маска. Как хорошо мне было с ним вдвоем

6-я маска. Вдвоем

8-я маска. Вдвоем

10-я маска. Вдвоем

4-я маска. Я засыпала под его рукой

6-я маска. Рукой

8-я маска. Рукой

10-я маска. Рукой

4-я маска. Но он все время думал о своем

6-я маска. Своем

8-я маска. Своем

10-я маска. Своем

4-я маска. Он был со мной, как будто не со мной

6-я маска. Со мной?

8-я маска. Со мной?

10-я маска. Со мной?

Кружась, уходят. Занавес открывается. Комната Поэта. Поэт — в кресле. Женщина в черном сидит на помосте у ладпика. Поэт к ней спиной.

Кружит, кружит, кружит снег. Метет, метет. Ни следов уже не видно, ни дорог. Эта комната моя, как островок. И поет… Чей-то голос мне послышался во сне. Чей-то голос, чей-то голос за стеной, Чей-то голос над моею головой. Чей-то голос слышен мне едва-едва, Звуки плавно превращаются в слова. Чей ты голос? Имя назови твое. Мы с тобою в этой комнате вдвоем. Мы с тобою в этой комнате одни Вес столетия, вес годы и все дни. Кружит, кружит, кружит снег, Метет, метет… Чей-то голос мне во сне Поет, поет. Ни следов уже не видно, ни дорог. Я один, и голос этот одинок. Ты не прячься, ты со мной заговори. Если что-то не услышу — повтори. Непонятны и чудны слова твои. Назови себя, не бойся, назови.
Как звали меня изначально, в ночь после рожденья, Когда испеченная Словом Господним земля пахла так, будто свежий пирог? И что началось для меня — восхожденье иль грехопаденье? Я дверь отворила и, воздух глотнув, переступила порог. И голову пряча в ладони от Божьего гнева, Бежала я прочь по горячей и влажной земле. И голом твой в уши шептал мне: «О! Ева! Любимая! Ева!» Твой голос мне в уши шептал, но, быть может, не мне. Я помню, что после меня называли Марией. Названия помню тех мест: Вифлеем, Назарет и Магдала. Волхвы мне даров не дарили, судьбы не гадали, Но звезды далеких миров мне лицо озарили. О, если б все беды мои от людей оставались сокрыты? Но снова, босая, на грешную землю ступаю. Нашелся чудак, называвший меня Маргаритой — Достаточно было имен — я иных не желаю. Достаточно было времен — я иных не желаю. Душа отболела — пускай и твоя отболит. Ты ищешь меня. Ты не можешь иначе — я знаю. Ты ищешь меня, за меня принимая Лилит.

Уходит. Поэт оглядывается на помост, но никого не видит. Появляется Дьявол.

Кто был здесь? Только что… Незримый, еле слышный… А я не удержал. Как глупо и нелепо! Всего земного радостней и выше, Казалось мне, меня коснулось небо. Что в этой жизни жизнь? Прикосновенья К природе, к людям, к разуму и счастью. Прикосновений краткие мгновенья, Продлить которые не в нашей власти. И слава богу! Не пресытиться плодами, Не преломить касаясь, не нарушить. В руках у нас все то, чем обладаем, В конце концов становится игрушкой. Но я запомнил все, чего касался Дыханьем, пальцами, губами и глазами. Коснулся — и прошло. Но тонкий след остался, А значит, я живу и твердо это знаю. Живу и жду иных прикосновений Иль тех же самых — были бы случайны. И в том, что не владею, не было б сомнений, А значит, не желаю знать чужие тайны. Живу и жду, и верю — не напрасно. Но не скажу, каков бы ни был случай: Остановись, мгновенье, ты — прекрасно! Немедленно прекрасное наскучит. Живу и жду, и верю, как умею, Что каждая душа когда-нибудь проснется. Но я прекрасного коснуться не посмею, Пока оно ко мне не прикоснется.
Кто был здесь? Как тебе сказать? Не больше и не меньше, Чем знаешь ты, наслышанный о чем-то, Всего лишь женщина, поверь, всего лишь женщина. Как все, кто состоит в союзе с чертом. И так же душ хозяйка полновластная. И я, как черт, прекрасно понимаю, Что женщины есть выражение прекрасного, Когда целую их и обнимаю. Я тоже помню чудные мгновенья, Которых в жизни у меня хватало. Но мало мне одних прикосновений И женщинам, как видно, тоже мало. Зачем она была? Яснее ясного! Страдая не любя. Любя — опять страдая. Как женщину, постичь прекрасное, Увы, нельзя, не обладая. Извечно обладанье значило успех, И в качество переходила численность. А женщины всегда любили тех, Кто понимал их полную бессмысленность. И если быть серьезным, между нами, В разряд прекрасного не входит ли постель? Ведь ты глядишь на мир открытыми глазами, А женщины подглядывают в щель. Мы случаи не будем трогать частные. Пренебрежем, не относя к разряду числ. Есть в женщинах бессмысленность прекрасного, Его обезображивает смысл. Кто был здесь? — ты спросил. Всего лишь женщина. Или само прекрасное? Прекрасные черты. Была, ушла — не больше и не меньше — Когда не поняла, что хочешь ты.
Что я хочу? Услышать снова голос, Запомнить, передать его стихами. А за окном метель не утихает, И на земле пустынно, снежно, голо. Летят снега, как искры от костра, Как будто пламя тянет руки к небу, Как тянут звук далекого молебна, Поет метель с утра и до утра. Поет метель и мечется в окне, Как будто тени бегают в огне. И эта мочь — все через край, все чересчур. Итак, вопрос: чего же я хочу? Стою и знаки на окне черчу: Антарес, Сириус, Капелла, Альтаир. О, как бы ужаснулся мир, Когда бы вдруг узнал, что я хочу! Я заблужусь в узорах на окне, Я на крылатом улечу коне. В смешеньи звезд и снежного огня Который век не достает меня. Что я хочу? Стою и хохочу. И это отражение мое Терплю, как поражение свое. О, если бы я знал, чего хочу!
Танцевать, танцевать до упаду От рожденья до судного дня. По Адаму и Еве родня Мы друг другу меж войн и парадов. Чтоб не слышать, как время спешит, Мы шагаем со временем в ногу. И снежок, что следы порошит, Как посланник от мира иного. В пашем ганце и смерть и любовь. Пусть обнимутся истина с ложью. Как смешалось сияние лбов С белизноюу хоженной кожи. Танцевать, танцевать, до упаду. Если пить и любить — так до дна. Просто жизнь нам досталась одна — Ну порадуй себя, ну порадуй! Потому что все наши дела До смешного похожи на танец. Те же души и те же тела, Тот же блеск, а точней, тог же глянец. В этом чапцс и смерть и любовь, И кружение белого снега, Словно сорок библейских хлебов Безнаказанно падает с неба. Танцевать, танцевать, до упаду. Мы вдвоем: я — один, ты — одна. Роль заучена, сцена видна. Ну скажи, почему ты не рада? Ради бога, не надо огня — Никакой из огней ни к лицу нам, Словно кто-то глядит из окна, Под которым мы вечно танцуем. Все равно только смерть и любовь В сочетаньи становятся жизнью И теряет рассудок любой, Отраженный оконною призмой. Танцевать, танцевать, до упаду, Осторожно потрогать карниз И не выдержать долгого взгляда. Задыхаться от крика «не надо!», Танцевать, танцевать… Oтвернись.

Занавес

 

Действие второе

 

Сцена I

Занавес открыт. Помост у задника представляет собой крышу, за которой видна панорама летнего города. Звучит песня.

Мой город, в котором впервые увидел я свет, Где все потеряю, пожалуй. Живу и не знаю, люблю я тебя или нет. Наверно, люблю, если не уезжаю. Каков этот город, и жизнь такова: Чужие дома, пустыри, перекрестки. Но рад, что любовь на пустые слова Растрачивать мне не придется. Мой город, в котором все было со мной в первый раз И, видимо, будет в последний. Каким бы ни стал ты, каким бы ты ни был сейчас, Хвалить и бранить я тебя не посмею. Я выйду из дому в пургу тополей, Чтоб древнею пылью твоей пропылиться. Как жаль, что с годами мне все тяжелей В кварталах твоих заблудиться. Мой город, в котором когда-то не будет меня, Не будет, как не было прежде. Но все-таки рад, что таким тебя знал только я, А ты не останешься тем же. Когда на твоих перекрестках часы Смеются в глаза запоздалым прохожим, Я вдруг понимаю, что все же твой сын — С годами с тобой мы все больше похожи. Мой город, в котором смешались тоска и гульба, Бог, правящий мной, я тебя не исправлю. Но счастлив я тем, что оставлю тебя Другим, а не просто оставлю.

На крышу поднимаются Поэт и Дьявол

Поэт. Зачет ты притащил меня сюда?

Дьявол. Затем, что падшего всегда тянет наверх. Там внизу — бездна. Бездна, называемая жизнь. Взгляни — она пышет жаром, словно только что испеченный пирог. Так и хочется перешагнуть и упасть, и впиться в него всем телом. Но, увы, там, внизу, сам становишься частью этого пирога.

Поэт. И ты отхватил себе кусок по вкусу, чтобы сожрать здесь, в уединении?

Дьявол. Сожрать? Нет, это по вашей части: одни жрут друг друга, другие самих себя. А я, как и ты, всего лишь пекарь. Но ты печешь в собственном воображении, а я — в действительности. Мир несовершенен. Сколько еще придется вложить труда, чтобы переделать его.

Поэт. Слушая тебя, необходимо помнить, что ты — Дьявол.

Дьявол. Дьявол? Да есть ли у вас существо более близкое, чем Дьявол? Я — олицетворение всех ваших желаний.

Поэт. Или раб своих собственных?

Дьявол. Во всяком случае я имею то, к чему вы только стремитесь.

Поэт. А к чему мы стремимся?

Дьявол. К тому, чтобы ни к чему не стремиться.

Поэт. Это смерть. Разве мы стремимся к смерти?

Дьявол. Нет, вы стремитесь к жизни. О, какое это удовольствие совершать бесполезные поступки! Все прекрасное — бесполезно. Мир прекрасен потому, что Бог, создавая его, не заботился о чьей-либо пользе.

Поэт. Дьявол ли это говорит?

Дьявол. Дьявол.

Поэт. В чем же смысл?

Дьявол. Я не люблю прекрасного.

Поэт. Что же ты любишь?

Дьявол. Свободу.

Поэт. Почему же не истину?

Дьявол. Истина — это порядок, а значит — зависимость. Чем выше порядок, тем больше зависимость. В познании добра и зла определение пользы. Что толку от вещи, к которой ни прибавить, ни отнять? Либо принять и стать зависимым, либо разрушить и стать свободным.

Поэт. Свобода ради свободы?

Дьявол. Поэт ли это говорит?

Поэт. Поэт. Дьявол. В чем же смысл?

Поэт. Я не люблю Хаоса.

Дьявол. Как же это по-человечески! А ведь существуете вы для того, чтобы извлекать пользу.

Поэт. А пользу мы извлекаем ради существования?

Дьявол. А как по-твоему?

Поэт. Чтобы творить бесполезное.

Дьявол. Ублажать души и давить на умы? Существует ли Бесполезное? Приходит время и из него извлекается польза.

Поэт. Не это главное.

Дьявол. А что же?

Поэт. То, что создавалось оно как Бесполезное.

Дьявол. Как отличить? Да и зачем? Взгляни вокруг. Что больше всего хочется здесь, наверху?

Поэт. Прыгнуть.

Дьявол. Чтобы упасть?

Поэт. Нет, чтобы взлететь.

Дьявол. Так попробуй!

Поэт. Зачем?

Дьявол. Чтобы понять, что такое Свобода, надо упасть. Свобода не в полете, а в падении.

Поэт. Почему же тогда падшего тянет наверх?

Дьявол. Потому что внизу некуда падать.

Поэт. А как после этого жить?

Дьявол. А как жить с хаосом в душе?

Поэт. Писать стихи.

Дьявол. Считая, что творишь бесполезное. Пока не появится некто и скажет: «А почем нынче человечьи души? Не настало ли еще время, когда, продав свою, за бесценок скупают чужие». Но как бы он ни старался, лучшим ценителем человеческих душ остаюсь я.

Поэт. Зачем они тебе?

Дьявол. Кроме свободы, я люблю людей.

Поэт. Ты любишь людей?

Дьявол. Я просто обожаю их! Какая прекрасная картинная галерея! Вот они идут по улице. В каждом целый мир. Возле каждого вращается вселенная. И если б каждый имел свободу, то, не раздумывая, стал бы править миром, потому что у каждого своя истина, и чтобы он ни говорил и ни делал, он всегда повторяет одно и то же.

Появляются маски. Они проходят по авансцене.

1-я маска В этой жизни все больны и каждый твердит, что он больнее других.

2-я маска Требования грамматики падают, потребность в проституции растет.

3-я маска Я вижу в чудовищном неведении: я не знаю, что произведу на свет.

4-я маска Нет ничего прекраснее какой-либо пользы, полученной безо всякого труда.

5-я маска Иметь взгляды — глупость, раскрывать их — преступление.

6-я маска Недостатки нашего века? Разве это недостатки? Вот прежде были недостатки!

7-я маска Вглядываюсь в окружающих. Рядовые экземпляры. Который из них я?

8-я маска Если другие люди — ад, то я — рай. Осталось себя найти.

9-я маска Нас, людей, надо изолировать друг от друга.

10-я маска. Если снять маску, то как отличить ее от собственного лица?

Дьявол. Да, я люблю людей!

О, как сильна и искренна моя любовь, И как верна — уже который век Ей насладиться может каждый человек, При этом оставаясь сам собой. Ведь я не требую: не лгать, не красть, не пить, Ни ближнего, ни дальнего любить, Ни чтить отца и мать, ни ведать честь — Люблю людей, какие они есть. Который век я постоянно возле, И с каждым человеком узы все тесней. О, человек, постигший собственную пользу, Все, что тебе на пользу, то и мне. Люблю людей великою любовью — Не победит ее рассудок мой. И непременно век наступит золотой, Вы за него уж расписались кровью!

Как видишь, я тоже пишу стихи.

Поэт. Стихи? Зачем?

Дьявол. Чтобы помочь тебе составить одно стихотворение.

Поэт. Помочь мне? Я пишу без помощников.

Дьявол. И все-таки… Тема, которую я предложу, должна тебе понравиться.

Начнем, пожалуй, так:

Каков над городом закат! Стекает во дворы. Словно пожар он языкат, Как гомон детворы.

Ну, продолжай!

В листву течет Цветущих тополей, Потом под левое плечо, Как перст судьбы моей. Как будто рану бередит, Она все горячей. Не разглядеть, что впереди В ползущей тьме ночей.
А если так: к чему пенять
На то, что мир покат? В меня ли он течет — закат — А, может, из меня?
На строчки улиц и домов
И книги площадей. Он, как овалы красных слов, На головы людей.
Пыль поднимая с мостовых,
Как будто со страниц,
Не поднимая головы,
И упадая ниц. Он, как последняя любовь, Печален, строг и тих.
Да, полноте! Закат, как кровь,
Давно забытый стих,
Рекой
Начертанный,
Течет.
На окнах….
И домах.
Я вниз по лесенке еще сойду.
Или с ума?
Войду…
Ну, что же, очень рад!
И мне не хватит слов!
Так окуни перо в закат, Как в собственную кровь.
Шум ветра. Голос женщины в черном. Томленье духа и порывы ветра, Одно и то же дух и ветер. Как в древнем сказано завете: Без ветра будто бы без веры. О ветер — дух, душа, дыханье И звуки музыки чуть слышной, Так жизнь летит и время дышит На крылья, ставшие стихами. Порывы духа и томленье ветра. И да помогут дух и ветер Душою не платить вовеки, Зато одаривать ей щедро. Все, что останется от века: Связь человека и природы — Единство долга и свободы, Томленье духа или ветра.

Дьявол. Довольно! Нам пора.

Поэт. Куда?

Дьявол. Вниз.

Поэт. В ад?

Дьявол. Смотря что ты называешь адом.

Поэт. А ты что называешь?

Дьявол. Я просто предлагаю провести вечер в одном приятном обществе.

Поэт. Ведьм и упырей?

Дьявол. Обыкновенных людей.

Поэт. На Лысой горе?

Дьявол. В кафе.

 

Сцена II

Пока Поэт и Дьявол спускаются с крыши, маски превращают сцену в ресторанный зал. Музыка, танцы. Входят Поэт и Дьявол, пробираясь между танцующими, идут к столу.

1-я маска. Взгляните, к нам явился лекарь, который поможет каждому сменить койку.

Дьявол. Да-да, на деревянную с крышкой.

2-я маска. Смотрите, смотрите. Он привел сюда моралиста, занимающегося грамматикой. Ну, как, господин Поэт, не нашли еще форму, которую при расчленении давала бы два утверждения?

Дьявол. Несомненно, милочка, он нашел. Сколь его самого ни члени будут получаться одни утверждения. Так что с тобой у него добродетели не получится.

2-я маска. Как знать! Я ведь вечной добродетели не ищу.

Дьявол. Зато он ищет. А потому, стоит ли говорить.

Поэт. Я вообще предпочитаю молчать в такие минуты.

2-я маска. Пошляк!

3-я маска. А вот я, в отличие от разных там, не только ничего не знаю, но и знать не хочу!

Дьявол. Вы просто образец благоразумия. Учитесь, Поэт!

4-я маска. Я пришла к выводу, что и нескончаемая работа без всякой пользы может приносить удовольствие.

Дьявол. Конечно! Надо только удовольствие сделать работой.

5-я маска. Послушайте, господин Черт, а если не только возвышенные, но и низменные взгляды излагать вслух, что это будет — глупость или преступление?

Дьявол. А как вы отличаете низменное от возвышенного?

6-я маска. (Поэту) Я не могу считать Вас Поэтом. Вы не бичуете недостатки нашего века.

Поэт. Не бичую.

6-я маска. Но почему?

Поэт. Я не могу отличить их от недостатков прошлых веков.

7-я маска. Вот Вы — Поэт? Так? Как Вы считаете, у нас с Вами могут быть общие убеждения?

Поэт. Они есть даже у тех, кто готов убивать из разности убеждений.

8-я маска. Как Вам нравится в этом аду?

Поэт. Я в любую минуту готов из него уйти.

8-я маска. Счастливчик!

9-я маска. Поэт не может быть духовным человеком!

Поэт. Отчего же?

9-я маска. Чтобы быть понятым толпой, он должен разделять ее мнение или, хотя бы, знать его. То есть Поэт не может быть духовным человеком.

Поэт. Но кроме толпы есть и просто люди.

10-я маска. А если снять маску?

Дьявол. Милая моя, стоит ли так обнажаться? Вы и без маски мало отличаетесь от других.

Поэт и Дьявол подходят к столику.

Дьявол. Присаживайтесь.

Поэт. 5-я маска. Э, нет, господин Черт, раз уж Вы посетили нас сегодня, мы требуем речь.

Дьявол. Речь? О чем?

2-я маска. О грехах!

Дьявол. О грехах… С удовольствием.

Маски рассаживаются перед Дьяволом, сопровождая его речь смешками, вздохами, аплодисментами.

Ну, что же, о грехах я доложу, пожалуй, И докажу, что и добро и зло — одно и тоже. А чтобы речь моя вас больше убеждала, Начну с конфликта между правдою и ложью. Напомню вам, что ложь бывает во спасенье, Для сохраненья мира и порядка, Что ложь сладка, возвышенна и гладка, Не вызывает ни обид, ни опасений, Когда ей верят, то есть верно служит Тому, кому ее предназначают. Вначале было слово? Ложь была вначале! Да и поныне остается нужной. Я лгу вам истину, а потому Попробуйте поймать меня на слове. В конце концов, кто более виновен — Солгавший иль поверивший ему? Иное дело правда. Любит упрекать, Дерзить, грубить и на неверье обижаться. Кричит: «Познай меня», познаешь — так горька. Не служит никому, из рук скользит в другие, Любовников своих ведет в тюрьму, на казнь. Чтоб соблазнить толпу — всех показать нагими, Наружу ценности и мысли напоказ. Но так как делу правдой не поможешь, В измене обвинит, отыщет правый суд. Вот потому ее лжецы и берегут От правдолюбцев столь неосторожных. Вот лживость правды и правдивость лжи. То и другое подели на всех, Но рта не раскрывай и слова не скажи, Поскольку испокон любое слово — грех. И ваш учитель вас неправильно учил, Не много мудрости в ученьи уместилось. Ведь зло не в том, что лгут, что было сил, А в том, что постоянно лгать не в силах. Теперь мы перейдем к иным злодействам: К чревоугодью, пьянству и прелюбодейству. Ну, тоже мне грези, так, мелкие страстишки! За слабость слабых бить — пожалуй, слишком. К тому ж еще они всего лишь слабость тела, До коего душе вовеки нету дела. Что дале? Чти отца? Тут ниточка и рвется. Всегда ли вам отец, кто таковым зовется? Еще: не укради? Совсем не понимаю! Что временно дано — на время изымают. Вот грех еще: убийство. Попробуем решить Убийца ли солдат на поле брани, Где каждый хочет жить. И, значит, есть убийству оправданье. И разве не заложено природой Убить того, кто враг твоей свободы? Убить убийцу? Грех ли палача Казнь осужденнного? Убийство сгоряча Из ревности? И уж благое дело Убить предателя и испоганить тело. Во многих случаях оправдано убийство. Особенно, когда у жертвы есть душа: Она оставит тело и шмыг на небо быстро И предстает пред Богом чуть дыша. Достаточно ль она пред Господом проворна? Я хорошо повадки людские изучил И если что-то грех, то это грех бесспорный Без всяких оправдательных причин. Но в том и дело, не хочу скрывать, Что грех такой не смог я отыскать. К тому ж еще творимое добро Нас учит лени, тормозя прогресс. Облагодетельствованный думает балбес, Что будет все ему на блюдечке дано. Становится беспомощен, капризен., В конце концов, не может в этой жизни И руки к яству протянуть на тризне. Иное дело зло. Приносит мудрость, опыт, Стремление к свободе укрепляет. И человек уже не ищет, не петляет, А подавляет бесполезный ропот. В конце концов, становится железным И, чувствуя насколько зло полезно, Берет свое, пусть силою, но честно. Добро и зло! Поверьте, жалкий бред! Что принесли вы: пользу или вред — Заранее не в силах угадать. Вы сеете поступков семена, Они взойдут в иные времена — Не хватит жизни результатов ждать. Поэт, хватай свое перо И запиши, пожалуйста, для всех: Любой поступок человека — грех Или, что то же самое, добро.

Овации, переходящие в танцы. Дьявол садится за столик Поэта.

А делать нечего — Что рай, что ад. Родился нечестью, Сам черт — не брат. В Париж иль в Кинешму Тебя влечет, Куда ни кинешься — Все один черт! То в Рим, то в Мекку, то В универсам. А если некуда — Ко всем чертям! Прямая просека: Фили — Чита. Судьба забросила — И ни черта! Чтоб где-то к старости Едва-едва, Нам лет до ста расти? Нет, черта с два! Рубите на дрова Высокий слог. А человек — трава, Чертополох. Зато наш мир, ей-богу, Первый сорт! Когда-нибудь в нем ногу Сломит черт. Официант, эй, вновь Все повторить! Весь этот рай земной, Черт побери!
Здесь все идет отлично. Врачи, а, может, черти? Нанизанный на вертелш Молю: ох, дайте пить! На коечке больничной За полчаса до смерти Я ненавижу всех, кто Меня сумеет пережить.
Что ни слово — отрицанье, Что ни жест, то порицанье. Проституция, мораль — Где, скажите, эта грань?
Страх наводит то, что знаю. Раз не знаю — наплевать. Да поймите, не желаю, Ничего я не желаю, Просто не желаю знать.
И, конечно, без надежды Все равно, что без одежды. И страшнее нету кары, Чем всю жизнь работать даром.
А расспрашивать не надо — Промолчу в ответ, увы. Узнаю чужие взгляды, Но не выдаю свои.
В этом веке жить не сладко: Всюду кривда и запрет. Слишком много недостатков, Только у меня их нет.
Мои строчки, как всегда, Напечатаны в газете. Но смывает их вода Вместе с мыслями в клозете.
На людей мне наплевать. Разрешили б убивать. Пусть идут, куда хотят, В рай и в ад, а лучше в зад.
Изолировать духовных И кастрировать греховных, Чтобы сохранить людей Для общественных идей.
Вы меня вогнали в краску, Но я, слава богу, в маске — Значит, цвет могу менять. Ну, а если маску снять, Что под нею? Снова маска!
Интеллектуальный спор Невозможен без бутылки, Без чесания в затылке, Чтобы мыслям дать простор. Твой ли, свой ли, ваш ли я? Историческая драма, Как психическая травма, В просторечии — шлея! Если высказать любой Может собственное мненье, То борьба двух точек зренья Акт почти что половой! Интеллектуальный спор Невозможен без огласки. И не надо строить глазки, Как сказал бы прокурор. Нам ли, вам ли — дайте пункт! Философская программа, Как физическая травма, В просторечии — типун. Схватка словно на войне, Этот спор такая штука. Ну зачем рожают в муках То, что найдено в вине? Интеллектуальный спор Всех расцветок и оттенков. Все равно что лбом об стенку Или мордой об забор. Падай, стой ли, вой ли, пой, Повторяется упрямо, Как наследственная травма, В просторечии — запой. А бутылка не пуста — Захлебнутсья и оглохнуть. Пусть глаголит не обсохнув У младенца на устах.
Я козырная дама, В какую хочешь масть, Ведь со времен Адама Людьми играет страсть. Божественно прекрасна, Чертовски хороша. И все-таки ужасно Прожить не согреша. Наряды мои, туалеты: Тузы, короли и валеты. Мужчины всего лишь оправа Для камня, в котором отрава. Я козырная дама Легко меняю лик. Кажусь бубновой вам я, На самом деле — пик. Я родилась из пены, Не полюбить нельзя. Но что назвать изменой, Все сомневаюсь я. Вот шпаги, ножи, пистолеты, Тузы, короли и валеты! Сразиться вы можете, право, За то, чтоб я крикнула: браво! Я козырная дама: Колени, бедра, бюст. И ни черта не дам я, И своего добьюсь. Подняв мизинца кончик, Я судьбами верчу. Сам черт, как видно, хочет Того, что я хочу. Тузы, короли и валеты Не первые скрипки балета. Куда вам до женщин, куда вам — У нас в услуженье сам Дьявол! Я козырная дама, В какую хочешь масть. Ведь со времен Адама Людьми играет страсть. Божественно прекрасна, Чертовски хороша. А все-таки ужасно Прожить не согреша.

Дьявол встает из-за столика и танцует вместе с масками.

Пока решают кто — кого Прелюбодейство с фарисейством, Найдите мне хоть одного Для настоящего злодейства, Который не в борьбе за жизнь, Не по веленеию желудка, И не из слабости рассудка, И не по бедности души. И, скажем так, не по злобе, И не пылая нежной стратью, И не наперекор судьбе, И даже не из жажды власти. И не из нечего терять, И не махнув широкой дланью, Не с тем, чтоб вечные желанья Не усмирять, а утолять. Всевышний смотрит с высоты, А я гляжу из подземелья. Естественно, что нет святых, Кощунственно, что нет злодеев. Хотя любой готов за тридцать… Но совершит ни то, ни се. Во все века решает все Нет, не серебрянник, а принцип. Ни одному не по плечу На всех поделенная смелость. Досталось каждому чуть-чуть, И черноту сменила серость. И можно клясться на крови, Что без души гораздо лучше. И каждый безвозмездно душу Подсунуть черту норовит.
Танцевать, танцевать, танцевать. И побольше свободы в движеньях. Все равно, все мы без исключенья Будем в мире ином пребывать. Танцевать, танцевать, танцевать. Ни на миг не кончается пляска. Мы уйдем, но такие же маски Будут вновь в этот мир прибывать.

Танец масок и Дьявола. Поэт обнимает голову руками.

От одиночества умру среди людей. Но им-то что? Так умирать не ново! Умру без слов. Ведь нет такого слова, Чтоб перекрыло хохот площадей. Да и зачем? Как было так и есть. И слава Богу, если так и будет. В движеньи времени и в перемене мест Не странно ли, что люди рвутся к людям? Чем жизнь моя отлична от других? Сомкнулись и расходятся круги. В чужой земле привитый черенок Живет, но холод чувствует лютей. От одиночества умру среди людей, Хотя бы в этом я не одинок.

Входит женщина в черном. Музыка прекращается, как останавливают рукой пластинку. Дьявол и маски замирают. Женщина садится за стол Поэта. Поэт поднимает голову.

Я знал, что ты придешь, и голос твой запомнил. Нет выше муки, счастья нет страшней.
Ты ждал меня? Пустых и черных дней Безумная тоска тебе знакома?
Впервые вижу — знал тебя всегда. Искал в других…
Ах, стоит ли об этом!
Но без тебя я не был бы поэтом. И пережить не смог все эти долгие года.
Ты ждал меня, и это было выше Пустых красот, безжалостней отравы?
Я знал, что ты придешь, ведь я твой голос слышал.
То пели птицы, листья, звезды, травы…
Но я и в них твой голос слышал!
Быть может так, ведь я была с тобой И самую отчаянную боль Я делала спокойнее и тише.
Да, это так. Я знал тебя от века, Знал после смерти, до рожденья знал, При жизни знал и сам себя терзал В бесчувственной и чуткой шкуре человека.
Ты видел всех — меня не замечал. Теперь кроме меня ты никого не видишь.
Был одинок, как сосланный Овидий. Мир ждал ответа — я не отвечал.
Ты слышал, ждал, хотел услышать — слушай. Кругов земных заканчивая круг И сохранив тепло души и рук, Торопимся к тому, кому с рожденья служим. Идем, я соберу тебя в дорогу…
Впервые в зеркале не плоскость, а объем. Нет никого, лишь мы с тобой вдвоем С тобой вдвоем. Немного. Пусть не много.

Поэт и Женщина уходят. Танец масок.

Занавес

 

Действие третье

 

Сцена I

Занавес закрыт. Сцена слегка подсвечена. Перед занавесом сидят и лежат маски.

Грех не бывает просто так: Он непременно перед кем-то, Он возникает перманентно И может только возрастать. Такую участь Бог послал, Что, в ад дорогу выстилая, Ты зло творишь, добра желая, Творишь добро, желая зла. Забит философами сплошь, Сей мир разобран до основы. Поскольку он был создан словом, Мысль изреченная есть ложь. И если все сгорит до тла, Я ни за что не отвечаю, Ведь я давно не отличаю Зло от добра, добро от зла. Но грех всегда не просто так, А непременно перед кем-то. Я заявляю компетентно: Он может только возрастать. Настанет час и несть числа, И ты воскликнешь: правый боже! За что? Я никому не должен, Не должен ни добра, ни зла.

Реплики масок в сторону занавеса.

1-я маска. Я всегда говорил, что койка занимает главное место в нашей жизни.

2-я маска. Мораль одних — проституция других.

3-я маска. А не произведут ли они кого-нибудь на свет?

4-я маска. Для нескончаемой работы без надежд впереди.

5-я маска. Все это низменно. А может, возвышенно?

6-я маска. Это один из недостатков нашего века.

5-я маска. Что именно?

6-я маска. И то и другое.

7-я маска. Ерунда! Рядовые экземпляры, втянутые в рядовой водоворот. Ничего передового!

8-я маска. Какой ад лучше — общественный или двухместный?

9-я маска. Бездуховный человек! Впустить к себе женщину все равно, что впустить толпу.

2-я маска. К тому же первая встречная.

6-я маска. Ну, предположим не первая.

4-я маска И не единственная.

10-я маска. Да полноте! Все это маска. Они, как и все, в масках. А теперь пытаются надеть одну на двоих. Это неудобно, потому что приходится выбирать чью.

8-я маска. А что если войти?

Появляется Дьявол.

Дьявол. Не торопитесь! «Всему свое время. Время разбрасывать камни и собирать камни. Сеять хлеб и пожинать плоды». Так, кажется? Люди, живущие цитатами, я не буду оспаривать точность и мудрость их авторов — я тоже люблю цитировать. И прежде, чем мы войдем, я хочу сказать каждому.

(1-й) Вам: Что жизнь — театр и все мы в нем актеры.

(2-й) Вам: Что в морали, как и в других отраслях человеческого познания в общем наблюдается прогресс.

(3-й) Вам: Что познанье увеличивает скорбь.

(4-й) Вам: Что труд создал человека, а работа делает свободным.

(5-й) Вам: Что возвышенное не столько убеждает, сколько поражает.

(6-й) Вам: Что история нас учит тому, что она ничему не учит.

(7-й) Вам: Что у Бога все одинаковое, а у людей разное.

(8-й) Вам: Что у бодрствующих единый общий мир.

(9-й) Вам: Что один за всех, а все за одного.

(10-й) И, наконец, Вас я попрошу снять маску. Нет, не Вашу, а ту, что скрывает тех двоих.

Занавес

 

Сцена II

Комната Поэта. Поэт лежит на кушетке. Женщина в черном, сидя в изголовье, гладит его волосы.

Спи, мой родной, потерпи, уж немного осталось. Спи, мой родной. На слова мои не отвечай. Ты понимаешь то чувство святое — усталость, Лишнь не ищи безнадежности в слове «прощай». Вечен твой долг, отдаваемый вечной любовью. Вечен твой путь. Разве должен он быть как стрела? Спи, мой родной. Я беду от тебя отвела. В счастьи должна быть строка с пережитою болью. Помнишь ли ты наши взлеты и наши паденья — Порознь, вместе, среди дорогих и чужих? Спи, мой родной, по бескрайнему миру кружи — В жизни порою гораздо реальней виденья. Спи, мой родной, над землей непроглядная полночь. Не провожай меня, только все время встречай. Только три слова от нынешней встречи запомни. Только три слова запомни. До встречи! Прощай!

Женщина в черном встает и уходит через помост у задника. Дьявол и маски врываются в комнату. Поэт садится на кушетке.

Прошу прощения, мы твой покой нарушим, Лишь потому, что знать ответ хотим. Кому ты, наконец, оставишь душу — Мне или им? Прости, за отступленье небольшое. Первично иль вторично бытие, Да только проку нет владеть душою, Не чувствуя ее. Пусть создал Бог, но воспитал вас Дьявол. Сказать: наоборот! — и этим поразить? Но если хочешь, чтобы вещь существовала, Достаточно вообразить. Не обязательно творить ее руками И следовать законам мастерства. Материя души: огонь, вода и камень. Что может быть превыше естества? Так из чего душа? Они приходят слушать, Но жаждут видеть камень, воду, дым. Кому ты, наконец, оставишь душу: Мне или им? Оставишь мне — я новый мир построю. Оставишь им — что сделают из слов? Мне — только подпиши расписку кровью. Им — выплесни оставшуюся кровь.

1-я маска. Отвечайте, какую роль вы играли в постели.

2-я маска. Вы отрицали мораль?

3-я маска. Ну скажите же, что ничего не знаете.

4-я маска. На что надеетесь? Вы не хотите свободы?

5-я маска. Ваша глупость поражает.

6-я маска. Ваши недостатки — это пережитки прошлого.

7-я маска. А чем вы отличаетесь от других?

8-я маска. Все живут в аду.

9-я маска. Вы, кажется, хотели скрытья от нас?

10-я маска. Надо жить так, чтобы все принимали участие во всем. Так чтобы жертвовать, но без ущерба, убивать, но без виновных.

Поэт встает и подходит к окну.

Осень уже. Кто-то из лейки навзрыд. По мостовым мокрый фонарный свет. На восемь бед был ли один ответ? И неожиданно, на-те вам, осень, как взрыв. Взрыв — это капля дождя за воротник. Взрыв — лунный свет, протыкающий неба слои. Листья с деревьев, как из потрепанных книг, В памяти лица — с чужими смешались свои. В каждом паденьи рисуется знак бесконечности. Видно, деревья не вынесли этого бремени, Силы закона, что двигаться можно во времени Лишь постоянно отталкиваясь от вечности. Лица мои помнишь ли ты, стекло? Лицам другим был ли и я окном? Или же все вместе с дождем стекло? Участь окна — вечно дарить огнем. Видит ли дождь, что в окнах его двойник? Ищет ли он прошедших дождей следы? Осенних деревьев лежат на столе листы, Снова за окнами листья летят из книг. Свет фонаря в путах дождя мечется. Осень течет, словно река забвения. В точке любой вечно бегущего времени Остановиться — остаться в любой из вечностей.

Дьявол. Скоро пойдет снег. И я останусь один. Капля дождя не долетит до земли, осенний лист замрет в воздухе… И ты будешь смотреть в окно. Где-то теперь бродит твоя душа? Не ты идешь по снегу, не ты кутаешься от ветра. Что было в твоей жизни кроме спора со мною?

Дьявол уходит.

Поэт поочередно подходит к каждой маске.

Поэт. 1-й маске. Меня кажется выписывают из больницы?

2-й маске. Вы могли бы сочинить для меня мораль?

3-й маске. Кто убедит меня в том, что я жил?

4-й маске. Может быть я слишком верил, чтобы надеяться?

5-й маске. Как можно скрыть свои взгляды?

6-й маске. О ком мы жалеем, провожая свой век?

7-й маске. Может быть так: сегодня скончался рядовой экземпляр?

8-й маске. От себя к людям, от людей в себя: из ада в ад.

9-й маске. Что, кроме страха, может собрать людей в толпу?

10-й маске. Кажется, я знаю, что означает ваша маска.

Поэт медленно садится в кресло.

Вниз тянет тело, вверх — душа. Тела с годами все недужней, Зато возвышеннее души: Размах души и тела шаг. Лишь для того, чтоб их скрепить, Мы половину жизни тратим, Вторую половину платим, Чтоб их опять разъединить.

Поэт закрывает глаза. Маски стоят вокруг него. Молчание.

10-я маска. Как мало нужно, чтобы тебя поняли — умереть.

Маски приносят носилки, кладут Поэта, несут и ставят на помост у задника. Звучит хор.

Лети душа! Взмахни крылами И прах стряхни, окончив путь земной. Там высота поет колоколами Протяжным звоном в тишине ночной. Лети душа! Тебя призвали звезды Среди светил отыскивать слова. Бескрайний мир, восторженный и грозный, И ты, душа, извечная — жива. Лети, душа! Твоя земная память Хранит в тебе любовь и доброту. Земная боль и неземное пламя Тебя зовут и держат налету. И оживают знаки Зодиака, И звезды падают на землю — стать людьми, Нести свой крест, смеяться, верить, плакать. Лети, душа! Бессмертная, лети!

Молчание. На помосте над телом Поэта появляется Дьявол.

Дьявол. Это он умер. Но жизнь продолжается.

Музыка та же, что и в начале пьесы. Крики, визги, пляски масок. Дьявол исчезает. Маски по одной падают на всем пространстве сцены. Тишина. Между телами из угла в угол проходит Старик.

Как родился он, все гадала мать, Кем-то вырастет ее дитятко. Честен да красив, умен да силен, Да еще душой непомерно добр. И веселым быть, и счастливым быть, Победить душой зло, недуг и смерть. А еще любить да детей родить — Все молилась мать, улыбалася.

Занавес

1982–1984.