Нодж опять закурил. Он говорит в перерывах между затяжками. Несмотря на свою непрезентабельность, курит он как заправская голливудская звезда. Он делает это стильно: умеет держать сигарету, долго, глубоко затягиваться, изящно изогнув запястье. Как будто между ним и сигаретой существует некая внутренняя связь. Подобным талантом обладают немногие. В его случае это единственный проявившийся талант.

— «„Дух Таба“, — читает он. — Нежные ломтики тонко нарезанной молодой баранины, приправленные кардамоном, в сливочной подливе, поджаренные на медленном огне. Вершина легендарного, состоящего из тридцати шести блюд церемониального празднества Вазванов. Потрясающий, неземной, невероятный…»

Невозмутимый, недосягаемый официант плавно скользит вокруг стола. Он не индус, скорее откуда-то из Средиземноморья.

— Закажете выпивку, джентльмены?

— Да, — отвечает Нодж. — Могу я заказать лечебный напиток из мраморной пшеницы, сверху украшенный нежным облаком пены, столь любимый германскими властителями?

Официант растерялся.

— Он имеет в виду светлое пиво, — объясняю я, извиняясь и не скрывая улыбки.

— А я начну с «Маргариты», — говорит Тони.

Никогда не думал, что в индийском заведении можно заказать «Маргариту». Официант, похоже, доволен. Еще бы: одни только напитки потянули на шесть фунтов.

Потом мы заказываем еду. Тони берет «Дух Таба», мы с Ноджем — «Тандури» из тихоокеанских креветок с салатом «Эскароль», я — потому что люблю зелень и креветки, Нодж — потому что, как всегда, худеет. Колин просит приготовить курицу по-мадрасски, хотя ее нет в меню, но он всегда заказывает это блюдо в индийских ресторанах, а свои привычки менять не любит. Колин хочет, чтобы все было как обычно. Официант, с видом человека, относящегося с пониманием и терпением к умственно отсталым, соглашается в виде исключения принять его заказ.

Мы располагаемся за столиком. Напряженка между ТБ и Ноджем спала, перейдя в латентную фазу, когда жалобы и обиды накапливаются в базе данных, где аккуратно хранятся годами в ожидании подходящего случая. Когда-нибудь детонатор сработает. Ситуация не стабильна.

Колин и Нодж все еще скорбят о том, как плохо наши сыграли, а ТБ пристал ко мне с рассказом об открытии своего нового магазина, уже третьего. Я вежливо слушаю, при этом не переставая прокручивать в голове предстоящую речь.

У меня потрясающая новость. У меня ужасная новость. У меня новость, которая вас потрясет.

Тони чувствует, что мне неинтересно — а он этого не переносит — и отворачивается, чтобы сказать свое решающее слово по поводу нынешнего тренера «Рейнджерс». «КПР» — единственная тема, по-прежнему нас объединяющая, по крайней мере, она вызывает живой интерес. Конечно, единственная не буквально. Просто я не уверен, что рассказы о наших сексуальных похождениях можно считать обсуждениями. Вероятно, можно. Как раз сейчас Тони начинает одну из своих загонных историй. Он утверждает, что способен загнать в постель любую женщину, и это действительно так. Я бывал соучастником таких загонов.

Конец рассказа он почти выкрикивает.

— И вот мы подходим к спальне, дверь закрыта. Остаются четыре ступеньки. Я считаю. Раз, два, три. Рука уже тянется к ширинке. Все уже на мази. И вдруг она останавливается. Я ничего не могу понять. Какого черта? Она поворачивается ко мне. Тут я вообще растерялся. Зачем она это делает? Мы уже у цели. Осталось совсем немного. А она останавливается и поворачивается. Какого черта! А потом она смотрит прямо мне в глаза и спрашивает, слышите, она спрашивает, как меня зовут.

Колин и Нодж покатываются. У Тони сквозь загар пробивается румянец, улыбка обнажает его белоснежные зубы.

— Как меня, черт побери, зовут? Кошмар. Я судорожно пытаюсь вспомнить. Мне нельзя ошибиться. Ведь цель так близка. Я напрягаю мозги. А вспомнить не могу. Никак не могу. В следующий раз придется запоминать имя.

Я не прислушиваюсь к тому, что он говорит, только время от времени слышу взрывы хохота. Я уже захмелел от пива. Теперь хохот стих. Наступила одна из тех неловких пауз, которые следуют за окончанием рассказа. Тони больше других не любит паузы, поэтому он достал из кармана колинской ветровки «Лоадед» и начал его листать, задерживаясь на страницах с фотографиями обнаженных девиц.

Чтобы заполнить паузу, я спрашиваю Колина:

— Как твоя мама, Колин?

Его мать болеет вот уже тридцать пять лет. Я задаю этот вопрос из вежливости, хотя правильнее, наверное, было бы спросить: «Не умерла ли она еще?»

Колин морщится.

— Вообще-то, ничего хорошего. На этот раз дела действительно плохи. Нам прислали отчет из больницы. Я очень расстроился. Хотелось…

Тони, не слышавший нашего разговора, вдруг издает вопль и начинает размахивать журналом.

— Потрясающе! «Ее ядерные кнопки и как ими управлять». Это надо прочитать.

Он тихонько хихикает, и маленькие пузырьки бурлят у него в горле. Колин подавлен, даже слегка раздражен, но молчит. Тони обращается ко мне, а я не реагирую на его речь, потому что вижу, как искренне расстроен Колин и как он хочет закончить начатый разговор. Но остановить Тони невозможно. В любом случае серьезной атмосферы уже не вернуть. Тони взял инициативу в свои руки.

Тони любит трепаться о сексе не меньше, чем Колин — о футболе. Он строит из себя женоненавистника. Кого он только из себя не строит. Мне кажется, все мы разыгрываем какие-то роли и, увлекшись, уже не замечаем, что играем роль. Странная мысль. Притворяться и не замечать, что притворяешься. Хотя какая, в сущности, разница?

Значит, Тони и секс. Любимая тема. Но о чем-то надо говорить. Когда-то такой разговор был спонтанным, интересным, живым, наполненным остротами и шутками, радостным, просто оттого, что мы вместе. Он был хорошей джазовой импровизацией. Теперь же мы его вяло поддерживаем, не более.

Колин и Нодж свою беседу закончили. Нодж разглядывает через плечо Тони фотографию в журнале: крупный план женского лица, очевидно, изображающего оргазм. Приоткрытый рот, зажмуренные глаза, вытянутая шея.

Приносят еду, она занимает небольшое пространство в центре огромных белых фарфоровых тарелок. То, что нам подали, не похоже на обычную желто-коричневую кашицу, выглядит изысканно и вполне съедобно. Все меняется, даже индийские рестораны. Мы вооружаемся приборами и начинаем есть, не забывая о еще предстоящих блюдах. Колин негромко произносит:

— Такой странный вкус…

Тони поднимает взгляд от журнала и преспокойно перебивает Колина. Обращаясь ко всем, он спрашивает:

— Сколько раз, максимально, вам удавалось довести женщину до оргазма за одну ночь?

С усмешкой он откидывается на спинку стула и следит за нашей реакцией. Я вижу, как сидящий справа от меня Колин краснеет и опускает глаза на свой стакан с пивом. Он всегда заказывает «Хольстен-Пилс». Я как-то подсунул ему «Кроненбург», «Фостерс» и «Старопрамен», не называя сортов. Разницы он не почувствовал. Так что дело не во вкусовых отличиях. Просто, как я уже говорил, Колин не любит ничего менять.

Нодж кашляет, он не находит это забавным. Ему вопрос кажется проявлением неуважения — не к нему, а к женщинам. Нодж строит из себя феминиста, так же, как Тони, — женоненавистника. Думаю, им просто важно быть в контрах друг с другом. Только Колин остается самим собой, неудачником и пессимистом.

Наверное, Нодж — единственный таксист в Лондоне, читающий «Нью Стэйтсмен». Представляю, как его рассуждения о сексизме, расизме и долгах «третьего мира» обескураживают клиентов.

Сигарета уютно располагается в складках его рта.

— Это что, соревнование?

Нодж вынимает окурок изо рта и начинает тушить. Он придавливает его так, как будто вместо пепельницы перед ним голова Кевина Галлена.

Потом принимается за свои креветки. Их черед настал после того, как он поглотил почти половину колинской курицы, оттяпал приличный кусок «Духа Таба», съел три лепешки и пригоршню риса, который мы заказывали на четверых. Я тихонько напеваю футбольную песенку.

— Кто сожрал все пироги? Кто сожрал все пироги? Ты, жирдяй, ты, жирдяй, ты сожрал все пироги.

В ответ на вопрос Ноджа Тони лишь пожимает плечами, обтянутыми сшитым на заказ из дорогого темно-синего сукна пиджаком на четырех пуговицах.

Тони пытается изобразить невинность, получается не очень убедительно. Единственное, что ему не удается убедительно изобразить — это невинность. В его лице всегда присутствует плотоядность.

— Нет, мне просто интересно.

Нодж по-прежнему относится к этой затее с подозрением. Он всегда ко всему относится с подозрением, а Тони всегда всех подначивает. Он щурится, защищая глаза от дыма, который все еще клубится над его намокшим, но так и не затухшим окурком. Кожа у него загорелая, шея похожа на пожарный шланг на фоне серой рубашки, которую пора бы на тряпки порвать.

Тони и Нодж никогда не ладили друг с другом. Но, хотя я не в восторге от поставленного вопроса, мне нравится, как Тони забрасывает свои удочки. Именно это делает его забавным. А что бы от него осталось, если бы он перестал быть забавным?

Я уже придумываю, что наврать в ответ, когда вдруг Колин начинает говорить своим тихим, неуверенным голосом:

— Это за одну ночь или за один раз?

У Колина, как и у Ноджа, шея тоже красная, только не от загара. От смущения. Его кокетливая осведомленность необыкновенно мила. Я не уверен, что Колин вообще кого-либо довел до оргазма, не считая, конечно, его самого, в чем, подозреваю, он поднаторел. Едва подняв свой взгляд на Тони, он снова опускает глаза на стакан с «Хольстен-Пилс». Уже шестой за вечер, поэтому он вдруг так расхрабрился.

Очень громкая музыка. Причем это не индийская пташка, щебечущая под переливы двух ситар, а что-то очень тяжелое и мрачное; наверное, первый альбом «Портишед». Подозванный официант подходить не торопится.

— Можно сделать музыку потише?

Он пожимает плечами. Чуть погодя уровень громкости уменьшается приблизительно на одну десятую деления. Ближе к ночи, когда официантам станет совсем скучно и они начнут предвкушать момент расставания с назойливыми посетителями, громкость вернется на прежний уровень.

Конечно, Нодж прав. Это самое настоящее соревнование. У нас почти все превращается в соревнование. Колин всегда остается позади, причем очень уверенно. В этом он чемпион. Этого у него не отнять. Отчасти поэтому мы и держим его рядом.

Но слово «соревнование» мы стараемся не использовать. Таковы правила. У нас много правил. Мне было бы трудно все их сформулировать. Прежде всего потому, что их существование не признается. Все это как бы Игра. Одна из игр, вливающаяся в реку большой Игры.

Я, может, много себе позволяю, рассуждая так и приходя к таким выводам. Я всегда был склонен к абстракциям. У меня ведь есть диплом, и вообще. Все это обеспечивает мне особое положение. Конечно же, в разумных пределах.

— За один раз, — отвечает Тони.

Я тут же встреваю, поскольку это интересовало меня с того самого момента, как Колин задал свой вопрос:

— А что считать одним разом?

Тони растерялся. Я настаиваю. Мне важно разобраться. Раз уж речь идет о соревновании, я хочу выяснить правила игры.

— А как насчет множественных оргазмов? Они считаются за один? Или за сколько?

Тони кивает, признавая, что проблема существует. Нодж продолжает делать вид, что ему все это противно, но дает понять, что умозрительно эта проблема ему интересна.

— За раз будем считать период от начала эрекции до ее спада, — говорит Тони с уверенностью в голосе, но выражение лица все равно выдает его сомнение. Он допивает «Маргариту» и заказывает еще одну.

Я оборачиваюсь. Это не дело. Я стучу пальцем по столу, как нетерпеливый учитель.

— Нет, так не пойдет. Ты спросил: «Сколько раз, максимально, вам удавалось довести женщину до оргазма за одну ночь»? Вероятно, это мой индивидуальный опыт, но добиться оргазма можно не только членом. Это можно сделать языком, ртом, пальцем. Кроме того, существуют специальные приспособления. Вибраторы всякие и прочее. Поэтому, есть у тебя эрекция или нет, не так важно.

Тони чувствует, что потерпел поражение.

— Надо считать — за ночь. По-другому не получится, — говорит Нодж с видом судьи, которому важно, чтобы справедливость была соблюдена.

Ему идет это выражение лица: серьезное, уставшее, эдакий щекастый ослик Иа. Сигарету он выкурил, теперь кусает кончики своих пальцев. От ногтей практически ничего не осталось, и поэтому Нодж приступил к поеданию собственной плоти. Следующую сигарету он закурит через три минуты. Окурок от предыдущей еще дымится в пепельнице рядом со мной, придавая моим тихоокеанским креветкам вкус обслюнявленной спички.

Колин кивает в знак согласия. Но он точно так же выражал свое согласие перед этим мне, а до того — Тони.

С Тони что-то случилось. Он по-прежнему сохранил вид человека, беспристрастно проводящего опрос, по крайней мере, в данный момент. Нодж заинтересовался уже всерьез. Он обхватил рукой свою голову, еще более красную, чем шея, и почти безволосую, если не считать бритый венчик по бокам. Да еще одинокий островок на макушке, некогда обозначавший авангардный отряд его шевелюры, а сейчас представляющий собой всего лишь несколько сантиметров коротких завитков. И тут Тони громко заявляет.

— А что, если это происходило днем? Что, если это случилось до наступления ночи?

В ожидании второй «Маргариты» Тони, не спрашивая, берет стакан с пивом Колина. Часть пены, не попав ему в рот, приземляется на лацкане пиджака.

— Ё-моё!

Женщина в черном костюме, сидящая в одиночестве за соседним столиком (ее спутник, очевидно, вышел в туалет), холодно смотрит на него. Он улыбается в ответ своей убийственной белозубой улыбкой, сияющей на загорелом лице. Само великолепие, очарование, обаяние. Женщина так себе, он на таких внимания не обращает, но она польщена, улыбается в ответ, от удовольствия у нее проступает румянец. Что-что, а это он умеет.

Он отворачивается от нее с видом человека, только что выполнившего неприятную, но необходимую работу, и начинает оттирать пятно салфеткой, отчего оно становится больше в три раза. Я размышляю, потирая небольшое родимое пятно на лбу, а потом говорю:

— Придумал!

Все смотрят на меня, как будто речь идет о чем-то важном.

— За один раз надо считать время с того момента, как ты снял одежду, до того, как снова оделся.

Колин тянет руку. Шутка, конечно, но в его исполнении этот жест более чем уместен. Тони кивает ему, как бы разрешая сказать.

— Сексом можно заниматься и в одежде.

Тони машет рукой, отметая нелепое замечание.

— Фрэнки дал идеальное определение. По крайней мере, лучшее из того, что я сегодня слышал. Как часто ты занимаешься сексом в одежде? Иногда. Очень редко. Фрэнки предложил удобную формулировку. Придется пойти на компромисс. С того момента, как ты снял одежду, до того, как снова оделся. Хорошо. Множественные оргазмы считаются за один.

— Нет. Так не пойдет.

Это уже Нодж.

— Как можно множественный оргазм считать за один? Это же… как называется, когда что-то само себе противоречит? Фрэнки, ты у нас образованный.

Звучит это как «Ты заслужил аплодисменты, Фрэнки».

— Подскажи.

— Тавтология, — говорю я, не обижаясь. Я привык.

— Тавтология. Мне так нравится, как ты все эти умности произносишь, Фрэнсис.

— Спасибо.

Ничтожество, недоучка. Нодж продолжает:

— Множественный оргазм любого происхождения надо считать за два. Я знаю, что это сложный вопрос, но, мне кажется, женщины не всегда сами осознают, сколько у них было оргазмов.

Тони озадачен.

— Разве?

Нодж теперь в самом центре обсуждения. Он закурил еще одну сигарету. Официант убирает тарелки, делая вид, что не слушает, о чем мы говорим.

— Понимаешь, они могут испытывать один или несколько одновременно. Но сколько точно, не знают. Они же не скажут — у меня в этот раз было восемь оргазмов сразу, они скажут — у меня был множественный оргазм. Как тут сосчитаешь?

Я чешу затылок. Нодж посасывает диетическую колу, заказанную после пива, а затем доедает остатки «Пешвари-наан», заливая все вокруг жиром. И вдруг тон его голоса меняется. Он поворачивается к Тони и говорит равнодушно и с пренебрежением:

— Все это глупости. Зачем все это? Проверка того, насколько ты хорош как мужик?

Тони начинает раздражаться.

— Мы просто беседуем. Это ничего не значит, понятно?

Тони поворачивается ко мне. Нодж глубоко вздыхает, но с места не двигается.

— Хотя может, ты и прав, Нодж, — говорит Тони, давая понять, что хочет расставить все точки над «i». — Да. Может, ты и прав. Точно определить трудно. Множественные надо считать за два. Это будет справедливо, как ты думаешь, Фрэнки?

— Думаю, разумно. Как если бы один клиторальный, другой вагинальный.

— А ты, Колин, что скажешь?

Колин, как всегда, молча улыбается, подчиняясь большинству.

— Нодж?

Нодж делает глубокий вдох:

— По-моему, глупо. Как вы проверите, что женщина не соврала?

— Это всегда можно понять, — говорит Тони, нервно листая меню.

Здесь неплохой выбор десертов, что, впрочем, не означает их съедобности. Самым привлекательным мне кажется пирог из сухой моркови. Есть еще «Барфи», который на поверку оказывается просто разноцветным чудом химической промышленности, в изобилии предлагаемым на Саусхольском рынке, и еще нечто под названием «Рас Малай» — пирожки со сгущенкой в сметане. Тони заказывает «Кулфи», а Нодж — «Рас Малай». Мы с Колином от десерта отказываемся.

— Как?

— Когда они кончают по-настоящему, у них влагалище как будто сжимается. Это можно почувствовать. И кровь приливает.

— Не всегда!

Тони вздыхает и закатывает глаза.

— Ты просто не хочешь в этом участвовать, потому что тебе это кажется… непристойным. Как будто ты можешь предложить более интересную тему. И кстати, кого ты возил в такси на этой неделе?

Нодж краснеет. Как я уже говорил, он никогда не выходит из себя, потому что это значило бы потерять контроль, но временами чувствуешь, как внутри у него бурлит вулкан ярости, выходящий на поверхность в виде пренебрежения или высокомерной отстраненности.

— Дело не в этом. Я лишь хочу сказать, что не всегда можно определить, правду ли говорит женщина, — невозмутимо парировал он.

Наступает долгая пауза. Вечер испорчен. Так нередко бывает: то, что начинается как невинная шутка, заканчивается настоящей схваткой. Как будто мы все стали настолько уязвимы, что можем причинить боль, задев кончиком мизинца. Нам надо быть очень осторожными в обращении друг с другом, учитывать, что защитные механизмы не срабатывают. Но все равно нам хорошо вместе. И дело не только в привычке. Я думаю, в глубине души мы действительно любим друг друга. Но какой от этого прок, если только в глубине?

Нельзя позволить паузе затянуться, а то станет холодно, как на Северном полюсе, поэтому я затеваю разговор. Навожу мосты, невзирая ни на что. То же самое пытается сделать Колин, но он не обладает необходимыми навыками. Способов существует масса. Я смотрю на спорщиков с мольбой.

— Мальчики, мальчики. Давайте жить дружно.

И тут же понимаю, что попытка не удалась, это был неверный ход. Теперь они направили свой гнев на меня.

— Не надо говорить со мной как с младенцем, — обиженно заявляет Нодж, прикуривая сигарету.

Тони просто морщится и кивает, соглашаясь. Несмотря ни на что, я продолжаю расчищать заносы.

— Хорошо. Итак, вопрос: сколько, максимально, оргазмов вам удавалось вызвать у женщины за один раз, при условии, что разом считается время с момента, когда ты снял одежду, до момента, когда ты снова ее надел. Множественный оргазм считаем за два, полагаясь на слова женщины. Так же, как и в случае с единичными оргазмами.

— Другими словами, сколько, максимально, раз женщина тебе сказала, что ты довел ее до оргазма? — уточняет Нодж, затягиваясь так сильно, что табак прямо на глазах превращается в пепел. У меня в голове вдруг возникает слово «трансформация». Дерево вырастает, превращается в огонь, потом в дым… Я запутываюсь, тушу непрошеную мысль как окурок и возвращаюсь к разговору.

— Но лучше мы ничего не придумаем.

— Ладно.

Теперь Тони, похоже, доволен.

— Кто начнет?

— Ты все это затеял, вот сам и начинай, — логично замечает Нодж.

— К тому же тебе, похоже, не терпится поделиться с нами, — добавляю я.

— Да, — говорит Колин.

Или, по крайней мере, артикулирует это. Музыка орет очень громко, а Колин говорит тихо.

Тони сжимает губы, как будто ответ его не заготовлен заранее. Глаза устремляются в потолок.

— У меня один раз была чертова дюжина. Без множественных.

Нодж смеется. Потом показывает куда-то вверх, за окно, и восклицает:

— Ну надо же! Такое не каждый день увидишь. Целое стадо. И выстроены в ряд.

— Что? — спрашивает Тони.

— Там, наверху.

Я тоже пытаюсь разглядеть.

— Что? Где?

— Поросята, — отвечает Нодж.

Я смеюсь, поворачиваюсь к Тони, элегантным движением головы откидывающему челку, которая вечно падает ему на глаза. Он убежден, что женщин возбуждает этот жест.

— Тринадцать одинарных за один раз невозможно физиологически, — тоном ученого мужа заявляю я.

Тони пожимает плечами, мол, мне неважно, верите вы или нет.

— Это она была такая заводная. Я же не говорю, что я…

— Что? Жеребец? Мужик с каменным членом? Конечно, нет, — фыркает Нодж.

— Все, что от меня требовалось, — это дотронуться до нее в определенном месте и… фьюить.

— Фьюить?

— Нет, не фьюить. Скорее…

Тони начинает кряхтеть, как будто пытается взять неподъемный вес.

Нодж по-прежнему пытается устраниться от неприличных подробностей. Он хочет выглядеть беспристрастным аналитиком.

— И сколько времени это заняло?

— Одну ночь. Мы не спали всю ночь. Я принял экстази.

— Подожди, — снова встреваю я. — Тогда это не считается.

Нодж кивает с видом строгого судьи.

— Не считается.

Колин тоже кивает, но молча.

— Это все равно, что употреблять стероиды в бодибилдинге, — говорю я.

Тони делает вид, что страшно возмущен. Разводит руками. Изображает оскорбленную невинность.

— Да. Ты должен быть чистым, — поддерживает меня Нодж.

— Это же глупо, — не соглашается Тони. — После пары бокалов вина тоже не считается?

Мы растерялись.

— Справедливое замечание, — говорит Колин. — Вино тоже влияет на количество организмов.

На сей раз Колина слышно хорошо, и мы дружно начинаем смеяться.

— Я имел в виду — оргазмов.

Он смутился. На нем футболка с надписью «Силвер-Велли Силикон». Это компания, на которую он работает.

— Все так, Кол. Но только алкоголь влияет отрицательно. Он может уменьшить количество оргазмов. А экстази — увеличить, — со знанием дела объясняет Нодж.

Он доволен собой, выражение довольства без труда читается на его пухлом лице.

Но Тони сдаваться не собирается.

— Откуда вы знаете? Вы никогда не пробовали экстази. А кроме того, она экстази не принимала. Так что ее оргазмы были чистыми.

Он поворачивается к Колину, который минуту назад был на его стороне.

— Колин, как ты думаешь? Ты человек беспристрастный.

Колину неловко. Он ненавидит, когда его заставляют принимать решение. Я смотрю на его лицо. Оно несимметричное. Одна ноздря раздута. Справа на макушке завиток. Верхняя губа тонкая, нижняя — толстая. Правый глаз уже левого. Может быть, поэтому он находится в вечном поиске внешнего баланса. Хотя, скорее всего, просто от отсутствия силы.

— Мне кажется, я понимаю, что вы все хотите сказать. Но…

— Знаете, что… — Я не жду, пока Колин договорит, это не считается у нас грубостью, так повелось. — Давайте выделим две категории. Первая категория: секс с использованием наркотиков класса А. Будем считать, что Тони победил…

— Учитывая, что о соревновании речи не идет, — встревает Нодж с легким, ненавязчивым сарказмом.

— Конечно, речь идет не о соревновании, а об изучении природы человеческой сексуальности. Что касается второй категории… Пусть это будет секс с использованием легких наркотиков — алкоголя и сигарет — или вовсе без них. Количество за один раз. Как тебе такой вариант, Тони?

Тони в принципе согласен. Все равно никто не поверил в его историю с чертовой дюжиной. Вряд ли ему зачтут ее.

— В таком варианте мне нужно немного подумать. Но твою классификацию я принимаю. А что у тебя, Нодж? Какой у тебя был рекорд во второй категории?

— Избавьте меня от этого. — Он поднимает руки, как будто пытается остановить грузовик.

— Узнаю Ноджа. Ноджер Кромвель, упырь из Шепердс-Буш, — говорю я.

— А кто такой упырь? — спрашивает Колин.

По лицу видно, как он напрягся. У него часто такое лицо. По крайней мере, у него хватает честности не скрывать этого. Или честность сильнее, чем он. Возможно, честность — тоже упырь своего рода.

— Упырь? Это что-то типа… вампира. Питается твоей энергией. А взамен ничего не дает, — объясняю я.

Поняв, что звучит это достаточно обидно, я пытаюсь обратить все в шутку. Не хочу снова накалять обстановку. Хочу, чтобы между нами был мир, особенно сегодня вечером.

Тони смеется.

— Здорово. Упырь — в штанах штырь. Фрэнки, где ты откопал такое словечко? Это будет слово недели!

Он доедает пудинг и подзывает официанта, чтобы заказать спиртное. Выбирает двенадцатилетнее виски.

Ноджу не смешно. Он не любит, когда я употребляю малоизвестные слова. Он грызет кончик своего мизинца на левой руке, потом произносит:

— Вообще-то, упырь — не вампир. Упырь — это что-то вроде злого духа, витающего над спящим. А вампир высасывает кровь. По-моему, упырями могут быть только женщины.

Нодж относится к числу так называемых самоучек. Он читает книжки, потому что хочет казаться умнее, читает все подряд, даже если книжки эти — полное барахло. Они у него все собраны на полках — нечитабельная Литература с большой буквы: Томас Пинчен, Джеймс Джойс, Джанет Винтерсон, Анджела Картер, Салман Рушди, Анкл Том Кобли и другие. Он смотрит старые французские фильмы и вообще обожает кинематограф. А еще ходит на концерты современного танца — самый отвратительный вид современного искусства, недалеко ушедший от оперы, поклонником которой он тоже себя считает.

Я уже отмечал, что он не обычный таксист. Хотя, кто же еще? Парня можно вытащить из Шепердс-Буш, но Шепердс-Буш вытащить из парня невозможно, как говаривал мой отец. Вот Нодж и лезет из кожи вон, пытаясь доказать, что он не просто таксист, что он из другого теста. По сути, мы все пытаемся это доказать, так или иначе.

Тони пожимает плечами, на него замечание Ноджа не произвело должного впечатления.

— Какая разница. Тогда ты вампир. Ладно, лучше скажи, Колин, сколько раз тебе удалось довести женщину до оргазма?

— Не помню, — несколько поспешно отвечает Колин.

Жестоко было задавать Колину этот вопрос, потому что к тридцати годам у него было всего три или четыре женщины и с последней из них он расстался довольно давно. Возможно, и вправду не помнит. А отвечает, просто чтобы покончить с этим.

— Три раза.

Мы свистим и улюлюкаем.

— Неплохо… И кто она?

Левая нога Тони нервно дергается под столом с правильными интервалами, как планета, вращающаяся на своей орбите.

Колину вопрос не нравится. Отчасти потому, что он застенчив, отчасти потому, что ему это кажется предательством по отношению к женщине, с которой он был. Он как будто усыхает на глазах. Я помню эту способность Колина еще по школе, когда учитель вызывал его к доске. Для него естественным является существование в замкнутом пространстве, но он понимает, что иногда надо выбираться из скорлупы. Этого требует и извечное стремление казаться интересным, получить признание. Он не обладает, как Нодж, уверенностью в себе, которая позволяет жить спокойно и не дергаться.

— Трития.

Нога Тони дергается с нарастающей скоростью.

— Не ври.

Трития была подружкой Колина, кажется, в 1988–1989. Она работала в библиотеке. Маленькая, неприметная. У нее было прозвище Треска Бесцветная. Бледная, заморенная, бескровная. Колин улыбается и теребит солонку. Опрокидывает ее, образуя маленькую белую горку на пустом столе.

— Да, именно Треска. Она тогда завелась как сумасшедшая. Как с цепи сорвалась.

Тони отворачивается, потому что не может скрыть улыбку. Я изо всех сил стараюсь не последовать его примеру.

— Три раза. Совсем неплохо.

И я похлопываю Колина по спине во внезапном приливе искренней симпатии. Мне нравится Колин. Мне нравится его уязвимость. Возможно, он иногда жалок. Но эту уязвимость легче любить, чем ту броню, которой так упорно окружают себя Тони и Нодж. Если они чувствуют, что их слабость заметна, они замыкаются или нападают, Колин же просто грустит. А ведь грусть — более искреннее чувство, правда?

— Так. Я вспомнил.

Тони поворачивается к столу, предпринимая неимоверные усилия снова не рассмеяться.

— Это было с Джеральдиной Паскоу, в девяносто первом году. Ее еще называли Пыхтелка Паскоу. Я был трезв как стекло, она выпила полбутылки «Пиата Дʼор». Наркотик класса Б. Это продолжалось с четверти двенадцатого до трех утра. Не оральный, традиционный секс, без каких-либо приспособлений. Один множественный, который засчитывается за два. Всего семь. Нет-нет, постойте. Восемь. Восемь оргазмов. Шесть из них в первые два часа. И все единичные. Множественный был последним. После того, как мы немного поспали. Было приблизительно без пяти три ночи. Мы разбудили полподъезда. Она громко кричала. Высший класс! Возможно, она была профессионалка.

— Какая профессионалка?

Нодж пытается найти признаки нарушения политкорректности. Это звучит так: «Ты подозреваешь, что она проститутка, только потому, что она не скрывала своей сексуальности?»

— Профессиональная крикунья. Такие есть. Они, например, кричат в фильмах ужасов, — говорит Тони.

Колин оживает. Он обожает кино, особенно фильмы ужасов. Грег Лэттер, Вэс Крэйвен, Джон Карпентер. Но лидерами остаются: 1) «Охотники за телами» (Уолтер Вагнер, 1955); 2) «Ночной мертвец» (несколько режиссеров, 1945); 3) «Изгоняющий дьявола», или, иначе, «Экзорцист» (Уильям Фридкин, 1973).

После пятнадцати лет знакомства о своих друзьях знаешь почти все. Я знаю десять — может, двадцать — любимых исполнителей Ноджа, хоть и не представляю, кому внутри списка он отдает особое предпочтение. Я знаю пять любимых секс-символов Тони (Бардо, Монро, Мадонна, Херцигова, Ульрика). Знаю десять любимых комедий Колина, три его любимых фантастических фильма, пять любимых вестернов. А они знают все мои любимые мультфильмы («Дакмен», «Доктор Катц», «Современная жизнь Роко»). Мультфильмы я предпочитаю реальной жизни.

— Точно, — соглашается с Тони Колин. — Например, у них играет хорошая актриса, но кричать она не умеет. Это же целое искусство. И крик они записывают потом. Они приглашают профессиональную крикунью. Ведь есть модели, у которых снимают только руки. И есть актрисы, которые только кричат.

— Правильно. Помните певицу, как ее зовут? Она записывала свои крики для кино.

— Какая?

Нодж специалист в поп-музыке или был таковым, пока не начал слушать «Радио-3» (не «Классик ФМ», как он всегда уточняет). Но дом у него до сих пор завален дисками.

— Не помню. У нее еще косичка была, и, когда она пела, казалось, что ей по голове молотком дубасят.

Нодж считывает данные с микрочипа в голове, на котором записаны сведения, касающиеся поп-музыки. Через несколько секунд ответ готов.

— Лин Лович. Была в хит-параде с песней «Счастливый номер» в семьдесят восьмом или семьдесят девятом. Ранние записи Стиффа.

— Да, — говорит Колин. — Она была ненормальная.

На Тони это не производит впечатления. Он поворачивается ко мне и подмигивает:

— Ну, Фрэнки. Тебе есть чем с нами поделиться?

Тони снова скучно. Не скрывая этого, он смотрит на часы. Сердце у меня опускается. Неужели он знает про нас с Вероникой? Нет, это невозможно.

Я откусываю свою шоколадку «Нестле». Конечно, это не «Нестле», а какой-то дорогой вариант типа хрустящего шоколада с мятной начинкой от Элизабет Шо, например.

— Не хотите? Вполне съедобно.

Но Тони не отстает.

— Нет, спасибо. Так сколько, Фрэнки? И на этот раз, чур, без твоих обычных выдумок.

Да, они зовут меня Фрэнки-Выдумщик. И я этого не стыжусь. В конце концов, ложь и выдумка — разные вещи.

Тони смотрит на меня в ожидании, с одной из своих очаровательных улыбок. Мужчин он тоже умеет обольщать. Вам льстит — хоть вы в этом никогда не признаетесь — что вы удостоены его общества, ведь на него такой большой спрос. С другой стороны, вас раздражает, что он как будто все время куда-то торопится. Его мобильный (Эриксон GH688) за время нашей встречи звонил, по крайней мере, четыре раза. Он постоянно кому-то нужен.

Я доедаю шоколадку.

— Нодж в этом не участвовал. Не понимаю, почему я должен.

Неожиданно решившись на такой ответ, я уже не вижу смысла участвовать в игре.

— Да ладно. Не будь упырем в штанах штырем.

Я зеваю, показываю, что мне скучно и неохота.

И говорю равнодушно, не хвастаясь:

— За один раз я однажды довел женщину до десяти оргазмов. Пять множественных, ни одного единичного.

И это правда. Как все лгуны, я вру только при крайней необходимости.

Тони смеется неестественно громко. Колин вторит ему.

— Спасибо всем за приятный вечер. Как всегда победил чертов Фрэнки-Выдумщик, — говорит Нодж, он по-прежнему мрачен, но из беседы выпадать не хочет.

— Смотрите, опять поросята, — Тони нарочито разворачивается к окну.

Я пожимаю плечами.

— Так она мне сказала. Зачем ей было врать?

— Фрэнки, мы не в ее правдивости сомневаемся, — снова вступает Нодж.

Мне это надоело. Возвращаюсь мыслями к Веронике. Я долго откладывал. И сейчас готов все выложить. Но все-таки в голове мелькнуло: «Я победил…»

Однако я считаю себя взрослым человеком, и поэтому немедленно хороню мысль о своей победе. Потом вспоминаю, что решил не лгать самому себе, и уже осознанно повторяю: «Я победил, я победил».

И в этот момент мне задают убийственный вопрос, из-за которого я и не хотел участвовать в игре. Хуже всего то, что задает его Нодж.

— И кто же была эта счастливица?

Без всякой иронии. Вполне дружелюбно. В отличие от меня, он снова полноценный участник разговора.

Я чуть не проговариваюсь. Если бы не мои профессиональные навыки — правда ведь бывает очень соблазнительной, — я мог бы им все сказать. Если бы я был на месте Ноджа, а он — на моем, правда выскочила бы, как пробка из бутылки, потому что Нодж, как я уже упоминал, гордится тем, что всегда говорит правду, независимо от того, какие последствия это может за собой повлечь. Сокрытие правды он считает трусостью. Я же придерживаюсь здравого смысла.

По-моему, это верная позиция, особенно в данных обстоятельствах.

Стараясь не отводить глаза в сторону — типичная ошибка начинающих врунов, я спокойно объясняю:

— Вы ее не знаете. Я с ней познакомился в отпуске. Она американка. С обалденными зубами.

Я уверен, что детали делают рассказ более правдоподобным. См. оглавление (ненаписанного) «Справочника для лгунов» Фрэнки-Выдумщика, раздел «Детали и их использование в создании правдоподобной лжи».

— Ну, тогда она точно тебе наврала. Американки читают книжки типа «Как разогреть мужчину в постели». И там написано: притворяться. Вот все американки и притворяются, — беззаботно говорит Тони, поигрывая мобильником, а потом просит официанта принести счет.

— И когда это было? — спрашивает Нодж с невинным видом.

Я думаю, он действительно задает невинный вопрос, а не пытается меня подловить. В глубине души он мне верит. Как ни странно, у него есть на это основания. И все же…

— Мы с ней встречались? — не унимается Нодж.

Теперь у меня закрадываются сомнения. Может, его вопросы совсем не так невинны? Нельзя терять бдительности ни на минуту. Кругом враги.

«Не надо на меня давить», — мысленно взываю я к нему.

Не надо давить, а то может выясниться, что женщиной, которую я довел до оргазма столько раз, сколько вам и не снилось, окажется Рут. Да-да, ты не ослышался, Рут, твоя бывшая. Твоя единственная большая любовь, твоя точка опоры в изменчивом мире. Верная Рут. Верная — подходящее слово. Пять раз: хоп ля-ля, хоп ля-ля, хоп, хоп, хоп. Так что ты лучше докуривай тихонечко и не лезь.

Нодж открывает рот, чтобы что-то сказать. Я готов нанести ответный удар, я уже поддался соблазну бросить ему в лицо неприкрытую правду. И тут, как раз вовремя, подходит официант со счетом.

Тони берет счет. То, что будет происходить дальше, я знаю наизусть. Колин сжимается, Нодж каменеет. На некоторое время я под вполне благовидным предлогом отодвигаю Веронику на задний план своего сознания.

— Сотня на четверых. По двадцать пять с каждого. Нет. С меня больше. Я заплачу чаевые. Так что с меня тридцатка. Идет? — И Тони бросает на стол три десятифунтовые купюры, потом берет мобильный и начинает звонить.

Мы с Ноджем обмениваемся взглядами. Я беру счет. Тони, заказавший самое дорогое блюдо в меню, десерт и несколько коктейлей, поужинал фунтов на сорок. Колин, денег у которого почти нет, выпил бутылку пива, а из еды взял только цыпленка — не больше, чем на десять фунтов. Мы с Ноджем, это истинная правда, наели фунтов по двадцать пять каждый. Колин ерзает на стуле, ему неприятно, но он все равно лезет за кошельком. Я уверен, что он промолчит из боязни прослыть жмотом.

— Мне нужно в сортир.

Нодж направляется в туалет. Тони продолжает разговаривать по телефону. Официант подходит, чтобы забрать деньги. Ресторан уже закрывается. Не прекращая разговора. Тони поднимается. Я тяжело и беззвучно вздыхаю. Все то же самое, все то же самое. Опять Тони проехался за чужой счет. Колин сидит, опустив голову. Нодж ушел в туалет. Я хочу заступиться за Колина. Хотя бы раз…

Конечно, обычаи надо уважать. Я окликаю Тони, который уже направился к двери.

— Тони, неправильно как-то получается.

Не сомневаюсь, что он слышал, но делает вид, будто это его не касается, и продолжает трепаться по телефону. Я оглядываюсь на Колина. Он по-прежнему сидит понурившись. Снова подошел официант.

— Вы не могли бы подождать еще немного?

— Ресторан закрывается, сэр.

Я, наконец, перехватываю взгляд Тони и начинаю жестикулировать.

— Не сходится, Тони. Я про счет. Колин взял только…

Тони закатывает глаза, как будто речь идет о сущем пустяке. Он достает кошелек, вытаскивает пятифунтовую банкноту и бросает ее на стол, всем своим видом показывая, что дело не стоит выеденного яйца. В результате получается, что он повел себя достойно, я мелочусь, а Колин — жалкий тип. А ведь он так и не покрыл свою часть счета. С той же невозмутимостью он возвращается к прерванному телефонному разговору. Подоспевший из туалета Нодж видел, как Тони бросил пятерку на стол. Он смотрит на меня.

— Да, ладно, Фрэнки. Мы разделим разницу между собой.

Я киваю. В конце концов, Нодж, несмотря ни на что, способен рассуждать здраво.

Колин приготовился положить свои двадцать пять фунтов, но я отсчитываю от них десять, а остальное отдаю ему обратно.

— Это слишком много, Кол.

— Послушай, я согласен разделить счет поровну. Правда.

Но я знаю, что в душе он против. Он много тратит на лечение матери, зарплата у него меньше, чем у Ноджа, другими словами, он нищ как церковная мышь. Нодж дает тридцать, я тоже, и Колин неохотно забирает пятнадцать фунтов назад, но я не сомневаюсь, что на самом деле он испытывает благодарность. И все-таки в этот момент я не знаю, на кого злюсь больше: на него или на Тони. Какая-то часть меня устала от вечной необходимости оберегать Колина. Ведь я делаю это уже в течение двадцати лет, прости, Господи.

— Смотрите!

Нодж держит в руках двадцатифунтовую купюру и улыбается.

— Что?

— Только что нашел, приклеилась к подошве вместе со жвачкой.

Почему ко мне ничего не приклеивается? Потому что я не такой счастливчик, как некоторые, не будем называть имен.

Мы выходим из ресторана, Тони по-прежнему орет в свой телефон, Нодж тщательно отскребает остатки жвачки от двадцатифунтовки. Я чувствую наступление момента истины, он охватывает меня, как поток воздуха от проходящего поезда метро. Ситуация нелепая. Мне нужно сказать им то, что я собирался сказать, а все уже расходятся. Это на меня похоже. Откладываю принятие решения до последнего и загоняю себя в угол. Тони наконец заканчивает разговор. Мы все ждем снаружи, чтобы попрощаться. И неожиданно меня прорывает — слова слетают с губ незаметно, как будто против моей воли.

— Я женюсь.

Все, кроме меня, смеются, потом и я присоединяюсь к всеобщему веселью — просто потому, что оно заразительно. И, как гром среди ясного неба, в голове у меня высвечивается мысль: «Я люблю своих друзей».

Я их люблю. По крайней мере, я так думаю. Конечно, все любят своих друзей, но как можно быть в этом уверенным? Любовь к друзьям так похожа на любовь к родителям. Ты знаешь, что они всегда рядом, пока с ними все в порядке. Любовь к родителям и друзьям проявляется в их отсутствие, тогда как любовь к женщине, если это любовь, всегда обозначает себя, ее можно ощутить, она звенит колокольчиком в груди и рвется барабанным боем наружу. По крайней мере, в первые две недели.

Поэтому любовь к друзьям во многом вопрос верности. И я верен своим друзьям. Верен Тони, Ноджу и Колину, моим старым, самым лучшим друзьям. И я их люблю. Я хотел бы сказать, что они мне нравятся, но что-то мешает сделать это. Скорее всего, прошлое. Оно одновременно разъединяет и объединяет нас. Я уже давно не задаю себе вопроса, нравимся ли мы друг другу. Мы просто… друзья. Это как массивная мебель в гостиной, такая, что с места не сдвинешь. Дружба — это… некоторая устойчивая исторически сложившаяся расстановка. Им уже никуда от меня не деться. Они — часть моего прошлого, а ведь без прошлого нельзя. Кто ты без прошлого? Откуда?

— Да нет, — говорю я, продолжая смеяться, но уже не так заливисто. — Я серьезно. Я правда женюсь.

Смех резко прерывается, как будто кран перекрыли. Слышно только, как с грохотом проносится автобус да где-то вдалеке звучит регги.

— В сентябре.

Первым приходит в себя Колин. Он спускается с парапета, на котором стоит, наклоняется и немного смущенно обнимает меня. Я не знаю, куда девать руки. Мы с Колином редко прикасаемся друг к другу.

— Это замечательно, Фрэнки. Поздравляю.

Похоже, он искренне рад. Тони и Нодж, напротив, стоят не шелохнувшись. Затем Нодж очень медленно достает пачку сигарет из кармана и вскрывает с чрезмерной даже для него элегантностью и выверенностью движений.

— Здорово. Это здорово, — говорит он тоном, который, возможно, по замыслу должен выражать хоть какое-то одобрение, но на деле звучит не радостнее, чем кольцевая дорога в час-пик.

Тони спрашивает:

— Ты ведь пошутил?

Я качаю головой. Мимо проходит пара, и мы молчим, ожидая, пока они скроются из виду. Тони, поняв, наконец, что я не шучу, качает головой:

— Как-то неожиданно.

— В общем, да.

— И давно это?

— Что?

— Давно ты познакомился с… как ее там?

— Полгода назад.

Нодж прикуривает. Дым скрывает его глаза.

— Как ее зовут? Какая-то Буш? — спрашивает Тони.

— Вероника. Вероника Тери.

— Ну, что ж, — изрекает Тони. — Молодец.

Я чувствую, что атмосфера накаляется до предела. Колин по-прежнему улыбается, но уже заметно, что ему это делать все сложнее по мере того, как напряжение нарастает. Что-то мне уже не так весело.

— А в чем, собственно, дело? Я думал, вы порадуетесь за меня.

Вижу, как Тони трудно скрыть свои чувства. Он подыскивает слова.

— Да мы рады, Фрэнки. Это круто. Просто… просто…

Нодж мрачнее тучи.

— Просто ты нас даже толком не представил. Если не считать той встречи в пабе. — Он говорит это с горечью, и мне кажется, я понимаю, почему. Он считает, что я их стыжусь. Что, конечно, полная чушь, абсолютный вздор и чепуха.

Что, конечно, правда.

Снова наступает тишина. Все уже сказано. Образовавшаяся трещина разрастается до размеров пропасти. Тишину, наконец, нарушает Колин. По голосу чувствуется, что он на грани паники.

— А как же четырнадцатое августа? Ведь скоро четырнадцатое августа.

Тони и Нодж смотрят на меня. Я понимаю, что должен пройти испытание.

— Это святое. Это как всегда, — говорю я.

Совершенно искренне.