Дождь нещадно колотил по крыше барака. Дмитрий, только сменившийся из караула, лежал на верхнем ярусе двухэтажной койки, свернувшись и зажав между колен задубевшие на холоде ладони.

Окоченевшие пальцы приятно ныли, отогреваясь.

Внизу посапывал Адам. Казарма жила своей обычной жизнью. Грохал фишками по доске Шарабани, громогласно комментируя игру. Линкор, как всегда, возился с пулеметом. Берль натирал жиром ботинки. Герши вполголоса рассказывал Буадане о своих любовных похождениях.

Мысли в голове крутились вокруг одного и того же, а именно: зачем они здесь. С неделю назад египтяне подорвали патрульный джип батальона, погибли двое солдат. После этого роту перекинули к границе. Для простого усиления? Или для чего-то серьезного?

Дмитрий ощущал в душе какой-то дискомфорт. Не страх перед предстоящим боем… что-то другое. Он прислушался к ощущениям и понял: ротный. После ареста Бар-Циона у них словно отобрали талисман, всегда приносящий удачу.

Громко хлопнула входная дверь и все уставились на закутанную фигуру. Под намокшей плащ палаткой оказался Гаврош.

Он зябко повел плечами и втиснулся между Буаданой и Шарабани ближе к маленькой печке.

– Какие новости? – загрохотал Шарабани.

– Новости… – протянул Гаврош, – и вдруг хитро ухмыльнувшись, сообщил: – Поздравляю вас, господа!

– Господа все в Париже! – засмеялся Дмитрий, вспомнив старую советскую присказку.

– Вот что значит коммунистическое воспитание! – все также улыбаясь, объявил Гаврош, – Из какого кибуца вы к нам прибыли, юноша?

– В связи с чем поздравления-то? – мрачно поинтересовался выглянувший из-под грубого армейского одеяла Адам.

– Как это с чем?! – продолжал паясничать в обычной своей манере Гаврош, – Вам назначен новый ротный командир, а вы еще спрашиваете!?

– А Бар-Цион? – возмутился Шарабани, – его что, уже списали?

– Бар-Цион, – пояснил Иоське, – все еще под арестом, в участке в Нес Ционе. От командования он отстранен.

– А новенький?! – Перебил Шарабани, – что за кадр?

Гаврош поморщился.

– Где вы воспитывались, молодой человек? Перебиваете старших! Называете командира "кадром"!

Шарабани лениво потянулся и вдруг молниеносно протянув длинную смуглую руку отвесил Гаврошу подзатыльник.

– Где мы воспитывались, не твоя забота! Небось, про Микве Исраэль слыхал!? Договаривай, давай!

Гаврош скорчил недовольную рожу, но наконец-то "родил" все подробно.

– Ротный, как ротный. Капитан, раньше служил в НАХАЛе. Мужик вроде нормальный, обстрелянный. Кликуха только какая-то механическая, не то "Поршень", не то "Шатун".

– Может "Клапан"?! – хором поинтересовались Дмитрий с Адамом.

– Точно, "Клапан"! – подтвердил Гаврош.

– Знаете такого? – прогудел Шарабани.

– Знаем, – пожал плечами Дмитрий, – приходилось с ним служить. Хороший "кадр"!

Дмитрий подмигнул подозрительно прищурившемуся Шарабани.

– Он из "наших" или из "ваших"? – поинтересовался, вечно озабоченный темой ашкеназов и сефардов, Буадана.

– Из ваших, – успокоил его Адам, – он марокканец.

– "Наши", "ваши"… – передразнил Герши, – тьфу, придурки, слушать противно! А чего там с Бар-Ционом-то?

– Ничего, начальство, как воды в рот набрало, – пожал плечами враз посерьезневший Гаврош, – видно в этот раз учудил что-то особенное. До суда дойдет, там и узнаем.

Дмитрий откинулся на стену, с удовольствием распрямляя согревшиеся руки и ноги. Клапан, а звали его Саадия Эльмакиас, был хорошим командиром, но Бар-Циона все равно жаль, что бы там не произошло.

В последние недели ротный ходил сам не свой. Дмитрий вспомнил, его помертвевшее лицо, запавшие с нездоровым блеском, глаза. Бар-Цион никому ничего не рассказывал. Все стало известно и так, из газет.

Сначала появились общие заголовки "Двое израильтян убиты в Иудейской пустыне", "В высохшем колодце обнаружены тела двоих молодых израильтян" и так далее.

Затем постепенно всплыли все подробности. У ротного была младшая сестра.

Боевая девчонка, во всем пошла в брата. Когда Бар-Циону было шестнадцать, а Шошане четырнадцать, они отправились в поход вокруг Кинерета. Тот факт, что часть восточного берега контролировали сирийцы, их как-то не смутил. Оба попали в плен. С месяц их держали в тюрьмах Кунейтры и Дамаска, допрашивали, били. Через месяц все же обменяли. Другой бы после такого зарекся из дому выходить. А эти исходили ногами всю страну вдоль и поперек. Ротный, вон, даже в Иорданию сходить умудрился. Незадолго до призыва Шошана попала в аварию на мотоцикле. Армия отказалась ее призывать по состоянию здоровья. Но куда там. Отлежавшись в родном кибуце, Шошана ополчилась на военкомат и добилась-таки своего. Ее должны были призвать, и не куда-нибудь, а в парашютисты.

Перед призывом они с другом отправились в поход, последний раз погулять перед службой. И вышел тот поход самым последним в их короткой жизни.

Они шли из Иерусалима в Эйн Геди. Через территорию, оккупированную иорданцами. На обратном пути, ночью, на них напали бедуины. Шошана и Одед продержались до утра. У них был самозарядный "гараид", граната и "стен". Под утро погиб Одед, а у раненой Шошаны кончились патроны. Она подпустила кочевников поближе и взорвала себя гранатой.

Бедуины спрятали тела в высохшем колодце. Но бедуинская молва разнесла слухи по всей пустыне.

Дембеля из 101 команды прочесали Иудейскую пустыню лучше любого археолога, но ничего не нашли. Только через месяц разведка раздобыла сведения, и останки обнаружили.

А две недели назад на базу приехал автобус военной полиции. Хмурые "мемцадики" одели на Бар-Циона наручники, затолкали в автобус и увезли.

Слухи ходили самые разные, от обвинения в краже армейского имущества, и до подготовки покушения на иорданского короля.

Дмитрию было жаль ротного. Парень он что надо, хоть и псих. А на вид щуплый пацан, с лицом послушника. Бар-Цион хоть и не был "йеке", но всегда продумывал все до мелочей. Каждая операция тщательно планировалась. Обычно все шло как часы. И поставленную задачу рота выполняла всегда, что бы ни случилось. И еще, ротный всегда шел впереди. Характерный грохот его "томмигана" доносился из самого пекла. За ним Дмитрий, да и вся рота пошла бы хоть в ад…

Что ж Бар Цион такое все-таки натворил… – думал он, погружаясь в сон.

Бар-Циона замещал Картошка, он явно знал, что случилось с ротным, но на все вопросы лишь пожимал плечами и отводил глаза.

Почему родившегося в Аммане и свободно болтавшего по-арабски лейтенанта окрестили русским названием корнеплода, Дмитрий так и не понял. Но ему нравилось подчиняться командиру разведвзвода. Картошка много и интересно рассказывал о пустыне.

Во время патрулирования заходил в бедуинские стоянки говорил с кочевниками, заставлял солдат общаться с обитателями, знакомиться, присматриваться, "проникаться пустынным духом", так он это называл. Здешние кланы бедуинов дружественно относились к Израилю. Враждебные ушли на Синай или в Иорданию.

Обычно в патруле участвовал взвод. Картошка подводил их к шатрам и начинал свою лекцию:

– Видите того, молодого. Куфия без обруча – значит холостой. С обручем – женатый.

Бедуины приветствовали Картошку, угощали всех густым, горьким кофе в маленьких чашечках. Солдаты рассаживались, слушали, поглядывали по сторонам, а табор вокруг них жил своей жизнью. Лейтенант негромко пояснял:

– Дверь палатки обычно смотрит на восток. Женская половина всегда будет слева. Мужская – справа.

Когда неподалеку проходила закутанная в черное платье женщина, Картошка комментировал:

– Видите, на платье красная оборка? Это как социальное положение, статус. Красная – замужняя, зеленая – вдова, ну а синяя, сами догадайтесь… – ухмылялся он.

Дмитрию нравились патрули с новым ротным. Он старался научиться понимать бедуинов, их жизнь, привычки. Даже стал учить арабский. Кочевники относились к ним достаточно дружелюбно, а Картошка был хорошим учителем.

Однажды Дмитрий обратил внимание на мальчишек, игравших во что-то, сидя в кружке. Приблизившись, он увидел, скорпиона метавшегося по песку. Ядовитая зверюга вскинув клешни и выставив над головой жало, то пятилась, то кидалась вперед. Мальчишки смеялись, тыкали в него пальцами, не давая сбежать.

Через несколько минут опасной игры один из мальчишек ойкнул и сунул палец в рот, а другой молниеносным движением прихлопнул скорпиона камнем.

– У них иммунитет на яд этих тварей, – рассказывал Картошка, потягивая кофе у шатра. – Говорят, что бедуинские женщины при кормлении мажут соски ядом скорпиона, вот их отрава и не берет.

В другой раз Картошке, ожидавшему у шатра, вынесли не обычную маленькую чашечку, а кружку. Лейтенант нахмурился.

Пока растянувшиеся по дороге бойцы подходили, он торопливыми глотками осушил кружку и махнул следовать за ними. На следующем привале объяснил: большая чашка – намек на то, что мы не вовремя. Это значит: пей и проваливай.

Утром после поднятия флага, Картошка представил нового командира. Капитан, в помятой и выгоревшей полевой форме обвел строй ярко зелеными глазами.

Адам, Дмитрий и еще несколько новобранцев знали его по старому месту службы, до перевода в батальон. Остальные встретили нового командира слегка насторожено.

Стоявший в первом ряду Гаврош раскрыл, было, рот отпустить какую-то шуточку, но наткнувшись на глаза капитана, передумал и лишь дернул кадыком.

– Вольно!

Ротное каре обмякло и заколебалось.

– Меня зовут Саадия Эльмакиас, – представился капитан, – я командовал ротой в НАХАЛе, но так как у Бара неприятности я его заменю насколько понадобиться. Если есть вопросы, задавайте.

Шарабани наивно поинтересовался, почему ротного называют "Клапан".

Капитан улыбнулся.

– Кличка осталась с той поры, когда я работал в мошаве. Там я так насобачился чистить тракторам карбюраторы и промывать клапана, что мошавники наградили меня этой кличкой.

– А что там с Бар-Ционом, – выкрикнул Линкор, – чего он отмочил?

– Пока не знаю, – пожал плечами Саадия. – Если будут какие-то подробности, обязательно поделюсь с вами.

Больше вопросов никто не задавал, и капитан повернулся к Картошке:

– А сейчас, если с вопросами покончено, стройте роту, завтрак стынет.

Миха отдал команду, и рота затопала по щебенке в сторону столовой.

Гаврош подмигнул Буадане, ткнул локтем Линкора, пихнул в спину Шарабани и гнусаво затянул:

Вокруг сразу подхватили:

Дмитрий всегда считал, что песню сочинил какой-то сорвавшийся из К Mb новобранец, озабоченный тем, что разрешение для оправления надобностей нужно спрашивать у командира. От того и пляж и сортир под боком.

Песня явно не способствовала поднятию боевого духа, но Клапан, как ни в чем не бывало, вытянул губы трубочкой и высвистел продолжение.

Посрамленный Гаврош на полуслове заткнулся и молчал в течение всего завтрака.

Обычно "старики" садились вместе в торце длинного ряда столов. Многих из них Дмитрий знал только по кличкам. Это была элита, ветераны 101 подразделения, такие как Малыш Дамари, Картошка, Кача и другие. К ним запросто подсаживались командиры, Шарон, Дав иди… на их конце стола отсутствовала субординация.

В разгар завтрака к ветеранам подошел Горелый и бросил на стол свежий выпуск "Давар".

Ветераны зашумели, зашелестели страницами. Несколько раз прозвучало имя Бар-Циона.

Вскоре газета поползла вдоль стола, передаваемая из рук в руки. Наконец сидевший рядом Двир подтянул к ним первую страницу.

На газетном развороте был запечатлен фасад типичного здания израильской полиции, детище сумрачного гения сэра Чарльза Тегарта, коих англичане понастроили по всей подмандатной Палестине. На крыльце стояла группа людей, среди которых отчетливо узнавалась мальчишеская фигура Бар-Циона.

Черный жирный заголовок гласил:

ОФИЦЕР И ТРОЕ СОЛДАТ АРЕСТОВАНЫ ПО ПОДОЗРЕНИЮ В УБИЙСТВЕ БЕДУИНОВ!

ИОРДАНИЯ ПОДАЛА ОФИЦИАЛЬНУЮ ЖАЛОБУ В ООН!

– Я так и думал, – прошептал Линкор, – он просто отомстил. Так же, как принято у этих ублюдков.

– Красавец! – подтвердил Гаврош.

– Ца-а-а-дик… – протянул Буадана.

Картошка сцапал газету со стола и скомкал в руке:

– Ну-ка валите отсюда. Через пятнадцать минут, чтоб были на плацу в полной выкладке!

Пока остальные готовили снаряжение, Горелый извлек из кармана газету, влез на верхнюю полку кровати и начал читать вслух.

– "Подозреваемые захватили пятерых мужчин из племени Азазма, привели их к колодцу, где недавно были обнаружены тела двух израильтян. Подозреваемые зарезали четверых бедуинов, бросив их тела в колодец. Пятого бедуина они отпустили. Он-то и предал гласности всю историю"

– Так и надо! – прокомментировал Шарабани, – Глаз за глаз!

Метрах в пятидесяти за спиной металось пламя костров, плюясь в ночь снопами искр. Огоньки вспыхивали на фоне черного полного звезд неба и неторопливо угасали. Дмитрий сидел в мелком окопчике, поглядывая на часы, до смены оставалось сорок минут.

От костра, где отдыхали археологи и рабочие доносился веселый смех, крики, бренчала гитара.

Парашютисты сидели отдельно и тоже веселились, пели песни, перекрикивались, шумно сражались в шешбеш, уплетали сух-пай, запивая его чаем. Но было в этом веселье что-то неискреннее. То один, то другой вдруг замолкали, печально переводя взгляд на огонь, и унылая тишина повисала над костром. Не помогли даже добытые Гаврошем две бутылки арака.

Какое-то подходящее к ситуации русское слово, вертелось у Дмитрия в голове, но никак не вспоминалось.

Он отхлебнул чая и отвел глаза от костра, напрягая память: поминки, не поминки… как же там… "Тризна!" осенило его, наконец, тризна по погибшим товарищам, хотя, это вроде только у славян…

Дмитрий заметил, как Картошка, поднял автомат и шагнул в темноту.

Пошел проверить посты…

Дмитрий отвернулся и уставился в ночную пустыню.

На должность ротного Картошку вернули два дня назад, после того как Клапан получил пулеметную очередь в грудь, там, на чертовом проселке между Газой и Джабалией.

Когда они вернулись на базу, Картошка ударом ноги вынес дверь в штабной барак и шагнул внутрь, расстегивая клапан кобуры с трофейным "Веблеем". Вышел он минут через десять совершенно растерянный.

– Ну? – поинтересовался Малыш Дамари, – В чем лажа?

– Аэрофотосъемка, – убито прошептал Миха, – из генштаба прислали старую, британскую съемку… с тех пор египтяне все перестроили, вместо тыла мы атаковали в лоб…

– Кус-сэм-мек… – отозвался Дамари.

Сколько Дмитрий не размышлял над этим, он так и не смог осознать, как можно было использовать информацию восьмилетней давности при планировании операции, посылая в опасную неизвестность десятки людей. Но, видимо, какой-то штабной бездельник в погонах рассудил по-иному. И случилось то, что случилось.

Повод для операции возмездия было легко узнать, раскрыв любую газету. Теракты следовали один за другим. Федаины очередной раз взорвали трубу трансизраильского водопровода, зарезали кибуцника в Кфар Гвироль. Вломились в правительственное учреждение в Ришоне и унесли какие-то секретные документы.

В детали операции их посвящал заместитель комбата – Давиди. Он стоял у карты, прицепленной к стене, и обстоятельно растолковывал задачи, помогая себе указкой. Шарон сидел здесь же, в первом ряду, рядом с Клапаном и внимательно слушал своего заместителя. Позади Шарона скромно улыбался Малыш Дамари.

Иорданцы продержали его в плену полгода, таскали по разным тюрьмам, допрашивали, били. Но так ничего и не добились. Малыш кривлялся, орал, плевался кровью в иорданских офицеров. В конце концов, заработав кличку Эль Маджнун – псих, он был отпущен. Теперь Дамари сидел со всеми и слушал.

Операция выходила крупная. От них требовалось просочиться через границу, захватить и удерживать вокзал, насосную станцию и военный лагерь до тех пор, пока саперы не закончат минирование. Все объекты находились рядом. Для захвата сформировали специальную штурмовую группу, следом за которой шла группа поддержки, зачищавшая территорию и охранявшая саперов. Кроме нее имелись группы прикрытия, расставлявшие на дорогах засады, на случай если противник подтянет подкрепление.

Штурмовой группой командовал Клапан. Для усиления огневой мощи ему специально прислали "базукаи" – гранатометчика-снайпера с американской базукой. В египетский военный лагерь, как пояснил Давиди, они ворвутся с тыла, пройдя через насосную станцию. У "парадного" входа на базу, стоят вышки с пулеметами. "Базукаи" потребовался для быстрого и меткого подавления вражеских пулеметов. В предстоящей операции участвовали бойцы из разных рот, но фактически был задействован почти весь батальон.

Давиди закончил объяснять, ответил на несколько вопросов, и вопросительно уставился на Шарона. Тот кивнул и поднялся.

Давиди сел. Комбат не торопясь косолапой медвежьей походкой подошел к карте. Внимательно оглядел лица офицеров и солдат.

– В принципе, – сообщил комбат, – Аарон уже все рассказал. Я только хочу добавить, что, именно из этого лагеря федаины отправляются к нам в гости. Там у них что-то вроде арсенала, в общем, давно пора подчистить. Думаю, ваши близкие в тылу будут очень благодарны.

Шарон уперся взглядом в Малыша Дамари и удивленно вскинул брови.

– Куда это ты собрался? – поинтересовался комбат.

– Куда прикажете! – гаркнул Малыш выкатывая грудь. – Готов к выполнению боевой задачи!

– Ты, вот что, – твердо сказал Шарон, – свою задачу уже выполнил. Хватит тебе по вражеским тылам бегать. Не приведи господь, второй раз вляпаешься, живым тебя уже не отпустят. Останешься на границе с группой поддержки.

– Кен, а мефакед… потухшим голосом прошептал Дамари.

Дмитрий, вместе с Двир ом оказались в штурмовой группе, туда же попали почти все ветераны. Берля зачислили в группу поддержки, он чуть не плакал, и не успокоился пока не перевелся к "штурмовикам".

Границу перешли ночью. С полчаса петляли по дну вади. Похолодало, облачка пара поднимались над цепочкой бойцов. Наконец выбрались на дорогу у опорного пункта египтян. ОП прикрывал перекресток обычной и железной дорог.

Это был земляной вал, поверху увитый колючкой. На крыше возвышался сторожевой пост, обложенный на тяп-ляп мешками с песком. Позади тускло поблескивали рельсы, уходящие в сторону Газы.

Не прошло и минуты, как пост был окружен, телефонные провода перерезаны.

Малыш Буадана подобрал камень и швырнул в сторону торчащего из амбразуры пулеметного ствола. Над мешками с песком возникла каска.

– Мин ада?! – нервно выкрикнул часовой. Ночь разорвал винтовочный выстрел. Тело египтянина повалилось обратно за бруствер. Еще один выстрел грохнул с другой стороны.

Следом донесся предупреждающий выкрик – Граната!

В недрах поста глухо ухнуло, в небо повалил дым.

– Быстрей, быстрей! Ялла, не тормозить! – подгонял людей Давиди. Штурмовая группа устремилась вперед. Шли по шпалам, но потом с одного из дальних постов египтян взвилась осветительная ракета, и Клапан приказал убраться с насыпи.

Водонасосная станция выглядела мирно и безмятежно. Поскрипывали на ветру фонари, качая над забором конусы желтого света, мерно гудели под навесами огромные насосы.

Никакой охраны не наблюдалось.

Линия ограды превратилась в грань, отделяющую ночную тишину и покой от хаоса и разрушений. В душе на миг колыхнулась жалость к мирным, подающим воду, машинам, но с другой стороны, если уж ты взрываешь водопровод в чужой стране, пеняй на себя. Как говорят на иврите, не бросайся камнями, если живешь в стеклянном доме.

Щелк! – Шарабани перекусывает проволоку здоровенными кусачками.

Щелк! Щелк! – Колючка беспомощно виснет на опорах.

– Ялла, ялла, кадима! – подгоняет Клапан ныряющих в пролет бойцов.

Ночь наполняется приглушенным звяканьем амуниции, хриплым дыханием.

Вот и домик охраны. В воздухе чувствуется сладковатый аромат наргилы.

Кто-то шарахается в сторону от дверей, но валится перечеркнутый несколькими очередями.

Шарабани швыряет внутрь гранату:

– Римон!

Атакующие валятся на землю.

За окнами вспыхивает, брызгами вылетают стекла. Густой дым выдавливается сквозь проемы.

Вторая граната на мгновение освещает домик изнутри.

От ворот доносится выстрел, там тоже есть пост охраны. Грохочет очередь и все стихает.

– Быстрее, вперед! – подгоняет Клапан.

Следующая за ними группа поддержки зачистит территорию, а их цель – база.

Половинки ворот стянуты цепью и закрыты на замок.

Клапан уже тянет из кобуры кольт.

Бум! Збанг!

Цепь со звоном соскальзывает на землю.

Быстрее, пока египтяне не очухались.

Дмитрий, что есть силы, мчится за ротным, спотыкается на бегу и летит на дорогу, больно стукнувшись об булыжник. Его обгоняют, проносится мимо "базукаи" со своей трубой в руках, Линкор с МГ, еще кто-то.

Дмитрий вскакивает, прихрамывая, несется следом.

За колючкой серые стены стоящих вплотную пакгаузов. Оттуда слышны возбужденные крики, команды, лязг оружия. Взревела сирена. Впереди что-то белеет, то ли кучи песка, то ли еще что-то.

По глазам ударяет ослепительный сноп света. Одновременно режет уши рев нескольких пулеметов. Пули взбивают пыль на дороге, сметают замешкавшихся парашютистов.

Мгновение Дмитрий заворожено глядит на приближающиеся фонтанчики пыли, затем рыбкой сигает в неглубокую канаву. Справа и слева от него скатываются другие. С дороги почти перекрикивая сердитое стаккато пулеметного огня, страшно орет раненый.

Перед глазами сплошные разноцветные круги.

Он ползет на четвереньках вперед. Где-то рядом характерно грохочет МГ Линкора и света сразу становиться меньше. Проморгавшись Дмитрий выглядывает на дорогу. Вместо забора, там добротный КПП обложенный мешками с песком, рядом две деревянные вышки, на обеих зло пляшут огоньки пулеметных очередей. С крыши правой вышки светит прожектор. На левой прожектор уже разбит, Линкор постарался.

На дороге распластаны тела парашютистов. Один дергается, пытается ползти. Другого тянут за ноги в кювет. Третий выгибается в агонии. Остальные лежат неподвижно. На глазок человек пять там полегло.

Из канавы вразнобой отстреливаются. Он тоже стреляет по прожектору, но мажет.

– Клапан ранен! – орут спереди.

Дмитрий ползет на крик. Над ротным бестолково суетится перемазанный кровью Буадана, хотя с первого же взгляда ясно: ротному крышка. Грудь его разворочена пулеметной очередью. Все залито парящей кровью, на дне канавы натекла лужа.

– Клапан!!! – орет Буадана, – Клапан, держись!!!

Саадия не реагирует, глаза его давно закатились.

"Блядь!" шепчет Дмитрий по-русски, "Блядь! Блядь! Блядь! Твари! За Клапана к вам отдельный счет!"

Он вынимает из подсумка ротного две гранаты. Ему теперь без надобности. Надо подползти ближе, к воротам, и попытаться закидать КПП.

Над головой свистят пули, щелкают в щебенку, с глухим звуком бьют в тела лежащих наверху. Кто-то протяжно стонет.

Он натыкается на железо. Это "базукаи" возится со своей трубой. Он тоже весь в крови, на боку большое темное пятно.

– Прикрой, – хрипит "базукаи" пристраивая трубу на плече.

Дмитрий швыряет в сторону ворот гранату. Потом опустошает обойму по перебегающим в темноте силуэтам. Кто-то падает на землю.

В голове в такт выстрелам бьется мысль: Это вам за ротного, суки!

Над головой шипит, грохочет. Огненная комета проносится поверх дороги и бьет в левую вышку.

Дощатая будка исчезает в огненно-дымном разрыве.

Гранатометчик, тяжело дыша, откидывается и принимается перезаряжать свою трубу.

Пулемет Линкора смолкает. Неужели накрыли? Дмитрий ползет вперед.

Кювет заворачивает в бок и сливается с канализационной, судя по запаху, канавой. Здесь неожиданно людно. Ишай, бледный, со сжатыми зубами, изодранный рукав в крови. Герши наматывает взводному бинт на руку. Двир, с нацепленной на ствол винтовки гранатой, Линкор, слава богу, целый и невредимый, заправляет новую ленту.

Сзади возникает Давиди. Несмотря на свистящие вокруг пули, замкомбата, не ползет на брюхе, а пригнувшись, сохраняя достоинство, идет шагом.

Спокойно, как на учениях, Давиди интересуется:

– Что здесь происходит?

Разглядев взводного-один, он приказывает:

– Доложите обстановку!

Ишай открывает, было, рот, но на дороге ухает разрыв, и он сползает ниже, втянув голову в плечи.

Замкомбата не пригибается, продолжает спокойно-выжидательно смотреть на подчинённого.

Это действует. Ишай подтягивается и докладывает.

– Мы под пулеметным огнем, несем большие потери. Командир роты тяжело ранен.

Давиди невозмутимо кивает:

– Ваши дальнейшие действия?

Ишай уже взял себя в руки и спокойно отвечает:

– Собрать людей, подорвать забор и ударить с фланга.

Давиди удовлетворенно кивает:

– Начинайте! – Он поворачивается и уходит по траншее обратно.

Ишай что-то орет Линкору, перекрикивая пальбу. Тот согласно машет головой. Взводный и Гершн уползают следом за Давиди.

Линкор, закончив с лентой кивает Двиру, высовывается и бьет короткими злыми очередями. Звеня осыпаются под ноги гильзы. Доски вышки под амбразурой, покрываются строчками пулевых пробоин, летят ошметки мешков с песком. Пулемет в амбразуре смолкает, ствол задирается в небо.

Двир, приподнявшись, всаживает гранату прямо в вышку, чуть ниже амбразуры. Вниз летят какие-то обломки, доски, мешки.

Прожектор чудом уцелел, теперь светит косо в сторону. Пулемета на вышке больше нет, но другой египетский пулемет лупит снизу от будки КПП. Пули густо щелкают по камням, совсем рядом.

Двир разворачивает Дмитрия за плечо и толкает в спину:

– Меняем позицию, быстро, быстро!

Они ползут назад по кювету. Натыкаются на сползшее с дороги тело. В каске, блестя вывернутыми наружу зазубренными краями, чернеет выходное отверстие. Дмитрий осторожно стягивает тело вниз, пачкаясь в чужой крови. Пульса нет. Переворачивает раненого лицом вверх. В тусклом отблеске света, на него смотрят невидящие глаза Узи Берля.

Двир расстегивает Берлю ремешок каски, тянет, но увидев под ней кровавое месиво возвращает на место. Глядя в глаза Дмитрию, он отрицательно качает головой, берет его за рукав и тащит за собой.

Где-то грохочут взрывы, и стрельба вспыхивает уже за забором, внутри периметра.

Бессильно откинувшись на скат канавы, лежит "базукаи". Глаза закрыты. Под разрезанной гимнастеркой белеют бинты, заляпанные кровью. Руки крепко сжимают трубу.

Дмитрий осторожно трогает его за плечо. Гранатометчик открывает глаза.

– Ты как? – спрашивает Дмитрий, – Еще разок вмазать сможешь?

Утвердительный кивок в ответ.

– Надо по укрытиям, там, где мешки с песком…

Земля под ногами начинает мелко вибрировать.

– Какого хрена?!? – орет Линкор, – Танки?!

Дмитрий осторожно выглядывает и замирает.

В проем ворот, круша измочаленные створки, неуклюже втискивается знакомая и до боли родная "тридцать четверка". Линии, обводы, то, что они с мальчишками разглядывали и обсуждали столько раз в детстве. Только краска, непривычно желтая.

Пальба, крики, отступают, оставляя лишь дрожь земли под ногами и рев танкового двигателя. Вместо темноты и пустыни все вокруг становиться белым, холодным.

Редкие хлопья снега валяться с серого ленинградского неба.

Перекопанный снарядами и бомбами сквер, редкие огрызки деревьев. Детские санки, на которые они с матерью увязывают щепу, ветки и то немногое, что еще может сойти на растопку. Рядом копошатся, собирая дрова, соседи.

На другой стороне улицы битая осколками кирпичная стена, покосившаяся облупленная табличка «Улица Стачек». Из-под заводской арки неповоротливо, осторожно ползет вымазанный белым танк. Откинутый люк, напряженное лицо водителя в черном обрамлении шлемофона.

Следом за первой машиной, уже ползет в облаке выхлопа вторая.

– После ремонта, на фронт возвращаются… – простуженным фальцетом комментирует дед в треухе и драном бабском пальто.

Танк почему-то поворачивает башню, так, что ствол пушки смотрит прямо в лицо Дмитрию.

Все пропадает в грохоте разрыва, раскаленная волна обжигает кожу.

Чья-то рука трясет за плечо:

– Цел? – Двир хлопает его щеке. Дмитрий ошалело кивает.

Танк стоит у ворот, из открытых люков валит дым. В левом борту прожжённая базукой дыра. Ткнулся под гусеницу мертвый водитель. Другой танкист безжизненно свешивается с башни.

Пулемет у ворот смолк. За забором слышна редкая стрельба и разрывы гранат. Бой закончился, идет зачистка.

"Базукаи" приподнимается, опираясь на трубу.

– Видел, как я его? – спрашивает он у Дмитрия, – Первый раз по танку сработал.

Отвечать не хочется, Дмитрий встает, подходит и проводит рукой по броне. На ощупь танк теплый, внутри что-то горит, глухо взрываются патроны.

– Прости, земляк… – шепчет Дмитрий застывшей стальной машине. – Так получилось…

Гранатометчик издали растерянно смотрит на него и просит:

– Отойди, от греха, еще БК рванет…

Войдя в размочаленные ворота, Дмитрий огляделся. Адреналин еще бурлил в крови, но уже накатывала слабость, мышцы расслабились, задрожали руки.

У длинного кирпичного пакгауза возились двое. Точнее, один плескал на себя воду из бочки, а второй сидел у стены и видимо ждал, пока "санузел" освободится.

Едва переставляя ставшие чужими ноги, Дмитрий побрел к пакгаузу. Плескавшийся у бочки оглянулся и Дмитрий остолбенел. На него смотрел Гаврош, точнее, тело, лицо, полностью залитая кровью гимнастерка принадлежало Гаврошу. Только глаза… вместо обычного балагура, похабника и забияки, на него уставилось какое-то потустороннее существо. Из глаз шибануло таким могильным холодом, что у Дмитрия подкосились колени.

– Гаврош, ты чего… пролепетал Дмитрий.

Окружающие детали отпечатывались в сознании: рана на плече, рассеченный лоб, пустые ножны на поясе. У его ног откинувшийся к бочке здоровенный египтянин, выкативший невидящие глаза. Из груди торчит рукоять ножа. И кровь. Кровь везде. Черная, впитавшаяся, на песке. Подсыхающая бурыми пятнами на гимнастерке. Свежая, сочащаяся из резаной раны на лбу у Гавроша, текущая струйками между пальцами египтянина. Тело другого египтянина на полу, за распахнутой дверью пакгауза. Из-под него тоже расползается, ручейком стекая по ступеням, темная лужа.

Гаврош расфокусировал глаза и словно вернулся обратно в этот мир из того.

– Ничего, – чужим голосом прохрипел он, и осел на залитое кровью крыльцо.

Шумно сглотнул, дернув кадыком на тощей шее.

– Прямо на меня выскочили…

Он перевел дух.

– Здоровые черти… думал все, хана, к Абдель Кадеру отправят.

Гаврош оттянул пальцем гимнастерку, заглянул в рану на плече и брезгливо поморщился.

Убитых было восемь, раненых почти вдвое больше. Египтян погибло человек сорок. Остальные убежали в пустыню.

Со стороны водонасосной станции уже донеслись резкие раскаты взрывов. Полыхнуло зарево и со стороны вокзала.

– Заканчивайте! – Давиди ударил ладонью по борту трофейного "бедфорда".

Дмитрий и остальные грузили в кузов найденное вооружение. Пулеметы, минометы, целую гору "Порт Саидов", патроны и гранаты сложили в кузова двух грузовиков. На третий погрузили раненых. Найденные запасы взрывчатки замкомбата предусмотрительно приказал не брать, а подорвать вместе с оружейкой.

Уйти с комфортом не получилось.

– Мудрый у нас замкомбата.. – рассуждал Герши, разглядывая грузовик с трофеями, печально чадивший поперек дороги. – Приказал бы грузить взрывчатку, небось, даже колес не осталось бы.

Кузов и кабину машины разворотило пулями крупнокалиберного пулемета. Водитель чудом успел выскочить. Оказалось, что дорога хорошо пристреляна с близлежащего ОП египтян. Заслышав звук мотора, они пустили осветительную ракету и разделали грузовик из пулеметов, как бог черепаху.

Второй грузовик с трофеями умудрился проскочить. Машину с ранеными Давиди приказал разгрузить и нести на руках по проходящему параллельно шоссе оврагу. Носилок не хватило. Пришлось импровизировать, просовывать винтовки в куртки и гимнастерки.

Уставшие парашютисты, отдуваясь, проволокли носилки и тела погибших по узкой козьей тропе и выбрались на дорогу уже в мертвой зоне. Позади продолжали глухо и раскатисто долбить египетские пулеметы. Изредка взлетали осветительные ракеты, заливая все мертвенным светом. Вскоре их догнал порожний грузовик. В дощатом кузове зияли занозистые пулевые пробоины, лобовое стекло осыпалось. За рулем глупо улыбался бледный Штульцман.

– Вот, чуть мне башку не снесли, сволочи! – сообщил он прыгающими губами. – Грузите обратно.

В общем, задачу рота выполнила, только цена оказалась непривычно высокой. На этот раз все детали попали в газеты. Впервые, на памяти Дмитрия, опубликовали и номер подразделения и подробности операции.

А их отвели на отдых, что означало – несение караульной службы и тому подобные несложные задания.

Второй день, как они охраняли раскопки на какой-то безымянной горе в пустыне.

Картошка бесшумно выскользнул из темноты, словно из воды вынырнул.

Присел на край окопчика и поинтересовался.

– Бдишь?

Фридман кивнул. Картошка протянул ему флягу.

– Чаю хочешь?

Дмитрий принял теплую флягу, открутил пробку и глотнул. Чай был знатный, сладкий, с листками мяты.

– Спасибо, – поблагодарил он.

Картошка молча кивнул.

Дмитрий глотнул еще и поинтересовался:

– Слушай, а почему у тебя кличка такая странная? Картошка?

Ротный усмехнулся в усы:

– А это не кличка, – объяснил он, – это фамилия.

Дмитрий от удивления захлопал глазами:

– Как так? Откуда? Ты ж в Иордании родился?

– Откуда… откуда… – проворчал Картошка, – оттуда же откуда у тебя такое имя.

И видя, что совсем запутал собеседника, пояснил:

– Родители у меня из России. Потом, здесь уже, отец пошел служить в британскую армию. Стал офицером, вот его и послали в Трансиорданию, а там я возьми и родись.

Дмитрий хмыкнул:

– Я-то был уверен, что ты из восточных…

– Из каких таких восточных? – насторожился лейтенант.

– Ну… бедуинских евреев! – заржал Дмитрий.

Картошка захохотал.

– Ха! Бедуинский еврей, это все равно, что ашкеназский араб! Ох! Ну, ты умора, Фридман!

Картошка встал:

– Ты лучше шутки для пацанов прибереги, вон они какие кислые. Ладно, приятного дежурства.

Он зашагал по склону, огибая вершину.

"Все же, нет худа без добра", размышлял Дмитрий, "торчать тут, посреди ничего, конечно, тоскливо, но зато с профессором Гликом познакомился."

Глик Дмитрию понравился, это был высокий немного сутулый мужчина, лет пятидесяти. Дмитрию он показался открытым и общительным. Вечером, у костра он рассказывал столько интересного, что Дмитрий все собирался "переехать" от их солдатского костра, к костру "археологическому". Сдерживала лишь реакция сослуживцев.

– …и когда увидел, что города разрушены и путники там больше не появляются., отправился оттуда Авраам на землю южную, и поселился он между Кадешем и Шуром, и проживал он в Тер аре…

Голос профессора с характерным английским "Р" разносился в звенящем от свежести утреннем воздухе. Вокруг безмолвно застыли рабочие, студенты, археологи. Торжественность минуты портил Гаврош, прохаживавшийся где-то на заднем плане, пиная булыжники и дымя сигаретой. История и археология вместе взятые, интересовали его примерно так же, как скорпиона интересуют диаметры лунных кратеров.

Профессор захлопнул книгу, и продолжил:

– Установить достоверно, где именно находился этот Герар, Хегер или Хагра, невозможно. Некоторые ученые считают, что это название не города, а области граничащей с пустыней. Существует мнение, что Хегер-Хагра был набатейским центром на северо-западе Аравийского полуострова. Возможно, он лежит у нас под ногами.

Гаврош прекратил пинать камни и удивленно уставился под ноги. Не увидев там чего-то необычного он принялся нагло изучать задницы студенток, внимавших каждому слову профессора.

– А теперь, за работу!

Профессор развернулся и зашагал к натянутым над развалинами тентам. Следом потянулись археологи, рабочие и студенты.

Развалившись на теплом капоте джипа, Дмитрий провожал глазами худую долговязую фигуру. Профессор ему определённо нравился. Хотя бы тем, что каждый мог с ним заговорить, спросить, Глик всегда внимательно выслушивал собеседника и, хотя иногда вопросы ему задавали откровенно глупые, всегда вежливо отвечал.

Дмитрий слез с джипа, закинул за плечо винтовку и неторопливо побрел вокруг площадки. В небе белоснежной отарой паслись облака. А под ногами кипела работа.

Процесс раскопок завораживал Дмитрия. Он не верил своим глазам, когда из-под кисточки или веника вдруг показывался мозаичный пол или мраморный алтарь.

История открывалась слоями. На самом верху под слоем песка и камней лежали следы Османской империи, под ними мраморные алтари и кресты Византии, потом открывались руины, оставленные настоящими хозяевами этих мест, иудеями, римлянами, набатеями. При них пустыня расцветала садами и полями, по акведукам и подземным водоводам струилась живительная вода, тщательно собранная в сезон дождей. А по проложенным между холмами дорогам мерно вышагивали караваны верблюдов, неся в порт Газы бесценный груз благовоний и специй.

Специалист по керамике, жизнерадостный бородатый пузан внимательно изучал под увеличительным стеклом черепки, что-то оставлял себе, но большую часть с пренебрежительным жестом возвращал рабочим, те складывали обломки в огромную кучу, скопившуюся у тента.

Дмитрий поднимал глиняные обломки, презрительно отбрасываемые рабочими, и чувствовал, как по его пальцам словно пробегал электрический разряд. Тысячу лет назад этот кусочек глины был частью кувшина, амфоры или кубка. Люди держали его в своих руках, подносили ко рту, и глина впитала отпечатки их пальцев, тепло их губ.

Гаврош топтался рядом с американскими студентками.

Дмитрий подошел ближе и поинтересовался:

– "Патроль" сделал?

Гаврош хохотнул, словно Дмитрий сказал что-то смешное.

– Вот, познакомьтесь, – объявил он, обнимая товарища за плечо, – Мой русский друг Дмитрий!

Американки, ковырявшиеся в траншее, одновременно подняли головы, улыбнулись и хором поздоровались.

– Хай!

– Это Джесс, – продолжал Гаврош, – а это Шэрон.

Он притянул Дмитрия поближе и зашептал скороговоркой прямо в ухо:

– Ну, какого черта ты приперся, Фридман, у меня как раз наклевывается, а тут ты со своим "патролем". Не бойся, если чего, у меня глаза на затылке. Давай, вали отсюда, не мешай!

Дмитрий пожал плечами, повернулся было уходить, но зацепился взглядом за дно траншеи и застыл.

Там, на дне, белели маленькие четкие квадратики камней, уходящие под земляные стены траншеи. Этот фрагмент мозаики не имел рисунка, но с одного края уже виднелись коричневые камни, образующие какой-то узор, скрытый до поры землей.

Американки аккуратно раскапывали стенку совками, похожие на двух маленьких девочек в песочнице.

Игнорируя страшный взгляд Гавроша, Дмитрий шагнул ближе и нагнулся, изучая находку.

Шэрон бросила на него снизу быстрый взгляд и продолжила осторожно ковырять землю.

Вторая студентка, Джесс, выпрямилась, медленно заправила под косынку пшеничный локон, поглядывая на Дмитрия оценивающим взглядом. Потом присела на край траншеи и достала сигареты.

– Мозаичный пол? – поинтересовался Дмитрий.

Девушка сунула в рот сигарету. Гаврош тут же подскочил с зажигалкой, посылая товарищу устрашающие взгляды.

Свежий шов на лбу топорщился обрезками ниток, делая иерусалимца похожим на поцарапанного уличного кота.

Девушка прикурила, кивнула в знак благодарности и подтвердила.

– Он самый, похоже, ранне-христианское что-то.

Она говорила на иврите медленно, коверкая букву "р", как все англосаксы.

Дмитрий снова глянул на одинаковые белые камни и удивился.

– Почему именно ранне-христианское?

– А вон, – девушка показала сигаретой на фрагмент узора, который ее подруга аккуратно освобождала от слоя земли и грязи, – хвост рыбий виднеется, а рядом, вроде, гроздь винограда. Символика…

Дмитрий снял "чешку" с плеча, и спрыгнул вниз.

Гаврош украдкой провел ладонью по горлу, но Дмитрий сделал вид, что не заметил.

Улыбнувшись Джесс, он нагнулся над мозаикой. Действительно ровные коричневые квадратики явно складывались в ягоды.

– Ефрейтор Фридман! – рявкнул возмущенный, столь бесцеремонным вторжением в свою личную жизнь, Гаврош, – Как старший по званию, приказываю вам немедленно вернуться в охраняемый вами сектор!

– Иду, иду, – недовольно пробурчал Дмитрий, поднялся, подобрал винтовку.

Джесс взглянула на Гавроша с ухмылкой и вдруг озорно подмигнула Дмитрию.

Фридман на секунду представил себе, что сотворит с ним Гаврош, начни он сейчас крутить шашни с девушкой и рассмеялся.

Неожиданно американка улыбнулась в ответ.

Дмитрий подмигнул ей и полез наверх.

Вскинув винтовку на плечо, побрел, обходя по краю разрытый холм. Внизу, насколько хватало глаз, тянулась пустыня.

Археологи копошились в своих канавах и ямах. Он заметил высокую, худощавую фигуру профессора, возвышавшуюся над согнутыми спинами. Тот что-то объяснял, возбужденно жестикулируя.

Сменившись, Дмитрий пообедал и завалился спать. Проснулся к вечеру. Тусклый свет заходящего солнца окрашивал полог палатки в желтовато-розовый.

В палатке топился народ, готовилась к выходу караульная смена, проверяя подсумки и бряцая оружием. Шумно сражались в шешбеш отдыхающие до поры.

Дмитрий любил наблюдать за сборами караульной смены, зная, что ему самому никуда торопиться не надо.

Лениво позевывая, он поглядывал на то, как Буадана распихал обоймы и фляги по подсумкам, зашнуровал ботинки. Караул, наконец, вытряхнулся наружу.

Герши, валявшийся на соседней кровати завел свою привычную "шарманку":

– Сидим тут на горе, как утки в тире… пост внизу, да три поста наверху. Голыми руками брать можно. Если федаины до нас доберутся, вырежут в два счета…

Горелый оторвался от игры.

– Герш, заткнулся бы ты, от греха…

Над нытьем Герши никто не смеялся. Слишком часто он повторял позднее: "Я же говорил…"

– И вообще, – подал голос Линкор, – не спи на посту, братан, и все будет хорошо.

– Кто спит!?! – возмутился Герши.

Но тут полог откинулся и в палатку зашел взъерошенный Гаврош.

На щеке его багровел отпечаток пятерни.

Он уселся на кровать и громко заявил:

– Ну и стервы эти американки!

Двир заметил пылающую щеку и заржал.

– Не знаю, которая из них тебя приласкала, но ручка увесистая…

– Еще бы, – поддержал его Горелый, – целый день лопатой махать.

– Приласкала… – не уловил иронии герой-любовник. – Скажешь тоже… так вломила, у меня чуть зубы не повылетали.

– Джесс? – поинтересовался Дмитрий.

– Она самая, – ухмыльнулся Гаврош, – но с Шэрон я тоже еще не закончил.

Он прислонил автомат к пологу, откинулся на кровати и закинул руки за голову.

– Эх… вот, помню, у нас в Меа Шеарим еще при англичанах одно заведеньице открыли, там работали девушки, куда как сговорчивее.

Гаврош мечтательно зажмурился: – Про дома Габи Миллера, никто не слыхал? Вообще-то, те дома прикрыли еще до Второй мировой, но пара квартирок там продолжала работать какое-то время. Энтузиасты, так сказать, своего дела.

– Ты как, – негромко поинтересовался из угла Линкор, чистивший пулемет, – туда прямиком из яслей забегал, по дороге домой?

– Гы-гы-гы! – заржал Шарабани, – А мамаша твоя с коляской за дверью поджидала?

– За дверью, не за дверью…, – продолжал жмуриться Гаврош, – а подглядывать с соседней крыши я начал почти в младенческом возрасте.

– Извращенец! – поставил диагноз Шарабани.

Гаврош только улыбался, продолжая свое: – Работала там одна девочка, я все на ней жениться мечтал, думал подросту и заберу ее оттуда.

– Мне лет двенадцать тогда было. – Добавил он извиняющимся тоном. – Потом началась блокада, война, потом заведение прикрыли, а девочки разъехались.

– И жили они долго и счастливо… – подсказал из своего угла Линкор, захлопывая крышку ствольной коробки.

– Гыг! – снова хохотнул Шарабани, – И умерли в один день!

Улыбка медленно сползла с лица Гавроша. Дмитрий заметил, как побелел давний шрам на щеке.

– Почему же в один день? – чуть слышно прошептал Гаврош, таким тоном, что у Дмитрия мурашки поползли по коже, а перед глазами встало ТО существо, умывающееся из бочки рядом с трупами двух египетских солдат.

– Она умерла гораздо раньше… В последний день Квартала…

В палатке стало тихо. Горелый застыл над шешбешом с костями в кулаке. Все головы синхронно повернулись к Гаврошу.

– Уж не знаю, каким чертом ее занесло в Старый город, – помолчав продолжил он, – Она приехала последним рейсом "двушки" прикинувшись медсестрой. Тогда, война интересовала меня куда больше, чем всякие глупости. Мне как раз исполнилось двенадцать с половиной, а Кими десять. Мы с ним исполняли роль посыльных: передавали приказы, подносили патроны, помогали взрослым, чем могли. Так что я не обратил на нее внимания.

А в тот, последний день уже стало ясно, что нам хана. Утром отмучился Кими, получивший ночью пулю в шею. Потом легионеры заняли и взорвали Тиферет, после чего принялись долбить из минометов дом за домом. Все живые давно попрятались под землей, в Четырех синагогах. Ближе к полудню кончились патроны. Наши еще кое-как держались, отбиваясь гранатами и в рукопашную, хотя было понятно – дело "табак". Вода у нас кончилась два дня назад, потому, что площадь с колонкой простреливалась. Раненые просили пить. И тогда она вдруг взяла ведро, поднялась наверх и пошла к колонке.

Гаврош замолчал. Нашарил в кармане пачку, вытащил сигарету и долго прикуривал. Затем глубоко затянулся и пустил в потолок струю дыма.

– На обратном пути ее прикончил снайпер. В десяти метрах от меня, попал ей в голову разрывной пулей.

Под пологом палатки висела тишина, нарушаемая лишь посвистом ветра.

Линкор пожал плечами и отвернулся. Горелый аккуратно опустил кости на поле и сложил пополам коробку с шешбешем.

– Прости… – буркнул покрасневший Шарабани.

Гаврош затушил сигарету, и отвернулся, поджав ноги к животу.

Поздно вечером, отдежурив свою смену, Дмитрий подошел к костру археологов.

Здесь обсуждали самые разные темы: историю, религию, археологию. В основном говорил профессор Глик, возбужденный и раскрасневшийся, остальные лишь задавали вопросы.

Обе американки сидели тут же. Рядом с Шарон помещался Гаврош, всей свой физиономией изображая живейший интерес к археологии.

Завидев товарища, Иоське подмигнул.

Джесс подвинулась и замахала рукой.

Он сел между Гаврошем и Джесс.

Шэрон покосилась на него и усмехнулась. Иоське использовал момент и ненавязчиво положил ей руку на талию. Но его атака была решительно отбита.

Дмитрий прислушался к рассказу профессора и забыл обо всем, о девушках, о Гавроше.

Это было похоже на кинохронику, что крутили в кинотеатрах, перед картиной. Только там, диктор за кадром сообщал о боях на разных фронтах, а здесь Глик рассказывал, легко скользя по столетиям и эпохам, перескакивая с одних народов на другие. Иудеи, филистимляне, набатеи, римляне, греки, цезари, цари, священники и жрецы, все они оживали, в устах профессора, получали те или иные характерные черты.

Немного осмелев и освоившись, Дмитрий улучил момент и поинтересовался:

– Скажите, профессор, а почему мост Дочерей Якова, что над Иорданом, так называется, ведь в Торе упоминается только одна дочь – Дина?

Глик внимательно посмотрел на него:

– Вы очень точно подметили, молодой человек, в Торе у-п-о-м-и-н-а-е-т-с-я. Упоминается, понимаете? – профессор воздел к небу сухой, длинный палец. – А сколько дочерей не упоминается? А сколько их было всего?

Дмитрий растеряно пожал плечами и оглянулся, ища поддержки, но никто из сидевших у костра не произнес ни слова.

– Мы этого не знаем, – сам ответил на свой вопрос Глик, – в книге Берешит несколько раз упоминаются дочери Якова во множественном числе.

Профессор замолчал, задумавшись и наморщив лоб. Затем улыбнулся и продолжил:

– Но, если все ж когда-нибудь достоверно выяснится, что дочь у Якова имелась лишь одна, есть и другая версия этого названия. В средние века, когда Цфат был в руках крестоносцев, там находился монастырь святого Якова. Монашки нанимали стражников, а те сторожили мост и взимали пошлину за проезд.

– Спасибо, – поблагодарил Дмитрий.

– Всегда рад, – улыбнулся Глик.

Следующий вопрос задал кто-то из студентов, что-то о крепости крестоносцев охранявшей у того же моста переправу через Иордан.

Далеко внизу ночь разорвал монотонный гул мотора. Гаврош пихнул Дмитрия в бок.

– Сделай старику одолжение, узнай, кого там принесло. А я тебе местечко посторожу, – осклабился Иоське.

Подобрав "чешку", Дмитрий поплелся к шлагбауму. Картошка уже стоял у импровизированных ворот их маленького лагеря, всматриваясь в темноту. Свободные от караулов тоже высыпали из палаток. Ночные гости сюда не заезжали, а значит, случилось что-то из ряда вон выходящее.

Два тусклых конуса фар петляли внизу, повторяя изгибы дороги. Вскоре равномерное гудение мотора сменилось натужным ревом: автомобиль карабкался вверх.

Заскрипели тормоза, машина остановилась у поста внизу. С минуту двигатель стучал на холостом ходу, потом снова газанул и пополз вверх.

Шум мотора все усиливался. Наконец свет фар мазнул по палаткам. Машина с грохотом вкатила на вершину и застыла, упершись в обмотанные колючкой козлы. Водитель заглушил мотор, фары погасли.

Картошка вытянул подальше от себя руку с фонариком и крикнул:

– Кого там принесло, на ночь глядя?

Слабый луч фонаря освещал застывший во тьме силуэт "виллиса" и две головы за лобовым стеклом.

Повисла пауза, а потом знакомый голос сварливо проскрипел:

– Похоже, Штульцман, нам здесь не рады.

– Бар!!! – заорал в ответ Картошка, – Какого хрена? Только не говори мне, что ты взорвал участок в Нес-Ционе и сбежал!

Скрипнул кузов джипа, захрустели шаги по камням, и в тусклом свете нарисовалась знакомая долговязая фигура.

Картошка опустил фонарь и шагнул на встречу.

За лобовым стеклом "виллиса" чиркнула спичка, осветив лицо Штульцмана с зажатой в зубах сигаретой.

Бар-Циона сразу окружили, хлопали по плечу, жали руки.

– Ну, рассказывай! – потребовал Картошка, – Как ты вывернулся?

– Из чего? – невинно поднял брови Бар-Цион.

– Ну… – протянул Картошка, – в газетах писали всякое… насчет убитых бедуинов…

– Ага, – радостно подхватил Бар-Цион, – в Иордании кто-то убил троих кочевников, но я-то тут причем? Да и вообще, нам-то какое дело, на территорию Иордании израильские законы не распространяются, – он усмехнулся и добавил, – пока…

Картошка удивленно хлопал глазами.

Бар-Цион подмигнул ему и добавил, – Поскольку никто не видел, чтобы я переходил границу, меня отпустили.

Капуста понимающе кивнул.

Бар-Цион помолчал, потом нахмурился и тихо сказал:

– А теперь, расскажи мне в какое дерьмо штабные втравили мою роту?

Картошка вздохнул и уселся на перевернутую бочку, кивнув Бар-Циону на скамью, напротив.

– Садись, Меир, тут в двух словах не опишешь.

Бар-Цион посмотрел в лицо Картошки, лишь сжатые зубы и перекатывавшиеся желваки выдавали его эмоции. Наконец он сел и хрипло выдавил:

– Ладно, давай все подробно.

Переживать заново те события Дмитрию не хотелось, он вернулся к костру археологов, прихватив из палатки одеяло.

Гаврош умудрился-таки обнять американку за талию и теперь пытался развить успех.

– Чего там за шум? – поинтересовался иерусалимец.

– Бар-Цион вернулся.

– Да ну?! – Поразился Иоське. – Выкрутился, значит… хотя… кто бы сомневался…

На его хитрой физиономии отчетливо читалась борьба чувств. На одной чаше весов ротный, на другой американка.

Дмитрий чуть не рассмеялся, глядя на растерянное лицо сослуживца. В конце концов, Гаврош поступил, как настоящий десантник, убив одним выстрелом двух зайцев. Вскоре он исчез в темноте, уводя за собой удивленную Шэрон.

Глик продолжал самозабвенно рассказывать о способах наббатейской ирригации.

Пламя костра затухло, только угли еще ярко тлели в темноте.

Джесс зябко повела плечами.

Дмитрий развернул принесенное одеяло, накинул девушке на плечи. Расправил грубую шерстяную ткань, но руку не убрал, а наоборот плавно привлек Джесс к себе, полуобняв податливые плечи, и настороженно замер, ожидая сопротивления, но его не последовало.

Когда профессор выдохся, а костер затух окончательно, уставшие за день археологи стали расходиться.

– Давай еще посидим, поглядим на звезды? – предложила Джесс, скидывая одеяло и расстилая его на земле, – у нас в Бостоне небо совсем другое.

Дмитрий согласно кивнул. Они растянулись на одеяле и уставились в бескрайний купол неба, развернувший над ними вселенную.

– Смотри… – Джесс протянула руку, – вон Большая медведица…

– А вон, Полярная звезда! – наугад ткнул пальцем Дмитрий, – А там Маленькая Медведица.

– Дурачок, это Марс, а Маленькая медведица вообще должна быть где-то там! Ты что, не учил астрономию?

– Не-а… – признался Дмитрий, приподнимаясь на локте.

– А зачем тогда выдумываешь?

– Ну… – засмеялся Дмитрий, глядя в зеленые, с озорными искорками, глаза, – надо же произвести на тебя впечатление.

– Придумал, тоже, – фыркнула Джесс, тряхнув челкой, и без малейшего кокетства добавила, – Лучше поцелуй меня.