Мы слишком поздно попытались уйти — у Чтибора оказалось больше людей и лодок на реке; это стоило нам трех убитых, а ошеломленный Стирбьорн, возвращаясь назад через маленькие речные ворота в стене, сжимал окровавленную руку и болтал без умолку от страха. Мы оказались в ловушке.

В тот день мы начали сжигать тела товарищей в отчаянной лихорадке страха, мы пытались спастись, защититься от красной чумы, прежде чем она нас убьет.

В этот день враги притащили таран, чтобы разбить ворота.

Они пытались поджечь ворота, но у них не хватало масла для зажигательных стрел, а у нас было достаточно воды, чтобы поливать деревянные постройки, которые они обстреливали. Потом мы заметили воинов, которые с трудом волокли большое бревно, они выловили его из реки, течение протащило его дальше, где ствол и зацепился за берег. Это оказался отличный дуб, и как заметил Финн, ему не приходилось видеть более подходящего для тарана дерева.

Потом мы наблюдали, как они обрабатывают ствол, и ничего не могли противопоставить неумолимой неизбежности, каждый удар молота или топора по дереву пробирал до костей, потому что мы не сможем остановить такое чудовище. Их лучники не давали нам высунуться, и когда враги карабкались на стену, невозможно было поднять голову над частоколом. Скоро люди Чтибора подготовят таран и разнесут ворота в щепки.

— Устроим заграждение за воротами, внутри, — предложил я, Алеша кивнул и ухмыльнулся.

— Тебе сопутствует удача в бою, Орм Убийца Медведя, потому что у тебя опытные бойцы. Но есть кое-что получше заграждения, мы называем это «волчьими клыками».

Алеша — опытный и закаленный воин, он, как и остальные русы, осаждал крепости по разные стороны стен и знал свое дело.

Побратимы разобрали один дом и скрепили балясины крыши наподобие колыбели. Затем они собрали все копья, обрезали их и закрепили на каркасе, все разной длины, но одинаково смертоносные.

Потом эту конструкцию надо было переместить на нужное место — сразу за воротами, канавки в грязи отмечали, на какое расстояние открываются створки.

— «Волчьи клыки», — с гордостью объявил Алеша, когда побратимы с трудом перетащили все это к воротам.

Финн и остальные обошли вокруг этого сооружения, недоверчиво его разглядывая, потому что мы были налетчиками и старались избегать осад и таких изощренных приспособлений, как этот ощетинившийся еж.

— Когда они придут, то смогут повесить здесь свои плащи и шапки, — сказал в итоге Финн, что было у него признаком восхищения, и это вызвало улыбку Алеши.

— Не рыкай на гостей и не оставляй их за воротами, — добавил Оспак, — как любила говорить бабка Рыжего Ньяля.

— Его больше нет, — проворчал Финн, — и я не желаю слушать эти слова не из его уст, оставьте бабку Рыжего Ньяля в покое.

Оспак кивнул и улыбнулся, его густо перемазанное грязью и кровью лицо исказила гримаса, словно мускулы на лице завязались в узел.

Вскоре наши наблюдатели, смотрящие за противником через щели в надвратной башне, сообщили, что враги идут на приступ.

Я стоял за «волчьими клыками», с одной стороны от меня Финн, с другой — Оспак, от него несло страхом и застарелой кровью. В моем животе качались волны. Первый удар тарана о ворота почти их снес.

Финнлейт, Алеша и другие присели на корточках на стене, за бревнами частокола, и кидали последние оставшиеся у них камни и бревна, утыканные шипами, на головы врагов, которые колотили тараном в ворота. Камни с лязгом и грохотом попадали по поднятым щитам, но иногда раздавались вопли, говорящие о том, что не все снаряды сброшены зря.

Мы тряслись от страха и потели, стоя за «волчьими клыками», петли ворот звенели словно колокол, и этот звон все усиливался с каждым ударом; массивная балка засова трещала и подпрыгивала в скобах. Густая грязь сочилась из-под шарниров, на которых держались створки.

Воронья Кость проскользнул к ведущей на башню лестнице вместе с группой воинов, поднимающих наверх бревна, они начали забираться наверх, справа от них гудели ворота. На стене находился Алеша, он поднял и связал нащечники шлема, так что его уши были открыты, чтобы лучше слышать. Он увидел мальчишку, и что-то прокричал, но удары по воротам заглушили его слова. Воронья Кость лишь помахал ему рукой в ответ, Алеша нахмурился и сделал полшага к Олафу, чтобы прогнать того прочь.

И тут его настигла стрела, она попала прямо в шею, чуть ниже уха, и если бы он опустил нащечники, возможно, это его спасло бы, но они торчали сверху, как крылья, и стрела пробила шею насквозь. Он вздрогнул и схватился за древко, с недоумением уставился на мальчишку, подался вперед, изо рта хлынула черная кровь, он зашатался и рухнул, покатившись по лестнице,и остался лежать в нескольких шагах от Вороньей Кости.

Мальчишка в ужасе закричал, но кто-то уже схватил его и потащил назад, под защиту «волчьих клыков»; как раз в этот момент одна створка ворот раскололись в щепки в том месте, где крепилась к петлям.

Первым прорвался внутрь воин, вопящий во всю глотку, с его губ слетала пена, черные волосы торчали во все стороны. Он ринулся вперед с копьем, кожаный шлем съехал на лоб; не знаю, успел ли он разглядеть препятствие, на которое бежит, и успел бы остановиться, но на него напирали другие, и с отчаянным криком, призывая мать, он оказался насаженным на острие копья, словно мышь на клюв сорокопута.

Первый десяток закончил так же, копья там были достаточно длинными, и на некоторых насадилось по два или три тела, копья даже обломились под их весом.

Те, кто напирал сзади, поняли: что-то идет не так, они пробились за ворота, но двигались ни вперед, ни в стороны, а сверху на них летели бревна и камни.

Я кромсал, рубил и колол, деревянная конструкция начала поддаваться под напором врагов, с нашей стороны побратимы тоже уперлись плечами и стали толкать, а противники отталкивали их локтями, чтобы пробиться вперед и сражаться. Царило настоящее кровавое безумие, повсюду лилась кровь и дерьмо, воздух был наполнен воплями умирающих, кто-то просто орал от страха, а земля под воротами представляла собой толстый слой чавкающей кровавой грязи.

Финн стиснул челюсти в припадке ярости. Один из людей Рандра Стерки заглотил наконечник копья и свалился, пуская кровавые пузыри. Стрелы визжали и свистели, с обеих сторон люди кричали и умирали, Полянские лучники стреляли сквозь ворота, не особо обращая внимания, в кого летят стрелы.

Ян Эльф совсем спятил, он стал взбираться наверх на «волчьи клыки», его тело мелькнуло между насаженных на копья вражеских тел, а затем с громким воплем он бросился в самую гущу полян; я больше не видел его живым. Финнлейт с криком «Уи Нилл!» и со сгустками слюны в уголках рта, бросился за ним, он спрыгнул с башни и на миг показался в бушующем море врагов, словно кит, всплывший на поверхность, а затем исчез.

Все это сломило врагов. Еще минуту назад я рубил и колол, тяжело дышал и хрипел, руку свело от напряжения; кровь медленно капала с моего топора, затем я споткнулся о бревно «волчьих клыков», покрытое зарубками, где смертельно раненые враги корчились в муках и стонали. Поляне стали отступать, их лучники продолжали стрелять, и Финн закричал, привлекая наше внимание — теперь все стрелы обрушились на нас.

Мы сомкнули щиты и стояли, пока остальные не притащили несколько толстых деревянных дверей, выломанных из домов, и мы укрылись за ними. В конце концов обстрел прекратился, и мы вышли из-за укрытия, чтобы растащить трупы у ворот, мешающие закрыть створки, но ворота были так сильно повреждены, что закрыть их полностью не удалось.

Я помню, что выкрикивал какие-то команды, это Финн рассказал мне позже. Помню, как помогал вынести тело Алеши, как пытался утешить рыдающего Воронью Кость. Команда «Короткого змея», вернее то, что от нее осталось, покрытые кровью воины молча, с угрюмыми лицами наблюдали, как тело Алеши, уложенное на щит, водрузили на погребальный костер. Оспак и Мурроу, последние оставшиеся в живых ирландцы, стояли как два столба, не способные даже отправиться на поиски тела Финнлейта; тогда Онунд схватил их за плечи и поручил какую-то работу, чтобы занять их головы и отвлечь от безумных мыслей.

Я прекрасно видел все это, но я будто смотрел чужими глазами. Мой разум вернулся к действительности чуть позже, когда Бьяльфи туго перевязал мою лодыжку — старую рану, которая горела огнем после боя. Я терпел эту боль, и по словам остальных, еле ковылял, пока Бьяльфи и другим не удалось уложить меня на землю и заняться моими ранами.

У меня была царапина на щеке, ребра болели при каждом вздохе от удара, которого я даже не помнил, нос пульсировал болью, из него постоянно шла кровь, так что Финн, невредимый и ухмыляющийся, покачал головой, глядя на меня.

— Твой нос не продержится долго, если ты будешь упорствовать и раз за разом совать его всюду, — заметил он, и Оспак, шагающий с охапкой собранных копий и стрел, остановился и, глядя на меня, склонил голову набок, почти коснувшись плеча.

— Каждый раз, когда я смотрю на него, — сказал он, — мне приходится сильнее наваливаться на рулевое весло, чтобы твой нос казался мне прямым.

И он пронзительно засмеялся. Все подхватили смех — те, кто остался в живых, в их волосах засохла грязь и кровь, кольчуги и доспехи заржавели, а оружии покрывал толстый слой запекшейся крови. Побратимы двигались, словно их ноги одеревенели, но все же двигались, готовясь к следующей атаке.

Финнлейт, Ян Эльф и Торбранд погибли. Хьяльти Свальр потерял правую руку и заболел красной чумой, а сейчас бредил и стонал, лежа в одном из домов. Остальных погибших мы уложили словно дрова зимой, все они сжимали оружие окоченевшими руками. Оставшиеся в живых оплакивали их, смеялись и выли по-волчьи.

Я не мог смеяться из-за боли. Как только тени удлинились, мы зажгли факелы, Бьяльфи подошел ко мне с гримасой отчаяния на лице, он нес на руках небольшое тело, завернутое в холст, и положил его к моим ногам, словно подношение. Детское тело, завернутое в холстину, казалось таким маленьким и хрупким, что это зрелище всех сломило, побратимы застонали и еще ниже склонили головы; воины плакали, слезы оставляли влажные полосы на перемазанных грязью и кровью лицах.

Это был Колль. Бьяльфи бережно завернул его, лицо мальчика так распухло, что его не узнал бы собственный отец, разве что по белым волосам. Одна рука покоилась под теплым покрывалом, вторая сверху, синие вены отчетливо выступили на ней, было трудно поверить, что кровь уже по ним не бежит. Кожа на исхудавшей мальчишеской руке была мертвенно бледной, покрытой болячками.

Бьяльфи все смотрел на меня, пока маленькое тело не положили на погребальный костер вместе с остальными погибшими воинами; побратимы стояли молча, все прикоснулись к амулетам Тора в знак траура, и не только потому что Колль умер. За него мы сражались, ради него прошли весь этот путь и видели, как гибнут побратимы в этой жестокой борьбе, и вот мы потерпели неудачу.

Я сомкнул его маленькие ладони на рукояти отцовского меча и предал огню Одина. Это было похоже на смерть мечты, надежды, и убитый горем, я наблюдал, как пламя поглотило маленькое тело и столб дыма поднялся к темному небу.

Той же ночью Черноглазая пришла ко мне, тихая как летний ветерок. Когда я обнял ее, она была вся мокрая от пота и такая горячая, словно я взял в руки угли. Отвечая на безмолвный вопрос в моих глазах, она молча выскользнула из бесформенного платья-рубахи и подняла руки; даже в темноте, на ее светлой, словно светящейся серебром коже, я заметил красные пятнышки, уже проступившие на бедрах и под мышками, пятна были примерно такого же размера, как и ее твердые темные соски.

Она дрожала, вся горячая и мокрая.

— Утром, — сказала она. — Я пойду к ним.

Я спорил. Я ругался. Я нес всякую чушь. Я бормотал. В конце концов она прикоснулась горячими, потрескавшимися губами к моим, чтобы заставить меня замолчать.

— Такова моя судьба, — сказала она, и я ощутил на щеке ее горячее дыхание. — Так будет лучше. Ведь им нужна только я, пусть они возьмут меня, и это станет их погибелью. Об этом говорил барабан Морского финна.

И я увидел жар в ее глазах, а внутри у меня всё похолодело. Это была ее судьба, одним ударом она спасет всех нас, спасет свой народ и принесет смертельную красную болезнь в войско Чтибора.

— Я должна сделать это рано утром, — сказала она, — пока еще не настолько слаба, чтобы притворяться.

Я лишь кивнул, в ярости от того, что теряю ее, глядя в ее глубокие тюленьи глаза, уже подернутые болезненной бело-голубой дымкой. Я не выпускал ее из объятий всю оставшуюся ночь, лишь ненадолго оставил ее, чтобы обернуть щит куском грязного льняного полотна.

Всей тьмы в мире не хватило бы, чтобы утопить неумолимо наползающий рассвет.

Когда рассвет все же пролился, осветив частокол, который стал похож на пасть ощерившегося в оскале зверя, мои люди уже стояли, дрожа от страха и усталости, с жесткими от крови и грязи бородами и волосами, но их глаза горели, они знали, что сегодня предстанут перед богами, и сильно удивились, увидев как я веду Черноглазую к воротам.

Я передал Финну топор и оставил Черноглазую с ним, а сам стал пробираться через обломки ворот, перешагивая через мертвые тела, под моими ногами хрустела подсохшая за ночь корка из грязи и крови. Я поднял обернутый льняным полотном щит повыше, надеясь, что ткань окажется достаточно светлой и этот знак перемирия заметят. Я остановился лишь однажды и оглянулся на Рандра Стерки, почувствовав спиной его налитый кровью взгляд. Его улыбка скорее походила на оскал.

Перешагивая через мертвецов, я добрался до места, где меня уже ждал сидящий верхом Чтибор, он выглядел изможденным. Я подумал — удивительно, что красная чума еще не добралась до его войска.

— Быстрее, — сказал он жестко и надменно.

— Она — достаточная цена за наши жизни? — спросил я, и он взглянул за мои плечи на худенькую маленькую фигурку, стоящую в разбитых воротах, потом взгляд скользнул по трупам его воинов, он увидел, что копья и клинки все еще защищают стены, а «волчьи клыки», по-прежнему грозно ощерились прямо за воротами.

Когда он снова взглянул на меня, его взгляд был жестким, холодным и мрачным, но это меня не тревожило — я знал, что он согласится, ведь он не может дальше здесь оставаться. Конечно, он мог перебить всех нас, но цена оказалась бы слишком велика, к тому же он был достаточно мудрым вождем, чтобы не позволить честолюбию и ненависти уничтожить свое войско.

Его последний взгляд пронзил меня до костей. Я увидел в его глазах насмешку над тем, что мне придется выдать дорогую мне женщину и тем спасти остальных.

Возможно, это его удивило, возможно, он слишком устал, чтобы что-то сказать, но он просто кивнул, и этого было достаточно.

Я побрел обратно через ворота и взял из рук Финна топор. Черноглазая, бесстрастная, словно резная деревянная фигура, закуталась в грязный плащ и вышла наружу такой же походкой, которую я однажды уже видел — словно несла между ног шкатулку с золотом. Она не оглянулась.

Я оказался среди побратимов, которые уже поняли, что все закончено и сегодня они не умрут. Но некоторые, колеблясь в нерешительности, как ястреб над добычей, сообразили, что все это время поляне хотели лишь заполучить девчонку, но ни один, увидев мое лицо, не осмелился открыть рот и прямо это высказать.

За исключением одного. Всегда найдется такой.

— Вот ты дерьмо, — завопил Стирбьорн, дрожа от страха и злости. — Это было из-за нее! Все это время! Мы умирали, чтобы ты мог трахать...

Я ударил его рукоятью топора по морде с влажным, чавкающим звуком, и он рухнул на землю, пуская кровавые пузыри изо рта. Уддольф подошел к нему и ногой перевернул на бок, чтобы он не захлебнулся кровью и слюной.

Я был холоден и тверд, но также и разбит. Маленькое тело сгорело на погребальном костре, Черноглазая нетвердой походкой ушла прочь, чтобы умереть среди врагов, а эти двое держали нить моей судьбы в своих руках, и с их потерей я больше не знал, куда идти. Я чуть не упал на колени, призывая Одина забрать свою жертву, и обернувшись, заметил Рандра Стерки, он молча наблюдал за мной. Я почти желал, чтобы именно сейчас он совершил свою давнишнюю месть.

— Хороший удар, — сказал Бьяльфи, бегло осмотрев Стирбьорна. — Я думаю, лучше бы ты другим концом. Отрубленная голова больше не замыслит зло, как сказала бы бабка Рыжего Ньяля.

Финн шумно встряхнулся и отхаркался.

— Ни слова больше о бабке Рыжего Ньяля, — прорычал он, чтобы все слышали. — И будьте благодарны, что наш Орм ударил рукоятью, а не клинком. Он из тех, кто всегда предпочитает оставить жизнь даже недостойному человеку, и еще не забывайте, что оказавшись в бочке с дерьмом, он выйдет оттуда с пригоршней серебра. Ведь Стирбьорн еще сколько-нибудь да стоит.

Он хмуро взглянул на скулящего Стирбьорна и поднял свой «Годи» повыше, чтобы все увидели.

— Оружие нужно почистить. А потом мы выйдем из этого проклятого места под названием «нигде».

Вышло нас всего двадцать человек, не больше; остальные умерли, а тех, кто был при смерти, мы прикончили, проявив милосердие, а затем сожгли тела вместе со всем их оружием, снаряжением и морскими сундуками Черные птицы осуждающе кружили в мрачном небе за нашими спинами, когда мы шли через яркую зелень и слышали пение птиц.

Большую часть первого дня мы двигались осторожно и были начеку, избегая открытых пространств, постоянно оглядывались через плечо. Никто не верил полянам, ведь мы еще находились на их землях. Мы направлялись к притоку Одры под названием Нотек, который нам предстояло перейти. Но в конце концов, когда стало понятно, что мы действительно спаслись, побратимы начали замечать зеленые листья и почки, слышать карканье ворона и щебетание птиц.

Они глубже вдыхали свежий весенний воздух и улыбались друг другу, за исключением больных, которые шли спотыкаясь, некоторых нам пришлось нести, они бредили. Красная чума еще оставалась с нами, следовала по пятам, как бездомный пес, которого не отправишь домой, но побратимы все равно ухмылялись, глядя друг на друга, словно им выпали хорошие кости в игре.

Я единственный не радовался чудесному спасению, не ликовал, что мы благополучно избежали и скал, и волков, я двигался почти как мертвец и все ждал, ждал и ждал удара Одина. Я хмурился, видя радостные лица остальных, и побратимы избегали меня, за исключением Финна, Вороньей Кости и, что странно, монаха, который время от времени шагал рядом со мной, оборванные края черного шерстяного балахона хлопали по его икрам.

Я понимал — он ждет, что я заговорю первым, и все же спросил, чего он от меня хочет.

— Я хочу исцелить тебя, сейчас ты похож на сломанную кость, — сказал Лев достаточно легко и оглянулся на дорогу.

Воронья Кость вприпрыжку пробежал мимо нас с потрепанным лук и тремя стрелами в руках.

— Я собираюсь на охоту, — заявил он.

Я понимал, что это отвлечет его от мыслей о смерти Алеши. Я старался подобрать нужные слова, чтобы держать мальчишку в узде, но оказалось, что это умеет только его железная нянька, которой уже нет с нами.

Тут рядом появился Курица и с серьезным видом похлопал Олафа по плечу.

— Любая дичь, имеющая ноги, становится несъедобной, когда ты ее убиваешь, — сказал он. — Ты попадаешь прямо в кишки, и мясо горчит. Я пойду с тобой и научу охотиться как следует.

Он бросил на меня взгляд через плечо, обнадеживающе улыбнулся, и эта пара направилась вперед, подбадриваемая остальными, которые надеялись, что вечером они поедят хоть что-нибудь кроме черствого хлеба и овсянки.

— Я не нуждаюсь в твоем Христе и не ищу спасения, — сказал я монаху, и тот кивнул.

— Поэтому я тебе это и не предлагаю. Но тебе нужно нечто другое.

Мне стало интересно, почему он так переживает за меня, и спросил его об этом.

— Ты нужен мне, чтобы я мог вернуться в Великий город, — сказал он, и я поверил бы ему, если бы не слащавая атмосфера заботы, исходящая от монаха.

Я рассмеялся, смех эхом разнесся в моей голове, будто я опустил ее в ведро, и он улыбнулся.

— Видишь? Дела налаживаются.

— Что же будет, когда мы достигнем Великого города, а, монах? — спросил я. — Сдается мне, что вернуть такого опасного вроде тебя в то меято, где он будет еще опаснее — глупость, а мы не дураки. Пожалуй, мы убьем тебя прямо здесь; ведь ты вполне это заслужил.

Лев некоторое время молча хмурился, а затем вдруг широко улыбнулся.

— Тебе просто нужно довериться мне, — сказал он. — Я буду полезнее живым в Великом городе, чем мертвым здесь.

— А если мне нечего предложить тебе за наши жизни, например, какой-нибудь драгоценный крест? — спросил я, криво усмехнувшись. — И что теперь, когда твоя ставка, Колль, сгорел, превратившись в дым?

— Иисус умер на простом деревянном кресте, — ответил он, и я замолчал, внезапно почувствовав накатившую усталость.

Дальше мы шли через лес молча. Казалось, он не закончится никогда, я вдруг словно очнулся ото сна и спросил, как давно мы идем по лесу.

— Мы прошли только половину, — сказал Финн, пристально оглядывая меня, — и когда-нибудь выйдем из него, как скажет любой здравомыслящий человек. Неважно выглядишь, Торговец, как восемь мер дрянной ткани. Тебе надо отдохнуть.

День скатился в серые сумерки, в которых мелькали эльфы, и лишь тогда я смутно осознал, что Финн отдал приказ остановиться. Меня будто окутала серая пелена, я с трудом видел и слышал, все было как в тумане.

Когда-то здесь была ферма. В свое время здесь соорудили какую-то основательную постройку, судя по всему, хижину пастуха, с толстыми стенами и низкой крышей, но крыша обрушилось, мох превратил развалины в зеленый холм; прошлогодняя сухая трава свисала сверху, напоминая мертвые тела на стенах крепости, которую мы недавно оставили.

Я проснулся и обнаружил, что лежу у стены, под еще сохранившемся фрагментом крыши, рядом со мной стонали больные в поту. У одних были раздутые от болезни лица, другие мучились животом. Снаружи развели костер, и остальные расположились снаружи, под звездами; те, у кого имелись плащи, завернулись в них или разделили с теми, у кого не было теплой одежды.

Вернулись Курица и Воронья Кость, первый тащил на плечах подстреленного оленя. Они освежевали добычу и стали жарить тушу на вертеле. Запах жареного мяса достиг и нашей хижины, и этот аромат напомнил мне о лучших временах.

Мне принесли сочные куски оленины и куски хлеба, размоченные в оленьем жире и крови. Удивительно, но я не чувствовал голода, и даже кусочек, который мне удалось проглотить, показался на вкус как пепел. Пришел Бьяльфи и осмотрел меня, и тогда я внезапно осознал, что заболел.

Какое-то время я просто лежал и слушал, как люди тихо переговариваются, занявшись починкой одежды. Ремни уже подшили, оружие вычистили, побратимы пытались оттереть самые большие пятна с одежды и плащей.

Затем они достали гребни — у каждого был свой, хорошие костяные гребни, даже если на некоторых не хватало зубцов и они были похожи на щербатую старушечью улыбку; тем не менее, воины все равно старательно расчесывали грязные, свалявшиеся волосы, заскорузлые от крови. Бьяльфи достал ножницы и обрезал самые запутанные колтуны, подровнял волосы и бороды остальным, и Лев, мельком наблюдая за ними, удивленно качал головой, не понимая, почему суровые северные воины уделяют больше внимания своей внешности, чем женщины.

К конце концов я поднялся со своей лежанки под крышей, где среди бредящих больных тихо и неторопливо, словно куры, перемещались Бьяльфи и монах.

Я двигался как в тумане, в дыму или даже в воде, в этой дымке знакомые лица и предметы казались далекими, я видел их только уголком зрения, словно эльфов. Когда наконец я вынырнул из этого тумана, я будто выскочил из толщи океана, хватая ртом воздух, и часто заморгал, пытаясь вернуть зрению четкость. Пот катился по мне, я дрожал в ознобе. Я уже понял, какой жар сжигает меня изнутри.

Я нетвердо стоял на ногах, и все вокруг меня покачивалось, словно на борту драккара; мои ноги казались слишком длинными, даже чужими. Я двигался очень медленно, как слепой старик, шел мимо мягко мерцающего костра, мимо храпящих и пердящих побратимов, направляясь к часовому в кольчуге и шлеме.

Он заметил, как я подхожу, и бросил на меня удивленный взгляд. Через какое-то время я узнал Оспака. Пока я соображал, он успел подойти и озабоченно оглядел меня.

— Тебе лучше вернуться к огню, ярл Орм, — сказал он.

Я хотел ответить, чтобы он оставил меня в покое, что мне нужно облегчиться, хотя это было, конечно же, ложью. Мне лишь нужно было остаться в одиночестве, удостовериться в том, что в глубине души я уже знал.

Но я смог произнести лишь «дерьмо». Он медленно кивнул, отвернулся и отошел в сторону. Я направился туда, где тьма поглотила отблески костра, и еще дальше, где светила лишь половинка луны.

Я спустил штаны и наклонился, чтобы посмотреть. И увидел их — красные пятнышки разбежались из паха на бедра, словно угольки из кузнечной печи. Я коснулся их, я уже знал, что это, лихорадка жгла мою голову. Я едва удержался на ногах.

— Смотри не упади, Убийца Медведя, — прозвучал холодный, как закаленное железо, голос. — Я не хочу, чтобы ты пострадал, иначе не получу удовольствия.

Мрачный Рандр Стерки вышел из темноты и встал передо мной, так что я смог его разглядеть, если бы поднял голову. Его клинок мерцал в лунном свете, как волчий клык. Рандр был обнажен по пояс, тьма причудливыми завитками поглощала его светлую кожу, и я с трудом понял, что это татуировки, которые обычно наносят русы.

Его нелепый вид вызвал у меня смех, но потом я вдруг увидел себя его глазами — я стоял, пошатываясь со спущенными штанами. Это зрелище было гораздо забавнее, и я задохнулся от смеха и тут ощутил, что уже сижу голой задницей на мокрой траве.

— Вставай, — зло прошипел он. — Или сдохнешь на коленях.

Сидя на заднице, хотел я его поправить. Я сижу голым задом в траве и умираю от красной чумы, прикончит он меня прямо сейчас или просто дождется, пока я сдохну сам, это не имеет никакого значения, как и не вернет всех тех, кого он любил. Одноглазый возьмет обещанную ему в жертву жизнь и, конечно же, самым жестоким образом, как обычно и поступает Один.

Но я мог выдавить из себя лишь одно слово — «задница». Учитывая мое положение, это не то яркое золотое слово, которое могло бы повлиять на Рандра Стерки.

Он хмыкнул, черный и злой, его клинок прочертил в темноте серебристый след, словно кильватерная струя за кораблем на черной воде. Мой меч, успел заметить я. Я увидел V-образную зазубрину на клинке, словно тьма откусила кусочек лезвия.

— Постой, Рандр Стерки, — раздался голос, из темноты выступила темная невысокая фигура, и кто-то схватил Рандра за руку. — Не убивай его. Он нам нужен…

Рандр вздрогнул от неожиданности и вскрикнул, и мы оба увидели монаха, как всегда в черном, напряженного, как витая проволока, он вцепился в руку Рандра, держащую меч. Рандр с диким криком отбросил Льва и разразился проклятиями от боли.

— Уйди прочь, жалкое христианское дерьмо, — прорычал он, морщась и потирая предплечье. — Когда я закончу с этой собакой, ты будешь следующим.

Лев откатился в сторону и поднялся, встав на колено. Странно, но он смеялся, хотя по разбитому лицу текла кровь. Я заметил бегущего Финна с «Годи» в одной руке и римским гвоздем в другой.

— Никчемный кусок дерьма! — кричал Финн, скорее от отчаяния — он знал, что не успеет. Я тоже понимал это, наблюдая, как мой собственный меч по серебристой дуге опускается на меня большой волной. Я ощутил запах сухой травы и свежей земли, услышал смех Одина, хотя, скорее всего, это смеялся Лев. Лучше такая смерть, подумал я. Быстрее, чем от красной чумы, и я успел поблагодарить за это Всеотца.

Смех прозвучал снова, и волна серебристого клинка откатилась; рука Рандра дрогнула, потеряв силу, он больше не мог удерживать рукоять, клинок выскользнул и упал на истоптанную траву. Рандр еще стоял, чуть подергивая головой, словно бык, которому врезали по лбу камнем.

— Я... — начал он и потер запястье руки, в которой мгновением ранее держал меч.

— Чешется, — мягко произнес Лев, сплюнул и вытер кровь с разбитых губ. — Царапины глубокие.

Рандр Стерки кивнул. Он стоял, словно оглушенный жертвенный бык, ожидающий удара ножом, здоровый, мускулистый бык, который при жизни ел достаточно отрубей, он был силен, поэтому по-прежнему держал тяжелую голову прямо.

Добравшись до нас, Финн остановился, задыхаясь, ничего не понимая. Лев поднял руку, чтобы помешать ему ударить Рандра.

— Убью, — произнес Рандр слабым голосом, моргая. — Тебя. Всех.

— Я так не думаю, — спокойно ответит Лев.

Шатаясь, Рандр сделал шаг и рухнул ничком, прямо на меня, словно поваленный ветром огромный дуб, его голова ударилась о мои колени.

На несколько мгновений наступила тишина, затем во тьме замелькали фигуры. Вставшие рядом с ошеломленным Финном побратимы были вооружены и готовы к бою, их привел Оспак.

— Я думаю, будет лучше, — сказал Воронья Кость, — если кто-нибудь поможет мне поднять ярла Орма. Может, ты, Стирбьорн, с тебя начались все наши несчастья.

Стирбьорн облизал губы, оглядел всех и уставился на Воронью Кость. Он наверняка решил, что его собственная жизнь сейчас висит на волоске, а месть Вороньей Кости послужила причиной этой необъяснимой смерти. Он молча пялился на голого по пояс Рандра Стерки, лежащего без движения, его охватил ужас перед магией сейдра, словно жар от вспотевшего жеребца.

Но все обошлось без магии, и Воронья Кость это подтвердил.

— Тебе сопутствует удача в бою, ярл Орм, — сказал он, выступая из-за спины все еще сидящего на земле монаха, который ощупывал правой рукой челюсть, левая же его ладонь белым пауком лежала на колене. Воронья Кость поднял мой меч и вручил его сбитому с толку Финну, а потом печально посмотрел на меня.

— Ты должен был обратить внимание, когда я сказал тебе, что монах ест одной рукой, — добавил он.

Я заморгал как слепой заяц-беляк, наконец до меня дошел смысл его слов. Лев всегда ел только — правой рукой, как мусульманин, об этом и сказал тогда Воронья Кость. Вообще-то он все делал одной рукой. Я никогда не видел, чтобы он пользовался левой, за исключением случая, когда уцепился за Рандра. Мы впустую потратили время в поисках хитро спрятанных отравленных игл или кинжала в его одежде.

Монах пожал плечами и поднял левую ладонь — белого паука, я заметил длинные ногти на большом и указательном пальце, оба в зазубринах, они тускло мерцали под лунным светом.

— Я не знал, хватит ли яда, — сказал он, — я давно его не обновлял.

Яда оказалось достаточно, чтобы убить Рандра Стерки, подумал я, но не сумел вымолвить ни слова. Я видел мягкую улыбку Льва, его лицо расплылось перед моими глазами, будто он находится под водой. Тем временем с криками прибежали Бьяльфи и остальные.

— Ты сильный, — сказал мне Лев. Его фигура растворялась в тумане. — С помощью Господа и простых навыков мы скоро окажемся в безопасности в Константинополе.

— Да, — отозвался Финн, сжимая в ладонях рукояти обоих мечей и поглядывая на мертвое тело Рандра Стерки. — Ты безусловно спас нашего ярла, монах, — но, прости, я не пожму твою руку в качестве благодарности.

Гестеринг, разгар лета

Передо мной лежал камень. Старый и выщербленный, им довольно часто пользовались. Большой камень на вершине холма, плоский, с выдолбленной выемкой такого размера, чтобы поместить туда маленькое тельце. Это произошло здесь, именно здесь Один забрал жизнь, которую я ему пообещал. На камне уже ничего не осталось, птицы и лисы растащили останки.

Роды были долгие и тяжелые, рассказывала мне плачущая Ива. Мальчик появился на свет со слишком большой головой и короткими ногами, его маленькая грудь еле дышала, и Ива знала, все знали, что он калека, как снаружи, так и внутри.

Конечно, это была последняя беременность Торгунны, и она наверняка знала, что этот мокрый визжащий комочек останется ее единственным сыном, ведь неизвестно, вернется ли домой ее мужчина.

Но младенец выжил, и поэтому Торгунна сделала то, что сделала любая хорошая жена, когда на свет появляется неполноценный младенец. Она доковыляла вместе с ним до этого камня и совершила необходимый обряд, бережно завернув ребенка в шкуры, чтобы он попал в чертог к богам в сухости и тепле.

Она никогда не возвращалась сюда, как рассказала Тордис, даже после того как тяжело заболела и сама оказалась на грани жизни и смерти. Ни разу, повторяла она с горечью и упреком, все это время, пока меня не было.

Но, тем не менее, оставленный на камне младенец каждый день стоял перед глазами Торгунны, она видела только его, она все время смотрела в одну точку. Она оставила на том камне свою жизнь, все то, чем она была и чем будет, и Тордис долго, с трудом подбирая слова, рассказывала мне, как Торгунна ушла вслед за христианским священником, и теми, кто следовал за ним. На запад, сказала Тордис, в Ютландию, возможно даже в земли саксов или ещё дальше, потому что Белый Христос не обрекает младенцев-калек на смерть от холода, ветра и дождя.

Я почувствовал руку на плече и понял, что это Финн. Он смотрел на меня круглыми, как у собаки, глазами. Остальные побратимы тоже стояли неподалеку, они чувствовали себя неловко, словно смотрели на тяжелобольного, но ничем не могли ему помочь, только пробормотать слова сочувствия.

Я поднялся с колен и посмотрел в небо — в огромный, холодный, голубой глаз Одина, который наблюдает за всем, что я делаю, и сейчас он тоже разглядывал меня, как и когда определял цену моей жертвы. Для меня так и осталось загадкой, как я сумел справиться с красной чумой, получив на память лишь несколько оспин. У причала тяжело покачивался наш пузатый кнорр с потрепанной носовой фигурой сохатого, корабль был нагружен кувшинами оливкового масла и тюками шелка — благодарный Лев щедро нас вознаградил. Я выжил и преуспевал, и не мог понять, почему Один пощадил меня и взял жизнь маленького Колля.

Ива позвала своего сына, и я обернулся, зная, что я сейчас вижу.

Ее беловолосый и белокожий Кормак сновал туда-сюда по мелководью, поднимая брызги. Он смеялся, его волосы были цвета морской пены, он вызвал смятение во взгляде ярла Бранда, после того как я рассказал, что его сын мертв.

Бранд сильно изменился, горе и недуг буквально скрутили и высушили его: мышцы ссохлись, лишний вес сгорел в лихорадке, последовавшей за ранением, колени и локти казались большими и узловатыми, словно наросты на дубе, одна сторона лица была изуродована страшными шрамами. Я рассказал ему о смерти сына, моего фостри, я отправил его к Одину с мечом в руках. А еще сказал, что Стирбьорн, его враг, все еще жив.

Он ничего не ответил, но я понял, что он больше не приедет ко мне в Гестеринг погостить и наша дружба закончилась. Вскоре он попросил прислать ему маленького Кормака и его мать, и я не смогу ему отказать. Вскоре он найдет способ отнять у меня Гестеринг.

Одноглазый был холоден и жесток, как волчья стая, впрочем, как и всегда. Он взял обещанную жизнь одним ударом своего копья, Гунгнира. Черноглазая, Торгунна, мой сын, Гестеринг, и все, что было мне дорого, превратилось в пепел, так что теперь у меня ничего не осталось в этом мире, кроме Обетного Братства и «Сохатого».

Я взглянул на Финна и Оспака, на Курицу и остальных, на Воронью Кость: его разноцветные глаза смотрели на меня одновременно и мягко, и холодно, на Онунда Хнуфу, на его лице отразился ужас воспоминаний. Его скособоченное плечо поникло, он смотрел на плоский камень, с ужасом осознавая, что его собственная жизнь могла оборваться, едва начавшись, на таком же камне, но по какой-то причине он этого избежал. Я хотел спросить его, почему так случилось, но он поймал мой взгляд и не отпускал его, пока я не отвернулся, избегая его пристальных, холодных глаз, и тогда я снова посмотрел на плоский камень, чувствуя, как все побратимы смотрят на меня.

Побратимы Обетного Братства стали еще теснее связаны друг с другом, больше чем братскими узами, теперь они стали моей единственной семьей. В черном мраке для меня затеплился уголек.

— Эй, ярл Орм, — тихо сказал Финн и взглянул на море, прищурившись от яркого солнечного света. — Я слышал, что на земли Энглиска снова начались набеги. И добыча богата.

— Владимир, конечно, будет рад видеть нас в Новгороде, — возразил Воронья Кость, глядя на Финна. — Чтобы сражаться против его братьев.

— В любое место, только не в земли вендов, — добавил Оспак и многозначительно посмотрел на меня. — Я слышал, там свирепствует красная чума.

Последовала долгая пауза, ветер наполнил ее скорбным, нежным вздохом. Я посмотрел на всех по очереди и наконец остановил взгляд на мрачном лице горбуна.

— Нам нужен новый «Сохатый», — сказал я Онунду Хнуфе.

Внизу, на сине-голубой воде, покачивалась носовая фигура, довольно кивая.

Понравилась книга? Поблагодарите переводчиков:

Яндекс Деньги

410011291967296

WebMoney

рубли – R142755149665

доллары – Z309821822002

евро – E103339877377

PayPal

[email protected]

VISA, MASTERCARD и др.:

https://vk.com/translators_historicalnovel?w=app5727453_-76316199

Группа переводчиков «Исторический роман»

Книги, фильмы и сериалы

https://vk.com/translators_historicalnovel