В ответ на мой вопрос женщина-воительница сунула два пальца в рот и пронзительно свистнула, словно бы подзывая к себе собаку. По ее сигналу несколько всадниц стронулись с места и двинулись в нашу сторону. Издалека было видно, что одна из них тащит на привязи какого-то человека. Тот брел неуверенно, спотыкаясь и оскальзываясь на льду. Когда они приблизились, я почувствовал, как болезненно сжалось мое сердце.

Коротышка Элдгрим. Значит, я был прав.

Он выглядел совершенным скелетом, а радостная улыбка обнаружила печальное отсутствие доброй половины зубов. Однако, когда я заглянул в безмятежные глаза своего побратима, мне показалось, что я разглядел в них проблеск былого разума.

— Хейя, молодой Орм! — воскликнул он. — А ты-то как сюда попал?

Женщина по имени Амасин бросила на меня пытливый взгляд.

— Такая сделка тебя устроит?

Итак, Коротышка Элдгрим снова с нами. Мы с радостью приняли его в свои ряды и поспешили покинуть это зловещее место. Позади мы оставляли три сотни всадниц на мохнатых лошадках. Их предводительница теперь держала в руках два меча. Финн приблизился ко мне и с кривой ухмылкой протянул топор на длинной деревянной ручке.

— Пользуйся им, пока мы не подыщем тебе достойное оружие, ярл Орм, — сказал он.

Я со страхом подумал, как-то теперь сложится моя жизнь. Ибо я по-прежнему считал, что рунный меч охранял меня от всех превратностей судьбы. И вот его не стало. Он утрачен для меня навеки. Я сам, своею волей, отдал меч в чужие руки. Казалось бы, все сделано правильно. Простой, закономерный поступок… И все же я чувствовал себя осиротевшим. Ведь меч этот стал важной частью нашей жизни. В погоне за ним мы прошли долгий путь от Великого Города до самого сердца иссушенного зноем Серкланда. Это он, рунный меч, заставлял нас сражаться и убивать своих бывших товарищей.

Я ненадолго задержался, мне хотелось посмотреть, что будут делать женщины-воительницы… Нагнав же своих спутников, я не стал ничего рассказывать. Просто молча зашагал рядом, игнорируя любопытные взгляды. И хотя многочисленные вопросы вертелись на устах у моих побратимов, никто не посмел высказать их вслух. Наверное, они чувствовали себя обязанными мне. Как-никак, а ради них я только что расстался со своим драгоценным мечом.

Мы не успели отойти далеко, когда до нас донесся воинственный клич степных амазонок — тот характерный жуткий вой, который нескоро позабудется. В глазах у людей мелькнул испуг. Все опасались, что мужененавистницы пустятся за нами в погоню. Однако, видя мое безразличие — я ничего не сказал и не сделал, — все тоже успокоились.

Нас действительно никто не преследовал, и меня это не удивило. Я знал, чем заняты наши недавние противницы. Но говорить об этом не хотелось. Мне вообще ни о чем не хотелось говорить. Я молчал почти все то время, что мы брели по белым просторам Травяного моря. Время от времени приходилось преодолевать невысокие пригорки, поросшие уродливыми кривыми березками и всклоченными елями. Было нестерпимо холодно, студеный ветер проникал под все одежки и с волчьей яростью глодал наши измученные тела. Зимнее солнце каплей расплавленного металла висело посреди свинцовых небес.

Наконец впереди показалось русло реки — скованное льдом, оно почти затерялось среди заснеженных берегов. И, тем не менее, мы знали: перед нами могучий Танаис — этим именем называли Дон проживавшие в здешних местах скифы. Река являлась одним из главных водных путей в земли Гардарики, которые с легкой руки мусульманских торговцев стали повсеместно прозываться Русью.

Спуститься вниз по Танаису — мечта каждого юноши. Заманчивое, несравненное приключение… Увы, действительность сильно отличалась от юношеских грез. Она была куда более суровой и прозаичной. И чаще всего запечатлевалась на памятных камнях, возведенных в честь погибших героев.

Я бросил взгляд в сторону Клеппа Спаки — несчастный трясся от холода, кутаясь в рваный шерстяной плащ, — и в очередной раз пожалел, что взял его с собой. От Обетного Братства даже памятного камня не останется, подумал я, ибо, скорее всего, замечательный резчик рун сгинет вместе с нами посреди заснеженной степи.

Вот и привал. Устроившись возле костра, я прикрыл рукой покрасневшие, слезившиеся глаза. Я чувствовал, что нестерпимое сияние Великой Белой Зимы скоро меня доконает. Уж коли мне приходилось тяжко, то что говорить о несчастном Квасире с его единственным здоровым глазом? Я вновь и вновь проклинал себя за то, что был недостаточно внимателен к побратиму и пропустил признаки грозной болезни.

Из оцепенения меня вывели голоса товарищей. Они оживленно что-то обсуждали и тыкали пальцами на юг, туда, где в месте слияния двух рек — Дона и его притока под названием Донец — стояла Белая Вежа, в прошлом хазарский Саркел. Там в небо поднимались желтоватые струйки дыма, и на их фоне четко выделялась темная фигурка одинокого всадника.

— Что за храбрец разъезжает в одиночку? — проворчал Финнлейт. — Может, подстрелить его, когда приблизится?

— Здесь место открытое, все как на ладони, — возразил я. — Следовательно, он видит нас не хуже, чем мы его. Тем не менее непохоже, чтоб он выглядел напуганным…

— Ну, это легко исправить, — заметил Финн, однако не двинулся с места.

Мы молча наблюдали за приближавшимся всадником. Затем внезапно подал голос Коротышка Элдгрим.

— Здесь холодно, — пожаловался он.

— Я знаю, — мягко ответила Тордис. — Ничего, потерпи. Скоро согреемся.

Коротышка стоял неподвижно, лишь изредка моргал голубыми глазами. Со стороны его можно было принять за бесформенный куль одежды. Я вспомнил, как в первый миг все кинулись снимать с себя плащи и туники и навьючивать их на Коротышку. Всем так хотелось видеть его согревшимся и довольным, словно человек этот являлся нашим общим талисманом. Никогда не забуду, как Тордис сняла с него старую рваную рубаху и ахнула. Затем развернула Коротышку кругом, чтобы показать мне его спину. То, что я увидел, заставило меня отшатнуться. Его спина представляла собой скопище черных ожогов в виде крохотных распятий. Некоторые ожоги успели зарубцеваться, иные все еще кровоточили. Все вместе они складывались в большой крест, перекладины которого располагались вдоль позвоночника и лопаток. Теперь мне стало ясно, каким образом Мартину удалось выудить сведения из дырявой памяти несчастного Коротышки.

— Ну, попадись мне снова этот монах, — сквозь зубы тогда проговорила Тордис.

Сейчас она хлопотала возле Элдгрима, пытаясь навертеть ему на голову свой шерстяной плат. Тот неуклюже отмахивался и сердито ворчал:

— Перестань суетиться, женщина! Мне и без того хорошо.

Он потопал ногами, чтобы согреться, и бросил на меня жалобный взгляд.

— Обжора потерялся где-то по дороге, — сказал он, затем помолчал и растерянно добавил: — Руны.

— Все в порядке, — успокоил я его. — Я нашел Обжору.

Коротышка улыбнулся с довольным видом. Затем снова встрепенулся:

— А где Эйнар и остальные? Хотя нет, подожди… их же нет… Прости, Орм, я…

И снова пауза, во время которой Элдгрим болезненно морщился, очевидно, пытаясь что-то вспомнить.

— Ламбиссон, — проговорил он наконец. — И этот чертов монах… он так мучил меня, говнюк мелкий. Будь он проклят со своими расспросами! Все толковал о серебре и каких-то рунах…

Голос его прервался, из груди вырвалось рыдание. Коротышка плакал, словно маленький ребенок. Тордис привлекла его к себе и заботливо укутала своим плащом.

— Что дальше? — требовательно спросил Гизур. — Мы собираемся вернуться в гробницу? Как насчет нашего серебра?

Сам я знал, что мы никогда туда не вернемся и о сокровищах можно забыть. Но не стал говорить об этом людям. Равно как не стал объяснять, откуда я это знаю. У меня было такое чувство, будто я забыл что-то очень важное… оставил лежать на том заснеженном острове. Впрочем, я догадывался: это тоска по моему утраченному мечу. Он так долго был частью меня — и вот теперь исчез. Я переживал потерю так, как если бы лишился руки или ноги… Но никогда — ни тогда, ни впоследствии — не считал, будто заплатил слишком высокую цену за возвращение побратима. Улыбка Коротышки, ласковый взгляд его голубых глаз того стоили…

— Квасир и Торгунна, — напомнил я Гизуру, и тот горестно покачал головой.

— Вот так всегда, — проворчал он. — Не успеем освободить одного, как потеряем двух других…

Однако Гизур и сам понимал, что все пустое. О чем говорить, если нашему побратиму требуется помощь? Кроме того, он наверняка утешался мыслью о том серебре, что увез с собой князь Владимир. Я нисколько не сомневался, что Обетное Братство считало то своим по праву.

Тем временем всадник приблизился настолько, что Финн узнал его.

— Да это Морут! — воскликнул он.

Теперь уже и мы могли разглядеть маленького хазарского следопыта. Он ехал на своем неуязвимом мохнатом коньке, а в поводу вел еще одного — тоже невысокого, с короткой жесткой гривой. Морут остановился немного поодаль и подождал, пока мы не спеша подойдем к нему.

— Хейя, недомерок! — приветствовал его Финн.

Хазарин сдержанно кивнул, настороженный таким приемом. Поскольку он открыто приехал к нам, я решил дать ему возможность высказаться.

— Юный князь уже в Саркеле, — объявил Морут. — Вернее, не совсем в крепости. Ее защитники не впустили новгородского князя, так что покуда тот разместился в прибрежном поселении. Сейчас они заняты поиском лодок и разгрузкой телег.

— Но крепость откроет ворота для князя? — спросил я.

Морут покачал головой, скривив потрескавшиеся губы.

— Они сделали глупость, послав вперед Абрахама. Хотели, чтобы тот заблаговременно договорился с защитниками крепости. Но у нашего Абрахама свои планы на Саркел. В двух днях пути отсюда находится киевская дружина во главе с Свенельдом и его сыном. Если им ничего не помешает, скоро они будут здесь. А помешать им может лишь одно: если река на подступах к Саркелу снова замерзнет. Тогда им придется покинуть свои лодьи и идти пешком.

Это были важные новости. Оставалось выяснить, насколько они достоверны. Я поинтересовался, откуда Морут получил эти сведения, и хазарин пожал плечами.

— Тин был с ними, — сказал он. — Киевляне плывут по реке в своих больших тяжелых лодках, но лошадей у них всего две. Одну из них они дали Тину и отправили вперед разузнать положение дел в Саркеле. Я повстречал его возле крепостного рва.

Значит, Тин. В душе я проклинал маленького булгарина, ибо понимал: распростившись с нами, тот направился прямиком в Киев и рассказал все, что знал.

— Так и было, — подтвердил Морут. — Но это не важно, потому что до него там уже побывал Мартин. Ему чудом удалось выбраться из степи и добраться до людей. Он был в ужасном состоянии: чуть не умер от холода и голода. Люди Ярополка спасли ему жизнь, а взамен он все им рассказал. Так что монах жив-здоров… правда, лишился одной ноги.

Чертов Мартин! Финн злобно зарычал, тряся головой.

— Эх, Орм! — сказал он. — И что ж ты не убил его тогда, в Бирке?

Я и сам уже не раз о том пожалел. Но все это было так давно, что почти испарилось из памяти — как след дыхания испаряется с поверхности клинка.

— И что же Тин? — спросил Гирт (очень своевременный вопрос, мне и самому следовало его задать).

Морут посмотрел на Гирта без всякого выражения, затем перевел взгляд на меня.

— Вам известно, что мы никогда не были с ним дружны, — медленно проговорил он. — Он рассказал мне все, что я хотел услышать. А после того я расплатился с ним за оскорбления. Лошадь, которую вы видите, прежде принадлежала ему.

Все молча восприняли эту новость, но в глазах своих побратимов я заметил новый блеск уважения к маленькому гладколицему хазарину. Впрочем, я тут же забыл о Моруте, поскольку голова моя была занята мыслями о Свенельде и его сыне. Скорее всего, они еще ничего не знают о печальной участи, постигшей их гонца. Следовательно, будут ждать его возвращения. Опять же, лошадей у них нет, значит, как и нам, им придется топать пешком через заснеженную степь. По всему выходило, что день-другой у нас в запасе есть…

— Абрахам надеется захватить власть в крепости и никого в нее не пускать, — между тем рассказывал Морут. — По мне, так он делает большую глупость. В Саркелском гарнизоне сейчас больше славян, чем хазар. Недаром же и саму крепость теперь именуют Белой Вежей. Абрахам этого не понимает, он слишком ослеплен мечтами о былом величии хазар. Он, конечно, может склонить на свою сторону защитников крепости, но для того ему придется рассказать про серебро Аттилы. Уверен, в конце концов он так и поступит.

Наверняка Добрыня и Сигурд тоже до этого додумаются. А следовательно, поспешат убраться восвояси, прежде чем кто-либо — не важно, беловежский гарнизон или же Свенельдова дружина — проведает про их груз серебра.

— А с чего ты решил все рассказать нам? — подозрительно прищурился Хаук Торопыга.

Я и сам хотел о том спросить, Хаук опередил меня буквально на секунду.

Морут нахмурился, обдумывая свой ответ.

— Я ничего не знал о планах Владимира. Он не сказал нам с Абрахамом, что намеревается сбежать с серебром и бросить вас на расправу ойор-пата, — объяснил маленький хазарин. — На мой взгляд, такое поведение недостойно князя. Я пытался поговорить с Абрахамом, но тому наплевать. Он сказал, что вы поганые язычники, и Богу виднее, как вас покарать.

— Когда-нибудь я выпущу дух из этого болтливого пузыря, — пообещал Финн.

— А ты с ним не согласен? — спросил я, и Морут покачал головой.

— Ваша вера меня не касается, — сказал он. — Я считаю: каждому человеку виднее, во что верить. И еще я думаю, что глупо затевать ссору из-за такой кучи серебра. Его там на всех хватит.

— Вот и мне так кажется, — кивнул я. — Так или иначе, ты пришел к нам… И кто же тебя благословил на этот поступок — Владимир или его дядька?

— Ни тот, ни другой, — ответил Морут. — Ежели меня кто и благословил, так только Бог… или Аллах — в зависимости от того, куда я дальше двинусь. О том, что я отправился к вам, не знает никто. Меня интересовало, убили вас ойор-пата или нет… Как вижу, вы сумели приручить мужененавистниц.

В голосе хазарина прозвучало неподдельное восхищение. Затем он снова нахмурился и сказал:

— Если же говорить серьезно, то меня возмутило убийство вашего слепого товарища… и то, как они обошлись с его женщиной.