Дождь лил не переставая, черная мгла закрывала звезды, поэтому мы двигались почти на ощупь, спотыкаясь и тяжело дыша, словно загнанные псы. Я вел остальных, больше надеясь на чутье, мы шли сквозь влажную тьму, откуда на нас злобно смотрели тролли и мелькали эльфы, почти невидимые человеческому глазу.

Впереди показалось что-то темное, чернее тьмы. Я замер. Финн, идущий следом, налетел на меня, чуть не сбив с ног, с наших носов капал дождь, мы повернулись друг к другу и зашептались.

— Что это? — прохрипел он, хотя я уже знал, что перед нами.

— Это камень. Наш камень…

Мокрый и гладкий в дождевых струях, большой камень, с одной стороны наполовину покрытый рунами, — их вырезал Клепп, а другую сторону украшал Вуокко Морской финн, это был большой камень, с человеческий рост высотой. Мы с радостью прижались к нему, вдыхая запах мокрого камня, ведь это означало, что мы у входа в нашу долину.

Рядом находилась хижина, где раньше жили трэлли-пастухи, теперь там обитал Клепп, пока не становилось совсем холодно, чтобы работать над камнем. В хижине было темно и сыро, как в пещере, ведь Клепп ушел, а вместе с ним Вуокко, Торгунна, Тордис и все остальные, они направлялись выше, к предгорьям.

— Колеи, — сказал вдруг Финн, схватил меня за рукав и потянул мою руку к раскисшей от дождя земле. Следы и запах недавно разрытого колесом грунта говорили о том, что здесь проехала повозка, и возможно, не одна.

— По крайней мере, они в безопасности, — пробормотал я, и мы двинулись к темной хижине, вслед за Ньялем и Хленни, Онунд висел у них на плечах.

В грубо построенной хижине жили только в теплое время года, стены возвели из расщепленных бревен, крыша из дерна, щели замазаны глиной. Внутри пахло кожей, железом и маслом, в воздухе висела мелкая каменная пыль. Я облизал губы.

— Как Онунд? — спросил я побратимов, пока те укладывали раненого на пол.

— Тяжелый, — устало проворчал Хленни Бримилль.

— Он бредит, — добавил Рыжий Ньяль, и я подошел поближе к хрипящему Онунду, чтобы разглядеть, насколько плохи его раны, но было темно.

— Ребенок, — бормотал он сквозь разбитый нос, — ребенок...

— Он повторяет это с тех пор, как мы его освободили, — пробормотал Рыжий Ньяль, вытирая вспотевшее лицо. Ботольв споткнулся обо что-то и выругался.

— Тише ты, недотепа, — хрипло пробурчал Финн, — еще начни в щит колотить, мышиные твои мозги.

— Я искал фонарь, — последовал угрюмый ответ. — Немного света не помешало бы.

— Действительно, а почему бы не запалить хижину, а? Наши преследователи прозябают в холоде, сырости и темноте, и мы можем позвать их сюда, прямо к нам?

Ботольв угрюмо почесал голень.

— Почему всегда спотыкается здоровая нога? — спросил он. — Почему не эта проклятая богами деревяшка?

В это время снаружи послышались звуки, которые мне совсем не понравились, я шикнул, заставив всех умолкнуть. Какое-то движение, приглушенный стук копыт по влажной земле, кто-то высморкался.

Глаза Финна сверкнули, и он проскользнул мимо меня наружу, в ночную тьму, мы же замерли внутри в тревожном ожидании, прислушиваясь.

Трое, может, четверо, предположил я, и лошадь, но не под седоком.

— Хижина, — раздался голос. — По крайней мере сможем обсохнуть.

— Может, разведем огонь... зарежем лошадь, наедимся напоследок мяса, — ответил другой.

— Ага, покажем всем, где мы находимся, а, Бергр? — громко сказал третий. — Прежде чем заходить в эту хижину, Хамунд, я хочу обойти кругом и убедиться, что мы тут одни.

— Нет здесь никого, — ответил тот, кого назвали Хамундом. — Во имя Молота! Ты, Брюс, как старуха. Зачем мы тащим с собой эту хромую клячу, разве не для того, чтобы ее съесть?

— Мы поедим в более подходящее время, — ответил Брюс.

Они присели на корточки возле хижины. Враги были не больше чем на расстоянии вытянутой руки от нас — через бревенчатую стену.

— Поскорее бы Рандр Стерки закончил со всем этим, — пробормотал Бергр. — Я лишь хочу получить свою долю и купить где-нибудь ферму. И коров. Я люблю парное молоко.

— Ферма, — фыркнул Хамунд. — Зачем покупать ферму и работать на ней? Куда лучше перезимовать в хорошей теплой усадьбе, с толстозадой рабыней под боком, а когда придет весна, опять отправиться в набег — вот это по мне.

— Я думал, ты пойдешь на разведку, — проворчал Брюс, а Хамунд громко отхаркался.

— Зачем? Они далеко отсюда. Никого здесь нет, только дождь и мы. Кто эти жалкие беглецы? Горбатый скорее всего уже сдох. Я слышал, не многие из них остались в живых после битвы, которую мы выиграли. Им остается только бежать и прятаться. Они уже, наверное, на полпути к горам, давно отсюда ушли. Нужно забрать добычу, скольку сумеем унести, и уйти.

— Все равно, иди и осмотрись. Один из выживших — Финн Лошадиная Голова, — ответил Брюс, поднявшись на ноги.

Повисла тишина, потом началась какая-то возня, кто-то шумно с облегчением выдохнул и стал мочиться на стену хижины.

— Финн Лошадиная Голова? — пробормотал Бергр. — Из Обетного Братства? Говорят, он ничего не боится.

— Я это исправлю, — загоготал Хамунд.

— Лучше моли Одина, чтобы тебе никогда не пришлось с ним встретиться, — ответил Брюс, видимо, сменив позу, так что звук струи изменился, голос стал приглушенным. Наверное, он говорил, обернувшись через плечо. — Я ходил с ним в набеги, поэтому знаю. Я видел, как он поднимается и идет к вражеской стене щитов, и стоящие в стене при виде его разбегаются в панике.

— Я знаю, — вдруг раздался голос, который я очень хорошо знал — зловещий, холодный и глубокий, как могильная яма.

Уверен, он звучал прямо у уха Брюса.

— Говорят, что враги бегут из-за моей отрыжки элем. Что скажешь, Брюс?

Журчание прекратилось. Все замерло. Затем Бергр всхлипнул, Хамунд взвизгнул, и все пришло в движение.

— Изнутри лед не сломать, так говорила моя бабка, — проворчал Рыжий Ньяль.

Как только раздались крики и удары, мы бросились наружу, почти выбив дверь.

К тому времени, как мы достигли места схватки, все уже было кончено, Финн устало вытирал кровь со своего «Годи», затем пнул грязным носком сапога одно из трех лежащих тел.

— Я его не узнал, — сказал Финн, взглянув на меня. — Может, тебе он знаком?

Это Брюс, подумал я, потому что его штаны были спущены до колен, кровь с дождем смешались на его бородатом лице, капли стекали в раскрытые незрячие глаза. Я тоже его не узнал и сказал об этом Финну, он пожал плечами и кивнул.

— Жаль, что он меня знал, а мне был знаком не больше, чем подмышка шлюхи. Наверное, неправильно убивать такого человека в черную дождливую ночь, — проворчал он.

Приковылял Ботольв, он держал в руке конец веревки, привязанной к недоуздку лошади, хромавшей почти в ногу с великаном, и Финн, заметив это, рассмеялся. Ботольв принял его смех за признательность и обрадовался.

— От всех этих разговоров о лошадях мне захотелось есть. Сейчас, когда враги мертвы, мы можем развести огонь и приготовить эту клячу.

Я подошел ближе, и лошадиная морда уткнулась мне в грудь, узнав меня, я ее тоже хорошо знал — это был почти еще жеребенок, из которого вырастет добрый жеребец, он и его братья паслись в нашей долине. Я провел ладонью по хромой ноге жеребенка и почувствовал жар и шишку на бабке, это был еще не костный шпат, просто костный нарост около копыта, от которого лошадь не сильно страдала. Она была тощей, как и все лошади после зимы, вся в грязи, покрытая грубой попоной, но забивать ее было рано. Я так и сказал, удивляясь, почему Один послал мне именно эту лошадь в эту ночь.

Ботольв, расстроившись, покачал головой.

— Эта кляча еле держится на ногах, — сказал он. — Или нам подождать, пока она сдохнет сама?

— Она не умрет. Хорошая трава и должный уход, и лошадь поправится, — ответил я Ботольву, глядя в его большое, плоское и угрюмое лицо. — Если же она все-таки умрет в нашей долине, то не сейчас и не из-за голода.

— Ятра Одина, — прорычал Финн. — Обычно я не согласен с Мышиными мозгами, но это просто лошадь. Ты думаешь, ее сильно заботит, от чего она подохнет?

— Все в руках Одина, — ответил я.

Ботольв недовольно заворчал, направился к хижине и резко дернул недоуздок, голова лошади мотнулась в сторону. Финн пожал плечами и пристально посмотрел на меня, на лошадь, на лежащие мертвые тела.

— Ну что ж, — проворчал он, — по крайней мере, можем положить Онунда на это чудище, конечно, если твой дорогой жеребёнок не слишком ослабел.

Я проигнорировал его издевку, как и не обращал внимания на дождь. Конечно, тощей лошади придется нелегко — перевозить тяжелого Онунда, но от этого она не сдохнет, по крайней мере, в ближайшее время.

— Почему ты решил, что нам осталось идти недолго? — спросил Финн, взглянув на меня снизу вверх — он обшаривал мертвые тела. — Мы не можем остаться здесь до рассвета — придут еще враги, их будет больше. А если пойдем дальше во тьме, то заблудимся и всю ночь будем ходить кругами.

Мы не будем ходить кругами, а скоро найдем Торгунну, Тордис, детей, повозки и всех остальных, я так и сказал.

— Тебе явилось знамение Одина, Убийца Медведя? — спросил Финн, усмехаясь, и вытер о штаны заляпанные кровью руки. — Или сейчас из тьмы появятся норны и покажут тебе свою пряжу?

— Взгляни на север, — ответил я.

Он обернулся и тяжело вздохнул. Слабый огонек, словно путеводная звезда, мерцал в дождливой туманной ночи.

— О чем они только думают? — проворчал Финн.

— Я подумала, — сказала Торгунна, — что дети хотят есть, а всем остальным нужно обсохнуть и согреться. Я думала о том, что трэлли разбежались в панике, но им некуда идти, и мы должны что-то сделать, чтобы они вернулись.

Она смотрела на меня, моргая.

— Я думала, — добавила она, стараясь говорить твердо, — о наших мужчинах, которых мы считали мертвыми, но все же надеялись, что вы не погибли и хотите найти дорогу домой.

Я прижал ее к себе и почувствовал, как крепко она обхватила меня руками, вместо того чтобы расплакаться, как поступила бы другая женщина. Напротив меня Ингрид обняла Ботольва, и он нежно похлопал ее рукой, что-то урча под нос, как довольный кот.

— А я ведь говорил, что Торгунна — мудрая женщина, — не моргнув глазом соврал Финн, а в это время Тордис вцепилась в его мокрую рубаху так сильно, что между пальцами выступила вода. — Разве я не говорил это всю дорогу, а, Орм?

Все были чрезвычайно рады нас видеть, они окружили нас заботой, предлагая поесть. Об Онунде тоже позаботились — его накормили и перевязали, пока я мрачно рассказывал историю о битве среди огня, лица слушателей, озаренные пламенем от костра, были суровы и мрачны как камни.

— Нес-Бьорн, — пробормотал Абьорн, старший среди шестерых воинов ярла Бранда. — Кое-кто заплатит за это.

— Гизур и Хаук, — добавил Реф, покачав головой. — Клянусь Молотом, сегодня печальный день.

Финн отошел, чтобы взглянуть на спящего сына, Ботольв направился к дочери, оставив Хленни Бримилля и Рыжего Ньяля рассказывать свои истории. Отовсюду раздавались стоны и всхлипы, я пошел к навесу из грубого сукна, где Торгунна склонилась над Онундом. Бьяльфи сидел рядом.

— Он может говорить? — спросил я, и Бьяльфи покачал головой.

— Он спит, ему сейчас необходим сон. Его сильно покалечили раскаленным железом.

Торгунна обернулась, увидела, что я нахмурился, и спросила — почему. Я ответил, что Онунд может что-нибудь рассказать, это прольет свет на недавние события.

— Я думаю, все просто, — ответила она натянуто. — Рандр Стерки пришел к нам, потому что однажды мы навестили его.

Я уставился на нее, она склонила голову и возилась с воловьей шкурой, укрывая Онунда. Она ждала на корабле, когда мы разграбили и сожгли стоянку Клеркона на Сварти. Нас подстрекал проклятый маленький Воронья Кость, сказал я, и она подняла голову, взглянув на меня черными, как овечий помет, глазами.

— Не обвиняй во всем мальчишку, — бросила она. — Я видела, что натворили твои викинги, и больше не хочу никогда видеть подобное. Это сделал не только мальчик.

Не только мальчик, в этом она права. Воины тогда словно сорвались с привязи, они вдохнули аромат крови, пролитой Вороньей Костью, а затем Один, отведав крови, сделал их безумными. Это был «страндхогг» — морской набег, может, чуть более жестокий, чем остальные, но кровь и огонь были частью нашей жизни достаточно долгое время, и я думаю, то, что мы оказались здесь и сейчас в положении жертв, имеет какой-то горький смысл.

Я не понимал, почему воины Стирбьорна оказались здесь наряду с людьми Рандра Стерки, зачем Стирбьорн отправил сюда берсерков и греческий огонь. Я задал эти вопросы вслух, наблюдая за Торгунной, она сидела прямо, сложив руки на коленях, повернув ко мне голову.

— Стирбьорн хочет того, что всегда желал, — произнесла она наконец, встала, взяла ложку и чашку, — она всегда занималась какой-нибудь простой работой, когда размышляла. Затем положила в чашку кусок говядины, сваренной в молоке, и рассеянно протянула мне, потом подала кувшин скира — сквашенного молока, разбавленного сывороткой.

— У нас достаточно припасов? — спросил я, и она пожала плечами.

— Все, что мы собрали и что можно было унести, — ответила она. — Продукты, лошади и три повозки, навесы для укрытия и дрова для костра. Козы — чтобы кормить детей молоком. То да се.

Я кивнул и начал есть, наблюдая, как она открыла единственный взятый с собой сундук, стала доставать вещи и показывать мне. Две запасные верхние рубахи, одна ярко синяя, обе в заплатах, их починяли уже не один раз. Резной гребень из бивня моржа. Точильный камень. Несколько небольших горшочков с мазями и красками для лица. Сумка из моржовой кожи, верхние края которой легко скатываются, так что сумка становится непромокаемой, изнутри пришито много маленьких карманов, в них аккуратно уложены специи и травы.

Я закивал, улыбнулся и похвалил ее, я знал, что она сильно переживает за добро, которое пришлось оставить — прекрасное постельное белье, плащи, одежду и припасы. Все это будет разграблено и сожжено. Я не стал упоминать о ее любимых пуховых подушках.

— Куда мы теперь пойдем? — внезапно спросила она, в ее голосе сквозил испуг, но она старалась держаться твердо и не показывать этого.

— Через горы, — сказал я беспечно, как только мог. — Спустимся к Арни Торлейфcсону из Витарсби. Там его земля, летние пастбища, и думаю, он предоставит нам убежище на свободной земле, на дальней стороне.

Нам в любом случае придется так поступить, и хотя тропа через горы уже освободилась от снега, но дорога будет тяжелой; пересечь горы нелегко и в летний сезон, сейчас это будет еще тяжелее — нас преследовали и мы должны торопиться.

Арни занимался выгонкой дегтя, у него было трое сыновей, двое младших должны были сами устраивать свою жизнь, старший же наследовал землю и промысел. Молодежи не нравилась грязная, тяжелая работа по вытапливанию смолы из сосновых пней — деготь использовался для промазывания досок корабельной обшивки. Арни мог бы помочь мне, если я пообещаю ему принять младших сыновей к себе, в Обетное Братство.

— Хленни Бримилль ходил к Арни в прошлом году, — вспомнила Торгунна, — когда мы купили дегтя для «Сохатого».

«Сохатый» сгорел и затонул вместе с Гизуром, Хауком и всеми остальными, теперь они покоятся на дне черноводного фьорда. Я медленно жевал мясо, не чувствуя вкуса, будто во рту был пепел. Я не ярл викингов, а задница. Без корабля, без усадьбы, без будущего — если Рандр и его берсерки нападут на наш след.

Торгунна подала мне лепешку и присела, я разломил хлеб и макал ломти в чашку, делая вид, что наслаждаюсь вкусной едой, запивая все скиром, на самом деле моя глотка была скована ужасом перед берсерками, я не чувствовал вкуса еды и просто хотел проглотить куски пищи. Они рыщут где-то во тьме, ожидая, когда разведчики принесут новости. Тогда они и набросятся на нас.

— Остановятся ли враги, когда мы перейдем через горы? — спросила она, читая мои мысли.

Я не знал. Я так не думал. Только смерть остановит Рандра Стерки, но Льот, человек Стирбьорна, хочет чего-то другого, и я пока не знаю, чего именно. Так я ей и сказал.

Торгунна накинула на плечи плащ, от ее дыхания шел пар, ночной воздух был влажным и холодным.

— Стирбьорн — племянник конунга Эрика и его наследник, — ответила она неспешно, размышляя. — Хотя и такой пустозвон и распутник, от которого только беды и страдания. Но он все еще наследник и станет конунгом, когда Эрик умрет.

— Да, возможно, — сказал я, проглатывая последний кусок. — Думаю, многим это не понравится. В любом случае, он еще слишком молод, и мне кажется, он не хочет ждать, пока освободится кресло конунга.

— У него ничего не выйдет, — многозначительно ответила Торгунна. — Если у Эрика родится сын.

Так и есть, словно из хитро уложенных маленьких цветных плиток получается картина, нужно просто отойти на шаг и увидишь ее целиком. Сигрид. Ну конечно же, Стирбьорн ищет Сигрид, носящую ребенка, и хочет убить их обоих.

Торгунна наблюдала, как я от удивления разинул рот, будто отведал угля, затем подошла и взяла меня за руку. Я последовал за ней, мы шли мимо спящих людей, прикорнувших у огня или прижавшихся друг к другу под навесами, окруженные тьмой и сыростью. В одной из повозок лежала, постанывая, женщина, рядом с ней сидела Ясна, напевая что-то успокаивающее.

— Как она? — спросила Торгунна.

Ясна подняла полное лицо, ее подбородок подрагивал, она вытирала тряпочкой пот с лица Сигрид.

— Плохо. Ей предстоят трудные роды. Скоро, моя маленькая птичка, скоро. Боль уйдет и появится прекрасный сынок, да…

Я ошарашено смотрел на Торгунну, которая молча отвела меня в сторону.

— Она разродится днем, может быть, еще раньше.

Этой простой фразой, она как топором расколола наши надежды. Мы не сможем быстро передвигаться, чтобы не трясти Сигрид, в любом случае, нам придется остановиться на время родов. Мне показалось, что я услышал, как берсерки победно ревут и воют на луну, скрытую влажной дымкой.

Ботольв подкинул еще одно полено в огонь, Ива собирала пустые деревянные тарелки, а Кормак клевал носом в полусне. Торгунна принесла мне сухие штаны, рубашку и серк — длинную верхнюю рубаху, заставив меня переодеться, и забрала мои мокрые сапоги — все в грязи и соляных разводах, чтобы почистить их и натереть жиром.

Я присел рядом с Финном, вытянув к огню босые ноги, он оттирал от засохшей крови свой «Годи». Дождевые струи стекали с груботканного навеса в огонь и шипели. Подошел Реф, он позаботился о моем мече, а я даже и не вспомнил, куда подевался клинок после того, как меня обняла Торгунна.

— Не так уж и плохо, — сказал он весело. — Здесь большая зазубрина, но я не смогу ее зашлифовать, надо стачивать всю кромку клинка.

Затем его лицо внезапно изменилось, будто резкий шквал налетел на гладь фьорда.

— Все равно сейчас я не смогу ничего сделать, — добавил он горько. — Моя кузница и инструменты остались там.

Он протянул мне клинок, и я посмотрел на V-образную зазубрину. Зазубрина появилась, когда клинок застрял в мачте «Сохатого», и я сказал ему об этом. Затем мы помолчали, думая о черном фьорде, о затонувшем «Сохатом», о наших погибших побратимах, медленно покачивающихся в темных и холодных водах с распущенными волосами.

— Мы должны принести жертву в память о погибших, — произнес Финн, и в этот момент подошли Абьорн и маленький Колль.

— Я выставил дозорных, — сообщил Абьорн, его лицо было мрачным, как скала, затем мальчик, стоящий за его спиной, дернул взрослого за палец. — Маленький Колль, как и я, хотел бы знать, есть ли у тебя новости о его отце?

— У меня нет новостей, — ответил я, почувствовав вину, все мои мысли были заняты тем, как уберечь своих птенцов, но не того, кого мне отдали на воспитание. Я поманил мальчика, и он шагнул в круг света, отблески костра играли на его лице, подчеркивая белизну кожи, отражаясь в бледных глазах Колля, песчинки прилипли к подбородку.

— Здесь ты в безопасности, — сказал я ему, надеясь, что это действительно так. — Твой отец однажды разберется со Стирбьорном, а потом поможет нам разбить этих нидингов. Пока придется немного помокнуть под дождем, а дальше нас ждут приключения в горах.

— Моя мама…— произнес он, и я словно получил удар под дых, почувствовав себя дураком. Конечно...там, на берегу, он слышал, что Стирбьорн сделал с его семьей. Подошла Ингрид и приласкала его, он уткнулся в ее фартук, и она предложила ему выпить молока с медом и лечь спать, было уже поздно.

Я оглядел всех находящихся в круге света, их выжидающие лица. Клепп Спаки сидел с невозмутимым выражением, лицо Вуокко, как обычно, было бледной маской, Реф с поникшим видом горевал о кузнице и об оставленных там инструментах, Рыжий Ньяль, Хленни и Бьяльфи стояли с другой стороны костра, на лицах отражалось кровавые отблески пламени, и все ждали от меня какого-то мудрого решения.

За ними, в полутьме, маячило неясное бледное пятно — лицо монаха Льва.

— Греческий огонь, — произнес я и подозвал его, монах подошел ближе, все головы повернулись к нему.

— Я слышал об этом, — ответил он, пряча руки в складках плаща. — У нас его называют «персидский огонь», иногда «морской пожар».

— Не важно, как ты его называешь, — возразил я резко, и улыбка сошла с его круглого лица. — Греческий огонь никогда не покидает пределы Великого города настолько далеко. И не оказывается в руках людей вроде Стирбьорна. Я слышал, что украсть его — это очень серьезное преступление.

— Это правда, — помрачнел монах. — Состав греческого огня открыл Константину Великому ангел. Именно он указал, написав это на святом алтаре Божьей церкви, что тот, кто передаст этот секрет другому народу, будет проклят.

Он замолк и нахмурился.

— Неизвестно, передали ли секрет, ведь Стирбьорн не смог бы изготовить греческий огонь доступными ему средствами. Но все же подобное происшествие вызовет озабоченность во многих магистратах империи, ведь это оружие хранится под охраной и строго учитывается.

Озабоченность? Сгоревшие корабли и мертвые воины — не просто озабоченность, и я в бешенстве прокричал ему это. Гнев буквально душил меня — из-за его неуверенности и слов о том, будто северные варвары слишком тупы, чтобы разгадать секрет греческого огня, в отличие от оружия, которое раздается, как игрушки детям. Хотя я знал, что в чем-то монах прав, но это не охладило мой гнев.

Он кивнул, его лицо казалось невозмутимым, как отполированное зеркало, моя вспышка ярости нисколько его не задела.

— Так и есть. Я не удивлюсь, если магистраты империи попытаются выяснить, что произошло и где именно недостает запасов греческого огня.

— Как они это сделают? Отправят кого-то на расследование?

Он наклонил голову, его лицо стало гладким как яйцо.

— Я бы нисколько этому не удивился.

Я смотрел на него еще какое-то время, но он ничем не выдал себя, не подал знака, что именно его и отправили для расследования. Он был молод — не в том смысле, как это принято у нас, а по меркам Великого города, и я подозревал, что его отправили сюда не зря и за ним нужно внимательно присматривать. В конце концов я отвел глаза, повернувшись к остальным, и рассказал о том, что Стирбьорн отправил своих воинов убить Сигрид и ее еще не рожденного ребенка, чтобы остаться единственным претендентом на высокое кресло конунга свеев и гетов.

После этого мужчины замолчали, женщины зашептались. Я не упомянул, почему именно Рандр Стерки вызвался на это задание; те, кто знал, что мы натворили на Сварти, не нуждались в напоминаниях. Я также рассказал, что нам придется идти дальше на север, через горы, мы выдвинемся с рассветом. Я старался говорить спокойно и уверенно, как будто сообщал, когда и на каком поле мы будем сеять в этом году рожь.

Позже, когда все улеглись, закутались в шкуры и плащи, я сидел рядом с Финном, слушая храп Ботольва, он спал у огня, оставив свое место возле Ингрид Иве с детьми, так им было теплее. Я слышал, как Ива ласково ворковала с Кормаком, убаюкивая его.

— Где же мой любимый мальчик, белый, как яйцо? — тихо, нараспев проговорила она.

— Если дойдет до боя, я буду сражаться с Рандром Стерки, — наконец произнес Финн.

— Почему ты? — спросил я, он пожал плечами и уставился на меня, одновременно виновато и вызывающе. Мы разделяли постыдные воспоминания об убитой им женщине Рандра Стерки, и если и говорили об этом, то наедине.

— Я убил его мальчика, — сказал я печально. — Поэтому должен драться. Рыжий Ньяль, помнится, убил остальных домочадцев. Значит, нам придется сражаться с ним по очереди.

Ботольв проснулся от своего же слишком громкого храпа и сел, зевая и протирая заспанные глаза.

— Ятра Одина... плечо и спина болят. Ненавижу спать на земле зимой.

— Похож ли ты на сурового викинга? — фыркнул Финн. — Конечно же нет.

— Заткнись, Финн, — огрызнулся Ботольв, уселся поудобнее и поморщился. — Хуже только зуд в деревянной ноге.

Повисла тишина, последнее полено прогорело, выбросив сноп искр.

— Что будем делать? — вдруг спросил Ботольв.

— Ты о чем? О твоей зудящей деревяшке? — спросил я, и он широко развел руки в стороны.

— Обо всем. С нами Сигрид и дети.

— Мы отведем их в Витарсби и отправимся на восток, к ярлу Бранду, — ответил я.

— Вот так просто? — с издевкой в голосе ответил Ботольв, разочарованно почесав бороду. — Не за нами ли охотятся те жабы в медвежьих и волчьих шкурах? А вслед за ними еще и целый хирд жестоких викингов? Не с нами ли женщина, которая вот-вот разродится? Не у нас ли самих куча женщин и детей?

— Среди детей — твоя дочь, — язвительно напомнил Финн. — И мой сын. Бросим их, когда придется бежать? Давай начнем с твоей Хельги Хити.

Ботольв нахмурился, он пытался все это обдумать, но гнев наполнял его все больше и больше.

— И что нам делать, по-твоему? — спросил я, для него мой вопрос прозвучал, будто спящего пьяницу окатили водой. Он заморгал. Затем поджал губы, его лицо озарила внезапная мысль.

— Оставим Сигрид и пойдем дальше без нее, — заявил он. — Можем направиться в старую усадьбу Тордис, которая будет принадлежать Финну, если он на ней женится. Какое нам дело до конунгов и их наследников?

Удивительно, но я вспомнил, как ярл Бранд сказал примерно то же самое в Серкланде, когда мы возвращались в Великий город. Чего только не придет в голову Ботольву.

— Она — жена нашего конунга, — прорычал Финн, взмахнув рукой, словно пытался схватить недостающие слова. — Мы должны ее защитить. А усадьба Тордис — в дне пути от Гестеринга, и если бы не холмы, возможно, ты бы увидел, как она горит.

Я наблюдал за Финном. Однажды он сказал мне, что собирается уйти, сейчас же я был уверен — друг меня не предаст, и твердость в его голосе это подтвердила. Ботольв взмахнул руками.

— Защищать Сигрид? Почему? Запах ее дерьма никогда не будет мне по нраву, как и она сама. — И как мы ее защитим? У нас всего горстка воинов, — проворчал он сердито.

— Мы — Обетное Братство, — объявил Финн, гордо выпятив подбородок. — Разве мы можем бросить Сигрид и наследника нашего конунга, Эрика Победоносного?

После этих слов наступило молчание, магия славы заставила всех замолчать, и даже Ботольв не смог ничего возразить. Мы — Обетное Братство Одина, и погибнем, но не отступим, так говорят о нас скальды. Не в первый раз я удивлялся, что узы славы сковывают людей в безнадежных ситуациях крепче железа.

— Может родиться девочка, — угрюмо предположил Ботольв, и я помотал головой.

Торгунна гадала на курином яйце и сказала, что несомненно будет мальчик. Я так и сказал.

— Что ж, хорошо, — произнес Финн, Ботольв сердито уставился на него. — Возможно, ты и прав, Ботольв. Я никогда особо не заботился о богатстве и славе. У нас и так есть все необходимое, хотя, если я возьму в жены Тордис и ее усадьба сгорит, то мне придется восстанавливать имение, и на это понадобится немало золота.

Финн потянулся, подмигнул мне и громко пустил ветры. Ботольв ничего не заметил.

— Во всяком случае, — продолжал Финн, — однажды я обзаведусь собственным кораблем и тогда буду по-настоящему счастлив, так что нам следует присматривать за Сигрид и держать ее поблизости, как козу на привязи.

— Ага! — восторженно воскликнул Ботольв, переводя взгляд с меня на Финна и обратно, а затем нахмурился.

— О каком богатстве и славе ты говоришь?

Я пожал плечами, повернувшись к Финну, который сердито глянул на меня из-под свисающих волос, он притворился, что занят, протирая свой «Годи» пропитанной жиром тканью.

— Как обычно, — сказал я. — Но для нас все это имеет мало смысла, ведь у нас вдоволь серебра, славы и земли.

— У меня нет земель, — проворчал Ботольв, и мне стало стыдно, ведь Ингрид постоянно ворчала и донимала его по этому поводу, она хотела видеть мужа хозяином в собственном доме, а не просто одним из моих побратимов. Вот почему я упомянул про земли.

— Да, — ответил я, пожав плечами. — У тебя пока еще нет земли. Мы доставим Сигрид и ее ребенка в целости и сохранности конунгу Эрику, и он отблагодарит нас браслетами и землями. Разве поскупится Эрик, одаривая тех, кто спас его жену и первенца? Но это очень опасно, ты прав. Легче бросить все и сбежать, спасая свои жалкие жизни, пока преследователи не уйдут.

Опять повисла тишина, нарушаемая лишь шипением капель дождя в огне и храпами спящих рядом.

— Эрик правда одарит нас нам землями? — спросил Ботольв после долгой паузы.

— Да, но к сожалению, мы — люди моря, — отозвался Финн. — А еще — скальды сложат про тебя целую сагу.

— Да ну все это в болото, — пробурчал Ботольв. — У меня уже есть такие саги. Коз в сагах не пасут. И для человека моря, Финн Лошадиная Задница, ты рассуждаешь об имениях слишком уж по-хозяйски.

Великан замолчал, и я решил, что пора поспать — сквозь дождевую пелену скоро проступит рассвет. Я поднялся, а Ботольв взглянул на меня снизу вверх и заговорил.

— Как ты считаешь, мы победим ульфхеднара? — спросил он внезапно. Финн рассмеялся, одновременно дико и приглушенно. Я опять уселся, упоминание одного этого слова, означающее бешеных воинов в волчьих шкурах, бросило меня в озноб.

— Нас когда-нибудь разбивали? — спросил Финн.

Ботольв задумался на мгновение, затем поднялся и серьезно кивнул.

— Ты прав. Мы — Обетное Братство. Мы не бежим от битвы, и Сигрид — наша госпожа. Я, конечно же, вместе с вами. Сейчас я собираюсь немного поспать в тепле, если, конечно, мне удастся втиснуться между женщинами и детьми.

Финн наблюдал, как великан шагнул в темноту, и устало покачал головой.

— Во имя Молота! Камни и то умнее его.

Мы понимали — Ботольву нужно лишь оправдание, достаточно убедить его в правильности нашего решения.

Затем Финн повернулся ко мне, убирая «Годи» в ножны.

— Как ты думаешь, мы разобьем их? — спросил он.

Мы должны. Я именно так сказал, и он кивнул, поднялся и отправился спать, оставив меня наедине с искрами и усталостью.

Торгунна проснулась, когда я подошел к ней, и присела. Она устроилась под повозкой, укрывшись шкурой, над ней стонала и охала жена конунга свеев и гетов. Неподалеку я заметил Курицу под плащом — причем мне показалось, что плащ чужой. Трэлль расположился под навесом и не спал, я обратил внимание, что он внимательно наблюдает за мной черными глазами. Его звали просто Курица, потому что когда я его купил, волосы у трэлля торчали, как гребень ощипанного петуха.

— Никому не спится этой ночью, — сказал я, улыбнувшись.

Торгунна затащила меня к себе, укрыв плащом и шкурами, и прижалась, чтобы согреть. Она положила голову мне плечо, и я ощутил приятную тяжесть.

— Курица пришел недавно, — сказала она. — Два трэлля, которые бежали вместе с ним, заблудились, и Курица не знает, где они. А еще он убил человека, так он сказал.

Это было неожиданной новостью, и я даже присел, услышав это. Курица тоже приподнялся, выжидающе глядя на меня.

— Ты убил человека, — сказал я ему, и он неохотно кивнул. Я не удивился его настороженности — обычно пойманного с оружием трэлля убивали, и это было справедливо.

— Я вытащил его маленький нож и убил его, — сказал он почти вызывающе. — Потом подобрал лук и выстрелил в его товарища, но было темно, и я торопился. Я промахнулся.

Он показал лук и три стрелы, протягивая их мне, его квадратное лицо с плоским носом светилось от гордости. Он ухмылялся.

— Я не всегда был трэллем, — сказал он. — У себя на родине я охотился.

Я смотрел на него: худой, темноглазый, темноволосый, со скошенным подбородком, он был откуда-то из Финнмарка, и в другой ситуации мне пришлось бы избить его за убийство. Я сказал, чтобы он оставил себе лук, рано или поздно он нам пригодится.

Курица заморгал, услышав это, затем улыбнулся и прижал лук к груди, словно согревал его.

— Они рыскают вчетвером, — произнес он внезапно. — Трое воинов сопровождают и прикрывают щитами хам-рамра. Мне благоволили боги, когда я наткнулся на двух следопытов без хам-рамра.

Я посмотрел на него. Меня заинтересовало слово хам-рамр — так называли человека, который иногда корчился в припадках, но это и придавало ему невиданную силу. Неудивительно, что все трэлли разбежались в панике, а он, самый смелый, не сбежал, и это вызывало уважение. Торгунна пробормотала себе под нос, что глупо позволить трэллю носить оружие.

— Тебе нужно поспать, — сказал я ей и услышал в ответ обычное презрительное фырканье.

— Я уже не настолько молода, чтобы наслаждаться холодной ночью и влажной землей, — ответила она. — Но это, без сомнения, воспитает твоего сына настоящим викингом, мне кажется, такова будет его судьба.

Я пропустил мимо ушей ехидную фразу, положил ладонь на ее живот и ощутил тепло того, что растет внутри. Еще я подумал, что могу потерять и Торгунну, и того, кто находится в ее тесной утробе. А с ними будет похоронены все мои надежды и страхи , их забирет Фрейя, но с ними и часть меня — в холодную, полную червей землю.

И тогда я стану просто драугром, ходячим мертвецом, у которого только одно желание — жажда мести. Таким как Рандр Стерки. Я знал, что он никогда не успокоится, пока его не остановит смерть.

— Ты придумал план? — спросила Торгунна.

— Остаться в живых, добраться до Витарсби, затем найти ярла Бранда.

— Смерть меня не страшит, — сказала она внезапно. — Хотя я боюсь умирать.

— Ты не умрешь, — сказал я и почувствовал уверенность в своих словах.

Она взглянула на меня, слегка удивленная силой и глубиной моего голоса; я и сам дивился этому, как будто меня осенила частица мудрости Одина, даже если Одноглазый просто вложил в мою голову мысль, что делать дальше.