От мешка меня освободили уже днем, когда, по мнению похитителей, мы достаточно удалились от села. Я с полминуты моргал слезящимися глазами, прежде чем мне удалось различить фигурку Олава, который сидел в углу подводы, как всегда, кутаясь в свой грязный плащ. На плаще были пятна крови.

День выдался ясным, небеса ярко голубели над головой. Но, несмотря на это, воздух искрился мельчайшими то ли снежинками, то ли крупицами льда. Морды лошадей были окутаны клубами пара, снег громко скрипел под полозьями телег. А мы все спешили по заснеженному морю, прокладывая себе путь среди жемчужно-белых сугробов.

— Как себя чувствуешь, ярл Орм? — спросил Олав, с интересом выглядывая из своей кучи мехов — он даже голову поворачивал то так, то эдак, чтобы лучше рассмотреть меня (я обратил внимание, что лицо мальчишки съежилось и побелело от мороза). — Тебя, похоже, здорово шандарахнули по голове.

Так оно и было. Если вы услышите от кого-нибудь, что он после солидного удара по башке тут же вскочил и кинулся на своего обидчика, можете быть уверены: врет, точно сивый мерин. Лично я в первый час после пробуждения даже головы не мог повернуть без того, чтоб все мои внутренности не скрутились в тугой узел. Поставленная на полозья подвода катилась довольно гладко, но даже легкие покачивания отзывались в голове непереносимой болью.

Солнечный свет слепил глаза, так что в конце концов я вынужден был снова закрыть глаза. Но слышать-то я слышал все. Прежде всего — незнакомые голоса, судя по всему, принадлежавшие каким-то свеям и гетам. Затем, конечно, мерзкий скрипучий голос Мартина с его неистребимым саксонским выговором. Он ругался на погонщиков, понуждая ехать еще быстрее. Проклятый монах… Как же я его ненавидел! Вскоре к хору голосов присоединился еще один. Он показался мне смутно знакомым, но, как я ни старался, так и не смог вспомнить лица говорившего. Чувствовал только, что говорит кто-то из русов…

В конце концов, собравшись с силами, я снова умудрился открыть глаза. Причем ресницы мои настолько обледенели, что я с трудом разлепил веки. На какой-то краткий миг я даже поддался панике: мне показалось, будто я ослеп. За то время, что я ехал с закрытыми глазами, картина не изменилась. Олав по-прежнему сидел, нахохлившись и по самые глаза закутавшись в шерстяной плащ и теплую шапку из длинного козьего меха. Он примостился в углу телеги, укрывшись от встречного ветра за грудой мешков с едой и кормом для лошадей. Однако от мороза мешки не спасали — мальчишка трясся так, что зуб на зуб не попадал, вся его шапка была усеяна мелкими сосульками. Еще одна сосулька, подлиннее, свисала с кончика носа. Воронья Кость ее не смахивал, и я понимал почему: ведь для этого требовалось выпростать руку из-под теплого плаща.

Сделав над собой усилие, я дотянулся и сбил сосульку. Олав смущенно улыбнулся и сказал:

— Я уж думал, ты умер.

Выглядел он в этот миг, как обычный девятилетний мальчишка. Мне захотелось его подбодрить, и я выдавил из себя некое подобие улыбки, хоть это было и нелегко: лицо у меня застыло наподобие гипсовой маски — так и казалось, будто сейчас пойдет мелкими трещинами. В усах и бороде ощущались ледяные колтуны.

— Спорим, я выгляжу лучше тебя, — усмехнулся я. — Это твоя кровь?

Олав покачал головой.

— Блейка, — пояснил он с горестным вздохом.

Несмотря на сильный мороз, я весь взмок, прежде чем мне удалось перевести себя в сидячее положение. Зато я получил возможность бросить взгляд через бортик телеги и обнаружить, что едем мы сквозь заросли высокой пожелтевшей травы, до половины засыпанной снегом. Впереди маячил громоздкий силуэт возницы, который вел под уздцы изможденных лошадок. Осторожно повернув голову, я разглядел и другие фигуры и машинально пересчитал их. Похитителей было семеро.

— Ага! — послышался голос. — Раз уж ты оклемался, то вылезай из телеги. Нечего прохлаждаться…

Я увидел бородатого мужика, закутанного в овчинный плащ. Другой такой же плащ он намотал себе на голову — очевидно, для тепла. Рожа у него была красная, вспотевшая. Видать, топать за телегой по глубокому снегу было нелегко, и я в душе позлорадствовал.

— Оставь его в покое, Тирфинг, — тут же раздался скрипучий голос Мартина (он показался из-за спины бородатого мужика). — Пусть сидит, где сидит. Так легче держать его на виду.

И монах снова скрылся из вида — прежде чем я нашел для него достойные проклятия.

Теперь я вспомнил, что чернобородый германец по имени Тирфинг прежде ходил в хирдманнах Клеркона. Здесь же я увидел еще двоих Клерконовых людей. А вот следующая парочка поразила меня до глубины души. Сначала я не обратил внимания на двух мужиков, подошедших вытолкнуть из сугроба застрявшую подводу. Но затем, вглядевшись в опущенные лица, узнал в них собственных траллов — Друмбу и Хега.

Они были одеты в теплые меховые плащи — совершенно очевидно, у кого-то украденные, — на поясах болтались ножи и топоры. Только теперь я сообразил, что именно голос Друмбы мне показался знакомым.

Ну, конечно, как же я мог забыть: оба они из славян! Я обругал себя последними словами. Надо же было притащить рабов на их родину, не подумав, что при первой же возможностью они удерут. Клянусь задницей Одина! А как еще должны были повести себя люди, которые десять лет провели на чужбине и могли только мечтать о возвращении в родные места? Впрочем, кому же придет в голову интересоваться мыслями траллов?

— Владимир выследит вас обоих, — сказал я, обращаясь к островерхим макушкам их меховых шапок (лиц они так и не поднимали, очевидно, стыдясь глядеть мне в глаза). — Не подумали, что он с вами сделает за предательство?

Хег вскинул голову, строптиво выдвинул подбородок.

— Лучше уж так, — сказал он, — чем подохнуть посреди заснеженной степи в погоне за какими-то сокровищами. Что толку нам с тех сокровищ?

Все правильно, с траллами никто делиться не будет.

— А тебе что пообещали? — спросил я у Друмбы, который вытолкнул наконец телегу и теперь стоял, потирая руки в старых, изношенных рукавицах.

— Достаточно, — бросил он нам вслед. — Мне пообещали, что в награду я получу свою долю от сокровищ… ну, и свободу, конечно.

— Глупец! — крикнул я в ответ. — Ты никогда не будешь свободным. Что ж до награды, то как тебе понравится заточенный кол в задницу?

Мой крик напугал лошадей, и они шарахнулись в сторону, норовя перейти на более резвый ход. Возница вынужден был откинуть шкуру, прежде надвинутую до самых глаз. Я увидел его лицо с черными кругами, нарисованными вокруг глаз — старый трюк степняков, направленный против ослепительного сияния Великой Белой.

— Можешь орать, сколько влезет, Орм, — рявкнул он со злобной ухмылкой. — Все равно тебя никто не услышит.

Торкель. Вот уж кто нимало не смутился. Он нахально щерился мне в лицо, и в глазах у меня помутилось от злости. Я даже сделал движение, чтобы выпрыгнуть из телеги и вцепиться в горло наглецу. Однако движение это отозвалось такой болью в голове, что я без сил свалился обратно.

— Поздравляю, Торкель, — сказал я, придя в себя. — Ты совершил свою самую большую ошибку. Немалое достижение, учитывая, что вся твоя предыдущая жизнь была сплошной цепью ошибок и неудач. Похоже, Норны окончательно разочаровались в тебе. Ибо теперь ясно: они решили распустить полотно твоей судьбы.

На мгновение Торкель нахмурился, размышляя над моими словами. Затем безразлично пожал плечами.

— Напротив, — сказал он. — Я думаю, что теперь-то в моей судьбе произойдет счастливый перелом. Мы намереваемся продать тебя и мальчишку Ярополку. А взамен получим кучу денег и безопасность. Всяко лучше, чем блуждать по замерзшей степи в поисках сомнительных сокровищ.

Вот оно что! Идея наверняка принадлежит Мартину… Вот только непонятно, что сам монах с этого получит.

Я задал вопрос Торкелю, и он снова пожал плечами.

— Вестимо что, — сказал он. — Свое ненаглядное копье, а также возможность сбежать и не принимать участие в вашем дурацком походе.

Говоря это, он бросил взгляд вперед — туда, где шагал Мартин. За спиной у монаха болтались две котомки, нечесаные патлы развевались на ветру. Ему наверняка было холодно в рваной рясе и огромных кожаных башмаках. Но он продолжал упрямо идти вперед, лишь рука, сжимавшая корявый посох, побелела до синевы.

— Ты сам-то веришь в то, что говоришь? После всего, что слышал об этом монахе?

И снова по лицу Торкеля скользнула тень сомнения, но он мотнул головой и сказал:

— Ладно, скоро увидим. До Киева недалеко уж осталось.

— Ты никогда не доберешься до Киева.

Он насмешливо хмыкнул, затем дернул вожжами, подгоняя изнуренную лошадку.

— Ну, да, — согласился он. — Нам придется поторопиться. Насколько я понимаю, Владимир обязательно захочет вернуть тебя обратно. Ведь ты обещал ему показать дорогу к сокровищам Атли. А Сигурд Меченый бросится на поиски своего племянника… Да только в степи им нас не догнать, а потом — когда вы уже будете в руках у Свенельда — что они смогут поделать?

Мне страшно хотелось ответить Торкелю. Бросить ему в лицо что-нибудь умное и ядовитое, такое, чтобы сразить наповал. Но, увы, язык мой словно прилип к небу, и я не мог вымолвить ни слова.

Потому что, к сожалению, он говорил правду. Эта ночь, которую они по сути выиграли у Владимира, значила очень много. Теперь, если даже юный князь загонит лошадей насмерть, им нас не перехватить по дороге в Киев. Должно быть, все эти мысли отразились на моем лице, потому что Олав вздохнул и поглубже закутался в свой плащ. Зимний ветер завывал и гремел обледеневшими метелками ковыля.

Конечно, наши товарищи из Обетного Братства пустятся в погоню. И уж они-то не отступятся, будут идти за нами до самого конца. Я сказал об этом Торкелю, заодно напомнив ему, что он нарушил данную клятву. Мой бывший хирдманн заметно помрачнел. Видно было, что мысль эта и прежде мучила его, как незатянувшаяся рана. Я же своими словами повернул нож в этой самой ране.

— Ты ведь помнишь, Торкель, обет, который принес: «Да падет на нас его проклятие во всех Девяти мирах и за их пределами, если мы нарушим свою клятву».

Он невольно вздрогнул и бросил тоскливый взгляд туда, где шагал Мартин. Я понял, какой довод использовал хитрый монах, чтобы переманить на свою сторону Торкеля. Наверняка пообещал, что христианский бог защитит его. И лишь сейчас до Торкеля дошло: Белому Христу придется поднапрячься, дабы оградить отступника не только от гнева Одина, но и от ярости бывших побратимов.

При воспоминании о нашей клятве в душе моей родилось теплое чувство. До сегодняшнего дня я воспринимал данный обет, как тяжкую ношу. Слова, сказанные шесть лет назад, обременили меня обязательствами перед другими людьми. Они сильно осложнили мне жизнь, толкая на поступки, которые сам бы я и не подумал совершать. И вот сейчас я впервые оказался в зависимом положении. Теперь мне понадобилась помощь побратимов, и уверенность, что меня не бросят в беде, согревала. Я не одинок в этом мире.

Торкель увидел улыбку на моем замерзшем лице и все понял. Нахмурившись, он стегнул вожжами бедную лошадку и погнал ее в начало колонны.

После этого мы долго ехали молча. Короткий зимний день тихо угасал, а мы все двигались по бесконечной заснеженной степи, где, кроме нас, не было ни единой живой души. Единственным событием за этот день стали волчьи следы, которые сильно напугали наших похитителей. Однако сами волки так и не появились.

Затем солнце опустилось к самому горизонту, превратившись в оранжево-красную колонну, которая словно подпирала мир с одного конца. Мы подъехали к небольшой березовой рощице, окрашенной закатом в кроваво-красный цвет.

Тут мы и решили заночевать. Ну, что ж, разумно. По крайней мере в дровах недостатка не будет. Хотя, поглядев на эти березы, я засомневался. Они выглядели слишком замерзшими, чтобы поддаться топору… не говоря уж о том, чтобы гореть.

Торкель достал из-под одежды охапки сухой травы — еще одна уловка бывалых степняков, помогающая выжить во время зимних походов — и соорудил их них трут. Огонь он разводил так медленно и осторожно, будто тереть ему приходилось не метелки сухого ковыля, а нежные ручки прихворавшей девы.

Ну вот, теперь у нас были горячая еда и тепло — до некоторой степени, конечно. Потому что зверский холод просачивался в каждую щелку, даже у костра мы не могли как следует согреться. Голодные лошади сердито били копытами о землю — судя по всему, с кормом у похитителей было плоховато.

— Подохнут они скоро, — озабоченно пробурчал Хег, и Друмба поспешно пихнул друга, чтоб не распускал язык.

— Ничего, до Киева дотянут как-нибудь, — проскрипел Мартин, опускаясь на корточки возле костра.

Торкель и остальные уже успели слегка отогреться у огня: бороды у всех блестели от растаявших сосулек. Они хлебали жидкую горячую кашу из мисок или же просто сидели, задумчиво глядя на языки пламени.

— Жил-был один богач, — неожиданно послышался тихий певучий голос Олава. — Жил он в Киеве давным-давно, даже не спрашивайте меня, когда.

— Заткнись! — немедленно приказал монах, суеверно перекрестившись. — Не желаю слушать твои истории, ибо тебе их нашептывает сам дьявол. И не пытайся меня переубедить! Где это видано, чтоб такой малец, как ты, знал столько всяких историй и рассказывал их так хорошо.

— А мне нравится, — пробормотал Хег и тут же заработал злобный взгляд от Торкеля.

— Кого интересует твое мнение, тралл? — рыкнул тот. — Ты сильно ошибаешься, если приравниваешь себя к людям.

— Он и есть человек — как и я, — возразил Друмба. — Это ты сильно ошибаешься, не считая нас за людей.

— Ныне все псы грызутся между собой, — молвил Олав, грустно покачав головой. — А когда-то было иначе.

— Ты, кажется, назвал меня псом? — зловещим голосом поинтересовался Тирфинг.

— И все тявкают на один голос, — продолжал Воронья Кость, словно не замечая его слов.

Ох, как же мне хотелось, чтоб он заткнулся и хоть немного посидел молча. Еще одного удара моя бедная голова сейчас просто не выдержит.

— Я тебе сейчас потявкаю, сопляк! — пообещал Тирфинг и уже начал подниматься с места.

— Прекрати, — скомандовал Мартин. — И оставь мальчишку в покое. Будто не знаешь, что мертвый он ничего не стоит? И он, и Орм нужны нам живыми.

— Ну да, конечно, — проговорил Олав. — Все христианские священники похожи на котов.

Все головы в удивлении поднялись.

— Почему на котов? — спросил Торкель, подкладывая дрова поближе к огню, чтобы они оттаяли.

— Так вот, жил некогда один богач, — снова заговорил Олав. — Жил он в Киеве, а когда это было, лучше и не спрашивайте.

Мальчик на мгновение примолк и выжидательно посмотрел на освещенные огнем лица. На сей раз никто не стал его перебивать, и Воронья Кость продолжил:

— Жил он в прекрасной избе, обнесенной высокими стенами. Семьи у него не было, старик жил в обществе целой своры собак и одного кота. Никто никогда не видел, чтобы он выходил на работу… или в лавку за едой. И гостей у него никогда не случалось. Естественно, всем было очень любопытно, что это за человек и как он живет. А особенно заинтересовались стариком городские воры.

И вот как-то раз один из воров забрался на соседское подворье и заглянул в щель в стене. Он увидел много интересного. Во дворе у старика рос прекрасный сад, стояли отличная баня, амбар и кузня. А сам дом был настолько великолепен, что даже императору Великого Города в нем жить не зазорно.

Любопытный вор перебрался через забор и приблизился к дому. Ему удалось рассмотреть великолепную мебель и роскошные шпалеры — в общем, настоящее жилище ярла. Посреди комнаты восседал в позолоченном кресле сам хозяин в богатых одеждах с золотыми кольцами на руках и гривной на шее.

А еще там был стол, вырезанный из единого куска драгоценного дерева, и скамьи по обе стороны от стола. На скамьях разместилась собачья свора, а рядом со стариком восседал кот. Вора удивило, что стол стоял пустой — ни вина, ни тарелок с яствами. А также не было видно и траллов, которые бы прислуживали за столом.

— Я знаю, как это досадно — когда траллы где-то шляются, — вставил один из мужчин, сидевший рядом с Торкелем.

— А я знаю, каково быть отсутствующим траллом, — со смехом добавил Хег.

— Эй, вы! Заткните свои грязные отверстия в бочках, дайте послушать, — рявкнул Тирфинг и, пожав плечами, пояснил: — Это, по крайней мере, отвлекает от мыслей о холоде.

При этих словах он бросил свирепый взгляд на Мартина, но тот благоразумно помалкивал.

Воронья Кость улыбнулся и продолжил свой рассказ. А я удивился про себя, с какой стати он старается для наших недругов. Ведь не хочет же он в самом деле поддержать их дух?

— Итак, старик одарил своих псов улыбкой и спросил: «Что бы вы хотели на обед сегодня?» Свора дружно загавкала, и тогда старик достал из маленькой шкатулки христианский амулет — ну, знаете, один из тех массивных крестов, к которому приколочен их бог — и проговорил: «По вашему хотению, по моему велению — подать сюда жирной подливки».

И тут же, откуда ни возьмись, на столе появилась огромная золотая миска, доверху наполненная отличной подливки из бараньей ноги. От нее шел такой соблазнительный запах, что наш вор чуть слюной не изошел. А псы как ни в чем не бывало принялись поглощать угощение.

— Ну, ты… засранец мелкий! — прорычал Торкель. — Теперь я разгадал твой замысел — ты хочешь, чтобы мы умерли от зависти, слушая твой рассказ.

— Что ты несешь, проклятый язычник! — присоединился монах. — Святое распятие не для того, чтобы показывать дьявольские фокусы.

— Потом старик обратился с тем же вопросом к коту, — продолжал рассказывать мальчик, не обращая ни малейшего внимания на недовольных. — Кот — назовем его Мартином — ничего не ответил, он был слишком занят вылизыванием собственных лапок. Тогда старик прошептал очередное желание над амулетом, и к подливке добавилось блюдо с вареным карпом. Бросив высокомерный взгляд на псов, кот не спеша приступил к еде.

После этого старик заказал обед и для себя, и тот появился на золотых блюдах, украшенных драгоценными каменьями, великолепное вино было подано в костяном роге с серебряными лентами.

— Замолчи, язычник, — прошипел Мартин. — Как ты смеешь издеваться над нашим Господом!

— Это ты заткнись, монах, — злобно прикрикнул Тирфинг (он сильно вспотел по дороге и сейчас, остывая, дрожал от холода). — Лично мне нравится описание рога, как и того, что в нем находится.

— По окончании обеда старик зевнул и велел своему амулету прибрать грязную посуду. Затем все — и старик, и его животные — отправились спать. Причем кот по-хозяйски запрыгнул на кровать старика и разлегся поверх льняных простыней и меховых покрывал. Собаки тоже сделали попытку забраться на постель, но кот шипел и недовольно мяукал до тех пор, пока старик не согнал собак. В результате хозяин с котом устроились на широченной кровати, а собаки разместились на полу.

Вор дождался, пока обитатели дома не захрапели. После этого он проскользнул в комнату и выкрал волшебный амулет. На следующее утро старик проснулся и обнаружил пропажу. В горе закрыл он лицо руками и начал причитать: «О горе, горе мне! Жизнь моя разрушена. К несчастью, я слишком стар, чтобы отправиться на поиски вора».

— Как похоже на нашего Торкеля, — сказал я.

Торкель обернулся ко мне, по-волчьи оскалив зубы.

Не миновать бы нам ссоры, если б не вмешался Олав. Он положил мне руку на плечо успокаивающим жестом и продолжил свое повествование.

— Затем старик почувствовал, как что-то теплое и влажное лижет его руки. Он открыл глаза и увидел, что это животные выражают ему свое сочувствие. Погладил он своих псов по головам и спросил: «Согласны ли вы стать моими ногами и пойти вслед за вором?» Псы принялись умильно скулить и тем самым выразили свою готовность.

Тогда старик посмотрел на Мартина и произнес: «А ты согласен стать моей головой и помочь отыскать амулет?» Кот лизнул его руку в знак согласия.

С тем питомцы старика и отбыли. Долго они путешествовали, исходили все земли — от Альдейгьюборга до Великого Города, от берегов эстов и ливов до диких хазарских степей. Добрались даже до тех мест, где производят шелк. Все это время они кормились благодаря своим умным мозгам и выносливым лапам. Собаки шастали по улицам и закоулкам в поисках объедков, которые выкидывали люди. Иногда им приходилось сражаться с другими добытчиками. Но их было много, а стая, как известно, всегда побеждает одиночек. И всегда они делились едой с котом Мартином.

А кот в свою очередь научился забираться в открытые кухонные окна и шарить по столам и полкам. Но он-то поступал иначе… Очень часто Мартин в одиночку съедал самое вкусное, а своим друзьям-псам приносил одни отбросы.

В конце концов животные прослышали, что в городе на противоположном берегу Днепра объявился некий богатей. Никто не знал, кто он такой и откуда взялся. Решили они наведаться к этому человеку. «Вы, псы, достаточно сильны, — сказал Мартин. — Пусть один из вас перевезет меня на своей спине». На том и порешили. Самый сильный из псов наклонился, чтобы кот мог забраться ему на спину. «Только смотри, не выпускай свои когти», — предупредил он Мартина. Так они и поплыли: впереди вожак стаи с котом на спине, а за ним все остальные собаки. Течение было таким сильным, а вода такой холодной, что где-то на полпути пес изнемог. «Я не выдержу», — простонал вожак, слизывая кровь, стекавшую у него по морде (ибо, вопреки предупреждению, Мартин не позаботился втянуть когти). «Тогда пусть кто-нибудь из стаи тебя сменит, — распорядился кот и стал уговаривать псов: — Подумайте о нашем доме… О вкусной горячей еде и мягких простынях». Мартин был большой мастак убалтывать. Поэтому следующий пес подставил ему свою спину, а затем еще один, и еще… Наконец показался долгожданный берег. Псы, совсем уж выбивавшиеся из сил, еле выбрались из воды. А Мартин, всю дорогу проехавший на чужой шее, как ни в чем не бывало спрыгнул на землю и провозгласил: «А теперь вперед, за амулетом!» И побежал, даже не оглянувшись на своих уставших и озябших товарищей. Добрались они до нужного дома. Кот, уже привыкший шарить по чужим жилищам, проскользнул в окно и притаился за занавеской. Он увидел человека, расхаживавшего по дому в шелковом халате с золотой вышивкой. На шее у него висел на цепочке украденный амулет. Однако вор — в отличие от прежнего хозяина — оказался не таким беспечным: за ним повсюду следовали два охранника.

Мартин выбрался наружу и поведал псам обо всем, что увидел. Те хотели сразу же прорываться в дом, но кот их остановил. «Не спешите, — сказал он. — Тут понадобится не только ваша сила, но и моя хитрость. Иначе амулет нам добыть».

«Мы на все готовы ради нашего хозяина», — пролаяли верные псы.

Пришлось им дожидаться, пока вор выйдет в сад на прогулку. Тогда псы внезапно выскочили из кустов и, обогнув охранников, набросились на вора. «Отгоните псов!» — закричал тот, насмерть перепугавшись. А охранники топтались рядом, не зная, что делать. Мечи они не использовали из страха поранить своего хозяина. В конце концов стали попросту оттаскивать псов, те огрызались и завязалась большая драка.

А Мартин под шумок вскочил вору на грудь и обеими лапами вцепился в амулет. Когда человек попытался оттолкнуть кота, тот зашипел и укусил его. Затем Мартин, держа амулет в своих лапках, произнес в уме магические слова: «По твоему хотению, по моему велению… хочу оказаться в доме у своего хозяина вместе с амулетом».

И кот медленно растворился в воздухе. Видя такое дело, псы взволнованно залаяли: «А как же мы? Подожди нас!» Но Мартин исчез, а в следующее мгновение уже очутился в доме старика. Тот лежал, завернувшись в какие-то лохмотья, на куче соломы. Ему пришлось продать все свое имущество, чтобы расплатиться с долгами. Хозяйство пришло в упадок, сад засох, постройки обветшали.

«Благодарение Белому Христу, — обрадовался старик, — ты все же вернулся! Я чуть было не умер… Ну, давай же скорее мой амулет». Однако кот и не собирался возвращать вещь владельцу. Напрасно старый хозяин умолял и проклинал Мартина — тот выскочил в окно вместе с амулетом и был таков. Старику так больше и не довелось увидеть своего любимца.

Несколько месяцев спустя, когда он уже лежал при смерти, во дворе раздался громкий и самозабвенный лай. В следующую секунду вся стая псов ворвалась в дом и принялась радостно вылизывать лицо хозяина. Они выглядели усталыми и голодными — эти псы, которые проделали долгий путь, чтобы вернуться домой. Лапы у них были сбиты в кровь, у многих уши порваны в драках. Но они были счастливы вновь увидеть своего хозяина. «Слишком поздно, — вздохнул старик. — Проклятый кот сбежал с моим амулетом». После чего отвернулся к стене и испустил дух.

Обезумевшие от горя псы выскочили на улицу. Они бросались на прохожих, грызлись между собой и с другими псами. Ах, как им хотелось растерзать коварного Мартина, но, увы, того уже и след простыл. И с тех пор псы вечно дерутся друг с другом, а объединяются лишь для того, чтобы пуститься в погоню за каким-нибудь котом. Они до сих надеются разыскать своего старого знакомца и отомстить ему за предательство. Псы ополчились на весь кошачий род, и люди — если, конечно, это мудрые люди — должны последовать их примеру. И пусть вас не вводит в заблуждение крест на шее. Ибо далеко не всякий, кто носит крест, является праведным христианином.

Вот такой поучительный оказался конец у истории Олава. Навряд ли он развеселил слушателей. Лишь у меня одного вырвался горький смешок, но никто меня не поддержал. Наступившую тишину нарушало лишь завывание ветра. Внезапно над головой у нас что-то промелькнуло, и люди испуганно зашевелились, оглядываясь и чураясь на все стороны.

— Прекратите! — сердито воскликнул Мартин. — Это всего-навсего сова вылетела на охоту… — Затем, помолчав, добавил: — Вот что бывает, если слушать этого проклятого мальчишку. Я же предупреждал!

Люди вокруг виновато молчали. Многие втянули голову в плечи, словно готовясь к долгой, полной опасностей ночи. Монах бросил неласковый взгляд на Воронью Кость и сам перекрестился.

— Если у тебя есть такой христианский амулет, — подал голос трясущийся от холода Тирфинг, — сейчас самое время его использовать, монах.

Мартин в ответ лишь негодующе покачал головой. Остальные подавленно молчали.

— Хорошая история, — прошептал я мальчику немного погодя. — Думаю, она достигла своей цели.

Олав вскинул на меня серьезные глаза.

— Сова велела мне завтра быть настороже, — без улыбки сказал он. — Кое-что произойдет, и мы должны быть готовы.

Он снова уставился на языки пламени в костре. А я почувствовал, что по спине у меня пробежали мурашки. Как и всякий раз — когда перегородка между мирами истончалась и духи мертвых вплотную подступали к живым.

И я снова подумал: странный он человек, этот Воронья Кость. Может, пару часов назад он и казался обычным девятилетним ребенком… Сейчас же я готов был поклясться, что разговариваю с древним и умудренным старцем.

Поутру мы обнаружили Тирфинга мертвым. Он так и остался сидеть, завернувшись в обледеневший плащ, возле темного пятна кострища. Лицо Тирфинга выглядело куском белого мрамора, ресницы смерзлись и превратились в серебристую бахрому.

— Счастливчик, — промолвил своим тихим певучим голосом Олав.

Люди вокруг недовольно нахмурились — слишком уж незавидная, с их точки зрения, участь выпала пришлому нурману. Хег даже потянулся, словно намереваясь отвесить затрещину мальчишке, но потом передумал. Бывший тралл еще не успел свыкнуться со своей вновь обретенной свободой и зачастую вел себя как раб.

Мартин поднялся со своего места (там, где он сидел, тоже остался темный кусок земли с замерзшими березовыми полешками) и принялся расталкивать полусонных спутников. Те выглядели вялыми, двигались медленно, словно под водой. Тогда к делу подключился Торкель. С помощью злобных проклятий и щедрых оплеух ему удалось растормошить людей и вернуть их в наш мир. По правде говоря, он выглядел не слишком гостеприимно — этот самый наш мир. Больше всего он напоминал ту первозданную вселенную, которую асы сотворили из тела Имира. Серое, загнутое по краям небо плавно переходило в бесконечную заснеженную равнину — ну чем не внутренности черепа инеистого великана?

У нас осталась всего одна лошадка. Несчастное животное стояло, понурив голову, тело сотрясала крупная дрожь. Его впрягли в телегу, и Мартин велел нам занимать свои места.

— Нечего им бездельничать, — подал голос Друмба. — Лошадь сама не вытянет такой груз. Пусть вылезают и толкают телегу сзади.

Пришлось тащиться в конце обоза. Онемевшее от холода тело плохо слушалось, каждый шаг отдавался вспышкой боли в моей бедной голове. Встречный ветер нес с собой мелкую снежную крупу, которая беспощадно секла щеки, набивалась в глаза и нос. Я сначала даже не расслышал, что Воронья Кость обращается ко мне.

— Что бы ни случилось, — говорил мальчик, глядя на меня снизу вверх, — не пугайся. Я вчера увидел на дереве сороку. Чуть позже к ней присоединился большой ворон. Они сидели вместе и наблюдали за нами. Затем ворон согнал сороку, и они вместе улетели.

Ворон — сорока? Слова Олава доносились будто издалека, и я никак не мог взять в толк, о чем он толкует. Парень, похоже, совсем помешался на проклятых птицах. А может, просто сошел с ума…

Наверное, мысли эти отразились на моем лице. Потому что Олав улыбнулся — губы потрескались, отчего рот выглядел кроваво-красной щелью на узком, бледном личике — и снизошел до объяснений:

— Сорока — это птица Хель, тоже наполовину белая, наполовину черная. Она олицетворяет погибельную, разрушительную красоту. Ну, с вороном все ясно — он принадлежит Одину. Отсюда и смысл послания: сегодня Один вмешается и помешает Хель забрать нас с собой.

— Ну, что ж, — пробормотал я сквозь клацающие зубы, — по крайней мере соломенная смерть нам не грозит.

— Если Норнам будет угодно, — ответил Олав, — нам вообще не придется думать о смерти.

Я смотрел, как Торкель возится с постромками, пытаясь прикрепить их к хомуту. Он почти преуспел в этом занятии, когда воздух разорвал пронзительный, вибрирующий вопль.

Друмбе повезло: он зачем-то обернулся, и стрела, нацеленная ему меж лопаток, угодила в плечо.

Следующую стрелу поймал Торкель, который по-прежнему стоял возле лошади с упряжью в руках. От удара он пошатнулся, но остался стоять на ногах, только еще больше разозлился.

Всадники возникли из заснеженной пустыни, подобно призракам. Они сами и лошади были облачены в белые балахоны, что делало их невидимыми во время пурги. К тому же снежный покров приглушал стук копыт. Так что мы самым постыдным образом прозевали их появление и очнулись уже под градом стрел. Всадники разделились на две группы и с обеих сторон обогнули березовую рощицу, у которой мы остановились на ночевку. И вот теперь они галопом неслись на наш крохотный лагерь, не оставляя нам никакой надежды.

Я увидел, как Хег с криком бросился наутек и мгновенно затерялся в снежной пелене. Зато Торкель остался стоять на месте и заработал еще одну стрелу. На сей раз она вонзилась прямо в грудь и отбросила его на несколько шагов. Падая, Торкель выпустил постромки. Насмерть перепуганная лошадка пятилась и пыталась встать на дыбы.

Они были молчаливыми, эти всадники. Молчаливыми и очень быстрыми. Проворные, словно кошки, они нарезали вокруг нас бесконечные круги и безостановочно сыпали стрелами. Снег, подобно жидкой овсянке, летел из-под копыт их лошадей.

Торкель с рычанием выхватил меч. Смотри-ка, оказывается, он еще жив! Как выяснилось, обледенелая шкура, в которую он кутался, защищала не хуже боевых доспехов. Весь утыканный стрелами, он, тем не менее, поворачивался во все стороны, устрашающе вращая мечом. Со стороны это походило на дикую пляску спятившего ежа. Рядом заходился в крике раненый Друмба. Но вот еще одна стрела пронзила его грудь и на добрый дюйм вышла из спины. Друмба захлебнулся воплем и упал, поливая снег кровью.

Внезапно кто-то дернул меня за полу плаща. Я опустил взгляд и увидел, что Олав сидит на корточках. Он что-то говорил мне, но я ничего не мог разобрать. Вой ветра, отчаянное ржание перепуганной лошади и крики сражавшихся заглушали его слова. Мальчишка напомнил мне выброшенную на берег рыбу, которая беззвучно открывает и закрывает рот.

Из снежного вихря возникла какая-то фигура, она налетела на меня и шарахнулась в сторону. Я успел разглядеть лишь беззубый рот, разверстый в крике. Опять этот чертов монах!

Протянув руку, я попытался сграбастать его за рясу. Под руку мне попалась одна из его котомок, и я вцепился в нее мертвой хваткой. Раздался вопль, и в ту же секунду Мартин что было силы лягнул меня. Резкая боль обожгла мою лодыжку, я поскользнулся и опрокинулся на спину. Над головой у меня пролетел некий предмет, который на поверку оказался тяжелым кожаным башмаком. Я лежал, сжимая в руке дурацкую котомку, и злился оттого, что этот проклятый Мартин снова — в который уж раз! — сбежал.

Лошадка наша от страха совсем взбесилась. Она взбрыкивала и становилась на дыбы, пытаясь освободиться от упряжи и умчаться подальше от этого жуткого места. В результате ее усилий телега опасно накренилась, затем и вовсе опрокинулась. Постромки лопнули, и обезумевшее животное рванулось прочь.

Краем глаза я заметил, что Воронья Кость опустился на колени и стал лихорадочно копать снег. Я продолжал лежать, прислушиваясь к волнам боли, которые поднимались от ушибленной ноги прямо к моей бедной голове.

Не знаю, сколько все продолжалось, но только я с удивлением заметил, что свет вокруг начал меркнуть — будто преждевременно наступили зимние сумерки. Крики тоже стали тише. Нет, они не исчезли совсем, но как-то отодвинулись… словно бы спрятались за воем ветра. Всадники превратились в неясные размытые фигуры, которые едва двигались в снежном вихре. Я понял, что сознание покидает меня. Усилием воли я заставил себя встать на четвереньки. И как раз вовремя, потому что в ту самую минуту один из всадников вырвался из снежной круговерти и устремился на меня. Я успел заметить занесенную для удара кривую саблю, и в следующий миг удар обрушился на меня. По счастью, он угодил в котомку, которую я по-прежнему сжимал в руках. Один удар сердца, и всадник с ликующим воплем умчался прочь. А я снова упал навзничь, едва не выпустив из рук свою добычу. Нападавший развернул коня, чтобы вернуться и добить меня.

Но тут рядом объявился Торкель. Он с ревом выскочил из снежной пелены, размахивая своим мечом. Ему удалось выбить всадника из седла, и обезумев от страха и ярости, он продолжал наносить ему один удар за другим. К сожалению, добрая половина из этих ударов пропала втуне, поскольку Торкель не только рубил, но и колотил мечом плашмя. Тем не менее его действия подарили мне несколько секунд, которые и спасли мою жизнь.

— Сюда, ярл Орм, — прокричал Олав, дергая меня за штанину. — Лезь внутрь.

Теперь я увидел, для чего он рыл снег. Под свалившейся телегой образовалось нечто вроде прохода — в точности, как двери у исландских землянок, — и ход этот вел внутрь, под телегу. Торкель тоже это увидел и двинулся ко мне. Стрелы торчали из него во все стороны, но, очевидно, не причиняли ощутимого вреда.

Только я успел подивиться такому чуду, как дело коренным образом изменилось. С Торкелем всегда так: в решающий миг удача отворачивается от него. Он был уже в трех шагах от меня, когда прилетела очередная — и последняя — стрела. Она вошла ровнехонько в левый глаз Торкеля и вышла чуть пониже правого уха, извергнув целый фонтан темной крови и раздробленных костей. Мой бывший побратим со стоном упал, привычно кляня злую судьбу.

Я не стал терять времени. Опустившись на четвереньки, я лихорадочно протискивался в выкопанный Олавом ход. Это было нелегко. Я чувствовал, что еще немного, и окружавшие меня сумерки превратятся в глухую ночь. Положение спас Воронья Кость, который умудрился-таки втащить меня под телегу. Некоторое время я лежал молча, лишь сбитое дыхание с хрипом вырывалось из груди. Злобно завывал ветер, в стены нашего хлипкого убежища колотилась разгулявшаяся пурга, отчего вся телега скрипела и сотрясалась.

Сил разговаривать не было. Я, похоже, ненадолго заснул… или, скорее всего, просто потерял сознание. Очнувшись, обнаружил, что Олав даром времени не тратил. Он подтащил три мешка и загородил вход в наше временное жилище. Один из мешков порвался, и из него просыпалось зерно. Ветер по-прежнему кидал снег в щели между досками, но задувать стало ощутимо меньше. Из этого я сделал вывод, что снаружи намело изрядные сугробы.

— Ну, что ж, — сказал я. — Зерно у нас есть, вода тоже — вон снегу сколько навалило. Если б удалось развести огонь, можно было бы испечь лепешки.

— Ну да, — ухмыльнулся Олав. — А если б к этим лепешкам добавить еще и мясо с подливкой, то получился бы пир горой. Да ладно… У нас есть черствый хлеб и остатки сушеного мяса. Так что с голоду не помрем, пересидим метель. Как думаешь, ярл Орм, долго она продлится?

Я неопределенно пожал плечами. По правде говоря, я и сам не знал, но признаваться не хотелось. В конце концов, Олав — при всех его необычных способностях — всего-навсего девятилетний мальчишка. Не стоит пугать ребенка, и так у него голос дрожит.

Я почувствовал жажду и пожевал немного снега. Еще одну снежную лепешку я приложил к больной ноге, надеясь, что ушиб окажется не слишком плохим. Проклятый Мартин — лягается, как строптивый мул. Ну, ничего, он, по крайней мере потерял свой башмак. В такую погоду ему тоже придется несладко. Надеюсь, он подохнет медленной и болезненной смертью, отморозив себе ту самую ногу, которой пнул меня.

Тут я вспомнил еще кое о чем. Котомка монаха — надо бы исследовать ее содержимое. Я подтащил к себе мешок, который сильно пострадал от удара мечом. Внутри лежал какой-то сверток, завернутый в грязный вадмаль. Ткань тоже превратилась в обрывки, и я попросту отбросил ее. Глазам моим предстало… Ха, я был почти уверен, что увижу обломок Святого Копья, за которым охотился монах. Но нет — внутри лежал мой собственный рунный меч. Очевидно, Мартин прихватил его, надеясь продать Свенельду все разом — и меня, и мой меч, служащий ключом к сокровищам Аттилы.

И я в очередной раз подивился причудливости замыслов Одина, который таким невероятным путем вернул мне мою собственность.

— Тот самый меч, который ты добыл в гробнице Атли? — спросил Воронья Кость, во все глаза глядевший на оружие.

Я повертел меч в руке, любуясь великолепной рукоятью и вырезанными на ней рунами. Даже при здешнем скудном освещении лезвие блестело, словно смазанное маслом. По всей его длине змеился затейливый узор — недаром меч назывался рунным.

— Он волшебный? — Олав протянул палец, чтобы коснуться клинка, но затем передумал и быстро отдернул руку.

Мальчик безмолвно наблюдал, как я снова заматываю клинок в тряпку. Без него, без моего рунного меча, стало даже как-то темнее в нашем убежище.

Потом мы долго сидели молча, прислушиваясь к завыванию ветра. Метель, похоже, и не думала утихать. В щели меж досок задувало, под стенками уже изрядно намело снегу. Голова моя все так же болела, но даже сквозь боль и дурноту я слышал, как мальчишка клацает зубами.

— Придвинься ближе, — сказал я. — Ты совсем замерз.

Олав не шелохнулся. Помолчав какое-то время, он выдавил из себя:

— Я описался… тогда, во время боя.

Видно было, что признание далось ему нелегко. Мальчишка, что с него возьмешь! Больше всего на свете он боится выглядеть трусом.

— Это не важно, — сказал я. — Но если сейчас ты не придвинешься, больше тебе вообще не придется писать.

Я почувствовал, как Олав переполз в темноте и устроился у меня под боком. Я обнял мальчика, накинув на него свой плащ. Так мы и сидели — обнявшись, одаривая друг друга тем малым количеством тепла, которое еще сохраняли наши тела. Постепенно воздух в замкнутом пространстве начал прогреваться. То есть нам по-прежнему было холодно, но я видел, что иней на бортиках телеги растаял, а затем вновь начал кристаллизоваться в странные, непонятные узоры.

Я ощущал слабый запах мочи, который исходил от мальчишки, а также горячие волны стыда с маленькой ледяной струйкой страха. Но все это было несущественно, главное, мы худо-бедно согревали друг друга.

В какой-то момент я почувствовал, что проваливаюсь в сон, и усилием воли заставил себя поднять отяжелевшие веки. Любой северянин знает: спать на морозе нельзя, ибо смерть, как известно, коварно подкрадывается во сне.

Я стоял на носу «Сохатого», который гнулся и трещал под напором мощной штормовой волны. В воздухе висела водяная пыль, которая каплями оседала у меня на лице. Оглянувшись, я увидел лица людей, которых когда-то знал. Ближе всех ко мне стоял Кальв — хирдманн, которого мы потеряли на подходе к Бирке. Это случилось во время моего первого плавания на «Сохатом»: парень зазевался, и мокрый парус скинул его за борт. Не успели мы опомниться, как он скрылся в бурлящих водах Балтийского моря. Сейчас Кальв улыбался и махал мне рукой. Мол, давай к нам… Стало быть, я умер и нахожусь на пути во владения Эгира. Я понимал и тихо удивлялся: когда это — и как? — я успел помереть… и почему ничего не помню?

Я снова отвернулся к морю, пытаясь отыскать разгадку в кипящих волнах. Но мне мешала пена, которая облепила все лицо. Она жалила меня, подобно сердитому пчелиному рою, и я никак не мог от нее освободиться. Затем передо мной выросла страшная морская тварь — то ли скат, то ли гигантская медуза… Чудовище облапило мое лицо, принялось его обсасывать и облизывать…

— Ну, все-все… оставь его. Молодец, хороший мальчик.

Яркий свет слепил глаза, и в этом нестерпимо-белом свете маячили какие-то неясные фигуры. Что-то дышало и пыхтело перед самым моим носом. Одновременно чей-то горячий шершавый язык вылизывал мне лицо.

— Фу, пшел вон!

Кобель из нашей домашней своры жалобно взвизгнул, когда подошедший Финн пнул его ногой. И тут же свет пропал, заслоненный ухмыляющейся физиономией моего побратима.

— Вообще-то тебе бы стоило расцеловать этого пса, — сказал он со смехом. — Это его чуткий нос привел нас к тебе, Убийца Медведя. Никто б и не подумал искать вас здесь… А с телегой вы хитро придумали, молодцы.