Саймон

Декабрь 2006 года

Человека, который дважды спас мне жизнь, – а также окончательно разрушил ее, – я встретил в Уэльсе на совершенно разбитой дороге в забытой богом деревенской глуши. Он сидел на своем вещевом мешке на обочине, у ног его валялись три смятые банки из-под сидра. Припорошенные снегом холмы вокруг нас до сих пор окутывал туман, и тем не менее он был в одной футболке с эмблемой «Харлей Дэвидсон».

Я остановился рядом с ним и опустил оконное стекло машины.

– Эд?

Он коротко кивнул.

– Привет. Я Саймон.

– Ты опоздал, парень. Я велел тебе быть тут в восемь.

– Прости, что так получилось. Я немного заблудился. Здесь весь пейзаж выглядит как-то одинаково, не находишь?

Я наградил его своей лучшей виноватой улыбкой – обычно она заставляла оттаять даже самых ледяных барышень, когда я опаздывал на свидание в кафе. Однако с Эдом это не сработало.

Он ткнул пальцем в направлении колеи проселка, змеившейся через лесистую местность.

– Заезжай в деревья вон туда. Машину не должны увидеть с дороги.

– Будет сделано.

Морщась от скрежета сучков, обдирающих краску с машины, я загнал «Форд Фокус» Тьерри под ветви сломанного дерева. Я вылез из автомобиля и потянулся, дожидаясь, когда подойдет Эд, изо рта у меня валил пар. Промерз я до костей (печка в машине перестала работать сразу после Ньюпорта) и уже клял себя за то, что затеял всё это.

Он бросил вещмешок рядом с машиной и своей мозолистой ладонью крепко пожал мне руку. При ближайшем рассмотрении бросались в глаза его опухший нос хронического алкоголика и нездоровый румянец на щеках. Череп был покрыт редким пушком, словно у младенца. «Ты действительно хочешь забраться в ту дыру вслед за этим пожилым ворчуном, Саймон?» – спросил себя я.

– А твоя машина где, Эд?

– У меня нет машины. Я добрался сюда пешком вчера вечером.

– Как, всю дорогу шел пешком?

Это был настоящий подвиг: за последний час езды единственным живым существом, встретившимся мне по пути, оказалась какая-то заблудшая овца. Пахло от него так, будто он ночевал под открытым небом: от одежды тянуло прогорклой вонью вяленого мяса.

– Почему ты не сказал? Я мог бы подхватить тебя где-нибудь по дороге.

– Это не проблема.

– Что ж, круто.

Он фыркнул.

– Так ты по-прежнему хочешь спуститься в пещеру Куум Пот?

– Ну да.

– Чтобы снять там кино.

– Всё правильно. Как я писал тебе в и-мейлах, меня интересует, что произошло там в восьмидесятых. Я подумал, что из этого мог бы получиться хороший документальный фильм.

Бред, конечно, но я не собирался рассказывать ему, почему на самом деле хочу обследовать эти пещеры, до тех пор, пока у меня не появится четкое представление, как он может к этому отнестись.

– Вход туда запрещен. Уже двадцать лет.

– Я в курсе. Поэтому и связался с тобой.

– Там опасно.

«Какого хрена!» – воскликнул я мысленно.

– Да, Эд, это мне тоже известно.

Он ухмыльнулся, как будто знал что-то такое, о чем я даже не догадывался. Радужная оболочка его глаз была темной, а белки вокруг нее были желтоватого оттенка, как маринованные луковицы.

– Деньги мои привез?

«Скажи этому придурку, что передумал, и убирайся отсюда подобру-поздорову», – я дал себе хороший совет, разумный совет, но, тем не менее, проигнорировал его. Мне пришлось серьезно попотеть, чтобы добраться до этой точки, и пока что я не собирался выбрасывать на ринг белое полотенце. Услышав про Куум Пот и ее зловещую историю, я несколько дней висел на альпинистских форумах в поисках проводника, пока не наткнулся на Эда – единственного кейвера, открыто признававшегося, что самовольно спускался в те пещеры. Было ясно, что он собой представляет: невезучий немолодой мерзавец с проблемами по питейной части, но другие кейверы с форумов неизменно отсылали меня к нему, так что, возможно, он знал, что делает. Я дал ему три сотни фунтов, как мы и условились. Он неторопливо пересчитал их.

– И еще полста за снаряжение.

«Скотина», – подумал я.

– Мы так не договаривались.

– Так договоримся сейчас.

– Двадцать.

– Двадцать пять.

Он снова нагло ухмыльнулся, и я отдал ему деньги. Теперь мне просто необходимо было выполнить эту работу. В кармане его грязных джинсов очутилась моя квартплата за полмесяца вместе с недельными расходами на еду и пиво.

– Ты привез перчатки и обувь, как я тебе говорил?

– Да. Резиновые сапоги и перчатки для мытья посуды, так? – Вещи, которые я не привык надевать на улицу.

Он покопался в своем вещмешке и протянул мне каску, головной фонарик, потрепанного вида пояс с прикрепленным к нему старинным карабином, пару наколенников и поддевку из синего флиса, напоминающую огромный детский комбинезон.

– Надень сначала вот это.

Когда он снимал футболку, я старался не пялиться на ужасный червеобразный шрам, пересекавший его впалую грудь. Из-за этого шрама и седых волос на теле он стал выглядеть старше, более уязвимым и не таким уж крутым.

– Ну, чего ждешь, приятель?

Я не полез переодеваться в машину, чтобы не показаться ему чопорным, разделся, стоя на защитном костюме, и осторожно натянул на ноги флисовый комбинезон. От него, как и от Эда, несло вяленым мясом.

– А с тобой что стряслось? – Он смотрел на мои собственные рубцы – сетку выпуклых белесых шрамов на левом плече.

– Несчастный случай в горах. Восемь лет назад. Я тогда размозжил себе щиколотку, бедро и ключицу. И череп еще треснул.

Глупая случайность, которой можно было избежать. Я красовался перед группой пеших туристов, демонстрируя свободное скалолазание на простеньком первом склоне Куум Силин – своего рода маршруте для начинающих, который я прошел вдоль и поперек еще в детстве. Я вел себя самоуверенно: неправильно рассчитав, сделал идиотский хват, после чего земля ринулась мне навстречу.

– Два месяца в больнице.

Я закатил штанину комбинезона и показал ему две келоидные шишки в тех местах, где в тело выходили штыри, фиксировавшие лодыжку, пока она не срослась.

Он снова хмыкнул. В знак уважения? Определить это было невозможно.

Желтый верхний костюм, который был на размер меньше, чем нужно, жал мне в подмышках и промежности, но, как ни странно, не пропускал холод.

Пришло время послушать и этого парня – в конце концов, мне предстояло провести с ним целый день, занимаясь весьма серьезными и опасными вещами.

– Итак, Эд, как долго ты уже…

– А тебе сколько лет, парень?

Я растерянно заморгал.

– Ну… двадцать восемь.

– Считаешь себя симпатичным малым, так?

– Что? С чего ты взял? Нет.

– Женат?

– Нет.

– Подруга есть?

– Нет. Но какое это имеет отношение к…

– Но ты не из тех, не из гомиков?

– Нет!

«Вообще класс! Так он еще и гомофоб», – подумалось мне.

– Ты уверен, что сможешь с этим справиться? – допытывался он.

– В смысле, с пещерами? Думаю, да.

– Думаешь?

– Я знаю.

– Это ведь не туристическая прогулка. Там есть технические участки. Это опасно.

– Я умею владеть собой.

– Есть какой-то опыт спуска в пещеры?

– Нет, но, как я писал тебе, я всю жизнь занимаюсь скалолазанием.

– Можешь мне не рассказывать. Небось, пару раз выезжал на выходных, так? На Сноудон, наверное, поднялся да потоптался у подножья Бен-Невиса, да?

– Я знаю, что делаю. Между прочим, я поднимался на Эгюий и в шестнадцать лет уже водил маршруты категории VS.

Я немного преувеличивал, и к тому же это прозвучало как-то напыщенно, но какая разница? Он уже меня достал.

– Эгюий, говоришь? – Он фыркнул. – Ни о чем мне не говорит.

Мое раздражение переросло в злость.

– Послушай, я проделал долгий путь, чтобы добраться сюда. Если не хочешь вести меня в пещеры, так и скажи и отдай, черт возьми, обратно мои деньги.

Он хрипло гоготнул, мельком показав зубы чайного цвета.

– Не стоит выходить из себя. – Он рыгнул. – Давай двигаться. Нам еще нужно выбраться оттуда до темноты.

– Уверен, что не хочешь поморочить мне голову еще несколько минут?

– Нет. Ты нормальный парень. Но прежде чем вести тебя туда, я должен был убедиться, что у тебя есть хребет.

– Серьезно? Так ты просто валял дурака?

Он подмигнул мне.

– Ладно, хватит заноситься. Завязывай с этим.

Из висевшего у него на плече водонепроницаемого рюкзака Эд вытащил плоскую флягу, сделал из нее глоток и протянул мне. Я не большой любитель крепких напитков, особенно ранним утром, но тем не менее украдкой вытер горлышко и тоже отхлебнул, довольный, что прошел тест Эда, как бы глупо это ни звучало.

В то время я, знакомясь с новым человеком, всегда пытался вспомнить похожего на него персонажа из фильмов или сериалов – дурацкая привычка, которая появилась у меня, когда я лежал в больнице, восстанавливаясь после несчастного случая в горах. Например, я сразу сообразил, что мой лучший друг Тьерри – это Рэй, герой Дэна Эйкройда из «Охотников за привидениями» (американец, невысокий и толстый, зануда, но располагающий к себе). Косимо, мой менеджер в «Мишн: Кофи», – Тони Сопрано (подвижный неуравновешенный болван, имеющий большие проблемы в общении с собственной матерью). Идентифицировать Эда оказалось просто. Он был Квинтом – сумасбродным охотником на акул-людоедов из фильма «Челюсти». Та же кривая жестокая ухмылка, такой же шрам.

Пока я непослушными пальцами возился с водонепроницаемым кожухом своей камеры, крепящейся на каску, он скрутил сигарету.

– И что, эта штука будет там работать?

– Безусловно.

Еще одна ложь. Мы с Тьерри купили эту камеру у одного сомнительного типа, погрязшего в долгах энтузиаста мотокросса, с которым встретились в нашем кафе. Даже в идеальных условиях качество съемки было так себе, я толком не проверял ее при плохой освещенности и вообще не был уверен, что эта фиговина, купленная по дешевке и кое-как переделанная, в принципе будет работать.

– Какова вероятность того, что мы там намокнем?

– Всё будет нормально. – Он криво ухмыльнулся. – Если не упадем.

– Не упадем куда?

– Ты просто не теряй головы и позаботься о том, чтобы я не попал в кадр.

– Стесняешься камеры, Эд?

– Просто проследи за этим и всё, парень.

Я примерил каску. Из-за веса установленной на ней камеры она немного сползала на одну сторону, но это не слишком мешало. Я вынул из бардачка батончик «Сникерс», который купил себе на завтрак, запер машину и спрятал ключ под крыло. Потом подумал о том, что хорошо бы послать Тьерри СМС, что-нибудь типа: «Отправляюсь в преисподнюю вместе с Квинтом, прощай и adieu», но вряд ли здесь была мобильная связь.

Эд подошел к опутанному зарослями ежевики перелазу через изгородь, перебрался на ту сторону и направился вверх по склону холма. Я следовал за ним, чувствуя, как под моими ботинками хрустят мерзлая трава и овечий помет. Несмотря на свои кривые ноги и тот факт, что он был на несколько десятков лет старше меня, шел он очень бодро, так что я запыхался, пока догнал его.

– Далеко еще?

– До входа мили две или около того. – Он искоса взглянул на меня. – И помни, парень: здесь тебе не Лондон. Перейдя через ту изгородь, мы оказались на запретной территории. Так что поглядывай по сторонам. В прошлый раз хозяин, местный фермер, вышел на меня с дробовиком.

– Что, так серьезно?

– Он не хочет неприятностей, если кто-нибудь там попадет в беду. А за столько лет это случалось много раз.

– А сколько раз ты сам спускался в Куум Пот? С тех пор, как пещеры закрыли, я имею в виду?

– Да порядочно.

– А ты не переживал, что пещеру может затопить?

– Я знаю, что делаю. Разбираюсь в знаках. – Он выдержал паузу и взглянул на низкую плиту цементно-серых облаков на небе. – Думаю, погода удержится, но если попозже потеплеет, вниз польется вода из-за тающего снега.

Благодаря спиртному и флисовому комбинезону мне было тепло, но от морозного воздуха болели легкие, так что я тащился наверх в молчании. Перейдя мелкий брод, я проследовал за ним еще через два поля, через ограду из колючей проволоки, на шипах которой висела табличка «Вход воспрещен», и дальше, к усыпанному камнями обнажению скалистых пород. Вдоль него, пенясь и бурля, тек ручей с бахромой удивительно зеленого моха по берегам. Преодолев еще один скользкий участок тропы, мы подошли к каменной стене с отверстием размером с крышку духовки. Оно было закрыто дверью с висячим замком, на которой выцветшая надпись гласила: «Не входить, опасно для жизни». Эд отклонился назад, пока я делал первый снимок, а затем вытащил швейцарской армейский нож и в считанные секунды вскрыл замок.

– Где ты научился такому?

– Не твоя забота. Давай вперед.

Я протиснулся в узкую дыру и боком, словно краб, двинулся по наклонному проходу вниз. Эд вновь закрыл висячий замок («Незачем сообщать всем, что мы спустились туда»), включил лампочку на своей каске и, протолкнувшись мимо меня, исчез в темноте грубо прорубленного вертикального тоннеля. Я заглянул в его горловину, но луч моего фонарика пробивал его мрак очень недалеко. К стене была прикручена болтами очень старая на вид лестница, и, чтобы встать на ее верхнюю перекладину, мне пришлось свесить ноги над пропастью и после этого опуститься еще более чем на метр. А Эд уже ловко несся вниз по покрытым мохом ступенькам, точно хорек.

– Перестань баловаться, парень! – Его голос, подхваченный эхом, прерывался лишь топотом подошв по металлической лестнице.

Сползая на животе, я медленно спускался, пока не коснулся носками ботинок верхней перекладины. К этому моменту я держался за края проема уже только кончиками пальцев, так что у меня не было иного выбора, кроме как решиться. Появилось неприятное ощущение слабости в области мочевого пузыря, пока я раскачивался, теряя равновесие, но затем вновь обрел его и смог, изогнувшись, наклониться, чтобы взяться за лестницу руками.

«Что с тобой произошло? Раньше ты такие вещи проделывал с закрытыми глазами! – возмутился я и сам себе ответил: – То и произошло – падение». Кости срослись, но уверенность пошатнулась. Оглядываясь назад, я думаю, что мое стремление спуститься в Куум Пот частично опиралось на желание проверить, смогу ли я по-прежнему справляться с собой.

В перчатках для мытья посуды было на удивление просто держаться за металл, очень удобными оказались и резиновые сапоги, которые я купил в магазине дешевых товаров за день до этого. Чем дальше я спускался, тем комфортнее себя чувствовал. Но затем моя левая нога повисла в пустоте. Я нагнул голову и, посветив фонариком себе под ноги, увидел каменный пол внизу на расстоянии в два человеческих роста. Эда нигде видно не было. Напрягая мускулы и болтая в воздухе ногами, я повис всем весом на руках, досчитал до трех и разжал пальцы, стараясь при приземлении не удариться сломанной щиколоткой. Отсюда должен быть другой выход: я очень сомневался, что смогу дотянуться до срезанного края лестницы, даже встав на плечи Эда.

– Эд? И что теперь?

– В основании есть трещина. – Голос его звучал слабо, как будто он находился за несколько миль отсюда. – Садись на задницу и просунь туда сначала ноги.

И действительно, справа от меня в скале виднелась расщелина с острыми краями. Извернувшись, я протиснулся в короткий неровный проход, резко уходивший вниз, и, не сумев остановиться, шлепнулся на пол у ног Эда, приземлившись на копчик.

– Ой! Спасибо, что предупредил.

Эд хохотнул. Здесь не было эха; наоборот, воздух как будто впитывал в себя звуки.

Я встал и осмотрелся. Мы находились в зале размером с церковь, свод которого изящными волнами уходил вверх; некоторые стены украшали каскады каменных карнизов из известковых пород, окрашенных в приглушенные красные, бронзовые и золотистые тона. Я ожидал почуять тут запах сырости, застоявшейся протухшей воды, но не ощущал вообще ничего. С силой втянул носом воздух, внюхиваясь, как пес, – все равно ничего не чувствовал. Тут было немного теплее, чем снаружи. Где-то вдалеке раздавались шепчущие звуки падающей воды да время от времени слышался музыкальный плеск капель, срывавшихся сверху в неглубокие чаши в каменном полу.

– Впечатляет.

– Ее собирались открыть для всеобщего доступа еще в восьмидесятых, но потом тут погибли те ребята. И всё сорвалось. – Он повел меня в сторону туннеля, уходившего налево. – Время нам свернуть с проторенных путей, парень.

– Сколько уйдет времени на то, чтобы пройти весь маршрут?

– Примерно три часа до Крысиной тропы, если ты не будешь валять дурака, конечно. Потом еще где-то час, чтобы выбраться оттуда. Мы выйдем примерно в миле от того места, где зашли.

Вплоть до того момента, как он упомянул о Крысиной тропе, мне удавалось бороться со своей клаустрофобией, но теперь она начала доставать меня. «Куум Пот славится своей так называемой Крысиной тропой. Очень метко подмечено, потому что речь идет о пятистах метрах самых узких проходов в пещерах Великобритании» – приблизительно так высказался один садистски настроенный проводник-спелеолог, с которым я консультировался по этому поводу.

Туннель, потолок которого постепенно снижался, заставляя меня горбиться, заканчивался кучей булыжников среднего размера. Преодолев камни, мы оказались в еще более впечатляющем проходе, где стены вокруг нас терялись в бархатной темноте, а наклонный пол был усыпан щебнем. Журчание воды не прекращалось. Я еще раз проверил камеру, помня при этом, что батареи в ней хватит еще только на полтора часа. Мне придется быть разборчивым и придирчивым, особенно если у меня появится шанс отснять то, ради чего я на самом деле спустился сюда.

Туннель вновь расширился, так что мы смогли идти рядом.

– Откуда ты сам, Эд?

Иногда в его говоре угадывалось картавое йоркширское «р», хотя в другие моменты оно слышалось не так отчетливо.

– Я жил в разных местах.

– И обычно один?

– Да.

– А что привело тебя в пещеры?

– Я занимался этим всю жизнь, парень. – Он повернулся и постучал себя по носу сбоку. – Это одно из таких мест, где им тебя не достать.

– Как это? Кому тебя не достать?

– Им, парень. Им всем. Ты сам знаешь, кого я имею в виду. Блэра, и Буша, и прочих таких же отморозков. Здесь они не могут отследить тебя, парень, своими системами видеонаблюдения, и спутниками, и электромагнитными сигналами.

Он что, снова пытается заставить меня психовать? Я ждал его обычного гогота. Но его не последовало. «Черт!» – мысленно выругался я. И теперь внутри всё сжалось не только от мысли, что придется продираться сквозь узкие щели в сырой скале. Эд оказался не просто чудаковатым сварливым старикашкой с проблемами по питейной части, а еще и реальным психом. Но пока мы шли, я заметил, как он украдкой поглядывает на меня. Я не мог с уверенностью сказать, то ли он морочит мне голову по каким-то своим извращенным причинам, то ли искренне заблуждается.

«Вернись, вернись, придумай какую-нибудь отговорку», – твердил себе я.

Но сейчас меня заставляли идти вперед не только практические соображения, – мне не подняться самостоятельно на ту лестницу, – но и собственное эго. Помешался ли Эд на тайных заговорах или нет, я не знал, но почему-то мысль о том, как он будет надо мной насмехаться, если я дам задний ход, казалась невыносимой. Так что вместо этого я сменил тему.

– Выходит, они тоже должны были пройти этой дорогой? Ну, те парни, которые погибли здесь в восьмидесятых?

Парни. Я уже начал перенимать его обороты речи.

– Должны были. Сюда ведет только одна дорога, и еще одна – отсюда. Я тогда входил в состав спасательной команды.

– Правда?

– Правда. Кейверов могут спасти только другие кейверы. Посылать сюда кого-то еще смысла не имеет. Те просто не соображают, что делают, понимаешь?

– Наверное, это было ужасно.

– О да, это и вправду было будь здоров как ужасно, парень, – резко бросил он, еще больше напомнив мне этим Квинта. – Двое наших тогда тоже едва не утонули. Нам пришлось перекрыть ручей наверху, но запруда не выдержала.

Мы подошли к громадной груде булыжников – последствия старого обвала, – достигавшей потолка пещеры. Выглядела она непроходимой и непреодолимой, как декорация в кино.

– Завалило камешками, – спокойно, как ни в чем не бывало, констатировал Эд. – Держись поближе. Будет узко. – Он мельком глянул на мой живот. – Можешь пожалеть, что ел много мучного и сладкого, парень.

Он поднялся на ближайшие к нам валуны и, согнувшись, протиснул свое тело в крошечное отверстие в форме буквы V. Свет его фонаря был намного ярче моего, и в тот момент, когда он скрылся там, вокруг меня сомкнулись тени. Я заколебался, сомневаясь, что сумею пролезть туда. Эд смог, потому что он жилистый. У меня же были широкие плечи и приличный животик из-за пристрастия к «Гиннессу». Подражая ему, я втиснулся в щель, расцарапав спину и живот, стараясь не думать о тоннах неподатливых камней надо мной и вокруг. Пока моя одежда терлась об известняк, я ощутил слабый запах серы, и это было первое, что здесь уловил мой нос. Когда я преодолел узкий проем, на повороте мне пришлось выгнуться на сто восемьдесят градусов, подняться по короткому вертикальному проходу, а затем еще ползти через тесную нору. Эд проделал этот путь на четвереньках, я же был вынужден неизящно продвигаться на животе, отталкиваясь локтями и кончиками пальцев ног и при этом стараясь не задеть камерой разные выступы. И всё же это было не так трудно, как он меня пугал. «Ну и зараза ж ты, Эд», – подумал я.

В последующие полчаса двигаться тоже оказалось несложно: снова мы ползли на четвереньках, кое-где пришлось выгибаться и извиваться, а затем я вывалился в просторную полость. Если не считать самоедства и переживаний из-за того, что я нанял в качестве проводника психа, мне это даже начало нравиться. Я решил, что лучше не спрашивать его о телах, – особенно после того, как узнал, что он, возможно, один из тех ненормальных, которые носят на голове шапки из фольги, защищаясь от зомбирования. Вместо этого мне следовало сосредоточиться на съемках Крысиной тропы, а потом уговорить Тьерри подобрать к этим кадрам зловещую музыку и субтитры, намекающие на трагическую историю этого места: «Путешествие в глубины Куум Пот, Пещеры СМЕРТИ» или еще что-нибудь в том же духе.

Эд поджидал меня у основания широкой вертикальной стены, изрезанной щелями и выступами. Посередине тянулся узкий проем, напротив которого висела ржавая цепь.

– Не торопись, парень. Готов к следующему отрезку? – Он показал корявым пальцем на проем. – Нужно вскарабкаться туда, схватиться за цепь и втиснуться в этот зазор.

Я чувствовал, что он ждет моей реакции. С того места, где мы стояли, это отверстие казалось таким узким, как будто в него можно было просунуть разве что газету.

– Конечно. Нет проблем.

Он фыркнул, явно видя насквозь мою ложную браваду.

– Я пойду первым, не против?

– Не против. – Во рту у меня пересохло.

Он мгновенно поднялся по складке на краю стены, словно обезьяна, на цыпочках прошел по выступу, а затем одним плавным движением рванулся вверх, схватился за цепь и воткнулся в узкий зазор вперед ногами. Извиваясь, он пролез внутрь и исчез в темноте.

Со стороны это выглядело очень просто, и поначалу всё так и было. Подъем дался мне без труда, словно трещины и выступы не разбросала тут природа в случайном порядке, а проделали люди специально для рук и ног. Но когда я дотянулся до цепи и повис на ней всем своим весом, она дернулась, как будто болт, удерживавший ее в скале, готов был вот-вот выпасть. Чувствуя, как сердце бьется где-то в горле, я вскинул ноги вверх и зацепился носками сапог за край щели. Я висел вертикально, головой вниз, и воображение рисовало, как мой череп при падении раскалывается о каменный пол, словно спелый арбуз. Если бы цепь оборвалась, так бы и произошло. Перебирая руками по цепи, чтобы перевести корпус в более удобное положение, я смог просунуть в проем сначала ступни, а потом и ноги. «Слава богу, блин!» Там оказалось достаточно места, чтобы я смог переместить в расщелину и всё тело, но мне пришлось снять каску, дабы камера не поцарапалась о низкий свод. С помощью ягодиц и плеч, извиваясь, как червяк, я кое-как продвигался там, хотя едва не ободрал живот о камень надо мной. Потом стало попросторнее, и я снова надел каску. Теперь я мог развернуться, лечь на живот и проползти по этому коридору уже головой вперед к тому месту, где меня дожидался Эд с беспощадной улыбкой на губах.

– Осторожнее здесь, парень.

– Ох, черт!

Конец тоннеля обрывался в чернильно-черную бездну глубиной в добрых три этажа. Стены ее казались гладкими, как стекло. Когда луч моего фонарика скользнул по этому маршруту вниз, у меня вдруг закружилась голова, хотя никогда раньше проблем с высотой я не испытывал.

Он снова лукаво взглянул на меня.

– Для такого скалолаза, как ты, поднимавшегося на Эгюий, это не составит труда.

Страховку он не предлагал. Да и в любом случае, веревки у нас с собой не было.

И тут он без предупреждения двинулся вперед, скользнул вниз, бесстрашно выбирая самый прямой путь и цепляясь за скалу, как паук. Я внимательно следил за ним, стараясь запомнить, за что он хватается руками.

– Давай, Крис Бонингтон, посмотрим, из какого теста ты слеплен.

Чувствуя, как у меня снова пересохло в горле, я включил камеру под бессмысленную импровизацию собственного внутреннего голоса, твердившего что-то вроде: «Камера успела запечатлеть последние трагические моменты жизни Саймона Ньюмена», после чего перекатился на живот и спустил ноги, нащупав для них первый упор. Оставалось надеяться на Бога и на то, что плохое освещение создает оптический обман и всё в этой шахте на самом деле не так ужасно, как кажется. «Ты сможешь это сделать», – произнес я мысленно. Я не мог позволить себе быть скованным и делать паузы между отдельными движениями. Лучше всего в такой ситуации спускаться траверсом, и я огляделся, подбирая первый зацеп для рук. В считанные секунды сработала мышечная память. Переместив вес на ноги, я посветил фонариком вниз и нашел, где взяться рукой в следующий раз. Как и на прошлой стене, выбоины и упоры были расположены почти равномерно. «Шаг вниз, снова траверс. Не торопись, решай проблемы постепенно», – командовал я. Вниз и поперек, вниз и поперек. Я действовал не спеша, полностью поглощенный своим занятием, и благодарил судьбу за то, что в лодыжке не ощущалось никакого напряжения. Когда я наконец достиг подножия, ноги у меня дрожали. И еще кое-что захлестывало меня – эйфория. Это были основы скалолазания, но я справился с этим, с первым настоящим испытанием после несчастного случая. Я выключил камеру на каске и с улыбкой повернулся к Эду.

– Это было по-настоящему…

Внезапно я врезался в скалу за собой, почувствовав острую боль в спине. Прежде чем мой мозг успел сообразить, что происходит, Эд схватил меня за горло, пережимая пальцами трахею и наваливаясь на меня всем телом.

– Зачем ты здесь на самом деле? – бросил он мне в лицо. – Кто прислал тебя, кто прислал?!

Драться я умел, но мне удалось побороть инстинкты и не лягнуть его, не ткнуть пальцами в глаза и не боднуть лбом в нос. Это был не выход. Следовало успокоить его: я сейчас находился бог весть на какой глубине под землей, и только он мог вывести меня отсюда. Давление на мое горло усиливалось, – было чертовски больно, – и я, показывая, что сдаюсь, поднял руки.

– Пожалуйста, Эд! – прохрипел я. – Успокойся ты, блин, прошу тебя!

– Зачем ты здесь на самом деле? – Он брызгал на меня слюной, и вдруг появилось жуткое ощущение, что он сейчас наклонится и укусит меня.

– Я хочу снять трупы для своего вебсайта!

Убийственное давление на мою шею ослабло. Он отступил назад, бормоча что-то себе под нос. Пытаясь отдышаться, я потер горло.

– Эд, клянусь…

– Помолчи, парень. – Он закашлялся, отвернулся и сплюнул на землю. – Что еще за вебсайт?

– Я веду его со своим другом Тьерри. Он называется «Путешествие на темную сторону», мы сами создали его и размещаем там фильмы о разных жутких местах, шутим по этому поводу, выкладываем клипы в сеть. Я узнал об этих пещерах и о несчастье, случившемся в восьмидесятых. Ходят слухи, что тела людей, погибших тогда, до сих пор находятся здесь. – Я говорил без умолку, как идиот, но мне было все равно. – Я хочу их заснять. Вот и всё. Клянусь, это чистая правда. Это не для документального фильма, прости, что соврал тебе, но я просто не понимал тогда… – «…что ты такой долбаный псих». – Ты веришь мне?

Мы стояли друг напротив друга, тяжело дыша, и он еще с минуту пялился на меня своими глазами-луковицами. Их выражения я так и не понял. Взгляд был мутным и расфокусированным.

Я приготовился к тому, что он снова нападет на меня. И решил, что на этот раз отвечу ему и буду бить чем попало. Если я вырублю его, смогу ли я подняться обратно по траверсу? Да, вероятно. Но дальше что? Я мысленно попытался представить себе карту маршрута до этой точки. Господи, я даже не был уверен, что смогу вернуться по собственным следам, не говоря уже о том, чтобы взобраться на ту лестницу. Всю дорогу я слепо следовал за ним.

Но затем я услышал его гогот.

– Так ты веришь мне, Эд?

– Я верю тебе, парень. Просто нужно было убедиться, что ты не один из них.

– Я понимаю тебя, Эд.

«О боже!»

На свет появилась его фляжка. Мы несколько раз передавали ее друг другу, и жжение дешевого алкоголя заглушило металлическое послевкусие адреналина во рту, отчего меня слегка замутило. Он снова смотрел на меня с кривой ухмылкой на губах. Я все еще не мог решить, не имели ли конспирологические заморочки Эда и его вспышки гнева единственную цель – взбесить меня. Мысль эта никак не утешала: Эд был либо психопатом, который играл со мной из каких-то садистских соображений, либо параноидным шизофреником. Боль в горле постепенно начала утихать, но спина после удара о скалу до сих пор гудела.

– Итак, ты говоришь, что хочешь увидеть тела.

«Нет! Я хочу выбраться отсюда к чертовой матери, подальше от тебя, и как можно скорее», – мысленно ответил я. Но было слишком поздно, я уже основательно влип. Однако и из скверной ситуации можно извлечь нечто полезное.

– Так это правда? Их останки до сих пор здесь?

Он кивнул, и в дрогнувшем свете фонаря его морщины показались более глубокими и темными.

– Конечно, они здесь. Сам подумай. Труп просто невозможно поднять с такой глубины, парень. По крайней мере, по этой сети проходов.

Я попытался представить, как мы тащим мертвое тело через узкие щели, сквозь которые нам пришлось протискиваться, и от этого меня затошнило еще больше.

– И ты знаешь, где они находятся?

– Родители тех парней попросили отнести их останки в большую пещеру еще в восьмидесятых. Хотели залить их бетоном, но потом хозяин участка подал петицию, чтобы закрыть всю эту систему навеки, так что родители их даже не увидели. Так говоришь, что хочешь это снять?

– Да. – Только теперь всё это казалось мне глупым. И даже непристойным.

– А раньше ты трупы видел, парень?

– Да.

«Не ходи туда», – мелькнуло в мозгу. Но перед глазами уже возникла знакомая картина, и я ничего не мог с этим поделать. Отец лежит за грязной больничной занавеской; мышцы его лица обмякли, и во всем ощущается страшная пустота, очень напугавшая меня тогда, в десятилетнем возрасте. Честно говоря, она до сих пор пугает меня.

– А я повидал их немало. Белфаст. Босния. Я бывал там.

– Так ты служил в армии, Эд?

– Семнадцать лет, парень.

Босния. Когда же это было, в начале девяностых? Я должен знать такие вещи.

– А почему ты уволился?

«Если не считать того, что ты душевнобольной или психопат. Или и то и другое вместе».

– Понимаешь, им пришлось избавиться от меня, потому как я узнал их планы. Понял, что они на самом деле собираются предпринять.

«Он помешан на теории заговора, будь с ним внимателен», – предупредил я себя.

– А можно посмотреть на эти тела? Ты можешь меня к ним вывести?

Он бросил лукавый взгляд в мою сторону.

– Угу. Я могу их тебе показать, парень. Скажем, за сотню фунтов дополнительно.

Лишней сотни у меня не было, но эту проблему я решу, когда мы отсюда выберемся.

– Хорошо.

Следующий отрезок пути оказался простым. Мы немного проползли на животе, преодолели еще один завал из валунов, после чего неподвижный воздух ожил от плеска и журчания воды. Мы боком спустились по каменистой осыпи к месту, где быстрый ручей с шумом уходил в туннель. Эд присел рядом с ним.

– Уровень воды выше, чем мне хотелось бы. – Он фыркнул. – Но всё будет нормально, если мы не станем валять дурака и понапрасну тратить время. Ноги не мерзнут, парень?

– Нет.

– Скоро замерзнут.

Эд хохотнул, но тут же зашелся приступом влажного кашля, от которого согнулся пополам. Он долго, мучительно и мерзко откашливался и сплевывал, после чего шагнул в поток и, шлепая по воде, двинулся вперед. Я последовал за ним, чувствуя, как упругое течение закручивается и пульсирует вокруг икр. Дно ушло вниз, я споткнулся, и вода плеснула через край сапог, промочив носки. От резкого холода я охнул.

– Смотри, куда ставишь ноги, парень. Тут есть карстовые воронки, которые уходят вниз, в самое пекло.

Мы повернули за угол и прошли по краю темной болотистой лужи.

– Тут осторожно, в этой штуке можно увязнуть по самую задницу.

Он вскарабкался на узкий уступ, нависавший над ручьем, а затем переступил на другой берег. Я последовал его примеру, моля Бога, чтобы больная щиколотка выдержала мой вес, а сапоги не потеряли сцепление со скользкими каменными уступами. Медленно продвигаясь вперед таким образом, мы постепенно, шаг за шагом поднимались все выше, пока пенящаяся вода не оказалась на глубине добрых шести футов под нами. Падение теперь могло обернуться катастрофой, и мне пришлось напомнить себе о том, что нужно дышать ровно. Эд остановился и указал вверх. С потолка пещеры свисали сталактиты, похожие на пучки тонких соломинок, или на большие клыки, или на какие-то странные неземные ребристые опахала. Но я пришел сюда вовсе не ради геологических чудес.

– Ну что, готов к Крысиной тропе, парень?

– Так это здесь?

– Ну да.

Он ступил на обнажение пород справа от себя, оставив ручей за спиной, а затем, точно белка, перескочил на груду камней и нырнул в один из узких проходов.

Я включил камеру, – поскольку руки у меня тряслись, это заняло некоторое время, – набрал побольше воздуха в легкие и постарался скопировать движения Эда, но издал дурацкое испуганное «ой», когда моя нога слегка поскользнулась и я едва не свалился в воду.

Крысиная тропа начиналась постепенно, как будто пыталась убаюкать меня ощущением ложной безопасности, ведь ползти на четвереньках сначала было не слишком сложно. Однако я в полной мере оценил пользу наколенников. Эд ждал меня в конце туннеля.

– На следующем отрезке будет тесновато, парень.

Эту фразу можно было назвать преуменьшением года, ведь речь шла о том, чтобы, расцарапывая живот, протиснуться к узенькому проему высотой не больше фута. Вынужденный повернуть голову набок, едва не задевая щекой влажный щебень, я продирался вперед, сдавленный со всех сторон так, что двигаться мог, только используя в качестве рычагов пальцы рук и ног. Через пять минут подобных мучений сломанная щиколотка стала протестовать. Время от времени я чувствовал, как скала давит мне на спину и ягодицы своей тяжестью. Всё тело начало неприятно дрожать, и теперь особенно явственно ощущался вес горы надо мной. Всё время приходилось извиваться, и от этого у меня сбилось дыхание. Вскоре я совсем запыхался. Глаза жег пот, струйками кативший по лбу.

Потом туннель расширился на одном замечательном участке, где я мог продвигаться не на пальцах, а на локтях и коленках, но затем снова сузился, потолок опустился вниз, и казалось, что эта чудовищно низкая плита свода не закончится никогда. Даже Эду здесь приходилось очень нелегко, и его сапоги скользили по полу в поисках упора. Покалывание в конечностях нарастало, и силы стали уходить. Мне приходилось делать паузы, чтобы отдышаться и восстановиться. Свод приподнялся достаточно, чтобы я мог поднять голову и чуть ослабить боль в шее, но впереди нас ждало кое-что похуже: невероятно узкий проем, который изгибался вверх и в сторону. Эд впереди меня уже наполовину преодолел его. Он кряхтел, ругался и лихорадочно брыкался ногами, пока наконец не оказался на другой стороне. Я на несколько секунд положил голову на руки. Сознание рисовало мне жуткие картины: я лезу дальше и навеки застреваю в этом замкнутом пространстве; Эд погибает, блокируя мне путь; видеоролик о том, что произошло здесь с теми парнями…

«Прекрати», – велел я себе.

Собравшись с последними силами, я переместил в зазор голову и плечи, но пространства здесь хватало, только чтобы просунуть одну руку. Я попытался нащупать какой-то упор на противоположной стороне, который мог бы мне помочь, но пальцы натыкались лишь на скользкую поверхность камня. Я брыкался, как только мог, чтобы продвинуться дальше, и с трудом дышал, потому что каменные стены стиснули грудную клетку. Потом я попробовал отползти назад, но застрял с одной рукой, протянутой вперед. Вторая намертво прижалась к боку; я напоминал пловца кролем, застывшего после гребка. Я принялся отталкиваться пальцами ног. По-прежнему безрезультатно.

– Уф, уф, уф… – Всё, никаких сомнений, я в западне. В западне! Меня охватил приступ паники, стремительный и неистовый. – Эд! Эд! Эд! Я застрял!

– Расслабься, парень, – донесся до меня его голос. – Ты сможешь пролезть. Паника – твой враг. – Голос его звучал спокойно, почти заботливо. Такого от Эда я не ждал, даже представить себе не мог. И это помогло.

«Дышать, дышать, дышать».

Во время любого опасного восхождения обязательно наступает переломный момент, когда вернуться уже нельзя. Как говорил Кентон, мой старый инструктор по альпинизму из программы социальной поддержки детей, – бывший спецназовец с напрочь отсутствующим чувством юмора, способный нагнать на тебя страху, даже не повышая голоса, – чтобы справиться с этим, необходимо опустошить сознание и сфокусироваться. Паника и неуверенность – не выход; если, конечно, ты хочешь выжить. Никто не сумеет выручить меня из этого положения, кроме меня самого. Я мог поддаться собственному ужасу или же сражаться.

Я позволил себе обмякнуть. Снова задышал. Заставил себя прогнать все мысли из головы и не думать о тяжести скал надо мной и вокруг меня.

Несмотря на протесты левой щиколотки, я оттолкнулся пальцами ног. Но не сдвинулся с места. «Не паникуй. Ты сможешь это сделать. Давай медленно». Я оттолкнулся снова. На этот раз я продвинулся на дюйм. «Продолжай в том же духе». Еще один толчок – еще один дюйм. Затем постепенно мне удалось развернуться и освободиться от давления камня, стискивающего грудную клетку. Теперь, когда я сумел просунуть в проем и левую руку, я уже мог проталкиваться вперед с помощью обеих рук. Наполовину освободив тело, я уперся локтями и извивался, как змея, пока живот и ноги не пролезли через проем. «Слава богу, блин». Дыша, как паровоз, я сделал перерыв, дожидаясь, когда успокоится скачущий пульс. Но впереди маячила следующая узкая щель, казавшаяся бесконечной, от вида которой всё облегчение вмиг испарилось.

И снова я полз вперед, помогая себе только пальцами рук и ног. Дно здесь было намного более влажным, чем раньше, и я сплюнул крупнозернистую грязь, которой зачерпнул полный рот. Я был не в силах отделаться от ощущения, что ползу по узким внутренностям какого-то огромного животного. Где-то внизу под нами раздавался звук бегущей воды. Впереди Эд повернулся на бок, чтобы пролезть в очередную тесную трещину. Слава богу, мне удалось протиснуться сквозь нее относительно легко. Закончилась она проходом, где я уже мог отталкиваться локтями.

– Здесь и погибли те парни! – крикнул Эд, перекрывая шум воды. – Двоих мы нашли тут, а один пытался пройти дальше.

«Спасибо за информацию, придурок», – мысленно ответил я. Пока я медленно двигался вперед, меня вновь охватила паника: я представил, что застрял тут, что воздух иссякает, а пещеру затапливает, что я тороплюсь, а времени не хватает… «Уже никто и никогда не откопает тебя, Саймон. Ты застрянешь. Застрянешь навсегда».

Наконец мы добрались до изгиба этой каменной кишки, где было так просторно, что удалось даже сесть.

– Разворачивайся, парень. – Теперь вода уже ревела вовсю, и ему приходилось орать, чтобы я его услышал. – Не стоит лезть туда вперед головой.

Я сделал, как он велел. Сев на задницу и вытянув ноги, я последовал за ним в конец туннеля, который обрывался в стремительный поток. Я опустил в него ноги, дрожащие от напряжения и переизбытка адреналина. Вода, доходившая до колен, тут же хлынула в сапоги. От обжигающего холода у меня снова перехватило дух, но зато это успокоило ноющие икроножные мышцы.

– Так что, Эд, всё? С Крысиной тропой мы покончили?

– Что?

Я повторил вопрос, повысив голос.

– Да. Что, не так уж плохо было?

Вдруг Эд остановился как вкопанный и указал на обнажение пород слева.

– Теперь нужно бы подняться наверх, парень. Они там.

– Тела?

– Ну да.

Я пришел сюда именно ради этого, но мучительное путешествие по Крысиной тропе отняло все силы, и теперь мышцы рук и ног пульсировали болью, как гнилой зуб. Ужасно хотелось вновь оказаться в относительном тепле своего автомобиля и по дороге домой заехать куда-нибудь, чтобы съесть хороший сэндвич с беконом и выпить пинту пива. «Но ты уже все равно здесь. Просто сделай это. Худшее позади», – уговаривал я себя. К счастью, наверху находился выступ, который позволил мне подняться к трещине. Проем этот оказался очередной тесной щелью, где нельзя было развернуться, однако это казалось уже полным пустяком по сравнению с тем, через что я прошел. Я прополз на четвереньках по скользкому туннелю, который привел меня в продолговатую пещеру размером с кладовку, где только в одном месте свод был достаточно высоким, чтобы сесть. В сапогах хлюпала согретая теплом моего тела вода. Я хотел было ее вылить, но решил не заморачиваться. Сделав паузу, чтобы перевести дыхание, я обвел пещеру лучом фонарика.

– Но тут же ничего не…

А затем я увидел их: бесформенную груду в дальнем конце пещеры, которую я сначала ошибочно принял за нагромождение камней. Они выглядели совсем не так, как я ожидал, – воображение почему-то рисовало идеально сохранившиеся трупы, вроде тех, что откапывают в торфяных болотах. Два черепа лежали лицом друг к другу, словно целовались. Один казался лохматым, как будто плоть проросла шерстью, а второй был покрыт тонкими лоскутками высохшей кожи, точно его сунули в большой рваный чулок. И опять-таки – никаких запахов. Я осторожно подобрался поближе, и луч фонаря заплясал по останкам. Они были сложены довольно небрежно: локтевой сустав покоился на коричневом изгибе таза, а то, что, скорее всего, являлось проломленной грудной клеткой, покрывала полусгнившая ткань. Остальные конечности скрывались под грязными остатками чего-то похожего на водонепроницаемую материю, а на гальке вокруг валялись рассыпавшиеся суставы пальцев. В углу за горкой костей лежала одинокая каска, похожая на панцирь черепахи. Непрерывно журчала вода: должно быть, именно этот звук они слышали, когда умирали, – звук, который теперь будут слышать всегда. И я вдруг подумал: «Это не ужасно и не непристойно – это просто печально». А потом подумал еще: «Тьерри это понравится до чертиков». Я включил камеру, в глубине душе надеясь, что она ничего не запечатлеет. О жертвах я знал лишь то, что они были студентами, членами университетского клуба кейверов из Уорика. Они забрались сюда ради забавы, желая испытать настоящее приключение. Им и в страшном сне не могло привидеться, что кончится это таким образом, что из-за погоды, гримасы судьбы и еще бог знает чего они навеки останутся в этой пещере, а потом какой-то придурок явится в их мавзолей, чтобы снять всё это и выложить в интернет. Я мысленно встряхнулся, почувствовав омерзение к самому себе. Впрочем, этим парням уже ничем не могли помочь философствования о случайности смерти или этичности моих поступков.

Я подскочил на месте от неожиданности: вспышка более яркого света возвестила о появлении Эда у входа в этот грот. Он мотал головой, и луч его фонаря описывал широкие дуги на стенах. Лицо его вытянулось, и вокруг рта снова залегли темные линии морщин. Он что-то сказал мне, но грохот воды заглушил его слова.

– Что?

– …беда!

Я покачал головой, давая ему понять, что не расслышал его.

– У нас беда. – И тут до меня дошло: он не хотел уходить отсюда один, он был напуган.

– А в чем дело?

– Вода поднимается. Должно быть, погода наверху испортилась.

– И насколько всё плохо?

Он опять замотал головой. С одежды его струйками стекала вода.

– Так насколько всё плохо, Эд?

– Сам посмотри.

Он отодвинулся, чтобы я мог протиснуться мимо него. Я прополз по туннелю и, упав бедром на уступ, выглянул из проема. Рев воды стал оглушающим, и в лицо мне резко ударили брызги. Господи! Похоже, этот водоворот уже почти достиг входа в Крысиную тропу. Как могло случиться, что вода поднялась так быстро? Но умом я понимал, что могло, – конечно, могло, поскольку я только что своими глазами видел доказательства такой возможности.

То, что я сделал после, было непростительно. Я вылез из расщелины ногами вперед, нащупывая упор на выступе, чтобы получше рассмотреть беснующийся поток и заснять его. Я переоценил свое умение перемещаться по рискованным участкам, что вполне типично для меня, промахнулся и соскользнул вниз, потеряв контроль над ситуацией. Когда мои ноги коснулись воды, она оказалась такой холодной, что у меня замерло сердце, такой леденящей, что мой мозг поначалу решил, что это кипяток. Потом был взрыв боли, когда лодыжка ударилась о камень; я потерял равновесие, и сила воды, теперь достигавшей груди, выбила из-под меня ноги. Вода ледяными пальцами просочилась за воротник комбинезона, я невольно сделал вдох и захлебнулся, когда она попала в легкие. Я молотил руками, пытаясь добраться до ближайшего камня в поисках опоры, но пенящийся поток тянул меня вниз. Затем что-то грубо дернуло меня за талию, приподняв. Паника затуманила мое сознание, и я сопротивлялся, пока не сообразил, что это Эд тянет меня за пояс. Я откашлялся, выплевывая воду; горло, которое и так болело после нападения Эда, теперь горело, и я почти ничем не мог помочь ему бороться с бушевавшим вокруг нас потоком.

Эд могучим рывком поднял меня за ремень и прижал к стене, которая вела к последнему пристанищу тех парней.

– Забирайся обратно!

Мне казалось, что я не могу набрать в легкие достаточно воздуха, а путь наверх был гладким, как стекло. Я дважды пытался зацепиться, но неизменно соскальзывал. Потом я почувствовал, как Эд подталкивает меня, сделав из ладоней опору для моей левой ноги. Я втащил себя в трещину, пролез по туннелю и упал, достигнув мавзолея. Продолжая кашлять и отплевываться, я дополз до кармана, где свод был повыше. В тот момент я не думал об Эде – просто отметил, что он появился позади меня.

Наконец ко мне вернулся голос, и я смог заговорить.

– Когда спадет вода? – Мне опять пришлось перекрикивать грохот потока, и это оказалось нелегко, поскольку говорить было больно, а зубы стучали.

– Что?

– Сколько времени пройдет, прежде чем мы сможем отсюда выбраться?

– Может, день. А может, неделя.

– Неделя? – Моя первая реакция была абсолютно нелепой: «Я же взял отгул только на один день».

Я старался не смотреть на останки, но потом что-то заставило меня снять перчатки, протянуть руку и прикоснуться к ним. Теперь они казались живыми, липкими и теплыми. Меня отчаянно трясло. Я буквально чувствовал, как мороз пробирает меня до мозга костей.

– Снимай-ка эту одежду, парень. – Он уже и сам стягивал с себя костюм.

Эд был прав. Оставаться в мокрой одежде – прямая дорога к гипотермии. Я сбросил сапоги, и это было ошибкой, потому что вода из них выплеснулась на пол, и без того влажный. Извиваясь изо всех сил, я выполз из водонепроницаемого костюма, а потом и из промокшего флисового комбинезона. Мокрые носки и трусы прилипли к телу; их я тоже снял. Чувствуя, как шершавый пол царапает ягодицы, я сел, прижав колени к груди.

Свет потускнел, и я не сразу сообразил, что Эд выключил свой фонарь. Он протянул руку и похлопал ею по моему фонарю.

– Выключи его. Нужно экономить аккумулятор.

– Нет! – Это была инстинктивная реакция: всё во мне восстало против мысли о том, чтобы остаться в полной темноте.

– Сделай это.

В его голосе не звучала угроза, но вряд ли он допустил бы, чтобы я отказался. И он был прав: конечно же, следовало беречь заряд аккумуляторов. Я снял каску, щелкнул выключателем, и нас поглотила пучина полной темноты. Глазам не за что было зацепиться, и из-за этого обстоятельства сознание несколько минут выделывало разные фокусы: я видел какие-то контуры, возникшие из ничего, и яркие круги света, которым неоткуда было взяться. Отсутствие визуального восприятия дезориентировало, вызывало легкую тошноту и, казалось, усиливало шум журчащей воды.

Внезапно я подскочил на месте от прикосновения холодного и скользкого тела Эда: бедра его оказались по обе стороны от меня, а руки обнимали сзади. О боже! Я застыл, почувствовав его щекочущее дыхание на шее и услышав хлюпающий звук, когда его гениталии прижались к основанию моей спины.

– Я не уверен, что тебе нужно делать это, Эд.

Он никак не отреагировал – возможно, просто не услышал из-за шума потока. Курс оказания первой медицинской помощи я проходил много лет назад и был вполне уверен, что контакт двух человек с переохлаждением организма принесет обоим только вред. Но холод внутри меня отдавался сильной болью – постоянной, настойчивой, и мне трудно было представить, как в этой ситуации может стать еще хуже. Он начал растирать мне руки и ноги, словно нетерпеливый родитель, промокающий свое дитя полотенцем после ванной. Это помогло, и брезгливость из-за близости с ним постепенно отошла на второй план, по мере того как боль становилась терпимой, – ужасно неприятной, но уже не такой тягостной. Дрожь отступила, и мой мозг переключился на жуткую ситуацию, в которой я оказался.

«Окей. Не паникуй. Тьерри знает, куда ты отправился. Все инструкции Эда есть в ноутбуке. Тьерри же не дурак, он в курсе, как опасны эти пещеры, это как раз одна из причин, по которой он не пошел с тобой. Если ты не вернешься к полуночи, самое позднее – к завтрашнему утру, он поднимет тревогу».

Я почувствовал тяжесть на своем плече – Эд положил на него свой колючий подбородок, словно мы были любовниками. Это могло показаться забавным, если бы я не ощущал такую тоску. Я больше не боялся его; он спас мне жизнь, и в любом случае все его психические отклонения, чем бы они ни являлись, тускнели перед ужасом нашего положения.

– Кто-нибудь знает, что ты спустился сюда, Эд? – Я повысил голос, чтобы перекрыть шум воды, и горло мое запротестовало против этого.

– Нет, парень.

– Мой приятель ждет меня обратно к девяти вечера. Думаю, что потом он начнет бить тревогу. – Я постарался, чтобы это прозвучало оптимистично, но панические нотки все равно прорвались. – А спасатели смогут к нам спуститься? – Мне пришлось повторить этот вопрос дважды.

– Нет. Даже аквалангисты не пройдут по Крысиной тропе. Слишком узко, сам понимаешь.

– А с другой стороны они зайти не смогут? Ты же сказал, что понадобится всего час, чтобы выбраться отсюда.

– Течение слишком сильное. Ты это на себе прочувствовал, парень. – Хватка его рук ослабела, и он хрипло закашлялся, так, словно у него разрывались легкие.

– Ты в порядке, Эд?

– Да. – Он прочистил горло и снова кашлянул; его грудная клетка у меня за спиной заходила ходуном.

– Ты спас мне жизнь.

Никакой реакции.

– Я сказал, ты спас мне жизнь.

Послышался еще какой-то хриплый звук. Опять кашель. Я готов был поклясться, что на плечо мне брызнула жидкость.

И тут до меня дошло: «Черт. Тела».

– Вода ведь не сможет подняться сюда, правда?

– Сможет. Когда она идет полным ходом, то заполняет всю систему.

– Проклятье.

Так вот почему останки находились в таком беспорядке, а трупы не сохранились в идеально чистом воздухе подземелья; за долгие годы вода много раз заливала их и сдвигала с места. Тонуть страшно. Все говорят, что это не так, что наступает умиротворение, но это чепуха. ЦРУ ведь пытает людей, заставляя их захлебываться, верно? И сам я до сих пор чувствовал боль, как от пореза бритвой, когда вода попала мне не в то горло.

Одному Господу Богу известно, сколько времени мы просидели, окутанные тишиной. Мысли мои путались, снова и снова крутясь вокруг различных сценариев спасения и порожденного отчаянием отказа верить в то, что всё это происходит со мной. Тьма была такой кромешной, что я уже не мог сказать, открыты у меня глаза или закрыты. Паника пошла на спад, уступив место не смирению, а какому-то летаргическому оцепенению.

А потом вдруг раздались голоса – я услышал голоса! Причем не один – это был целый хор людей, звавших нас! Они идут за нами, Эд ошибался, они уже идут!

– Эй! – завопил я, игнорируя боль в горле. – Эй! Мы здесь! – Я выскользнул из объятий Эда и ринулся туда, где, по моим расчетам, должен был находиться вход в нашу пещеру, при этом ткнув его куда-то локтем. – Мы здесь!

Его грубые руки схватили меня, пальцы впились в мою плоть.

– Пойдем, Эд! Голоса! Я слышу там голоса!

Он оттащил меня назад, удерживая захватом за шею, и над моим ухом зазвучал его хриплый голос:

– Парень! Парень! Это всего лишь вода. Послушай.

Я пытался вырваться из его рук, но затем мой мозг осознал, что он говорит. И я прислушался. Он был прав. Конечно, он был прав. Спасатели не могли попасть сюда так быстро – если им это вообще удастся. Так кто из вас теперь сумасшедший, Саймон? То, что я принял за хор голосов, перекличку пяти или шести человек, оказалось лишь грохотом потока, стремительно несшегося где-то под нами. И всё же каких-то несколько минут назад я был уверен, что различаю слова в этом журчании воды; тут был соблазн, как в подслушивании разговоров через стену. Присутствовала также изохронная ритмика речи, навязчивая, жестокая, гипнотическая: «Мы идем за тобой, Сай. Мы идем за тобой, Сай».

Эд отпустил меня и вновь сел за моей спиной, обхватив меня своими волосатыми конечностями, так что теперь я не мог отделаться от ощущения, что нахожусь в лапах гигантского, заросшего шерстью паука. Он снова начал растирать мне руки и ноги, правда, на этот раз он прикасался ко мне как-то по-другому. (Впрочем, оглядываясь назад, я думаю, что в тот момент вполне мог поддаться безумию, таившемуся в уголках моего сознания.) Казалось, что его пальцы теперь дольше задерживаются на моих бедрах и бицепсах. В этом не было сексуальности как таковой, но присутствовала некая интимность, как будто он массировал меня для удовольствия, а не для того чтобы согреть. Вдобавок он еще и бормотал себе под нос что-то невнятное. Я больше не мог этого выносить. И мне было плевать, если он вдруг обидится или рассердится.

– Не мог бы ты прекратить это, Эд?

Я почти ожидал, что он не отреагирует или снова распсихуется, но пальцы его немедленно остановились. Подтянув колени к груди, я уткнулся в них лицом, ощущая губами соленый вкус своей кожи.

«Вот, оказывается, как тебе предстоит умереть, Сай, – говорил я себе, – утонуть в ледяной воде вместе с трупами или же скончаться от голода в объятиях выжившего из ума бывшего армейского рядового».

«Нет, я так умереть не могу. Не могу, пока я… пока я – что? Не реализую свой потенциал? Какой еще потенциал?» Меня охватила слюнявая жалость к себе, я подумал о маме, представил, как ей сообщают о моей смерти. Она жила в Австралии вместе с моей сестрой Элисон, после того как удачно вышла замуж за эксперта страхового агентства. Я не видел их с Элисон уже четыре года. И не разговаривал с ней шесть месяцев. Будет ли она скучать по мне? Возможно, она даже испытает какое-то облегчение. Не придется больше никому давать в долг и переживать из-за паршивой овцы в нашем семействе. Дальше я задумался о своих похоронах, только ведь не будет никаких похорон, если нет тела как такового. «Труп просто невозможно поднять с такой глубины, парень». Может быть, Тьерри организует поминки или какую-нибудь службу у нас в «Мишн: Кофи», где мы с ним работали последние два года и где познакомились. Тьерри… Я был зол на него и не мог ничего с этим поделать. Ведь я вообще не полез бы сюда, если бы не вебсайт, который был его идеей. А идея эта родилась, когда он решил выложить онлайн наши дурацкие хохмы, которыми мы развлекались, чтобы не сойти с ума от скуки на рабочем месте. В основном это были разные идиотские списки «лучших пятерок» и прочие штучки: «Лучшие пять роликов с монстрами, которых вам захочется по меньшей мере поиметь» или «Пять роликов-ужастиков, заканчивающихся самым разочаровывающим образом». Мы начали за несколько лет до того, как «БаззФид» сделал всевозможные списки и рейтинги вездесущими, и очень скоро собрали множество подписчиков. Затем Тьерри предложил следующее: поскольку наша с ним убогая квартирка находится в самом сердце Уайтчепела, нам нужно снять фильм «Альтернативный тур по местам Джека Потрошителя», чтобы посмеяться над целой индустрией, созданной вокруг этого преступника. Этот ролик оказался хитом, особенно у подписчиков из Штатов, и в итоге появилось наше «Путешествие на темную сторону». Материал «лучших пятерок» связывал содержание сайта воедино и обеспечивал постоянный приток посетителей. Время от времени, чтобы поднять свою популярность, мы отправлялись в однодневные поездки, во время которых снимали какие-нибудь кладбища и места преступлений знаменитых серийных убийц, сопровождая материал сатирическими комментариями. Как раз в поисках темы для очередного выезда я и наткнулся на Куум Пот. Тьерри идея такой съемки очень понравилась, но идти со мной он наотрез отказался, оправдываясь своим статусом «жирного ботаника».

Снова раздался раскатистый кашель Эда.

– Ты в порядке, Эд?

Он не ответил.

– Эд?

– Помолчи-ка теперь, парень.

Что, вода стала шуметь громче? Нагрянет ли она внезапно, закружив нас в гроте, как носки в стиральной машине, или же будет подкрадываться медленно?

«Думай о чем-нибудь хорошем», – попросил я себя.

Сканируя свой ментальный жесткий диск, я наткнулся на поездки с альпинистской школой, работавшей в рамках программы социальной помощи трудным подросткам. Это было много лет назад. Когда меня в третий раз поймали на мелкой краже в магазине, мама в отчаянии записала меня в эту школу, не предупредив об этом; ей даже пришлось пригрозить, чтобы я посетил первое занятие. Но, как ни странно, мне там понравилось. Мы еженедельно тренировались в центре скалолазания под крышей, а помимо этого, раз в месяц выезжали к Сноудону (в этом смысле Эд был прав). Один раз мы отправились в невероятно захватывающую поездку в Шамони на ледник, чтобы научиться пользоваться «кошками» и ледорубом. Если оставалось время после тренировок, Кентон водил нас в паб, где мы занимали столики на улице и ели чипсы «Уолкерс» с сыром и луком, запивая их колой. Плотно рассевшись вокруг деревянного стола, испещренного царапинами и пятнами солнечных зайчиков, пробивавшихся сквозь ветви деревьев, мы снова и снова вспоминали каждое сделанное нами движение. Мышцы болели от нагрузок, в воздухе витал запах пива, из окна паба доносился голос футбольного телекомментатора и мужской смех. Это были счастливейшие моменты моей жизни. Однако эти воспоминания были недостаточно мощными, чтобы мое сознание удержалось на них и перестало отвлекаться на совсем другие, более мрачные мысли.

«Если я выберусь отсюда, я обязательно что-то сделаю со своей жизнью, – думал я. – Я пойду в церковь, да, Бог, я пойду в эту твою долбаную церковь, слышишь? Если я выберусь отсюда, я извинюсь перед всеми, кого когда-либо обидел. Я буду помогать бездомным, стану разливать им суп в приютах. Только не дай мне утонуть. Не дай мне умереть здесь. Сделай так, чтобы люди как-то добрались до нас, прежде чем это произойдет». Я столько всего в своей жизни испортил, долгие годы просто плыл по течению, барахтался в том направлении, куда тянул прилив: был вахтером в больнице, официантом, барменом, строителем. Ничего общего с тем мальчишкой, который мечтал стать вторым Энди Киркпатриком. Но мне не хватало определенности. Не хватало целеустремленности для того, чтобы строить такую карьеру. Когда я сорвался со скалы на Куум Силин, это стало для меня почти облегчением, поскольку практически уничтожило все шансы достичь успеха в том, что я по-настоящему любил. Своего рода членовредительство. Самоуничтожение. Сидя здесь, в считанных дюймах от волосатого тела Эда, я копался в себе так глубоко, как никогда раньше, и то, что я там обнаруживал, мне совсем не нравилось. Я понял, что из себя представляет Эд, в ту же секунду, как только увидел его, и всё же последовал за ним сюда. В глубине души я, должно быть, знал, что произойдет что-то нехорошее. И хотел, чтобы это произошло.

Мне вновь слышались голоса сквозь шум воды. На этот раз они твердили: «Пальцы в твоем сердце, парень, пальцы в твоем сердце, парень, пальцы в твоем сердце, парень». Чушь какая-то. Я понемногу сходил с ума.

И вместе с этими голосами вновь вернулся холод. Теперь я представлял себе кристаллы льда, проникшие в меня глубоко-глубоко, до костного мозга, словно какая-то страшная болезнь, например рак. Я уже не верил, что смогу согреться, не помнил, каково это ощущение. В моем помутившемся сознании всплыл один факт, который я когда-то вычитал в учебнике для британского спецназа: выживание в экстремальных ситуациях всё время упирается в число «три». Три минуты без кислорода. Три дня без воды. Три недели без еды. Еда. Теперь, когда адреналина в крови не стало, я очень хотел есть и даже не мог припомнить, когда в последний раз был таким голодным. Я стал мечтать о жарком из шеи барашка, которое готовила моя мама. «Биг-Мак» с жареной картошкой и колой. Наггетсы из КФЧ. Я почти ощущал вкус этой еды во рту. Затем вдруг почему-то захотелось горячего сэндвича с тунцом и сыром, хотя я не мог припомнить, чтобы когда-либо ел такой. Где-то в глубине моего сознания беспокойно билась какая-то мысль, и наконец я понял, о чем она: батончик «Сникерс»! Ну, конечно. Я принялся лихорадочно хлопать рукой по земле в поисках своей одежды. Она за что-то зацепилась, и пальцы мои наткнулись на кость. В каком-то футе от меня лежали пожелтевшие и беспорядочно рассыпанные останки трех человек, которым не пришлось проходить через это. Для них всё закончилось быстрее: они просто попали в ловушку Крысиной тропы, а потом их захлестнуло водой. Господи! Я даже не знал их имен. Я планировал снять их тела и выложить это в интернет, но при этом даже не удосужился узнать, как их звали. А они ведь спасли нас. Если бы я не задержался тут, чтобы заснять останки, вода смыла бы и нас тоже. Так что эти мертвецы спасли нам жизнь.

В голове мелькнула еще одна дурацкая и абсурдная мысль: «Скелет входит в паб, просит у бармена пинту пива и сразу половую тряпку». Я то ли рассмеялся, то ли всхлипнул, и Эд снова сжал меня сильнее. На этот раз я не сопротивлялся. Я слишком замерз. Расслабившись, я просто привалился к нему, уже не вздрагивая от раздражающего прикосновения его небритой щеки к моему плечу. Затащив скользкий ворох своего мокрого костюма себе на колени, я нащупал во внутреннем кармане «Сникерс» и развернул его. Он был холодным и раскисшим, но в этом первом взрыве сладости на языке было что-то очень успокаивающее и возвышенное. Я отломил кусочек для Эда, повернулся, нащупал его лицо и осторожно сунул ему шоколад в рот, как будто мы были любовниками, как будто – всего на секунду – мы с ним настроились на одну частоту. Он что-то проворчал с благодарностью. Я знал, что нужно бы экономить, но мы всё съели за один присест. Потом я даже облизал внутреннюю сторону обертки.

Эд отодвинулся от меня – внезапный холод на спине в том месте, где он только что прислонялся ко мне, ощущался как удар, – а потом к моей руке прижалась фляжка. Бренди обожгло желудок, на несколько секунд вернув иллюзию тепла. Я протянул ее обратно.

Я задремал. Проснулся. Снова задремал. Теперь хотелось пить, от дешевой выпивки появилась сухость во рту. Я опять задремал. Стало легче. Мой мочевой пузырь тревожно пульсировал, но я игнорировал это, боясь пошевелиться и вновь впустить в себя этот зубодробительный холод.

«Пальцы в твоем сердце, парень».

Через много секунд, минут или часов (я утратил чувство времени – его поглотила кромешная тьма и безысходность) Эд отпустил меня, а затем внезапно включил свой фонарь. От невыносимо яркой вспышки появилась резь в глазах, и они сразу начали слезиться. Я обернулся, чтобы посмотреть на него: кожа его была слишком белой, а глазницы напоминали черные провалы. Он крикнул мне, что пойдет проверить уровень воды, – и ушел. Когда свет исчез, холод внутри меня усилился. Я остался один в темноте, четко осознавая присутствие рядом мертвецов.

Сколько времени я ждал его возвращения? Не знаю. Только на то, чтобы доползти до края туннеля, у него должно было уйти несколько минут. Я досчитал до ста, всё время думая: «Он ушел за подмогой. Он ушел за помощью. Именно так. Но почему он тогда ничего не сказал? Потому что он ненормальный. Ты не можешь на него полагаться. Рассчитывай только на себя. Он бросил тебя и больше не вернется».

– Эд!

Появился свет, опять пронзив мне глаза. Однако недолго я испытывал облегчение от того, что он вернулся.

– И как там? Вода всё еще поднимается?

– Всё по-прежнему плохо.

– Блин. Она поднимется сюда, Эд?

Он, похоже, не услышал меня.

– Эд? Всё будет хорошо?

Он что-то пробурчал себе под нос, но я так и не разобрал, что именно. Затем он обвел грот лучом своего фонаря и принялся рыться в своей разбросанной одежде. Обернувшись, он посмотрел на меня и что-то сказал – я опять его не понял.

– Что?

– Где она?

– Где – что?

– Фляжка. – Он говорил злобно и отрывисто.

– Не знаю. Я вернул ее тебе.

– Ты лжешь.

Вот черт. Теперь он уже разозлился по-настоящему.

– Прекрати. Не нужно снова начинать… Только не сейчас, пожалуйста.

Вдруг он бросился на меня, и каска с фонарем врезалась мне в плечо. Я упал назад, на кости, и моя рука угодила на один из черепов.

– Эд, я серьезно! Не нужно снова срывать на мне свою злость!

Он помолчал, снял каску и с мерзкой ухмылкой выключил свет.

Воцарилась тяжелая, гнетущая тьма.

– Эд? Я…

От удара по голове перед глазами у меня заплясали звезды; в ушах ревела вода, громко стучал мой собственный пульс. Я свернулся клубком, чувствуя, как мертвые кости впиваются в спину. На меня обрушился град ударов, Эд орал что-то нечленораздельное. Он не собирался останавливаться, нужно было отбиваться. Я перевернулся на спину и резко выбросил вперед обе ноги, почувствовал, как они попали во что-то мягкое – в живот? Несколько секунд я не шевелился, собираясь с силами на тот случай, если Эд вновь накинется на меня. Но потом я скорее почувствовал, чем услышал, что он отодвигается в сторону. Пространство вокруг теперь казалось свободным.

Я осторожно сполз с груды костей, ощущая, как холодные камни царапают мою обнаженную кожу, и свернулся калачиком. Меня трясло. В груди застыл комок страха и отчаяния. Я не смел пошевелиться, прислушивался к любому шороху, который мог свидетельствовать о том, что он опять собирается напасть на меня. Всё тело болело. Но у меня уже не осталось энергии на подобную бдительность. В конце концов я уступил изнеможению и закрыл глаза.

Я заснул. Потом проснулся. И сразу понял: что-то изменилось. Рев воды стал тише. «Пальцы в твоем сердце, парень». Я расправил конечности.

– Эд?

Он снова оставил меня? Я не знал, что хуже: ждать, что он в любой момент накинется на меня, или же оставаться здесь, в темноте и одиночестве.

Я прополз вперед, туда, где по моим расчетам должен был находиться он, и протянул руку. Но тут же отдернул ее, наткнувшись на что-то холодное и неподатливое.

– Эд?

Мне потребовалось всё мужество, чтобы повторить попытку, и пальцы мои нащупали холодную плоть, покрытую волосами.

– Эд?

И тут я всё понял.

«Нет, Господи, нет, Господи, нет, Господи! – взмолился я. – Свет, зажги свет». Я принялся лихорадочно шарить по полу в поисках своей каски с фонарем. Пальцы не слушались. Наконец раздался щелчок и вспыхнул свет. Глаза мои заслезились, но я заставил себя взглянуть на него.

Он лежал на спине, уставившись в потолок. Губы у него были синие, кожа – пепельно-серая, мышцы лица обмякли. Взгляд был пустым. Умер. «Как мой папа, он сейчас такой, как папа», – мелькнула мысль.

К горлу подкатила волна тошноты, во рту оказалась желчь с привкусом бренди.

Сложив два кулака вместе, я снова и снова бил его в грудь, целясь в верхний конец шрама. Я откинул голову Эда назад, открыл ему рот – о боже, мышцы челюстей уже затвердели! – и с силой дунул туда; его холодные губы были как резиновые. Меня вырвало. Я сплюнул. Попробовал еще раз.

Судорожно оттирая свой рот, чтобы избавиться от омерзительного ощущения, возникшего после этого прикосновения, я сел на пятки. Из угла мне ухмылялись черепа.

Мочевой пузырь проснулся снова, на этот раз напомнив о себе болезненно и настойчиво. Не зная, хватит ли у меня сил добраться до края туннеля и помочиться в воду, я на коленках отполз в дальний конец грота и справил нужду там. Меня снова вырвало от этого запаха, и я забросал мерзкую лужу щебнем и грязью.

Затем я вернулся к Эду. Больше я ничего сделать не мог. Я накрыл ему лицо флисовым комбинезоном, а желтый защитный костюм стал саваном.

После этого я повернулся к нему спиной и опять уткнулся головой в колени.

«Выключи свет».

«Нет».

«Ты должен это сделать».

Я потянулся к своей каске и невероятным усилием воли заставил себя щелкнуть выключателем лампы. Меня поглотил мрак. Досчитав до пятисот, я позволил себе насладиться десятью секундами света, а потом опять выключил фонарь. Я делал это снова и снова, однако переходить от света к темноте легче не становилось.

Во время четвертого цикла света и тьмы, в самую последнюю секунду, когда фонарь угасал, я вдруг что-то почувствовал на своем бедре – какое-то дуновение. Я вздрогнул, тут же снова включил его и обвел лучом пространство вокруг – пульс у меня зашкаливал.

Ничего.

«Это просто игра воображения».

Но когда я опять заставил себя выключить лампочку, я почувствовал это снова. И на этот раз уже отчетливее. Журчала вода, сердце громко стучало в груди, а пальцы тряслись, когда я нащупывал кнопку фонаря. Как можно это описать? Думаю, это было похоже на самый жуткий на свете вариант игры в «бабушкины шаги». Каждый раз, когда я включал свет, в воздухе вокруг меня как будто ощущалось какое-то движение – словно те парни и Эд (умерший Эд) понемногу приближались ко мне. Должно быть, то были фокусы моей фантазии, но мое травмированное сознание было неспособно рассуждать рационально: всё казалось очень реальным. И даже слишком реальным. Я сдернул флис с лица Эда, желая еще раз убедиться, что он не разыгрывает меня, прикидываясь мертвым. Но я не мог тратить зря заряд аккумулятора, чтобы не остаться в полной темноте без каких-либо надежд выбраться. Так что у меня не оставалось другого выхода, кроме как выключить свет.

Но были вещи и похуже темноты. В следующий раз, когда меня окутал мрак, трудноразличимый голос прошипел: «Пальцы в твоем сердце, парень».

Я вскрикнул и лихорадочно щелкнул кнопкой фонаря. Меня насквозь пронизывал невообразимый ужас, столь же глубокий, как и холод, уже поселившийся в моих костях. То, что я ощущал в тот момент, казалось мне каким-то грязным, отравляющим, безжалостным.

«Черт, черт, черт! Уходи отсюда. Уходи».

«Я не могу. Я умру».

«Ты умрешь в любом случае, парень. Пальцы в твоем сердце».

«Остаться или идти, остаться или идти», – шептали мне неясные голоса журчащей воды. Но что-то здесь было не так. Как же я раньше этого не заметил? Они именно шептали, а не выкрикивали. Всё еще отравленный страхом, я выполз из грота, пробрался по туннелю и взглянул вниз на воду. Выход с Крысиной тропы по-прежнему был затоплен, но уровень воды явно упал: на противоположной стене я четко видел мокрый след, располагавшийся в футе над нынешним потоком.

Эд сказал, что потребуется час, чтобы выбраться отсюда. Час. Всего час. «Это если ты не заблудишься. Ты ведь понятия не имеешь, куда тебе идти, разве не так?» – осадил я себя. Варианта у меня было два. Рискнуть и попробовать выбраться, хотя я мог утонуть или блуждать в подземелье, пока не сдохнет аккумулятор фонаря, или же остаться в гроте с Эдом и другими мертвецами, чувствуя чье-то невыносимое присутствие рядом и надеясь на спасение, на которое вообще-то надеяться не следовало. Я не в силах передать, какое острое одиночество я ощутил в тот момент. В последующие несколько месяцев мне еще предстояло пережить нечто подобное, но тогда это чувство было всепоглощающим. Я что-то чувствовал в этом гроте, какую-то враждебность, которая велела мне убираться оттуда к чертовой матери. Она практически выталкивала меня прочь.

И я принял решение. Вернувшись в мавзолей и стараясь не смотреть на распростертое тело Эда, я напялил холодный флисовый комбинезон, потом защитный костюм и сапоги. Мои носки и нижнее белье всё еще оставались мокрыми, так что этим я заморачиваться не стал. В одежде я слегка успокоился и почувствовал себя менее уязвимым. Голоса струй (целый хор) снова бормотали рядом, но теперь я уже не знал, порождает ли эти звуки вода или они звучат в моей голове.

Заряда в аккумуляторе камеры оставалось еще много, но я не проверил, работает ли она после того, как окунулась в воду. Перед уходом я должен был сделать еще кое-что. Непослушными пальцами я включил аппарат – на нем замигала красная лампочка, так что, надо полагать, всё было в порядке, – и направил его на свое лицо.

– Привет. Хм… Это Саймон Ньюмен, и я в беде. Парень, который шел со мной, умер, и я не могу здесь оставаться. Я должен уходить. Блин, не знаю, что сказать. Мама, мне очень жаль, что я так тебя разочаровал. Прости, что я не был… – «Не был кем?» – Прости. Если я не выберусь, мои последние мысли будут о тебе.

Господи! Нигде не учат тому, что нужно говорить в таких ситуациях. Я попытался отцепить камеру, чтобы ее точно нашли, если я не выйду отсюда сам, но мои пальцы дрожали, и я не сумел извлечь ее из водозащитного корпуса. В итоге я взял каску Эда, – по крайней мере, фонарь на ней был посильнее, – а свою оставил на месте.

И вновь появилось это чувство, словно что-то отвратительное подкрадывается ко мне. Я посветил фонарем вокруг, направил его луч на Эда, на кости. Внутри проснулось что-то первобытное, которое сейчас буквально вопило, чтобы я пошевеливался. И я уже знал, что скорее утону, чем останусь в этом гроте.

Я прополз по туннелю, а затем осторожно ступил на карниз над потоком. Возвращаться обратно по Крысиной тропе я не собирался, потому что не смог бы бороться с течением и очень быстро выбился бы из сил. Поэтому план мой был прост, хотя и смертельно опасен: позволить воде вынести меня отсюда.

Я долго смотрел на темный и страшный поток под собой. Сложнее всего было заставить себя снова погрузиться в ледяную воду. Когда я окажусь в ней, мне придется держаться за стены, чтобы меня не смыло.

«Сделай это. Не думай ни о чем. Просто сделай».

И я это сделал. Сколько я ни готовился мысленно, шок от объятий ледяной воды потряс меня. Погружение по грудь в холодную ванну разом выбило весь воздух из легких. Течение уже не было таким сильным, как раньше, но все же настойчиво толкало меня в спину, и лишь защитный костюм позволял мне оставаться на ногах. Держась рукой за ближнюю стену, я медленно ковылял вперед, а вокруг меня текли быстрые струи.

«Всё не так уж плохо».

Мне стало намного легче от того, что я оказался за пределами странного грота, и поначалу этого было достаточно, чтобы сохранять спокойствие. Но потом до меня начало доходить, что свод канала, который сперва находился надо мной на высоте человеческого роста, постепенно опускается. Я направил луч вверх. Вот черт, вот блин! Через каких-то пятьдесят футов он снижался настолько, что его от воды отделял какой-то фут. Стены по обе стороны потока казались отвесными, и я не видел выходов породы, вроде того, который вел к гроту смерти.

«Возвращайся!»

Но я не мог – мне не хватало сил, чтобы бороться с течением, и как только я пытался замедлиться, оно едва не опрокидывало меня. Мне оставалось лишь надеяться на то, что свод вновь поднимется, прежде чем над поверхностью воды вообще не останется места. Я перевернулся на спину и поплыл головой вперед, хватаясь за потолок канала, чтобы замедлить свое продвижение. Костюм помогал мне держаться на плаву, а я тем временем смотрел на изгибы скал надо мной и молился, чтобы они не опустились ниже.

Но никто не услышал мои мольбы.

Через каких-то пять минут от кончика моего носа до свода оставалось уже сантиметров пять, не больше, и появилась опасность, что я начну глотать воду, захлестывающую лицо. Прижимаясь ладонями к камню над собой, я потянулся вперед, стараясь если не глазами, то хотя бы пальцами отыскать воздушный карман ниже по течению. Но они натыкались лишь на глухую стену. Еще через секунду моя каска задела скалу. О боже, нет, нет! Воздуха больше не осталось. Мне придется нырнуть под этот выступ, надеясь на то, что потолок впереди снова поднимется.

Я не мог этого сделать. Просто не мог. Поток подталкивал меня, но мне удавалось держаться на месте. Я попытался вернуться обратно по туннелю, цепляясь слабыми пальцами за шершавый потолок, – перчатки я оставил в гроте, и размягчившиеся ногти быстро сломались, – но с силой воды мне было не совладать, и она опять вернула меня к тому же выступу.

«Ну вот и всё. Вот и всё. Смерть», – подумал я. Сначала на меня нахлынуло настоящее цунами ужаса, а затем внезапно я ощутил удивительное спокойствие. Словно я миновал страх и бесконечную усталость и перешел в то состояние, когда буквально на всё наплевать. Нет, пожалуй, это было еще круче. Какая-то почти небесная благодать. Ощущение безмятежности и блаженства.

Я сосчитал до трех, набрал побольше воздуха в легкие и толкнул себя вперед, ориентируясь кончиками пальцев. Выступ кончился, и я всплыл в новом воздушном кармане, совершенно спокойный. Я продолжал плыть и, достигнув следующего подобного выступа, снова поднырнул под него. Словно появился какой-то новый я, и он мне нравился. Этот умудренный опытом Саймон Ньюмен без тени паники продвигался по затопленному водой туннелю, пользуясь осязанием вместо зрения. Мое сознание вцепилось в этот факт и, зациклившись, превратило его в своего рода успокаивающую мантру: «Пальцы вместо глаз, пальцы в твоем сердце, пальцы вместо глаз, пальцы в твоем сердце».

Сколько это длилось? Понятия не имею. Вынырнув в очередной раз, я поднял глаза и увидел, что расстояние до потолка туннеля здесь составляет более метра; течение теперь лишь нежно подталкивало меня дальше. Я должен был испытывать эйфорию от этого, но всё еще пребывал в состоянии удивительного и непонятного покоя. Я развернул свое тело, вновь расположившись лицом вперед. Луч фонаря заплясал по наклонной поверхности справа от меня, и где-то на середине склона я заметил отверстие размером с чемодан, причем скала вокруг него выглядела стертой в некоторых местах.

Выход?

Мой внутренний голос подсказывал, что стоить это проверить.

Первая попытка подняться туда закончилась тем, что я соскользнул обратно в воду, – меня вывела из равновесия жидкость, плескавшаяся внутри костюма, – однако новая, улучшенная версия прежнего Саймона предложила мне не торопиться. Расстегнув змейку костюма, я бесстрастно наблюдал, как из него каскадами льется вода. Затем предпринял еще одну попытку. В итоге я оказался в проходе, который мог куда-то вести, или мог не вести никуда, или мог завлечь в такие дебри подземелья, откуда мне никогда не вернуться, но разве это имело значение? Мне было совершенно наплевать.

Туннель, казалось, замыкался сам на себя, а после сузился так, что пришлось ползти. Но даже это тяжкое продвижение при помощи пальцев рук и ног уже не казалось большой проблемой. Поднявшись по скользкой груде валунов, я небрежно перебрался через какое-то скальное формирование, замысловатое, ребристое, как наброски декораций Гигера. В конце проход разделялся на два канала, один чуть круче другого.

«Эд, старый мерзавец, куда мне идти?» – спросил я мысленно. И, недолго думая, выбрал левый путь, тот, который круче уходил вверх.

После этого последовал длинный марш-бросок на четвереньках, но я был уверен, что двигаюсь в правильном направлении, – только не спрашивайте, откуда у меня взялась эта уверенность. В голове раздавался смутный гул – это снова отбивали чечетку мои зубы.

И тут фонарь на каске начал меркнуть. Я испуганно застыл, мгновенно выйдя из умиротворенного состояния. Потом он вспыхнул опять. Я ускорил движение. Теперь, когда вода осталась позади, каждый проход, который я выбирал, уводил меня выше. Я протискивал свое тело через трещины, извиваясь, полз на животе по низким туннелям. Выбирая направление, я руководствовался исключительно своими инстинктами.

В конце концов я очутился в пещере в форме буквы U с наклонным полом, усыпанным камнями. Выхода из нее я не видел. Пытаясь его отыскать, я катался по щебневым склонам, как шарик подшипника в салатнице, зная, что мой фонарь может погаснуть в любой момент.

Расходуя последние остатки своего странного спокойствия, я подавил нарастающую панику и стал медленно сканировать лучом все выступы и впадины на каменных стенах, что было нелегко, поскольку холод вновь впился в меня своими зубами, и меня отчаянно трясло. А затем я увидел ее: трещину как раз такой ширины, чтобы протиснулось тело. Я пробрался через очередной завал из валунов и оказался перед трубой, причем мой застывший мозг сразу отметил, что труба эта была из бетона, то есть изготовлена человеком. Кто-то встроил ее в эту гору, так что она представляла собой путь наружу. Труба оказалась гладкой, без каких-либо зацепок, но я мог подняться по ней враспор, как по расщелине в альпинизме; точнее, мог бы, если бы у меня хватило сил. «Давай, давай, давай!» – скомандовал я. Изогнувшись, я пролез в нее, прислонился спиной к стенке, а в противоположную уперся ногами. Такой прием я проделывал бессчетное количество раз; это было едва ли не первое, чему научил нас Кентон. Я не торопился, но тело мое не хотело ждать, и я начал медленно продвигаться вверх. Затем я заметил разлохмаченный конец веревки в нескольких футах у себя над головой. Я рванулся к нему, но мои руки были словно бесчувственные деревянные чурбаки, и я не дотянулся до веревки. Мускулы бедер уже содрогались от напряжения, я вот-вот мог рухнуть вниз. Долго в таком положении я не продержался бы. Это становилось уже почти забавным. Я останусь тут навеки, застряну в трубе, как замерзший Санта Клаус.

А потом погас свет. Это стало последней каплей. Я рассмеялся – я на самом деле рассмеялся. А что еще мне оставалось делать? В конце концов мои ноги ослабеют и я упаду на камни внизу. Возможно, после этого я выживу. А может, и нет, я не возражаю. Всё нормально.

И снова я не могу вспомнить, сколько провисел в трубе, упершись в ее стены. Должно быть, я задремал, потому что вдруг услышал приглушенные голоса.

«Это просто вода».

Но тут в моем подавленном сознании проснулось рациональное мышление: «Нет здесь никакой воды. Вся вода осталась далеко позади, припоминаешь?»

«Скажи что-нибудь».

«Я здесь».

– Я здесь! – Холод сжимал мои пострадавшие голосовые связки, и в итоге вырвался лишь какой-то писк. Я попытался снова: – Я здесь!

По мне скользнул луч света, и от этого я едва не потерял равновесие, а в памяти всплыли слова из старого фильма: «Иди на свет, Саймон». Надежда придала мне сил, и я, оттолкнувшись ногами, потянулся за веревкой и поймал ее. Ее шершавая поверхность натирала мне руки, почерневшие от запекшейся крови, когда я начал медленно подтягиваться вверх по трубе. Голоса послышались снова, и теперь я уже был совершенно уверен, что это не журчание воды с его ползучим безумием, а реальные человеческие голоса.

И тогда меня потащили наверх, к свету.

Мне никогда не забыть первый глоток наружного воздуха – он показался вонючим, как в канализации, так не похожим на ту чистоту, которой я дышал в пещерах, – но прочие воспоминания о том, что происходило, когда меня вытащили из трубы, остались довольно размытыми. Вроде бы было темно, хотя вокруг выхода из подземелья горели галогеновые прожекторы, и поначалу это создавало иллюзию дневного света. Сквозь шум работавшего в отдалении генератора слышались чьи-то крики. Ко мне подбежали какие-то люди, окружили меня, но их лица казались мне темными пятнами. Я помню, что упал на колени и ощутил волну тепла, когда кто-то сунул мне в руку металлическую кружку с горячим чаем. Я тупо смотрел на нее сверху вниз – держать ее ровно я не мог и почти всё пролил на траву. Кто-то укрыл меня сверху шуршащим серебристым одеялом.

Меня со всех сторон засыпали вопросами:

– Кто-нибудь еще там остался? Сколько человек? С тобой всё в порядке, парень. Теперь ты в безопасности. Сколько вас отправилось туда?

– Расступитесь, дайте ему пространство. – Передо мной присел на корточки незнакомый мужчина с худым лицом. Его лоб и щеки были все в грязи. – Ладно, парень, давай, скажи нам, – произнес он с сильным акцентом уроженца «черной страны», – остался там кто-нибудь еще?

Я отхлебнул чаю, – о боже, какой он был теплый, сладкий и замечательный! – а затем допил всё, что осталось в кружке. И заставил себя заговорить.

– Да. Один. Эд. Хотя он уже мертв. Он лежит в пещере с теми мертвыми ребятами. Он тоже мертв.

– Это очень важно, парень. Так что теперь давай помедленнее. Ты уверен, что он не выкарабкался?

Я кивнул. А потом, похоже, уже просто не мог остановиться – всё кивал и кивал.

– Уверен.

– Как он умер?

«Я убил его ударом ноги».

«Нет, неправда. Он после этого отполз от тебя, помнишь?»

– Сердце прихватило, наверное. – Я добавил нечто бессвязное о своих неуклюжих попытках оказать Эду первую медицинскую помощь.

Мужчина похлопал меня по плечу.

– Окей, приятель.

Пошел мелкий моросящий дождь, который казался мне почти теплым после ледяной воды внизу. Тот мужик с горняцким акцентом – он, как я потом выяснил, был кейвером по имени Кит, одним из тех, кто вытащил меня оттуда, – взглянул на небо.

– Ты выбрался как раз вовремя. Там, наверху, перекрыли ручей дамбой. Но если хлынет ливень… – Дальше он мог не продолжать. – Пойдем. Давай уже заберем тебя отсюда.

Киту и его крепкого вида помощнику понадобилось две попытки, чтобы поставить меня на ноги. Затем мы медленно прошли через поле и вниз по склону к группе припаркованных внедорожников. Там меня, как инвалида, усадили на заднее сиденье «Рэндж Ровера», пахнущего резиной.

– Вывези его на дорогу, Майк, – сказал Кит, после чего исчез в темноте дождливой ночи.

«Рэндж Ровер» медленно пересек еще несколько полей и изрытое шинами болото грязи, после чего выехал к месту, где ждала «скорая помощь». Меня снова начало отчаянно трясти, я облил себе чаем живот, и меня вытащили из машины практически на руках.

Свет фар ослепил меня, ко мне бросились какие-то фигуры, и опять посыпались вопросы:

– Вы Саймон Ньюмен? Как вам удалось оттуда выбраться? Как вы себя чувствуете?

Со всех сторон мелькали непонятные огни, – вспышки фотоаппаратов и освещение телекамер, как я потом узнал, – после чего кто-то громко заорал:

– Оставьте его в покое! – А потом еще: – Сай!

Толпа расступилась, и вот уже ко мне вразвалку ковыляет мой Тьерри – куртка с капюшоном застегнута под самое горло, очки забрызганы дождем.

– Тьерри? – Я до последнего момента не позволял себе верить, что это действительно он.

– Дружище! Господи, Сай… Хреново выглядишь.

Я уже открыл было рот, чтобы ответить ему, но грудь вдруг взорвалась хриплыми неуправляемыми рыданиями. Остановиться я не мог. Я не плакал с десяти лет, когда отца хватил удар и мама пришла в школу, чтобы забрать меня и мою сестру Элисон с уроков. Воспоминания о том, как мы втроем едем на автобусе в больницу, были кристально четкими: на улице идет зимний дождь, стекла запотели, мама с Элисон позади меня держатся за руки и тихо плачут всю дорогу, и еще ощущение, что в том месте, где у меня должно быть сердце, открылась бездонная пропасть.

Тьерри, который сел вместе со мной в машину «скорой», похлопывал меня по плечу, пока я рыдал, и повторял «дружище, дружище, дружище» снова и снова, а тем временем парамедик – крупный парень, наблюдавший за моей истерикой совершенно спокойно, – надел мне на руку манжету для измерения давления и принялся нащупывать пульс на ободранных запястьях. Этот плач полностью опустошил меня, как будто я вдруг выбил камень, застрявший у меня в горле.

Позже Тьерри рассказывал мне: когда он увидел меня таким разбитым, это потрясло его до глубины души. Он всегда считал меня жестким парнем, способным справиться с чем угодно, – я и сам видел себя именно таким, – и он просто не знал, как к этому относиться. Только потом я выяснил, что он поднял тревогу, когда я не появился дома к двум часам ночи и уже не отвечал на звонки, и настоял на поисковой операции. Спать он не ложился в ожидании новостей и в итоге одолжил машину у Косимо и приехал в Уэльс. Я пробыл в пещере Куум Пот примерно тридцать шесть часов и вышел оттуда где-то в семь вечера. Многое из того, что я сейчас урывками рассказываю, я узнал из новостей, которые Тьерри сохранил для меня. В «Дейли мейл» появилась моя фотография, на которой я сидел, скорчившись, в машине «скорой помощи» с каким-то грязным пятном вместо лица. Были статьи на первых полосах газет об опасных видах спорта и вопросах охраны здоровья; были возмущенные отчеты спасателей. В то время я ничего об этом не знал, но масштаб спасательной операции, которая в основном сосредоточилась на обследовании входа в пещеру и безрезультатных попытках перекрыть дамбой переполненный водой ручей, был грандиозным. Когда я пробрался к выходу, обследование с этой стороны только успели организовать. Кейверы и горные спасатели, слетевшиеся к Куум Пот со всей страны, отправились туда среди ночи и работали посменно до самого вечера.

Дождь лил без перерыва три дня. Только через неделю появилась возможность добраться до мавзолея. Если бы я не почувствовал этот враждебный импульс, это захлестнувшее меня ощущение, что нужно немедленно убираться оттуда, вряд ли я смог бы выжить. Меня убило бы переохлаждение, либо мне пришлось бы делать чудовищные вещи, чтобы остаться в живых.

Я не помню, как меня привезли в больницу, но похоже, что я провалялся там целые сутки. Меня обследовали на предмет гипотермии и обезвоживания. Моя кожа стала похожа на шкуру гиены, поскольку ее всю покрывали разноцветные синяки.

Когда меня выписали, Тьерри торжественно отвез меня на нашу квартиру; он был похож на молодого мужа, везущего домой беременную жену. Даже теперь, после всего того, что между нами приключилось, я не могу забыть, какую доброту он проявил тогда. Теоретически наша дружба была невозможна. Я – сорвиголова, выросший в крошечной квартирке в Уэст-Мидлендсе, которому судьбой было предначертано всю жизнь прозябать на минимальную зарплату. Он же происходил из семьи людей, упорством добившихся успеха: его папаша-американец, «белая кость», был юристом в сфере шоу-бизнеса, а мать с французско-маврикийскими корнями работала акушеркой. Детство он провел в Лос-Анджелесе, и, уже имея собственный трастовый фонд, сумел поступить в Массачусетский технологический институт. Он строго придерживался всех правил до второго курса, когда влюбился в одну англичанку, с которой познакомился в интернете. Игнорируя угрозы родителей порвать с ним, он бросил всё и приехал в Лондон. Родители выполнили свои обещания, а когда его отношения с той девушкой закончились, он со своим разбитым сердцем оказался слишком гордым для того, чтобы вернуться домой и признать, что его старики были правы. Думаю, нас объединил тот факт, что мы оба были ничем не связаны: сломленные и без гроша за душой. Я помогал ему снимать девчонок, а он повышал мой интеллектуальный уровень, открыв для меня Алана Мура и Терри Пратчетта. Он постоянно называл меня «дружище». Это началось как шутка, после того как я немного поиздевался над его неестественным сленгом крутого интернет-серфера, абсолютно не вязавшимся с его глуповатой внешностью. Теперь я знаю, что его отчаянное желание раскрутить наш сайт было вызвано жгучей необходимостью доказать собственную состоятельность своим родителям. И она затмевала всё остальное.

Некоторое время я вел себя очень осторожно, понимая, что моя психическая защитная оболочка стерта, а обнажившийся ментальный эндоскелет, уязвимый и нежный, можно легко повредить. Я не раз доходил до того, чтобы рассказать Тьерри о том, что чувствовал там, внизу, – об ощущении, будто что-то прогоняет меня из грота. Но я понятия не имел, как подать это так, чтобы мои слова не прозвучали как бред сумасшедшего. К тому же я не хотел копаться в этом, боясь расковырять рану, которая потом не заживет. Вместо этого я много спал, очень много курил, хотя до этого никогда не слыл курильщиком, объедался приносящим мгновенное удовольствие фаст-фудом – из «Макдоналдса», «Бургер Кинга», «Чикен Мадраса» – и всё не мог наесться. Я воздерживался от выпивки и наркотиков, боясь, что интоксикация может уничтожить защитную стену отрицания, которую я выстраивал вокруг тех событий. В те первые несколько дней кошмары меня не мучили, но каждый раз, когда я ложился и закрывал глаза, в ушах звенело журчание воды.

Когда полицейские явились к нам на квартиру, чтобы взять у меня показания еще раз, Тьерри дома не было. Они приехали из Уэльса, эти два полных парня; у обоих были одинаковые проборы сбоку, от обоих одинаково пахло сэндвичем с яйцом. Я сделал им кофе, который они пить не стали, а они изо всех сил постарались не увлекаться, информируя меня о том, что вода отступила настолько, что команда спелеологов смогла добраться до тела Эда. Организм мой пинтами вырабатывал желудочный сок, когда я слушал, что полицейский хирург, сопровождавший спасателей, подтвердил: смерть Эда, «вероятнее всего», наступила от естественных причин. Я мысленно вздохнул с огромным облегчением.

– А как вы связались с этим человеком? – спросил меня тот, что был постарше.

– Через кейверский форум. Он оставил там несколько постов, где упоминал о том, что пробирался в пещеры Куум Пот, и говорил еще, что зря они закрыты для кейверов. Я зарегистрировался на форуме и послал ему запрос, не согласится ли он стать моим проводником в тех пещерах, потом оставил ему свой адрес электронной почты. Так мы и пересеклись.

– А до того несчастного случая вы с ним никогда не встречались?

– Нет. Мы всего-то пару раз обменялись и-мейлами. Собственно говоря, он только сказал, что согласен отвести меня туда за три сотни и что снаряжение за ним. Потом сообщил мне время и место встречи, вот и всё.

– А еще что-нибудь вы о нем знаете?

– Ничего, кроме того, что он сам писал на форумах. Я не должен был спускаться вместе с ним туда. Теперь я это понимаю.

По выражениям их лиц я видел, что они прямо-таки дивятся подобной глупости. Действительно, каким идиотом нужно быть, чтобы отправиться в эти невероятно опасные пещеры с абсолютно незнакомым человеком? Я вспомнил об озарениях, случившихся у меня в подземелье, но решил, что лучше будет придержать их при себе – вместе со всем остальным накопившимся дерьмом.

– Каким он показался вам, когда вы вместе с ним спустились вниз?

– Показался?

– В психическом плане.

– С этим было не всё в порядке. Похоже, он параноик или типа того.

– Вы поссорились с ним?

– Да.

– И это привело к насилию?

Я хотел сглотнуть, но не смог.

– Ну, не совсем так…

«Саймон Ньюмен, вы арестованы за убийство…»

– Что ж, мистер Ньюмен, вам следует приготовиться к тому, что сейчас вы услышите нечто шокирующее.

Во мне вдруг проснулась уверенность, что они собираются сказать мне: «Мы обманули вас, мистер Ньюмен, Эд ж-и-и-ив».

Но нет. На самом деле они собирались сказать мне, что Эд был настоящим монстром.

Эдвард Джеймс Ферри. Пятьдесят девять лет. Служил в армии; насчет этого он не соврал, хотя на действительной службе он никогда не состоял – работал при кухне. Ни родных, ни близких. И целая сага о вспышках насилия, алкогольной зависимости и проблемах с сердцем, вероятнее всего, и ставших причиной его смерти. За много лет он успел побывать членом нескольких кейверских клубов – из каждого из них его неизменно выгоняли за «странное поведение». И последнее: из армии его уволили после обвинения в попытке насильно увести десятилетнюю девочку, когда их часть базировалась в Германии.

Я слушал всё это и чувствовал, как мой пульс ускоряется.

Он спас мне жизнь. Он был чудовищем.

Тело Эда останется в залитых водой глубинах Куум Пот вместе с останками трех парней из Уорвикского университета. Мне было жаль их: они не просили о таком соседстве.

Против меня не выдвинут обвинений в незаконном проникновении и в том, что полиция потратила на меня свое время, хотя копы ясно дали мне понять, что лучше бы мои спелеологические приключения на этом и закончились. Они сказали, что сообщат мне, если коронер потребует моего личного присутствия на дознании, после чего я продиктовал свои показания, подписал их – этим всё и завершилось. И я думал, что на этом и закончились все мои дела с Эдом.

Я-то с ним закончил, но он еще не закончил со мной.

В конечном счете у меня не оставалось другого выхода, кроме как снова вернуться на работу. Я побаивался этого, однако было что-то очень утешительное в обыденности теплого запаха кофе, который встретил меня, когда я вошел в магазин. Даже этот раздражающий декор – стены, оклеенные фотографиями пар, принадлежащих к разным расам и кривляющихся над чашками с латте, а также неестественно счастливых колумбийцев, перебирающих бобы кофе, – действовал на меня успокаивающе хотя бы тем, что был мне хорошо знаком. Девиз магазина «Кофе – наша миссия. Этика – наше обещание» реального смысла не имел, но покупателям, похоже, нравился. Возможно, это объяснялось тем, что он помогал им не испытывать угрызений совести из-за того, что они не пошли в «Старбакс», и затишье в нашем бизнесе случалось редко. Обязанности мои в «Мишн: Кофи» заключались в том, чтобы разливать напиток, пока не подворачивалось что-то поинтереснее или не зависал наш вебсайт, но зато магазин располагался всего в двадцати минутах ходьбы от убогой квартирки в Уайтчепеле, которую я делил с Тьерри.

Тьерри живописал персоналу происшедшее с массой всяких кровавых подробностей, так что в первый день ко мне относились как к знаменитости. Даже Косимо, наш живчик-управляющий с тиком, как у Тони Сопрано, расчувствовался в своей обычной манере – в стиле итальянской мафии – и был весьма доволен моим возвращением. Но в итоге всё стало по-прежнему.

Впрочем, длилось это недолго.

Я как раз был на смене, когда в магазин ворвался Тьерри и сразу протолкался в голову очереди.

– Дружище! Они прислали камеру обратно! Я получил ее на руки!

Я тупо уставился на него.

– Что?

– Я получил назад камеру. Ту, что крепится к голове.

– Но я же оставил ее в пещере.

«Вместе с Эдом. И всеми остальными», – добавил я мысленно.

Мужик в деловом костюме, которого я обслуживал в этот момент, громко хмыкнул. Публика в очереди обратилась в слух.

– Слушай, Сай, не возражаешь, если я посмотрю, что там снято?

Пол под ногами ушел вниз, затылок иголкой проткнула острая боль, и на мгновение я снова оказался в залитом водой туннеле, смотрел в камень и ощущал тот странный толчок. Меня затошнило, грудную клетку сдавило спазмом. В эту секунду в мое сознание просочился радостный голос Тьерри:

– Ты в порядке, дружище?

Я не хотел больше ничего слушать. Не мог.

– Потом, Тьерри, окей?

– Прости, Сай. Не нужно было тебе ничего говорить, пока ты на работе, по крайней мере. Только, знаешь… Не возражаешь, если я все-таки взгляну, есть ли там что-то стоящее? – Глаза его блестели почти лихорадочно. Я никогда раньше его таким не видел.

Густые запахи кофе и сахарного сиропа только усугубляли мою тошноту. Я сглотнул.

– Делай, что хочешь. – Я задержал дыхание, и желудок мой успокоился.

– Спасибо, Сай, – сказал он и сразу ушел.

Грандиозным усилием воли я переключил свое внимание на раздраженного клиента, похожего на банкира, которого обслуживал, когда нас прервал Тьерри.

Весь остаток дня я провел на автопилоте: пар, шипение, двойной макиато. «Вам со сливками? Желаю удачного дня. Мы всегда вам рады, кофе – это наша миссия». Пар, шипение, выскоблить спитой кофе, бум-бум. Появляющиеся перед глазами и исчезающие лица туристов, озабоченных служащих, деловых людей, одиноких пожилых мужчин и женщин. Даже не знаю, как я всё это выдержал.

После смены я еще прилично задержался, помогая Косимо подбивать выручку и закрываться. Зачем я разрешил Тьерри посмотреть то, что я снял? Какая-то часть во мне молилась, чтобы камера оказалась сломана. От одной мысли, чтобы взглянуть на то, что я там запечатлел, меня уже выворачивало наизнанку.

Город готовился к Рождеству, моему любимому времени года, – обожаю все эти огни и сентиментальность, плохо контролируемую истерию и возбуждение рождественской суеты, – но сейчас я шел домой, как на виселицу. Вдруг снова захотелось надраться, однако благодаря Эду у меня не было денег даже на пинту пива.

Когда я пришел домой, Тьерри сидел за письменным столом в нашей крошечной гостиной-кухне; на голове у него были наушники, а пальцы летали по клавиатуре. Я не посмел взглянуть на монитор – я не хотел ничего знать. В комнате, как обычно, стоял запах травки и грязных мужских носков.

Тьерри был так увлечен, что мне пришлось кричать, чтобы как-то привлечь его внимание.

Он подскочил и резко повернулся на кресле.

– О, привет, Сай. Ты должен это увидеть. Это чертовски занятно, дружище.

Я как будто проглотил булыжник.

– Так она не сломалась?

Он покачал головой.

– А ты вообще как ее получил? Кто ее тебе прислал? – Это я должен был спросить первым делом, когда он ворвался в кафе, однако я тогда был слишком озабочен своей панической атакой.

– Ты только не психуй, но знаешь, это произошло после того, как я написал парням, вытащившим тебя из пещеры, чтобы поблагодарить их. Ну, в общем, я как бы намекнул им. Сказал, что если они вдруг случайно найдут ее, неплохо бы ее нам вернуть, а вышло так, что один из этих парней был в команде, которая потом спускалась туда вместе с копами, так что…

А вот и сама камера – лежит себе на столе рядом с пепельницей. Глядя на нее, я ничего особенного не почувствовал. Выглядела она так, как будто сама соскочила с каски, а не я ее снял.

– А копы не захотят на нее взглянуть?

Он пожал плечами.

– Может, и захотят. Послушай, Сай. Кое-что там… Понимаешь, там реально очень темно, чувак. Хочешь, я прокручу это для тебя? Качество, конечно, хреновое, но разобрать можно.

– Нет.

– Ты уверен? Там вроде как… ты в конце оставил послание.

– Да. И я тебе об этом рассказывал. Я думал, что скоро умру, Тьерри.

– Дружище, я на самом деле считаю, что тебе стоит на это взглянуть. Тот мужик, который был с тобой…

– Эд. Его звали Эд.

«И он мертв».

– Ну да, он. В общем…

– Я не хочу ничего видеть, Тьерри. И не хочу слышать об этом. Я серьезно.

– Дружище, я думаю, это может стать бомбой. Я, например, испугался так, что чуть в штаны не наложил.

– Я в курсе. Я там был.

Пауза.

– Ну да. Я и забыл. Они прислали мне кое-что еще. – Он порылся в большом пакете, стоявшем у его ног. – Это ведь не твое, Сай, верно?

В руках у него была фляжка. Фляжка Эда. В ушах у меня зазвенело, внутри всё оборвалось.

– Нет.

– Она принадлежала тому погибшему мужику?

– Да. – Я не мог смотреть на нее. – Слушай, убери-ка ее с моих глаз.

– Конечно. – Он сунул ее в ящик письменного стола, и я снова задышал ровно.

– Послушай, дружище, этот ролик… Думаю, нужно загрузить его на сайт.

– Ни в коем случае, Тьерри.

– Брось, дружище. Но почему? – Его прямо пот прошиб, так ему этого хотелось.

– Ты что, серьезно, Тьерри? Как это почему? А я-то думал, что из нас двоих бесчувственный – это я.

– Прости, дружище. Я понимаю, что наезжаю на тебя. И еще я понимаю, что ты там, внизу, прошел через настоящий ад, но ты ведь должен что-то получить взамен. Перестань, я тебя когда-нибудь хоть о чем-то просил? Нет, серьезно, интуиция подсказывает мне, что это грандиозный материал. Ты же сам знаешь, сколько я работал, чтобы поднять наш сайт и раскрутить его.

Обычно он не склонен к эмоциональному шантажу. Но в чем-то Тьерри был прав. Он действительно выполнял большую часть черновой работы, которую не видели пользователи, а также ежедневно выкладывал наши «лучшие пятерки», отвечал на комментарии и вступал в словесные перепалки с троллями и деанонщиками. Он также без устали размещал ссылки на нас на других сайтах и блогах. Самое меньше, что я мог для него сделать, – это разрешить ему использовать снятый мной ролик. А если я сам не стану его смотреть, то какой от этого вред? Тем временем я продолжал рассеянно пялиться на ящик стола, где лежала та мерзкая фляжка. Мне ужасно хотелось схватить ее и вышвырнуть в окно.

– Ладно. Но нужно вырезать кадры с Эдом. Я обещал, что не буду его снимать.

– Окей. Но остальной материал использовать можно?

– Хорошо.

Он вскочил, едва не задушив себя проводами наушников, и заключил меня в объятия. От него сильно пахло травой и нервным потом.

– Дружище, ты – настоящая легенда.

– Ладно тебе, Тьерри. Послушай, сейчас мне нужно прилечь.

– Опять хреново себя чувствуешь?

– Просто сил совсем нет.

– Круто. – Он уже опять смотрел на экран. – Я дам тебе знать, когда всё будет готово.

– Об этом можешь не беспокоиться. Делай с этим, что пожелаешь.

– Ты уверен, что сначала не хочешь посмотреть сам?

– Я уверен, Тьерри.

– Там освещение, похоже, вытворяет какие-то фокусы. Есть один кусок, где…

– Я не хочу этого видеть, ты не въезжаешь, что ли? – резко оборвал я его, уже теряя контроль над собой. – Прости. Просто держи всё это при себе, договорились?

Время от времени я ловлю себя на мысли о том, что произошло бы, если бы я тогда действительно просмотрел неотредактированный ролик. Сложилось бы всё по-другому? Возможно, да, а может быть, и нет. Но если отбросить в сторону отчаянное нетерпение Тьерри, все равно – в том, как он смотрел на меня тогда, было нечто такое, на что мне следовало обратить внимание.

В ту ночь, как только я лег в кровать и закрыл глаза, я вновь услышал призрачные голоса и журчание воды. А затем в комнату проник легкий, словно дым, звук моего собственного голоса: «Если я не выберусь, мои последние мысли будут о тебе». Он не должен был звучать так отчетливо, заглушенный фоновым шумом воды. Это просто фокусы моего сознания – именно так, конечно. Тьерри грамотно монтировал записи, но все-таки не настолько.

Я схватил айпод Тьерри и заполз под одеяло. Там я молча лежал и раз за разом проигрывал композицию «Туз пик» в исполнении группы «Моторхед».

Открыв глаза, я заморгал, но не увидел ничего, кроме темноты. Я лежал на боку, свернувшись в позе эмбриона, и что-то толкало меня в бедро. Голый, замерзший, я сначала решил, что просто не помню, как сбросил одеяло и выключил свет. Я поменял положение и похлопал вокруг себя ладонью, но вместо мягких простыней моя рука нащупала шершавую поверхность, а потом соскользнула… на склизкие заплесневелые кости – уфф-фу, нет, нет, нет, нет. В мучительном приступе ужаса я осознал, что мое спасение было просто фантазией. Я по-прежнему находился здесь, в подземелье, в пещере, вместе с Эдом. Затем появилось это ощущение: холодные волосатые руки, точно змеи, обхватывают мою грудь, и сжимают ее, и трут. А дальше в ушах задребезжало: «Пальцы в твоем сердце, парень. Пальцы в твоем сердце. Ты идешь со мной».

Тело парализовало, сработал мочевой пузырь, и этот поток горячей жидкости перенес меня из холодной пещеры обратно в комнату. Тьма сменилась слабым светом, а журчание воды превратилось в стук пальцев Тьерри по клавиатуре. Пульс не замедлялся, дыхание с хрипом прорывалось сквозь стиснутое спазмом горло. Я не смел пошевелиться, боясь, чтобы меня снова не затянуло туда, обратно. Так я и лежал, не двигаясь, пока мокрые от мочи простыни не стали совсем холодными.

Я осторожно потрогал свои бока, едва ли не ожидая, что сейчас нащупаю мертвую плоть Эда. «Сядь. Обернись назад», – прозвучало в голове.

Ничего. Разумеется, ничего там не было.

Потихоньку, чтобы меня не услышал Тьерри, я свернул простыню и скрутил ее в комок. Потом я бросил ее в угол комнаты, а сверху навалил гору грязной одежды, дожидавшейся стирки. Ужас отступал постепенно, как медленно действующий яд.

Я забрался обратно в кровать и снова надел наушники. У Тьерри сейчас снова и снова играла мелодия «Lux Aeterna», «Вечный свет», которую он содрал с саундтрека к фильму «Реквием по мечте» и теперь пытался вставлять в наши ролики при малейшей возможности. Музыка эта, мягко говоря, не помогала мне бороться со страхом, пустившим корни где-то внутри. Я боялся заснуть опять. Так и просидел всю ночь, ожидая, что меня снова увлечет в ту пещеру.

Во время этого бдения я слышал, как Тьерри работал всю ночь напролет, но в семь тридцать он резво ворвался ко мне в комнату, как будто проспал добрых восемь часов.

– Я сделал это, Сай. И уже загрузил.

Я выдавил из себя какое-то невнятное ворчание. Чувствовал я себя хуже некуда.

В то утро мы оба вышли на смену. От недосыпания меня покачивало, я был раздражителен и до сих пор прокручивал в голове свое возвращение в пещеру, которое было слишком уж реальным. А Тьерри, накачанный кофеином и в отличном настроении после ночных трудов, был бодрым, как всегда. Когда Косимо вышел покурить, Тьерри проскользнул в его кабинет, чтобы на компьютере отследить успехи нашего клипа. За стойку он вернулся совершенно ошеломленный.

– Дружище… Дружище! ДРУЖИЩЕ! Ты просто не поверишь. Тридцать тысяч просмотров. Тридцать, блин, тысяч. А видел бы ты комментарии! У народа крышу рвет от этого.

– Серьезно?

– А то!

Он схватил меня за руки и закружил на месте.

– Я же говорил тебе, Сай. Я же, блин, говорил тебе!

Последствия этого могли быть грандиозными, и возбуждение Тьерри стало очень заразительным. Я отбросил в сторону свой страх и стыд за ночной эпизод с обмоченными простынями и уговорил себя просто отпустить ситуацию. Это был успех. Он мог стать нашим прорывом, а в те времена, когда «Ютьюб» и «Твиттер» еще не обрели такую популярность, сам факт того, что наш ролик разошелся по сети с подобной скоростью, был уже большим достижением.

Число просмотров продолжало расти. Мы думали, что интерес к нашему фильму будет стихать, но он постоянно фигурировал в многочисленных перекрестных ссылках, им делились в несметном количестве разных блогов, и в итоге он попал на «Канал 4», посетители которого затеяли настоящую дискуссию по поводу того, подделка это или нет. Следующие несколько дней были пьянящими и захватывающими, и последствия того, что я пережил, постепенно отошли на второй план. Я по-прежнему не хотел смотреть отредактированный ролик, который назывался «Настоящие Пещеры Смерти» (я так и знал), но на комментарии мы с Тьерри отвечали по очереди. Число наших подписчиков стремительно взлетело вверх, у нас были тысячи новых посещений каждую неделю. Вырисовывалась необходимость в новом ударном материале для поддержания интереса к сайту; Тьерри продолжал писать рейтинговые списки, Однако было необходимо извлечь максимальную выгоду из этого успеха.

Но затем накануне Рождества среди комментариев появился вот такой:

Мы с мужем требуем, чтобы вы удалили свое видео. Это неуважение по отношению к мертвым. Мой сын Найджел был одним из тех мальчиков, которые погибли тогда в Куум Пот. Мне тошно смотреть, как вы демонстрируете всем его останки и останки его друзей, не думая о том, какую боль это может кому-то причинить. Пожалуйста, удалите это видео немедленно.

– Проклятье! – Меня охватило чувство стыда. Я провел тридцать шесть часов с останками сына этой женщины и его друзей, но при этом так и не удосужился узнать их имена. – Нам лучше всё это убрать, Ти.

Я думал, что Тьерри со мной согласится. Ведь я всегда считал его альтруистом, мягким, чутким к переживаниям других людей. В отличие от меня, надо полагать. Конечно, меня тогда поразило, как отчаянно он хотел выложить этот ролик в сеть, но в плане прибыли интуиция его не подвела. Однако он только фыркнул и посмотрел на меня, как на сумасшедшего.

– Ни за что, дружище. Он по-прежнему находится в струе. Глупо было бы удалять его сейчас, когда мы так близки к тому, чтобы получить заказы на размещение рекламы.

– Но это все равно неправильно, Тьерри. Представь, что это был твой сын.

– Ты что, смеешься надо мной, Сай? Когда это ты успел превратиться в мать Терезу?

«Примерно тогда же, когда ты превратился в бессердечного ублюдка», – подумал я, но вместо этого сказал:

– Это могло произойти со мной там, внизу, Ти.

А потом появилась еще одна мысль: «Может быть, я и сейчас там». Соскальзывание в другую реальность, которое я пережил в ту ночь, когда Тьерри редактировал запись, до сих пор было очень свежо в моей памяти. «Я мертвец, которому снится, что он жив». Но на самом деле я просто насмотрелся разных фильмов. Я не был героем «Лестницы Иакова». И тут мне следовало бы сказать так: «То, чем моя ситуация закончилась в реальности, оказалось намного хуже того, до чего мог бы додуматься любой сценарист…»

– Но ведь речь идет не о тебе, верно, Сай? Мы заработали это, дружище. Ты это заработал. Неужели ты сам не видишь, насколько мы близки к тому, чего добивались?

В глазах у него блестели деньги: Тьерри, подпитываемый горячим желанием преуспеть, был похож на своих амбициозных родителей в большей степени, чем думал сам.

Ненавидя себя за это, я уступил. В полном молчании мы просмотрели все комментарии под этим постом.

Сочувствуем вашей потере, леди.

Начнем с того, что они вообще не должны были оказаться там, внизу.

Занимаясь таким опасным спортом, чего еще ожидать?

Нет в этом никакого неуважения.

Вы там все идиоты, и это явно подделка.

Очень бы хотел чтобы вы ребята увидели фотографии людей которые погибли в горах был там снимок одного мужика думаю это было в южной Америке или где-то там так он лежал на льду и на нем не было ничего кроме костюма и все подумали что это был какой-то наркодилер а он просто выпал с самолета.

Ты это вообще о чем, чувак?

Вы должны были все проверить это правда.

А потом вот это:

Мне кажется что тот кто сделал этот фильм так любит мертвецов что ему нужно поехать на Эверест это самое высокое кладбище в мире. Вот там трупы повсюду на каждом шагу.

Я поймал на себе внимательный взгляд Тьерри.

– Что?

– Дружище… Ты должен поехать на Эверест.

– Не тупи, Тьерри.

– Нет, я серьезно, Сай. Подумай над этим. Тут есть смысл. Ты побывал глубоко под землей и добыл сногсшибательный материал. Теперь ты должен подняться на высшую точку планеты и сделать то же самое. Как это продвинет наш сайт! Я понимаю, что звучит бредово, но ты просто подумай над этим.

– Я уже подумал. Ты просто спятил.

– Назови хотя бы одну причину, почему, собственно, нет.

– Господи! Окей, я назову тебе массу таких причин, Ти. Первая: только чтобы добраться туда, понадобятся тысячи фунтов, много тысяч фунтов, которых у нас нет. Вторая: это чертовски опасно. Третья: у меня нет нужных навыков – я никогда в жизни не поднимался на настоящую высоту.

Тьерри лишь небрежно махнул рукой.

– Но ведь об этом ты всегда мечтал, Сай. Какой альпинист не хочет покорить величайшую вершину на земле?

– Я больше не альпинист, Тьерри, говорю на всякий случай, если ты сам еще этого не заметил. – Я вспомнил болезненную переоценку своих возможностей там, в Куум Пот. – Я и правда не обладаю достаточными умениями и навыками.

К Тьерри вернулась та безрассудная решимость, которую я заметил у него, когда он впервые просмотрел отснятый мной материал.

– Тебе не обязательно подниматься на самый верх. Просто привези оттуда такие же хорошие кадры, как из пещер.

– Фактически ты хочешь, чтобы я, рискуя жизнью, снимал какие-то трупы на склоне горы.

– Ты всё правильно понял.

– Ты просто чокнутый, Тьерри!

– Ну да, да. А если я найду деньги на это, поедешь?

Эверест. Воображение рисовало его как место, где насмерть замерзали всякие придурки и вдребезги разбивалось человеческое самомнение. Я смутно припоминал, что много лет назад читал статью о том, что тела участников восхождения, погибших на больших высотах, невозможно спустить вниз. «Труп просто невозможно поднять с такой глубины, парень». Тьерри был прав насчет этой извращенной симметрии.

– Конечно. Почему бы и нет?

Ему никогда не собрать такую сумму; нам едва хватало средств, чтобы платить за квартиру. А согласившись с его безумным планом, я надолго заткну ему рот.

Это была ошибка.

 

Джульет

 

Я знала, что у меня уже нет шансов впасть в близкое к трансу состояние, обычно наступающее после нескольких часов трудного восхождения. Вместо этого я сосредоточилась на скрипе и хрусте своих «кошек», вгрызающихся в снег, музыкальном перезвоне снаряжения и звуке собственного дыхания. Мы пересекли Южное седло и, по моим подсчетам, уже приближались к плоскому участку перед Балконом, где восхождение станет смешанным. Оттуда я пойду первой. Ночь очень ясная, такая ясная, что звезды отражаются на снегу, и я бы нашла это очень красивым, если бы могла выбросить из головы тревогу за Уолтера. Он движется более аккуратно и сосредоточенно, чем обычно. Вдруг он спотыкается и падает на колени. Оборачивается и хлопает себя по кислородной маске. Я киваю, жестами показывая ему, что проверю регулятор. Он забит зернистой изморозью , и в толстых защитных рукавицах прочистить его трудно. Но я их не снимаю – нельзя, даже на секунду. Ничего так не боюсь, как обморожения. Я не тороплюсь, работая в свете налобного фонаря, благодаря которому кажется, будто мы находимся под водой, и, когда я наклоняю голову, чтобы направить луч, в ушах у меня громко стучит пульс. Уолтер устало кивает в знак того, что газ пошел опять. Я проверяю, надежно ли баллон закреплен в ранце, и мы продолжаем путь. Наконец луч моего фонаря выхватывает из мрака веревку, которую в этом сезоне закрепили вдоль маршрута коммерческие экспедиции. Мы ее касаться не будем.

Шаг, еще шаг. Хруст, скрип. Я дышу ровно; легкие болят, но с этим я могу справиться.

И тут появляется ощущение, что за спиной кто-то есть. Сначала я проверяю, не обогнала ли я случайно Уолтера. Не обогнала. Конечно же, не обогнала. Я вижу темное пятно впереди: он с трудом карабкается вверх. Останавливаюсь, убеждаюсь, что ноги прочно стоят на снегу, и оборачиваюсь, поскольку капюшон и балаклава ограничивают боковое зрение. Далеко-далеко подо мной двигаются вверх крошечные огоньки, похожие на медлительных светлячков. Еще одна команда, вероятно, экологическая группа, поднимается на седло, но они находятся слишком далеко, чтобы вызвать это сбивающее с толку чувство, которое я испытываю. Как бы там ни было, ощущение такое, что кто-то прячется прямо за моим плечом. Я снова оборачиваюсь. Ничего. Я всегда боюсь гипоксии, поскольку не пользуюсь кислородными аппаратами, но сейчас не замечаю каких-либо других тревожных симптомов ОГБ или отека мозга: координация не нарушена, мышление не спутано.

И переживать мне нужно не за себя.

Что-то не так. Я больше не вижу Уолтера впереди. Рефлекторно задерживаю дыхание и чувствую жжение в легких, пытаясь протолкнуть в них воздух. Он лежит на боку, колени согнуты, кислородная маска сдвинута в сторону. Подобравшись к нему по снегу и упав рядом на колени, я вздрагиваю, потому что слышу, как из его горла вырывается булькающий звук. В его легких жидкость. Отек. Он пытался скрыть от меня кашель с того момента, как мы покинули базовый лагерь; вот почему он надел кислородную маску – обычно он этого не делал. Мне нужно было проявить решительность в Лагере III и заставить его спуститься на меньшую высоту, но он настоял на том, чтобы воспользоваться возникшим окошком благоприятной погоды и подняться на вершину. И я просто хотела верить, что с ним всё в порядке. Я позволила себе поверить в это. Мы оба знаем, насколько важно это восхождение для моей карьеры. Если ты не покорил Эверест и К2, в глазах общественности и спонсоров ты просто ничто, пустое место. Как будто для этого узкого круга элиты все остальные наши достижения, куда более серьезные, вообще ничего не значат.

Я пытаюсь снова надеть на него маску. Он бьет меня по руке.

– Нет, Уолтер.

Я пробую снова, но он опять отбивает мою руку.

Я не паникую. Пока что. И не сдаюсь. В итоге мне удается заставить его сделать несколько глотков кислорода.

Появляется свет, и его лиловое сияние постепенно заливает раскинувшуюся под нами пропасть. Я должна спустить его с горы, и быстро. Это его единственный шанс. И всё же я пока не паникую. Уолтер непобедимый. Вместе с ним мы обманывали смерть бессчетное количество раз.

– Пойдем, Уолтер. Вставай, вставай, вставай.

Он срывает маску с лица.

– Не нужно, – тяжело выдыхает он. – Не нужно, Джулия.

Он снимает с глаз защитные очки. Я никогда в жизни не видела его по-настоящему напуганным, – даже в тот момент, когда мы услышали первый тяжелый удар лавины, которая должна была похоронить нас на Броуд-Пик, – но сейчас его глаза широко раскрыты, рот обмяк. Он смотрит мимо меня, на то, что у меня над плечом. Стонет и сворачивается клубком. Я бью его, и от этого усилия в груди моей вспыхивает огненный шар.

И тогда я сама падаю без сил. Такое ощущение, что я рухнула вниз. Потому что в глубине души я понимаю: он уже не поднимется снова, и…

 

День первый

Базовый лагерь, Эверест, Тибет

Я уже позабыла, каким фантастически аляповатым бывает закат солнца в Гималаях. В тот вечер я сидела перед своей палаткой и наблюдала, как небо над Северным гребнем превращается из золотого в синее, а затем в черное, как будто им управлял какой-то небесный художник-осветитель, совершенно не обладающий фантазией. На мгновение ветер утих, и я наконец смогла расслышать собственные мысли.

Я всё еще нахожу странным, что нас привезли прямо в базовый лагерь. Мне бы чувствовать облегчение от того, что не пришлось подниматься сюда пешком, но я не забываю, что дорога в базовый лагерь Ронгбук является примером системной колонизации Тибета китайским режимом, которому нужен контроль и доступ в любую точку этой страны, – даже на склонах Эвереста чувствуется его мертвая хватка. Атмосфера тут кажется более мрачной, чем в прошлом году на юге, хотя это может быть просто отражением моего настроения. Я провела два дня в Катманду и еще четыре дня в Лхасе и Тингри с другими альпинистами, получившими разрешение на подъем, но всё еще не стала частью их компании: ко мне присматриваются. Я не виню их. Ведь я из тех, кто часто выглядит сердитым и замкнутым. «Взбодрись, крошка Джульет, твоя физиономия смахивает на отшлепанную задницу». В эти дни я всё время настороже, а после ужасных конфликтов, свидетелями которых мы с Уолтером стали год назад, я не ослабляю бдительности и не позволяю втянуть себя в динамику группы. Резкое падение температуры разогнало всех по палаткам после торопливого ужина, и с тех пор никто оттуда не появлялся.

«Все» – это:

Андрей и Сэм Дэниелсены, норвежцы, братья, высокие очкарики, похожи на близнецов. Часто замечаю, как они с любопытством смотрят на меня, словно на экзотическое животное. У обоих за спиной массив Винсон и Аконкагуа.

Льюис Дей, американский высокогорный скалолаз и лыжник. Очень расслабленный, с длинными волосами, молодой, привлекательный. Дважды поднимался на Мак-Кинли. В Гималаях впервые.

Том Баскин-Хит, соотечественник-британец. От него за версту несет унаследованными деньгами. Говорит, что поднимался на Килиманджаро и планирует сделать Семь Вершин, причем повторяет это при любой возможности. Первое, что он сказал мне: «Боже мой, так ты и есть Джульет Майклс?» Ошарашенная, я ответила резко, и с тех пор он ведет себя со мной подчеркнуто вежливо. Он, должно быть, прочел всю плохую прессу обо мне (но неужели он всему поверил?). Немного напоминает Грэхема: та же итонская медлительность речи, та же небрежная элегантность, но я не должна проецировать одного на другого. Грэхем говорит, что я – сноб наоборот, и это правда, так оно и есть.

Уэйд Торп, американец, очень приветливый. Какой-то там консультант по инвестициям. Каждое лето проводит, поднимаясь на Маунт-Рейнир, но имеет незначительный опыт высокогорных восхождений. Говорит, что подъем на Эверест для него – «амбиция всей жизни».

Эри Ака, японка. Великолепная репутация – в 1992 году входила в состав чисто женской команды, поднявшейся на Аннапурну. Такая же замкнутая, как и я, и до сих пор мы ходили друг возле друга на цыпочках, как исключительно вежливые кошки. Понимает по-английски, но говорит редко. Такое впечатление, что дело тут не в робости, связанной с особенностями их культуры; просто она предпочитает быть наблюдателем.

Как бы там ни было, бессмысленно переживать по поводу того, что обо мне думают остальные. Я должна радоваться, что вообще здесь оказалась. Это произошло благодаря начальнику экспедиции, австралийцу Джо Дэвису, который в последнюю минуту включил меня в заявку на получение разрешения со скидкой (на это ушел весь аванс за книгу до последнего цента, но надо надеяться, что оно того стоит). Уолтер не одобрял коммерциализацию Эвереста, его убивала мысль, что «любой жулик с чековой книжкой может очутиться на вершине, не потратив долгих часов труда», но Джо ему понравился бы. Джо терпимо относится к чужой глупости, умеет толково разбить лагерь и любит выпить. И как раз Джо потратил много часов на восхождения. Он три раза поднимался на Эверест, а также потерял двух членов своей команды и несколько пальцев на ногах во время попытки восхождения на Нанга-Парбат. Джо не упоминал о полемике вокруг смерти Уолтера, а сразу перешел к обсуждению вероятных сроков восхождения, а также всех «за» и «против» подъема с этой стороны по сравнению с южным склоном. Лагерь III здесь находится на 1000 футов выше, чем Лагерь V на непальской стороне, так что тут мне придется дольше находиться в опасной зоне на высоте более 26000 футов. Без использования сжиженного газа это даст более высокий риск гипоксии и обморожения, которого я так боюсь и которого бояться нужно как раз меньше всего.

Я не могу снова подниматься с непальской стороны, потому что тело Уолтера всё еще лежит там.

Тадеуш, проводник Джо, молодой поляк с обветренным лицом и не менее впечатляющим послужным списком, производит впечатление человека, который в горах чувствует себя в большей степени дома, чем в «цивилизованной обстановке». Шерп Джангбу, начальник экспедиции у Джо – человек сдержанный и компетентный, но он очень сомневается, что мне следует тащить всё свое снаряжение в верхние лагеря самостоятельно, без кислорода, без помощи шерпов и закрепленных веревок. Наверное, он прав.

Мой список:

1. Подняться и спасти свою репутацию. ДОКАЗАТЬ, что я могу это сделать.

2. Написать эту чертову книгу и получить деньги, чтобы покрыть потраченный аванс.

3. Закончить с разводом.

4. Забрать Маркуса из этой дерьмовой школы.

5. Найти место, где мы с Маркусом будем жить.

Я могу это сделать.

Я МОГУ ЭТО СДЕЛАТЬ.

 

День второй

Этим утром Эри присоединилась ко мне во время акклиматизационной прогулки вокруг лагеря. Экологические группы очищают эту гору с 1990 года, однако ручей с ледника, прорывающийся сквозь морену, до сих пор полон токсичной пены и смятых консервных банок. Люди все-таки свиньи, умеют гадить. Мы решили направиться к мемориалу Джорджа Мэллори. Читая его табличку, я вдруг расплакалась и сама удивилась этому. Совершенно на меня не похоже. Останки Мэллори и Ирвина до сих пор находятся где-то на этой горе, и их тайна похоронена вместе с ними. Я склонна верить, что они действительно поднялись на вершину в 1924 году, одетые только в твид и шелк, постоянно сражаясь со своей упрямой кислородной аппаратурой. Эверест не входил в цели Уолтера, он не любил подниматься по чьим-то следам, но знал об истории этой горы всё. Я никогда не забуду, как он рассказывал мне, что Мэллори очень любил сбрасывать все снаряжение и прыгать голышом – даже в морозных Гималаях.

Слава богу, Эри, похоже, нисколько не смутили мои эмоции.

Вернувшись в палатку, я почувствовала ужасную усталость. И дело тут не только в высоте. Я попыталась перечитать то, что написала о смерти Уолтера. И не смогла продвинуться дальше первого предложения. Как ни странно, писать было совсем не больно; наверное, потому что я извергала текст с отвращением и не особенно задумывалась над тем, что пишу. Издатели очень настаивали на том, что это восхождение и всё, что произошло в прошлом году, должно стать сердцевиной будущей книги. По крайней мере, я хотя бы заложила начало.

Должна признать, что до сих пор нахожусь в глубокой психологической яме, в которую угодила после того, как умер Уолтер. Потеряв его, я потеряла баланс, стала машиной без колеса. Я бы всё отдала, лишь бы услышать его голос. Точно знаю, что он сказал бы, если бы знал, во что превратилась моя жизнь после его смерти: «Не позволяй этим ублюдкам стереть тебя в порошок, крошка». Мне невыносима мысль о том, что его тело до сих пор лежит там, на другой стороне этой кровавой, КРОВАВОЙ горы. И я всё еще злюсь на него за то, что он умер. Я в ярости. Боль и ярость – нездоровая смесь. И не только потому, что меня несправедливо обвиняют в его смерти. Он оставил меня в ужасном положении… Нет… нет… Нельзя так писать, потому что это выглядит эгоистично и мелочно, даже если текст увидят только мои глаза. Могут уйти годы на то, чтобы отойти от потери. Мама так и не смогла справиться со смертью отца; в конце концов это ее убило. И всем известно, что связь между партнерами по восхождению даже более тесная, чем между любовниками. Тут возникает более глубокое доверие, которое только нарастает, когда вы висите вместе над пропастью в критической ситуации, когда голодаете, замерзаете, исходите дерьмом друг перед другом. Сразу после того, как я познакомилась с Грэхемом, он обвинил меня в том, что я спала с Уолтером (ох, какая ирония!); он был слишком туп, чтобы понять: в наших отношениях не было ничего сексуального. И да, мы с Уолтером были так близки, как только могут быть близки люди, и я понимаю, почему Грэхем находил это угрожающим; однако Уолтер не интересовался женщинами. Впрочем, и мужчинами он по-настоящему не интересовался. Мне грустно думать, что он слишком много времени провел в обществе всяких придурков-мачо, чтобы принять эту часть своей натуры, и мы с ним на самом деле никогда не говорили на эту тему. Я хочу сказать, что его единственной настоящей любовью были горы, но это банальность, и он велел бы мне не забивать себе голову глупостями.

Хотела бы я узнать, что он увидел тогда перед смертью.

Нужно двигаться дальше. Без ясности в голове я проиграю. Уолтер мертв. И я должна избавиться от навязчивого чувства вины перед Маркусом. Я пыталась позвонить ему из Катманду, но эта старая свиноматка в канцелярии школы отказалась позвать его с урока, чтобы он мог поговорить со мной. Всего за час до отправления в Лхасу я носилась по Тамелю, выбирая подарки, которые собиралась послать ему по почте, желая доказать, что я думаю о нем. В смятении я купила ему дешевую футболку с изображением яка и крошечного мишку, похожего на Чюи – игрушку, с которой он не расставался, когда ему было три года, хотя сейчас ему десять и он уже совсем не младенец. Ненавижу себя за то, что не увиделась с ним перед отлетом, – следовало проявить бóльшую настойчивость. Но всё случилось так быстро.

Завтра я оставлю всю эту жалость к себе позади. ДОВОЛЬНО.

 

День третий

Шлеп-шлеп-шлеп – шумит по палаткам ветер, закручивает тибетские молитвенные флаги в спирали, звенит растяжками. Сегодня над Джомолунгмой нет дымки – знак того, что убийственный ветер этой горы затихает и она готовится к нашей атаке. На непальской стороне гора прячется за родственными пиками Лхоцзе и Нупцзе, но отсюда ее строгая пирамида виднеется сразу за лагерем, и кажется, будто она смеется над нами.

Я много часов провела, обустраивая свою палатку и убеждаясь в том, что всё необходимое – нашлемный фонарь, запасные перчатки, сладкая плитка «Кендал-минт-кейк», плеер, книжки и этот чертов дневник – находится именно там, где положено. Я отказываюсь считать свою тягу к порядку навязчивой идеей. Организованность помогает обрести нужное душевное состояние и создает иллюзию контроля над ситуацией.

В остальном я чувствую себя хорошо. Я сильная. Позитивная. Рвусь начать переход к продвинутому базовому лагерю, а затем накапливать снаряжение в высоких лагерях, но из уважения к шерпам жду окончания церемонии религиозного обряда пуджа.

На удивление хорошо провела вчерашний вечер в столовой. Джо открыл пиво, и, когда мы сидели кружком, обмениваясь боевыми историями, я почувствовала, что оттаиваю. Спиртное на такой высоте ударило в голову, и после пары бутылок мы уже оживленно шумели. Только Аристократ Том и Финансовый Магнат Уэйд не присоединились к нам. Рассказы Джо напоминают настоящие легенды, но братья Дэниелсены (между собой мы называем их «скандинавы») и Льюис (который начинает флиртовать, когда выпьет) тоже побывали в серьезных переделках. Льюис провел два дня в сугробе, провалившись во время спуска на лыжах по нетронутому снегу, и поддерживал себя, распевая песни Боба Дилана. Спасли его только тогда, когда кому-то пришло в голову выяснить, кто же это так чудовищно перевирает шлягер «Как женщина». Даже Эри приоткрылась и на своем хромающем английском рассказала о печально известных трех дня в бивуаке, которые она пережила после восхождения на Дхаулагири (маршрут по южному хребту). При спуске с вершины ей и еще трем членам команды пришлось сгрудиться на узком уступе, когда погода испортилась. Все выжили, и только одна из них серьезно обморозилась – и это просто чудо. Эри – настоящий пионер. Члены ее команды едва наскребли деньги на эту экспедицию; дошло до того, что они сами шили бивачные сумки и спальные мешки!

Потом Том сказал: «А как насчет тебя, Джульет? Тебе тоже наверняка есть что рассказать». И улыбнулся своей высокомерной улыбкой, заставив меня вспомнить о Грэхеме. Ни под каким предлогом я не собиралась даже упоминать о прошлогоднем ужасе или о том, как едва не пропала на Броуд-Пик. Поэтому я поведала им, как мой нижний костюм вместе с палаткой унесло ветром на Чо-Ойю, моей первой большой горе, пока мы с Уолтером пережидали бурю за камнями.

Том спросил, обусловлено ли мое решение подниматься без вспомогательного снаряжения желанием прославиться в качестве «первой женщины, взошедшей на Эверест без кислородного аппарата». Выпивка сделала меня агрессивной, и я процитировала Месснера, сказав, что на все горы нужно подниматься «честным способом» – без кислорода и не полагаясь на шерпов. Это прозвучало несколько нарочито, но иногда нужно отвечать в том же тоне, в каком задан вопрос.

Отдавая должное Тому, необходимо сказать, что в этой игре оказаться первым действительно очень важно. Если я преуспею, это откроет для меня множество дверей, расширит мой круг общения, даст мне финансовую независимость, чтобы не приходилось клянчить деньги у Грэхема. Это затмит все ужасные статьи в прессе, которые в свое время писали обо мне, и докажет, что я способна подняться на большую гору сама, без поддержки. Подозреваю, что нажила себе врага, но мне это не впервой, и сейчас следует беспокоиться о куда более важных вещах.

 

День четвертый

В лагере столпотворение: погонщики яков препираются с начальниками экспедиций, а носильщики собираются в группы, чтобы нести снаряжение в продвинутый базовый лагерь.

После завтрака Джо, Тадеуш и я разработали стратегию моей акклиматизации:

1. Переход в продвинутый базовый лагерь (ПБЛ) на высоте 21300 футов.

2. Акклиматизация в течение нескольких дней.

3. Подъем по Северному седлу до Лагеря I (23000 футов).

4. Ночевка в Лагере I.

5. Возвращение в ПБЛ.

6. Подъем обратно в Лагерь I.

7. Ночевка в Лагере II (лагере припасов) на высоте 24700 футов.

8. Возвращение в базовый лагерь, чтобы набраться сил.

9. Повторение всего вышеуказанного.

10. Возвращение в ПБЛ.

11. Ночевка в Лагере II.

12. Ночевка в Лагере III.

13. Восхождение на вершину.

14. Возвращение в базовый лагерь.

15. ДОМОЙ.

Это помогает разложить всё по полочкам.

Вечером в столовой царит прохладная атмосфера. Народ нервничает из-за подъема и погоды, ожидающих нас впереди. Том и Уэйд замкнуты, у братьев-скандинавов не всё ладно – Сэм переживает за Андрея, у которого тонзиллит. Это может привести к задержке, что неприятно.

Праздник пуджа состоится завтра, а затем начнется мой первый поход в ПБЛ. Нужно быть сильной. Я должна поспать.

ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ. И новости плохие. У меня проблемы, которые мне вовсе не нужны. Джо по своим каналам связи с непальской стороной узнал, что немецкая альпинистка Стефани Вебер также предпримет попытку стать первой женщиной, поднявшейся на эту вершину без кислородной маски и поддержки шерпов. Это совсем не то, что мне хотелось бы услышать. Джо говорит, что на той стороне погода плохая и мне не стоит особенно переживать. Я восхищаюсь Стеф, но мне очень нужно, чтобы у нее ничего не вышло. Если подъем превратится в гонку, это только затуманит мой рассудок, но вполне возможно, что выбора у меня не будет.

 

День пятый

Плохой день, который начался с ПЛОХОГО предзнаменования.

Не смогла найти ледоруб Уолтера, единственную принадлежавшую ему вещь, которую я взяла с собой на гору. И поэтому не положила его на чортэн, чтобы его благословили в ходе церемонии пуджа. (Тем не менее, когда я вернулась, он нашелся – лежал возле моей поролоновой подушки.)

После благословения ламы, которое должно было умиротворить духов горы перед штурмом склонов Эвереста, Джангбу отвел меня в сторону и сказал, что кто-то хочет со мной поговорить. Смутившись, я последовала за ним в палатку кухни, которая, как всегда, была затянута сигаретным дымом. (Еще один укол утраты – дым всегда заставлял меня вспоминать об Уолтере.)

Там меня ждал шерп Дава, прикрепленный к корейской команде. Лицо у него было доброе, он хорошо говорил по-английски и обладал тем особым спокойствием, которое у меня всегда ассоциировалось с тибетскими буддистами. Он сразу перешел к делу. Оказалось, он случайно услышал, что я здесь, а один из его двоюродных братьев, Анг Цзеринг, был проводником на непальской стороне горы в прошлом году, когда погиб Уолтер. Более того, Анг Цзеринг входил в состав той экологической группы, которая нашла нас после того, как Уолтер попал в беду. Как описать то, что я почувствовала? Холодные пальцы дотронулись до моей спины, кулак сжал мое сердце, дыхание остановилось. Всё это избитые клише, и ни одно из них и близко не соответствует моему состоянию. Я помню Анг Цзеринга. Конечно, я помню его. И до сих пор слышу его голос: «Двигайтесь, диди, двигайтесь, леди. Ему не поможешь. Спускайтесь прямо сейчас».

Вся команда продолжила подъем, но Анг Цзеринг оставался со мной, пока мысли о Маркусе не вырвали меня из пучины горя и я не начала двигаться. Он спас мне жизнь. А я его так и не поблагодарила.

А затем последовал удар: Дава сказал, что его кузен погиб в лавине, когда был проводником на Манаслу в сентябре прошлого года. У Анг Цзеринга остались жена и двое детей, а страховка мизерная. Вот так: я тут скулю, как мне тяжело, а семья Анг Цзеринга потеряла вообще всё. Я пообещала всячески помочь им по возвращении домой. И это самое меньшее, что я могу для него сделать.

Вот еще один повод добиться успеха и обрести финансовую независимость. Я могу это сделать.

Увидев, что я расстроена, Тадеуш сказал мне несколько добрых слов в своем совсем не сентиментальном стиле, когда я налетела на него, выходя из кухонной палатки, а потом ко мне зашла Эри, чтобы узнать, почему я не появилась в столовой к ужину. Их забота помогла мне, но показала, что в слабости я не похожа на саму себя.

Вдобавок ко всему теперь шалят мои нервы. Завтра мне нести на себе сорок фунтов снаряжения в ПБЛ. Двенадцать миль. Нужно не забывать, что это ничто по сравнению с тем грузом, который потащат наверх шерпы и носильщики. Я не в той форме, в какой мне хотелось бы находиться, но это вопрос не физического, а психологического состояния.

Я не могу позволить себе постоянно думать о том, как там поживает Стеф на южной стороне. По последним данным, «ледяные доктора» еще даже не проложили маршрут через ледопад, так что вряд ли она уже приступила к акклиматизационным ротациям. Стеф не может допустить, чтобы кто-то увидел, как она хватается за веревки, но она, конечно, не станет пытаться пройти через ледопад раньше шерпов. Во время нашей короткой встречи в Каме много лет назад она не показалась мне склонной к риску. Она психологически устойчива, прагматична, и у нее нет того дополнительного эмоционального груза, который несу на себе я.

 

День седьмой

Продвинутый базовый лагерь

Я поднялась в ПБЛ вчера с хорошим результатом, но потом почувствовала себя такой разбитой, что у меня ушло почти два часа на то, чтобы поставить палатку, набрать снега и растопить его для чая. Утром мне удалось поесть, хотя аппетита совсем не было. Ноги опухли. Во время некоторых восхождений даже лицо мое раздувается, как будто меня накачали воздухом. За это Уолтер называл меня луноликой.

Для книги (?): На непальской стороне горы первым препятствием, с которым столкнулись мы с Уолтером, был печально знаменитый ледопад Кхумбу. Два часа мы карабкались по вероломным расселинам, под опасной тенью нестабильных сераков, нависающих над головой. Но здесь, на северной стороне, на первом участке всё упирается скорее в выносливость, чем в мастерство. Маршрут до продвинутого базового лагеря технически несложный, но, как говорят, очень изнурительный. Тропа извивается кольцами, словно змея, а порой и совсем исчезает: часто я находила дорогу лишь по следам навоза, оставленного яками. По мере того, как я поднималась выше, усиливалась тошнота от того, что воздух становился всё более разреженным. Спина ныла под грузом, который я несла на плечах. Губы растрескались и онемели от ветра и сухости воздуха, и вид серой пыли, поднятой копытами проворных яков, действовал на меня угнетающе. Мысли мои устремились вперед, к восхождению, к потрясающему вызову, который меня ждал. Перенос снаряжения из лагеря в лагерь – это поистине сизифов труд, и всё же сердце мое трепетало: я на пути к цели!

Слишком многословно? Слишком вычурно? Я не могу написать в книге, о чем думала в действительности, потому что, когда я переставляла ноги, в голове крутилось только одно: «Вот дерьмо, вот дерьмо, вот дерьмо». Читатели не хотят знать правду, им подавай триумф воли вопреки всему, а не ругань старой коровы, ковыляющей вверх по склону.

Я остановилась передохнуть у палатки индо-тибетской команды в промежуточном лагере на полпути. Все эти люди были очень дружелюбны, особенно две женщины из их команды. Они предложили мне чаю, но я отказалась. Отсюда и дальше уже никто не должен видеть, как мне хоть чем-то помогают.

Было там и нечто еще. Кое-что такое, о чем я не писала, всё откладывала. То, о чем я, скорее всего, не упомяну в книге, но не могу проигнорировать. Как только я миновала промежуточный лагерь, волосы у меня на затылке вдруг встали дыбом, как будто кто-то смотрел на меня в упор. Я несколько раз оборачивалась, чтобы проверить, не идет ли кто за мной, или, может быть, меня догоняют носильщики и яки, которых я обошла, когда пересекала ледниковый поток. Не догоняли. Я не могла отделаться от этого ощущения, пока не добралась до окраины лагеря.

Это было то же самое ощущение, которое я испытала перед тем, как упал Уолтер.

 

День восьмой

Спала я на удивление крепко – хорошо адаптировалась к высоте, только один раз проснулась ночью от умеренной головной боли. К тому же сегодня хороший день. День общения!

Осматривая лагерь, я наткнулась на Паулину Цирцингер, американскую альпинистку, с которой мы мельком встречались в прошлом году на провальной конференции в Банфе. Она немного себе на уме, как выразилась бы моя мама, но о ком не скажешь такого в горах? Было приятно увидеть знакомое лицо и поболтать с ней о всяких подробностях предстоящего восхождения, и я очень благодарна ей, что она не стала вспоминать о событиях прошлого года. У меня сложилось впечатление, что в ее лагере царит напряжение – важные личности сталкиваются в борьбе за статус. Мы поговорили о ее новых защитных чулках, которые она надевала поверх ботинок, и о том, как я буду поджигать мазут в печке в верхних лагерях. Она также принесла хорошие новости: мол, непогода на той стороне не унимается. Паулина, хорошо знавшая Стефани, очень удивилась тому, что та решила предпринять попытку восхождения, ведь недавно она сломала запястье. Словно вторя моим собственным тревогам, Паулина предупредила меня об опасности гонок на пути к вершине. Она, конечно, права, но факты таковы: если я не сделаю это раньше Стефани, вся экспедиция окажется бесполезной.

Я дала ей несколько влажных детских салфеток, которыми обычно подмываюсь. А она использовала ароматизированные – и у нее была от них сыпь в паху!

Об этот тяжело думать, но я не могу отделаться от ощущения, что…

 

День одиннадцатый

Эри первая из команды Джо добралась до ПБЛ. Ха!

Такое ощущение, что… НЕТ.

 

День двенадцатый

Не могу больше отмахиваться от этого. Не могу отделаться от ощущения, будто что-то или кто-то постоянно находится на периферии зрения, словно темная тень с левой стороны. От этого я всё время вздрагиваю. Возможно, такая иллюзия вызвана усталостью – я с трудом заснула прошлой ночью, что меня очень расстроило после того, как я хорошо провела здесь первые дни. Меня подташнивает, появился небольшой кашель.

Я чувствую товарищеское отношение к себе, но здесь я уже не должна питаться в столовой Джо. Жизненно важно, важно, важно, чтобы я сделала это без посторонней помощи. Слухи разлетаются тут моментально, и я не доверяю Тому.

Андрей пришел в ПБЛ, но Джо и Тадеуш очень беспокоятся за него. Похоже, у него бронхит, который помешает ему совершить восхождение. Сэм в смятении и не хочет идти наверх без брата. Я знаю, каково сейчас ему. Сегодня я по-настоящему ощущаю отсутствие Уолтера. В животе болезненная пустота.

 

День тринадцатый

Сходила на разведку к месту у подножия крутого Северного седла, которое метко прозвали «надень „кошки“». Оно находится всего в миле от лагеря, но сейчас высота уже по-настоящему взялась за меня: предательски тянет в легких, и постоянно болит голова. Кашель усилился. Путь к Лагерю I будет крутым, но легким для подъема по льду (местами подтаявшему) и снегу, однако ощущение, что за мной кто-то наблюдает, только нарастает. Оно не просто неприятное, оно – как бы это сказать – почти грязное. Нет, не грязное – навязчивое. Как будто за мной шпионят.

Нечто подобное было перед тем, как умер Уолтер.

Мне нужен Уолтер, он привел бы меня в равновесие. «Не тупи, крошка, перестань», – сказал бы он.

Впереди ждет беда. Я это костями чувствую…

 

День четырнадцатый

Провела весь день, готовясь к завтрашнему сложному подъему по Северному седлу к Лагерю I, где будет находиться мое снаряжение.

Тадеуш предложил мне выйти рано, до рассвета, пока солнце еще не согрело снег в седле и он не сделался рыхлым. Говорит, что не знает, как дела у Стеф. Врет. У них с Джо и командой шерпов прекрасная связь, они впитывают все альпинистские слухи, точно губки. В глубине души я злюсь на него за то, что он не проявляет откровенность, но, с другой стороны, я благодарна ему за это. Они с Джо пытаются защитить меня. Мы все знаем, что подобное давление – это прямой путь к принятию неправильного решения. Люди гибли на горе и из-за меньших пустяков.

Ощущение, что за мной следят, никуда не уходит. Стало ли оно сильнее? Думаю, да.

 

День шестнадцатый

Я снова в ПБЛ, после того как переночевала в Лагере I.

Хорошо, что я послушалась совета Тадеуша и вышла рано – через час я уже вспотела. Легкий, но очень монотонный подъем; местами седло было таким крутым, что казалось вертикальным. Я пользовалась ледорубом Уолтера, который мне очень помогал. Здесь лавиноопасная зона, но из-за этого я почти не беспокоилась. Мне было о чем подумать.

Для книги: Чтобы попасть в лагерь, мне пришлось пролезть под нависающим сераком размером с целый ряд коттеджей стандартной застройки (и да, я таки ускорила шаг, пока двигалась в его тени). Оттуда горстка палаток в ПБЛ выглядела крошечной, как фишки в «Монополии». И снова на то, чтобы разбить лагерь и набрать снега для чая, у меня ушли почти все силы. Печку я разожгла без труда, а это тревожило меня больше всего. Тут повсюду следы предыдущих экспедиций: ветер отшлифовал поверхность льда, под которой виднеются обрывки брезента и нейлона, яркие молитвенные флажки, баллоны кислородной системы «Поиск» и разный пластик. Погода оставалась благоприятной, что редкость на такой высоте, – небольшой мороз, который всё усиливался. Я оказалась там единственной белой, но рядом трое шерпов обустраивали лагерь для своей команды. Они поглядывали на меня, и это как-то успокаивало. Я попыталась поесть, но проглотила всего пару кусков. Еда на высоте имеет другой вкус. Мне всё время кажется, что не хватает соли, а еще я поймала себя на том, что мне ужасно хочется карри и сахара. Дома я никогда не ем шоколад; для меня это горная еда.

Я почти не спала, но у меня будет время отдохнуть перед завтрашним подъемом в Лагерь II.

Если бы еще и не постоянное присутствие этого, можно было бы ликовать.

Потому что ситуация ухудшается.

Когда я поднималась на седло, двое шерпов провешивали там веревки. Но в какой-то момент я задержалась, чтобы оглянуться на склон, и мне показалось, что нас там четверо. Потом посчитала снова – нет, только трое.

Что-то морочило меня, не давало покоя, и я благодарна миссис Райан, моей прежней учительнице английского, за то, что в свое время она заставила меня выучить наизусть поэму Т. С. Элиота «Бесплодная земля» (раньше я ненавидела эти стихи). В памяти намертво застряли строчки:

Кто он, третий, идущий рядом с тобой? Когда я считаю, нас двое, лишь ты да я, Но, когда я гляжу вперед на белеющую дорогу, Знаю, всегда кто-то третий рядом с тобой… [55]

Это именно то, что я чувствовала вчера. Четко помню, как миссис Райан говорила нам, что Элиота вдохновил рассказ первопроходца Эрнеста Шеклтона о том, как в Антарктике его, словно тень, преследовала какая-то призрачная фигура. Он и его компаньоны были уже на пределе своих сил, их жизни угрожала опасность, когда он пришел к убеждению, что за их группой следит некая мистическая сущность. Еще один человек. Четвертый, хотя их было только трое. Впрочем, Элиот в своей поэме превратил это существо в «третьего, что движется рядом с тобой». Так, может, я ощущаю присутствие Третьего Человека из версии Шеклтона?

Нельзя забывать, что ощущение чужого присутствия является обычным в горах или в любых других экстремальных условиях, опасных для жизни (только ведь моей жизни здесь ничего не угрожает? Или угрожает?).

Но Шеклтон говорил о своем невидимом компаньоне как о дружественной сущности, которая хотела только утешить его и помочь ему выжить. Моя же ощущается по-другому. В ней есть что-то отталкивающее. Какой-то надрыв. Что-то неприятное. Как дурной запах.

Но там, в поэме, разве не Третий Человек, по идее, должен был умереть?

А может быть, меня мучает стресс, связанный с предстоящим одиночным восхождением? Может, я таким образом пытаюсь сотворить себе компаньона, который присоединится ко мне? Уолтер? Нет, нет.

Или еще хуже: а вдруг это гипоксия или начало церебрального отека? Вдруг мой мозг отекает, и от этого у меня появились галлюцинации? Вряд ли. Отсутствуют другие симптомы: нет нарушения равновесия, нет головокружений, а горизонт остается там, где ему и положено находиться.

Если не считать кашля, от которого я не могу отделаться, физически я чувствую себя лучше, чем имею на это право.

Боюсь, что, чем выше я буду подниматься, тем сильнее это будет проявляться. Возможно, меня предупреждают, чтобы я не шла наверх.

Завтра иду в Лагерь II.

Я не могу сдаться, хотя хочу этого. От меня зависят другие люди.

 

День восемнадцатый

Вернулась из Лагеря II.

ПЛОХО

На этот раз по дороге на седло меня изрядно потрепали ветер и сыпучий зернистый снег.

Но хуже ветра был Третий Человек, который преследовал меня по пятам на каждом шагу. Мучительный, как зловонный запах, он висел на периферии зрения, ограниченного оправой защитных очков. Мне пришлось сделать немалое усилие, чтобы не остановиться и не начать его искать.

Один приятный момент – по пути я легко обошла Уэйда, Тома и Льюиса, которые медленно тащились вверх, используя закрепленные веревки. Льюис весело окликнул меня, но остальные явно испытывали неприязнь ко мне из-за своего уязвленного самолюбия, и это помогло мне с новыми силами двинуться дальше. Шерп, который вел их по склону, засмеялся и крикнул:

– Эй, диди, вы совсем как мужчина!

Когда я достигла Лагеря II, погода ухудшилась. Я с трудом расчистила площадку для палатки, которую закрепила дополнительной веревкой, найденной тут же. Он очень открыт, этот лагерь, ревущий ветер обнажает обрывки выцветшей ткани, мусор и кости нет, не кости, почему я написала «кости»?! кислородные баллоны, оставленные другими альпинистами. Я была там одна. Пока еще ни один из членов экспедиции не поднялся на эту высоту. Чувствовала я себя очень маленькой, блохой на спине горы. После той лавины на Броуд-Пик я, как никто другой, знаю, что гора может сбросить меня в любой момент, когда только пожелает.

Даже в плохую погоду Северный гребень отсюда выглядит притягательно и пугающе одновременно. Из-за игры перспективы кажется, что он совсем рядом, в пределах досягаемости и моих возможностей, и все же я знаю, что восхождение будет трудным и займет два дня. Я могу рассмотреть каждое препятствие на гребне, включая коварную Вторую ступень.

Я знала, что придется спать урывками, поскольку ветер свистел и хлопал тканью палатки, а легкие сражались с разреженным воздухом.

Буря улеглась в середине ночи, и я заснула. Проснулась от какого-то хлопка – это был не ветер, звук был неритмичным и словно бы намеренным, как будто кто-то стучал по пологу палатки рукой. Спросонья я нашла свой нашлемный фонарь, расстегнула полог и выглянула наружу. Спустилось облако, и свет пробивался не дальше, чем на метр. Холод обдал меня как снаружи, так и изнутри, я не могла отделаться от ощущения, что я здесь не одна, что рядом есть еще что-то, ждущее своего часа.

Свет я не выключала до восхода. Так больше и не заснула.

Я всерьез беспокоюсь, нет ли у меня ОГБ.

Я должна спуститься вниз. На самом деле мне следует еще два раза подняться в верхние лагеря, но вместо этого я буду верить, что уже в достаточной степени акклиматизировалась.

Это риск.

Джо и Тадеуш по-прежнему темнят насчет успехов Стеф. К этому моменту погода на непальской стороне наверняка уже наладилась. Я их не подталкиваю. У меня и без того хватает забот.

 

День двадцатый

Последняя ночь в ПБЛ.

Спала плохо, ждала, что придет это, во сне слышала (?) – скрип-скрип-скрип – шаги ног, обутых в «кошки», кружащих возле моей палатки. Так хотела поговорить об этом с кем-нибудь, даже искала Эри или, может быть, Тадеуша, но НЕЛЬЗЯ.

 

День двадцать второй

Снова в базовом лагере. Спустилась сюда вчера.

Оно – это – следовало за мной вниз. Я почти слышала шорох его шагов на осыпи. И почти не чувствовала обжигающий холодный воздух, от которого кожа загрубела, а губы потрескались. Всё это так отвлекало меня, что я едва не забыла, что нужно поддерживать водный баланс.

Но когда показались ледяные пики, возвышающиеся над промежуточным лагерем, это ощущение пропало. Оно ушло. Он ушел. Ведь я уверена, что это именно он. Почему? Не знаю. Он просто ощущается как мужчина. Испытываю облегчение от того, что он оставил меня в покое, но это значит, что у меня появились симптомы гипоксии. Вернется ли он, когда я начну подниматься снова?

К счастью, чем ниже я опускаюсь, тем плотнее становится воздух и тем больше радуется мое тело. Физически я в хорошей форме. Но не могу отрицать, что в психологическом плане есть проблемы.

 

День двадцать третий

Обычно я забываю свои сны, как только просыпаюсь. Но сон последней ночи все-таки запомнила в подробностях.

Мы с Уолтером снова на Броуд-Пик, лежим в палатке, вокруг ревет ветер, такое чувство, что в любой момент нас может унести. Уолтер заснул, а я не в силах, всё вжимаюсь телом в неровную землю, как будто пытаясь противостоять силе ветра. Затем слышится глухой стук, стук, стук, СИЛЬНЫЙ УДАР – я сначала не понимаю, что это такое, но потом Уолтер орет: «Нет, Джульет, нет! Лавина!» Потом БУМ! – до нас докатывается ударная волна, и я падаю, кувыркаюсь, не контролируя себя, мой сбитый с толку мозг убежден, что я под водой, что меня смыло прибоем. Затем я останавливаюсь. В этот момент какой-то толчок поднимает меня. Я сажусь, всё вокруг белое, я не понимаю, где я, но почему-то начинаю искать перчатки. В панике я рою, рою и рою голыми руками снег, который пахнет, как горячее картофельное пюре с маслом. И тут я нахожу Чюи, плюшевого мишку Маркуса. Я поднимаю руки и вижу, что они постепенно становятся черными, словно в ускоренном видео, показывающем, как увядают цветы. Я не могу дышать: горло забито снегом, и когда я пытаюсь достать его оттуда, мои почерневшие пальцы крошатся. Я прошу Уолтера помочь мне, но его нет рядом.

Я проснулась, лихорадочно хватая воздух ртом. Сперва я убедилась в том, что запасные перчатки и утеплители для ботинок находятся под рукой.

Сон этот был только отголоском того, что на самом деле произошло в те ужасные секунды на Броуд-Пик, но даже теперь, окончательно проснувшись, я до сих пор чувствую боль в горле, как будто оно на самом деле было забито снегом, а пальцы мои непрерывно дрожат.

 

День двадцать четвертый

Команда Паулины сделала перерыв в своем графике акклиматизации, и она пришла ко мне, принесла кусок пирога (на вкус он – как опилки, но я все равно его съела: на меньшей высоте ко мне вернулся аппетит). Она слышала, что Стеф завершила первый цикл акклиматизации, но не знает, в какой она сейчас форме.

Будет ли Стеф проходить мимо тела Уолтера, когда в конце концов в одиночку отправится к вершине? Согласно верованиям шерпов, нельзя прикасаться к погибшим на горе, так что маловероятно, чтобы кто-то сбросил его в расселину ледника. Он по-прежнему лежит там на боку с открытыми заледеневшими глазами.

Пытаюсь отвлечься, занимаясь своей книгой.

Сейчас мне странно думать, что, когда я впервые встретила Уолтера, я его боялась. Он входил в элитную команду бесстрашных альпинистов, обычно тусовавшихся на скалах под Бригамом. Уолтер был несговорчивый, жесткий, с сильным сандерлендским акцентом, и мы все испытывали благоговейный страх перед ним и тем фактом, что он отказывался использовать подручные средства, каким бы сложным ни был маршрут. Я не могла поверить собственной удаче, когда он взял меня под свое крыло. Он первым увидел мой потенциал. Уолтер стал моей опорой, после того как умерли мои родители. Поддержал меня, когда я сказала, что хочу подняться на большие пики. Он никогда этого не говорил, но я знала, что он был разочарован, когда я вышла за Грэхема и оставила альпинизм, чтобы присматривать за Маркусом. Но он не сомневался, что я еще вернусь. И терпеливо ждал моего возвращения в горы. Он верил, что я не смогу оставаться в стороне. Он был прав.

В прошлом году он оказался здесь ради меня. Но он сам хотел умереть в горах. Ему была невыносима мысль об угасании в доме престарелых, о постепенном разрушении тела.

Что он увидел перед смертью?

 

День двадцать пятый

Этим утром на лагерь опустилось облако. Весь день я провела в палатке.

В самом начале моей карьеры меня называли Ангелом Альп; это прозвище из какого-то таблоида прилипло ко мне после того, как я за один сезон совершила пять одиночных восхождений подряд. Но это признание вышло мне боком после того, как родился Маркус, а я продолжала ходить в горы, в особенности когда мы с Уолтером предприняли наши первые совместные штурмы больших вершин. Поползли слухи, что это он совершает все сложные подъемы, и, несмотря на мой послужной список одиночных восхождений и тот факт, что в большинстве случаев именно я шла первой, стали говорить, что без него я не в состоянии преодолеть даже лестничный пролет, не говоря уже о пиках высотой более 26000 футов. Хуже того: одна испанская команда обвинила нас в том, что мы фальсифицировали свой подъем на Броуд-Пик. Позже мы доказали свою правоту, но урон уже был нанесен. Чем-то я настраивала людей против себя. Стало модным подвергать нападкам мое решение подниматься без кислородной маски, подвергая себя риску («Ведь она же мать!»), а самые злые языки намекали на то, что как раз мои амбиции и привели к гибели Уолтера. Говорили, что он был уже слишком стар, чтобы ходить в горы, – хотя он только разменял пятый десяток, – и что это я заставляла его продолжать. Как несправедливо! Как жестоко! Как больно! И так из Ангела Альп я превратилась в Ангела Смерти.

Слишком много слов? Слишком много оправданий? Но я должна рассказать об этом в книге.

Меня продолжают одолевать мрачные мысли. Почему Уолтер после нашего возвращения с Броуд-Пик не стал публично опровергать утверждения, будто я была более слабым партнером? Это задело Грэхема, и, вероятно, он был прав, когда злился. Я искала объяснения поведению Уолтера, говорила, что общественное мнение не имеет для него значения и что ни один здравомыслящий человек не поверит в тот бред, который пишут в газетах. Возможно, Уолтер и сказал бы что-то, если бы я его попросила. Возможно, я боялась того, что он скажет. Откуда пришла эта мысль? Он ведь был моей каменной стеной.

Остальные только сейчас вернулись в базовый лагерь. Все успешно провели разведку подъемом в Лагерь II, включая и Андрея, который сказал, что чувствует себя уже лучше. Было приятно увидеть их всех. Даже Пафосный Том был любезен со мной.

 

День двадцать шестой

Сегодня провела больше времени с Эри. Погода, вплоть до высоко расположенных лагерей, была к ним менее благосклонна, чем ко мне, но она уверена, что вся наша команда совершит восхождение в полном составе. Я едва не рассказала ей о Третьем Человеке. Но я до сих пор беспокоюсь из-за того, что это были первые признаки церебрального отека, которые исчезли сейчас, когда я спустилась на меньшую высоту.

Мы показывали друг другу фотографии. У нее их оказалось много, что удивило меня. Я думала, что она отшельница, но вот снимок, где она с группой улыбающихся альпинистов стоит перед отелем «Як и Йети» в Катманду; на другом позирует вместе со своими родителями, братьями и сестрами; на третьем – в окружении улыбающихся женщин, где ее трудно узнать в платье и с макияжем. Мы посмеялись над этим. В горах всю свою женственность я отодвигаю на второй план. Тоска по ванне и чистой одежде не помогает брать вершины.

У меня с собой только одна фотография, сделанная в прошлом году, где нас с Маркусом запечатлели на каком-то школьном мероприятии. Мы оба выглядим несчастными и слегка травмированными, как будто нас засняли после того, как мы сбежали от каких-то ужасов войны.

Интересно, о чем я думала, когда брала ее с собой?

 

День двадцать седьмой

Проснулась я снова с кашлем. Обычно я не болею на такой небольшой высоте. Надеюсь, я не подцепила заразу у скандинавских ребят.

Мы с Тадеушем наедине обсудили мое решение оставаться здесь до самой попытки восхождения. Решение не идеальное. Мне действительно следует предпринять еще один акклиматизационный подъем в ПБЛ и верхние лагеря перед подготовкой к штурму. Но я не буду этого делать. Не могу. От шерпов, получающих информацию по своим каналам, я узнала, что погода на южном склоне снова портится, но удержалась и не спросила о состоянии дел у Стеф, хотя искушение было велико. Я должна идти на гору в собственном темпе.

Хорошо уже то, что мне больше не кажется, будто за мной кто-то следит, однако необходимо оценить свои перспективы в этом плане, прежде чем возвращаться в высокие лагеря. Я нервничаю, меня трясет. И сильно. Это очень похоже на отвратительное ощущение, возникшее перед смертью Уолтера. Есть ли тут какая-то связь? Или это просто гипоксия? Галлюцинации? Может, это мое вышедшее из-под контроля воображение ищет оправдания, чтобы отказаться от попытки? Я просто не знаю.

Чуть позже, возвращаясь из туалета, я случайно услышала голоса Тома и Уэйда. Я не собиралась подслушивать, но не смогла пройти мимо, когда прозвучало мое имя. Том жаловался, что Тадеуш и Джо отдают мне предпочтение, позволяя подниматься на вершину раньше всех остальных.

Увидев меня, Том смутился. Но прежде чем он успел задеть меня своей агрессией, я в совершенно недвусмысленных выражениях сообщила ему, что никто не может «разрешить» или «запретить» мне что-то делать.

Он меня понял.

От этого во рту остался горький привкус. Я думала, что на этом всё и закончилось.

 

День двадцать восьмой

Сгущаются темные тучи, но не над вершиной.

Прошлой ночью я кашляла непрерывно; решила передохнуть, почитать в своей палатке и последить за своим состоянием. Прямо перед ленчем Джо отозвал меня в угол столовой, который служил его кабинетом, и сказал, что по спутниковому телефону звонит Грэхем. От тревоги меня начало мутить, и, выходя из палатки, я думала только об одном: «Пожалуйста, пусть только с Маркусом ничего не случится».

С Маркусом оказалось всё в порядке, но новости все равно были не очень хорошие. Грэхему постоянно звонил какой-то «грубиян» (это его собственное выражение) из «Ньюс оф зе уорлд», который допытывался насчет моего «возвращения на Эверест», интересовался, действительно ли я «планирую неоправданно рисковать, чтобы доказать свою точку зрения».

Он также сообщил, что в прессе появились статьи о попытке Стеф и что, по-видимому, газеты противопоставляют нас друг другу. Журналисты ненавидят меня, но, возможно, это сыграет мне на руку и разбудит своего рода национальную гордость из-за того, что я поднимусь на вершину раньше Стеф. Господи, как же мне не нравятся все эти мысли!

Я сказала ему, что о моем решении вернуться на гору не знал никто, кроме него и моих издателей (в чьих интересах получить эксклюзивные права на мой отчет об этом восхождении), и спросила, не назвал ли тот репортер источник своей информации.

Грэхем сказал:

– Думаю, это один из тех, кто находится рядом с тобой. Они знают, какими средствами ты пользуешься в базовом лагере, и говорят, что ты ведешь себя так, «будто вся гора принадлежит только тебе».

Том. Это, должно быть, Том.

Слава богу, они хоть Маркуса не трогали, но Грэхем на всякий случай предупредил администрацию школы.

Затем его голос смягчился, и он произнес:

– Несмотря на то, что мы расстались, ты же все равно знаешь, что я желаю тебе успеха, правда?

Застигнутая этим врасплох, я почувствовала, как к горлу подкатывается комок, – эти слова напомнили мне о прежнем Грэхеме. Грэхеме из старых времен, когда еще не появились горечь и обида.

Я сказала, что собираюсь надеть свой «везучий» костюм. Тот самый, который он изготовил специально для меня перед тем, как мы с Уолтером отправились на Каракорум. Ярко-розовый, совсем не в моем стиле, но тогда он помог. Я жалею, что не надела его в прошлом году.

Как только он повесил трубку, во мне проснулась злость.

Когда я ворвалась в столовую, меня встретила напряженная тишина, отчего стало ясно, что все здесь слышали мой разговор.

Уэйд с Томом сидели вместе в конце стола. Я уже точно не помню, что сказала ему, – к тому времени мои глаза уже застилала красная вуаль, – но знаю, что угрожала ему и назвала его «надутым титулованным дерьмом».

Эри, опустив голову, смотрела на свои руки, не желая в это вмешиваться. Остальные же, включая и Льюиса, которого я считала своим союзником, наблюдали за нами с нескрываемым удовольствием: эта стычка нарушала монотонность нашего существования.

Я не могу позволить, чтобы этот межличностный конфликт выбил меня из колеи. Пора бы уже привыкнуть к таким вещам. Я упорно сражалась, чтобы зайти так далеко. И за долгие годы столкнулась со множеством эго, больших и маленьких.

 

День двадцать девятый

Атмосфера в столовой сейчас такая же невыносимая, как ветер в верхних лагерях.

Я испытываю чувство вины из-за того, что сорвалась, но нельзя забывать, что жизнь в базовом лагере более интенсивная, чем внизу: страсти вспыхивают из-за пустяков. Связано ли это с близостью опасности? С высокими ставками? Отсутствием роскоши? Со скукой, которая терзает тебя, пока ты ждешь окошка благоприятной погоды? Когда мы с Уолтером предприняли свой первый и единственный бросок в Каракоруме, в других командах, которые отправились туда вместе с нами, ссоры вспыхнули еще до того, как мы покинули Аскол. Мы сразу отгородились от них и ни во что не вмешивались.

Возможно, именно поэтому они ополчились на нас после нашего восхождения на Броуд-Пик и обвинили в том, что мы не достигли «настоящей» вершины. Им казалось, что мы их презираем. Они возмущались нами, как сейчас Том возмущается мной.

 

День тридцатый

К этому моменту я уже должна была вернуться в ПБЛ. Кашель всё еще преследует меня, но зато я теряю послевкусие, оставленное этим, чего вполне достаточно, чтобы оставаться на ногах.

Я обсудила даты восхождения с Джо. Десятое число, похоже, подойдет. По его словам, Стеф обвинили в том, что на ледопаде она пользовалась закрепленными веревками и лестницами. Я испытала приступ облегчения, а потом возненавидела себя за это. Кому, как не мне, знать, каково оно. В прошлом пресса незаслуженно обвиняла меня в том, что я таскаюсь по горам за Уолтером, и мне не следует радоваться тому, что и другой альпинист страдает от такого же несправедливого отношения к себе. А еще Джо сказал, что теперь репортеры звонят ему прямо на спутниковый телефон. На данный момент он принял шесть звонков. Этот чертов Том!

Но, по крайней мере, злость не позволяет мне постоянно думать об этом.

В книге придется кое-что рассказать о своем браке, читатели любят сплетни и скандалы. Но что именно? Он не всегда был несчастливым. Вначале я была очарована спокойной привлекательностью Грэхема, на меня произвел впечатление тот факт, что он был исполнительным директором компании «Талли Хай Маунтин Гир». Мама предупреждала меня, что не стоит выходить за него, говорила, что мы с ним слишком разные, что он разговаривает так, «будто у него швабра в заднице». Она была права. Его семья отличалась от нашей так, что дальше просто некуда. Они были тори в традиционных строгих пиджаках от «Барбур», с бременем разваливающегося загородного дома. Несколько поколений жили в долг и обладали врожденным чувством собственного превосходства. Люди часто пялились на нас, пытаясь сообразить, что этот грациозный, красивый парень нашел во мне, невысокой и коренастой. Он поддерживал мою карьеру, пока не родился Маркус, а затем стал протестовать. Я сбегала в горы – моя версия супружеской неверности; он же оставался более традиционным в своих убеждениях. А Уолтер всегда был моей каменной стеной, моим союзником. Бедный Маркус завис где-то посередине. Почему я послушала Грэхема и позволила отправить сына в эту ужасную частную школу? Я знаю почему. Наконец-то я могу попытаться быть искренней хотя бы с собой. Я провела дома с сыном шесть лет, поставив свою жизнь на паузу, наблюдая со стороны, как другие альпинисты расхватывают спонсоров и совершают первые восхождения. При этом я не становилась моложе. Я слишком легко согласилась, когда Грэхем предложил отдать Маркуса в пансион, где когда-то учился сам, несмотря на непомерную плату за обучение, которая вогнала нас в еще большие долги. Я просто убедила себя, что я такой же сноб наоборот, как моя мама. Убедила себя, что таким образом Маркус получит хороший старт в жизни. Мои родители, зная цену образованию, постарались, чтобы я поступила в хорошую школу и чтобы система меня не выплюнула; это же мы с Грэхемом делали и для своего сына. Но что-то погасло в глазах нашего мальчика, когда мы оставили его в пансионе.

Ты держись там, Маркус.

 

День тридцать первый

Очень обеспокоена тем

Думаю, самое время отменить

Начинаю сначала

Эри и Сэм пригласили меня на прогулку к палаточному городку на окраине базового лагеря. Я почти ожидала, что они заговорят о плохой атмосфере в команде, но об этом они молчали. Это хорошо. Я знаю, что потеряла контроль над собой, но отказываюсь признавать, что вела себя неразумно.

Когда мы добрались до дороги, меня вдруг вновь охватило ощущение, будто кто-то находится рядом на границе видимости. Я резко обернулась и на этот раз мельком заметила фигуру, одетую в защитный костюм горчичного цвета; лицо его казалось бесформенным размытым пятном. У меня вырвалось:

– Кто это там, рядом с Эри?

Сэм сказал:

– Хм? Там никого нет.

Сэм был прав. Там никого не было. Вообще никого.

Борясь с подступившей тошнотой, я извинилась и вернулась в свою палатку.

Теряю, я теряю

Это… либо меня выслеживают, либо преследуют призраки

 

День тридцать второй

Никаких снов я не видела, но проснулась с ощущением сильной тревоги. Я знала, что сегодня должно случиться что-то плохое: это вернулось.

Теперь я увидела это перед палаткой, в которой размещалась столовая. Оно появилось там всего на секунду, чего мне, однако, хватило, чтобы понять, почему голова у него такая большая и неправильной формы: на нем была старинная кислородная маска, изо рта тянулись ее трубки. Но прочее его снаряжение, его ботинки и горчичного цвета защитный костюм показались мне вполне современными. Такое смешение нового и старого снаряжения означает, что это не озлобленный дух погибшего альпиниста, верно?

Или же у меня просто галлюцинации, вызванные пребыванием в горах. Правда, на такой относительно небольшой высоте это маловероятно, но вполне возможно, что именно так оно и есть.

Либо за мной охотятся призраки, либо это гипоксия, либо я сошла с ума. Какой вариант хуже?

Пытаюсь как-то отвлекаться. Очень помогает злость на Тома.

Свежие новости: подслушала, как Джо и Тадеуш обсуждали Стеф. Ее видели в Лагере III. Так она сейчас на втором круге? Отмела все обвинения в свой адрес? Хорошо для нее, плохо для меня. Если я хочу выиграть, нужно повышать ставки. Другого варианта нет.

 

День тридцать третий

Что будет, если я откажусь от восхождения:

1. Потеряю аванс на книгу и погрязну в долгах.

2. Не смогу содержать Маркуса, а Грэхем использует это в своих интересах и потребует опекунства.

3. Вряд ли я найду спонсора на еще одну попытку, если потерплю неудачу сейчас, так что это, скорее всего, мой последний шанс. А если Стеф поднимется первой, то о спонсорах вообще придется забыть.

4. На улице прессы наступит большой праздник.

5. Вероятно, это станет последним гвоздем в крышке гроба моей карьеры.

6. Не смогу помочь семье Анг Цзеринга.

Нет. Я прорвусь.

«Не позволяй этим ублюдкам стереть тебя в порошок, крошка».

Этого сегодня не было.

 

День тридцать четвертый

Вернувшись с прогулки сегодня утром, я обнаружила, что ледоруб Уолтера снова пропал. В конце концов я нашла его под своим спальным тюфяком. Я его точно туда не засовывала. Кто-то (это? Том?) побывал в моей палатке. Испытывая параноидальный страх, что мое жизненно важное снаряжение украдут, я запаковывала и перепаковывала свой рюкзак, но страх всё нарастал.

Пожалуйста, пусть это был Том. Я подумывала о том, чтобы выяснить с ним отношения, но в глубине души я знала, что это не он.

Вечером это стояло за палаткой туалета. Я прищурилась, и оно тут же исчезло.

Мне очень хочется, чтобы это был Уолтер. Но почему его присутствие ощущается таким темным, если это он?

 

День тридцать пятый

Не знаю, как к этому относиться. Когда я в очередной раз проверяла, есть ли у меня всё необходимое для завтрашнего похода в ПБЛ, в мою палатку вошел Том. Вообще-то он высокий мужчина, но сегодня выглядел маленьким. Его темные волосы, которые он обычно убирал под шапку, сегодня свисали засаленными прядями.

Он сказал:

– Джульет, мы можем поговорить?

Я хотела его сразу послать, но мне стало любопытно. Мы с ним прошли в дальний конец палатки-кухни, где нас никто не мог услышать. И там он мне сказал:

– Я должен перед тобой извиниться, Джульет. Я говорил тебе правду насчет того, что ничего не рассказывал репортерам, но, похоже, один из моих знакомых дома был не таким сдержанным.

Оказывается, он разболтал обо мне одному своему приятелю, который слил новости о моем восхождении в таблоиды.

Я должна была испытывать удовольствие при виде его смущения, но этого не произошло. Он сказал, что он «разоткровенничался» только потому, что я с самого начала экспедиции относилась к нему «с презрением» и ему было неприятно. Не могла же я объяснить ему, что это связано с тем, что он похож на моего неверного мужа, правда?

На этом мы и расстались.

Но отсюда следует, что это не он забрался в мою палатку и спрятал ледоруб Уолтера. Могла я сама это сделать, а потом забыть?

И еще я должна признать, что злость на Тома помогает мне сосредоточиться. Я почти не помню об этом.

Тадеуш говорит, что два итальянца планируют совершить восхождение в то же время, что и я. Я рада этому. По крайней мере, я там буду не одна. Ты и без того не окажешься одна там, наверху, крошка. С тобой будет это. Он опять не сказал ничего определенного насчет продвижения Стеф, но я видела, что он озабочен этим. Должно быть, у нее всё хорошо. И если я собираюсь все-таки подняться на гору, случиться это должно скоро.

Я сказала Тадеушу и Джо, чтобы они никого не посылали, если со мной что-то случится. Я не хочу, чтобы шерпы рисковали собой ради того, чтобы спасти меня.

Я всё думаю: правда ли, что человеку отпущено строго определенное количество везения? Буддисты верят, что срок жизни большинства людей отмерен с самого рождения. Но что происходит, когда ты играешь со смертью, рискуешь и дразнишь ее? Станет ли она дразнить тебя в ответ?

Не могу больше выносить трескотню в своей голове. Мне необходимо отдохнуть. Нужно поесть, нужно быть сильной.

Делаю это ради Маркуса. Делаю это ради Анг Цзеринга. Делаю это ради себя.

Кто он, тот третий, идущий рядом с тобой?

 

Саймон

Бугенвиллея, вьющаяся по стенам внутреннего дворика, щекотала мне затылок; с улицы сюда доносились смех, крики и гул проезжающих мимо мотоциклов. Я угостился бутылкой пива «Сан-Мигель», которую взял из ведерка со льдом, и пожалел, что не хлебнул виски перед тем, как выходить из номера.

На «ужин знакомств» я явился последним и, пробираясь к столу, сразу ощутил, как напряжена атмосфера, уловил неловкость незнакомых людей, исподтишка оценивающих друг друга. Помимо Тадеуша и Ирени, здесь было еще трое мужчин лет сорока или чуть больше. А еще тощий парень в очках лет двадцати-тридцати, которого я сразу прозвал Тоскливым Гарри Поттером, и стройная женщина на четвертом десятке с волевым серьезным лицом и коротко подстриженными волосами, как у Миа Ферроу в «Ребенке Розмари». Не мой тип. Все взгляды устремились на меня, когда я протискивался между Тоскливым Гарри Поттером и седеющим мужчиной, встретившим меня желтозубой улыбкой. Нам предстояло провести вместе два месяца, и первое впечатление станет решающим. Я уже определился со своей стратегией. Я собирался разыгрывать здесь гиперболизированную версию Обаятельного Сая, человека, в которого я превращаюсь в нашем кафе (и который совершенно не сумел очаровать Эда): остроумного, скромного, прекрасно умеющего слушать.

Тадеуш встал и сообщил нам новость: поскольку в городе проходят маоистские демонстрации, мы отправляемся в базовый лагерь на день раньше, чем планировалось, чтобы избежать возможных неприятностей. Один из мужчин постарше, американец с длинной головой и дорогой стрижкой, поднял руку.

– Но ведь непосредственная опасность нам не угрожает, так, Тадеуш? – Он неправильно произнес это польское имя, и у него получилось «Тадэш».

– Нет, Робби, не угрожает. Но лучше не выходить за пределы Тамеля.

Робби кивнул и неопределенно махнул рукой, как бы говоря «можешь продолжать».

Никому не было скучно, все с интересом слушали, как Тадеуш, изъясняясь на английском с сильным акцентом, обрисовывает план ближайших действий и рассказывает, где и когда мы должны будем сдать свое снаряжение, которое нам не понадобится во время четырехдневного пути: его сложат в индивидуальные контейнеры и доставят в лагерь быстрее, чем мы туда прибудем. Он говорил очень уверенно, в какой-то момент встречаясь с каждым глазами. Тадеуш производил впечатление человека, который ничего не упускает, человека, чье доверие еще нужно заслужить. «Ты должен быть с ним осторожен, Сай», – сказал я себе.

Робби снова перебил его, спросив о помощи шерпов.

Если Тадеуша и раздражало то, что его перебивают, он этого никак не показал.

– Мы встретимся с Мингма и Дордже, шерпами, которые будут подниматься на гору вместе с нами, когда попадем в базовый лагерь. Дордже брал Эверест шесть раз; Мигма был там девять раз. – Мужчина постарше, сидевший рядом со мной, присвистнул сквозь зубы. – Они очень опытные проводники и очень хорошие ребята. Теперь дальше. Я знаю, что у вас у всех есть список состава нашей группы, который я выслал каждому, – я мысленно отругал себя за то, что не изучил его должным образом, – так что вам уже известно, как кого зовут. Однако давайте сейчас по очереди расскажем о себе подробнее.

Первым вызвался Робби, что меня не удивило. Эдакая непритязательная версия Тома Круза с наманикюренными ногтями и самомнением величиной с Канаду. Он был то ли каким-то ученым, то ли доктором и дважды поднимался на Денали; это его вторая попытка восхождения на Эверест. В прошлом году он пытался сделать это с непальской стороны с другой компанией-организатором, а свою неудачу целиком и полностью списывал на недостатки в работе туроператора. «Леди и джентльмены, полагаю, мы уже определили главного жлоба нашей группы», – мелькнуло у меня в голове.

Дальше была очередь моего дружелюбного соседа с желтыми зубами, шотландца по имени Малколм Фей, владельца сети магазинов, торгующих товарами для домашних животных. Малколм тоже любит поговорить, и, хотя он и не столь напыщенный, как Робби, весь сочится такой же самоуверенностью. Он поднимался на Маунт-Кук в Новой Зеландии и на Чо-Ойю, а в прошлом году тоже пытался взойти на Эверест с северной стороны. Почему вернулся, он не объяснил.

Затем дело дошло до Говарда Перрина, последнего из трех мужчин среднего возраста за нашим столом. Эта прямая осанка, грудь колесом и глаза навыкате кого-то мне напоминали, и тут до меня дошло: «Блин, да это же настоящий Ганнибал Лектер!» Однако внешность оказалась обманчива: бухгалтер, проживающий в Бостоне, он своим срывающимся пронзительным голосом поведал нам, что это будет его третья – и последняя – попытка подняться на Эверест. Непальская сторона уже дважды побеждала его и практически полностью выжала финансово.

У всех трех моих товарищей по команде, выступавших до сих пор, был значительный опыт высотных восхождений, и всё же они потерпели здесь неудачу. «Не паниковать, – скомандовал я себе. – Ты тут не для того, чтобы подняться на вершину этой чертовой горы».

Я почти позабыл о той серьезной на вид женщине, пока она не заговорила сама. В ее речи чувствовался польский акцент, как у Тадеуша:

– Меня зовут Ванда Флорчак. Я родом из Польши, но сейчас постоянно проживаю в Сен-Жерве-ле-Бен во Франции, где работаю инструктором по горным лыжам и альпинизму. Я поднималась на Чо-Ойю, Пумори, Аконкагуа и Манаслу без кислородной маски и добралась до высоты восемь тысяч метров на Дхаулагири. Это моя первая попытка на Эвересте.

Каким-то образом ей удалось произнести всё это без эгоистичного хвастовства. Последовало напряженное молчание, потом Ирени хмыкнула. Малколм наклонился ко мне, дохнув на меня пивом, и сказал: «Пять восьмитысячников, и все без кислорода». Он не добавил: «Неплохо для цыпочки», но это и так было написано на его физиономии. Даже на Робби она явно произвела впечатление. Это может показаться эксцентричным и странным, но тут Ванда словно преобразилась в моих глазах, и я подумал: «А она очень даже горячая штучка». Вглядываясь в ее широкий рот и серые глаза, я уже не мог понять, почему вначале она показалась мне непривлекательной. Я мысленно подбирал ей двойника из числа знаменитостей. И не нашел. Она была уникальна, хотя много лет спустя я увидел Тильду Суинтон и с болью подумал: «Это она. Это Ванда». Не то чтобы точная копия, но похожа. Было в ней что-то такое.

Потом дошла очередь и до меня: «Привет, я Саймон Ньюмен. Я здесь потому, что хочу снять трупы погибших альпинистов, чтобы мой приятель мог извлечь выгоду из их смерти, разместив ролик на нашем вебсайте. Я занимаюсь тем, что подаю кофе богатым придуркам вроде вас, и я, блин, пока что не имею ни малейшего понятия, как мне справиться со своей задачей». Я не мог состязаться с ними в альпинистских достижениях, но зато мог в полной мере раскрыть перед ними Обаятельного Сая:

– Ну, такой послужной список трудно переплюнуть! Привет, я Саймон Ньюмен. Живу в Лондоне, занимаюсь тем, что снимаю видео и разрабатываю вебсайты… Ну, пытаюсь, по крайней мере, – легкая скромная улыбка, – и мне действительно очень хочется познакомиться со всеми вами поближе. А пока могу сказать, что ваши достижения на самом деле очень впечатляют.

Мой спектакль, похоже, убедил всех, кроме Ванды, чьего выражения лица я не смог прочесть, и Марка, который думал о чем-то своем.

Ирени прищелкнула языком.

– Саймон, у нас есть еще кое-какая информация о тебе. – Она оглядела остальных. – Он поднимался не только на Серро-Торре.

«Неправда, однако я знаю достаточно, чтобы обмануть всех».

– Он также совершил одиночное зимнее восхождение по северному склону горы Эйгер.

«Возмутительная ложь. Какой же ты ублюдок, грязный ублюдок, Тьерри!» Ему следовало только подобрать какую-то не слишком известную вершину, чтобы было не так легко проверить, поднимался я на нее или нет, либо сказать, что я входил в состав большой команды, словом, что-то в этом роде. Я поверить не мог, что он не предупредил меня о масштабах своего вранья, до которого ему пришлось опуститься, чтобы получить разрешение для меня. Нет, на самом деле я как раз легко мог в это поверить. Сам виноват, что позволил ему выполнять всю административную работу. Ванда немного оживилась, а Малколм уважительно кивнул.

Повисла многозначительная пауза. Чтобы скрыть свое смятение, я допил пиво и взял еще бутылку.

– А вы вообще бывали когда-нибудь на высоте больше восьми тысяч метров? – растягивая слова, спросил меня Робби.

– Только на самолете.

Он обернулся к Тадеушу.

– Разве опыт высотных восхождений не является обязательным условием членства в команде?

Я внутренне улыбнулся, поскольку Тадеуш бросил на него убийственный взгляд из репертуара позднего Рутгера Хауэра.

– Можете не переживать по поводу опыта Саймона, Робби. За каждым из вас мы будем внимательно наблюдать и проверим на седле ваши навыки в альпинизме на закрепленных веревках. Я хочу совершенно однозначно дать вам понять: если я решу, что вы не обладаете тем, что там требуется, – и это касается каждого из вас, – я не позволю вам подняться на вершину.

Наконец пришла очередь Тоскливого Гарри Поттера, которого на самом деле звали Марк Пратчетт, и он – с британским акцентом, характерным для ближних к Лондону графств, – промямлил что-то невнятное о подъеме на массив Монблан, потом запнулся, сбился и густо покраснел. Это хорошо – приятно было узнать, что в команде есть еще один «чайник», новобранец восхождений на Эверест. Прежде чем Робби успел вмешаться с очередным сварливым замечанием, Ирени встала и начала рассказывать о симптомах острой горной болезни, которые могут привести к смертельно опасным последствиям: отеку легких или головного мозга. Она и правда была похожа на очаровательного хомячка; ее пухлые щеки и чуть выдающиеся вперед зубы составляли резкий контраст острым, словно битое стекло, чертам ее партнера Тадеуша. Когда все мы представлялись друг другу, они держались за руки под столом, так что их внешние отличия явно работали в их пользу. Пока Ирени распространялась о всяких отвратительных подробностях – легких и мозге, тонущих в жидкости, и крови, превращающейся в густой сироп, – мои глаза продолжали изучать Ванду. Она пару раз перехватила мой взгляд, но это, похоже, нисколько ее не смутило. Я был не единственным, кто следил за ней: Робби тоже искоса поглядывал на нее, а когда Марк смотрел в ее сторону, щеки его каждый раз становились пунцово-красными.

Ирени закончила свои разглагольствования, и мы перешли к общей беседе. Если бы не вся эта нелепая ложь об Эйгере, которая нависла над моей головой, я, пожалуй, даже получал бы удовольствие; светские разговоры с добродушным ироничным подшучиванием входят в зону комфорта Обаятельного Сая.

Я заметил, что Марк был единственным, кто не угощался за столом замороженным «Сан-Мигелем».

– Что, не пьешь, Марк?

– Нет. Совсем.

– А откуда ты сам?

– Родился в Хартфордшире. – Акцент его мог быть шикарной фишкой дорогой частной школы, однако в нем не было той характерной уверенности в себе, какая часто проявляется у представителей привилегированного сословия.

– А чем ты занимаешься, когда не ходишь в горы?

– Я работаю инструктором в спортивном центре в Пик-Дистрикт. Учу трудных подростков лазать по горам и сплавляться на каяках. – Он говорил монотонным голосом, опустив голову и избегая смотреть в глаза.

А еще это старомодное выражение – «трудные подростки». Да ребята из нашей программы социальной поддержки за такие слова просто съели бы его живьем. Кентон мог дать в ухо, когда строил нас в шеренгу, а Марк… Вряд ли он вообще когда-либо в жизни повышал голос.

– Именно так и я увлекся альпинизмом. Присоединился к программе социальной поддержки детей, когда мне было тринадцать.

– Правда?

– Да. Я как раз был трудным подростком.

– Ясно.

Наступила неловкая пауза, и я ждал, когда он скажет что-то еще. Но не дождался.

Малколм подтолкнул меня локтем.

– Откуда я тебя знаю, сынок? Мы знакомы? – Меня внутренне передернуло от этого «сынок». Как по мне, уж больно это походило на всякие словечки Эда.

– Нет, не думаю.

– Твое лицо мне кажется знакомым.

– Думаю, это просто у меня внешность такая.

– А как получилось, что тебя не было в списке членов группы?

– Я записался в последний момент. Видимо, кто-то отказался, и Тадеуш отдал мне его место.

– Вот как? Выходит, ты принял решение в последнюю минуту? – Малколму это не понравилось. И я не осуждал его за это. Благоразумные люди готовятся к подъему на Эверест много месяцев и даже лет. А мой путь на эту гору, по любым меркам, выглядел чистым безумием. – Так ты всегда мечтал взобраться на большую высоту?

«Ну, собственно говоря, Малколм, дело было так: один чувак написал на нашем сайте, что это самое высокое в мире кладбище, вот мой напарник и подумал, что было бы круто заснять на видео несколько трупиков и тем самым набрать очков и увеличить посещаемость. А я повелся на это, потому что дебил».

– Да, еще с детских лет, когда был совсем мальчишкой. – Я одарил его улыбкой Обаятельного Сая. Пришло время немного разбавить всю эту массу лжи реальной информацией. – Собрать деньги было очень нелегко. Пришлось продать машину. – Это была правда: нам пришлось продать «Форд Фокус» Тьерри, чтобы внести задаток. Я надеялся, что эта жертва произведет на него впечатление.

– А почему ты решил подниматься со стороны Тибета, а не Непала? Потому что так дешевле?

– Частично. А еще потому, что здесь есть ряд уникальных вызовов для альпиниста. – Бред. Единственная причина, почему Тьерри выбрал северную сторону, заключалась в том, что это обошлось намного дешевле, чем заход с юга. – А вы, Малколм? В прошлом году вы тоже были в экспедиции Тадеуша?

– Нет. Я был с другой группой. А на этот раз решил идти с Тадеушем, потому что у него хорошая репутация. Если кто-то и может провести нас наверх, то только он.

– Это погода не позволила вам взять вершину в прошлом голу?

На лице его мелькнуло какое-то неопределенное, уклончивое выражение.

– Я повернул у основания Третьей ступени. Подняться на вершину, сынок, – это лишь половина битвы. Оттуда нужно еще и спуститься. – Он хрипло откашлялся, прочищая горло. Еще одна фраза в духе Эда. Но он не Эд. – Так говоришь, Эйгер? А по какому маршруту ты шел? По девятьсот тридцать восьмому?

Вот блин.

– Да.

– Тогда скажи, как тебе Хрупкая Трещина?

– На самом деле мне здорово повезло, Малколм. Год был хороший, и подтаявшего снега на моем пути оказалось немного.

«Прокатило? Нет».

Он смотрел на меня выжидающе.

«Нужно срочно менять тему».

Я лихорадочно рылся в голове в поисках другой горной истории, которую можно было сюда вставить. Как-то мы с моим приятелем Крисом отправились в Кале, убили два дня на то, чтобы добраться до Шамони, и поднялись на Эгюий-Верт. Воодушевленные этим, мы, наивные, решили сходу взять стену Экпфайлера на маршруте Бонатти-Цапелли, но на второй день у нас закончилась еда, и мы ни с чем побрели обратно в Бьоле. Но это не подходит. «Думай, Сай, думай». И тут меня осенило.

– Честно говоря, Малколм, я немного нервничаю из-за того, что нас ждет. Недавно я перенес тяжелую травму после падения со скалы.

Я оттянул в сторону футболку возле шеи и показал ему шрамы, полученные в Куум Пот, надеясь, что это уведет разговор подальше от моего воображаемого «подъема» на одну из самых печально известных вершин мира. И это помогло. Я был почти благодарен Эду за эти увечья.

Малколм только покачал головой.

– Ты считаешь это тяжелой травмой? Что ж, сынок, давай-ка я тебе покажу, что случается на высоких пиках.

Он наклонился и принялся развязывать шнурки на ботинке. Я попытался переглянуться с Марком, но тот внимательно рассматривал свою вилку. А потом Малколм водрузил ступню прямо на стол – хотя этот бесформенный обрубок без выступов в тех местах, где должны находиться пальцы, мало напоминал человеческую ногу. Все разговоры за столом разом стихли. Мы все думали об одном и том же: «Пожалуйста, только не снимай носок».

– Я потерял их на Маунт-Кук.

– Вау!

– Вот так-то.

– Да, Малколм, это что-то!

– Отморозил. И только потому, что ботинок плохо сидел на ноге. – Он просиял. – И все-таки я сохранил их.

– Сохранил – что? Ботинки?

– Пальцы, сынок. Забрал их у хирурга и сберег. Сейчас храню их в банке в гараже. Жена не хочет держать их в доме.

– А какого хре… В смысле, зачем ты это сделал? – Я сейчас думал только об одном: «Слышал бы это Тьерри!»

– Так это ж мои пальцы, сынок. Почему бы мне их не сберечь?

В этот момент к нам подошел Адеш, владелец гостиницы, и принес блюдо с дхал-бхат – карри с рисом. Он аккуратно поставил блюдо посреди стола.

– Подкрепитесь, ешьте, – сказала Ирени. – На горе вы все потеряете вес.

Нога исчезла со стола, мой аппетит тоже улетучился. Я попытался поймать взгляд Ванды, сидевшей далеко от меня, но она была увлечена разговором с Ирени и Тадеушем. Я всё еще не мог понять, почему сначала счел ее незамысловатой, и пытался сообразить, что меня в ней привлекает. Она казалась сдержанной, замкнутой, неприветливой и разительно отличалась от обычно нравившихся мне гламурных девушек, посетительниц шумных вечеринок.

Во время ужина за столом доминировали Робби и Малколм, которые пытались переплюнуть друг друга, рассказывая байки о своей храбрости отчаянных мачо, но, честно говоря, Робби не мог тут конкурировать с Малколмом, потерявшим пальцы на ногах. Говард изредка вступал в разговор, Марк не сказал ни слова, а Ванда просто ела – она проглотила вдвое больше остальных. У меня также сложилось впечатление, что Тадеуш молчаливо оценивает нас, и я еще раз напомнил себе, что с ним нужно быть настороже.

Ванда отставила тарелку, поднялась, обняла на прощание Ирени, после чего лаконично бросила всем остальным: «Спокойной ночи», перебив Робби, который что-то бубнил о подъеме на замерзший водопад, и широким шагом покинула дворик. Мужчины за столом, похоже, немного расслабились – из-за того, что их эго (и члены, кстати, тоже) могли теперь немного передохнуть. Ведь никто из них не пропустил то, что заметил и я: в Ванде что-то было. Вскоре после этого Тадеуш и Ирени тоже откланялись.

Адеш принес еще одно ведерко с пивом, и, стараясь избежать очередного допроса со стороны Малколма, я обернулся к Марку.

– Это твой первый большой пик, Марк?

– Да.

– Мой тоже. Похоже, мы с тобой как девственники в этой группе.

Робби настороженно поднял бровь.

– Что там говорят о девственности?

– Я просто сказал, что мы с Марком впервые на большой горе, так что вы, ребята, вроде как ветераны, а мы – типа девственники.

Говард усмехнулся.

– Да? Тогда вам лучше не подвергать риску мои шансы взять эту вершину, – улыбнулся Робби, показав зубы. – Я просто пошутил, парни.

Но то была не шутка. Я это четко видел.

– А с чего вы взяли, что мы можем поставить под удар ваше восхождение? – спросил Марк, вдруг удивив всех стальными нотками в голосе. – Вы ведь сами потерпели здесь неудачу в прошлый раз.

Робби ощетинился.

– Я всего лишь имел в виду, что я здесь не для того, чтобы с кем-то нянчиться.

– А я и не прошу со мной нянчиться.

– Эй, ребята, что вы в самом деле? – сказал Говард и нервно хохотнул. Малколм промолчал.

Робби поднял руку.

– Я уже сталкивался с такими вещами раньше. В прошлом году в нашу группу затесались ребята, которые не соответствовали требованиям. И это тормозило всех остальных.

– Тадеушу решать, кто пойдет на вершину, а кто нет, – сказал Марк. – И я никого тормозить не буду.

– Вот и хорошо. Ловлю тебя на слове, приятель, – сказал Робби с жалкой попыткой воспроизвести британский говор. – Потому что будет очень плохо, если какой-то «мешок с дерьмом» застрянет в высоких лагерях.

– Что? – переспросил Марк. Кровь отхлынула от его лица, как будто ему стоило больших усилий не ринуться на Робби.

– «Мешок с дерьмом». Так называют альпинистов, которые являются на гору без надлежащего послужного списка или соответствующей подготовки. Используют провешенные веревки, не платя за них, присасываются, как пиявки, к другим членам команды, не имеют альпинистского снаряжения и еще рассчитывают, что кто-то будет ради них рисковать жизнью, когда они попадут в беду. Они просто позорят гору.

В соответствии с планом Тьерри, таким альпинистом должен был стать я. Зато, помня скандальную историю с Эдом, я уперся и настоял: раз так, пусть он сам раскошеливается на то, чтобы я присоединился к экспедиции, которую поведет человек с хорошей репутацией.

– В горах случается много всякой дряни, – продолжал тем временем Робби, неохотно оставив тему «мешков с дерьмом». – И единственный способ избежать этого – связаться с хорошей коммерческой организацией.

– Так вы считаете, что только богатым нужно разрешать подниматься на Эверест?

– Нет, я не это хотел сказать, Марк. Я имею в виду, что восхождения нужно регулировать, а для этого позволять штурмовать гору только опытным альпинистам – с соответствующей поддержкой, разумеется.

Марк пробормотал себе под нос «как бы не так» или что-то в этом роде и вышел из внутреннего дворика гостиницы, ни с кем не попрощавшись. Я обрадовался, обнаружив, что в этом парне есть стержень, но помню, как подумал, что не хотел бы оказаться с ним в одной связке, – он был слишком мрачным, с моей точки зрения. Впрочем, не уверен, что хотел бы оказаться в связке с кем-то еще из них – разве что с Ирени или Вандой.

Пока Робби и Малколм продолжали мериться самолюбием, на этот раз споря о том, какой склон горы сложнее технически, Говард пересел на освободившееся место Марка.

– Напряженная вышла сцена, верно, Саймон?

– Да уж.

– В таких поездках подобное случается часто. – Язык у него немного заплетался, дряблые щеки раскраснелись от алкоголя. Несмотря на его внешнее сходство с самым известным в литературе каннибалом, я полагал, что из всех нас Говард меньше всего был способен убить или тем более съесть человека. – У тебя есть какая-то причина, чтобы сделать это, Саймон? Отправиться на Эверест, я имею в виду.

– Да. Потому что это важно.

Но он не слушал меня.

– У меня обязательно должно получиться. На третий раз мне повезет. Это моя цель с детских лет. – Говард был разговорчив, ему очень хотелось поделиться тем, что у него на душе. Ради этого восхождения он влез в долги и подверг риску свой брак. – Но я совершенно уверен, что у нее кто-то есть, – доверительно сообщил он мне громким шепотом, который можно было услышать в другом конце города на Дурбар-сквер. – Видишь ли, Саймон, – он относился к типу людей, которые называют вас по имени при малейшей возможности, – я делаю это лично для себя, понимаешь? Я знаю, теперь у меня есть всё, чтобы добиться успеха.

Он всё говорил и говорил, и я позволил своим мыслям переключиться на Ванду. Каковы мои шансы? Я подумал о путешествии, которое ждало нас впереди. Как я буду переносить высоту? Готов ли я к этому? Вряд ли: у меня было всего два месяца на то, чтобы набрать форму, занимаясь в квартире вместо тренажерного зала и бегая вверх и вниз по лестнице с рюкзаком за спиной, набитым книжками по альпинизму, которые Тьерри купил у букиниста. А что, если всё вдруг пойдет не так, как это уже случилось в Куум Пот? Нет. Я не должен думать об этом. Я прошел через испытания Эда, прошел через пещеры, я стал другим человеком, а не той хнычущей размазней, которой был Саймон Ньюмен внизу, в Куум Пот. С тех пор, как я начал готовиться к восхождению, меня перестали мучить панические атаки и ночные кошмары с Эдом.

И это позволит нам прославиться. Тьерри был в этом убежден. Чтобы профинансировать экспедицию, он одолжил тридцать тысяч долларов у родителей с тем условием, что, если наш вебсайт не начнет приносить прибыль в ближайшие шесть месяцев, он вернется в Штаты и воплотит в жизнь все их мечты. Он поставил на это всё. И рассчитывал на меня.

Сомнительная моральная подоплека наших грандиозных планов нисколько меня не смущала – по крайней мере, в преддверии экспедиции. Конечно, воспоминания о послании родителей Найджела время от времени беспокоили меня, как слабое эхо, звучавшее где-то на периферии сознания, но и только.

После того как Малколм вчера вечером наглядно продемонстрировал, как легко можно потерять на горе пальцы, я решил потратить часть своих скудных средств на запасную пару наружных рукавиц. Этот момент мы с Тьерри упустили. В Тамеле полно магазинов с подержанным альпинистским снаряжением, и мы могли бы сэкономить на этом целое состояние, если бы я подождал с закупкой экипировки до Катманду. После завтрака Адеш объяснил, как добраться до магазина, где, по его словам, мне предоставят скидку.

Когда я прогулочным шагом шел через Тамель, этот туристический муравейник, я не заметил никакой политической напряженности, о которой рассказывал Тадеуш. До этого я путешествовал только во Францию и на Ибицу, но странным образом чувствовал себя в Катманду, как дома, наслаждаясь его пыльным, порой даже едким воздухом, постоянным ревом автомобильных сигналов, видом шатких пестрых домов и наблюдением за смертельно опасными фокусами, которые выделывали скутеры и мотоциклы, со свистом носившиеся по узеньким улочкам. Когда я проходил мимо, владельцы разных лавок и магазинчиков окликали меня, но дружелюбно и ненавязчиво. Время от времени в толпе попадались группы европейцев, гордящихся тем, что отошли так далеко от избитых туристических дорог, или смущенных отсутствием банкоматов и тротуаров. Промахнувшись несколько раз, я все-таки нашел ту самую лавочку, которую посоветовал мне Адеш. Индри, красивый мужчина со странными, бросающимися в глаза бровями, кузен Адеша, здорово умел торговаться, и в итоге, помимо перчаток, я купил у него еще и комбинезон, который мне в принципе был не нужен.

По пути обратно я столкнулся с Ирени, которая поздоровалась со мной, как со старым другом.

– Было очень приятно познакомиться с вами лично после всей нашей переписки, Саймон.

Блин, письма Тьерри – ради бога, не хватало только снова попасть в неловкое положение!

– Мне тоже. И большое спасибо, что взяли меня в команду без опыта высокогорных восхождений.

– Тадеуш не выдал бы вам разрешение, если бы считал, что у вас нет шансов, Саймон. Он построил свой бизнес с нуля, и его репутация – это для него всё. Чтобы достичь своего положения, ему пришлось серьезно бороться. Он не рискует жизнью людей.

Мы дружно прижались к стене, чтобы нас не раздавил проезжающий мопед, на котором большим бутербродом устроилась целая семья – отец, мать и двое детей.

– А как вы познакомились с Тадеушем?

Она заулыбалась.

– Мы встретились два года назад в базовом лагере на непальской стороне. Я прошла специальную медицинскую подготовку и присоединилась к одной шведской экспедиции в качестве помощника инструктора и врача. Я должна была стать альпинистам только другом, но для Тадеуша стала чем-то большим буквально через день.

– Любовь с первого взгляда?

Она рассмеялась.

– Да.

Я им позавидовал. Мои самые прочные отношения длились три месяца, и хотя мне несколько раз казалось, что я влюбился, очень скоро выяснялось, что это просто похоть, которая выдыхалась через пару недель.

– Думаю, в прошлом году у нас была хорошая группа, – сказала она.

– А что не так с Марком?

Выражение ее лица стало настороженным.

– Что вы имеете в виду?

– Я вчера вечером пытался с ним поговорить, но не слишком продвинулся в этом плане.

– Мне кажется, он просто застенчивый. К тому же, он должен был идти в связке с человеком, который потом выбыл. Вы заняли его место. – Она сменила тему. – Ванда очень сосредоточенная. Очень целеустремленная. Она вам понравилась?

– Я ее совсем не знаю.

– Я видела, как вы смотрели на нее вчера вечером.

– О боже! Неужели это было так заметно?

– Заметно. Очень хорошо, что Тадеуш включил ее в эту экспедицию. Если она возьмет вершину, очень вероятно, что она получит полную спонсорскую поддержку для следующих восхождений. На Северную стену, возможно. – В мире альпинистов это было практически равносильно подписанию контракта на миллион долларов или выигрышу в лотерею. – Она восходящая звезда.

Восходящая звезда, у которой, несомненно, есть бойфренд (или подруга). Я представил себе ловкого бесстрашного альпиниста – вроде парней с обложки журнала «Аутсайд».

Я спросил у Ирени, что она думает о Робби.

– Он, наверное, слегка самоуверенный. Но вот Говард очень хороший человек.

Говард, которого я про себя называл симпатягой Ганнибалом Лектером…

– А Малколм?

– Ох, Малколм… Уфф! То, что случилось с его пальцами… Надеюсь, в этом году у него всё получится. У каждого есть своя причина, чтобы подняться на эту гору. А какая она у вас, Саймон? – Тот же самый вопрос, который вчера вечером задал мне Говард.

Я выдал ей вариант с «детской мечтой», приукрашенную версию своего падения в Куум Силин, а также захватывающую историю о том, как я сражаюсь за то, чтобы вернуть уверенность в себе.

– Думаю, я пытаюсь что-то доказать самому себе.

Ирени не глупа, но зато я – опытный враль. И всегда им был.

– Не переживайте, Саймон. Мы присмотрим за вами.

– Я и не переживаю.

Я и вправду не переживал. Тогда, по крайней мере.

Кому: [email protected]

От кого: [email protected]

Тема: Убей меня прямо сейчас

Черт, как же я ненавижу тебя, дружище. Мы приехали в базовый лагерь позавчера после путешествия, ставшего для меня настоящим адом. Мне стало плохо сразу, как только мы покинули Катманду. За этим последовали четыре дня непрерывной рвоты, как будто из меня изгоняли беса, и совсем не веселая поездка по извивающейся и ухабистой дороге, проходящей по краю пропасти. Ирени говорит, что у меня сильное пищевое отравление.

А теперь – правда-матка: здесь очень и очень холодно. Больно даже ДЫШАТЬ. По ночам я вынужден держать бутылочку с водой в спальном мешке, чтобы она не превратилась в лед.

Базовый лагерь в принципе выглядит, как гигантская каменистая парковка, на которой сотни придурков решили расставить громадные палатки, похожие на и́глу. Ирени говорит, что это самый многолюдный сезон за все время. Китайский лагерь просто огромный – его даже охраняет отряд вооруженных военных со скучающими лицами.

Команда моя в основном представляет собой сборище самовлюбленных жлобов. Познакомился тут с одной крутой французской парой из интернациональной группы, у которых есть пристойный кофе, так что, по крайней мере, я хоть получил приличную дозу кофеина.

Да, еще мы познакомились с шерпами, с которыми будем подниматься, но сейчас они на горе, помогают провешивать веревки, чтобы каждый мог по ним подтягиваться наверх. Гйалук, парень, который заправляет на кухне, конечно, совершенно крутой мужик, но готовить не умеет ни хрена. Каждое утро меня будит Нгима, преисполненный почтения помощник Гйалука, который приносит мне термос с «чаем шерпов». Ритуал похож на какой-то колониальный атавизм.

Интернет тут дерьмовый, несмотря на то, что китайская команда установила что-то типа вышки системы связи.

Выходим в продвинутый базовый лагерь через несколько дней после церемонии пуджа (специально привезут буддийского монаха, который обратится к духам горы и попросит их, чтобы нас оттуда не смело). Чертова прогулочка в 12 миль. Тадеуш говорит, что нам нужно каждый день проходить несколько миль для акклиматизации. Я бы забил на всё это дерьмо, но не решаюсь сказать ему «нет», потому что до чертиков боюсь этого мужика.

Снимал разные туалеты по пути сюда и уже здесь, потому что, ДРУЖИЩЕ, это какой-то кошмар. В нашей палатке-туалете стоит синяя бочка с каменной крышкой. Думаю, из этого материала мы сможем сделать подборку «Пять наихудших сортиров во Вселенной» для нашего сайта.

Я уже говорил, что дико ненавижу тебя за то, что ты послал меня сюда?

Я получаю твои письма и ссылки, но ничего не могу загрузить, потому что интернет тут слишком медленный, и еще, как я уже сказал, я чувствовал себя очень хреново. И НЕТ, твои извинения насчет всего этого бреда с Эйгером не принимаются. Ты мог подставить нас этим.

Пока нет ни малейших соображений, что я собираюсь тут снимать, но я осмотрюсь на месте ОЧЕНЬ ОСТОРОЖНО, и посмотрим, что из этого получится.

До связи.

– Мне нужно сделать перерыв, – тяжело дыша, произнес Говард и тяжело опустился на засыпанный снегом склон.

Слава тебе, Господи, спасибо! Я рухнул рядом с ним на свой ранец, и лодыжка моя заныла с облегчением. Несмотря на то, что Малколм и Робби сопели с присвистом, как парочка страдающих ожирением курильщиков, оба делали вид, что совсем не запыхались. Марк отошел от нас на несколько метров и, пошатнувшись, присел на корточки. Он удивил нас всех, согласившись на мое предложение присоединиться к нашей акклиматизационной прогулке. После той стычки в Катманду он явно избегал Робби.

Мы шли всего час, но из-за высоты, – а мы сейчас находились выше пяти тысяч метров, и так высоко я никогда забирался, – я как будто только что пробежал марафон. Что касается хороших новостей, то после трех дней пребывания в базовом лагере головная боль, которая преследовала меня с момента остановки в Ньяламе, начала стихать, и в животе уже не было такого ощущения, как будто в нем яростно дерутся две крысы. Я заставил себя выпить пол-литра фирменного сладкого чая от Гйалука и передал фляжку Говарду. Мы выступили сразу после завтрака с целью обследовать тропу, по которой через несколько дней пойдем в продвинутый базовый лагерь. Ушли мы недалеко. Вся ледниковая долина лагеря усыпана камнями, которые, притаившись, радостно дожидаются возможности вывихнуть лодыжку любому, кто зазевается; но намного тяжелее здесь справляться с тем, о чем я вообще не думал, – с дыханием. Я никогда раньше так часто не вспоминал о своих легких, а также о том, что им приходится выносить, чтобы поддерживать во мне жизнь. И совсем не помогает то, что промерзший воздух кажется более острым и сухим, чем любой, которым я когда-либо дышал, – при каждом вдохе он просто раздирает мне горло.

– Жаль, что мы не сможем увидеть ее сегодня. – Говард тяжело вздохнул, как человек, страдающий от неразделенной любви. Небо опустилось, закрыв всю долину облаком, и виднелось только серое подножие горы.

– А почему горы женского рода? – спросил я, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Потому что они настоящие стервы, когда на них взбираешься, – ответил Робби.

Что касается меня, я считал Эверест мужчиной, эдаким громадным, пугающего вида парнем, который спрашивает: «Какого хрена ты на меня пялишься?», прежде чем дать тебе по голове. Он доминирует над линией горизонта, словно растолкав локтями все остальные пики.

– Шерпы называют ее «Богиня-мать Земли», – с обычным апломбом заявил Малколм.

– Гйалук говорит, что ее также называют Непоколебимой Доброй Слонихой.

«Получи, Малколм, чопорный ты ублюдок».

– Ты близко сошелся с этими шерпами, Саймон?

«Этими шерпами» – выражение вполне в стиле Робби. Он, Малколм и Говард относятся к Нгиме и Гйалуку свысока, говорят с ними подчеркнуто громко, пропуская местоимения. Чай, делать чай сейчас, окей?

– Они такие спокойные.

– Да. Вот только я убежден, что этот Гйалук изо всех сил пытается нас отравить.

– Еда не такая уж плохая. – Плохая, и даже очень. Гйалук, похоже, единственный повар в мире, способный добиться того, чтобы курица с чечевицей по вкусу напоминала лосьон после бритья. – А как получилось, что вы, Робби, не присоединились к одной из высококлассных команд? С кухней для гурманов и отапливаемой столовой? – Деньги у него явно водятся. Снаряжение самое современное, соответствует последнему слову техники.

– У Тадеуша хорошая репутация. В прошлом году в его группе на вершину поднялись все.

Пора немного копнуть поглубже.

– Ирени говорит, что прошлый год был по-настоящему плохим для этой горы. Что люди буквально переступали через тела других на пути к вершине.

Робби фыркнул.

– А ты сам попробуй помочь кому-нибудь, когда находишься в зоне смерти. Это просто невозможно. Там у тебя едва хватает энергии на то, чтобы позаботиться о себе.

– Правда ли то, что некоторые трупы лежат там уже так давно, что альпинисты используют их в качестве ориентиров на местности?

Слишком явно? Может, я зашел чересчур далеко? Марк посмотрел на меня так, будто я только что громко испортил воздух в Ватикане.

– О да, – ответил Малколм. – В принципе, правда.

– А почему их никто не убирает?

– Это не так просто, Саймон, – сказал Робби. – Они вмерзли в землю. Их нужно оттуда вырубать. К тому же присутствует фактор опасности. Я слышал, что некоторые группы предлагали по тридцать тысяч долларов за то, чтобы вернуть тело. Шерпы не любят прикасаться к ним. Это противоречит их верованиям. Там уже много лет лежит один такой, его прозвали Зеленые Ботинки. Ты, должно быть, слышал о нем.

Я действительно слышал. Тьерри раскопал эту историю, когда искал информацию о «самом высоком кладбище в мире». Этот человек погиб высоко в горах еще в 1996 году; его скорчившееся тело осталось лежать перед входом в пещеру, а лимонно-зеленые альпинистские ботинки ярким пятном выделялись на снегу, который замел его труп. Он был одной из наших целей. Но его снимков полно в интернете, а нам необходимо нечто такое, чего нет ни у кого.

– Цеванг Палжор, – сказал Марк.

– Что это, Марк?

– Его так зовут. Цеванг Палжор. А никакие не Зеленые Ботинки. Черт, нужно иметь хоть каплю уважения к таким вещам, Робби.

– Тпру! Стоять, Марк! Это же не я дал ему такое прозвище.

Марк резко поднялся и поспешно двинулся вперед, тут же поскользнувшись на снегу.

– Марк! – крикнул я ему вслед. – Ты куда идешь?

– Обратно, – бросил он, не оборачиваясь.

Робби покачал головой.

– Что за проблемы у этого мальчика?

– А парень-то прав, – сказал Малколм. – нужно уважать гору. Нужно уважать тех, кто на ней умер. Я сам видел такое. В прошлом году в Лагере III погибли двое украинцев. Довели себя до крайней степени изнеможения после попытки восхождения, потом у них закончился кислород, и сил на то, чтобы спуститься, уже не осталось. Так и умерли прямо у себя в палатке.

– Так они до сих пор там? – спросил я как можно более небрежным тоном. Тьерри что-то упоминал о ребятах из Восточной Европы или России, которые отдали концы в прошлом году.

– Не исключено, если их не смело оттуда бурями. Ты должен быть готов к такому, сынок. Они будут не единственными, кто встретится тебе на пути.

Именно эти сведения я искал, но вместо того, чтобы гордиться собой, я вдруг вспомнил пещеру Куум Пот с мертвыми парнями, и к горлу подкатила тошнота.

Малколм похлопал меня по плечу.

– Покопайся в себе поглубже, сынок. Всё будет хорошо.

«Спасибо, папаша», – мысленно ответил я.

Робби вздохнул.

– В прошлом году я был совсем рядом, так что уже чувствовал близость цели. В этом году… Пусть я умру, но я должен подняться туда в любом случае. Если бы я купил дополнительный баллон кислорода, я мог бы сделать это еще тогда.

Мы все это уже слышали, и не раз. Даже Говард, закадычный друг Робби, похоже запаниковал от перспективы выслушать очередной его монолог на тему «если бы да кабы». Он встал.

– Давайте-ка возвращаться.

Мы двинулись обратно по своим следам, аккуратно ступая по тропе, которая привела нас к краю ледниковой долины, откуда ветер доносил звуки лагерной жизни: урчание грузовиков со снаряжением и музыку – своеобразную смесь Болливуда с роком. По пути мы прошли мимо стада яков, ожидавших, когда их нагрузят припасами, предназначенными для продвинутого базового лагеря. Благодаря лохматым шубам и изящным ногам они поначалу показались мне симпатичными и экзотическими животными, однако все их очарование мгновенно улетучивалось в те дни, когда под солнцем оттаивал их навоз. Вонь была такой пронзительной, что я ощущал ее, несмотря на притупившееся – вместе с остальными чувствами – обоняние.

Эта прогулка измотала меня до полусмерти, но возвращаться в свою палатку настроения не было: мне хотелось прогнать из сознания картины пещеры Куум Пот.

– Я догоню вас позже, ребята.

– Ты куда? – пропыхтел Говард.

– Забег за кофеином. Хочу проверить, не пьют ли Клод и Элоди кофе.

Я быстренько откололся, прежде чем Малколм успел присоединиться ко мне. После первой ночи здесь, когда я лежал в спальном мешке, сдерживая рвоту, проклиная Тьерри и тоскуя по домашней постели, Обаятельный Сай встрепенулся, и я сделался неофициальным представителем нашего лагеря, которого ежедневно отправляли на разведку в другие команды. Однако я до сих пор активно избегал лагеря крутой американской экспедиции – в основном из-за того, что к ним была прикреплена съемочная группа. Потратившись на высокогорные альпинистские ботинки, кислородное оборудование, нижние утеплительные костюмы и авиабилеты, отсчитав пятнадцать тысяч за присоединение к команде Тадеуша, мы остались совсем без денег и были вынуждены купить видеокамеру в кредит (я не собирался использовать снова нашлемную камеру из Куум Пот). Для наших целей она вполне подходила, но, поскольку я строил из себя профессионального киношника, эта убогая аппаратура могла меня разоблачить.

Клод, такой же стройный и элегантный, как и его жена, приветствовал меня, воскликнув:

– А, Симон! Ты пришел на кофе?

Он приготовил мне эспрессо в своей видавшей виды гейзерной кофеварке, и мы немного поболтали. Они с Элоди были в горах теми самыми «мешками с дерьмом» – ходили с минимальным снаряжением и без поддержки шерпов, – но зато они умели жить. Оба работали инструкторами по горным лыжам, как и Ванда, и каждый год откладывали деньги на то, что они называли «путешествием ради жизни». Они побывали на массиве Винсон, а в следующем году планировали присоединиться к команде, оправляющейся в кругосветное путешествие на яхте. Одному богу известно, почему таким крутым ребятам нравилось тусоваться с таким приживалой, как я. Возможно, это объяснялось тем, что их собственный лагерь был населен всякими Робби и Малколмами.

Заряд кофеина поднял мне настроение и привел в возбуждение, которое несколько угасло, когда я заметил Ванду. Она сидела перед своей палаткой, весело болтая с двумя польскими парнями, которые, как я узнал позже, собирались спуститься с вершины на парапланах. Ну как я мог конкурировать с ними? Как бы там ни было, я упустил все шансы подобраться к ней по дороге сюда. Она видела меня в самом жалком из всех возможных состояний: когда меня выворачивало наизнанку, а я умолял, чтобы кто-нибудь это остановил. Я проскользнул в общую палатку и, воспользовавшись ноутбуком Тадеуша, отправил Тьерри письмо с одной строчкой: «Есть зацепка насчет двух мертвых русских».

Когда мы ехали сюда, Малколм предупреждал меня, что лагерная жизнь покажется скучной, и тогда я ему не поверил. Но пока мы ждали начала следующего этапа – похода в продвинутый базовый лагерь, – время вдруг стало тянуться невыносимо медленно.

Я в основном торчал в палатке-столовой шерпов рядом с нами. Там было теплее, чем у нас, и это компенсировало спертый от сигаретного дыма воздух и вонь кипящей чечевицы, которой тянуло из примыкающей к ней палатки-кухни. Нгима вообще не говорил по-английски, зато всегда радовался жизни, даже когда Гйалук орал на него, а происходило это примерно раз в час. Любимицей Нгимы и Гйалука, безусловно, стала Ванда. Они звали ее «диди» – сестра, – но всех остальных, за исключением Тадеуша и Ирени, она держала на дистанции. Единственный раз она заговорила со мной в день церемонии пуджа. Тадеуш посоветовал нам положить свое снаряжение рядом с чортэном – каменным постаментом, который возвели Гйалук и Нгима, – чтобы лама мог его благословить, и я заметил, как она рассматривает мои вещи. По сравнению с ее видавшим виды оснащением от «Эдельрид», мой инвентарь выглядел до неприличия новым.

– Ты пользуешься «кошками» с выдвижными шипами? – Мне ужасно понравилось, как она произнесла мое имя – Сии-моан.

– Конечно. Всегда ими пользуюсь.

Чушь собачья. Это были «кошки» того же типа, что мы с Крисом надевали во время прерванного похода на Эгюий, и я просто послушался совета парня в магазине альпинистского снаряжения.

– А у тебя не бывает с ними проблем на мягком снегу?

– Нет. Мне нравится их универсальность.

Позже я выяснил, что эти шипы быстро забиваются снегом, образующим опасную ледяную корку на подошве ботинок. Я был очень доволен, что она заговорила со мной, и это подняло мне настроение на весь остаток дня.

Тьерри подшутил надо мной, дав мне с собой «Большую книгу главных альпинистских катастроф», но я ее даже не открывал. Однако я узнал, что Марк привез сюда серию книжек Терри Пратчетта «Плоский мир», и принялся перечитывать их, словно этот парень был мобильной – хотя и не слишком – библиотекой.

– Это здорово, что у тебя такая же фамилия, Марк.

– Что?

– Ну, такая же фамилия, как у Терри Пратчетта.

– А-а. Да.

Вытянуть из него лишнее слово было так же трудно, как добиться улыбки от Косимо; Ирени и Малколм тоже предпринимали такие попытки. Он больше не присоединялся к нашим прогулкам и выходил из своей платки только тогда, когда Гйалук звал нас на ужин. По-моему, он разговаривал здесь лишь с одним человеком – с Тадеушем. Тоскливый Гарри Поттер – это оказалось даже более меткое прозвище, чем я предполагал; мрачное и отрешенное настроение Марка в особенности действовало на нервы Робби.

– Ты не выяснил, что происходит с Марком, Саймон?

– Откуда мне знать?

– Но ведь он твой друг, не так ли?

– Я его почти не знаю.

– Скажи ему, чтобы взбодрился. Когда он входит в столовую, тут как будто температура падает.

Сам не знаю почему, но мне вдруг захотелось вступиться за Марка назло Робби.

– С ним всё в порядке.

– Да? А я думаю, что ему здесь не место. Он не готов к таким серьезным вещам. Считаю, что Тадеуш допустил ошибку, взяв его в команду.

А затем последовал монолог в обычном стиле Робби о «концентрации и преодоления жизненных препятствий». Темой речи стали его достижения в альпинизме и восхождения на ледники; он редко говорил о своей личной жизни или работе. Я думал, что он имел отношение к какой-то крупной фармацевтической фирме, но, по словам Говарда, он работал с людьми, перенесшими инсульт. Я с трудом мог представить себе, как Робби с его патологическим стремлением доказать собственное превосходство появляется у моей больничной койки, после того как меня хватил апоплексический удар: «Так говорите, что совсем не чувствуете своей левой руки, да? Если вы считаете, что это плохо, позвольте рассказать вам, как я поднимался на Денали и вдруг погода резко испортилась…»

Говард за прошедшие дни, похоже, как-то усох, превратившись в бледную тень того развязного и доброжелательного парня, с которым я познакомился в Катманду. Он напоминал верблюда, запасающего всю свою энергию для предстоящего восхождения.

Я изо всех сил старался избегать Малколма. Опасался я не того, что он попытается снова выудить из меня какие-нибудь дурацкие подробности моего вымышленного восхождения на Эйгер, – я уже знал, как сбить его с этого порочного пути, – но он завел привычку загонять меня в угол и донимать своими непрошеными советами: «А теперь, Саймон, позволь показать тебе, как пользоваться зажимом для веревки во внешних рукавицах и с грелками для рук. Саймон, не забывай наносить солнцезащитный крем на внутреннюю поверхность ноздрей, потому что лучи будут отражаться от снега. А теперь, Саймон, ты должен подумать, как будешь позировать, когда нас станут фотографировать на вершине, потому что снимок там сделают только один…» И бла-бла-бла… Если бы я ему позволил, он мог бы болтать таким образом часами.

У меня уже выработался устоявшийся распорядок: я просыпался, получал термос чая, пытался умыться. Завтракал. Совершал одну из изматывающих прогулок, запланированных Тадеушем. Короткий сон. Ленч. Снова короткий сон. Поход в палатку Элоди и Клода за эспрессо, в лагерь испанской команды за ломтиком ветчины «серрано» или в палатку-столовую индийской экспедиции за чаем с молоком и специями. Возвращение домой, чтобы послушать музыку или почитать. Ужин. Неизбежные жалобы на качество пищи. Игра в покер с Робби и Говардом. А затем всё по новой. И каждый вечер, если погода была ясной, я уединялся и уходил на окраину лагеря, чтобы понаблюдать, как солнце умирает за горой и тени наползают на Северный гребень. Базовый лагерь становился для меня новой нормой жизни. И только получая письма от Тьерри, я вспоминал, зачем я, собственно говоря, нахожусь здесь. Не для того, чтобы общаться. Не для того, чтобы подняться на гору. Я уговаривал себя начать искать новую информацию о тех погибших альпинистах, которых уже называл «украинцами Тьерри», но всё как-то откладывал.

Сны мне здесь не снились.

Мы собрались в общей палатке перед рассветом, угрюмые и мрачные дрожащие развалины. Наполняя свои фляги разбавленным сладким чаем с острым привкусом специй перед длительным походом в продвинутый базовый лагерь, я обратил внимание на то, что у Малколма появился хриплый влажный кашель, а Марк выглядит бледнее обычного; белый защитный крем на его губах придавал ему сходство с каким-то худосочным и немодным вампиром. И только Ванда светилась энергией.

Снаружи на леднике собирались носильщики – крепили на спинах и боках яков баллоны с кислородом, ящики и бочонки со снаряжением; когда мы выступили, гора купалась в золотистом сиянии, и это создавало обманчивое впечатление тепла и манящей красоты. Я обильно намазал лицо солнцезащитным кремом, не забыв и о внутренней стороне ноздрей (спасибо Малколму). В моем рюкзаке лежали куртка, запасные рукавицы и литры жидкости, которая понадобится мне на долгом пути в продвинутый базовый лагерь для поддержания водного баланса, и это уже воспринималось так, будто меня оседлал чем-то недовольный спиногрыз. Обжигающий горный воздух казался злым и недружелюбным – как обычно.

Поначалу мы сбивались в кучу, пока каждый не нашел свой ритм. Ванда всё время шла впереди меня, и ее ярко-красная куртка то появлялась, то исчезала, как буек на море. Марк в своей желто-черной экипировке шел сзади, а замыкали процессию Говард, Малколм и Робби. Всем было понятно, куда идти: вдоль тропы, вьющейся по склону, были сложены пирамиды из камней и валялись обрывки молитвенных флагов, оставшиеся с прошлых лет. Время от времени я слышал за спиной ритмичное свистящее дыхание и топот резвых копыт, и тогда приходилось отодвигаться в сторону, чтобы пропустить вереницу яков и их погонщиков. Выносливость этих людей могла посрамить нас всех: на некоторых не было ничего, кроме кроссовок, джинсов и легких курток. Но кого мне было жалко по-настоящему, так это яков. Порой на тропе я видел яркие пятна крови в тех местах, где они сбивали ноги об острые камни. Я несколько раз останавливался, чтобы заснять это для Тьерри; представляю, что он напишет под этими снимками – что-то вроде «Кровь на Горе Смерти».

Усилившийся ветер бросал мне в рот песок, который скрипел на зубах. Я шел по бесконечной ливневой промоине, по волнистому каменистому склону, и каждый шаг больно отзывался в лодыжке. Время от времени раздавался глухой утробный рокот небольшого камнепада. Тропа шла не по прямой, а виляла, словно назло нам, извивалась кольцами, то поднимаясь, то снижаясь. Когда я пересекал ледниковый поток молочного цвета, капризное дитя у меня за спиной принялось демонстрировать свой норов, кусая меня за плечи и барабаня по почкам.

«Ты не должен заниматься этим, Сай. Ты не тот человек, ты не готов, в тебе нет того, что для этого требуется», – говорил себе я. Подбивая меня на эту авантюру, Тьерри всё время твердил, что подняться на Эверест – пара пустяков: «Даже слепые делали это, а также безногие и вообще всякий сброд». Но для этого нужна настоящая твердость характера. Нужна убедительная причина. А у меня их не было. Я находился здесь не для того, чтобы что-то доказать себе, как Малколм, или чтобы осуществить мечту, которую вынашивал с детских лет, как Ванда и Говард. Даже Робби, охотник за трофеями, который поднимался на гору из самых эгоистических соображений, имел больше мотивации, чем я. Я находился здесь для того, чтобы снять скандальный, вульгарный материал для своего сайта, а этого было явно недостаточно. Моя единственная надежда заключалась в том, что вершина втянет меня в зону своего радара, как своего рода гранитная Звезда Смерти.

Я с трудом тащился вперед, проклиная Тьерри, проклиная Тадеуша, проклиная весь белый свет. Ноги мои жили своей жизнью, как независимая сущность, отделенная от тела. Легкие словно истыкали вязальными спицами. Я едва не расплакался, когда заметил желтые палатки промежуточного лагеря – на половине пути. Позади них оскалившейся хищной челюстью возвышалась гряда громадных ледяных глыб. Я не замедлился, чтобы полюбоваться этой величественной картиной; все мои мысли были заняты тем, чтобы поскорее снять вес с ног и плеч.

Я заметил Ванду, которая сидела возле группы погонщиков, заваривавших чай, – их яки нетерпеливо переминались с ноги на ногу неподалеку, – и направился прямо к ней, стараясь не показывать степень своего изнеможения.

– Можно мне присоединиться к вам? – Мой голос прозвучал тонко и визгливо, как воздух, вытекающий из дырки в воздушном шарике.

– Конечно. – Глаза ее были скрыты большими и старомодными солнцезащитными очками, как у авиаторов.

Наконец-то мы одни. Только вот тратить время на пустые разговоры я сейчас не мог. Я рухнул на свой рюкзак и принялся разминать лодыжку. Бедра мои дрожали, в висках пульсировала боль, как при тяжелом похмелье. Я залпом проглотил пол-литра сока и набрал полный рот крекеров с арахисовым маслом.

Ванда съела два энергетических батончика, затем аккуратно свернула обертки и сунула их в карман. Все ее жесты были очень изящными и экономными, а я весь обсыпался крошками, но, опять-таки, я слишком устал, чтобы обращать внимание на такие мелочи.

– Эй! – К нам быстрым шагом направлялся альпинист, гораздо более импозантный, чем я.

Иссиня-черная аккуратная щетина, шикарный красный шарф, классные солнцезащитный очки «Полароид» – он словно сошел с рекламы модного горного снаряжения. Вот гад. Он небрежно кивнул в мою сторону и наклонился к Ванде с самодовольной улыбкой типа «Эй, как тут у тебя дела?». Я ответил ему неопределенным хриплым хмыканьем в стиле Эда.

– Тут с одним парнем проблема, – сказал он. – Думаю, это кто-то из ваших, нет? На нем желтая куртка.

Ванда взглянула на меня.

– Может, это Марк?

– Он сидит, скорчившись. И он не ответил мне, когда я спросил, как его зовут.

– Откуда вы знаете, что он из наших? – поинтересовался я.

– Мне кажется, я его видел раньше вместе с вами. – Он бросил еще один страстный взгляд на Ванду, на который она не отреагировала. Вот и хорошо.

– Он травмирован?

Парень небрежно, по-французски пожал плечами.

– Не знаю.

– Окей, спасибо, – сказала Ванда.

– Не за что.

Он удалился, явно обидевшись на Ванду за то, что она осталась невосприимчивой к его чарам.

Ванда поднялась.

– Мы должны пойти и посмотреть, как он там.

Что, в самом деле? Честно говоря, я не был уверен, что в состоянии встать, не говоря уже о том, чтобы брать на себя спасательную миссию. К тому же, Марк мне даже не приятель. Но как сказать ей об этом, чтобы не выглядеть сволочью?

А Ванда уже шла вниз, не потрудившись проверить, иду я за ней или нет. Я набросил на плечи рюкзак и стал догонять ее – глупый поступок, ведь сейчас я был способен только медленно переставлять ноги, а более резвые движения тут же вышибали весь воздух из моих легких.

Я по-прежнему пыхтел, как хронический астматик, когда через пять минут мы наткнулись на Говарда и Робби. Не успели мы спросить о Марке, как Робби выпалил:

– Это полнейшая ерунда. Нам нужно было сделать передышку в промежуточном лагере. И заночевать там, чтобы должным образом акклиматизироваться.

В душе я был с ним согласен. В отличие от многих других команд, нам приходилось преодолевать весь путь в один заход. Это было наше первое испытание огнем. И Тадеуш оставлял за собой право отчислить из команды тех, кто его не пройдет.

– Тадеуш знает, что делает, – произнесла Ванда ледяным тоном.

– Да? А ты в этом уверена?

– Да. Я в этом уверена.

Говард нервным движением поправил ремни своего рюкзака.

– Вы видели Марка? – поспешно спросил я, пока Ванда и Робби не затеяли перепалку.

– Да, – ответил Робби. – Выглядит он скверно.

Ванда покачала головой.

– И вы не остановились, чтобы помочь ему?

– Мы остановились, но он ничего не хотел слушать. Мы сказали ему, чтобы он шел обратно вниз.

– А далеко он отсюда?

– Нет, недалеко.

И она снова пошла дальше.

– До встречи, – сказал я. Говард усталым жестом поднял два больших пальца вверх.

Минут пять мы шли назад по своим следам, после чего заметили желто-черную куртку Марка на каменистой осыпи, где так легко подвернуть лодыжку. Радуясь возможности снова передохнуть, я опустился на землю рядом с ним.

– Эй, Марк!

Никакой реакции.

– Марк…

Он поднял голову и пробормотал что-то невразумительное.

– Пойдем, приятель. Тебе плохо?

– Я не могу идти. Устал.

Ванда потрясла его за плечо.

– Пойдем, Марк. Мы уже на половине пути. И нужно двигаться дальше, чтобы успеть до темноты. Ты должен пойти с нами, Марк. Или же вернуться в базовый лагерь.

Мой мозг мгновенно ухватился за эту идею: «Эй, Сай, вызовись сопровождать Марка вниз. На самом деле ты можешь бросить всё это к чертям собачьим, вернуться в Катманду с его замечательными, расчудесными барами, и кроватями, и пивом, и теплом». Но над моей головой висел долг Тьерри, составлявший тридцать тысяч долларов. Он рассчитывал на меня. И что подумает обо мне Ванда, если я сейчас выброшу на ринг белое полотенце?

«Ты прошел через такие пещеры. Ты обнаружил в себе что-то новое и все-таки прошел их. Через это ты тоже сможешь пройти», – уговаривал я себя. Пещерам и Эду тут было не место – я засунул их в дальний угол своего сознания, где они и должны были находиться.

– Пойдем, Марк, пойдем, приятель. Тебе нельзя сейчас сдаваться. Я не могу оставаться единственным девственником на этой горе.

– Хм? – Ванда бросила на меня удивленный взгляд.

– Ну, не в прямом смысле девственником. Это просто глупая шутка. – Я хотел ей все объяснить, но потом передумал. Решил, что от этого у меня снова перехватит дыхание. «Марк, чертов лузер, шевелись, поторапливайся», – мысленно просил его я. Мне ни в коем случае не хотелось шататься по этой горе, когда на нее опустятся тени. – Пойдем. Дальше будет проще.

– Саймон правду говорит. Давай, вставай, и мы пойдем с тобой. А я понесу твой рюкзак, пока ты не окрепнешь.

– Нет, я его возьму, – быстро вставил я, успев подумать: «Ты что, серьезно, дружище?» Но я не мог позволить ей нести дополнительную тяжесть – тем самым я выказал бы свою слабость. Она была высокой, но я весил больше минимум на тридцать кило.

Марк снял солнцезащитные очки. Глаза у него были красные и воспаленные.

– Со мной всё будет в порядке. А вы идите.

– Нет. Мы тебя не бросим.

Я решил воспользоваться грязным приемом из «Большой книги эмоционального шантажа» моего компаньона Тьерри:

– Да, приятель. Ты хочешь подвести нас, лишив шансов добраться до ПБЛ? Хочешь, чтобы это осталось на твоей совести?

И похоже, что этот фокус сработал. Последовал душераздирающий вздох, а потом он сказал:

– Окей.

Ванда помогла ему встать:

– Так ты идешь?

– Да, я иду.

– А ты много пил, Марк? Ты не обезвожен?

– Нет, всё нормально.

– Тогда пойдем.

Вопрос решился. Это был приказ, ультиматум в духе «делай, что говорят, или проваливай». Марк искоса взглянул на меня и – слава богу – сам надел на плечи свой рюкзак. Я не уверен, что справился бы, если бы за спиной у меня болтались уже два озлобленных чада.

Я сделал паузу, чтобы выпить еще пол-литра сладкого тепловатого чая. Сахар взбодрил меня, и головная боль немного улеглась. Мы потащились назад, не останавливаясь, миновали промежуточный лагерь, а когда молча проходили мимо Робби и Говарда, Говард неловко крикнул нам вслед:

– С тобой всё в порядке, Марк?

После этого идти вперед меня заставлял мой страх показаться Ванде слабаком. Даже Марк, который шел, понурив голову, как узник, ведомый на электрический стул, выглядел бодрее меня.

Мы подошли к широкой тропе, которая, извиваясь, тянулась через океан зазубренных ледяных выступов, похожих на оскаленные клыки. Я был слишком изможден и поэтому проявил лишь вялый интерес к игре солнечного света на этих величественных голубых волнах.

– Этот участок называется «чудо-хайвей», – сказала Ванда.

– Да, потому что это будет настоящее чудо, если ты пройдешь по нему, не свернув себе шею. – На то, чтобы выдавить из себя эту сомнительную шутку, у меня ушло не меньше полминуты, но Марк все равно хрипло хохотнул.

Ванда опустила свои солнцезащитные очки, и мы с ней обменялись улыбками, испытывая облегчение от того, что он избавился от своего тоскливого настроения.

Было еще одно короткое светлое пятно, когда мы сделали паузу, чтобы сходить в туалет: Ванда с одной стороны тропы, за пирамидой из камней, а мы с Марком – с другой. Пока мы с ним дружно отливали, он своим обычным монотонным голосом произнес:

– Струями не скрещиваемся, – имея в виду похожую фразу из «Охотников за привидениями»; Тьерри это очень понравилось бы. Сил на то, чтобы смеяться, у меня не осталось, но все равно было приятно обнаружить, что он обладает чувством юмора.

Ванда надела наушники, и я последовал ее примеру. «Просто продолжай идти, пока не закончится эта песня», – сказал я себе. А потом следующая. И еще одна. Это помогало, пока я не добрался до плейлиста, который загрузил Тьерри, назвав его «Саундтрек к восхождению Сая». Там было несколько хороших вещиц – «Река глубока, гора высока», «Проселочные дороги», «Танцы на туманной горе», – но затем содержание стало весьма сомнительным: «Высока скалистая гора», «Зеленая, зеленая трава родного дома». Это уже явно не соответствовало хотя бы уровню «Продиджи». Так что, когда я входил в ПБЛ, в моих ушах звенел голос Джулии Эндрюс, исполнявшей «Поднимайся на каждую вершину». И это странным образом подходило к ситуации.

Как и положено такому садисту, как Тадеуш, он разместил наш лагерь выше всех остальных. Солнечный свет уже приобретал фиолетовый оттенок, когда мы едва тащились мимо кухонь других команд, кое-как продвигаясь к самому верхнему краю неглубокой впадины в форме чаши, в которой располагался ПБЛ. Ванда провела нас к нашей палатке-столовой – убогой версии той, что стояла в базовом лагере, – где мы набросились на сладкий чай, горячий шоколад и овощной суп. Одному Господу известно, что произошло бы, если бы мою палатку уже не поставили шерпы, потому что у меня хватило сил только на то, чтобы снять ботинки. Вероятно, я просто рухнул бы снаружи – эдакий снежный ангел в облачении из гортекса. Я даже не нашел в себе энергии обрадоваться тому факту, что мы уделали Говарда и Робби (Малколм пришел еще позже, через два часа после самого последнего из нас, и ему едва не пришлось ночевать на горе под открытым небом). Я извинился перед своей опухшей лодыжкой и другими частями тела, которому, с одной стороны, стало легче, поскольку сердитый ребенок наконец слез со спины, а с другой – тяжелее, потому что оно теперь ныло, как гнилой зуб. Всё это заставило меня выпить еще литр сладкого чая и воды, после чего я отключился.

Через пару часов я вдруг резко проснулся: мне не хватало воздуха, сердце стучало, легкие словно стягивало тугой лентой. Запаниковав, я принялся лихорадочно искать свой нашлемный фонарь. «Расслабься. Остынь. С тобой всё в порядке. Это просто высота так действует», – уговаривал я себя. Я втянул воздух, постучал по груди и полез в карман за ибупрофеном. Вода в бутылке замерзла (я забыл положить ее в спальный мешок), так что мне пришлось всухую глотать таблетки, которые ободрали мое воспаленное горло, как бритва. Дрожа, я снова лег на спину и натянул спальный мешок на голову. Конденсат моего дыхания превратил внутреннюю поверхность палатки в леденистую экосистему. Шум ветра нашептывал мне сквозь ее ткань: «Ты сделал это. Расслабься, дружище. С тобой все в порядке. И все хорошо».

Я заснул. Сны мне по-прежнему не снились.

Извиваясь, я выполз из палатки, как червяк из яблока. В глаза тут же ударил невыносимо яркий свет, отражавшийся от снега, и я сразу нырнул обратно за солнцезащитными очками и курткой. Но даже такие относительно простые действия заставили меня запыхаться.

Никого из членов нашей команды пока видно не было. Волоча ноги, я сходил в палатку кухни, чтобы поздороваться с Гйалуком, который бодро ссорился с Нгимой и курил, а затем, выпив литр сока, перенес лагерный стул в небольшой закуток из камней и снега перед своей палаткой и уселся на него, чтобы рассмотреть то, что пропустил вчера вечером. Только сейчас я впервые осознал реальный масштаб Гималаев. Позади лагеря высилась Чангзе, младшая двоюродная сестра Эвереста, и, глядя на ее грозные склоны с проседью снега, я чувствовал себя ничтожеством, муравьем на обеденном столе. Наконец зашелестела застежка на соседней палатке, и оттуда показалась голова Марка. Губы у него потрескались, а редкий пушок на подбородке выглядел несколько странно и даже нелепо – как будто он специально приклеил его себе на лицо, чтобы казаться старше.

Я протянул ему свою фляжку, и мы молча сидели рядом, пока Гйалук не позвал всех на завтрак. В столовой Тадеуш, который как раз доедал овсянку, кивнул нам, после чего ушел возиться с рацией. Больше пока никто не встал. Нгима подал нам жареный картофель и яичницу, которая плавала в луже жира. Желудок мой заупрямился.

Марк отодвинул тарелку.

– Ты не голоден?

– Не голоден.

– Я тоже. Это всё из-за высоты.

Малколм и Ирени предупреждали меня, что здесь я потеряю аппетит. Я им не верил – я всегда был ненасытным чудовищем. Но в тот момент передо мной можно было положить даже сэндвич с беконом, и все равно я не соблазнился бы.

Марк нервно прокашлялся.

– Послушай… Спасибо за вчерашнее, Саймон. За то, что вернулся за мной. Мне очень жаль, что я оказался такой обузой для вас.

– Никакая ты не обуза, приятель, не выдумывай. Мы все тут повязаны.

– Все равно спасибо. Я знаю, что был не… – Голос его оборвался.

– Как-то дико думать, что мы даже не на полпути к вершине, правда? Этот бросок едва не доконал меня.

– Да.

Я сунул в рот холодный ломтик картошки и заставил себя разжевать его, а потом и проглотить. На вкус это напоминало целлюлозу; мои вкусовые рецепторы атрофировались.

Марк уронил руки между ног.

– Хочу тебе кое-что сказать, можно?

– Конечно.

– Просто я… Я не пойду на вершину.

– Вот не надо этого, приятель. С тобой всё будет в порядке, как только ты акклиматизируешься. А если чувствуешь себя неважно, возьми у Ирени какие-нибудь таблетки или еще что-нибудь. Робби, например, принимает «Диамокс» – это должно помочь.

– Нет, ты меня не понял. Я здесь вообще не для этого. Не для восхождения, я имею в виду.

– Тогда ради чего ты тут? Ради окружающей обстановки?

Пауза.

– Я могу тебе доверять?

Я должен был сказать ему: «Нет. Нет, абсолютно. Если составить список всех людей на свете, которым тебе не следует доверять, я займу в нем верхнюю строчку – номер один». Но, разумеется, я этого не сказал. Мне было любопытно.

– Конечно можешь, Марк.

Глубокий тяжелый вздох.

– Я не пойду на вершину, потому что должен увидеть маму.

Сначала я подумал, что ослышался.

– Что? Повтори, я что-то не понял.

– Моя мама… Она там. На горе.

Мой мозг соображал вдвое медленнее, чем обычно.

– Да? Ты имеешь в виду, что она в другой команде?

– Нет.

Тогда я начал беспокоиться, что, возможно, у него – или у меня – на этой высоте поехала крыша.

– Ты хорошо себя чувствуешь, Марк?

– Я в порядке. – Сказано это было твердо. Я почувствовал ту самую сталь в его голосе, которую заметил еще в вечер знакомства.

– Окей. Тогда я все равно не…

– Она погибла, Саймон. Моя мама. Она умерла наверху, на горе, много лет назад. Ее тело лежит там до сих пор. Вот почему я здесь. Я должен добраться туда и увидеть ее.

Только теперь до меня дошло.

– Ни хрена себе.

– Да уж.

– А когда она погибла, приятель?

– Двенадцать лет назад. В тысяча девятьсот девяносто пятом.

Мои познания в истории покорения Эвереста оставались не такими обширными, как хотелось бы, но я был уверен, что ничего не слышал о британской альпинистке по фамилии Пратчетт, – на такое имя я наверняка обратил бы внимание. О ней мог знать Тьерри: он потратил в букинистическом магазине целое состояние на книжки о несчастных случаях на Эвересте. Однако я не понимал, зачем Марку так врать, – уж больно всё это было необычно.

Тут в столовую ввалился Малколм, покачиваясь, как статист из фильма «Рассвет мертвецов», и, прежде чем я успел спросить о чем-нибудь еще, Марк исчез.

 

Джульет

 

День тридцать восьмой

Продвинутый базовый лагерь

Физически сломленной я бывала и раньше. Горы умеют содрать с человека всё, до самой сердцевины, до обнаженного нерва. Таким был Уолтер – всегда обнаженный нерв. Но я еще никогда не испытывала подобных психологических проблем.

Он снова появился прошлой ночью. Скрипел снегом вокруг палатки, хлопал по ее нейлоновым крыльям. Вся дрожа, я посветила фонарем внутри и увидела на стенке у себя над головой выпуклость, как будто это прислонилось к ткани снаружи. Все наши находились рядом – только крикни. Джо можно было вызвать по рации. Но я не могла признаться в том, что меня преследуют. Что на меня охотятся.

Я еще никогда не была так одинока.

Нет.

Я не должна поддаваться этому страху, хотя он очень отличается от всего того, что я испытывала раньше. Уолтер был твердо убежден, что в человеческом страхе нет никакой слабости. Страх держит тебя настороже, страх стимулирует. Но этот уходит намного глубже, и, по сравнению с ним, обычные мои тревоги из-за ледяных расселин и лавин и даже мой страх обморожений залегают где-то на уровне кожи. А этот уходит прямо в ядро, в сердцевину. Стало бы мне легче, если бы я знала, чего он – оно – хочет?

Что видел Уолтер перед смертью? Был ли это Третий Человек? А что, если Уолтер винит в своей смерти меня? Он ведь не оказался бы там, если бы я тогда не

Мне становится легче, когда я представляю себя вместе с Маркусом в коттедже, небольшом домике с двумя спальнями, примостившемся в долине Пик-Дистрикт. У нас есть собака, бородатый терьер. Под крышей живут скворцы. Зимой там холодновато, но мы справляемся.

Я строю этот дом и надеюсь, что этого будет достаточно.

Завтра иду в Лагерь II.

 

День сороковой

Вчера добраться до Лагеря II не удалось. Сильно отекли ноги. Горло тоже болит. В легких снова засел кашель, да такой сильный, что я опасаюсь, как бы не сломались ребра, когда захожусь им. Если он/оно – это Смерть, играет она нечестно: загоняет меня, терзает, подтасовывает обстоятельства в свою пользу.

Но прошлой ночью оно не приходило. Домик Маркуса хранил меня.

Слышала по радио, что Стеф отказалась от попытки восхождения. Мне бы радоваться. Не могу. Я слишком сломлена.

И поэтому почти не чувствую облегчения от того, что исчезло лишнее давление. Теперь я снова сражаюсь лишь с собой.

 

День сорок второй

На этот раз я все-таки поднялась в Лагерь II. Тяжело было идти, тяжело. Ветер с Северного седла, разгонявшийся, как поезд, постоянно давил и толкал меня назад.

Я начала обставлять свой коттедж мебелью. В углу спальни стоит белое плетеное кресло-качалка. Кровать латунная, ее металл позвякивает. Мебель вся подержанная. На постели лежит мягкое выцветшее лоскутное одеяло. Прошлой ночью я свернулась под этим одеялом калачиком и заснула.

Он не приходил.

 

День сорок третий

Начался обратный отсчет. Джо уверен, что у меня есть двухдневное окно хорошей погоды.

Остальные сейчас в ПБЛ, но о восхождении начнут думать примерно через неделю. Андрей, Сэм, Уэйд и Льюис в строю и полны сил. Том подхватил легочную инфекцию, вроде той, что была у Андрея. Не чувствую никакого ликования по этому поводу. Для меня всё это осталось в прошлом и сейчас кажется мелким и незначительным. Мой мир сузился, и в нем больше нет ничего, кроме горы и этого.

У Эри тоже проблемы со здоровьем – говорит, что ее беспокоит спина. Если уж стойкая Эри жалуется, значит, ей по-настоящему плохо. Я надеюсь, она найдет в себе силы, чтобы прорваться, правда надеюсь. Когда она прибыла в лагерь, она разыскала меня, постучала рукой себе в грудь и сказала: «Не пускай это сюда, Джульет». Она не стала подыскивать слова, – а может, не смогла найти, – чтобы объяснить, что она имеет в виду. Восхождение? Стычку с Томом? Плохую прессу? Третьего Человека? (Но как она могла узнать о нем?) Что бы это ни значило, но ее слова показались мне мудрыми, хотя и запоздалыми.

Тадеуш тоже волнуется за меня. Он постоянно повторяет: «Если ты пойдешь наверх с кислородом, это все равно будет здорово, Джульет». А я продолжаю отвечать ему, что со мной всё в порядке. Что я сильная. С каждым разом это всё больше похоже на ложь. Мне больно.

Я знаю, что Джо доверит мне самой принять правильное решение.

 

День сорок пятый

он вернулся я не должна была слышать скрип его шагов но я слышала он все кружит и кружит и самое неправильное во всём этом что этот хлопок такой такой очень реальный вот его рука уже на палатке ох пожалуйста только не входи

Случилось худшее. Прошлой ночью он вошел в мою палатку. Это мне не приснилось, я всё записала. Я видела его четко, я касалась его.

Он не должен был поместиться в мою палатку. Но поместился. Я слышала шелест синтетической ткани его костюма, когда он устраивался здесь, хотя шум ветра, должно быть, заглушал его. Судорожно возясь со своим нашлемным фонарем, я молилась, чтобы свет отпугнул его. Я молилась, чтобы это был Том или кто-то еще из наших, но палатка была закрыта на застежку-молнию, так как же он попал внутрь? Я посветила ему в лицо. Кожа вокруг старинной кислородной маски была черной от обморожения – нет цвета более ужасного, чем тот, в который окрашивает человеческую кожу мороз. Его голые руки тоже были черными, как деготь, со скрюченными замерзшими пальцами.

Он придвинулся ближе. Я уронила фонарь. Кричала ли я? Не знаю.

Он приподнялся и сел мне на грудь. Потом медленно надавил на меня своим весом. Я не могла дышать. Скрюченные холодные пальцы проскользнули мне в рот.

А затем он пропал.

Хрупкие стены выдуманного домика оказались недостаточно прочными, чтобы не впустить его.

Изо всех сил пытаюсь заставить себя поверить, что это высота и одиночество играют с моим мозгом в свои грязные игры. Но его пальцы у меня во рту… Я до сих пор чувствую их вкус. Соленые, холодные, горькие, как зола. Нет. Он реальный. Реальный.

Уолтер всегда мгновенно чувствовал, если люди шли в горы с неверной мотивацией. А моя мотивация – насколько она верна? Может быть, Третий Человек хочет мне этим что-то сказать? Предупреждает меня? Велит не подниматься дальше? Не продолжать? А может быть, это делает мое подсознание, которое таким образом пытается дать мне понять, что я недостаточно сильна для этого?

Есть во мне какая-то часть, которой все равно. Которая хочет идти дальше, несмотря ни на что. Но другая часть хочет, чтобы всё это побыстрее закончилось нет нет нет

Так я иду?

Возможно, мертвые не преследуют нас. Это мы преследуем их. В самом конце в его глазах был не только страх, там было осуждение.

Когда он придет сегодня ночью, я загляну ему под маску. Постоянно представляя свой домик, я заставлю себя посмотреть на него. Я должна знать. Кто он, тот третий, что идет рядом с тобой?

А если это Уолтер?

 

Саймон

Я выдержал три часа, прежде чем рассказал Ванде о стремлении Марка найти свою мать. Я пытался оправдать свой поступок неубедительными рассуждениями о том, что она хорошо отнеслась к нему, когда он упал по пути в ПБЛ, но, если смотреть правде в глаза, я лишь искал повод провести с ней время. И еще мне было любопытно. Судя по обрывкам разных разговоров, Ванда явно обладала энциклопедическими познаниями касательно истории этой горы. Она должна точно знать, кто погиб на Эвересте двенадцать лет назад. Но не мог ли я просто подождать немного, чтобы спросить у самого Марка, кем была его мать? Конечно мог, однако Ванда слишком манила меня к себе.

Когда Марк ушел спать после ленча, я отправился выполнять свой план. Как и остальные, Ванда появилась лишь ненадолго, чтобы перекусить, а потом сразу вернулась в тепло своего спального мешка. Полог палатки был открыт, но я все равно окликнул ее, вместо того чтобы бесцеремонно просунуть голову внутрь.

– Да? – Она, слушая музыку в наушниках, сидела по-турецки на спальном коврике и возилась со снаряжением. И, похоже, не слишком обрадовалась, увидев меня.

– Можно с тобой поговорить? – К счастью, разбушевавшийся ветер вовсю шуршал и хлопал нейлоном, так что нам не придется понижать голос. ПБЛ был не таким роскошным, как базовый лагерь, и намного более тесным; расстояние между палатками составляло не больше фута. В тихую ночь можно было уловить каждое слово, каждый пук и каждый всхрап соседей. – Это важно.

Она сняла наушники и, махнув рукой, подвинулась в сторону. В моей палатке творился невероятный хаос, у Ванды же царил строгий порядок. Я неуклюже стряхнул лед с ботинок, снял их и вполз внутрь, задевая головой потолок. Эта палатка действительно была рассчитана только на одного человека, и мы сидели в каких-то дюймах друг от друга. Я мысленно молился, чтобы у меня не пахло изо рта, радуясь, что высота, по-видимому, сильно притупляет обоняние.

– Это касается Марка? С ним всё в порядке?

– Да. В смысле, типа того. Послушай, ты ведь вроде много знаешь об истории Эвереста, верно?

– Ну, знаю кое-что.

– Погибли какие-то британские женщины-альпинистки на Эвересте в девяносто пятом?

– Что? Зачем тебе это?

– Я сейчас всё объясню. Ну, пожалуйста, Ванда.

Она наморщила нос. У нее уже появился горный загар. Позже я выяснил, что она была моложе, чем казалась, – фактически моего возраста, – однако горный воздух преждевременно состарил ее. Впрочем, если уж на то пошло, сеточка тонких морщин вокруг глаз и рта делала ее даже более сексуальной, и меня снова поразило, насколько она не похожа на тех девушек, с которыми я обычно тусовался.

– Хм, была, конечно, одна такая. Джульет Майклс.

Имя это показалось мне смутно знакомым.

– А погибла она на этой стороне горы?

– Да. Разве ты ее не знаешь? Должен бы, Саймон. Она из Британии, как и ты; к тому же она тоже совершила одиночное восхождение на Эйгер.

Тут надо поаккуратнее.

– Я слышал о ней, разумеется, но, видишь ли, память у меня неважная. А что еще ты можешь сказать о ней?

– Зачем тебе это? – повторила она.

– Это касается Марка.

– Каким образом?

– Ответь сначала ты.

Ванда снова нахмурилась.

– Окей. Ну, она, конечно, легенда, и… хм… Как по-английски сказать, что она везде шла первой?

– Пионер?

– Да. Именно. Спасибо. Очень похоже на польское слово. Иногда у меня возникают проблемы с английским, это мой третий язык. Первый был польский, потом французский, потом уже английский. – Господи! Она говорила по-английски очень бегло, а я не знал никакого второго языка. Я мог выругаться по-румынски (благодаря Герго, бывшему товарищу по работе), но это и все. – Джульет совершила пять одиночных восхождений подряд в Альпах и была одной из первых женщин, поднявшихся на Броуд-Пик. Погибла во время второй попытки взять Эверест. За год до того она пробовала сделать это со стороны Непала.

– Всё правильно. Я думаю, что это мать Марка.

Она что-то сказала по-польски – прозвучало это как ругательство, – а потом добавила:

– Объясни-ка.

– Он сказал мне, что пришел сюда, чтобы отдать дань уважения матери, которая погибла здесь в девяносто пятом. Это, должно быть, она, верно?

– Но у него же другая фамилия.

– Фамилии у них могут быть разные. Или же он назвался вымышленной. – Ну, конечно же, это очевидная фальшивка: Пратчетт и его книжки из серии «Плоский мир». На высоте я действительно туго соображал. – А как погибла Джульет? Упала откуда-то?

– Точно никто не знает. В последний раз ее видели, когда она находилась в Лагере III и готовилась к восхождению на вершину. Она исчезла. Возможно, Марк хочет отыскать ее.

– У меня такое впечатление, что он знает, где она.

– Я не слыхала, чтобы нашли ее тело. Ты уверен?

– Нет, конечно. Я вообще ни в чем не уверен.

– Бедняга Марк!..

– Да. Он просил меня никому не говорить, но ты вчера так хорошо отнеслась к нему, и я решил, что тебе следует это знать. Думаю, что прямо сейчас ему нужны все друзья, каких он только сможет найти.

Она криво усмехнулась.

– Ты добрый человек, Саймон.

– Кто, я? Нет, это не так.

– Добрый. Прости. Мне уже неудобно. У меня сложилось неверное мнение о тебе.

– Ты думала, что я мерзавец какой-то, или как?

– Нет. Не мерзавец. – Она пожала плечами. – Я думала, что ты просто играешь некую роль, а к горе относишься несерьезно. Что ты человек, который понапрасну теряет свое время.

«Господи, ну почему бы ей немного не подсластить такую пилюлю?» Но я был вынужден признать, что она меня раскусила.

– Ты помог ему вчера, ты делаешь это и сегодня. Не каждый стал бы так поступать. Кто еще знает об этом?

– Я почти уверен, что знают Тадеуш и Ирени, это могло бы объяснить уклончивые ответы Ирени, когда я расспрашивал ее о Марке в Катманду, и их постоянные совещания с Тадеушем, но больше никто, насколько мне известно. Как я уже сказал, он хочет сохранить это в тайне.

– Возможно, он не желает, чтобы эта история всплыла и попала в газеты. Джульет в свое время была очень знаменитой и очень противоречивой. Это объясняет, почему он так расстроился. Признаемся ему, что я тоже знаю его секрет?

Тут вмешался Эгоистичный Саймон: «Скажи ей „нет“. И у тебя появится хороший повод делиться с ней информацией лично». Но я быстро заткнул ему рот. Сейчас я был новой версией себя – Добрым Саймоном.

– Да. Наверное, так будет лучше. Я сам ему скажу.

Возникла неловкая пауза, и она бросила на меня взгляд, говоривший: «Ну что, мы закончили?»

Уходить мне не хотелось. «Придумай тему», – мысленно пнул я себя.

– Что слушаешь?

Она протянула мне свой айпод. Я старался сохранять серьезное выражение лица, пролистывая ее плейлист – эклектическую смесь популярных песен и саундтреков к кино: «Народ против Ларри Флинта», «Генеральская дочка», музыка к фильмам Альфреда Хичкока, коллекция из фильмов о Джеймсе Бонде, «Гарольд и Мод», «Смешная девчонка», «Скрипач на крыше», «Семь невест для семи братьев», «Энни» и дальше тихий ужас.

– Музыка из мюзиклов?

– Да. Я люблю саундреки к фильмам и мелодии из спектаклей.

– Что, правда?

– Да, правда. Думаешь, это глупо?

– Да нет. Я просто… – Все-таки она тоже не идеал. – Это круто.

Она пожала плечами, как бы говоря: «А мне все равно, круто это для тебя или нет».

Всё идет нормально, Сай. Шаг вперед, два шага назад.

– Что ж, тогда увидимся позже.

– Хорошо.

Едва не задев ногой ее лицо, я неуклюже выбрался из палатки, сделал глоток кислорода и заполз в свою нору. Меня терзали угрызения совести. Я пообещал Марку, что он может довериться мне, – он явно пребывал в тягостном и болезненном состоянии, – и предал его, исходя из собственных эгоистических соображений. «Дерьмо ты все-таки», – сообщил я себе. К счастью, затрудненное дыхание и попытки сохранить тепло – телу было уютно в спальном мешке, но кончики ушей всё время мерзли, – немного притупляли чувство вины, которое я должен был испытывать. Я проглотил еще две таблетки ибупрофена, чтобы избавиться от боли, пульсирующей в висках, и задремал.

Я проснулся, когда Гйалук позвал всех на ужин. У меня не было возможности сообщить Марку, что я проболтался Ванде, но пока все собирались, я позаботился о том, чтобы сесть рядом с ним. Это было несложно. Робби, Говард и даже Малколм старались отодвинуться от него как можно дальше, как будто чувствуя его слабость; он был раненым зверем в стае. Марк выглядел больным и усталым и почти не смотрел на меня.

– Рад видеть, что ты все-таки добрался сюда, Марк, – сказал Робби неискренним и покровительственным тоном. Сам он не выглядел изможденным, в отличие от Говарда и Малколма, которые казались вялыми, апатичными и даже постаревшими из-за серой щетины на щеках.

– Спасибо, – промямлил Марк, не отрывая глаз от стола.

– Но отсюда и дальше будет только труднее.

– А было уже темно, когда вы сами наконец-то явились в лагерь вчера вечером? – сладким голосом поинтересовался я, и он сразу заткнулся. Но я знал, что это все равно ненадолго.

Еда в тот вечер Гйалуку явно удалась – почти не казалось, что курицу карри уже один раз ели, – но никто, за исключением Робби и Ванды, так толком к ней и не притронулся.

– Вы должны набираться сил, – заявил Робби, ни к кому конкретно не обращаясь. – Когда я в первый раз поднимался на Денали, среди нас был один парень, который почти ничего не ел, так вот он… – И дальше бла-бла-бла.

Я подтолкнул Марка локтем.

– Мне очень жаль, приятель, но я рассказал Ванде о твоей матери. Я не хотел никому говорить, клянусь. – Я ожидал, что он сейчас всерьез разозлится на меня, но он только безропотно кивнул. – Задержись потом, чтобы мы могли обсудить это вместе.

– Что у вас тут за великие секреты? – тут же встрял Робби, прервав свой рассказ.

– Марк спрашивал, правда ли, что у вас совсем маленький… Микропенис, так сказать.

Говард едва не поперхнулся своим напитком, Ванда хрипло засмеялась. Малколм никак не отреагировал, как и Марк, который продолжал ковыряться в своей тарелке.

Робби хмуро взглянул на меня.

– А ты забавный парень, Саймон.

– Ну, вы же сами напросились.

Вошла Ирени и заявила, что хочет измерить содержание кислорода у нас в крови и оценить общее состояние здоровья каждого, прежде чем мы пойдем на Северное седло. Она уже не выглядела такой энергичной – высота накладывала свой отпечаток и на нее.

Малколм ушел спать рано, но Робби с Говардом всё оставались, словно навязчивый дурной запах; они застряли в столовой на целую вечность, прежде чем все-таки разойтись по палаткам.

Как только они вышли, я тут же повернулся к Марку:

– Послушай, приятель, мне правда очень жаль, что я рассказал Ванде.

– Да ладно, всё нормально. Я все равно не смог бы держать это в себе.

Мы втроем, ссутулившись, сидели на краю стола. Ванда спросила напрямую:

– Твоей матерью была Джульет Майклс, Марк?

Он совсем не удивился тому, что она догадалась.

– Да.

– Она была невероятной женщиной.

Марк кивнул и перевел взгляд вниз, на свои руки.

– Ванда говорит, что никто не знает, поднялась она на вершину или нет, – добавил я.

– Это правда. – Он втянул в себя воздух и закашлялся. – В тот день никто не пытался штурмовать гору, но в Лагере II находились два итальянца, которые собирались идти на следующий день. Они ее не видели. Она так и не вернулась в свою палатку.

– Нам очень жаль, Марк.

– Собственно говоря, меня зовут Маркус. Мое настоящее имя Маркус Майклс.

– А Пратчетт – это в честь Терри, да?

Он кивнул и покраснел.

– Тадеуш в курсе, и Ирени тоже, но я хотел, чтобы больше никто не знал, кто я такой, вот и изменил имя. Возможно, газетчикам нет до этого дела, но из этого получился бы хороший материал, верно? – В голосе его прозвучала горечь. – Маркус Майклс идет по следам погибшей матери. Впрочем, вы можете звать меня по-прежнему – Марк. Я к этому привык еще в школе.

– Как я уже говорил, я никому больше не скажу. – Он бросил на меня многозначительный тяжелый взгляд – я его понимал. – А Ванде ты можешь доверять.

– Так ты здесь, чтобы найти ее? – спросила Ванда. – И как ты собираешься это сделать?

– Я знаю, где она.

– Откуда?

– В сентябре прошлого года по северо-восточному гребню поднималась команда, которая искала тело Ирвина.

– О да, партнера Джорджа Мэллори, – вмешался я, радуясь возможности доказать Ванде, что и я кое-что знаю. – Он погиб на горе в тысяча девятьсот двадцать пятом, верно?

Тот факт, что в 1999 году было обнаружено тело Мэллори, причем весьма хорошо сохранившееся, стал краеугольным камнем кампании Тьерри «Как убедить Сая отправиться на Эверест»: «Первый вебсайт, который опубликовал снимки трупа Мэллори, посетило такое количество людей, что сайт этот просто РУХНУЛ».

Ванда покачала головой.

– Нет, в двадцать четвертом. Продолжай, Марк.

– Так вот, Ирвина они не нашли, зато обнаружили мою маму.

– А как они поняли, что это была твоя мать?

– Они сначала и не поняли. Но когда вернулись, просто проверили, кто это мог быть. Она всегда носила ярко-розовый наружный костюм. Все об этом знали. Костюм сшили на прежней фирме отца, перед тем как она обанкротилась.

И тут меня затрясло. Остальные этого не заметили. У меня не было панических атак с того времени, как я с головой окунулся в тренировки и подготовку к этой поездке. Я уж думал, что всё это осталось в прошлом. Черт! Я ткнул себя в бедро и крепко сжал кулаки. Дрожь, дрожь, дрожь. На меня нахлынуло ощущение, что я не вполне нахожусь в настоящем, – это же я испытывал в Куум Пот. Появилось какое-то сверхосознание того, как я дышу. По спине плясали холодные пальцы. Сердце стучало в груди – бум, бум! Я прикусил щеку изнутри, почувствовав солоноватый привкус крови, и это интуитивное действие помогло. Не ходи обратно в пещеры. Не ходи. Не ходи. Не ходи.

До меня вновь донесся голос Марка:

– …а затем отец сказал мне, что они нашли ее.

Ванда положила ладонь в перчатке на руку Марка.

– Ох, наверное, это было ужасно для тебя.

– Да. – Он вытер мокрый нос, оставив на рукаве сопливый след. – Ух. Простите. Я что-то совсем расклеился.

– Тебе позволительно расклеиться, Марк.

– Отец попросил их держать язык за зубами. Не рассказывать ничего газетчикам. У меня есть координаты того места, где она лежит.

– А похоже на то, что она взяла вершину? – спросила Ванда.

Паническая атака начала меня отпускать. Я снова мог говорить.

– А какая теперь разница? Она ведь умерла. – Прозвучало это резче, чем мне хотелось.

– Это означало бы, что она стала первой женщиной, которая взошла на Эверест без кислорода, – с некоторым вызовом произнесла Ванда. – Сейчас такой женщиной считается Стефани Вебер. Она взошла на вершину без кислородной маски на год позже, в девяносто шестом. Но да, попытку Джульет засчитали бы только в том случае, если бы она сумела спуститься.

Холодная липкая рука снова сжимала мне шею. Прекрати.

– Никто не знает, взяла ли она вершину, – вздохнул Марк. – Сейчас уже сказать невозможно. Судя по положению ее тела, скорее всего, она сорвалась с Третьей или Второй ступени и скатилась в углубление, где собирался снег. Упасть она могла как при подъеме, так и при спуске. Они сфотографировали ее, – он судорожно сглотнул, – но отец не показал мне эти снимки.

– Она здорово натерпелась от газетчиков при жизни, верно, Марк? – сказала Ванда.

– Да. Мама не пользовалась кислородом, но некоторые считали, что с ее стороны было эгоистично подвергать себя лишнему риску, в особенности… в особенности из-за того, что она мать. Она испытывала сильное давление. – Голос его снова стал унылым и монотонным. – Вот почему я здесь. Я хочу найти ее и, может быть… ну, не знаю, попрощаться что ли. Это просто… – Он пожал плечами, и незаконченная фраза повисла в воздухе.

– Так ты не собираешься подниматься на вершину?

– Нет. Просто хочу найти Джульет. – Он стал говорить «Джульет» вместо «мама», явно пытаясь дистанцироваться от нее. – Вот почему Тадеуш взял меня в команду, хотя у меня нет опыта высокогорных восхождений или таких достижений, как у тебя, Саймон.

Я внутренне заерзал и поморщился.

Ванда едва слышно что-то произнесла.

– Что? – переспросил я.

Она проигнорировала меня.

– Конечно, я должна была догадаться. Тадеуш ведь много лет работал на Джо Дэвиса на этой стороне горы. Он наверняка знал твою мать.

– Да. Он был проводником той экспедиции в девяносто пятом. Я считаю… я думаю, он разрешил мне присоединиться к команде, потому что был знаком с ней лично. Он понимает, что я хочу сделать. С ним непросто договариваться, согласны? – Тут он слишком мягко выразился. Я взглянул на Ванду. Она, Ирени и Тадеуш были жесткими ребятами. – Как бы там ни было, Тадеуш сказал, что я пойду со всеми до Лагеря III, а потом траверсом спущусь от Выходных Трещин, вместо того чтобы идти к вершине.

Лагерь III. Последняя остановка украинцев Тьерри. Внутри у меня всё опять затрепетало, и я снова прикусил себе щеку.

– Ты пойдешь один, Марк? – спросила Ванда.

– Нет. Тадеуш собирается послать со мной Мингму или Дордже. Я… Это не… – Марк поднял глаза. – Извините, – чопорно произнес он, – но, думаю, меня сейчас стошнит. – Он встал и спешно выскочил из палатки.

Ванда заговорила только тогда, когда он уже не мог нас слышать.

– Мне его очень жаль.

– Да. Мне тоже. Ему было всего десять, когда умерла его мама. – Мне было столько же, когда скончался отец. – Для ребенка это должно было стать большим ударом.

– Бедняга Марк.

– Да. – Я заерзал на стуле; после панической атаки меня всё еще мутило.

Тут я хочу кое-что пояснить. Когда Марк рассказал мне о своей матери, у меня сразу могла возникнуть мысль: «Опаньки, запасной вариант с трупом на случай, если с украинцами Тьерри не прокатит». Но не возникла: даже я не настолько примитивен. Я готов признать, что история Марка увлекла меня; готов признать, что она дала мне прекрасный повод для контакта с Вандой. Но такого цинизма я за собой не признаю.

Через день после того, как Марк излил нам душу, Ванда предложила дать ему урок подъема на ледник, чтобы он мог улучшить свою технику, пока мы не ушли к точке «надень „кошки“» и дальше, на Северное седло. Я планировал присоединиться к ним – прошло уже девять лет с тех пор, как я в последний раз поднимался по льду, и я готов был принять всю помощь, какую только предлагали, – но ночью у меня снова расстроился желудок. Не буду вдаваться в подробности, насколько это ужасно – болеть подобным образом на высоте, упомяну только, что наступил такой момент, когда я всерьез хотел обделаться, не вылезая из теплого спального мешка. Не думаю, что и на этот раз я съел что-то не то, просто мое тело взбунтовалось против высоты. Среди нас многие страдали от сильной тошноты.

Они готовились выходить, а я с угрюмым видом валялся в спальном мешке. Перед уходом Марк сунул голову в мою палатку. Он всё еще был похож на пятнадцатилетнего подростка, страдающего от жестокого похмелья, но казался уже более счастливым и живым, чем обычно, как будто, признавшись в истинных целях восхождения, облегчил свою ношу.

– Принести тебе что-нибудь, пока мы не ушли, Саймон?

– Неплохо бы новенькую пищеварительную систему.

– Ха! Кстати, я дочитал «Благие знамения». Можешь взять, если хочешь.

– Спасибо. Может, чуть позже, когда не буду чувствовать себя при смерти.

Скучающий и несчастный, я через полчаса после их ухода забрался к нему в палатку. Я уговаривал себя, что Марк не станет возражать, если я возьму у него что-нибудь почитать, – он ведь сам мне это предлагал, верно? – но на самом деле мне было любопытно взглянуть на его жилье и обстановку. Как я и предполагал, у него в палатке, как и у Ванды, царил полный порядок: его книги, нашлемный фонарь, бутылки для воды и мочи были распределены по боковым карманам, а одежда скатана и уложена в рюкзак, как будто он постоянно был готов к спешному бегству. Я уже собирался уходить, когда заметил уголок записной книжки в твердом переплете, который торчал из-под его спального коврика. Еще раз убедившись, что никто из наших не шатается поблизости, я вытащил ее оттуда. Она была обернута в целлофан, обложка из «чертовой кожи» в некоторых местах протерлась так, что под ней виднелась белая основа. Сначала я решил, что это дневник Марка, и, признаюсь, мне стало любопытно взглянуть, написал ли он что-нибудь обо мне. Пообещав себе, что я только мельком загляну туда, я сел на его коврик и быстро пролистал записную книжку; меня сразу поразил легкий кружевной почерк и энергично, даже яростно зачеркнутые абзацы. Последние две страницы были вырваны с корнем, и из переплета торчали лишь лохматые обрывки бумаги.

Не стану говорить, что меня охватил смертельный холод, когда я принялся читать; я и так уже прилично замерз, поскольку оделся легко, для короткой вылазки в туалет, и не собирался рассиживаться на пороге чьей-то палатки. Закончив, я вымел снег, который притащил с собой, и схватил «Благие знамения» – в качестве оправдания на случай, если кто-то видел, как я забирался внутрь, – после чего аккуратно засунул дневник обратно под спальный коврик. Когда я вернулся к себе в палатку, мне потребовалось некоторое время на то, чтобы согреться, а также на то, чтобы как-то упорядочить в голове всё прочитанное.

Что меня по-настоящему проняло, так это, конечно, опыт Джульет в общении с «этим» – Третьим Человеком. Оно напрямую перекликалось с той пугающей сущностью, которую я почуял в пещерах. Что-то ведь находилось со мной там, внизу, после того, как умер Эд; что-то толкало меня. И Джульет писала, что это «присутствие» было злым и враждебным. Как и в моем случае. Она почувствовала его перед смертью напарника, а затем снова, когда опять оказалась здесь.

И опять-таки там были пальцы, эти черные отмороженные пальцы. Пальцы в твоем сердце, парень.

Практически сразу же я стал думать о ней как о родственной душе, человеке, пережившем странный пугающий опыт в экстремальной обстановке. Самое логичное объяснение заключалось в том, что она была ненормальной, как целая рота моих Эдов, однако принимать его мне не хотелось. Ясное дело, она находилась под большим давлением из-за возможности стать первой женщиной, покорившей вершину без вспомогательных средств, она терзалась смертью партнера и, вероятно, пребывала в депрессии. Травма на травме. «Ничего тебе не напоминает, Саймон?» – спросил я себя.

Ощутив первые признаки приближающейся панической атаки, я подавил их своим новым защитным приемом – прикусив щеку (глупо, конечно, ведь на такой высоте порезы и ссадины долго не заживают). В голове появилось слишком много вопросов, чтобы поддаваться панике. За ужином я сумел съесть немного лапши и почувствовал прилив сил, поэтому я оделся и рискнул выйти наружу. Усевшись на шаткий стул, я невидящим взглядом уставился на апокалиптическую громаду Чангзе.

Наверное, это Джо Дэвис или, может, Тадеуш отослал дневник родственникам вместе с вещами Джульет. Мне даже трудно было представить, что испытывал Марк, когда читал его в первый раз.

Мог ли я предположить, что трагедия Джульет объяснит то, что я пережил в Куум Пот? Хрен его знает. Но то, что она написала, явно соответствовало моим ощущениям.

– Слыхал, что ты приболел, сынок, – сказал Малколм, и я от неожиданности вздрогнул.

Он пододвинул ко мне свой стул. У меня не было настроения принимать очередную дозу отеческой опеки, но и одному оставаться не хотелось. Мне не терпелось обсудить всё, что я узнал, с Тьерри. «Выясни больше о погибшей матери Марка», – мог бы я написать ему. Нет. Марк, конечно, не был моим другом, но если я расскажу об этом Тьерри, всё мгновенно раскроется. Джульет не просто мертва, она еще и знаменита – просто идеальная бомба, с точки зрения Тьерри. «Ты ведь именно для этого здесь, разве не так? Ты напал на золотую жилу, дружище», – сказал бы он мне.

Малколм прочистил горло. Он что-то говорил мне, а я его не слушал.

– Можно задать вам вопрос, Малколм?

– Валяй.

– С вами никогда не случалось чего-то необычного в горах?

– В каком плане, сынок?

– Я читал о великих первооткрывателях, – тут я выдержал театральную паузу, как будто хотел добавить «вроде вас», – и многие из них говорят, что испытывали странные вещи – галлюцинации или что-то в этом духе. Ну, например, Шеклтон видел в Антарктике лишнего человека в своей группе.

Он тихо усмехнулся.

– О да, Саймон. Фактор Третьего Человека. Это часто случается. Ты, конечно, должен знать историю Фрэнка Смита.

– Напомните мне.

– Он пытался взойти на Эверест с южной стороны – случилось это, по-моему, в тридцать третьем. Он был настолько уверен в том, что за ним следует какой-то воображаемый альпинист, что даже предложил ему кусочек «Кендал-минт-кейка». А еще он видел чайники, которые плясали в воздухе перед ним. Это очень известная история.

– Но ведь это вызвано гипоксией, верно? Когда мозгу не хватает кислорода?

– Может быть, это случается из-за высоты, сынок, может быть, от холода, может быть, от усталости. Мозги – очень забавная штука. – Он снова усмехнулся. – Или это ангелы-хранители, кто его знает.

– Выходит, это не обязательно означает, что ты спя… сошел с ума?

– Надеюсь, что нет! Ты у меня спрашиваешь так, будто я сам когда-то пережил что-то подобное. Хотя да, со мной такое было. Случилось это перед моим восхождением на Пумори. Так вот, бреду я к своей палатке, и внезапно мне кажется, что я иду по проходу в супермаркете и что Молли просит меня купить чипсов соломкой. Шерп Таши заметил, что со мной не всё в порядке, и сразу проверил мою кислородную маску: оказалось, что вентиль покрылся льдом.

– И сколько это продолжалось?

– Время здесь течет по-другому, сынок, но вряд ли прошло больше десяти минут, пока Таши сообразил, что у меня проблемы с подачей кислорода. Трудно найти такого альпиниста, с которым не происходило бы что-то похожее. – Он скорчил гримасу и вытянул ногу, на которой не было пальцев. – Я упал, когда мы поднимались сюда. Поэтому так долго и добирался.

– А вас не волнует, что вы можете еще что-то себе отморозить, Малколм?

Перед глазами возникла картина: он расхаживает в своем гараже и вытирает пыль с аккуратно подписанных банок, в каждой из которых лежит какая-то часть его тела. Большинство из них черные, как уголь. Я тут же прогнал это бредовое видение.

– Я не могу себе позволить беспокоиться о таких вещах, сынок. Здесь не место для подобных мыслей.

– Зачем вы тут, Малколм? Зачем заставляете себя через всё это проходить?

Снова та же усмешка.

– Моя жена не может этого понять. Она говорит, я делаю это потому, что в базовом лагере жизнь проще. Тут ты только ешь, спишь и карабкаешься в гору. Меньше стрессов во всех отношениях. В прошлом году, пока я был здесь, моего старшего сына поймали в магазине на краже; глупый маленький балбес. Мне не пришлось заниматься этой проблемой. – Выражение его лица изменилось. – Но дело-то в другом. Мне это видится так. Когда ты находишься здесь, в этой зоне, к тебе словно цепляется какая-то нить. Она тянет и тянет тебя вверх, пока ты не оборвешь ее с усилием. Она будет тянуть тебя и дальше, пока не убьет. – Голос его стал хриплым. Очень поэтично. Новая сторона привычного Малколма, которой я не знал.

– Лихорадка покорения вершины?

– Да. Называй это, как хочешь. Мне в жизни не было так тяжело, как в прошлом году, когда мне пришлось повернуть назад.

– Так почему же вы повернули?

Прежде чем ответить, он немного поколебался.

– Я достиг своего предела. Понял, что не вернусь, если сделаю еще хоть один шаг вверх. Но ты ведь и сам знаешь о том, как толкать себя вперед, Саймон.

– В смысле?

– Если ты взял Эйгер, сможешь взять и Эверест. – Он бросил на меня проницательный взгляд. – Скажи еще раз, в каком году ты там был?

«Вот черт. Осторожнее, Сай», – предупредил себя я. Понятно, что моя тактика уклонения от темы Эйгера оставляла желать лучшего. Малколм, как и Ванда, хорошо знал альпинистов; вероятно, ему будет нетрудно доказать, что я водил всех за нос насчет этого восхождения, если он допросит меня с пристрастием.

Вдруг из его левой ноздри потекла струйка крови, избавив меня от необходимости менять тему. Ирени говорила нам, что кровотечение из носа – явление здесь столь же распространенное, как головная боль и тошнота. Он вытер кровь тыльной стороной перчатки.

– Ох, опять. Только не это. Третий раз за сегодняшнее утро. – Он встал и похлопал меня по плечу. – Однако я больше не позволю этой горе победить меня, сынок.

Джульет в своем дневнике писала практически то же самое, но гора все равно взяла верх, не так ли?

Я заметил ярко-красное пятно, мелькнувшее среди палаточного городка, – куртку Ванды. Позади нее плелся Марк, спотыкаясь на неровностях почвы. Он был совершенно истощен; губы покрыты пленкой засохшей слюны. Мне оставалось надеяться, что он слишком устал, чтобы заметить чужое присутствие в своей палатке.

– Как всё прошло?

– Он справился очень хорошо.

Марк вяло улыбнулся мне.

– Надеюсь, ты не имеешь ничего против, Марк, но я все-таки забрался к тебе в палатку и взял кое-что почитать. – Я постарался, чтобы прозвучало это буднично, равнодушно, типа «ничего такого».

На его лице промелькнула тень тревоги, но затем он сказал:

– Нет. Всё в порядке. У меня немного болит голова. Мне нужно прилечь.

Он заполз в свою палатку. Мне хотелось окликнуть его, обнять. Я пытался поставить себя на его место и не мог. Если бы моя мама исчезла в горах, когда я был еще маленьким, и после этого фатального восхождения остались лишь безумные записи о том, как ее преследует призрак, я бы тоже чувствовал себя совершенно несчастным. «А все-таки ты в состоянии поставить себя на его место, Сай. Ты ведь тоже потерял родителя», – напомнил себе я. Кончина моего отца не была такой гламурной, как смерть Джульет, – причиной его инсульта, скорее всего, стало то, что он ежедневно выкуривал три пачки сигарет. На это стоило возразить, что его образ жизни был таким же опасным и убийственным, как и у Джульет. Я прогнал эти мысли, чтобы не углубляться в них. Мне не хотелось отождествлять себя с Марком. Я не мог себе этого позволить.

Ванда жестом позвала меня на край лагеря, где нас никто не мог услышать.

– Думаю, с ним всё будет в порядке. – Прозвучало это не слишком убедительно. – У него хорошая техника pied en canard, но ему нужно научиться дышать на расслабленном шаге. Высота очень мешает ему. Он должен потреблять больше калорий – иначе, думаю, ему не хватит энергии на задуманное. А ты как себя чувствуешь?

«Вот увидел тебя, и стало намного лучше». Это была правда. От взгляда на нее на сердце становилось легче; но я не сомневался, что, если произнесу это вслух, она даст мне по голове.

– Уже получше.

Она сняла свой рюкзак и села на него, а я устроился рядом, глядя на то, как она разворачивает два энергетических батончика.

– Проголодалась?

– Я не могу их есть по одному.

Я внимательно смотрел, как она разглаживает обертки.

– Почему?

– Я всегда так делаю. Ты решишь, что я ненормальная.

– Вовсе нет.

– Это еще в детстве началось. Всегда нужна компания. Поэтому я никогда не ем батончики по одному, только по два, а потом выбрасываю обе обертки.

– Съедаешь два, чтобы им не было одиноко?

– Да.

Странно. Синдром навязчивых состояний. Но круто.

– Не слишком ли много сладкого?

Она бросила на меня взгляд, означающий: «Только не нужно этой снисходительной опеки».

Пора копнуть глубже.

– Марк рассказывал тебе что-нибудь о Джульет, когда вы были с ним на леднике?

– Нет. Ты же знаешь, каково оно, когда двигаешься здесь. У него не было сил разговаривать.

– Я тут подумал: а она обычно ходила в горы в одиночку?

– Те пять восхождений подряд она, конечно, сделала соло, включая Эйгер, Гранд-Жорас и Чима Гранде, но нет. Не всегда. На Броуд-Пик она ходила с Уолтером Эвансом, который был ее напарником в горах.

– Что он за человек?

– Думаю, он обладал авторитетом, но больших успехов не добился, как и она. Я мало о нем читала. Тебе лучше спросить у Марка.

– Ты разбираешься в истории альпинизма, верно?

Она пожала плечами.

– Мне это нравится. У каждой горы есть своя история. К тому же, меня даже назвали в честь Ванды Руткевич.

– Ух ты!

«Кто это такая, черт возьми?»

Она рассмеялась, точно видела меня насквозь.

– Она была очень известной польской альпинисткой и погибла на Канченджанге за три года до Джульет. Знаешь что-нибудь о польском альпинизме? У нас было много великих восходителей – Кукучка, Куртыка, Велицки – очень длинный список. Ванда стала первой женщиной, которая поднялась на К2. Моя мать восхищалась ею. Знаешь, ведь Ванда в Каракоруме прошла почти сто миль со сломанной ногой.

Мне сразу вспомнился переход в ПБЛ.

– Вау!

– Да уж. А теперь представь, что это случилось в те времена, когда экипировка была не такой хорошей, как сейчас. Это просто невероятно. Но так же, как и у Джульет и Стефани Вебер, в этой женщине было много противоречий. О ней говорили, что она тяжелый человек. Это всё чепуха. Просто она делала то, что должна была, чтобы достичь успеха.

– Кстати, о женщинах-пионерах… Эри Ака тоже ведь была потрясающей женщиной, верно?

– Ха! Я вижу, и ты кое-что знаешь. – Пауза. – Но как вышло, что про Эри Ака ты слыхал, а про Ванду и Джульет – нет? Думаю, Эри Ака среди европейцев не так знаменита.

Да, тут я свалял дурака.

– Я о ней практически ничего не знаю. Только то, что она поднималась на Эверест. Верно?

– Да. И конечно, Эри была в одной экспедиции с Джульет. Так это Марк тебе рассказывал о ней?

Я уклончиво пожал плечами.

– Я не помню точно, где услышал про нее.

Врать Ванде было как-то мерзко. Но не мог же я признаться ей в том, что проник в палатку Марка и украдкой читал дневник его погибшей матери – тем более сейчас, когда она уже считала меня «добрым».

– В горах порой случаются печальные вещи. Столько мужчин и женщин погибло здесь, так и не достигнув своей жизненной цели! Эри, конечно, хотела взойти на все четырнадцать восьмитысячников. Думаю, она взяла шесть из них, прежде чем горы убили ее на Манаслу.

– Черт!

Умиротворяющее воздействие Эри на Джульет, уже фактически теряющую контроль над собой, заставило меня полюбить ее, и у меня возникло такое ощущение, будто Ванда сообщила мне, что умер кто-то из моих друзей.

Ванда бросила на меня странный взгляд.

– А ты что, не знал?

– Нет.

«Смени тему».

– Итак, эта польская альпинистка, Ванда… Ву…

– Руткевич.

– Да, спасибо. Ты хочешь пойти по ее стопам?

– Да. У меня есть свои цели. Если я возьму эту вершину, у меня появится больше спонсоров. Как и Эри Ака, я планирую подняться на все четырнадцать восьмитысячников, но без кислорода. – Впервые я услышал в ее тоне неуверенность. – Смогу я, как думаешь?

– Конечно. Если кто-то и может это сделать, то только ты.

Я действительно так думал, это была не обычная лесть Обаятельного Сая. Честно говоря, я завидовал ей. Она имела цель в жизни, имела амбиции. А у меня была только смутная надежда на то, что наш сайт взлетит, – а дальше что? Появится больше времени на то, чтобы играть в «Легенду Зельды»? Возможно, именно поэтому меня так тянуло к ней: она была амбициозной, энергичной, целеустремленной, цельной натурой – в общем, тем, кем я точно не являлся.

Словно читая мои мысли, она спросила:

– А ты? Как ты хочешь распорядиться свой жизнью? Снимать кино?

– Что-то вроде того. У нас с приятелем есть свой сайт, и мы пытаемся раскрутить его.

«Осторожнее, дружище».

– А что за сайт?

– Так, ничего особенного. Всякие глупости. Никуда он не денется.

– Так чем ты зарабатываешь на жизнь?

– То да се, работаю неполный день, в основном. – Я уже опасно приблизился к правде. – Честно говоря, эта поездка финансово выбила меня из колеи. Я продал свою машину и многое другое, чтобы позволить ее себе.

– В этом году на горе много съемочных групп. Я удивлена, что ты сам не додумался до того, чтобы этим заняться. Если ты умеешь лазать по горам да еще и пользоваться камерой, у тебя всегда будут заказы. У меня есть кое-какие контакты, могу предложить, если нужно.

– Что, правда?

– Конечно.

Я ощутил проблеск надежды: «У тебя может быть будущее, Сай. Крутое будущее».

– Спасибо. Ты лучшая.

Это был первый и единственный раз, когда я видел ее смущенной. Она встала.

– А сейчас я буду слушать музыку.

Когда я шел за ней обратно в лагерь, мозги у меня шипели и пенились.

Я должен был чувствовать себя выжатым после приступа болезни и эмоционального удара под дых, который я испытал, прочтя дневник Джульет, но я слишком нервничал, чтобы сразу вернуться в кокон своего спального мешка. Я побрел в палатку столовой и почти обрадовался, увидев там Робби, который сидел за столом и вовсю уплетал яичницу.

– Привет, Саймон, – промычал он с набитым ртом. – Я слышал, Марк и Ванда прогулялись сегодня на седло.

Могу сказать о Робби только одно: он, конечно, жлоб, даже большой жлоб, но обиды ни на кого не держит. Большинство знакомых парней до сих пор припоминали бы мне идиотскую шутку насчет маленького члена.

– Да.

– Приятно видеть, что Марк собрался и приходит в себя.

– А что вы против него имеете, Робби?

– Ничего. – Он выглядел искренне смущенным. – Я ничего против него не имею.

– Вы, похоже, никак не оставите его в покое.

– Я вообще не думал, что он сюда дойдет. Не думал, что его на это хватит.

С этим трудно было спорить.

– Не позволяй ему стать тяжким бременем у тебя на шее, Саймон. Он нормальный парень, но дам тебе совет: когда в горах становится туго, тут уж каждый сам за себя.

Кого он из себя корчит?

– Встаньте и пройдите ко мне по прямой линии.

Я заглянул в медицинское крыло общей палатки. В этом тесном пространстве вместе с Ирени находились два корейских альпиниста, и она заставляла старшего из них шагать перед ней взад и вперед. Он шатался, и, несмотря на отрицательную температуру, его лицо блестело от пота.

– Скажите ему, что у него наблюдаются симптомы атаксии, – сообщила она компаньону пожилого корейца. – Скажите, что он должен спуститься вниз.

Второй кореец перевел ее рекомендацию, и потный мужчина что-то невнятно пробормотал на своем языке.

– Он спрашивает, можно ли ему отдохнуть, а потом опять пойти в горы?

Ирени вздохнула и провела рукой по волосам. Будучи лет на двадцать моложе Тадеуша, которому уже было под пятьдесят, сегодня она выглядела намного старше.

– Нет. Нельзя оставаться здесь. Скажите ему, что если он останется, то умрет. Это понятно?

Мужчины о чем-то переговорили между собой. Затем пожилой покорно кивнул.

– Не оставайтесь здесь, – повторила Ирени. – Спускайтесь вниз. Идите в базовый лагерь, там больше кислорода в воздухе. Вы меня поняли?

– Да.

Оба слегка поклонились Ирени, поблагодарили ее и протиснулись мимо меня к выходу.

Ирени велела мне сесть на стул, чтобы измерить давление и уровень кислорода в крови.

– А что это вообще было?

– Альпинист, который явился на гору неподготовленным и не хочет признаваться, что ему плохо. Таких через меня проходит много.

– А у них что, своего доктора в команде нет?

– Не во всех экспедициях есть свои доктора. Это может стать проблемой.

– И вы не имеете права отправить их вниз.

– Не имею, но это очень опасно. – Она попыталась улыбнуться. – Как вы себя чувствуете, Саймон? Готовы завтра идти на седло?

Готов ли я? Тадеуш дал нам пять часов на то, чтобы подняться на крутую ледяную стену, ведущую к Лагерю I, – очередной его тест. Я видел на ней снизу разноцветные точки – других альпинистов, которые шли этим путем, и все они двигались со скоростью улитки. Причем большинство из них тренировались несколько месяцев. А я собирался сделать это с наскока.

– Конечно.

Со стороны расположенного рядом пункта связи донесся голос Тадеуша. Тон его был взволнованным.

– Какие-то проблемы?

– Логистика. Мингма и Дордже сейчас на горе, помогают провешивать веревки. Это всегда тревожно, потому что погода может быстро измениться. Для Тадеуша они как родная семья, но, думаю, через несколько часов они вернутся. А как там Марк? Я знаю, что он рассказал вам о своей матери.

– С ним всё в порядке.

– Знаете, то, что он открыл вам, Саймон, это информация не для каждого. Здесь люди много сплетничают.

– Я в курсе. Мы с Вандой умеем держать язык за зубами.

«Ага, конечно».

– Как вы думаете, Марк справится?

– Да. Думаю, да. Он будет подниматься вместе с Мингмой, очень опытным проводником, и на вершину он, конечно, не пойдет. Но… – Она печально улыбнулась. – Тадеуш считает, что он не найдет тело своей матери. Сейчас условия совсем другие, чем были в сентябре, когда ее видели в последний раз. – Она помолчала. – Если это действительно она.

– Тадеуш ведь знал ее, верно?

Она напряглась.

– Это Марк вам сказал, Саймон?

– Да.

Она сняла манжету тонометра с моей руки.

– Хорошо. Вы в отличной форме, Саймон. Я довольна. Вы акклиматизировались неплохо.

Появился Тадеуш; он улыбался, что с ним случалось редко.

– Они уже спускаются. Всё в порядке. – Он кивнул в мою сторону. – Тебе уже лучше, Саймон?

– Да, спасибо.

– Саймон спрашивал про Джульет, – сказала Ирени.

– А, да. Марк рассказал тебе.

Я не смог сдержаться:

– А какая она была?

«Вы не думаете, что она была сумасшедшей?»

Его улыбка исчезла.

– Очень целеустремленная. Очень хорошая альпинистка. Сильная.

– Марк сказал, что вы волновались за нее.

«Ничего такого он не говорил. Зато об этом писала Джульет».

– Нет. Неправда.

Я не мог это просто так оставить.

– А, понятно. Как вы считаете, она попала в беду, потому что не пользовалась кислородом?

– Многие альпинисты выбирают такой вариант. – Лицо его стало непроницаемым. – Когда Джо в последний раз говорил с ней по рации, голос ее звучал очень бодро. Это всё, что мне известно.

– Вы думаете, она поднялась на вершину?

– Нет.

Наверное, он подозревал, что она проиграет, и испытывал чувство вины, потому что позволил ей подняться. Я ждал от него продолжения, но не дождался. Тадеуш знал, как держать карты ближе к груди, чтобы не раскрывать их сопернику.

В моей голове звучал голос Эда: «Жалкий. Слабый. Это всё про тебя, парень. Нытик, мямля, долбаный гомик…»

– Не перекладывай так много веса на веревки, Саймон, – сказал Мингма, неожиданно появившись за моей спиной, точно какой-то ниндзя. Он ни чуточки не запыхался.

– Окей, – пробасил я в ответ, переустанавливая жумар на веревке и зная, что шерп внимательно следит за мной.

Сердце мое билось, как вышедший из-под контроля отбойный молоток. Голова превратилась в шар, наполненный гноем. Лучи солнца, отражавшиеся от снега, поджаривали меня, одетого в теплый костюм. Я чувствовал себя муравьем под увеличительным стеклом.

Я в тысячный раз остановился, чтобы сбить лед с проклятых дурацких «кошек» и взглянул вверх на крутую ледяную стену, ведущую к седлу, – складывалось впечатление, что я вообще ни на шаг не продвинулся. Впереди меня разноцветной гусеницей протянулась цепочка людей. Казалось, что они тоже застыли на месте. Я хотел взять видеокамеру и снять всё это, но сачковать было нельзя. Тьерри, вероятно, все равно это не понадобится: в конце концов, это ведь живые альпинисты, верно?

Подниматься здесь можно было одним-единственным способом: вывернуть стопы наружу, сделать два шага, подтянуться по веревке вверх, снова вывернуть стопы и так далее – что-то вроде вертикальной прогулки вразвалку. Разумеется, Ванда как-то умудрялась совершать эти неэлегантные движения с большим изяществом. Красная капля ее куртки и желтый костюм Марка маячили далеко впереди, а Робби, Малколма и Говарда я потерял из виду. «Если Марк на это способен, то и ты тоже». Мне понадобилось некоторое время, чтобы найти свой ритм. Очень помогала мантра Джульет, и через каждые два шага подъема я повторял про себя: «Вот дерьмо, вот дерьмо, вот дерьмо». Прямо передо мной образовалась очередь, альпинисты, палимые солнцем, роились, словно мухи. Я отцепился от веревки, чтобы обойти незнакомого парня, которого рвало прямо на снег. Медленнее, медленнее. Если я сорвусь, то остановиться смогу лишь при помощи ледоруба. Это не имело ничего общего с теми восхождениями, к которым я привык. Требовалась совершенно иная психологическая устойчивость и сила (вроде той, что я утратил на Куум Силин), чтобы ринуться на ледяную плиту, зная, что у тебя может и не получиться. Для этого нужна исключительная решимость. «Джульет проделала то же самое с тяжелым рюкзаком за спиной. Ты тоже сможешь».

– Жарко, – сказал я Мингме, ничего не имея в виду.

– Да.

Сколько раз он водил разных зануд вверх по этому склону? Просто поразительно. После нескольких дней тяжелой работы в зоне смерти вчера вечером они с Дордже спустились в лагерь вальяжным шагом и выглядели при этом так, будто ничего особенного не сделали, – разве что лениво прогулялись на природе. Ванда назвала их «надежными, как скала, звездами горы» и попала в точку. Ни у кого из нас не было бы шанса и близко подойти к вершине, если бы не они. Они поднимали все грузы наверх, ставили палатки, подбирали ослабевших.

– Не забывай пить воду, Саймон.

– Да.

– Я сейчас проверю остальных. Ты хорошо справляешься. – Он шагнул в сторону и взлетел вверх по веревке.

Воодушевленный ободряющими словами Мингмы, я потащился дальше. Кроме того, мне не хотелось выглядеть в его глазах слабаком. В отличие от Дордже, который был медлительным и постоянно улыбался, Мингма казался сдержанным и осторожным; от него исходили те же жесткие флюиды, что и от Тадеуша, – с таким не забалуешь.

Вот дерьмо, вот дерьмо, вот дерьмо. Джульет была сейчас моим невидимым чирлидером.

А затем пришла мысль: «Именно здесь она впервые ощутила ЭТО».

Я почти ожидал, что сейчас почувствую, как волосы шевелятся на затылке и возникнет ощущение, будто кто-то идет за мной, но у меня появился более серьезный повод для беспокойства. Это было даже хуже, чем та глыба льда величиной с небоскреб, которая возвышалась над седлом.

– О господи!

Я бухнулся на снег в паре метров от главной тропы и поднял глаза туда, где несколько алюминиевых лестниц, соединенных вместе, образовывали самый страшный в мире мост через жуткую громадную расселину. В голове завертелся водоворот мыслей.

«Ну нет. Ни за что. С меня довольно. На этом этапе Тьерри может смело идти в задницу».

«Хоть бы строчка была об этом в дневнике у Джульет».

«К черту Джульет».

«Я знал, что у тебя не хватит на это пороху, красавчик».

Ванда уже почти находилась на вершине, Мингма шел вплотную за ней. Пока я смотрел на нее, мне казалось, что это просто. Мингма спустился вниз по ступенькам, не держась за веревки, и помог Марку пристегнуться к страховочному тросу.

Марк не торопился, держась изо всех сил; ноги у него дрожали. Казалось, что пропасть под лестницей уходит вниз до самой преисподней.

«Блин, просто сделай это и всё!» – крикнул я себе.

Я встал в очередь внизу, не в силах оторвать глаз от черного шрама посреди снега.

– Тебе нужна помощь, Саймон? – спросил меня Мингма. Я даже не заметил, как он подошел ко мне.

– Нет, я в порядке. Спасибо, Мингма.

Всё, пора. «Давай, Крис Бонингтон, проверим, из какого теста ты слеплен».

Вниз я не смотрел. Опуская подошву на каждую следующую ступеньку, я фокусировал взгляд исключительно на своих ботинках; это было похоже на скалолазание с бетонными блоками на ногах. Лестница мягко покачивалась, во рту ощущался привкус желчи и страха. «Ты пристегнут к страховке. Это менее опасно, чем то, что ты делал внизу, в пещерах», – уговаривал я себя.

Я был слишком измотан, чтобы прочувствовать триумф, когда дошел до вершины и встал на относительно твердый снег. Бочком я добрался до узкого уступа, на котором на боку лежал Марк, тяжело дыша. «Вот кому пришлось глубоко копнуть себя, чтобы заставить сделать это, Сай. Только так и преодолеваются подобные препятствия». Но у Марка-то была своя миссия, не так ли? Настоящая серьезная причина оказаться на горе. Это и должно толкать его вперед. А Лагерь III и украинцы Тьерри по-прежнему находились на невозможно далеком расстоянии от нас.

Я тяжело опустился рядом с ним и вялым жестом показал ему «Есть!», стараясь не задумываться над тем, что на следующий день нам предстоит совершить тот же переход снова. Только на этот раз мы заночуем в Лагере I.

Третий Человек Джулии не появлялся, но я не мог отделаться от ощущения, что он просто ждет подходящего момента. Кто он, тот третий, идущий рядом с тобой?

– Мне нужно отлить, – сказал мне на ухо Марк; прозвучало это как-то совсем по-детски.

– Так давай. У тебя же есть бутылка?

Я выкашлял эти слова, повысив голос, чтобы перекричать шквалистый ветер, бесновавшийся снаружи. Тонкие нейлоновые стенки палатки тряслись, как в эпилептическом припадке. Это было не весело, а жутко. На этот раз при подъеме на седло нам не пришлось страдать от палящего солнца, но траверс по Лестнице Рока казался таким же страшным, как и за день до этого.

– Но… а как же Ванда?

– Ванду это не смутит.

– Что там у вас? – спросила Ванда.

Она лежала на спине в каком-то дюйме от меня. Я мог бы протянуть руку и коснуться ее, но думал только о том, как набрать в легкие достаточно воздуха. Лодыжка вела себя неплохо – по крайней мере, она пульсировала не так напряженно, как после подъема до ПБЛ, – но вот по спине словно потоптался як. Снег под нами, подтаявший от тепла наших тел, спрессовался в комковатую лунку.

– Марку нужно отлить.

– Валяй, Марк, – сказала Ванда. – Я видела вещи и похуже, уверяю тебя.

Я должен был ощущать трепет из-за того, что делю палатку с Вандой, – Лагерь I был недостаточно просторным, чтобы каждый мог жить отдельно, – однако меня угнетало дурное предчувствие относительно того, что принесет эта ночь. Марк и Ванда носили на голове нашлемные фонари, и эти пляшущие лучи света слишком ярко напоминали о том, что я пережил в пещерах вместе с Эдом. Сумасшествие какое-то. Я находился на высоте семь тысяч метров над уровнем моря, на максимальном расстоянии от клаустрофобного ада Куум Пот.

У меня во рту образовалась неприятная корка. Я вытащил из-под своего спального мешка бутылку с водой и выпил две таблетки ибупрофена, подумав о том, что, если бы не Ванда, нам с Марком, вероятно, нечего было бы пить. О еде и питье в высоких лагерях мы должны были заботиться сами, и, поскольку из нас троих только она не превратилась тут в развалину, Ванда взяла это на себя: собирала снег в нейлоновый мешок, разжигала печку, готовила чай и суп, напоминала нам о том, что нужно восполнять запас жидкости в организме, и делала всё это без нытья и жалоб. Мы с Марком оба были не в состоянии что-либо есть и только наблюдали, испытывая тошноту, за тем, как она уничтожает две порции куриной лапши. Даже здесь она аккуратно сложила пустые пакетики вместе, чтобы «им не было одиноко».

– Порядок, – сказал Марк.

– Благодарю за комментарий, Марк, – попытался пошутить я.

Ванда выключила свой фонарь, и Марк сделал то же самое.

Привет, тьма, моя старая подруга. Головокружение, ощущение нереальности. Покалывание в пальцах. Я закрыл глаза и сосредоточился на шуме ветра.

А затем, не вызвав у меня удивления, завывание бури внезапно превратилось в журчание воды: я снова был в пещерах, снова в мавзолее, снова в объятьях Эда. Я не испытывал страха; я знал, что это неизбежно. Я даже ждал этого. Эверест, Ванда, Марк, Джульет – всё это была одна большая история, которую я рассказывал себе, пока ожидал смерти. В ушах стоял шепот хриплых голосов воды.

– Как ты себя чувствуешь, парень? – спросил Эд, тихонько сжимая меня.

– Мы ведь не умрем, Эд, правда?

– Нет, парень. Мы умрем.

Я не мог дышать – я задыхался, задыхался.

Я резко проснулся и похлопал рукой вокруг себя. Прикоснулся к спящей Ванде, к Марку. Недостаток кислорода привел в смущение мой воспаленный мозг. Тугой ремень, сдавливавший грудную клетку, заставил мое подсознание зациклиться на Эде – в этом всё и дело. Я стал нащупывать бутылку с водой в своем спальном мешке.

– Голова болит, – тихо произнес Марк рядом со мной. Сейчас я мог слышать его четко: ветер затих.

Я поднял бутылку, попил и передал ему.

– Вот, возьми.

– Спасибо.

Он тоже сделал глоток и протянул бутылку обратно.

– Моя мама шла… Она поднималась с… со всем своим снаряжением. Как она смогла… – Он закашлялся и умолк. Прочистив горло, он стукнул себя кулаком в грудь.

– Успокойся, Марк.

– Я в порядке. Как… как Ванда может так крепко спать здесь?

– Понятия не имею.

Я лег на спину и закрыл глаза, предполагая – и надеясь, – что я не провалюсь в пещеры снова. Но ошибся. На этот раз я лежал в Куум Пот среди костей тех ребят… Нет, я сам был мертвецом и бесстрастно наблюдал за тем, как Эд бережно обнимает Марка, сидящего у него между ног, растирает его плоть. Потом угол зрения поменялся, и я осознал, что Марк умер, его конечности крошатся и расслаиваются, как будто они из угля, его нижняя челюсть безвольно отвисла.

– Я не могу согреть его, парень, – равнодушно произнес Эд. – Это его пальцы, посмотри. Пальцы в его сердце.

Закутавшись в несколько слоев флиса и гортекса, облачившись в костюм, перчатки и защитные очки, я заставил себя выйти из палатки, окруженной насыпью свежего снега, а потом съежился на своем походном стуле и зарылся подбородком в воротник. Закрыл глаза. Через два дня мы должны были отправиться в Лагерь II, и мне следовало упорядочить то, что творилось в моей голове. У меня наблюдался тяжелый случай заболевания «придурок несчастный», и беспокоило меня сейчас не столько физическое напряжение, сколько те образы, которые продолжали заполнять мой мозг.

Спуск на веревках и глиссирование вниз по седлу после штормовой ночи в Лагере I дали мне очень своевременную дозу адреналина, но не стерли мерзкое послевкусие, оставленное ночными кошмарами с Эдом. Я понимал, что сны эти были обусловлены низким уровнем кислорода в воздухе, усталостью, холодом и избытком эмоций из-за прочитанного тайком дневника Джульет, но все эти логические рассуждения не помогали; жуткие картины не уходили, сохранялись в моей памяти, как эхо хора тихих голосов в журчании воды Куум Пот.

К этому добавлялась и доля угрызений совести. Я пока так и не удосужился расспросить кого-либо об украинцах Тьерри – или о чем-то еще на ту же тему, – и видеокамера по-прежнему лежала на дне рюкзака. «Какого хрена ты вообще тут делаешь, дружище?» – мог спросить меня Тьерри.

– Привет, Саймон.

Черт! Рядом со мной уже усаживался Марк. Я слишком устал, у меня не осталось сил на разговоры. Небо было ясным, сердитый ветер выдохся, но на душе все равно царил сумрак. «Это просто скачки настроения, обычное дело для такой высоты. Завтра всё будет в порядке», – утешал я себя. Джульет писала, что жизнь в горах отличается большей интенсивностью; она обдирает людей до самой сердцевины, обнажает их истинное «я». Я был согласен с ней. Например, Ванда здесь стала более целеустремленной и открытой, чем в самом начале; Говард еще глубже спрятался в свою раковину; Марк словно раздвоился, становясь то стальным, то крайне беспомощным; Малколм за последние два дня, – по мере того как восхождение становилось всё более тяжелым, – совсем утратил свой покровительственный тон и разговаривал практически односложно. Робби, похоже, был единственным, кто не сменил курс: жлоб – он и есть жлоб, в любой ситуации. Хотелось бы мне знать, каким стал я. Обаятельный Сай всё еще боролся, пытаясь сохранить контроль, но наружу уже пробивался Саймон Ньюмен, Экстраординарный Расточитель Времени и Исследователь Мертвецов с его секретным пораженческим оружием. А я не хотел быть таким. Я хотел быть Добрым Саймоном, человеком, достойным отношений с Вандой.

– Ты слышишь меня, Саймон?

«Ох, да отвали же ты».

– Прости, Марк. Что ты говоришь?

– Я должен тебе кое-что сказать.

– Что?

– Прошлой ночью, когда ты заснул, ты обнял меня.

Я сразу встрепенулся.

– Я не мог!

– Ты сделал это. Ты обхватил меня руками за грудь и крепко сжал.

Пальцы в твоем сердце. Я с трудом заставил себя улыбнуться.

– Прости, Марк. Это не то, о чем ты подумал. Ты мне не нравишься, честно. Не мой тип.

Я внутренне похолодел, пытаясь прикрыться этой неуклюжей шуткой. Марк усмехнулся, и глаза его вспыхнули, словно подсвеченные изнутри. Это был уже совсем другой человек, а не та сопливая тряпка, которой мы с Вандой помогали подняться по пути в ПБЛ.

– Ты скучаешь по своей девушке, Саймон?

– Нет у меня девушки.

– У меня тоже.

Тоже мне, блин, сюрприз. Удивил.

«Прекрати, не будь такой скотиной», – одернул я себя. Внезапно вспомнилось, что Ирени сказала мне еще в Катманду.

– А кто должен был идти с тобой на Эверест, Марк?

– Откуда ты знаешь, что со мной кто-то должен был идти?

– Ирени как-то вскользь упомянула об этом. – Я пожал плечами. – Можешь не говорить, если не хочешь. – В любом случае, мое обычное чрезмерное любопытство теперь тонуло в темных тучах, затопивших мою душу.

– Один парень по имени Том Баскин-Хит.

Я успел прикусить язык, чтобы не выпалить: «Пафосный Том? Злой Том?», выдав тем самым, что я украдкой читал дневник. «Внимательнее, Сай».

– Друг семьи?

– Типа того. Он был в той экспедиции с мамой в девяносто пятом. Они с ней не очень-то ладили, но после ее смерти он приехал к моему отцу, чтобы выразить свои соболезнования, и все эти годы поддерживал со мной контакт. Он переживал из-за одного инцидента, который произошел там, в горах.

«Ну да, он добавил ей стресса, распуская о ней сплетни».

– Когда я рассказал ему, что ее тело было найдено и что я собираюсь отправиться туда, он сам предложил присоединиться ко мне. В девяносто пятом он потерпел неудачу и хотел повторить попытку.

– Так почему же он не приехал?

– Он заболел. Рак поджелудочной железы.

Первое, о чем я подумал: «Это карма». И всё же это казалось несправедливым – он, по крайней мере, пытался как-то всё исправить.

– Вот дерьмо. Мне жаль, Марк.

– Твои слова о многом говорят.

– Какие слова? «Дерьмо»?

– Нет. «Мне жаль».

– Мне жаль.

Мы улыбнулись друг другу.

– У тебя есть фотография матери, Марк?

– Да. – Он порылся во внутреннем кармане куртки и вынул оттуда помятый полароидный снимок. – Вот. Здесь мы с Джульет в доме дедушки и бабушки.

Джульет была коренастой, с рыжеватыми волосами – в отличие от брюнета Марка. Она мне понравилась. У нее был такой же прямой взгляд, как и у Ванды. К ее ногам жалась миниатюрная беззубая версия Марка. Они оба улыбались, позируя перед детской горкой на фоне раскинувшейся на много акров стриженой лужайки.

– Она выглядит крутой.

– Да. Вот только… Можно я скажу тебе одну вещь, Саймон?

– Конечно.

– Только предупреждаю: прозвучит это ужасно.

«Господи, да не тяни ты уже!» – взмолился я про себя.

– Я жесткий парень и очень стойко переношу любой шок, Марк.

Он с вызовом поднял подбородок.

– Я ненавидел ее. Ненавидел долгие годы. Ненавидел за то, что она умерла. И только когда я… – Он запнулся. – Поэтому я, наверное, плохой человек?

– Нет. Конечно, нет. Это всё можно понять, Марк.

– Неужели?

Откуда мне, блин, знать такие вещи? Ненавидел ли я своего отца за то, что он умер? Что бы там ни думала моя мама, я слетел с катушек не потому, что стал безотцовщиной, а потому что мог это сделать. От скуки.

– Она со мной даже не попрощалась. Я даже не знал, что она возвращается на Эверест. А потом… через два месяца после ее смерти мне пришла посылка из Катманду. Нет, ты можешь себе такое представить? Тогда я впервые в жизни всерьез разозлился. – Он печально улыбнулся мне. – Ты прости, что я тебя нагружаю.

– Валяй, приятель, грузи дальше.

– Не хочется забивать тебе голову всем этим, Саймон.

– Ты и не забиваешь, не переживай. Как думаешь… Ты уверен, что это путешествие даст тебе то облегчение, которого ты ищешь?

«Господи, Саймон, ты бы сам себя послушал, какой ты душещипательный и слащавый».

– Не знаю. Она… я кое-что читал из того, что она написала о своей последней экспедиции. Она считала, что делает это для меня, ради того, чтобы нам лучше жилось. Много лет я думал, что ей было все равно, что она бросила меня, чтобы заниматься тем, чем хотелось ей самой. Но она уходила в горы ради меня. – Он произнес это на удивление бесстрастным тоном.

– А что отец думает о твоем путешествии?

Он пожал плечами.

– Он этого не хотел. У них с мамой были проблемы в отношениях. Большие проблемы. Он вообще не желает о ней говорить. Он не… На самом деле он никогда о ней плохо не отзывался, но после ее смерти получилось так, будто ее никогда не существовало. – Он вдруг встряхнулся. – Ладно, хватит. Всё обо мне да обо мне. А что у тебя за семья?

«Да так, знаешь ли: отец умер, мать живет отдельно, сестричка – психопатка или близка к этому».

Сейчас мне меньше всего хотелось углубляться в это. К счастью, в этот момент из общей палатки появилась Ванда и направилась в нашу сторону, спасая меня от необходимости что-то отвечать. При виде нее мое сердце, как обычно, принялось весело скакать в груди, как расшалившийся щенок.

– Привет, мальчики. У меня есть плохая новость и хорошая новость. Хорошая новость заключается в том, что Тадеуш очень доволен нашим прогрессом. И тобой тоже, Марк.

– А плохая новость?

– Гйалук испек для нас пирог.

Марк рассмеялся, но тут же принялся стучать себя в грудь, потому что смех перешел в кашель.

Она схватила стул и втиснулась между нами.

– О чем вы тут разговариваете? Сплетничаете обо мне?

– Мы говорили о наших семьях, – ответил Марк. – А что твои родные?

– Мы близки. Очень близки. – Она усмехнулась. – Может быть, даже слишком. Я ведь живу по соседству с родителями.

Она рассказала, что ее семья выехала из Польши в восьмидесятых; несколько лет они жили в лагере для беженцев, а потом перебрались во Францию, где ее родители стали работать инструкторами. Так что она выросла в семье альпинистов – это у нее в крови.

Постепенно мы начали обсуждать Робби и его неизменное жлобское поведение.

– В команде всегда найдется один такой, – сказала Ванда. После того как он в полной мере продемонстрировал свою сволочную натуру по дороге сюда, она не могла спокойно смотреть в его сторону и всё время хмурилась. – Ты не должен принимать близко к сердцу то, что он говорит, Марк. Я очень надеюсь, что он таки отморозит свой и без того очень маленький пенис.

Марк засмеялся и густо покраснел.

Темные тучи рассеялись.

Только подойдя вплотную к человеку, лежавшему навзничь, я понял, что это Малколм. В такие дни на горе люди чувствовали себя, как в скороварке, и постоянно опускались на снег, чтобы передохнуть. По дороге сюда я обогнал Клода и Элоди. Оба лежали на спине на одном из узких выступов, как пара морских звезд в альпинистских костюмах. Мы вяло помахали друг другу и жестами показали, будто пьем эспрессо.

«Просто обойди его. У тебя нет сил на то, чтобы ему помогать», – посоветовал я себе. Достижение Лагеря II уже казалось мне какой-то жестокой шуткой: складывалось такое впечатление, что он постоянно отодвигался всё дальше. Смешно и странно было вспоминать, что я представлял себе подъем к Лагерю III чем-то вроде прогулки в парке: притормозил, сделал несколько снимков близлежащих трупиков на склоне и понесся дальше. Но я просто не мог оставить его здесь. Я вбил ледоруб в снег, убедился, что «кошки» держат надежно, и, нагнувшись, потряс его за плечо. Позиция была шаткая; я знал, что крутизна склона здесь чуть больше сорока градусов, но казался он чуть ли не вертикальным. Когда я взглянул вниз, внутри у меня всё оборвалось.

– Вы в порядке?

Он лежал на спине, по-прежнему пристегнутый к веревке, и пыхтел, как загнанная лошадь, но его глаз за очками видно не было. Благодаря светлой корке солнцезащитного крема вокруг ноздрей казалось, что он нанюхался кокаина.

– Малколм!

Он покачал головой и сел.

– Давайте я вам помогу.

– Нет. – Он пробормотал что-то еще, но я не расслышал.

– Что?

– …хочу, чтобы они знали.

– Эй! Знали – что? – Я снова потряс его за плечо. – Малколм!

Он постучал себя по защитным очкам.

– Глаза… черное пятно. Это пройдет, это всегда проходит.

– Так вы не можете видеть?

– Я могу видеть… – Потом он произнес что-то неразборчивое, а затем еще что-то. – Рисковать…

– Я пойду наверх и пришлю к вам Мингму.

Они с Дордже ждали нас в точке чуть ниже Лагеря II, чтобы обеспечить кислородом, если кому-то это потребуется. Или, возможно, мне стоит попросить кого-то из других шерпов на седле связаться с ними по рации.

– Нет.

– Вам нельзя здесь оставаться.

Яркий свет, конечно, был обманчивым; не двигаясь, я терял тепло и уже почти не чувствовал свои ноги. Горло превратилось в кусок льда.

Я снял рюкзак и вынул оттуда фляжку. Откручивать пробку в двух парах рукавиц – это настоящий цирковой аттракцион.

– Вот. Выпейте.

Он сделал несколько глотков.

– Мне лучше. – Он оперся на одно колено, покачиваясь, как пьяный, потом встал. – Теперь я пойду вниз.

– Я помогу.

– Нет.

– У вас есть «восьмерка»?

Он коротко кивнул.

– Не говори никому, сынок. Пожалуйста.

– Ирени должна знать.

– Нет. Это пройдет. Прошу тебя, сынок. – Он улыбнулся мне притворной злой улыбкой. – Я в порядке. Супер. Просто маленькая проблемка.

– Вы уверены?

– Станет лучше, когда я… когда я отдохну у подножия.

Двигаясь с болезненной медлительностью, он снова пристегнулся к страховочной веревке – по крайней мере, он видел достаточно хорошо, чтобы сделать это, – и начал неуверенно спускаться обратно по склону.

Я понаблюдал за ним минут пять, но он, похоже, поймал свой ритм. Он, может быть, и не стал моим любимым персонажем здесь, но я не хотел, чтобы с ним случилось что-то плохое. «А почему, собственно, и нет? Ты мог бы выложить это на сайт, и тогда не пришлось бы тащиться в Лагерь III», – мелькнула мысль.

Мне до смерти не хотелось двигаться дальше: я испытывал неодолимый порыв последовать за ним вниз.

Я догнал Марка, которому требовалась передышка через каждые два шага, и дальше мы уже вдвоем, часто останавливаясь, отправились к тому месту, где нас ждали Дордже и Мингма. Ванда уже давно миновала их и продолжала резво подниматься, причем без кислорода. С минуту я переводил дыхание, а затем сказал Мингме:

– С Малколмом проблемы.

– Большие проблемы?

Ну вот, началось. Я понимал, что если я заложу Малколма, Тадеуш может отчислить его из группы. Он и так уже мог его отчислить за то, что тот не поднялся в Лагерь II. И я остановился на компромиссе:

– Точно не знаю.

– Он пошел вниз?

– Да.

Мингма кивнул, но не стал торопиться, а первым делом убедился, что мой кислородный баллончик находится в рюкзаке и что я знаю, как проверить, не перегнулся ли шланг, не перекрылось ли поступление газа. Я впервые вдохнул кислород, имевший легкий металлический привкус. Тадеуш проводил с нами тренинг по использованию кислородного оборудования в ПБЛ, но вместе с защитными очками я маску еще не примерял. Ощущение было такое, будто всю мою голову затянуло пластиком. Эффект я почувствовал минут через десять: тело наполнилось теплом, вернулись проблески оптимизма. Мингма показал мне два пальца, что означало «расход два литра в минуту». Нужно было экономить свой кислород; мы могли нести на себе только два баллона. Я поднял вверх два больших пальца.

«Последний рывок. Идем», – скомандовал себе я.

На этот раз я пошел первым, а Марк через некоторое время двинулся за мной.

Вот дерьмо, вот дерьмо, вот дерьмо.

Я снова обрел свой ритм, да так удачно, что мы обогнали Робби и Говарда. Марк даже нашел в себе силы для того, чтобы победно покрутить перед ними задницей, когда мы снова пристегнулись к веревке выше их. А потом как будто что-то щелкнуло внутри меня. Я вдруг перестал фокусировать внимание на жжении в бедрах, хрусте в лодыжке, на обветренных щеках. Джульет, Марк, Тьерри, Малколм и украинцы исчезли из моей головы. Остался только я сам, мое тело и гора.

Нечто подобное я ощущал, когда мы с Крисом взяли Эгюий-Верт, только теперь это было намного интенсивнее.

Вот почему Ванда занимается этим. Вот почему это делала Джульет.

Я остановился, чтобы оглядеться по сторонам. Передо мной раскинулся великолепный пейзаж с видом на Пумори и Чо-Ойю, которые казались маленькими по сравнению с тем пиком, куда направлялись мы. Я изучил все выступы и трещины на северо-восточном гребне, ведущем к пирамидальной вершине. «Ты можешь сделать это. Ты можешь взять Эверест, Сай». Это очень напоминало те бросающие в дрожь манящие голоса, которые я слышал, когда вырывался из капкана пещер. «Ты можешь это сделать, Сай». Я понимал, что оставалась еще миля пути по вертикали, но я мог ее пройти. И хотел. Это было достижимо.

Мне вдруг вспомнились слова Малколма о лихорадке вершины: «Когда ты находишься здесь, к тебе цепляется какая-то нить».

Не это ли я чувствовал сейчас?

«Нет. Ты пока что еще не там».

Эта мечта была частью чьей-то чужой жизни.

Когда мы с Марком, словно зомби, делали последние шаги, поднялся ветер, который бросал нам в лицо зернистую ледяную крошку. Снега здесь было мало, ветер сдувал его, обнажая скалу и следы прошлых восхождений на ней. Старые обрывки нейлона, которые видела еще Джульет, вышли на поверхность, после того как много лет пролежали под снегом. Возможно, какие-то из этих обрывков принадлежали ей. И снова наш лагерь оказался намного выше всех остальных, на самом хреновом и открытом месте; но, чтобы направить нас, вышла Ванда, и в очередной раз ее красный защитный костюм стал для нас путеводным маяком, ведущим домой. Как только мы достигли нашей палатки, Марк поспешно сорвал кислородную маску, и его стошнило.

Мы с Вандой помогли ему заползти внутрь, а потом она ушла собирать для нас снег – это было непросто, поскольку немногие оставшиеся в округе сугробы часто оказывались расписаны желтыми пятнами мочи. Когда она вернулась, я уже восстановил дыхание и рассказал ей, что Малколм спустился вниз.

– Он заболел?

«Не говори никому, сынок».

– Думаю, с ним всё в порядке. А Тадеуш разрешит ему подняться на вершину, раз он не смог добраться до Лагеря II?

– Не знаю. Надеюсь на это.

В тот вечер мы с Марком снова оказались не в состоянии проглотить даже кусочек шоколада и лишь с восхищением наблюдали за тем, как Ванда уминает два пакета овощного супа.

Во всем теле пульсировала усталость, но спать не хотелось. Я опасался новых кошмаров с Эдом в главной роли, которые могли прийти на этой высоте. «И давай не забывать, что именно здесь у Джульет случился плотный контакт с ее особым другом, Сай».

Делая время от времени глоток кислорода из баллона, я то проваливался в дремоту, то выплывал, но снов на этот раз не видел. Проснувшись, я обнаружил, что палатка наполнена золотистым сиянием. Закутанный во все свои одежки, лежа между Вандой и Марком, я впервые за много лет почувствовал себя частью чего-то большого. Между нами установилась некая связь. Я пробился дальше, чем казалось возможным. И не утратил того страстного желания, вспышку которого ощутил, когда смотрел на вершину.

И снова, в очередной уже раз, я забыл, зачем нахожусь на этой горе.

Для возвращения к действительности мне потребовалось грубое напоминание.

Выкатившиеся из орбит глаза этого человека напоминали сваренные вкрутую яйца, в уголках рта белела пена, но впоследствии меня больше всего терзали воспоминания о звуках, которые он издавал при дыхании: это был низкий хриплый рокот – как у отказывающейся заводиться газонокосилки. Он лежал на окраине лагеря в том месте, где мы должны были разделиться для спуска в базовый лагерь, в окружении каких-то людей, переговаривавшихся по рации.

Марк, застыв, уставился на него, и Ванда схватила его за руку.

– Пойдем, Марк.

Она потащила его в сторону тропы. Я медлил.

К месту драмы тянулись люди, словно на невидимых нитях. Трусцой прибежали два запыхавшихся американца с камерами на плечах. Никто не обвинял их в бессердечии. Всё происходило словно в замедленной съемке и при освещении, казавшемся искусственным из-за своей яркости. Я отступил назад, пропуская группу мужчин с мрачными лицами, которые затем сгрудились вокруг распростертой фигуры. Когда толпа расступилась снова, оказалось, что того человека засунули в красный пластиковый мешок, подсоединенный к ножному насосу.

– Что это? – спросил один из стоявших рядом.

– Мешок Гамова, – ответил другой. – Он искусственным путем понижает для человека высоту. Вероятно, у него отек мозга. Кто знает, из какой он команды?

– Думаю, это один из японских пеших туристов.

«Сними это. Вынь камеру, возьми свою камеру, ты здесь именно для этого», – твердил я себе.

Я запросто мог бы это сделать. И даже снял рюкзак, намереваясь вытащить видеокамеру. Но что-то меня остановило.

Вместо этого я просто ушел, да еще и ускорил шаг, чтобы догнать Ванду и Марка, опять совершенно забыв, что бегать на высоте – это не просто плохая идея. От напряжения я тут же запыхался. Они исчезли, а я, оставшись в одиночестве, очутился в одной из каменистых промоин, где воздух был пропитан вонью навоза яков. Мой желудок норовил вывернуться наизнанку, но мне каким-то образом удалось удержать в нем жареную картошку, съеденную утром на завтрак.

Чувствуя головокружение из-за надвигающейся панической атаки, я остановился, сглотнул и заставил себя выпить воды. Потом постоял еще минут пять, уставившись на серую осыпь склонов вокруг меня. Позади возвышалась вершина. «По-прежнему хочешь попасть туда?» – спросил я себя.

В глубине души что-то екнуло: «Да!»

И я пошел дальше, теперь уже в липком поту, несмотря на холод, и с немеющими пальцами. Впереди кто-то был – за камнем сидел человек, который одну руку прижимал к груди, а второй отчаянно махал мне. С ним что-то было не так. Внутри у меня всё сжалось. Блин, а теперь-то что? В спину ему вцепилось нечто, и он пытался это сбить. Какое-то непонятное существо, со множеством щупальцев. «Это все ненастоящее, ненастоящее». Я плотно зажмурился, увидев перед глазами звезды, а когда открыл их, то оказалось, что тот человек – это просто скала странной формы, и игра света на ней создает иллюзию движения. Пульс громко стучал у меня в ушах.

Я пошел дальше, но теперь уже не мог отделаться от ощущения, что за мной кто-то следит. В воздухе вокруг меня повисла какая-то тяжесть.

Чепуха.

Возможно, ощущение постороннего присутствия было заразным.

«Чепуха. Ты видишь всякое просто потому, что устал: ты почти ничего не ел последние три дня и при этом спалил тысячи калорий», – убеждал я себя. К тому же я, несомненно, все еще находился под впечатлением записей Джульет, в которых обнаружил ужасающие параллели с тем, что испытал в пещерах. Вот и всё.

Ванда с Марком ждали меня в конце следующего подъема. Марк расковыривал болячку в уголке своего рта. Он потерял ту легкость, которую нашел было на горе.

– Хреново выглядишь, Саймон, – заметила Ванда.

– Спасибо. – Мерзкое ощущение постепенно таяло, слава богу.

«Вот видишь?»

– Тот человек наверху… Как он?

На миг мне вдруг показалось, что она имеет в виду того персонажа Лавкрафта, который привиделся мне. Я взглянул на Марка, который по-прежнему возился со своей язвочкой.

– Похоже, там всё под контролем.

Она с облегчением улыбнулась.

– Это хорошо.

Позже от Клода и Элоди я узнал, что того японского туриста, заядлого курильщика, перенесшего несколько инсультов, – в принципе, уж кто-кто, а он-то в последнюю очередь должен был оказаться на высокогорье, – на вертолете переправили в Джангму, но он умер по пути.

Тогда я в первый раз увидел смерть на горе. Вы легко догадаетесь, что я собираюсь сказать дальше: но не в последний.

У меня ушел целый день на то, чтобы прийти в себя после увиденного – и после своих галлюцинаций – по пути обратно в базовый лагерь. Этому поспособствовал уплотнившийся воздух. После того как я провел много времени на высоте более семи тысяч метров, мое тело жадно впитывало его, а аппетит стремительно возвращался.

Одно я знал наверняка. Я больше не хотел иметь ничего общего с планом Тьерри. И дело тут было не только в его сомнительной нравственности или моей неспособности извлечь выгоду из того, что должно было стать идеальным сценарием для нашего «Путешествия на темную сторону». Тяга к вершине по-прежнему оставалась сильной, но, чтобы подняться туда, мне требовалась вся моя энергия до последней капли. Верхние лагеря представляли собой адскую дыру, где стоял мороз и людей постоянно тошнило, но теперь, когда я благополучно спустился вниз, мне уже хотелось вернуться обратно. По сравнению с интенсивностью жизни, которая ощущалась наверху, всё остальное – базовый лагерь, дом – казалось каким-то несерьезным, словно сделанным из картона.

Я вдруг решил – и это было только первым пунктом в длинном списке моих идиотских решений, – что обязан сообщить Тьерри, что отказываюсь выполнять его план. Я написал ему письмо и мгновенно почувствовал, что с плеч свалился груз – стоунов эдак в шесть.

Когда я вернулся в палатку, на моем спальном мешке лежал горный дневник Джульет вместе с нацарапанной корявым почерком запиской: «Пожалуйста, прочти это. М.»

Читать я не стал. Не хотел. Не смел. Некоторое время я разглядывал его, взвешивая на руках. Потом пролистал до вырванных последних страниц. После этого я залег в спальный мешок примерно на час – столько времени мне понадобилось бы, чтобы прочесть все это.

Марк выглянул из своей палатки через секунду после того, как я позвал его. Ранка в углу его рта кровоточила. Я протянул ему дневник.

– Зачем ты дал мне его, Марк?

Он пожал плечами.

– Мне кажется, я просто устал от одиночества. Я хотел узнать твое мнение. Давай прогуляемся, не против?

Когда мы добрались до окраины лагеря, я уже жалел, что не надел защитный костюм. Ветер поднимал вихри колючего зернистого снега, находя в моей одежде щели, о которых я и не догадывался.

– Так что ты об этом думаешь? – спросил он, когда мы находились уже в ста метрах от лагеря и нас никто не мог услышать.

– Твоя мама была отчаянной, Марк. – Банально как-то, но я просто не знал, что тут сказать. – Ты должен гордиться ею. Она была крутой.

«И, возможно, чокнутой, как настоящий псих».

– Я не думаю, что она была не в себе, Саймон. Она видела нечто странное, но это еще не означает, что она сошла с ума.

Я ничего такого не говорил, но он явно старался убедить в этом не меня, а в первую очередь себя.

Кончики моих пальцев в перчатках уже начало покалывать. Я прикусил изнутри щеку, которая и так была вся истерзана и напоминала отбивную с кровью.

Он расхаживал взад-вперед вокруг меня.

– Ощущение постороннего присутствия, Саймон, на самом деле не редкость. Обычно это случается, когда отказывает какой-то из органов чувств, при монотонной работе или очень высоком уровне стресса. – Прозвучало это сухо, как будто он цитировал заученный на память текст.

– Справедливости ради нужно сказать, что твоя мама испытывала сильный стресс.

– Да. Она находилась под сильным давлением. – Он вытер нос. – Я читал кое-какие статьи о ней, Саймон. Они были очень жестокими. – Я стал топтаться на месте, поскольку пальцы на ногах онемели. – А фактор Третьего Человека, конечно, связан с высотой и гипоксией. – Его, похоже, мороз не донимал.

– Но разве люди испытывают подобное только на высоте? Например, тот же Шеклтон.

«Или те, кто уходит в системы подземных пещер с отставными армейцами…»

– Да. Как я уже сказал, это может быть реакцией на экстремальный стресс. Что-то вроде желания не оставаться в одиночестве. На самом деле всё это очень интересно. Люди рассказывают о разном. О похищении пришельцами, встречах с привидениями, появлении ангелов. Большинство религиозных пророчеств сделано в горах. На высоте.

– Выходит, горная болезнь – основа религий?

– Хорошая версия, ничем не хуже других. И некоторые вполне допускают это. Эй, а ты знаешь, что много веков назад люди не умели различать внутренний голос и так называемую реальность? Когда они слышали голоса в голове, они считали, что с ними разговаривают боги.

Так ты здесь, Господи? Это я, Саймон. Мой внутренний голос в принципе никогда не умолкал.

– У твоей мамы не наблюдалось никаких симптомов горной болезни, не так ли?

– Не наблюдалось. Ну, это она так говорила. Знаешь, судя по тому, что я прочел, этот Третий Человек мог быть фантомным двойником.

– Кем-кем?

– Продолжением тебя самого. Проекцией. Включается защитный механизм вроде копирования, чтобы ты не чувствовал себя одиноким. Некоторые психологи придерживаются мнения, что такие копии можно наделять чужой индивидуальностью. И в состоянии стресса видеть то, что ты хочешь видеть. – Он сделал глубокий вдох и надул щеки. – Прости. Я тебя совсем заговорил.

Но тревожила меня не только тема Третьего Человека. Были в дневнике записи, по которым можно было судить: Джульет знала, что не должна совершать восхождение, но все-таки попыталась (пара зачеркнутых абзацев намекала на то, что она как будто даже хотела печального исхода). Однако Марку указывать на них я ни в коем случае не собирался. Это означало бы, что она сама решила покинуть его, совсем как бросивший меня отец. Откуда, черт возьми, пришла такая мерзкая идея? Я мысленно ущипнул себя за это.

– В конце несколько страниц вырвано. Это сделала она?

Он потупил взгляд.

– Да. Наверное. Не знаю.

Может быть, она все-таки заглянула под маску, а на тех страницах было написано, что она там увидела.

– А как к тебе попал этот дневник? Он был среди ее вещей?

– Да. Тадеуш и Джо переслали его нам вместе с другими ее пожитками, оставшимися в Лагере II после ее исчезновения.

– А Тадеуш читал его?

– Нет! Я так не думаю. Не такой он человек, правда?

Да уж, не такой. В отличие от кое-кого другого, кто приходит мне на ум. Марк становился все более возбужденным – возможно, из-за того, что так раскрылся передо мной. Он был похож на обрывок ткани, похороненный во льдах Лагеря II, который постепенно оказывался на поверхности по мере того, как ветер сдувал укрывающие его слои снега. «Бред какой-то», – подумал я.

– Твоя мама сильно переживала из-за Уолтера?

– Да. Они действительно были очень близки.

– А что он из себя представлял?

– Кто, дядя Уолтер? Я его почти не знал. С моим отцом они не ладили, так что он редко бывал у нас дома. Мне кажется, он немного походил на Малколма. Жесткий, настоящий мужчина. Да! А еще у него не было зубов. Носил вставные. Когда я был маленьким, он специально снимал их и пугал меня.

Как мило.

– А что Тадеуш говорит о твоей матери?

– В основном хорошее.

– В основном?

– Он признался, что у нее были некоторые проблемы со здоровьем, но это нормально. За восхождения нужно чем-то платить, верно?

– Ты говорил еще с кем-нибудь из тех, кто был в той экспедиции, кроме Тома?

– Я не мог.

– Почему?

– Потому что все они умерли.

– Что, все?

– Большинство.

Он прошелся по списку: Эри Ака (погибла в лавине на Манаслу); Паулина Цирцингер (разбилась на Денали); Злой Том (рак); Джо Дэвис (кровоизлияние в результате травмы головы); шерп Дава (несчастный случай на ледопаде Кхумбу); Льюис, американский горнолыжник (несчастный случай во время сноубординга).

Из той команды в живых оставались только закадычный друг Тома Уэйд, Тадеуш и Андрей Дэниелсен. Сэм, брат Андрея, в 2001 году покончил с собой. А Стефани Вебер, которая соревновалась с Джульет, кто из них первой поднимется на вершину, погибла при восхождении на ледник в Британской Колумбии.

– Ни хрена себе. – Не все эти люди нашли смерть в горах, но в голове мелькнула отрезвляющая мысль: многие из тех, кто продолжил заниматься этим, в конце концов исчерпали свой запас удачи. Возможно, всем нам действительно отпущено определенное количество везения. – Ты собираешься показать дневник и Ванде тоже?

– Нет. Она считает мою маму почти героиней. Не хотелось бы, чтобы она решила, будто мама была сумасшедшей.

– Мне кажется, она бы так не решила.

На самом деле это я так не считал. Но только из-за того, что сам прошел в пещерах через то, что напоминало опыт Джульет. Джульет и Саймон – два психа-близнеца.

– Правда, Ванда классная?

– Да.

Он попытался улыбнуться.

– Думаю, ты ей нравишься.

Сердце мое слегка екнуло.

– Так ты ей тоже нравишься.

– Нет, это совсем другое. Спасибо, что прочел дневник Джульет, Саймон. Спасибо, что выслушал мою болтовню.

– Эй, но мы ведь приятели, не так ли?

– Да.

Да.

– Тогда попробуем уговорить Тадеуша выдать нам пивка.

– А я говорю тебе, что всё не так просто, Ти. Ты не представляешь, каково здесь…

– Я рассчитываю на тебя, Сай. Ты туда, блин, не прохлаждаться приехал.

– Я знаю, Ти, но я не могу этих мертвецов вытащить из собственной задницы. Или ты хочешь, чтобы я столкнул кого-то из альпинистов с этой долбаной горы? Вырубил им кислород?

– Да, если придется.

Зря я послал ему письмо. В ответ я получил целых семь, одно резче другого, и Тьерри настаивал, чтобы я позвонил ему, даже несмотря на то, что звонки по спутниковой связи из базового лагеря стоили чудовищно дорого. Я не мог вечно откладывать это. В конце концов я дождался, когда общая палатка опустеет, проскользнул в радиорубку и набрал наш домашний номер, надеясь, что он не возьмет трубку. Но он взял; несмотря на приличную разницу во времени, голос у него был бодрый.

– Я занял тридцать тысяч долларов у своих стариков, Саймон. И сделал я это не ради того, чтобы ты завел на этой чертовой горе новых друзей. Или ты думаешь, что я хочу вернуться в Штаты?

– Да, мне очень жаль, что тебе пришлось влезть в свой долбаный трастовый фонд, Тьерри. Так что, твои старики реально собираются похитить тебя и силой увезти в США? У нас есть еще шесть месяцев, мы можем придумать что-нибудь…

– А что насчет тех украинцев, о которых ты говорил?

Блин.

– А что с ними?

– Ты сказал, что они остались в последнем лагере перед вершиной. Ты ведь можешь снять их по пути наверх, правда? На карту поставлена моя задница, Саймон. Ты должен мне.

– Я? Должен тебе? Что это значит, черт побери?

– Я создал этот сайт, выполнил большую часть работ. Я пишу весь контент.

– Ты что, блин, меня разыгрываешь? А как насчет Куум Пот? Кто сделал это? Кто, блин, едва не погиб там? Не ты со своей жирной задницей, это уж точно. Я с самого начала говорил тебе, что это плохая идея, но ты настоял, чтобы я отправился сюда. Ты подтолкнул меня, Ти. А это не просто долгая прогулка на большом холме. Это до чертиков изнурительно. Дышать здесь и одновременно идти уже достаточно тяжело, не говоря обо всем остальном.

– Значит, ты сдаешься, так получается? Бросаешь меня по уши в дерьме. Ну, спасибо тебе огромное, дружище.

– Да пошел ты, Тьерри.

Я повесил трубку. Хотелось что-нибудь пнуть от злости. Или врезать кому-нибудь. Когда я вышел из узла связи, оказалось, что в столовой сидит Малколм, сложив перед собой руки на столе. Что он слышал? После возвращения с седла я его почти не видел.

– Привет, Малколм, – сказал я, прощупывая почву. – Как вы себя чувствуете?

– Хорошо.

– Уже известно, разрешит ли вам Тадеуш подниматься на вершину?

– Известно. Похоже, ответ положительный.

– Прекрасно.

– Ты там общался на повышенных тонах. Дома проблемы?

– Типа того.

– Присядь, сынок. Думаю, нам нужно поговорить.

Вот черт. Я был явно не в том состоянии и не в том настроении, чтобы выслушивать сейчас мудрые советы по безопасности во время горных восхождений.

– Ты тот самый парень, которого вытащили из Куум Пот.

Еще хуже.

– Вы знаете о Куум Пот?

– Да. Когда-то давно я и сам был кейвером. Я сразу понял, что где-то тебя видел.

По-моему, газетные снимки были слишком размытыми, чтобы узнать меня в лицо, но, с другой стороны, я ведь не все их видел; в этом плане я тогда применил излюбленную тактику Саймона Ньюмена – бегство от действительности.

– А проводник, который был там с тобой, погиб, верно?

– Ну да. Он оказался психом.

– Нельзя так говорить о мертвых.

– Вы просто его не знали.

– А зачем ты вообще полез туда? Собирался снимать погибших там парней, не так ли?

– Да.

– И на Эйгер ты не поднимался, верно?

– Да.

Он удовлетворенно кивнул. Стоило, наверное, справедливости ради объяснить ему, что это была ложь Тьерри, а не моя, но я не видел в этом смысла.

– Опрометчивости, Саймон, нет места ни в пещере, ни на горе.

– Да? Кто бы говорил! А как насчет вас, Малколм? Что случилось с вами на седле?

– Это не считается.

– Вы сказали, что у вас проблемы со зрением. То же самое случилось и в прошлый раз? Поэтому вы не взяли вершину?

– Ты пытаешься сейчас изворачиваться. Не нужно.

Он пристально смотрел на меня своими водянистыми голубыми глазами. Я выдержал этот взгляд.

– Вы собираетесь рассказать об этом Тадеушу?

– Нет.

И я понимал почему. Он и сам что-то скрывал, в этом всё дело. Он что-то скрывает, я что-то скрываю. Марк тоже что-то скрывает. Все мы что-то скрывали.

Час спустя я проверил свой почтовый ящик. Там, конечно, оказалось послание от Тьерри:

Прости, дружище. Да, я втянул тебя в это. Слишком уж наехал. Думаю, я тогда лишь хотел продвинуть наш сайт на новый уровень, понимаешь? Как бы там ни было, ты должен поступать так, как считаешь нужным. Просто будь осторожен и береги себя.

Мерзавец.

Он знал, чем меня достать.

Волна оживления прокатилась по лагерю, когда Тадеуш пригласил всех в общую палатку. Большинство сгрудилось вокруг стола, но Мингма, Ирени и Дордже предпочли встать за спиной у всех.

– Я переговорил с другими командами, – начал Тадеуш. – Первыми на вершину пойдут китайцы. Намного раньше, чем представляется разумным, но это их дело. После них разрешение получили мы. Шестнадцатого мая мы выходим в Лагерь I, и у нас будет двухдневное окно хорошей погоды. Потом пойдут польские ребята, интернациональная команда и команда «Маунтин Конквест».

Робби поднял руку, но Тадеуш проигнорировал его.

– Мы сделаем это тихо. Не стоит настораживать нашей готовностью другие команды, ожидающие в ПБЛ. Нам не нужны пробки на Второй ступени. Это понятно? Мы должны избежать заторов в узких местах. На гребне может поместиться примерно шестьдесят альпинистов. Если их станет больше, возникнут проблемы. Вы же не хотите торчать в очереди к вершине, как в супермаркете к кассе? Поэтому, пожалуйста, прислушайтесь к тому, что я говорю. Те, у кого есть друзья в других лагерях, даже среди независимых восходителей, пожалуйста, не рассказывайте никому о дате нашего выступления к вершине.

Все дружно посмотрели на меня – мистера Общительность.

Робби снова поднял руку, и на этот раз Тадеуш коротко кивнул ему.

– Мы пойдем все вместе? Я люблю подниматься в собственном темпе. И не хочу ждать тех, кто может задержаться.

Я возвел глаза к потолку:

– Вы же в курсе, что мы с Марком пришли в Лагерь II задолго до вас, верно, Робби?

– Да, но у меня были проблемы с регулятором.

– Чушь собачья, – сказал Ванда.

Робби пропустил это мимо ушей.

– Мингма мог бы пойти со мной, Говардом и Вандой, а Дордже сопровождал бы Малколма и остальных.

– Мингма и Марк с нами не пойдут, – сказал Тадеуш. – Марк не будет подниматься на вершину со всеми. – Мы с Вандой, понятное дело, не удивились, но Робби, Малколм и Говард буквально потеряли дар речи. – Мы должны быть готовы предпринять попытку штурма к одиннадцати вечера. Марк и Мингма выйдут в четыре утра.

– Я что-то вас не понимаю, Тадеуш, – сказал Робби.

Тадеуш вопросительно взглянул на Марка, который пальцем в перчатке рисовал круги на поверхности стола. Марк едва заметно кивнул ему.

– Марк пойдет в обход.

– Как?

– Он собирается воздать дань уважения члену его семьи, погибшему на горе.

Я почти видел, как в голове у Робби лихорадочно заскрипели шестеренки, когда он пытался быстро сообразить, каким образом это повлияет на него. Никаких тебе «Послушай, Марк, я сочувствую твоей потере» или вопроса, кем был погибший родственник Марка, – ничего подобного. Вместо этого он сказал:

– Выходит, он получит Мингму только для себя? Он что, доплатил за это?

У Говарда хватило достоинства, чтобы выглядеть возмущенным.

– Вы просто омерзительны, – сухо заметила Ванда.

– Я просто хочу, чтобы всё было по справедливости, только и всего. Я от многого отказался, чтобы повторить свою попытку. Почему Марк получит шерпа только для себя?

«„Получит шерпа“! Как будто Мингма – не живой человек, а какой-то „хэппи мил“ или еще что-нибудь в этом роде».

– Тадеуш, вы обещали нам намного больше шерпов.

– А теперь будет так. Если вы хотите выбыть – не вопрос, Робби.

От негодования у Робби волосы встали дыбом.

– Это не… Нет! Я иду.

– Хорошо. Повторяю: Ванда, Робби, Малколм, я сам, Говард, Дордже и Саймон составят первую команду. Мингма и Марк – вторая команда.

Робби откинулся на спинку стула. Да, он потерял Мингму, но для него всё не так плохо складывалось. Случится то, чего он всегда хотел: Марк, которого он считал самым слабым звеном, больше не будет стоять у него на пути. И поэтому Робби мог позволить себе проявить великодушие.

– Прости, если мои слова прозвучали грубо, Марк. Прими мои соболезнования насчет родственника. Так где именно он погиб?

– Она.

– Как? Женщина?

Ванда фыркнула.

– Чтобы ходить в горы, пенис иметь не обязательно, Робби.

«Или чтобы умереть в горах», – подумал я.

– Я в курсе. Как ее звали, Марк?

– Не ваше дело.

«Молодец, Марк».

– Что ж, я желаю тебе удачи.

– Спасибо.

– Да, приятель. Господи! Мне жаль, что такое произошло с близким тебе человеком. – Это Говард напоследок внес сентиментальную нотку – впрочем, как всегда, с опозданием. Кожа вокруг его рта шелушилась так сильно, что издалека казалось, будто он закусывал опарышами.

– А еще я попрошу всех вас никому не говорить о том, что собирается сделать Марк, – сказал Тадеуш, задержав взгляд на Робби. – Это очень личное.

– Разумеется. Можете рассчитывать на меня, Тадеуш. – Он встал и хлопнул в ладоши. – Давайте провернем наше дело.

Мы с Малколмом встретились взглядом. Выражения его лица я не понял.

На следующий день, тщетно пытаясь положить конец холодной войне между Марком, Вандой и Робби, Говард предложил прогуляться в туристический анклав под названием «палаточный городок» – продолговатый островок временных отелей и баров, расположенный в миле от базового лагеря, – чтобы сменить обстановку и пропустить по пиву. Я уговорил Ванду и Марка пойти – ради Марка. Ирени, Дордже и Тадеуш вызвались остаться на базе, как и Малколм (слава богу), но вот Мингма принял приглашение Говарда и присоединился к нам.

Робби шагал со мной в ногу, и мы, миновав убогое здание ассоциации альпинистов, двинулись по дороге на Ронгбук. Ванда и Марк, которых не слишком вдохновляла перспектива прогулки с Робби, ушли вперед с Мингмой. По пути нам попалась группа китайских туристов, которые, посасывая газ из одноразовых кислородных баллонов, фотографировались перед дорожной табличкой базового лагеря. Земля здесь была усеяна пивными банками, старыми молитвенными флагами, обрывками туалетной бумаги и обертками от фасованных закусок.

Без всякого вступления Робби вдруг произнес:

– Это ведь Джульет Майклс, не так ли?

Черт!

– Что?

– Не надо изображать тупого, Саймон. Малколм сказал, что у нее остался сын примерно того же возраста, что и Марк. Он просто изменил фамилию, так?

Марк был слишком далеко, чтобы нас слышать, но как раз в этот момент обернулась Ванда и бросила на Робби очередной тяжелый взгляд.

– Мой рот на замке, Робби.

– Окей, окей. Я, в общем-то, не собирался писать об этом в своем блоге. Как думаешь, он справится? Все-таки до Лагеря III еще очень далеко, идти и идти.

– Только не нужно снова начинать, Робби.

– Да ты посмотри на него, Саймон.

– Что?

– Он похож на скелет.

– Мы все здесь похудели, приятель.

Робби пожал плечами. Как и все мы, Марк постоянно носил множество одежек из гортекса и защитный костюм, но все же легко было заметить, что Робби прав: Марк, и без того тощий, потерял в весе больше, чем кто-либо еще. Запястья его стали тонкими и хрупкими, как у ребенка.

Нас нагнал Говард, и беседа переключилась на то, как нужно заматывать изоляционной лентой ручку ледоруба, чтобы она не обмерзала в высоких лагерях, и на другие животрепещущие темы. Робби больше не возвращался к разговору о родственнице Марка. Начался обратный отсчет старта к вершине, и в связи с этим его уже охватило мучительное возбуждение, а его внутренний измеритель одержимости этой идеей зашкаливал.

Мингма помахал нам, стоя у завешенной ковром двери одной из самых больших палаток, которая, по его словам, принадлежала его другу. Мы уселись на скамью в форме буквы U, покрытую цветной тканью и подушками. В центре помещения мерцал костер из кизяка. Всё это местечко пропиталось ароматами навоза яков и кисловато-горького чая, но здесь было тепло, уютно и даже шикарно по сравнению с нашей общей палаткой. Друг Мингмы, симпатичный шерп, эдакий красавец в стиле ретро и любимец женщин, с прической, как у Элвиса, в аккуратно подвернутых джинсах, раздал каждому из нас по бутылке пива «Лхаса».

В итоге мы с Мингмой сели в центре; с другой стороны от него расположились Говард и Робби, а с моей стороны – Ванда и Марк. Рядом с Мингмой у меня всегда возникало такое чувство, будто он внимательно изучает нас, словно проводит какой-то антропологический эксперимент, причем до сих пор не может решить, удачный он или провальный. С первым пивом мы справились за считанные минуты, и Элвис принес нам еще по бутылке.

– А тебе всегда хотелось подняться на Эверест, Мингма?

– Нет.

– Но ведь ты был там девять раз, если не ошибаюсь?

– Да. Это хороший способ заработать деньги. Мне нужно поддерживать семью, своих сыновей.

Возможно, пиво развязало ему язык, а может, он решил, что я не такой уж законченный придурок. Он рассказал мне, что его семья несколько десятков лет назад, когда он был еще ребенком, бежала из Тибета в Непал. Начинал он как Нгима, помощник повара, а потом поднялся вверх по карьерной лестнице. Он был единственным в семье, кто работал полный день, и поэтому все рассчитывали на него. «Совсем как Анг Цзеринг – тот шерп, который спас жизнь Джульет после смерти Уолтера», – подумал я.

– Бывали у тебя когда-нибудь по-настоящему трудные клиенты?

– Нет.

Пиво ударило мне в голову, сделало болтливым.

– Брось. Расскажи мне правду. Я буду молчать.

Он пожал плечами.

– Большинство людей славные. Иногда они говорят, что должны подняться на гору, хотя не могут этого сделать. Мы возвращаем их обратно. Тадеуш неплохо умеет это делать.

– Тадеуш хороший босс?

– Да. И хороший человек. Мы работали с ним раньше, на другой стороне, когда он был проводником. Очень справедливый, много платит.

– А какая сторона тебе нравится больше – северная или южная?

– Северная. Здесь нет ледопада Кхумбу. Он очень опасный, на нем погибло много шерпов.

– Вы, ребята, верите в то, что все несчастья вызваны гневом горных духов, да?

Он снова неопределенно пожал плечами.

– Некоторые шерпы действительно верят. Дордже принимает меры предосторожности. Он разбрасывает чанне, что-то вроде риса, чтобы предотвратить лавины. На северной стороне не так плохо.

– Но все равно опасно, верно? Столько людей погибло.

– Да.

– Можешь, конечно, не отвечать, Мингма, но почему шерпы не любят прикасаться к мертвым альпинистам?

«Господи, Саймон. Где твоя деликатность?»

Я задевал религиозные чувства и понимал это, но Мингма, похоже, не обиделся.

– Лама должен прикоснуться к мертвому телу первым, Саймон. Если душу не направить к следующей жизни, она может разозлиться и потом отыграться на живых людях.

– Что ты имеешь в виду – «отыграться»?

– Принести им несчастье.

Насколько я знаю, Эда никто не направлял к следующей жизни. Но если то, что говорит Мингма, правда, тогда весь мир переполнен призраками разгневанных мертвецов.

– Отец моей матери живет в маленькой деревушке, и двери его дома расположены очень низко, чтобы злые духи не могли попасть внутрь. – Он постучал себя по лбу. – Они бьются о головой о притолоку.

– Допустим, ты все-таки прикоснулся к трупу. Как тогда избавиться от разгневанного духа?

– Идешь за благословением в монастырь. Пьешь горячий чай с маслом, просишь ламу провести обряд пуджа. Но тут речь не идет о том, чтобы причинить вред злому духу; это делается для того, чтобы направить его в хорошее место.

Приятель Мингмы принес нам по третьей бутылке. Стоит ли мне продолжать копать в этом направлении? Другого такого шанса может и не представиться.

– Я слышал, что в Лагере III в прошлом году погибли два альпиниста. Два парня из Украины.

– В прошлом году много людей погибло.

«Аккуратнее, Саймон».

– Да. Но я слышал, что они до сих пор там.

– Как?

– Ну, их тела.

– Иногда шерпам, которые провешивают веревки, платят за то, чтобы они сбросили трупы вниз по Восточному склону. В Лагере III нет тел.

Ну вот. Выходит, Тьерри облажался. Меня захлестнуло сложное чувство, смятение и облегчение: «Даже если бы я захотел заснять их, ничего бы не вышло».

– Думаю, нужно возвращаться в лагерь, – сказал Мингма. – Скоро стемнеет.

Ванда, сидевшая рядом со мной, потянулась и зевнула, коснувшись моей руки. Она посмотрела на меня и улыбнулась.

– Как сказать по-английски, что тебе тепло и удобно?

– Уютно?

– Точно. Мне уютно.

Уютно было не только ей. Разомлевшие в тепле очага Робби и Говард развалились на своих подушках, закрыв глаза. Наконец-то воцарился мир.

– Мингма говорит, нам пора возвращаться. – И только тут я заметил, что место рядом с ней пустует. – А где Марк?

– Пошел в туалет.

– Пойду найду его.

Я затосковал о тепле палатки в ту же секунду, как только вышел на улицу и ветер ударил мне в лицо. Небо темнело, и туристы, хрустя щебнем, двинулись через морену снимать золотистое сияние, затухающее над гребнем вершины. Я пошел по забросанной мусором тропе к туалетному блоку – кирпичному строению, примостившемуся над открытой выгребной ямой.

Рядом с ним, голова к голове, стояли две тени, и одна из них была в желтой куртке.

– Марк!

Он помахал мне рукой.

– Иду!

Пока он шел ко мне, я отвернулся, чтобы полюбоваться вершиной: «Через неделю ты можешь оказаться там, Сай. Прямо там, наверху». Есть в Лагере III украинцы или нет их, я все равно сделаю это. А для сайта мы составим другой план.

Марк похлопал себя по животу.

– Проблемы с желудком. Я задержал вас, ребята?

– Нет. Кстати, а с кем ты там говорил?

– В смысле? – Он отвернулся, чтобы прокашляться. – Когда?

– Там, перед сортиром.

Он как-то странно взглянул на меня.

– Ни с кем.

Каменистая почва у меня под ногами пошатнулась. Рядом с ним определенно кто-то был. Может быть, просто турист или отбившийся от группы путешественник.

Ты же не дурак, сам понимаешь, что тут к чему.

– А почему у твоей мамы здесь нет памятной таблички, Марк?

– Думаю, отец был против этого. Мне кажется, он боялся, что, если появится табличка, я однажды обязательно захочу к ней съездить.

– Но ведь сейчас ты зашел намного дальше, чем в базовый лагерь.

– Да. Думаю, он…

Марк закашлялся так сильно, что согнулся пополам. С моей точки зрения, это очень напоминало тот звук, похожий на рычание неисправной газонокосилки, который издавал заболевший турист.

– Боже мой, Марк!

– Я в порядке.

Но мне так не казалось. Меньше чем за сутки в его легких прочно обосновался тяжелый кашель. И дальше могло стать только хуже. Ирени в свое время рассказала нам массу страшных подробностей о подобных вещах: «На высоте свыше восьми тысяч метров кровь превращается в сироп, а мышечная масса тает, и ваше тело становится дряблым кожаным чехлом».

– А Ирени осматривала тебя?

– Я в норме. Я сказал ей, что всё хорошо. Так оно и есть.

Я изучал горки камней и чортэны, украшенные молитвенными флажками, в поисках имен, которые могли принадлежать украинцам Тьерри. В то утро Марк попросил меня сопровождать его к этому скоплению памятных знаков, но настроения у меня не было. «Именно там она впервые и увидела ЭТО», – думал я.

– Собираюсь вернуться сюда в следующем году. Попробую взойти на вершину. – Он улыбнулся, и кожа на его острых скулах натянулась. – Ты тоже можешь поехать. Снимешь об этом документальный фильм.

– Правда?

«А почему бы и нет? Ты ведь у нас киношник, не так ли, парень с Эйгера?» – я уже мог себе это представить. Если голливудские фильмы в основном выдержаны в духе «рассказ об отце и сыне», у меня получилась бы сногсшибательная история матери и сына. Тьерри мог ее смонтировать, отредактировать и снабдить душещипательным саундтреком, чтобы манипулировать эмоциями зрителей. «Только для этого не нужно ждать следующего года, не так ли? – прозвучал голос в моей голове. – Этот смачный сюжет у тебя есть уже сейчас».

В груди начало нарастать напряжение. Я понимал, что это такое. И старался не обращать внимания.

– Правда. Я все равно не смогу замалчивать это вечно. Люди в любом случае узнают, что я был здесь. И я действительно намерен попытаться взойти на гору. И достичь того, что не удалось моей матери. – Он прокашлялся. – Вряд ли отцу это очень понравится. А еще я установлю тут памятную табличку Джульет. Она заслуживает этого, правда?

– Да.

– И она не была сумасшедшей, Саймон?

– Нет, приятель, не была. – Давление у меня в груди росло.

– Но… но, если бы не я, она бы тут не оказалась.

– Это неправда. Ты сам поднялся сюда, Марк. И знаешь, что нельзя сделать это ради кого-то другого, только ради себя.

«А это правда? Хрен его знает, но звучит классно».

– Как бы там ни было, если хочешь найти виноватого, вини тогда тех журналистов, которые устроили ей веселенькую жизнь, распространяя о ней сплетни.

– Да. Да. Ты прав. Просто мне очень хочется точно узнать, что тогда произошло.

– Может быть, мы никогда этого не выясним. Порой такие вещи случаются.

«Саймон Ньюмен: рафинированная мудрость».

– Есть же еще те, вырванные из дневника страницы.

– Что?

– Ну, те последние странички дневника. Может быть, она вырвала их, чтобы взять с собой на вершину и не тащить туда весь дневник. Может быть, она написала там что-то, когда была в высоких лагерях, и эти страницы до сих пор лежат на ее теле.

Он пожал плечами.

– Всё возможно. Просто… А что… что, если она действительно видела только то, что хотела увидеть?

– Я тебя не понимаю.

– Ее внутренний голос подсказывал ей, что она идет на вершину с неверной мотивацией. Я думаю, он пытался предупредить ее. А у той сущности – у этого – были обморожения. Худший из ее кошмаров. Возможно, она, как и Уолтер, знала… – Его заставил прерваться еще один приступ кашля. Он похлопал себя по груди рукой в перчатке. – Я сам не знаю, о чем говорю. Наверное, о том психологическом грузе, который она взвалила на себя, когда этого не нужно было делать.

– Она пыталась вновь обрести себя.

– Да. Восстановить свою репутацию, – резко бросил он.

– Время само уладило этот вопрос, не так ли?

– Да. Это правда. Сейчас люди ею восхищаются. Саймон… я ведь смогу это сделать, правда?

«Стоп, не говори этого!» – попытался я себя предостеречь. Но слова вырвались сами, прежде чем я успел остановиться.

– Я тоже пойду с тобой, Марк.

Может быть, в глубине души я планировал это с того момента, как услышал о теле Джульет? Не исключено, но тогда это показалось мне правильным решением. Марк стал мне другом, но у меня также была какая-то связь и с Джульет. Я знаю: ей не хотелось бы, чтобы Марк пошел туда один.

Или же я просто не мог упустить такой замечательный шанс. Марк нуждался в облегчении. А я – в том, что можно отдать Тьерри. «Ты должен мне», – говорил он.

А как насчет вершины?

Марк уставился на меня с отвисшей челюстью.

– Что?

– Я собираюсь пойти с тобой. Чтобы найти твою маму. Встретиться с Джульет.

«Возьми свои слова обратно. Еще не поздно», – умолял я себя.

«Нет».

– Но почему?

«Да, Саймон, вот именно – почему?»

– Не думаю, что тебе следует отправляться туда в одиночестве.

– Со мной будет Мингма.

– Да, я знаю… Просто дело в том… Когда я прочитал дневник Джульет, мне стало казаться, что я был с ней знаком. – Я настолько приблизился к правде, насколько мог себе позволить.

– Так ты действительно сделаешь это? В смысле, пойдешь со мной?

– Да.

– Но тогда у тебя не будет шанса подняться на вершину.

– Вершина никуда не денется, и, как ты сам говорил, мы можем приехать сюда на следующий год.

Он фыркнул.

– Даже не знаю, что сказать.

– Скажи «да».

– Да. – А потом он обнял меня.

В ту ночь я снова был у себя в «Мишн: Кофи», работал вместе с Эдом: мы с ним бодро размалывали свои пальцы в кофемолке, чтобы обслужить клиентов. Затем бац! – и я в нашей квартире, сижу, развалившись на диване, а Тьерри рвется приветствовать меня на четвереньках, как собака, и держит в зубах книжку Джона Кракауэра «В разреженном воздухе». В моей комнате на матрасе сидели Эд, мой отец, Кентон и Марк; хихикая, они листали эротический журнал. Они показали мне обложку с фотографией Джульет. В панике я пытался предупредить их, что они должны спрятать журнал, – сюда шла Ванда, – но не мог вымолвить ни слова.

Мое подсознание не могло выразиться более красноречиво, даже если бы очень постаралось.

Тадеуш переводил взгляд с меня на Марка и обратно. Как всегда, я не мог определить, о чем он сейчас думает.

– Я переговорил с Мингмой. Саймон, он не возражает против того, чтобы ты пошел с ним и Марком, но вы должны во всем его слушаться. Он лидер, он главный, вы поняли?

Мы оба безропотно закивали, как двое мальчишек в кабинете директора школы.

– Если он прикажет вам возвращаться, вы должны подчиниться. Это понятно?

– Понятно.

– Вы должны быть готовы выйти в четыре утра. Подниметесь по закрепленным веревкам до Лагеря III, а затем сойдете с основного пути. Мингма знает, куда идти, я проложил маршрут примерно до того места по имеющимся координатам. Там нужно быть очень осторожным. Восхождение будет смешанным. Много льда, скал, сыпучих каменистых осыпей. Я не смогу там за вас отвечать, вы это понимаете?

– Не беспокойся, Тадеуш, – сказал я.

– Вы пойдете в связке с Мингмой. Нет никакой гарантии, что ты найдешь свою мать, Марк. Ты должен это понимать. Я просто даю тебе такой шанс, вот и всё.

– Я знаю. И я благодарен за это.

– Окей.

Когда мы уже встали, чтобы уходить, Тадеуш задержал меня.

– Значит, ты идешь с ним, потому что он твой друг?

Для него оставалось непостижимым то, что я отказался от возможности подняться на вершину. Я даже Тьерри не сказал, что мои планы изменились. И не собирался говорить ему. Пока что.

– Примерно так. Просто мне кажется, что я должен пойти с ним. – Отчасти это было правдой.

– Ты хороший альпинист, Саймон. Мингма тоже говорит, что ты сильный. Может быть, ты вернешься сюда в следующем году и снова присоединишься к команде.

Сердце мое переполняла благодарность.

– Спасибо, Тадеуш.

– Как ты думаешь, достаточно ли Марк силен, чтобы сделать это? Отказать ему – проще простого. Ирени сомневается насчет его здоровья, но при восхождении важнее, что у тебя здесь. – Он постучал себя пальцем по лбу.

– Думаю, у него всё получится. Он настроен решительно.

– Хорошо.

После ленча Малколм поймал меня недалеко от туалета. Я ждал этого. Новости здесь расползаются быстро. Робби недоумевал, как и Тадеуш; у него в голове не укладывалось, как можно отказаться от шанса взять вершину по какой бы то ни было причине, а тем более, если причиной являлось такое ничтожество, как Марк. Говард отнесся к этому более благосклонно; он пожал мне руку и сказал: «Молодец». Только Ванда держалась на расстоянии.

А вот теперь еще и Малколм собирался поделиться со мной своим крайне важным мнением. К счастью, это будет наш последний разговор.

– Слышал о твоем решении, Саймон.

– И что?

– Надеюсь, ты уверен в правильности своих соображений.

Во мне вдруг вспыхнуло раздражение. Да кто он вообще такой, этот Малколм, чтобы давать мне советы? Калека без пальцев на ноге, на своей шкуре прочувствовавший, что может отнять зона смерти; человек, чье тело совершенно недвусмысленно предупредило его о том, что ему не стоит подниматься выше восьми тысяч метров. Но он, тем не менее, шел туда.

– А какие соображения вы считаете правильными?

– Ты знаешь, что я имею в виду.

– Знаю? Лучше бы вы сами следовали собственным советам. – Я развернулся, чтобы уйти.

– Тебе нужно всё рассказать своей девушке, – бросил он мне вслед. – Насчет Эйгера.

– Она не моя девушка.

– Не надо ничего утаивать от нее. Она все равно узнает. Женщины всегда всё узнают.

«Это в нем говорят отголоски сексизма, старая школа», – подумал я.

– Хорошо, скажу.

Я действительно собирался. Но не сейчас.

В ту ночь, когда я лежал в спальном мешке, пытаясь устроиться поудобнее, и никак не мог уложить в голове то, на что я себя обрек, в мою палатку пришла Ванда.

Она заползла внутрь и легла рядом со мной. Едва дыша от волнения, я перевернулся на бок лицом к ней.

– То, что ты идешь с Марком, это здорово. Ты очень добрый.

– Любой бы так поступил.

– Ха! Думаешь, Робби способен на такое? Или Малколм?

– Ну, честно говоря, Робби – это особый случай. Он мерзкий тип по убеждению, и на это уходит вся его энергия.

– Знаешь, я рада, что ты идешь с Марком. Я беспокоюсь за него. Думаю, без тебя у него ничего не получится. Ты молодец, что помогаешь ему таким образом.

– Ты тоже помогала ему.

– Да, но ты ради друга отказываешься от собственной мечты. Я бы так не смогла.

Однако же подъем на эту чертову гору не был моей мечтой – или все-таки был? Уже не помню.

– Слушай, раз у тебя не будет шанса подняться на вершину в этом сезоне, я приеду с тобой сюда в следующем году.

– Правда? То же самое сказал мне Марк.

«Три мушкетера от альпинизма. Боже мой!»

– Да. И мы сделаем это вместе. Во что бы то ни стало.

Даже если бы тот момент мою палатку сорвало ветром, если бы в ней появился Эд, мне всё было бы нипочем.

Я высвободил руки из своего кокона и привлек ее к себе. А потом поцеловал.

Всё, пути назад больше не было.

Если на смертном одре человеку позволительно вернуться к какому-то моменту из прошлого, чтобы вновь пережить его, я точно знаю, что я выбрал бы: я хотел бы снова, уютно устроившись, лежать с Вандой в ее палатке, чувствовать на себе ее ногу и по очереди с ней переключать плеер на треки из наших плейлистов, разделив наушники пополам. Даже все очарование Ванды не могло заставить меня слушать саундтрек «Титаника», но в душе я получал удовольствие от мюзиклов «Отверженные», «Виз», «Вестсайдская история» и от саундтрека к «Шоколаду», хотя я скорее помер бы на месте, чем признался в этом Тьерри. А она не жаловалась, когда я заставлял ее наслаждаться моей классикой девяностых годов и старыми хитами Стиви Уандера. Но музыка – так же, как и запахи, – это настоящее наказание, ведь она разжигает воспоминания. Слушая эти мелодии сейчас, я погружаюсь в трясину печали и раскаяния. Иногда это ощущение растягивается на несколько дней.

До отхода на седло у меня была масса времени на то, чтобы отговорить Марка от задуманного или сказать Тадеушу и Ирени, что я обеспокоен состоянием его здоровья. Но он вроде бы «казался нормальным», и я сказал себе, что с ним всё будет в порядке. Что он просто должен попытаться. Ирени наверняка знает, что делает, и она просто не разрешила бы ему подняться выше, если бы видела, что его тело этого не выдержит. И вообще, эти вопросы – не ко мне.

К тому же вся моя энергия, которую я накапливал после спуска в ПБЛ, уходила на времяпровождение с Вандой и грезы о ней. У меня уже был план. После того как миссия «Джульет» будет завершена, я отправлюсь домой, но лишь для того, чтобы упаковать свои вещи и тут же уехать во Францию к Ванде. Она поможет мне найти работу в высокогорной съемочной группе. Не исключено, что я зафиксирую ее попытки взять все четырнадцать восьмитысячников, иногда поднимаясь вместе с ней, а иногда обеспечивая поддержку в базовом лагере. Тьерри станет заниматься нашим сайтом и помогать искать спонсоров. Мы будем вести потрясающий блог, посвященный нашим приключениям, возможно, напишем книгу. Дети появятся намного позже. Мы будем жить на всю катушку, как Клод и Элоди.

И, подражая Джульет, я тоже составил список своих целей:

1. Помочь Марку.

2. Сбросить со своих плеч Тьерри.

3. Переехать во Францию, чтобы жить с Вандой.

4. БЫТЬ СЧАСТЛИВЫМ.

5. Я МОГУ ЭТО СДЕЛАТЬ.

Я говорил себе, что Ванде незачем знать, зачем я в действительности пошел в горы. Она была цельной натурой с нравственными принципами, а глядя на то, как она относилась к Робби, я понимал: стоит один раз по-настоящему достать ее, и пути назад больше не будет.

Мне каким-то образом удалось собраться с силами, чтобы выйти из палатки и сразу же убедиться, что я пристегнут к страховочной веревке. Все палатки в Лагере III – горстке сооружений из потрепанной старой парусины на продуваемой всеми ветрами скале – непонятно как ютились на крутом склоне, словно приклеенные на липучках; один неверный шаг, и будешь кувыркаться до самого основания седла. Сделав глубокий вдох из кислородного баллона и старясь не обращать внимания на свою лодыжку, выбравшую неудачный момент, чтобы разболеться, я набил нейлоновый мешок снегом, предварительно проверив, не испорчен ли он мочой или чем-нибудь похлеще. Марка стошнило в тот же миг, как мы добрались до своей палатки, и лужица его рвоты уже превратилась в замерзший твердый диск. Я сбросил его ногой в ночь.

Плитку я разжег с шестой попытки и стал наблюдать, как медленно тает снег. Сидя здесь лицом к выходу, но не видя ничего, кроме ненадежного нейлонового полога, я чувствовал себя очень маленьким. Хотелось свернуться калачиком у себя в спальном мешке и спрятаться там. Но нельзя было ложиться спать, не выпив по меньшей мере два литра жидкости.

Я подергал Марка за ногу. Он лежал на спине с открытыми глазами и хрипло дышал в кислородную маску, время от времени снимая ее, чтобы прокашляться.

– Не отрубайся пока что. Ты должен пить.

Ванды, нашего ангела-хранителя и специалиста по растапливанию снега, рядом не было, помочь нам никто не мог. Она спала в палатке с Малколмом и Дордже: они выступали раньше нас, и она готовилась к этому.

Во время утомительного подъема в высокие лагеря мы с Малколмом избегали друг друга, но, насколько мне было известно, сюда он добрался без всяких проблем. Возможно, он, как и Марк, умел включать какую-то дополнительную внутреннюю батарейку, помогавшую ему тащиться вверх. Робби наконец отбросил в сторону свое самомнение, а Говард полностью закрылся в своей раковине. Но все мы страдали, так или иначе: отощавшие тела, опухшие лица, отекшие глаза, обветренная кожа.

Я заставил Марка сесть и сделать несколько больших глотков чая. Еду я готовить не собирался.

– Я ведь смогу это сделать, правда? – сипло дыша, спросил он. – Я достаточно силен для этого, да?

«Твой последний шанс, Саймон», – сказал я себе.

– Конечно, можешь, Марк, конечно, – ответил я, а сам подумал: «Саймон Ньюмен, ты хренов ублюдок, законченный и отпетый».

Я лежал в спальном мешке, вслушивался в скрип обутых в «кошки» ног – хрум, хрум, хрум, – пока вся команда проходила мимо нашей палатки к вершине, и старался подавить в себе разочарование от того, что не присоединился к ним. Я думал, что связывающая меня с вершиной ниточка, о которой говорил Малколм, оборвалась. Я ошибался.

Если бы не обещание Ванды еще раз вернуться со мной на эту гору, думаю, я мог бы в тот момент вскочить и уйти за ними.

Я сделал большой глоток кислорода и закрыл глаза, уверенный, что заснуть не сумею. Но, должно быть, я все-таки задремал, поскольку разбудил меня крик Мингмы: он велел нам готовиться. Мы с Марком двигались так, словно находились на космической станции в невесомости. Чтобы найти собственные ботинки, мне потребовались невероятные усилия и концентрация, – как будто я выполнял хирургическую операцию на мозге с помощью обычной ложки. Специально к этому дню я припас пару носков из шерсти мериноса, но у меня ушла целая вечность на то, чтобы отыскать их: хмельная голова никак не могла сообразить, куда я положил их вчера вечером, когда собирался.

Мингма растопил для нас немного снега, и я сунул под защитный костюм две бутылки с водой. Казалось, что «кошки» я надевал несколько часов: пряжки замерзли, ледяной металл цеплялся за ткань рукавиц. Кто-то словно залил мои конечности бетоном.

Не говоря ни слова, мы присоединились к Мингме снаружи. Господи, как же холодно! Мороз высасывал тепло вместе с жизнью, вернув меня – пусть на миг – обратно в пещеры. Мингма помог нам уложить кислородные баллоны в рюкзаки, после чего мы выступили.

По сравнению с основной командой, идти нам было недалеко. Прогулка, а не марафон. Но на такой высоте даже прогулка может быть смертельно опасна. У нас уйдет три часа на то, чтобы достичь Выходных Трещин, а там мы отклонимся от обычного маршрута и направимся к месту, где лежала Джульет. При отсутствии провешенных веревок главную угрозу для нас представляли скрытые во льду расселины. И там впервые мы попадем в зону смерти. Место, где тело начинает умирать, где сознание раскалывается.

Поле зрения было ограничено кислородной маской, капюшоном и защитными очками, так что я пропустил Марка вперед и сосредоточился на том, чтобы следовать за лучом своего нашлемного фонаря. На некоторое время, пока сюда не начнет пробиваться дневной свет, в нем будет заключаться весь мой мир.

Я уже не повторял про себя: «Вот дерьмо, вот дерьмо, вот дерьмо». У меня не было на это сил. Я с трудом переставлял свои тяжеленные ноги и фокусировал внимание на дыхании. Моему заторможенному мозгу понадобилось несколько секунд, чтобы осознать: мы вышли на каменистый склон, и нужно как-то перенастроить свое тело, чтобы приспособиться к этой новой местности. Осторожно. Это напоминало ходьбу по черепице – хотелось опуститься на четвереньки и ползти.

Мингма сдвинул кислородную маску набок и, несмотря на то, что ветер уносил его голос в сторону, крикнул нам:

– Медленно, медленно!

Именно так – медленно, медленно. Единственный способ передвигаться здесь.

Затем он остановился и поднял руку. Снял кислородную маску и что-то сказал в рацию.

– …иду прямо сейчас, конец связи. – Он повернулся к нам: – …беда.

– Что? – Господи, даже говорить было больно.

– Альпинист попал в беду. Необходимо поднести кислород. Оставайтесь здесь.

Мой мозг некоторое время обрабатывал эту информацию, и я подумал: «Только не Ванда. Пусть это будет не Ванда».

– Оставайтесь здесь. Вы меня поняли? Никуда не двигайтесь.

Мне ужасно хотелось схватить Мингму за грудки и заставить его рассказать, что там, черт возьми, происходит; но ни Марк, ни я ничего подобного не сделали, а просто стояли и смотрели, как он поднимается вверх. Марк отстегнул свой жумар от веревки и сел. Я последовал его примеру, хотя было очень непросто найти положение, которое казалось бы безопасным. Под нами раскинулись аллювиальные равнины Тибета, залитые сейчас тусклым светом; над нами высилась вершина. Хребет Гималаев и остроконечные пики ослепительно сияли, будто хромированные.

Мы ждали, постукивая ботинками, чтобы поддерживать циркуляцию крови в пальцах ног.

Сколько мы так просидели, пока Марк не заговорил? Может быть, час? Он постучал меня по плечу и снял маску, чтобы я мог его услышать.

– Мы должны идти.

– Спускаться вниз?

– Нет. К маме.

«К маме». Он так и сказал. Не «к Джульет», не «к моей матери».

– Что?

– Иначе мы упустим… упустим шанс. Мингма может не… – Он запыхтел и умолк.

– Ты знаешь, как туда добраться?

– Думаю, да. Это недалеко.

– Ты уверен?

– Да. Всё… будет хорошо. Есть… рация. Ты идешь?

Пошел бы он, если бы я сказал, что остаюсь? Не знаю. «Он не в том состоянии, чтобы куда-то идти, – говорил я себе. – Это, блин, какой-то скелет ходячий. Скажи ему „нет“».

Я кивнул.

Сейчас ветер подталкивал нас, очки мои заметало зернистым снегом. Используя ледорубы, как трости, мы начали траверс через трещины. Марк теперь двигался еще медленнее, как и я. «Твое тело умирает здесь, Сай». «Кошки» скрежетали по смеси снега, льда и камней. На обычной высоте подняться было бы несложно, но здесь это напоминало… напоминало восхождение на гору Эверест. Бездна внизу, казалось, влекла меня назад, и я даже радовался, что поле зрения ограничено. «Не смотри вниз». Где-то над нами Ванда, возможно, как раз в этот момент делала последние шаги до вершины. «Пожалуйста, пусть беда стряслась не с ней».

Время здесь течет по-другому – насчет этого Малколм был прав. Данное понятие, похоже, вообще потеряло свое значение, когда мы плелись по откосам и камням, а свет играл с нами в свои игры, отчего поверхность казалась более плоской, чем на самом деле. Мои глаза с трудом различали нескончаемую волнистую гладь скалы и пятна неподатливого снега. Мы совершили фундаментальную ошибку. Зона поиска оказалась слишком большой, шансы найти Джульет – нулевые. Тело могло скрываться под курганом из снега и льда; мы, возможно, уже даже переступали через нее. Раньше воображение рисовало мне, что она лежит в доступном месте, ее отлично видно, и выглядит она умиротворенной и прекрасно сохранившейся, как Джордж Мэллори. Чертов тупица!

Марк остановился, наклонился вперед, сдвинул маску, и его вырвало. Ничего нового. Я заставил его сесть, вынул бутылку воды из кармана и протянул ему. Он отмахнулся.

– Плохо, – сказал он.

– Что, назад?

– Нет… дальше.

– Ты знаешь, куда идти?

«Ну откуда ему это знать?»

– Думаю, да.

Я проверил его кислород. Уровень по-прежнему был на четырех делениях. Он попил, прокашлялся; я помог ему встать на ноги и испугался, потому что сам задохнулся даже от такого минимального усилия.

Он сделал несколько шагов и упал на бок. Я потянулся, чтобы поймать его, но, несмотря на всплеск адреналина в крови, отреагировал слишком медленно. Он взмахнул ледорубом и скользнул вниз футов на шесть.

А затем в двадцати метрах ниже от него я увидел это: яркое цветное пятно посреди снежной насыпи. Солнце затянуло облаком. Я часто заморгал, чтобы прояснить зрение, и посмотрел снова. Розовый. Костюм розовый. Это наверняка она. Наверняка. Но теперь я не мог понять, как она упала с гребня, который находился далеко справа от нас и намного выше.

Чувства у меня были противоречивые.

– Марк! Мы нашли ее.

Он устало кивнул в ответ и встал на четвереньки.

Я двинулся к ней, останавливаясь через каждые десять шагов, чтобы перевести дыхание, и не торопясь, – не хотелось подходить слишком близко без Марка. Частично заметенная снегом, она лежала лицом вниз: ноги раскинуты, правая рука под телом, затылок закрыт капюшоном. Она оказалась миниатюрнее, чем я ожидал; на ней все еще были горные ботинки, но одна нога неестественно вывернулась в лодыжке. Нахлынула волна печали: «Ну, привет, Джульет».

Затем пришла мысль: «Сними ее. Снимай прямо сейчас. Сделай это, сделай это, сделай это. Снимай. И быстрее, пока Марк не подошел». Механически, как будто моими действиями управлял кто-то другой, я, постаравшись не сдвинуть кислородный баллон, снял рюкзак и вынул видеокамеру. «Ты не должен так поступать», – возмутился другой голос в моей голове. Я снял наружную рукавицу, оставив ее болтаться на шнурке, и нажал кнопку «Запись». Но ничего не произошло. Я попробовал снова. Камера по-прежнему не работала. Проклятье! Я сдвинул кислородную маску в сторону и подышал на камеру, после чего наконец замигала красная лампочка.

Я посмотрел на Джульет в видоискатель, но тут ее накрыла чья-то тень. Над ней склонилась какая-то фигура, темный силуэт с бесформенной головой. Я охнул и упал на задницу; от удара у меня перехватило дыхание. «Его там нет, его там нет, – принялся повторять я. – Мне это кажется, вот и всё». Я со свистом втянул воздух. И посмотрел снова. Оно не двигалось. Оно по-прежнему оставалось здесь. Мне хотелось сказать ему: «Ты – видение Джульет, не мое. Мое видение – Эд», но вместо этого я просто сидел, оглушенный, пока набежавшее облако не затенило и это, и тело Джульет.

Я попробовал встать, но не смог. Что-то пошло не так. Что? И тут до меня дошло: на моем правом запястье болталась камера, но руку я совсем не чувствовал. Свою руку без перчатки.

«Ох, блин, Саймон, о нет, что ты наделал?» – в ужасе подумал я. Весь дрожа, я сунул кисть обратно в рукавицу и постучал ею по бедру. Деревянная. Она будто стала деревянной. Внутри у меня раскручивался маховик паники. «Всё окей, – успокаивал я себя. – Всё будет хорошо. Убирайся отсюда, и немедленно». Одной рукой я сунул камеру в рюкзак и закинул его на плечи, забыв проверить, правильно ли закреплен шланг баллона с кислородом. Я попытался встать снова, но бедра мои превратились в два куска холодного желе. И еще Марк. Где Марк? Он же шел прямо за мной. Я обернулся, но облако сгустилось, – как это могло произойти так быстро? – и Марка я не увидел.

Паническая тошнота нарастала.

«Достань рацию. Вызови помощь».

«Рацию забрал Марк».

Мозг приказывал телу двигаться, дергаться, пукать – делать хоть что-нибудь, но мой главный компьютер как будто взломали, и сигнал управления просто не доходил до цели.

Небо вдруг раскололось, как переспевший фрукт, и передо мной раскинулось нечто, похожее на громадный зал ожидания в аэропорту, с бесконечными рядами кресел, с суетливо шныряющими взад-вперед людьми. «Ты можешь пройти сюда, если хочешь, Сай». Там вроде было тепло, обстановка казалась оживленной и успокаивающе будничной. В глубине души я понимал: чтобы создать такую картину, мой мозг перетряхнул весь запас познаний о поп-культуре – «Битлджус», «Защищая твою жизнь» и еще бог весть что. «Здесь ты увидишься с папой. Папа сам придет и пригласит тебя присоединиться к нему». Но отца там не было. Все выглядели довольными. Ну, не то чтобы счастливыми, но нормальными. Где-то вдалеке слышались объявления диктора по громкой связи – слов я разобрать не мог. На глаза мне попались трое парней в кожаных летных куртках и кейверских касках.

«Ребята из Куум Пот».

Я мысленно извинился перед ними. А также перед украинцами Тьерри.

«Слишком мало и слишком поздно, парень».

Я попытался встать и шагнуть к ним, но что-то удерживало меня. Эд. Ну конечно. Эд. Это должен быть он. Эд вцепился в меня.

«Какого хрена ты делаешь на Эвересте, Эд?»

Он сжимает меня.

Картина с залом ожидания аэропорта исчезла, и вновь появилось облако.

Холодно. Я очень замерз. Слишком холодно. «Ты должен избавиться от этой мокрой одежды, парень», – услышал я. Я представил себя в туманном душном тепле «Мишн: Кофи». А потом облако вновь разорвалось, и я увидел справа теплый свет, сиявший белизной. Три женщины в длинных ярких юбках и шалях, склонившись у костра, подкармливали огонь чем-то, похожим на кости, и смеялись.

«Иди к костру. Согрейся». Но Эд не отпустит меня. Одна из женщин приподняла свои юбки. Ноги у нее… они были не человеческие, а какие-то веретенообразные, волосатые, как у паука.

Эд сжал меня сильнее, хотя на самом деле мой рюкзак должен был сдерживать это давление. Я не мог дышать. «Прекрати, Эд, – сказал я или подумал, что сказал. – Эд, мне нечем дышать. Ты убиваешь меня».

А затем с могучим ревом на меня накинулась боль. Моя правая рука, снова оказавшаяся в рукавице, горела – она размораживалась, и кровь хлынула в ее ткани. Я заметался, взвыл, и Эд ослабил хватку. Пошатываясь, я встал на ноги.

«Двигайся. Двигайся или умрешь. Так высоко в горах нельзя спасти кого-то еще, Саймон, – звучало в голове. – Здесь ты можешь рассчитывать только на себя».

Я покачнулся, только сейчас заметив в нескольких футах перед собой ледяную расселину. Я так сосредоточился на Джульет, что не видел ее раньше.

Спотыкаясь, я направился в ту сторону, откуда, как мне казалось, мы с Марком пришли сюда. И где, черт возьми, Марк?

«Просто двигайся».

Я брел, как пьяный матрос, припадая на одну ногу, которая казалась короче другой, и сосредоточившись на том, куда я ступаю. «Продолжай идти. Не останавливайся».

На периферии зрения я заметил желтое пятно. Может, это Эд в своем желтом защитном костюме показывает мне дорогу? «Это ты, Эд? А это я, Саймон». Впрочем, я все равно шел в ту сторону.

Вновь вспышка цвета – на этот раз красного. Потом до меня дошло, что яркие пятна, которые я вижу, – это комбинезоны альпинистов, спускающихся с вершины. «Ты можешь это сделать, – говорил я себе. – Доберись до закрепленной веревки, и она приведет тебя в Лагерь III». Всё просто. Но когда я дошел до трещин, силы окончательно покинули меня. Пообещав своему ворчливому внутреннему голосу, что передохну только несколько минут, я рухнул на снег.

И просидел так четыре часа.

Я сидел там, пока мимо меня, покачиваясь, один за другим проплывали усталые альпинисты, спускавшиеся с вершины. Какое-то время я не был уверен, реальны ли они, или же это просто сопровождающие Джульет призраки с лицами, как у насекомых, которые выстроились в ряд, чтобы исполнить зажигательный латиноамериканский танец: «Положили руку, убрали, дружно встряхнулись».

Склонившийся надо мной шерп в кислородной маске кричал:

– Где твой шерп? Где твоя рация? Где твой шерп? Где твоя рация?

Небо было синим, пурга, – если она вообще поднималась, – прошла. Каким-то образом я сумел позаботиться о себе и надеть защитные очки, что спасло мои глаза, которые иначе выжгло бы жестоким высокогорным солнцем.

Рядом остановился еще один шерп. Я машинально отметил про себя, что на голове у него закреплена камера. Он похлопал меня по плечу.

– Как тебя зовут?

– Сай… Саймон Ньюмен.

– Откуда ты?

– Англия.

– Нет, нет. Из какой компании?

Я не мог вспомнить. Мне удалось лишь выдавить:

– Тадеуш.

Он прокричал в свою рацию что-то непонятное, а потом похлопал меня по плечу еще раз.

– За тобой уже идут.

Я почувствовал удар по спине, а затем мое горло, сузившееся к этому моменту уже до размеров игольного ушка, вдруг расширилось. Я снова мог дышать. Шерп – я так никогда и не узнал его имени – поправил мой кислородный шланг, который я сбил, когда закидывал на плечи рюкзак. Это спасло меня от гипоксии, и я не замерз до смерти.

Тем временем мимо меня прошла еще одна группа изможденных сгорбившихся альпинистов, напоминавших зомби. Пока я смотрел на них, провожая взглядом, один из них споткнулся, колени у него подогнулись, и он упал набок. Его компаньон переступил через него. Некто в синем комбинезоне, замыкавший эту вереницу, – видимо, проводник команды, – растолкал упавшего, заставив его двигаться. Они уходили всё дальше вниз, перемещаясь медленно, будто астронавты на луне, пристегнутые к закрепленной веревке – их спасительной линии жизни.

«Ты тоже можешь, – сказал я себе. – Ты тоже можешь встать и двигаться».

Но я не мог. Я был как выжатый лимон. У меня ничего не осталось. Ни сил, ни времени. О ногах я просто забыл, они превратились в неповоротливые глыбы льда. Моя правая рука, которая пылала всего несколько минут – или часов? – назад, сейчас онемела; она снова стала деревянной. Я попытался поднять ее и потрясти, но ничего не произошло. Невыносимые муки холода, которые я испытывал в пещерах, казались, по сравнению с этим, пустяками. А затем, без звуков фанфар, – на самом деле как-то почти прозаично – мое сознание отделилось от меня, воспарило и уплыло, чтобы присоединиться к невидимым духам на небесах. Я смотрел сверху вниз на свое тело, прикорнувшее рядом с закрепленной веревкой, которая вилась по грязному снегу и камням, и испытывал к нему жалость и презрение. Настоящим был этот, Парящий Саймон, а то была какая-то марионетка из мяса и костей. Я чувствовал себя расслабленным, как будто меня щекотали перышками. Всматриваясь в эту картину, я не особенно удивлялся; сейчас я уже проскочил то чувство раздвоения, которое когда-то спасло меня в пещерах Куум Пот. Я подумал: «Интересно, а что произошло бы, если бы тот Саймон, который внизу, взял и умер? Витал бы я здесь вечно?» Наверное, в итоге меня отсюда вытянуло бы, как пылесосом, а потом я каким-то образом переместился бы в тот безликий зал ожидания для мертвых.

К Марионетке Саймону кто-то приближался. Какой-то дурачок в красном костюме и ботинках, как у Германа из «Семейки монстров», карабкался вверх, хотя нужно было идти вниз. Вновь прибывший бочком продвинулся к месту, где сидело мое тело. Потряс его за плечо. Опаньки! Саймон Марионетка снял кислородную маску. Нет газа. Саймон без газа. «Прощай, Сай. Ничего там нет, кроме мяса и двух вегетарианцев». Чушь какая-то. Я стал размышлять, смогу ли я перебраться к тому месту, где в последний раз видел Марка, найти его, проверить как он там, не нужно ли чего. «Я как раз иду в магазин, прихватить тебе диетической колы?»

С тем же чувством равнодушной отрешенности я подумал, куда же подевался Эд. Наверху его со мной не было. Не видел я его и внизу, возле Сая Марионетки, он не сжимал его тело своими паучьими лапами.

Теперь уже фигура в красном костюме вовсю трясла мое тело. А потом стукнула его рукояткой своего ледоруба.

Шмяк. Шмяк. Эй, потише, приятель! Это, наверное, больно. И тут – ууупс! – я упал, издав негодующий писк из-за того, что меня заставили вернуться в себя – марионетку из плоти. Я не мог дышать. Было больно, всё болело.

– Саймон, вставай! – Человеком в красном костюме оказался Мингма. – Где Марк?

– Его нет.

– Он умер?

– Не знаю.

Умер ли он? В последний раз, когда я видел его, сразу после того как заметил Джульет, он был в плохом состоянии. И снова мой мозг дал сбой: я находился возле пещер, и меня спрашивали про Эда. «Опять ты бросил человека, Сай, как безответственно с твоей стороны!»

– Саймон, если ты немедленно не спустишься с горы, ты умрешь.

Слишком поздно.

Мингма заставил меня сделать несколько глотков чая, но тот почти весь вылился обратно. Он вытер мне рот.

– Пойдем. Мы уходим прямо сейчас.

Я поднялся, ноги дрожали. Перед глазами всё расплывалось, я различал лишь размытые силуэты. Но стоило яростно заморгать, и постепенно картина прояснилась.

– Готов?

Склон передо мной был крутым, и я отчаянно надеялся, что вновь появится то чувство бесконечного покоя, которое спасло мне жизнь в пещере. Этого не произошло, но мозг оставался затуманенным, защищая меня от потрясения, вызванного случившимся. Мингма помогал, чем мог, отцепляя и вновь пристегивая мой карабин к страховочной веревке на каждом ее стыке. Неуклюжий из-за гипоксии и усталости, я постоянно задевал веревку шипами «кошек». В какой-то момент я споткнулся, соскользнул на каменную плиту и пролетел несколько футов вниз; при этом я ударился обмороженной рукой о камень, и от боли всё тело содрогнулось, как в агонии. После этого Мингма взял меня на короткую связку.

Мы шли вниз, мимо продуваемого ветром Лагеря III, в котором мы провели ночь миллион лет назад. Вниз и вниз, где в воздухе было больше кислорода.

Если я слабел, Мингма сзади тащил меня за страховку, словно суровый дрессировщик собак.

– Не отдыхать, Саймон. Скоро стемнеет.

Я мочился внутрь своего костюма.

Когда Мингма ввел меня в палатку на вершине седла, солнечный свет уже розовел. Я мгновенно отключился, лишь на короткое время пришел в себя, когда он заставил меня выпить сока. На этот раз я смог его проглотить и прочувствовал каждый сантиметр своего пересохшего пищевода, по которому текла жидкость. Я не посмел снять перчатки. Я ничего не хотел знать и снова потерял сознание.

Прошло, казалось, секунд десять, прежде чем Мингма растолкал меня.

– Мы идем вниз, Саймон.

– Вниз – куда?

– В ПБЛ.

Мой мозг просыпался в воздухе с большей плотностью кислорода, и меня стал охватывать шок от потери Марка. Марк ушел, и Эд… стоп. Этого не надо.

– Есть какие-нибудь новости про Марка?

– Нет, Саймон. Мы должны идти вниз.

– Он по-прежнему там, наверху?

– Не знаю.

– Почему никто не пытается его спасти?

Мингма терпеливо вздохнул.

– Его некому спасать.

Я вспомнил, что Мингма оставил нас у Выходных Трещин не просто так, а по определенной причине. Запаниковав, я быстро спросил:

– С Вандой всё в порядке?

– Да. Она уже вернулась в ПБЛ.

Слава богу.

– Она взяла вершину?

– Да. Ванда, Говард и Робби поднялись на вершину.

– А Малколм?

– Малколму стало очень плохо. Мне пришлось забрать его вниз. Давай. Мы выходим.

Ботинки оставались по-прежнему на мне, так что нужно было всего лишь выбраться из спального мешка. Но даже на это потребовалось больше сил, чем я имел.

Всё еще шокированный случившимся, я каким-то образом умудрялся ковылять вниз по седлу и даже преодолел Лестницу Смерти. Худшее началось на относительно легком участке от точки «надень „кошки“» до лагеря. Тело почуяло близость пристанища и стало отказывать.

Меня ввели в общую палатку, где уже ждала Ирени. Она посадила меня на стул. Никогда еще я не видел ее такой хмурой.

– Загляну к тебе позже, Саймон, – сказал Мингма.

– Спасибо за все, Мингма. – Я был в долгу перед ним, и речь шла не просто о словах благодарности. – Марк? – спросил я у Ирени.

Она покачала головой в подтверждение того, что он до сих пор оставался на горе. «Но ты и сам знал это, правда? Ведь ты оставил его там».

– Что случилось, Саймон?

– Я потерял его.

«Ты бросил его. Ты даже не искал его. Скажи правду хоть раз в жизни».

– Когда Мингма ушел, он решил идти дальше и найти Джульет.

– Ты пытался остановить его?

– Конечно. И всё же я не мог отпустить его одного. – Я сделал паузу, чтобы собраться с мыслями и рассказывать более связно. – Мы нашли Джульет, но потом опустилось облако, и я потерял его. – Ну, это хотя бы частично соответствовало действительности.

– Ты говоришь, потерял его? Думаешь, он сорвался?

– Я не знаю.

Она кивнула.

– Тадеуш собирается послать кого-то за ним?

«Тадеуш собирается дать хорошего пинка под твою поганую задницу, Сай. И ты это заслужил».

– Нет. Мы попросили другие команды дать нам знать, если Марку удастся добраться до закрепленных веревок, но в данный момент Тадеуш готовится эвакуировать Малколма.

– Малколму плохо?

– Очень плохо. На Второй ступени у него резко упало зрение и, похоже, начался церебральный отек.

Еще один эпизод в копилку моей вины. Если бы я тогда рассказал Ирени о проблемах Малколма со зрением, он бы не попал в беду, а Мингма не покинул бы нас. Я не сомневался, что Марк выжил бы, если бы Мингма остался с нами.

– С ним всё будет в порядке?

– Когда он доберется до базового лагеря, его вертолетом отправят в Джангму. Дордже по пути вниз всё время держал его на короткой связке. Он спас Малколму жизнь.

А Мингма спас мою. Ирени рассказала мне, что после того, как Мингма помог Дордже спустить Малколма со Второй ступени, он отправился к тому месту, где оставил нас. Решив, что мы не стали его ждать и ушли в Лагерь II, он помог Дордже отвести Малколма в ПБЛ. А потом, уже закончив с этим, он услышал по рации сообщение шерпа из другой команды о том, что я попал в беду у Выходных Трещин, и снова поднялся вверх за мной. Это был настоящий подвиг, совершенно невероятный.

Мою правую руку сунули в таз с теплой водой, но было слишком поздно. К этому моменту мои пальцы уже разморозились. Со зрением у меня по-прежнему было неважно, но все же я видел достаточно хорошо, чтобы понять: они чернеют, как гниющие бананы. Гйалук принес мне чай. Он ничего не мог сказать, только повторял все время: «Как жаль, как жаль, как жаль».

– Мне нужно снять твои ботинки, – сказала Ирени; голос ее стал мягче.

Я сидел, как беспомощный ребенок, пока она снимала обувь с моих опухших ног. Они были все в крови и разбиты, как у прима-балерины, но каким-то образом избежали обморожения.

Далее она почистила и перевязала мою мертвую банановую руку.

– Иди отдыхать, Саймон.

– Очень жаль, что так вышло с Марком, Ирени.

Она сумела изобразить слабую улыбку.

– Это не твоя вина. Люди сами делают свой выбор. Я из-за этого тоже плохо себя чувствую. Мне следовало остановить его, не пустить. Его здоровье беспокоило меня. Мы с Тадеушем даже думали оставить его в ПБЛ, но потом решили отпустить его, надеясь, что Мингма присмотрит за парнем.

«В отличие от тебя, козел».

Я направился к палатке Ванды. Полог был расстегнут, Ванда лежала на животе, накрыв голову руками в перчатках, словно боялась, что ее ударят.

– Ванда?

Она не подняла голову. Сейчас она казалась меньше, чем я ее помнил.

Я заполз внутрь и лег рядом с ней.

Она повернулась ко мне лицом, и я понял, что она плакала.

– Что там случилось?

– Я потерял его, Ванда. В какой-то момент он был позади меня, а потом вдруг пропал. Наверное, он попытался вернуться обратно к веревкам и сорвался.

– Ирени говорит, что вы с Марком ушли без Мингмы.

– Да.

– Но ведь Мингма велел вам оставаться на месте и ждать его.

– Марк не стал его ждать. Он очень хотел попрощаться со своей мамой.

– Всё еще есть шанс, что его найдут. Многие люди выживали после ночевки в горах.

– Да.

– А ты нашел Джульет?

– Да.

«А еще я нашел Эда».

Он открыла мне свои объятья; так мы и заснули вместе, объединенные горем.

На следующий день погода испортилась, разгулявшийся жестокий ветер превращал даже короткую перебежку к общей палатке в серьезное испытание. Палатки в верхних лагерях были сметены и сброшены с седла; альпинистам, застрявшим в Лагере II, оставалось только молиться, чтобы пережить эту ночь. Нам с Вандой не пришлось ничего говорить друг другу, мы оба понимали, что это означает. Если Марк был жив, когда я видел его в последний раз, то сейчас уже точно нет. Просто невозможно выжить после такого падения температуры. Тадеуш прослушивал переговоры по рациям, все мы без надежды надеялись, что команды, находящиеся выше нас на горе, вдруг сообщат о чуде.

Но они молчали.

– Мне очень жаль, Саймон, – сказал Мингма, глядя на мои пальцы. – Но чик-чик.

Ирени бросила на меня сочувственный взгляд.

– Их еще могут спасти, Саймон. Не переживай слишком по этому поводу.

– Я и не переживаю.

Это была правда. Пальцы как будто мне и не принадлежали. Они ужасно распухли и покрылись черными волдырями (сейчас у меня действительно были «глаза на пальцах» – точнее, непристойного вида черные зрачки на кончиках). Мингма и Дордже собирались вокруг, когда Ирени меняла мне повязки, и с любопытством следили за тем, как эта чернота прогрессирует. Мне приходилось учиться обходиться левой рукой, и даже простейшие задачи – одеться, поднести ко рту ложку риса, подтереть задницу – превращались в монументальные свершения.

– В Катманду есть отличная больница, – сказала Ирени. – И мы уже скоро будем там.

– Слышно что-нибудь о Малколме? – На самом деле мне было все равно; просто хотелось перевести разговор на другую тему.

– Да. Состояние стабильное. Его скоро отправят самолетом домой.

– Это хорошо.

С перебинтованной, как у мумии, рукой я вышел из общей палатки и стал искать Ванду. Другие команды паковались и готовились отправляться по домам, в базовом лагере постоянно раздавалось недовольное ворчание грузовиков. Я мало что помню о своем возвращении из ПБЛ, кроме того, что я почти радовался пульсирующей боли в руке и ноющей в лодыжке: это отвлекало от навязчивых мыслей о том, что произошло наверху.

Ванда ждала меня перед своей палаткой.

– Тадеуш попросил меня сложить вещи Марка и отослать его родным.

После моего возвращения в базовый лагерь он не сказал мне и двух слов. Не думаю, чтобы они с Ирени винили меня в том, что случилось с Марком, – если уж на то пошло, скорее они винили в этом себя, – но он все равно держался от меня на расстоянии.

– Я помогу тебе.

– Ты уверен?

– Да.

Она кивнула.

Я не мог позволить ей сделать это в одиночку – хотел, но не мог. Когда мы вытряхнули содержимое его сумок на ее спальный коврик, в мое сознание вновь просочилось то, что я увидел как раз перед тем, как Марк исчез: Эд, стерильный зал ожидания, женщины с паучьими ногами и темная фигура, стоявшая перед телом Джульет. Руки у меня задрожали, и я попытался сжать в кулак забинтованные пальцы – пронзительная боль помогала прогнать навязчивые видения.

– В том, что случилось с Марком, нет твоей вины, Саймон.

– Да.

Я вполне мог разделить его судьбу, если бы боль в моей размораживающейся руке не вывела меня из ступора. И если бы Эд не удержал меня от падения в ледяную расселину. Не нужно об этом.

– Послушай меня. Ты был его другом. Ты пытался помочь ему. Ради него ты отказался от восхождения на вершину.

Я вдруг разозлился на нее, подумав: «Вершина – это еще не всё, Ванда».

– Я должен был вести себя жестче, чтобы остановить его.

«Должен был хотя бы попытаться».

– А когда он исчез, мне следовало упорнее искать его.

– Ты там ничего не мог сделать, Саймон.

– Откуда тебе знать? Тебя же там не было. – Она вздрогнула. – Прости.

– Ничего. Давай продолжим.

Мы молча перебирали его одежду и книги – от этого нам становилось лучше. Мы нашли томик Т. С. Элиота «Бесплодная земля» с дарственной надписью, адресованной Джульет, – какой-то школьный приз – и айпод, причем я никогда не видел, чтобы он им пользовался. Аккумулятор был почти полностью разряжен, но его хватило на то, чтобы пролистать плейлист. В основном там была классика, но почему-то он включал и популярные песни старой школы – «Битлз», «Роллинг Стоунз», Питер Гэбриэл. Печально. Среди его вещей Ванда нашла плюшевого медвежонка с вышитой на животе миниатюрной картой Непала и еще одну фотографию Джульет на фоне Альп. Она была молодой и счастливой, в синих шортах для скалолазания на крепких загорелых ногах.

А затем в боковом кармане рюкзака, который он оставил в ПБЛ, я обнаружил сложенный листок бумаги, показавшийся мне знакомым.

Дорогой Маркус!

Мама

Я оставлю это письмо в укромном месте, в своем спальном мешке в Лагере II. В Лагерь III и к вершине я ухожу завтра. Немного кашляю, но чувствую себя сильной. Так что на самом деле мне, как всегда, нужно беспокоиться только о высоте и морозе!

Знаешь, ты ведь фактически уже побывал на восьмитысячнике. Мы с Уолтером как раз собирались в нашу первую поездку в Гималаи, чтобы совершить восхождение на Чо-Ойю (мы давно планировали это путешествие), когда я узнала, что беременна. На втором месяце. Я никому об этом не сказала, даже твоему отцу, и все равно отправилась в горы. Я говорила себе, что сразу же вернусь, если почувствую какие-то болезненные симптомы, но в том году я была очень сильной – словно это ты давал мне дополнительную энергию. Я отправилась в горы. Я взяла вершину. Ты держался молодцом, и я поняла, что ты у меня боец. Я знала, что мы с тобой станем большими друзьями.

Вернувшись, я сразу сообщила эту новость твоему отцу. Он был в восторге. Я никогда еще не видела его таким счастливым. И я пообещала ему, что не буду ходить в горы до твоего рождения.

Слово я сдержала. И даже более того, я оставалась с тобой еще несколько лет, помнишь? Но когда тебе исполнилось шесть и твой отец настоял на том, чтобы отправить тебя в пансион, я не спорила с ним. Я отдала тебе шесть лет своей жизни. Нет, звучит так, будто я недовольна. Вовсе нет, Маркус. Я не возмущаюсь. Но у меня на глазах другие альпинисты получали спонсорские контракты, и это причиняло мне боль. Уолтер тоже поставил свою жизнь на паузу, это было несправедливо и по отношению к нему. Думаю, я погрузилась в депрессию. Моложе я не становилась. Прости. Когда мы впервые оставили тебя в той школе, я проплакала всю дорогу домой – а я никогда не плачу. Я всё это исправлю, обещаю тебе.

Возможно, когда ты станешь старше, мы сможем вернуться сюда с тобой вместе. Я покажу тебе базовый лагерь. Тебе здесь понравится.

Я собираюсь отдать это письмо Дэвиду, одному итальянскому альпинисту, который сейчас находится в Лагере II, – просто на всякий случай.

Если со мной что-то случится, – а этого не произойдет, – будь сильным и никогда не позволяй ублюдкам стереть тебя в порошок. Но я хочу, чтобы ты знал: я делаю это ради тебя, и ты всегда будешь со мной.

Скоро увидимся!

Я люблю тебя.

Почему он ничего не сказал мне о письме? Хотя с чего бы это он стал говорить? Судя по тону послания, Джульет была сильной, вменяемой, контролировала ситуацию. По крайней мере, он хотя бы узнал, что она думала о нем, уходя на вершину.

Из того, что я сделал после этого, я ничего не хочу изменить и ни о чем не жалею.

Меня вдруг охватило то же сдавливающее грудь напряжение, которое я ощутил, когда предложил Марку сопровождать его в поисках Джульет. Когда я опомнился, я уже рассказывал Ванде, почему я на самом деле отправился на гору – о нашем сумасшедшем плане снимать погибших на горе. Зачем я это сделал? Было ли это самобичеванием, вырвавшимся наружу импульсом саморазрушения из прежней моей жизни? «Быстрее! Ломай эти отношения, пока не успел стать счастливым, Сай». Эти чертовы слова лились из меня, как поток рвоты, и я даже не пытался остановить их, хотя прекрасно понимал, какой вывод сделает Ванда: я заставил Марка подвергнуть свою жизнь опасности из своих эгоистических побуждений. Я умышленно проигнорировал инструкции Тадеуша и Мингмы, чтобы получить возможность снять на видео погибшую мать Марка для своего вульгарного вебсайта.

Ванда выслушала всё это молча; лицо ее было бледным. Затем она сунула в карман плюшевого мишку и вышла из палатки. Прощай, моя очаровательная голубая мечта о жизни в Сен-Жерве-ле-Бен. Прощай, будущая карьера кинооператора и блестящая сексуальная жизнь. Впрочем, Ванда, наверное, ничего подобного и не имела виду. Теперь мне этого уже не узнать.

Не особенно задумываясь над тем, что сейчас произошло и что я делаю, я сунул дневник Джульет себе в рюкзак.

Пройдет еще целых два года, прежде чем Ванда заговорит со мной снова.

Весь долгий путь обратно в Катманду напоминал похоронную процессию. Ванда совершенно определенно дала понять, что ни при каких обстоятельствах не выдержит двадцатичетырехчасовую поездку рядом со мной, так что я примостился в углу на заднем сиденье микроавтобуса, погрузившись в прерывистую дремоту и позволив боли полностью занять мое сознание. Время от времени Говард и Робби предпринимали попытки втянуть меня в разговор, но я был способен только мычать что-то невразумительное в ответ. Слушать музыку я не мог, поэтому просто уперся лбом в стекло и вдыхал едкий запах чая с маслом, который пил наш водитель, и собственного стыда.

Когда мы заехали в город, нас окружила возбужденная толпа людей с какими-то плакатами, и нам пришлось возвращаться и объезжать перекрытые демонстрантами улицы. Я почти не обращал на это внимания. Нужно было как-то пережить еще четыре дня до вылета домой – четыре дня в гостинице со всеми остальными. Раньше я не мог дождаться этого финала поездки, мечтал, как мы с Вандой будем проводить время в Катманду, вместе обследовать город и планировать наше будущее. Но я сам всё это испортил. Если Джульет была Ангелом Смерти, то я был самим дьяволом. За одну ночь Ирени превратилась для меня в холодную Снежную Королеву – Ванда, несомненно, рассказала ей о настоящих причинах, по которым я отправился на гору. К счастью, Тадеуш остался в Тибете вместе с Мингмой и Дордже, чтобы уладить всякие бюрократические проблемы, связанные с гибелью человека в горах, так что с его гневом мне тогда столкнуться не довелось.

Вначале я избегал смотреть в зеркало, потому что как-то случайно взглянул на свое отражение и вдруг подумал: «О, привет, Эд». Но вечно продолжаться это не могло. Впервые за много лет у меня проступили ребра, кожа на руках и животе висела, как будто я надел белье большего размера. На то, чтобы побриться левой рукой, у меня ушел целый час; в душе оказалось не легче, потому что в одной руке я держал мыло, а вторая, забинтованная, была завернута в полиэтиленовый пакет.

Врач высокогорного госпиталя в Катманду, очень серьезная дама лет пятидесяти, высказалась насчет моих пальцев более оптимистично, чем Мингма, хотя, после того как я рассказал ей, что снял перчатку на высоте восемь тысяч метров, она посмотрела на меня так, будто в жизни не видела такого идиота. Вот и хорошо, поделом. Я заслуживал этого.

После этой консультации, не в силах выносить одиночество в своем номере, я устроился во внутреннем дворике отеля, прислушиваясь к городскому шуму снаружи и задумчиво обрывая лепестки бугенвиллеи. У меня вошло в привычку дожидаться, пока остальные закончат есть, и только после этого прокрадываться в ресторан, чтобы заказать себе еду. Я все откладывал звонок Тьерри. Мне хотелось во всем винить его, как в пещере Куум Пот: «Тьерри виноват. Он заставил меня сделать это. Если бы не он, то и Марк был бы сейчас жив». Но нет. Марк сам настоял, чтобы мы воспользовались шансом отыскать Джульет. Он был в плохом состоянии еще до того, как мы вышли из Лагеря III. И мне следовало вести себя жестче, чтобы остановить его. Учитывая то, как я потерял Марка, а также презрение Ванды и Ирени, мне стоило помалкивать о том, что я видел наверху.

Я чуть не подпрыгнул на месте от неожиданности, когда чей-то голос совсем рядом произнес:

– Купить тебе пиво?

Это был Робби; позади него маячил Говард.

Слезы обожгли мне глаза, и я потупил взгляд.

– Пойдем, Саймон. Давай-ка выберемся отсюда. Похоже, тебе лучше сменить обстановку.

А почему бы, блин, и нет? Я сглотнул, почувствовав во рту соленый привкус.

– Конечно.

– Без меня. Я собираюсь немного вздремнуть, – сказал Говард.

Я не принял его отказ на свой счет. Восхождение опустошило его. Кожа на лице и шее обвисла, на месте щек образовались впадины. Я подумал: «Что он будет делать теперь, когда его мальчишеская мечта осуществилась? Полезет на более труднодоступные пики? Купит себе „порш“? Разведется и женится на двадцатилетней стриптизерше?» Он слабо улыбнулся мне и кивнул. И мне снова захотелось плакать.

Я плелся за Робби по улицам, и за нами, словно облако выхлопных газов, тянулся шлейф моего несчастья. Всё вокруг было окрашено для меня в коричневые тона. В конце концов мы зашли в бар – очередную ловушку для туристов.

Он усадил меня за столик на улице, словно престарелого родственника, а сам прихватил со стойки две бутылки «Сан-Мигеля».

Я ждал, когда он заговорит.

– Всё никак не мог найти подходящий момент, чтобы сказать тебе это, но мне по-настоящему жаль Марка, Саймон. Я знаю, что вы были близкими друзьями.

– Да. Спасибо.

Вел он себя так, будто ничего не знал о нечистоплотной предыстории моего появления на горе. А может, и знал, но ему было наплевать.

– Выходит, Джульет Майклс на самом деле была его матерью?

– Да.

– Подозреваю, что тебе не хочется это обсуждать. Но мы можем поговорить. – Он посмотрел на меня так, как будто именно это и имел в виду. Сделав глоток, он прочистил горло. – У меня на душе остался плохой осадок из-за того, что я придирался к нему.

– Да.

– До меня это только потом дошло, наверху. Там всё как-то интенсивнее чувствуется, понимаешь? – Он сейчас уже оправдывался.

«Не обращай на меня внимания. Я просто придурок», – хотелось мне сказать.

Но я кивнул ему. Я действительно понимал. И Джульет понимала. Она написала об этом в дневнике. Жизнь в базовом лагере и на горе представляла собой как бы концентрированную реальность. И к этому привыкаешь, потому что там, даже когда с ума сходишь от скуки, ты все равно чувствуешь себя живым. Хотя Робби с самого начала повел себя как сволочь. Особенно по отношению к Марку. Но в одном он все-таки не ошибался: Марку было не место на горе.

Я заставил себя сделать глоток пива. Оно оказалось теплым, а по вкусу напоминало желчь.

– Еще раз поздравляю со взятой вершиной. – Мы чокнулись бутылками.

– Как думаешь, Саймон, ты еще вернешься?

– На Эверест?

– Да.

– Нет. Ни за что.

Я был в этом уверен. Конечно, я ощущал эту тягу, этот странный позыв подняться на самый верх, но я видел и другие вещи, которые было гораздо труднее объяснить; если бы я попытался это сделать, то, думаю, в психологическом плане это походило бы на прыжок с Северного седла.

– Мне жаль, что у вас с Вандой не сложилось.

Я только пожал плечами. Настоящую боль я испытывал неделю назад. Меня словно избили, и повреждения еще давали о себе знать.

Мы надолго умолкли. Я равнодушно рассматривал людей в баре. Одинокий турист из Южной Азии пил воду из принесенной с собой бутылочки и делал вид, что читает меню; два бородатых европейца выглядели так же угрюмо, как и мы; еще была группа блондинок, похожих на пеших туристок и одетых в шорты, непальские рубашки и сандалии. Они всё время косились на мою забинтованную руку и усохшее в горах лицо и перешептывались между собой.

Я думал, что бы ему сказать. Мне необходимо было отвлечься.

– Дома вы сразу вернетесь на работу?

– Я нейробиолог. В основном занимаюсь исследованиями. – В его тоне снова появились нотки прежнего высокомерия.

Мне стоило предпринять попытку.

– Вы знаете что-нибудь о синдроме Третьего Человека? Ну, того, присутствие которого Шеклтон вроде бы чувствовал в Антарктике.

– Я знаю, что это такое. А почему ты спрашиваешь, Саймон? Ты испытал это, когда был на горе?

– Не я. Один мой знакомый.

– Марк?

– Нет. Другой человек.

– А кто? Малколм? Эй, а ты знаешь, что у него были серьезные медицинские проблемы, о которых он не рассказывал Тадеушу и Ирени? Его и близко нельзя было подпускать к горе. Поди разберись. Все эти его лекции об альпинизме, которые он читал нам при каждом удобном случае… И всё оказалось бредом собачьим.

– Послушайте, не важно, кто это был. Я тут думал: чем это может быть вызвано? Ну, не знаю, опухолью в мозге или еще чем-то?

– Зачем тебе это нужно?

– И все-таки… Могут у этого синдрома быть такие причины?

– Саймон, я и правда считаю…

– Да или нет?

Он даже отшатнулся от меня. «Помягче, Саймон, на полтона ниже».

– Судя по тому, что я читал, обычно это является реакцией на высоту, сильный стресс или потерю близкого человека.

– Потерю?

– Да. Вроде «эффекта вдовы». Слыхал что-нибудь о нем?

– Нет.

– Провели одно исследование… Господи, когда же? По-моему, где-то в семидесятых. В Великобритании, если я ничего не путаю. Когда опросили группу мужчин и женщин, недавно потерявших супруга, примерно тридцать процентов из них заявили, что покойные партнеры – или же их духи – приходили повидаться с ними. Просто появлялись в своем кресле или на любимом диване. – Он задумчиво глотнул пива. – Фактору Третьего Человека, Саймон, есть много объяснений. Месснер, Файнс, Буль – все великие пережили это. Я бы не придавал ему слишком большое значение. Для них это стало позитивным опытом. Помогало благополучно выйти из сложных ситуаций.

– Чисто гипотетически: а что, если это присутствие ощущается как зло?

Он, словно сдаваясь, поднял руки.

– Саймон, я не специалист в таких делах. Не моя область.

– Но все-таки: что, если так? – Я подался вперед.

Он беспокойно заерзал на месте.

– Голоса, которые звучат в твоей голове, ты это имеешь в виду? Которые говорят тебе, что делать? Саймон…

– Нет. Не голоса.

«Разве? А как же „пальцы в твоем сердце“?»

– Это может указывать на психическое расстройство. Послушай, я понимаю: тебе пришлось многое пережить, но такие вещи в горах случаются. – Он вынул из бумажника визитную карточку. – Возьми. Там есть адрес моей электронной почты. Загляни ко мне, если вдруг окажешься в районе Кардиффского залива. – Он допил пиво и встал. – И обратись к психотерапевту, когда доберешься домой. Поверь, тебе это необходимо.

После ухода Робби я не торопился допивать пиво. Еще одно я купить не мог, потому что вышел без бумажника, хотя с удовольствием сейчас надрался бы.

В фойе гостиницы я наткнулся на Тадеуша, который только что вернулся с Тибета. Он не заговорил со мной. А я не заговорил с ним. Мы встретились взглядом, и за эти секунды я узнал о себе всё, что нужно было знать.

Я протянул еще три часа, а потом позвонил Тьерри. Знал, что зря это делаю, но все равно позвонил. Доброта Робби, столь не характерная для него, и встреча с Тадеушем словно обнажили нерв в моей душе; мне отчаянно хотелось пообщаться с кем-то, кто был на моей стороне. Хотелось выговориться. И я выговорился, вывернулся перед ним наизнанку, вывалив ему всё о Марке и Джульет. Скулил, что это не моя вина и что все остальные отнеслись ко мне несправедливо. Я ждал, что он спросит: «Ты заснял это, дружище?» Но он не спросил. Наверняка он собирался, но понимал, в каком я сейчас состоянии. Он выжидал для этого подходящий момент.

После этого я почти не выходил из номера вплоть до отъезда в аэропорт. Я не попрощался ни с кем.

 

Саймон

Тьерри поднял голову от своего ноутбука.

– Сайт всё утро сходит с ума. От этой ссылки на нас в «Дейли мейл» у народа действительно срывает крышу. – Он хитро взглянул на меня. – Можно себе представить, сколько у нас было бы посещений, если бы мы выложили по-настоящему актуальный материал.

«Только не нужно начинать заново», – попросил я мысленно.

– Я же уже говорил тебе, Ти: я пробовал, но это долбаная камера замерзла.

– Ну да, ну да. А потом ты потерял ее на горе.

– Именно.

Вранье. Я спрятал ее вместе с картой памяти у себя под матрасом. Нужно было выбросить ее, сунуть где-нибудь в мусорный бак, но что-то удерживало меня от этого.

– Я по-прежнему не верю тебе, Сай. Я же вижу, когда ты от меня что-то скрываешь.

Я поднял вверх забинтованную руку.

– Какие еще нужны доказательства? И какого черта я стал бы тебе врать?

– Из-за того, что почему-то считаешь себя виновным в смерти того парня.

Бинго!

– Чушь собачья. Как бы там ни было, но это ты завел разговор о тайнах, Ти. Почему же ты сам, черт возьми, не рассказал мне о рекламодателях, хотя должен был это сделать?

Пока меня не было, наш сайт начал приносить доход. Случилось это практически за одну ночь – в какой-то день дела шли неплохо, а на следующий количество посещений достигло критической массы, и сайт привлек внимание рекламодателей. Он уже приносил нам достаточно средств на жизнь, что оказалось очень кстати, ведь как бы я стал раздавать капуччино своими обмороженными пальцами? По жестокой иронии судьбы, похоже было на то, что сайт раскрутился бы даже без поднявшихся дебатов о моей причастности к смерти Марка.

– Ну, я просто не хотел тебя отвлекать. Ведь твоя главная цель заключалась как раз в том, Сай, чтобы придать новый импульс нашему сайту.

– Что я и сделал, разве нет?

Благодаря Тьерри эта история подняла в сети целую волну обсуждений, причем дурно пахнущую.

Когда я звонил ему из Катманду, я понимал, что он не устоит перед соблазном выжать всё из истории Марка и Джульет. К тому моменту я уже точно знал, кто он такой. Не Рэй, придурковатый, но располагающий к себе герой Дэна Эйкройда, а отталкивающая версия Питера Венкмана, эгоистичная и меркантильная. Вообще-то безумием с его стороны было бы умолчать о том, что Саймон Ньюмен, который потерял партнера на Эвересте, – это тот же Саймон Ньюмен, который бросил мертвого напарника в Куум Пот. Чтобы людям этого не показалось мало, он добавил всего понемногу. Ингредиенты были таковы: пафос, высокомерие, утраченная национальная гордость, трагическое воссоединение матери с сыном, а также некий негодяй – беспринципный бездельник, который получает кайф, снимая на видео трупы. Самодовольные придурки тучами слетались на наш сайт, чтобы оставить комментарии, вроде «Чтоб ты сдох, урод».

Тьерри вздохнул.

– Послушай, давай двигаться дальше, Сай, ладно? Внимание прессы скоро выдохнется. Я понимаю, что у тебя стресс из-за искалеченной руки и прочего, но мы должны оседлать эту волну. Дела у нас идут хорошо. Каждый день – тысячи новых посещений. И важно только это.

Может быть, у сайта дела шли хорошо, но вот у меня неважно. Что касается моего психического здоровья, оно серьезно пошатнулось, однако я не пытался преодолеть негативные последствия смерти Марка, презрения Ванды, собственного стыда и угрызений совести. Всё это оставалось как бы запертым в одном ящике. До поры до времени.

Я резко проснулся, разбуженный острым ощущением дежавю и страха. Сердце бешено стучало. Я взглянул на будильник: три часа ночи.

В гостиной горел свет, и я тихо скользнул туда. Тьерри сидел за своим рабочим столом в наушниках, уставившись на экран. Рядом с ним лежала моя видеокамера – та самая, которую я прятал у себя под матрасом.

Я подкрался к нему сзади.

– Ах ты мерзавец! – Забыв о том, что от моих пальцев мало что осталось, я стукнул его по затылку забинтованной рукой. Резкая боль пронзила всё тело, словно электрическим током.

– Зараза!

Тьерри весь съежился и поднял руки вверх.

– Черт, дружище! Зачем ты это сделал?

– Когда ты ее нашел?

– Пока ты был на приеме у врача сегодня утром.

– Ты рылся в моих вещах?

– Да.

– Ты последнее дерьмо.

– А я с самого начала знал, что ты что-то скрываешь, – самодовольно пропыхтел он в ответ.

Я попытался сглотнуть. И не смог. Слюны не было, во рту всё пересохло.

– Ну и? Ты видел, что там?

«Ты видел Джульет, ты видел ее?»

– Да. Но только я не понимаю, зачем ты ее прятал. Там ничего нет. Лишь несколько секунд аудиозаписи.

– А видео нет?

– Нет. Ты был прав. Камера накрылась. Сами виноваты, что не взяли аппарат получше. Глупо получилось. Потратили все бабки на поездку и не купили самую важную вещь.

– Ты сказал, что там есть аудио. – Я надел наушники. – Прокрути запись для меня.

– Нечего там слушать, скучно, Сай.

– Делай, что говорят.

Он закатил глаза, и мне пришлось сдержаться, чтобы не врезать ему еще разок.

– Окей, окей.

Уши мои наполнил свист высокогорного ветра, и я закусил внутреннюю сторону щеки. Меня передернуло. Раздался шорох, – камера терлась о мой костюм? – а потом еще секунд двадцать шипения. Вот и всё.

– Прокрути еще раз.

– Господи, Сай! Остынь.

– Делай.

Я прослушал запись еще раз, напрягая слух. Но ничего не услышал, кроме знакомого шума ветра на Эвересте. Никаких пальцев в твоем сердце, никаких голосов из загробного мира. Ничего вообще.

Я провел много часов в барокамере, сделал несколько рентгеновских снимков, чтобы определить степень повреждения пальцев, и наконец, в один дождливый вторник, услышал печальную новость, сидя в кабинете консультировавшего меня доктора Грюала. Своим неизменно бодрым тоном он сообщил, что я потеряю две трети мизинца, а также треть среднего и треть безымянного пальцев, а большой и указательный пальцы останутся целыми и невредимыми, так что рука моя превратится в клешню. В тот момент, сидя в бежевом кабинете с мягкими акварелями и мебелью из нержавеющей стали, я мог думать только об одном – о Малколме и его пальцах, хранившихся в банке.

Чик-чик. Пальцы в твоей банке, парень, пальцы в твоем сердце.

Не стану вдаваться в подробности самой операции; при желании снимки можно увидеть на нашем сайте вместе с подборкой «Пять отвратительных нюансов обморожения, о которых вы точно не знали», которую Тьерри убедил меня написать. Должен сказать, что поначалу я ужасно стеснялся своей изуродованной руки. Я просто возненавидел из-за этого всякие банальные действия, вроде получения сдачи в магазине на углу; но в конце концов в излюбленной манере Саймона Ньюмена я перестал обращать на это внимание. Я пытался смеяться, когда Тьерри шутил насчет моей неспособности показать «вулканский салют», – черный юмор всегда был способом справляться со всяким дерьмом, в которое окунала нас жизнь, – однако мое чувство юмора исчезло, отправившись вдогонку за отрезанными фалангами пальцев.

По мере того, как заживали раны, во мне постепенно просыпалась ненависть к себе. Я часто ловил себя на том, что зацикливаюсь в своих мыслях на всевозможных «а что, если бы». Что, если бы ты отправился на вершину вместе с Вандой, остался бы Марк в живых? Остался бы Марк в живых, если бы ты тогда сдал Малколма? А что, если ты и на самом деле такой ужасный человек? Что, если всё, что ты видел, реально? Что, если ты сошел с ума и тебе пора в психушку?

Читатели постепенно утратили интерес к этой истории, но сайт продолжал разрастаться. Через неделю после того, как мне отрезали пальцы, Тьерри сунул мне под нос целый ворох бумаг – контракт, подтверждавший наше право собственности на компанию «Путешествие на темную сторону»: шестьдесят процентов – ему, сорок – мне.

– Шестьдесят на сорок – это потому, что я вложил наличные и свое время, Сай.

В ответ я помахал недавно прооперированной правой рукой.

– Тогда как мой вклад составляет всего-то полфунта мяса.

Он скорчил страдальческую гримасу.

– Если хочешь пятьдесят на пятьдесят, ты только скажи, Сай.

– Нет. Всё нормально. Я и этому рад.

И я не лгал. Мне действительно было все равно.

А ему предстояло жить дальше, постоянно жалея об этом.

Здраво рассудив, что вряд ли мы сможем общаться с представителями рекламодателей в нашей убогой гостиной, Тьерри взял в субаренду часть товарного склада, расположенного в шикарном районе Хэкни, – у трех художников, финансируемых каким-то трастовым фондом. Изобретательный и предприимчивый, как всегда, он нанял преданного делу агента по продажам, работавшего исключительно за комиссионные, а также несколько писателей-фрилансеров и стажеров, которые, казалось, были счастливы готовить контент для сайта за жалкие гроши. Тьерри с радостью взял бразды правления в свои руки, – он обожал контролировать ситуацию, – а я стал пассивным партнером.

Сердце мое к этому не лежало, что бросалось в глаза. В конце концов мне поручили отвечать на письма и модерировать комментарии. После того, что я пережил и что видел, всё это казалось пустым и бессмысленным ребячеством. Бывали дни, когда я даже не удосуживался заглянуть в почтовый ящик. А иногда я ловил себя на том, что пролистываю комментарии, не читая, и удаляю что-то случайным образом.

Я не последовал совету Робби обратиться к психотерапевту.

В этот период на каком-то этапе – я и правда не помню, когда сделал это, – я создал файл, озаглавил его «ПОЧЕМУ Я ЭТО ВИДЕЛ» и написал в нем следующее:

Травма после пещер.

Своего рода психотический срыв.

Возможно, зона смерти – это проницаемые ворота в другой мир.

Нет. Чушь. Я живу не в каком-то японском фильме ужасов (но Эд МЕРТВ, а ты видел его там; ты хочешь сказать, что Эд – разъяренный горный дух?).

Я сошел с ума.

Джульет сошла с ума.

У нас обоих посттравматическое стрессовое расстройство, потому что после всяких трагических событий люди часто испытывают ощущение постороннего присутствия или переносятся в прошлое.

У нас обоих была травма головы, и мы не помнили, когда ее получили.

У обоих была гипоксия (но почему без других симптомов?) и масса иных причин для появления синдрома Третьего Человека: монотонные действия, реакция мозга на переохлаждение и стресс, одиночество, травма, потеря («эффект вдовы», хотя я ведь не скорбел по Эду, верно?).

Ты видишь то, что хочешь видеть.

Подсознание пыталось мне подсказать, что, если я найду рациональное объяснение случившемуся на горе и в Куум Пот, я поправлюсь и стану опять нормальным. Как и Джульет, я хотел верить в то, что всему виной гипоксия, только в глубине души не мог это принять.

Дневник Джульет я повсюду таскал с собой. Больше я его не перечитывал. Не смел. Вместо этого я решил перетрясти ее жизнь и посмотреть, что из нее выпадет.

Некоторые антологии о «женщинах-пионерах» содержали уже откорректированные яркие описания ее альпинистской биографии, но более ранние статьи были злыми и порочащими ее, как и утверждал Марк. Одну из них, объемистый грязный опус под названием «Никчемная мать?», написала женщина, которая сейчас стала известной телеведущей. В ней нашлось несколько снимков Уолтера – мужчины с худым лицом, проницательными синими глазами и жилистым телосложением, как у Игги Попа. Грэхем, неверный муж Джульет, судя по фотографиям, был более хрупким, чем мне представлялось, хотя именно таким слащаво-обходительным, каким она его описывала. Взгляд его казался тяжелым.

Фотографий Марка не было вообще.

Я отыскал видео, где Джульет сидела в президиуме на какой-то конференции по альпинизму (наверное, той самой «провальной» конференции, где она познакомилась с Паулиной Цирцингер). Она излучала энергию, говорила с легким йоркширским акцентом и, как и Ванда, выглядела старше своих лет из-за глубоких носогубных складок. Джульет мне понравилась, хотя ее вид поверг меня в шок – мозг отказывался отождествлять эту сильную, полную жизни женщину с той скорчившейся фигуркой, которую я нашел в горах. Председательствующий, полный идиот, задал ей вопрос, насколько это нравственно – «подвергать себя риску, имея ребенка», и она с раздражением поинтересовалась: «Почему альпинистов-отцов о подобном не спрашивают?» Молодец, Джульет. Не позволяй этим ублюдкам стереть тебя в порошок.

Я заказал экземпляр «Бесплодной земли», полный дурацких комментариев к тексту, – я знал свою ограниченность, – и выяснил, что Джульет переврала стихотворение. Она написала: «Кто он, тот третий, идущий рядом с тобой?», тогда как в оригинале звучало пострашнее: «Кто он, тот третий, всегда идущий рядом с тобой?» А еще через три строчки снова: «Знаю, всегда кто-то третий рядом с тобой». Согласно моим шпаргалкам, появление Третьего Человека в поэме намекает на сцену из Библии, где два мужика находят недавно воскресшего Иисуса. Насколько я понял, темная фигура в капюшоне у Элиота выглядела слишком пугающей для Христа. Как по мне, это был Мрачный Жнец; рафинированная версия Смерти из книг Терри Пратчетта.

Далее я стал искать в интернете упоминания об ощущении постороннего присутствия. Малколм, Марк и Робби упирали на то, что явление это нередкое, и оказались правы. Нашлись тысячи сообщений о подобном явлении, причем без привязки к какой-то определенной культуре: люди, пережившие падение «башен-близнецов», холокост, землетрясения в Китае и Японии, зверства режима в Сомали, писали об ощущении присутствия милостивого духа, который помог им выжить. Была только одна загвоздка: то, что повстречалось и Джульет, и мне, не отличалось дружелюбием. Оно прямо-таки исходило злобой. И если благосклонное присутствие, которое чувствовали путешественники или попавшие в беду, интерпретировалось как поддержка духов-спасителей или ангелов-хранителей, то плохих называли духами-разрушителями, и их видели либо психические больные, либо те, кто считал, что не достоин спасения.

Выходит, мы с Джульет или сошли с ума, или хотели умереть. Замечательно, блин: хоть стой, хоть падай.

Возможно, Эд на самом деле был моим ангелом-хранителем. Он ведь спас меня, верно? Остановил, не позволил упасть в расселину.

Нет. Меня спас Мингма. Эд как раз удерживал меня там, ждал, когда я замерзну до смерти.

Не в силах найти менее тревожное объяснение, я вспомнил, как Марк говорил мне, что Третий Человек – это «фантомный двойник», проекция личности, воплощение внутреннего голоса. «Некоторые психологи придерживаются мнения, что такие копии можно наделять чужой индивидуальностью и в состоянии стресса видеть то, что ты хочешь видеть». Но если так, тогда какого хрена я выбрал Эда? И почему Джульет выбрала того отвратительного обмороженного упыря? И всё же раздвоение, которое я испытал перед тем, как Мингма спас меня, когда я витал над собственным телом, как раз хорошо согласовывалось с такой теорией. Это ощущение было таким же приятным, как тот невероятный покой, который я испытал в пещерах.

После того как эти изыскания совершенно истощили меня, мозг дал отбой: «Да пошло оно всё, я устал» – и отключился. Я стал выползать из постели с каждым днем всё позже и позже, иногда являясь на работу только к обеду. Бывали дни, когда я не мог есть, хотя в другие постоянно поглощал пищу. Несколько недель я не просыхал, поверив посту на доске ресурса «Форчан», утверждавшему, что пьянство помогает преодолевать панические атаки (враки, не подтвердилось).

Мой единственный оставшийся друг, вынужденный сосед по квартире и бизнес-партнер Тьерри пытался умасливать меня, подкупать и наконец угрожать, чтобы я «завязывал с этим грязным делом и начал получать какую-то профессиональную помощь». Зайдя в тупик, он организовал атаку, для которой привлек мою мать и сестру Элисон, связавшись с ними по «Скайпу». Его послание было предельно ясным: «Помогай или проваливай». Поскольку сил бороться у меня не было, я сдался и пошел к психотерапевту. Та диагностировала сильное посттравматическое стрессовое расстройство и депрессию, что неудивительно. Доктору О’Дауд, довольно бесцеремонной и несколько поглощенной собой женщине, с жилистыми, как у Мадонны, руками, я ничего не рассказывал ни об Эде, ни о том, что видел на горе. Поскольку я не дурак и не хотел, чтобы меня засадили в психушку, я складно рассказал ей то, что она хотела от меня услышать, – так было проще. Я позволил ей копаться в моем прошлом, а потом напыщенно рассуждать о моих «проблемах с отцом». Согласился с ее заявлением, что смерть отца оставила в моей душе глубокую рану, которая терзала меня, отравляла все стороны моего существования и мешала принимать правильные решения, хоть и знал, что всё это полный бред. Она продолжала прессовать меня, заставляя признаться, будто бы я злился на него за то, что он умер, точно так же, как Марк, пока не прочитал дневник Джульет, злился на нее за то, что она предпочла ему Эверест. В ответ на ее умозаключения я произносил всякие неискренние слова, но на самом деле я не сердился на своего отца. Как я мог сердиться? Я очень хорошо понимал его стремление к самоуничтожению. Возможно, эта сторона моей личности как раз была его наследием. Мы попробовали когнитивную поведенческую терапию, но она не помогла – или, возможно, я сам этого не хотел. Первый курс таблеток также не дал результатов; от них меня только клонило в сон. Она предлагала мне разные дозы и наконец в отчаянии выписала трициклики – разновидность антидепрессантов, которые обычно становятся последней надеждой. Однако, как поется в песне, «наркотики не работают». Для этого мой случай был слишком запущенным.

Сидя на полу нашей квартиры в трусах, которые я неделю не менял, я вяло подумывал о том, как бы всё это закончить одним махом. Прыгнуть с моста или устроить передозировку героина (от обоих вариантов я в итоге отказался, после того как полюбовался в «темной паутине» фотографиями последствий). Нет. На это я был не способен – в тот момент, по крайней мере.

Я мог выбрать лишь одну линию поведения, чтобы всё не развалилось окончательно, причем решение пришло так естественно, что я потом сам удивлялся, почему не сделал это раньше: я нацепил на себя маску Обаятельного Сая и прочно привинтил ее шурупами.

Некоторое время это помогало – по крайней мере, на поверхностном уровне, но кому какое дело, верно? Однако трещины были заметны с самого начала. Время от времени я погружался в состояние раздвоенности, которое испытывал, когда сверху взирал на то, как Мингма спасает мне жизнь: Вот Марионетка Сай всасывает дорожку кокаина в туалете паба в Шордиче; вот Марионетка Сай сидит на совещании по продажам и смеется над убогими шуточками Тьерри; а вот Марионетка Сай пытается не потерять эрекцию, трахая одну из сотрудниц фирмы.

– Классно, что ты вернулся к жизни, дружище, – говорил Тьерри минимум раз в неделю, на что я отвечал ему что-нибудь забавное. Ох, как же мы потом смеялись.

Но маску нельзя носить бесконечно – она натирает лицо. На следующий виток спирали уныния меня вытолкнули два события. Во-первых, Тьерри объявил, что съезжает с квартиры. Вначале я испытал облегчение. Мы с ним в последнее время странным образом маневрировали друг возле друга, как супружеская пара, которая в глубине души осознает, что их отношениям пришел конец. Конечно, он раздражал меня и во многом был бессердечным негодяем, но мне становилось спокойнее, когда я осознавал, что рядом кто-то есть, – особенно в убийственные часы перед рассветом.

Следующий гвоздь в крышку гроба был вбит в 2009 году, практически день в день через два года после моего возвращения с Эвереста, когда я случайно кликнул по спам-рассылке, пришедшей из магазина альпинистского снаряжения, где я покупал свои «кошки». Только ведь ничто не происходит случайно, верно? В письме рекламировался цикл лекций альпинистов и авторов, пишущих на данную тему, причем одним из участников была «Ванда Флорчак, альпинистка топ-уровня, которая планирует подняться на все четырнадцать восьмитысячников мира».

К горлу подкатил ком. Я решил туда пойти. Я должен был туда пойти.

«Ты встретишься с ней там и всё ей объяснишь».

«Объясню что?»

«Что ты не чудовище».

Благодаря малоактивному образу жизни и обильному питанию я набрал вес, но перед походом на это мероприятие решил не рассматривать себя в зеркале слишком придирчиво. Не хотелось расстраиваться.

С липкими от пота ладонями и гулко стучавшим в груди сердцем я уселся на свое место в задних рядах зала, расположенного в цокольном этаже большого магазина. Помещение было набито битком.

Прозвучали короткие аплодисменты, и вот появилась она. Ванда почти не изменилась; такая же стройная, лишь складки на лице стали чуть глубже, а волосы – примерно на дюйм длиннее, чем мне запомнилось. И она по-прежнему казалась особенной.

Начала она с показа слайдов, сделанных во время ее первых трех восхождений. Говорила она хорошо, с тонким юмором и самокритичными шутками, чего я не замечал за ней в течение нескольких недель, когда мы были вместе.

– …А затем в две тысячи седьмом я присоединилась к экспедиции Тадеуша Бачика, чтобы подняться на Эверест по Северной стене. – Она сделала паузу и сглотнула; в какой-то момент я был уверен, что она заметила меня, прятавшегося в последних рядах зрителей. – В тот год было совершено рекордное количество восхождений, в отличие от ужасного предыдущего года. Но и тогда не обошлось без происшествий, причем я оказалась практически в центре этих событий.

Голос ее отошел на второй план, а я уже вглядывался в кадры на экране. Щелк. Фото Джульет в розовом костюме от «Талли Хай» после успешного штурма Броуд-Пик. Щелк. Снова Джульет с маленьким Марком на руках. Щелк. Марк сидит перед своей палаткой в базовом лагере и улыбается в камеру с чашкой чая в руках. В глазах у меня потемнело, а поле зрения сузилось до размеров булавочной головки.

– …Тадеуша несправедливо критиковали за гибель Маркуса Майклса. Его вины в этом не было. Никто не может отвечать за решения, которые принимает другой альпинист.

Обо мне она не упоминала.

Затем она перешла к своим последним достижениям – двум восхождениям подряд, на Броуд-Пик и на Гашербрум I. В конце концов она все-таки отправилась в Каракорум по стопам Ванды Руткевич, в честь которой получила свое имя. Она делала это, реализовывала мечту своей жизни. И на каждой вершине она поднимала вверх маленького коричневого плюшевого медведя – игрушку Марка. Того самого медвежонка, которого Джульет купила сыну в Тамеле. Я понурил голову, надеясь, что соседи не заметят слез, капавших мне на руки.

В конце было выделено время для вопросов и ответов. Кто-то спросил у нее, как она справляется со страхом смерти, находясь высоко в горах.

– Я испытываю страх, и он очень важен, поскольку не дает выходить за грань. Но я не позволяю ему взять над собой верх. И прислушиваюсь к своему телу. – Она похлопала по животу. – Если вот здесь, внутри, я чувствую: что-то не так, я просто не пойду дальше. А еще я не позволяю никому на меня давить.

За этим последовал вполне ожидаемый вопрос: как ей удается держаться на передовых позициях в таком, казалось бы, мужском виде спорта? Ответила она так же, как когда-то осадила Робби:

– Чтобы ходить в горы, пенис иметь не обязательно. – Это вызвало смех в зале и даже жидкие аплодисменты. – Меня окружают замечательные люди, которые знают меня, но порой попадаются посторонние, которые считают, что в горы меня тащат шерпы или что ступени во льду мне прорубает кто-то другой. Я игнорирую их, потому что они идиоты. Джульет Майклс сталкивалась с тем же самым. Это всё злоба и зависть, порожденные неуверенностью в себе.

Кто-то спросил ее, почему она не пользуется кислородом.

– По той же причине, по которой одни поднимаются на крутой склон на велосипеде, а другие предпочитают мотоцикл. Вспомните: люди поверили в то, что подняться на Эверест без кислорода в принципе возможно, только после того, как Месснер сделал это. Для меня восхождение без кислорода таит в себе больший вызов. Но я не осуждаю людей, которые выбирают другие варианты. Это личное дело каждого.

Я сидел, истекая пóтом, и ждал, когда разбредутся навязчивые поклонники. А потом встал и подошел к ней.

– Привет, Ванда.

Выражение ее лица осталось безучастным.

– Саймон.

– Как ты? Прими мои поздравления: столько достижений…

В ответ прозвучало натянутое:

– Спасибо.

– Что у тебя дальше намечено?

– Послушай, Саймон, я не хочу с тобой говорить. – Прямо и конкретно, как всегда. Это в ней не изменилось.

– Ванда, я просто хочу объяснить…

– Объяснить – что? Что ты отправился на гору для того, чтобы снимать трупы? Но ты мне это уже рассказывал.

– Да, и этому не может быть никаких оправданий. Я не использовал ничего из того…

– Не хочу об этом знать.

– Какие-то проблемы? – Из ниоткуда вдруг возник мужчина. Американец, высокий блондин, подтянутый. Ну конечно. Конечно.

– Никаких проблем, Аарон. Я уже готова ехать.

Этот Аарон, бойфренд Ванды, ее муж, напарник в альпинизме, друг или кто он там ей, был именно таким, каким я представлял себе парня Ванды, когда впервые встретил ее. Он протянул мне руку.

– Аарон Райт.

Позже я проверил его через интернет. Он был своего рода американским Энди Киркпатриком, пионером в технике болдеринга, совершившим невозможное – восхождение на юго-восточный гребень Серро-Торре.

– Саймон Ньюмен.

– А, так это ты. Тот парень с Эвереста.

– Да, я.

– Пойдем, Аарон, – сказала Ванда.

Аарон печально улыбнулся мне, после чего ушел вместе с моей карьерой, моим будущим и любовью всей моей жизни.

Мне хотелось в истерике рухнуть на пол и стучать кулаками по ковровому покрытию. Это несправедливо! Но, конечно, всё было как раз справедливо. По мнению Ванды, я просто использовал Марка. В ее глазах я был монстром. Возможно, она права.

Всё плохо, всё испорчено.

Я вышел на улицу, в июньский вечер, и направился через толпу на Ковент-Гарден, растолкав по пути группу туристов, глазевших на уличного жонглера. Я дошел уже до середины улицы Лонг Акр, по-прежнему охваченный ненавистью к себе, когда вдруг увидел его – Эда.

Он стоял рядом с продавцом газет; руки его свободно свисали по бокам, а одет он был в желтый прорезиненный комбинезон. Я прищурился, и он исчез.

Я рванулся по направлению к Чаринг-Кросс, но его нигде не было. «Это всё в твоей голове. Он существует только в твоей голове».

Придя домой, я сел на диван и выпил полбутылки виски «Катти Сарк». Я достал дневник Джульет, долистал его до конца и провел пальцем по неровному краю вырванных страниц.

Следующие несколько недель я провел в мучительном ожидании, поскольку был уверен, что увижу его опять. Теперь я не мог отделаться от ощущения, что за мной наблюдают; на границе поля зрения постоянно кралась темная тень. Острее всего это чувство проявлялось в узком переулке возле офиса, где наши стажеры собирались в кучу, чтобы покурить.

После этого случая всё быстро рассыпалось.

Я снял маску Обаятельного Сая. Перестал отвечать на телефонные звонки, игнорировал письма, утратил интерес к сексу, наркотикам и выпивке, хотя по-прежнему находил пусть маленькое, но всё же утешение в высококалорийной нездоровой пище. Тьерри заметил перемену в ситуации и купил мне билет в Австралию. Я отказался ехать. Фрилансеры, агенты по продажам и стажеры, работавшие на нас по гибкому графику, ходили вокруг меня на цыпочках. В нашем офисе я был экстравагантной достопримечательностью; чудак, у которого не достает пальцев на руках и которой приходит на работу кое-как одетый, воняющий пóтом.

В конце концов Тьерри это надоело. Он вкалывал, чтобы поднять наш сайт, а я практически ничего не делал, лишь постоянно выходил из себя, да еще и прикарманивал почти половину доходов.

– Тебе лучше больше здесь не появляться, Сай. Долю свою ты будешь получать, как и раньше.

Не было никакой стычки. Мы не выясняли отношения. Я просто взял свою куртку с капюшоном, висевшую на спинке стула, и ушел. Напряжение разрядилось, вот и всё.

Я как-то жил дальше, более-менее сводя концы с концами. Подолгу играл в «Ворлд оф Варкрафт», пачками закупал сборники головоломок из серии «Устрой себе перерыв», просиживал дни перед телевизором, в огромных количествах поглощая антидепрессанты и анксиолитики. Делал всё, что угодно, лишь бы не позволять своему сознанию блуждать там, где не следует. Просто поразительно, как много времени поглощает ничегонеделанье.

В конце концов со мной связался адвокат Тьерри и предложил выкупить мою долю в компании. Я отказался. По крайней мере, на это у меня ума хватило.

В начале 2011 года один многопрофильный конгломерат предложил нам огромную сумму денег за то, чтобы мы со своим «Путешествием на темную сторону» присоединились к их команде. Эту новость Тьерри сообщил мне в очень напыщенном письме. Он не спрашивал меня, хочу ли я продать свою долю, считая само собой разумеющимся, что мне в любом случае всё по барабану. И был прав.

Богатство не «излечило» меня. Поначалу я наивно полагал, что оно поможет, но всплеск адреналина в крови, вызванный покупкой разных вещей, дорогих вещей, даже шокирующих вещей, лишь немного отвлек меня, не решив проблему, – это был своего рода пластырь на поврежденной артерии. Я дал кучу денег матери и сестре, перечислил не меньше благотворительным фондам «Помоги престарелым» и «Спаси детей», а также заповедникам и на исследования против рака. Иногда я делал пожертвования на имя парней из Куум Пот – Найджела Раули, Роберта Кинга и Гая Мак-Фауэла, иногда – в память об Адаме Романюке и Константине Сирко, тех самых «украинцах Тьерри» (у меня ушло секунд десять на то, чтобы найти их имена в интернете). Я нанял юриста и поручил ему разыскать Мингму и Дордже и учредить трастовые фонды в пользу их детей (мол, смотри, мир, не такой уже я плохой человек в конце концов).

Я приобрел первую попавшуюся квартиру – белые «директорские апартаменты» в недавно отстроенном и безликом квартале района Канэри-Уорф; покупал дизайнерскую одежду мешками; стал членом эксклюзивного фитнес-клуба (хотя в зал, разумеется, сходил всего раз). Купил массу разных гаджетов. Но мне удалось лишь сменить свою убогую тюрьму на более высококлассную. Теперь моя «работа» в основном сводилась к тому, что я, надев дорогущий авторский кожаный костюм стоимостью двадцать тысяч фунтов, играл в «Колл оф Дьюти» и смотрел кино. Со своим соседом я познакомился через полгода; большинство апартаментов здесь представляло собой инвестиции в недвижимость. Еду я в основном заказывал на дом. Я мог неделями ни с кем не разговаривать. Время от времени со мной связывались мама и Элисон, но они уже оставили все попытки убедить меня приехать к ним.

Ощущение, что рядом, на периферии зрения, кто-то есть, никуда не пропало, но как-то ослабло – а может быть, я уже просто привык. Но я знал: что-то должно измениться. Мне нужен был внешний импульс, чтобы перезапустить свою жизнь.

Таким импульсом в конце концов стало письмо Говарда. Он имел пристрастие к электронной почте – вместо того, чтобы вываливать свой персональный багаж в «Фейсбук», как все нормальные люди, он предпочитал связываться со всеми через ресурс «Джи-мейл». Было очевидно, что на составление таких писем у него уходили часы или даже дни. Именно от него я узнал, как идут дела у всех членов нашей экспедиции. Мингма был занят в каком-то экологическом проекте, помогал тем, кто освещал разрушительное воздействие глобального потепления на долину Кхумбу. Тадеуш с Ирени опровергли несправедливые обвинения в гибели альпиниста и продолжали работать на Эвересте вместе с Дордже и Гйалуком. Нгима продвинулся вверх по карьерной лестнице, став проводником. Малколм оправился после эпизода в горах, где он едва не погиб, и занимался теперь лесозаготовками. Робби тоже не стоял на месте – сейчас он сфокусировал всю свою энергию на техническом скалолазании и болдеринге. Если учесть еще и Ванду, которая постепенно прокладывала путь ко всем высочайшим вершинам мира, можно было считать, что все ушли от мертвой зоны.

Говард наладил отношения с женой, занялся парусным спортом; в его письмах ощущались проблески наивной радости, которая – я в этом абсолютно уверен – была совершенно искренней. В последнее письмо, озаглавленное «Переломные моменты моей жизни», он вложил фотографии: свадьба, новорожденный сын, Говард в возрасте лет тридцати («Ганнибал Лектер, молодые годы»), размытый снимок, на котором они с Робби стоят на вершине Эвереста, и наконец – групповое фото, сделанное Ирени в базовом лагере после нашего первого разведывательного похода в ПБЛ. Я удивился, а затем меня захлестнула волна стыда. Я выглядел подтянутым, счастливым и крутым. Рядом со мной стояла смеющаяся Ванда. Я по-прежнему думал о ней каждый день, хотя и понимал, что надежды нет. Моя жизнь не похожа на голливудские фильмы, где в финале всегда побеждает любовь. Но больнее всего было видеть Марка. Он казался выше, чем я помнил; глаза скрыты солнцезащитными очками, на губах – неопределенная улыбка.

Щупальца стыда начали выползать из сейфа в моем сознании, куда я его загнал.

«Это не моя вина».

«Да какая разница, чья это вина? Он ведь был твоим другом».

И тогда до меня дошло. Я понял, что нужно делать. Я вернусь в базовый лагерь и попрошу Китайскую ассоциацию альпинизма Тибета разрешить мне установить памятный знак в честь Марка и Джульет. Насколько мне было известно, кто-то делал нечто подобное, но проверить я не удосужился – я зажегся этой идеей и боялся, как бы мой порыв не угас.

Находясь в крайней степени возбуждения, я заказал через интернет первоклассный индивидуальный тур в Тибет. Я летел в Лхасу, оттуда меня с эскортом должны были доставить в Шигадзе, а уже потом – в базовый лагерь (я радовался возможности снова побывать в Ньяламе и Тингри). После этого я мог пересечь границу Непала и провести недельку, бродя по долине вместе с Мингмой, – почему бы и нет?

Наверное, я верил, что если приеду на то место, где получил травму, это как-то перезагрузит мой мозг, ликвидирует проблему Третьего Человека, маячившего на периферии зрения. Нет ничего лучше, чем небольшая встряска, ведь так, Сай?

После необъятного неба и серо-зеленых просторов тибетского аллювиального плато вид бесконечных рядов бетонных многоэтажек на окраине города по-настоящему шокировал. В большинстве из них пока что не было ни стекол, ни дверей, а черные дыры пустых окон только усугубляли безрадостную картину. Трудно было вообразить больший контраст с замысловатой многослойной архитектурой монастырей, мимо которых мы проезжали по дороге из аэропорта, или с уютными гималайскими поселениями, которые я видел, когда в последний раз был в этой стране.

Словно прочитав мои мысли, Кунга, сидевший на пассажирском сиденье, обернулся ко мне.

– Эти здания предназначены для ханьцев из Китая. Сейчас, когда построили железную дорогу, многие едут сюда.

Я знал, почему их переселяют в Тибет, – чтобы разбавить местную культуру. Повсюду можно было заметить признаки того, что Джульет называла «мертвой хваткой» китайского правительства. За час пути от аэропорта мы проехали через два военных контрольно-пропускных пункта, а Кунга сказал, что по дороге на Шигадзе таких будет еще множество. «Вот где у людей по-настоящему серьезные проблемы, придурок», – сказал я себе. Когда я в последний раз был здесь, я не заметил столь вопиющих притеснений, но бóльшую часть своего путешествия я провел в Катманду, далеко от этого, а базовый лагерь представлял собой отдельную вселенную.

Наш водитель Пхурба постоянно крутил ручку радиоприемника, и монотонность тибетских мантр, которые он слушал, сюрреалистическим образом сливалась с лязгом и постукиванием нашей «Тойоты Лэнд Крузер», а басы звучали в унисон с моим пульсом, отдающимся в висках. Лхаса располагалась на добрую тысячу метров ниже базового лагеря, но специфический привкус высоты появился во рту, как только я вышел из здания аэропорта. Конечности налились свинцом, голова стала тяжелой, появилась легкая тошнота, как будто меня укачало.

Тем не менее всё шло не так уж плохо. Я сразу же нашел общий язык с Кунгой, который должен был стать моим гидом и проводником на ближайшие пять дней. Этот спокойный парень в кроссовках «Конверс» и с зачесанными назад черными волосами напоминал того ретро-красавца, приятеля Мингмы, которого мы навещали в палаточном городке. Пхурба плохо говорил по-английски, но от него исходили добродушные и спокойные вибрации, что, как это ни печально, не затрагивало стиль его вождения. На педали тормоза и газа он давил, как невменяемый, при обгоне бормотал под нос что-то невразумительное, словно проклинал всех остальных водителей на дороге, а на поворотах предпочитал ускоряться.

– Ты хочешь сразу отправиться в отель или сначала посмотреть монастырь Джоканг? – спросил меня Кунга.

– Я сейчас не отказался бы от чашечки кофе. – Возможно, и не самая удачная идея, учитывая, что я страдал от высотной болезни, но отказ от кофеина только усугубил бы головную боль.

– Американского кофе?

– Все равно.

– Я знаю одно место. Совсем новое.

Уличное движение нарастало; водители такси и мотоциклисты в Лхасе были такими же самоубийцами, как их коллеги в Катманду, – так же подрезали друг друга, так же носились по улочкам, не глядя по сторонам. Пхурба постоянно держал одну руку на сигнале – эффект от него был такой, будто он ввинчивал мне в мозг штопор, – и отчаянно жал на тормоз через каждые несколько метров. Дергаясь таким образом, мы продвигались мимо невообразимого хаоса магазинчиков в европейском стиле, торговавших всяким барахлом с ярлыками известных брендов, китайских супермаркетов и открытых лавок, где разделывали груды окровавленного сырого мяса.

– Посмотри сюда, – сказал Кунга и показал налево, когда мы на светофоре остановились позади туристического автобуса. – Дворец Потала.

– Вау!

Как я мог пропустить такое? Над городом вызывающе и гордо возвышалась усеченная пирамида из белых, красных и золотых блоков, а края ее незаметно переходили в окружающие скалы. Весь тротуар внизу заполнили степенные пожилые люди в соломенных шляпах с широкими полями, они крутили молитвенные барабаны.

– Это Потанг Шакор, – сказал Кунга, снова читая мои мысли. – Люди непрерывно ходят по молитвенной тропе, окружающей Потала. Моя бабушка совершает это каждый день, делая лишь небольшие остановки, чтобы попить чаю.

– Каждый день?

– Да.

– Зачем?

– Ради далай-ламы. А еще это место обладает теми же свойствами, что и гора Кайлас, самая священная гора Тибета: если обойти его кругом достаточное количество раз, все твои грехи будут прощены.

Интересно, сколько же времени мне пришлось бы ходить здесь по кругу, чтобы искупить свои грехи? Чертову уйму, это точно. «Представь себе, что ты занимаешься этим целый день напролет», – подумал я. Но у этих людей, бродящих вокруг дворца, по крайней мере, есть своя цель. По крайней мере, они не просиживают сутками, сходя с ума от скуки и просматривая выпуски телешоу «Хватай не глядя».

Затем мы вновь тронулись с места. Вдавив руку в кнопку сигнала, как будто этим он мог отвести смерть, Пхурба прорезал фалангу байкеров-камикадзе и высадил нас на углу возле китайского супермаркета. По-прежнему одурманенный высотой, я следовал за Кунгой по широкой улице, вдоль которой выстроились магазины для туристов, торговавшие ювелирными изделиями, золотыми Буддами и альпинистским снаряжением. Тротуар под ногами казался сделанным из губки, а дыхание мое стало таким же прерывистым, как когда-то в ПБЛ. Мимо с надменным видом прошествовал монах в очках, придерживавший рукой свои одежды; крошечная женщина со сморщенным лицом, путаясь в длинных юбках, крутила молитвенный барабан. В лицо мне ударил специфический кислый запах, когда мы проходили мимо открытой лавки, где на прилавках были разложены горы мяса; рядом с ними лежали копыта несчастных яков. Переступив через двух хорошо откормленных бродячих собак, дремавших на дороге, Кунга провел меня по переулку к боковой двери без каких-либо опознавательных знаков. Дверь эта привела нас в светлое помещение с типичным декором настоящего кафе – мы словно оказались в каком-нибудь «Старбаксе» или «Мишн: Кофи». Очаровательно, Саймон: ты приехал в Тибет и первым делом направился в фирменное европейское заведение.

Я протянул Кунге пачку купюр; пока он делал заказ, я тяжело опустился на стул и попытался осмотреться. За угловым столиком сидел монах средних лет, он попивал латте и стучал пальцем по экрану смартфона. Напротив него устроилась привлекательная элегантная женщина, занимавшаяся тем же самым. Может быть, они переписываются?

Кунга подвинул мне американо. Я пригубил его. Неплохо.

– Спасибо.

Он искоса взглянул на мои ампутированные пальцы.

– Мой двоюродный брат – как ты.

– Да? – На секунду мне показалось, что он сейчас добавит: «Такой же чокнутый».

– У него тоже нет пальцев. – Внезапно смутившись, я сунул правую руку в карман. – Несчастный случай?

– Нет. Я потерял их на Эвересте. На Джомолунгме.

«На Джомолунгме? Ты это ему объясняешь? Господи, ну нельзя же быть таким высокомерным!»

Особого впечатления на Кунгу это не произвело. Как и Мингма, он, похоже, спокойно относился ко всему, с чем ему приходилось сталкиваться в жизни.

– Ты ходил в горы?

– Пытался. А твой кузен, он кто? Шерп-альпинист?

– Нет. Он потерял пальцы и частично обе ступни, когда переходил границу зимой. Таких людей, как он, много.

– Границу с Непалом?

– Да. Ему пришлось покинуть Тибет.

Твердый пол под моими ногами всё еще казался топким, а дыхание касалось легких совсем поверхностно.

– А сейчас он в порядке?

«Какое, нафиг, в порядке? У человека же ног нет».

– Да. Он живет в Катманду.

По щеке у меня поползла капля пота. Монах со смартфоном встал, кивнул мне и улыбнулся, проплывая мимо моего столика. Может быть, это мой шанс? «Меня беспокоит один призрак, вы можете мне помочь?» Мингма сказал тогда, что единственный способ избавиться от рассерженного духа – провести обряд пуджа и правильно мыслить. Нужно будет зажечь несколько масляных лампадок или сделать еще что-нибудь в том же духе, когда мы завтра с Кунгой пойдем по туристскому маршруту.

– А монахам разрешается пить кофе?

Кунга отнесся к этому вопросу на удивление серьезно.

– Конечно. Знаешь, все монахи, которые тут есть, были утверждены китайцами. Остальные ушли.

– Ушли? Куда?

– В изгнание. В Индию или в Непал. – Я заметил, что он понизил голос. – Пожалуйста, не говори об этом при Пхурбе. Он тибетец, но сын у него военный. У меня был один турист, американец; он у себя в «Фейсбуке» написал всякое про китайцев, а меня потом таскали на допрос.

– Боже мой! Я и не знал, что всё так плохо.

– Да. – Он смиренно пожал плечами: «Что тут поделаешь?» – А теперь едем в отель?

Я допил всё, что было в чашке, – заряд кофеина нисколько не притупил головную боль. Кунга и Пхурба высадили меня перед отелем – бетонной коробкой с золочеными дверями, полной искусственных цветов и отвратительной резной мебели. По бокам от стойки ресепшна расположились магазин сувениров с огромным количеством разнообразного пластикового барахла и застекленный офис клиники высокогорных болезней. Пока я ждал, когда обработают мою карту-ключ от номера, из лифта вывалилась группа седовласых европейцев, одетых в горные ботинки и полевую форму «K-Way» цвета хаки. Некоторые кивнули мне, как соратнику по какому-то сговору: «Глянь на нас, какие мы смелые в этом чужом и странном городе».

«Чужак в чужой стране, придурок в фойе отеля», – мое затуманившееся сознание снова принялось молоть всякую чушь.

В номере ощущался слабый запах сигаретного дыма, а еще кто-то неуклюжий явно пролил тут чай с маслом. Я попытался уснуть, но из этого ничего не вышло: «Говорил же тебе, что кофе – плохая идея». В глазах рябило из-за яркого ковра на полу с жестоким сочетанием зеленого и пурпурного цветов. Потолок казался слишком низким.

Так и не сумев нормально устроиться, я взял ноутбук и отправился в вестибюль – единственное место с приличным Wi-Fi. За стойкой ресепшна никого не было, но в клинике высокогорных болезней суетился доктор в белом халате, размалывая что-то в порошок. Он медленно помахал мне рукой в стиле Дэвида Линча.

В Китае почта «Джи-мейл» заблокирована, но я обошел блокировку и добрался до своего ящика, чтобы проверить, нет ли каких-то новостей от Мингмы насчет предстоящего совместного похода. От него ничего не пришло, зато я увидел несколько писем от незнакомцев – все с адресов, имеющих расширение. com, а в теме в разных вариациях задавался вопрос: «Как бы вы прокомментировали?..» Было также послание от Говарда, озаглавленное «FYI».

Что, блин, на этот раз?

Я кликнул по письму Говарда. Текста там не оказалось, только вложенный файл. Загружался он мучительно медленно, проявляясь сантиметр за сантиметром, словно кибер-версия древнего стриптиза.

Постепенно стали видны черные буквы – заголовок таблоида, – и я прочел: «Наконец-то снова вместе».

Проступила верхняя часть крупнозернистой фотографии: дразнящее пятно грязно-белого снега, а потом знакомый осыпной серый склон.

Закрой это.

Мелькнуло розовое пятно.

Не смотри.

Показалось желтое пятно.

Я резко захлопнул крышку ноутбука.

Выходит, Марк не упал в расселину и не сорвался со склона. Он спустился туда, где лежала его мать, и, свернувшись калачиком, лег рядом с ней. Очень может быть, что я прошел мимо них, когда, словно пьяный, тащился обратно к закрепленным веревкам.

Позже я узнал, что какой-то беспринципный альпинист – звучит знакомо, не правда ли? – сделал несколько снимков этих мертвых тел, а потом продал фотографии таблоиду.

Я встал, на негнущихся ногах вернулся в свой номер, зашел в туалет, и меня вырвало.

Затем я задернул шторы, выключил свет, лег на кровать и принялся размеренно вдыхать спертый воздух с запахом табачного дыма, пока дрожь не унялась.

Я закрыл глаза.

Грудь обхватили холодные руки и сдавили ее.

Я так и не вернулся в базовый лагерь. Не навестил Мингму, не совершил с ним жизнеутверждающую прогулку по долине Кхумбу.

Я уехал к чертовой матери домой.

Только вот я вернулся не один.

Со мной туда отправился Эд.

Человеческий мозг может привыкнуть к чему угодно. И я привык к Эду. «Мертвые не преследуют нас, это мы преследуем их».

Окей, это неправда. Мне просто хотелось, чтобы это было правдой.

Он появился на третий день после моего возвращения из Лхасы. Я, развалившись в своем фирменном кресле, уминал блюдо из КФЧ в пластиковом ведерке и пытался заморочить себе мозг телепередачей «Побег из города в деревню». Подняв голову, я увидел, что он стоит в углу моей стерильной гостиной; на нем был желтый непромокаемый костюм, а между пальцев стекала грязная вода.

Я не вскочил со своего кресла, не завопил. Ведь я всё время знал, что он еще вернется. Поэтому я аккуратно поставил ведерко с цыпленком на журнальный столик, встал и подошел к нему, ожидая, что он тут же исчезнет. Этого не произошло. Голова его была слегка опущена, но я мог видеть его глаза: они смотрели прямо перед собой и не поднялись на меня, когда я пошевелился; взгляд его был ужасающе пустым.

– Привет, Эд.

Он не ответил и никак не отреагировал. Просто стоял на месте.

Я протянул руку, чтобы прикоснуться к нему, ожидая, что пальцы пройдут через него, как через привидение, или же он исчезнет. Но наткнулся на нечто, напоминавшее на ощупь холодное сырое мясо. Я отдернул руку и попятился к дивану.

Он простоял так два часа, а потом испарился в мгновение ока.

После этого он возникал случайным образом; иногда промежутки между его появлениями растягивались на несколько дней, и для меня уже начинал брезжить лучик надежды на то, что он пропал навсегда. Эд приходил не только в мою квартиру. Он мог возникнуть где угодно: на улице, в магазинчике на углу, на экране телевизора. Кроме меня, его никто не видел. Это я знал наверняка.

Однажды, когда я ехал по центральной линии метро и он вдруг нарисовался в почти пустом вагоне, я сказал сидевшей рядом женщине, благообразной служащей, листавшей электронную книжку:

– Господи, вы только посмотрите на этого парня!

– На какого парня?

– На того странного типа в желтом прорезиненном костюме, который стоит рядом с дверьми.

На следующей остановке она вышла.

Экспериментируя, я провел несколько ночей в стрип-клубах и ночных казино, надеясь, что какофония звуков и насыщенный шум толпы растворят его. Это не помогло.

Выражение его лица всегда было одинаковым: отрешенным, будто он только что укололся, и пустым, как лицо моего отца в самом конце. Эд не разглагольствовал со мной, не произносил монологи моим внутренним голосом. Он всегда молчал. И хотя, находясь рядом с ним, я ощущал какой-то гул, как будто стоял рядом с работающей микроволновкой, он сам никогда ничего не делал.

Единственное, что менялось время от времени, так это его облачение. Потому что он не всегда являлся в грязном желтом непромокаемом костюме. Порой он был голым, с ярким розовым шрамом через всю грудь и серым пенисом, безвольно висящим среди мокрых лобковых волос.

Позднее я установил некоторые закономерности. Порой, когда я вел машину, Эд возникал на переднем сиденье, роняя невидимые капли воды на обивку (он никогда не садился сзади, как порядочные приведения, выбирающие момент, чтобы напугать водителя). А примерно через месяц он вдруг в первый раз подошел к моей кровати. Но не в последний. Почти неделю я просыпался с ощущением, что я в комнате не один, боясь, что по моей груди вот-вот поползут скользкие руки, холодные и неподатливые; это перекликалось с безжизненной скованностью моей собственной руки, ставшей такой после обморожения. Бороться с ним было бесполезно, хотя поначалу я и пытался; мне приходилось всё это сносить, лежать часы, секунды или минуты – каждый раз по-разному, – пока он обнимал и гладил меня. В конце концов я перестал спать в кровати и вместо этого дремал в кресле в течение дня.

Почему он вернулся? Наиболее правдоподобная версия гласит, что увиденные мною фотографии Марка и Джульет заставили его вернуться, – побочный эффект посттравматического синдрома. Но почему Эд? Не Марк или хотя бы Джульет? Почему я выбрал в качестве Третьего Человека Эда? Тут я не мог оправдываться тем, что «страдал от галлюцинаций, вызванных гипоксией». Может, я и увидел его впервые на седьмом этаже своей эксклюзивной многоэтажки, но я ведь находился не на высокогорье.

Возможно, я привез разъяренного духа с собой из Лхасы. Видит бог, этот придурок был свирепым еще при жизни.

Снова к психотерапевту я не пошел. Не имело смысла. Я точно знал, что она скажет: «Поместим-ка мы тебя, дружок, в приют для душевнобольных, а лучше – в психиатрическую лечебницу строго режима».

Нет. Я никому не мог рассказать про Эда, не имея никаких доказательств.

В специализированном магазине я заказал через интернет несколько камер видеонаблюдения, дополнительно заплатив за срочную доставку, и разместил их в квартире в духе телевизионного шоу «Паранормальная активность». Словно почувствовав, что я задумал, Эд не появлялся почти две недели, и я уже начал снова спать в своей постели. На третью ночь я проснулся от ощущения, что грудь сжимает холодный обруч его рук. На записи я лежал совсем неподвижно, скорчившись, с широко раскрытыми глазами, полными ужаса, но Эда там не было. Эд так нигде и не появился. Он был словно вампир, который не оставляет отражения в зеркале.

«Еще одно подтверждение того, что он существует только в твоей голове, а сам ты – съехавший с катушек псих», – сказал я себе.

Но ведь был и другой отснятый материал, верно? Тьерри заметил что-то волнующее в неотредактированном ролике, снятом в Куум Пот. Видел ли он там Мертвого Эда или что-то другое, отчего у меня в голове засели эти «пальцы в твоем сердце»?

Мы с ним не разговаривали после продажи компании, но я знал, что он остался там «креативным директором». Я позвонил ему в офис, в принципе готовясь к тому, что меня будут отфутболивать от одного личного секретаря к другому, но попал прямо на него.

– Саймон! Рад тебя слышать. – Голос его звучал слишком радостно. Даже чересчур радостно.

– Привет, Ти. – В трубке раздавались звуки оживленной офисной жизни.

– Как ты, Сай?

– Отлично.

– Слушай, я хочу, чтобы ты знал: это не я распорядился насчет тех снимков.

– Что? Каких еще снимков?

– Ну, твоего друга. Как там его звали… Марк. Тех, где он со своей матерью на Эвересте. Я не имею к этому никакого отношения.

Я не знал, что их выложили на его сайте. Но снимки были, конечно, как раз такие, на которые читательская аудитория «ПНТС» обязана сделать стойку. Тень смерти среди пикантных кадров со знаменитостями. Меня передернуло. Я подошел к огромному окну, откуда открывался прекрасный вид, и посмотрел вниз, на охранника, который как раз вышел во двор покурить.

– Я звоню тебе по другому поводу, Тьерри. Послушай… Я понимаю, ты занят, поэтому я перейду прямо к делу.

С меня градом катил пот, лицо горело. Почувствовав, что рядом находится Эд (иногда он приносил какую-то тяжесть в воздухе, как бывает перед грозой), я обернулся. Сегодня он был голым, стоял лицом к стене, что для него необычно. Волосы на его спине и бедрах были мокрыми от грязной воды.

– Я слушаю тебя.

– У тебя сохранилась та запись из Куум Пот?

Пауза.

– Она по-прежнему есть на сайте и «Ютьюбе», Сай.

– Нет, не отредактированный ролик. Другой, оригинал. Он есть у тебя?

– Господи! Да я не знаю.

– Помнишь ту ночь, когда ты обрабатывал его? Ты еще сказал, что видел нечто очень странное. Нечто такое, отчего мурашки бегут по коже.

– Я так говорил?

– Тьерри, мне необходимо увидеть это.

– Не думаю, что он у меня сохранился. В любом случае, формат там совершенно устаревший.

– Что ты там видел? Ты видел Эда?

Пауза.

– Сай…

– Тьерри, мне необходимо это знать.

«Успокойся, веди себя разумно».

– Прости, я понимаю, что это звучит странно. Но всё дело в моем лечении.

«Хорошенькие новости – ты по-прежнему лечишься».

– Мы с психиатром пытаемся докопаться до причин.

Голос его стал не таким напряженным.

– Дружище, я очень рад слышать, что ты получаешь квалифицированную помощь специалиста.

– Да. Это действительно помогает.

– Эд – это тот мужик, который тогда был с тобой в пещерах, верно? Конечно. Он там везде. Знаешь… Я думаю, этот материал сохранился в моем старом ноутбуке. Послушай, у нас тут сейчас очередная запарка. Почему бы тебе не заехать ко мне в воскресенье? Познакомишься с Джен и Дэнни. У меня растет сын, ты в курсе?

– Нет. Я не знал. – Я умышленно избегал других сторон его жизни. – Мои поздравления.

Мне было все равно, даже если бы он заселил своими отпрысками всю планету. Я мог думать только об одном: мне необходимо увидеть это сейчас.

Очень плохо.

Не сумев полностью скрыть самодовольство в голосе, Тьерри продиктовал мне адрес – он переехал в квартал миллионеров Сент-Олбанс – и повесил трубку.

– Сай! – Тьерри появился в дверях с пухлым ребенком на руках. Он многое потерял за это время – потерял вес, очки и какие бы то ни было признаки неуверенности в себе. Если уж на то пошло, он выглядел даже моложе. – Что, бурная выдалась ночка, дружище?

Я посмотрел на себя. Футболка наизнанку. Я не снимал ее три дня. И не брился тоже три дня.

– Типа того.

– Ну, все равно, рад тебя видеть. – Малыш сунул руку себе в рот. – А это Дэнни.

– Какой симпатичный.

«Совершенно не симпатичный. Похож на Джеймса Гандольфини в миниатюре».

Через прихожую, увешанную зеркалами, я прошел за ним на кухню, где повсюду бросались в глаза нержавеющая сталь и дубовая отделка. Навстречу мне вразвалочку вышла женщина и в качестве приветствия пару раз коснулась щекой моей щеки. Это была крашеная брюнетка, низенькая и округлая, с довольно привлекательным курносым лицом. Запах ее духов был неприятным.

– Это Джен, – сказал Тьерри.

– Я столько о вас слышала, Саймон, – сказала Джен голосом настоящей английской аристократки.

Нужно отдать Тьерри должное: с его деньгами он мог бы заполучить такую же шикарную жену, как у известных футболистов, или же подцепить модель, рекламирующую дамское белье. А Джен казалась нормальным человеком.

– У вас очень красивый дом, – выдавил из себя я.

– О, спасибо. Нам тоже очень нравится.

– Не сомневаюсь.

Она предложила мне кофе, махнув рукой на кофеварку размером с корабль «Тысячелетний сокол».

Завязалась натянутая светская беседа. Я узнал, что они с Тьерри планируют расписаться в следующем году (меня пообещали пригласить на свадьбу, а я тут же начал придумывать повод отказаться); она занималась информационными технологиями, а познакомились они, когда Джен пыталась продать ему обновление средств защиты программного обеспечения. Это была любовь с первого взгляда. Как у Тадеуша с Ирени. Как у Ванды со мной (ну, почти что).

– Пойдем, – сказал Тьерри, когда запас банальностей у нас иссяк. – Приглашаю тебя на большую экскурсию.

Ребенка из рук он так и не выпустил. На самом деле мне просто хотелось посмотреть свой видеоролик и побыстрее убраться отсюда к чертовой матери, но я смиренно поплелся за ним в столовую, гостиную и большую душевую внизу; всё это время Дэнни «Джеймс Гандольфини» наблюдал за мной через плечо отца, оставляя похожие на след улитки пятна слюней на винтажной футболке Тьерри с надписью «AC/DC».

– Ты должен это увидеть, Сай. – По спиральной лестнице, выложенной ковровой дорожкой, мы спустились в громадное цокольное помещение. – Это мое пристанище. Моя пещера мужика.

Всё здесь соответствовало банальному клише – бильярдный стол, огромный экран, стеллажи с видеоиграми, красная кожаная мебель; но имелось и одно неожиданное дополнение: в углу, заливая невидимой грязной водой современнейшее геймерское кресло Тьерри, стоял Эд. Я понимал, что дорисовывал презрение, с которым он якобы смотрел на эту демонстрацию роскоши, но всё же мысленно ухмыльнулся.

– Это просто потрясающе, Тьерри.

– Да? Ты правда так считаешь?

Дитя покрутило головой и вдруг уставилось на Эда.

Джен, появившаяся с кофе, улыбнулась мне сочувственной и ободряющей улыбкой, которую обычно адресуют человеку, недавно понесшему тяжелую утрату (Тьерри явно просветил ее насчет моих проблем с психикой), после чего взяла ребенка и уплыла. Малыш до последнего момента не сводил глаз с Эда, а потом вдруг начал пронзительно вопить.

– Я, конечно, очень рад увидеться с тобой, Тьерри, но я немного спешу.

– Да? Но ты ведь пообедаешь с нами? Я думал, мы с тобой выступим по пивку за старые времена.

Я изобразил на лице нечто, как я надеялся, похожее на извиняющуюся улыбку.

– Мой психотерапевт говорит, что мне пока лучше воздержаться от спиртного.

– Жаль. Сай… Можем мы поговорить?

О боже. Пожалуйста. Нет.

– О чем?

– У меня остался неприятный осадок от того, как мы с тобой расстались.

– Всё нормально, Тьерри.

– Я делал то, что считал полезным для нашего бизнеса. А ты…

– Я знаю. – Внезапно я почувствовал смертельную усталость. Я ведь уже выразил восхищение его замечательным образом жизни, так что же еще ему от меня нужно?

– Но в конечном итоге ты ведь тоже не оказался внакладе, верно?

– Да.

– Где ты сейчас живешь?

– Тьерри, я понимаю, чего ты добиваешься, но я просто хочу посмотреть тот ролик и убраться восвояси.

Он вздрогнул. Дзинь.

– Окей. Я уже всё настроил.

Я сел за его винтажный письменный стол, а он перегнулся через меня и нажал на кнопку.

– Мне остаться?

– Как хочешь.

Я просто забыл о нем, когда уставился на монитор, время от времени нажимая то на быструю прокрутку видео, то на паузу. Там почему-то постоянно появлялся Эд, хотя он просил не снимать его. Мой Эд, тот, что сейчас маячил за геймерским креслом, был повыше, пошире в плечах и более лысый, чем тот, что на экране. Сами пещеры казались меньше, чем мне запомнилось, траверс – круче, а Крысиная тропа – ýже. Я резко прикусил внутреннюю сторону щеки, предупреждая возможную паническую атаку, и перемотал ролик до своих последних слов.

Я действительно выглядел ужасно напуганным: взгляд расфокусирован, кожа бледная. А затем я заметил, как что-то сдвинулось позади меня, в темноте над моим левым ухом. За моей спиной пряталась какая-то округлая комковатая тень. Это точно был не Эд. К этому моменту Эд уже умер.

– Вот я тебя и нашел, – прошептал я.

– Нашел – что? – спросил Тьерри.

Я перемотал видео и отклонился назад, чтобы Тьерри мог видеть экран.

– Смотри.

– Ну и что?

– Ты видишь?

– Ну, вижу. Это ты, перепуганный до смерти.

– Нет. Позади меня. Посмотри за мной.

Я нажал на паузу.

– Там ничего нет, Сай.

И он был прав.

Я посмотрел на монитор снова. Потом еще раз, чтобы убедиться. Третий Человек пропал. Именно так этот урод и сделал – просто пропал.

– Мне нужно идти.

Я вылетел из его логова, не сказав больше ни слова, и чувствуя, как на пятки мне наступает очередная паническая атака.

– Уже уходите? – окликнула меня Джен, когда я возился с замком входной двери.

– Да. Большое спасибо за кофе. У вас очень славный малыш.

«Да, кстати, вам, наверное, следует знать, что ваш муж – конченая скотина».

Когда я бежал из безукоризненного дома Тьерри, прочь от его идеальной жизни, в ушах у меня звучали голоса из Куум Пот, похожие на журчание воды. Пальцы в твоем сердце, пальцы в твоем сердце, парень.

Я мог бы пригласить экзорциста, мог бы, наверное, вернуться в Тибет и заплатить ламе, чтобы он молитвами отогнал злого духа Эда, но ведь Эд не был привидением. И он не преследовал меня в обычном смысле этого слова, как это делают привидения. Либо мое сознание наказывало меня, формируя сверхреалистичного доппельгангера, и я привез из зоны смерти то, для проявления чего потребовалась еще одна психологическая травма – фотография Маркуса и Джульет, либо я находился в плену шизофренических иллюзий.

Если мы с Джульет ощущали присутствие злобного Третьего Человека – разрушителя, – находясь в здравом уме (ха-ха), тогда наверняка кто-то еще сталкивался с тем же самым. Я начал шерстить сеть. Конечно, я нашел тысячи сообщений о «злобных сущностях» и привидениях, а также блоги и статьи о похожих явлениях, написанные людьми, страдающими от нервных расстройств, эпилепсии и болезни Альцгеймера, однако ничего такого, что соответствовало бы моему набору критериев.

В конце концов я вспомнил о Робби. Я сочинил достаточно правдоподобную историю и написал ему на электронный адрес, что планирую снять документальный фильм о том, как Марк искал свою мать, чтобы «исправить положение», и что это Марк как раз перед своей гибелью ощущал присутствие на горе какой-то злобной сущности. Поскольку та разновидность Третьего Человека, которая будет фигурировать в моем исследовании, похоже, встречается весьма редко, я спрашивал у него, не мог бы он подсказать мне направление поисков. Я также сообщил ему, что последовал его совету и обратился к психотерапевту, благодаря чему теперь здоров, как лошадь. Как ни странно, он, судя по всему, обрадовался моему письму и, после того как мы потрепались обо всяких пустяках в чате «Гугла», прислал мне пароль доступа к закрытому академическому сайту с архивом материалов, связанных с психологией. «На эти вещи в семидесятые извели море чернил, – писал мне он, – так что я начал бы отсюда. Желаю удачи».

Меньше чем за день я выяснил, что мне нужна статья под названием «Ангел рядом со мной: Третий Человек и психологические травмы военного времени», которая была опубликована в семидесятые годы в одном журнале. Мое внимание сразу же привлек случай, ставший предметом данного исследования, подписанного неким доктором А. Д. Мичамом. Субъект, моряк по имени Джордж Кендрик, подхватил своего «Эда» по время Второй мировой войны после того, как их эсминец подбили, а ему вместе с еще двадцатью выжившими пришлось две недели дрейфовать у берегов Северной Африки. Спасшиеся один за другим гибли от сумасшествия или жажды, но у Джорджа была своя причина держаться: «На пятый день я заметил, что рядом со мной кто-то сидит. Постепенно я понял, что это мой старший брат Филип, который умер за пять лет до того и который был весьма мерзким типом. Он превратил мое детство в настоящий ад. Филип оставался со мной последующие десять дней, пока нас не спасли. Он не говорил со мной, но я знал, что он желает мне зла. Я не мог показать ему, что его присутствие тревожит меня, и отказывался умирать, как многие другие парни. Я не мог допустить, чтобы он взял надо мной верх». Вернувшись домой, Джордж никому не рассказал о призраке своего брата. «Филип больше не приходил ко мне. Я думал, что оставил его там, на спасательном плоту». Джордж стал работать плотником и женился. «Но я всегда знал, что со мной что-то не так». В шестидесятые годы, когда Джордж попал в автокатастрофу, повлекшую за собой гибель мотоциклиста, Филип вернулся. «Он сидел в углу комнаты, подтянув колени к груди, совсем как тогда, в лодке. Я понимал, что он – всё тот же злой дух».

После этого Джордж тяжело запил, жена ушла от него, и в конце концов семья отправила его в психиатрическую клинику на принудительное лечение. Тут-то и появился доктор Мичам, который пришел к выводу, что у Джорджа наблюдаются симптомы шизофрении, и отметил, что пациент никак не реагирует на электрошоковую терапию и медикаментозное лечение. Доктор Мичам давно умер, но Джордж был жив до сих пор. Полдня непрерывных поисков в интернете выявили, что в данный момент он пребывает в «заведении по уходу за престарелыми» в Эссексе и ему девяносто два года.

«По коням, Эд. Мы с тобой отправляемся в путь».

Я мысленно готовился увидеть затрапезную дыру со скудным финансированием, но в действительности оказалось, что резиденция Джорджа представляет собой вполне приличное и уютное с виду одноэтажное здание с мягкой зеленой лужайкой, вытянувшейся перед ним полумесяцем.

Я позвонил заранее, представившись дальним родственником Джорджа, и на ресепшне меня встретил опытный и знающий свое дело санитар с нигерийским акцентом. Он провел меня в зону отдыха, отделанную обоями с цветочным узором. Окна ее выходили на симпатичный садик во внутреннем дворе. На подушке спал белый кот, вдалеке слышался приглушенный звук работающего телевизора. В воздухе витал легкий запах воскресного обеда и аромат дорогого освежителя воздуха.

Санитар показал на сгорбленного хоббита, который сидел в кресле-каталке у окна; в косом луче света, падавшем на его лысую макушку, медленно плавали пылинки.

– Это он. Джордж. Перед уходом загляните на ресепшн: мы должны отметить у себя, что вы ушли.

– Благодарю вас.

Я приблизился к хоббиту. Его руки с опухшими от артрита суставами лежали, скрюченные, у него на коленях. Открытые глаза смотрели прямо перед собой.

– Здравствуйте, Джордж. Меня зовут Саймон.

Взгляд его равнодушно скользнул по мне, потом вернулся обратно. Губы зашевелились, но не проронили ни звука.

Ко мне, шаркая ногами, подошла такая же крошечная, как и он, женщина; волос у нее было еще меньше, чем у Эда, но глаза блестели.

– Он не разговаривает, дорогой. С прошлого года. У него был инсульт, после этого он стал странным. Вы его родственник?

Я мобилизовал жалкие остатки образа Обаятельного Сая.

– Нет. Я просто хотел задать ему несколько вопросов. Относительно… относительно его опыта во время войны.

– Вы историк, да? Я тоже могла бы рассказать вам кое-какие истории про войну.

Черт!

– Нет. Я студент-медик. Хм… психиатр. Я интересовался… проблемами Джорджа.

– Вы имеете в виду его брата?

– Вы что-то знаете об этом?

– О да, дорогой мой. До инсульта он постоянно говорил о нем. Он был очень открытый человек. Говорил, что брат преследовал его долгие годы, словно дурной запах. Я тоже видела своего Кена после смерти. Он сидел в своем кресле, я видела его очень четко. Кен приходил ко мне несколько месяцев.

«У этого явления даже есть специальное название – „эффект вдовы“», – подумал я, но вслух ничего не сказал.

– А Джордж никогда не упоминал, чего брат хотел от него?

– Нет, дорогой. Племянница, которая приезжала навещать его, говорила, что после смерти жены душа этого бедного старика то покидает тело, то снова возвращается в него, но он не сумасшедший. Просто видел разные вещи, каких не видели другие. И это разрушило его жизнь. Он не мог путешествовать, не мог работать.

– И это никогда не покидало его?

– Насколько я понимаю, это и сейчас может находиться где-то рядом, дорогой мой.

Взгляд Джорджа переместился к левому углу зоны отдыха. Кот вскочил и пулей вылетел из комнаты. Я даже не удосужился туда посмотреть: я точно знал, что там увижу.

Через полчаса я уже сидел в пабе, а передо мной стояла пинта «Гиннесса» и стакан виски. «Это мог быть и я. Я могу стать Джорджем». К такому ли будущему мне следовало готовиться? Сидеть в доме престарелых и не знать, чего от меня хочет Эд? Он может оставаться со мной вечно. Если бы Джульет вернулась с горы домой, не исключено, что и она сейчас находилась бы в подобном заведении, преследуемая тем дьяволом с обмороженными пальцами. Кто он, тот третий, всегда идущий рядом с тобой?

Что-то спасло меня тогда в пещерах. Что-то потом пыталось убить меня – или спасти? – в горах.

– Так спаситель или разрушитель? Кто он такой? – Я произнес это вслух, и бармен бросил на меня подозрительный взгляд.

Возможно, Эд ждет удобного момента, чтобы нанести удар. Или просто следит за мной, оберегая меня. Всегда.

Или ни то, ни другое.

Я не знал, какой из двух вариантов хуже.

Есть кое-что, о чем я не упомянул. Мне трудно об этом говорить или писать, потому что я трус и – чего уж тут кривить душой – дерьмо, с какой стороны ни посмотри. Но после моего возвращения с Эвереста отец Марка пытался связаться со мной, причем неоднократно. Тогда я слишком погрузился в собственное эгоистичное несчастье, чтобы пообщаться с ним, а на все звонки отвечал Тьерри. Отец Марка наверняка читал статьи, полоскавшие мое имя, – давайте все-таки не забывать, что Марк погиб, находясь в компании того самого Саймона Ньюмена, Эксплуататора Мертвых, – и, несомненно, винил меня в том, что я недостаточно старался спасти его сына. Через несколько недель он сдался, но я еще долго ждал, что он появится у нас в квартире, а чуть позже – и в офисе.

Этого не произошло.

Но теперь, когда меня терзало почти постоянное присутствие Эда и зрелище адской жизни Джорджа, мне было необходимо увидеться с ним. Я не пытался искупить вину – я не верил, что Эд стал для меня олицетворением кармического наказания и тут же оставит меня в покое, как только я исправлю положение. Нет. Я хотел узнать со всей определенностью, не страдала ли Джульет психическими расстройствами. К тому же существовала вероятность, пусть и ничтожная, что это Грэхем вырвал последние странички из ее дневника, когда тот вернули ему. Это было рискованное предположение. Она могла вырвать эти листки, чтобы высморкаться в них, а не писать. В свое оправдание скажу, что я был убежден: наши с ней переживания как-то связаны, хотя и очень тонко. Ответ на вопрос «Спаситель или разрушитель?» находился как раз на том клочке бумаги: «Я собираюсь заглянуть под маску».

Адрес и номер телефона Грэхема Майклса я нашел за считанные секунды. А потом у меня ушло два дня на то, чтобы побороть себя и позвонить ему. Я напоминал нервничающего подростка, который никак не может собраться с духом, чтобы пригласить девушку на свидание; раз тридцать я набирал номер, но затем вешал трубку. В итоге я решился на это после того, как Эд нанес мне внезапный визит, когда я закупал годовой запас готовой пищи в «Уайтроуз». Я медленно зашел в пустой угол за витриной цветов и набрал номер. После трех гудков безукоризненный аристократический голос произнес в трубку:

– Да? С кем я говорю?

Я представился. Последовало несколько секунд напряженного молчания, потом прозвучало:

– Чего вы хотите?

– Хочу приехать, чтобы увидеться с вами.

– Когда?

– Когда вам будет удобно, сэр. Я понимаю, как это для вас тяжело.

Эд по-прежнему стоял возле витрины с лазаньей. Мимо него толкали свои тележки ни о чем не подозревающие покупатели.

– Следующая среда, в десять тридцать. – Он повесил трубку.

Пять дней тянулись невыносимо долго; я почти не спал, а мои попытки убить время, – в основном напиваясь и раскладывая пасьянс «Паук-солитер», – не снимали нервозность, связанную с предстоящей встречей с отцом Марка лицом к лицу.

Наконец наступила среда. Я арендовал машину с GPS и отправился в путь. Эда уже несколько дней не было; не появился он и сейчас на переднем сиденье, хотя он редко оставлял меня в покое, когда я куда-то ехал.

Джульет назвала дом семьи Грэхема «разваливающимся» и была по-своему права. Ветхий особняк нагло примостился на краю новостройки – одного из кварталов с поспешно возведенными одинаковыми домами, – окруженный полумесяцем «элегантных загородных домов» из оранжевого кирпича.

Приехав на десять минут раньше, я остановился перед воротами и съел два батончика «Кит-кэт», после чего аккуратно сложил обе обертки вместе, чтобы выбросить их одновременно и чтобы они не чувствовали себя одиноко.

«Поторопись, пожалуйста, уже пора», – сказал я себе.

Подъездная дорожка, покрытая нестриженной травой и опавшими листьями, вела во внутренний двор, расположенный перед мрачным каменным зданием в форме буквы L. Фасад дома зарос мохом цвета кожи мертвеца, за стеклами окон со свинцовыми переплетами, казалось, вот-вот появится бледное привидение, а окружающие лужайки изобиловали проплешинами. В дальнем углу участка располагалась дряхлая беседка и ржавые качели. Тело мое покрылось гусиной кожей – я уже видел всё это раньше, как фон фотографии, которую Марк показывал мне тысячу лет назад, когда мы с ним были в ПБЛ.

Стук захлопнувшейся дверцы машины прозвучал оглушительно громко, и я сам вздрогнул от этого. Здесь было тихо, даже, пожалуй, слишком тихо, как будто дом окружало невидимое силовое поле, поглощавшее звуки окружающей суеты и шум оживленной трассы категории «А», проходившей неподалеку. Я уже направился к дверям парадного входа – уродливой деревянной конструкции, обитой черным железом, – когда открылась боковая дверь поменьше и оттуда торопливо вышел плотный седовласый мужчина в мешковатом коричневом кардигане и брюках, заправленных в зеленые ботинки.

– Сюда, пожалуйста.

– Мистер Майклс?

– Да. Сюда.

Он оказался намного ниже ростом, старше и толще, чем я ожидал. Нетерпеливо махнув мне рукой, он провел меня через мрачную прихожую, где воняло мокрой псиной, в похожую на пещеру кухню, где почти всё пространство занимал стол, покрытый неряшливой клеенкой. Рядом с ворчливо урчащей дровяной печкой стояло приземистое кресло, на спинке которого висела потертая рубашка. На ржавой микроволновке шатко примостился древний телевизор с усиками антенны наверху. Старый пес, источник запаха, громко пукнул и без всякого интереса взглянул на меня ярко-красным глазом из своей корзины. Эта комната была воплощением такого одиночества, какого я еще в жизни не встречал. Включая и свое собственное.

Он указал на стол.

– Садитесь.

– Спасибо. И отдельное спасибо за то, что согласились встретиться со мной.

– Чай, кофе?

– Кофе, если можно, спасибо.

Руки у Грэхема были грязные, пальцы – отекшие и опухшие, как толстые сосиски. Он засуетился с дешевым пластиковым электрочайником и банкой какого-то безродного растворимого кофе.

– Потрясающий дом, – заметил я.

– Я не могу его протопить. Застройщики собираются его выкупить.

Когда он ставил передо мной сахарницу, покрытую налетом грязи, я заметил, что руки у него дрожат – от горя, нервов, злости или болезни Паркинсона. Он сел напротив меня. Я безуспешно пытался уловить в нем какое-то сходство с Марком либо связать его образ с тем учтивым персонажем Джереми Айронса, которого он напоминал на снимках в сети.

– Что вам нужно?

– Я… я хотел выразить вам свои соболезнования в связи со смертью Марка.

– Вы несколько опоздали с этим, вы не находите?

– Да, нахожу. Мне жаль, что я не встретился с вами раньше. У меня были свои проблемы.

Он с высокомерной пренебрежительностью отмахнулся и пригубил свой кофе.

– Его смерть была легкой или нет?

– Он… Я точно этого не знаю. Меня там не было… ну, в самом конце. Вы понимаете.

– Но у вас же должны быть какие-то свои соображения, свое представление.

– Сэр, не думаю, что вам действительно стоит это знать…

– Не рассказывайте мне, что мне стоит знать, а что нет, грязный мерзавец! – Он с размаху врезал кулаком по столу, отчего мой кофе пролился на клеенку. – Он был моим сыном. – Старый пес с большим трудом поднялся на ноги и подтащился к хозяину.

И тогда я рассказал ему. Не всю правду, но определенную версию правды. Свою облагороженную версию. Что это было наше общее решение – пойти вдоль морены, после того как Мингма покинул нас, поскольку мы оба боялись, что нам больше не представится случай найти Джульет. Я сказал ему, что Маркус был рядом со мной, а в следующую минуту пропал.

Он выслушал меня молча.

– Спасибо.

– Я хочу, чтобы вы знали: причины, по которым я сопровождал его, не были… – ну, говори уже, – не были такими уж своекорыстными, как вы, наверное, слышали. Он был мне другом. И я любил его.

– Вы хотите сказать, что не снимали последние мгновения его жизни? Что находились там не ради этого?

– Нет, нет. Вовсе нет. – Я бы добавил: «Я не чудовище», но солгал бы.

Собака вдруг заскулила и повернула голову к углу комнаты. «О, привет, Эд».

– Я читал ее дневник. Дневник Джульет.

Он вздрогнул.

– Что?

– Ее записи о последних днях на Эвересте.

– Как он к вам попал? – Он прямо-таки побелел.

– Он был у Марка. Вы этого не знали?

– Нет. Я… Погодите-ка.

Он встал и, шаркая ногами, направился к двери. Когда он скрывался за этой дверью, я успел заметить встречавшую его там темноту и, как мне показалось, уловил дуновение холодного застоявшегося воздуха. Это был не дом – мавзолей.

Я покопался в памяти, пытаясь восстановить, что именно Марк рассказывал мне о дневнике. Я был уверен: он не упоминал о том, что его отец ничего об этом не знает. Господи!

Потеря матери потрясла Маркуса и полностью изменила ход его жизни. Психотерапевт, у которой я был триллион лет назад, стремилась – с рвением Фрейда – зарыться как можно глубже в мою проблему потери отца, но я, словно попугай, твердил ей исключительно то, что она хотела от меня услышать. Сыграло бы это какую-то роль, если бы я позволил ей вдоволь поковыряться в данном вопросе? Может, да. А может, и нет. Я пытался представить себе лицо отца, но перед глазами всё время возникал Эд.

Я был – да и остаюсь – голубой мечтой любого диванного психотерапевта.

Вернулся Грэхем, нервно вытирая руки о штаны, как будто прикасался к чему-то омерзительному.

– Он пропал.

– Послушайте, мистер Майклс, мне действительно ужасно жаль. Зря я вам это сказал.

– Я собирался уничтожить его еще тогда, много лет назад. Нужно было швырнуть его в огонь сразу же, как только мне его прислали. Выходит, Маркус нашел его, так?

– Да.

– Я мог бы и догадаться. За год до того, как обнаружили тело Джульет, он вдруг начал расспрашивать меня о семье Анг Цзеринга, ну, того человека, который спас Джульет после гибели Уолтера. Тогда я подумал, что Маркус связывался с Джо или кто-то из журналистов рассказал ему. Периодически кто-нибудь из них звонил нам домой. Знаете, мы ведь с Маркусом поссорились перед его отъездом. Наговорили друг другу разных непростительных вещей. Когда же он сказал мне, что собирается сделать, что хочет отправиться на эту проклятую гору, сознаюсь, я вышел из себя. Внутри у него что-то горело. Я должен был догадаться, что именно это было. – Он резко взглянул на меня. – И где же дневник сейчас?

– Он у меня. Мне следовало прислать его вам, только…

– Мне он не нужен. Но вы должны дать слово, что никогда и ни с кем не будете делиться полученной оттуда информацией. Это только очернит ее репутацию.

– Я обещаю.

– Полагаю, если бы вы хотели его опубликовать, вы уже это сделали бы. – Он тяжело вздохнул и закрыл глаза. – Знаете, она не ошибалась насчет меня. Я не был верен ей до конца. Меня на самом деле возмущал ее успех. Но только тем, что он лишал ее нас, Маркуса и меня.

– Вы не должны мне ничего объяснять.

– Я знаю.

Он встал и вернулся с парой пыльных стаканов и полупустой бутылкой виски «Гленфиддик».

– Хотите?

– Пожалуй.

– Это единственное, на чем я отказываюсь экономить. Тому, кто пьет дешевый виски, нет никаких оправданий.

Он вручил мне стакан.

– Маркус рассказывал вам что-нибудь об Уолтере?

Я растерянно заморгал.

– Нет. Практически ничего.

– Я хотел обвинить Уолтера в том, что он вернул Джульет к прежним увлечениям. Можно не упоминать о том, что он мне не нравился. Сложный мужик, хотя по внешнему виду и не скажешь. Производил впечатление достойнейшего человека, прямо соль земли. Джульет отказывалась верить, что он какой-то непутевый. И слова дурного о нем слышать не хотела. У него был ужасный характер: вечно чем-то недоволен.

– А в дневнике он прямо святой.

Нет, это ведь неправда, верно? Она тоже критиковала его, хотя потом и вычеркнула эти строки в порыве какой-то самоцензуры. И всё же я не мог верить Грэхему на слово. Потому что одной из причин, по которым она оказалась на горе, было ее отчаянное желание вырваться из его цепких лап.

– Джульет его таким и видела. Что-то вроде отеческой фигуры. Она познакомилась с ним, когда ей было шестнадцать, вскоре после того как умер ее отец. Он был одним из тех парней постарше, которые занимались скалолазанием в местах, где она со своими друзьями только начинала. Я так и не смог понять, почему их тянуло друг к другу. Он оказался скитальцем. Человеком, ни к чему не привязанным в жизни.

Как Эд. Только Эд при жизни был олицетворением зла. Спаситель или разрушитель?

– Вы не думаете, что гибель Уолтера могла вызвать у нее какие-то проблемы с психикой?

– Да. Да, конечно. Когда она вернулась из Непала после его смерти, она была похожа на тень себя прежней. Она была сломлена. А плохие отзывы в прессе, которые последовали за этим, лишь усугубляли ситуацию. Там, где дело касалось журналистов, она зачастую становилась своим злейшим врагом. Для нее имел значение только альпинизм. Ей были чужды игры с собственной личностью. Она стала вести себя даже еще более грубо, чем раньше, во время интервью. – Он выпрямился. – Распад нашего брака тоже не пошел ей на пользу. Я это сознаю. И я понимаю, к чему вы клоните. Третий Человек и вся эта чушь. Это на нее совсем не похоже. Она была далека от мистицизма. И никогда раньше я не замечал за ней какой-то… неустойчивости. – Он помолчал. – Я отговаривал ее от поездки в горы тогда, в девяносто пятом. Вы сами понимаете, она не тренировалась. Была недостаточно подготовлена. Но она твердо решила ехать, как только узнала, что сможет получить место в той экспедиции. Понимаете, горы – это то, к чему она всегда возвращалась. В этом смысле она была очень похожа на Уолтера. Никогда не показывала своих эмоций, а приберегала их для горы.

– В конце дневника не хватает нескольких страниц.

– Да. Она написала письмо Маркусу, когда находилась в высоких лагерях.

– Я видел его.

– Он показывал его вам?

– Нет. Я… нашел его. После.

– Я отдал это письмо Маркусу, когда ему исполнился двадцать один год. Прятал его, пока он был ребенком, не хотел расстраивать. А сейчас виню себя за это. Возможно, если бы я отдал письмо сразу, он бы не ушел. Когда нашли ее тело, с ним что-то произошло.

– А это, случайно, не вы вырвали еще одну страницу, когда Джо прислал вам дневник?

– Я? Зачем мне это делать?

«Как бы правильно выразиться?»

– Ну, не знаю. То, что она писала о вас, порой казалось… в общем, не очень лестным.

Он допил свой виски одним глотком.

– Его нужно пить понемножку, прихлебывая, но всему свое время и место.

Я бросил взгляд на Эда, спрятавшегося в тени. Из его рта сочилась грязная вода. Пес снова заскулил.

– Успокойся, Филип, – сердито посмотрел на него Грэхем. – Но нет. Я ничего оттуда не вырвал. Если бы меня волновало, что кто-то может прочесть эти «нелестные» слова, я бы уничтожил весь дневник. В любом случае, обо всем этом можно было узнать, стоило лишь заглянуть в некоторые таблоиды. Она, должно быть, вырвала эти листки перед последним броском к вершине, как и страничку для письма. На высоте имеет значение каждая унция веса, не мне вам рассказывать. Вероятно, она часто так поступала, чтобы делать заметки в высоких лагерях.

– Получается, тот листок может и сейчас находиться на ее теле.

– А что, по-вашему, там написано и почему это вас так интересует?

– Когда я был там, наверху… со мной происходили похожие вещи. Я чувствовал что-то…

– Ну, думаю, в тех обстоятельствах это не редкость.

– Да. – Но только в моем случае всё было еще хуже. Однако больше я ничего сказать не мог, чтобы не показаться конченым недоумком. – Просто… я думал: а вдруг она написала что-то еще о своих личных ощущениях.

«Если она на самом деле все-таки заглянула под маску, а потом записала, что увидела».

– Ну, это маловероятно. – Он унесся куда-то в своих мыслях, но теперь встряхнулся. – Я слышал, что китайские военные очищают свою сторону горы. И убирают все тела, которые там лежат.

В груди у меня что-то екнуло.

– Кто вам сказал?

– Человек, который руководил вашей экспедицией.

– Тадеуш?

– Его так зовут? Да, он.

«Тебе следовало бы знать его имя. Он был в горах с твоей женой, а также с твоим сыном», – подумал я.

– Так он поддерживает с вами связь?

– Да. Изредка.

– Вы вините его в произошедшем? В том, что он позволил Маркусу пойти туда?

– Нет. – «Может, он врет? Трудно сказать». Мы встретились взглядом. – Смерть Маркуса, конечно, ужасно меня потрясла. Но, с другой стороны, утешает мысль, что они там теперь вместе. По крайней мере, они больше не одиноки.

Если правда, что китайские власти очищают склоны горы, это значит, что скоро Джульет и Марк навеки исчезнут в ледяной расселине – это только вопрос времени.

Эд пропал. Пес снова улегся на подстилку и положил голову на лапы: отпала необходимость демонстрировать свою бдительность.

Подбородок Грэхема вновь предательски задрожал.

– Эта гора столько у меня отняла. – Он долил виски в наши стаканы. – Мы, наверное, никогда не узнаем, что с ними случилось. По крайней мере, они обрели там покой.

Мы оба допили виски одним глотком. И оба подумали об одном и том же: Маркус с Джульет, возможно, и обрели покой, зато мы с ним – определенно нет, черт побери.

И с этим нужно было что-то делать, решать раз и навсегда.

Узкая дорога выглядела точно так же, как я ее запомнил. На земле лежали те же похожие на пальцы тени низких ветвей деревьев, в воздухе – та же аура заброшенности. Я припарковал арендованную машину в том же месте, где семь лет назад оставил «Форд Фокус» Тьерри, а затем присел на несколько минут. Я сидел и маленькими судорожными глоточками пил бренди из плоской бутылки, которую купил в супермаркете «Алди» по дороге из Ньюпорта.

В рюкзаке у меня были щипцы для срезания болтов, булка с ветчиной, запасные батарейки и фляжка – та самая фляжка, фляжка Эда – с виски «Джонни Уокер Блэк», которую я планировал опустошить, когда (если) доберусь до грота-мавзолея. На мне был новейший прорезиненный красный костюм поверх флисового боди, купленного в интернете, наколенники и такие же подержанные резиновые сапоги, какие я надевал сюда в первый раз. Я сделал еще глоток, чувствуя, как дешевый алкоголь обжигает внутренности, и помахал бутылкой перед лицом Эда.

– Не желаешь? – Он скрючился на переднем сиденье, чопорно сложив руки на коленях; ногти у него были черными от грязи. – Нет? Что, язык проглотил в своей загробной жизни?

Сработает ли мой план?

«Кто знает», – пробормотал я сам себе и сделал еще глоток. Струйка потекла по подбородку, обжигая растрескавшуюся кожу вокруг рта. На ум пришла строка из старой песни группы «Колдплей».

– «Мы возвращаемся назад, на старт», – пропел я Эду.

Вероятно, всё это может очень плохо кончиться, как только я попытаюсь своей изуродованной рукой ухватиться за поперечины лестницы. Рациональная часть моего сознания скулила, заклиная меня вернуться домой к чертям собачьим, но я уже не мог. Я должен был узнать: спаситель или разрушитель? Либо это, либо конец, как у Джорджа: скорлупа человека, который сидит в инвалидном кресле, уставившись на своего омерзительного «друга». Так что возвращение в Куум Пот за ответами в любом случае представляло для меня лучшую альтернативу, чем другой вариант.

– Как думаешь, Эд, идти мне или остаться?

Я протянул к нему руку, но в самый последний момент отдернул ее. Прикосновение к его холодной неживой плоти останется со мной на долгие часы, а я не хотел, чтобы это внутреннее воспоминание преследовало меня во время миссии, которая была сродни самоубийству.

«Поторопись, пожалуйста, пора».

Я заставил себя покинуть уютный кокон арендованного корейского автомобиля и достал из багажника прочее наспех купленное снаряжение – веревку, каску и нашлемный фонарь. Никаких видеокамер на этот раз – путешествие касалось только Эда и меня. Я похлопал себя по карману, дабы убедиться, что карта на месте. Вместо проводника я прихватил найденную на вебсайте одного из кейверских клубов примерную схему всей системы этих пещер: что-то вроде сделанного от руки наброска, где все препятствия выглядели легче и безопаснее, чем в действительности. Тот, кто рисовал этот чертеж, снабдил надпись «Крысиная тропа» мрачным и совершенно неуместным комментарием: «Эй, почему бы вам не провести денек, исследуя Крысиную тропу? Развлечение для всей семьи!»

Небо было до неприличия ясным, а воздух – холодным, но не слишком, без неприятных ощущений. Я перебрался через изгородь и, шагая по первому полю, поймал свой ритм; тревога по поводу спуска по лестнице постепенно начала таять. Возможно, это было связано с дурманящим эффектом бренди, или мне уже стало по-настоящему все равно, останусь я в живых или умру. Я оглянулся, чтобы проверить, не прячется ли где-нибудь Эд. Его не было. Но он еще появится, в этом я не сомневался. Он появится в нужный момент.

Таблички «Не входить», запомнившиеся с прошлого раза, заменили новыми, с более агрессивными предписаниями. Я остановился, чтобы перевести дыхание перед забором из колючей проволоки и сделать еще один глоток спиртного. Шипы цеплялись за мой костюм и заплечный мешок, когда я неуклюже протискивался под проволокой, – выпитое бренди повлияло на мою координацию и чувство равновесия. Подумаешь, большое дело. Пыхтя, я миновал еще несколько огороженных выгулов, где отары овец сначала сбивались в кучу, а потом бросались от меня врассыпную. Вдалеке я уже видел начало каменистой тропы, которая должна была привести меня к зловонной утробе Куум Пот.

Дверца была обмотана толстой цепью и заперта на два висячих замка. Я внимательно взглянул на небо. Вряд ли пойдет дождь, но откуда мне знать? Придется проверить, но я был абсолютно убежден, что на этот раз ситуация не окажется во власти (или в пальцах) журчащих потоков воды.

Я подставил лицо слабым лучам солнца и закрыл глаза.

«Так ты, дружище, и правда намерен сделать это, или как?»

АЧСБД? В смысле – А Что Сделала Бы Джульет? Я знал, что она сделала бы. Она бы встретила испытание лицом к лицу. Не стала бы рассусоливать, а подняла бы свою задницу и сразу взяла быка за рога.

Еще глоточек на дорожку?

Нет. Алкоголь для храбрости, конечно, дело хорошее, но бутылка уже почти опустела, а я был даже больше, чем просто навеселе. Я отшвырнул бутылку, услышал, как она звякнула о камни. Тихо, тихо, не нужно тут еще и мусорить. У меня еще оставалась выпивка во фляжке Эда, если понадобится подкрепиться.

Сначала щипцы болтореза соскочили, прикусив мне запястье. Я не мог правильно держать их своей искалеченной рукой. Я предпринял вторую попытку. И только когда цепь поддалась, покорно звякнув напоследок, и я уперся взглядом в темную дыру входной вертикальной шахты, во мне вновь забрезжило сомнение. Я что, действительно думаю, что эта вылазка даст мне ответ? И я намеренно попаду в беду, а он спасет меня? Супер-Эд, знаменитый псих мирового уровня, и докучливый ребенок, которого нужно выручать. А может быть, он вместо этого загонит меня в ловушку и будет удерживать там, пока наверху не разыграется буря и пещеры не заполнятся мутными водами цвета крови.

С какой стороны на это ни посмотри, но то, что я отправился выполнять эту самоубийственную миссию, означало одно: у меня проблемы с головой. А чего я достиг, съездив к Грэхему Майклсу? Ни хрена. Ответов там я тоже не нашел. Либо Джульет была такой же ненормальной, как и я, либо мы оба заразились своими духами, как вирулентным штаммом гриппа. Вирусом Третьего Человека.

«Перестань скулить и иди вперед».

Только теперь я сообразил, что забыл купить перчатки.

«Что ж, не повезло тебе с этим, братан».

Я перевернулся на живот и свесил ноги за край с беспечной импульсивностью пьяного идиота. Радуясь, что алкоголь притупил ощущение головокружительной шаткости, от которой в первый раз у меня всё обрывалось внутри, я пополз вниз, хватаясь за ступеньки лестницы по очереди сначала здоровой рукой, а затем более слабой клешней обрубка.

Вниз, вниз.

«Темно, здесь слишком темно. Почему тут такая темень?»

«Да включи уже свой фонарь, придурок».

Вниз, вниз, вниз; плечи оттягивал рюкзак и моток веревки. Спускаясь, я мысленно перебирал препятствия, которые мне предстояло преодолеть, чтобы добраться до мавзолея: каменный завал из валунов, узкая щель со скользкой цепью, спуск по вертикальной стене в бездну, а затем Крысиная тропа (!). Если я выдержу все эти испытания, как старинный сказочный герой в поисках приключений, станет ли мне наградой Эд, дожидающийся меня в том гроте? По крайней мере, там находится его тело. Должно находиться. Я не забыл эту его фразу: «Невозможно вытащить наружу тело, если оно находится так глубоко под землей, парень». Уж конечно, не забыл. Возможно, воссоединившись со своим телесным воплощением, Эд наконец оставит меня в покое. И вся история на этом аккуратно свернется. Счастливый конец фильма ужасов.

Я ускорился, шагая через две, а потом и через три ступеньки; опьянение делало меня самоуверенным. Когда ноги ощутили под собой пустоту, я привязал к лестнице веревку. Если я вдруг струшу (или протрезвею) и решу не рисковать, протискивая свое обрюзгшее тело через Крысиную тропу, я смогу вернуться этим путем.

«Видишь, Эд, меня уже не проведешь».

«Видишь, Сай, на самом деле тебе не хочется умирать».

В начале туннеля я, извиваясь, энергично ринулся в отверстие, тупо забыв притормозить, и в итоге снова с глухим ударом хлопнулся на копчик, а болторезы в рюкзаке впились мне в спину. Я поднялся и огляделся затуманенным взором. Я почти ожидал встретить тут Эда: «Ты чего так долго, парень? Я знал, что ты вернешься». Когда я раньше вспоминал это место, оно производило на меня сильное впечатление, представлялось просторным и похожим на зал церкви. Но теперь оно казалось меньше, а ребристые стены – ниже; они напоминали мне костлявые внутренности Монстро, кита из сказки про Пиноккио. «Однажды ты станешь настоящим живым мальчиком, Сай», – произнес я вслух и хихикнул, рыгнув при этом и почувствовав во рту привкус бренди. Вероятно, это объяснялось игрой света. Без дополнительного освещения фонарем Эда эта пещера оставляла жалкое впечатление. Профессиональная нашлемная лампа, которую я специально купил, стоила уйму денег, но все равно не была такой яркой, какой запомнилась мне лампа Эда.

Я немного постоял там, прислушиваясь к нестройной, как игра пьяного пианиста, капели воды и освещая стены пляшущим лучом. «Хлюп-хлюп-шлеп – саундтрек к твоему биографическому фильму, Сай». Вдруг в глаза мне бросилось чужеродное цветное пятно. Кто-то зеленой флуоресцентной краской из баллончика нарисовал стрелку на изгибе скалы. Я был почти уверен, что она указывала в сторону туннеля, по которому мы с Эдом шли в первый раз.

Возможно, спасатели, вытащившие меня из сточной трубы, оставили этот указатель, как хлебные крошки из сказки «Мальчик-с-пальчик»? А может, видеоролик, отснятый в Куум Пот, привлек сюда других озабоченных спеланкеров, рвавшихся побывать в смертельно опасном месте.

На меня обрушилась волна глубокого одиночества. На этот раз уже никто не знал, что я направился сюда. И никакой спасательной команды точно не будет. И Тьерри не рванет сюда среди ночи из Лондона мне на помощь. И суровые неприветливые мужики с тяжеловесным чувством юмора не станут рисковать жизнью, чтобы выручить меня. Здесь только я и – если повезет – мой дружок-призрак.

Испуганный маленький мальчик внутри меня захныкал: «Не хочу туда. Хочу домой».

«Слюнтяй», – произнес голос Эда.

Я вынул свою карту. Насколько я мог понять, стрелка действительно соответствовала направлению, в котором находился туннель. Хотя я не мог быть в этом уверен на сто процентов, поскольку выпивка сейчас уже по-настоящему догнала меня, и я находился практически в том состоянии, когда хороший бармен отказался бы налить мне еще.

«Следуй по стрелке из желтого кирпича». И стрелок таких было много – они указывали дорогу примерно через каждые двадцать футов. Эти успокаивало и подгоняло вперед. Вероятно, их наличием, создававшим иллюзию безопасности, и объяснялся тот факт, что я до сих пор не ощущал обычного страха. Время от времени я наклонялся и ощупывал землю на предмет влажности, как будто был каким-то Беаром Гриллсом, способным по этому признаку определить, меняется ли погода наверху.

А вот и оно, препятствие номер один. На карте оно без всякой фантазии было обозначено как «завал камней» (даже без восклицательного знака); это нагромождение громадных обломков скалы было таким же нереальным, каким я его запомнил, – в стиле декораций к фильмам об Индиане Джонсе. Когда я в прошлый раз протискивался здесь, я следовал вплотную за Эдом; но сейчас я был не в форме, с вялыми рыхлыми мышцами и заметным животиком; руки уже сводило судорогой от холода, а на спине мешал рюкзак. Выбросить его я не мог: в нем лежали болторезы, которые понадобятся мне, чтобы убрать висячий замок на выходе. Когда я без всякого изящества пролезал в трещины, следуя за стрелками, пот заливал мне глаза, а каска превратилась в микроволновую печку. Помогало то, что теперь я мог издавать любые звуки и действовать, как пожелаю, не стесняясь выглядеть неуклюжим; поэтому я пыхтел, кряхтел и ругался, ввинчивая свое тело туда, куда оно явно не помещалось, и держа заплечный мешок перед собой.

Перед тем как приступить ко второму этапу, я сделал паузу и сдуру дозаправился из фляжки Эда. Борясь с одиночеством, я сам себе составлял компанию, разговаривая с собой и напевая всё, что приходило в голову. Я исполнил «Ты никогда не будешь один», выдумывая слова там, где их забывал, «На цыпочках через тюльпаны» и «Вколи мне в вену героин», изображая голосом партию ударных.

Эда всё еще не было. Но ведь я по-настоящему и не подвергался опасности. Это еще впереди.

Следуя за своими друзьями-стрелками и напевая под нос «Пусть совесть будет тебе проводником», я не останавливался, даже чтобы перевести дыхание, пока не дошел до препятствия номер два – узкого прохода, куда нужно было протолкнуть себя ногами вперед, вися на цепи. Остроумный картограф назвал это «прорезью». Я решил не мешкать. Нельзя было позволить Маленькому Хнычущему Мальчику отговорить меня. Благодаря алкоголю мне удалось неуклюже вскарабкаться на стену, допрыгнуть до цепи и, молотя ногами по воздуху, просунуть ступни в открывшуюся щель. Всё прошло гладко, слишком гладко. Мои маневры сопровождало странное ощущение, отдаленно похожее на то чувство, которое я испытал, когда Мингма спас меня после смерти Марка. Была короткая вспышка паники, когда я осознал, что в этом спертом пространстве мой рюкзак и моя задница одновременно не поместятся, что вызвало целую серию лихорадочных неловких движений, но потом она миновала. Проехали. Ставим галочку. Что там дальше?

Я находился в двух шагах от пропасти – крутой стены, когда-то вселившей в меня страх Господень.

Я заглянул вниз. «Давай, Крис Бонингтон, посмотрим, из какого теста ты слеплен». Эти слова Эда прозвучали так отчетливо, что я обернулся посмотреть, не стоит ли он за спиной.

– Эд?

Я уставился в тени внизу, надеясь и в то же время боясь, что он прячется там. Грязная вода струится по его лицу…

Спасатели или кейверы, в общем, кто-то из них прикрепил веревку к анкеру распределения нагрузки, крепко вбитому в трещину. Для уверенности я подергал за нее. Я не пристегивался к этой веревке, а использовал ее в качестве направляющей, сползая вниз. «Пусть совесть всегда будет твоим проводником».

И вот я уже внизу. Плевое дело, проще пареной репы. Всё это не должно быть таким легким. «А почему, собственно, нет, Мальчик с Эйгера? Не забывай, Сай, ты ведь у нас побывал на Эвересте – высочайшей вершине мира». Бред собачий. Это ничего не значит. Когда я с огромным трудом тащился к ПБЛ, я вспоминал свой опыт в аду Куум Пот, чтобы доказать себе, что я смогу это сделать. Но теперь, снова оказавшись в сырых глубинах подземелья, я не желал впускать сюда духов горы. Им тут делать нечего.

Это касается только Эда и меня.

Три препятствия позади. Осталось одно.

Я стоял на том месте, где Эд набросился на меня. Вынув фляжку, я помахал ею, словно талисманом, чтобы приманить его. Я сделал хороший глоток из нее.

– Эд? Посмотри-ка, что у меня есть.

«Выходи, урод хренов».

У меня кружилась голова, всё расплывалось перед глазами. Выпивка плескалась у меня в желудке. С последним глотком я перестарался, это было уже слишком. «Идиот. Протрезвись!». Я набросился на сэндвич, но хлеб и ветчина застряли в пищеводе. Я с трудом протолкнул их дальше. Противный дурман в голове не развеялся, зато теперь к нему добавилась тошнота. Я подумал о том, чтобы сунуть два пальца в горло, но было слишком поздно. Алкоголь уже просочился в мою кровь.

«Приляг ненадолго».

Нет. Я не собирался здесь отсыпаться. Нет. Особенно после того, что случилось в прошлый раз. Я понимал, что произойдет, если я это сделаю. Я легко мог представить это себе с четкостью 3D. Пока я буду спать, батарейки в моем фонаре разрядятся. Я проснусь в полной темноте, дезориентированный, перепуганный; попытавшись сменить батарейки, уроню их, и они закатятся в трещину в полу пещеры. Я попытаюсь нащупать их, сделаю шаг и провалюсь в расщелину. Падение это будет внезапным и сокрушительным. Я почти слышал треск ломающегося бедра, ощущал адскую боль в костях и сухожилиях. Во рту появился привкус паники и отчаяния, в ушах звенели собственные вопли. И ответом на них была тишина.

«Всё, блин, прекращай».

«Пошевеливайся».

«Крысиная тропа. Вот о чем тебе нужно сейчас думать, парень».

Я совсем забыл о следующем участке, где начинались водные артерии Куум Пот, хотя громкий шепот потока слышался в отдалении уже по меньшей мере полчаса. Следуя по указателям, я на цыпочках перешел через каменистую осыпь и приблизился к воде.

«Сначала проверь уровень воды, парень».

Она едва доходил мне до щиколоток. Намного ниже, чем в прошлый раз. Я нагнулся вперед, как бы прислушиваясь, – и едва не потерял равновесие, – а затем шагнул в ручей. На этот раз тут было мелко, и вода не лилась мне в сапоги; к тому же кто-то – возможно, призрак какого-то кейвера – положил поверх провалов сточных колодцев несколько скрещенных пластиковых труб, так что идти было намного легче, даже пьяному идиоту. Бог знает, как они доставили всё это сюда. Двигаясь по траверсу через поток с осторожностью старика-калеки, я позволял лучу своего фонаря гулять по геологическим чудесам, свисавшим с потолка. Множество сталактитов оказалось сломано.

Хлюп, хлюп-хлюп. Я остановился и прислушался, пытаясь различить хор голосов на фоне журчания ручья. Голосов здесь не было. Хороший это знак или все-таки плохой?

А затем появилось и он – проем, ведущий на Крысиную тропу. Из-за сморщенных складок скалы вокруг него он напоминал выставленное напоказ анальное отверстие, хотя я не припомню, чтобы в первый раз у меня возникли подобные ассоциации. Общее впечатление усугублялось четырьмя стрелками, нарисованными тем же художником с баллончиком, – они окружали проем со всех сторон и указывали внутрь.

«Ты справишься. В прошлый раз у тебя получилось».

«Но сейчас я стал толще. И я пьян».

А вот и нет. Я трезвел, и похмелье уже начало потихоньку долбить меня, словно дятел, в основание черепа.

«Поворачивай назад. Ты не должен этого делать».

Когда я искал в интернете карту, я заодно почитал о несчастных случаях в пещерах; мне попался рассказ о парне, который загнал себя в узкую щель. Чтобы извлечь его оттуда, беднягу пришлось смазывать растительным и сливочным маслом. Со своим круглым животиком я точно тут застряну. Как пробка в бутылке. Или как кулак в заднице. Как скоро после этого я умру? Был еще один мужик, который отрезал себе руку, чтобы освободиться из каменной ловушки. Но ведь собственный жир ты уже никак не спустишь, верно?

«К тому же, ты даже не прихватил с собой нож».

– Фигня это всё.

«Что, готов к Крысиной тропе, парень?»

– Я готов с рождения, Эд. – Но из-за того, что я произнес их вслух, правдой эти слова не стали.

Сперва я с заманчивой легкостью продвигался на четвереньках. Потом начался настоящий ад: я полз через узкую горловину, отталкиваясь только пальцами ног, потому что на этот раз мне приходилось двигать перед собой чертов рюкзак, и к тому же я не мог подтягиваться на пальцах рук – мне их банально не хватало. Я не надел перчатки, и щебень впивался мне в ладони. В рот набивалась земля, зубы покрылись горькой грязью, а в голове непрерывно звучала мантра Джульет: «Вот дерьмо, вот дерьмо, вот дерьмо».

Толчок, короткая подвижка, толчок. «Шевелись, червяк, шевелись, червяк». Я опустошил свое сознание, постаравшись не думать о том, как рука Эда хватает меня за лодыжку и удерживает здесь, пока…

Теперь за поворот, через точку невозврата.

Луч фонаря безжалостно высветил, каким узким будет следующий отрезок. Казалось, что потолок и пол здесь смыкаются гигантской клешней.

Рот наполнился желчью. Я сплюнул ее.

– Уфф, уфф, уфф…

И вот то место, где я застрял в прошлый раз. Я протолкнул рюкзак перед собой. Теперь я позаботился о том, чтобы обе мои руки пролезли первыми. «Плечи прошли, смотри, у тебя получается. Хорошо. Толкайся, толкайся кончиками пальцев, потягивайся, подтягивайся…»

«У тебя получается!»

Я остановился, чтобы перевести дыхание.

Это была большая ошибка.

Я опять застрял. А чего я хотел, со своей бочкообразной грудной клеткой и толстым животом?

«И вовсе ты не застрял. Расслабься».

Я заставил себя расслабиться. Потом попытался снова протолкнуть себя, продвинуться вперед, чувствуя, как острые камни врезаются в чувствительные обрубки пальцев на правой руке.

Застрял.

Меня охватила волна паники, горячая и резкая, с которой не справился даже хмель. Я закричал. Набрал побольше воздуха и, срывая легкие, заорал:

– Эд! Эд!

Сверху на меня давили кубические акры скалы. Обруч на груди стягивался мертвой хваткой, как объятия анаконды.

– Эд! Тьерри! Мама! Кто-нибудь!

Кишечник опорожнился. «Не смей!».

Сколько времени пройдет, прежде чем кто-то появится здесь? Дежавю. Именно об этом я думал в мавзолее, когда оказался там впервые. «Никто к тебе не придет. Ты тут наедине с собой, парень». Нет. Кто-то обязательно придет. Кто-то найдет арендованную машину. Возможно, через два-три дня фермер, которому принадлежит этот участок, сообразит, что она стоит тут слишком долго.

Три минуты без воздуха, три дня без воды, три недели без пищи.

«Ну, допустим, что тебя все-таки найдут. Как они тебя отсюда достанут?» – поинтересовался голос в моей голове.

Они натрут меня растительным и сливочным маслом. Вытащат меня на веревке, выломают камни вокруг меня, они…

«А что, если пойдет дождь, Сай? – продолжал интересоваться тот же голос. – Что, если тут все затопит? Что, если ты будешь лежать в этой ловушке, а вода начнет подниматься, медленно-медленно? Сначала ты услышишь лишь плеск, лишь журчание. Возможно, к тому моменту ты даже будешь радоваться такому исходу. Возможно, к тому моменту ты сам уже будешь молить о смерти».

– Нет. Ко мне придет Эд.

«Те парни, они ведь умерли здесь, внизу. На этом самом месте. Держу пари, что ты и имен-то их не помнишь. Держу пари, что ты их уже забыл».

– Я знаю их имена.

«Вздор».

Я принялся рыться в закоулках памяти.

Найджел Раули, Роберт Кинг и Гай Мак-Фауэл.

Найджел Раули, Роберт Кинг и Гай Мак-Фауэл.

– Найджел Раули, Роберт Кинг и Гай Мак-Фауэл!

Я снова позволил своему телу обмякнуть, а затем оттолкнулся пальцами ног. Как и в тот раз, я продвинулся примерно на сантиметр.

– Ха! Найджел Раули, Роберт Кинг и Гай Мак-Фауэл!

Еще сантиметр. Каменная кромка вдавилась в живот, безжалостно сжав его, а потом я вдруг выбрался оттуда.

Какое-то время я лежал лицом в грязи, пыхтя и задыхаясь, а потом пополз к концу похожего на кишку коридора.

У меня не было сил плакать от облегчения. Я спустился в воду – на этот раз она хлынула мне в сапоги, но ее холод унял боль в пальцах ног. Коленки тряслись. Меня стошнило, но наружу ничего не вышло. Ногти были обломаны и сорваны. В обрубки въелась черная каменная крошка.

Худшее позади.

Я провел лучом по стенам туннеля, где я чуть не утонул в 2006 году. Вместо потока, который сбил меня с ног в прошлый раз, тут ласково журчал ручеек, уходящий куда-то в темноту, – выглядело это совершенно безобидно, будто начало маршрута в парке аттракционов.

Стрелки указывали вверх, где, как я знал, находился мавзолей.

Если Эд вообще собирается показаться, то он появится именно здесь.

Прошлепав по воде, я разбежался перед прыжком на стену, чтобы удержаться на скользком камне. Плюхнувшись вниз, я попробовал снова. На этот раз мне удалось ухватиться за выступ здоровой рукой. Я поморщился от боли, когда камни вновь оцарапали мою культю, которой я себе всячески помогал. Подключив мышцы плеч и бицепсы, я перебросил грудь и торс через край выступа и пополз в сторону знакомого входа в туннель.

Только вот… что-то здесь было не так.

Нет.

Не может быть.

Может.

Он был замурован.

Вход туда был наглухо заложен обломками скалы и замазан цементным раствором. Художник с баллончиком изобразил здесь печальный японский смайлик. Я толкнул кладку. Она не поддалась. Чтобы сдвинуть ее с места, потребовался бы заряд взрывчатки С4.

Нет, нет, нет. Не может всё это закончиться таким образом.

Выходит, не суждено мне лицезреть раздувшийся труп Эда. Не удастся воссоединиться со старыми приятелями Найджелом Раули, Робертом Кингом и Гаем Мак-Фауэлом.

Я позволил своему телу соскользнуть обратно в воду ногами вперед; челюсти звонко щелкнули при приземлении.

Я напрасно прошел через всё это. Разочарование было ошеломляющим.

И что теперь?

«Проваливай отсюда к чертовой матери».

Я брел по воде в бывшем туннеле смерти, и кончики моих отсутствующих пальцев пульсировали болью в такт гулким ударам сердца, отдававшимся в моей голове. Я взглянул на волнистый потолок. В прошлый раз я продвигался вперед, используя пальцы вместо глаз. Тогда я смирился со смертью и ощутил холодный покой, спасший мне жизнь, покой, который так и не снизошел на меня на Эвересте, когда был нужен больше всего.

Вода снова плеснула через край моих сапог, смешавшись с нагревшейся влагой, в которой уже купались мои ноги. Она здесь почти достигала колен. Погоди-ка… Она что, поднимается? Трудно было сказать: то ли пол незаметно уходил под уклон, то ли уровень воды все-таки повышался. Я остановился. Журчание и шум ручья действительно стали громче, или это только кажется? Во мне проснулась паранойя: неужели она поднимается?

Это может случиться в любой момент.

Я прибавил шагу и теперь шлепал в потоке почти трусцой; сердцебиение участилось, а охвативший меня страх не позволял обернуться, чтобы не увидеть преследующую меня неистовую волну, сметающую всё на своем пути, как в каком-нибудь дешевом триллере. Левой ногой я угодил в сточный колодец и упал, больно ударившись боком. Каска впилась мне в ухо, и я набрал полный рот холодной воды, от которой свело зубы.

«Это тебя отрезвит, парень».

Когда я встал, мне показалось, что ноги у меня хрупкие, будто стеклянные. Вода не попала за воротник защитного костюма – уже хорошо. Я посмотрел вниз. Поток вновь плескался на уровне края моих сапог. Уровень все-таки не повышался.

«Тупой придурок».

Я пошел дальше. Здесь уже не было стрелок – они закончились тем грустным смайликом. Туннель всё тянулся вперед. Неужели я тогда умудрился забраться так далеко, пользуясь лишь пальцами вместо глаз?

Шлеп-шлеп.

Потолок туннеля ушел вверх, и канал впереди меня разделился надвое. Нет. Тут что-то не так. Я вынул карту, но она распалась у меня в руках. Вода проникла в рюкзак и размочила ее. Проклятье.

Я огляделся в поисках отверстия размером с небольшой чемодан, через которое я выбрался оттуда. Тогда я взбирался к нему по наклонной поверхности скалы. Я помнил это совершенно отчетливо.

«Вернись по своим следам».

Я тщательно сканировал лучом стены вокруг. Нашел одно обнажение породы, но лаза там не было. Нашел следующее. Слева фонарь выхватил еще одно, где наверху действительно виднелось небольшое отверстие – но вело ли оно к выходу? Я не был в этом уверен. Оно казалось слишком маленьким.

Внутри у меня всё выворачивалось наизнанку от страха. Стало трудно глотать.

«Попробуй снова».

Я двинулся обратно против течения, а мышцы бедер протестовали против таких нагрузок. Но всё здесь выглядело незнакомым.

«Окей. Давай рассуждать логически. Что теперь?»

«А теперь ты на перепутье, дружок».

Может быть, это как раз то испытание, которого я ждал?

Я мог выбрать один из незнакомых мне с виду маршрутов в надежде, что Эд – или шепчущие голоса струй – появятся и спасут меня, прежде чем я успею выбиться из сил. У меня была куча запасных батареек, но и они не будут работать вечно. Или же я мог вернуться обратно. Это был самый безопасный вариант.

«Так ли это? Ты на самом деле хочешь пройти назад по Крысиной тропе? А потом еще и через „прорезь“?»

«Вот тебе и „выбор Софи“, дружище: все радости Крысиной тропы или риск блуждать по Куум Пот в полной темноте».

Я дрожал. Впервые здесь до меня добрался холод.

«Снимай-ка одежду, парень».

– Что мне делать? – вслух спросил я.

«Ну, это зависит от того, как сильно ты хочешь узнать ответ. У Эда был миллион возможностей прикончить тебя тут. Так ты хочешь дать ему шанс спасти тебя?»

Нет.

«Тогда шевели своей задницей».

Вернувшись ко входу на Крысиную тропу, я не дал себе времени на то, чтобы передумать. Вместо того я включил своего внутреннего Мингму и стал спокойным, стойким и готовым принять всё, что готовила для меня жизнь. К тому же на этот раз со мной была моя новая магическая мантра: Найджел Раули, Роберт Кинг и Гай Мак-Фауэл. Приговаривая ее вслух, я прошел через эту потную каменную кишку. Я что, снова застрял? Да. Но я потихоньку справился с этим, не позволив себе паниковать. Я выбросил болторезы, и теперь у меня в рюкзаке оставались только батарейки и фляжка.

В этот раз я уже не переживал по поводу того, что вода поднимется и затопит весь канал.

Как и не ликовал, когда все-таки прошел это препятствие. Слишком велико было мое разочарование и опустошение. Когда я добрался до основания колодца, я уже волочил ноги, словно младенец, только что научившийся ходить. Я не пытался звать Эда. Всё болело, мой обезвоженный мозг посылал истерические сигналы, и я был готов продать душу за банку «Ред Булла».

Когда я карабкался наверх, держась за веревку, словно какой-то любитель, ноги начали дрожать – Кентон называл это «делать Элвиса». Я попытался нащупать упор для ног, но не нашел его. Мои истерзанные пальцы не смогли удержать меня; в мышцах не было сил. Тогда и произошла эта неминуемая случайность – я сорвался. У меня не было времени на то, чтобы подумать: «Сейчас будет больно». Жизнь не промелькнула у меня перед глазами. Я упал на спину – бух! – и это разом вышибло весь воздух из легких; каска громко треснула и отлетела в сторону, и мгновенно наступила темнота.

«Я не могу дышать».

Умер.

«Я умер?»

– Угу.

«Странный звук. Это я его издал?»

– Угу.

«Не шевелись. Сломана спина. Думаю, у тебя спина сломана».

– Эд!

«Здесь нет Эда».

Но всё не могло кончиться таким образом.

Не знаю, сколько я так пролежал, уверенный, что умер или умираю. Я уже и забыл, какой кромешной здесь бывает тьма. Часто заморгав глазами, я увидел блеск звезд, но больше ничего.

«Может, Эд уже здесь, прямо сейчас, а ты об этом просто не знаешь. Подкрадывается ближе, движется неестественными рывками, как мертвая школьница в японском фильме ужасов».

Пугало ли это меня? Да. Но, с другой стороны, я же сам этого хотел, верно? Я хотел, чтобы Эд бросился на меня. И куда подевались голоса, которые спасли меня в прошлый раз?

«На этот раз они не придут к тебе, дружок. Ты умрешь в темноте, как это должно было произойти во время твоего предыдущего визита сюда».

Нет.

Я пошарил вокруг своей искалеченной рукой в поисках каски с фонариком. Ее нигде не было. Если она действительно сломалась, то так и получится. Я умру в темноте, не вопрос. Медленно и осторожно я сел, и меня тут же вырвало. Я приложил ладонь к спине и бедрам, почти ожидая нащупать торчащие обломки костей. Перевернувшись на четвереньки, я снова извергнул рвоту, почувствовав во рту прокисший вкус бренди, виски и наполовину переваренного бутерброда с ветчиной.

Но я мог двигаться. Уже что-то.

Я неуверенно помахал руками в пространстве возле себя; полная темнота дезориентировала и вызывала тошноту. Внутренне я был готов ощутить прикосновение холодной мертвой кожи или, может быть, жесткой, как наждак, щетины на лице Эда.

Боль в спине по-прежнему донимала меня, но дышать стало легче. Я коснулся головы, пытаясь определить, нет ли трещины в черепе. Пальцы стали мокрыми. Я сунул их в рот. На вкус соленые – кровь или пот?

Какая разница?

Я прогнал картины, которые воображение рисовало мне по дороге сюда. Мне не суждено свалиться в расщелину. Я смогу выбраться отсюда. То странное спасительное спокойствие не снизошло на меня, и я не витал над собой, рассматривая себя сверху; вместо этого я методично ползал взад и вперед, ощупывая каменный пол.

Пальцы мои наткнулись на пластик. Каска.

Я затаил дыхание.

Вот жесткий ремешок нашлемного фонаря.

Если лампочка разбилась, будет худо.

«Ну, давай».

Я щелкнул выключателем. Жуткая секунда ожидания, а затем – да будет свет!

Ура!

Я поднялся на ноги.

«Ты ведь понимаешь, что это означает, верно?»

Да. Я сделал это. Я столкнулся с демоном нос к носу. Подверг себя шоковой терапии под названием «Блеф с Эдом» и преуспел. Он не пришел. Голоса не появились. Он все-таки жил только в моей голове, и теперь я знал это наверняка. Он не пытался причинить мне вред; падение произошло лишь вследствие усталости. Я сам себе и спаситель, и разрушитель. Я прогнал его, доказав, что в конечном итоге я был психом. Никакой он не разъяренный призрак, он просто плод моего воображения.

Радостное возбуждение после изгнания Эда притупляло боль в синяках, которые еще много дней будут украшать мою спину, как чернильные кляксы в тесте Роршаха. Даже подъем по веревке и преодоление «прорези» уже не могли потрясти меня. Я выполнил это легко и небрежно: извиваясь, прополз ногами вперед, не глядя, дотянулся до цепи и благополучно перелетел к основанию подъема. Я пробирался назад через каменный завал, небрежно упираясь локтями в наросты известняка, пахнувшие серой; даже прыжок и стремительный подъем по веревке до нижней перекладины лестницы, как мне показалось, не потребовали от меня особых усилий. Каждый шаг на очередную ступеньку, как ни тошнотворно это прозвучит, казался невероятно жизнеутверждающим.

Я восстал против закона и победил.

Почти танцуя, я миновал последний коридор и вышел на свет божий. Вечернее солнце приветствовало меня, как героя-победителя. Сколько же времени я находился внизу? Да какая нафиг разница! Я рухнул на колени возле ручья и напился, смывая привкус желчи и рвоты и наслаждаясь обжигающими прикосновениями ледяной воды к истерзанным рукам. Я плескал ее себе в лицо снова и снова.

Пришло время начать новый этап своей жизни. Чем я займусь? Я стал хозяином собственной судьбы. Могу основать благотворительную организацию и назвать ее, например, «Дом Саймона Ньюмена для неимущих спеланкеров Уэльса». Могу завести подругу, может, даже невесту, чтобы произвести на свет собственного крошку Гандольфини. Могу выучиться на доктора и присоединиться к какому-нибудь движению типа «Медики без границ», или как там они, блин, правильно называются. Или стать волонтером в собачьем приюте. Короче, мог сделать что-то, чтобы помочь миру, вместо того чтобы превращать его в еще более грязное и мутное место.

Далекое урчание трактора, перебежки овец, колючая крапива, завоевывающая себе место у воды, – всё это было немыслимо, невероятно прекрасным.

– Ну, будь, Эд, – сказал я, вытаскивая фляжку и делая глоток. Похмелимся, почему бы и нет? Желудок скрутило спазмом, но рвать было больше нечем.

Вперед!

Слишком поздно до меня дошло, что шум мотора, который я слышал до этого, нарастал и теперь заглушал всё остальное. Обернувшись, я увидел, что ко мне несется человек на квадроцикле – лысеющий мужик в куртке с капюшоном, в сапогах и с дробовиком через плечо. Спрятаться мне было некуда; через несколько секунд он, резко затормозив, остановился в каком-то футе от меня.

– Вы что, неграмотный? Читать не умеете? – сердито проревел он с сильным валлийским акцентом. – Это частная собственность. Вход воспрещен.

– Простите, что так получилось, – невнятно пробормотал я. – Собирался прогуляться. И, должно быть, заблудился.

– Вы всегда ходите на прогулку в таком прикиде? – Он выразительно оглядел мои резиновые сапоги, кейверскую каску, до сих пор болтавшуюся на голове, порезы и ссадины на моей культе, испачканный прорезиненный костюм, вонявший дерьмом из Куум Пот.

– Собираетесь вызвать полицию?

Мне было абсолютно все равно, сделает он это или нет, что, вероятно, было явственно написано на моей физиономии. Я был непотопляем. Я выбрался живым из Куум Пот, я одолел Эда, и да, кстати, в свое время я поднялся на эту долбаную гору Эверест. Мужик уставился на мою искалеченную руку. Я пошевелил окровавленными обрубками и глупо ухмыльнулся. «Не шути со мной, иначе я задушу тебя этой клешней, малыш». Вроде бы я не хотел смеяться, но это получилось как-то само собой. Я просто взорвался приступом истерического хохота. Спина разболелась еще больше, но я не мог остановиться, пока не согнулся пополам, судорожно хватая воздух ртом.

Фермер, – если это, конечно, был он, – лишь настороженно наблюдал за мной, пока я не отсмеялся.

– Простите, – сказал я, утирая слезы со щек. – Простите, я не сумасшедший, честное слово. Дело в том, что… у меня с Куум Пот свои отношения, целая история.

– Да что вы говорите?

– Да. У меня там друг погиб.

– Что, прямо сейчас? – Он по-прежнему смотрел на меня очень настороженно. И я его понимал.

– Нет. Я лишь отдавал дань уважения.

– Я так понимаю, всё это дико смешно?

– Нет. Думаю, я просто…

«Просто – что? Пьяный? Невменяемый? И то, и другое? Нет. Я счастлив. И я устал».

Порывшись в рюкзаке, я достал фляжку и сделал глоток. Она была вся в земле, но я вытер горлышко и предложил мужику. Поколебавшись немного, он взял ее и тоже отхлебнул.

– Так вы теперь уходите, правильно я понял?

– Да. Будете звонить в полицию?

– А смысл? Пещеру все равно замуруют. Закроют раз и навсегда. Понимаете, туда до сих пор лезут дети и теряются там. В интернете о лежащих там трупах написано что-то такое, отчего их тянет сюда, как мух на дерьмо. Кейверские клубы много месяцев сражались за это место, но с нас довольно. Главный выход уже заложили.

Даже если бы я добрался до водосточной трубы по лабиринту туннелей, я бы все равно не смог там вылезти наружу.

– Спасибо вам, – сказал я. – Я это оценил. – Мне казалось, что я говорю вполне трезвым голосом.

– Вы ведь не за рулем? Потому что, если за рулем, вам лучше сначала проспаться.

Я лучезарно улыбнулся ему, поднял вверх два больших пальца, после чего развернулся и направился обратно к своей машине, по-прежнему пребывая в состоянии иррационального подъема.

Да. Всё хорошо. И теперь всё будет хорошо и дальше.

То, что я спустился вниз, туда, где для меня всё началось, стало моим билетом на свободу. Сам того не ведая, я провел сеанс своеобразной иммерсионной терапии.

И вылечился.

Я рисковал жизнью, а он не пришел.

В голове прозвучал навязчивый голос: «Но, Сай, ты уверен, что твоя жизнь на самом деле подвергалась опасности, когда ты находился в пещере?»

«Что ты хочешь этим сказать?»

«Если реальной опасности не было, зачем Эду тебя спасать? Ты ведь выбрал простой вариант, помнишь? Пошел обратно по своим следам».

«Я сорвался там. Разве это простой вариант?»

«Так это Эд столкнул тебя?»

«Нет. И не толкал он меня потому, что его не существует, тупица. Он умер. А я выпутался из сложной ситуации. Никаких шепчущих голосов, никакого Третьего Человека и прочего подобного бреда. Эд существует – существовал – исключительно в моей голове. Просто пшик, следствие посттравматического синдрома».

«Ты в этом уверен, дружище? А что, если ты сам позволил себе упасть?»

«Зачем мне это нужно? ЗАТКНИСЬ, ЗАТКНИСЬ, ЗАТКНИСЬ».

Я подходил к машине осторожно, как птичка приближается к спящему тигру. Сейчас всё и решится. Если Эд там, сидит и ждет меня, то всё это мероприятие с Куум Пот окажется грандиозной, но напрасной тратой времени.

Эда там не было.

Мощное чувство облегчения окончательно развеяло наркоз адреналина и эйфорию, которые вытащили меня из-под земли. Я был не в состоянии управлять автомобилем. Откинувшись на спинку сиденья, я закрыл глаза.

Отключился я в считанные секунды.

Когда я проснулся, было уже темно, и мелкий дождик моросил на ветровое стекло. Разбитое тело протестовало, отказываясь подчиняться. Затылок разрывался от боли, рот заполнила отвратительная клейкая масса. Хотелось пить.

Краем глаза я заметил мелькнувшую тень.

Нет.

Нет.

Мне даже поворачиваться туда не пришлось.

– Чего ты хочешь от меня, Эд? И зачем ты здесь вообще? – Я хотел ударить его, но нежная кожа культи не выдержала бы этого. Меня даже тошнило от боли. – Но я ведь упал, Эд. Я упал. – Я снова причитал, умолял, скулил, как маленький мальчик.

Рухнув на руль, я заплакал, вдыхая запах искусственной кожи и чужого пота. А Эд просто сидел рядом со мной, и из его рта текла мутная и грязная вода.

Я оплакивал Джульет, Марка, ужасного отца Марка, оплакивал своего отца, но особенно себя.

Ведь уже знал, что сделаю дальше. Мне теперь оставалось только одно.

Ну вот. Она об этом писала.

Тадеуш не возьмет меня в свою команду, но зато возьмут другие. У меня были деньги, и на этот раз была также мотивация. Я должен сделать это побыстрее. Грэхем оказался прав. Китайцы действительно очищали гору от трупов, и это лишь вопрос времени, когда Джульет и Марк окажутся в ближайшей расселине. Может быть, я и в самом деле ищу искупления и облегчения. Может быть, Джульет и правда нашла ответ. А может, я слишком многого жду от клочка бумаги, вырванного из дневника.

Но одно я теперь знал наверняка. Вопрос не в том, кто он, тот третий, что всегда идет рядом с тобой. Главный вопрос заключается в следующем: какого черта ему нужно?

 

Путешествие на темную сторону

02.07.2018

Пять самых бредовых клипов, когда-либо снятых в реальной жизни!

(После пятого вы обязательно наложите в штаны!)

1. Любопытный случай с Саймоном Ньюменом.

Этот ролик вы уже видели, но мы выкладываем его снова, ведь он так близок холодным и мрачным сердцам читателей ПНТС.

А началось всё так…

Саймон Ньюмен, который когда-то работал на этом самом сайте, в 2007 году отправился на Эверест, где познакомился с одним чуваком, Маркусом Майклсом, сыном Джульет Майклс, офигительной альпинистки, которая, на секундочку, погибла на Эвересте в 1995 году.

Пока они вдвоем разыскивали тело Джульет, Маркус исчез, да и Саймон тоже едва не пропал. Он избежал смерти только за счет того, что лишился кучи своих пальцев (по этой ссылке вы можете перейти к подборке «Пять отвратительных нюансов обморожения, о которых вы точно не знали»).

А затем всё обернулось реальным бредом.

Саймон вернулся на гору в 2013 году по своим собственным идиотским причинам (видать, у чувака окончательно поехала крыша) и отправился на гору со своей командой. Обратно он не вернулся. На следующий год его тело нашли рядом с трупами Маркуса и Джульет, а лежавшую рядом камеру с несколькими секундами отснятого видео отослали его ближайшему другу Тьерри Андре (он же ваш любимый креативный директор Т Кекс). В этом клипе, который на сегодняшний день собрал уже более двадцати восьми миллионов просмотров, Саймон смотрит в монитор «ГоуПро», по сути, демонстрируя, как он обделался.

Ветер там свистит слишком громко, чтобы можно было разобрать аудиодорожку, но наш сурдоэксперт утверждает, что говорит он следующее: «Меня зовут Саймон Ньюмен. Он не пришел. Он не пришел. Он не пришел. Он не пришел… (тут он перестает улыбаться) Ох…».

2. Видеоняня убивает кота.

 

Джульет

…в лагере III ухожу через час ручка замерзает Джо ошибся насчет погоды она плохая но он здесь и он снял свою маску и это Уолтер это Уолтер ЭТО УОЛТЕР и я знаю что он будет со мной так что я больше не одна. Должна была догадаться что это он с самого начала но тогда откуда страх может он толкает меня или проверят меня? его пальцы его пальцы

Не важно

всё будет хорошо. Он позаботится чтобы со мной ничего не случилось на этот раз он поведет и я знаю что я вернусь обратно к Маркусу

Я МОГУ ЭТО СДЕЛАТЬ