Контрастный душ заставил меня взглянуть на мир более-менее ясными глазами. Я растер тело жестким полотенцем и посмотрел на часы. Ого! Полдвенадцатого. Добираться до кладбища придется пешком. На автобус уже не успеваю, а следующий рейс задержат гаишники, которые перекроют все улицы, чтобы не создавать себе и горожанам проблем в связи с этими похоронами. Провожать Шарика отправится кортеж из престижных иномарок, который растянется на пару километров, завывая клаксонами и пугая испуганно притихший город, прокатится на высокой скорости до нового кладбища.

Там из первых трех машин выйдут, играя накаченными мышцами, одетые в легкие спортивные костюмы бойцы, закурят, поджидая, пока из черного ритуального «Кадиллака» рабочие вынесут сверсияющий полировкой и латунными ручками гроб.

Остальные останутся в утробах дорогих иномарок, глядя перед собой равнодушными глазами, слегка приглушив блатной шансон.

Из «Кадиллака» появится администратор, или, как теперь говорят — менеджер по похоронам, одетый в сверкающий шелковыми лацканами черный смокинг, отдавая неведомым подчиненным команды по мобильному телефону.

Не прерывая разговора, он взмахнет рукой, как дирижер, открывая представление, и качки подставят широкие плечи под гроб.

Его понесут вдоль длинного ряда сверкающих иномарок, а следом пойдут официанты с черными траурными бантами на груди, подавая в каждую машину запотевшие рюмки с водкой и бутерброды с черной икрой.

Все выпьют и закусят, не выходя их машин, наблюдая, как гроб движется к вырытой яме. Когда до могилы останется не больше пары шагов, выйдет из своей машины кто-то из приближенных к Болту, может быть, Филя, и скажет в микрофон короткую речь, которую разнесут над буйной зеленью кладбища установленные заранее мощные динамики.

Речь будет невнятной и скомканной, через слово — «братан» и любимая присказка «в натуре»; публика в машинах как по команде вздохнет и прибавит громкость шансона.

Медленно прокатят мимо гроба, обдавая покойного звуками «Владимирского централа», и разлетятся в разные стороны.

На опустевшем кладбище останутся только рабочие, которым придется зарывать Шарика, да несколько бойцов из разных команд, в чью обязанность входит проследить, чтобы все было сделано «по уму». Да и те рванутся к машинам, как только рабочие бросят последнюю лопату земли, боясь не успеть на главное празднество дня — поминки.

Он пройдет в самом шикарном ресторане города, здесь уже будет много речей, потому что в алкогольном опьянении поговорить любят все. В адрес Шарика произнесут столько добрых слов, что усопший покажется всем чудесным малым, а тот, кто его убил, жутким извергом. На этом все и кончится. Покойного уже через месяц не вспомнит ни один их тех, кто так долго и нежно о нем говорил. Увы, такая у них судьба, душегубцев не любят.

Под присмотром вдовы установят памятник, искрящий сусальным золотом свежих надписей, и город мертвых будет гордиться еще одним состоятельным гражданином.

Так принято у нас хоронить сильных мира сего. Новые времена подразумевают новые ритуалы. Похороны проходят быстро, все отработано и механизировано.

Но не стоит улыбаться, глядя на кавалькаду.

Уже к вечеру вас найдут, люди у нас добрые, всегда найдется кто-то, кто расскажет. Придут качки в спортивных костюмах и сотрут улыбку с вашего лица хорошо поставленными ударами — в лучшем случае станете инвалидом, в худшем дня через три зароют и вас.

Нормальные люди стараются вообще не выходить на улицу, когда проезжает траурный бандитский кортеж, и город в это время кажется вымершим. Видны только те, кто занимаются похоронами, да гаишники, перекрывающие одну за другой улицы.

Ритуальные услуги — быстрорастущий бизнес. В городе активно работают три ритуальных агентства, готовится к открытию еще одно, а в городской администрации аналитики уже заметили, что не полностью обритуалены низшие слои населения и, следовательно, будет создано еще как минимум три.

Те, кто не бедствуют, заказывают гробы и отделочные материалы в Европе. Похороны — рентабельное дело!

Смертность народонаселения растет примерно на два-три процента в год, что говорит о хороших перспективах инвестиций в данную сферу. Многие солидные фирмы, в том числе западные, уже обратили внимание на рост смертности в нашей стране и активно вкладывают деньги в этот вид бизнеса.

Не отстают от них и вновь испеченные отечественные олигархи, а также многочисленные свеженькие миллионеры. Чужая смерть окупается почти мгновенно, а что может быть выгоднее похорон своего народа?

Когда-то пролетариат был могильщиком буржуазии, теперь ситуация кардинально изменилась…

Всех нас скоро закопают в сырую землю по соответствующему прижизненному разряду, недаром по всей стране отводятся все новые и новые территории под кладбища. «Недаром» — ключевое и правильное слово…

Если честно, я и сам не знал, зачем пошел на похороны Шарика. Уже по дороге вдруг понял, что никакой информации не соберу, а неприятности не заставят себя ждать.

Не спрашивайте, как я это сообразил, будем считать, что обостренно почувствовал тонкой кожей, хотя элементарная логика тоже при этом присутствовала.

Ну, кто со мной станет разговаривать? Хорошо, если сразу не убьют…

Кто-то же бандитам накапал, что я убил Шарика, и вот появляюсь среди кустов…

Что они решат? Едва ли подумают, что пришел попрощаться с покойным. С Шариком мы никогда не были друзьями, слишком далеко развела нас жизнь, буквально на разные полюса. Я стал нищим, а он, по меркам нашего города, превратился в богача.

У Шарика на лице появлялась откровенная брезгливость, когда он меня видел. Связано это было еще и с тем, что я до определенной поры считался интеллигентом, не могущим постоять за себя, слабым и беспомощным.

Я и на самом деле был таким, но только до восьмого класса. Потом мне надоело, что каждый взрослеющий прыщавый одноклассник пытается испробовать на мне свою силу, и я записался в секцию каратэ. Не могу сказать, что чему-то там научился, но многие недруги стали обходить меня стороной. Достаточно было того, что меня видели в компании ребят, которые могли сокрушить толстую доску ребром ладони.

В секции я научился не молниеносным крушащим бетон ударам, хоть и это мне иногда удавалось, а терпению и спокойствию, уважительному поклону сопернику перед дракой, сидению в позе лотоса, медитации и писанию хайку.

Довольно странный набор, не правда ли?

Но что еще может найти интеллигент в чужом боевом искусстве?

Восточная философия потрясла мое воображение. Взгляд узких непроницаемых глаз нес в себе другое восприятие мира, совершенно не такое, к которому мы привыкли. Кодекс самураев — бусидо стал моей настольной книгой, а хайку настоящей страстью.

Вряд ли я писал стихи правильно, в этой поэзии существуют довольно строгие каноны. Но я писал их так, как понимал: каждое хайку не что иное, как чувство-ощущение, запечатленное в небольшой словесной картинке-образе. Своего рода стоп-кадр.

А для меня собственная жизнь и есть нечто существующее только мгновение прошлого почти нет, одни черные провалы в памяти. Так же, вероятно, не будет и будущего.

Стоит мне выпить, как в мозгу появляется стоп-кадр, за ним через какое-то время другой, но для меня они сливаются в одно неразрывное мгновение.

Так я все это и вижу. Был вторник, утром меня уговорили выпить вина, и вот уже лежу на асфальте в пятницу в совершенно незнакомом месте с больной головой и ссадинами на лице и руках.

Слава богу, такое происходит все реже и реже. Я научился избегать таких ситуаций, хоть это мне удается не всегда.

Все равно раз в год что-то обязательно со мной происходит. Умирают близкие люди, иногда жизнь для меня становится настолько невыносимой, что требуется от нее куда-то спрятаться хоть на мгновение…

Вот и мои сегодняшние неприятности начались со смерти.

Не проводить Ольгу я просто не мог, так же как не мог отказаться выпить на ее поминках — сердце бы не выдержало.

Она была тем единственным, что примиряло меня с этой жизнью. Светлым пятном в сером промозглом тумане, нежным белым цветком — альпийской ромашкой на вершине скалы, царапающей небеса…

Я любовался ею, вслушивался в ее нежный голос и забывал о том, что изгой и неудачник. Не думал о том, что моя жизнь не стоит и ломаного гроша. Не верил, что она будет недолгой, полной мучений и боли. И как мне теперь жить дальше? К чему стремится, что искать в тумане?

В жизни все фальшиво, Есть только одна истина и эта истина — смерть. Но как с ней жить?

Эта боль и сейчас живет во мне, грызя мое сердце. Да и как время может вылечить меня, проживающего жизнь несвязанными между собой кусками?

В этих размышлениях я дошагал до кладбища, кортеж сюда еще не добрался, а люди уже все разбежались. Так что было тихо, пусто, спокойно и жарко…

Я пошел по заросшей сорняками тропинке, натыкаясь на заброшенные могилки со сгнившими деревянными памятниками.

На кладбище всегда буйствует жизнь, вероятно в напоминание всем живущим, что еще не все потеряно.

Мне пришлось раз пятнадцать сойти с тропинки из-за того, что бурно разросшиеся кусты и деревья перегораживали мне дорогу.

Могила Ольге все еще не была облагорожена и представляла собой груду свежей земли с наброшенными на нее бумажными венками.

Рядом с деревянным некрашеным крестом воткнута картонная фотография, уже немного поблекшая от солнца и наполовину размякшая от прошедшего накануне дождя.

В стеклянной банке с водой стояли три свежие ромашки — цветы, которые она так любила. Нечетное число — словно живой…

«Еще кто-то, как и я, не может смириться с ее смертью… — подумал я. — С больной душей и закрытым болью сознанием…»

Я почувствовал чье-то острожное движение за спиной, но не стал оглядываться — мне было все равно, на кладбище ходят многие.

Даже на этой не очень удачной фотографии выделялись Ольгины огромные нежные фиалковые глаза, на которые она мне часто жаловалась — слишком много в них попадало света, и ей приходилось носить темные очки. Весной, когда солнечные лучи отражались от снега, наполняя мир сиянием, они воспалялись. Почти незаметны на фотографии были маленькие уши, глядя на которые мне почему-то хотелось плакать то ли от жалости, то ли от умиления.

И еще вспоминался тихий нежный голос, звучащий, как журчанье ручейка, всегда немного печальный.

Как я любил слушать его, странные неясные чувства будили во мне чарующие звуки голоса, рассказывающего о разных пустяках…

Кто-то вытащил ромашки из банки и поставил другие, свежие, стараясь, двигаться так, чтобы не потревожить.

— Здравствуй, Роман, — поприветствовал я, не оглядываясь, в тишину за спиной. А кто бы это еще мог быть кроме него?

Для всех остальных Ольга умерла, только мы не можем примириться с потерей.

— Здравствуй и ты, Максим, — ответил спокойный голос. — Я сейчас уйду, просто принес цветы, меняю их каждый день, она их так любила…

Я встал с колен и оглянулся, но Романа не увидел, он уже скрылся за кустами.

— Я здесь тоже ненадолго, не смог пройти мимо, — крикнул я качающимся веткам. — Сегодня хоронят Шарика, пришел посмотреть, как его закапывают. Помнишь его?

— Очень хорошо… — вздох Романа прозвучал уныло и протяжно. — Плохим он был человеком, и такую мучительную смерть заслужил. А тебе не стоит мелькать на кладбище — мало ли, что взбредет в голову его дружкам.

— Уже взбрело… Кое-кто из братвы считает, что это я убил Шарика. Не знаешь, кто их надоумил?

— Не я. Если хочешь, попробую узнать…

— Я думал, что здесь что-нибудь услышу.

— Он был мне неинтересен, большой вес не сделал его бессмертным, плохие люди долго не живут, поэтому его и зарезали. Лично я этому даже рад…

— А я не говорил о том, как его убили, и о том, что он на самом деле стал большим и жирным от сытой беззаботной жизни. Откуда ты это знаешь?

— Ты, действительно, не говорил, как его зарезали… — тихие шаги за спиной. — Но об этом рассказывает весь город, и все знают, за что его убили. У тебя опять выпадение памяти?

Сколько времени ты отсутствовал на этот раз?

Я удивился тому, что Роман так много знает обо мне. Неужели Ольга рассказала? — Не знаю, но в этот раз все как-то не так.

Очнулся ночью на работе в садике, а когда пошел домой, на аллее встретились бандиты, засунули в джип и отвезли в какой-то подвал.

Кто-то им сказал, что я убил Шарика. Били, интересовались, чем занимался последние три дня.

— С чего они взяли, что ты можешь кого- то убить? — Роман снова вздохнул. — Не на тебе эта кровь…

— А мне кажется, что я мог это сделать.

Если бы знал, что Шарик участвовал в изнасиловании, вряд ли ему удалось бы выжить после встречи со мной. Может, все-таки я его убил?

Он действительно участвовал в изнасиловании, — в голосе Романа послышалось отвращение. — Но ты его не убивал, в этом можешь быть уверен…

— Ничего не помню. А ты откуда знаешь, что он насиловал Ольгу?

— Не я, город знает. Люди называют еще двоих, кто причастен к ее смерти. Правда, есть и те, кто говорит, что насильников было больше десятка…

— И кого они называют?

— Скоро сам все узнаешь, — Роман невесело усмехнулся. — Говорят, что их всех привезут сюда в деревянных костюмах. Уже заключаются пари, когда и кого убьют. Говорят, что пройдет не больше месяца с ее смерти, а они все окажутся здесь…

— Похоже, я действительно отстал от жизни, если все узнаю последним, — пробурчал я. — Но для этого и пришел сюда, чтобы узнать последние сплетни. Кстати, а ты знаешь, кто этот неведомый мститель?

— Я тебе рассказал, что мог, — голос стал глухим и почти исчез. — Приходи сюда чаще, буду рассказывать тебе последние известия, если у тебя нет другой возможности их узнать.

Я оглянулся. Никого. Роман ушел, ветки кустарника раскачивались…

Так и не увидел его лица, даже не знаю, во что он был одет, правда, в этом есть свои преимущества. Если кто-то спросит, мне будет нечего сказать…

А ведь могут спросить. Если они уже раз меня допрашивали, то продолжат и дальше просто потому, что на другое не хватит ума.

Ничего не помню, хотя немного не так, как обычно.

В этот раз произошло нечто странное: после допроса, когда мне влили водку, я ушел в небытие не на три дня, а всего на половину суток.

И уже сейчас могу вспомнить, что меня допрашивал Филя, а с ним были два брата-наркомана, которые совсем не братья, а рядом маячил с обрезком ржавой трубы в руках Костя Бирюлев, он учился в параллельном классе…

Интересно, что же со мной такое происходит, и главное почему?

Неужели оттого, что не успел придти в себя от прошлого поминок? Только начал отходить, как меня снова напоили…

Так может, если продолжать таким же образом, я стану обычным алкоголиком? И сбудется моя мечта? Я буду помнить каждый свой шаг по этой жизни, или почти каждый.

От предвкушения такого радостного события у меня лицо само собой скривилось в жуткую гримасу.

Помнить все то, что происходит вокруг и во мне самом? Вот уж чего не пожелаю самому злейшему врагу…

Нет уж, лучше не пить совсем, тогда остается надежда, что так и умру, ничего не поняв в этой жизни.

Я замычал и потянулся к стакану, стоящему на свеженасыпанном соседнем могильном холмике. Он был прикрыт кусочком хлеба — этот обычай к нам пришел от викингов, считавших, что не все духи уходят, некоторые бродят по земле, ища возможность отомстить кому-то из живых, поэтому их нужно умиротворять подношениями. Тогда они, возможно, и передумают, уйдут в Валгаллу…

Естественно что в стакане была водка. Л что еще может умиротворить призраков? Бомжи — обитатели кладбища, которые сегодня исполняют роль духов, до этой могилы еще не добрались.

Я отвел взгляд в сторону, обратив мысли к более светлой стороне жизни…

И все-таки, кто же убивает? Кто мстит за ангела? Кто станет его следующей жертвой?

Неужели тот, кто навел бандитов на меня, прав, и эти убийства совершаю я?

С горечью осознавал, что такое вполне может быть. Мое второе «я» способно на многое. Данный факт отмечен теми, кто с ним встречался.

Я сам его в действии никогда не наблюдал, ничего о нем сказать не могу, потому что всегда, когда есть мое второе «я», нет меня и наоборот.

Знаю только, что оно вполне могло проводить следствие, вершить суд и выступать в роли палача. Так рассказывали трое ребят, что доставали меня в старших классах, пока однажды по их же настоянию я не выпил.

Они хотели надо мной посмеяться, унизить, возможно, избить…

После того, что произошло потом, меня стали обходить все школьные драчуны. А единственным, кто не знал, что случилось в этот злополучный вечер, оказался я.

Не помнил абсолютно ничего…

Поэтому никогда не знаю, на что способно мое второе «я» и готов подозревать его во всех смертных грехах.

И не только я. Ко мне весь город относится как к блаженному, которого лучше не трогать, иначе он за себя не отвечает.

Внимание бандитов ко мне — вряд ли нелепая случайность. У них явно есть какая-то информация, подозрение — слова какого-то доброго человека, решившего, что я слишком долго живу на этом свете…

Вряд ли Болт ограничится тем, что послал Филю поговорить со мной. Это лишь начало…

Следующее действие должен произвести кто-то из прикормленной милиции…

Кажется, о милиции я сказал вслух, и напрасно. Не стоило произносить это слово.

…Горожанину, позвавшему напрасно городского стража и тем отвлекшего его от обхода городских улиц, предписывается десять батогов. Наказание должно быть произведено сразу, на месте.

Старинный городской уклад.

За спиной я услышал громкий хруст веток, звук был устрашающим, словно стадо кабанов пробиралось сквозь заросли.

Довелось мне как-то такое наблюдать на Алтае. До сих пор помню грозное хрюканье, топот и треск. Тогда я был моложе и сообразительнее, как только услышал, так сразу и побежал, а сейчас у меня реакция уже не та…

Пока сообразил, пока решил, что нужно бежать…

Я рассеянно повернулся… и взметнул руки вверх, увидев нацеленный на меня ствол автомата. Еще не услышав приказа и не увидев лица, лишь разглядев пламенеющий околыш фуражки.

Этому нас уже научили — не дразни стражей порядка. Они вряд ли поймут твои шутки, и застрелят тебя, а потом напишут в своем рапорте, что ты не подчинился и оказал сопротивление.

Набросился на них, размахивая ножом, автоматом, пулеметом, камнем, это в зависимости от того, что им удастся найти поблизости от твоего хладного тела.

Им всегда страшно, поэтому стреляют быстро, хотя и неточно.

Вслед за околышем показалось и молодое хмурое лицо, а за ним продолжение руки, держащей автомат.

Палец побелел от напряжения, елозя по спусковому крючку…

— Учение? — спросил я, мирно улыбаясь, показывая всем видом, что являюсь законопослушным гражданином и преступных намерений не имею. — Или пришли арестовывать? Если так, то где ОМОН и ордер, подписанный прокурором?

— Руки можешь опустить, — пробурчал незнакомый мне сержант. — Но если попробуешь сдвинуться с места, могу и выстрелить. Идти никуда не надо, далеко не уйдешь, все дорожки на кладбище перекрыты.

Наткнешься на ОМОН, они с тобой церемониться не будут, просто уложат на землю и потопчутся по тебе в сапогах. Это многим помогает понять, что с нами шутки плохи…

Я опустил руки, все еще озадачено поглядывая на автомат — не то что мне очень захотелось жить, но умирать на кладбище, это какой-то нонсенс.

— Простите, а к чему такая строгость, и чем обусловлено присутствие милиции здесь, возле могил? Неужели арабские террористы решили взорвать памятнику нашему самому уважаемому бандиту, и вы решили это предотвратить? Или у нас учение по опознанию умерших на фотографии?

Сержант покосился на портрет Ольги, потом перевел взгляд на меня, что-то сосредоточенно обдумывая: — Это не учение. Но если кто-то из наших начальников решит, что ты пытаешься сорвать поминальное мероприятие, тебя или застрелят, или будут бить очень долго. Оружие есть?

Я показал на свою футболку с короткими рукавами и облегающие джинсы:

— Покажите, в каком месте можно его спрятать, и скажу — спасибо, отрок. Это необходимое знание для нормального гражданина сегодня…

— Мое дело спросить, твое ответить, — буркнул сержант. — И ты кого назвал отроком?

Считаешь себя очень умным? Может, в зубы тебя двинуть для лучшего взаимопонимания?

— Меня часто называют умником, в этом вы правы, — церемонно поклонился я, — а еще иногда самураем за знание обычаев и законов средневековой Японии. За отрока прошу смиренно простить, сказываются излишки академического образования. Детство, понимаете ли, было довольно трудным: родители — интеллигенты, отец — инженер, а мать к моему совершеннолетию даже стала завучем…

— В какой школе?

— В шестнадцатой…

— Проблема твоя понятна, — хмыкнул сержант. — Сейчас наши ребята подойдут, и мы тебя немного поучим. Резиновая дубинка добавляет ума даже безнадежным придуркам. Как раз то средство, что тебе доктор прописал. Точно поможет. Кстати, насчет клички не соврал?

Истинная правда, — сокрушенно выдохнул я, поглядывая с испугом на кусты. А что с них станется? Потом скажут, что сопротивлялся аресту или их указаниям. — Она ко мне еще со школы привязалась…

Лицо сержанта было простым и ясным, на нем читались многие чувства, и я ему явно не нравился. Спасение было рядом. На соседней могиле. Стоит только дотянуться до стакана, а дальше мне станет все равно.

Про себя решил, что обязательно попытаюсь, когда начнут бить. Уйду в тень, а на свет выведу мое Альтер Эго. Оно проще, чем я, и легко договорится с милиционером, но в живых останется кто-то один.

— Я вспомнил, нас о тебе предупреждали, — проговорил сержант. — Ориентировка на тебя была.

— Как на преступника?

— Как на подозреваемого, возможного убийцу. Приказано задержать при обнаружении… — сержант передернул затвор. Я с любопытством заглянул в дуло короткоствольного автомата. Неужели именно так и приходит смерть? Буднично с запахом ружейной смазки и водочного перегара?

— Понятно, — я попытался встать со скамейки, чтобы подобраться к водке на соседней могиле, но тут же получил стволом по ребрам. Было не очень больно, скорее унизительно, сержант в меня стрелять не стал.

То ли побоялся, то ли патроны им не выдали, у них и такое бывает.

— Сиди и не дергайся, — прошипел сержант. — Сейчас подойдет лейтенант, он решит, что с тобой делать.

И действительно, вскоре послышался треск переносной рации, кусты раздвинулись, и к нам вышел милиционер с погонами лейтенанта. Лицо было знакомым, мы с ним учились в параллельных классах.

— Молодец, Курбатов! — лейтенант снял фуражку и оглядел меня с ног до головы. — Как раз этого человека и требовалось нам задержать. Позволь представить, сие человече и есть — Максим Макаров, себя непомнящий…

— Не могли бы вы приказать своему подчиненному перестать в меня целиться из автомата? — полюбопытствовал я. — И я пошел бы домой, чтобы не мешать проведению вашей секретной операции, поскольку здесь нахожусь случайно и преступных намерений не имею…

— Макс, я ничего против тебя не имею, но придется подождать. Похороны должны пройти тихо. Посиди здесь, а мы с сержантом побудем с тобой за компанию.

— Значит, не арестован? — я снова попытался встать, но сержант опять меня остановил, правда, в этот раз гораздо мягче, просто придавил рукой к скамейке.

— Полстановления на твой арест нет, и никто его пока не запрашивал, — лейтенант снял фуражку и вытер пот со лба. — Какой может быть арест, если нет доказательств того, что это ты всех убиваешь?

— Всех? — я недоуменно поднял брови. —

Неужели еще кого-то убили, кроме Шарика?

Лейтенант не обратил внимания на мои слова, хоть и услышал, я еще и раньше замечал: нацепит человек погоны, и уже многого не понимает.

Вот зароют Шарика, вся эта криминальная компания уберется отсюда, тогда и пойдешь домой, — лейтенант сел на скамейку и вытер пот со лба. Хороший сегодня день — жаркий. Я, может, сам тебя до дома довезу во избежание эксцессов. Ситуация понятна?

— Вполне, — вздохнул я. — Правда, хотелось бы посмотреть хотя бы одним глазом на тех, кто подставит мощные плечи под гроб моего бывшего товарища по двору.

— Вряд ли в этом зрелище есть что-то интересное, — усмехнулся лейтенант. — Понесут рядовые бойцы из его бригады, это же не похороны генсека, где гроб несут претенденты на пост великого вождя. Здесь совсем другая история, хотя отдельные совпадения не исключаются. Одно могу сказать точно: ни один из тех, кто понесет гроб, к смерти Ольги отношения не имеет…

— А ты откуда знаешь, что они в этом не участвовали? — Настроение у меня испортилось сразу, зря он об этом заговорил. — Может быть, скажешь, что и Шарик оказался в гробу случайно?

— У многих из тех, кто сейчас сидит в дорогих машинах у ворот кладбища, на вечер убийства девушки имеется алиби. Было оно и у

Шарика, — хмуро ответил лейтенант. Имя его я так и не мог вспомнить. Все-таки память стала плохой, все из нее исчезает, даже то, что вроде не должно было бы. — Сам просматривал свидетельские показания. Ты думаешь, никому из нас не хочется, чтобы виновные в смерти девушки сели в тюрьму?

— Думаю, именно так. Времени со дня ее смерти прошло немало, а результат ваших розысков равен нулю.

— Поверь, не ты один Ольгу любил, она многим нравилась, — лейтенант раздраженно скрипнул зубами. — Но убивать невиновных мы никому не дадим…

— Это кто же невиновные, и кому не дадите? — вяло поинтересовался я. Разговор мне уже надоел, было слишком жарко для философской беседы. — Это не те ли, кто сейчас тут поблизости в «меринах» сидит и водку жрет, закусывая черной икрой?

— Откуда знаешь, что закусывают черной? — удивился лейтенант. — Уже покрутился где-то рядом, может, успел и цианистый калий подсыпать?

Я улыбнулся:

— Догадаться было не трудно, черный — цвет траура, а эти всегда всё делают по правилам. Если бы знал, какой ресторан выполнял заказ, то, конечно, позаботился бы о цианиде. Даже вспомнил бы свою профессию — химика, чтобы его получить…

— Это хорошо, что не подсыпал, — ухмыльнулся лейтенант. — Значит, мы уже одно преступление сегодня предотвратили. Так, Курбатов? Нам за это премия полагается от тех, кого он так не любит.

— Вы это про кого? — поинтересовался я и прочитал нараспев:

— Герой, это ты Максим, — вздохнул лейтенант. — Ты же у нас с ветряными мельницами воюешь, остальные давно мелют на них свое зерно…

— Наверно, так, — отозвался я. — Мне тоже было безразлично до определенной поры, пока

Ольгу не убили…

— Макс, ты за них не беспокойся, у них жизнь интересная, но короткая, — проговорил лейтенант. — Места на этом кладбище у них давно забронированы…

— Надеюсь, что земля дождется их уже в этом году…

— Ну, вот и молодец. Если хочешь, можешь немного погулять. Но если встанешь кому-нибудь поперек глотки, ляжешь вон там, — лейтенант показал в сторону небольшой рощицы. — Кладбище туда пойдет, через неделю бульдозеры снесут все деревца. Места не хватает для стариков, им труднее выживать. Да и молодым еще потребуется могилки — тем, у кого с головой совсем плохо. Это я о тебе говорю…

— Обо мне разговор особый… — вздохнул я. — Лучше расскажи, что за алиби было такое у

Шарика, и почему оно не остановило того, кто его грохнул?

— Потому что цена этому алиби одна бутылка водки, — буркнул лейтенант и отвернулся. — Тем не менее, в деле есть свидетельские показания бомжа, что во время убийства Вовочка находился у себя дома…

— Вовочка?

— Шарафутдинов Владимир Анатольевич, по кличке Шарик, так понятнее? И я не говорил, что Шарика убили за Ольгу. Вполне возможно, это другие разборки: действуют какие-то криминальные делаши, а не дикие мстители.

— За информацию спасибо, — я встал, на этот раз мне не помешали. Сержант даже отодвинулся немного в сторону. — А у свидетеля имя и фамилия есть?

— Поликанов Сергей Николаевич, — ответил лейтенант и сплюнул с презрением в лопухи. Я его понимал, этого человека знал весь город. Он был большим партийным боссом, пока не наступило время перемен. Тогда он потерял все: жену и детей, квартиру и машину, идеологию и самого себя. — Кстати, то, что я тебе сказал, является служебной тайной. Если кому-нибудь расскажешь, у меня могут быть неприятности.

— Законы знаю, источник информации не назову даже под пыткой.

— Именно так, тем более, что я тебе ничего и не говорил. Так, Курбатов?

Сержант расплылся в довольной ухмылке и наконец-то поставил автомат на предохранитель. Я надеялся, что никто не услышал моего облегченного вздоха.

— Нам пора. — Мой бывший одноклассник вслушался в прощальный вой клаксонов — машины отъезжали от кладбища. — А тебя, Макс, я, пожалуй, не повезу. Ножками дойдешь. Настроение ты мне испортил окончательно, дежурство закончится, напьюсь. Не скучай и помни, что мы все о тебе знаем, и ты у нас на большом подозрении… Милиция скрылась в кустах, а я снова посмотрел на картонную фотографию.

И хмуро добавил:

— Если бы знал что-то, это было бы счастьем, да вот не помню ничего, — уныло пробормотал я и побрел к выходу по асфальтированной аллее, решив, что хватит с меня заросших тропинок. Все равно уже опоздал.

Куда-то непоправимо пропало желание видеть чужие могилы. Знакомые и смутно знакомые лица, глядящие мне вслед с керамических фотографий, забытые всеми, затерянные в зарослях шиповника и рябины. А раньше это утешало. Смотрел и думал: вот и этого я пережил, да и этого тоже… Раньше радовало, а теперь нет…

Кладбище. Неотрывно смотрю на него, словно жду

(Таро Китамура)

Что сейчас меня смерть позовет

Хриплым голосом могильного камня.

Как в издевку, напоминанием о близком итоге.

Может, действительно стоило умереть раньше? Мог же, столько предоставлялось благоприятных возможностей, но не использовал ни одной, утешал себя тем, что успею.

Через сотню метров широкую асфальтированную аллею перегородил огромный холм, образованный венками, корзинами со свежими цветами; венчала вершину фотография Шарика, презрительно скривившего губы.

Я поклонился и негромко произнес: — Ты больше никому не причинишь зла, недруг моего детства. Твой путь закончен. Вряд ли тебе удалось приобрести хоть немного мудрости в этом воплощении, ты был слишком занят собой, чтобы искать ее. Мечтал о том, чтобы мир признал тебя королем. А когда уже почти достиг вершины и решил, что можешь делать все, что захочешь, тогда тебя и настигла рука мстителя.

Так часто бывает — смерть приходит, когда исполняются мечты. Вероятно потому, что больше нечего желать. Отсутствие новых желаний и есть настоящая смерть, а все остальное лишь подготовка к ней…

— Ты с кем тут разговариваешь, парень? — из кустов вылез небритый морщинистый бомж с торчащими седыми лохмами, испуганно оглядываясь по сторонам. — Здесь еще кто-то есть, кроме тебя?

— Только он, — я показал рукой на фотографию. — Когда-то знал его, росли в одном дворе, дрались мальчишками…

— Большим человеком покойный был, — бомж воровато огляделся. — Вон сколько людей его хоронило, считай машин сотня, да все иномарки. Точно все ушли, и нет никого кроме тебя?

— Никого, — я на всякий случай тоже оглянулся на ворота, но никого не увидел, городские стражи уехали последними на скрипящем автобусе. Видно было, как он пылил по грунтовке. — Друзья и родственники покойного оплакивают свою утрату в лучшем ресторане города, заказан большой зал, официанты разносят легкие закуски и водку в запотевших фужерах, а закусывать будут по старинному русскому обычаю горячими расстегаями с севрюгой…

— Они и нам оставляют коньяк, конфеты, иногда икру, — бомж стал разрывать холм.

Я даже в какой-то момент подумал, что он собирается вытащить Шарика из могилы. — Будем делиться, ты пришел первым, можешь выбирать…

Бомж выложил на асфальт, три начатых бутылки водки и банку открытых рыбных консервов, вероятно, это оставили тем, кто копал могилу.

— Мне ничего не надо, особенно от него. — Я кивнул на фотографию Шарафутдинова. — Все, что оставил покойный, подарю тебе, если скажешь, где найти Поликанова…

— Поликанов, это который бывший Казнокрад?

— Он самый. — Я сразу вспомнил древнюю историю о том, как Поликанов похитил партийную кассу. Об этом долго обсуждала местная пресса, кроме нее почти год об этом повествовали многочисленные надписи на заборах. — Л разве Казнокрады бывают бывшими?

— Все когда-нибудь становятся бывшими,

— хихикнул бомж, разбирая венки. — Я когда-то на своей автобазе числился на очень хорошем счету, работал механиком, да и сейчас по звуку двигателя могу определить любую неисправность. А вот сейчас я — никто, бомж… А зачем он тебе нужен? Хочешь заставить его, вернуть партийную кассу? Так бесполезно, все еще тогда было пропито…

— Кассу я ему давно простил. А сейчас хочется кое-что спросить у него, так сказать получить подтверждение самым мрачным своим мыслям.

— О нем? — бомж кивнул на Шарика, что- то нашаривая под венком, лицо его довольно расплылось, и он вытащил еще одну наполовину пустую бутылку водки. — Хочешь?

— Не пью, в завязке…

— Давно ли? — бомж вылил водку в рот, полностью и без остатка. — Тебя же только вчера видели, шел никакой…

Маленький город, все друг о друге знают, на бомжей никто не обращает внимания, а они видят всё.

— Вот с тех пор и в завязке. Захотелось посмотреть на этот мир незамутненным взглядом, иногда у меня такое бывает. А где ты меня видел?

— У детского садика…

— Ничего не помню…

— У меня тоже такое бывает, хоть и нечасто, — бомж допил бутылку до конца. —

Нашим не рассказывай, что я пил один. Ребята могут обо мне плохо подумать. Решат, что не захотел делиться, а за это у нас бьют. Здесь всем хватит. Когда власть хоронит своих бандитов, ничего не жалеют. У них похороны — любимое занятие. Ты видел, как они одеваются, на чем сюда приезжают?

— Любимое занятие? — я поднял слегка удивленные глаза на бомжа.

Видеть мир ясным взглядом трудно и печально…

— Конечно, им нравится, особенно бабам их… — бомж продолжил свои поиски. — Когда они еще соберутся вместе, чтобы показать друг другу и всему городу свои новые тачки, бриллианты и шикарные шмотки?

Я посмотрел на солнце, полдень — время сна. — Ты мне так и не сказал, где найти

Казнокрада. Скажешь, и я никому не расскажу о твоей пагубной привычке пить одному, без товарищей…

— Чего? Ты выражения-то подбирай, мы не на заседании горсовета, — бомж пьянел прямо на глазах. — А Казнокрада ищи на свалке. Когда он кому-то нужен, все туда едут, и менты, и бандиты. Ты сам-то из чьих будешь?

— А на кого похож? — полюбопытствовал я. Беседа уже мне стала надоедать, к тому же с каждой фразой речь бомжа становилась все более бессвязной.

— На него похож, только на трезвого… —

Бомж кивнул на Шарика. — Я же помню тебя, да и его тоже — хороший был мальчишка, добрый, правда, котят любил вешать в подвале, но это по глупости, не по злобе…

Меня передернуло от этих слов, я повернулся и побрел дальше по аллее. Шарик и на самом деле любил издеваться над разной живностью, он собирал нас и устраивал котятам показательные казни, вешал на специально сооруженных виселицах.

Мерзко это выглядело, но кое-кому нравилось, в основном тем, кто с ним дружил, и кого интеллектом бог обидел… А мне пришлось драться с Шариком на солдатских ремнях за право на это не смотреть. Синяк на ноге проходил потом больше месяца. Как он мне голову тогда не пробил? Бляха у него была матросская, свинцом залитая, тяжелая…

А у меня офицерский ремень, в нем веса нет…

Как-то я сумел перехватить ремень и ударил Шарика в челюсть. Хороший был удар, только слабый, и спасло меня то, что нас растащили…

Давно это было, но город помнит все: и меня, и Шарика, и всю нашу тогдашнюю жизнь.

Мне еще больше захотелось выпить. Внутри по-прежнему кипел котел. Болели ребра от сержантского удара. Давление поднялось, надо было терпеть или залить в себя какую-то спиртосодержащую жидкость, или хотя бы молоко, но в большом объеме.

Я направился домой. Время приближалось к двум. Надо успеть поесть, отдохнуть, и — на дежурство в детский садик. Жизнь продолжалась, по крайней мере, для меня, это для Шарика все уже закончилось. Ему можно никуда не спешить.

Меня давно мучает один вопрос — если все мы в конце концов умрем, то, может быть, главное в жизни — это как раз не задерживаться в ней надолго? Разве не тот, кто придет первым, победитель в марафоне?

Тогда почему отмечают дни рождения, как километровые столбики, которые удалось пройти? Жизнь — соревнование на то, кто дольше пробежит?

А этот день оказался не таким уж плохим, он остался в моей памяти.

Завтра пойду искать Казнокрада, чтобы узнать у него, зачем он создавал Шарику алиби и сколько это стоит. Может, он расскажет, кого еще отмазал от милиции? Так я узнаю, кто нуждался в алиби…

Я лег на пол у балкона, разглядывая, как колышется жаркое марево над серым асфальтом, лето идет к концу, но жара не спадает. Легкий ветерок пробежал по моему телу, охлаждая и успокаивая, глаза сами собой закрылись.

Когда проснулся, солнце уже коснулось вершин деревьев, собираясь спрятаться до завтрашнего утра.

Я допил молоко и пошел в детский садик. Меня никто не встречал, ключ лежал в условленном месте. На кухне ожидала моего появления пара подгоревших котлет с кислой капустой и гора картошки в углу, которую требовалось почистить до утра.

Почистив и вычистив все, что можно, я подмел дорожки и искупался в бассейне. Потом сменил воду, побрился и даже натянул на себя свежую футболку.

Ночь в работе прошла незаметно, и в этот раз я даже не успел полюбоваться звездами, хотя небо было чистым.

Заведующая улыбнулась, завидев меня:

— Неплохо выглядишь. Приятно, когда утром тебя встречает свежевыбритый, приятно пахнущий и привлекательный мужчина.

— У меня два дня выходных, увидимся, когда они пройдут, — я улыбнулся самой обаятельной улыбкой, какую смог из себя выдавить, и зашагал по подметенному мною же асфальту.

— Надеюсь, что они для тебя пройдут без приключений! — крикнула вслед заведующая. — Не забывай об отпуске…

Все будет нормально, — не оборачиваясь, я помахал рукой. — Приду обязательно.

Так и не понял, о каком отпуске она говорила, но возвращаться не хотелось, еще узнаю.

Начинался новый день, и у меня было много дел. Свалка находилась километрах в пяти от города, и добраться до нее было не просто.

Город у нас хоть и небольшой по численности населения, но растянулся на двадцать километров. Я пересаживался с одного автобуса на другой, городские маршруты закончились, а до свалки было еще далеко. Последние два километра пришлось идти пешком.

Не могу сказать, что мне не понравилась эта прогулка. Дорога шла через вымытый ночным дождем лес, и если не обращать внимания на сырую траву, многочисленные лужи и грязь, все было просто замечательно — пахло хвоей, цветами, травой, пели птицы, стучал дятел, белки скакали по ветвям.

В каменных джунглях редко вспоминаешь, что не так далеко от нас находится жизнь с другими ценностями и заботами. Наши предки вышли из нее, а мы забыли о своей колыбели…

Когда до свалки осталось примерно полкилометра, острые запахи горящего мусора начали перебивать лесные. Стало обидно за человечество, портящее все, к чему прикасается.

Свалка у нас огромная, на ней легко потеряться. Даже странно, что такой небольшой городок, как наш, мог загадить такое большое пространство. Пожалуй, производство нечистот и разного рода мусора получается у нас лучше всего.

«А если свалка растянулась на пять с лишним километров, то найти на ней кого-то будет очень трудно, спросить наверняка будет не у кого», — подумал я

Как оказалось, неправильно понимал жизнь. Место оказалось оживленным и многолюдным. Не многие ночные заведения в нашем городе могут похвастаться такой активностью.

Несмотря на омерзительные запахи, многочисленные терриконы мусора, разбросанные то тут, то там, на свалке царил определенный порядок.

Груженые машины двигались по сложным кривым от одной кучи мусора к другой, на лицах попадавшихся мне навстречу людей царило непонятное веселье, при взгляде на них возникало ощущение, что я попал то ли на карнавал, то ли на какой-то большой праздник. Может быть, потому, что эти бомжи казались довольными собой и жизнью? Многие уже были пьяны — слегка, как раз настолько, чтобы смотреть на мир счастливыми глазами…

Свалка жила загадочной для меня жизнью. На краю, ближе к лесу, пестрел целый городок, построенный из картона, жести, досок и старого рубероида, это было сосредоточение всего. Бомжи шли оттуда, и туда.

Несмотря на кривизну улочек и неказистость домов, возникало ощущение, что городок создавал архитектор по тщательно разработанному и согласованному с множеством инстанций плану.

Я медленно двигался по дурно пахнущему грунту, внимательно глядя себе под ноги, чтобы случайно не ступить в наполненную какой-нибудь особой мерзостью лужу. Осторожно вышагивал мимо обитателей, занятых археологическими раскопками, провожаемый мутными недовольными взглядами и невнятными комментариями.

Чем дальше забирался в глубину свалки, тем больше замечал, насколько строга здесь дисциплина. А скоро понял, кто здесь поддерживает армейский порядок…

Каждую появляющуюся на свалке машину встречал сухощавый человек в рваном, но относительно чистом солдатском бушлате и с образцовой воинской выправкой, он руководил разгрузкой, указывая водителям места, где они вываливали мусор

А дальше, следуя взмаху его руки, к образовавшимся кучам направлялись бригады из трех-четырех человек, вооруженные палками с крючьями и детскими колясками.

Бомжи быстро и сноровисто перерывали отбросы, отбрасывая в стороны пластиковые бутылки, сковородки, картон, бумагу, таблетки и множество других полезных для них вещей, о назначении которых мне так и не удалось догадаться.

Здесь же находилась, как я понял, общественная столовая. Три женщины с раскрасневшимися от алкоголя лицами ловко лепили грязными руками пельмени. Сухое, не менее грязное тесто они раскатывали стеклянными бутылками, бросая на образовавшиеся кружочки зеленоватый дурно пахнущий фарш.

Рядом горел костер, на котором в большой алюминиевой кастрюле кипела вода, туда и бросались свежеизготовленные пельмени.

Бичи, бомжи, бродяги — явление, принадлежащее вечности. Они были и будут всегда. Каждый раз, когда мир или какая-то отдельная страна делает поворот в своем развитии, всегда оказывается, что кто-то не успевает развернуться вместе со всеми и неожиданно для себя оказывается на обочине, в грязной сточной канаве.

И чем больше делает поворотов страна, тем больше оказывается в стороне людей, не успевших понять, что все живущие давно бредут в другую сторону.

А в какую сторону иду я сам?

Вероятно, то же не в ту, просто мое время еще не пришло переселиться в эту благословенную страну, где не надо беспокоиться о пропитании, потому что оно как манна небесная падает с подъезжающего грузовика.

В этом мерзопакостном месте не стоит беспокоиться ни о чем, все появляется само собой и каждый день.

Нужна одежда? Возьмите палку с крючком, немного везения, и вы уже через час будете щеголять в великолепной одежде, о которой так безуспешно мечтали десяток лет тому назад. Да, конечно, сейчас уже носят не то, мода изменилась, зато исполнилась ваша мечта, пусть и с опозданием на десять лет.

Желаете построить собственный дом? Здесь нет никого, кто мог бы помешать в ваших грандиозных планах. И о материалах заботиться не нужно, они ждут вас, нужно только наклониться и поднять с земли.

Всё, чего вам не удалось достичь в большом мире, вы получите здесь. Вам одиноко, не хватает тепла и любви? Город выбрасывает сюда не только мусор, но и ненужных людей, немного терпения, и вы обязательно найдете себе любимую. Возможно, она будет не так красива и умна, как вам мечталось, но эту проблему легко решает алкоголь, которого, похоже, здесь хватает всем.

Правда, климат не позволит вам прожить в этом великолепном месте достаточно долго, но, увы, это та цена, которую придется платить за исполнение всех желаний. Возможно, это и есть тот рай, который так безуспешно уже не одну тысячу лет ищет человечество?

Я озадаченно хмыкнул и зашагал дальше по дурно пахнущему грунту к распорядителю, человеку с военной выправкой, возможно, прошагавшему строем не одну тысячу километров по когда-то громадной империи.

На свалке трудно спрятаться, я шел и чувствовал, как меня ощупывают десятки глаз, оценивают и пренебрежительно отбрасывают в какой-то из дальних подразделов человеческой фауны.

— Ты заблудился, братан, или чего нужно? — тон военного был строг и деловит. От него привычно пахнуло водкой. Я даже остановился от неожиданности, что-то меня поразило в этих красных с перепоя глазах и седой небритости. — Так мы тебе поможем, у нас есть все, что необходимо человеку…

— Неужели похож на братана? — удивился я. — Вроде обычный парень…

— Вообще-то не очень похож, но многим нравится, когда к ним так обращаются… — бывший военный махнул рукой, и тройка бомжей, подхватив старые детские коляски, бросились к новой образовавшейся куче. — На мента тоже не похож, значит, по делу?

— По делу. Мне нужен Казнокрад, хочу с ним поговорить, нам есть что вспомнить…

— Решил вернуть партийную кассу коммунистам?

Эта шутка мне уже стала надоедать…

— Нет, просто хочу кое-что у него узнать.

А что, партийную кассу он прячет где-то здесь?

— Вон, видишь ту халупу? — военный показал на далекую землянку, покрытую сверкающей на солнце белой жестью. — Это его хоромы. Если он мертвый, то скажешь мне, мы его закопаем — пахнуть не будет.

— Мне кажется, запах разложения будет незаметен среди других здесь присутствующих. А почему Казнокрад может оказаться мертвым?

— Потому что сегодня его еще никто не видел, — военный, уже потеряв ко мне всякий интерес, замахал водителю очередного грузовика, и тот свернул в сторону. — О партийной кассе его не спрашивай, ему это не нравится, сразу в драку лезет…

Я зашагал к указанной землянке. Казнокрад был там, я его узнал сразу — встречались раньше, и не раз. Он жил когда-то в соседнем дворе. Старик Поликанов лежал на серой грязной простыне, едва прикрытый рваным одеялом. Он был мертв, и уже давно.

К тому же умер не естественной смертью… Его голова была повернута под таким углом, что с первого взгляда стало ясно — шея сломана.

Когда-то этого человека уважали и боялись, он был известен всему городу. А умер на самодельных на нарах, глядя пустыми темными глазами в жестяной потолок бомжатника. Черты его заострились, кожа на лице будто подернулась нефтяными пятнами, от синего до желтого.

Я вышел из землянки, не закрыв ему глаза. Мертвецов не люблю, чужая смерть всегда напоминание о том, что и мне недолго осталось бродить по этой земле.

Способ убийства произвел на меня впечатление. Это только в западных боевиках людям сворачивают головы, как цыплятам. А на деле — сколько я дрался, сколько крутил шеи удушающими приемами, сколько мне крутили, и никогда у нас эти приемы не считались особо опасными. Ну, хрустнет, ну, поболит за ушами… А чтобы свернуть голову, нужно быть посильнее, чем дворовые качки.

В моем представлении сразу возник двухметровый гигант, поднимающий Казнокрада над землей и резко разворачивающий его голову огромными мускулистыми руками.

Для себя я понял только одно: убить Поликанова сам не смог бы, силы у меня такой нет и никогда не было…

Морщась от гнусного запаха, я подошел к военному, оживленно разговаривающему с женщинами, лепившими пельмени, и сообщил, что Казнокрад мертв. Диктатор свалки отнесся к этому буднично.

— Умер, так умер, все там будем…

— Его убили, — добавил я. — Наверно, этой ночью или вчера вечером…

— Убили, так убили. Повезло, легкую смерть получил, — пожал плечами военный. —

Если ментам ничего не расскажешь, то к вечеру закопаем.

— А если расскажу?

— Тогда они его заберут, два-три дня помотают нам нервы, а потом все равно закопают, правда, в гробу, за счет города. Но ему-то какая сейчас разница? Кладбища строят для живых, а не для мертвых.

— Почему для живых? — меня поразили эти слова.

— Потому что мертвым все равно где лежать и гнить…

Возразить на это было нечего, я согласно покивал и направился к выходу.

— Так ментов ждать или нет? — крикнул мне вслед военный.

— Я их сам не люблю.

— Ты узнал, что хотел?

— Как же я мог узнать, если он мертв уже несколько часов?

— Ну и что? Может, кто другой знает? Ты никого больше не спрашивал? А что хотел узнать?

Я остановился и повернул обратно.

— Казнокрад создавал алиби Шарику, и мне хотелось узнать, кому еще так помог…

— А… — военный вгляделся в мое лицо и, видимо, не найдя ничего интересного, отвел взгляд. — Значит, это ты Шарика убил, а теперь совесть мучает, решил, что не того замочил?

— Не я, иначе не стоял бы перед тобой, а давно плыл вниз по реке со спутанными колючей проволокой руками, — вздохнул я. — Ты, что, не знаешь, как бандиты проводят следствие?

— Вниз по реке тоже легкая смерть, даже после пыток, — усмехнулся военный. — Не ты, так не ты. Тогда шагай отсюда, да быстрее, а то скажу браткам, что это ты Казнокрада убил.

— Я-то тут при чем? — меня ошарашила подобная логика. — Тебе любой без экспертизы скажет, что его убили вчера вечером или этой ночью.

— У нас экспертов нет, — военный почесал голову, сдвинув рваную вязаную шерстяную шапочку. — Без них пока обходимся. Мы людям верим — тому, что они скажут. Ты последний, кто его видел…

— Да, последний, только обычно еще добавляют, кто видел его живым, а я его видел только мертвым…

— Ты уже уходишь, или хочешь еще что- то узнать? — военный достал из кармана мобильный телефон и начал набирать номер. —

Сейчас вызову бригаду неотложной помощи, они тебе быстро кости переломают…

— А ты чего так переполошился? — полюбопытствовал я немного нервно. — Я вроде никого здесь не трогал. Сообщил неприятную новость, так и то по твоей просьбе: сам же попросил, если увижу, что Поликанов мертвый — то тебе рассказать…

— Лучше уходи, — военный задумчиво посмотрел на мобильник и засунул его в карман. — Плохая связь, все-таки далеко мы от города. Когда нужно, никогда не дозвонишься. А мне сказали большие люди: если кто будет расспрашивать о Казнокраде или Шарике, немедленно звонить. У тебя деньги есть, рублей так триста, чтобы я о тебе забыл?

— Уже ухожу, а денег нет, — я зашагал к лесу, пробурчав себе под нос. — Не думал, что и вы под братвой ходите…

— Мы все в этой жизни под кем-то ходим, божьи люди под богом, а все остальные под братвой, — донеслось мне вслед. — А ты иди, болезный, своими ножками, пока можешь.

— Почему болезный? — я остановился.

Почему-то у меня появилось желание вернуться и, подобрав кусок трубы, объяснить, что кое- какие вещи в этой жизни творить подло. Но к военному стали подходить бомжи, лица их были мрачными и решительными, и я понял, что в этой войне не победить.

— А какой же ты? — военный почесал в затылке, снова лихо сдвинув шапочку набок. —

Не уметь пить в этой стране, это не то, что болезнь, это катастрофа, вроде сумасшествия…

А если пьешь и становишься буйным, то уж точно не жилец.

— В этом ты прав, на сумасшествие и правда похоже, — согласился я. — Только интересно, откуда ты обо мне все знаешь?

— Город маленький, все друг друга знают. Времена, конечно, изменились, но память-то никуда не делась…

Действительно, время сейчас странное, но, наверное, оно всегда таково для тех, кто в нем живет: времена не выбирают, в них живут и умирают…

Да и не так уж это время и плохо: смерть быстра и легка, стоит недорого, поскольку ее производство носит массовый характер.

Я уходил со свалки, а на сердце у меня было тяжело. Казнокрада убили. Кто это сделал и зачем? Кому мог помешать и без чужой помощи наполовину мертвый человек?

Не стоило мне сюда идти. Болту обязательно доложат, а значит, его бойцы навестят меня, опять будут бить…

Обратный путь показался легким и приятным. Лес быстро очистил мои мысли от свалки, на которую сбрасывали не только вещи, но и людей, отслуживших свой срок, а вид скачущих по веткам белок настроил на благодушный лад.

Звери нравственны, потому что естественны. И чувствуют себя замечательно, каждое их движение правильно, просто потому, что осуждать его некому.

Вынырнувший из-за поворота рейсовый автобус подобрал меня. Удача… Совсем не факт, что, идя дальше по дороге, я бы попал домой. Военный все-таки наверняка дозвонился куда хотел. И где-то впереди меня мог поджидать черный джип с тонированными стеклами. А что произошло бы дальше, не трудно предсказать: река у нас глубокая, полноводная, трупы в ней находят регулярно, и многие со следами пыток — не всегда же Филя будет так благодушен.

Домой я добрался без приключений и сразу встал под душ. Истер себя мочалкой, не жалея самого ароматного мыла, которое только у нашлось, но все равно казалось, что тошнотворный запах исходит из каждой поры тела.

Я побросал одежду в стиральную машину, расстелил на полу одеяло, бросил на него подушку и лег.

Машина стирает примерно два часа, на это время я прикован к дому, поскольку никакой другой одежды у меня нет, и выйти не в чем. Каждый раз, попав в такую ситуацию, я решаю купить хотя бы еще одну футболку, но потом благополучно об этом забываю… Что ж, отдохну и подумаю.

…Итак, цепочка смертей продолжается.

Интересно, кому мог помешать Поливанов?

В благословенной стране, которая именовалась свалкой, где пища буквально валяется под ногами, пусть и не совсем качественная, вряд ли у кого-то могли появиться корыстные мотивы.

Если бомжа убили коллеги, то лишь потому, что он им сильно надоел. Подрался с кем-нибудь по пьянке, а может, увлекся чужой женщиной.

Когда человек выпадает из общества, перестают действовать моральные ограничения, и руководят им очень простые мотивы. Слой человеческой культуры тонок, поскреби любого, и увидишь под ней зверя.

Кто это сказал? А… неважно.

Мог ли кто-то убить Казнокрада, чтобы он ничего не рассказал мне? Я отмахнулся от этого нелепого предположения. Оно несло за собой столько дополнительных невероятностей, что становилось бессмысленным. Выходило, что убийца боялся меня… Вот уж глупость так глупость. Я — одиночка, усталый несчастный человечек, который никому не нужен

Но Казнокрада убили. И не бомжи. Ни у кого из них просто нет такой физической силы. Убийца — накаченный любитель американских фильмов.

Кто?

Да кто бы это ни был, меня не касается. Я не узнал, кого еще Пеликанов прикрыл фальшивым алиби. Ну и что? Будем считать, что мне просто не удалось удовлетворить свое любопытство. От этого незнания моя жизнь не изменилась.

Я прислушался к ровному гулу стиральной машины и закрыл глаза. Все-таки сон — лучшее, что есть в этой жизни. Спишь, а мозг продолжает работать. Может быть, удастся решить и эту задачу…

Однажды какой-то человек спросил:

— Что есть смерть?

И получил ответ стихами:

Так записано в кодексе самураев