– Самое главное для актрисы и для женщины – это умение видеть себя со стороны, – говорила Глафира Николаевна Чарская своей уже далеко не юной коллеге, – Возможно, картинка, которую ты увидишь, тебе не понравится. Но… лучше пусть она не понравится тебе…
– А как же умение посмеяться над собой? – спросила тогда актриса «слегка за 40». Нужно отметить, что и тогда она была актрисой «слегка за 40», как ни странно в этом признаться…
– О-о-о, это самое сложное – увидеть границу, – пояснила Глафира Николаевна Чарская, царственным жестом поправляя седую прядь в своей неизменной прическе, – Одно дело – надеть платье чуть короче, чем положено (да и то, делать это можно при условии, что у тебя идеальные ноги), и совсем другое – завязать два хвостика и надеть рюкзачок с Микки Маусом… Понимаешь разницу?
– Понимаю, – говорила тогда актриса «слегка за 40» глядя на свои идеальные ноги. Ну… по крайне мере, идеальными их считали все поклонники без исключения и костюмеры (с одним исключением, но он был не в счет).
– Да-да, ты правильно мыслишь, – рассыпалась Чарская мелким бисером, – Твои ножки можно будет показывать и через десять лет… Но… сколько ни смейся над собой, невозможно представить мою рожу с двумя хвостиками без сожаления… Понимаешь?
– Понимаю, – Это и в самом деле невозможно было представить.
– А ведь ты знаешь, я могу сыграть кого угодно, несмотря на все прописанные и непрописанные амплуа – от мальчика-подростка до японской гейши. Даже без грима. И мне поверят. Но… Если я буду играть двадцатилетнюю свистушку не на сцене, а в жизни, то… это будет нестерпимо жалкое зрелище… Сколько бы мы ни прикрывали это самоиронией…
И теперь, спустя несколько лет, актриса «слегка за 40» каждый день вспоминала эти слова.
– Я буду играть дочь торговца, – сказала она поклоннику, который остановил машину у ее подъезда и, как обычно, вопросительно посмотрел на ее декольте. Декольте, как и ноги, у нее тоже было близко к идеалу. Так считали все костюмеры и все поклонники, за исключением одного, который сейчас уже тоже был «не в счет».
– Замечательно, – проговорил поклонник, – Очень рад за тебя.
– Почему? – Она любила ставить его в тупик. Но на этот раз ей это не удалось.
– Потому что новая роль, – улыбнулся он, – Потому что дочь…
– Хочешь сказать, что в моем возрасте роль дочери нужно принимать как манну небесную? – она попыталась затеять ссору. Просто было такое настроение…
– Хочу сказать, что рад за тебя. И ничего больше. Не нужно читать между строк больше, чем там есть, дорогая.
«Хочу ли я, чтобы он поцеловал меня прямо здесь, в машине, под фонарем? – спросила себя актриса «слегка за 40». И сама же ответила себе: – Нет, не хочу. А чего хочу? Хочу, чтобы он хотел этого… Кажется, начинается сумасшествие…»
– Все нормально, – отозвалось сумасшествие, – Это совсем не то, что ты подумала. Это более, чем естественно… Ты же хочешь чувствовать себя женщиной? Он это понимает. Цени…
– Ты понимаешь что происходит? – спросила актриса «слегка за 40» своего поклонника.
– Очень, – ответил он. И, несмотря на свои «слегка за 50» наклонился, чтобы поцеловать ее.
Она точно знала, что дома их ждет уютная спальня, теплое одеяло, ароматный чай и хорошее вино – то есть все, что было нужно для вполне романтического вечера. Но она хотела этих поцелуев в машине. Точнее, хотела, чтобы он их хотел. И он знал об этом… И делал все, как она хотела… Несмотря на свои «слегка за 50».
«Может быть, это тоже выглядит жалко? – думала актриса, когда они поднимались по лестнице, держась за руки, – может быть это похоже на рюкзачок с Микки Маусом на дряхлеющей спинке дамы очень и очень «средних» лет?»
– Какая ты красивая, – шептал он, пока она открывала дверь, – Я никогда не видел такой бесконечной красоты.
Если бы актриса «слегка за 40» не знала, что ее поклонник никогда не произносит лишних слов, у нее был бы повод усомниться. А так… Ей пришлось поверить…
«Не так уж долго нам с тобой осталось переживать такие минуты, – думала она в то время как он помогал ей снять шубку, – Не так уж долго…»
– Забавно, – проговорила она.
– Тепло, – исправил он.
«Вот оно… Вот оно – главное, – подумала актриса, – Я уже ничего не хочу, как будто бы… Кроме одного: хочу, чтобы он хотел… А значит… У нас еще есть время… Как все это забавно и тепло…»
«Именно так устроен мир», – рассуждала мысленно Антуанетта, разглядывая свои пострадавшие пятки. Спектакль, в котором она играла греческую богиню, прошел успешно, и, хотя она нечасто задумывалась об устройстве мира, подобные мысли иногда приходили ей в голову.
«Как ни крути, женщина – это всегда половинка. Почувствовать себя женщиной можно только рядом с мужчиной… Королеву играет свита… Греческую богиню играет греческий бог… Женщину играет мужчина. Неважно – на сцене или в жизни… О, стоит сказать это вслух, и на меня набросятся все сторонницы современных самодостаточных женщин… На самом деле, самодостаточной может быть личность, но не женщина…»
«Эк тебя прихватило, – возразила вторая половинка Антуанетты, которую она подарила кому-то, не спрашивая разрешения. – Твои рассуждения – это зависимость».
– А это – не памфлет и не декларация, – произнесла Антуанетта, – это всего лишь мои рассуждения. Тем более, я говорю об этом сама с собой. Не уверена, что стала бы так рассуждать вслух. А уж о том, о чем я говорю с собой, позволь мне самой решать…
– А это не ты доказывала направо и налево, что главное – это независимость? – продолжала издеваться неуемная самодостаточность, взращенная и взлелеянная многолетней работой над собой.
– Во-первых, не нужно говорить про «направо» и «налево», – возразила Антуанетта, – А, во-вторых, это было давно и, практически, не со мной.
– Да неужели? – ехидничала самодостаточность, – А кто говорил, что мужчина нужен (и то – не всегда) только для здоровья и поддержания тонуса? Кто говорил, что чувствовать себя женщиной можно тогда, когда ты хорошо выглядишь (для себя!), хорошо одета (для себя!), в хорошей форме (для себя!), востребована и успешна? Это была не ты?
– Это была не я, – нахально соврала Антуанетта. Но, поскольку соврала она сама себе, то это не считалось ложью. – И вообще… Ничего подобного не было… А если и было, то сейчас мое мнение изменилось.
– Да-да-да, конечно… Не хочешь объясниться? Хотя бы сама с собой? – продолжали насмехаться хором уверенность в себе, самодостаточность, успешность и роскошность.
– Все предельно ясно, – подумала Антуанетта, – И нечего набрасываться на меня, как будто мы не дополняем друг друга, а враждуем. Так вот: все, о чем вы говорите, это характеристики просто личности, а не женщины. Успешность, красота, востребованность, талант, гениальность, богатство – все это о личности. А теперь – слушайте внимательно! Для того, чтобы личность – самая распрекрасная – стала женщиной, с ней рядом должен появиться мужчина.
«Ну что, притихли, черты независимого существа? Сказать нечего? – Антуанетта разошлась не на шутку. Роль греческой богини давала себя знать. Сегодня во время спектакля греческая тога постоянно сползала с одного плеча, и молодой бог просто съедал ее глазами, несмотря на свое греческое величие. – Я продолжу. Только следите тщательно за моей мыслью. Я сама боюсь упустить что-то важное…»
Озарение, действительно, пришло к ней прямо во время второго акта.
К сожалению, это был второй акт спектакля, а не какой-нибудь другой…
С одной стороны, пятки все-таки побаливали. С другой стороны, тога постоянно обнажала плечо. С третьей, или уж не знаю с какой, стороны, мальчик, который играл греческого бога просто разрывался между состраданием, которое он испытывал из-за ее обожженных пяток (она пожаловалась ему накануне) и вожделением, которое он испытывал из-за ее голого плеча.
И в этот момент, в тот самый момент, когда она произносила слова «и весь мир будет лежать у моих ног», Антуанетта вдруг буквально физически ощутила, как это приятно, когда тебя жалеют (пусть даже из-за пяток, которые ты обожгла по собственной глупости, а точнее, из-за своего глупого усердия), когда чувствуют, что тебе больно и понимают, что ты терпишь, когда тебя хотят (пусть даже этот вчерашний выпускник театрального) и когда тобой восхищаются не как греческой богиней, а как женщиной с соблазнительными формами…
И как это бессмысленно – быть сильной женщиной…
Быть сильной личностью – да, это правильно, это достойно, это красиво…
А быть сильной женщиной… Зачем?
Она играла как никогда…
Как говорили потом коллеги по сцене, у нее даже голос изменился…
Вся сила греческой богини соединилась с нежностью и беззащитностью женщины, облеченной властью и ждущей любви и обожания…
«Антуанетта, это было бесподобно, – сказал ей драматург после спектакля. А уж он-то никогда не был щедрым на комплименты. – Ты была просто великолепна. Я влюблялся в тебя в каждой сцене и начинал ненавидеть в конце каждого акта. Разве так бывает?»
«Еще и не так бывает, – подумал конец третьего акта, – Особенно, если речь идет о самодостаточной личности с обгоревшими пятками, которая вдруг почувствовала себя женщиной».
«Я разговаривал не с богиней, – заметил Зевс, – я разговаривал с женщиной».
«Ты играла прекрасно, – сказал суфлер, – немного перепутала слова во втором акте, но текст пьесы отошел на второй план. Слова были не нужны. Ты играла прекрасно…»
«Беда в том, что я, как раз, совсем не играла, – мысленно возразила Антуанетта. Вслух ей не хотелось ничего объяснять, – Я не играла, я там жила…»
Одним словом, она чувствовала себя женщиной на все 100. Весь олимп восхищался ею. И… гордость, которая переполняла ее была гордостью профессиональной актрисы только наполовину…
А вторая ее половина… Это была женщина в чистом виде.
Без малейшей примеси профессионализма или игры.
Женщина!
Антуанетта (как «хорошая девочка» и круглая отличница во всех учебно-воспитательных заведениях) всегда любила учиться.
Вопрос самообразования был одним из главных вопросов ее жизни.
Именно так ее занесло в компанию, которая предложила ей походить по углям.
И когда она страдала, обжигая пятки и очищаясь, никто не спросил: «Где это тебя носит, дорогая?»
Впрочем, после сегодняшнего спектакля, у Антуанетты не осталось и следа обиды на Мастера. Это, действительно, было очищением.
В одном из курсов, которые она проходила несколько месяцев назад, ей встретилось понятие Человек-без-маски (ЧЗМ). Как прилежная ученица, она писала эссе в качестве домашних заданий, нащупывая суть этого понятия… Оно зыбко колыхалось где-то совсем близко от ее понимания, находясь между душой и истиной, но окончательное прозрение пришло только сегодня на сцене.
«Хождение по углям, – думала Антуантта, – сыграло тоже не последнюю роль»…
И теперь…
* * *
Считается, что человеку поверхностному гораздо легче жить.
Правде, это зависит от того, кто так «считает».
– А ты хоть знаешь, что это такое? – это второе «я» уже просто задолбало.
Наедине с собой Анна (женщина, которая любила смотреть вдаль и не видела того, что у нее прямо под ее очаровательным носом) не стеснялась в выражениях.
– Знаю! – огрызнулась Аня, – вот возьми какую-нибудь книжку о жизни мелкопоместных дворян, типа «Пошехонская старина»… Теплехонько, сытнехонько, уютненько. И «день днем умывается»… Прошел день – и слава Богу…
Слишком много ты книжек прочитала, о Анна, женщина, которая не покладая рук трудилась в своем «тайном саду» и обжигала пятки, бегая по углям…
Не только перечитала, но и через себя пропустила…
Поэтому тебе и кажется, что все вокруг в реальности идет «не так». И ты мечешься, мечешься, мечешься…
Вот Вилли понимает, что жизнь – это не коробка конфет, когда никогда не знаешь, что тебе попадется – с орехом или с ликером.
«Ну если тебе не нравится сравнение с коробкой конфет, – промурлыкала бабушкина шаль, – придумай другое сравнение».
«Мне нравится, – подумала Аня, – дело не в сравнениях, а в жизни… Сравнений я, как раз, могу придумать бесконечное множество… Куприянов тоже был силен в сравнениях, а толку – то… Жизнь – это…ваза с розами: сверху – лепестки и благоухание, а чем дальше, тем более явно видны голые жилистые стебли и шипы, шипы, шипы…»
– Красиво излагаешь, – продолжало издеваться второе «я», – А задумывалась ли ты, о Анна, женщина, которая умеет разговаривать с морским ветром (в отличие от людей, с которыми она не всегда находила общие темы для разговора) и которой в жизни часто приходилось выбирать роль зайчонка… Задумывалась ли ты о том, что больнее всего ранят именно близкие люди?
Помни об этом, Аня, когда делаешь человека близким.
«Да знаю я все это, – отвечала Анна сама себе, – Конечно, больнее. И простить их труднее. Вернее, с ними миришься быстрее и начинаешь вести себя «как ни в чем не бывало», а внутри все-равно болит долго- долго…
Потому что от них обиду воспринимаешь как предательство – мол, что ж ты так – я к тебе и «передом без задней мысли», и «задом – без опаски», а ты – вон как…»
О Анна, выбирай выражения, пожалуйста… Твои фразы буквально балансируют на грани…
«Пусть балансируют. На то они и фразы, – думала Аня, – С чужими, конечно, тоже обидно – но недолго… Чужой – он и есть чужой… Что с него взять?»
– Так-так, – второе «я» потирало руги и аж подпрыгивало, – А теперь посмотри на ситуацию с другой или (я уж не знаю, с какой по счету) стороны… Счастье – это абстракция…
Скажи честно, когда был рядом Куприянов, ты была счастлива?
Нет.
Когда он исчез из твоей жизни, ты стала несчастной?
Ну… не несчастной, конечно, но…
Впрочем, тоже нет…
Есть куча нюансов…
И эта куча не всегда напоминает розы.
Помнишь, у тебя были соседи, скажем так, из самых неблагополучных слоев общества? Иногда они сидели рядышком на бревнышке: у нее свежий фингал, у него к 30 годам два зуба во рту осталось… И он ее так по спинке наглаживает, она жмурится… И прямо на физиономиях написано: хорошо нам…
Это тоже момент счастья.
Через час она уже визжит, а он за ней с сапогом гоняется…
Ну что ж, за счастье надо платить…
Счастье – это вообще субстанция очень кратковременная.
«Слушай, отстань, а? – сказала Аня своему второму «я», – и без тебя есть от чего понервничать…
Второе «я» отстало недовольно.
На какое-то время.