Солнце палило нещадно, и не спасала пелена пыли, белесым слоем оседавшей на волосы и одежду, превращавшей все краски в выцветшие воспоминания. Рынок с продавцами и отчаянно торгующимися покупателями, возчиками, поднимающими большие кожаные мехи с вином или катящими бочки, мясниками с тушами на плечах и лоточниками с мясной снедью, прикрытой от пыли и мух, превращался в дрожащее душное марево.

Держась в стороне под навесом, я таращил глаза, стараясь ничего не упустить, на залитую ослепительным светом площадь. Голова раскалывалась, в висках стучало как по наковальне, я чихал от пыли. Было жарко и тяжко от вони из соседней красильни; от запаха застарелой мочи спирало дыхание.

Шедший немного поодаль Нос Мешком повернулся, стараясь поймать мой взгляд. Он напялил смешную соломенную шляпу, наивно полагая, что сможет спрятаться от тех из шайки Вигфуса, кто знает его в лицо. Как он надеется избежать этого, с горечью подумал я, если у него лицо в сыпи, как задница младенца, а свисающий нос может освещать дорогу в темноте. Даже те, кто никогда не видел его раньше, обращают на него внимание.

Толпа немного поредела, когда мы прошли дальше, сливаясь с беспорядочным уличным потоком, и вновь вышли туда, где дорога, изрезанная колеями, круто сворачивала в район красильщиков. Потом я увидел, что Нос Мешком снял свою шляпу, почесал мокрые от пота растрепанные волосы и снова надел. Это был знак, но я не мог вспомнить, что он значит, ― как вдруг увидел двух человек.

Они стояли в дверях сыромятни, не обращая внимания на зловоние. Рядом с ними был тот, за кем мы пришли, высокий костлявый человек с белыми волосами, самым свирепым обветренным лицом и самыми мускулистыми руками, какие я когда-либо видел. Стейнтор знал его как Белого Гуннбьорна, он был норвежцем со славой отменного бойца.

Шедшие позади меня четыре члена Братства так старались не привлекать внимания, что я усомнился, что мы сможем подойти поближе. Я сунул руку за спину, под рубаху, чтобы отцепить сакс, ощутил влажность пота и пожалел, что не идет дождь ― тогда была бы причина надеть плащ и спрятать под ним меч.

Нос Мешком кивнул мне, потом двинулся вперед неторопливым шагом. Он остановился, повернулся и чрезвычайно заинтересованно уставился на истекающую кровью свиную голову в туче мух, которую мясник тащил через толпу.

Еще один человек подошел к Белому Гуннбьорну, невысокий, но такой тощий, что даже казался выше ростом. У него было резкое лицо, обрамленное свисающими прядями волос, длинная, расчесанная надвое борода с вплетенными в концы пурпурными лентами, и того же цвета ножные обвязки. Это да еще свободная красная шелковая рубаха, толстые васильковые штаны и наборный серебряный пояс позволили мне сразу догадаться, кто он таков, хотя я и видел его впервые.

Вигфус по прозвищу Щеголь.

Гуннар Рыжий не спеша приблизился ко мне и словно случайно толкнул. Он дружелюбно улыбнулся, но глаза были суровы, на лице выступил пот, а тронутые сединой рыжие кудри скрывала круглая шерстяная шляпа, под которой мозги у него, наверное, кипели.

― Вигфус, ― сказал он, и я кивнул.

Он оглянулся в ту сторону, где скрывался Эйнар, и мотнул головой. Очевидно, он получил ответ, потому что глубоко вздохнул, поправил пояс и неторопливо направился вдоль по улице к четверым, стоявшим на деревянных ступенях сыромятни.

Я следовал за ним, держась слегка позади и догадываясь, что остальные идут за мною. Я видел, как Нос Мешком тоже повернулся и пошел за потным мясником с жирной тушей, пользуясь им как прикрытием, чтобы подойти поближе.

Что-то мелькнуло, взорвавшись болью в моей голове и ослепительным светом, от которого я зажмурился. Ошеломленный, я мог только смотреть, как из проулка слева от нас вылетело по дуге копье, нацеленное прямо на Гуннара Рыжего. Они выставили тайного стража, а мы его не заметили.

Боги ведают, как Гуннар ухитрился избежать смерти, заметив краем глаза неуловимое движение. Он опустил плечо и повернулся, полуприсев. Копье не попало в него, просвистело над плечом и угодило в полумрак какой-то палатки. Оттуда донесся вопль.

На улице поднялся шум. Гуннар налетел на двоих мужчин, которые несли рулон ткани; я стоял и глазел, пока вдруг опять не вспыхнули звенящие огни и в голове не взорвалась боль.

― Шевелись, крысиный выпердыш! ― заорал Нос Мешком, бросаясь вперед.

Я рванулся, споткнулся, сбил закричавшую бабу, упал на колено и поднял голову, щурясь от пыли и пытаясь хоть что-то сообразить. Я увидел, как Гуннар Рыжий исчез в проулке, гонясь за метнувшим копье и вопя от ярости.

Нос Мешком остановился, а Белый Гуннбьорн и двое других, обнажив длинные стальные мечи, двигались в нашу сторону. Их движение замедляла только мечущаяся перед ними толпа.

А Вигфус бежал к сыромятне.

Тогда я вскочил ― я никогда не узнаю почему, подстегнутый окриком Носа Мешком или, может быть, собственным страхом. Я промчался мимо Белого Гуннбьорна и слышал, как Эйнар и остальные, яростно крича, бегут за мной с мечами наголо.

На мгновение переход от яркого света в тусклый полумрак сыромятни ослепил меня, и я остановился, щурясь. Потом заметил мелькнувший отблеск серебра на поясе Вигфуса, который быстро взбегал по деревянной лестнице. Я бросился за ним, вытащив сакс, перепрыгивая за раз три ступеньки.

Он вбежал в узкую мастерскую и бросился за угол, в комнату с распахнутыми ставнями. Я не отставал, проклиная сносившиеся подошвы своих сапог, скользившие по деревянному полу, будто костяные лыжи по насту, и влетел прямо в стол, раскидав потрясенных учетчиков и их записки на бересте.

Оглушенный криками, грохотом и болью от ушиба челюсти, я увидел, что Вигфус добежал до конца комнаты, и решил уже, что настиг его, ― выхода тут не было. Кроме окна с открытыми ставнями, через которое он и перемахнул длинными ногами.

Ругаясь, я поднялся, кулаком в грудь ударил красномордого учетчика, попавшегося мне на пути, и бросился к тому же окну.

Под ним была короткая наклонная крыша галереи, выходившей на просторный двор сыромятни, окруженный сараями. Во дворе стояло множество чанов, деревянных рам, повсюду были натянуты веревки и толпились полуголые потные люди, которые подвешивали вонючие шкуры на длинные шесты или подкидывали дрова в огонь под кипящими чанами. Жара и острый запах вытеснили весь воздух, я дышал словно через мокрый лен.

Вигфус бежал по деревянному гонту. Он зацепился за веревку для белья и ковров, упал, покатился, и на миг мне показалось, что он свалится через край и с ним будет покончено.

Но ему удалось остановиться, он вскочил на четвереньки, будто какой-то диковинный паук, и оглянулся на меня. Я решил, что он сразится со мною, поэтому остановился и поднял меч. Он скривил рот в презрительной усмешке, резко выпрямился и побежал по короткой крыше, на миг замер и осмотрелся, потом прыгнул, вытянув руки во всю длину, с клинком в зубах.

Я разинул рот от удивления. Он должен был лежать на дворе сыромятни, и я надеялся, что голова у него попала прямо в бочку с мочой. Я подбежал к тому месту, но там никого не было. Потом я увидел веревку, натянутую между домами, попятился, глубоко втянул воздух и сделал воистину глупость, каковую можно оправдать лишь моей молодостью и внезапной угрюмой решимостью не упустить этого негодяя.

Я сунул сакс в зубы и прыгнул к веревке.

Долетел до нее, схватил, крутанулся ― как, должно быть, проделал и Вигфус ― и рухнул в квадратное отверстие с полуприкрытыми ставнями.

Я вдребезги расплющил хрупкую раму, почувствовал, как щепки впились в руку, и бросился в комнату, продираясь сквозь щепу, камышовый настил на полу и солому из тюфяка на кровати, разодравшегося под моими ногами. Упал, вскочил и, выхватив сакс, принялся бешено наносить удары, но комната была пуста, и единственное, что мне удалось, ― порезать себе язык и край рта.

Я увидел дверной проем, закрытый простой занавесью. Я разорвал ее и оказался в другом открытом коридоре, со множеством занавешенных дверных проемов. Ступеньки вели вниз, в темноту, тяжело пахнувшую сосной и мочой. Я почувствовал, что кровь и пот текут струйкой по лицу, и сплюнул. Жгучая боль в углу рта чувствовалась все сильнее. Я задыхался, был мокрым от пота, меня мучило отчаяние при мысли о том, что я упустил Вигфуса.

Я подбежал к первой комнате и в отчаянии откинул занавески на дверном проеме: ящики, тюки, крысы, дохлые и живые. Следующая комната тоже имела квадратное окно, яркий свет из которого падал на расщепленные обломки свежего дерева; в третьей комнате не было ничего, кроме соломенного ложа...

Комната с разбитым окном и осколками дерева, усеявшими пол. Вигфус прошел здесь.

Я подбежал к окну, сунул сакс под рубаху и осторожно выглянул наружу. На сей раз я пошел вверх, по наклонному подъему, крытому дранкой, горячей на жаре и такой сухой, что она хрустела, как лед. Дранка рассохлась и лежала неплотно, я то и дело оскальзывался и бранился.

Тут я увидел его ― красная рубаха порвалась, одна пурпурная обмотка волочилась сзади, а затейливые ленты на раздвоенной бороде развязались. Он дико глянул на меня и соскользнул вниз по черепице, затем исчез за ее краем.

Задница Одина, неужели он никогда не перестанет бежать? Я помчался следом, увидел короткую каменную стену, на которую Вигфус упал и по которой двинулся далее, хромая от боли и хватаясь за пах.

Люди на дворе сыромятни кричали, глядя на нас, а по другую сторону стены была улица. Я тяжело упал на стену. Мне удалось не удариться пахом, на мгновение я неуверенно качнулся, потом обрел равновесие, а Вигфус шел по осыпающемуся узкому хребту стены, раскинув руки для равновесия.

Тут я увидел Эйнара, Гуннара Рыжего и остальных, наполнивших двор сыромятни, но стена была слишком высока, чтобы они могли до него добраться.

Он увидел их в тот же миг, что и я, оценил положение одновременно с ними, выругался и, чтобы не подставиться под меч, который любой снизу мог в него бросить, спрыгнул по другую сторону стены, на улицу.

― Обойдите вокруг! ― крикнул я, и все кинулись вокруг построек, расталкивая локтями народ.

Они никак не успевали его догнать, потому я тоже спрыгнул, смягчив падение тем, что упал на лоток с грудой фруктов. Я вскочил, весь клейкий от сока, под брань лоточника. Похоже, повредил ногу ― и фрукты не уберегли.

Вигфусу пришлось не слаще моего, но он уже пустился бежать, когда я стремительным броском ухватил стелющийся конец его причудливой пурпурной обмотки.

С пронзительным криком он на бегу грохнулся лицом в пыль, попытался встать, яростно суча ногами. Его лицо, в грязи и крови, искажала бешеная злоба.

Потом я увидел, ужаснувшись до тошноты, белую, как кость, голову Гуннбьорна, который быстро пробирался сквозь толпу, расшвыривая кричащих людей, к своему ярлу. Вигфус с трудом встал, а Белый Гуннбьорн ухмыльнулся и направился ко мне, держа в руке меч. Я увидел, что глаза у него странные, бесцветные ― даже ресницы и те белые.

― Брось его, ― велел, задыхаясь, Вигфус, ― помоги мне... убраться отсюда. Эйнар на подходе.

Гуннбьорн цыкнул на меня, потом подставил плечо своему господину. Они отошли на пару шагов, когда я, чуть не всхлипывая от негодования и отчаяния при виде того, как они уходят, метнул сакс.

Меч пронесся по разделявшему нас пространству и ударил Гуннбьорна в спину. Гуннбьорн резко вскрикнул и рухнул, уронив Вигфуса.

Он беспомощно взмахивал рукой, пытаясь достать до спины. Вигфус выругался, оценив происшедшее, с трудом поднялся и, ковыляя, исчез в толпе. Я пытался пойти за ним, но боль в лодыжке вынудила меня заскрипеть зубами. Эйнар и остальные нашли меня растянувшимся на улице, в бессильной ярости колотящим кулаками по земле, с лицом в крови, соплях и поте.

Гуннар Рыжий перевернул меня, велел двоим мне помочь. Эйнар присел рядом с Гуннбьорном, который стонал и все пытался достать до своей спины.

― Вынь его, ― простонал он. ― Я не чувствую ног. Вынь его.

Вынимать было нечего. Сакс ― не метательный нож; тяжелая рукоять ударила Гуннбьорна в позвоночник и что-то серьезно повредила.

Эйнар перевернул Гуннбьорна на удивление осторожно, хотя следовало торопиться ― оставалось мало времени: наверняка скоро пожалуют местные, чтобы выяснить, из-за чего шум.

― Гуннбьорн, ― сказал Эйнар, ― ты умираешь.

― Кажется, так, ― выдавил тот сквозь стиснутые зубы.

Лицо у него было белое, как и костяного цвета под патиной пыли волосы, прилипшие к голове. Брови и ресницы тоже белые, а вот глаза не бесцветные, слегка лиловые.

― Я позволю тебе умереть мужчиной, ― сказал Эйнар, ― с добрым мечом в руке, чтобы ты получил свое место в Вальхалле.

Согласие промелькнуло во взгляде Гуннбьорна, головой пошевелить он уже не мог.

― Либо я могу оставить тебя здесь, ― продолжал Эйнар, ― и ты проживешь дольше, тебя отнесут в постель и немного поухаживают, прежде чем ты сдохнешь, как червь. ― Эйнар помолчал и пожал плечами. ― Может, ты даже выживешь. Я видал такое. У одного человека в Миклагарде было великолепное сиденье с навесом, его носили рабы после того, как ноги ему раздавило под кораблем, который он кренговал.

Описав эту картину, он придвинулся ближе, болтая ножом Гуннбьорна, который держал за лезвие, дразнящая рукоятка была совсем рядом с ладонью поверженного.

― Говори, куда Вигфус уволок девку.

Гуннбьорн застонал.

― Он бросил тебя умирать здесь, ― заметил Эйнар.

Голос Гуннбьорна был едва ли выше шепота.

― У меня есть мать, Хрефна, дочь Ульва. В Вестфольде, хутор Сольмунд...

― Я пошлю ей весть, что ты умер славной смертью. И кошель из-под твоей левой подмышки.

Гуннбьорн смежил веки, уже видя воронов.

― Котловина Морской Бури. Клад Атли. Девка знает. К северо-западу, один, может, два дня пути, так она говорит.

Эйнар опустил рукоять ножа в ладонь Гуннбьорна в тот же миг, когда перерезал ему горло. Потом мы ушли, а кровь текла в алую лужу грязи под головой мертвеца, и улица опустела ― никому не хотелось отвечать на расспросы, кто этот мертвец.

Это было похоже на то, как бывает в море при волнении. Мы пересекли высохшую степь под солнцем, яростным, как кулак в лицо. Ветер волнами качал желтую траву, за нами взметались клубы черной земли. Путь наш лежал к зеленой черте на окоеме.

Постепенно черта стала полоской, выросла, выползла из зноя и превратилась в подрост сосны, ольхи и березы. Плавные степные холмы покрылись деревьями, перелески стадами сбегали по оврагу, на дне которого неторопливо струился ручей, вливающийся в Днепр. Недвижный воздух под деревьями раскалился от дневного зноя, опьяняюще пахла смола, стоял густой запах иголок и перегноя. Но они давали укрытие от того, чего мы больше всего боялись: от печенегов.

Как не уставал повторять Валкнут, это была воистину дурная мысль ― отправиться в степь пешком, взяв всего двухдневный запас лепешек, вонючего сыра и немного полосок сушеного мяса, какое употребляют конники-русы.

Они кладут их под седла и одежду, где конский пот размягчает их и пропитывает ― кобылий пот вкуснее, как они клянутся, ― но у нас не было такой роскоши, и в третьем лесу за день я перестал пытаться разжевать мясо и решил, что лучше сохранить его для починки подметок.

― Дай сюда! ― крикнул один из отряда, полуславянин с лицом в оспинах, которого звали Скарти. ― Я суну их себе в штаны. Суть та же, пот другой.

Они рассмеялись, вся эта компания провонявших потом людей. Они отдувались, как загнанная свора собак, наполняли кожаные бутыли речной водой, размачивали хлеб и мясо в ручье, прежде чем их съесть, задыхались на колючей подстилке из иголок от тяжести зноя ― и смеялись.

Когда Эйнар рассказал о своем плане и о том, что нужно шестьдесят человек из отряда, чтобы вернуть Хильд, ему пришлось отказывать желающим. Он послал сказать Святославу и троим его сыновьям, что люди из дружины князя Владимира нарушили клятву и бежали в степь, забрав с собой рабыню Эйнара, и что он пошел вернуть их. Это, как он надеялся, извинит его отсутствие.

Уверенное спокойствие Эйнара исчезло, сменившись угрюмой поспешностью; он лихорадочно гладил усы, и по всему было видно, что удача его покинула.

Потом отобранные шестьдесят человек пустились на северо-запад, следуя по меткам, которые оставляли Нос Мешком и Стейнтор, как две ищейки, шедшие по следам Вигфуса и его команды к таинственной котловине Морской Бури.

И я пошел с ними вопреки опасениям Эйнара, Иллуги и всех остальных насчет моей стянутой ремнем лодыжки и хромоты, которая у меня обнаружилась перед тем, как мы двинулись в путь.

Но я был полон решимости, и Эйнар не очень-то и противился. Я поймал взгляд Гуннара Рыжего, когда мы направились через степь, и вспомнил его предостережения. Эйнар, подумал я, будет рад, если я охромею на равнинах за пределами Киева, после чего он найдет разумное оправдание, чтобы бросить меня умирать.

Эта возможность была еще одним хорошим доводом в пользу того, чтобы остаться, но больше всего я боялся выказать страх. Я попал в капкан собственной доблести ― ведь я был Убийцей Медведя, в конце концов, молодым Бальдром. Я должен отправиться к котловине Морской Бури.

― Что такое Морская Буря? ― спросил Эйнар у Иллуги Годи после того, как разослал несколько человек в разные стороны с поручениями, собирая пожитки, нужные для преследования. И задумчиво пробормотал про себя: ― Что она такое?

― Это не тайна в здешних краях. Денгизих, иначе Морская Буря, был правителем гуннов, ― ответил Иллуги. ― Тут его имя помнят. Говорят, это сын Атли.

Эйнар вскинул голову, и они с Иллуги посмотрели друг на друга, ― боги ведают, что было в их взглядах.

― Может, там зарыт ключ к кладу Атли, ― вмешался я. ― А может, сам клад Атли, и Хильд ведет их к нему.

Эйнар бросил на меня взгляд, тяжелый, как черный лед. Тут мне следовало бы остановиться, но я почему-то не смог, как бывает с детьми, когда те начинают в первый раз погонять лошадей. Их охватывает кровожадность, и те, кто знает это, наблюдают и оттаскивают озорников, щедро раздавая оплеухи.

― Думаю, нет, ― задумчиво ответил Иллуги. ― Эта гуннская могила ― то, о чем все знают, и почти наверняка на нее уже совершали набеги. А клад Атли, как хорошо известно, спрятан.

― Вот именно, ― сказал я, пробуя перенести тяжесть тела на лодыжку теперь, когда навьючено все добро. ― Так хорошо спрятан, что какая-то безумная девка знает, как его найти.

Эйнар молчал, занимаясь своим скарбом, Иллуги же нахмурился в ответ на мои слова и подал знак замолчать. Но я уже подошел к краю пропасти и удержу не знал.

― Трудно сказать, кто больше тронутый, ― продолжал я, ни на кого не глядя. ― Она, с ее вечно закатывающимися глазами, трясучкой и верой в то, что она знает, где спрятаны богатства, ― или все мы, слепо идущие следом. ― Потом я посмотрел прямо на Эйнара и произнес: ― Может, она ― твоя судьба, посланная Одином, который не любит нарушителей клятв...

Больше я ничего не сказал, потому что его пальцы сомкнулись на моем горле, а черные глаза приблизились к моим так, что я ощущал его ресницы на своих щеках. Я не мог дышать, не смел пошевелиться.

― Ты недолго пробыл с нами, сын Рерика, но я уже сожалею, что был так снисходителен ради твоего отца.

Он сжал меня крепче, и я почувствовал, что глаза у меня выпучились, как у лягушки.

― Эйнар, ― предостерегающе сказал Иллуги, и даже сквозь гул в ушах я услышал в его голосе волнение.

Стальные пальцы сжались еще чуть-чуть.

― Обмен взглядами? ― осведомился новый голос, едва слышный сквозь гром у меня в голове. ― Или ты предлагаешь поцелуй мира, как делают люди Христа, когда обещают дружбу?

Хватка немного ослабла, и голос Эйнара прогудел:

― Не твое дело, Гуннар Рыжий.

Я попробовал посмотреть в сторону Гуннара, но глаза Эйнара все еще были прикованы к моим ― неподвижные дыры, похожие на входы в пещеру цвергов.

― Тогда и говорить не о чем, ― обрадовался Гуннар. ― За меня скажет другой.

Тихий, сосущий звук меча, извлекаемого из ножен, отдался эхом дыхания Иллуги.

― Остановитесь, ― сказал тот голосом глубоким и суровым, и я понял, что он воздел свой жезл. ― Гуннар, настрой мирные струны. Эйнар, отпусти мальчика. Судьба везде судьба.

Освобождение наступило внезапно, и я, кашляя, повалился наземь. В горле клокотала боль, каждый вдох драл, будто колючками. Когда я смог наконец поднять глаза и взялся за протянутую руку Иллуги, то понял, что ноги у меня дрожат.

Гуннар Рыжий, чьи присыпанные снегом волосы были завязаны сзади кожаным ремешком, стоял, небрежно положив руку на рукоять меча. Эйнар ― губы сжаты добела, точно шрам внизу лица, ― стоял напротив, черные крылья его волос обрамляли лицо, бледное, как зимняя луна.

Иллуги шагнул между ними, словно для того, чтобы разорвать какую-то невидимую веревку, которая словно тянула их друг к другу.

― Этот повелитель гуннов, ― продолжал он, словно ничто не нарушило разговора, ― был врагом Вечного Города, так считается. Он сражался с ними и был убит за это военачальником по имени Анагаст. Его тело увезли в степные земли, чтобы возложить на курган.

Напряжение, точно парус, потерявший ветер, хлопнуло и исчезло. Эйнар фыркнул, сунул оружие в кожаный мешок и перекинул через плечо. Щит был заброшен на другое плечо. Никто не взял кольчугу, несмотря на опасность: для этого было слишком жарко.

― Что ж, ясно одно, ― сказал Эйнар, невесело ухмыляясь. ― Наша Хильд тащит их за собой в степь.

Наша Хильд. Как будто это его сестра. Я смотрел, как он, пытаясь избавиться от досаждающих насекомых, чешет волосы, а потом стягивает их сзади кожаным ремешком от жары. Мои волосы кишели вшами, но я не хотел сбривать кудри, как делали другие, потому что голая голова ― знак раба, а до такого я опуститься не мог, умно это или нет.

Эйнар прошел мимо Гуннара, и клянусь, волосы у них обоих встали дыбом, точно шерсть на загривках волков, когда они коснулись друг друга. Горло у меня болело, и я знал, что на шее останутся пять багровых синяков.

Наша Хильд. Она не больше «наша», чем я могу пердеть золотом, но Эйнар явно думал, что она ― одна из Давших Клятву, клялась она или нет. Он ни на мгновение не допускал, что Хильд может его обманывать и что Вигфус находится на верном пути, как казалось мне в то время. Конечно, я ошибался.

Иллуги Годи кинул взгляд на Гуннара, потом на меня и покачал головой.

― Вы глупцы, один из-за своей распущенной болтовни, другой ― из-за умения разозлить человека вроде Эйнара.

― Если не хочешь намочить пальцы, ― ответил со смешком Гуннар Рыжий, с трудом отрываясь от дверного косяка, ― тогда держи свои башмаки подальше от моей пиписьки.

Иллуги вызывающе вздернул подбородок и жезл, знак его ранга, но Гуннар молча усмехнулся и пошел прочь.

― Асгард, кажется, не очень-то прислушивается к тебе, жрец Одина, ― бросил он через плечо на ходу, и я увидел, как Иллуги вздрогнул, и голова его опустилась впервые за этот день.

А Эйнар после держался так, будто этого всего и не было. Вечером, во время привала, уставший и взмокший от пота, он встал, опираясь на колено, с усмешкой взглянул в лица загнанных, как псы, людей, которых провел сквозь море колыхавшейся травы, затем посмотрел на огромное, медленно закатывающееся за край земли солнце и воскликнул:

― Мы, должно быть, близко! Завтра мы их нагоним и вернем нашу Хильд.

В ответ раздались одобрительные возгласы, но звучали они глухо ― люди устали от перехода по жаре.

Эйнар медленно встал, поправил щит и снаряжение на плечах и добавил, ухмыляясь:

― А теперь, пошли!

― Наша Хильд, ― угрюмо пробормотал я, вставая.

Проходивший мимо Иллуги услышал и насмешливо покачал головой.

― Наша Хильд, ― повторил я. ― Она не видела от нас ничего, кроме тумаков. Эйнар даже отобрал у нее то единственное, что ей было дорого, ― проклятое древко копья. А он все еще считает ее «нашей Хильд».

― Она вытерпела худшее от Вигфуса и Ламбиссона, ― сурово напомнил мне Иллуги, опираясь на свой жезл, ― от которых мы ее спасли.

Я нехотя согласился с ним. Он задумчиво продолжал смотреть на меня, когда я, хромая, двинулся вперед.

― Поостерегись ошибок с Эйнаром, ― произнес он тихо, только для моих ушей. ― Он называет ее «наша Хильд», потому что так и есть. Не Вигфуса, не Ламбиссона, не Мартина, трижды клятого монаха. Наша, Орм. Как наш ― «Сохатый». Как наш ― серебряный клад. В эти дни тебе стоит быть сдержанней в присутствии Эйнара, не нужно мрачно на него смотреть и болтать лишнее. Ты стал... несчастливым для него. В следующий раз он может перерезать тебе горло.

Я взглянул ему в лицо, увидел тревогу и напряженность в глазах и вспомнил слова Гуннара Рыжего о том, что боги сокрушают нашего жреца своим безразличием, а он не может найти способа донести до них свои слова.

― Я знаю, ― повторил я и хлопнул себя по ноге. ― Будем надеяться, что я не захромаю пуще, и ему не придется безжалостно меня бросить.

― Он готов это сделать, ― сказал Иллуги.

― Думаю, я всегда это знал, ― спокойно сказал я. ― А теперь знаю и то, что и ты, Иллуги Годи, поступил бы так же. Хорошее жертвоприношение, чтобы ублажить богов, которых разозлил Эйнар, да, Годи? Лучше, чем боевой конь, как думаешь?

Я оставил его, кипя праведным негодованием, и ушел, прихрамывая, вслед за остальными, из сумеречного леса в раскаленную степь. Позже мне стало стыдно того, что я сказал, потому что Иллуги был прежде со мной терпелив и добр. Но с тех пор многое переменилось.

Мы добрались до очередной рощи, когда начало темнеть и появились звезды. Костров не разводили, а ночь выдалась холодная, поэтому те, кто поленился тащить с собой плащи, дрожали как никогда, озябнув после жаркого дня. Мы разделили плащи, закутались по двое и по трое и заснули. Огромные звезды и луна залили степь серебряным светом ясной ночи.

Занялся рассвет. Мы поднялись, дрожа от холода и недосыпа, и собирались, кашляя, пердя, чихая и жуя. Справили перед выходом нужду и разобрали свои пожитки.

Ночью вернулся с новостями Нос Мешком. Могилу нашли, нашли также и Вигфуса, которого чутье вело, как мне показалось, следом за Хильд. Стейнтор остался следить за входом.

Эйнар выслушал, кивая, и хлопнул разведчика по плечу, потом оглядел лица людей, в нетерпении собравшихся вокруг, словно волчья стая перед охотой, и улыбнулся.

― Это край густых лесов, ― сказал он. ― Тут полно промоин, некоторые из них совсем отвесные и поросли кустарником, так что смотрите под ноги. Наш враг находится не далее чем в часе ходьбы отсюда, вход расположен высоко в склоне оврага, к нему ведет тропа со ступеньками. Если повезет, мы поймаем их в ловушку и выкурим оттуда.

Он посмотрел на меня и улыбнулся еще шире, обнажив острые, как клыки, желтые и блестящие зубы.

― Похоже на медвежью охоту, да, Орм?

Все фыркнули. Эйнар втянул их в это предприятие, пообещав легкую победу и заманив везеньем Убийцы Медведя, члена отряда. Трудно было им не восхищаться.

Нос Мешком не ошибся насчет промоин и кустарника. Я от души радовался, что не падаю, несмотря на лодыжку, но трудная дорога окончилась входом в глубокий овраг с отвесными стенками, посредине которого плескалась речка. Когда Нос Мешком молча дал знак остановиться, я с радостью сел; лодыжка болела, будто ее проткнули раскаленным прутом.

Мне хотелось взглянуть на ногу, но я не решался снять сапог или размотать повязку, потому что знал, что лодыжка распухла, как брюхо дохлой овцы. Поэтому я просто встал в речку, холодная вода налилась в сапог и немного уняла боль.

Щебетали птицы, гудели насекомые. Мы шли по реке, прямо к отвесному утесу, похожему на скалу. Поток заворачивал и исчезал, и я услышал отдаленный гул водопада. Зной лишал сил, дышать было нечем, даже ручей не давал прохлады. Вдруг настала странная тишина. Исчезли даже многочисленные насекомые.

Вскоре появились Стейнтор и Нос Мешком. Они шли открыто, с таким видом, словно нам ничто не угрожало.

― Они вошли туда примерно два часа назад, ― сказал Стейнтор, вытирая рукавом вспотевшее лицо. ― Остановились у подножья этих ступенек вчера ночью, утром срубили все высокие деревья, какие могли найти, чтобы сделать мост. Потом поднялись.

Все увидели ступени, грубо вырезанные с одной стороны оврага. Я пошел туда, и что-то мокрое ударило меня по голому предплечью. Я рассеянно потер это место, потом разглядел каплю ― вода, но с песком.

Я посмотрел на странное небо медного цвета и пожалел, что с нами нет моего отца, потому что он понимал погоду лучше, чем кто-либо, а такой погоды я еще не видывал. Потом мне случилось пережить такое дважды: когда торговал на Черном море и в Серкланде.

Эйнар оставил дюжину человек у себя за спиной и повел остальных по ступенькам. На верхней площадке, где хватало места только для одного или двоих, мы увидели голый утес, за который заворачивал поток. Он начинался внизу, вырываясь водопадом из дальней стены. До нас долетала водяная пыль, и странно, что от нее веяло прохладой.

Между утесом и широким выступом лежал шаткий мост из стволов деревьев, которые срубили Вигфус и его люди. По ту сторону моста на выступе валялись кости, рядом торчало что-то вроде тонких стволов или... кольев.

Стейнтор ухмыльнулся на наше смущение, потому что побывал здесь раньше всех и все уже видел.

― Могильные воры прежних времен, ― сказал он, указывая рукой в сторону. ― Смотрите ― там остатки копья с противовесом, оно вылетало вверх, стоило лишь ступить на это место.

― Ловушки, ― подытожил Эйнар.

Слово подхватили, оно искрой пронеслось над головами стоявших на ступенях людей.

― А ловушки, ― громко добавил он, чтобы не оставить сомнений, ― предвещают сокровище.

Он подошел к бревенчатому помосту и в три шага перемахнул на выступ, осторожно приближаясь к месту, откуда торчали остатки копий. Кетиль Ворона двинулся следом, а обычно неунывающий скалозуб Скарти опасливо остановился, с тревогой глядя на пропасть под шаткими бревнами и таящий опасности выступ. Пот стекал по его изрытому оспой лицу.

Все терпеливо ждали. Раз люди Вигфуса прошли здесь, думал я, то опасность невелика, но все же лучше, если первым пройдет кто-то другой. Когда Скарти добрался до безопасного места и обернулся с радостной усмешкой, все приветствовали его радостными криками.

На выступе, который был шире и длиннее, чем казалось от реки, скопилась еще примерно дюжина наших; остальные остались на ступеньках. Ветер свистел и вздыхал в овраге, шевелил сухую, как трут, щетинистую траву, и нес долгожданную прохладу.

Здесь был вход, когда-то заложенный камнем; теперь стена была разрушена и громоздилась грудой обломков из слепленных друг с другом камней. Иллуги Годи подобрал один из них, повертел в руках. На нем были символы или остатки таковых. На обеих сторонах виднелись какие-то знаки, почти стершиеся от времени, и я с удивлением увидел, что это искаженная латынь ― я узнал слова «Dis Manibus», узнал «ala» и начал разбирать остальные.

― Тот большой говнюк с данской секирой, ― сказал Стейнтор, указывая на обломки кладки, ― он умеет пользоваться и тупым концом.

Я вспомнил желтую бороду, ухмылку, секиру, и содрогнулся.

― Его зовут Болеслав, ― продолжал Стейнтор, ― сакс, я думаю. Силен, силен. Прорубил ход через эту... штуку.

― Римляне, ― сказал Иллуги Годи. ― Я слыхал об этом. Они делали смесь и налепляли ее, как глину, а она твердела и становилась как камень.

― Что за пометки? ― спросил Эйнар, вздрогнув, когда внезапный порыв ветра бросил в нас пылью.

Иллуги пожал плечами.

― Предостережение? Проклятие? Просьба постучать? Я едва могу разобрать, что там накарябано.

― Латынь, ― вмешался я, проводя пальцами по символам. ― Здесь сказано, что это могила Спурия Денгика, хана Кутригури. Принесен сюда, чтобы быть похороненным под присмотром Рима братом, другом Рима, Эрнаком.

― Спурий Денгик? Это римлянин, а не гунн, ― сказал Эйольв, которого все звали Финнбоги, потому что он был из гуннов.

Иллуги, который тоже кое-что знал, ответил:

― Ему дали правильное имя из-за могильника, оказав честь, которая соответствует его положению. Но ни одна достойная римская семья не захотела бы, чтобы родовое имя связывалось со степняком, так что правители нашли семью, которая вымерла, только имя и осталось. Всех приемных римлян называют Спуриями, ― закончил он.

Так оно и было. И в наши дни всякого, кого считают не совсем тем, за кого он себя выдает, зовут в Вечном Городе Спурием.

― Есть еще что-нибудь, что мы должны знать? ― осведомился Эйнар, устремив на Иллуги многозначительный взгляд. ― То есть что-нибудь, что вправду нам поможет?

Я нахмурился и проследил истертые буквы.

― Что-то насчет того, что нельзя не тревожить останки, ― сообщил я.

Изнутри темного отверстия послышался (удивительно вовремя) далекий вой, почти волчий, от которого у всех волосы встали дыбом. Все попятились; вой услышали даже те, кто стоял на лестнице.

― Задница Одина! ― вдруг рявкнул Нос Мешком. ― Что с небом?

Большая часть небес словно исчезла, съеденная выросшей стеной мрака. Пока мы пялились вверх, мелькнула желтая молния, и ветер ударил, точно едкое дыхание дракона, хлеща нас колючим дождем, полным песка.

― Скорее, задницы козлов Тора! ― крикнул Стейнтор, перекрывая внезапный рев ветра.

Люди закричали от страха и пригнулись. Стоявшие на нижних ступенях начали спускаться, с верхних тоже рванулись вниз, толкая тех, кто стоял перед ними.

― Там негде укрыться! ― взревел Эйнар поверх воя ветра. ― Все наверх, сюда, в гору!

Варяги начали карабкаться к нему, а Гуннар Рыжий и Кетиль Ворона налегли на мостик, чтобы тот не рухнул; ведь тогда мы окажемся в ловушке. Гром с треском расколол небеса; казалось, желтое небо гневалось. Иллуги Годи выпрямился, с жезлом в одной руке, воздел обе:

― Всеотец, услышь нас!

― Шевелитесь, уроды! ― кричал Кетиль Ворона, подгоняя растянувшихся по лестнице как муравьи людей.

― Всеотец, услышь нас! Пошли своих крылатых перевязать раны неба. Спроси Тора, почему он скачет по нам на своей колеснице, запряженной козлами. Подними нас с этого поля битвы...

Раздался крик ― кто-то оступился, его сбило с ног ветром, человек сорвался в расселину и исчез в водопаде.

― Всеотец...

― Оставь, Годи, никто тебя не слышит! ― рявкнул Эйнар и плюнул в пыль, вздымающуюся под грязным дождем. ― Беги, если жизнь дорога.

Я тоже рванулся вперед, хромая и уже не обращая внимания на боль, к темному входу в разверстую могилу.

Внутри горел факел, но отряд слишком тесно сгрудился вокруг и оказался в полумраке каменного прохода. Люди вымокли и дрожали от пробиравшего до костей холода каменной могилы. Я ощутил вкус старой пыли и костей.

― Хорошо, что есть факел, ― сказал, отдуваясь, Эйнар, подошедший с Кетилем Вороной и Гуннаром Рыжим, которые волочили за собой мост.

Мы стояли, мокрые от дождя и холодного пота, глаза лихорадочно блестели. И тут вновь донесся жуткий стон со стороны осветившегося вдруг дальнего конца прохода, осветившегося светом факела, которого никто из нас не зажигал.

Буря грохотала. Эйнар протолкнулся сквозь плотную массу людей и уставился на желтое мерцание.

― Ну, ― сказал он, ― такой свет в темном месте всегда означает, что здесь золото, это всем известно.

Он обернулся, в темноте его усмешка была страшна.

― По крайней мере, кто-то, выходит, дома. Возможно, нам предложат гостеприимство в бурную ночь. Эль, мясо и женщин.

Смешки были натужными, но он смело двинулся вперед. Все съежились, ожидая брошенного копья или чего похуже.

Но ничего не случилось. Мы осторожно потянулись следом, вышли из прохода в более широкое место ― естественную пещеру, которая была достроена. Арка, сделанная из застывшего римского камня, про который рассказывал Иллуги Годи, вела туда, где очень ярко горел факел, и я хотел было указать на это жрецу ― потом увидел его лицо, страдальческое, с мертвыми глазами. Он воззвал к своим богам и в ответ получил небесный гнев.

Подняв щиты ― их оказалось совсем немного после паники у входа ― и держа мечи наготове, мы крались вперед.

За аркой мы остановились, перед нами открывалось пространство, выложенное большими квадратными каменными плитами. Квадраты, уложенные посредине, пересекали продольные, приподнятые над поверхностью выступы, а там, где лежал отдельно большой квадратный камень, было отверстие, откуда исходил слабый свет факела.

Другой свет от огня, колеблемого ветром, который свистел снаружи, шел от красного факела, который держала Хильд, сидевшая на корточках рядом с отверстием, склонив голову набок, как любопытная птица.

Когда мы подошли, снизу раздался тот же подхваченный эхом стон, и она обернулась и посмотрела на нас с безмятежной улыбкой на молочно-бледном лице. Под глазами у нее было черно, как у трупа. Все увидели это и резко остановились.

― Хильд? ― спросил я.

Не переставая улыбаться, она обратила бездонные глаза на меня, потом посмотрела вниз, в темноту, высоко держа факел.

― Пройди по карнизу, ― сказала она хриплым голосом. ― Дальше есть дверь, теперь она заперта. Она ведет туда, где Денгизих сидит со своими воинами. Не сходите с выступов, иначе, как Болеслав, вы заплатите за вторжение в последнюю крепость Денгизиха и ляжете, распростершись, у его ног.

Послышался новый скулеж, который, как я теперь понял, издавал Болеслав. Тут Хильд встала плавным, быстрым движением, не похожим на ее прежние судороги, и ткнула факелом в ту сторону, где стоял Эйнар, с белым лицом и волосами цвета воронова крыла, которые шевелились от тепла, исходившего от пламени.

― Я повела их вниз, а потом оставила, пока они таращили глаза, ускользнула обратно и заперла за ними дверь. Только Болеслав оставался здесь, и я позволила ему подойти к себе, как он и хотел. Только я не расставляла ног и стояла на правильном месте, а он промахнулся.

Она рассмеялась, и смех ее прозвучал как треск сухих веток под напором ветра. Пот стекал по спине и лицу, во рту пересохло, мы склонились над большой квадратной дырой. В мятущемся свете факелов можно было рассмотреть целые толпы внизу.

― Там сотни людей, ― пробормотал варяг по имени Берси, вытирая рот тыльной стороной руки.

― Это воины Денгизиха, ― хрипло сказала Хильд. ― Вигфус теперь среди них; пытается понять, как выбраться. Он видел, как упал Болеслав.

― Значит, он в ловушке? ― спросил чей-то голос, и я узнал Кривошеего. ― Вот и ладно. Оставим их тут. Когда буря закончится, мы сможем уйти из этого проклятого богами места.

― А как же сокровище? ― спросил кто-то еще. ― И он сможет выбраться через эту дыру.

Берси фыркнул и сплюнул.

― Давайте вернемся через пару недель, ― сказал он, ― и посмотрим, кто остался, а кого съели.

― Нет! ― голос Хильд звенел, как удар мечом по камню.

Ее трясло как в лихорадке, но в черных глазах, когда она гневно смотрела на Эйнара, вовсе не было белков, а ее указующий перст был грозен и неотвратим, как клинок.

― Убей Вигфуса. Мы договорились. Убей Вигфуса и всех его людей. Тогда мы пойдем к могиле Атли.

Эйнар кивнул. Все смолкли. Он ступил на узкий выступ, не шире, чем ладонь, легко и изящно сделал три быстрых шага и переступил порог.

Сглотнув, я взял факел у Хильд. Она смотрела на меня, и мне пришлось отвести взгляд от этих черных глаз, будто выточенных из гагата. Они таили что-то... что-то более темное.

Кетиль Ворона был так же ловок, как Эйнар; Кривошеий, быстро отерев рот, шагнул неуверенно, боясь оторвать ноги, а потом прошел и я, видя фигуры внизу и внезапную искру трута. Один за другим мы пересекали черту.

Эйнар кивнул.

― Мы прикончим Вигфуса здесь, ребята. Отсюда ему не сбежать.

«Мы договорились». Эти слова грызли меня, ворвались в размышления о том, как Вигфус ускользнул после боя на русском корабле. Случившееся тогда вновь обрушилось на меня, как поток холодной воды.

Она договорилась о Вигфусе с Эйнаром. Она угадала в Хегни одного из людей Вигфуса и сказала об этом Эйнару, а потом назначила цену за то, что отведет Эйнара к серебру Атли ― и отдала свой бесценный талисман, древко копья.

Вигфус бил ее и насиловал, а теперь познал ее месть.

Она договорилась с Хегни, сделав вид, будто хочет убежать от Эйнара, ― и все с ведома Эйнара. Он попытался устроить ловушку на русском корабле, вот почему все его люди были вооружены и в кольчугах; он знал, что будет набег. Но когда оказалось, что Вигфус не участвует, он позволил увести Хильд, задумав поймать Вигфуса в ловушку в городе.

Это тоже не вышло, план провалился... Но он верил, что достаточно хорошо знает Хильд, что она поведет Вигфуса туда, где тот попадет в конце концов в западню и будет убит. Ему оставалось только идти следом ― сюда.

Да, Эйнар немного тревожился и даже стал хуже спать ― но она выполнила свою часть сделки.

Тут я обмяк, ощутив внутри пустоту. Все было проделано хитро и безжалостно, и виноватых не было. Зато были холод и что-то еще, тошнотворное и черное, как гниль.

Однажды, когда я в конце осени искал дикий мед и думал, что нашел соты в дупле, я смело сунул руку внутрь, потому что, если все делать быстро, медлительные из-за холода пчелы не ужалят. Я сунул руку в липкую начинку, торжествуя, набрал целую горсть, вытащил ― и увидел только склизкие останки мертвых пчел и старые соты, вонючее месиво, от которого меня затошнило.

Я видел, откуда эта злобная гниль. Эйнар, решил я, заключил плохую сделку, и не важно, чего он ждет от Хильд. Кем бы ни была Хильд раньше, теперь она изменилась. Стала другой, способной на собственные планы.

Она хочет, подумал я, добраться до могилы Атли. Должна добраться. Она нуждалась в нас, чтобы дойти сюда, но что дальше?

Эйнара слепил блеск серебра, он не мог видеть ясно, а я с трезвым отчаянием сознавал ― хуже всего, что он тащил за собой, сковав цепями клятвы, всех нас.

Они с Валкнутом отодвинули огромную каменную балку, которая была засовом столь же тяжелой каменной двери. Никто и не задумался, как такой хрупкой девушке, как Хильд, удалось ее закрыть и приладить засов.

Мы пошли вниз по лестнице, дошли до площадки, которая вела влево, потом туда, где рассеивали тьму факелы Вигфуса. Еще две ступеньки вниз, и мы остановились, пораженные и испуганные.

Пещера была набита людьми в доспехах из паутины, гниющей кожи и ржавого металла. Они сидели, скрестив ноги, копья торчали вверх и были воткнуты в круглые дырки пола. Несколько голов в хороших шлемах поникли, несколько костлявых рук выпустили копья, но верные Денгизиху сидели в том же положении, которое приняли в тот день, когда могильник запечатали.

Невероятность зрелища ошеломила меня, и я плюхнулся на последнюю ступеньку. Эти люди вошли внутрь, сели, воткнули копья в пол и умерли. Яд? Возможно, хотя я не удивился бы, узнав, что верная стража Денгизиха умерла от голода и жажды.

Они сидели аккуратными рядами по сторонам дорожки, идущей от лестницы туда, где сидел Денгизих, тоже в доспехах, на каменном троне, с одной стороны большой крест... Нет, не крест. Похоже на крест, но с перекладины свисают волосы. Конские хвосты, стяг гуннского вождя, как я сообразил позже. Большой изукрашенный шлем на плечах; я понял, что у иссохшей фигуры на троне нет головы.

Я сразу узнал стяг из конских хвостов, потому что хазары, которым вполне нашлось бы место рядом с Атли, тоже носили такие, равно как и диковинные диски, которые обозначали их иудейскую веру, ― но я никогда не видел захороненного степного властелина без головы.

Кладка за века покосилась. Камни в верхнем ряду накренились, и на одном оступился Болеслав, упав прямо на воткнутые в землю копья давно умерших.

Тяжесть его тела сломала старое дерево; Болеслав рухнул в пыль на трупы внизу и покатился по мощеной дорожке. Теперь он, с пронзенными грудью и животом и с милосердно перерезанным горлом, лежал у ног Денгизиха, покоившегося на троне.

Вся эта сила и умение, дивился я, вспомнив, как Болеслав вращал данской секирой, пали перед хрупкой девушкой. И содрогнулся при мысли о том, что он сделал, чтобы заслужить такую смерть. Я знал достаточно, чтобы представить себя на его месте.

«Не люби меня», ― сказала она.

Вигфус выступил вперед, в позолоченной кольчуге и отменном шлеме прадеда, покрывавшем все лицо, кроме рта и глаз, с позолоченными надбровиями и двумя огромными вороновыми крылами.

За ним полукругом выстроились его люди, призвав все свое мужество и подняв секиры, мечи и копья. Из пещеры был только один выход, и это означало, что пройти нужно сквозь нас. Этого им явно не хотелось.

Кто-то шмыгнул мимо меня, вверх по лестнице, и я чуть не рванул следом, решив, что противник измыслил некую хитрость, но потом увидел, что это Нос Мешком бросился назад к отверстию над пещерой, натягивая по дороге тетиву. Стейнтор, видимо, был уже там.

― Полагаю, ― хмуро сказал Вигфус, ― никаких сделок не будет.

― Никаких, ― подтвердил Эйнар с недоброй улыбкой.

― Один на один, и победитель отпускает остальных?

Эйнар покачал головой и усмехнулся.

― Что, все планы провалились? Каково это, Щеголь, женский любимец, угодить в ловушку моей женщины?

Вигфус прищурился, осмысливая сказанное. Его люди тревожно переглядывались.

― Если она твоя женщина, ― проворчал Вигфус, ― желаю вам счастья. Вы подходите друг другу. Что до меня, мне она показалась жалкой, холодной и негодной к употреблению, как прокисшее пиво, ― но похотливой, так что я позволил своим ребятам побаловаться. Большинство предпочли поискать козу.

Кое-кто из его людей фыркнул. Остальные же, поняв, что жалкая, холодная и негодная к употреблению решила их судьбу, помрачнели.

― Хватит болтать, ― холодно сказал Эйнар и шагнул вперед.

Стрела просвистела из отверстия наверху, и один из людей Вигфуса закричал и ухватился за древко, пронзившее ему шею. Отряды сдвинулись, сталь залязгала, щиты загремели под ударами.

Я осторожничал; вместе со старым Кривошеим мы напали на одного врага и обрушили на него двойной шквал ударов. Я глубоко поранил его руки и лодыжку, Кривошеий бил по голове и ругался.

Еще один бросился на нас из темноты, и я повернулся лицом к нему. Боль стрельнула в моей лодыжке, я охнул и остановился. Кривошеий бился со своим противником, и мне едва удалось отразить удар, предназначенный ему.

Со свистом откуда-то вылетела секира и с грохотом отскочила от щита Гуннара Рыжего. Мой чернобородый противник издал боевой клич, и бешеный косой удар едва не лишил меня жизни, но я успел отскочить. Стремительная мощь удара пришлась на одного из мертвых воинов, взвился столб пыли и мертвых насекомых, скелет повалился на бок. Стрела сверху ударила Черную Бороду между лопатками, бросила прямо на меня, так что он упал и, проехав лицом по кольчуге, скользнул к моим ногам.

Его щит зацепил мою поврежденную лодыжку, и, взвыв от боли, я упал, выронив меч и щит, схватившись за ногу. Кривошеий, слишком занятый своим противником, даже не взглянул в мою сторону.

Сквозь пелену боли я разглядел, как Эйнар сразил своего противника чередой быстрых ложных выпадов, ударов и яростных тычков щитом. Потом он повернулся туда, где Гуннар Рыжий бился с Вигфусом, который, бросив щит, уже держал в одной руке топор, а в другой ― длинный сакс.

Они наносили удары, отскакивали и разворачивались, с проклятиями расталкивая локтями мертвецов Денгизиха. Пещера наполнилась пылью старой смерти, вонью страха и новой кровью.

Вигфус был хорош, и я вспомнил, как он полз пауком по крыше, проникая в закрытые ставнями окна и вылезая наружу, подпрыгивал, чтобы схватиться за веревку высоко в воздухе, быстрый и гибкий. Одежда не сковывала его движений.

Дважды Гуннар Рыжий чуть не потерял свой меч под ударом топора, Вигфус вращал им, чтобы поймать меч за изгиб рукояти, бил по запястью, чтобы выбить меч из хватки Гуннара.

Но великолепный шлем Вигфуса был помехой, и стало ясно, почему бывалые воины отказались от таких шлемов ради шлемов с простым наносником: нет широты обзора, а это немаловажно в такой вот круговерти.

Гуннар описал круг. Эйнар подошел сзади, и мне подумалось, что он идет со стороны меча Гуннара, чтобы получилось двое на одного. Когда он приблизился, Гуннар вдруг замер, обернулся ― и топор Вигфуса угодил ему между шеей и плечом, глубоко разрезав плоть в осколках колец. Хлынула кровь.

Мой вопль потерялся в гулких криках битвы. Эйнар бросился через тело Гуннара на Вигфуса, выкрикивая вызов и брызжа слюной. Я заковылял туда, где лежал Гуннар и где на пыльный пол натекла лужа крови.

Он умирал, уже побелел, едва мог говорить. Его губы, зловеще яркие от вытекающей изо рта крови, шевелились в спутанной, казавшейся заиндевелой от седины бороде. Если он и хотел что-то сказать, кроме того, что выкрикнул обезумевшими глазами, я так и не услышал слов. Когда глаза остекленели, я их закрыл.

Вигфус, крепко сжав обмотанную проволокой рукоять своего топора, боком отходил в сторону, расталкивая другие сражающиеся пары. Один из бившихся коротким рискованным ударом попытался достать Вигфуса.

Из-за шлема тот поздно заметил нападавшего, потерял равновесие и врезался в другого из наших, который споткнулся об одного из мертвых воинов и погиб, налетев на почерневшее от времени копье.

Если спросят меня пылкие юноши с горящим взором, не знавшие битвы, каково сражаться со щитом и мечом в руках, я не скажу им, что это ― четыре-пять минут безумного страха и удачи, ударов и свирепой жестокости, дерьма и крови, бешенства и криков.

Саги повествуют лучше, и сага о битве Эйнара с Вигфусом, без сомнения, будет памятна своими возвышенными, витиеватыми кеннингами. На деле все было иначе ― просто отвратительно.

Эйнар взревел и обрушил окровавленный меч на врага, но Вигфус отскочил и с громким криком рубанул топором. Он попал по крепкому сосновому щиту Эйнара ниже ободка и расщепил его вдоль. Эйнар, держа обеими руками меч, резким движением плеч сбросил ремни щита, и Вигфус, не выпускавший из рук вклинившийся в дерево топор, упал под тяжестью щита. Он ослабил хватку, но слишком поздно. Мощный удар Эйнара, пробил Вигфусу шлем с одной стороны, прошел по верхней части плеча, раздробленная кость затрещала, меч прорубил кольчугу, кость, мышцы и жилы и выскочил из подмышки с хлюпающим звуком, рассыпав вокруг сломанные железные кольца.

Вигфус взревел, волчком отскочил от своей упавшей руки и попытался зажать уцелевшей ладонью поток крови, бьющий из раны. Второй удар вмял кольца кольчуги ему в ребра. Третий отсек кусок мяса от его бедра. Он повалился навзничь, а Эйнар отрубал от него куски, пока он не затих.

Остальные из отряда Вигфуса попытались сдаться, но Хильд этого не допустила. Хриплыми криками, с развевающимися, как у валькирии, волосами, она требовала их смерти.

Двое из людей Щеголя отбросили оружие, и Эйнар зарубил их на месте несколькими быстрыми ударами. Остальные сражались с отчаянной свирепостью загнанных в угол, но это продолжалось недолго, их всех порубили, превратив в кровавую груду тел.

Потом настала тишина, слышалось только тяжелое дыхание. Кто-то пердел, шумно и сильно, а проткнутый варяг ревел и кричал, когда другие пытались снять его руку с наконечника копья. Железная вонь крови была повсюду; пол могильника покрывала грязь, пропитанная кровью.

А я сидел в расползавшейся луже крови Гуннара Рыжего, его голова лежала у меня на коленях, и смотрел, как медленно образуется другая лужа, из колотой раны у него на спине.