– Как дела на работе?

Цукка слегка дернула плечом. Отвечать на дежурный вопрос настроения не было совершенно. К тому же мачеха наверняка и не ожидала ответа. Ну какие дела могут быть у продавщицы в универсальном магазине? Прилавок – витрины – покупатели – гудящие под конец дня ноги и усталые от постоянно приклеенной улыбки губы…

Она поковырялась в жареном рисе, вытащила из него креветку и сунула ее в рот. Как же все-таки им сказать? Отец по-настоящему беспокоится о ней, да и мачехе, в общем, она не безразлична. Конечно, у Танны голова куда больше болит о своих детях, но и о падчерице она пытается заботиться – насколько вообще можно заботиться о чужом, к тому же совершеннолетнем ребенке… Забавно. Похоже, самое сложное все-таки не в том, чтобы принять решение, а в том, чтобы сказать о нем родителям.

Кончай терзать себя, мысленно сказала она. Не руби кошке хвост по частям. Все равно сказать придется, и придется именно сегодня. Ты ведь твердо решила, что не хочешь более оставаться обузой? Вот и славненько. Ты уже взрослая девочка, так что и веди себя соответственно.

– Папа, мама! – она подняла голову от тарелки и со стуком отложила вилку. – Я хочу вам сказать, что… – Она осеклась. Горло перехватило. Еще одна фраза – и пути назад уже нет.

– Да, милая? – Отец оторвался от газеты и посмотрел на нее поверх очков. Ринрин и Тарс перестали пихаться локтями и тоже выжидающе уставились на сестру. Танна не прореагировала – она продолжала сосредоточенно жевать рис. Похоже, мачеха за день устала не меньше Цукки. Девушку кольнуло легкое чувство вины. В конце концов, та тащит на себе целый дом.

– Я… в общем, я решила, что мне пора жить самостоятельно. Я уже взрослая, сама зарабатываю себе на жизнь. Вчера заведующий секцией сообщил, что мне немного увеличили жалование… ну, и я посчитала, что теперь вполне могу снимать комнату.

– Не говори глупостей, милая! – отец осуждающе покачал головой. – У тебя уже есть своя комната в нашей квартире. Зачем тебе тратить деньги впустую?

Он отложил газету.

– Я уже говорил тебе, Цу, что ты для нас не обуза. Да, ты уже взрослая девушка – куда только ушло время! Но это не значит, что теперь ты должна бросить нас или мы должны бросить тебя. Я понимаю, что ты все еще переживаешь неудачу с университетом, но год пролетит незаметно. Следующей зимой ты обязательно поступишь.

– Папа, ты не понимаешь! – чуть не плача, Цукка сжала кулаки. – Я уже действительно взрослая. Мне пора начинать отвечать за себя самостоятельно! Если я буду все время опираться на тебя, на Танну, я не смогу сконцентрироваться на подготовке. Я так и продолжу плыть по течению – твой дом, потом дом мужа, дети, кухня, магазины… Я хочу стать самостоятельной!

– Но ты уже самостоятельная! – отец беспомощно пожал плечами. – Ты давно не берешь у нас деньги, вносишь свою долю платы за квартиру… Разве самостоятельность в том, чтобы бросить семью и уйти в пустоту?

– В том числе, – Цукка упрямо уставилась в стол, избегая его взгляда. – Папа, я тебя люблю. Я вас всех очень люблю, но я должна уйти. Я буду звонить, приходить в гости, но мне пора заботиться о себе самой. Я… нашла комнату. Сегодня десятое, до конца периода еще четырнадцать дней, но хозяин согласился взять плату вперед только за неделю. То есть шесть дней, почти целую неделю, я буду жить бесплатно! Но у него есть условие – он хочет, чтобы я въехала сегодня.

…только бы они поверили ее басне! Хозяин уже вытребовал полную месячную плату за период вперед…

– То есть ты уходишь прямо сейчас? – растерянно спросил отец. – Танна! Ну скажи же ей!

– Могу только повторить за твоим отцом – не делай глупостей, Цукка, – мачеха устало взглянула на девушку. – Да, птенцы рано или поздно выпархивают из гнезда, но нет нужды вот так внезапно бросаться головой в воду. Даже если ты хочешь жить отдельно, незачем бросаться головой в омут прямо сейчас. Останься хотя бы до завтра – раз у тебя выходной, и переберешься спокойно. А может, еще подумаешь и решишь остаться – спешить тебе и в самом деле некуда.

…именно этого я и боюсь – что подумаю и решу остаться. Что решимость уйдет, что я поддамся на уговоры отца и не смогу уйти…

– Не решу, – качнула головой девушка. – Ринрин и Тарс уже большие, им пора жить каждому в своей комнате. Вот Ринрин и переедет в мою, ей и кровать подойдет, и стол для занятий есть. А я уже собрала сумку – я взяла постельное белье на первое время, ладно? – и сейчас уйду. Завтра я взяла внеочередной выходной, у меня накопилось несколько штук за сверхурочную работу, так что смогу обустроиться на новом месте.

– Но Цукка!… – отец беспомощно заморгал. Девушка вздрогнула, заметив каким старым и потрепанным он выглядит сегодня. Хорошо бы у него не было неприятностей на работе…

– Нет, папа! – девушка отодвинула тарелку и решительно встала. – Я должна. Простите, что все вышло так… так… внезапно, но я решила.

Твердым шагом она вышла из кухни. Короткий коридор, дверь слева – ее комната. Бывшая комната. Внутри со вчерашнего дня ничего не изменилось, но каким-то неуловимым образом она стала чужой. Не ее.

Цукка обвела взглядом интерьер, словно в первый раз рассматривая обстановку. Низкая кровать возле стены. Вплотную придвинутый к окну письменный стол, сиротливо-голый, избавленный от обычного бумажного беспорядка. Старый-старый терминал, даже не терминал, а настоящий компьютер – с встроенными в потроха программами, правда, уже давно не использующимися. Полки со старыми бумажными книгами, по большей части детскими, давно забытыми – теперь их самое время читать брату с сестрой, и несколько жмущихся друг к другу не менее старых пособий для подготовки в университет – "Курс физики для поступающих в университет", "Начала общей математики", "Интегральное исчисление"… Надо потом их забрать. Или не надо? Один раз она уже провалилась, пытаясь по ним готовиться: программы для поступления изменились, а новые пособия – только электронные. Значит, ей придется как-то скопить средства на новый терминал и книги… На полу – вытертый ковер с рисунком в виде желто-зеленого ромбического орнамента на белом фоне. Пара стульев. Шкаф для одежды, сейчас наполовину пустой.

И сумка. Большая дорожная сумка в углу, доверху набитая: несколько платьев, белье – нательное и постельное, гравюра по металлу – серебряное дерево на холме на фоне золотого заката, туфли, пелефон, мелкий хлам, с которым жалко расставаться… Чужеродный предмет, превративший давнее убежище от невзгод в чужое полузнакомое помещение.

Нет. Хватит терзать себя. Что обрублено, то обрублено. Цукка подхватила сумку и, скособочившись от тяжести, вышла в прихожую. Отец с мачехой уже ждали ее там. Притихшие брат с сестрой выглядывали из кухни.

– Цу… – отец положил ей руку на плечо и печально взглянул в лицо. – Может, все-таки передумаешь? Останься хотя бы до завтра.

– Нет, папа.

Девушка поставила сумку на пол и осторожно поцеловала отца в щеку. Поколебавшись, поцеловала и мачеху. Неожиданно та протянула руку и ласково погладила Цукку по волосам.

– Наверное, я была тебе плохой матерью, – сказала она задумчиво. – Твоя настоящая мама меня не одобрила бы. Я была лишь немного старше тебя, когда вышла за твоего отца, и просто не знала, что делать с внезапно появившейся семилетней дочерью. А потом… не сложилось. Ты так страдала из-за смерти матери, что я не смогла подружиться с тобой. Жаль. Но я хочу, чтобы ты помнила – здесь твой дом. И ты всегда можешь вернуться, если что-то не получится. Мы пока не тронем твою комнату.

– Да, Цу, – отец притянул ее к себе и обнял. – Ты всегда можешь вернуться. Я знал, что ты рано или поздно оставишь нас, ты характером в мать. Она была такой же упрямой. Просто… как-то все вышло неожиданно.

Он отстранился и взглянул ей в глаза.

– Ты ведь не забудешь нас, да? Станешь приходить в гости? Звонить?

– Да, папа, – кивнула Цукка, пытаясь сдержать наворачивающиеся слезы. – Обязательно.

Она быстро сунула ноги в сандалии, распахнула дверь, подхватила сумку и вышла. Уже на лестнице она обернулась и еще раз взглянула на свою семью. Отец, мачеха и брат с сестрой смотрели на нее через дверной проем, словно из другой, милой и теплой жизни. Той жизни, где ребенком она могла прибежать к отцу на колени и, заливаясь слезами, протянуть палец с чернеющей под ногтем занозой. Где в вечернем сумраке горели золотым огнем домашние окна, обещая убежище от невзгод и недругов. Где утреннее солнце било в заспанные глаза, а тиканье будильника на столе ласково убаюкивало в ночной темноте…

Это прошлое. Будущее холодно и неопределенно, и для начала ей придется привыкнуть жить одной. Приходить в пустую темную комнату большого дома, кивать в коридоре общей квартиры таким же, как она, девушкам-одиночкам, снимающим соседние комнаты, раз в период платить деньги равнодушному хозяину, а еще расплачиваться по счетам за землю, электричество, воду и зимнее отопление. То будущее, к которому ей придется привыкнуть.

Она прощально махнула рукой и потопала вниз по ступенькам лестницы.

До своей новой квартиры она добралась на удивление быстро. Нужный трамвай пришел почти сразу, так что мыслишка о том, чтобы шикануть и взять такси, умерла в зародыше. На Подгорной улице она оказалась около пяти вечера – солнце уже коснулось гребня горы, но еще не успело зайти за него. Бросить сумку, распаковаться, совершить краткую экскурсию по окрестностям на предмет продуктовых и прочих магазинов – и лечь спать пораньше, в семь-полвосьмого. А завтра с утра подняться вместе с солнышком и обустроиться уже основательно: вычистить комнату сверху донизу, закупить продуктов на ближайшее время, прикупить какую-никакую посуду и, возможно, даже старый толстый телевизор где-нибудь в комиссионном магазине. Опять же, познакомиться с соседями, основательно погулять по окрестностям, выяснить, где какой транспорт ходит, где можно поймать такси при необходимости и где какие отделения банков… Ой, нет. С соседями не получится – завтра земледень, люди на работе. Тогда послезавтра, в деньдень – там у нее законный выходной. А в небодень – на работу, и снова пойдет обычная рутина. Только вот возвращаться придется уже не домой, а в пустую комнату к холодной плите и дребезжащему хозяйскому холодильнику.

Она тихонько вздохнула и зашагала к трехэтажному дому саженях в пятидесяти от остановки трамвая. Сумка тянула вбок и вниз, и Цукка пожалела, что не оставила половину барахла дома. Все равно еще раз возвращаться, хотя бы за учебниками. Да и рассказать, где и как устроилась, родителям надо.

У двери она нащупала в кармане пластинку ключа и вставила ее приемную щель. К ее удивлению, над щелью вспыхнул и замигал красный огонек, а замок и не подумал отпираться. Она повторно сунула ключ в замок – с тем же результатом. Что такое? Неужели ключ испортился? Она ведь проверяла его вчера вечером!

Все еще недоумевая, она нажала кнопку домофона рядом с фамилией хозяина.

– Кто? – несколько секунд спустя спросил хриплый мужской голос.

– Господин Януси, добрый вечер – заторопилась Цукка. – Это я, Цукка Мерованова. Вчера я сняла у вас комнату. Я войти не могу, ключ не действует.

– Госпожа Цукка? – переспросил голос. – Сейчас спущусь, жди.

Минуту спустя дверь распахнулась. Цукка облегченно вздохнула, подхватила с земли сумку и сунулась вперед, но тут же вынужденно остановилась. Вопреки ожиданиям хозяин воздвигся в дверном проеме и отодвигаться не собирался.

– Э-э… могу я пройти, господин Януси? – осведомилась девушка, недоуменно глядя на него.

– Видишь ли, госпожа Цукка, – хозяин смущенно почесал в затылке, – я твою комнату другому сдал. Извини, так получилось. Вот…

Он сунул девушке в руку тугой бумажный сверток – та машинально взяла – и вынул ключ из ее ослабевших пальцев.

– Но я же заплатила… – слабо произнесла она.

– Ну, заплатила, – хозяин пожал плечами. – А тот парень заплатил больше. Ему, видать, нужнее. Деньги я тебе вернул, так что прощай.

– Но куда я пойду! – Цукка чуть не плакала. – Вечер же! Поздно! Мне идти некуда!

– Твои проблемы, – хозяин еще раз пожал плечами. – Вверх по улице, в старой роще, кажется, есть отель. Сегодня там переночуешь, а завтра подыщешь себе другое жилье.

Дверь с грохотом захлопнулось, и Цукка почувствовала, как по щекам катятся слезы. Мир, казалось, рушился вокруг нее. Куда ей сейчас идти? Домой? Невозможно. Сначала решительно заявить, что уходит, а потом вернуться? Ни за что! Лучше ночевать на улице. Вот ляжет прямо здесь и заснет на камнях!… Или нет, она пойдет в полицию! Ведь они договорились, она отдала деньги!

Договорились? А где договор? Она просто отдала деньги. Без подписей, без свидетелей. Деньги? Она вгляделась в сунутый в руку сверток. Да, похоже, все здесь. Хоть за это спасибо. Мог бы и не вернуть.

И вообще, возьми себя в руки, дура, зло сказала она себе. Ишь ты, разнюнилась! Подумаешь, в дом не пустили. Этот гад не последний, небось, домовладелец в городе. Найдет она себе другое жилье. Тем более, что завтра на работу не надо. А сейчас нужно искать отель. Время еще детское, и если поторопиться, она успеет найти себе комнату. А если нет… пятый период в нынешнем году на удивление теплый, а в сумке лежит плотная кофточка. Так что она и на скамейке не замерзнет. А можно сесть на трамвай и доехать до вокзала – там есть зал ожидания, можно подремать ночь, сидя в кресле.

Что эта сволочь сказала про отель вверх по улице? Надо посмотреть – вдруг он достаточно дешевый, чтобы переночевать там. Девушка сунула деньги в нагрудный карман блузки, тяжело вздохнула и, перехватив сумку в другую руку, зашагала по улице.

Саженей через тридцать улица резко пошла вверх. Еще через тридцать саженей Цукка почувствовала, что сумка наливается неподъемной тяжестью. Солнце уже наполовину опустилось за гору, и на улице начал сгущаться вечерний сумрак. Одно за другим вспыхивали окна домов. Тускло, но с каждой секундой все ярче разгорались фонари. Она бросила взгляд на часы. Пятнадцать минут шестого. К шести стемнеет окончательно – и как она станет искать отель? Хотя, наверное, возле него должна быть светящаяся вывеска…

Двадцать минут спустя она выдохлась окончательно – и не только физически. За очередным крутым поворотом улица внезапно кончилась, и последний фонарь осветил каменную площадку над обрывом, обнесенную фигурной металлической оградкой. Дорога шла и дальше, но по обеим ее сторонам возвышались массивные стволы деревьев. Судя по белым свечкам цветов в не по-весеннему густой листве и характерному запаху, витавшему в воздухе, – мароны. Значит, здесь улица кончается? Но где же отель? Наверное, она пропустила его в сумерках. Или гад-домовладелец что-то напутал. Или просто соврал, чтобы отвязаться…

Она устало плюхнула сумку на плиты смотровой площадки и оперлась о перила. Отдышавшись, она внезапно осознала, что перед ней открывается великолепный вид на бухту. Закрытое горами солнце уже ушло с ее поверхности, и внизу расстилалось море огней: сначала бегущее по склонам гор вплоть до угольно-темной по вечернему времени зоны цунами, а потом начинающееся снова, плавно переходя в еще освещенный противоположный берег Масарийской бухты. По воде сновали увешанные сигнальными огнями катера; неспешно двигалась пара больших сухогрузов и танкер, торопящиеся разгрузиться у пирсов, залитых светом прожекторов; мигали габаритные огни на могучих заслонках защитных эллингов, ночью прикрывающих от возможного буйства морской стихии изящные яхты, сейчас скользящие далеко в океане… Несмотря на вечер, бухта кипела жизнью. А за ней, видный сквозь узкую горловину бухты, расстилался сам залитый вечерним солнцем океан, и красно-золотая рябь бежала по ряби его бесчисленных волн. Оттуда налетал соленый морской бриз, оставляя на губах вкус моря, приглашая взмыть с площадки, широко распахнуть ему объятья и чайкой полететь все выше и выше, к темно-синему небу, в котором все ярче начинал светиться восходящий Звездный Пруд. Айтес, Пураллах, Мутаэра, Двойной краб, Фибула Назины, Дельфин, Рубиновый ромб и другие созвездия драгоценными камнями проявлялись на темнеющем бархате космоса, и она задохнулась от восторга, привычного, но каждый раз словно испытанного впервые в жизни.

Я обязательно поступлю в университет, пообещала она небу. Буду учиться вечерами и утрами, ходить в библиотеку, читать учебники – и обязательно поступлю следующей весной. Я выучусь на астронома, стану изучать Вселенную, и может быть – почему бы и нет? – именно мне повезет открыть сигналы чужих цивилизаций, что живут там, в ядре Галактики или же на дальних ее окраинах. А может, если помечтать, однажды именно я первой встречусь с инопланетными братьями по разуму и от имени всей нашей цивилизации скажу им…

Гулкий вой сирен заставил ее встрепенуться. Она прислушалась. Цунами-предупреждение, время подхода волны – два часа семьдесят минут. Огни катеров задвигались, меняя траектории движения, смещаясь к берегу, в сторону безопасных эллингов. Танкер и один из сухогрузов начали заметно снижать скорость и разворачиваться. Другой сухогруз низко прогудел, подтверждая – раз, второй, третий, но продолжал двигаться к пирсам: вероятно, капитан рассчитывал выгрузить хотя бы часть карго до того момента, когда придется срочно выходить в океан, носом встречая не страшную на глубоководье, еще медленную и низкую волну. Меньше трех часов – а ему еще нужно пришвартоваться, потом отшвартоваться и отойти от берега по крайней мере на три версты. Да и краны нужно успеть укрыть за защитными стенами. Или корабль идет полупустым?

Девушка вздохнула. Цунами – не ее проблема. Ей надо тащиться обратно. Хорошо хоть вниз, под горку. В итоге она потеряет час. Как бы и в самом деле не пришлось ночевать на вокзале…

– Красивый вид, верно?

Она резко обернулась на голос. В сажени от нее стоял невысокий парень, на вид чуть старше ее самой. Черные волосы аккуратно зачесаны назад, узкие глаза над высокими скулами смотрят изучающе и спокойно. Свободная рубашка с короткими рукавами и светлые шорты из тонкой ткани, пожалуй, легковаты даже для такой теплой не по сезону погоды. Паренек стоял не двигаясь, и напрягшаяся Цукка слегка расслабилась.

– Прости, что я напугал тебя, госпожа, – спокойно сказал он. – Я люблю иногда приходить сюда вечером, чтобы смотреть на бухту. Звезды в небе, звезды на склоне и звезды на воде – красиво, правда?

– Ты поэт? – поинтересовалась Цукка. – Ты так красиво говоришь…

– Нет, – слегка улыбнулся парень. – Умение рифмовать среди моих разносторонних талантов не числится. Меня зовут Дзинтон. Дзинтон Мураций. Рад познакомиться, госпожа. Прошу благосклонности.

– Я Цукка Мерованова, – Цукка почувствовала, что щеки ее начинают теплеть от смущения. С ней редко разговаривали так вежливо. – Рада познакомиться, господин Дзинтон. Благосклонность пожалована.

– Спасибо, госпожа Цукка, – Дзинтон кивнул. – Ты не возражаешь, если я постою рядом?

– Я… – Цукка смутилась еще больше. – Вообще-то я уже ухожу. Мне нужно в город.

Дзинтон окинул ее внимательным взглядом.

– Ты с дорожной сумкой, госпожа Цукка. На окраине города, да еще вечером – наверное, у тебя есть серьезная причина торопиться. Могу я тебе чем-то помочь? Если хочешь, я донесу твою сумку до трамвая. Или помогу поймать такси.

– Не надо, – качнула головой Цукка. – Скажи, господин Дзинтон, ты не знаешь, есть ли здесь отель? Мне сказали, что он где-то вверх по улице, но я, наверное, его пропустила.

– Отель? – Дзинтон удивленно взглянул на нее и замялся. – Ну… видишь ли, госпожа, отель здесь неподалеку действительно есть. Туда, дальше по дороге, через мароновую рощу. Но он не работает.

– Как не работает? – охнула Цукка. – Ой… впрочем, все равно. Найду какой-нибудь другой.

– Он не работает, как я слышал, уже много лет. Но я… – он снова замялся, словно намереваясь признаться в чем-то ужасном. – Я там живу.

– Как – живешь? – удивилась девушка, от удивления приоткрыв рот. – Ты же сам сказал – он не работает.

– Ну… да, он не работает. Но когда я бродил по окрестностям, то заметил, что входная дверь не заперта. Я и решил… в общем, пока хозяев тут нет, зачем дому стоять пустым?

Кажется, он тоже покраснел? Ничего себе! Совсем как в мистическом романе: заброшенный дом, а в нем – таинственный незнакомец!

– Госпожа Цукка, – поколебавшись, продолжил парень, – могу ли я предложить тебе провести ночь в моем отеле? Ты не думай, я не стану приставать, -поспешно добавил он. – Просто сейчас вечер, а искать другой отель тебе несподручно. Ну, или, если хочешь, я донесу тебе сумку до трамвая.

Внезапно Цукка почувствовала, как гудят ноги. Сначала шесть часов в магазине, потом дорога домой, потом сюда, да еще и сколько протопала в гору… Ей стало страшно неохота тащиться куда-то еще. Согласиться? Одна, с незнакомым парнем, в заброшенном доме? А ну и пусть! Пусть даже приставать станет – в конце концов, она уже давно не девочка, знает, откуда дети берутся. Вряд ли Дзинтон маньяк, который разрежет ее на кусочки и съест. И вообще, он довольно симпатичный и вежливый.

– А далеко до отеля? – нерешительно поинтересовалась она.

– Да нет, совсем рядом, – задумчиво сообщил парень. – Ну, кому как, конечно. Моих минут пять ходьбы. Пошли, я покажу!

Не дожидаясь ответа, он подхватил с земли сумку Цукки и, приглашающе махнув рукой, пошагал вверх по дороге в сторону рощи. Девушка мысленно вздохнула и заковыляла за ним. Пять минут – а, скорее, десять, с ее-то усталостью и в гору!

– А как хоть называется твой отель, господин Дзинтон? – осведомилась она у спины парня.

– Да как видится, так и называется, – пожал тот плечами, полуобернувшись. – "Мароновая роща".

До отеля они добирались, кажется, сто лет. Дзинтон свернул с широкой дороги и пошел по тропинке напрямик. В быстро сгущающемся мраке деревья и кусты все ближе и ближе подступали к дорожке, постепенно превращающейся в узкую тропинку, затеняя даже тот свет, что давал Звездный Пруд. Цуке стало уже по-настоящему боязно (а вдруг ее провожатый все-таки маньяк?), но тут ее спутник коротко сообщил:

– Пришли.

Долго скрипнула дверь, и в темноте ярко вспыхнула лампа над хлипкими дощатыми воротами, осветив вход в небольшой внутренний дворик, окруженный глухими саженной высоты стенами. Одновременно зажглась лампа на другом конце дворика – над входом в невысокое двухэтажное здание.

– Заходи, госпожа Цукка, – Дзинтон сделал приглашающий жест рукой. – Выключатель вот здесь, справа от входа. В доме, возле входной двери, стоит парный. Свет можно включать и выключать любым из них.

Он прикрыл ворота за вошедшей Цуккой и прошел к входной двери. Щелкнул еще один выключатель, и прихожая осветилась изнутри.

– Здорово! – искренне сказала Цукка, останавливаясь на пороге дома. – Настоящий отель. И все стекла целые. Я думала, раз он заброшенный, то развалившийся, окна выбиты… Только грязно немного.

– Да разве тут грязно! – пожал плечами юноша, сбрасывая обувь и поднимаясь на высокий пол. Цуккину сумку он поставил на пол. – Я ведь подметаю… иногда. Ну, пыли немного, ну и что? Главное, не дует. Здесь по десятку комнат на этаже, но первый этаж в основном хозяйственный – вон там столовая, потом кухня, дальше подсобка для продуктов, комната дежурного, кладовые какие-то. Жилых только пять комнат в дальнем конце. Зато на втором этаже все жилые. Если тебе надо, то туалет и ванная и в этом конце коридора, и в том – на обоих этажах. Горячая вода есть. Я занял комнату на втором этаже сразу у лестницы, ты выбирай любую оставшуюся. Кстати, советую второй этаж – на первом иногда бегают лесные мыши. Наверное, где-то дырки прогрызены.

– А разве в таких заброшенных домах не отключают воду и электричество? – поинтересовалась девушка, с любопытством засунув нос в кухню. – Ух ты, какая плита! Электрическая?

– Ага, электрическая. Только микроволновки нет. А свет и воду тут действительно отключили. Но вода перекрывается обычными вентилями в подвале, а запор на электрощитке обходится элементарно – пару проволочек правильно прикрутить, и все, – Дзинтон пожал плечами. – А учет воде и электричеству ведут компьютеры, им не интересно, кто и как тут живет. Просто раз в период в почтовый ящик счета бросают, даже не на владельца выписанные, а на отель. Если платить, никто и не заметит.

– Замечательно, – Цукка задумчиво поскребла пальцем косяк. – А если хозяева вернутся?

– Ну, извинюсь да и дальше пойду. Не убьют же они меня, в самом деле. Я ничего не портил, все аккуратно. А тут в радиусе пяти верст еще пара брошенных отелей, там где-нибудь и устроюсь. Они в тридцать первом позакрывались. Я читал, что в те времена такое в порядке вещей было. Помнишь, когда в Коралловом архипелаге куча новых вулканов выросла? Штуки четыре надводных и еще фиг знает сколько подводных. Там все время трясло, сюда волна каждый день приходила, иногда и не по разу, пляжи для серфинга даже и не открывали. Через полгода туристы окончательно приезжать перестали, так что местные отели по большей части обанкротились и закрылись. Власти даже от налогов их владельцев освободили, чтобы не добивать окончательно. Какие-то потом снова открылись, но часть так и осталась брошенными.

– Знаю, отец рассказывал, – девушка вздохнула. – Он у меня в порту бухгалтером работает, мне-то тогда лишь шесть лет исполнилось, я и не помню ничего. Он говорил, что оба пароходства почти закрылись. Сухогрузы даже разгрузиться толком не успевали – только половину, а то и треть карго выгружали, как давали цунами-предупреждение, и приходилось все бросать и срочно уходить в море. Суда днями, а то и неделями болтались на дальнем рейде в ожидании разгрузки. А ведь каждый день простоя стоит ой как дорого! В общем, грузы пошли по большей части железными дорогами, так что порт почти встал. Половину работников уволили, отец чудом удержался.

– М-да, – поскреб в затылке Дзинтон. – Случается. Ну ладно, госпожа Цукка, устраивайся. Если есть хочешь, в холодильнике оставалась вареная картошка… кажется. И колбаса. И батон где-то там на холодильнике лежит, еще не должен засохнуть. А я пока пойду поработаю чуток.

Он махнул рукой и через две ступеньки взбежал по лестнице.

Цукка неслышно хихикнула. Мужчины! "Колбаса… кажется!" – про себя передразнила она спутника. Свинюшки они немытые. Как можно не знать, что лежит в холодильнике? Ну ладно, завтра она ему в благодарность приготовит настоящее цурме. С курицей, рисом и специями. Жаль только, что магазины отсюда далековато. А ведь ей еще жилье себе подыскивать. Ну, тогда план такой: с утречка пораньше сбегать в город, купить продуктов – а заодно и газету с объявлениями, приготовить шикарный обед, а потом спокойно подобрать себе жилье. И спокойно туда перебраться.

Она подхватила сумку и протопала по коридору в первую жилую комнату. В ней было почти пусто, если не считать кровати с голым пыльным матрасом, одинокого стула и небольшого шкафа. Зато в шкафу нашлись подушка и одеяло – а постельное белье она захватила с собой. Заправив кровать, Цукка сходила в душ и несколько минут стояла, наслаждаясь струями горячей воды, но потом спохватилась – платить-то Дзинтону! Завернувшись в простыню, она прокралась по непроглядно-темному коридору и юркнула в свою комнату. Интересно, а все-таки – он собирается приставать или нет?

Если парень и держал в голове какие-то неприличные намеренья, воплощать их в жизнь он не торопился. Слегка разочарованная, Цукка забралась под одеяло и неожиданно быстро заснула.

Черная душная тьма. Горячечный жар, окутывающий тело. Боль в сгибе локтя: привычно уколола воткнувшаяся игла. Неприятно внизу: из тела выходят, выскальзывают трубки. Плотная маска, облегающая глаза, и тонкое зудение в голове – далекое, бесплотное, не дающее сконцентрироваться, не позволяющее почувствовать свои невидимые руки.

Как меня зовут? Я не помню.

Как меня зовут? Это очень, очень важно вспомнить. Я не должна забывать. Имя – последнее, что у меня осталось. Как меня зовут?

Я – Карина. Кара. Каричка. Мама, забери меня отсюда! Я не хочу здесь быть! Мне больно, мне очень больно! Пожалуйста! Я – Карина!

Голоса.

– Ну что уставился, кретин? Голую девчонку никогда не видел? Сходи в баню и пялься, сколько влезет, маньяк недоделанный! Вахта, захваты раскрыты, катетеры вышли. Давай шустрее двигайся, идиот.

Давящее чувство в шее, лодыжках, запястьях, на талии отпускает, но саднящая боль в стертой коже остается. Я не хочу! Я не хочу опять на стенд! Мне больно, мне плохо! Пожалуйста!…

Она раскрывает рот, но из него вырывается только хриплый стон.

Твердые холодные руки подхватывают ее под плечи, за ноги, ее тело на краткий момент взмывает в воздух, потом снова опускается на жесткую поверхность. Зудение в голове усиливается.

– Блокиратор в "саркофаге" действует? Проверь еще раз.

– Да что ты пристал? Действует, конечно. Проверял я его вчера.

– Дубина! Ты что, не понимаешь, что произойдет, если блокиратор откажет в коридоре? Тебе ради своей шкуры лень еще раз тест запустить? Заткнись и делай, что сказано, а то рапорт на тебя подам.

– Слушай, Джок, ты что сегодня такой напряженный? Можно подумать, в первый раз чудище в лабораторию везешь. Мы же ее уже столько таскали! Она же смирная, как щенок, не то что некоторые.

– Да мне плевать, сколько! Я жить хочу, понял? Мне не платят за то, чтобы подыхать с оторванной башкой. Все, кончай действовать мне на нервы. Сначала этому молодому умнику приспичило в первом часу ночи эксперимент устроить, а теперь еще и ты тут выкаблучиваешься! Тест запустил?

– Запускаю…

Зудение в голове усиливается, волной накрывает ее целиком, и она тонет в нем, беспомощно открывая рот, словно рыба, выброшенная на берег. Что такое "рыба"? Что такое "берег"? Она не помнит. Она помнит только самое важное – ее зовут Карина. Карина Серенова. И мама за ней не придет. Она никогда не придет, потому что умерла много лет назад. Я не хочу снова!! Волна уходит, но зудение остается – оно всегда остается, когда она не привязана к стенду. Если бы оно пропало хотя бы на минуту или две, чтобы она успела дотянуться своими невидимыми руками хотя бы до тех, кто рядом!

Глухо стукает крышка, и голоса отдаляются, глохнут, но не смолкают окончательно. Она плывет в черной пустоте, и только где-то сбоку кружится и пляшет многоцветная радуга. Она всегда где-то сбоку, ее не увидеть, как ни поворачивайся. Ее даже не поймать невидимыми руками, потому что на стенде ей больно и плохо, а в темной комнате она не чувствует их из-за шума в голове.

– Вахта, команда три пошла. Направление – стенд номер пять.

Ящик слегка дергается, и ее прижимает плечом к твердому холоду. Сейчас ее настоящие руки свободны, и при желании можно ощупать изнутри железные стенки. Но она не станет. У нее нет сил.

Дрожь от катящихся по полу колесиков ящика – и тишина.

Как хорошо… тихо… в голове нет зудения… Нет зудения? Тихо?

– Джок! Красный сигнал! Блокиратор вырубился! Смотри!

Теперь она снова чувствует свои невидимые руки. Они сжаты в тугие комки…

– Вахта, у нас ЧП – отказал блокиратор "саркофага"! Разворачивай его, быстро! Обратно в камеру ее, пока она не очуха…

Ее невидимые руки с силой распрямляются, и выбитая крышка ящика с громким звоном отлетает в сторону. Ее настоящие руки, с трудом сгибаясь, царапают маску – содрать, отбросить, увидеть! А еще теперь она может видеть и не-глазами тоже! Свет режет глаза – две расплывчатых фигуры в халатах отступают назад – своими не-глазами она видит ужас, искажающий их лица – ее невидимые руки хлещут во все стороны, словно пучок разъяренных змей – одно тело с силой врезается в стену и оседает – голова второй фигуры трескается и разлетается, теплые капли на всем теле, соленый вкус на губах – встать! Встать! Встать!

Тело не слушается, одеревенев. Встать! Она крепко цепляется за края ящика и изо всех сил тянет себя вверх, к свету. К свободе.

Встать! Ноги не слушаются, пол бросается навстречу – тупая боль в отбитых локтях и ладошках. Встать!

Они пожалеют! Они страшно пожалеют о том, что делали с ней! Она будет рвать их на куски, пока ее не убьют… тело словно деревянное, ноги подкашиваются. Нет. Нет. Она должна бежать, пока они не спохватились. Она должна бежать и прийти в себя, а месть оставить на потом.

Шаг. Второй. Третий. Куда она идет? Вперед. Она в доме. В большом доме. Надо найти дверь или окно и выбраться наружу. Надо найти дверь – окно неудобно, высоко и со стеклами. Дверь. Где дверь?

По сторонам коридора – двери, двери, двери… На ближайшей – номер семь. Она помнит, что это – цифра семь! Она мало что помнит, но это – помнит. Но от двери идет знакомое зудение – туда нельзя, она снова потеряет свои невидимые руки.

Далекий голос с мертвого тела.

– Команда три, почему стоите на месте? Я вас не вижу, камера наблюдения отключилась. Команда три, ответьте вахте. Команда три!…

По коридору. Вперед по коридору. Неважно, куда, лишь бы вперед.

Навстречу – скрип колесиков. Из-за угла выворачивает еще один ящик, за поручни держатся двое в белых халатах.

– …эту новенькую пока приказано зафиксировать в двадцатом боксе, потом ее…

Оборванная на середине фраза. Они далеко. Они позовут на помощь. Не успеть остановить. Ноги как деревянные, по коже начинают бегать злые мурашки. Каждый шаг отдает болью в ступнях. Быстрее! Еще быстрее.

Не успеть. Одна фигура быстро сует руку в карман, и мгновением позже в коридоре раздается глухой вой. Сирена плачет-заливается, а двое уже снова исчезают за углом. Не догнать, не достать.

Сирена. Ящик посреди коридора. Они мучают кого-то еще? Не только ее? Нужно помочь… Удар невидимых рук, мигание красных лампочек, отброшенная крышка – стальные петли вырваны с мясом, в глубине ящика – сжавшийся, тихо поскуливающий комочек. Знакомое зудение в голове – ударить по ящику еще и еще, чтобы оно утихло навсегда. Сирена вопит.

– Вста… вай… – Пересохшее горло не слушается. – Пойд… дем…

Невидимые руки послушно тянутся вперед, выдергивая комочек из ящика. Девочка. Еще одна девочка. Младше ее. Перепугана до смерти. Не-глазами видно – у нее тоже невидимые руки! Они оживают, мерцают, беспорядочно мечутся вокруг, хлещут по невидимым рукам Карины – внезапная боль, словно от жидкого огня на стенде – потом внезапно успокаиваются и сворачиваются спиралями.

– Пой… дем…

Топот ботинок за углом. Двое – мерцающий полумрак скрадывает черты лиц. Растерянные голубые глаза смотрят на нее поверх дула пистолета, палец дрожит на спусковой скобе. В расширенных зрачках непонимание и растерянность, и невидимые руки врезаются человеку в лицо, крушат нос и скулы, и череп трескается от страшного удара о противоположную стену коридора… Мгновением позже рядом изломанной куклой валится второй.

Заливается сирена. Пистолеты. Они начнут стрелять. Она умеет останавливать железные шарики поодиночке, но если их много, ей не справиться одной. Нужно укрыться… дверца ящика? Она тоже железная, пули отскочат. Можно нести ее перед собой – но тогда она не сможет убивать, расчищая дорогу.

Эта девчонка! Рывком вздернуть на ноги.

– Слушай… – Голос слушается уже лучше, сухое горло слегка смачивает слюна. – Надо бежать. Возьми дверь. Закрывай нас от пуль. Понимаешь?

В глазах девчонки – страх. Она еле стоит, съежившись, обхватив себя за плечи. Она не понимает… Рывком вздернуть с пола железную пластину – как заставить ее подхватить?

– Держи! Держи крепче!

Девчонка продолжает скулить, но ее невидимые руки бросаются вперед и крепко хватают дверцу.

– Хорошо. Держи так. Пойдем…

Внезапно она видит не-глазами – там, дальше, есть дверь. За дверью – лестница. Четыре пролета вверх и еще одна дверь. Потом много-много стекла – и за ним свобода. Она не задумывается, как это видит, сейчас – неважно. Главное, путь известен.

Заливается сирена. Топот ног по коридору – все ближе и ближе.

Она не вернется в темную комнату. Ни за что.

– Не-на-ви-жу!… – бьется в стенки коридора отчаянный крик.