Дальше и дальше, в сумерки. Дальше и дальше, сквозь непрекращающийся дождь, в родстере. Джин не помнила, как оказалась в машине… Глаза матери, исполненные ужаса, огромный изумруд на ее пальце… Теперь она не сможет смотреть на изумруды, не вспоминая этот день. Надо вернуть кольцо Гарви. А где шкатулка с драгоценностями? Все в порядке, она рядом на сиденье. Только бы зубы перестали стучать… Ступеньки, ступеньки, ступеньки… Мать специально написала, что уезжает, чтобы она, Джин, не вернулась в Нью-Йорк. Эта мысль была невыносимой. Подозревал ли Хьюи… Бедняга! Джин знала, что такие вещи случаются, слышала, как другие девушки цинично обсуждают договоры, заключенные их родителями по принципу «живи и дай жить другим». Конечно, ее отец жил в одном городе, а мать в другом, но… Джин стало холодно, ужасно холодно. Почему сердце так ноет?.. Что это за река? Выходящая из берегов, злая, огрызающаяся, как загнанный зверь? Неужели она снова в Гарстоне? А это что за рев? Он доносится от дамбы…

Джин мчалась дальше и дальше, час за часом, словно автомат за рулем, и думала, думала… Если бы только человек мог контролировать память, стирать ненужные воспоминания. Не было сил терпеть эту ледяную боль. Если бы только она могла обратиться к кому-нибудь… к Хьюи… Нет, ни за что! К графине? Старуха изойдет желчью – она никогда не ладила со своей дочерью, говорила: «Мелкие страстишки ее устраивают!» Боже, никто, никто не поможет, разве что… Кристофер Уинн…

Странно, как ее согрела одна лишь мысль о нем. Но попадаться ему на глаза нельзя – он заподозрит, что она к нему неравнодушна. Надо держать дверь между ним и собой крепко запертой на засов, на амбарный замок… От этого тоже было больно… Если она выйдет за него замуж, то вскоре возненавидит тесный мирок жены священника и станет такой же неверной, как ее мать… Нет! Она выйдет замуж за Гарви – он ей правда очень нравится… Может, рассказать ему о том, что она видела? Больше некому. То, что она узнала, разъедало ее сердце, словно кислота…

Вперед по мосту. Джин чуть не проскочила на красный светофор. Куда ехать? В «Хилл-Топ» дорога закрыта – там она встретится с отцом, и лицо ее выдаст. Не надо было возвращаться в Гарстон… Джин мчалась уже по главной улице. Какой сильный дождь! Небеса разверзлись. Колеса родстера поднимали в воздух фонтаны брызг. Запах мокрого асфальта, совершенно голые деревья, здания – серые пятна в золотистом от света фонарей тумане, блестящие тротуары, бесчисленные зонты, потоки воды в канавах, несущие листья; уличные фонари, словно тусклые опалы; колокола – задумчивые, таинственные, мягкозвучные, зовущие сквозь дождь… Внезапно и непонятно почему на экране сознания Джин вспыхнула картина: застланные бархатом проходы, отделяющие церковные скамьи красного дерева с бордовыми подушками, свечи, горящие в массивных серебряных подсвечниках, роскошные красные розы, мягкое разноцветное сияние, льющееся сквозь витраж за алтарем… Церковь! Ее убежище! Даже воспоминание о ней успокаивало. Джин обрела способность мыслить связно. Она отправится в церковь и все обдумает. Отец уверен, что она в Нью-Йорке. Мать… нет-нет, сейчас не об этом! А что, если церковь закрыта? Ну и поделом ей, если так. Всю жизнь она равнодушно и беззаботно проходила мимо распахнутых дверей храма…

Джин увязла в дорожном потоке. Она никогда не предполагала, что ее родной город так густо населен. Автомобили останавливались, когда зажигался красный сигнал, и ползли дальше, повинуясь зеленому. Останавливались. Ползли. Останавливались. Пронзительно гудели клаксоны. Джин нетерпеливо ерзала на сиденье. Ей обязательно надо двигаться дальше – она не может жить с этой невыносимой болью в сердце.

Башенные часы величаво прозвонили, когда она припарковала родстер у бордюра перед церковью. Подняв воротник плаща, крепко сжимая шкатулку с драгоценностями, девушка взбежала по трем широким ступеням. Огромные двери храма были распахнуты, молчаливо приглашая войти. Внутри она на мгновение остановилась и вздохнула с облегчением – там не было ни одной живой души. Джин проскользнула на последнюю скамью, устроилась в темном углу и сразу почувствовала, как напряженные мышцы расслабились. Как хорошо! Мягкий свет, тонкий аромат, все, как она представила себе в машине. Шум уличного движения, доносившийся снаружи, из-за каменных стен, был подобен нежной колыбельной песенке. Отблески пламени свечей на серебре, на красных розах; золото, лазурит и зелень букв над алтарем: «Мир я даю тебе, мир я вселяю в тебя. Да не будет сердце твое омрачено печалью, да не будет пребывать оно в страхе».

На мгновение Джин показалось, что ее сердце вот-вот взорвется. Резкий всхлип подкатил к ее горлу, словно маленький воздушный шар, оторвавшийся от бечевки. За ним последовал новый всхлип, потом еще один. Девушка, отчаянно пыталась сдержаться. Это плачет не Джин Рэндолф, а Ужасная Сестрица, а она, Джин, будет бороться до конца!

Как тихо в церкви… Тишина обнимала ее, словно теплые, умиротворяющие крылья. Постепенно рыдания прекратились. Опершись подбородком на высокую спинку передней скамьи, сквозь залитые слезами глаза Джин вновь и вновь перечитывала освещенные слова над алтарем. Дрожащее пламя свечей превращало в живые огненные язычки золотые буквы: «Да не будет сердце твое омрачено печалью, да не будет пребывать оно в страхе».

– Да не будет пребывать оно в страхе, – тихо повторила девушка.

Чья-то рука прикоснулась к ее плечу.

– Джин, дорогая, что случилось? Позвольте, я вам помогу.

Она посмотрела вверх, в лицо Кристофера Уинна. В мягком освещении оно приобрело неземную белизну, темные глаза смотрели ласково и внимательно.

– Пойдемте в мой кабинет.

Джин встала с церковной скамьи. Почему бы не взвалить свою невыносимую ношу на его широкие плечи, почему не рассказать о том, что случилось? Тогда он поймет, чья она дочь и какой станет через несколько лет, и сам отвернется от нее. «А как же иначе?» – спросила себя Джин, входя следом за священником в кабинет, мимо которого она ежедневно украдкой проскальзывала в течение последних двух недель. Уинн помог ей снять мокрый плащ и повесил его сушиться на спинку стула.

Сердце Джин готово было разорваться. Сдавленные рыдания вновь сотрясли ее тело.

Кристофер Уинн выдвинул вперед глубокое кресло.

– Садитесь сюда. – Когда девушка устало откинула голову на спинку кресла и закрыла глаза, он поинтересовался: – Вы обедали?

Джин покачала головой.

– Я так и думал. Что вы ели на завтрак? – Он открыл двойные двери, за которыми оказалась крохотная кухонька.

– О, кофе и…

– И больше ничего. Ах вы, борцы с полнотой, – усмехнулся Уинн и поставил чайник на электрическую плитку.

В голове у Джин мгновенно прояснилось. Что это за запах? Шоколад? Она едва не падала в обморок от голода и только сейчас это осознала. Кристофер Уинн приготовил поднос с льняными салфетками. Его улыбка привела в нормальное положение перевернувшийся с ног на голову мир девушки.

– Пустой желудок – это непобедимый враг, Джин. Он лишает храбрости, распространяет дымовую завесу, которая полностью затмевает разум. – Он пододвинул к ее креслу столик и, когда Джин открыла рот, чтобы возразить, скомандовал: – Не говорите ничего, пока что-нибудь не съедите. Моя мать в свое время любила повторять, что до еды к отцу бесполезно приставать с просьбами или предложениями. Будучи голодным, он яростно возражал ей, рычал как лев, а наевшись до отвала, превращался в ягненка – все выслушивал и безропотно соглашался. Я оценил эту мудрость, только когда стал служителем церкви, и уже через пару месяцев пастырской работы соорудил здесь эту кухоньку. Я считаю ее важным элементом церковного имущества – как орган или колокола. Многие из тех, кто переступал этот порог в состоянии отчаяния, уходили отсюда с высоко поднятой головой и расправленными плечами, а утешение им приносили всего лишь чашка горячего шоколада и бисквит. Пожалуйста, угощайтесь.

Он поставил поднос на маленький столик. Джин наблюдала, как струйка пара поднималась от чашки, словно миниатюрный сигнал индейского костра. Всего лишь горячий шоколад и бисквит, сказал Уинн. Но он не упомянул силу своей личности.

– Вы должны допить все до последней капли и не оставить ни одной крошки к тому времени, как я вернусь, – велел Кристофер и вышел из кабинета через внутреннюю дверь.

Когда эта дверь распахнулась, Джин почувствовала запах роз и горящего воска.

Девушка встала, решив, что лучше уйти, пока она не капитулировала перед его нежностью, но аромат горячего шоколада удержал ее. Дрожащей рукой Джин поднесла чашку ко рту и сама не заметила, как выполнила распоряжение Уинна. Откуда-то появилась уверенность в том, что все уладится. Но как, если… Она поморщилась. По крайней мере, теперь у нее есть смелость идти дальше в одиночку, чтобы сохранить тайну своей матери.

В первый раз с того момента, как вошла в кабинет, Джин осмотрелась по сторонам. Две стены скрывались за книжными шкафами от пола до потолка, третья была выделена для кулинарных приспособлений, а в четвертой оборудован камин, в котором весело горело пламя. В центре кабинета стоял стол с пишущей машинкой, письменными принадлежностями, книгами, высокой хрустальной вазой с тремя гвоздиками. Сцепив руки на коленях, глядя на огонь, Джин пыталась проникнуть в суть того ощущения покоя, которое царило в тихом помещении. Это не было спокойствие бездействия, скорее, оно вдохновляло человека пробивать себе путь к свету.

– Выполнили приказ? – осведомился Уинн с порога и, приблизившись, положил на сцепленные руки девушки алую розу.

«Он взял ее из серебряной чаши на алтаре?» – подумала Джин, прикрепляя цветок к броши у ворота бежевого платья.

– Итак… – Кристофер пододвинул кресло и уселся.

У Джин родилось то ужасное ощущение, от которого захватывает дух в кабинете зубного врача, когда тот берет сверло бормашины. Она поспешно предложила:

– Хотите, я вымою посуду?

– Не нужно. Этим займется прислуга. Не окажете ли вы мне любезность, Джин, рассказав, какими судьбами оказались здесь?

Руки девушки сцепились крепче. Нельзя ему об этом рассказывать. Испытывая страстное желание броситься в объятия Кристофера, прижаться к его плечу, капитулировать, она ответила самым непринужденным тоном, на который была способна:

– Вы уже все знаете. Я ехала домой под дождем, проголодалась и думала… думала…

– Обо мне, я надеюсь? – Серьезное выражение его глаз совсем не сочеталась с шутливой интонацией.

– Нет. Я проголодалась, у меня испортилось настроение, все вокруг стало каким-то серым… Я не хотела тревожить ни семью, ни друзей. Случайно проезжала мимо церкви и…

– Случайно? Ну-ну. Продолжайте!

– Больше мне сказать нечего. Я увидела открытые двери, тихонько вошла, и эта обстановка что-то со мной сделала. Я плакала так, как никогда раньше. И… это все.

– То есть вы горько рыдали только потому, что обстановка на вас так подействовала? По-моему, не слишком правдоподобное объяснение. Подумайте обо мне всего лишь как о человеке, который всеми силами стремится вам помочь.

– Ах, если бы я могла! – в отчаянии простонала Джин и, только увидев, как Кристофер покраснел, осознала важность своего признания. Запинаясь, она продолжила: – Вы хотите жениться на мне. На мне! Вы, священник! Почему? Я не прочитала ни единой молитвы за всю жизнь!

Его глаза – спокойные и нежные – неумолимо притягивали ее взгляд.

– Может быть, вы все-таки молились в самых сокровенных глубинах души, когда вам было плохо, когда вы страдали от тяжелейшей обиды?

– Я никогда не страдала… до… до… – следующие слова утонули в сдерживаемых рыданиях.

– До сегодняшнего дня? Молитва обретает подлинную силу, когда приходит вера, Джин.

Ее нервный смех был исполнен скептицизма:

– Значит, если человеку что-то нужно, достаточно лишь попросить, и желание исполнится?

– Нет. Одной только верой, не прилагая собственных усилий, многого не добьешься. Для меня молитва подобна эликсиру храбрости. Молитва приносит уверенность, придает силы, проясняет ум, наводит на мысли. В мире многое изменилось, Джин. Человек должен двигаться вперед, внешние формы веры меняются, но жизненные истины с годами пускают корни все глубже и глубже.

Страдальческие глаза Джин смотрели на огонь, когда она спросила:

– Как можно верить в то, чего не видишь?

– Разве вы не понимаете, что весь мир существует благодаря вере? Наша вздорная графиня верит в своих итальянских слуг, которые добросовестно трудятся в ее доме. Бизнес вашего отца процветает главным образом благодаря его вере в людей. Вера вашей матери в ее литературного агента…

– О! – На мгновение книги, камин, письменный стол перемешались в поле зрения Джин, развалившись на части и завертевшись.

– Джин! Джин! Что случилось? – Кристофер склонился над ней, обняв за плечи.

– Я вам не помешал? – раздался скрипучий голос.

От него разошлись волны гнева и ненависти, завибрировавшие в тихом кабинете.

Уинн спокойно ответил стоявшему на пороге невысокому человеку с горящими глазами фанатика:

– Вы не помешали, мистер Калвин. Входите.

– Я сделаю это из страха, что одна из ваших прихожанок, менее проницательная, чем я, может неверно истолковать ситуацию. Теперь я знаю, почему вы не хотите жениться на Сью. Без сомнения, вы считаете, что она не такая богатая наследница, как мисс Рэндолф. Что ж, как знать, как знать…

Багровый от гнева Уинн взял со спинки стула плащ Джин.

– Ваша машина у входа, мисс Рэндолф? Простите, что я вас тороплю, но мне есть что сказать мистеру Калвину, и я предпочел бы, чтобы вы этого не слышали.

– О нет, пожалуйста! – Джин схватила его за рукав. – Я…

Ее прервал неожиданным появлением широкоплечий мужчина в синей форме с медными пуговицами. Он бесцеремонно отодвинул Лютера Калвина локтем, входя в кабинет. Офицер полиции! Что случилось? Она оставила машину в неположенном месте? Полицейский тяжело дышал от волнения, широко открытые, по-детски наивные глаза весело блестели. Взъерошив длинными костлявыми пальцами копну рыжих волос, он выпалил:

– Хорошо, что я вас нашел, мистер Уинн! Мы поймали грабителя – того, которого ранили во время налета на банк. Это ваш старый знакомый Чик Сойер – помните, вы его задержали, когда дежурили вместо меня? Он пытался уплыть на лодке, но сами знаете – река вот-вот выйдет из берегов, и негодяй не справился с течением. Мы его взяли недалеко от моего дома, и шеф велел держать его там: за ним не смогут приехать до утра, буря слишком сильна. Парень вот-вот отдаст концы. Долго не протянет. Он зовет вас.

– Меня? Вы уверены, Люк?

– Парень настаивает на том, чтобы вас увидеть. Хочет вам что-то сказать. Вроде как свихнулся. Ужасно не хочется вытаскивать вас на улицу в такую непогоду. Дороги плывут. Наводнение севернее нас, мы пока в безопасности, если только дамба выдержит. Да ничего, она крепкая. Вы пойдете, мистер Уинн?

– Немедленно. Джин…

– Мой родстер у входа, я вас отвезу.

– Не стоит, мисс, – покачал головой Люк Картер. – На моей машине будет быстрее.

Лютер Калвин сердито вмешался:

– Мне надо поговорить с вами, мистер Уинн. Останьтесь здесь, и пусть преступником занимаются служители закона.

– Я загляну к вам домой, мистер Калвин, как только вернусь от Картера. Я нужен там. – Кристофер надел плащ, взял старую черную сумку, положил в карман фонарик. – Что такое, дружище? – спросил он, когда в дверях неожиданно появился Эзра Баркер.

– Я просто зашел спросить – не закрыть ли нам сегодня церковь пораньше. Никто сюда не придет: – Старик уставился на девушку. – Господь всемогущий! Я думал, ты в Нью-Йорке, Джин! Вот почему твоя мама позвонила графине и сказала, что обязательно хочет тебя увидеть и если через час она не узнает, где ты, то примчится в Гарстон быстрее, чем на самолете. Графиня места себе не находит от беспокойства.

– Мать едет сюда! – Голос Джин дрогнул.

Она перехватила быстрый взгляд, брошенный на нее Кристофером Уинном, прежде чем тот отдал указание:

– Подождите еще час, а потом закройте церковь, Эзри.

– Хорошо, мистер Уинн. – Баркер посмотрел на Джин из-под нахмуренных кустистых бровей и вышел, ворча себе под нос.

Лютер Калвин снял плащ, с предельной аккуратностью повесил его на спинку стула и заявил:

– Я буду ждать здесь вашего возвращения.

– Возможно, вам придется ждать долго. Впрочем, как вам угодно. Идемте, Джин.

Когда девушку села за руль, Кристофер наклонился к ней и шепнул:

– Езжайте осторожно – дороги скользкие. И… не окружайте баррикадами свое сердце… дорогая.

Джин крепко зажмурилась, чтобы не видеть его пылающих глаз.

Наконец-то он ушел! Она подняла воротник плаща. Удивительно, как человек, раздираемый на части вихрем эмоций, способен на самые простые и практичные действия, подчиняясь инстинкту. Поднять воротник, схватиться за шкатулку с драгоценностями… Она протянула руку к сиденью. Шкатулки там не было! Где она ее оставила? Ее украли? «Спокойно, – сказала себе Джин. – Вернись мыслями в прошлое». Шкатулка была рядом с ней, когда она мчалась под дождем. Затем остановилась у церкви и взяла ее с собой… Джин выпрыгнула из машины и бросилась к гостеприимно распахнутым дверям. Казалось, будто мир провалился в пропасть у нее за спиной, когда она вошла в это царство тишины. Девушка на цыпочках подбежала к той скамье, на которой недавно сидела и рыдала. Вот она, шкатулка! Джин опустилась на подушку со вздохом облегчения.? Уф-ф. Глупо было оставить драгоценности, но она забыла обо всем, когда пошла следом за Кристофером в его кабинет. Что в нем такого, в этом мужчине, что заставляет крепко хвататься за его руку? От этого прикосновения исчезают страх, отчаяние, боль… Может, дело в его ежедневном общении с… с… Богом? Джин почему-то смутилась от этой мысли.

В церкви царил дух безмятежности. К чему спешить домой? Девушка наклонила голову, вдохнула аромат цветка, приколотого к брошке. А может, этот аромат исходил из чаши с роскошными розами на алтаре? До чего чудно, что такой человек, как Кристофер Уинн, священник, признался в любви девушке, которая ни разу в жизни не прочла ни одной молитвы! Он забудет про нее. Она выйдет замуж за Гарви…

Кажется, хлопнула дверь? Эзри уже закрыл церковь? Неужели она просидела на скамье в раздумьях целый час? Если он ее увидит, примется брюзжать… Надо поскорее уйти, пока Эзри не появился. Джин с порога окинула взглядом скамьи, бордовые подушки, крошечные язычки пламени на серебряных подсвечниках, красные розы, освещенные буквы над алтарем, которые, казалось, плясали в мерцании свечей. Это был новый для нее мир. Она никогда не забудет чувство защищенности, которое испытала, войдя в него.