Весь свой отпуск Дмитрий провел с профессором Гликом и с Джесс на раскопках в Шивте. Он таскал ведра с землей, набивал песком мешки. Учился истории, археологии. Но в основном слушал. Слушал, словно губка впитывая информацию, безжалостно отсеивая все ненужное и намертво запоминая то, что могло пригодиться.

На лице Глика возникала хитрая улыбка каждый раз, когда Дмитрий заводил речь о Петре. Наверняка, он давно все понял, но не подавал виду. А главное исправно рассказывал обо всем, что интересовало юного "археолога".

Под конец отпуска они с Джесс провели незабываемые два дня в Тель-Авиве.

Приличной гражданской одежды у Дмитрия не было, точнее она висела в шкафу в кибуце Дан. Он сгонял на базу, в Тель Ноф, за парадной формой.

В ротном бараке на койке валялся один Шарет, с простреленной ногой.

– А где все? – поинтересовался Дмитрий.

– Тренируются в беге на длинные дистанции, – Шарет ухмыльнулся, – У Арика приступ дисциплины, так что лучше не попадайся ему на глаза.

– Спасибо, – поблагодарил за предупреждение Дмитрий, – А что стряслось?

– Как всегда… – пожал плечами Шарет, – автомобили…

Пока Дмитрий надраивал ботинки, племянник премьер-министра Израиля пускал к потолку колечки дыма и задавал глупые вопросы: а как ее зовут, а она блондинка или брюнетка, и прочий бред.

– Слушай, Шарет – решил извлечь из сослуживца немного пользы Дмитрий, – ты же Тель-Авив знаешь! Куда бы там сходить, чтоб посидеть культурно, выпить?

– Да я, как ты понимаешь, в детстве по таким местам не сильно разгуливал… – смутился Шарет. – Дед у меня там живет, он полицейский на пенсии. Вот он всегда в "Кибеипмать" ходил, после работы расслабиться.

– Куда ходил…? – ошалело спросил Дмитрий. – К какой матери?

– Да ты не понял, – засмеялся Шарет. – Это название такое. Место вполне приличное, пиво всегда свежее… публика, правда, специфическая… это ж на Саламе, напротив полицейского управления. Ты скажи бармену, что тебя внук Морди Шарета прислал. Вот увидишь, все будет в шоколаде.

Дмитрий поблагодарил товарища, натянул выходную форму и двинул к КПП. У ворот базы толпились возмущенные гражданские, громко переругиваясь с дежурным, поодаль маячила массивная фигура Арика Шарон.

Припомнив слова Шарета, Дмитрий решил не рисковать и отправился к другому КПП, хоть это и было чревато приличным крюком.

"Припадки дисциплины" обычно случались у Шарона, если ему "вставляли фитиля" высшие начальники. В этом случае в расположение, словно звучала команда: спасайся кто может! Роты тут же организовывали внеплановые учения, уходили в неожиданные марш-броски, на худой конец забивались в укромные щели на базе, только бы не попасть на глаза начальству.

Упоминание же Шаретом автомобилей, все объясняло. В увольнительные десантников организованно вывозили автобусы. Ровно в ноль часов автобусы возвращали отпускников обратно. Опоздавшие, не долго думая, угоняли частные автомобили, аккуратно паркуя их на обочинах перед КПП, не забыв оставить на сидении записку с благодарностью владельцу за оказание содействия армии.

Когда количество автомобилей превышало критическую массу, мэр и начальник полиции шли на поклон Даяну, который давал Шарону по шапке, после чего тот впадал в "приступы дисциплины".

Джесс с подругой снимали крохотную комнату на чердаке, на улице Бен Иегуда.

Когда он с замиранием сердца постучал в обшарпанную фанеру чердачной двери, то подумал, что ошибся дверью. Дверь открыла Джесс, невероятно элегантная, в белой блузке и обтягивающей плисовой юбке. Ошарашенный Дмитрий глупо встал столбом, но тут он заметил развешанную на веревках, за окном, сохнущую рабочую одежду, сообразил, что не ошибся и с опаской обнял подругу.

Они посмотрели кино в Муграби в зале с открытой по случаю хамсина крышей, погуляли по набережной, потом отправились в "Кебенимать".

Шарет не подвел. Место оказалось вполне приличным, контингент, правда, был специфический, не то полицейские, не то уголовники, и сразу и не разберешь.

Но колоритные рожи посетителей привели Джесс в полный восторг. А бармен, услышав, что их прислал внук самого Морди Шарета, выдал им тарелку соленых орехов за счет заведения.

Ночью Дмитрий выволок кровать на крышу, и они завалились спать, как в пустыне, под открытым полным звезд небом.

Все это больше напоминало сказку, и так же, как сказка заканчивается с переворотом последней страницы, кончился и отпуск.

Дмитрию пришлось возвращаться в батальон, а Джесс уехала в свой далекий, как другая планета, Бостон, продолжать учебу.

Зима 56-го выдалась холодной. Иерусалим разок даже накрыло снегом. А потом вдруг задул хамсин. Пыльный ветер сносил палатки. Днем стояла жара, и чистое без единого облачка небо слепило голубизной. Только ночью, обиженная несправедливостью, зима брала свое, да с такой яростью, что утром трава покрывалась чуть заметным инеем.

Лагерь легионеров раскинулся в низине у подножья холма. Брезентовые палатки, вышки, несколько джипов и грузовиков, три бронемашины. Над забором раскачивались под натиском бриза редкие фонари, два прожектора на вышках бросали в траву лучи желтого света, еще один прожектор светил от ворот на дорогу.

– Арабы те еще лентяи, – рассуждал Герши, – евреи построили бы базу на вершине…

"Наше счастье, думал Дмитрий, наверху за ними не очень-то понаблюдаешь, а здесь, все на ладони…"

Правда, на вершине торчала сторожевая вышка. Но ложбина и сам лагерь с нее просматривались плохо, и вышка явно предназначалась для наблюдения за ведущим в Дженин шоссе, да и часовой находился там только днем.

А здесь, на обратном склоне холма, среди ядовито-зеленой, буйной растительности пряталась пещерка, укрывавшая их от непогоды и позволявшая спокойно вести наблюдение.

По данным разведки федайны проходили тут инструктаж перед выходами на диверсии, получали взрывчатку и оружие.

Информация подтвердилась. Местные "курбаши" регулярно наведывались на базу, высокий англичанин, в кафие уводил их старшего в стоявшую поодаль палатку, пока подчинённые "курбаши" вьючили на ослов и лошадей увесистые зеленые ящики.

Английские офицеры в лагере вычислялись легко даже на расстоянии, через окуляры бинокля, несмотря на то, что одевались так же, как остальные. Но они курили трубки и сигары, иногда боксировали, нанося подвешенной на перекладине груше звонкие удары, в общем, на досуге занимались вещами арабам несвойственными.

Их дозор состоял из пяти солдат и сержанта: Дмитрий, Двир, Адам, Линкор и Герши. Сержант Горелый, худощавый и вечно хмурый, он был натурально горелым, точнее обгоревшим. Перед самым призывом у них в кибуце случилась какая-то торжественная церемония, вроде открытия памятника. Пришла куча народу и даже сам Моше Шарет. Над толпой летали два «пайпера» с которых должны были разбрасывать листовки с обращением президента. Вдруг один из самолетов снизился, врезался в толпу и загорелся. Погибло много народу, в том числе и родители Горелого, сам он получил сильные ожоги, а позднее и кличку.

Они составили подробный план лагеря, изучили расписание караулов, записывали прибывающие и уезжающие автомобили, поглазели на новенькие английские броневики «сарацины».

Несмотря на сумерки, Горелый не отлипал от бинокля. Вглядываясь в злополучную палатку стоявшую поодаль от остальных. Тусклый свет пробивался через полог и щели неплотно зашторенных окон.

– Интересно… – протянул сержант, отложив, наконец, оптику. – Что ж там у них?

– Что, что… – заявил Двир, – карта, небось, ну, может бюрократия всякая, накладные на боеприпасы, деньги. Легионеры федайнам по-братски помогают, но порядок и отчетность должны быть.

– Слушай, командир, – брякнул вдруг Дмитрий, испугавшись собственной смелости, – а давай я туда схожу и загляну, в эту твою палатку?

– Ты чего, Фридман? – удивился Двир, – Ладно, сам допрыгаешься, но ведь и нас под удар подведешь! Легионеры, они пленных брать не любят. Ты про Кфар Эцион слыхал?

– Погоди, – поморщился Горелый, и повернулся к Дмитрию, – давай, рассказывай.

Вообще-то Дмитрий обдумал и прикинул все еще днем, вот только предлагаться лезть вниз, в лагерь он как-то не собирался. Слова сами сорвались с языка.

А теперь чего уж, назвался груздем…

– Да нечего особенно рассказывать. Там вышка рядом с палаткой, верно?

Сержант кивнул.

– А левее, ручеек, от самой кухни тянется, слив, канализационный. Там где ручеек под забор подныривает, никакой колючки снизу не наверчено, можно под ограждением просочиться.

– А часовой на вышке?

– Часовые у них люди набожные, – ухмыльнулся Дмитрий, – скоро у них эта, как ее… не то "магриб", не то "иша", намаз короче. Вот и будет, от часового, только задница кверху торчать.

– А "бритиш"?

– С "бритишем" сложнее… если повезет, он пойдет с остальными виски глушить, а если не повезет… – Дмитрий провел пальцами по горлу. – … Сколько у него крови на руках?

Соображал Горелый быстро, и по его лицу Дмитрий понял: он нарвался. Леший его за язык потянул, не иначе.

Сержант снова прилип к биноклю. Пару минут водил окулярами по палатке, вышке и канаве. Затем оторвался и уставился на Дмитрия.

– Там на террасе, – он показал пальцем вниз. – Линкора посадим с пулеметом, лучшей позиции не придумаешь. Он прикроет, по мере надобности. А мы к дороге выдвинемся, если запорешь чего, отвлечем внимание.

– Хотя, – тут Горелый запнулся, – в общем, если запорешь, шансов у нас у всех не густо. Не передумал?

Идти на попятную Дмитрию не хотелось, да и в батальоне потом припомнят. Он отрицательно качнул головой.

– Ну и отлично, встретимся у перекрестка, где поворот на Дженин. Ранец свой разгрузи, барахлишко мы подберем, пока. Ну и чего найдешь, все туда пихай.

Дмитрий кивнул и подтянул к себе брезентовый ранец.

– Погоди, – придержал его Горелый, придвигая карту. – Если вляпаешься, постарайся отвалить в направлении Кабатии, а мы отвлечем в другую сторону. Как оторвешься, сворачивай на запад, к границе.

Дмитрий вгляделся в карту, запоминая.

– Линкор! – сержант пнул дремавшего пулеметчика в подошву ботинка.

Тот лишь подтянул ноги и причмокнул во сне.

– Полундра, – пихнул его в бок Двир, – свистать всех наверх.

Яки открыл глаза и уставился на сержанта.

– Пойдешь с этим "героем", прикроешь, на всякий случай.

– Куда?

– Вниз.

Линкор невозмутимо поднялся и принялся собираться.

– Остальным тоже приготовиться, через пятнадцать минут выдвигаемся, – продолжал раздавать указания сержант, – если у этого психа все получится, придется уносить ноги.

Он помолчал и добавил: – Если не получится, тем более…

Пока планировали, уточняли, высматривали позицию для пулемета, уже совсем стемнело.

Горелый критически осмотрел "экспедиционные силы", поморщился при виде винтовки на плече Дмитрия. Вытащил из кобуры кольт, добавил к нему две обоймы и протянул ему рукоятью вперед.

– Так половчее будет.

Вымазав лица грязью они выползли на исходную. Линкор с Двиром укрылись за глыбами каменистой террасы и принялись тихо оборудовать пулемётную позицию, Линкор – основную, Двир – запасную.

– Если что, – напомнил Двир, – как обычно, крик совы.

Дмитрий кивнул и осторожно прополз дальше вниз.

Прожектор на вышке светил на противоположную сторону склона. Там в темноте что-то зашевелилось, задвигалось.

Он замер внимательно прислушиваясь. До ушей долетело блеянье, перестук копыт.

"Принесла же нелегкая, мелькнуло в голове, только пастуха со стадом не хватало. А ведь где пастух, там и собака…"

В желтом луче прожектора замелькали острые черточки рогов, разноцветные козьи спины.

Часовой на вышке навел пятно света на невзрачную фигурку пастуха и что-то недовольно крикнул. Пастух ответил, и легионер отвел луч в сторону.

Воспользовавшись диалогом часового с пастухом, Дмитрий подобрался к забору и зарылся в кусты. Оставалось дождаться молитвы. Над травой стоял одуряющий аромат цветов, сена, еще чего-то терпкого. Запах почему-то напоминал детство. Не то, искореженное войной, блокадой, голодом, эвакуацией, а нормальное, довоенное. Когда они ходили с отцом и матерью в ЦПКО, катались на лодке, пили лимонад. Потом, довольные и усталые, возвращались на трамвае домой.

Сквозь сладкие воспоминания прорезался далекий протяжный крик муэдзина. Его подхватил другой муэдзин в деревне за холмом.

Часовой на вышке засуетился. Снизу, через щели в дощатом полу Дмитрий видел, как солдат расстилал молитвенный коврик.

Пора.

Дмитрий ящерицей юркнул над зловонным ручейком. Бесшумно подлетел к двери палатки. Полоска света пробивалась снизу, значит "бритиш" на месте. Тем хуже для него.

Он старался не думать, о том, что произойдет. Ему еще не приходилось убивать в рукопашной, и Дмитрий немного нервничал. Но в одном он был уверен: там, за брезентовым пологом, враг. Не просто враг, каких он насмотрелся в прорезь прицела, в кого стрелял и кидал гранаты, не федаин, не легионер, а офицер английской армии.

Офицер, посылающий смерть руками других.

Смерть, которая веером расползается отсюда, из Северной Самарии дальше на север, в Израэльскую долину, к Афуле, перехлестывает через хребет Гильбоа, на восток, к Бейт Шеану.

Он вытер вспотевшую ладонь о гимнастерку, вытянул из ножен штык и заглянул под брезент.

Никого…

В тусклом свете керосиновой лампы стоял стол с кипой документов, два стула. На стене приколот огромный лист аэрофотосъемки всего района, от Дженина до Кфар Тавора, от моря до Иордана. Много пометок, стрелок кружков.

Дмитрий заметался по палатке, пихая в ранец все подряд, ежесекундно выглядывая наружу.

Фотографии, какие-то бумаги на арабском, на английском, карты. Вроде все. Он уже закинул ранец на спину, но на глаза попался стоявший в тени, под столом кожаный портфель. Внутри оказались документы, трубка и табак.

Он запихал в боковой карман все, кроме табака и трубки. Снова выглянул наружу и в животе противно заныло. Одинокая долговязая фигура неторопливо шагала к палатке.

В голове пронеслось сразу множество мыслей: о предстоящей схватке, о том, что если проскользнуть под задней стенкой, удастся уйти незамеченным, о тревоге, которую поднимет англичанин, о неизбежной погоне, а еще, о тех, кого он обречет на смерть, посылая в Израиль следующую группу федаинов. И эта последняя мысль решила все. Он крутанул колесико лампы гася свет. Ладонь обхватила деревянную рукоять штыка, вытягивая клинок из ножен.

Англичанин откинув полог шагнул в палатку. На мгновение падавший снаружи свет осветил высокую фигуру и спокойное, безмятежное лицо.

Дмитрий подловил его на этом шаге, ударил снизу, целя под сосок, как учил когда-то Бар-Цион.

Миг растянулся до бесконечности. Казалось, пока летит рука с зажатым клинком, англичанин спокойно выйдет из палатки и позовет легионеров.

Но тот успел лишь нелепо вскинуть перед собой руку, глаза его расширились от удивления.

Штык вошел в тело по самую гарду.

Полог захлопнулся, погружая все во тьму.

Левой рукой он вцепился офицеру в горло, но тот и не пытался кричать, только забился и жутковато захрипел. Одна рука его оказалась зажата в кармане, второй он вцепился Дмитрию в воротник.

Оба рухнули на землю.

Дмитрий вытащил штык и всадил снова. На этот раз угодив во что-то твердое.

"Ребро", бесстрастно констатировало подсознание.

Тело под ним задергалось, из стиснутого горла донеслось бульканье.

Дмитрий бил еще и еще, пока англичанин не затих.

Казалось, прошла вечность, но снаружи все оставалось по-прежнему. Протяжно кричал далекий муэдзин. Часовой молился.

Дмитрий прополз под забором, на этот раз перемазавшись-таки в вонючей жиже, нырнул в кусты.

– Уходим, – шепнул он Линкору и Двиру, подбирая винтовку, – все нормально!

– Чего-то ты быстро… – удивился Двир.

Ползком, дав крюка, выходя за пределы видимости часовых, они спустились к дороге и припустили по гравию. У перекрестка им навстречу поднялся Горелый.

– Ну как?

– Порядок, – буркнул Дмитрий, чувствуя, что его вот-вот вывернет. Остекленевшие глаза англичанина мерещились в темноте.

– А "бритиш"?

– Ушел.

– Куда ушел? – не врубился сержант.

– В свой мир… – пояснил Дмитрий. Горелый кивнул.

– Двигаем, у нас мало времени.

Короткий отряд свернул с дороги и полез на склон. В попытке обмануть возможную погоню, Горелый уводил их на юг, к Кабатии, вглубь иорданской территории.

Иногда сержант останавливался, вскидывая руку, и они замирали, слушая ночь. Тарахтели в траве сверчки, да шакалы выли "на всю Ивановскую".

Через полчаса долетел из-за спины глухой хлопок. Желтая звезда осветительной ракеты взмыла над холмами. Следом за ней посыпались еще две, а потом еще и еще. Ночь заполыхала оранжевым заревом.

Легионеры опомнились.

Дмитрий на ходу прикинул действия иорданцев. Перво-на-перво, наверняка поднимут шухер на весь район. Дороги перекроют. Затем попробуют прочесать местность, подсвечивая ракетами. Но тут шансов у них немного. Народу в лагере чуть больше роты, а кругом, куда не глянь тьма, да холмы. Ну и главное, с первым светом поднять в небо хоть самый завалящий самолетик. Дмитрий даже поежился при этой мысли. Холмы здесь голые, трава невысокая, найдут в два счета.

До Кабатии добрались без приключений.

Там явно кому-то не спалось. У стоявшего на отшибе административного здания светили фары и доносились отрывистые команды.

Горелый повернул на запад. Отсюда, пересечь шоссе, подняться на очередную гряду холмов, а там, по ущельям до границы почти финишная прямая.

Они залегли в оливковой роще у дороги, внимательно прислушиваясь.

Нарастающий шум мотора висел в воздухе. Вскоре из-за поворота вылетел "виллис", потом грузовик с солдатами, оба пронеслись мимо, подняв облако пыли.

Снова повисла тишина.

– Двир, – негромко бросил Горелый.

Двир, пригибаясь, перебежал шоссе. Какое-то время карабкался вверх по камням, залитый зыбким лунный свет, затем все стихло.

Два раза ухнула сова.

– Герш, пошел… Адам… Дмитрий…

В холодном ночном воздухе, как назло, возник гул.

Линкор с Горелым перемахнули шоссе последними.

– На склон, быстро! Под ноги смотреть! – поторапливал сержант.

Они почти добрались до вершины, но перевалить через спасительный гребень не успели. Из-за поворота вывернул "сарацин", в лунном свете смахивающий на мифическое чудовище. Установленный на башне прожектор шарил по склонам. Пулеметчик в кормовом люке старательно водил стволом за лучом света.

Дмитрий ткнулся лицом в траву.

За первой бронемашиной, грамотно сохраняя дистанцию, выкатила вторая.

Яркий ощутимый всем существом столб света на миг заполнил окружающее пространство, помедлил и скользнул дальше.

Дмитрий облегченно выдохнул. Но рано.

Впереди кто-то зашевелился, рванулся, побежал и басистый грохот "брена" разорвал ночь.

По склону вспугнутое светом и шумом моторов неслось какое-то парнокопытное, не то олень, не то антилопа.

То ли пулеметчик в корме "сарацина", сам испугался, то ли при виде бегущего зверя, ощутил охотничий азарт.

Прожектор не выпускал обезумевшее животного, пули стригли траву под ногами, а проклятая антилопа мчалась прямо на Дмитрия.

Сквозь какофонию пальбы вдруг отчетливо донесся глухой человеческий вскрик.

Под ложечкой противно заныло. От бессилия Дмитрий, закусил воротник гимнастерки, – С-сука! – застонал он, – Ну почему, сейчас, почему так глупо…

К грохоту "брена" присоединился рев башенного "броунинга", несчастное животное пробежало в паре метров от Дмитрия, он грудью ощутил, удары впивавшихся в землю пуль.

Пробежав два десятка метров, антилопа грохнулась на землю. Прилетевшая следом очередь из "броунинга" разнесла ее в кровавые клочья.

Тем временем первый "сарацин" вывернув все четыре рулевых колеса, развернулся, приминая кусты и пополз назад. Метров за десять до горе-охотника из башни выскочил офицер, спрыгнул на землю. Бегом обогнув вторую машину, он забрался на броню.

Кормовой пулеметчик продолжал увлеченно палить по бренным останкам оленя, пока прилетевшая плюха не вернула его в реальный мир.

Офицер что-то орал, пулеметчик ослепленный фарами развернувшегося "сарацина", оглушенный пальбой, плюхой и воплями начальства, испуганно моргал, вжав голову в плечи.

Не довольствуясь выговором пулеметчику, офицер подобрался к командирской башенке и, судя по жестикуляции, прописал командиру машины смачный пистон, правда, без рукоприкладства.

Вскоре оба "сарацина" убрались за поворот, и тишина повисла над шоссе. Со склона донесся протяжный стон.

Дмитрий бросился туда. Горелый и Двир уже склонились над кем-то. Адам рылся в своем ранце, вытаскивая аптечку. Снизу, пыхтя, поднимался Линкор.

Значит Герши.

Черт подери эту антилопу, хотя, от нее, бедолаги, и так мало что осталось.

– Наверх, наверх, чтоб с дороги не углядели! – шептал Горелый.

Они подхватили стонущего Герши и буквально взлетели по склону, выбрав место за большим валуном, спрятавшем их от посторонних глаз.

– Прикройте меня. – Руководил Адам, – Ты свети!

Он сунул Дмитрию фонарь.

Под разрезанной гимнастеркой пульсировала рана, чуть не с кулак размером, совсем не похожая на аккуратное входное отверстие, их– то Дмитрий насмотрелся.

Адам всадил морфий, наложил пакет первой помощи.

– Как его угораздило? – тихо спросил Дмитрий.

Адам пожал плечами, – я ж не врач, на рикошет похоже. Приподнимите его потихоньку.

Линкор и Двир подхватили Герши за плечи. Раненый выпучил глаза и заскрипел зубами.

Адам быстро наложил повязку, Отобрал у Дмитрия фонарь и погасил.

– Как он? – спросил сержант.

– Как его состояние, я спрашиваю!?! – рявкнул не получивший ответа Горелый, ударив Адама кулаком в плечо.

– Я чо, рентген!?! – вызверился на него обычно спокойный и тихий Адам, – Я забинтовал, успеем донести, может и выживет!

– Ссэм-эммек!!! – Горелый в ярости пнул валун ботинком и рявкнул на Двира: – Носилки организуй!

Две винтовки, продетые в гимнастерку и куртку, заменили носилки.

– За мной, – спокойным голосом скомандовал Горелый и начался ад.

Они тащили носилки по каменистым, заросшим густой травой холмам, в темноте, понимая, что жизнь раненого зависит от их проворства и скорости.

Менялись каждые пять минут. Четверо несли носилки, пятый шагал в авангарде, предупреждая о ямах и прочих "радостях".

– Эх, до рассвета бы проскочить, – протянул Двир.

– Далеко нам, Горелый? – прохрипел Дмитрий сержанту.

– От Кабатии, километров десять по прямой.

Где позволял ландшафт бежали, но все больше топали быстрым шагом, стараясь по возможности не трясти самодельные носилки. Герши стонал, когда приходил в сознание, грыз окровавленные губы, просил пить. Адам смачивал ему лицо мокрой тряпкой.

Наконец Горелый скомандовал:

– Привал!

Они рухнули на камни.

Сержант отдышался, взял рацию и полез наверх.

Вернулся он повеселевший.

– На связь вышел, – поделился он, отдуваясь, – нас встретят! Подъем!

Они снова ухватились за самодельные носилки. Начинало светать. Дмитрий чувствовал себя вымотанным до полного безразличия, все силы уходили на то, чтоб не споткнуться и не выпустить из рук скользкий винтовочный ствол. Пот заливал лицо, смывая кусками корку грязи.

Впереди прогремели два выстрела. Они отупело встали, опустив носилки. Винтовка Дмитрия находилась под шепчущим в бреду Герши. Но тут прилетел успокоительный крик Линкора, и они снова взялись за свою ношу.

За изгибом оврага, текла грязно-шерстяная река овечьих спин.

Пастух лежал навзничь, поджав руку с палкой. Кафия его свалилась с головы, обнажив старческую лысину в обрамлении редких седых волос. Из дыры во лбу тянулась струйка крови, а на лице застыло недовольное выражение.

Рядом рычал, вздыбив шерсть, большой бурый пес. Он скалил клыки, но кидаться на незнакомцев не решался.

– Раббак, – сквозь зубы выругался Горелый.

– Прости дед, – прошептал Дмитрий по-русски, поравнявшись с телом, – Не повезло тебе…

Остальные промолчали.

Линкор сделал все верно. Старика жаль, конечно, но урок прошлой войны был усвоен железно. Терять своих ради чужого пастуха… поищите других фраеров…

Линкор вернулся, хмуро впрягся в носилки, сменив Адама. Тот пару раз махнул затекшей рукой и затрусил вперед.

Через положенные пять минут они поменялись с Двиром. Следующим был Дмитрий, но своей очереди он так и не дождался. Раздались приглушенные голоса, и они вылетели прямо на пацанов из второй роты.

Положив носилки, Дмитрий рухнул на траву. Краем глаза он следил, как врач осматривает Герши, чего-то колет ему, ставит капельницу. Как его перекладывают на нормальные носилки.

Он уселся и подтянул за ремень свою винтовку. Что-то неудобно кололо в боковом кармане. Дмитрий сунул руку и извлек ворох бумаг, добытых из портфеля британца. Среди листов исписанных арабскими закорючками и английскими буквами, оказалась сложенная вчетверо карта. Он лениво развернул плотную бумагу, вгляделся.

И тут Дмитрия, аж подкинуло. Перед ним лежала карта 1:100000 южной пограничной зоны Аравы. Глаз моментально выцепил Петру, пунктирную линию, ведущую к ней из Израиля. Дмитрий сложил карту, осторожно убрал в карман и задумался.

Он никогда не был верующим, и не тянулся к религии, сказывалось советское воспитание: опиум для народа и все такое прочее. Хотя иногда, все же подозревал, что кто-то там, на небе периодически вмешивается, подправляя происходящее внизу по своему разумению.

Вот и сейчас, у него возникло стойкое ощущение: карту в портфель англичанину сунул именно этот "кто-то".

Слегка ошарашенный свалившимся на него подарком Дмитрий поднял глаза в мутное рассветное небо и прошептал: – Спасибо… – затем спохватившись, на всякий случай продублировал на иврите: – Тода раба…