Долгожданный приказ о переводе в парашютисты пришел в начале осени. Позади осталось много всего: призыв, курс молодого бойца, служба в НАХАЛе, бой с сирийцами.
Вместе с ним в первую роту 890 парашютно-десантного батальона переводили еще восемь человек, остальные жгли собиравших вещи счастливчиков полными черной зависти взглядами.
Пополнение раскидали по взводам, восполнив понесенные недавно потери.
Скучать парашютистам не приходилось. Каждую неделю газеты пестрели заголовками о терактах. Границы страны буквально дымились на всем протяжении. Сирийская артиллерия с Голанских высот расстреливала рыбачьи лодки на Кинерете, словно уток в тире. С востока, из захваченной Иорданией Иудеи и Самарии через прозрачные границы просачивались банды, убивали людей, жгли посевы, расстреливали машины на дорогах. Солдаты Арабского легиона тоже не брезговали участием в подобных «забавах». На юге граница полыхала. Египтяне, оккупировавшие Газу после Войны за Независимость, сформировали там палестинскую дивизию, солдаты которой регулярно наведывались «в гости».
Когда количество погибших достигало критической точки, Старик давал отмашку Даяну, и тот спускал парашютистов с цепи.
Знаменитый 101 отряд к тому времени уже расформировали, бойцов влили в 890-тый парашютно-десантный батальон.
Однако командовал батальоном тот же человек, что вел в бой сто первый – подполковник Арик Шарон.
Парашютисты раз за разом просачивались в тыл противника, взрывая штабы, захватывая пленных, перерезая дороги и наводя панику. Но главной целью являлась, демонстрация возможности появиться в любом месте и в любое время, показать, что никто не застрахован от возмездия.
На какое-то время соседи успокаивались, но затем все начиналось сначала.
Служба в парашютистах сильно отличалась от остальной армии. Для Дмитрия начало вообще оказалось впечатляющим.
Батальон выстроился на плацу Тель Нофа, под хмурым осенним солнцем. Комбат Арик Шарон осмотрел строй и громко произнес.
– Для участия в чемпионате мира по парашютному спорту нам нужны добровольцы. Кто хочет поехать в Москву, выйти из строя!
Ни хрена себе начало… уныло размышлял Дмитрий, Побывать в Москве очень хотелось, но куда ему, он парашюта пока в глаза не видал.
Он покосился на вышедших из строя. Тут были несколько взводных и старослужащих, все опытные вояки.
Двир тоже не постеснялся, шагнул из строя и нарвался.
– Эй, салага! – презрительно пробурчал ему в затылок взводный, если ты такой опытный поучаствуй на кухне в соревнованиях. Парашютист, нашелся.
В строю засмеялись. Двир покраснел, но упрямо остался стоять.
– Рядовой! – повысил голос сержант, – приказываю встать в строй! После построения два внеочередных дежурства по кухне.
Двир понуро шагнул обратно.
Потянулись учебные будни. Базы они почти не видели. Одни маневры и марш-броски. Обычно длились подобные учения неделю. Они проходили огромные расстояния, учились ориентироваться днем и ночью, знакомились с местностью.
Для начала, Бар-Цион гонял их вдоль и поперек по Галилее. Они выучили каждую гору, каждый холм.
В тот период Шарон задумал подобрать Меиру Бар-Циону заместителя, как в любой нормальной роте.
Бар-Цион сам рассказал об этом на одном из привалов у костра, и с обычной кривой усмешкой добавил, мол, пусть попробуют найти.
Однако Шарон нашел, и однажды прямо перед ночным маршем к ним подкатил "виллис", из которого выскочил молодцеватый летеха в отглаженной форме.
История с заместителем закончилась той же ночью и больше не повторялась. Бар-Цион послал летеху во второй взвод с каким-то заданием. Заместитель, плохо знакомый с местностью, заблудился в темноте и пришел к Пкиину. Друзские сторожа открыли стрельбу, летеха получил пулю в руку и чудом унес ноги.
Здесь, в Верхней Галилее у Двира открылся замечательный дар ориентирования на местности. Дмитрий только диву давался, поражаясь, насколько точно его товарищ называл направление или предсказывал, когда они доберутся до контрольной отметки. Ориентироваться в Галилее не сложно, слишком много заметных объектов, однако Двир продолжал удивлять и позднее, когда учения сместились на юг, в пустыню, где один холм похож на другой, как две капли воды.
Легкий ветерок чуть колыхнул тяжелый влажный воздух. Двир зашелестел газетой, затем возмущенно скомкал ее и запустил бумажный ком в Дмитрия. Вскочил с койки, зло сплюнул и вышел из палатки.
Жара стояла такая, что протянуть руку и взять газету представлялось долгим и трудным делом. Хотелось растечься по койке, просочиться сквозь матрац и впитаться в землю, в надежде найти убежище от зноя в глубине недр земных.
Дмитрий скосил глаза на развернувшийся газетный ком.
"Четверо рабочих убиты…" гласил кусок заголовка, остальное Фридман знал и так. Вчера федаины убили четырех рабочих в полях у кибуца Бейт Овед. За последний месяц они просто озверели, через день новые нападения и убийства. А командование не мычит, не телится, парашютисты валяются в палатках и читают газеты.
Дмитрий вздохнул и отвернулся. Территория базы за поднятыми боковинами палатки казалась вымершей, все живое пряталось от послеполуденного зноя. Только со стороны стрельбища доносились признаки жизни: глухо хлопали выстрелы.
Он отвинтил крышку фляги, глотнул невкусной тепловатой воды и прикрыл глаза.
Очнулся от пинка по кровати. Открывать глаза и не хотелось, Дмитрий решил подождать продолжения.
– Подъем, пацаны! – голос принадлежал Узи Берлю, – ротный вызывает.
Дед Берля когда-то участвовал в бою за Тель Хай, вместе с Трумпельдором, Берль жутко гордился героическим дедом и жаждал доказать, что он не хуже. Вот только случая все никак не представлялось.
– Пошли, пошли! – подгонял Узи.
– Опять учения? – лениво спросил Дмитрий, скосив левый глаз.
– Говорят, намечается что-то серьезное, – взволнованно сообщил Берль, – вставай.
– Кто говорит? – вяло поинтересовался Дмитрий.
– Рав серен Шмуати!
– Кто?! – вскинулся, было, Дмитрий, но тут же, сообразил и осел обратно, – А… Шмуати…
"Майор Слухин", или, как говорили в армии, "рав серен Шмуати", являлся аналогом русского "одна баба сказала", только на армейский лад.
Дмитрий отклеился от тюфяка и сел, мокрая от пота гимнастерка облепила спину.
– Давай, давай… – торопил Узи, расталкивая спящих.
– Думаешь, пошлют, наконец, на серьезное дело? – поинтересовался Дмитрий.
– Давно пора… – оскалился Берль, – Может тагмуль? Мицрим, вон, совсем страх потеряли… Ладно, сейчас все узнаем, поторапливайся…
Дмитрий поднялся, подобрал оружие и вышел из палатки.
Под навесом прохаживался ротный, за его спиной кто-то из штабных прикалывал к доске карту. Бойцы рассаживались на земле. Молодые взволнованно перешептывались, ветераны, наоборот, громко шутили.
– Что, Бар-Цион, – весело выкрикнул кто-то, – есть приказ? Идем на Каир?
– Или на Дамаск? – поддержал голос из рядов.
Бар-Цион глянул сквозь шутников, промолчал. Прошелся туда-сюда, почесал щеку.
Ишай, командир взвода Алеф, обвел бойцов глазами и крикнул:
– Все здесь, командир!
Бар-Цион повернулся к карте, взял в руку карандаш. Разговоры и шум сразу стихли.
– У нас есть информация, что со стороны Дир Балута возможно проникновение группы нарушителей. Кто они такие, мы не знаем. Может легионеры, федаины, а может и просто "беженцы-возвращенцы". Наиболее вероятных путей у них два, южнее и севернее высоты Умм Эль Хамам.
Карандаш описал окружность вокруг коричневого пятна Дир Балута и протянулся через синюю линию границы к другим коричневым пятнам, обозначавшим израильские города и кибуцы.
– Целей для них в этом районе много… шоссе, – карандаш подчеркнул красную нитку на карте, – Рош ха Айн, кибуц Нахшоним, кибуц Эйнат, Барекет….
Ваша задача перекрыть обе дороги. Возможно, они выберут другие пути, но ими займутся пограничники. Ваше дело Эль Хамам. Первый взвод перекроет оба склона: южный и северный. Там древние развалины, легко укрыться. Второй взвод будет в резерве на базе пограничников в Афеке, я тоже буду там.
Среди нас есть новички, для них это шанс показать себя в бою. Ну а остальным – присматривать.
Это в общих чертах. Во все подробности вас посвятит Миха. Выход сегодня ночью, в два ноль-ноль.
Ротный засунул руки в карманы и задвинулся в тень штабного барака.
Миха командовал разведвзводом. Невысокий, поджарый со щегольскими усиками на верхней губе, почему-то весь батальон называл его русским словом Картошка. Он родился в Иордании и знал пустыню, как свои пять пальцев.
Картошка поднялся на ноги, отряхнул мятую полевую форму без знаков различия и подошел к карте. Оглядел подчиненных, откашлялся и ткнул пальцем в линию прекращения огня.
– Наша задача перекрыть возможные пути здесь и здесь…
– Наконец-то, – шепнул Берль, – повоюем…
Они выдвинулись ночью, так чтоб к рассвету успеть занять позиции. Сначала на грузовиках до Нахшоним, оттуда пешими к Умм Эль Хамаму.
Дмитрий топал по узкой каменистой тропинке, извивающийся между камней. Впереди в полумраке светлела спина Двира, утыканная винтовочными гранатами, как дикобраз иглами. В затылок хрипло дышал Берль, позвякивая навешанной амуницией.
Тропа вилась, огибала холмы, то взбираясь, то скатываясь вниз. Внезапно выкатившаяся из облаков луна осветила всю муравьиную цепочку взвода растянутую по склону. Первым ковылял проводник, старикан-кибуцник из Эйната, смахивающий на сказочного гнома или лешего: борода по самые глаза, выгоревшая панама, неизменная "чешка" за спиной. За ним шагали ветераны из его, Дмитрия отделения: нескладный Гаврош, коренастый приземистый Линкор перечеркнутый обожаемым MG34.
Герши и Шарабани шли следом. За глухо матерившимся под нос Шарабани топал Адам, потом Двир со своими гранатами в рюкзаке. За ним Дмитрий. Позади, за спиной, пыхтел Берль, хрипела глухо рация, шелестел тихий шепот взводного.
К рассвету они укрепились в развалинах, перекрыв обе тропы. На склоне, когда-то находился поселок или деревня, остатки домов квадратами карабкались к вершине, белел на гребне единственный дом с уцелевшей крышей. Среди его толстенных стен разместился НП Ишая. Ниже, над тропой, как положено, наметили основную позицию, запасную, распределили сектора обстрелов.
Для отдыха командовавший отделением сержант Горелый присмотрел глубокий фундамент, окруженный четырьмя массивными стенами. На дне росло оливковое дерево, покрывавшее тенью все вокруг. Дверной проем и несколько окон позволяли быстро и незаметно рассредоточится по местам.
Дежурная смена наблюдателей залегла в сухой траве, остальные устроились внизу, у стен, в тени оливы. Не хватало только Берля. Но вскоре сверху зашуршала трава, посыпались комки земли и потомок защитников Тель Хая скатился вниз, волоча за собой катушку с проводом.
Он отдышался, извлек из-за спины черную эбонитовую коробку полевого телефона, смотал в катушку лишнее, прикрепил провода. Прижав к уху трубку, Берль покрутил ручку, прислушался, потом ухмыльнулся и ткнул трубку сержанту. Горелый пробурчал несколько слов и вернул трубку.
Бойцы потихоньку обживались. Потянулись долгие часы ожидания.
Дмитрий разглядывал ветеранов. Все они, как на подбор, были колоритнейшими личностями. Опытные вояки, настоящие бойцы, порой вели себя как расшалившиеся школяры. Иногда Дмитрию казалось, будто он не в армии, а на съемках какой-то комедии.
Напротив него прислонился к стене Иоське. Положив на колени винтовку, он смешно, по собачьи, выгрызает мозоль на ладони.
Иоське – иерусалимский Гаврош. Он участвовал в боях за Еврейский квартал в прошлой войне. Берль рассказывал, что про него даже упоминали в одной книге, посвящённой боям в Иерусалиме. Дмитрий, как-то прикинул, если сейчас Иоське около двадцати, как и всем им, значит воевать он начал лет в двенадцать. Худой жилистый быстрый в движениях, с живым румяным лицом, Через всю правую щеку шрам, память о легионерской пуле. Гаврош – отпетый пошляк, и когда кто-то распевает вслух песни или молитвы, он не упустит случая вставить нараспев похабную фразочку, подобрав соответствующую рифму. Голос у него высокий, с типичным иерусалимским акцентом.
Рядом с Гаврошем прислонился к стволу оливы Яки. Маленького роста, но крепкий, мускулистый.
Влюбленный в свой MG-34, как в женщину. Вот и сейчас, что-то перебирает в патронной ленте, проверяет, поправляет. Сам же агрегат стоит наверху, на позиции, заботливо покрытый мешковиной. Из бандуры своей Яки творит чудеса, на стрельбище то цифры на мишени дырками выводит, то буквы. За компактные габариты и огневую мощь, кличка у него "Карманный линкор", для удобства, естественно, укороченная до "Линкора".
В углу похрапывает Буадана. Сын иерусалимского строительного подрядчика. Темпераментный, как дохлая медуза, Буадана оживляется только в бою… ну или если есть шанс с кем-то подраться. Остальное время этот здоровенный "иракец" тихо дрыхнет где-нибудь подальше от командирских глаз. Вроде сын богатого папочки, ходил в хорошую школу, а шпана шпаной. Формально он второй номер у Линкора. На деле же Линкору никто не нужен, ему только ленты подноси, вот Буадана и носит.
Справа от Буаданы ковыряет ножом пол Шарабани, высокий, тощий йеменец. Бормочет под нос ругательства. Он всегда ругается, со своим смешным певучим акцентом. Разговаривает Шарабани оглушительно громким голосом. Его всегда слышно. По-другому он просто не умеет. Каждый раз перед отходом ко сну Шарабани выдает краткую тираду, характеризующую минувший день. Форма может варьироваться, но смысл обычно остается неизменным:
Покончив с обвинительной частью Шарабани переходит к политинформации и заявляет что-то вроде того, что следующая мировая война начнется в гребаном Китае, после чего наступает очередь «вестей с полей» и обещаний создать кибуц прямо в море или под землей. Завершив монолог, Шарабани бревном валится в постель или в то, что ее заменяет на данный момент, и засыпает.
Главное достоинство Шарабани, кроме умения ругаться – потрясающее чувство местности, он плохо читает карту, но каким-то внутренним чутьем улавливает ландшафт. Без всякого компаса определяет стороны света, всегда знает нужное направление.
Наверху, в выжженной солнцем траве лежат Двир и Герши. Фраза Наполеона о маршальском жезле в ранце каждого солдата, как нельзя лучше подходит к Герши. Даже прогуливаясь с девушкой в парке, он приговаривает: здесь удачная позиция для пулемета, а тут самое место для засады.
Девушки реагируют по-разному. Кто-то пугается и крутит пальцем у виска, другим нравится. Попадаются, однако, и видавшие виды девицы из приграничных мошавов и кибуцев, эти легко поддерживают разговор, высказывая свою точку зрения на сектора ведения огня, расположение пулеметных позиций, и прочую установку минно-проволочных заграждений.
Командиры, естественно, к болтовне Герши не прислушиваются, действуя по собственному разумению, но если что-то идет наперекосяк, он обязательно бормочет под нос: я ведь говорил…
Еще был Адам – дружок Дмитрия по кибуцу, все такой же: белобрысый, спокойный, как и в день их первой встречи в киббуцном общежитии. Вместе призвались они в НАХАЛь, вместе попали в парашютисты.
В других отделениях тоже хватало персонажей. Один Шарет чего стоил. Его всегда называли только по фамилии, видимо из-за дяди Моше Шарета, главы правительства Израиля. Парень подобным родством совершенно не кичился и не отличался от остальных. Но однажды отколол номер как раз в духе парашютистов. Их отпустили на "автэр" то есть в увольнение с вечера до завтрашнего утра. Шарет был родом из Дгании и за ночь никак не успел бы смотаться домой через всю страну. И тут он вспомнил про дядю. Проживал дядя в Тель-Авиве, в собственном доме. Будучи избран главой правительства, он не посчитал нужным сменить жилье, просто дом усиленно охранялся. Племянник в детстве частенько и подолгу гостивший у дяди, пролез через одному ему известный лаз. В доме все уже спали и он, перекусив, чем бог послал, улегся спать в салоне. Рано утром племянник выбрался тем же потайным способом, незамеченный ни охраной, ни обитателями. На дядином столе он оставил записку, в которой предложил уволить охрану и набрать новых, желательно из парашютистов.
За племянником приехали на следующий день, прямо на стрельбище. Правда, выяснив подробность проникновения, отпустили восвояси.
Медленно тянулось время. Солнце взошло, и густая влажная жара постепенно просачивалась в развалины, изгоняя иллюзию ночной прохлады. Горячее душное марево заполнило колодец фундамента. Листья оливы лениво шелестели над головой.
Дмитрий, отстранено, словно со стороны поглядывал на товарищей. Прикидывал, сможет ли когда-то и он стать таким. Готовым в любой момент, не задумываясь пожертвовать собой, ради других. Например, таким, как недавно вернувшийся из иорданского плена Малыш Дамари. Его ранило в ногу и в голову во время операции в Иорданской долине, за линией границы. Видя, что он задерживает движение, подвергая опасности остальных, Дамари потребовал оставить его. Иорданцы пытали Малыша Дамари полгода, но он им не сказал ни слова.
Или таким, как погибший в операции "Кинерет" капитан из второй роты, по кличке Гулливер, спасший жизнь комбату в бою под Латруном, в сорок восьмом. Тогда во взводе осталось всего четыре невредимых бойца. Гулливер взял "брей" распихал по подсумкам оставшиеся обоймы и прикрывал взвод, пока уцелевшие и ходячие раненые ковыляли по дну вади, вынося тех, кто не мог идти.
Хотелось думать, что сможет. Однако где-то в подсознании промелькнула неприятная мысль о том, что сидя целым и сытым с оружием в руках, в окружении товарищей очень легко рассуждать о самопожертвовании. А вот когда товарищи валяются рядом, собирая с земли собственные кишки, а последние силы каплями уходят в красную от пролитой здесь за века крови землю, только тогда и будет ясно, какой ты фрукт.
К полудню Дмитрий и Берль с Линкором сменили наблюдателей. Щурясь от ослепительного солнечного света, Фридман вполз в приготовленное ночью углубление, обложенное камнями и укрытое сверху ветками сухого репейника. Рядом ящерицей юркнул на свою позицию Яки. Берль устроился поодаль.
Пока Линкор осматривал пулемет, Дмитрий огляделся. На сколько хватало глаз тянулись разнокалиберные холмы, покрытые сухой желто-рыжей травой. Кое-где зеленели одинокие приземистые деревья. Никаких признаков жизни не наблюдалось. Слева, метрах в ста выше по склону торчал большой дом, сложенный из каменных глыб. Там находился НП взводного.
Впереди, прямо под ними петляла едва заметная тропа. Дмитрий притянул к себе бинокль. Через окуляры все виделось как-то отстранено, словно на экране в кинотеатре.
Грязные комочки на боку далекого пригорка оказались овцами. Пастуха Дмитрий разглядеть не успел, Линкор отобрал бинокль, проворчав что-то об обнаглевших новобранцах.
В ослепительной безоблачной синеве неба кружила хищная птица, не то ястреб, не то орел.
Он снова глянул на тропу в ложбине, на желтые сухие склоны. Ни души…
Линкор продолжал пялиться в бинокль, а чем занимался Берль, Дмитрий не видел. Он принялся потихоньку обживаться. Устроил поудобнее винтовку, положил под руку флягу с водой. Ничего интересного на всем пространстве так и не происходило, и Дмитрий стал наблюдать за длинной толстой сороконожкой, переползавшей с одного камня на другой. Блестящая темно-коричневая зверюга выглядела диковинно: длиной сантиметров пятнадцать, конечностей – на глаз все сто.
Яки оторвался от бинокля, прополоскал рот, сплюнул и снова уткнулся в окуляры.
Ослепительный шар солнца карабкался в зенит. Легкий бриз изредка шевелил стебли сухой травы.
Зной висел в пространстве осязаемой горячей пеленой. Щекотал нос густой травяной запах.
Минуты набухали каплями воды и срывались в вечность. На холмах ровным счетом ничего не происходило. Белые глыбы известняка дышали накопленным жаром.
Часа через два ошалевший от скуки Дмитрий засек переползавшую с камня на камень черепаху.
Еще через час его сменил Шарабани. Дмитрий сполз обратно под тень дерева и расстегнул пуговицы на мокрой от пота гимнастерке.
Воды во фляге почти не осталось. Он вылил в рот последние капли и бросил флягу Берлю, возившемуся у канистры с водой. Тот озабочено покачал головой.
– Воды осталось не густо… Эй, сержант, сколько нам здесь сидеть?
Горелый приоткрыл один глаз:
– Сколько надо, столько и просидишь…
Берль от удивления раскрыл рот:
– Без воды в такую жару много не протянешь.
В другом углу завозился Буадана:
– Не боись, цадик. Все в руках божьих. Будешь исполнять заповеди, получишь воду.
Рот у Берля раскрылся еще шире.
Линкор хлопнул Узи по взмокшей спине:
– Кибуцник что-то говорил про колодец наверху в развалинах.
Берль утер потный лоб. Уселся, упершись спиной о дерево, и бросил Дмитрию ополовиненную флягу.
К вечеру жара немного спала, потянуло прохладным сквознячком. Темнота стремительно накрыла холмы, словно театральный занавес.
Глухо затарахтел телефон. Сержант, не глядя, нащупал трубку рукой покрытой шрамами и прижал к уху. Какое-то время Горелый слушал, затем два раза утвердительно буркнул и вернул трубку обратно в черную коробку телефона.
– Фридман, Берль! – сержант бросил в задремавшего Берля камешком, – Возьмите канистры, сходите наверх наберите воду. Услышу шум, пеняйте на себя.
– Мне через пять минут заступать, – сообщил Берль.
– Я схожу, – поднялся Адам.
– Пароль, кстати! – повысил голос сержант, – "Паприка", "Пильпель"! Все слышали?
– Чего за пароль такой, кулинарный? – Поинтересовался Двир.
– Арабы букву "п" не выговаривают, – пояснил кто-то.
Дмитрий взвалил на спину пустую канистру в специальной брезентовой обвязке, перехватил половчее винтовку и полез наверх.
Склон холма вырисовывался во тьме. Дмитрий пригнулся и пополз на четвереньках. Под ногами лежали обломки кирпичей.
– Пароль? – отчетливо прозвучал вопрос, подкрепленный щелчком предохранителя.
– Паприка! – пропыхтел в темноту Адам.
– Пильпель! – ответила темная фигура, поднявшаяся им навстречу из-за кустов. – За водой? Вон там в углу…
Боец показал на массивную каменную изгородь, загибавшуюся углом у противоположного склона, – Возьмите в доме ведро.
Дверной проем был занавешен одеялом. Дмитрий отодвинул полог и скользнул внутрь.
За одеялом царила тьма, лишь в центре комнаты метался тусклый голубоватый огонек таблетки сухого спирта, под консервной банкой.
Ослепительно полыхнул фонарь. Дмитрий заслонился было ладонью, но луч уже ушел вниз под ноги.
– А…, Фридман… – протянул из угла хрипловатый голос взводного. – Ведро в углу возьмите и не шуметь там!
Луч фонаря метнулся в угол, осветив моток веревки и брезентовое ведро.
Качнулись по закопчённым стенам тени. У импровизированного очага, выложенного булыжниками, Дмитрий вдруг разглядел лицо ротного… его-то каким ветром сюда занесло, мелькнула мысль.
С земли кто-то поднялся и надтреснутый голос протянул:
– Погодите, я покажу…
Фонарь снова вспыхнул, высветив бородатого проводника-кибуцника. Тот подобрал с земли ведро, смотал веревку и сообщил:
– Наливать вам здесь придется, чтоб на улице не шуметь, не булькать.
Они вышли наружу. Подойдя к изгороди кибуцник, крякнув с натуги, откатил в сторону круглый камень закрывавший отверстие в земле.
Дмитрий заглянул внутрь. Лунный свет отражался от маслянистой водяной глади, пахнуло сыростью и затхлостью. Адам поморщился.
Кибуцник только хмыкнул в бороду и прошептал:
– Пастухи эту воду все лето пьют и ничего.
Он сунул Адаму ведро:
– Черпай…
Тот сунул ведро в дыру и принялся травить веревку.
– Потише лей, все мимо!
Дмитрий держал канистру, Адам лил струйкой из ведра, проливая на землю.
Канистру заполняли в доме, как и было приказано.
Кто-то из бойцов подсвечивал им фонарем. Остальные уплетали консервы.
– Да нормально жили.. – скрипел в темноте голос кибуцника, – и с арабами дружили. "Солель Боне" бараки построила, детский сад. Ну, работали, конечно, тяжело, под землей в шахте горбатиться, это вам не поле вспахивать. Арабы, кстати, тоже к нам на работу нанимались. Из Мадждель Яабе, деревня там такая находилась, рядом. Ну а потом, в сорок седьмом им, как вожжа под хвост попала. Еще и иракские войска подошли, крепость заняли. Мы тогда ели ноги унесли, хорошо хоть не погиб никто. Каменоломню всю разграбили, бараки наши пожгли.
– Чего встал!? – Адам ткнул Дмитрию мокрое ведро, – Давай, твоя очередь…
Дмитрий вышел наружу, вслед ему летел дребезжащий тенор кибуцника:
– …ну, а через годик уже мы обратно вернулись, да не одни, с пальмахниками. Тут уж арабы драпанули, а иракцев пальмахники вышибли. Только я больше в шахты не вернулся, хватит с меня. К солнышку на старости лет потянуло.
Когда заполнили последнюю канистру, Ишай сунул Дмитрию горячую банку тушенки:
– Подкрепитесь на дорожку.
Адам извлек штык и отобрал банку. Толстое исцарапанное лезвие легко вспороло крышку.
– Эй, ротный! – попросил Ишай, – ты бы рассказал молодежи про Красную скалу, а?
– Про Красную скалу им профессор Глик должен рассказывать, – подал голос Бар-Цион, – это он специалист по всяким набатеям и прочим первобытным людям.
В темноте хохотнули.
– Глик им не расскажет, как ты четыре дня и ночи шлялся по Петре и окрестностям, – снова заговорил взводный, – а затем умудрился вернуться назад, ни разу не нарвавшись на легионеров, и даже никого не убив. Петра, если кто не знал, находится в очень дружелюбно настроенной к нам стране, Иордании, – Ну, я же пошел с девушкой, – фыркнул Бар-Цион, – а убивать живых людей, дурной вкус.
– Ага, – хохотнул кто-то невидимый рядом с Адамом, – особенно если это легионеры, которые в тебя стреляют!
Все засмеялись. Когда смех стих, ротный вдруг заговорил негромким спокойным голосом, без обычной для него скрытой иронии.
– Мы перешли границу севернее Беер Менухи и почти сразу заблудились. Поплутали, конечно. Не получалось выдерживать направление. Ущелья уводили нас в сторону, идти приходилось скрытно, чтоб не нарваться. Топали даже ночью под лунным светом. Воду во флягах не трогали, оставили ее про запас, а сами пили воду из гевов. Весна тогда была дождливой и воды хватало.
К Петре мы вышли утром. Ну и красотища там… Красные скалы, разноцветный песок, блестящий на солнце, дворцы, высеченные в ущелье, громадный амфитеатр из бордового камня… Мы спрятали оружие и прикинулись простыми туристами. Гуляли там целый день.
– Ешь, давай, чего рот раскрыл! – Адам сунул ему полупустую банку, но Дмитрий сердито отмахнулся, тут не до тушенки. Он слушал ротного как змея, завороженная дудкой факира.
– На легионеров, кстати, мы нарвались, но они нас не заметили. Потом ночью несколько раз натыкались на бедуинов-контрабандистов, но обходили их стороной.
Где-то в темноте затарахтел телефон. Бар-Цион умолк.
– Здесь твои орлы, – заговорил Ишай, – тушенкой подкрепляются.
Он зажег фонарь и приказал: – Фридман, Адам! Дуйте вниз, там сержант без вас совсем заскучал.
Дмитрий подхватил обвязку с канистрой.
– Спасибо за тушенку, – поблагодарил за его спиной Адам.
– Что это за профессор Глик? – первым делом поинтересовался Дмитрий у сержанта, поставив на камни тяжеленную канистру.
Горелый уставился на подчиненного, его обезображенное ожогами лицо удивленно сморщилось.
– Это старикан один, – вместо сержанта ответил Гаврош, – не то археолог, не то историк, мы пару раз его экспедиции охраняли, пока они там песок перекапывали.
– Ох, и сказки он тогда задвигал, – подал голос Буадана, – про каких-то не то набатеев, не то идумеев. У меня в башке через десять минут все перепуталось.
– У тебя там при рождении все перепуталось, – поддел Гаврош. – Видать акушерка не поймала. Вот и выпал башкой об пол.
Буадана засопел и пнул обидчика ботинком. Гаврош ловко увернулся.
Дмитрий сидел, прислонившись к стене, и думал. Петра не выходила у него из головы. Он пихнул локтем дремавшего рядом Адама.
– Чего? – удивленно зашептал тот.
– Слушай, – поделился наболевшим Дмитрий, – давай тоже махнем Петру. Как Бар-Цион.
– Те чего делать нечего? Как ты туда попадешь-то?
– Как, это потом, сначала надо решить идем или нет. Рискнешь?
Адам подавился зевком и посмотрел на Дмитрия, моргая белобрысыми ресницами.
– Отстань от меня, а? Хочешь в Петру, пойдем в Петру, только спать не мешай.
Он откинулся вдоль стены и надвинул на лицо панаму.
Ночь принесла легкий бриз, а на рассвете стало почти прохладно. Запахло сухой влажной травой, и роса выступила на стеблях. Звезды потускнели, а небо наоборот засветилось сначала фиолетовым, а затем темно-синим. Из грязной дымки застилавшей линию горизонта блеснул желто-оранжевый свет.
Дмитрий потянулся, зевнул так, что в ушах захрустело, и тут внизу, в фундаменте затарахтел телефон.
В яме кто-то ответил, забурчал в трубку, а затем четким голосом подтвердил: "Понял!".
Безмятежность раннего утра смахнуло, как рукой. В фундаменте завозились. Потом на поверхность высунулась голова сержанта и рявкнула:
– Быстро снимаемся и к шоссе! Бегом!
Дмитрий рванулся назад за ранцем и канистрой. Краем глаза он заметил сыпавшихся по склону бойцов первого отделения. Берль возился с телефоном. Дмитрий нацепил на себя рюкзак и канистру, оглянулся по сторонам, убедившись, что все взял, полез наверх.
Мимо пробежал Ишай, что-то говоря в рацию.
Взвод вытянулся в цепочку и припустил обратно к шоссе.
– Не отставать! Подтянуться! – подгонял сзади Горелый.
– Какого хрена стряслось-то, сержант? – прохрипел на бегу Двир.
– Федаины! – ответил тот, – Обошли нас южнее! Поберегите дыхалку, пригодится!
Раз они прорвались южнее, значит облажались пограничники. Интересно, думал, на бегу Дмитрий, как они их обошли?
Жара наваливалась упругой, плотной волной. Не хватало воздуха. Взмокшая гимнастерка прилипла к телу. Но парни упрямо топали по тропе, изредка переходя на шаг. Только гном-кибуцник безнадежно отстал и плелся где-то в хвосте.
Грузовики их уже ждали. Первым до них добежал ротный.
– Быстрее, быстрее! – орал он.
Дмитрий тяжело перевалился через борт и упал на дно, хватая ртом воздух. На него рухнул Линкор, бережно обнимавший пулемет. Сверху навалилось еще несколько человек.
Ротный запрыгнул на переднее сиденье, и машина рванула с места, расшвыривая колесами сухую землю.
Влажный, не приносящий прохлады воздух бил в лицо. Дмитрий немного отдышался. Двир лежал рядом у борта. Берль где-то отстал, и в машине его не было.
Они мчались по грунтовке. Бешено ревел мотор, грохотала на колдобинах подвеска. Каждый раз, когда водитель пытался снизить скорость, Бар-Цион бил его кулаком в плечо.
– Бар-Цион, ты псих! – ругался водитель, – ты нас всех угробишь!
– Штульцман, мать твою! Заткни пасть и гони! – орал в ответ ротный.
Штульцман гнал, судорожно выкручивая руль, огибая ямы и колдобины. Дорога металась между выгоревшими холмами и взгорками, то взбираясь наверх, то огибая склон траверзом. Грузовик подскакивал и проваливался, гремя железом. В глаза било восходящее солнце.
Дмитрий вцепился в стойки кузова обеими руками, сжал зубы, чтоб не откусить язык и зажмурился.
– Не выспался? – проорал в ухо Двир.
"Вот ведь, язва!" выругался про себя Дмитрий, но промолчал.
Далеко позади вынырнул второй грузовик и, завывая мотором, пополз вслед за ними вниз с холма.
Наконец дорога стала чуть лучше. Ротный сидел, прижав к уху рацию похожую на громадную телефонную трубку.
Когда вылетели на равнину, впереди показался поселок. Бар-Цион передернул затвор своего "томигана" и повернулся к ним:
– Приготовить оружие! Смотрите по сторонам!
Парашютисты защелкали затворами.
Словно подтверждая слова ротного, где-то слева вспыхнула стрельба, эхо гулко разносилось вокруг. Все завертели головами.
Страха пока не было, но адреналин вовсю хлынул в кровь.
Они влетели в ворота поселка. Наперерез им выскочил офицер пограничник и замахал руками. Водитель дал по тормозам. Всех швырнуло вперед. Двигатель заглох.
Дмитрий поднялся на ноги и огляделся. Маленькую площадь загромождали машины. Он узнал знакомый грузовик их батальона, значит второй взвод уже здесь. Между домами торчал белый медицинский автобус. Внутри кто-то, вскрикивая, плакал навзрыд.
– Куда? – выспрашивал у офицера Бар-Цион, – направление?
– Да все уже, – успокаивал его тот, – на старом кладбище их зажали. Вон и стрельба стихла.
Чисто выбритый аккуратный офицер казался пришельцем из космоса по сравнению с толпившимися рядом взмокшими, небритыми и грязными парашютистами.
– Там они, – махнул рукой офицер, показывая на дощатый барак с вывеской "Канцелярия" и презрительно добавил: – Красавцы… Засаду пограничников вырезали подчистую.
Пять тел рядком вытянулись у дощатой стены. Тут же лежало оружие. Два Карл-Густава, две винтовки, гранаты ножи и револьвер.
Четыре трупа, смуглые усатые. Глядя на их мозолистые, крупные ладони, Дмитрий поежился, представив, как все случилось ночью с засадой пограничников.
Труп, лежавший чуть в стороне, сильно отличался от остальных. Белая, поросшая рыжими волосами кожа, и никакой растительности на лице. Точнее на том, что осталось от лица. Осколком гранаты ему разворотило правую щеку, левый глаз вытек, а на месте брови чернела запекшейся кровью дыра. Рядом валялся фотоаппарат в кожаном чехле с выдавленной надписью LEICA.
– Странный какой-то федаин, – прокомментировал Двир.
– За мной… – Ротный плечом отодвинул хотевшего что-то сказать офицера и зашагал по дорожке между бараками.
Они вышли на окраину, откуда виднелись старые арабские надгробья, разбросанные по пологой боковине холма. Офицер был прав, все уже кончилось. По склону цепочкой спускались солдаты пограничной охраны. Двое легко раненых шли сами, поддерживаемые товарищами.
Последние тащили трупы федаинов.
У канцелярии толпились какие-то гражданские, молнией поблескивала вспышка фотоаппарата. Дмитрий протолкался ближе.
Толпа вдруг расступилась пропуская мрачных пограничников с носилками. Одни… вторые… третьи… четвертые…
Тела на носилках были укрыты грубыми армейскими одеялами. Пограничники поставили носилки рядком у медицинского автобуса, отошли в сторону. Задымили сигаретами.
Бар-Цион подошел к телам и откинул край одеяла. Под ним лежал молодой парень, выкатив в небо остекленевшие глаза. Страшно чернело взрезанное от уха до уха горло. За спиной Дмитрия кто-то охнул и зашептал молитву.
Берль приподнял второе одеяло… та же картина.
Ротный вернул одеяло на место и зашагал к стене канцелярии. На скулах у него катались желваки.
Рядом шел офицер-пограничник.
– Да они забор повалили и в первый же дом вломились. – Пояснял тот, – Хозяйку убили, а муж с улицы услышал выстрел, детей прихватил и бежать. Они ему в спину очередью. Всех зацепили, но чудом не убили никого. А в доме напротив дед один живет, небось еще с Бар Кохбой против римлян воевал. У него винтарь имеется, сторожем дед подрабатывает.
Ну, он винтарь свой достал и двоих кончил, прямо через окно. А там и наши подтянулись, как раз у ворот патруль стоял.
– А чего там за рыжий? С фотоаппаратом? – вмешался Ишай.
– Хрен его знает… – пожал плечами пограничник, – Бритиш явный. Может журналист какой, в Санди Таймс решил эксклюзив тиснуть, или из Легиона офицер поразмяться решил.
Дмитрий отошел к машине. Там уже курила группка парашютистов.
Вскоре раздалась команда грузиться. На этот раз бойцы спокойно расселись в кузове. Штульцман завелся первым, выбрался с забитой машинами площади, подкатил к воротам поселка, и встал, дожидаться остальных.
Адам сидел рядом. Посмотрев на Дмитрия, он спросил:
– Че ты от меня ночью-то хотел? Вроде звал куда, а я спросонья согласился.
– Да так…, шепнул Дмитрий, – не бери в голову. В Петру мы с тобой договорились прогуляться.
Адам удивленно открыл рот:
– А маршрут? Ты знаешь куда идти?
– Нет, – Дмитрий смущенно почесал щеку, – но я узнаю, обязательно узнаю.
– Ну, когда узнаешь, скажи. Если будет карта, я б, пожалуй, рискнул.
Дмитрий стиснул шершавую ладонь друга в пятерне.
– Слушай, сержант, – поинтересовался Дмитрий, – а кроме Бар-Циона в Петру кто-то еще ходил?
– Ходили… – протянул сержант, – было дело.
Он помолчал, сплюнул на дорогу и тихо добавил, – Только живым никто не возвращался.
Бар-Цион где-то задерживался, машины стояли на обочине. Радист, сидевший рядом с водителем, отстукивал сообщение в штаб батальона. МК19 пищал морзянкой. Рации были седыми ветеранами английской радиотехнической промышленности. Перед тем, как попасть на "командкары" первой роты, старички по ленд-лизу сплавали из Англии в СССР, затем оказались в Чехословакии, и оттуда уже попали в новорожденный Израиль. На их помятых и облезлых корпусах имелись надписи на четырех языках. Рации напоминали Дмитрию буржуйский чемодан с наклейками, из детской книжки "Мистер-Твистер".
Утренний зной набирал силу.
За деревьями, метрах в десяти от обочины Дмитрий заметил столб с черным дощатым щитом, на котором белели буквы. Засохшие цветы желтели на земле у подножья столба.
Он перевалился через борт и спрыгнул на дорогу.
– Куда? – строго поинтересовался Горелый.
– Отлить… – буркнул Дмитрий и зашагал к столбу.
Облезлые белые буквы гласили:
В память о тринадцати бойцах погибших в беншеменском конвое, при попытке оказать помощь блокированному врагом Бен Шемену. 14.12.1947
Ниже шел список из тринадцати имен и фамилий. И подпись:
Да благословит господь их память.
"Вот, значит, где попал в заваруху сосед-сапожник… Ну земля вам пухом, мужики".
Дмитрий постоял немного, повернулся и побрел обратно к машине.
Ротная колонна вырулила на шоссе. Проплыли мимо забор и казармы Бейт Набаллы. Машины, натужно гудя, поползли по склону вверх, к развалинам Колы.
Дмитрий откинул голову к дощатому борту и прикрыл глаза. Представил, как неслись по спуску вниз грузовики "сэндвичи" обшитые самодельной броней. Как примыкали к "бренам" магазины, залегшие в обоих кюветах легионеры.
Яшка-сапожник был мужиком молчаливым, но тогда, на Пурим заложил лишнего за воротник и его прорвало. Навалившись на стол, раскрасневшийся, взъерошенный он медленно, через силу выдавливал слова, описывая тот самый страшный в его жизни день.
Конвой поехал окружной дорогой, потому, что два предыдущих с трудом прорвались через Лод, а днем раньше толпа арабов остановила в центре Лода грузовик с еврейскими рабочими и растерзала всех.
Бейт Набалла была английской военной базой. В Пальмахе знали о расквартированной там роте легионеров, но рассчитывали, что англичане не допустят нападения.
Возле Мадж дель Ябы конвой обстреляли, но они лишь прибавили ходу. Кто-то позаботился предупредить легионеров и у Бейт Набаллы грузовики встретил пулеметный огонь.
Стрельба по английской военной базе, даже ответная, грозила крупными неприятностями, так что они сделали ставку на скорость, да на хлипкую самодельную броню. Но это ничего не изменило, позднее англичане заявили, что конвой обстрелял базу и ответ был легитимным.
Каким-то чудом пять изрешеченных нулями машин прорвались и ушли в сторону Тель Хадида. Две других остались догорать на шоссе. Якову и еще одному раненому крупно повезло. Легионеры выволокли из машины тела и, обнаружив, что двое еще живы, принялись примыкать штыки и орать: Итбах эль яхуд!
Но к ним подбежал английский офицер. Резать при нем раненых легионеры не решились.
Тем, кто ехал во второй машине, повезло меньше.
Руку Якову не спасли. Но он всегда шутил – главное, мол, голова уцелела.