В начале XX века на Дальнем Востоке, как и на Западе, происходили серьезные изменения. После подписания представителями СССР и Японии в 1925 году Конвенции об основных принципах отношений между двумя государствами перед Москвой и Токио открылись перспективы взаимовыгодного сотрудничества. Первыми оживились контакты по линии общественных советских и японских организаций, затем наступил этап подписания первых концессионных соглашений, которые сулили хорошие экономические выгоды.

Москва предлагала Токио пойти дальше и заключить пакт о ненападении. Цель такого пакта— исключить вооруженные столкновения между японскими и советскими войсками в Китае. Советское руководство из донесений разведки знало, что Япония планировала закрепиться в Китае, в котором шла гражданская война. Москва, руководители которой мечтали о мировой революции, была намерена оказывать всестороннюю помощь китайским коммунистам. Японцы оказывали помощь китайской группировке во главе с маршалом Чжан Цзолинем.

Между Японией и СССР были и другие противоречия. В частности, в области эксплуатации КВЖД. Эта железная дорога, находившаяся под контролем Советского Союза, вызывала и у японцев, и у маршала Чжан Цзолиня особый интерес. Маршал хотел избавиться от советского влияния на КВЖД. Из-за этого между СССР и Чжан Цзолинем возникали острые противоречия, которые грозили перерасти в вооруженное столкновение.

Чжан Цзолинь стремился ограничить влияние в Маньчжурии не только Советского Союза, но и Японии, что вызывало в Токио явное неудовольствие. Поэтому противоречия между Японией и СССР из-за влияния в Китае не могли не обостриться.

Активность на Дальнем Востоке проявляли и американцы. Они помогали третьей силе в китайской гражданской войне, которую возглавлял Чан Кайши. Под видом миссионеров и бостонских купцов, дипломатов, военных советников и наблюдателей американцы стремились расширить свое присутствие в Китае, который в начале XX века пытался избавиться от европейских колонизаторов. Американцы играли свою партию на Дальнем Востоке открыто и самоуверенно, стремясь воплотить в жизнь девиз, который в 1900 году провозгласил американский сенатор Беверидж:… Тихий океан — наш океан… Держава, господствующая на Тихом океане, будет господствовать над миром… Этой державой станет— и на веки— американская республика» [27]Воронцов В. Миссионеры и их наследники. М., 1986. С. 12.
.

Монголия, Китай и Корея имели общие границы с Советским Союзом. Все, что происходило на территориях этих государств, прямо или косвенно влияло на безопасность СССР. Поэтому советская военная разведка должна была добывать сведения, которые интересовали руководство страны. Большого опыта специальной работы у военных разведчиков было еще мало, однако они делали все, что могли…

 

Глава первая

«АРКАДИЙ»

Специальная командировка разведчика Василия Ощепкова в Японию могла завершиться более успешно. «Аркадий», руководивший его работой, в этом был уверен. Ощепков имел реальные возможности добиться значительных результатов в разведывательной работе. Этому способствовало то, что он получил образование в духовной семинарии в Токио, несколько лет общался с японскими подростками, которые изучали русский язык в той же семинарии, обучался искусству восточной борьбы в японской школе Кодокан, изучил японскую культуру, особенности государственного устройства и экономики Японии. Он был если не своим, то вполне адекватным для японцев человеком. Добиться такого положения может не каждый европеец.

Ощепков был самостоятельным и предприимчивым молодым человеком. Он любил Россию, не один раз еще до революции рисковал, выполняя задания разведки. Боролся против японцев в оккупированном Владивостоке и на Сахалине. Черный пояс дзюдоиста открывал ему двери в спортивные клубы и любые дома вплоть до владений японских баронов в Токио. Как бизнесмен он тоже мог добиться успеха в своей предпринимательской деятельности.

Для достижения успеха «Черный монах» и его куратор из разведотдела штаба военного округа должны были выполнять два условия. Первое — доверять друг другу. Второе — не торопиться и не торопить. Время на Востоке течет медленно, но позволяет терпеливым путникам увидеть и узнать многое.

Первое условие, необходимое для успешного выполнения миссии «Черного монаха», было утеряно в 1925 году в связи с событиями, которые произошли не по вине разведчика.

Второго условия разведчик был лишен в результате непродуманных действий нового начальника Разведывательного отдела штаба военного округа, фамилия которого была Заколодный. Он прибыл на Дальний Восток в 1925 году из Москвы после окончания Военной академии. Новому начальнику нужны были новые результаты в работе разведотдела. И он начал действовать.

Заколодный и его помощник Шестаков личного опыта работы в Японии не имели. Видимо, они не понимали, что привлекать японцев к сотрудничеству с иностранной разведкой так же, как российских рабочих или крестьян в Красную армию, нельзя. Преподаватели в Военной академии объяснили Заколодному и его сокурсникам, что разведка является тайным оружием власти, высшим искусством военной стратегии и сферой деятельности интеллектуалов. Она не подчиняется революционным порывам, не терпит спешки, шаблона и не признает чинопочитания. Кавалерийскими наскоками в разведке успеха добиться невозможно. В разведке действуют особые законы.

В Военной академии и первой разведшколе Красной армии, которая была создана в 1918 году и называлась «Курсы разведки и военного контроля», читались лекции по «Агентурной разведке». Преподаватели рассказывали первым немногочисленным слушателям о военном и дипломатическом шпионаже, об организации тайной агентуры и ее задачах в военное время, о способы поддержания отношений с агентами, о вербовке агентов. Большое внимание уделялось мерам безопасности и конспирации в работе. В этих и других лекциях передавался опыт работы разведки в западных странах, но не было опыта работы на Дальнем Востоке. Такой опыт будущие выпускники академии и курсов должны были приобретать самостоятельно. Восточный факультет в Военной академии появился несколькими годами позже.

Заколодный, видимо, был не особенно талантливым разведчиком. На Дальнем Востоке в 1925–1930 годах работали и более способные разведчики. Одним из них был Николай Петрович Комаров. После окончания обучения в Москве он тоже направлен в разведотдел штаба Сибирского военного округа на должность помощника Заколодного.

Изучив дело Ощепкова, Комаров докладывал в начале 1927 года начальнику Разведывательного управления Красной армии Я. К. Берзину: «…Глубоко убежден, что, если бы в свое время Ощепкову дано было надлежащее руководство, он во сто крат окупил бы все затраты на его устройство в Японии. Это человек, которого нам едва ли придется иметь когда-либо в будущем. Мне кажется, если еще не поздно, то Ощепкова следовало бы разыскать. Я полагаю, что, если бы вы дали нам его сейчас, мы бы сделали из него работника, о котором, может быть, не позволяем себе и мечтать…»

Заколодный был против предложения Комарова. Вначале он назначил Ощепкова на должность переводчика разведотдела штаба Сибирского военного округа. Он даже добился, чтобы начальник Разведуправления Ян Берзин лично дал указание выплачивать Ощепкову ежемесячно дополнительно 30 рублей за его высококвалифицированную работу. Но это было неадекватное решение. Оставшись в штабе Сибирского военного округа, где активно действовала японская разведка, Ощепков мог столкнуться с японскими разведчиками, которые действовали на Дальнем Востоке. Ошибка Заколодного была очевидной: в Японию направлять Ощепкова было нельзя. Держать его на Дальнем Востоке — тоже. Два раза в одну и ту же реку войти невозможно. Два раза использовать одного и того же разведчика для работы в одной и той же стране тоже нельзя — опасно.

Ощепков добился перевода в Москву и распрощался с Разведывательным управлением. А его можно было использовать для специальной работы в Германии или других европейских странах.

В сентябре 1925 года роковую ошибку допустил и «Аркадий», один из наиболее опытных разведчиков штаба Сибирского военного округа. Он отправился с тайным заданием в Северный Китай, где и был арестован полицией.

Судьба «Аркадия», талантливого конспиратора, находчивого, смелого и удачливого разведчика, в истории военной разведки играет особую роль. Фамилия этого человека — Бурлаков. Звали его Леонид. Пришлось Леониду Бурлакову быть и разведчиком, и руководителем, пройти через ад китайской тюрьмы и оказаться среди арестованных в годы сталинских репрессий, быть офицером военной разведки и стать почетным чекистом.

Трудно сказать, что предопределяет судьбу человека. Если бы судьба Бурлакова складывалась по прогнозам астрологов, то он бы жил, приспосабливаясь к изменяющимся условиям, не претендуя на многое и от многого завися. Хорошо, что Бурлаков в молодости не знал о существовании гороскопов. Они могли бы помешать ему. Характер у него был ершистый и напористый. Он любил свою опасную разведывательную работу, нацелен был на успех, радовался победам и стойко переносил трудности и поражения. Несомненно, он обладал большими способностями к разведывательной работе, которые ему щедро подарила природа. Они, эти способности, помогали ему находить выходы из, казалось бы, безвыходных ситуаций. Оказываясь там, откуда не было выхода, где подавлялась воля и не было прав и надежды на спасение, он не падал духом и не сдавался. Откуда он черпал такие душевные и физические силы?

Говорят, что в бою бояться некогда. Бурлаков воевал всю жизнь. Родился он 27 октября 1897 года в семье рабочих, проживавших в городе Бузулук Самарской губернии. Окончил два класса общей школы. Работать начал рано. Отец его в русско-японскую войну из Бузулука попал в качестве солдата на Дальневосточный фронт. Сражался в районе Порт-Артура, был тяжело ранен, оказался в плену. Выжил и после окончания войны осел в Хабаровске.

Дальневосточный край приглянулся бывшему солдату Якову Архиповичу Бурлакову, который, судя по фамилии, был выходцем из волжских бурлаков. Он пригласил к себе жену Просковью Яковлевну, которая прибыла к мужу из Самары с гремя сыновьями. Старшему Александру было пятнадцать, Леониду — восемь, младшему Николаю — шесть лет. Как они добирались из Самарской губернии в Хабаровск, одному богу известно.

На новом месте Бурлаковы быстро наладили свой быт. Глава семейства устроился на работу мастеровым в бригаду, которая занималась строительством моста через Амур в районе Хабаровска. Работа была тяжелой, но кое-какие деньги в семье появились. На обучение детей их не хватало, но жить было можно. Продолжалось это трудное счастье недолго. Фронтовые раны дали себя знать, и Яков Бурлаков в 1909 году умер, оставив жену и детей, которым пришлось зарабатывать кусок хлеба где придется.

Александр уехал на заработки во Владивосток, Леонид работал подпаском, дворником, продавцом газет и бубликов, посыльным и зазывалой в магазине. В 1911 году ему удалось поступить учеником в мастерскую, которая занималась ремонтом путей местной железной дороги. Без малого три года работы в суровом мужском коллективе не прошли даром. Бурлаков многому научился. Подростки без отцов взрослеют рано.

В 1914 году, когда началась Первая мировая война, Леонид Бурлаков, которому уже исполнилось четырнадцать лет, уехал во Владивосток к брату Александру, работал вместе с ним в морском порту. В 1916 году Леонид был призван в армию и оказался рядовым саперного батальона. Командиры приметили умелого слесаря и определили его на должность мастерового младшего разряда в ремонтные мастерские.

Летом 1917 года Бурлаков и несколько других специалистов были переброшены с Дальнего Востока в Свеаборгский крепостной минометный батальон. Там Бурлаков познакомился с большевиками, принимал участие в иодпольной работе в Петрограде. Появились новые друзья, новые убеждения, которые и определили всю его дальнейшую судьбу.

По рекомендации партии большевиков Бурлаков в 1918 году возвратился во Владивосток, где бесчинствовали японцы, американцы и белогвардейцы. Прибыв в родные края, Бурлаков вступил в красногвардейский отряд союза горняков, принимал участие в национализации золотых приисков, сражался против японцев, работал на Хабаровском арсенале до тех пор, пока его не захватили колчаковцы. В 1919 году по решению подпольной партийной организации он вступил в белую армию и был направлен в школу командного состава, которая дислоцировалась на острове Русский. Там он, рядовой 7-й роты унтер-офицерского батальона, должен был обучиться военному делу, с чем он успешно справлялся. Одновременно Бурлаков занимался разъяснительной работой среди сослуживцев. Инструкций из Владивостока Бурлаков не получал, поэтому агитировал за советскую власть как мог. Агитировал он, видимо, активно. 17 ноября в унтер-офицерском батальоне вспыхнуло восстание, которое поддержки не получило и было подавлено. Бурлаков был арестован и приговорен к смертной казни. Было ему всего 22 года, и он, естественно, умирать не собирался.

Выбрав удобный момент, Бурлаков бежал. Во Владивостоке подпольная организация большевиков помогла ему укрыться от преследования. Более двух недель прятали его в своих казармах солдаты чехословацкого корпуса, который готовился к эвакуации. Чехи знали, что он связан с партизанским подпольем, тем не менее помогали ему. Никто из преследователей Бурлакова и подумать не мог, что чехи способны на такой поступок.

Последующие три года Леонид Бурлаков занимался подпольной разведывательной работой, собирал сведения о японцах. Одним из его активных помощников был надежный Василий Ощепков.

В своей автобиографии майор Бурлаков после окончания Второй мировой войны писал, что с 1921 по 1941 год он был сотрудником Разведывательного управления РККА. Это не совсем точно. В этих строчках по непонятным причинам, но, видимо, сознательно опущены две трудные страницы из жизни этого человека. О них тоже необходимо рассказать.

В 1921 году Бурлаков был начальником осведомительского (разведывательного) отдела штаба Народно-революционной армии, которой командовал Иероним Уборевич, ставший после освобождения Дальнего Востока от японских и других интервентов военным министром Дальневосточной республики.

Бороться Бурлакову приходилось и против колчаковцев, и против семеновцев, и против японцев. В штабе войск Колчака и в отрядах атамана Семенова у Бурлакова были свои люди, которые передавали ему ценные сведения. Труднее было с добыванием информации из штаба японских оккупационных войск. Василий Ощепков помогал Бурлакову достаточно эффективно. В целом у Бурлакова уже была малочисленная, но активная агентурная сеть, которая добывала ценные сведения о главном противнике России на Дальнем Востоке.

Были у разведчика и другие помощники, которые своевременно сообщили ему в январе 1921 года о том, что японцы, уходя из Забайкалья и Хабаровска, планировали закрепиться в Приморье. Благодаря сведениям, полученным от агента, стало известно о том, что после ухода японцев из Читы атаман Семенов планировал на некоторое время задержаться в городе. Этим воспользовалось командование Народно-революционной армии. Семеновцы, оставшиеся без поддержки японцев, были разгромлены, остатки их отрядов были отброшены в Монголию и Маньчжурию, а Чита стала столицей Дальневосточной реепублики.

Бескорыстные агенты Бурлакова также своевременно информировали разведотдел штаба Народно-революционной армии о том, что японцы начали перебрасывать в Приморье по КВЖД остатки разбитых в Забайкалье семеновцев и других белогвардейцев, закрепившихся в Маньчжурии. Стало известно, что эти переброски осуществляются с целью свержения местных властей во Владивостоке и установления в Приморье правительства братьев Меркуловых. Так и произошло.

Тем временем натиск войск Народно-революционной армии нарастал. В феврале 1922 года был освобожден Хабаровск. После этого «правительство» братьев Меркуловых во Владивостоке ушло в отставку. Земский собор, открывшийся 23 июня 1922 года во Владивостоке, избрал главой Приамурского края генерала Дитерихса. О планах японцев и Дитерихса сообщал Бурлакову Василий Ощепков.

В октябре 1922 года отряды Дитерихса были разбиты, японцы покинули Владивосток. Дитерихс бежал в Я понию, а его пособники еще некоторое время продолжали грабить Приморье.

В ноябре 1922 года Бурлаков получил сообщение о том, что отряд офицеров из армии Дитерихса собирается вывезти в Японию библиотеку Курсов подготовки командного состава, которые находились на острове Русский. Бурлаков знал эту библиотеку. Он не один раз посещал ее, когда проходил службу в 7-й роте этих Курсов. Заведующий библиотекой согласился оказывать помощь Бурлакову. Он и сообщил разведчику о планах вывоза библиотеки в Японию.

В библиотеке была собрана уникальная коллекция книг по военному делу. Количество книг превышало двести тысяч томов. Бурлаков быстро собрал небольшой отряд, в который вошло около двадцати вооруженных красноармейцев. Ночью они на лодках переправились из Владивостока на остров Русский и напали на безмятежно спавших белогвардейцев. Ценная библиотека была спасена.

Командарм 5-й армии И. Уборевич 18 декабря 1922 года наградил Леонида Бурлакова за спасение военной библиотеки серебряными часами. В приказе войскам 5-й армии, штаб которой в то время располагался в Чите, указывалось: «…Сотрудник Разведывательного Отдела Штаба Красной Армии Дальнего Востока тов. Бурлаков Леонид Яковлевич за то, что за полтора года подпольной работы, сопровождавшейся арестом и при побеге из-под ареста ранением, оставался в тяжелые дни черной реакции на Дальнем Востоке на своем посту руководителя резидентуры Владивостокского района, своевременно извещал Штаб Армии о всех готовящихся провокационное замыслах белых. По своей инициативе организовал и перебросил на Русский остров отряд для охраны военной академической библиотеки, чем и содействовал захвату указанной библиотеки в неприкосновенном виде до двухсот тысяч томов.

За ревностную работу и содействие частям Красной армии в борьбе с белобандитами генерала Дитерихса Революционный Военный Совет Армии постановляет наградить тов. Бурлакова Леонида Яковлевича серебряными часами».

Приказ подписали командарм 5-й армии Уборевич, заместитель члена Реввоенсовета Смирнов, начальник штаба Смородинов и начальник разведотдела 5-й армии Рандмер.

Интервенция Японии на советском Дальнем Востоке началась в 1918 году. Она стала возможной из-за попустительства правительственных кругов США, Англии и Франции, которые тоже хотели погреть руки над пламенем Гражданской войны, полыхавшим над Россией. Когда же японцы стали расширять свое влияние в Китае, это вызвало беспокойство в Вашингтоне и в Лондоне. Американцы опасались, что захват японцами ослабленного Китая может привести к резкому увеличению экономических и военных возможностей Японии. Усиление Японии могло похоронить мечту сенатора Бивериджа и других американских политиков об установлении американского контроля над Тихим океаном. К такой идее в Вашингтоне, видимо, уже привыкли и целенаправленно добивались ее реализации. Об этом было известно в Москве, которая в 1922 году не имела дипломатических отношений с США и никак не могла повлиять на американскую внешнюю политику в зоне Тихого океана. Примеров тому много.

В июне 1921 года, в частности, США выступили с предложением созвать международную конференцию по вопросу ограничения морских вооружений, а также для обсуждения тихоокеанских и дальневосточных проблем. Американцы решили активизировать свое участие в делах Тихоокеанского региона и взять ситуацию под свой контроль.

Президент США Гардинг 11 августа 1921 года обратился к правительствам Англии, Франции, Италии и Японии с официальным предложением обсудить положение на Дальнем Востоке на конференции, провести которую американцы решили в своей столице. В октябре предложение принять участие в конференции было направлено Китаю и Португалии, а также Бельгии и даже Голландии. Правительство Советской России, часть территории которой была оккупирована японцами, приглашение не получило. В Вашингтоне не хотели разговаривать с представителями новой России, и ее проблемы американских политиков не интересовали.

Судя по составу приглашенных, в американской столице должны были собраться представители новых сильных и старых одряхлевших колонизаторов, а также представитель Китая, судьба которого меньше всего беспокоила тех, кто собирался обсуждать его проблемы. И США, и Англия, и Япония хотели бы получить права, которые позволяли бы им выжимать из Китая максимальные прибыли.

Соперничество между США, Англией и Японией обострялось. Несомненно, американцы и англичане хотели воспользоваться рамками международной конференции, чтобы оказать согласованное давление на Японию.

Советская военная разведка не смогла добыть сведения о работе этой конференции, которая напрямую затрагивала и интересы России. Прочина проста — в 1921 году Разведуправление РККА и ИНО ОГПУ не имели в Вашингтоне своих оперативных сил, способных решать подобные задачи. Не было в США и советских дипломатических представительств, сотрудники которых могли бы по своим каналам получить хотя бы общие сведения о том, что и как обсуждалось на этой конференции.

Конференция начала работу в Вашингтоне 12 ноября 1921 года. Представитель японской делегации морской министр адмирал Като То!мосабуро, учитывая сложившуюся обстановку, в которой преимущество было на стороне англо-американцев, постарался успокоить всех собравшихся, обещал приступить к сокращению японских морских вооружений, заверял, что Япония не стремится иметь военно-морской флот, равный американскому, и не готовится к наступательной войне.

Когда же на конференции началось обсуждение положения в Китае, делегаты от Японии представили меморандум, в котором утверждали, что Япония «желает избежать какого-либо вмешательства во внутренние дела Китая, и что Япония никоим образом не намерена проводить политику территориальной экспансии в какой-либо части Китая, и что она присоединяется, безусловно и безоговорочно, к принципу «открыться дверей» и «равнъих возможностей «в Китае» [33]Там же.
. В «открытые двери» в Китай прежде всего хотели войти американцы, которые показали в ходе работы конференции всем ее участникам свои ослепительно белые хищные зубы. Но так, как хотели американцы, в 1921 году не получилось. Японцы «убаюкали» всех своими благородными обещаниями, но наделе реально поступали так, как требовали их геополитические, военные и торгово-экономические интересы.

Не обошлось и без обсуждения ситуации на советском Дальнем Востоке. Японский посол в США Сидехара, принимавший участие в работе конференции по указанию из Токио сделал очень конкретное заявление. В нем, в частности, говорилось: «Японская делегация уполномочена заявить י что уважение к территориальной неприкосновенности России, соблюдение принципа невмешательства во внутренние дела этой страны и принципа равных возможностей для торговли и промышленности всех наций во всех частях русских владений являются твердо установленным принципом политики Японии» [34]Вашингтонская конференция по ограничению вооружений и тихоокеанским и дальневосточным вопросам. М., 1924. С. 111–113.
.

Члены американской делегации понимали, видимо, что это дипломатическая уловка. Но с японцами о судьбе русских дальневосточных территорий в то время спорить никто не стал. Поэтому на конференции декларировалось одно, на практике делалось другое.

Японцы тем не менее уже понимали, что удержаться на советском Дальнем Востоке им не удастся. Гражданская война еще полыхала на российских просторах, но она постепенно утихала. В России медленно, но все-таки восстанавливался общественный порядок, который был главным условием возрождения экономики и военной состоятельности, укреплялись центральные и местные органы власти. Вряд ли японцы в 1921 году уже имели осмысленные и реалистичные принципы политики в отношении Советской России, своего северного соседа, которого нельзя было ни заменить, ни изменить.

Однако стабилизация внутриполитической обстановки в России была еще делом будущего. В 1921 году японцев тревожила не Россия, в которой набирала силы советская власть, а в первую очередь растущая военная мощь США, которые претендовали на господство в Тихом океане. С этой силой Токио необходимо было считаться. Японцы учились улыбаться там, где это было необходимо, скрывая за доброжелательными улыбками свои агрессивные планы в отношении Китая и Тихого океана, который им тоже был небезразличен. В политике и дипломатии, которая ее обслуживает, успеха добивается тот, кто видит дальше и больше.

Убедили ли участников конференции аргументы и обещания японцев? Трудно сказать. Однако 6 февраля 1922 года в Вашингтоне был подписан договор девяти держав о Китае. Свои подписи под этим договором поставили представители США, Англии, Франции, Бельгии, Голландии, Португалии, Италии и Японии. Подписанты обязались уважать суверенитет, независимость, территориальную и административную неприкосновенность Китая. Участиики Вашингтонской конференции обещали уважать право Китая как нейтрального государства в случае войны, в которой Китай не принимает участия. Главным достижением были обещания придерживаться принципа «открытых дверей» и «равных возможностей» для торговли и промышленности всех наций на китайской территории.

Китайский делегат тоже получил право подписать этот документ и вынужден был это сделать, так как другого права у него тогда не было.

Японцы под давлением США подписали с Китаем договор о передаче китайцам бывших германских арендованных владений в Шаньдуне и захваченной Японией железной дороги Циндао — Цзинань.

Новые внешнеполитические обязательства активизировали в Японии борьбу за государственную власть. Военным новые ограничения не нравились. На главные места во властных структурах претендовали военно-бюрократические силы, которые добивались создания «непартийного правительства». Им противостояли местные социалисты. Победили военные. В середине 1922 года ушло в отставку правительство Такасаси. Премьер-министром стал адмирал Като Томосабуро, тот самый адмирал, который возглавлял японскую делегацию, принимавшую участае в работе Вашингтонской конференции.

Томосабуро правил недолго. В августе 1923 года после его смерти премьер-министром стал еще один адмирал, которого звали Ямамото. С приходом к власти нового правительства внутриполитическая борьба усилилась и даже привела к покушению на наследного принца-регента Хирохито. Ямамото был смещен с поста премьер-министра.

Американцы внимательно следили за развитием внутриполитической обстановки в Японии. Попытки Японии расширить свое влияние в регионе американцев не устраивали. В США разогревались антияпонские настроения. Метод проверенный и используемый обычно в случаях, когда в правительстве уже созрели планы принятия каких-либо серьезных экономических санкций или военных акций.

Антияпонская шумиха в прессе свою роль выполнила. В апреле 1924 года американский сенат принял закон о запрещении въезда на территорию США японских эмигрантов. Это был удар по престижу Японии и откровенное предупреждение, за которым могли последовать более серьезные политические или другие меры.

Расширение влияния японцев в Китае создавало препятствие на пути продвижения американских политических и экономических интересов в этой стране. Противоречия между Японией и США продолжали обостряться.

Советский военный разведчик Василий Ощепков, уже находившийся в Токио, сообщал в Центр о том, что японцы продолжают укреплять свое присутствие в Маньчжурии и Китае. Это обстоятельство беспокоило советское правительство, которое не исключало со стороны Японии новых провокаций.

В последующие годы в Японии менялись правительства, страна переживала временные подъемы экономики, но внутриполитические проблемы оставались и обострялись. Несмотря на это, японцы старались не терять свои позиции в Маньчжурии. Они оказывали всяческую поддержку маршалу Чжан Цзолиню, который стремился добиться независимости от центральных китайских властей. Это было выгодно японцам. Оторвав Маньчжурию от Китая и создав неподвластное центральному правительству марионеточное государство, Япония планировала закрепиться на материке. Эта цель носила стратегический характер. Маньчжурия рассматривалась и в качестве цели, и в качестве плацдарма для последующей экспансии.

Советское правительство, несмотря на свои скудные возможности, стремилось оказать поддержку и помощь китайским властям. Вероятно, это была единственная возможность, которая и в близкой, и в далекой перспективе могла способствовать созданию добрососедских отношений с Китаем и обеспечить ликвидацию или хотя бы уменьшение угрозы со стороны Японии. В Москве также мечтали о мировой пролетарской революции, глубоко верили в возможность ее возникновения и победного шествия по планете и полагали, что она может обеспечить коммунистам торжество если не во всем мире, то в Европе и в Китае обязательно. Представители Коминтерна были направлены в качестве советников в те районы Китая, где медленно набирали силы представители коммунистической идеологии.

В событиях, которые происходили в Китае, представители советской военной разведки непосредственного участия не принимали. Подобные действия не входили в обязанности Разведывательного управления Красной армии, начальником которого в 1924 году был назначен Ян Карлович Берзин. У начальника военной разведки было множество других забот в западноевропейских государствах, которые враждебно относились к Советскому Союзу, продолжали его дипломатическую и экономическую блокаду и разрабатывали другие планы против СССР. Тем не менее Берзин не мог не уделять внимания и Дальнему Востоку, важнейшему региону, где безопасности Советского Союза, пользуясь его слабостью, угрожала Япония. Поэтому события в Китае не могли не интересовать военную разведку. Люди Берзина под разными прикрытиями действовали в Пекине, Шанхае, крупных городах Маньчжурии и Кореи, особенно там, где обосновались изгнанные из Сибири и Дальнего Востока вооруженные отряды генерала Колчака и атамана Семенова.

По указанию из Центра разведывательный отдел штаба Сибирского военного округа проводил ограниченные операции по оказанию помощи китайским силам, которые боролись против японцев и сепаратистов Чжан Цзолиня. Одну из таких операций в сентябре 1925 года предстояло провести Леониду Бурлакову. Цель операции — доставить в условленный район китайским партизанам несколько десятков килограммов взрывчатки и подрывные устройства.

Бурлаков был опытным разведчиком. Ему неоднократно приходилось нелегально бывать на территории Маньчжурии, встречаться с агентами, получать от них донесения и благополучно возвращаться во Владивосток. В разведывательном отделе штаба округа Леонид Яковлевич Бурлаков, он же «Аркадий», пожалуй, был единственным военным разведчиком, который маньчжурскую территорию знал так же хорошо, как приграничный советский район.

Как всегда, Бурлаков тщательно подготовился к oпeрации. Переброска опасного груза была делом весьма ответственным и рискованным. Рисковать Бурлаков любил. Опасностей не боялся. Ответственность за порученное дело придавала ему новые силы и энергию. Он предпочитал выполнять сложные разведывательные задания один, считая, что такой подход сокращает возможность возникновения непредвиденных обстоятельств, которые могут привести к провалу, на девяносто девять процентов. Но один процент оставался. Он тоже был нужен Бурлакову, так как напоминал об опасности и требовал максимального внимания к мелочам при подготовке и проведении каждой операции. Возможно, и госпожа Удача была благосклонна к этому разведчику.

Бурлаков получил на военном складе пироксилин и подрывные устройства, которые по сравнению с современными детонаторами дистанционного управления были несовершенны, но надежны. Опасный груз был упакован в два чемодана и размещен на конспиративной квартире во Владивостоке. Начало операции было намечено на 20 сентября. Китайские товарищи должны были получить груз 21 сентября. Для чего им нужна была эта взрывчатка, Бурлаков не знал. Но предполагал, что не для праздничного фейерверка. На первый взгляд роль Бурлакова была незначительной, на самом деле — ключевой.

Неожиданно 13 сентября 1925 года Бурлаков получил из Харбина сообщение о том, что взрывчатку необходимо срочно переправить в Маньчжурию. Это нарушало планы «Аркадия». Во-первых, он ждал прибытия из Сахалина китайского купца, который выполнял его секретное поручение в Японии. Агент должен был привезти ценные сведения. Провести встречу с этим китайцем мог только он, Бурлаков.

Во-вторых, новая дата выезда в Маньчжурию создавала и новые проблемы. Одна из них — отсутствие в эти дни прямого поезда в Градеково (станция Пограничная), где должна была состояться тайная передача чемоданов китайским товарищам. Поездка с такими чемоданами с пересадкой создавала дополнительные проблемы, которые могли бы возникнуть на границе при встрече с китайскими пограничниками. Бурлаков также должен был предусмотреть, где в Градеково хранить чемоданы с пироксилином до встречи с представителями партизан. Свой человек у Бурлакова на другой стороне границы был, однако гарантий, что он окажется в нужный час на своем месте, не было. Возникла вероятность провала. Бурлаков это понимал, но изменить ничего не мог. Отменить операцию было не в его силах.

Поздно вечером 15 сентября Бурлаков выехал из Владивостока. Прямого поезда до Градеково, как он и предполагал, в этот день не было. Пришлось воспользоваться пассажирским Владивосток — Хабаровск, который шел через Уссурийск. В Уссурийске Бурлаков вынужден был задержаться на сутки. По своим каналам он проверил, находится ли на месте его человек в Градеково, который должен был принять на временное хранение его чемоданы. Организовав эту встречу, Бурлаков побеспокоился и о том, чтобы его поместили в отдельный вагон поезда, который и доставил бы его с чемоданами к месту назначения. Это удалось сделать. Пассажиров в этот час было не много. Поезд до Градеково Бурлаков тоже выбирал целенаправленно. Ему нужно было прибыть на станцию ночью.

После решения всех организационных вопросов Бурлаков 17 сентября загрузил свои чемоданы в одно из купе последнего вагона пассажирского поезда, разместился как дома, так как в купе, в котором он обосновался, он был единственным пассажиром. Спрятав чемоданы под нижние сиденья, Бурлаков успокоился. Все шло по плану, который он сам разработал и сам четко выполнял.

Дежурный по станции, которого Бурлаков хорошо знал и привлек к работе на военную разведку, сообщил, что последний вагон поезда будет отцеплен в Градеково.

После того как поезд покинет станцию, Бурлаков мог незаметно покинуть свой вагон и выйти в обусловленное место на запасном пути. Там его должен был ожидать китайский товарищ, у которого трое суток должны были храниться чемоданы с пироксилином. Встреча с представителями партизан должна была произойти по плану 21 сентября.

Ночь прошла спокойно. Но что-то беспокоило Бурлакова. Разведчик ни на минуту не сомкнул глаз. Пассажирский двигался медленно, задерживался на отдельных перегонах, накапливая вначале минуты, затем десятки минут опоздания.

Вместо того чтобы прибыть в Градеково по расписанию, поезд опоздал на полтора часа и остановился на нужной станции не ночью, а утром. Вносить срочные коррективы в план действий было поздно. Необходимо было внимательно следить за обстановкой и действовать в соответствии со складывавшимися обстоятельствами. Бурлакова успокаивало только то, что поезд должен был стоять в Градеково полтора часа. За это время его последний вагон должны были отцепить и перегнать на запасной путь.

Полагая, что бригадир поезда знает о том, что последний вагон следует отцепить, Бурлаков минут десять ждал, когда его «персональное купе», начнут перегонять на запасной путь. Но бригадир медлил. Бурлаков начал волноваться. Минут через пятнадцать он решил обратиться к начальнику станции, которого тоже хорошо знал. Оказалось, что начальник станции никаких указаний из Уссурийска не получил. Время было потеряно. Стоянка поезда из-за опоздания была сокращена более чем на час. Возвращаясь к своему бесхозному вагону, Бурлаков едва успел вскочить на его последнюю ступеньку. Поезд, набирая скорость, медленно покидал Градеково и уходил в Китай.

В вагоне неожиданно для себя Бурлаков обнаружил попутчика. Им оказался один из функционеров местного профсоюзного комитета, некто Масюк, человек небольшого роста, тоже с двумя небольшими чемоданчиками, небритый и, видимо, уставший от ожидания опоздавшего поезда. Бурлакову было не до нового пассажира, с которым он познакомился лишь для того, чтобы иметь представление о том, кого ему в попутчики в трудный час подбросила судьба.

Бурлаков знал, что на ближайшем разъезде поезд остановки делать не будет. А дальше — встреча с китайскими пограничниками. Выбросить чемоданы из движущегося поезда было невозможно — груз мог взорваться и уничтожить и поезд, и разъезд. Оставалось одно — продолжать путь и, преодолев китайский контроль, въехать на территорию Маньчжурии, где и передать груз китайским партизанам. Такую операцию Бурлаков тоже мог провести. Он приобрел билет до Харбина у бригадира поезда, рассчитывая без проблем добраться до Харбина, где имелись советское консульство и резидентура советской военной разведки. Риск был большой. Но иного выхода из создавшегося положения у Бурлакова не было.

На очередную станцию поезд прибыл в семь часов утра. Готовясь к встрече с пограничниками, Бурлаков поглубже задвинул чемоданы под сиденье. На видное место он поставил корзину с личными вещами и продуктами.

Когда китайские пограничники и таможенники вошли в купе, Бурлаков спокойно передал им свои документы и билет до Харбина. Сумка с личными вещами пассажира привлекла внимание представителя таможни. Китаец проверил все вещи, которые находились в корзине и, не найдя ничего запрещенного, удалился.

После прохождения пограничного контроля Бурлаков вышел на перрон. Он хотел увидеть работника советского консульства Виктора Смирнова, который обычно ветречал и провожал этот поезд. Смирнов был сотрудником военной разведки. Бурлаков должен был сообщить ему о том, что с ним произошло в Градеково, и попросить соо6щить о его прибытии в резидентуру в Харбине. Там, возможно, Бурлакову могла понадобиться помощь.

Второй пассажир Масюк, оказавшийся в вагоне на стации Градеково, вызвал у пограничника какое-то подозрение. Они забрали его документы и удалились для их проверки. Масюк, имевший на территории Советского Союза номенклатурное положение, был возмущен. Он вышел из вагона, поднял шум, потребовал встречи с представителем советского консульства. На помощь этому беспокойному и самоуверенному профсоюзному функционеру прибыл сотрудник консульства Матвиенко. Он постарался успокоить важного пассажира, потребовал от китайских пограничников объяснения и попросил возвратить Масюку его документы.

Пограничник, недовольный шумом, который поднял на станции Матвиенко, документы Масюка не вернул. Более того, он подозвал троих полицейских и поручил им провести полный досмотр вещей Масюка и обыскать вагон.

Полицейские с пристрастием досмотрели все вещи Масюка, а затем обыскали вагон. Чемоданы Бурлакова были обнаружены. Матвиенко об этих чемоданах ничего не знал. Чувствуя неладное, он сказал полицейским, что это груз дипкурьера. На запрос предъявить документы на дипломатический груз Матвиенко ответить не смог. Полицейские вскрыли чемоданы. Их содержимое им было непонятно. Но было ясно, что это запрещенный груз.

Матвиенко сообщил о ЧП на перроне консулу Смирнову, у которого в тот момент еще находился Бурлаков. Разведчики поняли, что произошло непоправимое — в руки китайских пограничников попала взрывчатка, которая прибыла в Маньчжурию из Градеково, то есть с советской территории. Назревал серьезный дипломатический скандал.

Смирнов рекомендовал Бурлакову на перроне не появляться и скрыться. Однако разведчик решил поступить иначе. На случай такого поворота событий он заранее разработал вполне убедительную легенду. Сработает ли она? Этого никто гарантировать не мог. Бурлаков направился в свой злополучный вагон.

Войдя в купе, Бурлаков увидел печальную картину. Его чемоданы были вскрыты. Рядом стояли полицейские. Матвиенко что-то пытался им объяснить. Масюка нигде не было.

Таможенный инспектор спросил Бурлакова:

— Вы советский дипкурьер?

Ответ последовал незамедлительно:

— Нет.

— Ваши вещи?

Бурлаков с ответом не торопился. Около минуты он смотрел на свои открытые чемоданы, как бы соображая, что же сказать.

Китайский таможенник не мигая смотрел на странного пассажира. Наконец прозвучало:

— Мои…

Бурлаков принял окончательное решение. Он знал, что произойдет дальше.

Один из полицейских, старший по чину, произнес:

— Вы арестованы…

Чемоданы были закрыты и с максимальными мерами предосторожности доставлены в отделение китайской таможни.

Допрос и осмотр задержанных чемоданов начался не сразу.

Через час в таможню прибыли два русских офицера из штаба атамана Семенова. Они были специалистами по взрывчатым веществам. После первого же осмотра они сказали, что груз представляет собой опасные вещества. Увидев взрывные устройства с часовыми механизмами, они окончательно убедились, что же находится в чемоданах. Таможенный участок был взят под усиленную охрану. Полицейские посадили Бурлакова в одиночную камеру. Срочное сообщение о чрезвычайном происшествии на железнодорожной станции было направлено в китайскую контрразведку. Узнали о нем и японцы.

Целый день Бурлаков просидел в одиночной камере. Казалось, что о нем забыли. Но это было не так.

В восемь часов вечера начался первый допрос. Сотрудника китайской контрразведки интересовали два вопроса: куда и для какой цели задержанный вез взрывчатку.

Бурлаков рассказал не все и не сразу. То, что он сообщал сотруднику китайской контрразведки, походило на правду, но было неправдой, в которую можно было поверить, а можно было и не принимать в расчет.

Вначале Бурлаков прикинулся простачком, которого попросили в Градеково переправить через границу два чемодана с вещами, о которых он не имел ни малейшего представления. На ближайшей станции его должен был встретить некто Милеев. Груз предназначался именно для этого человека. Он должен был забрать чемоданы и выплатить вознаграждение. Куда груз должен был пойти дальше, Бурлаков, выдававший себя за случайного курьера, не знал. В этом он и пытался убедить допрашивавших его сотрудников китайской контрразведки.

Допрос продолжался несколько часов. Показаниям Бурлакова не поверили. Что было дальше? Обратимся к отчету, который Бурлаков написал позже в Москве, после того как просидел в Маньчжурской тюрьме несколько лет: «… Условия были адскими. Били, пытали, добивались, чтобы я выдал, куда и кому вез взрывчатку. Требовали назвать адреса партизан, явки, места встреч, пароли. Меня подвешивали за ноги, сдавливали железными обручами локтевые и коленные суставы, затем опять били. Я продолжал твердить, что хотел заработать и согласился переправить чемоданы через границу. Если бы меня не арестовали, то Милеев забрал бы чемоданы и выплатил вознаграждение…»

Когда следователи устали и ушли передохнуть, Бурлаков остался в камере один. У него хватило сил проверить железную решетку на окне. К счастью, она была плохо закреплена. Превозмогая боль, Бурлаков собрал последние силы, пролез в узкое окно и оказался на свободе. Несколько минут он, спотыкаясь, бежал по темной узкой улице. Сентябрьская ночь была безлунной. Это помогало Бурлакову. Но уйти далеко от здания контрразведки он не смог. Силы оставили его мускулистое тело, и он упал на одной из улиц.

Через несколько минут полицейские нашли беглеца. Избили до полусмерти, связали руки и ноги, бросили в другую тюремную камеру, в которой была только одна дверь. Утром Бурлакова под усиленной охраной отправили в Харбин, где находилось центральное управление контрразведки.

Вспоминая лет через десять нахождение в Харбине, Бурлаков писал: «Условия в Харбинской тюрьме были крокодиловские. Сидел в полной изоляции, лишен был прогулок и свежего воздуха. В одиночной камере находился около месяца…»

Военная разведка не оставила своего товарища в беде. Во Владивостоке знали о том, что китайские следователи и их японские кураторы не поверили в легенду, которую им рассказывал арестованный. Было известно и о стойком поведении разведчика на допросах, которые сопровождались жестокими азиатскими пытками. Подход к Харбинской тюрьме, несмотря на ее усиленную охрану, был постепенно найден. Нашелся и охранник, который за определенное денежное вознаграждение согласился передать арестованному русскому металлическую пуговицу. В пуговице была «цидулька» — короткая записка, в которой сообщалось, что должен Бурлаков рассказать на приближающемся суде.

Не дожидаясь суда, Бурлаков решил продолжить игру со следователями. На очередном допросе он сообщил, что является членом подпольной белогвардейской организации, которая действует на территории СССР в районе Забайкалья. Взрывчатка, которую он вез, была предназначена для этой организации. В начале октября члены организации планировали провести диверсионный акт на железной дороге в районе Читы. Взрывчатку пришлось вести через Северный Китай, так как иначе перебросить ее поближе к Чите было невозможно.

На продолжавшихся допросах Бурлаков вел себя тихо, он знал, что китайцы любят смирных, которых они называли син-хо. Не противореча в мелочах, он не отступал от основных фактов новой легенды, правдоподобной и убедительной.

Сотрудники разведотдела штаба Сибирского военного округа в это время распространили слухи об аресте в районе Читы двух диверсантов, которые пытались разрушить железнодорожное полотно. Видимо, японская контрразведка имела в Читинском районе своих агентов. Об аресте диверсантов стало известно и в Харбине.

Во время суда Бурлаков еще раз повторил легенду о переброске взрывчатки в район Читы. Поверили ему или нет, сказать трудно. Однако он не был приговорен к смертной казни, а осужден на пять лет тюремного заключения. Это был большой срок.

Для отбывания срока наказания Бурлаков был переброшен в Мукденскую тюрьму.

Разведывательная работа Леонида Бурлакова прекратилась на несколько лет. Именно в это время у разведчика Василия Ощепкова, действовавшего в Японии, появились новые кураторы. Смена руководства прошла болезненно. Шестаков, новый руководитель Ощепкова, обвинил разведчика в слабых результатах работы и в растрате оперативных средств на личные нужды под предлогом оплаты услуг агента. В рапорте Шестаков требовал предать Ощепкова военному трибуналу.

Ощепков был отозван из Токио. Его служба в разведке в качестве нелегала в Японии была прекращена. Если бы Леонид Бурлаков продолжал руководить работой Ощепкова в Токио, он, вероятно, мог бы принести немало пользы, и его судьба тоже сложилась бы иначе. «Аркадий» и «Черный монах» хорошо понимали друг друга. Ни один из них был не способен истратить оперативные средства на свои нужды. Обвинения Шестакова в адрес Ощепкова были надуманны. Если бы Ощепков проявил нечестность, то он должен был быть не только отозван из Японии, но и отчислен из состава сотрудников разведывательного отдела штаба Сибирского военного округа. Этого не произошло. Начальник разведотдела Заколодный оставил Ощепкова в своем подчинении, обращался к Берзину с просьбой повысить ему оклад денежного содержания и всячески пытался помешать переводу Ощепкова в Москву.

Случайный провал Бурлакова нанес значительный ущерб военной разведке.

В Мукденской тюрьме Бурлаков находился четыре года и шесть месяцев. Из них — один год в одиночной камере, восемь месяцев его держали в кандалах как особо опасного преступника. Кандалы весили около пяти килограммов. С такими «браслетами» на ногах передвигаться было непросто. О побеге думать тоже было бесполезно.

Военная разведка оказывала помощь Бурлакову и в Мукденской тюрьме. Через промежуточных лиц и взятки чиновникам было достигнуто решение о переводе Бурлакова из одиночки в общую камеру, в которой находилось еще двое русских заключенных. Затем был тщательно спланирован и подготовлен побег Бурлакова, от которого Леонид Яковлевич вынужден был отказаться. И вот почему.

Как уже упоминалось, в общей камере кроме разведчика было еще двое заключенных. Бежать должны были все трое одновременно. Один из сокамерников согласился с предложением Бурлакова. Второй заключенный по фамилии Власенко человеком был трусливым, в тюрьму попал за мелкую спекуляцию и еще какие-то незначительные грехи. Узнав, что Бурлаков собирается бежать из Мукденской тюрьмы и приглашает его присоединиться к нему, Власенко отказался. Оставлять его одного в камере Бурлаков не мог. Он понимал, что, как только охрана узнает о побеге двоих заключенных, третьего просто забьют до смерти. Бурлаков пожалел Власенко, который имел право на собственную жизнь. Операцию пришлось отменить…

Из Мукденской тюрьмы Леонид Яковлевич был освобожден 14 апреля 1930 года досрочно на 1 месяц и 18 дней. Его обменяли на пятерых китайских офицеров, которые были захвачены в плен во время очередного военного конфликта на КВЖД.

После освобождения из тюрьмы Бурлаков около семи дней находился в Мукдене, затем перебрался в Харбин. Обратился в советское консульство с просьбой оказать ему помощь в возвращении на Родину. В консульстве были подготовлены соответствующие документы. Однако местные китайские власти отказались выдать Бурлакову разрешение на выезд в СССР.

Пока сотрудники консульства добивались разрешения на выезд Бурлакова в Советский Союз, он в конце апреля исчез из Мукдена и для сотрудников советского консульства, и для местных китайских властей.

От Мукдена до советской границы Бурлаков шел пешком по ночам. В конце апреля тоже ночью он перешел границу, систему охраны которой и с той и с другой стороны хорошо знал.

Через несколько дней Леонид Яковлевич Бурлаков был отправлен в Москву.

Вспоминая свое пребывание в Мукденской тюрьме, Бурлаков писал: «Постепенно забываю и тюрьму, и все пережитое в Маньчжурии. Надо заполнять пробелы в знаниях. Я четыре года паразитировал в Мукденской тюрьме и отстал от жизни. Надо догонять…»

В Москве Леониду Бурлакову был предоставлен отпуск длиною в целый календарный год. Несколько месяцев разведчик восстанавливал здоровье в Крыму, побывал еще на одном курорте.

Столь длительный отпуск был Бурлакову явно в тягость, и он попросился начальника Разведывательного управления Яна Берзина направить его на разведывательную работу. Командование Разведывательного управления учло пожелание Леонида Яковлевича, однако вначале ему было рекомендовано пройти курс обучения в У ралоКазахстанской промакадемии в Свердловске.

В 1931 году Леонид Бурлаков был награжден орденом Красного Знамени.

 

Глава вторая

«БОРОТЬСЯ С ЯПОНИЕЙ МЫ В НАСТОЯЩИЙ МОМЕНТ НЕ В СОСТОЯНИИ…»

Россия никогда не стремилась к захвату японских островов. Русские войска никогда не вели боевых действий против Японии на ее исторической территории. Издавна отношение России к ее дальневосточному островному соседу было доброжелательным. Путь к такому пониманию отношений между двумя государствами был открыт первым договором, подписанным по инициативе России 26 января 1855 года в Симоде. Для согласования условий этого договора в октябре 1852 года из Кронштадта в Японию на фрегате «Паллада» была отправлена русская дипломатическая миссия, которую по указанию царя возглавил вицеадмирал Ефим Васильевич Путятин.

Путятин прибыл в Нагасаки в августе 1853 года. Японцы сообщили главе русской делегации, что месяц назад там побывала американская миссия во главе с адмиралом Мэтью Перри.

Японцы могли бы и не рассказывать Путятину о подробностях визита американцев. Однако они сочли необходимым проинформировать русского адмирала о том, что произошло накануне появления русских в Нагасаки.

Американцы прибыли к японским островам на четырех военных кораблях. Корабли эти стали на якоре в Токийском заливе вблизи от города Урага и находились в полной боевой готовности. Американцы явно демонстрировали японцам мощь своей корабельной артиллерии. Поведение нежданных гостей из-за Тихого океана было для японцев большой неожиданностью.

Перри потребовал, чтобы представители императора прибыли к нему для вручения послания президента США. По решению Перри эта процедура должна была произойти то ли на флагманском корабле американской эскадры, то ли в японском городе Урага. Не это главное. Основная проблема состояла в том, что адмирал наотрез отказался отправиться в Нагасаки. По японским законам город Нагасаки был единственным местом, где представители Страны восходящего солнца могли вести переговоры с иностранными представителями. Толи Перри этого не знал, то ли поступал так, как ему заблагорассудится, подкрепляя свое предложение количеством и калибром корабельных пушек.

Японцы отстаивали свои традиции. Перри пригрозил высадиться с достаточными военными силами, чтобы заставить японцев принять послание американского президента в Ураге. Поведение американского адмирала не соответствовало местным обычаям и возмущало японцев.

Они впервые столкнулись с такой «дипломатией». Вряд ли японцы испугались американского адмирала. Скорее всего, они проявили свою восточную мудрость и уступили.

Послание американского президента было передано представителю японских властей 14 июня. Через три дня американские корабли покинули Токийский залив. Перри сказал, что он не будет ждать ответа японского императора и прибудет для продолжения переговоров весной еледующего года.

В истории международных отношений и специальных служб иногда встречаются невероятные совпадения. Одно из них — миссии Перри и Путятина в Японию. Они состоялись приблизительно в одно и то же время. Адмиралы прибыли в Японию на военных кораблях и имели, как свидетельствуют факты, формально одинаковую задачу: установить отношения с Японией.

Россия хотела наладить дружественные, добрососедские связи с Японией, которые бы способствовали развитию взаимовыгодной торговли между двумя государствами.

Американцы стремились к установлению отношений с Японией для укрепления своего влияния на Тихом океане и расширения своей экспансии в Китае.

О содержании предложений Перри знали только представители японского императора, которые принимали именитых гостей из Вашингтона. Но и они знали далеко не все.

Неудивительно, что после напряженных переговоров с адмиралом Перри японцы встретили Путятина настороженно. Однако после того, как во время первых же контактов русская миссия продемонстрировала свое доброжелательное отношение к представителям местных властей, японцы изменили свое отношение к миссии Путятина.

В январе 1854 года начались официальные переговоры Путятина с прибывшими в Нагасаки представителями японского императора. В ходе переговоров возникли некоторые затруднения. Путятин решил временно прекратить дискуссии и 5 февраля отплыл из Японии. Опасаясь встречи с кораблями английского флота, который действовал против России совместно с военными кораблями Франции и Турции, объединившими усилия в ходе начавшейся Крымской войны, Путятин был вынужден укрыться со своей эскадрой в устье Амура. В его дипломатическую задачу, определенную российским царем, морские бои с англичанами или французами в Тихом океане не входили.

Перри узнал о визите русских кораблей в Японию. Это известие почему-то вызвало у американцев раздражение. Возможно, это произошло, потому что у американцев еще не было в Японии своих агентов, которые могли бы сообщить Перри содержание первых русско-японских переговоров. Если бы у американцев был такие агенты, Перри узнал бы, что визит русских не затрагивает интересы американцев в Японии. Впрочем, русская разведка в то время тоже еще не имела своих разведчиков на японских островах.

В конце февраля 1854 года американский адмирал со своей эскадрой поспешно возвратился в Токийский залив. На этот раз в составе эскадры Перри было уже не четыре, а девять боевых кораблей, на бортах которых находилось 129 пушек и более 1800 матросов и офицеров.

Перри явился на переговоры с представителями японских властей под охраной пятисот вооруженных моряков. Японская делегация была вынуждена принять требования американского президента, в результате чего 31 марта был подписан американо-японский договор «о мире и дружбе».

В Европе шла Крымская война. Против России воевала коалиция государств в составе Франции, Великобритании, Турции и Сардинского королевства. Боевые действия складывались для России неудачно. Весной англо-французский флот добрался даже до дальневосточных владений Российской империи и атаковал Петропавловскна-Камчатке. Англичане и французы дважды пытались высадить десант. После неудачной попытки захватить город англо-французская эскадра 27 августа 1854 года ушла в Ванкувер и Сан-Франциско.

Путятин в октябре 1854 года вновь прибыл в Японию. После дополнительных переговоров, которые, к удовлетворению сторон, завершились успешно, 26 января 1855 года был подписан русско-японский договор о торговле и границах. Договор подписали уполномоченный России вице-адмирал Е. В. Путятин и уполномоченные Японии Цуцуи Масанори и Кавадзи Тоснакира.

В соответствии с этим договором между двумя государствами устанавливались «постоянный мир и искренняя дружба», определялись морские границы, японское правительство открыло для русских судов порты Симода, Хокодате и Нагасаки.

В ходе переговоров японцы выдвинули притязания на часть Сахалина, хотя не имели для этого правовых оснований. Стремясь установить добрососедские отношения с Японией и избежать конфликта на Дальнем Востоке, царское правительство, втянутое в Крымскую войну, пошло на уступку и согласилось признать остров Сахалин «не разделенным между Россией и Японией».

Проблема обеспечения безопасности двух границ — западной и дальневосточной — всегда была для России большой и острой. Угроза чаще возникала на Западе. Парадокс состоял в том, что в минувшем XX веке возникновение угрозы на западных рубежах России неизбежно вело к возникновению угрозы ее безопасности на Дальнем Востоке. Такие опасные ситуации возникали в периоды экономических кризисов, революций или других ситуаций, которые ослабляли военную мощь России и ее способность надежно защищать свою независимость, территорию и другие интересы. В мире в этом отношении за две тысячи лет мало что изменилось — слабых всегда бьют, неудачников не признают, сильных боятся и не уважают.

После Октябрьской 1917 года революции, когда в России была устранена царская власть и государственное управление попало в руки большевиков, Россия была ослаблена до критического уровня. Выстоять и спасти государство удалось прежде всего благодаря самоотверженной борьбе, которую вел народ, защищая свои территории, национальное богатство и историческую перспективу. Критическое положение было не только на Западе, но и на Дальнем Востоке. Даже после окончания Гражданской войны ситуация на Дальнем Востоке продолжала оставаться исключительно неблагоприятной. Экспедиционные войска американцев, англичан, японцев и французов, силы адмирала Колчака и атамана Семенова действовали на Дальнем Востоке и в Восточной Сибири. По американским данным, на 15 сентября 1919 года в составе интервенционистских сил на Дальнем Востоке были 60 тысяч японских, 9 тысяч американских, 1500 английских, 1500 итальянских, 1100 французских и 60 тысяч чехословацких солдат. Кроме того, имелись «белые» китайские, румынские и польские воинские части. Все они были вооружены, как говорится, до зубов и не испытывали недостатка в обеспечении продовольствием, патронами и снарядами. Войска Колчака и атамана Семенова тоже были обеспечены всем необходимым. Колчаковцы щедро оплачивали поставки вооружения и продовольствия из Англии, США и Франции золотом России, которое случайно оказалось под контролем Колчака. Американцы в первой половине 1919 года передали адмиралу А. В. Колчаку 250 тысяч винтовок, несколько тысяч пулеметов и большое количество орудий. Англичане тоже успешно сбывали Колчаку свое устаревшее оружие и боеприпасы. Кровавый бизнес в России приносил предприимчивым дельцам из США, Великобритании, Франции и Японии баснословные прибыли.

Так как Колчак был британским агентом, больше всего золота из государственного запаса России уплыло в Великобританию. Колчаковцы передали англичанам 2883 пуда золота. Японцам, опекавшим Колчака, досталось 2672, американцам — 2118 и французам — 1225 пудов русского золота. Это было одно из крупнейших ограблений минувшего века. 11,5 тысячи пудов российского золота было вывезено за границу.

Интервенты торопливо вывозили не только золото, но и пушнину, ценные породы древесины, вели варварский отлов рыбы в территориальных водах России, охваченной пламенем братоубийственной Гражданской войны. Они понимали, что скоро этот сибирский Клондайк закроется.

Председатель Совета народных комиссаров В. И. Ленин, выступая 21 декабря 1920 года с докладом на VIII Всероссийском съезде Советов, оценил обстановку на Дальнем Востоке таким образом:

«…Дальний Восток, Камчатка и кусок Сибири фактически сейчас находятся в обладании Японии, поскольку ее военные силы там распоряжаются, поскольку, как вы знаете, обстоятельства принудили к созданию буферного государства — в виде Дальневосточной республики, поскольку мы прекрасно знаем, какие неимоверные бедствия терпят сибирские крестьяне от японского империализма, какое неслыханное количество зверств проделали японцы в Сибири… Но тем не менее вести войну с Японией мы не можем и должны сделать все для того, чтобы попытаться не только отдалить войну с Японией, но, если можно, обойтись без нее, потому что она нам по понятным условиям сейчас непосильна… Бороться с Японией мы в настоящий момент не в состоянии…»

Образование Дальневосточной республики, усилия Народно-революционной армии помогли решить историческую проблему — выстоять под натиском объединенных сил интервенции, колчаковцев, семеновцев и других сил, добиться вывода иностранных войск с территории России.

В Москве 15 ноября 1922 года был принят декрет, в соответствии с которым «буферная» Дальневосточная реепублика (за исключением Северного Сахалина, оккупированного японцами) входила в состав Советской России. Однако борьба с посягательствами японцев на советские дальневосточные территории на этом не прекратилась. Дальневосточная граница продолжала оставаться зоной напряженной борьбы, в которой, с одной стороны, действовали японцы и поддерживаемые ими белогвардейские отряды, а с другой — советские пограничники и военные разведчики.

Сведения о подготовке японцами или семеновцами провокаций на советско-маньчжурской границе поступали в Разведывательное управление Красной армии от «Черного монаха» из Японии, от резидента военной разведки при штабе Народно-революционной армии Дальнего Востока Христофора Интовича Салныня, который числился в разведуправлении под оперативным псевдонимом «Гришка».

Судьба Салныня — подпольщика, одного из организаторов борьбы против иностранной интервенции на Дальнем Востоке и военного разведчика, не заинтересовала советских историков. Почему это произошло? Возможно, потому что Христофор Салнынь был человеком, который имел очень сложную биографию. Что-то в этой биографии было на поверхности, но не сверкало, как в жизнеописаниях народных героев Клемента Ворошилова или Семена Буденного. А что-то было полностью закрыто и хранилось в делах с грифом «совершенно секретно». Более того, Салнынь оказался в числе репрессированных. Он был арестован органами НКВД СССР 20 апреля 1938 года. Обвинение для тех времен, 1937–1939 годов, было стандартным — причастность к японской шпионской организации.

Видимо, Салнынь был крепким мужиком. Он поднисал расстрельное признание не сразу и продержался на Лубянке около года. Только 14 марта 1939 года военная коллегия Верховного суда СССР приговорила Салныня к высшей мере наказания. 8 мая 1939 года Христофор Интович Салнынь был расстрелян.

Каким был этот человек? Какое отношение он имел к советской военной разведке? Что успел сделать?

Родился Христофор Салнынь 26 августа 1885 года в Шрунденской волости Гольдингенского уезда Курляндской губернии в семье рабочего. Родители называли его Кристап. Псевдонимов у него было много.

По вероисповеданию Христофор — православный. Окончил два класса народной школы и поступил учеником мастера в столярной мастерской.

Видимо, стремление к познанию окружающего мира и к приобретению знаний, необходимых, чтобы понимать этот мир, было одним из основных качеств этого латышского паренька. Работая в столярной мастерской, он ухитрялся одновременно учиться на вечерних курсах ремесленного училища, которое располагалось в Риге. В семнадцать лет Христофор вступил в члены Всероссийской коммунистической партии (большевиков). В 1905 году Салнынь перешел на нелегальное положение, занимался организацией боевых дружин в Риге и Либаве.

1905 год, год первой русской революции, был первым шагом рабочих в борьбе за свои социальные права. Шаг этот был неудачным. Революционеры всюду потерпели поражение: и в Москве, и в Петербурге, и в других городах. Многие революционеры были арестованы, приговорены к смертной казни. Салнынь принимал участие в нападении на Рижскую тюрьму с целью освобождения его товарищей Лациса и Шлессера, которые тоже были приговорены к смертной казни.

В 1906 году Салнынь перебрался в Санкт-Петербург, работал в местном кохмитете РСДРП (б). Должность у него была — представитель боевых отрядов Прибалтийского края.

Весной 1907 года партия большевиков направила Салныня заграницу для организации поставок оружия в Россию. Такое ответственное дело поручалось особо проверенным лицам. Салнынь уже был проверенным человеком. Он свободно владел английским и немецким языками, что позволяло ему успешно выполнять партийные задания.

Зимой 1913 года Христофор Салнынь впервые отправился за океан, в Америку. В США он работал в мастерских по ремонту железнодорожных вагонов и паровозов, состоял членом американской латышской объединенной организации. Эта организация примыкала к левому крылу американской социал-демократической партии. В своей автобиографии Салнынь писал: «Мне пришлось скитаться по всему миру, видеть много хорошего, и много плохого. Всегда хотел жить и работать дома. Очень хотел жить в России…»

В Россию Салнынь возвратился после Февральской 1917 года революции. Уезжал он из России через западную границу, а возвращался из США через Тихий океан. Поэтому дорога и привела его на Дальний Восток. Произошло это летом 1920 года. В те времена пассажирских авиационных линий между Северной Америкой и Советской Россией не существовало. Поэтому Салнынь добирался до берегов охваченного гражданской войной отечества на каком-то пароходе. Путешествие длилось не один день, и Салнынь имел возможность, глядя на волны безграничного Тихого океана, поразмыслить и о своей судьбе, и о судьбе своей родины. Несомненно, он считал, что судьба России и его личная жизнь прочно связаны в единое целое. Он не мыслил себя вне этой связки, в которой собирался играть активную роль защитника, а не стервятника, жаждавшего поживиться чем-нибудь в дни, когда Россия переживала один из самых трудных периодов в ее истории. Если бы Салнынь мыслил иначе, то, прибыв во Владивосток, он оказался бы среди тех, кто грабит, а таких было не мало, а не в рядах Народно-революционной армии, в которую вступил добровольно в ноябре 1920 года. Можно считать, что именно с этого момента он сделал первый шаг, который и привел его к сложной и опасной работе в советской военной разведке.

Несомненно, Салнынь, который знал несколько иностранных языков, объездил всю Европу и имел возможность работать в Северной Америке, был на голову выше бойцов и командиров Народно-революционной армии по общему развитию, пониманию того, с какими целями прибыли вооруженные японцы, американцы, французы и другие интервенты во Владивосток. Поэтому начиная с ноября 1920 года он подключается к разведывательной работе в качестве секретного сотрудника регистрационного отдела 2-й Амурской армии. Регистрационный отдел занимался добыванием сведений о противнике, который был повсюду: и в Приморье, и в Забайкалье, и в Сибири. Колчаковцы, семеновцы, иностранные интервенты — разведывательные сведения о них приходилось собирать с большим трудом, преодолевая реальные опасности.

В декабре 1921 года Салнынь был назначен руководителем разведотдела штаба Народно-революционной армии Дальнего Востока, руководил работой «Аркадия», «Черного монаха» и других разведчиков, которые остались верны России, несмотря на сложные и мутные времена. В России всегда существовали две правды. Одна — для богатых, другая — для бедных. Объединяющей и тех и других всегда была одна праведная идея — необходимость защиты Отечества от внешних врагов, которым должны были платить дань и богатые, и бедные.

Салнынь, несомненно, понимал, на какой стороне баррикады он должен быть в трудный для России час. Сотрудники разведывательного отдела, которым он руководил, добывали ценные сведения, что и позволило в конце концов покончить с колчаковцами и семеновцами, а также изгнать интервентов.

В сентябре 1922 года Салнынь был назначен представителем Дальневосточной республики в Харбине. Одновременно Христофор Интович стал первым резидентом советской военной разведки в восточном районе Китая. Задача прежняя — сбор сведений о действиях японцев.

Опыт разведывательной работы, приобретенный Салнынем в Китае, потребовался в Москве, в центральном аппарате военной разведки. Ян Карлович Берзин, который был заместителем начальника 4-го Управления РККА (разведуправления), поручил Салныню разработать предложения по совершенствованию системы органов военной разведки, предназначенных для добывания сведений о Японии, ее вооруженных силах и военно-политических замыслах самураев. В течение трех месяцев Салнынь выполнял задание Берзина, а затем в августе 1923 года был направлен в Константинополь для выполнения очередного задания начальника военной разведки.

Можно сказать, что Салнынь был специальным сотрудником военной разведки, которому поручалось выполнение особых заданий. Только этим можно объяснить его назначение в Турцию, а затем — в Китай в качестве резидента военной разведки. Христофор Интович действовал в Шанхае до середины 1926 года. Он мог оказывать содействие советскому полпреду в Китае в подготовке проектов документов об условиях нормализации советско-японских отношений. По крайней мере сведения военного разведчика Ощепкова («Черного монаха») о дислокации японских воинских частей на Сахалине могли только через резидента военной разведки Салныня поступить к советскому полпреду Карахану в Китае. Кто еще в аппарате Карахана в советском посольстве знал о сведениях Ощепкова и кто с ними работал, осталось нерасследованным. Но такой человек был, и он сообщил японцам о том, что русские располагают сведениями о планах Токио вывести войска из северной части Сахалина.

В январе 1925 год завершились советско-японские переговоры. Дипломатические представители СССР и Японии в Пекине подписали конвенцию, определяющую основные принципы взаимоотношений между двумя государствами. Стороны провозгласили желание жить в мире и дружбе и обязались в своих отношениях исходить из принципа взаимного невмешательства во внутренние дела и воздерживаться от всякой открытой или скрытой враждебной деятельности друг против друга. И Советский Союз, и Япония заявили, что ни одна из сторон не имеет с какой-либо третьей державой тайного договора или соглашения, угрожающего суверенитету или безопасности другой стороны. Это была бескорыстная и взаимовыгодная договоренность.

Одновременно в специальной советской декларации, приложенной к советско-японской конвенции, указывалось, что правительство Советского Союза не разделяет «…с бывшим царским правительством политическую ответственность за заключение» Портсмутского договора 1905 года. Это было важное дополнение к конвенции, против которой, по крайней мере открыто, не выступила Япония.

Достигнуто в Пекине было много, но противоречия между двумя государствами остались. Прежде всего они касались территориальных вопросов, справедливое решение которых было отложено до лучших времен. По крайней мере Япония в 1925 году не собиралась возвращать России ее территории, захваченные японцами. У России, на просторах которой только-только завершилась Гражданская война и было наконец-то покончено с иностранной интервенцией, в 1925 году не было никаких возможностей убедить Японию возвратить Южный Сахалин и другие территории. Салныню и его товарищам было над чем работать в Шанхае — Япония уже потеряла доверие в глазах и русских царей, и лидеров большевиков. Дипломатическое доверие, о котором говорили участники переговоров при подписании советско-японской конвенции, ничего общего не имело с доверием историческим, создающим доверительные отношения между государствами и народами. Поэтому русская пословица: «Доверяй, но проверяй», знакомая Салныню, была для него руководством к действию.

Учитывая особый интерес Японии к территориям Маньчжурии, Кореи и Монголии, в Москве понимали, что Токио на словах будет провозглашать одно, а делать иначе. Это «иное», тайное, прежде всего и интересовало советскую военную разведку, которую в 1924 году возглавил опытный разведчик Ян Карлович Берзин.

Через несколько дней после подписания советско-японской конвенции в Пекине Берзин предложил Сталину расширить возможности военной разведки на Дальнем Воетоке и направить в Харбин для координации усилий Центра в этой области Арвида Яновича Зейбота, который руководил военной разведкой с 1921 по 1924 год. Предложение Берзина рассматривалось на заседании политбюро. Зейбот направлялся в Харбин под фамилией Ивана Петровича Грандта на должность сначала консула, а затем генерального консула. Задача Зейбота — организация разведывательной деятельности сил военной разведки в Маньчжурии и Корее.

Деятельность Зейбота в военной разведке — страница тоже мало известная. Это можно объяснить двумя причинами.

Первая — Зейбот военного образования не имел и больших высот в военной иерархии не достиг. Однако известно, что человек он был высокообразованный, интеллигентный и скромный.

Вторая — Зейбот также не был специалистом в области разведывательной деятельности. Поэтому военных историков всегда удивляло назначение Зейбота на должность начальника военной разведки Советской России.

Но это назначение произошло не случайно и, как теперь говорят, не по «семейному признаку». Феномену Зейбота есть вполне объективное и поэтому убедительное объяснение. Обратимся к некоторым фактам из биографии Яна Зейбота. Возьмем только основные факты из его жизни. В 1913–1916 годах Зейбот учился в Санкт-Петербургском университете на физико-математическом факультете, специализировался по профессии математикстатистик. Одновременно Зейбот работал в Статистическом бюро Петербургского комитета по оказанию помощи беженцам.

После Февральской 1917 года революции Зейбот возвратился в Ригу и примкнул к меньшевикам-интернационалистам, затем его политические убеждения приобрели окончательную определенность. В начале 1918 года молодой математик-статистик стал убежденным большевиком, членом Центрального комитета Союза молодежи социалдемократии Латвии. В период немецкой оккупации Латвии Зейбот оказался в концлагере.

В начале января 1919 года на первом съезде Советов Объединенной Советской Латвии Арвида Зейбота избрали членом Центрального исполнительного комитета. В январе 1919 года он назначается на должность комиссара статистики советского правительства Латвии.

Статистика — военная наука. Она — главный рычаг управления большими и малыми частными компаниями, крупными концернами и даже государствами. Статистика в военном деле важна, как тактика и стратегия, которые без точных статистических данных о возможностях противника и резервах собственных войск не могут быть использованы в качестве теории и практики достижения победы над врагом. Военное искусство основывается на военной статистике. Точные данные, необходимые для подробных разработок оперативных планов, и для надежной обороны, и для успешного наступления, поставляет в Генеральный штаб военная разведка, которая тоже активно занимается военной статистикой. Военные разведчики, как когда-то считалось, — неистовые драгоманы, которые по крупицам, словно золото, собирают ценные сведения о противнике, которые после обработки ложатся в основу принимаемых важных политических и военно-экономических решений.

Поэтому не случайно советской военной разведке, созданной в ноябре 1918 года, было дано наименование — Регистрационное управления. В штабах военных округов действовали регистрационные, то есть статистические, отделы. Их сотрудники собирали сведения об иностранных армиях и учитывали все данные о вооруженных силах соседних государств.

Поскольку Зейбот был квалифицированным специалистом в области статистики, его и назначили 27 сентября 1920 года на должность помощника начальника Регистрационного управления Полевого штаба Революционного военного совета республики. Грамотный, преданный, умеющий считать, он оказался в нужное время в нужном месте. 15 апреля 1921 года Зейбот стал начальником Разведупра штаба РККА. Он организовал научный учет сведений о вооруженных силах иностранных государств, которые имели общие границы с Советской Россией.

Перед Разведывательным управлением, которым руководил Зейбот, стояло много задач. В одной из инструкций тех лет говорилось, что Разведупр штаба РККА должен был решать задачи по организации «…самостоятельной глубокой стратегической агентурной разведки в иностранных государствах; получения и обработки всякого рода изданий иностранной прессы, военной и военно-статистической литературы; вести издание материалов по всем видам разведки с составлением сводок, описаний и обзоров; заниматься подготовкой заключений о возможных стратегических предположениях и планах иностранных государств, вытекающих из данных о подготовке к войне».

Как видно, значение статистическому учету в военной разведке придавалось большое. Зайбот знал, как это делать. Но он не знал другого и, несомненно, главного — как добывать данные, которые можно было бы учитывать, обобщать и анализировать. А такие знания необходимы человеку, который руководит коллективом разведчиков.

Даже неполный перечень задач — свидетельство того, что в 1918–1924 годах советская военная разведка, укомплектованная преданными новой власти бойцами, не имевшими опыта и знаний в области ведения разведывательной работы, только училась действовать за рубежом, отстаивать свои рекомендации, подготовленные на основе добытых материалов в приграничных государствах. Авторитет у советской власти военная разведка приобретала с большим трудом. Мешали становлению военной разведки отсутствие профессионалов-разведчиков и неизбежные ошибки в организации этого трудного и опасного дела. В ноябре 1922 года, например, в связи с окончанием Гражданской войны Разведывательное управление было преобразовано в разведывательный отдел, а число сотрудников военной разведки было сокращено в три раза — с 275 до 91 человека. Зейбот доказать высшему руководству страны ошибочность такого решения не смог, но он понимал, что это решение — крупная ошибка, наносившая вред военной разведке.

Зейбот понимал, что для профессионального руководства военной разведкой он не в полной мере подходит.

Военной разведке нужен был другой руководитель, обладающий знаниями в области агентурной деятельности. Поэтому 9 февраля 1924 года Зейбот пишет честное письмо в ЦК РКП (б), в котором просит перевести его на другую работу: «Появились новые работники, есть заместитель тов. Берзин… настало время заменить меня…»

Письмо Зейбота, члена партии большевиков, было необычным явлением. Оно незамедлительно привлекло внимание. Помощнику начальника штаба РККА Б. Шапошникову, который через десяток лет станет начальником Генерального штаба Красной армии, было поручено оценить состояние дел в Разведывательном управлении. 19 апреля 1924 года Шапошников доложил заместителю председателя РВС СССР М. В. Фрунзе свои наблюдения о состоянии дел в Разведуправлении.

Положение дел в Разведупре Шапошников оценил объективно. В своем отчете он писал: результаты работы военной разведки зависят от «размеров отпускаемых Управлению кредитов и качества работников в центре и на местах. Ограниченные средства лишают возможности развернуть зарубежные органы в достаточной степени и в достаточном числе стран… Личный состав работников требует, помимо специфических качеств, наличия военного образования, кругозора и знания иностранных языков. Трудность подбора партийных работников такой квалификации определяет размеры продуктивности работы Управления в центре и на местах…».

Выводы были правильными и серьезными. На одном энтузиазме разведку не построишь. Для успешной разведывательной работы нужны были хорошо подготовленные специалисты и финансы в определенных потребностями разведки размерах.

Зейбот предложил назначить на должность начальника военной разведки своего заместителя Яна Карловича Берзина.

Кандидатура Берзина была утверждена И. В. Сталиным. Берзин получил полное право руководить действиями резидентур советской военной разведки в Австрии, Германии, Италии, Польше, Латвии, Литве, Эстонии, Финляндии, Китае, Японии и в других странах. В Китае действовали разведчики А. Геккер, Д. Киселев и X. Салнынь. В Японии в 1924 году — «Черный монах».

Анатолий Ильич Геккер был первым советским военным атташе при полпредстве СССР в Китае, членом правления КВЖД. Он работал в Пекине с августа 1922-го по ноябрь 1925 года.

Дмитрий Дмитриевич Киселев с 1920 года — резидент советской военной разведки в Шанхае, консул СССР на станции Пограничная КВЖД (1922–1924 гг.), генеральный консул в Харбине (1924–1925 гг.), резидент военной разведки. Передал руководство резидентурой А. Зейботу перед убытием в специальную командировку в Японию.

В биографиях этих резидентов есть одна общая черта — они не имели специального разведывательного образования. Острый недостаток квалифицированных кадров был серьезным препятствием на пути создания эффективной военной разведки. Шапошников был прав, когда докладывал Фрунзе о том, что «..личный состав работников требует, помимо специфических качеств, наличия военного образования, кругозора и знания языков…».

Салнынь был бриллиантом в «короне советской военной разведки». Но таких специалистов, талантливых и образованных, повидавших мир и понюхавших пороха, в разведке все же было мало.

Особые трудности Разведуправление испытывало в области подбора специалистов, способных действовать в Китае, Корее и Японии. Опыт русско-японской войны 1905 года, когда русской военной разведке не хватало специалистов, способных организовывать и вести разведку Японии, был учтен, но реализовывался медленно. В 1920 году при Военной академии РККА был создан восточный факультет, где предполагалось готовить квалифицированные кадры для работы в центральном аппарате военной разведки и ее структурах в странах Дальнего и Среднего Востока. На этот факультет принимались лица, успешно окончившие основной курс Военной академии. Первый выпуск восточного факультета состоялся в 1923 году. Восемь выпускников факультета пополнили штат Разведуправления. Это была капля в море кадровых потребностей военной разведки.

После нормализации советско-японских отношений в 1925 году потребовалось большое количество квалифицированных специалистов, владеющих японским языком, знающих Японию, ее государственное устройство, экономику и вооруженные силы. Не без участия Берзина при Дальневосточном университете были созданы трехгодичные курсы для подготовки разведчиков, предназначенных для выполнения специальных заданий в Японии, Китае и Корее. Эти курсы начали работу в октябре 1926 года. Планировалось ежегодно выпускать по двадцать специалистов, способных квалифицированно выполнять задания разведки.

По мере развития советско-японских отношений советское руководство стало все больше внимания уделять анализу обстановки на Дальнем Востоке. Такое внимание со стороны в первую очередь И. В. Сталина к дальневосточным проблемам заставило начальника военной разведки Я. К. Берзина перестроить систему добывания сведений о Японии и планах японского руководства. Первым шагом в направлении оптимизации работы по Японии стало четкое распределение обязанностей по сбору и обработке сведений о японской армии и японской экономике. Разведуправление приняло на себя всю ответственность за организацию и ведение разведки собственно на Японских островах. Разведывательный отдел Сибирского военного округа, пытавшийся в 1926 году повторить операцию по внедрению разведчиков в Японию, как это удалось сделать «Черному монаху», успеха не добился. Учитывая ограниченные возможности разведотдела штаба округа, его сотрудникам было поручено вести разведку в приграничной полосе с Маньчжурией и Кореей.

В сентябре 1925 года из Москвы в Токио выехал Карл Юрьевич Янель — первый военный и военно-морской атташе при полпредстве СССР в Японии.

 

Глава третья

СЛУЧАЙНАЯ ВСТРЕЧА В ДЕЛОВОМ КЛУБЕ

В начале 1927 года бывший военный разведчик Василий Ощепков стал переводчиком разведотдела штаба Сибирского военного округа. Работа эта ему не нравилась. Но Василий думал, что это временное занятие, и надеялся на продолжение своей интересной, опасной и, как он считал, важной работы в Японии.

Разведотдел находился в Новосибирске. Работа в штабе военного округа занимала большую часть дня. Ощепков прибывал в разведотдел, получал задание от своего начальника Заколодного и погружался в перевод японских текстов, добытых военной разведкой. Тексты были самые разные. В основном военные. В документах раскрывались различные вопросы состояния японской армии. Каждый документ — самостоятельное исследование. Переводчику нужно было изучить новые иероглифы, добыть японские военные словари, изучить японские военные уставы и делать другую сложную работу, с которой он, впрочем, успешно справлялся.

Начальник разведотдела штаба Сибирского военного округа Заколодный докладывал 28 мая 1927 года в Москву начальнику Разведуправления Яну Берзину: «…Товарищ Ощепков при поступлении на работу в отдел был для нас ценен только как переводчик, знающий японский язык. В настоящее время он изучил японскую военную терминологию и является для нас уже ценным не только как переводчику но и как высоко квалифицированный специалист, потеря которого была бы нежелательна для нашей работы…» Оценка работы Ощепкова не только высокая, но и говорящая о том, что Василий Сергеевич стал действительно ценным сотрудником разведотдела, «потеря которого была бы нежелательна…» для военной разведки.

Ощепков мечтал о другой работе. О своих замыслах он докладывал Заколодному в одном из рапортов. Сообщая о том, что он может принести значительно больше пользы на самостоятельной разведывательной работе в Японии, Ощепков указывал, что для этого необходимо подготовить его в области «… разведывательной работы, организовать бесперебойную связь и обеспечить правильное руководство его деятельность из Владивостока».

Главным условием своего будущего успеха Ощепков считал конспиративное пребывание во Владивостоке и Новосибирске. «Если я в настоящее время буду скрыт от официальной службы переводчика при штабе военного округа, то в перспективе можно рассчитывать на успех…», — писал Ощепков в донесении Заколодному.

Чего опасался Ощепков, находясь во Владивостоке или Новосибирске, где обосновался штаб Сибирского военного округа и разведывательный отдел Заколодного? Видимо, нежелательных встреч с японскими представителями, которые после нормализации в 1925 году советско-японских отношений стали частыми гостями в Москве, Владивостоке и в других российских городах. Встреча с японскими эмиссарами, которые могли знать Ощепкова по его работе в японской администрации в годы оккупации во Владивостоке или даже на территории Японии, вызвала бы у них недоуменные вопросы и подозрения в связях Ощепкова с советской разведкой.

Надо полагать, что Заколодный не планировал использование Ощепкова в качестве разведчика в Японии и всячески противился бы его переводу на работу в любую другую организацию. Ощепков для разведотдела штаба округа был единственным квалифицированным специалистом в области перевода японских военных текстов. Поэтому Заколодный писал Яну Берзину в одной из докладных записок о необходимости удержать Ощепкова на работе в разведотделе и оказать ему помощь в организации «…лечения его жены в одном из туберкулезных госпиталей или домов отдыха в окрестностях Москвы».

То, чего больше всего опасался Ощепков, все же произошло. Это случилось 24 апреля 1927 года. После трудового рабочего дня в разведотделе штаба округа Ощепков, мастер дзюдо и джиу-джитсу, занимался тренерской работой в военном спортивном клубе. Занятия в его секции посещали офицеры штаба округа, несколько сотрудников ОГПУ и два или три милиционера. Занятия в секции, как правило, завершались около девяти часов вечера.

В тот апрельский вечер занятия в секции завершились как обычно. Ощепков, один из его лучших учеников Зацаринный, сотрудник ОГПУ, и два спортсмена — офицеры штаба военного округа решили зайти в Деловой клуб утолить жажду после занятий.

Спортсмены расположились за одним из столиков ресторана Делового клуба, пили прохладительные напитки и обсуждали достоинства восточных единоборств. В это время в зале появилась компания, в которой были три японца и японка. Это были сотрудники японского консульства в Новосибирске. Ощепков сразу же заметил их. Проходя мимо столика, за которым сидели спортсмены, один из японцев, оказавшийся консулом, подошел к столику, где отдыхал Василий и его ученики, и поздоровался с Задаринным, которого, несомненно, хорошо знал.

Японцы заказали ужин. Пока официант оформлял заказ и кухня готовила изысканные блюда для иностранных гостей, один из японцев тоже подошел к столику, где сидели друзья, и поздоровался с Ощепковым. Он сказал, что не мог не засвидетельствовать свое почтение по поводу случайной встречи с Васири-сан, которого он не видел уже много лет.

Когда японец назвал Ощепкова Васири-сан, тренер узнал того, кто подошел к его столику. Японец — переводчик местного консульства, был одним из тех, с кем Ощепков был знаком еще во Владивостоке в 1918 году. Во Владивостоке и на Сахалине знакомые японцы называли Василия Ощепкова только Васири-сан. Василий помнил это имя, подаренное ему в детстве японскими мальчишками, с которыми он учился в сахалинской школе в одном классе.

Ощепков вспомнил этого японца. Его звали Того. В годы оккупации он служил приказчиком при одном из частных японских магазинов во Владивостоке и посещал спортивный кружок, которым руководил Ощепков.

С тех пор дороги Ощепкова и Того разошлись. В 1918 году Ощепков вряд ли мог предположить, что приказчик через несколько лет окажется на дипломатической работе и предстанет перед ним в Новосибирске в качестве сотрудника японского консульства.

Того рассказал своему бывшему тренеру по спортклубу, что в 1922 году уехал из Владивостока в Японию, устроился переводчиком в министерство иностранных дел и прибыл в Новосибирск в качестве официального сотрудника консульства с целью улучшения советско-японских отношений.

Все, что говорил Того, звучало вполне убедительно. Однако Ощепков, искушенный в подобных делах, понял, что рассказ Того — легенда, которой он успешно прикрывает и свой мелкий бизнес, и работу в консульстве. Причины, которые второй раз привели Того в Россию, были скорее всего иными, а его пребывание и работа в России финансировались японской разведкой.

На следующее утро Ощепков, прибыв на службу в разведотдел штаба военного округа, написал подробный рапорт на имя Заколодного и доложил о том, что встретился в ресторане Делового клуба с японцем Того, которого считает представителем японской разведки.

Случайная встреча в ресторане с сотрудниками японского консульства окончательно закрыла перед Ощепковым путь к самостоятельной разведывательной работе. Он не сомневался в том, что после встречи с Того японская контрразведка получит доклад о том, что Васири-сан работает в Новосибирске и отдыхает в окружении сотрудников ОГПУ.

 

Глава четвертая

МАДАМ ЯНЕЛЬ КРИТИКИ НЕ ПЕРЕНОСИТ

Советско-японские отношения нормализовывались медленно. В Москве не могли забыть о том, что японцы в годы иностранной интервенции оккупировали Приморье и несколько лет нещадно грабили захваченные российские земли. Такого вероломства от своего дальневосточного соседа Россия не ожидала, однако, охваченная в 1918–1922 годах гражданской войной, она не могла дать достойный отпор иностранным интервентам и защитить свою территорию. Русская пословица: «У сильного всегда бессильный виноват», высказанная однажды великим баснописцем И. Крыловым, получила подтверждение и в отношениях между государствами. Японская агрессия нанесла России значительный материальный и моральный ущерб.

Обмен дипломатическими представительствами между СССР и Японией в 1925 году, несомненно, стал шагом, который два государства сделали навстречу друг другу. В Москве думали о добрососедстве, которое в 1855 году обещал японцам адмирал Ефим Васильевич Путятин. О чем думали в 1925 году в Токио, в Москве не знали. Однако в Кремле, видимо, считали, что перспективы и для Советского Союза, и для Японии открывались значительные и обоюдовыгодные.

Тем не менее раны, нанесенные японцами советскому Дальнему Востоку, заживали медленно и напоминали о том, что в отношениях с самураями нужно быть всегда начеку. В московском Кремле хотели бы иметь точные сведения о том, что думают о России во дворце японского императора.

Первым советским полпредом в Токио стал Виктор Леонтьевич Копп. Он получил опыт представительской работы в Германии, где был с 1919 по 1921 год уполномоченным наркомата иностранных дел РСФСР.

Прибыв в Токио, Копп через некоторое время обратился в Москву с просьбой направить в Токио советского военного атташе. В телеграмме заместителю наркома иностранных дел СССР Μ. М. Литвинову, Копп сообщил, что японский генеральный штаб просит как можно быстрее решить вопрос о назначении в Токио советских военного и военно-морского атташе. Своих офицеров на эти должности в Москве японцы уже подобрали и сообщили на них биографические данные.

К подбору кандидатуры военного атташе был привлечен начальник советской военной разведки Ян Карлович Берзин. По его рекомендации на должность военного атташе в Токио был отобран Карл Юрьевич Янель.

Берзин неслучайно остановил свой выбор на кандидатуре Карла Янеля. Он хорошо знал этого командира Красной армии. В годы Гражданской войны Янель проявил исключительную храбрость, смекалку, находчивость и умение принимать правильные решения в сложных ситуациях, с которыми ему приходилось неоднократно сталкиваться в ходе боевых действий на разных фронтах. Несколько раз был ранен, но после излечения продолжал оставаться в рядах Красной армии.

В 1920 году Янель поступил в Военную академию РККА. Учиться ему приходилось с большим перерывом. В 1921 году Янель был отозван из академии и направлен в командировку для выполнения специального задания военной разведки.

В спецкомандировке Янель находился долго. В Москву он возвратился летом 1922 года. Объясняя отсутствие Янеля на занятиях, заместитель начальника Разведывательного управления Красной армии Я. Берзин сообщал 11 сентября 1922 года начальнику академии: «…Слушатель старшего курса тов. Янель 13 июня 1921 года был Разведупрорм с согласия комиссара штаба Военной академии командирован за границу на весьма ответственную агентурную работу. Находясь на этом посту в течение более года, тов. Янель проявил исключительную аккуратность, а также показал уверенные знания военного дела. На закордонной работе неоднократно замещал руководителя нашей агентуры в целом ряде стран и с этой работой прекрасно справился. Условия работы позволяли тов. Янелю изучать вооруженные силы Польши, Румынии и Франции. Ему также была доступна широкая военная литература, вследствие чего он за этот год практической работы без сомнения значительно увеличил свои познания во всех отраслях военной науки…»

Янель вновь стал слушателем Военной академии, обучение в которой завершил в 1924 году. После окончания академии он около года работал в советском полпредстве в Вене. Янель, проверенный неоднократно на зарубежной разведывательной работе, несомненно, был достойным кандидатом на должность советского военного атташе в Японии.

Пока кандидатура Янеля утверждалась в соответствующих советских инстанциях, из Токио в Народный комиссариат иностранных дел пришла еще одна депеша от полпреда Коппа. Он сообщал: «…японское морское ведомство просит ускорить назначение советского морского атташе. Сообщите имя и чин вашего кандидата и возможные сроки прибытия в Токио. Повторяю аналогичный вопрос относительно Янеля».

Достойного кандидата на должность военно-морского атташе СССР для Японии подобрать сразу не удалось. Поэтому 4 июня 1925 года состоялся приказ, в котором говорилось: «…окончивший Военную академию РККА в 1924 году Карл Янель назначается военным и военно-морским атташе при полпредстве Правительства СССР в Японии».

По линии Разведывательного управления Янель был назначен резидентом советской военной разведки в Токио. В далекую Страну восходящего солнца Янель направился вместе с женой, которую звали Зельма Яновна. Она была молода, красива, своенравна и чрезвычайно рада назначению Карла на высокую военно-дипломатическую должность в Японии. Тяжелая фронтовая жизнь, в которой она самоотверженно помогала мужу, завершилась. Будущее было новым и неожиданным.

На плечи Карла Янеля легла огромная нагрузка — создать «хозяйство» аппарата военного атташе, подобрать людей, сколотить коллектив, установить деловые контакты с японскими властями, наладить рабочие отношения с представителями японского генерального штаба, установить отношения с военными дипломатами иностранных государств, аккредитованными в японской столице. И самое главное — создать условия для решения задач, определенных начальником военной разведки Яном Берзиным. Опыт работы с иностранцами у Янеля был, но этот опыт помогал ему в работе среди представителей европейских государств. Как вести себя с японцами, Янель не знал. Поэтому, находясь в Москве, он тщательно изучал книги по истории Японии, Токио и другие города этой восточной страны, ее культуру, традиции и пытался понять, чем японцы отличаются от европейцев и можно ли с ними иметь дело, добиваясь улучшения советско-японских отношений.

В Токио действовала резидентура советской военной разведки. Руководил ее деятельностью резидент «Краб». В сентябре 1925 года «Краб» привлек к сотрудничеству крупного местного коммерсанта, который стал передавать секретные сведения военно-технического характера. «Крабу» также удалось привлечь к сотрудничеству одного японца — важного специалиста в области военного кораблестроения. От этого источника «Краб» получил чертежи новых японских военных кораблей, сведения об их боевых возможностях, описания корабельных артиллерийских систем и многое другое.

Третий агент, завербованный «Крабом», передавал ему сведения о японской авиационной промышленности. За определенное вознаграждение один японский журналист стал давать «Крабу» материалы, касающиеся внутриполитического положения в Японии и состоянии японской экономики, особенно тех ее отраслей, которые занимались выполнением военных заказов.

Привлеченные к сотрудничеству японцы в Разведуправлении Красной армии получили кодовые номера «Источник 1506», «Источник 1524» и «Источник 1531». Их сотрудничество с советской военной разведкой продолжалось более десяти лет.

Можно предположить, что умелая работа «Краба», направленная на поиск и привлечение к сотрудничеству с советской военной разведкой японских источников ценных сведений, дополнялась активной деятельностью Карла Янеля. Военный атташе разрешенными ему методами собирал сведения о Японии, ее армии и военно-морском флоте, степени их боеготовности. Сведения Янеля были также полезны и высоко оценивались в Разведывательном управлении Красной армии. Но успешной работе Янеля помешала не японская контрразведка, а банальная служебно-бытовая ссора, главными участниками которой неожиданно оказались полпред Виктор Леонтьевич Копи и жена военного атташе Зельма Янель. Что между ними произошло, теперь точно сказать невозможно. Но ссора вышла из-под контроля и стала известна в Москве, в Наркомате иностранных дел и даже Наркомате обороны.

Скорее всего жена Янеля проявила свой властный характер там, где ей следовало бы уступить опытному полпреду и принять его рекомендации. Возможно, и Копп допустил ошибку в процессе дипломатического общения с этой женщиной. Один из сотрудников посольства СССР в Японии тех лет некто Г. Беседовский писал в своей книге о том, что, по его мнению, произошло между Коппом и мадам Янель: «В токийском посольстве полным ходом шла совершенно невероятная склока. Считалось, что начало склоки положила жена Янеля, красивая молодая особа, обидевшаяся на Коппа за недостаточное внимание к ее правам «дипломатической дамы». Надо отдать справедливость Коппу: в грубости он не уступал своему другу Литвинову. Во время одного из раутов, устраиваемых иностранными дипломатами, Копп подверг «галантерейному» обсуждению мадам Янель — очень самолюбивую и властную. С этого момента мадам Янель сделалась врагом Коппа… Вражда мадам Янель к полпреду превратилась в склоку между военным атташе и послом…» [51]Беседовский Г. На путях к термидору. М., 1997. С. 178–179.

«Дипломатическое противоречие» между полпредом Коппом и мадам Янель оказалось неразрешимым. Оно испортило отношения между полпредом и военным аттате. В Москве было принято решение — отозвать из служебной командировки и Виктора Коппа, и Карла Янеля.

Копп получил новое назначение и отправился на дипломатическую работу в Стокгольм. Янель задержался во Владивостоке и по указанию Я. Берзина некоторое время занимался организацией оперативной разведки на Маньчжурском направлении.

Успешная деятельность Карла Янеля в качестве советского военного атташе в Японии была по достоинству оценена в 1928 году. К десятой годовщине Красной армии за особые заслуги перед Родиной орденом Красного Знамени были награждены 16 сотрудников военной разведки. Одним из них был Карл Юрьевич Янель.

Можно предположить, что, находясь в Токио, Карл Янель занимался не только чисто военно-дипломатической работой. Представительская работа ему нравилась, но, вероятнее всего, он по указанию Яна Берзина занимался вербовкой особо ценных агентов среди высокопоставленных японцев. С этой задачей, судя по всему, Ян Карлович справился весьма успешно. Об этом говорит награждение Янеля орденом Красного Знамени. Сведения, которые Янель получал от своих источников, представляли для военной разведки несомненную ценность. Когда Янель в 1927 году возвратился в Москву, он был назначен на должность помощника начальника 3-го отдела Разведывательного управления РККА. В ноябре 1929 года Янель был назначен на должность начальника Института химической обороны им. ОСОАВИХИМа. С апреля 1934 г. по май 1937 г. бригадный комиссар Карл Янель был начальником Иностранного отдела штаба ВВС РККА.

 

Глава пятая

ВЕСЬМА СЕКРЕТНО

Обычно в феврале 28 дней. В феврале 1927 год было 29. Дополнительный день, который появляется в календаре один раз в четыре года, принес начальнику советской военной разведки Яну Берзину большие неприятности. Утром от резидента, действовавшего в Токио, поступило донесение, в котором сообщалось: «Весьма секретно. Японский генеральный штаб командирует майора Казахара и капитана Мирада во Владивосток, Хабаровск, Читу и Иркутск с целью изучения обстановки в Приморье и Сибири. Цель поездки японских офицеров — срочная проверка сведений о перебросках советских войск к границам Маньчжурии и Монголии. Предупредите ОГПУ…» [52]ОГПУ — Объединенное государственное политическое управление при С НК. Создано в декабре 1922 г. в процессе реформирования органов государственного управления в связи с образованием СССР. Главная задача — защита государственной безопасности СССР. Предшественники — Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем и ГПУ, существовавшее с 6 февраля по 30 декабря 1922 г.

ОГПУ — Объединенное государственное политическое управление. Эта организация в первые годы после Октябрьской революции занимала особое положение ереди учреждений советской власти. Сотрудники ОГПУ имели особые полномочия и отвечали за обеспечение государственной безопасности Советского Союза. Они должны были предотвращать проникновение иностранных разведчиков на советскую территорию, вскрывать заговоры внешней и внутренней контрреволюции, направленные против существовавшего в СССР политического строя. Каждое государство должно заботиться о стабильности в стране и защите ее безопасности от внешних и внутренних врагов. Защитой американских государственных устоев бескомпромиссно занимались и занимаются агенты американского Федерального бюро расследований (ФБР). В те годы ОГПУ ничем не отличалось от ФБР или подобных спецслужб других государств. Сотрудники этих организаций, как правило, добросовестно и самоотверженно выполняли свои служебные обязанности.

Берзин распорядился направить сообщение, поступившее из Токио, начальнику ОГПУ Вячеславу Менжинскому. Он знал Менжинского по совместной работе в ВЧКи не сомневался в том, что японские эмиссары вряд ли увидят то, что они хотели бы увидеть в Приморье и Советской Сибири.

Второй вывод, к которому пришел Берзин, читая донесение резидента из Токио, состоял в том, что японская разведка неслучайно проявляла повышенный интерес к местам размещения советских воинских частей в Сибири и на Дальнем Востоке. Вероятно, японский генеральный штаб получил какие-то сведения о передвижении воинских соединений, и японским военным разведчикам предстояло уточнить данные, поступившие от агентов. Несмотря на то, что японские интервенты были выдворены за пределы советской территории в 1922 году, насажденная ими в годы оккупации агентура и через пять лет продолжала действовать, передавая в Токио сведения о советских воинских частях.

«Помощники Менжинского, — подумал Берзин, — знают свое дело. Они «помогут» японским разведчикам».

Майор Казахара и его компаньон получили разрешение на поездку по районам Сибири и Дальнего Востока, которые их интересовали. Сотрудники ОГПУ об их прибытии были своевременно предупреждены.

В марте 1927 года в Японии произошла очередная смена власти. Премьер-министром стал отставной генерал, барон Танака Гиити. Он был потомком представителей древнего самурайского рода, фанатично следовал кодексу самурайской чести «Бусидо», верил идеям японского императора Дзимму, которые в японской военной элите назывались «Хакко Итио» — восемь углов под одной крышей, то есть идеям мирового господства расы Ямато. Захват чужих земель был для барона Танака исторической необходимостью. Поэтому он был активным участником русско-японской войны, ратовал за расширение владений Японии за счет территорий Кореи, Монголии, Китая и Советского Союза.

Деятельность нового японского премьер-министра не могла не привлечь внимания сотрудников советской военной разведки. Берзин был доволен работой резидента «Краба» и военного атташе Карла Янеля, которые за короткий срок пребывания в Токио разрушили сложившийся в управлении стереотип о том, что японских самураев вербовать невозможно. Оказалось, можно, и вполне успешно. Янель смог привлечь к сотрудничеству с советской военной разведкой японского политика. Этому агенту в Разведуправлении РККА был присвоен оперативный псевдоним «N2 1504». Агент передавал ценные сведения о внутриполитической обстановке в Японии, о борьбе партий за власть и особенно о направленности внешнеполитического курса японского правительства. Янель оплачивал услуги агента по сдельной системе. Чем больше сведений передавал японец советскому разведчику, тем больше он получал твердой валюты.

«Источник № 1504» был одним из первых ценных советских агентов в Японии тех лет.

Второй агент, которого завербовал Янель, имел псевдоним «Источник № 1521». Этот агент был крупным японским коммерсантом, имел доступ к важным политическим, военно-экономическихм и военно-техническим сведениям. С этими агентами после отъезда Янеля из Токио в Москву работал новый военный атташе Витовт Путна, член партии с 1917 года, активный участник Гражданской войны, награжденный тремя орденами Красного Знамени.

Весной 1927 года Я. Берзин получил из Токио несколько сообщений, в которых отражались перемены внешнеполитического курса Японии, происходившие под воздействием идей барона Танаки и его единомышленников. Становилось очевидно: в Стране восходящего солнца усиливалось влияние реакционных высших офицеров и генералов. Самурайские традиции, как бамбуковые стебли, пронизали японскую власть, становились не только кодексом чести, определявшим нормы поведения японской элиты, но и общей идеологией, на основе которой строилось новое государство.

В апреле 1927 года резидент военной разведки сообщал из Токио: «…По заслуживающим доверия сведениям источников № 1521 и № 1504 в связи с приходом к власти Танака весьма усилилось влияние на правительство реакционных элементов военной группы… Новое правительство планирует усиление состава японских полевых войск в Маньчжурии, активную защиту японских интересов в Китае, большее согласование политики Японии в Китае с Англией, энергичную борьбу против влияния СССР и распространения идей коммунизма в Китае и Японии. Подготавливается захват КВЖД…»

Тревожные донесения поступали от резидентов военной разведки не только из Токио, но и из Харбина. Они свидетельствовали о том, что приход генерала Танака к власти не предвещает улучшения советско-японских отношений. Анализируя донесения своих резидентов, Берзин пришел к выводу о том, что уже в ближайшее время эти отношения могут подвергнуться новым серьезным испытаниям. Японская промышленно-финансовая элита в поисках выхода из кризиса рвалась к новым рынкам сбыта, стремилась захватить новые источники сырья и полезных ископаемых.

Промышленные фирмы ряда европейских государств и США в 1927 году тоже переживали серьезные затруднения. Они были против проникновения японских фирм на западные рынки. Слабые в военном отношении Маньчжурия и Монголия могли стать для Японии объектами не только экономической экспансии, но и военной агрессии. Берзин, получавший от своих резидентов донесения, мог сделать только один вывод — на Дальнем Востоке назревает новый военный конфликт. Где, когда и в какой форме он произойдет, предстояло выяснить военной разведке. Несомненным было одно — Маньчжурии в тайных планах японского генерального штаба отводилась роль плацдарма, необходимого Японии для грядущего наступления в Китае, а в перспективе — и для войны против Советского Союза. Выход из создававшегося положения Берзин видел не только в увеличении количества советских воинских частей на Дальнем Востоке. Важно было активизировать работу советских дипломатов, направленную на поиски возможностей подписания с японским правительством договора о ненападении. Такой договор мог бы ослабить вероятность возникновения военного конфликта между Японией и СССР. Об этом начальник военной разведки доложил наркому обороны.

Важные сведения продолжали поступать от военного атташе В. Путна из Токио и из Харбина, где также действовала резидентура советской военной разведки. Возглавлял ее резидент «Николай». В 1927 году харбинская резидентура была одной из наиболее эффективных структур Разведупра на Дальнем Востоке. Она имела прямую радиосвязь с Владивостоком, который в секретной переписке военной разведки тех лет назывался «Висбаденом». Харбинская резидентура оперативно передавала важные сведения, которые без задержки поступали в Москву.

«Николай» и его коллеги завербовали китайского офицера штаба охраны войск в Харбине. Этот агент числился в Разведуправлении как источник «№ 1702». Он ежедневно передавал «Николаю» ценные сведения военного и военно-политического характера. «Источник № 1702» имел точные сведения о дислокации китайских и японских воинских частей в Маньчжурии.

Второй ценный агент, завербованный «Николаем», имел псевдоним «АИ». Этот источник передавал полные отчеты о перебросках японских войск по КВЖД. Агент «ХВ», полковник китайской армии, был сотрудником главного штаба китайской армии главнокомандующего Чжан Цзолиня.

10 августа 1927 года Берзин получил донесение от «Николая» из Харбина, в котором сообщалось следующее: «…Весьма секретно. Документально установлено подписание Японией с Чжан Цзолинем тайного договора, состоящего из гарантии проведения в жизнь 21 требования Японии и разделе сфер влияния с Англией в Маньчжурии. Согласно этому договору Япония обязана оказывать Чжан Цзолиню вооруженную помощь в борьбе с югом и изгнании коммунистов из Китая. Восточно-китайская железная дорога названа одним из крупных рассадников коммунистической агитации. Чжан Цзолин намерен предпринять решительные меры, направленные на захват КВЖД.

Япония получила право на концессии по ее выбору в районах Хэй-Лунцзянской и Гиринской провинций. Ожидается нажим с китайской стороны на правление КВЖД о выдаче половины денег, находящихся в Дальбанке, расширяются ликвидационные настроения по отношению к советским торговым учреждениям в Манчжурии, что следует расценивать как показатель назревающих событий, направленных против СССР. Английская и японская пресса ведут усиленную подготовку общественного мнения, направленную на формирование антисоветских настроений, убеждают население в необходимости изгнания большевиков и захвата КВЖД».

Это сообщение, как и многие другие, Берзин направил наркому обороны. Оно точно отражало обстановку, которая складывалась в Маньчжурии после прихода к власти в Японии генерала Танака. Японцы приступили к реализации своих замыслов в Маньчжурии. Чжан Цзолинь склонялся к сотрудничеству с японцами, но, видимо, понимал, что укрепление позиций японцев в Китае ничего хорошего китайцам не принесет. Среди офицеров, приближенных к Чжан Цзолиню, был агент советской военной разведки. Он передал резиденту «Николаю» сведения о действиях японцев Маньчжурии и в Китае.

События, которые происходили на Дальнем Востоке летом 1927 года, занимают в истории Дальнего Востока особое место. В июле премьер-министр Танака передал молодому императору Хирохито меморандум о целях внешней политики Японии. Этот документ получил название «Меморандум Танаки». Документ этот мог произвести серьезное воздействие на формирование мировоззрения молодого императора Хирохито. Документ впитал в себя идеи императора Дзимму о «восьми углах под одной крышей», мечты самураев о создании Великой Азии под руководством Японии и расы Ямато. В «Меморандуме», в частности, говорилось следующее:

«…Защитить себя и других мы, японцы, можем только проведением политики «крови и железа», которая разрешит запутанную ситуацию на Дальнем Востоке. Если мы захотим проводить такую политику, Соединенные Штаты будут… подстрекать Китай нам противостоять. Если мы хотим в будущем контролировать Китай, прежде всего мы должны исключить влияние Соединенных Штатов Америки, как мы уже сделали это в русско-японской войне в отношении России.

Чтобы завоевать Китай, мы должны завоевать Маньчжурию и Монголию. Чтобы завоевать мир, мы должны сначала завоевать Китай. Если мы сумеем завоевать Китай, все остальные малые азиатские страны, Индия, а также страны южных морей будут нас бояться и капитулируют перед нами. Мир тогда поймет, что Восточная Азия наша, и никто не осмелится оспаривать наши права.

Когда Маньчжурия и Монголия окажутся фактически в наших руках, мы используем эти страны как точку опоры и проникнем оттуда под прикрытием торговых связей в остальные части Китая. Маньчжурия и Монголия станут нашим своеобразным командным пунктом, из которого мы возьмем под контроль богатства всего Китая; таким же образом затем мы завоюем Индию, южные моря, Малую и Центральную Азию и, наконец, Европу.

Завещанный императором Мэйдзи план покорения Восточной Азии состоит из трех этапов. Первые два шага — завоевание Формозы и Кореи — мы уже выполнили. Не завершен только третий этап — завоевание Маньчжурии и Монголии, после которого должна последовать ликвидация всего китайского государства — великий подвиг, который внушит страх и уважение не только островам южных морей, но и всей материковой части Азии.

Следует иметь в виду, что Америка после мировой войны состоит в тесном союзе с Англией и будет препятствовать нашим действиям в Китае. Но если думать о будущем величии нашей страны, не останется ничего другого, как вести войну против Америки, чтобы преподать урок Китаю и всему остальному миру…» [59]История войны на Тихом океане. Т. I. Приложение. Меморандум Танака. М., 1957. С. 338.

Советско-японские отношения тоже получили вполне конкретные и однозначные ориентиры. В «Меморандуме», в частности, указывалось: «Японо-советская война, принимая во внимание состояние вооруженных сил СССР и его отношения с иностранными государствами, должна быть проведена нами как можно скорее. Я считаю необходимым, чтобы императорское правительство повело политику с расчетом как можно скорее начать войну с СССР. Разумеется, нам нужно осуществить продвижение до озера Байкал… Япония должна будет включить оккупированный Дальневосточный край полностью в состав владений Японии… Япония должна завоевать мир, а для этого она должна завоевать Европу и Азию, и в первую очередь Китай и СССР» [60]Очерки истории российской внешней разведки. Т. II. М., 1996. С. 254.
.

Танака считал необходимым вытеснение «красной России» с КВЖД.

Японский премьер-министр 25 июля 1927 года передал свой доклад императору Хирохито. Копию этого меморандума удалось добыть сотруднику харбинской резидентуры И НО ОГПУ Ивану Трофимовичу Иванову-Перекресту. Текст «Меморандума Танаки» также удалось добыть разведчику Ивану Чичаеву, сотруднику внешней разведки в Корее, который действовал под прикрытием должности генерального консула в Сеуле.

Резидент советской военной разведки «Николай», действовавший в Харбине, также получил копию «Меморандума Танаки» от одного из резидентов ОГПУ. В Москве имелось достаточно оснований для того, чтобы правильно оценить политический курс Танаки в отношении СССР, Маньчжурии, Монголии и Китая.

События, вскоре последовавшие в Восточной Азии, происходили в точном соответствии с «Меморандумом Танаки».

В 1931 году в японском генеральном штабе были разработаны два секретных документа, которые тоже стали достоянием советской разведки. Первый документ назывался «Положение о военных резидентах за границей», второй — «Соображения относительно военных мероприятий Империи, направленных против Советского Союза». Оба документа были доложены народному комиссару обороны К. Е. Ворошилову. Эти документы свидетельствовали о наращивании японской военной разведкой усилий по добыванию сведений по вопросам обороноспособности СССР. Так еще раз были подтверждены существование «Меморандума Танаки» и его антисоветская направленность.

Советской разведке также удалось добыть несколько номеров специального японского секретного «Бюллетеня по СССР», которые разрабатывались в японском генеральном штабе. Видимо, японская разведка действовала на территории СССР достаточно эффективно. По крайней мере в экспертизе этих документов, проведенной специалистами штаба РККА, отмечалось, что шпионаж, осуществлявшийся японцами на территории СССР, «…причинил огромный ущерб делу обороны Дальневосточного края…».

Самурайская военная угроза советскому Дальнему Востоку приобретала вполне конкретные очертания….

 

Глава шестая

«ПО ШТАТАМ МИРНОГО ВРЕМЕНИ КОРМ ДЛЯ ГОЛУБЕЙ НЕ ПОЛАГАЕТСЯ…»

Разведка, как любая организация, занимающаяся серьезными делами, мечтает о деятельности в стабильной обстановке. Это естественно. Стабильность — универсальное условие, необходимое для успешной работы и ученых, и бизнесменов, больших и малых фирм. Даже для поступательного развития государства необходима стабильность как внутренней обстановки, так и внешних условий.

Стабильность в разведывательной работе — понятие из области пожеланий. Обстановка, в которой действует разведка, постоянно и динамично изменяется. Более того, поскольку разведка действует в десятках стран одновременно, она в своей деятельности должна учитывать это неповторимое многообразие, уметь говорить на языках практически всех народов мира, хорошо знать их национальные и психологические особенности и многое другое. Особенно тщательно разведка должна изучать своего непосредственного противника — контрразведывательные службы государств, на территории которых разведчики выполняют свои тайные миссии.

При всей сложности и многообразии тайного фронта, на котором и в мирное, и в военное время действует разведка, она должна опасаться стабильности. Длительная стабильность в обстановке может быть одним из признаков неблагополучия, чреватого серьезным провалом в работе.

Поэтому разведка может мечтать о работе в стабильных условиях, но не может насладиться ими. Действуя в зоне постоянного риска, разведка должна развиваться быстро по многим направлениям одновременно, что требует значительных финансовых расходов, привлечения высокообразованных и хорошо подготовленных специалистов, создания специальных технических средств, которые используются в ходе проведения тайных операций. Это вечные требования: от дупла, которым пользовался Владимир Дубровский для передачи писем своей возлюбленной, до пней, напичканных электронной начинкой, которые сотрудники ФСБ иногда находят в районах расположения важных военных объектов. Кто оборудовал такие «электронные глаза и уши», уже секрета не составляет.

В годы создания органов военной разведки на Дальнем Востоке в конце 20-х годов минувшего XX века о деятельности в стабильной обстановке никто не помышлял. Но условия все же были значительно хуже. Специалистов в области разведки, имевших высшее образование, в Разведывательном управлении Красной армии было очень мало. Финансовых средств постоянно не хватало. А о специальной технике никто в те годы и понятия не имел. Аппаратура для специальной радиосвязи только разрабатывалась, отдельные ее экземпляры проходили испытания, тайнописные донесения агенты составляли на бумаге с помощью примитивных симпатических чернил, в качестве которых использовался даже луковый сок. Это не выдумка. Так было. Свидетельством тому является интересное письмо, которое попало мне в руки летом 2006 года. Оно было адресовано начальнику Разведывательного управления Красной армии Яну Берзину. Автор этого письма имел странный для разведчика псевдоним «Гришка». Письмо было написано во Владивостоке и имело любопытное содержание. Кем был таинственный «Гришка», который позволял себе запросто обращаться к начальнику военной разведки, сразу установить не удалось.

Прошло некоторое время. Один из специалистов в области истории отечественной военной разведки помог мне установить, кто же скрывался за таинственным псевдонимом «Гришка». Оказалось, что в начале 30-х годов этот псевдоним принадлежал Христофору Салныню, одному из близких соратников начальника военной разведки Я. Берзина. Письмо, судя по дате его отправления, написано 13 июля 1934 года. Его содержание представляет несомненный интерес. Обращаясь к Берзину, Салнынь писал:

«…Все тебе пишут, так что читать есть что. И даже больше, чем надо. Кроме того, Жорж даст тебе общую информацию обо всех наших делах и неудачах. Одним словом, материала для осмысления у тебя будет больше, чем достаточно. Учитывая все это, ограничусь небольшой запиской частного характера. Честно говоря, я зашился окончательно, особенно по служебной линии. Кое-как могу это объяснить своей относительной старостью. 26 августа мне стукнет 49 лет. Но до старости, я уверен, все-таки еще далеко. Об этом свидетельствует то, что я полностью сдал все нормативы первой ступени комплекса ГТО [64]ГТО — Готов к труду и обороне, обязательный комплекс нормативов по физической подготовке для офицеров и служащих Красной армии.
и дополнительно сдал две нормы по второй ступени ГТО. Все нормативы зимнего периода сдам не позже 29 августа 1935 года, когда мне исполниться ровно 50 лет. Так и хочется вызвать тебя на соревнование по сдаче нормативов ГТО!

По линии АКТ я еще работаю один, если не считать Леонида Бурлакова, который вербует людей для нашей работы, занимаясь еще и работой у моряков в полном объеме [65]Бурлаков Леонид Яковлевич, в 1932–1935 гг. сотрудник разведывательного отдела штаба морских сил Дальнего Востока. В 1936 г. — начальник отделения разведывательного отдела штаба Тихоокеанского флота.
.

Об АКТ буду докладывать отдельно в ближайшее время, когда соберу все сведения от товарищей, которые находятся на той стороне. Кое-кто из них застрял там из-за обрыва связи и сбоев в снабжении финансовыми средствами, а кое-кто ушел в партизаны.

Серьезно занят организацией голубиного дела, которое пока является единственным средством связи с людьми, которые действуют за кордоном. На всех пограничных разведывательных пунктах (ПРИ. — В. Л.) мы создали свои надежные голубиные станции. На «военной службе состоят» 600 голубей. Некоторые пограничные разведпункты натренировали голубей, которые способны прилетать к нам из-за кордона и покрывать расстояния от 100 до 120 км. Этих голубей мы используем регулярно для связи с секретными сотрудниками. Но этого мало. С теми голубями, которых удалось собрать за два года со всего Дальнего Воетока, можно уже работать на глубину до 250–300 км при нормальной тренировке. Но беда в том, что по штатам мирного времени нам не полагаются ни специалисты-голубеводы, ни даже корм для голубей.

Людей мы подбираем из войск связи и в качестве прикомандированных направляем в ПРП красноармейцев — любителей голубей, а корм для птиц достаем по блату. В военное время на ПРП полагаются штатные голубеводы, не учтено то, что голубей-то надо тренировать для полетов по определенным маршрутам в мирное время. В военное время мы этого сделать не сможем ни при каких условиях и ни при каких обстоятельствах.

Есть еще много-много других нелепостей, которые мешают повышать эффективность нашей работы и требуют неотложного решения.

Занялся и общественной работой. Я — секретарь Дальневосточного отделения старых большевиков, член президиума Армейской партийной комиссии. Выполняю и другие партийные поручения. Не думай, что я об этом сообщаю для того, чтобы оправдать свою «зашивку» по оперативной работе. Делаю все, что надо. А делать надо все. Спать некогда.

Физически чувствую себя хорошо. Об отпуске не мечтаю и с Дальнего Востока сам не уеду, если вы меня не «уедите» сами за слабые темпы моей работы.

Японцы стремятся держать под контролем все, что происходит на занятой ими территории. Недавно послали за Хинган двух агентов. Один был арестован во время фотографирования военного объекта. Его пытали, затем отпустили. Поручительство якобы подписал наш второй агент. Он же заплатил японцу еще и залог в размере 15 китайских долларов. Вскоре оба агента возвратились из-за кордона и пришли к нам учиться разведывательной работе. От их услуг пришлось отказаться, так как считаю, что они, вероятно, уже завербованы японской контрразведкой. В том, что японцы начали нами активно интересоваться, не сомневаюсь. Более того — этот интерес носит всесторонний характер и развивается по нарастающей. Это подтверждается многими примерами. Поэтому мы должны быть все время начеку и брать на карандаш все ненормальные явления в работе наших разведточек и следить за всем, что происходит в Маньчжурии….

Как видишь, работа идет как будто сносно. Местное командование довольно. В штабе наш отдел считается одним из лучших по всем показателям оперативной работы, включая даже физподготовку, за которую сотрудники отдела получили переходящий приз— бюст товарища Ворошилова. Все сотрудники сдали в срок нормы ГТО первой ступени и приступили к сдаче нормативов второй ступени.

Ну вот, мое коротенькое письмо получилось длинным. По крайней мере длиннее, чем предполагалось, что тоже сеидетельствует о неумении автора кратко излагать свои мысли.

Искренний привет семье и всем, кто меня знает. Если я почти никому не пишу, то только потому, что они мне тоже не пишут А я, как восточник, придерживаюсь простого, но мудрого правила — старших, хотя бы даже по возрасту, молодым следует уважать, то есть писать старику, а не наоборот.

Искренне жму руку.

Твой Гришка».

Письмо Салныня говорит об условиях, в которых приходилось действовать военным разведчикам на Дальнем Востоке. Им даже почтовых голубей иногда кормить было нечем. Тем не менее они работали, приобретали ценный опыт выполнения специальных заданий. В Москве часто и не ведали о том, в каких условиях действовали эти люди, какие преодолевали трудности и где брали корм для голубей. Почтовые голуби были единственным средством связи секретных сотрудников, уходивших на выполнение специальных заданий за кордон, с их кураторами или руководителями в пограничных разведывательных пунктах или разведывательном отделе штаба Отдельной Краснознаменной Дальневосточной армии, которой командовал В. К. Блюхер.

 

Глава седьмая

ДОИХАРА МАНЬЧЖУРСКИЙ

В 1937 году в издательстве «Молодая гвардия» была опубликована небольшая книга, общим объемом 256 страниц. Книга имела интригующее по тем временам название: «Шпионаж капиталистических государств». Тираж книги, судя по возможностям современных российских книгопечатников, впечатляющий — 100000 экземпляров!

Одна из глав, опубликованных в той книге, называлась «Подрывная работа японской разведки». Глава представляла собой не что иное, как перепечатанный текст редакционной статьи, опубликованной в двух номерах газеты «Правда» за 9 и 10 июля того же, 1937 года.

Учитывая то, что 1937 год был в истории Советского Союза годом репрессий, можно утверждать, что и статья в «Правде», и книга эта стали достоянием 100 000 читателей не случайно. Не забывая об особенностях того периода в истории СССР, тем не менее обращаешь внимание на то, что в этой статье было названо немало конкретных фактов о деятельности японских разведчиков против СССР. В частности, впервые была названа фамилия японского разведчика, который занимался подготовкой и проведением специальных операций в Китае, Маньчжурии и Монголии. Звали его Кендзи Доихара. Он имел воинское звание генерал-лейтенант. По мнению авторов статьи, Доихара был «крупным японским «спецом» по шпионажу, особенно по диверсиям».

Возможно, в статье была допущена ошибка. По данным американцев, Доихара имел воинское звание генералмайор. Впрочем, американцы тоже могли что-то перепутать. Несомненно одно — Доихара был большим специалистом в области военной разведки и активно занимался ее организацией.

Американский журналист Джон Гюнтер окрестил Доихару «Лоуренсом Маньчжурским». Полковник Томас Лоуренс жил в первой половине XX века, был британским военным разведчиком, действовал в годы Первой мировой войны в тылу турецких войск на Аравийском полуострове. За успешную работу в военной разведке британский король Георг V представил Лоуренса к ордену Бани, но разведчик по неизвестным причинам отказался от высокой милости британского монарха. В 1921 году Лоуренс побывал на Востоке вместе с У. Черчиллем, принимал участие в работе Каирской конференции. Лоурейс — автор десяти книг. Последняя из них — «Семь столпов мудрости».

Считается, что Лоуренс был ведущим британским арабистом того времени, за что и получил прозвище — Лоурейс Аравийский, то есть за знание арабских стран, их истории, культуры, особенностей быта и возможностей вести в этих странах разведывательную работу.

Возможно, Доихара Маньчжурский заслуживал сравнения с британским военным разведчиком Томасом Лоурейсом из-за своей активности в проведении специальных операций. Однако между двумя этими разведчиками, на мой взгляд, существует значительная разница.

Лоуренс в своей книге «Семь столпов мудрости» пытался доказать, что арабы имеют право на создание собственного государства, и то, что арабы были преданы их западными союзниками.

Доихара книг о Маньчжурии не писал. Он не защищал интересы маньчжуров. Наоборот, он активно содействовал из порабощению. Это обстоятельство существенно отличает Доихару от Лоуренса.

Выходец из японской семьи среднего достатка, которая проживала в городе Окаямы на юге Японии, Кендзи Доихара поступил в Военную академию. В годы обучения в этой академии, которую курировал японский генеральный штаб, Доихара познакомился с потомками великих японских династий самураев и сегунов, вступил в древнюю школу дзен-буддизма, основанную еще в XII веке.

Несомненно, Доихара имел хорошие способности к изучению иностранных языков. Он мастерски овладел тремя китайскими диалектами, знал язык, на котором изъяснялись китайские чиновники. Утверждают, что Доихара свободно разговаривал на нескольких европейских языках. Человека, обладавшего такими способностями, судьба неминуемо должна была привести на службу в японскую разведку. Что и произошло.

В 1925 году Доихара прибыл в Маньчжурию в качестве сотрудника японской военной миссии. Он становится членом тайного общества «Черный дракон» (Кокурюкай), которое было главной опорой японских специальных служб. Несомненно, Доихара был дальновидным, предприимчивым и смелым разведчиком. Он стал одним из основателей специальной разведывательной службы Токуму-кикан, взявшую под свой контроль всю территорию Маньчжурии. Эта спецслужба бескомпромиссно выполняла приказы Доихары по ликвидации всех организаций и обществ, которые «демонстрировали неискреннюю доброжелательность по отношению к Японии»׳.

Трудно найти ответ на вопрос, почему американский журналист назвал Доихару «Лоуренсом Маньчжурским». Возможно, Маньчжурский кризис, спровоцированный японцами не без участия Доихары, спутал тайные планы американцев в Китае. Этот кризис завершился захватом японцами Северо-Восточного Китая, в результате которого было создано марионеточное государство Маньчжоу-Го. Япония получила право контроля над обширной и богатой природными ресурсами территорией, опередив американцев и англичан. Активное участие в организации и осуществлении этой оккупации принимал и Кендзи Доихара.

Через несколько лет Доихара стал начальником разведывательного отдела Квантунской армии. Он действительно знал многое и разрабатывал планы основных специальных операций военной разведки Японии, направленных против Китая, Монголии и особенно против Советского Союза на Дальнем Востоке. Возможно, он действительно имел воинское звание генерал-лейтенант, потому что в 1937 году был назначен на должность командующего 7-го военного округа Японии и был генеральным инспектором военных учебных заведений.

Маньчжурскому кризису предшествовали некоторые драматические события, которые тоже произошли не без участия Доихары и его секретных агентов. Эти события, несомненно, были составными частями общего плана реализации «Меморандума Танаки», которым предусматривался захват Маньчжурии. В этом замысле японская военная разведка свою роль сыграла грубо, но убедительно. Как это было?

Для того чтобы реализовать планы захвата Маньчжурии, командование японской армии должно было по крайней мере решить три задачи. Первая — дискредитировать все, что было связано с авторитетом Советского Союза в Монголии и Маньчжурии. Вторая — подобрать на пост руководителя Маньчжурского государства авторитетного, но готового служить Японии кандидата. И третья — блокировать протесты международного сообщества, в первую очередь США и Англии, в связи с планируемым захватом Японией маньчжурской территории.

Решением первых двух задач должна была заниматься японская военная разведка. Конкретно — в то время полковник Доихара. В 1928 году Доихара имевшимися в его распоряжении силами решал обе задачи одновременно.

Вначале Доихара полагал, что должность возможного руководителя марионеточного государства в Северном Китае может занять сына маршала Чжан Цзолиня — Чжан Сюэлян. В действиях самого маршала, который боролся против гоминдана и войск Чан Кайши, агенты Доихары заметили проявление антияпонских настроений. Японцам также стало известно, что маршал начал переговоры с последним китайским императором Генри Пу И. Император был безвольным и несамостоятельным человеком, который тем не менее мог бы с помощью Чжан Цзолиня быть восстановлен на троне маньчжуров, независимом от японцев.

Японской разведке также стало известно, что Чжан Цзолинь не против поддержания отношений и с Англией. Замыслы Чжан Цзолиня могли помешать реализации плана по захвату Японией Маньчжурии, плана, который являлся одной из важных составных частей «Меморандума Танаки». Долгосрочные планы элиты японской империи оказались по угрозой.

Активный и верный самурайской идее офицер, Доихара решил уничтожить Чжан Цзолиня. Он был уверен, что на первых порах после убийства Чжан Цзолиня его заменит сын — Чжан Сюэлян, который к 1928 году завершил обучение в японской Военной академии. Доихара считал, что молодой Чжан Сюэлян уже в достаточной степени обработай в Токио и станет послушным исполнителем указаний из Токио.

В 1928 году Китай был охвачен войной. Война шла между силами Чан Кайши, обосновавшимися в Нанкине, и войсками Чжан Цзолиня, контролировавшими Пекин. Верх брали сторонники Чан Кайши. Оставив в Пекине своего соратника Янь Сишаня, Чжан Цзолинь решил перебраться в Мукден, куда, как он рассчитывал, после возможного поражения при столкновении с армией Чан Кайши должны были отойти его войска.

Ночью 3 июня 1928 года в Пекине Чжан Цзолинь и сопровождавшие его лица разместились в вагонах специального поезда, который вскоре направился в Маньчжурию. Во время проводов Чжан Цзолинь растрогался до слез. Утром 4 июня об этом сообщила японская газета «Асахи».

На перроне среди провожавших был и полковник Кендзи Доихара. После того как сигнальные огни хвостового вагона поезда погасли в ночи, Доихара возвратился в свой офис и условной телеграммой сообщил в Токио, в каком вагоне следовал Чжан Цзолинь.

Эти сведения были важны для другого японского полковника — Кавамото, которому поручалось взорвать поезд, следовавший из Пекина в Мукден.

4 июня в 5.30 утра в точке пересечения Южно-Маньчжурской и Пекин-Мукденской железных дорог произошел взрыв как раз в тот момент, когда эту точку пересекал вагон, в котором находился маршал Чжан Цзолинь. Направленный взрыв организовали офицеры и солдаты двадцатого саперного полка, прибывшего в Мукден из Кореи. Действиями саперов руководил капитан Одзаки, который выполнял приказание полковника Кавамото. Замысел полковника Доихары по ликвидации маршала был реализован. Прикрывая участие в убийстве китайского маршала японских офицеров, военное министерство Японии заявило, что это покушение, «несомненно, дело рук партизан, поддерживающих нанкинское правительство», то есть правительства Чан Кайши.

Узнав о гибели маршала Чжан Цзолиня, японский принц Сайондзи заявил премьер-министру Танаке: «Это весьма странное убийство. Никому этого не говорят, но не виновата ли в этом японская армия?»

Японский принц имел в виду японскую военную разведку.

Истину скрыть было трудно. Танака вынужден был доложить императору: «Что касается инцидента, то я подозреваю у что в императорской армии имелось некоторое число подстрекателей. В связи с этим я сегодня отдал военному министру распоряжение провести расследование» [72]Цит. по: История войны на Тихом океане. Т. I. С. 115.
.

«Чрезвычайный инцидент в Маньчжурии» привел к смене власти в Токио. Кабинет премьер-министра Г. Танаки вынужден был уйти в отставку.

Японская разведка приступила к выполнению второго условия, которое должно было обеспечить реализацию замыслов, изложенных в «Меморандуме Танаки». Настало время подорвать авторитет СССР в Маньчжурии. Задача эта была сложной, но и она имела свое решение, так как далеко не все в Маньчжурии и в Китае одобряли те изменения, которые произошли в России в 1917 году в результате Октябрьской революции. Подорвать авторитет Советского Союза в Северном Китае можно было, обвинив его представителей в Маньчжурии в распространении большевистской литературы, политической пропаганде и в подготовке переворота. Подрывная деятельность — это сбор сведений о местной власти, создание сил и условий для ее свержения. Задача получила четкое определение. Необходимо было найти слабое звено и арестовать агентов красной разведки.

В начале 1928 года Советскому Союзу было не безразлично то, что происходило в Китае вообще и особенно в его северной части. Борьба китайского народа за свое освобождение от колониальной зависимости англичан, гражданская война, в которой выясняли отношения представители разных сил, а также повышенный интерес, который стали проявлять к событиям в Китае американцы и японцы, не могли не беспокоить руководителей России. Безопасность дальневосточных рубежей огромного Российского государства требовала постоянного внимания. К тому же Москва искренне хотела помочь китайским товарищам и мечтала о мировой революции, которая должна была привести к победе пролетариата. Поэтому в Китай направлялись и дипломаты, и советники. Среди них были разведчики Иностранного отдела ОГПУ, военной разведки и главным образом сотрудники Коминтерна.

Военная разведка создала резидентуры в Мукдене, Гирине, Харбине и на железнодорожной станции Пограничная. Эти города и станции были близки к советской границе. В их районах дислоцировались японские воинские части, действовали японские военные миссии. Одним словом, этот огромный район рассматривался в советском Генеральном штабе как наиболее опасный для интересов СССР.

Резидентом в Пограничной был подполковник Трифон Шестаков, тот самый Шестаков, который в 1926 году высказал сомнение в достоверности доклада разведчика-нелегала Василия Ощепкова и предлагал арестовать его за несанкционированное расходование средств.

Резидентом военной разведки в Гирине был Николай Иванович Лебедев, которому было 32 года. Бывший поручик царской армии, служивший в годы Гражданской войны под знаменами адмирала Колчака, он был привлечен к сотрудничеству представителем военной разведки, направлен в Гирин для организации агентурной группы.

Некоторое время Лебедев аккуратно выполнял задания разведки, но, видимо, столкнулся со своими бывшими однополчанами по армии Колчака. Кто-то из старых знакомых, как представляется, уже был завербован японской разведкой, которая проявляла в то время в Маньчжурии повышенную активность. Японцам стало известно о прибытии Лебедева в Гирин. За ним была установлена постоянная слежка. Цель — изучить сильные и слабые черты характера Лебедева, установить его связи и собрать неопровержимые доказательства его подрывной деятельности. В каждом человеке, прибывавшем в Маньчжурию из СССР, японцы видели представителя красной разведки и устраивали за такими «переселенцами» длительную слежку.

Доихара медленно, скрупулезно и настойчиво накапливал сведения для нанесения удара по авторитету СССР в Северном Китае. Таким ударом должно было стать разоблачение крупной агентурной сети советской разведки, которая тайно действовала в Маньчжурии.

К Лебедеву Доихара проявил особый интерес. Видимо, Лебедев допустил какие-то ошибки в своей тайной работе, о которых стало известно Доихаре и его людям. Японцы поняли, что Лебедеву, который позволял себе тратить деньги на различные развлечения, средств постоянно не хватало. Лебедев оказался «слабым звеном» в агентурной сети, которую с большим трудом формировали в Северном Китае Берзин и его соратники. Тайная борьба советской и японской разведок наиболее остро и бескомпромиссно проявилась в Гирине.

В Харбине начальником отдела японской контрразведки был Кубота. Он подчинялся Доихаре и был активным исполнителем отдельных элементов долговременных планов этого разведчика. Подчиненные и агенты Куботы собирали компромат на всех лиц, прибывших из СССР в Харбин и Гирин. В середине 1928 года Лебедев оказался в паутине японской контрразведки.

В Гирине Лебедев не смог добиться успехов в выполнении задания разведывательного отдела Сибирского военного округа. Поэтому в начале января 1929 года было принято решение о его переводе в Сеул. Отъезд Лебедева из Гирина подтолкнул Доихару к активным действиям. Он решил, что настало время для окончательной реализации основного этапа его замысла — подрыву авторитета СССР в Маньчжурии. Доихара не стал дожидаться появления Лебедева в Сеуле. По дороге из Гирина в Корею Лебедев должен был миновать Харбин. Проехать через Харбин ему не удалось. Как только он прибыл в город, его арестовали китайские полицейские, действовавшей по указке японцев.

Когда Лебедев находился в полицейском участке, к нему прибыл Кубота. Японец был готов к беседе с Лебедевым. Он предоставил ему факты, раскрывавшие разведывательную деятельность Лебедева в Гирине. Кубота был настойчив. Он предложил Лебедеву выбор — защиту со стороны японцев за сотрудничество с ними и крупное вознаграждение или длительное тюремное заключение. Лебедев сдался и согласился на сотрудничество с японцами. Так японская контрразведка получила от Лебедева данные о лицах, которые оказывали услуги советской военной разведке.

Позже Кубота также предложил Лебедеву проникнуть в коммунистическую организацию в Корее и в Японии, выдал ему на расходы около 1000 иен и приставил ему в качестве сопровождающего своего сотрудника японца Томинагу.

Получив сведения об источниках советской разведки, Доихара заставил прояпонские китайские власти провести в Харбине и Гирине аресты тех советских граждан, с которыми встречался Лебедев. Были среди них лица, благожелательно относившиеся к СССР и выполнявшие отдельные задания военной разведки.

17 января 1929 года китайская полиция начала действовать. Аресты были произведены в Гирине, Харбине и даже в Сеуле. В четверг 24 января 1924 года местные газеты «Заря» и «Русское слово», издававшиеся в Маньчжурии на русском языке, вышли с сенсационными заголовками «Шпионско-пропагандистские гнезда в Харбине и Гирине», «Работа агентов Коминтерна». Газета «Заря» сообщала о том, что «уголовный розыск под начальством начальника полковника Ван Жин Бана продолжает сложную работу по вылавливанию членов раскрытой тайной коммунистической 0рга7шзации в Харбине и раскрытию филиалов этой организации в других городах».

Далее газета сообщала о том, что общее руководство всеми ячейками организации «исходило из одного крупного административного пункта советского Дальнего Востока». Целью советской шпионской организации, по данным газеты, была не «только пропаганда и работа, направленная к ниспровержению строя, а еще и шпионаж». Подтверждая свой вывод, газета сообщала, что «хорошо оплачиваемым агентам этой организации давались задания по изъятию различными путями секретных государственных и военных документов и карт мелкого масштаба (военных)».

Газета «Русское слово», видимо, имела доступ к более конкретным документам, связанным с арестами. Она сообщила о том, что штаб-квартира шпионской организации в Харбине «помещалась на 2-й Диагональной улице в доме № 30», где проживал «главарь организации студент Сумский, старавшийся всячески законспирировать свою преступную работу».

Далее корреспондент писал: «…главнейшей задачей членов организации, согласно конфискованным документам, являлась кража важных бумаг государственного значения из разных административное учреждений, собирание сведений о диспозиции войск, количестве вооружений и снаряжении и прочих сведений об отдельных высоких лицах». В инструкциях шпионской организации«… было предписано не брезговать для достижения своей цели никакими средствами и способами. В денежном отношении организация была обеспечена полностью…» [74]Русское слово. Харбин. 1924. 24 января.
.

Доихара, тайный идеолог и организатор этой антисоветской шумихи, был близок к реализации своего план и продолжал делать свою тайную работу….

Одновременно с арестами в Харбине китайская контрразведка провела задержание нескольких советских граждан в Гирине. Сообщая об арестах, китайская газета «Гунбао» 24 января 1929 года сообщала: «…Одним из активнейших членов этой опаснейшей организации был молодой человек Александр Витчак… Для связи с Гирином, Харбином и станцией Пограничная была привлечена сестра Витчака — Антонина Витчак. Для передачи посылок была привлечена Олимпиада Бизина. Особо секретные поручения выполнялись бывшим таможенным чиновником Янушевичем. Немалые услуги коммунистической организации оказывал местный коммерсант Глейзер… [75]Гун-бяо. Гирин. 1929. 24 января.
.

Операция, которую искусно организовал Доихара, затронула только часть источников, которые помогали советской военной разведке. Опытные разведчики, действовавшие в Маньчжурии, не были раскрыты японской контрразведкой. Избежал ареста и подполковник Трифон Шеетаков, который действовал на станции Пограничная. Произошло это не случайно…

29 января Шестаков, как обычно, в 13 часов пришел домой с работы на обед. Пока жена занималась на кухне приготовлением пищи, Трифон расположился в спальне и занялся подготовкой отчета о финансовых расходах руководимой им резидентуры. В 13.30 кто-то начал энергично стучать в дверь. Жена Шестакова, которая знала о том, что ее муж выполняет задание разведки, подошла к двери и громко спросила:

— Кто там?

В ответ резко прозвучало:

— Полиция. Немедленно откройте дверь!

Женщина еще раз, давая сигнал мужу, переспросила:

— Полиция? В чем дело?

Шестаков понял сигнал жены и быстро собрал со стола документы, с которыми работал. Уничтожить их он уже не успевал.

Жена открыла входную дверь. Секунды, даже доли секунды решали все. Шестаков быстро разделил десяток документов, находившихся в его руках, на две части. Одну из них он быстро положил на стул под лежавшее на нем покрывало, вторую — на пол под ковер рядом с кроватью. Затем выскочил на кухню, где его уже ждал обед.

Полицейские ворвались в квартиру. Один из них спросил:

— Где хозяин?

Шестаков из кухни ответил:

— Я здесь. Что произошло?

Двое полицейских ввалились на кухню. Жена Шестакова тем временем оказалась в спальне. Она меньше всего интересовала полицейских. Женщина заметила документы, которые прикрывала накидка на стуле, схватила их и спрятала под одежду на своем теле.

Тем временем на кухне начался допрос Шестакова:

— Есть ли у вас оружие?

— Нет, — ответил Шестаков. И добавил: — Оно мне не требуется….

Двое полицейских обыскали Шестакова и, убедившись, что в его карманах нет пистолета и он не сможет оказать им вооруженное сопротивление, выдворили его в жилую комнату. Жене Шестакова также приказали перейти из спальни во вторую комнату. Старший полицейского наряда посчитал, что в спальне проводить допрос Шестаковых неуместно.

Двое полицейских приступили к обыску. Третий, начальник наряда, стал задавать вопросы:

— Вы офицер Красной армии?

Шестаков ответил отрицательно и потребовал вызвать представителя советского консульского отдела. Полицейский продолжал допрос:

— Как часто вы бываете во Владивостоке? Собираете ли вы сведения о Маньжурии?

Шестаков ответил отрицательно.

Затем вопросы стали звучать более конкретно:

— Знаете ли вы Сумского?

Шестаков ответил отрицательно.

— Когда вы последний раз были в Харбине?

— В конце декабря, — спокойно сказал Шестаков. И добавил: — По делам Уссурийской железной дороги, сотрудником которой, как вам известно, я и являюсь…

Полицейский задал явно провокационный вопрос:

— Ваша кличка «Кряж»?

Шестаков пожал плечами и ответил:

— Я вас не понимаю. Отвечать на вопросы отказываюсь и требую вызвать представителя советского консульства…

Вместо представителя консульства вскоре прибыл второй наряд полиции во главе с надзирателем Харбинского сыскного отделения Фоминым.

Шестаков из короткого разговора старших полицейских нарядов понял, что одна группа полицейских нагрянула на квартиру, чтобы задержать его, вторая произвела обыск в кабинете, где работал Шестаков, с целью выявления и изъятия компрометирующих материалов.

Шестаков работал в представительстве Уссурийской железной дороги. На работе он не хранил материалов, связанных с его разведывательной деятельностью. Поэтому обыск в управлении Уссурийской железной дороги ничего Фомину и его подчиненным не дал.

Полицейские тщательно обыскали всю квартиру Шестаковых, каждый ящик в письменном столе. Не остались без внимания и все личные вещи супругов, их чемоданы и даже корзина с постельным бельем, которое жена Шестакова собиралась сдать в прачечную.

Кто-то из полицейских, находясь в спальне, неосторожно задел заднюю спинку кровати. Она упала, придавив ковер, под которым лежала часть документов, спрятанных Шестаковым.

Не обнаружив каких-либо компрометирующих материалов, полицейские составили протокол. В качестве понятого в квартире во время обыска присутствовал хозяин дома Менабде, у которого Шестаков арендовал помещение.

В протоколе было отмечено, что во время обыска были изъяты две книги на русском языке. Одна — без обложки, вторая — сборник рассказов Зощенко.

Фомин сказал Шестакову:

— Если вы найдете поручителя, мы оставим вас на свободе.

— Где же я найду поручителя, не выходя из квартиры, — то ли ответил, то ли спросил Шестаков.

Менабде, хозяин дома, с которым Шестаковы всегда поддерживали хорошие отношения, сказал, что он хорошо знает эту семью и готов поручиться за Шестаковых. Заявление хозяина дома и его поручительство за Шестаковых сыграло свою роль. После трехчасового обыска полицейские удалились.

Шестаков вместе с женой незамедлительно отправились в консульский отдел советского представительства, передал сотруднику пакет с документами. Сотрудник консульства сообщил ему о том, что в Харбине и Гирине полиция произвела аресты советских граждан, которые обвиняются в разведывательной деятельности. Трифон внимательно выслушал это сообщение. Он понял, что полицейские неслучайно нагрянули с обыском на его квартиру. Благодаря счастливой случайности Шестаковым удалось избежать ареста.

Кто был арестован в Харбине и Гирине, Шестаков не знал, но он понял, что если аресты были произведены, то в руках полиции могли оказались компрометирующие материалы. Более того, Шестаков был знаком с источниками, которые могли оказаться в полиции. В этом случае полиция вновь могла нагрянуть к Шестаковым. Медлить было опасно. В восемь часов вечера Шестаков вместе с женой незаметно устроились на одной из платформ товарного поезда, который отправлялся в Градеково. Через несколько часов супруги Шестаковы оказались на советской территории.

Аресты «советских агентов» в Харбине, Гирине и Сеуле широко освещались в местной прессе. Назывались конкретные фамилии арестованных, приводились доказательства их «подрывной деятельности». Арестованы были не только советские граждане, но и китайцы, которые тоже обвинялись в сборе сведений по заданию советской разведки.

В мае 1929 года антисоветская кампания в Маньчжурии стала еще более активной и злобной. Разгрому в Харбине подверглось здание советского консульства, в котором в те дни проводилось совещание партийных работайков Северо-Маньчжурской организации ВКП (б). Этот погром, учиненный полицией, затрагивал и безопасность сотрудников советской военной разведки. Поэтому 2 июля 1929 года резидент Разведу правления в Харбине докладывал начальнику военной разведки Я. Берзину: «Сообщаю подробности происшедшего в Харбине налета. Сейчас уже ясно, что Чжан Гочен, узнав за четыре дня о предстоящем совещании партработников Северо-Маньчжурской организации ВКП(б), решил на этом сделать себе карьеру. Он сообщил местным китайским властям о предстоящей конференции и представил ее как подготовку к перевороту. Главноначальствующийполучил указание принять решительные меры против усиливающегося коммунистического движения. Чжан Гочен сговорился со своим ставленником приставом 3-го участка и силами этого полицейского участка произвел налет, поставив власти перед совершившимся фактом.

Сначала полиция действовала довольно нерешительно, чем дала возможность членам конференции разбежаться по консульству, а консульским работникам — начать сжигание документов.

Затем полиция спохватилась и бросилась на все этажи, сгоняя всех находившихся на верхних этажах вниз (чем сделала еще один промах), и тушила сжигаемые документы. Все, что сохранилось, было увезено. В консульстве была захвачена вся секретная переписка. Совершенно секретные документы удалось сжечь. Уничтожены шифры, московская почта и архив.

На верхнем этаже взяли много секретных документов соседей'. Но они успели сжечь все совершенно секретное.

У нас не успели сжечь один пакет с материалами, но нам удалось в суматохе забросить его в щель в полу, и он остался незамеченным. Уже после ухода полиции мы достали и сожгли его. Обыск длился шесть часов. Консульство пограбили основательно. Из кассы было изъято 45 тысяч американских долларов. Полицейские возвратили только 12 тысяч. Консульство было полностью изолировано и лишено связи с Владивостоком. В Пограничной консульство тоже было окружено полицией и блокировано. Общее впечатление о погроме, устроенном полицией, — все действия были согласованы с японцами…»

Наконец-то Доихара достиг своей цели. В сводке японской контрразведки № 87, озаглавленной «О работе красной разведки против Японии в связи с раскрытой в Харбине деятельностью советских организаций в январе 1929 года» сообщалось следующее: «…Всю разведывательную работу указанных лиц объединяет 7-й отдел штаба Сибирского военного округа. Отдел совершенно секретный. Называется «Бюро по изучению экспорта и импорта бобров». Начальник 7-го отдела еврей Илья Яковлевич Лившиц, 36 лет, полный, брюнет. Лившиц приезжает в Харбин под фамилией Мейзин».

Операция, разработанная и проведенная японцами против структур советской разведки в Маньчжурии, нанесла ощутимый удар по авторитету СССР в Северном Китае и причинила Разведывательному управлению некоторый ущерб. В секретной переписке тех лет между высшими должностными лицами Советского государства события в Маньчжурии, которые произошли в январе 1929 года, получили кодовое наименование «Владивостокский провал». В донесении начальника внешней разведки ИНО ГПУ Я. Берзину 20 июня 1929 года сообщалось: «…Провокатор Николай Лебедев предал прибывшего с ним в Сеул корейца Кин Синкопа. Последний в настоящее время арестован полицией, которая подвергает его жестоким пыткам. Признался ли он в чем-либо или нет, пока неизвестно, но здоровье его в данный момент очень плохое. Возможно, что полиция в целях конспирации выведет его в расход, то есть пристрелит.

Кроме этого предательства Лебедев выдал полиции корейца военного осведома [78]Осведомителя.
Владивостока, работающего в жандармском отделении в Гензане. Лебедев также сообщил, что работающие в японской разведке в Харбине двое русских одновременно являются агентами советской разведки. Лебедев донес об этом своему куратору — представителю японского министерства внутренних дел в Харбине Куботе…»

Доихара предпринял меры по максимальному расширению арестов сотрудников советской разведки. Он отправил Лебедева из Сеула сначала в Токио, затем в Шанхай. Перемещение Лебедева и сопровождавших его японских агентов отслеживали советские разведчики. 26 марта источник советской разведки сообщал из Токио: «..Лебедев вместе с Карасевичем и Сузуки (он же Томинага Дзиожитаро) прибыли в Токио и остановились в отеле Синеюку». В книге для приезжающих они расписались под следующами фамилиями:

1. Ковтов, 33 года, велосипедная торговля в Харбине по Коммерческой улице, дом 8 (это — Лебедев).

2. Голосевич, 34 года — торговое заведение в Харбине по Коммерческой улице, дом 196 (это — Карасевич). Наблюдение продолжается…»

3 апреля 1929 года советской военной разведке стало известно о прибытии Лебедева в Шанхай. Источник сообщал: «..Лебедев прибыл в Шанхай, где проживает по адресу 106 Рут Валло, квартира 23».

Разведка принимала меры по нейтрализации действий провокатора.

Начальник IV (разведывательного управления) РККА Я. Берзин 1 августа 1929 года направил подробное донесение о «Владивостокском провале» заместителю Пред седателя РВС СССР И. Уншлихту. В донесении Берзина указывалось: «Владивостокский провал начался 17 января 1929 года одновременными арестами агентов владивостокской сети в Харбине, Гирине и Сеуле и лиц, поддерживавших связь по КВЖД и ЮМЖД между Владивостоком, Хабаровском, Гирином и Мукденом. Всего оказалось арестованными 15 человек, из них в Харбине — 7человек (один застрелился), в Гирине — 5 человек, в Сеуле — 2 человека и в Гензане — 1 человек. Кроме того, подверглись обыскам и временным арестам несколько человек в Пограничной и Гирине.

Из всех арестованных только один человек оказался служащим КВЖД, проводником пассажирского вагона, перевозившим пакеты из Харбина до Пограничной. Остальные не имели непосредственного касательства к КВЖД, за исключение жены заведующего коммерческим агентством КВЖД в Гирине Кузнецова, лично отвозившей пакеты из Гирина в Харбин…»

Далее Берзин сообщал Уншлихту: «… Столь значительный по размерам провал владивостокской сети произошел в результате того, что Лебедеву агент в Сеуле, оказался провокатором, выдавшим японской контрразведке всю организацию, которую он хорошо знал, так как одно время являлся резидентом Разведупра в Гирине и имел непосредственную связь с Харбином.

Лебедев был завербован в 1927 году в Иркутске, проверен органами ОГПУ и отправлен с белоиммигрантским паспортом для работы среди белых и китайцев, с которыми он был связан в бытность свою в белых армиях. Семья Лебедева все время оставалась во Владивостоке.

Начало его провокационной деятельности следует отнести, как это теперь выяснилось, к моменту его пребывания в Гирине — в середине 1928 года, где он связался с японцами и получал от них жалованье.

Благодаря провокации Лебедева китайцы по непосредственному указанию японцев также арестовали Глейзера, представителя фирмы «Азиатик», являвшейся маскированным предприятием Владивостока на случай войны, и Янушевича, готовившегося к работе в Японии.

В целях предупреждения провала и недопущения его расширения на хабаровскую и японскую сеть было отдано указание работникам хабаровской резидентуры, имевшим связи с арестованными, немедленно покинуть пределы Маньчжурии. Благодаря этому провал ограничился рамками владивостокской сети.

Японской контрразведке не удалось доказать причастность арестованных в связях с представителями официальных учреждений КВЖД, так как среди арестованных все оказались с белоиммигрантскими или польскими паспортами, вследствие чего китайцы были несколько разочарованы результатами провала, передав дело в гражданское судебное производство.

Причина провала — почти все агенты сети знали друг друга, что облегчило китайцам задачу выявить и арестовать их.

Деятельность Лебедева не ограничилась выдачей владивостокской сети. После арестов в Маньчжурии японцы привезли Лебедева в Токио, а затем в Шанхай с целью выявления агентурной сети советской разведки. Но эти поездки им ничего не дали…»

В донесении Я. Берзина заместителю Председателя РВС СССР И. Уншлихту примечателен вывод, в котором говорилось, что попытки японской контрразведки с помощью Лебедева выявить сотрудников военной разведки в Токио и Шанхае «…ничего им не дали». В отчетном докладе Разведывательного управления за 1929 год отмечалось, что в связи с конфликтом на КВЖД работа резидентур советской военной разведки на Дальнем Востоке шла в трудных условиях. «…Тем не менее агентурная сеть выросла на 60 %. Из общего количества агентов в Японии 40 % — военнослужащие японской армии и военно-морского флота. Они имеют доступ к документам сухопутных войск и морских сил Японии. За истекший год от них поступило до 200 донесений и документов (включая и 44 доклада по военно-техническим вопросам), из коих 174 признаны ценными. Агентурная сеть в Японии была также использована для выполнения заданий штаба и командования ОДВА [80]Отдельной Дальневосточной армии.
по линии освещения китайских и японских войск в Маньчжурии.

Общие условия работы в Японии настолько тяжелы, что почти нет никакой возможности легализовать русского товарища для работы на улице и чрезвычайно трудно наладить работу через наших иностранных работников. Это обстоятельство побудило нас впервые направить усилия к использованию иностранных разведок в наших интересах. Особенно удачно были использованы сотрудники американской разведки. Годовой опыт в этом направлении дал положительные результаты, и мы предполагаем расширить эту работу…»

Японская разведка продолжала наращивать свои усилия в Маньчжурии. Советской разведке, в том числе и военной, приходилось действовать в трудных условиях. Опыт работы приобретался ценой проб и ошибок, которые дорого стоили. Следует еще раз упомянуть, что порой у разведчиков не было даже корма для голубей, с помощью которых поддерживалась связь с агентами и доставлялись из-за кордона ценные сведения….

Обострившаяся в 1929 году обстановка в Китае заставила военную разведку активизировать усилия. В отчетном докладе Разведуправления за 1929 год отмечалось: «…за истекший период в Харбине бесперебойно функционировала нелегальная резидентура, удовлетворительно освещавшая оперативные переброски китайских войск и политическую жизнь края. Вскоре после конфликта в Харбине была установлена рация, безотказно работающая до последних дней, благодаря чему мы имеем возможность в течение нескольких часов получать сведения о положении в Маньчжурии. Опыт работы раций в Харбине и Шанхае дал положительные результаты, и поэтому в 1930 году предложено организовать рации в Кантоне и Ханькоу. Во главе харбинской резидентуры стоит товарищ с большим агентурным опытом: резидентура находится в абсолютно нелегальных условиях и вне всякой связи с советскими учреждениями в Маньчжурии. За весь период конфликта по линии харбинской резидентуры провалов не было. За отчетный период из Харбина поступило 180 донесений, из них 165 ценных.

В Шанхай командированы новые работники, долженствующие обновить почти весь руководящий и технический состав резидентуры. Переброска этих товарищей завершена. Рация работала безотказно и обеспечивала устойчивую связь между Москвой и Шанхаем…»

Далее в отчете указывалось: «…Источники в Японии: «агент 1524» — офицер, дает ценные сведения по политическим и военно-техническим вопросам; «агент Антенна» дает ценные военные и политические сведения; «агент 1531» освещает закулисную деятельность японского парламента и борьбу политических партий; «агент 1526» — активный вербовщик и руководитель агентурной группы. Имеет связи в военных и военно-морских кругах. Свою работу выполняет у спешно. Завербовал пять агентов; «агент 1534»— вербовщик и руководитель агентурной группы. Завербовал четырех агентов. Дает ценные военно-технические сведения. Имеет устойчивые связи в японских военно-морских базах, среди армейских офицеров и среди специалистов, связанных с производством химического оружия…»