Мы тащили тяжело нагруженные волокуши из жердей, прорезая влажную, парящую в теплых солнечных лучах землю, в которой среди старой смерти зарождалась новая жизнь. Тяжелый дух прелой черной земли смешивался с вонью от разлагающихся на солнце трупов животных. Птицы, пирующие на раздутых тушах, медленно поднимались в воздух при нашем приближении, в конце первого дня стая грачей черным облачком дыма взмыла вверх с дохлой овцы; схлынувшая вода оставила висеть ее труп в корявых ветвях, словно необычный плод.

— Почему мы так упорно тащим эти жерди? — задыхаясь произнес Кьялбьорн Рог, озвучив то, о чем думали все. — Мы оставляем такие следы, что нас обнаружит даже слепой ребенок, не то что разведчики мадьяр.

Я ничего не ответил, лишь сурово взглянул на него. Мухи назойливо лезли в лицо, все обливались потом — день выдался жарким, больные ели ковыляли по грязи, по их ногам текло дерьмо, и я освободил их от переноски припасов. Я не опасался мадьяр, но поляне вполне могли нас преследовать. Только Воронья Кость всецело разделял мои мысли, и это угнетало нас обоих, поэтому мы старались передвигаться как можно быстрее и нагнать бывшего владельца серебряного носа Сигурда.

Ютос заметил пристальный взгляд Вороньей Кости, и понял что здесь что-то не так. Мы клещами вытягивали из него рассказ, вспомнив смутные намеки о других северянах и о трудных сделках с ними.

Обетное Братство оказалось не первой группой северян, с которыми встретились мадьяры; они повстречали Рандра Стерки и с ним восемнадцать человек, выживших после крушения корабля, они двигались прочь от реки, мучаясь от голода и жажды, но не осмеливаясь пить грязную воду.

— Отец захотел купить у них мальчика, — рассказывал нам Ютос, — это был необычный ребенок — белый, как кость. Их вождь, человек с рисунками на коже, не согласился и предложил вместо мальчика греческого священника, но монах нам был ни к чему. Мы сказали, что его можно продать полянам, те могли бы дать за него немного пищи; поляне наверняка нашли бы применение священнику из Великого города.

— Куда они пошли потом? — спросил я, и Ютос пожав плечами, неопределенно махнув рукой в сторону далеких синих гор.

— На юг, по этому берегу Одры, — ответил он. — После того как обменяли этот чудесный нос на необходимые припасы.

Он замолчал и широко улыбнулся.

— Если у тебя есть уши, подобные этому носу, мы готовы голодать, но обязательно их купим.

Я сказал, что гривна куда ценнее, и ради Вороньей Кости попытался выторговать нос Сигурда, но старик отказался. В конце концов мы получили лишь припасы, а еще Ютос отдал нам трех лошадей, которые помогали нам тащить нагруженные жерди.

Ютос протянул мне руку, я пожал ее, запястье в запястье, как делают северяне, и кивнул.

— Мы расстаемся как торговцы, — сказал он важно и умолк. — Я даю вам один день, а потом отправлю разведчиков к полянам, и они расскажут о вас и мазурской девочке. Лошади, что мы вам дали, позволят быстрее от них оторваться.

На большее гостеприимство я и не рассчитывал, и на исходе первого дня рассказал побратимам, что нас преследуют враги, а Рандр Стерки и мальчик, которого мы должны спасти, совсем близко, где-то впереди. В ответ никто не произнес ни слова; а позже Финн поинтересовался, что же я хотел услышать от усталой и измученной команды.

— То, что впереди и позади нас враги — не повод для радости, — добавил он, и я не нашел, что ответить.

На следующий день вонь от разлагающихся трупов усилилась, и мы даже привыкли к этому, пока не обнаружили ту ужасную картину, о которой столь долгое время предупреждал этот запах.

Когда мы обошли холм, нашим взглядам предстало укрепленное поселение — град, как называют его славяне. От неожиданности мы замедлили шаг и остановились; воины разобрали оружие и щиты и стояли в нерешительности, глядя друг на друга и на меня.

Это был крепкий град — земляной вал, увенчанный деревянным частоколом, окружал группу построек, над воротами нависла большая дозорная башня с деревянной крышей. Поселение располагалось на вершине холма, гораздо выше поймы; поднявшаяся речная вода достигла земляного вала и заполнила ров с водой, затопив тропинку, ведущую к воротам. Недавно вода схлынула, грязь и болотная жижа во рву постепенно высыхала под палящим солнцем.

Массивные ворота были широко распахнуты, но мы не заметили ни одной струйки дыма. Ни лая собак, ни ржания лошадей. От порыва ветра створки ворот чуть сдвинулись.

— Ятра Одина, — прорычал Финн сквозь зубы и сплюнул.

Стояла такая вонь, словно огромная рука собрала весь этот запах и затолкала его в глотку.

— Возможно, здесь была битва, — предположил Стирбьорн. — Рандр Стерки и его люди, надо думать. Часть жителей погибла, остальные сбежали.

Затем Стирбьорн пробормотал, что это был славный бой для небольшого отряда всего из восемнадцати воинов. Побратимы не поддержали его восторг, потрясенные видом пустого поселения с открытыми воротами, лежащего перед нами, словно раскинувшая ноги шлюха. Может быть, Рандр Стерки и его люди действительно приложили к этому руку.

Я предупредил всех, что возможно Рандр и его люди все еще внутри и ждут нас, устроив засаду.

— Отправь на разведку Стирбьорна Храброго, — заявил Абьорн, и все рассмеялись, а Стирбьорн покраснел и нахмурился.

Я взял с собой Финна, Абьорна, Кьялбьорна Рога и Уддольфа, и мы отправились к воротам, оставив Алешу командовать остальными, готовыми к бою; когда мы вошли, вороны и сороки шумно поднялись в воздух, хлопая крыльями и недовольно крича.

Внутри не было ни души, как мы и думали. Мостки из жердей вели к деревянному помосту, на нем высился массивный деревянный столб с четырьмя резными лицами — с каждой стороны. Здесь жители поселения собирались для поклонения своему богу, сюда еще не добрался Христос. Мертвых тел не видно, но запах смерти был густой и плотный как парусина. Мы разошлись в стороны, двигаясь по-кошачьи осторожно. Из переулка выскочила коза и чуть не погибла под топором Абьорна; невидимая корова жалобно промычала из хлева.

Уддольф толкнул дверь и с воплем отскочил — оттуда показались два пса, поскуливая и яростно виляя хвостами, они свесили языки, видимо, страдая от жажды, их животы раздулись. От этого зрелища у меня мурашки пошли по коже, дыхание участилось, и я старался дышать неглубоко, чтобы поменьше вдыхать вонь.

Я всматривался, прищурившись, сквозь царивший внутри полумрак, там лежали три тела — почерневшие, раздутые, наполовину обглоданные собаками. Мужчина, одежда на нем туго натянулась из-за раздувшейся плоти. Женщина. И ребенок, уже невозможно понять, кто — девочка или мальчик.

Затем мы стали находить остальных, по одному или парами. Женщина сидела, прислонившись к стене, насекомые уже облепили её живым плащом. Мальчик, чье лицо усыпано струпьями и болячками. Мужчина с опухшим лицом, выглядело оно так, будто его измазали овсянкой. Увидев это, я испугался.

— Это какая-то болезнь, — заявил Кьялбьорн Рог и оказался прав, я отправил его к остальным, чтобы он привел Бьяльфи, который больше разбирался в болезнях. Мы же продолжали беспокойно бродить по поселению.

Там было с десяток длинных деревянных домов, внутри различная кухонная утварь — котлы и чайники, ложки, а также ткацкие станки, ждущие трудолюбивых рук. Кладовые и амбары, наполненные сеном и бочонками с засоленным мясом. В хлеву стояла жалобно мычащая корова, ее вымя и соски разбухли от молока. Эта странная тишина давила на нас все сильнее.

— Почему тогда не разбежался скот? — удивился Финн, указывая на жующих сено коз в загоне. — Кто-то запер их и, вероятно, еще жив.

Уже нет. Мы нашли их в большом строении, которое скорее всего служило залом для собраний. Здесь нам и открылась печальная правда этой загадочной истории, сплетенной норнами.

— Взгляните сюда, — подозвал Абьорн, и мы подошли.

Мужчина и женщина лежали за дверью большого зала, их тела были уже частично объедены, но судя по всему, они умерли недавно. У женщины — колотая рана в груди, а у мужчины в шее торчал нож, и мы обступили их, пытаясь понять, как это случилось.

— Последний выживший. Он заколол женщину, — произнес Финн.

— Затем ткнул ножом себе в горло, — добавил Уддольф, указывая пальцем. — Промахнулся, просто пустил кровь. Ткнул снова прямо в глотку, но неудачно, хотя трудно было промазать.

Эта маленькая трагедия накрыла нас словно плащом. Воняло здесь еще сильнее. Мертвецы лежали на тюфяках или сидели, прислонившись к стене, опухшие, в струпьях, объеденные падальщиками; видимо, заболевших собрали здесь, чтобы было легче ухаживать за ними, хотя, думаю, это мало помогло, они все равно умерли.

Пришел озабоченный и испуганный Бьяльфи. Он видел другие трупы, но бросив взгляд на тело женщины с раной в груди, поддел его сапогом, тело перевернулось, потревоженные мухи роем поднялись в воздух. Рука женщины распростерлась на полу, и он указал на нетронутую насекомыми кисть, усеянную белыми и красными точками. Мы озадаченно уставились на нее.

— Красная чума, — произнес он, и эти слова оглушили нас, словно на головы посыпались камни.

Мы поспешили покинуть это место. Новость об этом разнеслась впереди нас, и пока мы старались выхаркнуть воздух, которым здесь надышались, остальные уже узнали о чуме.

Красная чума. Мы поскорее унесли отсюда ноги, но я понимал, что мы не сможем убежать от смертельных красных точек, и вероятно, чума уже среди нас. Я был готов отдать Одину свою жизнь, но мысль о смерти на соломенном тюфяке, в поту, стекающим с меня крупными каплями, с обезображенным язвами лицом, так что никто не отважился бы находиться рядом со мной, вызвала дрожь в коленях.

Мы разбили лагерь на вершине холма, под деревьями, и развели два костра, которые дымили из-за сырых дров. Неподалеку жужжали и бестолково сновали дикие пчелы, одуревшие от холода, они высыпали из разбитого бурей улья. Побратимы негромко рассмеялись, когда кого-то ужалила пчела, пока они выуживали из улья мед и соты, радуясь скромному подарку от Фрейи.

Тепло от костра и сладкий мед отодвинули на задний план мысли о красной чуме, Финн сварил целый котел мясного бульона, и мы хлебали горячую похлёбку, закусывая хлебом и отличным сыром. Животы больше не урчали от голода, но надолго ли? Я сказал об этом Финну, когда наши головы оказались рядом, а рты были заняты пищей.

Той ночью умер один из заболевших, воин по имени Арнкель, светлоглазый и курносый, он умел рассказывать истории, почти такие же занимательные, как притчи Вороньей Костьи. Бьяльфи осмотрел его, но не нашел на теле признаков чумы, Арнкель умер от другой болезни, от нее он страдал последнее время.

— Да уж, вот и пришел конец истине, — скорбно произнес Рыжий Ньяль, когда мрачным и сырым утром Бьяльфи принес новость об этом к нашему костру. — Не услышать нам больше историй Арнкеля.

— Истине? — переспросил Кьялбьорн Рог, его лицо вытянулось в недоумении. — В детских сказках?

— Да, — нахмурился Рыжий Ньяль. — В сказках, рассказанных стариками, которые помнят многое. Мудрость исходит от морщинистых губ, как говорила моя бабка.

— Она говорила это перед тем, как рассказать тебе одну из своих сказок? — упорствовал Кьялбьорн Рог. — Сделай одолжение, поясни свои слова.

— Истории, записывают, — продолжал Рыжий Ньяль, и побратимы приготовились слушать, ведь Рыжий Ньяль рассказывал сказки не хуже Арнкеля.

— Ты утверждаешь, — отозвался Абьорн, медленно и тщательно взвешивая слова, будто впервые пробовал блюдо и оценивал его на вкус, — что правдивы лишь те истории, которые еще не записаны?

Рыжий Ньяль насупился.

— Если ты решил посмеяться надо мной, Абьорн, я этого не потерплю. Не хвали человека за ум, а лучше смотри в оба за его остроумием, как говорила моя бабка.

Абьорн поднял ладони и помотал головой в знак примирения. Финн усмехнулся.

— Спроси Воронью Кость. Мальчик знает толк в историях.

Укрывшись шкурой белого волка, Воронья Кость и наблюдал за пламенем. Когда все посмотрели на него, он словно почувствовал взгляды и выпятил подбородок.

— Когда вы слушаете чью-то историю, вы видите перед собой рассказчика и можете понять что это за человек. Но когда вы читаете ту же историю, вы не знаете того, кто ее написал, и поэтому нельзя сказать, правдива ли она.

Рыжий Ньяль выразил согласие неистовым ревом, а Финн опять усмехнулся, покачав головой в притворной скорби.

— Среди нас полно таких, — заявил он, — которые не могут прочесть ничего, даже руны, куда им до записанных историй?

— Как ты не поймёшь! — разошелся Рыжий Ньяль. — В этих историях есть волшебство, магия, и если хотите измерить ее, вспомните слова Вороньей Кости.

Финн поджал губы — он помнил, как мальчишка однажды рассказал историю и спас нас от неминуемой казни. Он признал это, улыбнувшись Вороньей Кости, и обращаясь и к нему, и к остальным, произнес:

— Возможно, конунг рассказчиков сделает нам одолжение и расскажет, что ему сейчас пригрезилось?

Воронья Кость моргнул разноцветными глазами, оторвав взгляд от пламени, и оглядел всех собравшихся у костра.

— Это не очередная сказка или притча. Я просто вспомнил кита, на которого мы однажды наткнулись.

Старая команда «Короткого змея» зашумела, вспоминая вместе с ним. Это произошло, когда они пристали на ночь к пустынному галечному пляжу, где обнаружили китенка, недавно выбросившегося на берег. Им было все равно, кому принадлежит этот берег, и они разделали еще живого кита, вырезая толстые и жирные куски мяса, словно кубики дерна. Они поужинали тогда как короли, перемазавшись в крови и жире.

Побратимы вспомнили о доме, о северных водах и серой гальке, их лица ненадолго просияли. По причинам, ведомым только Одину, я вспомнил о тушеных овощах и капусте, готовящихся на очаге в длинном доме Гестеринга. Тут же в мыслях появилась пузатая Торгунна, она выплеснула вонючую воду от кипячения детских одежек, и эта вода давала жизнь всему, что не было вытоптано и сожжено, когда Гестеринг превратился в груду тлеющих углей.

Уддольф разрушил эти яркие воспоминания, когда попросил побратимов помочь поднять тело Арнкеля. Ближайшие товарищи пошли с ним, и вот, наконец, все мы стояли над могильным холмом. Я, как годи, положил в его могилу последний из оставшихся браслетов, во славу его деяний, ведь он прошел с нами весь нелегкий путь, и его смерть оказалась для нас потерей.

Нас накрыл плащ воспоминаний о доме, Онунд пустил слезу, и когда его спросили почему, он ответил, что вспомнил дом, черный песок и молочно-белое море. Никто не смеялся над ним, все мы выглядели жалкими в своих мечтах.

Тем не менее, мое внимание привлекли двое. Одна из них — Черноглазая, девочка вглядывалась во тьму, обступившую пламя костра, пока мужчины вздыхали и делились друг с другом мечтами о доме; при взгляде на нее мне вдруг пришла мысль: какую тоску и муки она испытывала все это время, никогда не надоедая нытьем и хныканьем.

Вторая же — резная голова лося. Насаженная на древко копья, она отсвечивала в отблесках пламени. Я подумал, что носовая фигура продолжает вести нас все дальше и дальше.

Влажным и холодным утром побратимы с угрюмыми лицами зашевелились в лагере на холме, утренний туман постепенно рассеивался. Я собирал свой сундук, когда ко мне подошел Стирбьорн, за его спиной стояли люди. Все замерли.

— Мы переговорили меж собой, — произнес Стирбьорн.

Финн рыкнул на них, и побратимы неуверенно затоптались. Я молча ждал — что-то подобное должно было случиться.

— Нам кажется, — продолжал он, — если мы продолжим погоню за Рандром, то ничего не добьемся, а наоборот, можем многое потерять.

— Конечно, можно все потерять, — ответил я, выпрямившись, я старался говорить спокойно, пытаясь скрыть гнев в голосе. — Всё потеряет тот, кто нарушит клятву Одину и предаст своих побратимов. Поверь мне, Стирбьорн, я не раз уже такое видел.

Стоящие за его спиной воины зашептались, вспомнив о том, что давали клятву Одину, но Стирбьорн не вступал в Обетное Братство. Угрюмый ворчун по имени Ид прокашлялся, словно извиняясь, и сказал, что они соблюдали клятву, даже когда посчитали меня мертвым и собирались выбрать нового предводителя, который отвел бы их домой.

Побратимы закивали, их было пятеро, все из старой команды Вороньей Кости, с «Короткого змея», и значит, пока Стирбьорн сидел сложа руки, надувшись, как голубь перед спариванием, скорее всего, Алеша подбил этих пятерых, и они беспокойно хлопали глазами и перешептывались за спиной юнца.

— Но, как видите, я вернулся живым, и вам не нужно выбирать предводителя, — ответил я, зная, что за этим последует тишина.

— Если бы выбрали меня, — добавил Воронья Кость вызывающе, — то мы последовали бы за Рандром и спасли бы Колля.

Ид фыркнул.

— Тебя? Мы пошли за тобой, потому что князь Владимир поручил Алеше тебя защищать, а еще подарил тебе игрушку — корабль и воинов. Если уж кому и вести нас, так это Алеше.

Воронья Кость напрягся и густо покраснел, но взял себя в руки, потому что мыслил глубоко; он знал, что если бы начал злиться, то его ломающийся голос мог сорваться на мальчишеский. Стирбьорн тоже покраснел, его губы превратились в тонкие белые полоски, и он впился взглядом в Ида; ему явно не нравился этот разговор об Алеше в роли предводителя.

— Князь Владимир отдал «Короткого змея» мне, — возразил Воронья Кость, обращаясь к своей команде, прижав подбородок к груди, чтобы голос звучал ниже. — И отдал мне вас всех.

— Никто меня никому не отдавал, — прорычал Ид, нахмурившись. — Я что, костяная ложка, чтобы отдавать меня взаймы? Или, может, точильный камень, чтобы мной пользовались?

— Скорее игрушка, — проворчал Финн, ухмыльнувшись, и Ид ответил бы ему, будь он посмелее, но его гнев сдулся, словно проколотый пузырь, Ид лишь тихо что-то проворчал.

Алеша молчал, он стоял как безмолвный серый камень, его лицо выражало не больше эмоций, чем скалы фьорда, а в это время Стирбьорн пытался что-то сказать, открывая и закрывая рот, слова столпились у него в глотке, словно люди, пытающиеся в давке и панике покинуть горящую лодку.

— А еще эта девчонка, — прозвучал новый голос, он кольнул меня, словно куст чертополоха.

Хьяльти, по прозвищу Свальр, Холодный ветер, вечно хмурый и недовольный, с лысой макушкой, обрамленной бахромой волос, он никогда их не стриг, но однажды они сгорели и больше не росли. Он всегда щурился, словно глядел на солнце, и еще был острым на язык, как нож, легко режущий старую кожу.

— Девчонка — совсем другое дело, — ответил я.

Стирбьорн наконец совладал с собой и злобно улыбнулся.

— Сладкий плод, которого мы все лишены, — сказал он. — За исключением тебя.

Я сурово взглянул на Оспака, и он, словно извиняясь, пожал плечами и отвернулся, признав, что распускал язык о том, что видел и слышал той ночью у мадьярских костров.

— Я, по-вашему, тоже собственность? — прозвучал еще один голос, и я узнал его. Черноглазая вступила в самый центр этого вихря — заяц, окруженный собаками. — Вы считаете меня рабыней, которую можно пустить по кругу? Или я костяная ложка или точильный камень, как сказал Ид?

Все молчали, очарованные ее глазами и голосом. Черноглазая завернулась в плащ и гордо вздернула подбородок.

— Я здесь не просто так. Об этом сказал барабан Морского финна, и те, кто слышал его, знают, что он говорит правду, — она сплюнула, замолчала и пожала плечами. — Конечно, — добавила она лукаво, — если я здесь лишь затем, чтобы заставить суровых воинов искать фостри ярла Орма, глядя на мою задницу, то я готова задрать юбки и бежать впереди.

Послышались смешки, и Стирбьорн опять открыл рот. Черноглазая обошла его кругом.

— Тебе придется бежать быстрее всех и поймать меня первым, — произнесла она громко, — потому что всем известно, что Стирбьорн умеет ударить в спину.

Раздался хохот, и Стирбьорн хмуро обернулся, но было поздно. Побратимы вспомнили, что он — презренный нидинг и виноват в наших несчастьях. Он скорее напоминал собаку с обглоданной костью, и некоторые считали, что на ней еще осталось мясо.

— Погоня за мальчиком — безумие.

Этого звали Торбранд, он любил играть в кости и ловко владел копьем.

— Нет, — весело возразил Рыжий Ньяль. — Представь себе погоню за отрядом людоедов, которые преследуют вора, а тот гонится за монахом, и все это в пекле Муспелльхейма, среди пустынь Серкланда. Вот это безумие, Торбранд.

— Так и есть, — согласился Торбранд. — Что за идиоты будут так делать?

Финн ухмыльнулся и ударил себя в грудь.

— Я. И Орм, и Рыжий Ньяль, и еще кое-кто.

Он замолчал и подмигнул Торбранду.

— И мы вернулись оттуда с пригоршнями серебра. Самые сладкие фрукты висят выше прочих, как, без сомнения, выразилась бы бабка Рыжего Ньяля.

Стирбьорн фыркнул.

— Это прозвучало как одна из любимых сказок Рыжего Ньяля. Она уже записана? Наверное да, потому что больше смахивает на вранье.

— Что касается этой истории, — произнес Финн, медленно смещаясь в сторону, — я не знаю, записана ли она, потому что не могу прочесть ничего кроме рун, но я хорошо слышу, пусть даже одним ухом, и уверен — ты только что назвал меня лжецом.

Все вокруг замерло, даже птицы перестали щебетать.

— Есть только один способ убрать меня с дороги, — прохрипел я, а на самом деле чувствовал, что вот-вот обделаюсь, — кто-то из вас должен бросить мне вызов, и мы сразимся. Если повезёт, этот смельчак станет ярлом. Что скажешь, Стирбьорн? Но помни, тебе придется принести клятву Обетного Братства, а ты этого избегал.

Повисла тишина, лишь на несколько мгновений, не больше. Стирборн облизал сухие губы, он боролся с соблазном — не бросить ли мне вызов, хотя я знал, что скорее первым обделается он. На это я и надеялся, Стирбьорн вряд ли отважится сражаться лицом к лицу.

Пауза растянулась, словно та липовая веревка, которой мы привязывали «Короткий змей» к берегу.

Прежде чем тишина оборвалась, показался Курица, бегущий вприпрыжку и выплевывающий слова.

— Подеретесь потом. Сюда со всех ног бегут люди, и один из них — Рандр Стерки.

Они бежали словно овцы, все в одном направлении, слепо следуя за своим предводителем, разбрызгивая воду из луж и побросав припасы.

— Вряд ли они успеют, — проворчал Абьорн, тыча пальцем.

Но в его словах не было нужды — мы уже увидели всадников, издали казалось, что они скачут верхом на гончих псах. По преследователи быстро приближались, увеличиваясь в размерах.

— Люди Рандра бегут прямо на нас, — сказал Рыжий Ньяль, в его голосе сквозила тревога.

Конечно, на нас. Рандр Стерки, не будь дураком, заметил лесистый холм, он понимал, что на вершине им будет легче сражаться со всадниками, если преследователи решатся на атаку, а если нет, то под деревьями можно укрыться от стрел.

— Приготовиться к бою, рассредоточиться и не высовываться, — скомандовал я, высматривая то, чего не увидел сразу.

— Мы собираемся помочь Рандру Стерки? — недоверчиво спросил Стирбьорн. — После всего, что он сделал? Пусть подыхает.

Финн сплюнул, целясь в потрепанные сапоги юноши, но промазал.

— У тебя каша вместо мозгов, — прорычал он. — Там мальчик.

Стирбьорн, уже забывший, почему мы оказались здесь, нахмурился, Алеша и Абьорн побежали отдавать приказы; воины отступили назад, присев за деревьями, побратимы застегивали шлемы и разбирали щиты.

— Рандр Стерки вряд ли нас отблагодарит, — пробормотал Рыжий Ньяль.

Я тоже подумал об этом и размышлял, как прыгнуть в этот бурный поток, чтобы он нас не унес.

Я заметил среди бегущих двоих: один маленького роста, он спотыкался и двигался медленнее остальных. Второй — повыше, весь в черном, он остановился, подхватил малыша и взвалил его на плечо, покачнулся, и с трудом, шатаясь, побежал за остальными. Мне показалось, что я слышу его тяжелое дыхание, и я удивился, почему монах так озабочен спасением Колля.

Другой бегущий воин упал, поднялся, споткнулся и растянулся снова. Мне показалось, это больной или ослабевший. Монах покачиваясь бежал вслед за ним, затем опустил Колля на землю и помог подняться упавшему, ухватив того за руку. Они побежали, но всадники приближались быстрее, из-под копыт летели брызги и комья грязи.

— Ставлю унцию плавленого серебра, что мелкий умрет первым, — пробормотал Ид, стоя рядом со мной, подталкивая локтем соседа, ирландца из Дюффлина, приятеля Финнлейта.

— У тебя никогда не водилось плавленого серебра, — ответил тот, а Торбранд выругался.

— Это и есть мальчик, за которым мы охотились все это время, — прикрикнул он на них.

А тем временем на влажной от дождя равнине первые люди Рандра достигли подножия холма, и мы услышали их тяжелое, словно у загнанных псов, дыхание. Сам Рандр остановился, обернулся и заорал на тех, кто ковылял сзади, почти на четвереньках, угрожая им расправой. Задумка была хороша, но вряд ли все его люди успеют добраться до деревьев.

Спотыкающийся, ослабленный человек снова упал, и первые стрелы, выпущенные издалека, просвистели и упали в лужу позади него; он вскочил и покачиваясь побежал, точнее пошел, со стороны казалось, будто он прогуливается. Пройдя десяток шагов, он снова упал и уже не поднялся, всадники нашпиговали его стрелами и с воплями пустили лошадей прямо по нему.

— Мальчик… — прорычал Ид и выскочил вперед. Торбранд, ругаясь, бросился за ним, ирландец из Дюффлина тоже. Они, заревели и выскочили из-за деревьев на склон холма; я же стоял с открытым ртом, ошарашенный скоростью, с которой развивались события.

Всадники в болтающихся войлочных шапках подстегнули мохнатых лошаденок и понеслись, настигая основную группу бегущих. Преследователи выпустили стрелы, в этот раз больше, и несколько беглецов упали. Рандр перестал орать и побежал по склону холма прямо на нас.

Несколько всадников отвернули по направлению к Коллю и Льву, они обнажили сабли, намереваясь догнать этих двоих и изрубить их на куски. Монах успел толкнуть мальчика в сторону, тот упал на землю. Лев перекатился под ноги лошади, всадник неловко рубанул саблей. Мое сердце чуть не остановилось, но враг промахнулся. А остальные всадники промчались дальше.

Ид, Торбранд и ирландец бежали вниз по склону холма, как бешеные волки, три всадника, сбитые с толку, заметалась и закружилась. Двое пустили стрелы, третий развернулся к Коллю и Льву. Что произошло потом, я помню лишь урывками, словно смотрел в разбросанные осколки разбитого зеркала с разными отражениями.

Две стрелы вонзились в Ида, когда он еще бежал вниз. Торбранд и ирландец сошлись с двумя всадниками, кромсая их топорами. Конь третьего внезапно споткнулся и рухнул, словно подрубленный датской секирой. Похоже монах использовал свой яд, подумал я, приготовившись к бою. Льву достаточно было уколоть отравленной иглой или кинжалом, чтобы легко свалить лошадь, а ведь я догадывался, что он носит скрытый кинжал.

Остальные всадники поднимались по склону, они закинули луки за спины и обнажили кривые сабли, которые улыбались беглецам длинной стальной улыбкой. Как я узнал позже, это были висляне, они носили кожаные штаны, войлочные куртки и шапки и могли на полном скаку проскользнуть под брюхом своих уродливых, похожих на огромных собак лошадей.

Всадники хороши на открытом пространстве, но не в лесу. Они придержали коней, сбившись с галопа; люди Рандра Стерки ползли на коленях, задыхаясь и отплевываясь, даже не пытаясь сражаться. Казалось, они были легкой добычей, особенно для всадников, но те остановились, будто раздавили гнездо шершней.

Все из-за Курицы, который выпустил свою последнюю боевую стрелу в грудь одной из лошадей, она поднялась на дыбы и закатила огромные глаза, показав белки, всадник вылетел из седла с громким криком.

После этого были только кровь, вопли и бойня. Рыжий Ньяль бросился на врага, с бычьим ревом ковыляя на больной ноге, его копье вошло в живот всадника, тот дернул головой и упал с лошади, скатившись с крупа. Ньяль выпустил копье и вытащил сакс.

Мелькали топоры, кололи копья, звенели мечи. Началась кровавая и тяжелая работа, и моя роль в ней была жестокой и краткой, я подскочил к всаднику, который громче всех кричал, сидя верхом на танцующей лошади с дикими глазами, он размахивал саблей в форме полумесяца.

Враг заметил меня и замахнулся клинком, его глаза налились кровью и безумием, черные усы, извивались, как две змеи. И тут будто кто-то схватил его за руку, и я увидел стрелу, пробившую его предплечье, наконечник вошел в плечо, обездвижив руку — это оказалась охотничья стрела Курицы.

Сабля выпала из его ладони, он с удивлением уставился на собственную руку. Думаю, ему понадобилось некоторое время, чтобы осознать произошедшее, а я тем временем, взявшись двумя руками за рукоять, замахнулся мечом ярла Бранда и рубанул его по поясу. Финн и другие называли этот удар — «увидеть, что он ел», — и удар был смертельным; даже если жертва не умирала сразу, из вспоротого живота вываливалось все его содержимое — сине-голубое, красное и бледно-желтое.

Противник рухнул, словно подстреленный олень, и все остальные всадники при виде этого бросились прочь.

Зарубив его, я понял, что кричу, и, видимо, довольно громко. Никто не мог остановиться и сказать, что произошло и где мы находимся.

Побратимы Обетного Братства рыскали как волки, рыча и раздирая плоть. Последний всадник повернул лошадь и, нахлестывая ее плетью, пустился вниз по склону холма, мои воины с криками погнались за ним. Кьялбьорн подпрыгнул и замахнулся, отчаянно запустив топор в спину беглеца, но оружие не долетело.

Просвистела стрела, нечеткая в стремительном полете, и с чавканьем вонзилась в спину наездника, этот звук почти утонул в громком одобрительном реве, когда побратимы увидели, что беглец вывалился из седла. Лошадь продолжала скакать, и наблюдая за ней, я похолодел, потому что понял — мы все-таки проиграли.

Затем наступила тяжелая, давящая тишина, воняло кровью и блевотиной, слышались стоны. Побратимы бродили по склону, подсчитывали потери и хлопали друг друга по плечу, всех охватило отупение и оцепенение, так бывает обычно после битвы. Кто-то согнулся, и упершись ладонями в колени, блевал.

Рандр Стерки лежал на земле, его щека превратилась в огромный синяк, Онунд навис над ним, как рассерженный тролль. Он свалил Рандра в самом начале боя, ударив умбоном щита. Рандр очнулся и, приподнявшись на локтях, сплевывая зубы и кровь.

— Я задолжал тебе за это, и еще за многое, — рычал на него Онунд, прикасаясь к груди, где под заляпанной рубахой скрывались затянувшиеся, но еще иногда кровоточащие шрамы от раскаленного железа.

— Отрубленная рука больше не ворует, — хмуро сказал Рыжий Ньяль. — А голова, насаженная на кол, злоумышляет лишь против ветра.

— Но ведь твоя бабка никогда не была на нашем месте, откуда она все знает? — пробормотал Воронья Кость; Рыжий Ньяль бросил на мальчишку тяжелый взгляд.

Оставшиеся в живых люди Рандра, ошеломленные и задыхающиеся, сидели насупившись, осознавая, что они только что спрыгнули со сковородки и попали в очаг. Как только я подошел, Онунд вручил мне меч в ножнах, отнятый у Рандра, мой собственный меч с V— образной зазубриной, которая вдруг вызвала болезненный поток воспоминаний — бой на горящем «Сохатом», падение в ледяную воду, обугленные останки Нес-Бьорна, потеря Гизура, Хаука и остальных.

Рандр наверняка заметил, как эти мысли промелькнули на моем лице, как бегущие лошади, и промолчал.

Уцелел лишь один всадник — смуглолицый хмурый воин, он скалился разбитыми в кровь ртом, охотничья стрела вошла ему в бедро, а левая рука вывернута под неестественным углом.

Я хотел получить ответы на вопросы, но его глаза были полны гнева, боли и вызова. Подошла Черноглазая и заговорила с ним, это была река кашляющих и свистяще-шипящих звуков. Он ответил, обнажив окровавленные зубы в яростном оскале. Она отозвалась. Они оба выплевывали слова, словно стрелы, а затем наступила тишина.

— Он из племени вислян, — сказала она. — Все они последователи Христа.

— Это все? — спросил я, и она вздохнула.

— Он назвал имена. Он назвал вас льняными волосами, как они называют саксов — варварами.

Он сказал что-то еще, но я поймал в ее глазах искорку страха и позволил Финну выплеснуть гнев вместо меня.

— Варвар? — проорал он. — Так меня называют эти облаченные в шкуры тролли?

— Quisque est barbarum alio, — прозвучал знакомый голос, мы обернулись и увидели Льва, за его спиной стоял Колль, а за ними — Торбранд.

— Каждый, — перевел Лев, с усталой улыбкой глядя на Финна, — в некоторой степени варвар.

Я одарил Льва лишь одним коротким взглядом, уделив все внимание Коллю, который подошел ближе и встал передо мной.

— Ты оказался далеко от дома, — произнес я неловко, кляня себя за недостаточно хорошо подвешенный для теплых слов язык.

— Я знал, что ты придешь, — произнес он, глядя мне в лицо, прямо, с детской наивностью и доверием.

Он выглядел худым, белая как кость кожа не позволяла понять, болен ли он, но с виду мальчик казался здоровым. Его бледные глаза многое повидали за это время, и я это понял.

— Что ж, — протянул Финн, обходя Льва вокруг, словно петух, собирающийся покрыть курицу. — Ты достаточно долго дурил нас, монах.

Лев признал это, криво улыбнувшись. Длинные и грязные волосы монаха торчали во все стороны, он собрал оборванные края своего балахона и подоткнул их за пояс, это выглядело словно широкие мешковатые штаны до колен; из-под балахона выглядывали белые икры, заляпанные грязью и кровью от старых порезов и ссадин. От него воняло засаленной одеждой и дымом, выглядел он неважно, но я знал, что у него где-то игла или кинжал, смазанный ядом, и сказал ему об этом.

Лев широко раскрыл глаза в наигранном удивлении, и Финн зарычал на него.

— Найдите веревку, — сплюнул Рыжий Ньяль. — Мы заставим его дергаться в новом танце. — Мертвый язык больше не заговорит.

— Нет!

Это слово произнесли одновременно двое — Колль и Финн, немало удивив друг друга, да и остальных тоже.

— Мы убьем его по-другому, — проревел Финн, расчесывая пятерней бороду, как всегда в минуты сомнений.

— Нет, не убивайте его, — решительно заявил Колль. — Он помогал мне и спас, когда эти свиньи хотели продать меня мадьярам. Он и Рандр Стерки за меня вступились.

Я понимал, почему Рандр Стерки берег мальчика, но не мог понять, зачем это нужно монаху, и я спросил об этом Льва, а тот лишь пожал плечами.

— Мальчик — ставка в игре, — туманно ответил он. — И имеет цену.

Колль заморгал, услышав это, но я и не ожидал другого. Я положил руку на плечо мальчика, давая ему понять, что отныне он под моей защитой. Рандр Стерки с трудом поднялся на ноги, покачнулся и заревел на меня, рык разнесся по поляне и истоптанному, залитому кровью подлеску.

— Ну что ж. Покончим с этим, Убийца Медведя? То, что ты начал на Сварти.

Я спросил его, много ли уцелело людей из его команды со Сварти; ответ был достаточно прямой — остался он один. Все остальные погибли, и его воины, которые сидели, насупившись и дрожа, не имели никакого отношения к тому давнишнему набегу.

— Просто убей его, и покончим с этим, — сказал Стирбьорн, и Рандр Стерки скривился, глядя на него.

— И это после того, как мы сражались плечом к плечу, — ответил Рандр с горечью в голосе. — Так-то ты платишь за добро. Я вижу перед собой пса, который вел в бой воинов и раздавал браслеты, вознаграждая за доблесть, только, кажется, нет больше в том псе отваги.

Я перевел взгляд со Стирбьорна на Льва, а потом на Рандра. Конечно, он был прав, все мы по-своему помогаем норнам плести нити судьбы, включая и побратимов Обетного Братства, которые разграбили усадьбу Клеркона на Сварти и вплели свои кровавые нити.

— Все могло сложиться по-другому, — угрюмо продолжал Рандр, — но вы, Обетное Братство, имеете плохую привычку устраивать кровавую бойню. То, что вы натворили в той несчастной сорбской деревушке, подняло целую армию полян, и все они охотятся за северянами. Жаль, что я наткнулся на них прежде вас.

— Точно, — мрачно согласился Онунд, — когда ты дразнишь богов, ты обречен.

Финн добавил к этому кровавое рычание, перерезав вислянину глотку, и пока тот дергался, захлебываясь кровью, Абьорн и Алеша закончили подсчет потерь.

Из людей Рандра осталось четырнадцать, включая его самого. У нас — двое погибших и четверо раненых. Погибли Ид и ирландец из Дюффлина, Торбранд сказал, что его звали Ранальд. Финн спросил, почему они как безумные бросились вперед, Торбранд лишь неуверенно пожал плечами и ответил, что просто побежал за ними. Кажется, я понимал, почему они это сделали, ведь я думал о том же. О маленьком Колле, который был нашей целью и наградой за все, что мы перенесли, и он был в опасности.

Это дорого нам обошлось, так что теперь Рандр и его люди были нам нужны, и я сообщил всем об этом. Рыжий Ньяль выругался, некоторые неодобрительно роптали, и я объяснил, что нас не больше шестидесяти. А где-то рядом рыскают вооруженные отряды полян, их сотни, и они охотятся на нас.

— Тогда давайте прогоним Рандра Стерки и его людей, — категорично заявил Кьялбьорн Рог. — Пусть поляне охотятся за ними, а мы уйдем.

— Да! — вскрикнул Рыжий Ньяль. — Можем облегчить дело полянам — отнятая нога далеко не убежит.

— Твоя бабка уже не кажется мне такой мудрой, — произнес Воронья Кость, покачал головой и уставился разноцветными глазами в прищуренные поросячьи глазки Рыжего Ньяля, который пытался прожечь мальчишку гневным взглядом. — Если ветер переменится, ты будешь выглядеть так же, — добавил он угрюмо. — Это говорила мне мать, а она была знатного рода.

— Уже поздно убегать, — сказал я, прежде чем закипела ссора. — Поляне очень скоро узнают, где мы.

— Как? — удивился Воронья Кость, раздосадованный тем, что от участия в бою его удержала железная нянька — Алеша. — Ведь мы убили всех этих собак.

— Их лошади, — произнес Алеша. — Они вернутся, и тогда нас легко выследят.

И тут все поняли, что некоторые низкорослые злобные лошаденки ускакали прочь. Те, кто имеют дело с домашним скотом, знают, что делает лошадь, оставшаяся без всадника: она скачет домой. Я тоже это знал, как и то, что мы не можем остаться здесь и сражаться, не получится и убежать от всадников по размокшей от дождей равнине.

Есть лишь одно место, где мы могли бы сразиться с врагами на равных, но туда я совсем не хотел возвращаться. Когда я выложил все это, слова замерли в тишине, прозвучавшей как ясный ответ.

Положение спас Лев, который всегда имел в запасе какую-нибудь фразу, даже на тему зараженной чумой крепости.

— A fronte praecpitium, a tergo lupi, — сказал он и повернулся к Финну.

А тот ошеломил монаха, когда Лев уже открыл рот, чтобы перевести сказанное.

— Впереди скала, сзади волки, — перевел Финн. — Я уже слышал это однажды, священник. Что ж, это будет лучшая битва Обетного Братства.