Гестеринг, после битвы

Обугленная голова трупа воняла, этот резкий запах раздражал нос и глотку, но именно это и вернуло меня к жизни, заставив прокашлялся. Горло горело огнем, было тяжело дышать, в ушах шумела и булькала вода. Вокруг — ночь, луна маячила сквозь бегущие облака.

Я проморгался — у трупа не было рук в полном смысле этого слова, они расплавились до костей, как жир, кожа свисала с головы шутовской шапкой, единственный оставшийся глаз вздулся пузырем, обрамленный расплавленным веком; лицо представляло собой бесформенную застывшую массу, покрытую черной, потрескавшейся коркой.

— Это Нес-Бьорн, — прозвучал чей-то голос, и я обернулся. Это оказался Финн, он задумчиво чесал подбородок; cкрюченные пальцы другой руки как будто просили помощи.

— Три женщины пересекли поле, — проговорил он нараспев. — Одна несла огонь, две других — холод. Та что с огнем — уходи, а те, что с холодом — останьтесь. Огонь, уходи! Холод, останься!

Это было старинное заклинание, которое применялось, когда дети обжигались или ошпаривались, но уже поздно было повторять его над останками Нес-Бьорна.

— Он вышел из моря, как драугр Эгира, — добавил Финн. — Огонь выжег ему глотку, он не мог говорить и еле дышал. Одни боги знают, как Нес-Бьорн держался на ногах. Я оказался рядом. Затем мой «Годи» избавил его от страданий.

На мой немой вопрос Финн поднял свой меч, и я заметил, что у Нес-Бьорна перерезано горло. Ветер нес песок, шелестел жесткой травой, принося запах соли и горелого дерева. Какая-то темная фигура двинулась ко мне, постепенно принимая знакомые очертания, затем кто-то ухмыльнулся и сильными руками приподнял меня, помогая сесть.

— Ты выпил полфьорда, — весело пробасил Ботольв. — Но сейчас уже выблевал почти всю воду, и тебе должно стать легче.

— Уж полегче, чем другим, — мрачно добавил Финн, он присел на корточки и наблюдал за Ботольвом, а тот вздохнул и занялся изучением предмета, похожего на корягу, наполовину засыпанную песком.

— Да, бедняга Нес-Бьорн по прозвищу Колышек уже никогда не пробежит по веслам.

Я окончательно пришел в себя и понял, что мы находимся где-то в дюнах, восточнее Гестеринга. Порыв ветра принес запах горелого дерева, и Финн заметил, как я принюхиваюсь.

— Да, — произнес он с мрачным видом, — наш «Сохатый» сгорел и затонул, а вместе с ним и много храбрых воинов, и как мне кажется, из-за них мы до сих пор живы.

— Я видел, как погиб Хаук, — прохрипел я, и Ботольв подтвердил, что тоже видел его смерть.

— И Гизур тоже, — добавил печально Финн. — Он стоял за рулевым веслом и сказал мне, что сделал этот корабль и погибнет вместе с ним. Так и случилось, два копья торчали в его груди, когда я видел его в последний раз, выпрыгивая за борт.

— Рыжий Ньяль? Хленни Бримилль?

Финн пожал плечами и покачал головой. Ботольв радостно произнес:

— Онунд жив. Я видел, как какие-то люди тащили его с берега.

Финн хмыкнул.

— Онунд ненадолго опоздает на встречу с Хель, потому что враги, конечно же, его прикончат. Греческий огонь... он перекинулся на «Крылья дракона», команда выбросила корабль на берег и стала закидывать его песком. Они пробовали заливать огонь водой, но становилось только хуже.

Я сидел и размышлял, смерть побратимов Обетного Братства, словно вращающимися жерновами перемалывала мои чувства и душу. Гизур и Хаук... я знал их десять лет. Хленни Бримилль и Рыжий Ньяль сражались рядом со мной в жаркой пустыне Серкланда и в снежной степи. Все они были со мной в поисках сокровищ Атли, и думаю, получили достаточно славы и богатства, но тот клад и впрямь был проклят.

— Греческий огонь, — прохрипел я, а Финн сплюнул.

— Гребаные греки, называющие себя римлянами, — с горечью сказал он. — Ну кто еще может сделать огонь, горящий в воде?

— Берсерки, — добавил я и повернулся к нему.

Во тьме белели лишь его глаза. Моя глотка горела от морской воды, и голос был сухим и хриплым.

— Где их взял Рандр Стерки? — спросил я. — Берсерки не заявляются к таким, как он, и не клянутся в верности до самой смерти, да еще двенадцать человек. А сосуды с греческим огнем не продаются на любом рынке, как мед.

— О чем ты, Орм? — спросил Ботольв. — Моя голова трещит, друзья погибли, и я не в том настроении, чтобы разгадывать загадки.

— Он о том, что за этим кроется нечто большее, — яростно прорычал Финн. — Большее, чем просто месть Рандра Стерки.

Ботольв заерзал и покачал головой.

— Возможно. Но сейчас я думаю только о том, что мы оказались в положении тех, на кого сами раньше совершали набеги.

Мы помолчали, неприятные воспоминания нахлынули на нас, и Ботольв, который не был с нами на Сварти, но слышал о том, что там произошло, поник, опустив могучие плечи. Он взглянул на меня, его глаза блеснули во тьме.

— Лучше бы ты не рассказывал о той женщине на мертвом быке. Когда мы шли дорогой китов, следуя за носовой фигурой, тогда все было просто и понятно, и все, чем мы тогда владели, умещалось в наших морских сундуках.

При упоминании о женщине на мертвом быке Финн поднял голову и перевел взгляд с меня на Ботольва и обратно, заворчал и поник, видимо, от тех же воспоминаний.

— Хорошо, сейчас у нас есть слава, земли, женщины и дети, — сердито сплюнул он. — Таковы дары Одина. Должны ли мы отвергнуть их, потому что мы такие, какие есть?

Ботольв пожал плечами.

— Какими мы были, — поправил он угрюмо. — Сейчас на нас напали, и кто-то из наших женщин может оказаться на мертвом быке.

— Да заткнись ты уже, — разъярился Финн. — Много ли ты понимаешь? Взгляни на себя. У тебя даже мышиных мозгов нет. Где бы ты был сейчас без Гестеринга, без Ингрид, без маленькой Хельги Хити, а, скажи? Это, конечно, твоя судьба, но, если сейчас сбежать обратно, на дорогу китов, и снова следовать за носовой фигурой, это не изменит ни нас теперешних, ни того, что мы когда-то сделали. Да, и я могу сделать это снова, потому как я северянин, викинг, и буду им, пока меня не сожгут на погребальном костре, как человека, верного Одину.

Я был поражен. Финн больше всех ворчал и противился тому, чтобы мы обрабатывали землю, обзавелись женщинами и детьми. Ботольв насупился в ответ на эту вспышку гнева, он не знал, что Финн и был тем последним любовником умирающей на мертвом быке женщины. Финн же, хотя и любил хвастаться, похоже, осознавал, что в какой-то мере из-за его болтовни Рандр Стерки и напал на нас, и сейчас в опасности маленький Хроальд, его собственный сын, с которым он не знал, как поступить.

— Ты не должен был так говорить, — пробормотал Ботольв. — Что у меня нет даже мышиных мозгов.

— Хорошо, — язвительно согласился Финн. — Я возьму свои слова обратно. У тебя, пожалуй, есть мышиные мозги, но не более.

— Хватит! — мне удалось вклиниться в их перебранку, затем я закашлялся и сплюнул; боль вернулась, грудная клетка ныла и горела. — Думаю, все мы сойдем с ума, если не будем действовать. Я думаю, что Рандр Стерки не удовлетворится победой над Обетным Братством, украв несколько кур и свиней. Не за этим пришел человек с толпой берсерков и греческим огнем.

— Верно, хватит спорить, — согласился Ботольв, он немного успокоился, заметив, что Финн тоже уступил.

— Что нам теперь делать, Орм? — спросил Финн. — Это будет трудный бой, что бы ты ни решил.

Я бросил на него быстрый взгляд, он даже не пытался скрыть радости в голосе. Мне не нравилось то, чем нам предстояло заняться. Нам предстояло выяснить, что происходит в усадьбе, а для этого кто-то из нас должен туда проникнуть. Пока мы не видели зарево пожара, значит враги еще не запалили Гестеринг, и Рандр Стерки со своими люди внутри, и кто-то должен выяснить, чем они там занимаются.

Оба уставились на меня в темноте, один просто не умел делать что-либо тихо, второй был как колченогая скамейка; нетрудно догадаться, кто окажется в роли лиса-воришки.

Финн передал мне свой сакс, словно заключая сделку.

Звезд не было видно. Мутная луна словно спотыкалась о тучи, гонимые ветром, который срывал пену с волн и бросал песок в глаза. Мы крались тихо, как косули, по направлению к темной громаде длинного дома Гестеринга, чуть подсвеченной кострами вокруг.

Для своего немалого веса и одной ноги Ботольв передвигался достаточно тихо, песок поскрипывал под его деревянной ногой, а Финн полз по-кошачьи. Мы остановились, вспотев, как дерущиеся жеребцы. Я облизал сухие губы.

Резкий запах горящего дерева ударил в нос, и я заметил впереди неясную тень, похожую на мертвого кита, на которого тихо накатывают волны – это оказался корабль Рандра, «Крылья дракона», выброшенный на песок, наполовину обгоревший. Ботольв приглушенно усмехнулся, увидев это, и мы спрятались в тени корабля, там, где вонь была сильнее, а тени гуще. Сразу за ним, у пристани, был пришвартован второй корабль, незнакомый мне.

Я уселся на песок, снял мокрые сапоги и передал их Финну, затем мы замерли, услышав чей-то громкий вопль, словно лис взвыл в отчаянном страхе. Этот голос показался мне знакомым — кто-то кричал от страшной боли.

Я взглянул на Финна, потом на Ботольва, затем начал пробираться к длинному дому Гестеринга, мокрые шерстяные штаны сковывали движения, песок вперемешку с острыми ракушками и галькой поскрипывал под ступнями. Лодыжка горела, словно пронзенная раскаленным гвоздем Рефа — последствия старой травмы, как и обрубки моих отсеченных пальцев, которые иногда безумно чесались; поэтому я знал, что имел в виду Ботольв, рассказывая о своей деревянной ноге.

Я нашел то, что искал, и удостоверился, что внутри никого нет, затем взобрался на нужник, оттуда перепрыгнул на крышу свинарника, примыкающего к главному залу. В подошвы ног впивались занозы от дранки крыши, я старался, чтобы она не трещала и не скрипела под моим весом. В конце концов, я добрался до конька, увенчанного драконьими головами, слепо пялящимися во тьму, разинув пасти.

Там я остановился, дрожа от холода, свежий ночной ветер продувал мокрую от пота рубаху. Затем я схватился за драконью голову, свесился вниз и протиснулся через темное квадратное отверстие дымохода, достаточно широкое для меня. Внизу сквозь голубую дымку звучали голоса, огонь в очаге горел.

Вместо того, чтобы сделать отверстие дымохода по центру, мастер-датчанин, когда-то давно построивший длинный дом Гестеринга, все устроил иначе. Хотя два отверстия имели свои преимущества — они засасывали дым по всей длине зала, поднимая его высоко к стропилам, прогоняя насекомых, окуривая подвешенные для копчения туши, но самое главное — я оставался невидимым в тени деревянных балок.

Я проскользнул внутрь, удивившись, что пришлось с таким трудом протискиваться — я не осознавал ширину своих плеч и все еще представлял себя щуплым пацаном. Но все получилось, наверное, я был просто слишком напуган.

Голоса стали громче, едкий дым щипал глаза, кто-то открыл дальнюю дверь, дым от очага поднялся выше, скапливаясь возле дымовых отверстий. Я коснулся рукояти сакса, зажатого между коленями, стараясь успокоить дыхание, сердце бешено колотилось, а горло и глаза жгло от дыма; настало время сделать что-нибудь глупое или что-нибудь смелое.

Я сидел в пепельной тьме, словно ворон на ветке, и смотрел вниз, сквозь слабо освещенную дымку, свесившись чуть вперед и зацепившись для равновесия одной рукой за балку. Подо мной покачиваясь куски китового мяса, сыры и рыба, черные от дыма и раздражающие ноздри запахами. Я сделал шаг, еще один, и остановился — в нос ударил запах жареного мяса, принесенный сквозняком откуда-то снаружи.

Нидинги. Трусы, проклятые Одином во всех девяти мирах. Они жарили на вертелах моих быков, на моей собственной кухне, меня опечалила утрата имущества. У меня было пятнадцать мужчин-трэллей, большинство из них наверняка разбежались в панике, быки же стоили больше, чем двенадцать трэллей, а их содержание обходилось еще дороже.

Упряжкой быков можно вспахать гораздо больше земли, чем если запрячь в плуг всех пятнадцать трэллей, и сейчас жирное мясо моих быков пожирали, напавшие на нас жестокие воины. Я старался не думать об этом или о тех временах, когда мы сами совершали набеги, или об умирающем быке на Сварти. Отгоняя мрачные мысли, я прищурился, и сквозь дымный и зловонный полумрак попытался разглядеть, что происходит внизу.

Я увидел группу людей, при виде которых мое сердце забилось чаще. Двое из них — Рыжий Ньяль и Хленни — были живы и сидели со связанными под коленями руками. Третьим был Онунд, обнаженный и подвешенный за большие пальцы, он блестел от пота, на белой коже отчетливо выделялись темные линии, похожие на ожоги. Четвертый лежал, улыбаясь двумя улыбками, кровь пропитала покрывало. Это был несчастный Скалли, управляющий ярла Бранда, видимо, ему перерезали глотку, когда он был при смерти.

Внизу царил беспорядок после учиненного этими людьми грабежа, и у меня кольнуло в сердце при виде гагачьего пуха, лежащего на полу как снег; это были любимые подушки Торгунны, о которых она будет горевать.

Еще я увидел незнакомца, он сидел на скамье, с топором на поясе, перед ним на столе лежал меч. Воин жевал хлеб, не спеша отламывая куски, его одежда была перемазана древесной сажей, видимо, он сражался на горящем корабле. На лбу отпечаталась красная линия от обода шлема, на носу — следы ржавчины от металлической носовой планки.

Кроме него внизу находились еще двое. Один — свей, его выдавал акцент, у него была впечатляющая черная борода с седыми локонами, так что его лицо походило на барсучью морду. Волосы — такие же черные с проседью, заплетены в толстую косу, свисающую справа, ее конец увенчан серебром. Он был обнажен по пояс, вся правая рука, от запястья до плеча — черно-синяя от татуировок в виде переплетающихся узоров и фигур, среди прочего я разглядел дерево и сцепившихся животных.

Я знал его с тех давних пор, когда он еще не был таким матерым волком. Даже если бы я с ним не встречался, то татуировки подсказали бы мне — это Рандр Стерки, хорошо известный своими магическими знаками, он нанес их, как защитное заклинание, придающее ему силу и оберегающее. Если бы я все же сомневался, на его шее я увидел кожаный ремешок с ценным трофеем Рандра — серебряным носом Сигурда.

Он шагнул к очагу и сунул железный прут в огонь, затем повернулся ко второму воину. Тот сидел на лавке, положив руку на бедро, и с усмешкой на чисто выбритом лице наблюдал за Рандром. Его длинные усы змеились вниз, рыжие волосы стянуты ремешком и заплетены в одну косу. Рыжий был облачен в голубую рубаху и зеленые штаны, на руках — серебряные браслеты, он явно следил за внешностью. Одной рукой воин держался за богато инкрустированную рукоять меча. Все это дало мне понять, что это кормчий второго корабля. Я ни разу не встречал этого человека, он говорил с интонациями дана.

— Это не поможет, — сказал он Рандру Стерки. — Мы теряем здесь время.

— Я трачу свое время, как хочу, — ответил Рандр Стерки, мрачный как туча, заталкивая железный прут еще глубже в раскаленные угли очага.

— Нет, — нетерпеливо сказал другой. — Твое время принадлежит Стирбьорну, который и отправил нас сюда.

— Твои воины невредимы, а корабль не выгорел до ватерлинии, Льот Токесон, — проревел Рандр Стерки, кружа вокруг воина. — Это я сражался с Обетным Братством, а не ты... И где-то здесь закрыто серебро Орма Убийцы Медведя, где-то прячутся его женщины и он сам…

Он замолк и схватил со стола меч. Воин, жующий хлеб, отпрянул, чтобы клинок ненароком не отсек ему ухо.

— У меня его меч, — прошипел Рандр. — И мне нужна рука, которая его держала.

Льот Токесон был мне незнаком, но он точно из людей Стирбьорна, одной с ним закалки, потому что мало кто из воинов Рандра мог говорить с ним таким тоном, особенно когда Рандр держал в руке клинок — мой меч, подобранный на «Сохатом».

Льот хлопнул ладонью по скамье, раздался шлепок, как о мокрый барабан.

— Не только твои люди сражались и погибли, Рандр Стерки, — возразил он. — Трое медвежьих шкур мертвы. Трое. У моего брата было двенадцать берсерков, они сражались за него четыре сезона, и все это время без потерь, а ты потерял троих только за один день.

Рандр шумно выдохнул и тяжело осел на скамью, раздраженно схватил кувшин и стал жадно пить, эль стекал по его подбородку, и он медленно вытер бороду рукой.

— Обетное Братство... Они сражались отчаянно, — согласился он. — Поэтому греческий огонь не помог.

— В таком случае ты не должен был терять голову, мы просто закидали бы их огнем, — проворчал Льот. — Ты потерял много воинов, гораздо больше, чем Обетное Братство. Стирбьорн сделал тебе щедрый подарок, он хотел быть уверен в том, что ты выполнишь порученное задание.

Рандр облизал сухие губы, в его глазах отразились кричащие люди и пылающее море.

— Я не знал, что все так случится…

— Теперь знаешь, — с усмешкой прервал его Льот. — И если не желаешь себе такой же участи, лучше сделать дело, ради которого мы сюда пришли. Если ты провалишь задание, мой брат привяжет тебя к столбу и бросит в тебя горшок греческого огня, и я посмотрю, как ты расплавишься, как лед под лучами солнца.

Повисло долгое и зловещее молчание, прерываемое хрипами и бульканьем Онунда. Я задавался вопросом, кто такой этот Льот и кто его брат — это явно не Стирбьорн, вот и все, что я понял. Затем Рандр поднялся.

— Я разошлю разведчиков по округе. Мы найдем то, что ищем.

Напряжение достигло высшей точки, и Льот вымученно улыбнулся.

— У нас будет достаточно времени для этого, — сказал он мягче, махнув рукой в сторону связанных узников и подвешенного Онунда. — Самое главное…

— Да пошел ты, Льот Токесон, — выругался Рандр. — Когда потеряешь все, что тебе дорого, тогда и будешь рассказывать, что для тебя важнее.

Рандр выскочил наружу, захлопнув дверь, порыв ветра с дождем всколыхнул сизый дым, разъедающий глаза. Сквозь дымку я снова увидел затылок мальчика, рассеченный клинком, в брызгах крови и с осколками костей, а его мать в это время истекала кровью на умирающем быке. Все, что ему дорого…

Сидящий за столом воин скатал шарик из хлебного мякиша и мрачно взглянул на Льота.

— Рандр совсем помешался на мести, — пробурчал он. — Но прав ли он? Я про зарытое серебро.

— Говорят, побратимы Обетного Братства разграбили могилу, где лежало все серебро мира, — презрительно буркнул Льот, — но все это вранье скальдов, потому что на моих руках серебряные браслеты.

— Все равно, — произнес другой, и Льот устало покачал головой.

— Просто приглядывай за ними, Бьярки, — сплюнул он. — Только попробуй заснуть, и я тебя выпотрошу.

Я не видел, что сделал Льот, но когда он направился к выходу, Бьярки с ненавистью уставился ему в спину. Едва только дверь захлопнулась, Бьярки поднялся и шагнул к очагу с раскаленной железкой.

— Ничего хорошего из этого не выйдет, — проворчал Рыжий Ньяль, наблюдая за ним. — Постыдные дела влекут за собой расплату, так обычно говорила моя бабка.

Не обращая на него внимания, Бьярки взял железный прут из очага, поморщился, когда обжег пальцы, затем осмотрелся в поисках чего-нибудь, чем можно обмотать конец железки, и не нашел ничего лучшего, чем шкуру с моего кресла ярла.

— Настанет и твой черед говорить, — ответил Бьярки Рыжему Ньялю, по-волчьи двигаясь к Онунду. — А сейчас, — произнес он, притворно вздохнув, — позволь мне услышать, что расскажет о серебре твой язык, горбун. Никаких криков, просто назови место. Между нами, только честно.

Бьярки стоял ко мне спиной, и я, повиснув на балке, раскачался и врезал ногами ему по лопаткам, он полетел вперед, левее Онунда, лбом прямо в столб, поддерживающий балку, со звуком упавшего дерева. Падая, он взмахнул раскаленным прутом, и тот оказался между его лицом и столбом.

Но он все равно не успел закричать, оглушенный ударом, а на его лице появилась большая красная полоса, от левой брови до правой стороной челюсти, ожог пересек нос и вытекший глаз. Из раны с шипением брызнула кровь, раскаленный железный прут скользнул к груди, запахло паленым, его рубаха задымилась и вспыхнула.

Вне себя от гнева, я пинком отбросил железку с груди лежащего врага и откинул шкуру, чтобы она не сгорела.

— Это ценный мех белого волка, — сказал я, схватил со стола свой меч и вернулся к связанным Рыжему Ньялю и Хленни Бримиллю.

— Напомни мне в следующий раз, чтобы я никогда не брал эту шкуру без твоего разрешения, — произнес Хленни, резко поднявшись и растирая запястья. Затем он злобно пнул Бьярки, и голова врага дернулась.

— Бьярки — «Маленький медведь», — ухмыльнулся он. Это скорее имя для мальчика, а не для мужчины. — Жаль, что ты потерял сознание, прежде чем ощутил жар железа.

— Так, — произнес Рыжий Ньяль, с пыхтением развязывая путы Онунда. — Вместо того, чтобы злорадствовать, помоги мне, или мы все скоро почувствуем этот жар. Молитесь богам, если верите в них, но всегда держите при себе острый клинок, как говорила моя бабка.

Я отдал Рыжему Ньялю сакс и ощутил в руке привычный вес собственного меча, затем осторожно отворил дверь, ожидая по меньшей мере одного стража снаружи. Там никого не оказалось, но тут на меня надвинулось что-то большое, темнее, чем просто тень. Страх скрутил мой живот, я боролся с желанием удрать. Затем я почуял зловонное дыхание, запах пота и мокрой кожи, а эти запахи были мне хорошо знакомы.

Финн.

— Тебя не было слишком долго, и я пришел за тобой, — прохрипел он чуть слышно, во тьме блестели лишь его зубы и глаза. — Я увидел выходящих людей и подумал, что это неслучайно. Что там произошло?

Я ничего не ответил, но услышал довольное ворчание Финна, когда он увидел за моей спиной Хленни и Рыжего Ньяля, Онунд в полубессознательном состоянии висел между ними.

— Сюда, — сказал он, как будто провожал нас в сухую комнату с чистыми постелями.

Мы крались в ночи, от одной тени к другой, как совы на охоте, каждый мускул напрягся в ожидании удара сталью, каждый нерв ждал тревожного крика, который нас раскроет.

Мы остановились где-то на пастбище, длинное здание усадьбы еле виднелось во тьме, только тогда я натянул сапоги. Мы направились в северную долину, шли тихо и медленно, по-лисьи.

Все это время в моей голове будто кружили волки, я пытался понять, что же произошло между Рандром Стерки и Льотом, и когда волки наконец-то положили морды на усталые лапы, старые мертвецы заняли их место, издеваясь и насмехаясь надо мной.