Ближе к полудню медный диск солнца наконец-то умудрился пробиться сквозь свинцовую пелену облаков. Мы как раз подъезжали к небольшому взгорку, поросшему чахлыми, потемневшими от непогоды березками. Деревья были невысокими, едва ли в рост всадника, и казались непривычно-темными — словно каким-то непонятным образом втянули в себя собственную тень. И вообще, рощица производила неприятное, мрачное впечатление, наводя на мысль о неопрятной бороде, вылезшей на лице мира.

На подъеме движение каравана застопорилось. Повозки буксовали и скрипели, грозя рассыпаться. Истощенные лошадки еле тащили поклажу — ноги у них разъезжались на мерзлом грунте, и они поневоле останавливались, создавая заторы. Поскольку снега здесь было немного, мы решили снова поменять полозья на колеса. Ошибочное решение, как выяснилось. Земля настолько промерзла, что колеи казались отлитыми из чугуна. Телеги так подпрыгивали и тряслись, что ехать в них стало попросту опасно — того и гляди перевернешься. В результате все — даже самые уставшие и больные — вынуждены были идти пешком.

Мы с Гизуром остановились возле черного жеребца князя Владимира. За время пути несчастное животное так исхудало, что от него остались лишь кожа да кости. Однако князя это не волновало. Он внимательно всматривался в даль — туда, где за деревьями поблескивала темная лента реки. Это был Дон.

— Погляди, — молвил Гизур (дыхание вырывалось из него клубами пара и тут же замерзало сосульками вокруг рта), — в середине река кажется темнее. Это потому, что там она меньше промерзла.

— Никак оттепель грядет, — хмыкнул Добрыня.

Однако Гизур — большой знаток всего, что связано с водой и льдом — решительно помотал головой (сосульки тихонько зазвенели у него в бороде).

— Нет, — возразил он, — просто там лед взломан. Причем совсем недавно — не более часа назад. Если присмотреться, можно заметить ледяную кашу, которая заново замерзает.

— Река-то, похоже, судоходна, — прищурился Сигурд, выковыривая из своего серебряного носа лед, который мешал дышать.

— Вот и я о том же! — просиял Гизур. — Лодьи, что регулярно ходят в Саркел и обратно, не дают воде застыть.

Мы вышли к излучине Дона в том месте, где река плавной дугой сворачивает на восток, затем на юг и снова устремляется на запад, к берегам Меотийского озера. Поскольку водоем этот сравнительно неглубокий, хазары называют его Азовом, что означает «низкий». Если следовать вдоль гигантской излучины, то рано или поздно достигнешь Саркела (в нашем случае на это уйдет несколько недель).

Гизур имел все основания выглядеть довольным. Тот факт, что мы не заплутали на бескрайних просторах Степи, а вышли к судоходному участку Дона, являлся исключительно заслугой нашего кормчего. Это даже Абрахам — встревоженный и печальный после пропажи Морута — признавал. Ведь после того, как маленький булгарин ушел выслеживать амазонок и не вернулся, именно Гизур взял на себя роль проводника. Он постоянно что-то высчитывал, делал необходимые поправки и прокладывал наш путь по заснеженной пустыне, лишенной каких-либо ориентиров. И вот теперь, на берегу Дона, предстояло сделать выбор. Собственно, вариантов было всего два: либо долго и мучительно идти берегом реки, либо двинуться напрямик, рискуя увязнуть в смертельных объятьях Великой Белой Зимы.

— Пойдем длинным путем, — решил Добрыня. — И задерживаться в Саркеле не будем.

Спорить никто не стал. Все прекрасно понимали: появись там Владимир во главе шайки подозрительных оборванцев, тут же возникнут нежелательные вопросы. Например, что заставило новгородского князя в самый разгар зимы забраться так далеко от собственных владений? Ведь, что ни говори, а Саркел — или Белая Вежа, как называли город славяне, — лежит на самых границах державы Ярополка. И старший брат Владимира до сих пор пользуется немалой властью в здешних краях.

Все взоры обратились на меня. Где-то там, на бескрайних просторах безликой ледяной пустыни, лежала цель нашего путешествия — клад, к которому стремились все эти люди. И я должен привести их к гробнице Атли, руководствуясь рунами на своем мече. Я постарался изобразить на лице бодрую и уверенную улыбку, хотя сам такой уверенности не испытывал.

Мы с Гизуром снова вернулись к повозкам и уставшим путникам, которые едва переставляли ноги. Ездовые лошади не выдерживали тягот пути, и за последнее время число всадников резко уменьшилось. Теперь почти все шли пешком. Замотанные в кучу одежек, люди напоминали бесформенные кули, и со стороны трудно было отличить мужчину от женщины, воина от тралла.

— И что дальше, Торговец? — спросил Квасир, смахивая слезу со здорового глаза.

Торгунна поспешила к нему с какими-то примочками, но была отослана раздраженным взмахом руки.

— Твой глаз требует лечения, — попробовала она спорить.

— Мой глаз получает все, что ему требуется, — огрызнулся Квасир. — Оставь меня в покое, женщина! Ступай лучше повяжи.

Несколько мгновений Торгунна молча взирала на мужа. В ее темных глазах — цвета овечьего помета — появилось обиженное выражение.

— Похоже, настало время мне умирать, — пожаловалась она. — Какой смысл жить, если я не могу ничего предложить своему единственному мужчине?

Если она хотела разжалобить мужа, то, увы, просчиталась.

— Поступай, как тебе заблагорассудится, — прорычал неумолимый Квасир. — Надоело жить — можешь умирать… Мы как-нибудь справимся с этой потерей. Но в любом случае, не смей лезть в мой глаз со своими грязными тряпками.

Со стороны Финна, сгорбившегося под плащом, донесся хриплый, надтреснутый смех. Торгунна возмущенно взмахнула рукой и удалилась.

— Добрыня неправ, — между тем заявил Финн. — Нам следует идти напрямик через Великую Белую Степь.

Стоявший поблизости Абрахам язвительно рассмеялся. Гизур озабоченно нахмурился и принялся выковыривать ледышки у себя из бороды. Я понимал растерянность старого кормчего. Ведь Великая Белая Степь была единственным морем, где он чувствовал себя неуверенно.

Финн грозно развернулся в сторону хазарина:

— Это кто там блеет?

— Ты глупец, Финн Лошадиная Голова, — устало откликнулся Абрахам, — ибо берешься судить о том, чего не знаешь.

— Все предыдущие испытания — ничто по сравнению с тем, что нас ждет впереди, — добавил проводник, сделав широкий жест в восточном направлении. — Там простирается суровая и бесплодная пустыня, беспощадная к человеку в любое время года.

— А ты сам там был? — полюбопытствовал Гирт.

В ответ Абрахам надменно вскинул бровь.

— Я хазарин, — сказал он. — Мы повсюду бывали.

— А в Степи-то самой бывал?

После неловкого замешательства Абрахам вынужден был признаться: нет, там сам он не бывал.

— Но в этом нет нужды, — заявил он воинственно. — Ни один разумный человек не пойдет туда, где летом не найти воды для его стада. А уж тем более там нечего делать зимой. Все знают, что эти места… прокляты.

Последние слова Абрахам вымолвил с некоторой запинкой, как бы смущаясь своих суеверий. Однако никому и в голову не пришло смеяться над ним. Напротив, окружающие заметно приуныли. А я подумал: ну, что касается того места, где спрятаны сокровища Аттилы, уж оно точно проклято. Достаточно вспомнить, сколько жизней положили на то, чтобы построить гробницу, затем перетащить туда чертову гору серебра и тело гуннского вождя. Там, наверное, до сих пор толпятся духи замученных людей, и каждый порыв ветра разносит их горестные стенания.

— Значит, ты не сможешь нас провести, если мы все же решим идти через Степь? — грустно спросил Иона Асанес.

Абрахам мгновенно ощетинился.

— Я хазарин, и это моя земля, — с гордостью заявил он. — Я могу провести вас, куда угодно… за разумную плату, конечно.

— Ха! — не преминул влезть в беседу Финн. — Это не твоя земля, здесь правят русы. А сам ты всего-навсего обрезанный вымогатель.

— И что тебе видится разумной платой? — поспешил я вмешаться, заметив, как потемнело лицо хазарина.

Несколько мгновений Абрахам пристально глядел Финну в глаза — что, по правде говоря, свидетельствовало о немалой отваге, — затем назвал вслух сумму, за которую можно было купить небольшой хутор с прилегающими угодьями.

Не успел я и рта раскрыть, как Финн взревел раненым тюленем:

— Ах, ты степняк хитрожопый! А ржавчину с моих ятр не желаешь получить?

На лице Абрахама появилась злорадная усмешка.

— Что, совсем заржавели? — с притворным сочувствием поинтересовался он. — То-то мне казалось, будто у тебя при ходьбе что-то дребезжит. Зная тебя, можно было предположить, что это не монеты в мошне звенят.

— Не тебе судить о моих ятрах, хазарское ничтожество, — ответил Финн с широкой зловещей улыбкой. — Наши северные ятра выплавляются в такой жаркой печи, что твои собственные вмиг сгорели бы там… быстрее гагачьего пуха. А закаляются они на таком холоде, что, по сравнению с ним, нынешний мороз покажется летней жарой.

— Никак не возьму в толк, почему ты говоришь во множественном числе, — ухмыльнулся Абрахам. — Я слышал, будто вам, северянам, приходится делить одну пару на двоих.

— Тебя подло обманули, хазарин, — злобно прорычал Финн. — Да знаешь ли ты, что, когда я оголяю свой уд, чайки принимают его за мачту и садятся передохнуть? А когда решаю облегчиться и выставляю задницу за борт драккара, все киты в ужасе разбегаются! Еще бы им не разбегаться — если я извергаю огонь в сопровождении грома небесного. Мне ли бояться твоей ледяной пустыни! Для меня она просто еще одно небольшое море.

Вокруг начали собираться слушатели, всегда готовые насладиться хорошей перепалкой. Я тоже с удовольствием прислушивался к своему побратиму. По крайней мере это хоть на время отвлечет людей от тягот пути. А то, не ровен час, совсем озвереют от холода и голода и сцепятся по-настоящему.

— Если ты что и извергаешь, Финн Лошадиная Голова, то только фонтаны пустоты… смешанной с грязной водой. В точности, как твои хваленые киты.

Заявление хазарина вызвало одобрительные возгласы у публики. Финн недовольно поморщился.

— То, что мы до сих пор называли Великой Белой Зимой, является лишь ее жалким подобием, — продолжал между тем Абрахам. — Здешняя зима очень милосердна к людям. А вот истинная Великая Белая начинается в нескольких поворотах колеса отсюда к югу. Вы сможете узнать ее по ослепительному сиянию льда. После этого — если, конечно, вам повезет остаться в живых — времени у вас останется в обрез: ровно столько, сколько потребуется, чтобы воззвать к вашим языческим богам. Потому что очень скоро, Финн Лошадиная Голова, твой знаменитый уд треснет и обломится, подобно замерзшему прутику. И вот что еще я тебе скажу, мой бедный друг… У тебя нет никаких надежд отыскать свою гору серебра. Если ты когда и окажешься рядом с ней, то лишь потому, что степному волку надоест глодать твои кости, и он выплюнет их на пороге гробницы.

Финн лишь отмахнулся от хазарина пренебрежительным жестом (чем вызвал взрыв ликования в стане своих сторонников).

— Все вы такие, — сказал он. — Те, кому не повезло родиться в Скании. Все вы теряетесь на открытом пространстве — хоть в море, хоть в степи. Так уж вы устроены: боитесь покинуть свою уютную и безопасную норку. То ли дело мы, северяне из Скании. Уж нас-то простором не испугаешь, мы им любуемся с самого рождения. Для нас горизонт служит не границей, а приглашением вдаль. Великий Один вместе со своими братьями Вили и Be нарочно развесил звезды на ночном небосводе — чтобы мы могли направлять драккары в безбрежных морях. И благодаря звездам я всегда могу найти дорогу на любом расстоянии в пределах птичьего перелета.

Высказавшись, Финн горделиво вскинул голову и разгладил свои обледеневшие усы.

— А ты, сухопутное ничтожество, можешь болтать что угодно, — добавил он, насмешливо прищурив один глаз. — Все равно ты не видал ни одного кита в своей жизни.

Окончание его речи было встречено одобрительными «хейя!». Люди согласно кивали головами, хотя все прекрасно знали: когда дело доходит до ориентировки в открытом море, Финн не способен даже собственную задницу найти. Что касается живых китов, и о них Финн знает лишь понаслышке…

— Мне жаль тебя огорчать, северянин… Но твои боги здесь не помогут, — надменно произнес Абрахам. — Великая Белая не признает никого.

Чтобы положить конец затянувшемуся спору, я сказал:

— Но если ты говоришь правду и Степь никого не признает… Тогда выходит, что ты совершенно бесполезен в качестве проводника?

Мой довод срезал хазарина наповал, и он вынужден был с грустной улыбкой признать свое поражение. Правда, от улыбки не осталось и следа, когда я напрямик спросил: сможет ли он провести нас по Степи?

Абрахам долго молчал, что-то прикидывая в уме. Затем опустил взгляд и молча покачал головой.

Все посмотрели на Гизура. Тот пожал плечами и сказал с долей вызова в голосе:

— Я тоже признаю — и мне нисколько не стыдно! — что ничего не знаю о Великой Белой. И все мои морские навыки навряд ли помогут. Во всяком случае, я не могу обещать, что живыми-здоровыми доставлю вас в нужное место. Поэтому лучше идти вдоль реки.

Тут в разговор неожиданно вступил Квасир.

— Ха, да кому он нужен, этот хазарин! — воскликнул он. — Мы и без него пройдем по Степи. И будет это несложно — просто нужно двигаться по следам Ламбиссона.

Как всегда, мой побратим нашел решение, убийственное в своей простоте. Правда, от одной только мысли, какого рода следы предстоит нам отыскивать, кровь стыла в жилах. Но никто не желал в том сознаваться. По крайней мере вначале, когда мы только выступили в поход по Великой Белой Степи. После некоторых колебаний Абрахам тоже решил к нам присоединиться. Собственно, выбор у него был небогатый: либо отправиться вместе со всеми, либо остаться в одиночестве умирать на берегу реки. Ну, он и пошел, но уже на общих основаниях. На роль проводника Абрахам больше не претендовал.

И Великая Белая сразу же поглотила нас. Снег теперь шел беспрестанно: с утра до вечера в лицо летели мелкие колючие хлопья, назойливые, словно мошкара на болоте. Стоило разбить лагерь, как вокруг кострища моментально наметало высокие сугробы. Каждое утро мы просыпались засыпанными снегом и, с трудом стряхнув с себя оцепенение, медленно бродили внутри ненадежных убежищ из вадмалевых навесов. Первым делом мы выковыривали из-под снега и льда лошадиную упряжь, затем разводили костер и готовили нехитрую утреннюю похлебку. Проходило не менее трех часов, прежде чем мы снова были готовы тронуться в путь.

Обмороженные носы и пальцы стали обычным делом. Бьельви, Торгунна и Тордис теперь постоянно носили с собой остро оточенные ножи, чтобы сразу же срезать почерневшую плоть с пострадавших конечностей. Вначале мы двигались наугад, напоминая скопление муравьев на старой овчине. Затем, как и предсказывал Квасир, мы стали натыкаться на следы своих предшественников.

Это была настоящая тропа слез, проглядеть которую не смог бы даже слепой. Посреди снежных сугробов мы находили то кучу обломков, некогда служивших походной повозкой, то труп лошади, то иссиня-белые тела замерзших спутников Ламбиссона. Все это были маленькие узелки на той бесконечной ледяной веревке, на которой оказались подвешенными и мы сами. И всякий раз, наталкиваясь на очередной труп, я с тревогой вглядывался в искаженные черты. Сердце мое болезненно сжималось при мысли, что это может оказаться Коротышка Элдгрим.

Затем наступил день, когда небо выглядело необычно — оно было того же цвета, что и единственный глаз Одина. У меня возникла потребность облегчиться, и я отошел в сторонку (не теряя, впрочем, товарищей из виду). Здесь я натолкнулся на Олава, который неподвижно стоял, наблюдая за птицами. Маленькая фигурка, закутанная в грязно-белый меховой плащ, издали напоминала снежную колонну, выросшую на фоне темной земли.

Птицы повсюду следовали за людьми в ожидании поживы. Они летали вокруг нас, подобно тому, как голодные чайки кружат вокруг рыбачьей лодки. И точно так же, как и на море, люди пытались углядеть смысл в появлении и исчезновении птиц. Вот и сейчас несколько человек топтались неподалеку, желая услышать прогнозы Вороньей Кости.

— Так ты говоришь: если с запада прилетит еще одна птица, то случится нечто ужасное?

Голос Рыжего Ньяля звучал недоверчиво, однако недоверие это было сродни нынешнему льду на Дону — с виду прочное, а на деле подточенное изнутри.

— И подумай хорошенько, прежде чем отвечать, — добавил Рыжий Ньяль. — Ибо ничто так не вредит, как неосторожный язык… по словам моей старой бабки.

Олав вообще ничего не сказал в ответ — ограничился молчаливым кивком. Взгляд мальчика был прикован к темным птицам.

— Вот задница Фрейи! — раздалось невнятное бормотание Клеппа Спаки (он так был замотан в вадмалевые тряпки, что лишь одни глаза выглядывали наружу). — Почему ты так решил? Как ты гадаешь, по каким рунам?

— У птиц собственные руны, — не оборачиваясь, вполголоса сказал Воронья Кость.

— Как это? Где? — недовольно пробурчал Онунд Хнуфа.

Он вплотную подошел к Олаву, и его огромная горбатая фигура, подобно утесу, нависала над мальчиком.

— Здесь… и здесь, — ответил Олав, прикоснувшись сначала к голове, затем к сердцу.

Рыжий Ньяль неожиданно развеселился.

— Торовы ятра! — воскликнул он. — Ну что ты такое несешь, малец? Впрочем, я тоже таким был в его возрасте. Бегал туда-сюда, разыскивал троллей и черных карликов… А потом рубил их своим деревянным мечом.

Теперь уже все рассмеялись, поскольку у каждого из нас в запасе хранились подобные воспоминания. Воронья Кость резко развернулся и устремил на Рыжего Ньяля пристальный взгляд разноцветных глаз. Я готов был поклясться, что фигуру мальчика окутывает едва заметная дымка сейда. Мне даже пришлось несколько раз сморгнуть, чтобы избавиться от наваждения.

Веселость Рыжего Ньяля как рукой сняло.

— Эй-эй, парень! Только без обид, — поспешно проговорил он. — Ты же помнишь: дружбу блюди и первым ее порвать не старайся… как говаривала моя старая бабка.

Тем временем прилетела еще одна птица и опустилась на землю.

— Ага! — воскликнул мальчик. — Вот оно, наше дурное предзнаменование. Сегодня действительно случится что-то плохое.

С этими словами он повернулся и пошел прочь.

— Да все это дерьмо собачье! — провозгласил Рыжий Ньяль (предварительно убедившись, что Воронья Кость оказался вне пределов слышимости). — Мало ли что мальчишке в голову взбредет. Недаром моя бабка всегда повторяла: «Мальчишечьи сны, как ветер, вольны». — Затем повернулся ко мне и неуверенно спросил: — Или не дерьмо? Что скажешь, Торговец?

Глаза его казались двумя маленькими зверьками, настороженно выглядывавшими из-под заснеженной шапки волос.

В ответ я напомнил ему старинное высказывание:

Бедняга так долго и старательно обдумывал сказанное, что мне стало жалко его.

— Ты прав, брат, — сказал я. — Все это дерьмо собачье.

Лицо Рыжего Ньяля прояснилось. Он широко улыбнулся и побрел обратно к повозкам, предоставив меня моим неотложным делам.

Час спустя, когда мы проезжали по краю балки, у одной из телег сломалась втулка, и колесо слетело с оси. Потеря-то невелика: Рев Стейнссон быстро отыскал подходящую деревяшку и выстругал из нее новую втулку. Но вот дальше пришлось потрудиться. Я наблюдал, как побратимы разгружают телегу, затем кряхтя приподнимают ее, чтобы Рев мог поставить колесо на место и закрепить его свежеизготовленной втулкой. В какой-то миг я встретился глазами с Рыжим Ньялем. Тот посмотрел на меня, затем перевел взгляд на стоявшего в сторонке Олава и укоризненно покачал головой.

— Дерьмо, говоришь? — пробурчал красный от натуги Ньяль.

Я пожал плечами, а про себя подумал: «Ну, если это все наши неприятности…»

Как выяснилось, рано радовался. Потому что уже в следующий миг раздался возглас:

— Хейя, Торговец! Ты только посмотри на это…

Хаук Торопыга, чьи руки были заняты поклажей с телеги, указал подбородком куда-то вдаль и растерянно пробормотал:

— Никак джинны, Торговец? Ты помнишь их?

Еще бы я не помнил! Там, в Серкланде, маленький бедуин по имени Али-Абу много рассказывал нам о злобных демонах пустыни. Невидимыми летают они над землей, и лишь пылевые вихри отмечают их передвижение. Однако развлекаться серкландскими воспоминаниями было некогда. Потому что вдалеке виднелся именно такой смерч — снежная воронка крутилась на горизонте, медленно перемещаясь в нашу сторону. Остальные побратимы — а большинство из них впервые оказались в такой дали от дома — побросали свои занятия и с удивлением глазели то на приближавшуюся воронку, то на нас с Хауком. Во взглядах их читалось уважение к людям, которым довелось побывать в Серкланде и воочию увидать страшных джиннов.

— Вот уж не знал, что пустынные духи сюда забредают, — встревожился Хаук, поспешно сгружая свою поклажу обратно на телегу. — Да там, похоже, не один джинн…

Я вполне разделял его тревогу. То, что творилось в степи, сильно мне не нравилось. Хоть я и не мог объяснить, почему. Приглядевшись, я заметил, что снежных смерчей вправду несколько. Они росли в размерах, устремляясь в серо-стальное небо. Завороженный этой картиной, я не сразу разглядел всадника, который несся по степи, вовсю нахлестывая измученного коня. Он что-то кричал на полном скаку, но за дальностью мы ничего не могли разобрать.

Теперь уже все бросили работу. Колесо стояло на месте, но предстояло еще вколотить злополучную втулку. Рев так и остался стоять с молотком в руках, вместе со всеми наблюдая за приближавшимся всадником. Такая дикая спешка свидетельствовала о серьезной угрозе.

А через несколько минут мы смогли разглядеть его. Это оказался наш пропавший Морут-следопыт! Внезапно ветер поменял направление, и до нас донесся отчаянный крик:

— Буран идет!

Нам едва хватило времени, чтобы укрыться в балке. Мы успели распрячь часть перепуганных лошадей и спихнуть их вниз. Высота там была приличная — в три человеческих роста, да и склон очень крутой. Но выбирать не приходилось: мы попросту хлопнулись на задницу и съехали на дно балки. И как раз вовремя. Потому что в следующее мгновение буран добрался до нас. И был он безжалостным, как удар хлыста. Ледяная лавина обрушилась с жутким ревом, словно над нашими головами вопили и завывали разъяренные валькирии.

Мы сбились в плотную кучу — люди и животные — и бессильно слушали, как исходит в крике окружавший нас белый мир.

Солнечный свет плясал на воде, море накатывало и пенилось вокруг прибрежных скал. У самой кромки прибоя покачивался на волнах красавец-драккар. На берегу появился тощий мальчишка и неуверенной походкой направился к кораблю. Я наблюдал, как он приблизился к драккару и остановился, не зная, что делать дальше. Вот он встал по колено в холодной воде (башмаки болтаются на шее), крепко прижимая к груди узелок с нехитрыми пожитками.

На борту увидели мальчишку, сердито прикрикнули на него: «Шевелись, парень, — или оставайся с чайками». Кто-то перегнулся через борт и протянул ему руку. Рывок, и пацан уже стоит на палубе. Весла драккара приходят в движение. Корабль медленно отходит от берега и движется вдоль фьорда.

Это же я… Да-да, это я плыву на «Сохатом фьордов» вместе с Эйнаром Черным и его Обетным Братством. Тогда я еще не знал, что навсегда покидаю Бьорнсхавен. Я многого не знал — слишком уж мало мне было в ту пору лет…

— Пятнадцать, — уточняет одноглазый человек.

Он высокий и сильный. Не знаю, почему я так уверен в его силе. Ведь человек с ног до головы закутан в длинный плащ темно-синего цвета — цвета ночного неба, приходит мне на ум, — выглядывает лишь рука в перчатке, которая сжимает дорожный посох.

Он одноглаз, но его единственный глаз зорко и цепко взирает на мир. Словно крыса — сильная, опасная, — которая выглядывает из-под дымчато-серой копны волос, окутывающей физиономию человека. Глаз этот ярко-голубой, словно небо в летний день. Мне знаком этот человек.

— Всеотец, — прошептал я и вздрогнул, услышав его тихий смех.

Одноглазый, Седобородый, Сеятель раздоров, Вдохновенный, Неиствующий.

Один.

— Да, все это я… и не только это.

Человек кивнул, и вся картинка вдруг сделалась нечеткой, пошла рябью, словно отражение на воде.

— Священник Белого Христа рядом с Гудлейвом, — произнес он, и я увидел голову, насаженную на шест.

Это все, что осталось от человека по имени Гудлейв. Человека, в чьем доме я вырос и которого привык считать своим приемным отцом. Странное и дикое зрелище… И весь этот ужас учинил Эйнар Черный, с которым я сейчас плыл на корабле. Рядом с шестом стоял Каов — ирландский тралл, в прошлом христианский священник (я помню, как он говорил: священник не может быть бывшим, это на всю жизнь). Он стоял молча и глядел вслед «Сохатому».

— Можно было ожидать, что после смерти сыновей Гудлейва Бьорнсхавен прекратит свое существование. Однако священник Белого Христа не допустил этого. Он снова восстановил имение… и теперь все его жители служат Белому Христу.

В голосе Одноглазого прозвучала горечь. Но почему же он допустил такое? Почему не изгнал Белого Христа, этого мягкотелого южного Иисуса? Ведь он же, в конце концов, Один, отец асов…

— Так устроена жизнь, — пожал плечами бог. — Мы все принимаем то, что нам выткут Норны. Все… даже боги. Беда в том, что старые Сестры устали, они хотели бы отложить в сторону свой челнок и передохнуть. Однако такая возможность появится у них лишь после того, как пресечется линия Инглингов.

Это очень древняя династия. И Воронья Кость — как правнук Харальда Прекрасноволосого — тоже являлся ее частью. Так что же, выходит, Норны желают его смерти?

Одноглазый ничего не ответил, и я почувствовал, как в груди моей закипает гнев. Казалось бы, бог должен все знать о таком… Что ему соперничество какого-то Иисуса?

— Я знаю довольно, — раздраженно проворчал Один, — дабы, понимать: того, что я знаю, недостаточно. Однако это помогает мне не совершать то, что совершать не следует. В том-то и заключается подлинная мудрость.

В этот миг в небесах что-то загрохотало, и откуда-то из теней к нам устремился хищный серый клин. Бесстрастный взгляд янтарных глаз внимательно изучил меня. Затем волк приблизился к Одноглазому и любовно лизнул его затянутую в перчатку руку.

— Видишь, Фреки, — произнес бог, — он возвращается.

И действительно, захлопали на ветру растрепанные черные крылья, и мгновение спустя большой черный ворон опустился на плечо Одина. Он тоже удостоил меня беглого взгляда своих черных немигающих глаз. Затем ворон привычно склонился к уху своего хозяина. Тот слушал и кивал головой.

Это был Мунин — один из воронов Одина, который обычно летает над нашей землей и запоминает все, что видит. Страшно даже подумать, сколько секретов хранится в этой маленькой головке, увенчанной блестящим, словно выточенным из эбенового дерева, клювом. По возвращении ворон рассказывает Одину о тех бедах и несправедливостях, которые подметил в нашем мире. А также сообщает хозяину имена живых воинов, которым вскоре предстоит перейти в Вальхаллу. Как ни странно, появление ворона меня совсем не напугало. В этом я усмотрел доказательство того, что нахожусь в призрачном мире Иных.

— Именно так, — подтвердил Одноглазый, словно бы подслушав мои мысли. — И ты, конечно, хотел бы знать, что тебя ждет в будущем. На это могу лишь повторить: будущее в руках Норн.

— Серебро, — озвучил я то, что меня больше всего волновало.

И хотя слова мои прозвучали бессмысленным лепетом. Один кивнул в знак того, что понял вопрос.

— Да, серебро, — произнес он. — Норны могут выткать что угодно, даже это. И тот факт, что они занимаются своим делом вслепую, да еще в полной темноте, играет мне на руку. Серебро, о котором ты спрашиваешь, просто обязано быть проклятым. Иначе Норны не смогли бы его использовать в своей работе.

Я ничего не понял.

— Спроси лучше: для чего нужно это серебро? — пророкотал голос Одина. — Что оно тебе может дать, Орм Гуннарссон?

Ну, здесь-то все ясно. Дома, корабли, новых воинов и рабынь… Да все!

— Верно, — согласился Одноглазый. — Все, что ты перечислил… и еще сверх того. Надо отдать должное Вельсунгам — они преподнесли Аттиле достойный дар. Но это проклятый дар. Мой дар.

Меня это не удивило, я всегда предполагал нечто подобное. Вот только вопрос: какова же цена такого подарка? Чем можно прельстить бога, у которого и так все есть? Наверняка ему нужны воины для участия в окончательной битве последней войны… Но для этого ему достаточно просто убить нас.

И вновь я услышал негромкий смех Одноглазого.

— Войн гораздо больше, чем ты подозреваешь, — промолвил он. — И в них постоянно происходят битвы. Сейчас я сражаюсь с далекой праматерью Хильд, а до того — с праматерью ее праматери и так далее… Мы враждуем с начала времен — с тех самых пор, как только возникла их династия. Я хочу, чтобы ты всегда помнил, Орм Торговец: то, что я даю, я же и получаю обратно. Ибо я — это ты…

И снова я ничего не понял. Однако встрепенулся, услышав имя Хильд. Один весело блеснул на меня единственным глазом — уж он-то все видел и понимал.

— Все началось с копья, брошенного поверх головы христианского священника. Это был знак того, что война началась, — пояснил Одноглазый, однако слова его не принесли мне ни мудрости, ни понимания.

Один заметил это и добавил со смехом:

— Бедный мальчик! Тебе тоже не помешало бы повисеть девять дней и ночей пришпиленным к Дереву Жизни.

Ворон Мунин распростер потрепанные крылья и взмыл в воздух, покинув плечо хозяина. Мы молча наблюдали за его полетом. Затем Один тихонько заворчал — как если бы его беспокоила боль в спине… или он проголодался.

— Он отправился на поиски своего белого брата, — пояснил Одноглазый. — Довольно тому сыпать перьями на землю, пора возвращаться домой. Фимбульвинтер пока отменяется.

Сказав это, Один начал меняться. Его голубой глаз постепенно изменил цвет, стал янтарно-желтым. Я без страха, с одним только любопытством наблюдал за его превращением в волка. Такова уж суть Одноглазого — он не человек и не волк… А потому ему никогда нельзя полностью доверять.

— Вот истина, которую ты почерпнул здесь… и которую унесешь в свой мир, — услышал я голос, ставший ниже и грубее. — Вернее, одна из них. А вторая заключается в том, что рано или поздно Одноглазый потребует от тебя ответной жертвы. И это будет нечто, дорогое твоему сердцу.

Ветер завывал с прежней силой и бросал мне в лицо хлопья снега, смешанного со льдом. Я упал на колени и сжался в комок, пытаясь спрятаться от этой беспощадной колючей пелены. Глаза не открывались, дышать было нечем… И все же я не боялся, ибо знал: это еще не Фимбульвинтер. Не Фимбульвинтер…

— Хорошо, хорошо, — раздалось возле самого моего уха. — Отрадно слышать, Торговец. Но, боюсь, это будет слабым утешением для тех, кто по самые уши засыпан снегом.

Чьи-то сильные руки вытащили меня из сугроба и трясли до тех пор, пока глаза мои не затарахтели, подобно костяным шарикам, и сами собой не распахнулись. На меня обрушился поток ослепительного света и обжигающе-морозного воздуха. На какое-то мгновение я впал в панику: мне показалось, что я не в состоянии дышать. Онунд Хнуфа — огромный и неуклюжий, словно выползший на лед морж — озабоченно глядел на меня из спутанных, обледеневших зарослей бороды и волос. Убедившись, что я пришел в себя, он удовлетворенно кивнул и пробурчал:

— Отлично, жить будешь! А теперь заткнись — довольно нести всякую чушь про Фимбульвинтер — и помоги откопать остальных.

И мы принялись за дело: пинали и толкали близлежащие сугробы, рыли и откидывали снег, освобождая путь наружу задыхавшимся и ошалевшим людям.

Однако не всем так повезло. Мы обнаружили пятнадцать трупов. Десять из них были траллами, в том числе и наша Хекья. Тордис и Торгунна — обе с иссиня-бледными, замерзшими лицами — прильнули друг к другу и тихо плакали.

Еще трое оказались дружинниками Сигурда, а двое — из бывших Клерконовых хирдманнов. Да уж… Напрасно они увязались за нами в поход. Из всей ватаги Клеркона в живых остался лишь один — курносый великан по кличке Квельдульв, чье имя переводится как Ночной Волк. Он вылез из сугроба с потемневшим лицом и еще более свирепый, чем обычно. Правда, таковым он оставался лишь до тех пор, пока не поймал взгляд Вороньей Кости. Они долго глядели друг на друга, и мне показалось, что мальчишка напуган куда меньше, чем огромный и сильный мужчина.

— До чего ж страшная штука этот самый буран, — пробормотал Хаук Торопыга.

— Он оказался бы еще страшнее, если бы нас вовремя не предупредили, — заметил Гирт, с трудом продираясь через глубокий снег, набившийся в балку.

— Да уж, за такую услугу не жалко и серебряного браслета, — поддержал я побратима.

Я обратил внимание, что за время одиноких скитаний по степи на лице у Морута изрядно прибавилось морщин. Тем не менее маленький хазарин улыбался, и я улыбнулся в ответ.

— Подарок за мной, — пообещал я. — Получишь его, как только я смогу раздеться и снять браслет с руки.

Морут поблагодарил меня легким поклоном, а затем обернулся к Абрахаму.

— Видишь? — ухмыльнулся он. — Я вернулся, как и обещал. Степь не смогла убить меня! А ты, говорят, пытался найти дорогу через Великую Белую и едва не заблудился? Лично меня это не удивляет. Я всегда говорил, что ты собственный уд не способен найти… даже двумя руками.

Абрахам был не в том состоянии, чтобы спорить. Он улыбался потрескавшимися губами, и на лице у него было написано огромное облегчение оттого, что Морут вернулся.

По совету все того же Морута мы провели лошадей по дну балки до участка, где склоны заметно понижались, и выводили на обледенелую пустошь, поросшую пучками прошлогодней пожухлой травы. Это позволило вернуться к тому месту, где мы оставили повозки. Впрочем, толку от них теперь было немного, поскольку большая часть лошадей погибла во время бурана. А посему пришлось взять лишь то, что мы могли унести на себе, а остальное бросить вместе с ненужными повозками.

Дружинники тоже остались без лошадей, даже юный князь Владимир вынужден был идти пешком. Умнее всех поступили Торгунна и Тордис. Из павших лошадей они выбрали несколько туш — которые показались наименее тощими, — разрубили их на куски и сложили на телегу. Туда же добавили обломки нескольких брошенных повозок. Теперь на некоторое время мы были обеспечены какой-никакой провизией и дровами для ее приготовления. Финн, правда, с сомнением осмотрел замороженные куски конины и высказался в том плане, что дрова могут оказаться вкуснее подобной еды.

— Что-то я раньше не замечала за тобой такой привередливости, — проворчала Торгунна. — Мне казалось, тебе любая еда подходит.

Финн вскинул на нее слезящиеся глаза и наткнулся на жизнерадостную улыбку, игравшую на красном, обветренном лице Торгунны. Он хмыкнул с притворным раздражением и посоветовал:

— Когда будешь варить эти мослы, не забудь положить в котел лошадиное копыто.

— Это еще зачем? — простодушно поинтересовалась Торгунна.

Финн со злорадной готовностью пояснил:

— Верный рецепт для такого мяса! Как только копыто станет мягким, значит, и его можно вынимать.

Тем вечером мы развели огромный костер, употребив на это все брошенные повозки, вернее, их обломки. В больших котлах варилась оставшаяся конина, и что бы ни говорил Финн, ужин получился замечательным. Мы сидели вокруг жаркого огня и наслаждались давно позабытым ощущением сытости и тепла. И вот ведь до чего неистребима человеческая надежда! Люди, казалось, позабыли, что чудом уцелели сегодня (и что уже завтра им, возможно, придется умереть), и принялись строить планы на будущее.

— Еще одна такая буря нас убьет, — проворчал Рыжий Ньяль, и сидевший подле него Владимир недовольно нахмурился.

— Мы непременно добьемся успеха, — пропел он своим тонким мелодичным голоском.

Никто не решился оспаривать слова юного князя. Молчание прервал Морут, который решил познакомить нас с историей своих странствий.

Оказывается, он долго шел по следам степных амазонок. Миновав длинную заснеженную балку, он вышел к большому замерзшему озеру с островом посередине. И все это время натыкался на обломки телег, лошадиные и человеческие трупы. Судя по всему, Ламбиссону и его людям пришлось нелегко. Самих воительниц Морут не обнаружил, зато увидел останки золотого жеребца. По словам хазарина, тот околел от холода и голода — как и остальные животные. Услышав это, Абрахам даже застонал от досады — когда еще ему доведется полюбоваться небесным скакуном!

Я же посчитал это добрым знаком и во всеуслышание объявил, что, очевидно, все мужененавистницы мертвы. А про себя подумал: за исключением одной, самой страшной. Ибо невозможно убить призрак, который разъезжает на золотом жеребце и сражается магическим мечом, как две капли воды похожим на мой собственный. Вслух я ничего такого не сказал, но рука моя сама потянулась к вадмалевому свертку, висевшему за спиной. Сидевший напротив Финн заметил мое движение и все понял.

Он раздраженно заворчал себе под нос. Думаю, он бы и сплюнул с досады, если б под боком у него не сидела пригревшаяся Тордис.

— Никакого призрака не существует, Торговец, — сказал он. — Эта тварь Хильд давным-давно мертва.

Конечно же, я ему не поверил. А потому поискал глазами Квасира — может, он поддержит меня в этом споре? Однако обнаружил, что тот сладко храпит в объятиях жены.

— Ну, по крайней мере, я знаю, что это не Фимбульвинтер, — сказал я со вздохом и поведал всем о своем видении.

Мнения слушателей разошлись. Некоторые — в их числе Гирт — просто пожали плечами. Они явно посчитали все бредом, но из уважения ко мне решили промолчать. Другие же отнеслись к моему рассказу с большим интересом.

— Это вещий сон, — провозгласил Рыжий Ньяль. — А моя бабка всегда говорила, что вещие сны несут в себе мудрость. По мне, так наш Торговец только что заключил выгодную сделку с Одином.

Клепп Спаки склонен был рассматривать мое видение как загадку. Хоть и заявил, что не берется ее разгадать. Мол, разгадывать подобные загадки все равно, что грести против встречного ветра.

— Что нам встречный ветер? — весело оскалился Хаук, бросив взгляд на Спаки. — Разве мы не бывалые мореходы?

Бедняга Клепп, который уже успел убедиться в непригодности своего желудка для морских путешествий, ответил грустной улыбкой.

Что касается Финна, тот сначала выглядел обеспокоенным. Ему, похоже, не понравилась моя беседа с Одноглазым, пусть и во сне. Правда, поразмыслив, он объявил, что не стоит этому придавать такое уж большое значение. Тем более что я и сам не могу толком объяснить: рассержен был Всеотец или, напротив, доволен…

— В конце концов, мы не узнали ничего нового, — подытожил Финн. — А насчет дорогой жертвы… кто бы в этом сомневался? Один всегда требует подобных приношений на свой алтарь. Возможно, тебе придется принести в жертву меня, своего побратима. Недаром же я ношу на себе валькнут — как и обещал в той подземной темнице.

— В обмен на что обещал? — тут же заинтересовался Сигурд, его серебряный нос ярко поблескивал в пламени костра.

Финн замялся с ответом, взгляд его метнулся к юному князю Владимиру. Я-то знал, чего просил у Одина мой побратим. Он желал смерти князю и в первый миг — когда раздался звон колоколов — решил, что желание его исполнилось.

Позже мы, конечно, выяснили, что на самом деле умер князь Святослав, отец мальчика. Но Финн, скорее всего, посчитал это очередной злой шуткой Одноглазого. Как бы то ни было, мы обрели свободу.

— В обмен на освобождение из темницы, — ответил я, и голос мой звучал ровно и гладко, словно новый шелк.

Финн бросил на меня благодарный взгляд и с готовностью закивал.

Владимир нахмурился, обдумывая наши слова. Когда дело касалось сравнения различных богов, этот мальчик проявлял прямо-таки нездоровый интерес.

— Обычно люди предпочитают обращаться с просьбами к Тору, — неожиданно подал голос Олав. — Наверное, они ему больше доверяют. Ведь Тор меньше склонен к предательству, нежели Всеотец Один.

Все обернулись к Вороньей Кости, который сидел, как всегда, кутаясь в плащ. Лицо его казалось багровым в отблесках огня.

— Тебе ли судить о предательстве богов, мальчишка? — фыркнул Гирт.

Люди, знакомые с историей злоключений Олава, невольно затаили дыхание. Уж больно неприятная это была тема! Не иначе как сам злокозненный Локи подбил Гирта вмешаться в разговор.

— К несчастью, мне довелось столкнуться с предательством и богов, и людей, — ответил Олав с кривой усмешкой.

Он выпростал одну руку, чтобы с помощью прутика поворошить угли в костре. Его жест породил целый сноп искр, но мало кто счел нужным отодвинуться подальше. В эти холодные дни люди ловили каждую кроху тепла и таким мелочам, как клок опаленных волос, не придавали значения.

— Жил-был один пастух, — тихим голосом завел рассказ Олав.

Вокруг него тут же рассыпался одобрительный шепот, подобно искрам из костра. Люди жаждали услышать очередную историю.

— Дело происходило в конце долгой и суровой зимы, почти такой же скверной, как нынешняя. Припасы кончались, и пастух вынужден был выгнать стадо на поиски хоть какого-нибудь пастбища. Долго он бродил со своими овцами и наконец присел отдохнуть под деревом. Вдруг откуда ни возьмись из леса выскочил волк. О, это был настоящий конунг волков: шерсть на загривке у него серебрилась, будто присыпанная императорской солью, а из раскрытой пасти капала голодная слюна. Волк был очень голоден…

— Мне знаком такой голод, — раздался чей-то голос, но тут же смолк под градом тычков и затрещин, последовавших от соседей.

— Пастух подхватил с земли копье и вскочил на ноги, — продолжал Воронья Кость. — При виде копья волк, уже собиравшийся прыгнуть на человека, остановился и призадумался. Оно и немудрено, ибо копье было доброе, с крепким серебряным наконечником. Да и пастух производил впечатление человека, умеющего обращаться с оружием. Итак, оба противника застыли на месте, не решаясь сделать первый шаг.

И как раз в тот миг пробегала мимо лиса. Она была хитрая бестия и сразу заметила, что пастух и волк боятся друг друга. «Почему бы не воспользоваться выгодой?» — подумала лисица. Вначале она заговорила с волком:

— Не стоит бояться этого человека, братец! Ты сильнее его. Просто прыгни на него и сбей с ног. И будет нам с тобой сытная еда.

Но волк был старым и опытным. А потому он устремил на лису янтарный взгляд своих глаз и ответил:

— Ты, конечно, известна своей хитростью, но вот мозгов в твоей головешке маловато. Взгляни-ка на его копье с серебряным наконечником. Оно не иначе как магическое! Человек с таким копьем очень опасен — заколет меня в два счета. И будет мне не сытная еда, а лютая смерть. Так что катись-ка ты отсюда со своими глупыми советами!

А лисе только того и надо было. После краткого раздумья она предложила волку:

— Ну, коли так обстоит дело, я готова тебе помочь, братец. Хочешь, я отправлюсь к человеку и уговорю его не нападать на тебя? Только вот вопрос: чем ты отплатишь мне за мою доброту?

Волк пообещал заплатить любую цену, которую назначит лиса. Тогда рыжая разбойница побежала к человеку и обратилась к нему с такими словами:

— Плохи твои дела, дядюшка пастух! Волк собирается напасть на тебя и съесть. Мне стоило больших трудов уговорить его повременить. Что ты дашь мне в награду, коли я спасу твою жизнь?

Пастух, в свою очередь, пообещал дать лисе все, что бы она ни попросила.

Плутовка снова отправилась к волку и обрадовала его таким сообщением:

— Дело сделано, братец! Считай, что долгие годы жизни и славное потомство тебе обеспечены. Хоть и с большим трудом, но мне удалось убедить пастуха не убивать тебя. Так что беги отсюда поскорее, пока он не передумал. А я разыщу тебя потом.

Волк не заставил себя долго уговаривать: развернулся, да и был таков. По правде говоря, он и без лисы мог давно сбежать — если бы не боялся так копья с серебряным наконечником.

А довольная лисица вернулась к пастуху.

— Ну что, дядюшка пастух, — обратилась она к человеку. — Ты, надеюсь, не забыл о своем обещании?

Тот проворчал, что вроде бы у него нет хвостатых племянниц. Но тем не менее поинтересовался, чего лисица хочет в обмен за свою услугу.

— Да всего ничего, — отвечала лиса. — Дозволь лишь укусить тебя за ногу. Этого будет достаточно.

— Ха! Я бы тоже не отказался от такой награды, — хмыкнул мрачный чернобровый славянин.

Те из викингов, кто сталкивался с подобными случаями в жизни, недовольно заворчали, но вслух ничего не сказали.

— Ну, пастуху деваться некуда, — продолжал свой рассказ Олав. — Вытянул он вперед ногу. Но в тот миг, когда лиса уже была готова вонзить свои зубы в его плоть, пастух коротко пролаял по-собачьи. Лиса тут же отпрянула в испуге.

— Что это за шум? — подозрительно спросила она.

— А какая тебе разница? — пожал плечами пастух. — Давай, кусай поскорее, и покончим с этим делом.

Но лисица была не так-то проста.

— Ну уж нет! — сказала она. — Я и близко к тебе не подойду, пока ты не объяснишь, что означает этот шум.

Пастух вздохнул с притворным недовольством.

— Ну, хорошо. Коли ты так настаиваешь, я расскажу. Дело в том, что зимой у нас в деревне совсем не осталось еды. И я был вынужден проглотить двух щенят, которых принесла моя пастушья собака. И вот теперь щенки выросли и тоже проголодались. Думаю, они учуяли твой запах и рвутся наружу, чтобы задрать тебя.

Лиса страшно перепугалась, но виду не подала.

— Мне ничего не стоит разделаться с твоими щенками, — высокомерно заявила она. — Но, к сожалению, меня ждут неотложные дела. Так что попридержи пока свою псарню. А я скоро вернусь и уж тогда преподам хороший урок твоим псам. Будут знать, как облаивать честных лисиц!

— Ну, тебе виднее, — улыбнулся пастух. — Я придержу их, а ты поспеши.

Лисица стремглав метнулась в ближайший лесок, радуясь, что удалось унести ноги. Однако оставаться совсем уж без награды ей не хотелось, поэтому она побежала к волку.

— Ну что, братец? — сказала плутовка. — Я, как и договаривались, спасла твою жизнь. Готов ли ты сдержать свое обещание?

Волк запрокинул голову и испустил долгий грозный вой.

— Какое еще обещание? — прорычал он.

— Как же? — удивилась лисица. — Не далее как сегодня ты стоял напуганный перед пастухом…

— Во-первых, я тебе не братец, — рассвирепел волк. — Я правитель всех здешних волков. А во-вторых, хотел бы я посмотреть на того, кто посмеет обвинить меня в трусости?

И он занес свою могучую лапу, собираясь отвесить нахалке увесистую затрещину. Лиса, конечно, не стала дожидаться такой «награды» и бросилась наутек. Бежала она и думала: «Эх, нет справедливости в этом мире».

Добравшись до своей норы, лиса кое-как перевела дух, а затем строго-настрого наказала детенышам держаться подальше от людей и волков.

— Все верно, — одобрил Рыжий Ньяль. — Недаром моя старая бабка говорила: коли треска взялась плавать рядом с акулами, долго она не проживет.

— Хейя, — пробурчал себе под нос Гизур. — Надеюсь, сам ты достаточно хорошо относишься к людям и волкам, чтобы не забивать себе голову такими оскорбительными сагами, маленький Олав.

— И к богам тоже, — задумчиво добавил Онунд Хнуфа.

— Я опасаюсь только пастухов, — ответил Олав.

Раздалось несколько осторожных смешков — люди все еще не знали, как читать руны этого непостижимого мальчишки.

Внезапно в круге света возникла большая темная фигура — это Квельдульв вышел к костру. Подбородок его был воинственно выпячен, меж бровей залегла глубокая складка.

— Я последний из Клерконовых людей, — объявил он, бросив пристальный взгляд на Олава. — Меня прозвали Квельдульвом по той причине, что я берсерк-оборотень. Так вот… Сдается мне, что в последнее время у вас сильно народу не хватает. Так почему бы вам не взять к себе хорошего воина?

Я крепко задумался. Квельдульв говорил правду — люди нам действительно не помешали бы… Но дело в том, что я не доверял этому человеку. И не хотел видеть его в рядах Обетного Братства. Я тоже посмотрел на Воронью Кость. Лицо мальчика обратилось в каменную маску (подозреваю, вовсе не от холода), зато глаза приобрели необычный блеск. Один из них сверкал искристым льдом, другой горел черным пламенем. Я бы многое дал за то, чтоб узнать: что же произошло между ним и Квельдульвом на Черном Острове?

— Все верно, — нехотя признал я. — Беда в том, что мы не обычная дружина, а Обетное Братство. Возможно, ты слышал о клятве, которую мы все принесли перед лицом Одина. Готов ли ты взять на себя такой же обет и соблюдать его до конца жизни?

— У себя в Смоланде я известен как человек слова, — сердито огрызнулся Квельдульв. — Это тебе любой тамошний житель подтвердит.

У Олава вырвался сдавленный возглас, и все глаза обратились на мальчика.

— Это и я могу подтвердить, — проговорил он голосом острым, как лезвие топора. — Ты пообещал мне, что я никогда не увижу своей матери, коли снова попытаюсь бежать. И сдержал слово — больше мне не довелось ее видеть живой.

Над поляной повисло зловещее молчание, лишь тоскливое завывание ветра нарушало тишину. В конце концов молчать уже стало невозможно, и я спросил:

— И что ты умеешь делать? За какие таланты мы должны тебя принять в Братство?

Квельдульв непонимающе моргнул.

— Я уже сказал. Тебе известны все мои таланты — я оборотень и берсерк… Короче, настоящий убийца. Хорошему ярлу не требуется объяснять ценность такого воина.

Его слова сильно смахивали на оскорбление, и в душе моей вспыхнул гнев. Я и сам удивился этому чувству. Оно доказывало, как глубоко в меня просочился вселенский холод.

— Все это не более чем слова, — резко ответил я, вполне отдавая себе отчет, что дразню опасного человека. — Однако никто из нас не видел, как ты грызешь свой щит в схватке. Сказать по правде, мы вообще тебя в бою не видели. До сих пор всю работу нам приходилось делать самим.

— Это правда, — признал Квельдульв, — во время штурма крепости я приболел…

Финн язвительно рассмеялся, и Квельдульв ответил ему свирепой гримасой.

— Однако сейчас я в полном порядке, — продолжал он. — И готов преподать урок тем, кто забывает о хороших манерах. Я слышал: чтобы вступить в ваше Братство, надо сразиться с одним из его членов.

Я отметил, как мгновенно ощетинился Финн, и мне это сильно не понравилось. Я не хотел, чтобы они дрались. Но также не хотел брать к себе Квельдульва.

— Времена изменились, — сказал я после секундного промедления. — Нас стало слишком мало… и я решил изменить правила.

Среди моих людей пробежал легкий ропот: они не слышали ни о каких изменениях. Да и откуда бы им услышать, коли я придумал это только сейчас — можно сказать, смухлевал на ходу? Мне было немного стыдно, но я винил во всем проклятый холод и стечение обстоятельств.

Итак, я вытянул вперед левую руку, затянутую в кожаную перчатку. На холоде она совершенно задубела, так что все пальцы торчали, словно деревянные. Если бы я не сидел у костра, то непременно надел бы поверх еще и варежку.

— И сколько пальцев ты видишь? — спросил я.

Квельдульв ухмыльнулся. Похоже, он решил, что это какой-то обязательный ритуал, не более того.

— Пять, конечно, — ответил он, все так же дурашливо улыбаясь.

Я медленно согнул пустые пальцы перчаток. Побратимы и те, кто знал, что на этой руке у меня недостает двух пальцев, рассмеялись. На лицо Квельдульва вновь вернулась привычная угрюмая гримаса.

Больше всех веселился Квасир.

— Даже среди камней попадаются особо умные, — проговорил он сквозь смех. — Надо бы ярлу Орму раздобыть один из них — будем приносить на нем присягу.

— Хейя! — поддержал его Гирт.

Что касается меня, то, глядя на Квельдульва, я испытывал лишь жгучий стыд. Не следовало, конечно, выставлять его на всеобщее посмешище. Парень стоял, непонимающе хлопая глазами. Затем по лицу его пробежала какая-то рябь — словно по водной глади пруда. Он круто развернулся и зашагал прочь в темноту. Вдогонку ему неслось насмешливое гиканье Финна. После неловкой паузы беседа вернулась в прежнее русло, но мне постоянно казалось, что я ловлю на себе неодобрительные взгляды.

Первой не выдержала Торгунна. Недовольно фыркнув, она произнесла:

Справедливое замечание, и я внутренне съежился, хоть и постарался свести все к шутке.

— Говоришь, как знаменитая бабка Рыжего Ньяля, — заметил я небрежным тоном. — Или как моя покойная мачеха.

— Вот уж не поверю, что у тебя была мачеха, — скривила губы Торгунна. — Иначе бы она научила тебя доброте.

Это прозвучало слишком резко, и Квасир предостерегающим жестом сжал локоть жены.

— Посмотри, где мы находимся, ярл Орм, — неожиданно вмешалась в разговор Тордис (она подалась вперед, и отблески огня плясали в ее темных глазах). — Посреди голой заснеженной степи. И пришли мы сюда вслед за тобой, доверившись твоей удаче. Коли уж мы делаем ставку на твою судьбу… то, наверное, будет правильно поставить тебя в известность. Дело в том, что ты рискуешь не только нашими жизнями. Есть еще одна жизнь, о которой ты пока не знаешь…

Слова ее вновь натолкнули меня на мысли об Эйнаре Черном и его ответственности за побратимов. Я почувствовал себя неуютно и разозлился.

— Тебе так нравится Квельдульв? — огрызнулся я. — Можешь забрать его себе и радоваться. А я не желаю, чтоб он стоял за моей спиной…

Но тут до меня наконец дошло, что именно она сказала. Я запнулся на полуслове да так и остался сидеть с открытым ртом, беспомощно переводя взгляд с Тордис на Финна и обратно. На лице Финна отразилось смятение, и Тордис тихонько засмеялась над его испугом.

— Нет, Лошадиная Голова, речь не обо мне… пока что.

Торгунна закуталась поплотнее в плащ и с вызовом вскинула голову.

— Я не одна!

Именно такие слова выбирают наши северные женщины, чтобы объявить о своем положении. Очевидно, Квасир уже знал о беременности жены, потому что он и глазом не моргнул. Я же никак не мог прийти в себя от удивления. Рядом со мной радостно рассмеялся Иона Асанес. Рыжий Ньяль пересказал новость соседу, и она пошла гулять по всему лагерю.

— Ты уверена? — выдавил я из себя.

Прозвучало это, конечно, глупо, и Торгунна устремила на меня презрительный взгляд своих темных глаз.

— Не будь дураком, ярл Орм, — отрезала она. — Даже в таких условиях, как здесь, любая женщина безошибочно почувствует, когда в ней зародилась новая жизнь. И вот еще что я хочу тебе сказать… В одну из ночей я заснула с куриным яйцом под мышкой, а поутру, как полагается, разбила его с тупого конца. Так вот, судя по виду канатика, это будет мальчик.

Некоторое время я сидел, молча разглядывая их с Квасиром. У меня появилось нехорошее чувство, будто мой побратим стакнулся со своей женой против меня. Один из увальней-славян — тот самый, который был не прочь полакомиться чужой ногой — проворчал себе под нос «яйцо», причем таким тоном, словно хотел поинтересоваться, где это Торгунна раздобыла подобное лакомство.

— Теперь тебе понятно наше беспокойство, Торговец? — заглянула мне в глаза Тордис.

Еще бы не понятно! И это понимание лишь усилило чувство стыда за сцену с Квельдульвом. Мне пришлось даже потрясти головой, чтобы стряхнуть с себя неприятные ощущения.

— Согласен, мой поступок выглядит необдуманным, — признал я, но тут же добавил: — Однако у меня были веские причины поступить таким образом. В конце концов, что сделано, то сделано. Глупо всю ночь напролет мучиться раздумьями. Наутро проснешься с больной головой, а ноша-то никуда не денется.

— Небось так твоя мачеха говаривала? — усмехнулся Рыжий Ньяль. — Думаю, они с моей бабкой были знакомы.

Сидевшие у костра встретили его слова смешками, людьми овладело легкое и доброе настроение. А я все никак не мог отвести глаз от Торгунны. Сидел, смотрел на нее и тихо дивился свершившемуся чуду. Я думал о новой жизни, зародившейся в столь ужасном месте, как эта степь. А еще я безуспешно пытался справиться со своими тревогами.

Мне и прежде-то было нелегко. Всю дорогу я изводил себя мыслями о женщинах и детях, волею судьбы оказавшихся под моей защитой. Теперь к этому бремени добавилась новая ноша: я сходил с ума от страха за жизнь крохотного существа, еще даже не успевшего сделать свой первый вздох.