Мы подходили к одинокому острову, похожему на горб Онунда, зеленые склоны спускались к пляжу, на который бесконечно накатывали волны. Прекрасное место в погожий денек, когда светит солнце и поют птицы, но в тот день, когда мы пришли сюда с мрачными и серьезными лицами, этот берег не очаровывал.

На берегу имелись строения, главным образом свинарники, но некоторые дома были довольно большими, их хозяева явно преуспевали, деревянные двери украшены резьбой, крыши покрыты свежей соломой. На изгибе береговой линии располагалось несколько причалов, как спицы на половине колеса, к ним пришвартованы корабли, еще больше лодок лежали прямо на песке неподалеку, большинство из них — массивные, с толстыми бортами, славяне называют их стругами, их выдалбливают из цельного ствола. Остальные — пузатые торговые кнорры и один длинный корабль — драккар, не считая нашего, его вытащили на берег для очистки днища, и я узнал его — это корабль Льота.

— Взгляните, как они удирают, — со смехом закричал Оспак, показывая пальцем, остальные суровые и разгоряченные воины тоже рассмеялись. Прежде мы не были единой командой, здесь собрались и новички, и хмурые ветераны, даже не повернувшие головы.

Из крепости донесся звон. Она представляла собой квадрат: стены сложены из толстых бревен, торцы растрескались из-за старости и сырости, по углам и над воротами возвышались башни. Мы сняли носовую фигуру, но деревня все равно суетилась как муравейник, тревожный гул раздавался над крепостью и разносился по округе.

— Отправь на нос человека, — сказал я Вороньей Кости. — Безоружного и без кольчуги. Пусть помашет руками, показав что не вооружен, ведь мы пришли не воевать.

Он кивнул и передал указания Алеше. Пока что всё шло хорошо, но принять людей Вороньей Кости и самого Олафа в Обетное Братстве — все равно что пройтись по лезвию сакса, и я никогда бы не согласился на это, но пришлось ради ярла Бранда и Колля.

Ярл Бранд единственный не присутствовал на пиру конунга Эрика в честь благополучного возвращения Сигрид и своего сына. Как сказал Финн, когда мы закончили с приветствиями, не потому что у ярла Бранда не хватило бы на это сил или из него уже сыпется песок, а потому что при виде его уродливой рожи гости потеряют аппетит.

Хотя не все на этом пиру, на котором конунг Эрик решил представить всем своего сына, ели с аппетитом, потому что в этот раз пригласили слишком много странных гостей.

Здесь были христианские священники, похожие на стаю гусей, они приплыли из Западной Франкии и из Гаммабурга, что в землях саксов, и болтали о крещении и помазании, красуясь друг перед другом, и подозрительно ковырялись в тарелках, пытаясь обнаружить там конину.

Присутствовал также Хакон из Хладира, правитель Норвегии, и если бы он протянул руку королю Данмарка, Харальду Синезубому, тот бы эту руку укусил. Синезубый не выглядел собакой без клыков, он недовольно рычал, видя, что Хакон сидит по левую руку от Эрика, Хакон же поглядывал по сторонам, словно прося помощи, и натянуто улыбался сквозь зубы всякий раз, когда Воронью Кость называли принцем Норвегии.

Эрик, конунг всех свеев и гетов, сам испытывал немалые проблемы в своих землях, на часть претендовал Синезубый, а Эрик не собирался их отдавать. Таким образом, враги Синезубого стали друзьями Эрика, и даже Хакон был на его стороне в борьбе против Стирбьорна.

Что удивительно, на гостевой лавке восседал сын Синезубого — Свейн. Он был еще молод, поросль только начинала пробиваться на его подбородке, позже, в зрелом возрасте он получит прозвище Вилобородый. Присутствием здесь он немало раздражал своего отца, потому что говорил о датских делах, Синезубый же был недоволен этими разговорами.

Там же присутствовал и Воронья Кость, ставший мужчиной, его голос сломался, он пялился на Сигрид разноцветными глазами. Жена конунга надела темно-синий наряд, почти черный, отороченный мехом белого волка, и украшения из янтаря и серебра, она сияла, стараясь показать себя во всем блеске, и была очень довольна тем, что подарила конунгу Эрику сына, они остались живы и благополучно вернулись домой. Еще более Сигрид радовало всеобщее признание по отношению к малышу Олафу, с которым ей пришлось расстаться после его рождения, и вдвойне важно было присутствие других правителей.

Она знала, какой эффект производит на мужчин, поэтому Воронья Кость на нее и пялился, она упивалась своей холодной красотой и относилась к юноше свысока, словно к маленькому мальчику, насмехаясь и унижая при любом удобном случае.

Какой-то торговец привез прямо из Серкланда говорящую птицу, зеленую с красной головой, Хакон купил ее и велел принести на пир. Она сидела с унылым видом, с понурой головой, из нее выпадали перья, здесь, на севере, ей было слишком холодно и темно, не было подходящей пищи — дети-трэлли кормили ее кусочками рыбы, словно чайку.

— Она говорит на языке Серкланда, — заявил Свейн.

Затем он повернулся ко мне, на его лице играла улыбка. Он выкрикнул через стол:

— Орм Убийца Медведя, ты говоришь на разных языках. Что сказала птица?

Она произносила довольно четко ответное приветствие на языке мусульман, фразы «бог велик» и «нет бога кроме Аллаха и Мухаммед пророк его», гости заохали — со стороны казалось, будто я по-дружески болтаю с птицей. Мое положение было достаточно высоким, я был знаменит и богат, и меня рассердило, что Свейн так фамильярно ко мне обратился. Хакону, похоже, это понравилось, он невзлюбил меня с самого начала из-за моей дружбы с Вороньей Костью. Да и понятно — ведь он конунг Норвегии, а сидел на менее почетной скамье, чем мальчишка, претендующий на его собственное высокое кресло.

— Возможно, Убийца Медведя попытается использовать умение разговаривать с птицами, чтобы вернуть своего фостри, Колля Брандссона, — ехидно сказал Хакон, показав в улыбке острые зубы.

Я услышал его фразу, но демонстративно оставил ее без ответа и продолжил объяснять, присматривающим за птицей трэллям, что ее нужно кормить ягодами и орехами, оберегать от холода и держать на улице, только когда тепло и светит солнце.

В итоге я повернулся к конунгу Эрику, не ответив на ядовитую улыбку Хакона.

— Это чудесная птица, — сказал я. — Редко встретишь ее в наших краях, и вдвойне удивительно, что ее купил именно Хакон.

— Удивительно? — спросил Эрик.

— Да, — задумчиво ответил я. — Я слышал, что Гунхильда уже стара, и хотя она давно сбежала из Норвегии, но говорят, ее магия сейдра еще достаточно сильна.

Улыбка сразу же исчезла с губ Хакона, панический страх отразился на лице, будто у кошки, удирающей от собаки, выкатив глаза, он переводил взгляд с меня на птицу. Он изгнал из Норвегии Гунхильду и последних сыновей Кровавой Секиры пять лет назад, они бежали на Оркнейские острова, и даже оттуда доставляли ему некоторые проблемы, поэтому он все еще опасался этой ведьмы, Матери конунгов. Она была известна своим умением вселяться в птицу и летать сквозь миры, а также, присев на ветку или на крышу, подслушивать чужие планы и разговоры.

— Но эта разновидность сейдра, — добавил я, осклабившись, — на меня не действует.

Конечно же, все слышали песни скальдов о том, что якобы я убивал ведьм и троллей с чешуей и тому подобное, на пиру принято хвастаться, и они настороженно рассмеялись, услышав мои слова.

В конце концов конунг Эрик велел унести птицу из зала, и Хакон проводил ее долгим взглядом. Я слышал, позже он приказал бросить ее на съедение охотничьим псам, мне было жаль птицу, хотя я понимал, что здесь, на севере, ей все равно долго не протянуть.

Еще один человек в зале наблюдал, как уносят птицу. Я совсем забыл, что Воронья Кость тоже имеет дело с птицами, вероятно, из-за репутации Гунхильды, которая, конечно же, охотилась на Воронью Кость сразу после убийства отца мальчика, чтобы добыть трон, на котором сейчас восседал Хакон. Именно наблюдение за птицами и толкало Воронью Кость на тот или иной поступок, а я уверен, он всегда наблюдал за полетом птиц и замечал какие-то знаки, понятные лишь ему; хотя вряд ли ему доводилось видеть более необычную птицу, чем эта говорящая из Серкланда с кроваво-красной головкой.

— Если ты пойдешь по следу Колля Брандссона, — прошептал он мне, — я готов принести клятву Обетного Братства и отправиться за мальчиком вместе с тобой.

Услышав это, я заморгал; идея принять Воронью Кость в Обетное Братство была хороша, я понимал все опасности этого решения, но и отказать тоже не мог, особенно сейчас, когда стало понятно, насколько я в нем нуждаюсь.

Это случилось уже после пира, когда праздник закончился и начались переговоры. Конунг Эрик пообещал мне рабов, лес, строителей, и различные припасы, а также торговые корабли, чтобы перевезти все это; я надеялся, что отстроить Гестеринг заново уже к новому урожаю.

— Но у меня нет лишних воинов, — добавил он, хмурясь, — как нет и боевых кораблей, я сам сейчас нуждаюсь и в том, и в другом, к тому же сейчас я потерял свою правую руку — Бранда.

Мы разговаривали наедине, с глазу на глаз, в его потаенной комнате в конце зала, он склонился ко мне поближе, свет факела окрасил лицо Эрика в кроваво-красный. Аккуратно подстриженная борода цвета алого золота, на голове шапка — он носил ее ради тщеславия, скрывая лысину, не считая остатков волос над ушами. Рог с медом, с которым он сидел на пиру, остался там же; сейчас он держал в руках кубок из голубого стекла, наполненный вином. Он он предложил вина и мне, но я отказался и пил бурый эль из обрамленного железом рога. Когда ведешь дела с правителями, лучше иметь ясную голову, к тому же моя голова и так болела из-за раны на лбу и сломанного носа, не хватало еще усугублять это винными парами.

— Греческий монах Лев взял Колля в заложники и отплыл вместе с Льотом Токесоном, — сказал он, посолив кусок хлеба, чтобы избавится от вкуса меда во рту. — Льот приходится братом Паллигу Токесону, и Стирбьорн, полагаю, сейчас вместе с ними.

Паллиг — ярл Йомсвикингов. Эрик посмотрел на меня слезящимися глазами и понял, что мне знакомо это имя, взмахнул рукой и вздохнул.

— Я знаю, знаю, Стирбьорн — молодой глупец и будет наказан, но он — мой племянник и все еще может быть мне полезен. Я хочу, чтобы он вернулся.

Я не считал, что Стирбьорн захочет вернуться, пока не будет уверен в милосердии Эрика, и сказал об этом.

— Именно так, — ответил Эрик, глядя на меня. — И когда ты отправишься за своим фостри, то передашь моему племяннику прощение и милость конунга. Ты должен найти Стирбьорна и сообщить ему об этом.

— А как же ярл Бранд, господин? — спросил я по возможности мягко и вежливо.

Конунг Эрик поглаживал подстриженную бороду и нахмурился.

— С ним будет труднее, но он присягнул мне, и я уплачу ему виру, цену крови, за все, что он потерял по вине Стирбьорна, ведь тот мне родня, даже после всего случившегося.

Так все и произошло. Конунг Эрик захотел вернуть Стирбьорна, ведь его собственный сын был еще младенцем, и Стирбьорн пока являлся единственным реальным наследником. И все же я считал, что такой могущественный человек, как Бранд, может отказаться принять от Эрика виру за смерть жены и домочадцев. Для меня за потерю жены и сына такой цены было бы недостаточно.

Должно быть, он увидел что-то на моем лице, и к моему удивлению, дружески взял меня под локоть.

— Ты хороший человек, Орм Убийца Медведя, — протянул он так медленно, словно доставал слова из сундука с монетами, тщательно отбирая их. — Ты удачлив в бою, к тебе течет серебро, тебя любит слава, и воины идут за тобой в поисках всего этого, хотя твое рождение было не самым удачным. Но ты хорошо послужил мне последние годы.

Он прервался, я молчал, оглушенный, словно пропустил удар, ведь если даже конунг считает мое рождение неудачным, то и остальные думают так же.

На севере очень важно знать, кто отец ребенка незамужней женщины. А потому, как гласит старый закон, у незамужней женщины во время родов спрашивают имя отца, и если она молчит, то ребенок считается трэллем с рождения. Если она называет имя мужчины, то он становится отцом наполовину и имеет определенные обязанности перед ребенком.

Моя мать вышла замуж за Рерика, когда уже носила меня, и он признал отцовство. Настоящим моим отцом был Гуннар Рыжий, я происходил от его семени, но все считали его погибшим. А потом Гуннар вернулся, к тому времени я уже появился на свет а моя мать умерла при родах, и таким образом, когда Рерик назвался моим отцом, я избежал рабства. Это и имел в виду конунг, говоря о моем неудачном рождении.

Эрик смотрел на меня, я же задержал дыхание и приготовился к новым ударам с его стороны.

— Я не хотел тебя обидеть, — продолжал он, — но именно по этим причинам и еще по другим, ты никогда не поднимешься выше положения мелкого ярла, и даже со всеми твоими женщинами, детьми, овцами и лошадьми тебе никогда не стать настоящим землевладельцем.

Эрик опять остановился, изучая мою реакцию, и я почувствовал, что воздух в комнате стал неподвижным и тяжелым, словно занавес. Мое лицо сохраняло учтивое выражение, а руки лежали на столе, и Эрик их видел. Истина заключалась в том, что он прав, кровь прилила к моему лицу, но я не мог ничего поделать, кроме как подтвердить его правоту молчанием, оставаясь неподвижным как скала.

— Твой удел — следовать за носовой фигурой, — продолжал Эрик, — и асы хранят тебя на дороге китов. А здесь, на суше...

Он замолк и сделал круговое движение кубком, словно очерчивая свои владения, расплескав вино на руку. — Здесь дела ведут несколько по-другому. Вот, например, ты заметил за моим столом христианских священников?

— Я их видел, — вымученно произнес я.

Эрик кивнул, сделал глоток вина, и со вздохом продолжил:

— Они пришли из Франкии и от Оттона Саксонского, постоянно спорят и ворчат друг на друга. Знаешь почему, ярл Орм?

— Они только и делают, что рассуждают о своем распятом боге, — ответил я, а он моргнул и мягко улыбнулся.

— Да, но не только. Сам-то ты что думаешь об Иисусе Христе?

Я ответил ему так же, как и остальным, когда меня спрашивал об этом, что не встречал такого человека. Затем добавил, что больше ничего не скажу — нехорошо злословить о распятом боге в присутствии его священников. Эрик заерзал.

— Они пришли сюда, ссорясь друг с другом и улыбаясь мне, потому что дело не только в поклонении Белому Христу, — произнес он наконец и подался еще ближе ко мне, словно хотел поделиться большой тайной.

— Они всегда приходят первыми. Потом ты присоединяешься к какому-нибудь западному королю. Союзы, богатство и власть, — прошептал он, — и священники из Франкии и Саксонии, даже из Энглиска, все они стараются принести своего Белого Христа в мои земли раньше, чем это сделают другие. Они предлагают гораздо большее, чем просто окунуться в воду. Они предлагают королевство.

— А еще они дарят на крещение белую рубаху, — ответил я с унылым видом, — или что то в этом роде, как я слышал.

Эрик криво улыбнулся.

— Быть конунгом нелегко, но иногда я думаю — хотя их подарки ярко блестят, они не стоят того, чтобы стоять на коленях в молитвах, как они требуют.

— Тогда, может, просто вышвырнуть их и совершить жертвоприношение Одину, — упрямо ответил я чуть резче, чем собирался, но Эрик просто стиснул мой локоть и мрачно покачал головой.

— На дороге китов это может показаться простым и правильным решением, — ответил он, и тут я понял, что он завидует мне, я увидел истинное бремя власти.

— Итак, у тебя при дворе находятся христианские священники, которые хотят, чтобы ты отринул веру в асов, — проворчал я, раздраженный сентиментальным речами Эрика, тем более, что по сути он был прав. — Какое отношение это имеет к нашему делу, касаемо Стирбьорна?

Конунг Эрик прищурился и еще глотнул вина.

— Ты ведь неглуп, — сказал он. — Наверняка догадываешься, что именно Лев привез серебро, на которое Стирбьорн нанял Паллига, Льота и их берсерков. Ты еще не задавался вопросом — зачем?

Теперь прищурился я, он снова оказался прав, и от этой мысли кровь опять прилила к щекам, как после слов Эрика, что я не смогу подняться выше мелкого ярла. Конунг кивнул.

— Все собравшиеся здесь христианские священники — с запада, — сказал он. — Греков здесь нет, тех, кто мог бы свести на нет все их усилия, предложив несколько иную веру и иные преимущества. У Владимира, князя Новгородского, пока тоже нет в окружении греческих монахов, поэтому мы с ним союзники. У братьев Владимира греки есть, и поэтому они — мои враги.

И тут меня осенило. Владимир Новгородский, дерущийся со своими братьями Олегом и Ярополком, отстаивал старых славянских богов, хотя в прошлом довольно терпимо относился к греческой вере своей бабки. Его братья держали при дворе священников греческой веры, но Владимир не очень-то их жаловал.

Во всем этом явно замешан Великий город. Владимир мешал Византии, ведь обращение всех русов в греческую веру — такова цель Константинополя, пытающегося устранить несговорчивого Владимира, используя его братьев. Конунг Эрик, конечно же, отправлял воинов на помощь Владимиру, и Великий город хотел этому помешать. Введя в игру Стирбьорна.

Эрик убедился, что я наконец правильно понял положение дел, и вздохнул.

— Я думаю, Стирбьорн стал бесполезен для греков после поражения. И они попытаются найти другой способ на меня повлиять. Возможно, мне даже придется принять этого Льва, думаю, он предложит богатые дары, чтобы я отвернулся от Владимира. Или же я умру от яда в вине или пище. Если они не могут добиться чего-то силой, то либо покупают, либо убивают.

Мне стало жалко Эрика, человека, который хотел стать королем и должен был лавировать и изворачиваться, чтобы усидеть на высоком кресле. Я глотнул эля, чтобы избавиться от сухости во рту, но стало только хуже.

— Отправляйся к Паллигу Токесону, куда сбежал монах Лев, — велел Эрик. — Если Паллиг поймет, что никакого торга не будет, он может лишь вернуть мою дружбу за возвращение мальчика, то он отдаст твоего фостри. Если, конечно же, у него хватит ума.

О Паллиге Токесоне было известно достаточно, но исключительным умом тот не отличался. Он был ярлом Йомса, который саксы называли Юмни, а Венды — Волин, были и другие названия. Скальды, которым без сомнения платил золотом Паллиг, сочиняли хвастливые песни о доблестных воинах Йомса, что те ни шагу не отступают в бою, живут в неприступной крепости, им запрещено жениться и иметь детей. Не все люди Паллига норманны, большинство из них — венды, но, тем не менее, Токесоны оставались опасными противниками, у них имелось несколько берсерков.

— Стирбьорн может помочь себе сам, — заявил конунг Эрик, — для этого он должен дать мне понять, что сожалеет обо всем сделанном и готов рискнуть и вразумить Паллига.

Но то что я сам подвергну себя риску, конечно же, не имело для Эрика значения. Я еще не подумал, что на это скажет ярл Бранд, и узнал его мнение, когда мы с Финном посетили его чуть позже тем же вечером.

Стрела угодила Бранду в лицо, вошла левее носа, прямо под глаз. Охотничья стрела, и ему повезло, что она ушла левее и выше, а наконечник оказался не зазубрен. Обычно охотник вырезает из туши убитого животного недешевый наконечник и использует его снова, но сейчас наконечник на шесть дюймов вошел в щеку и застрял где-то в черепе Бранда.

Офег, так называли ярла Бранда. Хорошее прозвище, оно означало «человек, над которым не властна судьба», хотя нам с Финном было трудно с этим согласиться, глядя на его лицо, когда он повернулся. Его законная жена, мать Колля, погибла, его собственная жизнь, чью нить еще продолжали плести норны, похоже, висела на волоске.

В свете толстой оплывшей свечи его тонкие белые волосы цвета кости прилипли к мокрому от пота и пожелтевшему лицу, но глаза Бранда еще горели, а его рукопожатие было крепким. Из щеки ярла как будто выросло дерево, кожа на лице казалась тонкой, высохшей и шелковой, а на ней начертаны какие-то незнакомые мне знаки.

Эти магические знаки должны были расширить рану, где застрял наконечник стрелы, и, как сказал лекарь — хазарский еврей, он собирался ввести в рану узкие клещи, чтобы вытащить наконечник. Но пока это не сделано, на щеке ярла зияла открытая рана, словно большой влажный красный рот без губ, и это причиняло Бранду нестерпимую боль, которая отражалась на его чисто выбритом лице, хотя обычно он не брился.

— Плохо дело, — сумел произнести Бранд сквозь стиснутые от боли зубы, древко стрелы покачивалась во время его речи. Хазарский лекарь возился с очистительными вытяжками, он делал их из льна с ячменем, меда и еще чего-то, выглядели они как сосновая смола или деготь, которые мы используем для промазки свежей корабельной обшивки. В комнате воняло.

— Да, рана выглядит неважно, — ответил я.

Это еще мягко сказано, я даже рассмотрел в ране зубы Бранда, он упирался в них языком, когда говорил. Ярл взмахнул рукой, будто прогоняя муху.

— Мой сын, — сказал он. — Тот священник.

— Я верну его, — ответил я, и он на миг закрыл глаза, что означало согласие. Я знал, что потеря сына тоже причиняет ему боль.

Затем Бранд заговорил, но совсем о другом.

— Конунг поможет. Стирбьорн.

Он имел в виду, что конунг Эрик обязан Бранду победой над Стирбьорном. Я рассказал ему, что конунг хочет простить мятежного племянника, предлагая ему вернуться и покаяться, при условии освобождения Колля целым и невредимым.

Ярл Бранд заморгал.

— Королевство, — прошептал он в ответ, и я его понял.

Внезапно вошли Ровальд, Рорик Стари, Кьялбьорн Рог, Миркьяртан и Уддольф, во главе их Абьорн, шаркая и тихо перешептываясь, с непокрытыми головами, от волнения они не знали, куда девать руки.

— Нидинги! — прошептал ярл Бранд, и высказал бы им намного больше, если бы слова не причиняли ему такую боль. Вместо этого он махнул рукой, отсылая их, с опущенными головами и пристыженных, ведь они оставили службу у него и перешли ко мне.

— Позаботься о них, — проворчал он, его лицо скривила гримаса, которая сошла бы за улыбку, если бы не боль. Затем он снова взмахнул рукой, и появился человек с мечом в ножнах в руке. Бранд кивнул, и мужчина передал меч мне.

— Я слышал, — от боли Бранд стиснул зубы в перерывах между словами, — рандр Стерки взял твой. Возьми этот. Верни своего фостри.

Он многозначительно посмотрел на меня.

— Пользуйся этим клинком достойно, как и я, — он напрягся и цепко сжал мою руку, словно ворон когтями.

Это был его меч, вдвойне ценный подарок. Рукоять из резного оленьего рога и украшена серебром, ножны из прекрасной тонкой кожи с орнаментом из завитков, листьев и животных. Но я знал цену этого подарка — Бранд хотел, чтобы я убил Стирбьорна, а еще он сказал: «Верни своего фостри», я это заметил.

Не своего сына. А моего фостри. Это моя ответственность, мой позор. Я потерял мальчика, и мне будет стыдно вдвойне, если я не сумею вернуть Колля целым и невредимым. Я понимал все это и поэтому, не позволив себе возражений, почтительно поклонился, принял меч и покинул Бранда, размышляя, что все это уже не имеет значения для человека вроде меня, обреченного на смерть.

Я надеялся, что Один будет достаточно благосклонен и терпелив, позволит мне спасти Колля и убить Стирбьорна, если получится. Я размышлял об этом, сидя возле носовой фигуры, что рассекала воду цвета черного сланца. Мы направлялись к устью Одры. Я молчал, хотя знал, что побратимы смотрят на меня. Много лет назад мы так же смотрели на старого предводителя Обетного Братства — Эйнара Черного, тогда мы были уверены, что над ним висит рок, а это значило, что и над нами.

Я поговорил об этом с Финном и поручил ему особую задачу, на случай, если Один решит взять мою жизнь слишком рано. Я пытался четко обозначить путь, но Финн есть Финн.

— Вернуть мальчишку. Убить Стирбьорна. Не нужно разжевывать это раз за разом, — проворчал он.

Я вздохнул.

— Вернуть Колля, но убить Стирбьорна осторожно. Помни — ярл Бранд хочет его смерти. Конунг Эрик хочет, чтобы его племянник остался жив. У обоих есть власть над нашими близкими.

Финн озадаченно почесал бороду, но затем кивнул, яростно прищурившись. Я провел остаток дня в одиночестве, пытаясь не трогать зудящий шрам на лбу, глотая кровавые сопли, текущие из носа, и размышляя о том, как внушить Финну мысль о тихом, незаметном убийстве. Ведь Финн скорее прокричал бы боевой клич и оставил собственный меч в теле убитого. Я хотел, чтобы Финн убил Стирбьорна, но отвел от себя подозрения.

Вложить голову в пасть Паллига Токенсона и его Йомсвикингов не получилось. О Йомсбурге стараниями скальдов разнеслась громкая слава — это неприступная крепость, где живут самые лучшие и суровые воины, принесшие клятву братства, но все это оказалось враньем. Мы увидели крепость из старых бревен, поросших мхом, откуда разносился тревожный звон, вокруг в панике сновали голозадые оборванцы-венды.

Мы оставались на воде, на расстоянии полета стрелы от берега и ждали, я стоял на носу, с которого мы сняли носовую фигуру, и показывал своим видом, что не вооружен. Я был уверен, что они хорошо меня видят и понимают наши мирные намерения. Затем мы подошли к берегу, миновав все пристани, и Хоскульд по прозвищу Тролласкег или Троллебородый, умело и аккуратно, почти как Гизур или Хаук, выбросил нос корабля на галечный пляж.

Киль громко шаркнул о гладкие камни, но Воронья Кость лучился улыбкой, он явно был доволен своим кораблем, «Коротким змеем», на котором большую часть команды составляли его собственные люди. Все они, конечно, принесли клятву Обетного Братства, но я знал, что по-настоящему связать нас вместе — долгое и хлопотное дело.

— Разве это не лучший корабль, который когда-либо выходил в море? — восторженно прокричал Олаф, воодушевляя своих людей, радующихся вместе с ним.

На что Онунд Хнуфа лишь фыркнул.

— Онунд Хнуфа, ты что же, так не считаешь? — поддел его Воронья Кость и непроизвольно отступил, когда над ним нависла медвежья фигура корабельного мастера Онунда, горб за его спиной возвышался горой. Онунду не требовалось называть Олафа мальчишкой, его телосложение и грубый голос делали это за него.

— Этот корабль ты получил от Владимира, князя Новгородского, — прогрохотал он.

Воронья Кость тонким голоском подтвердил, что это действительно так. Онунд хмыкнул. Вооруженные воины собрались у борта, готовясь к высадке.

— Это был не вопрос, — продолжил горбун. — Это довольно старый корабль, видимо, его построили, когда Новгород еще назывался Хольмгардом, во времена моего деда. Скорее всего, команда продала этот корабль из-за повреждений, а славяне его восстановили. Взгляни сюда. Оригинальные шпангоуты сделаны из хорошего дуба, но некоторые заменены, причем вырезаны из дуба худшего качества, и они слишком толстые. До их замены корабль скользил по воде, словно плывущая змея, а сейчас, с более жесткими шпангоутами, как старый, раненый бык.

Мы уставились на Онунда. Воронья Кость открыл рот.

— Доски обшивки также заменили — видишь, вот здесь? — прорычал Онунд. — Изначальные отверстия для заклепок высверлены одинакового размера, и это хорошая работа, это делали люди, которые любили свое дело и гордились своим мастерством, поэтому заклепки сидят плотно. А новые отверстия слишком большие и потому протекают. Нужно промазать их свежей сосновой смолой снаружи и внутри, но не дубовой, она трескается, когда корабль движется. А еще следует заменить крепление рулевого весла, оно плохо реагирует на усилия кормчего. Именно поэтому мы подошли к берегу так неуклюже.

Онунд помедлил. Все молчали, а Хоскульд кивнул.

— Что-нибудь еще? — спросил Воронья Кость с досадой, мальчишка не хотел потерять лицо.

— Нужно лучше обучить корабельную команду и кормчего, — произнес Онунд, на что послышались ворчание от хирдманов, столпившихся у борта. Он повернулся к ним, словно огромный рассерженный боров, и им пришлось на шаг отступить.

— Кто так выбрасывает корабль на сушу, на камни и гальку? Они же царапают киль, от этого никуда не деться, но любой, даже самый бестолковый моряк знает, что при этом нужно поднимать рулевое весло. Оно быстро изнашивается и трескается от такого обращения, мои зубы и то выглядят лучше.

И он заревел, обнажив в доказательство зубы, а Уддольф, а с ним и все, кто ходил на «Черном орле» Бранда, одобрительно закивали, что не вызвало восторга у старой команды «Короткого змея». Вместе с ветеранами Обетного Братства здесь собрались воины из трех разных команд, нам было еще далеко до единства, и с этим надо что-то делать.

Повисла напряженная тишина, Воронья Кость уже собрался что-то сказать, но я воспользовался этим моментом. Возможно, я не был великим ярлом, по мнению конунга Эрика, но чувствовал настроения людей.

— Когда мы отправимся говорить с Паллигом, — сказал я Онунду, — замени крепление рулевого весла. Остальное подождет, пока мы не вытащим корабль на берег, но впредь вы все будете заботиться о рулевом весле, как о собственном ребенке.

Побратимы криво усмехнулись, и Воронья Кость, уязвленный тем, что его прервали, снова открыл и закрыл рот. Я знал, что где-то за моей спиной стоит Алеша, смотрит и слушает. Он ничего не сказал, ведь лидер здесь я, даже если Воронья Кость еще этого не осознал.

— Я уверен, что Воронья Кость захочет, чтобы ты построил ему следующий корабль, Онунд, — добавил я с мягкой улыбкой. — Когда станет конунгом Норвегии. Он назовет его «Длинным змеем», и это будет самый лучший корабль в мире.

— К тому времени я уже помру, — проворчал Онунд.

Раздался дружный смех. Воронья Кость разевал рот, словно умирающая рыба, а я обратил внимание на прибытие вооруженных людей из крепости, они медленно двигались мимо причалов, галька скрипела под их сапогами.

Они были в кольчугах и шлемах, со щитами, вооружены копьями, всего около дюжины, вел их сам Льот, как всегда нарядно одетый, в зеленом плаще с меховой оторочкой. Я немного расслабился, появление вооруженных людей сгладило неловкую ситуацию. Похоже, пока всё шло неплохо.

— Олаф, сын Трюггви, — сказал Льот, вежливо поклонившись Вороньей Кости и пристально глядя на мальчишку. Остальные казались ему лишь хорошо вооруженной охраной. — Добро пожаловать в Йомсбург.

— Олаф Трюггвасон благодарит тебя, — произнес я, прежде чем Воронья Кость успел открыть рот. — В Йомсбург прибыл ярл Орм из Гестеринга.

Льот наконец увидел меня, вздрогнул, смутившись, взглянул на Воронью Кость, потом снова на меня; наконец он узнал наш корабль и наверняка сделал какие-то выводы. Я кивнул ему и по-волчьи осклабился. Финн убрал щит за спину и рассмеялся.

— Да, мы здесь, твой ночной кошмар, Льот, — прорычал он. — Воронья Кость — побратим Обетного Братства, возглавляемого ярлом Ормом из Гестеринга. И мы пришли вернуть свое.

Льот прищурился и уставился на меня. Затем заговорил, чуть заикаясь.

— Если вы хотите проблем… — начал он, и я взмахнул рукой, чтобы он умолк.

Финн хихикнул.

— Никаких проблем, — ответил я. — Есть разговор, и я желаю говорить с Паллигом.

Льот оглянулся на облаченных в кольчуги вендов, глазеющих на нас, они стояли в растерянности, словно толпа троллей. Льот кивнул, развернулся и стал подниматься к бургу мимо кочек травы, по выложенной расколотыми бревнами тропе

Перед тем как отправиться в крепость, я подозвал Финнлейта.

— Держи местных воришек подальше от корабля и не показывай девчонку.

Он кивнул и нахмурился.

— Почему мы ее взяли? Не пойму, — проворчал он. — Она странная, это уж точно.

Я ответил, что не хочу спорить из-за девчонки, и он улыбнулся. Затем он позвал своих ирландцев, и среди них Оспака, они засмеялись и загрохотали щитами, будто уже одержали победу в славной битве, а мы последовали за Льотом.

Я обрадовался Финнлейту и Оспаку, старым побратимам Обетного Братства, которые прибыли в Гестеринг, пока мы с Финном навещали ярла Бранда. Ирландцы покинули Дюффлин, собираясь в набег, и услышали в Хедебю о неприятностях в Гестеринге.

Они прибыли ко мне на торговом судне — кнорре. Владелец корабля меня знал, и он поверил, что полдюжины сумасшедших ирландцев с топорами, тараторящие на непонятном языке, не причинят вреда ни ему самому, ни его грузу.

— Похоже, мы прибыли вовремя, — сказал Финнлейт, как только мы обменялись улыбками и крепкими рукопожатиями.— Конечно, печально видеть Гестеринг в руинах.

Затем он, просияв, сообщил, что с ним прибыли Уи Нейллы, и значит, сейчас начинается настоящая война против тех, кто все это натворил, именно за этим он и проделал такой длинный путь из Дюффлина.

На самом деле Ирландия опять оказалась в огне, но Уи Нейллы не сумели этим воспользоваться. А тем временем норвежцы в Дюффлине смеялись над ирландцами, которые ссорились друг с другом из-за того, кто будет королем этой навозной кучи, пока северяне контролируют торговлю и живут в достатке и богатстве.

— Но будь уверен, — добавил Финнлейт, когда перечислил мне все необычные имена своих товарищей, — как только мы с этим покончим, то вернемся обратно и разберемся с этим Брианом Бору.

Тем временем Финнлейт радовался вместе со своим товарищами тому, что они оказались здесь, в устье Одры. День выдался хороший, пусть даже шел дождь, ведь вокруг — друзья, на плече боевой топор, пригоршня серебра в кошеле под мышкой, и носовая фигура, указывающая путь. Что еще нужно для счастья?

Я завидовал ему, когда мы шли по скользкой деревянной мостовой, вдыхая местные запахи, а на нас глазели зеваки. Затем постройки поредели, и мы вышли на луг. В центре возвышался холм, на его вершине и расположилась крепость Йомсбург, приземистая, словно угрюмый тролль, лишившийся своего моста.

По пути Финн подтолкнул меня локтем, указывая на кузницу, мельницу и христианскую церковь, возле которой священник в длинной коричневой рясе, затолкав ее между ног (так что получились короткие мешковатые штаны), возился на овощной грядке, лишь мельком взглянув на нас. Большинство людей здесь, включая облаченных в кожу стражников на воротах, были вендами.

Паллиг ожидал нас на пороге дома вместе с тремя женщинами. Самую молодую, почти девочку, он представил нам как свою жену, а сосущего большой палец мальчишку с гордостью назвал своим сыном Токи.

— Ни одной женщине не позволено там находиться, — презрительно прошептал Финн и ухмыльнулся очередному вранью скальдов.

Я думал, что Паллиг хотя бы отдаленно похож на своего брата Льота — высокого, худощавого, хорошо сложенного, опрятно одетого. В качестве шутки его прозвали Уродливым. Паллиг выглядел совсем иначе — лицо в веснушках, лысину прикрывает растрепанная бахрома волос цвета грязного льна, толстое брюхо подрагивает, как желток из разбитого яйца.

Нас усадили за столы, подали эль, хлеб и сыр. Воронья Кость сел чуть в стороне от нас с Финном, оживленно болтая с женой Паллига. Тот, заметив это, сначала нахмурился, но потом решил, что мальчишка слишком молод и можно не беспокоиться. Мы сидели на скамьях, а Паллиг, сияющий и важный, на высоком кресле, закинув ногу на ногу и широко раскинув руки. Но за его показным радушием читалось, что он и его по-кошачьи осторожный брат Льот напуганы неожиданным прибытием Обетного Братства, и несмотря на весь свой грозный вид Паллиг не уверен, что одолеет нас, если дело дойдет до боя.

Он усиленно притворялся спокойным.

— Добро пожаловать в мой дом, ярл Орм из Гестеринга, — произнес он. — Слава Обетного Братства разнеслась далеко и почти сравнялись с нашей. Для меня честь принимать тебя.

Затем он с легким смешком взглянул на меня.

— Выглядишь неважно. Нелегкий выдался переход?

Я ничего не ответил, а просто уставился на него, сидящего на высоком кресле, словно чудовищно раздувшийся боров, спинка кресла была украшена знакомой резьбой — Тор, выуживающий из волн Мирового Змея. Он заметил мой взгляд и улыбнулся, как будто специально подстроил все именно так.

— Вижу, тебе нравится мое высокое кресло. Да, оно прекрасно.

— Я знаю, — ответил я. — Давным-давно оно принадлежало Ивару Штормовой шляпе. Затем на нем сидел мой зад, пока Льот не пришел в Гестеринг.

Паллиг изобразил притворное удивление.

— Тогда нужно вернуть его тебе обратно, — воскликнул он.

Я покачал головой, и его улыбка слегка дрогнула, потому как он не ожидал отказа. Но я знал, как нужно играть в эту игру, и бросил свои слова на доску, и мой ход оказался лучше, чем у него.

— Оставь кресло себе, — ответил я. — Им владел Ивар, я сжег всё его имущество, а кресло перешло ко мне, я же повторил его судьбу. Норны, как известно, плетут втроем. И у меня, не беспокойся, рано или поздно будет новое кресло.

— Как только у тебя появится новый дом, — добавил Льот с ехидной усмешкой, из-за чего Паллиг наградил его тяжелым взглядом.

Сидящий рядом Финн немного сдвинулся, чтобы рукоять клинка оказалась ближе к руке.

— О да, его уже делают, — ответил я небрежно. — Мастера закончат, как раз когда мы вернемся к ярлу Бранду вместе с моим фостри Коллем, которого похитил твой человек, монах Лев.

Братья обменялись взглядами. Без сомнения, они слышали истории о том, что у Обетного Братства никогда не кончается серебро, как я и предполагал. Затем Паллиг, пытаясь как-то отреагировать на это неожиданное известие, злобно улыбнулся и взмахнул рукой. В зал вошли трое — двое берсерков, которых я последний раз видел перед тем, как сгорел Гестеринг, а между ними — Стирбьорн. Хотя юнец и улыбался, но был бледен. Он был в добротной, яркой одежде, руки не связаны, но он не носил оружия, не считая ножа для еды.

— Орм Убийца Медведя, — кивнул он мне.

Паллиг наблюдал за моим лицом, и в конце концов я повернулся к нему.

— Конунг Эрик желает, чтобы Стирбьорн вернулся к нему, — произнес я, обращаясь к Паллигу. — И он уверен, что ты не будешь этому препятствовать.

Стирбьорн рассмеялся, показывая белые зубы.

— Уверен, дядя хотел бы меня проглотить, — ответил юноша, — но, как видишь, я нахожусь здесь, среди друзей.

Паллиг молчал, а сам Стирбьорн, видимо, не был уверен в своих словах.

— Конунг Эрик говорил о помиловании и прощении, — произнес я. — Эрик обещал сам уплатить виру ярлу Бранду за его потери. Твой дядя поклялся, что ничего тебе не сделает, когда ты вернешься.

Стирбьорн сначала поник, а затем, расправив плечи, просиял.

— Хорошо, пусть будет так, — заявил он Паллигу. — Если дядя обещал, то сдержит слово.

Повисла тишина, в которой Стирбьорн запутался, словно овца в зарослях.

— Я отдаю себя на милость дяде, чтобы довести это дело до конца. Благодарю тебя, Паллиг, за гостеприимство.

Опять повисла тишина, Паллиг отвел взгляд от меня и посмотрел на Стирбьорна, будто только что заметил его.

— Как я вижу, ты уже провалил свое предприятие, — прорычал он. — Все, что теперь тебе остается, стоять спокойно и помалкивать. А еще лучше подождать где-нибудь, пока взрослые мужчины не закончат свои дела.

Воронья Кость не мог сдержать смешок, наблюдая за Стирбьорном, тот покраснел и напрягся. Он размахнулся и пнул лавку, и воины в кольчугах, стоявшие по бокам, вцепились в него волчьей хваткой, а Паллиг даже махнул рукой, чтобы они немного ее ослабили.

— Ты забыл, кто я такой, Паллиг, — сказал Стирбьорн, его губы исказила злоба. — Тебе бы стоило получше это помнить.

— И кто же ты такой? — отозвался Паллиг. — Племянник конунга Эрика, не более. Если он хочет вернуть тебя и еще обещает не убивать, значит, он дурак, а дураки легко расстаются с деньгами. Как ты думаешь, сколько он заплатит за то, что я тебя отпущу?

Паллиг взглянул на меня с улыбкой, но мое лицо оставалось суровым как скала, и он, продолжая улыбаться, снова посмотрел на Стирбьорна.

— Ты нидинг, мальчишка, ты потерял людей и корабли, удача в бою от тебя отвернулась. И даже Великому городу ты стал больше не нужен.

Все с удивлением наблюдали, как меняются краски на лице Стирбьорна, и мало кто обратил внимание на последние слова Паллига, но я их услышал. Пока берсерки выводили юнца прочь, я катал шарик хлеба и размышлял об этом.

Монах Лев уехал.

Тогда мне пришло в голову, что конунг Эрик, я и все остальные, ткали материю не тех цветов. Наконец я спросил:

— Итак, греческий монах уехал, и куда же он направился?

Паллиг на миг нахмурился, затем рассеянно взглянул на Воронью Кость. Он без сомнения слышал истории о птичьей магии Олафа и наверное думал, что мальчишка мог заметить исчезновение монаха с помощью сейдра, глазами сидящего на ветке ворона. Воронья Кость улыбнулся ему, и Паллиг вспыхнул, понимая, что проигрывает, словно сделал неудачный ход в игре в тавлеи.

— Он направился обратно, в Великий город, — произнес Паллиг насупившись. — Вверх по Одре, до Остравы, далее через земли мадьяр и булгар.

Древний Янтарный путь. Я думал, что этим маршрутом уже не пользуются, но Льот, пока его брат злился из-за своего промаха и глотал эль, заливая одежду, объяснил, что этим путем идут не на кораблях, если, конечно, они не летают. Верхом или пешком небольшой отряд вполне может передвигаться по этому пути с легкими грузами. Янтарь, меха — все, что можно унести на себе или на рабах.

— Например, на маленьких мальчиках и монахах? — спросил Воронья Кость, и Паллиг рассмеялся.

— Да, возможно, они сейчас либо попали в рабство, либо погибли. Монах нанял несколько сорбов для охраны и вышел отсюда с мальчиком.

Вот, значит, как. Убежище Паллига не было конечной целью Льва. Это дерьмовый монах направлялся домой, хотя ему вряд ли это удастся, как заметил Финн.

— Сорбы, — произнес он и сплюнул бы, если бы здесь не было никого, кто мог бы оскорбиться. Паллиг вздернул бровь.

— Какое дело мне теперь до этого монаха? — сказал он. — Лев пришел, заплатил мне, убедив сражаться на стороне Стирбьорна, а теперь, когда его миссия провалилась, возвращается обратно. Не думаю, что он когда-либо вернется и пригласит нас поучаствовать еще в чем-либо. Он забрал с собой мальчишку, посчитав, что тот пригодится, чтобы контролировать ярла Бранда и через него влиять на конунга Эрика, ведь Бранд — его правая рука.

Паллиг замолчал и нахмурился, скрестив руки на подрагивающем животе.

— Вся эта затея Стирбьорна плохо закончилась и дорого нам стоила. Не очень хорошо иметь такое пятно на своей репутации, — проворчал он, глядя на меня. — Ты хорошо это знаешь, ярл Орм. Пойми, это просто кровавая война, так ведутся дела. И когда удача отворачивается в бою — это не самая лучшая слава для Йомсвикингов, .

— Возможно, ты будешь думать иначе, когда такая кровавая война посетит однажды твой дом, — ответил я и посмотрел на него прищурившись.

— Возможно, ты прав, — сказал он. — Мне жаль, что ты оказался в таком положении и понес потери. Мне не нужны от тебя неприятности. Я заплачу цену крови за твои потери в Гестеринге, позволю тебе уйти и передать конунгу Эрику, что я верну этот бесполезный кусок дерьма, Стирбьорна, при условии, что Эрик предложит мне справедливую цену за племянника. Затем ты вернешься в Гестеринг, наладишь мирную жизнь и будешь благодарить викингов из Йомса за то, что они на тебя не напали.

Терпение Финна лопнуло, он вскочил, его лицо исказилось гневом и стало суровым и мрачным, как скала.

— Ах ты, трусливый нидинг, — вспыхнул он. — Все твои викинги — всего лишь вендские тролли, которые никогда не ходили в настоящие набеги...

Прежде чем я успел что-либо предпринять, Воронья Кость мягко положил ладонь на руку Финна, и тот оглянулся. Мальчишка лишь покачал головой и улыбнулся. К моему удивлению, Финн сел и успокоился, словно сытая, откормленная собака.

Магия сработала, я встал и кивнул.

— Что касается Стирбьорна, — произнес я, пожав плечами, — можешь поступать с ним, как хочешь, но мы все равно пойдем вверх по реке.

Льот покачал головой, а Паллиг издал издал хрип, напоминающий хрюканье борова.

— Не очень хорошо получается, — сказал Льот и улыбнулся печальной, словно извиняющейся улыбкой. — Послушай, я знаю, что сына ярла Бранда похитили, и он твой фостри, и вам обоим сейчас нелегко. Мальчика здесь нет, скорее всего, он либо мертв, либо в рабстве у сорбов, вендов или полян, что, в общем-то, одно и то же. Этот монах — глава гестиров у императора Великого города, но это уже не имеет значения, все эти тролли в шкурах, живущие по берегам Одры, хоть и приняли Христа, но все равно убьют монаха.

Он произнес слово «гестир». Что ж, хотя это и было очевидно, хорошо, что Льот сказал об этом вслух. При дворе Византийского императора было два вида людей, принесших присягу. Первые — обычные воины, как те стражники, что стояли сейчас у дверей зала Паллига. Вторые, гестиры, умные и хитрые люди, которые шпионили, заключали торговые сделки, различные договоры и прочее. Монах Лев -один из таких, работая на интересы Константинополя, он оказался человеком исключительных способностей, и я уверен, что Лев сможет легко договориться с дикарями, живущими по берегам Одры.

— Кроме того, — проворчал Паллиг. — Я не желаю, чтобы вы шли вверх по реке. На своем драккаре вы всех распугаете, а это нарушит торговлю.

Он обмакнул палец в эль и провел на столе мокрую волнистую линию.

— Это Одра, она течет на север, начинаясь где-то в горах, на юге за Остравой. Это пограничные земли. Мы сейчас находимся здесь, в устье Одры, это земли вендов, которых вы называете троллями, саксы зовут их вилзи, а другие называют сорбами. По обоим берегам реки живет множество мелких племен, но большинство подчиняется саксам на западе.

Он остановился и облизал палец, мы же уставились на на волнистую линию, словно это ожившая змея, ползущая по столу.

— На восточном берегу больше вендов, сорбов и прочих, но также там поляне князя Мешко, который продвигается на север, причем довольно быстро — в прошлом году он разбил саксов у Цедене, а это очень близко отсюда. Сейчас полы и саксы внимательно наблюдают друг за другом с противоположных берегов Одры, и из-за этого вся торговля, в основном пушниной, пришла в упадок.

Затем он нахмурился и вытер ладонью волнистую мокрую линию со стола, магию словно рукой сняло.

— Никто не обрадуется, увидев на реке ваш драккар, — добавил он. — На западном берегу стоят крепости Оттона Саксонского, и он может подумать, будто это я вас послал, чтобы доставить ему неприятности. На восточном берегу — крепости полян, которые подумают то же самое.

— Но дальше вы все равно не продвинетесь, — радостно добавил Льот, — потому что там живут другие племена, они просто вас сожрут.

Наступило молчание, затем Паллиг откашлялся и развел руками.

— Но у меня есть другое предложение, — заявил он, сияя. — Я бы не хотел, чтобы вы отплыли отсюда, не отдохнув как следует, так что приглашаю тебя и молодого Олафа Трюггвасона пировать вечером в моем доме.

Я согласился и улыбнулся, что было нелегко — в последнее время мне чаще приходилось хмуриться. Высокомерие братьев Токесонов, головоломка с освобождением Стирбьорна, а самое худшее — мысли о полянах, которых братья презрительно называли полами. А если они обнаружат мазурскую девочку, ведь они думают, она находится в заложниках в чужой стране при дочери их князя?

Я не раз удивлялся тому, что услышал Вуокко, ударив в свой барабан, ночью, сразу после пира, который задал конунг Эрик в честь возвращения своего сына. Морской финн появился из темноты, словно ночной кошмар, когда мы с Финном пробирались сквозь тьму к ярлу Бранду.

— Я ударил в барабан, и он ответил мне, — сказал Вуокко простуженным голосом. — Он велел тебе взять с собой мазурскую девочку.

Вряд ли даже руны сказали бы мне больше, но тем не менее, в ту же ночь я направился к Сигрид, хотя мне было неудобно признаться ей, что так повелел барабан Морского финна, и попросил ее отпустить со мной Черную Птицу, чье настоящее имя — Черноглазая. Сигрид, конечно же, догадывалась, насколько мазурская девчонка ценна для ее отца, а также знала, куда я направлюсь, но тем не менее отдала мне девчонку, сказав, что отпускает ее за потерю родильного стула.

Сейчас Черная Птица находилась на «Коротком змее», словно груз, и впивалась в мои мысли, как сломанный ноготь. Когда мы вернулись обратно на корабль, Финнлейт и Алеша покрикивали на людей, загружающих припасы.

Побратимы столпились вокруг, желая услышать, кто и что говорил, поэтому я рассказал им все.

— Давайте проучим этих болтунов Йомсов, сейчас же, — прорычал великан-свей по прозвищу Асфаст, как только я закончил.

— Сожжем их, — проворчал Абьорн, — как Льот сжег Гестеринг.

— Но Льот не жег Гестеринг, — уточнил Рорик Стари. — Это сделал Рандр Стерки.

Все загалдели, раздавались призывы атаковать, пустить им кровь и все сжечь. Также звучали предложения отправиться вверх по реке, но единичные, воины привыкли ходить в морские набеги и видели для себя мало выгоды на реке.

В конце концов я указал им, достаточно прямолинейно, единственный курс.

— У нас есть два дела. Первое — освободить Стирбьорна для конунга Эрика.

Финн фыркнул, но промолчал, ведь только мы с ним знали, что Стирбьорна еще нужно и прикончить, так хотел ярл Бранд, но пока мы оба не понимали, как это сделать. Все равно что из квадрата сделать круг.

— Второе — мы отправляемся за моим фостри, — добавил я, — это дело чести и моего доброго имени. Вы последуете за мной, иначе нарушите клятву Обетного Братства. Единственный способ избежать этого — кто-то из вас должен бросить мне вызов, и тогда, возможно, он станет ярлом вместо меня.

После этого все замолчали, стало так тихо, что все могли услышать стук моего сердца. От мысли, что кто-то из них вызовет меня на поединок ради обладания увенчанной драконьими головами гривны ярла, оно бились словно птица. Слава — обоюдоострый меч, державший их на расстоянии вытянутой руки, потому что ярл Орм в одиночку убил белого медведя, убил чешуйчатых троллей, победил противника на хольмганге одним ударом, а совсем недавно сражался и убивал берсерков.

Пока все угрюмо молчали, размышляя об этом, широколицый ворчун Гудмунд мрачно заявил:

— Паллиг не хочет, чтобы мы пошли вверх по реке.

— И что? — Рыжий Ньяль сплюнул, раздувая огонь. — Кто такой Паллиг Токесон, чтобы указывать Орму Убийце Медведя и Обетному Братству, куда они могут идти, а куда нет?

— Он породнился с Харальдом Синезубым, — звонко произнес Воронья Кость. — Девушка, которую он взял в жены и которая родила ему сына, сказала мне, что она дочь Синезубого, сестра Свейна, а эти люди присутствовали на пиру у Эрика.

Он оглядел изумленные лица, а затем перевел невинный взгляд на меня, и теперь я понял, чем он занимался, пока я разговаривал с братьями, ведь со стороны могло показаться, будто молодой Олаф просто перемигивался с девушками.

Синезубый — человек, с которым приходится считаться, как и заметил Гудмунд. Финн выругался и заявил, что и раньше не обращал внимания на Синезубого, нападал на его корабли, убивал его людей, и ему за это ничего не было. Услышав это, воины радостно закричали, они поняли — мы пойдем вверх по реке, несмотря ни на что.

И тут Онунд откашлялся, как всегда перед тем, когда собирался сказать что-то важное, и все затихли, ожидая, что горбун каких— то речей про корабельные дела, но оказались неправы.

— Если братья из Йомса так настойчиво отговаривали тебя подниматься вверх по реке из-за множества трудностей, — произнес он задумчиво, — интересно, почему же они позволили сделать это Рандру Стерки и его псам?