– Вернемся к паузам, – предложила смятая упаковка с пупырышками, выглядывая одним боком из элегантного ведерка для мусора, – Вы даже не представляете, чем иногда их заполняют. Совсем недавно, когда в одном из диалогов здесь, в театральном кафе, пауза слишком затянулась, настало мое время! Упаковка с пупырышками заняла место номер один! Парочка, которая не знала, о чем говорить, лопала пупырышки на упаковке, и это казалось им очень забавным. А ведь я могла быть просто выброшенной, едва они открыли коробку с конфетами…
– Когда долго находишься в коробке, – заметила коробка для конфет, – никогда не знаешь, что ждет тебя в случае, если коробку откроют. Неожиданности случаются гораздо чаще, чем их ждут. Кто бы мог подумать, что какая-то упаковка с пупырышками удачно заполнит затянувшуюся паузу. Упаковка, которую выбрасывают не глядя!
– Все стремятся побыстрее добраться до конфет, – вставила упаковка, – Кроме всего прочего, роли, которые приписывают всяким второстепенным вещам, часто не соответствуют их сути. Во всех отношениях.
– Да ладно, – отмахнулась одна маленькая конфетка, которая осталась в коробке по очень простой причине – все были слишком хорошо воспитаны, чтобы взять последнюю конфету из коробки, – Не задирай нос! Фи… какая-то упаковка.
– Я не претендую на главную роль, – заметила упаковка с пупырышками, – Это было бы даже странно… Я только хочу еще раз согласиться с теорией относительности. Маленькие второстепенные вещички часто вынуждены смотреть на мир совсем другими глазами. В другой системе координат. Под другим углом. Ну и так далее. Все относительно…
– ОК, – махнула рукой пауза, – Слишком много разговоров! Делаем паузу! И, если она покажется кому-нибудь неловкой, что ж, напомним о теории относительности, в таком случае!
Маленькая конфетка, которая по чистой случайности осталась в коробке, только вздохнула. Маленьким конфеткам, если они не отличались каким-то особым вкусом, очень редко удавалось вставить свое слово. А ведь им тоже было, что сказать!
Увы (или «не увы?»), в наши довольно странные времена, те, кто держится нейтрально, вызывает больше подозрений, чем те, кто ведет себя каким-нибудь странным образом.
«Все относительно, – мелькнул странный образ, и тут же исчез, – То, что одному кажется странным, другому – самым, что ни на есть, обыкновенным».
Зи Гранкина стояла в «пробке» и элегантно нервничала. Она всегда была элегантной и ничего не могла с этом поделать. Если бы в ее машине был еще кто-то, то, возможно, она бы как-то по-другому выражала свои эмоции, но, поскольку слышать ее могли в данный момент только детали и аксессуары салона, ей абсолютно некому было пожаловаться.
И не для кого стараться.
Да и виноватых, в принципе, тоже не было. Увы…
Зи, которая отличалась нравом стихийного бедствия, нервничала почти молча. И дело было даже не в том, что она опаздывала. Это было вторично.
Главное, она просто не могла стоять на месте. И от этого курила и бурчала себе под нос, двигаясь со скоростью пять километров в час.
Зи, которая всю жизнь мчалась вперед со скоростью, вдвое больше дозволенной во всех отношениях!
«Ну со мной-то все понятно, я еду на репетицию, – думала Зи, – а другие куда тащатся и создают заторы? Почему им не сидится дома? А еще говорят, что бензин дорожает! Что-то не видно!»
«Самооправдание – главная причина всех глобальных неприятностей, – подумал главный режиссер театра, пролистывая новый сценарий, – Это ужасно, когда люди говорят «Мы стреляем, потому что защищаем свою идею, но почему, при этом, кто-то стреляет в нас? Как можно!?»
«Да, – подумала Елена, – шпион и разведчик – это, по сути, одно и то же. Разница в том, с какой стороны ты на это смотришь. Наш человек, проникший на сторону врага, – это разведчик, благороднейший из благородных… Их человек, выуживающий какие-то сведения у нас – шпион, враг, мошенник, манипулятор…»
– Безусловно, – сказало самооправдение, – Моя причина – это причина, остальные причины – пустяки. Мой аргумент – это весомый аргумент, а остальное – так, болтовня. Я имею право, потому что я его имею, а остальные – что они тут делают? Мне действительно нужно, а другим… зачем?
– Да-да-да, – сказали хором причины, аргументы и права, – все зависит от того, на чьей стороне мы находимся в данный момент. А времена ведь меняются…
«Увы, – вздохнула крыша театра, – сколько причин, аргументов и прочих правильных вещей я храню тут, наблюдая за тем, как отношение к ним меняется с течением времени. Здесь, в театре все зависит не только от того, в уста (или в голову) какого действующего лица они «вложены», но и от того, кто исполняет эту роль. В одной и той же пьесе, одну и ту же фразу Зи Гранкина скажет так, что кто-то влюбится в нее в ту же минуту, а, если эту фразу произнесет Лилу, то ее пожалеют. Половина зрительного зала осознает всю глубину актрисы «слегка за сорок» после этой реплики, а вторая половина просто пожмет плечами, если эту роль поручить, например, молодой актрисе, которая уже в студенческие годы активно играла председателей колхоза и директора завода…»
– О какой фразе, например, идет речь? – спросил зрительный зал, – Что-то ты, крыша театра, слишком увлеклась в своих размышлениях.
Они так давно знали и поддерживали друг друга, что могли себе позволить некоторые вольности и даже легкие замечания.
– Да возьмите любую фразу, – ответила крыша, втайне радуясь, что она, по мнению зрительного зала, только увлеклась, а не поехала окончательно, – например, самую банальную – «Я тебя люблю».
– Ничего себе! Вот это представление о банальности! – сказала фраза и тут же примеряла на себя роль Зи, Лилу, Актрисы «слегка за сорок», «директора завода», а заодно и нескольких других актеров и актрис, которые произносили эти слова на сцене театра.
И не только театра.
И не только на сцене.
И не только актеров.
И не только в виде роли.
– А если бы те же люди произнесли ту же фразу в той же роли (или не роли) не в этом городе и не в этом театре, а где-нибудь в Иерусалиме или Токио, – то она тоже прозвучала бы иначе, – добавила сцена.
– И услышана была бы иначе, – добавили акустические колонки.
– И после этого вы можете что-то обобщать, господа??? – сотряслись небеса над театром, – Как этого можно не понимать?!
* * *
– Ты, кажется, хотел на мне жениться?
Анна поднималась по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Она не знала, каким образом это происходит, но каждый раз, когда она открывала дверь своим ключом, Вилли уже ждал ее в прихожей. Как будто чувствовал, что она приближается.
А, может, и правда чувствовал?
«Сейчас он, как обычно, спросит «кто это там скребется?» – подумала Анна и сегодня, в отличие от других вечеров, эта фраза представилась ей какой-то особенно теплой.
– Ты, кажется, хотел на мне жениться? – выпалила она, едва переступив порог.
Вилли даже не успел спросить «кто скребется».
– Х-х-хотел, – ответил Вилли, расстегивая на ней пальто. Хоть Анна и приучила его помогать ей раздеваться в любой ситуации, он так и не перестал путаться в пуговицах и застежках.
Несмотря на то, что его, почему-то «заело» на первой букве, она не услышала в его ответе ни малейшего сомнения.
– Ну, и? – спросила Аня, целуя его в щеку. Как всегда, получилось, что в бороду, но это тоже не имело никакого значения в данный момент.
«Поцеловала: в бороду, в данный момент, в прекрасном настроении», – тут же родился в голове оксюморон, но она отмахнула его от себя. Красивые слова и победы в словесных баталиях в конкретном случае тоже не имели никакого значения.
Остались в прошлом.
Вилли не отрывался от своего сценария.
– Мой ручки, звони маме, садись ужинать, – Он, наконец, справился с застежками и, поскольку ему тоже сегодняшний приход Анны с работы показался не совсем обычным, неуклюже (как только он один умел) добавил: – И сейчас тоже хочу.
– Вот и славно, – улыбнулась она, догадываясь, что это был ответ на ее вопрос, а «ручки, звонок и ужин» можно было без проблем пропустить.
– Так чего мы ждем? – Анна просто не могла его не дразнить.
Она прекрасно помнила, как обещала подумать над его предложением, когда оно официально поступило (розы были, но кольца, правда, не было). Сейчас нужно было признать, что ее «раздумья», мягко говоря, затянулись.
– А ты хорошо подумала? – спросил Вилли, ласково глядя на нее и, видимо вспоминая ее ответ почти полгода назад.
– А я все делаю хорошо, – Анна потерлась носом о его усы, – Ты разве не знаешь?
На самом деле он знал о ней все.
Ну, почти все.
Знал, что она любит грызть лимонные корки и прячет фантики, чтобы самой не видеть, сколько конфет съела. Знал, что любит смотреть ток-шоу и отмахивается, когда ее расспрашивают о работе. Любит поговорить о здоровом и активном образе жизни, но ни разу не сделала зарядку за все время, что они были знакомы. Знал, что всю жизнь она мчалась вперед со скоростью, вдвое больше дозволенной.
Любит смотреть на себя в зеркало и разговаривать с собой.
Любит, когда с ней нянчатся, и покупать новые наряды…
Любит, когда ей говорят о ее красоте, и любит отвечать что-то типа «ах, оставьте».
Любит носить мужские часы и туфли на шпильках…
И еще много всего.
Было, конечно, и несколько «но».
Любит заниматься любовью днем, но под одеялом. Любит рассуждать о серьезных вещах, но переводит все в шутку. Любит полумрак, но постоянно забывает выключить свет в ванной. Любит разбрасывать свои вещи и бранить его за беспорядок. Любит рассольник с перловкой и хризантемы, когда их много…
Любит его, но что-то мешает ей быть беззаботно счастливой.
И сегодня это «что-то» перестало ей мешать.
«Наконец-то», – подумал торшер, когда Вилли погасил свет.
«Уютненько как», – подумал толстый шерстяной носок с крестьянским узором, который валялся под диваном, не влезал ни в одни сапоги и постоянно терял свою пару.
«Опять она не сняла сережки, – подумала коробочка для побрякушек, которая стояла у зеркала и считала себя шкатулкой для драгоценностей, – а утром она опять заставит его перетряхнуть все подушки, потому что замочек на сережке очень ненадежен».
«Конечно, заставит, – пробурчали подушки, – А кого же ей еще заставлять?»
«Ничего подобного», – сказал замочек на правой сережке, который считался особо ненадежным, – Несмотря на то, что вы все очень важные и напыщенные – коробочки там для всякой бижутерии, пышные подушки, яркие носки…, я ничем не омрачу сегодняшний вечер… Вы только посмотрите на ее пижаму – сплошные кружева…»
Но, нужно признаться, на пижаму с кружевами вообще никто не смотрел и не обращал внимания. От нее избавились как можно скорее, даже несмотря на то, что в комнате было довольно прохладно.
– Мы друг для друга Богом созданы, – сказал Вилли, прижимая ее к себе.
– Это ты сам придумал?
– Нет, просто песенка такая…
– А на завтра еще и билеты в театр, – пробормотала Аня, уткнувшись носом в его плечо.
И он совершенно отчетливо почувствовал, почему она сказала «еще и».
«Сплошные удовольствия, – ворчливо заметила одна из подушек. Та, которую совершенно спокойно можно было бы отложить в сторону, так как эта парочка всегда оказывались вместе на второй подушке, – Еще и шепчутся…»
А где-то на другом конце города, мимо старого театра проезжали поздние такси – просто мчались без всякого уважения, потому что светофор показывал «мигающий желтый» свет.
«Как будто мимо простого многоквартирного дома едут, – вздыхал театр, – ох уж эти такси… Только покажи им мигающий желтый, тут же забывают о прекрасном…»
Хотя… В простых многоквартирных домах тоже все было не так уж очевидно.
В каждом доме – своя жизнь… В каждой жизни – свой театр… В каждом театре – свои актеры и зрители…
Люди, одним словом…
Миры…
Ну… вот, собственно говоря, и все…
Поэтому…
Давайте не будем считать все персонажи вымышленными, а все совпадения – случайными.
Кто знает, где кончается одно и начинается другое?
А Вселенная… Что Вселенная?
Иногда Вселенная – это всего лишь пуговица, которая закатилась за барную стойку в театральном кафе…
